От строителей осталась Эта башня маяка. Камня каждого касалась Чья-то верная рука. Созидатели забыты, Не внесли их в письмена, Лица вечной тьмой сокрыты, Неизвестны имена. Но над морем держит факел, Охраняя корабли, Башня, как рука во мраке, Выросшая из земли.

Налившийся колос, ты должен склониться. Ты к солнцу тянулся из всей своей силы, Но время склониться, пора поклониться Земле, что тебя родила и взрастила. Ты в землю был послан людскою десницей, Сквозь почву росток твой неспешно и тайно Всплывал — чтобы к жизни вернуться сторицей, К руке человека, к серпам и комбайнам. Пустые колосья, как башни гордыни, Пусть тянутся к небу, где звезды и птицы, — В высоком смирении должен ты ныне К земле, к животворной могиле склониться. Пред этим таинственным миром склониться, Где осень развесила тонкую дымку, Где нет меж грядущим и прошлым границы, Где смерть и бессмертие ходят в обнимку.

Ведется ввоз и вывоз Уже не первый год. Огромный город вырос И все еще растет. Вздымает конь копыта Над невской мостовой, Над сутолокой быта, Над явью деловой. Вступало в город море За каменный порог, Вступало в город горе — Но враг войти не смог. Мы с Питером бывали В достатке и нужде, В почете и в опале, В веселье и в беде. На суше и на море, Пройдя огонь и дым, Немало мы викторий Отпраздновали с ним. И все творится чудо, И нам хватает сил, И конь еще покуда Копыт не опустил.

Петровская хватка, Петровская кладка, А Питер-то строить, Ох, было не сладко. Но то, что такою Ценой достается, — Не продается, Внаймы не сдается.

Вселенной радость и беда, Частица мыслящей материи, Оплачиваю я всегда Находки — горькими потерями. И, собственный теряя след, Теряя голову от робости, В слепые скатываюсь пропасти И вновь карабкаюсь на свет. Но хоть тропинка нелегка, Хоть крутится и извивается — Порой с нее издалека День завтрашний приоткрывается. Пусть мне там жить не суждено — Гляжу, гляжу, гляжу в грядущее. Так странник, к пиру не допущенный, Все видит с улицы в окно.

Есть у каждого тайная книга обид, Начинаются записи с юности ранней; Даже самый удачливый не избежит Неудач, несвершенных надежд и желаний. Эту книгу пред другом раскрыть не спеши, Не листай пред врагом этой книги страницы, — В тишине, в несгораемом сейфе души Пусть она до скончания века хранится. Будет много распутий, дорог и тревог, На виски твои ляжет нетающий иней, — И поймешь, научившись читать между строк, Что один только ты в своих бедах повинен.

Чем дальше в будущее входим, Тем больше прошлым дорожим, И в старом красоту находим, Хоть новому принадлежим. Но, как веревочка ни вьется, Добру вовеки быть добром, И непрощенным остается Зло, совершенное в былом.

Есть на свете невзрачные рыцари, А порой предстают предо мной Подлецы с благородными лицами И с красивой такой сединой. И глаза их живые, не тусклые... Только хочется броситься прочь В миг, когда лицевые их мускулы Выражают готовность помочь.

Кто белой ночью ласточку вспугнул, — Полет ли дальнего ракетоносца, Или из бездны мирозданья гул, Неслышный нам, в гнездо ее донесся? Она метнулась в воздухе ночном, И крылья цвета вороненой стали Цветущий мир, дремавший за окном, Резнули дважды по диагонали. Писк судорожный, звуковой надрез Был столь пронзителен, как будто разом Стекольщик некий небеса и лес Перекрестил безжалостным алмазом. И снова в соснах дремлет тишина, И ели — как погашенные свечи, И этот рай, что виден из окна, Еще прекрасней, ибо он не вечен.

Эти светлые кубы зданий, Эта строгая простота. Города без воспоминаний, Прямо с ватманского листа. Города, где не было нищих, Где не веруют в рай и ад, Где лишь начерно под кладбище Обозначен земной квадрат. Неизвестных чудес предтечи, Светло-строгие города, Что за ношу на ваши плечи Взвалят будущие года?

Стало больше красавиц на свете, Все нежнее и тоньше черты. На скудеющей нашей планете Стало больше людской красоты. Есть такие прекрасные лица, Что дивлюсь я, любуясь на них, — Как такое могло сотвориться Из обычных молекул земных? У истоков отравлены воды, Под пилой погибают леса, — Но по тайной программе природы Расцветает людская краса.

Друг лечил от увлечений, Он, иллюзии гоня, Паутиной поучений Обволакивал меня. Был я вспыльчивым, как порох, Был отменно бестолков, Доходило дело в спорах Чуть ли не до кулаков. Но, пожалуй, слишком рано, Хоть его тут нет вины, Он ушел с земного плана В край бесспорной тишины. Он давно мне не перечит, Не дает выговоров — Только мне ничуть не легче В этом лучшем из миров.

Пусть в кармане нет ни рубля, Жить на свете — большое диво. Я — единственный с корабля, Что лежит в глубине залива. Гнал на рифы нас шторм ночной, Не уйти от смертного часа... Смытый с юта шальной волной, Я единственный чудом спасся. Спят друзья мои в глубине, Позабыв о морских страданьях, — И за всех их придется мне Вам поведать о странах дальних. О союзниках и врагах, О скитаньях по белу свету, О таинственных берегах, Тех, которых в лоциях нету. ...Дайте место мне у огня — Расскажу, где с друзьями плавал, Я — единственный, и меня Не проверит ни Бог, ни дьявол.

Глядитесь в свое отраженье, В неведомых дней водоем, — Фантастика — лишь продолженье Того, что мы явью зовем. На сердце планеты — тревога, Проносятся войны, трубя, — И сложные функции Бога Фантасты берут на себя. Из глины сегодняшней лепят Адама грядущих денниц, И мира безгрешного лепет Доносится с вещих страниц.

Там веселые франты шлифуют панели, И резвятся виньеточные наяды, И из матово-черного дула тоннеля Поезда вылетают в дыму, как снаряды. И невеста в шелках, облаков невесомей, Улыбаясь, встречает грядущего мужа, — Но уже неуклюжие танки на Сомме В наступленье пошли и траншеи утюжат. Там в овалах — убитых поручиков лица, И могилы солдатские в роще осенней, И над чьей-то печальною койкой сестрица Наклонилась, как белая птица спасенья. ...Увязают в грязи госпитальные фуры, И пилот возвращается с первой бомбежки, — Но еще на заставках смеются амуры И пасхальные ангелы смотрят с обложки.

Как сквозь стекло на жизнь порой глядим. Стекло запылено и запотело От нашего дыханья. За окном Не день, не ночь — туман какой-то смутный. Не протереть того стекла ничем, А можно лишь разбить — тогда ворвется В окошко свет, все станет по-иному, И, слизывая с пальцев струйки крови, Увидишь мир, где всё впервой и внове.

Пока еще не рассвело, Иду вдоль туманного луга, И мыши летучей крыло Касается лунного круга. Природа чего-то все ждет — Но только не света дневного, Не наших трудов и забот, — Чего-то иного, иного. Сама в себя погружена, Собою полна до рассвета, Сама от себя тишина В тиши ожидает ответа.

Амнезия, амнистия души, Забвенье бед и полное забвенье. Былого нет. Все заново пиши, Как гений — первое стихотворенье. Но так ли? У больного грустен взгляд: Нет прошлого — подмоги и опоры; Дома и люди о себе молчат, Безмолвствуют грядущего просторы. И нет ему в забвении добра, И нет пути темней и безысходней — Шагать, не зная завтра и вчера, По лезвию всегдашнего сегодня.

Звезды падают с неба К миллиону миллион. Сколько неба и снега У Ростральных колонн! Всюду бело и пусто, Снегом все замело, И так весело-грустно, Так просторно-светло. Спят снежинки на рострах, На пожухлой траве, А родные их сестры Тонут в черной Неве. Жизнь свежей и опрятней, И чиста, и светла — И еще непонятней, Чем до снега была.

Нас двое — я и я. Один из нас умрет, Когда настанет день и час его пробьет; Уйдет в небытие, растает словно дым, Растает — и навек расстанется с другим. Пускай твердит ханжа: «Враждебны дух и плоть». Здесь дьявол ни при чем и ни при чем Господь. Не с телом — сам с собой в борьбу вступает дух, Когда в самом себе он разделен на двух. Жизнь, словно прочный бриг, по хлябям, по волнам Несла обоих нас, не изменяя нам, — Но в штормовые дни один крутил штурвал, Другой, забравшись в трюм, молился и блевал. Умрет лукавый раб, умрет трусливый пес — Останется другой, который службу нес. Бессмертен и крылат, останется другой На вечный праздник дней, на вечный суд людской.