Даря человечеству съедобные сны, Матвей Утюгов не предполагал, что люди, потребляющие спиртные напитки, нахально используют его гениальное открытие в своих корыстных алкогольных интересах. Да, он знал, что во сне мы будем не только есть, но и пить. Но что пить? Разумеется, молоко, чай, кофе, какао, лимонад, разные там соки фруктовые… Будучи сам трезвенником, он и думать не думал, что тот, кто пьет водку наяву, захочет пить ее и во сне. Наоборот, мой друг искренне верил в то, что космическая пища даже самых прожженных алкашей навеки отучит от пьянства. Ведь у них будет такой выбор роскошных яств, что потреблять спиртное им станет просто неинтересно. К тому же души их, освобожденные от заботы о куске хлеба, от многих невзгод и семейных распрей, настолько возвысятся, что им не надо будет искать утешения в алкогольном опьянении… Как это ни странно, но такого же мнения придерживались очень многие непьющие люди. В газете «За трезвость!» печатались статьи, авторы которых уверенно предвещали, что близится эра трезвости, что манна небесная скоро победит водку. По радио не раз передавали стихотворение поэта А. Невинного, где, в частности, было такое четверостишие:

Но не сбылись добрые прогнозы трезвенников. Не погиб змий зеленый, сумел приспособиться и вполз в съедобные сновидения людские. Впрочем, произошло это вползание не сразу.

Когда настала Новая Эра, то в связи с уменьшением спроса начали закрываться продовольственные магазины, столовые, опустели рынки, но к прилавкам питерских винных магазинов по-прежнему тянулись очереди. Да и рестораны, и забегаловки всякие не пустовали; правда, еду там теперь заказывали для близира, чтобы иметь право заказать спиртное. И водочные спекулянты все еще процветали, и самогонщики продолжали делать свое тайное дело. Но постепенно посещаемость ресторанов пошла на убыль, очереди в винные магазины начали укорачиваться, а дворники стали все чаще обнаруживать в мусорных баках брошенные туда самогонные аппараты, причем совершенно целые, без всяких повреждений. Некоторые журналисты очень радовались этому, им казалось, что сбываются их антиалкогольные прогнозы и трезвость вступает в свои законные права. В уже упомянутой мною газете появилась большая статья «Пьющие одумались!». Автор ее очень убедительно доказывал читателям, что не пройдет и двух лет, и, за неимением потребителей, прогорят все рестораны на Земле, закроются все спирто-водочные торговые точки…

Да, дело явно шло к тому, что скоро не нужны будут ни виноградники, ни водочные и коньячные заводы, ни стеклозаводы, производящие бутылки. Однако многие жены стали замечать, что их мужья частенько ведут себя как-то странно: вроде бы ничего спиртного не пили, а говорят бессвязно, спотыкаются на ровном месте, и притом от них за версту разит чесноком, а сквозь эту ароматическую маскировку пробивается запах спиртного перегара. В вагонах трамвая, в метро и в прочем общественном транспорте тоже стало попахивать чесноком, и опять же – перегаром. До людей дошло-доехало, что они могут бесплатно получать из космоса, из ресторана небесного, не только любую пишу, но и любое питье. Пировать – так пировать!

Космический алкоголизм быстрым темпом входил в людской быт. Этому, к сожалению, и пресса способствовала. В Питере одно кооперативное издательство выпустило «Справочник для пьющего» – многостраничное, многотиражное и очень дорогое издание. В этом фолианте перечислялись все спиртные напитки землян – от Ноя до наших дней. И не просто перечислялись, – там очень обстоятельно повествовалось о вкусе, о всевозможных достоинствах различных водок, вин, наливок, настоек. И все это со смаком, с восторгом. Притом и иллюстрации были там прямо-таки великолепные. В газете «За трезвость» появилось много читательских писем с протестами против продажи этой книги, но это только способствовало популярности «Справочника» – и вскоре весь тираж был раскуплен. А затем то же хитрое издательство выпустило ту же книгу, но озаглавило ее так: «Справочник для непьющего». Не придерешься!.. Каждая статейка начиналась там теперь со слов «Я не пью…» Например: «Я не пью превосходного, коньяка „Мартель», дарующего пьющему бодрость и веселье…» Новое издание стоило еще дороже, чем предыдущее, а разошлось еще быстрее.

Прогулов стало намного больше, дисциплина и производительность труда еще ниже упали. Некоторые любители спиртного пристрастились пить по ночам, а опохмеляться в обеденные перерывы на работе. Увеличилось количество пьяных на улицах, хулиганов развелось видимо-невидимо. Модной стала песенка, которая начиналась таким вот куплетом:

…Алкогольный бум все ширился. Число пьющих возрастало и за счет бывших непьющих; их соблазнял и огромный выбор драгоценных (но бесплатных) спиртных напитков, и то, что с водкой, с коньяком, с вином всякая еда, даже самая наилучшая, еще вкуснее становится. Пили, конечно, главным образом мужчины, а многие женщины из-за этого разочаровались в Утюгове, некоторые даже возненавидели моего друга. Помню, однажды забрел он ко мне грустный-прегрустный, вынул из кармана номер журнала «Дамский вестник» (его Надежда Алексеевна выписывала) и сует мне. Я начал листать этот журнальчик и вижу: на седьмой странице цикл стихов поэтессы Е. Весталкиной, и начинается тот цикл со стихотворения «Поплачь со мною, Утюгов!». Я запомнил оттуда первую строфу:

Я стал утешать Матвея, стал убеждать его, внушать ему, что мало ли что может этим поэтессам в голову прийти, и не стоит, мол, придавать этому значения. Но в то же время я чувствовал, что не очень-то убедительны мои доводы и что не такая уж лгунья эта поэтесса. И вот, чтобы переключить внимание друга моего на что-нибудь другое, более веселое, включил телевизор и наугад нажал кнопку второй программы. И тут увидели мы: идет по Загородному проспекту женская демонстрация, а в первом ряду шагает солидная дама, несет портрет Утюгова, а над портретом на картоне четкими черными буквами написано такое вот четверостишие:

Мне очень неловко стало: хотел успокоить друга – и вдруг преподнес ему такое оскорбительное зрелище… Кинулся я к телевизору, протянул руку, чтобы выключить его, но Матвей отстранил меня.

– Уж смотреть – так смотреть, – сказал он с дрожью в голосе.

А шествие женское продолжалось, и все новые транспаранты с язвительными строчками возникали перед нами.

А через два месяца пришлось мне быть на похоронах Саши, сына Утюговых. Он, будучи под хмельком, в неположенном месте, в стороне от «зебры», переходил Каменноостровский проспект, и там на него с полного хода легковушка наехала – сразу насмерть. Как выяснила милиция, мчалась та легковушка с бешеной, недозволенной скоростью, и водитель не сумел ни затормозить ее, ни объехать Сашу Утюгова; водитель тот тоже принял с раннего утра большую дозу космического коньяка. Выходит, что тут оба были виноваты… Но Матвей был убежден, что виноват тут только он: ведь и сын его, и тот автолихач не ресторанным вином были пьяны, не от покупной водки опьянели, ведь не наяву, а во сне они пили. Не будь его, Матвея Утюгова, – не было бы съедобных снов; не будь съедобных снов – не было бы пьянства во сне; не будь пьянства во сне – не погиб бы Саша… Наверно, так и Надежда Алексеевна думала. Но она не винила мужа, она его жалела. Она, кроме тоски материнской, и горе Матвея на свою душу взвалила. Она делила с ним его тоску, утешала его, внушала ему, что он своим открытием миллионы людей избавил от нищеты, от голода, что он тысячи людей от смерти спас…

Мы с Зоей после смерти Саши стали еще чаще бывать у Утюговых. Мы им всяческие успокоительные слова говорили, мы, как могли, старались отвлечь их от невеселых раздумий. Но ход событий не радовал Матвея. В те дни начала развертываться шумная кампания против космического алкоголизма, причем некоторые журналисты советовали моему другу внести существенные изменения в конструкцию запущенного в космос уловителя-усилителя, дабы землянам был бы обеспечен прием пищи небесной как таковой, а потребление во сне спиртных напитков стало бы невозможным. В ответ на это Матвей выступил в печати с заявлением о том, что, к великому его, Утюгова, сожалению, конструкцию уловителя-усилителя изменить технически невозможно. Ассортимент даров небесных всецело зависит от воли потребителя. Он призывал пьющих людей одуматься и пить во сне только безалкогольные напитки… Наивный призыв!.. В ответ на него хлынул поток писем от непьющих и пьющих. Непьющие осуждали Матвея за то, что он, даровав людям съедобные сны, не сумел оградить человечество от пьяной дури. А от алкашей шли письма издевательские, мол, не такие мы дураки, чтобы лимонады распивать, хлебай их сам, если хочешь…

…Зеленый змий вполз в съедобные сны землян. Алкогольное поветрие росло и ширилось. Впрочем, в Азии оно ощущалось в меньшей степени, нежели в Европе и Америке, и почти не коснулось стран ислама: верность Шариату помогла мусульманам не поддаться коварному соблазну. Однако все это вы, уважаемые читатели, знаете из книг, так что не буду вдаваться в дела всемирные и вернусь к тому, что происходило в моем родном Петербурге. С грустью припоминаю тот день, когда я, войдя в класс после большой перемены, ощутил запах чеснока. Мне стало прямо-таки жутковато: ведь передо мной – ученики четвертого класса: неужели и среди них завелись алкаши-чесночники?! Не может быть! От некоторых педагогов я уже слыхал о случаях детского пьянства, но мне и думать не думалось, что и в моей группе может возникнуть нечто подобное. И вдруг я заметил, что у сидящего на второй парте Андрея Энского какое-то странное, необычное выражение лица, какая-то тупая настороженность на нем застыла. Это очень не шло ему, ведь по моему предмету он шел отлично, да и по остальным тоже, и вообще паренек был очень развитой. «Чего же он боится?» – подумал я и вызвал его к доске. Он пошел, шатаясь. Я стал задавать ему вопросы по домашнему заданию. Он отвечал нелепо, бессвязно. От него пахло чесноком. Он был пьян…

Увы, не только этот мальчик стал пить во сне. В этот грех впали еще четверо ребят и одна девочка из руководимого мною 4-го «Б» класса. Во всех классах, во всех школах все возрастало детское пьянство. И Матвей Утюгов знал, что многие-многие дети ежедневно погружаются в пьяные сны, и все тяжелей, и тяжелей становилось на душе у моего друга.