Ракеты взлетают над лугом, Над парком летят наугад. Смотри, с каким детским испугом За ними деревья следят. Как будто сегодня не праздник, И новый надвинулся бой, Как будто готовятся к казни, Не зная вины за собой. Они улететь бы хотели От этих веселых зарниц; Трепещут их зыбкие тени Крылами испуганных птиц. Как будто в их памяти тайной Под взлет карнавальных ракет Зажегся тревожно-печальный Военный, непраздничный свет.

В кинозал, в нумерованный рай, Я войду и усядусь на место. Я ведь зритель — мне что ни играй, Все равно мне смотреть интересно. Знаю, кончится дело добром, И героя звезда не угаснет, Но подальше, на плане втором, Будет будничней все и опасней. Вдруг возникнет болотная гать; Напряженно-усталые лица. Пулемет, не умеющий лгать, Застрочит — и нигде не укрыться. И покуда ведущий артист Обзаводится нужною раной, Нанятой за десятку статист Упадет и не встанет с экрана. И оттуда на теплый балкон, И в партер, и в уютные ложи Вдруг потянет таким сквозняком, От которого холод по коже.

Дорога может быть проложена Одним — его забудут имя. А после сколько будет хожено И езжено по ней другими! Чем путь верней и несомненнее, Следов тем больше остается, — И тем трудней под наслоеньями Увидеть след первопроходца. Но пешеходная ли, санная Или с фельдъегерскою прытью — Дорога будет та же самая, Меняться будут лишь событья. Она булыгою оденется, Потом гудрон на щебень ляжет — Не раз ее одежда сменится, Но суть останется все та же. На ней делиться будут мыслями, Спешить на свадьбы и сражения, Смеяться, плакать — независимо От способа передвижения. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Автомобильная механика Придет на смену тяге конной — А там следы босого странника Лежат под лентою бетонной.

Воспеваем всякий транспорт, Едущих на нем и в нем, И романтикой пространства Нынче век заворожен. Но пока летаем, ездим И других зовем в полет, Кто-то трудится на месте И безвыездно живет. Он отцовского селенья Не сменял на города, И не ждет перемещенья, И не мчится никуда. По изведанным полянам Он шагает, как в дому, И травинки крупным планом Открываются ему. И пока спешим и спорим, Одному ему слышна Наливающихся зерен Трудовая тишина. Раньше всех он что-то понял, Что-то в сердце уберег, — И восходит символ Поля Над символикой дорог.

Костер, похрустывая ветками, Мне память тайную тревожит — Он был зажжен в пещерах предками У горно-каменных подножий. Как трудно было им, единственным, На человеческом рассвете, На неуютной и таинственной, На необстроенной планете. Быть может, там был каждый гением (Бездарность выжила б едва ли) — С таким бессмертным удивлением Они нам Землю открывали. На них презрительными мордами, Как на случайное уродство, Посматривали звери, гордые Своим косматым первородством. Мы стали опытными, взрослыми, А предки шли призывниками, Как смертники, на подвиг посланные Предшествующими веками. ...Еще не поклонялись идолам, Еще анналов не писали... А Прометей был после выдуман — Огонь они добыли сами.

В грунт проселочной дороги Тонкий вдавливая след, Круторогий, круглоногий Едет мой велосипед. Автор стал бесплотной тенью, Незаметностью земной, Но его изобретенье Мчится по лесу со мной. По дорожке над болотом Еду я на нем чуть свет, Смазан маслом и тавотом Памятник-велосипед. Не поставлю у могилы Поминальную свечу — Я ногами что есть силы Этот памятник кручу. Он не ищет скучной славы, Этот памятник стальной, — Этот памятник в канавы Часто падает со мной. С ним весною у тропинок Мну короткую траву, С ним осенних паутинок Ленту финишную рву. И душа движенью рада, И просторен белый свет. Монументов мне не надо — Мне б создать велосипед.

...И снилось мне, что я ученый, Что не во сне, а наяву Я на планете отдаленной В ином созвездии живу. И по ночам, раздвинув стену, Слежу, наморщив мудрый лоб, За дальней Солнечной системой В сверхдальнозоркий телескоп. И вижу в дивном приближенье Сквозь галактический туман Венеры скромные селенья, Каналы мирных марсиан. Но до восхода, до рассвета, Который день, который год, Земля — военная планета — Душе покоя не дает. Из бездны мировой вторженья Не ждут земные племена, — Но мощь их всевооруженья Так ослепительно видна! И к сердцу подступает жалость. Я стар. Я знаю лучше их, Чем это иногда кончалось В иных системах мировых.

Мы живем на крыше Земли, Мы живем на зеленом куполе. Далеко мы в глубь не ушли — Только сверху землю ощупали. Из вулканов едкой золой Обдает нас ее котельная; Весь наш древний культурный слой — Для нее лишь белье нательное. А быть может, горы и лес, Города и наше величество — Упаковка иных чудес, Оболочка тайны космической?

Снимая тела и конечности, И лица недобрых и добрых, У всепобеждающей вечности Мгновенья ворует фотограф. Ты здесь посерьезнел, осунулся, Но там, словно в утренней дымке, Живешь в нескончаемой юности На тихо тускнеющем снимке. Там белою магией магния, Короткою вспышкой слепою Ты явлен из времени давнего На очную ставку с собою. Вглядись почестней и попристальней В черты отдаленного брата — Ведь все еще слышится издали Внезапный щелчок аппарата.

Двери — настежь, песни спеты, Счетчики отключены, Все картины, все портреты Молча сняты со стены. Выехали все живые, Мебель вывезли — и весь Этот дом вручен впервые Тем, кто прежде жили здесь. Тем, кто в глубину погоста Отошли на все века... (А под краской — метки роста У дверного косяка...) В холодке безлюдных комнат Не осталось их теней, Но слои обоев помнят Смены жизней и семей. Здесь покоя не ищите В упаковке тишины — Здесь взрывчаткою событий Этажи начинены. Здесь — загадка на загадке, Свет и тьма, добро и зло... Бьет мальчишка из рогатки В запыленное стекло.

Мне сон приснился мрачный, Мне снилась дичь и чушь, Мне снилось, будто врач я И бог еще к тому ж. Ко мне больные реки Явились на прием, Вползли ручьи-калеки В мой сумеречный дом. К ногам моим припали, Чтоб спас я от беды, От едких химикалий Ослепшие пруды. Явились мне на горе За помощью моей Тюльпаны плоскогорий И лилии полей. Топча мою жилплощадь, Пришли, внушая страх, Обугленные рощи На черных костылях. Я мучился с больными, Ничем помочь не мог. Я видел — горе с ними, Но я ведь только бог. И я сказал:                  «Идите Из комнаты моей И у людей ищите Защиты от людей».

Природа неслышно уходит от нас. Уходит, как девочка с праздника взрослых. Уходит. Никто ей вдогонку не послан. Стыдливо и молча уходит от нас. Оставив деревья в садах городских (Заложников иль соглядатаев тайных?), Уходит от камня, от взоров людских, От наших чудес и от строчек похвальных. Она отступает, покорно-скромна... А может, мы толком ее и не знали? А вдруг затаила обиду она И ждет, что случится неладное с нами? Чуть что — в наступленье пойдут из пустынь Ползучие тернии, им не впервые, И маки на крыши взлетят, и полынь Вопьется в асфальтовые мостовые. И в некий не мною назначенный год В места наших встреч, и трудов, и прощаний Зеленое воинство леса войдет, Совиные гнезда неся под плащами.

Преддверия, предчувствия, предзнания... Еще себя не окрылил Дедал — А кто-то уж во сне летал заранее И с высоты Итаку повидал. Еще и парусов на свете не было, Но, побеждая древний океан, Ладья с косоугольниками белыми Уже вплывала в сны островитян. Преддверия, предчувствия, предвестия, Предвиденьем рожденная мечта... Кому-то внеземные путешествия Теперь ночами снятся неспроста. К далеким звездам путь еще не вычислен, Полна Земля непознанных чудес — А чьи-то сны со скоростью космической Уже летят за тридевять небес.

Фараон воздвигал пирамиду, Приближаясь к преклонным летам. Пирамиду он строил для виду, А устроился вовсе не там. Он гробницу секретную сделал И с собою не взял ни гроша — И, легко отделившись от тела, Рядом с ним поселилась душа. Он своих повелений не помнит, Он ушел от войны, от жены, От парадных раскрашенных комнат В потаенный чулан тишины. Он теперь — только мелкая сошка. Хорошо отдыхать одному. И душа, как домашняя кошка, Что-то тихо мурлычет ему.