Серафим проснулся, принял душ, спустился в столовую, позавтракал. Потом принялся бродить по коридорам) заглядывая то в одну, то в другую камеру. И тут он позавидовал земным уголовникам. Ведь ежели земной преступник сидит в одиночке, то он все-таки знает, что в тюрьме он не один, что в соседней камере кто-то тоже отбывает свой срок.

А вот если посадить такого субъекта в камеру, из которой он волен выходить и шляться по всей тюряге, а в тюряге-то, кроме него, — ни души! — вот тут-то он взвоет. Тут он завопит: «Это незаконно! Это — сверхвысшая мера наказания! Это — казнь одиночеством!»

Серафим вернулся в свою келью-камеру. И здесь — тот же ровный свет… Ему вспомнилось, что в детстве он боялся темноты. А теперь ему нужна темнота. Во мраке он мог бы представить себе, что он здесь не один, что рядом есть кто-то. Пусть — плохой человек, пусть зверь, но кто-то живой… Но ведь вне Храма Одиночества живут живые звери! Вот бы посмотреть на них, послушать их завывания! Хорошо бы хоть маленькое отверстие продолбить в этой сплошной стене!.. Он кинулся к кровати, извлек из-под подушки топор, подошел к стене — и изо всех сил долбанул по ней обухом. Топор беззвучно отскочил от облицовки, не оставив на ней никакого следа.

Серафим походил по камере взад-вперед, потом вспомнил, что в Храме Одиночества есть энергоблок, запретное помещение, через которое в древности некоторые заключенные осуществляли свои погибельные побеги: ведь все беглецы были съедены зверями. А все-таки надо разведать, что это за энергоблок…

Мой приятель спустился в первый этаж и остановился перед дверью, на которой были изображены две скрещенные руки — знак запрета. Но замка у двери не имелось. Ведь соотечественники Юрика вообще не знают ни замков, ни запоров, об этом Юрик не раз говорил. У них ни склады, ни жилища не запираются; только в уборных и ванных комнатах есть задвижки, чтобы можно было запереться изнутри. В будущем и на Земле так будет.

…Серафим в раздумье стоял у запретной двери, а тем временем руки, изображенные на ней, из белых сделались розовыми, и на пальцах проступили алые капельки. То было явное предупреждение об опасности, и мой приятель отошел от двери и побрел по коридору. Но потом вдруг остановился, героически топнул ногой и строевым шагом двинулся обратно. В мозгу его возникло четверостишие:

Он распахнул дверь — и очутился в просторном тамбуре, из которого открывался вид на длинный зал, заполненный загадочными шарообразными емкостями и большими металлическими ящиками; на поверхности их шевелились радужные пятна и полосы. Возле каких-то необъяснимых предметов и вращающихся экранов стояли голубоватые заботники. Серафим направился в зал — и тут в стене тамбура распахнулись желтые створки, и из ниши вышел черный заботник. Раскинув металлические руки, он преградил путь моему приятелю, и тот поспешно ретировался.

Вернувшись в свою келью, Серафим вспомнил: в конце зала он приметил винтовую лестницу; она штопором ввинчивалась в потолок, она вела куда-то вверх из зала. Не по ней ли совершали побеги заключенные?