Зверь, в сущности, доволен малым: Ему нужны еда и сон. Вовек не станет он Дедалом, Но и не сбросит бомбы он. Но человечество особый Собой являет род и вид: Меж доброй мудростью и злобой Здесь бездна целая лежит. Из одного как будто теста, Да вот припек у всех иной: Есть люди — выше Эвереста, Есть — ниже ямы выгребной. Но мы взрывать не будем горы, Чтоб их с низинами сравнять, Чтоб стала жизнь равниной голой, Где тишь болотная да гладь. Нет, мы хотим, чтоб на планете Все были в помыслах чисты, Чтобы для всех настал на свете Век мудрости и доброты! Чтоб не вершиной одинокой, Не ямою у входа в храм, — Чтоб каждый стал горой высокой, Но дружественной всем горам!

Города — продолженье природы, Перекрестки таинственных троп. Под железобетонные своды Мы пришли из пещер и чащоб. И песок стал витриной зеркальной, И руда стала балкой стальной, Глина, вставшая вертикально, Нам предстала кирпичной стеной, Но от каменных великолепий, От чудес, что построили мы, Манят нас молчаливые степи И далекие манят холмы, — Там, где нет ни стекла, ни металла, Где природа дика и горда, Где стеною глина не стала И рудою осталась руда, — Все нас тянет в лесную прохладу, В неуют, к родниковой воде, Будто скрягу к отцовскому кладу, Что зарыт был неведомо где.

Бывает — жизнь поранит и обманет, Но ты преодолей свою печаль. Пусть светится окно твое в тумане — Назло судьбе ты свет не выключай. Ты верь в свою удачу-недотрогу, На твой огонь она придет в свой час. Чтобы для счастья проторить дорогу, Порой невзгоды посещают нас.

В грехах мы все — как цветы в росе, Святых между нами нет. А если ты свят — ты мне не брат, Не друг мне и не сосед. Я был в беде — как рыба в воде, Я понял закон простой: Там грешник приходит на помощь, где Отвертывается святой.

Окрестность думает стихами, Но мы не разбираем слов. То нарастает, то стихает Шальная ритмика ветров. Неся дожди на берег дымный, В раструбы раковин трубя, Моря себе слагают гимны — И сами слушают себя. И скачут горные потоки По выступам и валунам, Твердя прерывистые строки, — Но только грохот слышен нам. Лишь в день прощанья, в час ухода, В миг расставальной тишины Не шумы, а стихи природы, Быть может, каждому слышны. В них сплетены и гром, и шорох В словесную живую нить — В те строки тайные, которых Нам негде будет разгласить.

Не зная дорог и обочин, Шагаю в лесной глубине. Какие просторные ночи Подарены осенью мне! Под этим таинственным кровом Земля — словно дальняя весть, Весь мир темнотой зашифрован, Его невозможно прочесть. Он полон надежд и наитий, В нем нет ни вещей, ни имен, Он праздничен и первобытен, Как в детстве приснившийся сон. В нем спутала все расстоянья Ночная нестрашная мгла — Чтоб тайная радость незнанья, Как в сказке, к открытьям вела.

Как тревожно трубят старики паровозы, Будто мамонты, чуя свое вымиранье, — И ложится на шпалы, сгущается в слезы Их прерывистое паровое дыханье. А по насыпи дальней неутомимо, Будто сами собой, будто с горки незримой, Так легко электрички проносятся мимо — Заводные игрушки без пара и дыма: И из тучи, над аэродромом нависшей, Устремляются в ночь стреловидные крылья, Приближая движенье к поэзии высшей, Где видна только сила, но скрыты усилья.

В бесконечном океане Пролегает курс прямой. Острова Воспоминаний Остаются за кормой. Там дворцы и колоннады, Там в цветы воплощены Все минувшие услады И несбывшиеся сны. Но, держа свой путь в тумане, Бурями держа свой путь, К Островам Воспоминаний Ты не вздумай повернуть! Знай — по мере приближенья Покосятся купола, Рухнут стройные строенья — Те, что память возвела. Станет мир немым и пресным, Луч померкнет на лету, Девушка с лицом прелестным Отшатнется в пустоту. И, повеяв мертвечиной, В сером пепле, нищ и наг, Канет в черную пучину Сказочный архипелаг. Ты восплачешь, удрученный, — В сердце пусто и темно, Словно бурей мегатонной Всё былое сметено... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Знай — в минувшем нет покоя. Ты средь штормов и тревог Береги свое былое — Не ищи к нему дорог. Только тот, кто трудный, дальний Держит путь среди зыбей, Острова Воспоминаний Сохранит в душе своей.

В дни, когда мне становится грустно и трудно И душа упирается в тихий тупик, Не брожу я по улицам шумным и людным, Не читаю я душеспасительных книг. Я за город шагаю — туда, где упрямо На откосы карабкаются сорняки. Там, где кладбища, бойни, где сточные ямы, Где пакгаузы, свалки и тупики. Там, на стыке владений людей и природы, Сокровенней раздумья, обиды больней, Но сквозь грусть, как в далекие детские годы, Что-то мнится душе, что-то видится ей. И авральная в ней закипает работа, И сигнальный вдали загорается свет, Эта грусть ей нужна, как площадка для взлета, И не надо сочувствий и добрых примет. Вот она уже вровень парит с облаками, Озирая просторы владений своих... Пусть дороги оканчиваются тупиками, Но порою они начинаются с них!

А где-то там, куда нам не вернуться, — В далеком детстве, в юности, вдали, — По-прежнему ревнуют, и смеются, И верят, что прибудут корабли. У возраста туда не отпроситься, — А там не смяты травы на лугу, И Пенелопа в выгоревшем ситце Все ждет меня на давнем берегу. Сидит, руками охватив колено, Лицом к неугасающей заре, Нерукотворна, неприкосновенна — Как мотылек, увязший в янтаре.

Вот здесь, в этом Доме культуры, Был госпиталь в сорок втором. Мой друг, исхудалый и хмурый, Лежал в полумраке сыром. Коптилочки в зале мигали, Чадила печурка в углу, И койки рядами стояли На этом паркетном полу. Я вышел из темного зданья На снег ленинградской зимы, Я другу сказал «до свиданья», Но знал, что не свидимся мы. Я другу сказал «до свиданья», И вот через много лет Вхожу в это самое зданье, Купив за полтинник билет. Снежинки с пальто отряхая, Вхожу я в зеркальную дверь. Не едкой карболкой — духами Здесь празднично пахнет теперь. Где койки стояли когда-то, Где умер безвестный солдат, По гладким дубовым квадратам Влюбленные пары скользят. Лишь я, ни в кого не влюбленный, По залу иду стороной, И тучей железобетонной Плывет потолок надо мной. ...С какою внезапною властью За сердце берет иногда Чужим подтвержденная счастьем Давнишняя чья-то беда!