После школы я успешно сдал экзамены в Проекционио-теоретический институт, а закончив его, поступил работать в ИРОД (Институт Рациональной Организации Досуга). Что касается Юрия, то ему нужна была работа, помогающая обогащению его устного словаря. Поэтому он устроился продавцом в букинистический магазин. Однако вскоре понял, что устная речь книголюбов слишком стерилизована, в ней отсутствуют «твердые словечки», что ему нужно выйти на широкий словесный простор. Какое-то время был он банщиком, затем, сменив еще несколько специальностей, наконец стал гардеробщиком в столовой.

Теперь жизнь наша текла по разным руслам, но дружба продолжалась, и я был в курсе его бытия. Все свободное время Юрий проводил за чтением, но устная речь его по-прежнему не была гладкой. И очень тяжело шло у него дело с освоением «строгих» слов, хоть был он очень старателен. Иногда он даже в ИРОД мне звонил:

— Фима, срочно проэкзаменуй меня на букву «С»! Перечисляю: скупердяй, соблазнитель, сволочь, слабак, склочник, совратитель, скандалист, слюнтяй, стервец, скопидом, спекулянт, симулянт, сопляк…

— Садист, сутенер, свинтус, сутяга, скобарь, супостат, саботажник, сквернослов, самодур, сквалыга, — перехватывал я эстафету.

— Какая роскошь! Как богата словесность земляная! — восклицал мой друг.

— Не «земляная», а «земная», — поправлял я его.

С такими запросами Юрик обращался ко мне не раз, и, к сожалению, ответы мои слышал не только он. Телефон общего пользования находится в курительном коридорчике нашего ИРОДа, вход туда никому не запрещен… И именно здесь зарождаются сплетни.

Добрая старенькая тетя Клава умерла, когда Юрию шел двадцатый год. Похоронил он ее со всеми возможными почестями. Теперь он одиноко жил в однокомнатной темноватой квартирке. Жил скромно и всю свою зарплату тратил на книги. Однажды он сказал мне, что когда закончит земное образование, то перед отлетом на Куму он все эти тома бесплатно отнесет в районную библиотеку. Ведь никаких книг и вещей подкидышам брать с чужих планет не положено — только умственный багаж да ту одежду, что на них.

— Это хорошо, Юрик, что ты такой добрый и честный, — констатировал я. — Ты даже ненормально-честный, я это давно заметил. Но кое-что мне в тебе не нравится.

— А что именно? Говори нараспашку.

— Не нравится мне, что живешь ты, как монах. В хавире твоей — никаких следов женского присутствия. И вообще за девицами совсем не ухлестываешь. Ты что, в святые записался?

— Нам, подкидышам, нельзя на чужепланетницах жениться, — тихо ответил Юрик.

— Чудило, никто тебя в загс не гонит! Ведь и помимо загса можно…

— Фима, я не предатель, не мошенник, не инсинуатор, не христопродавец, не блудень! Я не могу изменничать своей невесте.

— Так женись на ней! Чего же проще!

— Но она — не здесь. Я ее на Куме, как это у вас говорится, засковородил.

— Юрка, ты в своем уме?! Как ты мог на Куме девушку захороводить, ежели ты почти с пеленок на Земле околачиваешься?!

— Фима, раскроюсь тебе…. Когда мне пятнадцать лет звякнуло, я заимел право летать на родную Куму. Мне тогда особые таблетки прислали. Я там много времени прохлаждаюсь. Поэтому и с русским языком у меня торможенье; то я на Земле по-землянски говорю, то на Куме, по-куманийски, — а в голове паутина получается.

Признание моего друга ошеломило меня. Ведь вся его жизнь шла у меня на виду, и мне было известно, что за все годы нашего знакомства он никуда далеко из Питера не отлучался. В то же время я знал, что он не способен на преднамеренную ложь. Но если он верит в это раздвоение своего бытия — значит, он болен психически…

— Не бойся, я на все проценты психонормальный, — словно угадав мои мысли, продолжил разговор Юрий. — Мне давно надо было вскрыть перед тобой эту секретную тайну. Но один наш мудрец так высказался: «Если твоя правда похожа на ложь — молчи, дабы не прослыть лжецом». Я боялся, что ты мне не поверишь. А с другой стороны, боялся, что поверишь — и тогда с ума спятишься.

— Не бойся, куманек, ум у меня прочный, — резонно возразил я. — Но объясни мне, как ты ухитряешься незаметно с Земли ускользать в эти свои космические самоволки?

— Для ускользновений я пользуюсь законом сгущенного времени. Заглотаю особенную таблетку — и мое десятиминутное отсутствие на Земле равняется моему двухмесячному пребыванию в космосе и на Куме. Веруешь мне?

— Верю, Юрочка. Но верю умом, а не воображением.

— Фима, тебе надо побольше фантастики читать. Фантасты уже научились и останавливать время, и удлинять его, и укорачивать, и скособочивать, и спрессовывать, и расфасовывать…

— Повторяю, Юрик: я тебе верю, — прервал я словоохотливого иномирянина. — Но ты фантастикой мне голову не задуривай! Не забывай, что я тружусь в серьезном научном институте, и там у нас — никакой фантастики, там у нас — реальная забота об улучшении быта трудящихся!.. Кстати, как на твоей Куме с зарплатой дела обстоят? Деньги-то у вас существуют?

— Существуют, — ответил инопланетчик. — Но деньги у нас устные.

— То есть как это «устные»? — удивился я.

— А так. Никаких банкнотов, никаких монет. В конце суртуга, то есть месяца, к каждому турутаму, то есть работающему, подходит тумпрон, то есть бухгалтер, и сообщает, сколько тот заработал бутумов, то есть денежных единиц. Турутам прочно и точно запоминает сумму и тратит ее в магазинах по своему усмотрению. Он выбирает себе вещи, продукты, а продавец каждый раз говорит ему: «Вы истратили столько-то». А он продавцу отвечает: «Учту и вычту».

— Ну, Юрка, вот это уже какая-то бредовая фантастика началась. В сгущенное твое время я поверил, а в устные деньги — не могу. Ведь при такой финансовой системе все магазины и универмаги за один день прогорят.

— Нет, Фимушка, на Куме у нас пожаров не наблюдается. Положа руку на солнце, скажу тебе, что не лгу! Я — не врун, не лгун, не вральщик, не обманник!.. И ты своими зрачками можешь в этом убедиться. Вообще-то посторонних пассажиров брать на звездолеты не полагается, но насчет тебя я договорюсь. Ведь ты — мой ангел-спаситель!.. На Земле никто и не заметит твоего неприсутствия, так что никакого прогула не будет. А на Куме тебя встретят дружеским гимном!

— Так у вас там тоже музыка есть? — огорченно спросил я.

— Есть! — радостно воскликнул иномирянин. — И такая звучимость, что хоть святых в дом приноси, как у вас говорится.

— Нет, Юрик, на Куму к тебе в гости я не полечу, — твердо ответил я. — Ты ведь знаешь, какое у меня отношение к музыке… Мне бы на какой-нибудь тихой планете побывать, отдохнуть от земного шума.

И тут мой друг признался, что на полпути между Землей и Кумой имеется планета, на которой сейчас обитает лишь один ученый — куманианин. Однако никаких вилл и коттеджей там нет. Там есть здание бывшей тюрьмы, переоборудованное в научный центр по изучению одиночества. В том здании идеальная тишина, а кругом — джунгли, в них звери беспощадные. Для колонизации та планета непригодна. Тюрьма же была воздвигнута специальной технической экспедицией по приказу судебной комиссии. В эпоху жестокого средневековья туда ссылали тяжелейших преступников. Посадят их в старинный звездолет тихолетный — и везут туда, и рассаживают по звуконепроницаемым камерам.

— Юрик мне бы такое наказание со строгой звукоизоляцией! Мне бы такое средневековье! А как та планетка называется?

В ответ Юрий певуче и невнятно произнес какое-то длинное слово.

— Как? Как? — переспросил я.

— Ну, это, если перевести, у нас так одна богиня судебная зовется — вроде вашей Фемиды. И планету так окрестили.

— А большие сроки тем уголовникам давали?

— Очень громоздкие! Даже до трех месяцев, если на земное время пересчитать. Были случаи схождения с ума, были случаи погибельного бегства. Слава богу, что все это — древняя история.

— Дальше, дальше рассказывай, — потребовал я.

— Когда тюрьму отменили, туда, на Фемиду, отбыла специальная бригада от Академии Всех Наук и организовала там филиал куманианского института по изучению одиночества. И назвали это так: Храм Одиночества. В погоне за одиночеством, чтобы сотворить ценные рефераты на эту тему, на Фемиду хлынули ученые — одиночествоведы, они по четверо в каждой камере угнездились.

— Не очень одинокое одиночество, — съехидничал я.

— На ушибах — учатся, — продолжал Юрик. — Такое перевыполнение было признано антинаучным, и ввели новое правило: в Храме Одиночества для полного освоения одиночества имеет право обитать только один научный работник. Сейчас там работает над диссертацией один известный одиночествовед, но на Куме летают слухи, что скоро тема будет закрыта и после него на Фемиду никого не пошлют.

— Значит, опустеет этот райский уголок! Вот бы мне туда!

— Не шутействуй, Фима! Ведь Фемида — самое страшное место во всей Вселенной!

Тогда на этом и кончился наш разговор. Я его отлично запомнил.