Живешь ли, о себе трубя, Или молчишь угрюмо, — Припоминай, каким себя Ты в юности задумал. Ты можешь стать на склоне дней Святым иль святотатцем, — Но, может быть, всего трудней Самим собой остаться.

Я кто? Придаток я двуногий Четвероногого стола. Предугадать свои итоги Судьба мне права не дала. Но мой напарник, мой читатель, Оценщик неподкупный мой, Бессменный мой работодатель Стоит незримо за спиной. Весь мир, тревожный и раздольный, Дан во владение ему, — И лампа — мой маяк настольный — Не мне сияет одному.

У Времени времени нет, Жестоки его повеленья. Едва появившись на свет, Как спички, сгорают мгновенья. И дни, подчиняясь ему, К закату идут торопливо, И падают годы во тьму — Как будто каменья с обрыва. И пятятся в вечность века, И тысячелетья стареют, А Время — кнутом с облучка: «Скорее! Скорее! Скорее!» Само себя гонит оно Как будто — к неведомой встрече. И знать только смертным дано, Что этот маршрут — бесконечен.

Склонясь над раскрытой тетрадью, Сидит одинокий старик. О голоде и о блокаде Ведет он вечерний дневник. Без вычерков и многоточий, Печальною правдой томим, Потомкам поведать он хочет О том, что испытано им. Мерцает коптилка во мраке, И тени теснятся толпой, Бредет карандаш по бумаге, Петляя, как странник слепой. И длится с грядущим беседа, И нижутся в строки слова, И светлая вера в победу В душе летописца жива. А в небе — гуденье, гуденье, Винтов нарастающий звук, И в «юнкерсе» через мгновенье Раскроется бомбовый люк. Полмига осталось, полмига. Ты слышишь свистящий полет?.. Но все еще пишется книга, Которой никто не прочтет.

Время — тьма и время — свет, Время — это чудо. Вроде бы его и нет, А оно — повсюду. Всю-то ночь и день-деньской Рядом с нами, рядом, — Но не взять его рукой, Не окинуть взглядом. Иногда оно течет Ручейком по склону; Иногда, как вездеход, Прет сквозь все препоны. Всё ему подчинено Вечно и всечасно. Если ж вдуматься — оно Нам с тобой подвластно. Исчисляется оно Нашими годами, Измеряется оно Нашими трудами.

Я точной не предсказываю даты, Не знаю, через сколько лет и зим Народы мира станут так богаты, Что деньги не понадобятся им. Но верю я: когда владыкой мира Навеки станет мирный, добрый труд, Уйдут в отставку строгие кассиры И дверцы сейфов настежь распахнут. И люди всех материков и наций, Эпохи новой празднуя рассвет, В утиль отправят кипы ассигнаций, На переплавку — россыпи монет. Так деньги перестанут быть мерилом Людских надежд, деяний и щедрот, — Доверие навеки вступит в силу, Счастливое безденежье придет. И пусть для всех племен и поколений В День Будущий дорога нелегка, — Но на весах сегодняшних мгновений Не взвешены ль грядущие века?

Есть надежды неосуществимые. Мне в пути помогают они — И становится зримым незримое, И ничтожное тонет в тени. Пусть мечта не сбылась и не сбудется. Пусть жар-птицу сыскать не пришлось, — Что не сбудется — то не забудется, Забывается то, что сбылось.

Юноша хотел быть зодчим. Против был ученый-отчим, Покровитель волевой. Убоясь семейной ссоры, Юноша на уговоры Сдался, путь избрал не свой. Встал он на стезю иную — Не блатную, не дурную, Не враждебную уму. Жил не горько и не хмуро — Но во сне архитектура Часто виделась ему. Обращал он камня глыбы В лебединые изгибы Легких арок — и в тиши Строил город белостенный; Был тот город сокровенный Двойником его души. Эта жажда созиданья, Загнанная в глубь сознанья, Пробуждаемая сном, В час рассвета отлетала, Забывалась, выцветала В освещении дневном. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Он уже — в чинах научных; Издан ряд благополучных Добросовестных трудов... Он не будет строить дивных, Сказочно-гостеприимных Беспечальных городов. Но порою тайный гений Созидательных видений Вновь склоняется над ним — И во сне старик почтенный До утра возводит стены, Жаждой творчества томим. Строит он немые склепы И безрадостно-нелепый Дом, похожий на тюрьму, И трагические башни, Под углом крутым и страшным Наклоненные во тьму.

Хорошо мне иль худо, Враг со мной или друг — Это всё-таки чудо — Всё, что вижу вокруг. Мир земной, повседневный, Мир, где был я рожден, — Мир необыкновенный, Будто сбывшийся сон. Пусть обиды, напасти, Пусть негладко живу, — Это все-таки счастье — Жизнь прожить наяву.