После возвращения из отпуска я практически сразу подверглась телефонной атаке со стороны Девушек-в-чулках, требующих собрания клуба или хотя бы просто посиделок за чаем.

Поэтому вечером ближайшей же пятницы мы снова собрались у Аси. На сей раз клуб обосновался не в уютной Асиной гостиной, где на пушистом ковре была распита и разлита ни одна бутылка шампанского, а на кухне. Здесь был теплый пол в золотисто-шоколадную клетку, апельсиновые шторы, множество плетеных корзиночек, деревянных туесков, керамических баночек – Ася просто обожала такие штуки. Оранжевые и красные герберы в глиняной крынке на столе добавляли ощущение тепла: словно из бесцветного московского дня ныряешь в одну из солнечных картин Ван Гога.

– Будем устраивать ритуальную ночную стряпню! – заявила Ася, встречая нас в клетчатом переднике и с кухонным полотенцем в руках.

– Булочки! – замурлыкала Инка. – Хочу печь булочки.

Я не заводила тесто с тех пор, как мама несколько лет назад предприняла последнюю попытку сделать из меня полноценную домохозяйку. Тогда она в очередной раз учила меня делать пироги, и, конечно, я ровным счетом ничего не запомнила из этого урока.

Ася пригласила нас на кухню и вручила каждой по переднику.

– Ну вот, приехали, – проворчала я. – Все начинается с кружевных чулок, а заканчивается по-любому кухонным передником.

– Балда ты, хотя и Ангел. – Ася шутливо треснула меня ложкой по лбу. – Ничего не понимаешь! Месить тесто – это женская привилегия, а не унижение. Лишь немногие из мужчин могут познать всю суть этого процесса. Потому что изначально выпечка хлеба – ритуал и фактически разновидность женской магии.

Она зажгла на кухне свечи, погасила свет, и в этом полумраке мы приступили к таинству хлебопечения.

Настоящее тесто, по мнению Аси, только дрожжевое. Душистое, кисловатое, живое, пухнущее, убегающее из всех имеющихся емкостей, наполняющее кухню запахом хлеба и предвкушения. От одного его запаха рот наполнялся слюной. Мы по очереди, как участницы тайного обряда, смешивала компоненты. Яйца разбивались с тем же тщанием, как волшебные орешки из старой чехословацкой сказки про Золушку. А потом мы чуть не подрались из-за венчика, оспаривая честь взбивать первую смесь на подошедшей опаре. Когда тесто вобрало в себя уже много муки и достаточно разбухло, пришел черед рук. И в тот момент, когда настала моя очередь и ладони увязли в теплой вязкой массе, пахнущей будущим хлебом, меня проняло.

Добрая фея Ася, наш земной гений, была тысячу раз права. Этот кисловатый дух, пропитавший кухню и наши волосы, причастил нас к волшебству, почти такому же древнему, как сама жизнь. Мы все окунулись в него с головой, забывшись и забыв все, что ждет нас за дверьми.

– Тесто невозможно месить в плохом настроении, – приговаривала Ася, пока ее руки смазывали маслом пухлый ком, притаившийся в миске. – Если хозяйка в дурном настроении поставит опару – тесто не поднимется. Так что просейте свои мысли вместе с мукой.

Это было сродни медитации: ловко и легко тесто затягивало нас в процесс без начала и конца – в каждой из нас просыпалась тысячелетняя женщина, пекущая хлеб. Вокруг проносятся исторические ураганы, уничтожающие цивилизации, с корнем выдирающие целые пласты культуры, а женщина все месит тесто для хлеба. И кажется, что она – единственная, что есть стабильного во временно́м потоке. Каждый раз, замешивая тесто, мы пробуждаем в себе эту древнюю дремлющую силу первозданной женщины, вынесшей на своих плечах не одно воинственное столетие и при этом сохранившей мягкость и нежность рук.

Это очень просто и в то же время чрезвычайно сложно: отбросить все аргументы о бессмысленности выпечки и рассуждения о том, что любые булки сегодня продают в магазине. Освободиться от тревоги, съедающей душу. Надеть фартук и просеять муку. Очень простой, но весьма действенный способ вернуться к душевному равновесию, напитать себя силой, источник которой древнее любой из психологических теорий. Руки ходят в вязкой массе, смешивая воедино миры, жизни, секунды, столетия… Почти как руки бога, творящего мир из несуществующей материи.

Тесто не терпит небрежности к мелочам. Как и жизнь.

Совместная стряпня объединяет и примиряет женщин лучше любых разговоров. Перепачканные мукой, словно пеплом от общего сгоревшего дома, вы без слов скажете друг другу все, что важно.

– Ты не можешь обойтись без создания красивой теории даже на пустом месте, – хмыкнула Инка, когда я поведала подругам свои мысли по поводу теста.

– Не на пустом, а на дрожжевом, – поправила ее Анечка.

– Все Ангелы слишком много думают, – заметила Ася. – Но иногда это бывает не зря.

Из теста мы налепили булок самых фантастических форм: Ася потребовала выбросить из головы все, что мы знали о лепке булок от мам, бабушек и преподавателей по трудам в школе, и выпустить на волю фантазию. Мы скручивали странные рогалики и загогулины, обильно посыпая их ванильным сахаром, корицей, кокосовой стружкой, маком и вообще всем подряд, что Ася извлекала из бесчисленных ящичков.

Когда булки ушли на противне в духовку, мы сняли фартуки, смели со стола муку и сели пить чай со сливовым вареньем и вдыхать сдобный запах.

Мне казалось, что с моего отъезда в Иркутск минуло два месяца, а не две недели: так часто бывает после удачного отпуска. Но на сей раз сказывалось и то, что мои девочки заметно изменились: в каждой из них проснулась та самая первозданная женщина – сильная и вольная, бегающая по лесам с той же легкостью, с которой мы балансируем на шпильках по московскому асфальту. И теперь они шли по жизни играючи, отметая сомнения, как хворостины, упавшие поперек тропинки.

– Ну, рассказывайте же! – Я не выдержала. – Вы обе так выглядите, словно каждый день занимаетесь сексом часов по шесть-семь и при этом успеваете высыпаться.

– Похоже, на этот раз вы довольны тем, как сработала Золотая тетрадь, – изящно заметила Ася.

– О да! Кто же еще нас научит жизни, как не наши собственные желания! Особенно когда они сбываются! – Инка скалила зубы и говорила с той же небрежностью, с которой когда-то моталась между Москвой, Одессой и Питером, зависая то у друзей, то просто у случайных знакомых.

Ветер в ее голове, похоже, набрал новую силу, но теперь он был попутным.

– Помните, я рассказывала в прошлый раз про Эдуарда? – тихо спросила она, поглаживая горячий бок кружки тонкими, почти детскими пальцами.

– Еще бы! – откликнулась Анечка.

– Сбылось?! – Я почувствовала жадность старой сплетницы.

Инка закатила глаза и томно улыбнулась.

Я безумно хотела этого мужчину. И чем больше хотела, тем более жалкой казалась самой себе. Я смотрела на свое отражение в темном стекле последнего поезда метро, на котором возвращалась домой, и меня тошнило от досады и зависти. Я смотрела на себя и всю дорогу думала – разве эта маленькая блеклая девчушка имеет хоть какой-то шанс?

И внезапно меня охватила злость. Я поняла, что опять сдаюсь, еще даже не ступив на поле боя!

На джемах мы обычно одеваемся по принципу удобства. Но потом наступил тот самый вечер, когда я в процессе сборов разозлилась на себя – ноющую слабачку с синяками вокруг глаз. И от злости вместо привычных плюшевых штанишек натянула чорные балетное трико и облегающую синюю майку без лифчика. Я уже замечала, что стоит мне одеться не в стиле инфантильного подростка, и многие окружающие мужчины тут же делают стойку. Эдуард, по счастью, не оказался исключением.

Он осыпал меня комплиментами, легкими, но навязчивыми, как тополиный пух. Мы несколько раз танцевали вместе, и, прикасаясь к нему, я чувствовала, как разгорается его желание. От него исходил жар: я видела капли пота на его груди, в расстегнутом вороте рубахи. Эдик принципиально не носил футболки и был из тех мужчин, которые всегда держат расстегнутыми три-четыре верхние пуговицы. Эти капли пота возбуждали меня, дразнили – едва удержалась, чтобы в какой-то момент не наклониться и не слизнуть их языком.

В конце джема он подошел и спросил:

– Ты очень торопишься домой?

Мое сердце екнуло, и я чуть не издала восторженный вопль индейца, размахивающего томагавком. Но, хотя на мне и были спортивные штаны, в рюкзаке как талисман лежала та самая первая пара чулок с кружевной резинкой. Вспомнив о клятве нашего клуба, я сдержалась и сказала:

– Тороплюсь, ведь последняя электричка уходит в час двадцать. И, если рискнешь меня задержать, тебе придется ловить мне машину.

– Договорились!

Мы вышли из клуба и отправились гулять. Ночь была темной и теплой, поэтому мы бродили часа два по городу, разговаривая обо всем на свете – то есть о том, о чем принято говорить с малознакомым человеком, когда нет еще близости, достаточной для молчания. Эдуард рассказывал что-то про свою работу. Потом мы говорили про танцы, про аргентинское танго, о котором я втайне мечтала, а он уже когда-то занимался, про контактную импровизацию, про Индию и Ошо. Но я почти ничего не запомнила из того, что он говорил, ведь все это было лишь прелюдией к настоящему разговору.

В полтретьего мы завернули в одну из круглосуточных кофеен, где оказались одни. Заказали по большой порции какао и – впервые с того момента, как вышли из клуба, – замолчали. Он слегка улыбался, глядя на меня. А я думала только о том, можно ли списать мой румянец на долгую ходьбу, или очевидно, что это смущение?

Сбывшаяся мечта – лучший мужчина на свете – сидел рядом со мной, и у нас впереди было еще несколько часов до рассвета.

И вдруг Эдуард спросил:

– Можно задать тебе откровенный вопрос?

– Да, конечно. – Я сглотнула, и мои мысли заметались как бешеные кролики в клетке.

О чем? Может, он хочет спросить – готова ли я отправиться к нему домой прямо сейчас? И что мне ответить, когда тело горит от желания, но разум подсказывает вести себя осторожно?

– Расскажи, пожалуйста, что ты обо мне думаешь, – попросил он.

– В смысле? – Я растерялась.

– Без всякого смысла. – Он усмехнулся. – Просто расскажи, что приходит тебе в голову, когда смотришь на меня. Но я не настаиваю. Если трудно – скажи, и я пойму.

– Зачем тебе это?

– Довольно долго и скучно объяснять. Но мне бы очень хотелось услышать твое мнение….

Я смотрела на него, чувствуя, что подхожу к краю пропасти.

– Ты вправе отказаться, – торопливо добавил Эдуард. – Если сложно.

– Мне не сложно. – Я покачала головой. – Просто боюсь тебя шокировать.

– Думаю, зря боишься. – Он наклонился вперед и накрыл мою руку своей.

И тогда меня прорвало. Я рассказывала ему, что, глядя на него, вижу самого сексуального и желанного мужчину в моей жизни. Я говорила об его запахе, его удивительных голубых глазах, о возбуждающих капельках пота на его груди. О том, как потрясающе он танцует и какое удовольствие двигаться в паре с ним. Я выплеснула как перебродившее вино все эмоции, накопившиеся у меня за месяц, за эти четыре встречи… Господи, их было всего четыре, а мне казалось, что я влюблена в него уже целую вечность!

Эдуард млел. Он наклонился еще ближе и, казалось, просто впитывал всем телом мои слова, стараясь не пропустить ни звука. На его лице застыла хмельная улыбка, глаза слегка осоловели, словно я действительно напоила его.

Нам принесли наше какао, но оно безнадежно остывало в кружках.

– Да, да, говори… – прошептал Эдуард, когда я в какой-то момент остановилась, чтобы перевести дыхание. – Ты не представляешь, как это важно для меня…

Я продолжила, но во мне вдруг проснулся наблюдатель. Маленький ехидный человечек, который пристально всмотрелся в происходящее и наморщил нос; инопланетная порода позволяет моей личности раздваиваться без приступа шизофрении. Этот саркастичный малыш взгромоздился на мою макушку и, пока я продолжала петь дифирамбы мужчине моей мечты, отстраненно и внимательно наблюдал. И шептал свои наблюдения мне на ухо. «Посмотри-ка, а он сейчас смахивает на вампира. Похоже, он просто упивается твоим восторгом. У этого парня явно не все в порядке с самооценкой… Да, черт возьми, готов откусить свою руку, но его самоуверенность не прочнее твоей. Похоже, он нашел отличный способ укрепить ее. Еще бы – что может подпитывать уверенность лучше, чем восхищение красивой женщины. Да, да, именно так – если он пригласил тебя, значит, счел красивой. И теперь он заряжается от тебя, как батарейка от аккумулятора. Не ты ему нужна, малышка, а твое восхищение, твой влюбленный взгляд, твое преклонение перед его красотой и обаянием. Ну, может, еще твое тело – на закуску. Вроде вишенки на пирожном».

Когда источник моего красноречия иссяк, Эдуард галантно прикоснулся губами к моей руке.

– Спасибо. Это много значит для меня.

А для меня… для меня происходящее уже перестало что-либо значить. За несколько секунд покров восторженности, сквозь который я взирала на этого мужчину, растворился как дымка. Он оставался таким же возбуждающим и красивым, и мое тело по-прежнему отзывалось на его запах и прикосновения, но мне стало скучно. Я видела, что мой ехидный малыш, сидящий на макушке, прав. Эдуарду нужно было мое восхищение, мой восторг, мое преклонение. Играя по этим правилам, я, скорее всего, окажусь в его постели. Возможно, даже сегодня. Но мне придется продолжать игру и там – имитировать оргазм и одаривать его комплиментами после каждого телодвижения. А иначе наш роман закончится очень быстро: Эдуард не станет подвергать риску свое самолюбие.

Вот она – сбывшаяся мечта, рукой подать…

Мы вышли из кофейни, и Эдуард тормознул машину. Опередив его, я наклонилась к окну и назвала свой адрес.

– Ты разве не поедешь ко мне? – Эдуард выглядел озадаченным.

– Нет, прости. Я устала, и мне завтра с утра на курсы вязания. Надо выспаться. – Я улыбнулась той улыбкой, которую Костя называл радостью Саломеи, поцеловала голубоглазого мужчину в щеку и нырнула в машину.

Это был самый приятный момент за весь вечер.

После рассказа Инопланетянки мы еще какое-то время сдабривали чай ехидным хихиканьем, обсуждая сцену прощания.

У Инки с той поры прибыло сил. На следующем джеме она заметила, что Эдуард нашел новый объект для приложения своего очарования – рыжую застенчивую Наташу с вечно удивленным выражением лица.

– Она смотрит на него, как ребенок на торт из мороженого, – говорила Инка, наматывая прядь волос на нос. – И когда я увидела этот жаждущий взгляд, подумала – ох, твою мать! Я же сама наверняка еще неделю назад смотрела на него точно так же. Представляете?

– Взгляд со стороны – чрезвычайно полезная штука для умственного просветления, – заметила Ася.

– Угу. У меня ощущение, что я весь месяц тащила на себе эту жажду словно гигантский камень. А в итоге оказалось, что хотела напиться из колодца, который заведомо был пуст. И когда я это поняла – меня просто обуяла распущенность. Любые грязные танцы остаются за кадром! Я перетанцевала почти всех мужчин в группе: наслаждалась тем, что могу легко войти в контакт с любым и умею это делать лучше большинства женщин. В парном танце это главное – уметь держать контакт. Все остальное приложится, девочки.

На следующий день Инка впервые за последние полгода пришла на работу в приподнятом настроении и без обычного раздражения на собственную бездарность. Продолжая крушить собственные привычки, на обед она пошла не одна, а с одной из коллег – новенькой девушкой, которая привлекла ее крупными веснушками и свернутым ковриком для йоги, трижды в неделю появлявшимся под столом. Йога и послужила завязкой разговора.

Постепенно, покончив с салатами и перейдя к супу, от обсуждения духовных практик перешли к телесным. Веснушчатая девочка призналась, что мечтает заняться контактной импровизацией. Но ее переполненный график – работа, вечерний институт и йога – не позволяет ходить на занятия.

– В идеале мне хочется найти преподавателя, который согласится давать индивидуальные уроки по выходным, – вздохнула она. – Но если такие есть, то наверняка берут несусветные деньги за уроки.

Инка почесала голову и скорчила одну из своих озадаченных рожиц.

– Если ты действительно этого хочешь – тебе стоит обратиться к Вселенной и попросить ее.

– Думаешь, сработает? – усмехнулась девушка.

– Уверена. – Инка томно улыбнулась. – Ты даже не представляешь, как иногда быстро сбываются желания, если довериться Вселенной.

– «Ребята, надо верить в чудеса»? – Девочка насмешливо процитировала строчки из давней песенки.

– У чудес очень простая природа. Чудо происходит каждый раз, когда ты вовремя оказываешься в нужном месте. Или с нужным человеком.

И, разумеется, она оказалась права. Чудо произошло – стоило только девушке произнести желание вслух…

По мере того как булки в духовке поспевали, по квартире расползался самый соблазнительный запах на свете – аромат свежей выпечки. От этого духа сдобы кружилась голова, и рефлекс Павлова включался просто на ура.

Ася извлекла противень, загруженный золотистыми душистыми булками, и переложила их на большое глиняное блюдо, разрисованное подсолнухами. Мы заварили свежий черный чай, на столе появилась масленка с чуть подтаявшим сливочными маслом, а также желтый керамический сливочник.

Ночь, пропахшая запахом сдобы, стала мягкой и податливой. Уютная кухня, соломенные салфетки и внушительных размеров кружки – прекрасная сцена для пиршества.

Булки просто таяли во рту. Мы не стеснялись мазать их маслом, которое растекалось на белом душистом мякише и пропитывало его насквозь. Нет ничего вкуснее, чем свежая, горячая булка, пропитанная золотистым топленым маслом; никакое пирожное, даже чизкейк с шоколадом, я бы не променяла на такое удовольствие из духовки. А если булку разломить и вложить ложку свежего яблочного джема – то получается настоящая пища Ангелов.

За этим непристойным пиршеством Анечка рассказала о своем истекшем месяце. Ее рассказ не был столь насыщен деталями, как у Инопланетянки. Он был очень короток, но зато впечатляющ.

После того как в прошлый раз Анечка исписала страницу Золотой тетради параметрами желанного мужчины, она также решила занести этот список в свой компьютер: дабы удерживать планку на должной высоте, даже когда одиночество берет за горло. С педантичностью дипломированного юриста она в ту же ночь, едва добравшись до дома, уселась за компьютер и восстановила весь виш-лист по памяти.

А когда список был закончен, она взялась перебирать всех знакомых мужчин на предмет соответствия.

Я не рассчитывала на какие-то сюрпризы, просто кровь бурлила от возбуждения. Вы же знаете, что мечты действуют иногда сильнее, чем алкоголь. И в кои-то веки, впервые со времен шалой юности, я свободно мечтала о мужчине – без вины или стыда. В период замужества такие мысли тоже напрашивались время от времени – когда я вдруг ясно ощущала, что не чувствую вдохновения в своем браке. Но я гнала их прочь поганой метлой. Хотя стоило бы знать: именно те мысли, которые прогоняешь, всегда возвращаются. Как фея из сказки о Спящей красавице – та самая, которую забыли пригласить на праздник, а она появилась в самый неожиданный момент и испортила весь праздник жизни.

Мне совсем не хотелось спать, и я была счастлива от того, что могу позволить себе не ложиться до утра. И заняться, например, вышивкой – начатая картинка давно ждала своего часа на книжной полке. Или пойти поваляться часок в ванной с пихтовым ароматом. Или поставить диск с «Королевой Марго» и смотреть ее до рассвета, хрустя вредным жареным арахисом. Никогда раньше я не жила одна: так, чтобы мои ночные блуждания по квартире никого не побеспокоили. С мамой мы обитали в двухкомнатной квартире, но она очень чутко спала, и утром, за завтраком, неизменно начинались вопросы: что мне понадобилось на кухне в половине третьего ночи, неужели я не жалею не только ее здоровье, но и свое собственное? А Вадим всегда ужасно обижался, если я ложилась позже него, и следующее утро приходилось начинать с извинений.

В это время мой телефон пискнул: пришло сообщение. Писал дядя Слава: «Если еще не спишь, посмотри ссылку, которую я сбросил». Я вернулась за компьютер, где все еще висел мой список, и – прежде, чем закрыть файл, – еще раз перечитала его от верхней строчки до самой нижней. И вдруг поняла, что все до одного из имеющихся качеств присутствуют у дяди Славы. Абсолютно весь набор: надежность, открытость, чувство юмора, ответственность и все прочее. И если бы мне в тот момент задали вопрос: «Есть ли среди твоих знакомых мужчина, от которого ты без всяких сомнений была бы готова родить ребенка?» – я показала бы пальцем на дядю Славу…

После этого Анечка набрала дядю Славу и заявила ему, что, совпав с ее идеалом, он как честный мужчина обязан пригласить ее на свидание.

После этого момента озарения (или прозрения) ход событий был предрешен. Очень скоро к списку достоинств дяди Славы, которые Анечка нам перечислила, добавилось еще одно. К моменту нашей встречи он уже успел предложить ей не совсем руку и сердце, но, по крайней мере, свою жилплощадь.

Второе желание Анечки сбылось тоже неожиданным образом. Один из редакторов увидел на ее мониторе снимки, которые она сделала на детской площадке во время одной из своих воскресных прогулок. Он оценил способность фотографа снимать маленьких непосед и спросил об авторстве. Это вылилось в получасовой разговор за обедом – о достоинствах и недостатках разных объективов, о фильтрах, об освещении. И в результате Анечка получила оплаченный обед и предложение сделать пробную фотосессию на детском празднике в частной школе, где преподавала дочь редактора.

– Денег мы вам не заплатим – бюджетом праздника это не предусмотрено. Но вы можете слить фотографии на диски и предложить их родителям. Наверняка найдутся желающие купить.

Анечка постаралась, и желающими оказались почти все родители, чьи чада выступали на сцене. А спустя полторы недели после праздника у Киверьяновой было уже два новых заказа.

– У них принято справлять детские дни рождения с размахом – на западный манер. И фотограф практически всегда обязательный участник. А еще многие любят заказывать семейные фотосессии с детьми. Вот на выходных поеду на дачу к заказчику – делать память о семейном счастье такого-то года.

– А как это по доходу? – невинно поинтересовалась Инка, слизывая джем с пальцев.

– Основную работу пока не заменит. Но если заказы буду регулярными – то вполне себе приличная подработка. Бог мой! – Анечка вдруг отставила кружку и нервно рассмеялась.

– Что такое?

– Мне же еще полгода назад и в голову не могло такое прийти… Женщина в тридцать, с двумя высшими образованиями и солидным весом зарабатывает на жизнь тем, что бегает с фотокамерой!

– Тебя пугает эта картинка?

– Наоборот! Но… это же полное сумасшествие!

– Ну и что? Боишься испортить репутацию серьезной женщины?

– Отчасти да. – Анечка опустила глаза.

– Тогда испорть ее побыстрее, и повод для беспокойства исчезнет, – посоветовала Инопланетянка.

Когда наши возможности поедания булочек себя исчерпали, а запах сдобы неотвратимо впитался в волосы и кожу, взгляды всех обратились в мою сторону.

– В моем случае Золотая тетрадь работает каким-то особенно извращенным способом, – вздохнула я.

– Почему же? По-моему, твое желание вполне в процессе, – заметила Ася. – Ты же, помнится, хотела силы, мужества и мудрости? Хочешь сказать, что в отпуске ты их не набралась?

– Ты нашла силы принять решение о разводе, – рассудительно сказала Анечка, – а я по себе знаю, как это офигенно трудно. Особенно когда все еще любишь.

– И у тебя оказалось вполне достаточно мужества, чтобы смириться с тем, что ты не изменишь ни подруг, ни Тима, ни себя, – вступила Инопланетянка.

– И, самое главное, тебе хватило мудрости, чтобы понять это, – подвела черту Ася. – Ты мудро выбрала тот вариант, который позволит вам сохранить лучшее, что осталось в отношениях. Поверь, это не каждому и не всегда удается.

С этим нельзя было поспорить, как нельзя поспорить с собственным отражением о наличии свежего прыщика. Но некоторые виды правды ничуть не приятны на вкус.

Прошла неделя с того момента, как мы с Тимом приняли решение перевести наши отношения в новое русло, которое он шутливо называл послебрачием. Однако сделать это на словах оказалось куда проще, чем на деле.

Меня хуже затянувшейся мигрени мучила мысль о том, что разорвать отношения в пылу ссоры, выкинув на улицу чемодан мужа вместе с пожеланием убираться к черту, – гораздо легче. Легче порвать все сразу и одним махом, не оставив даже путеводных букв i, над которыми можно расставлять точки. Легче выбросить разом одеколон с терпким запахом из шкафчика в ванной, быстро забить новыми вещами опустевшие полки в шкафу и сделать вид, что зубная щетка всегда так сиротливо стояла в большом стакане из зеленого стекла.

Но мне не хотелось так. Эти почти шесть лет сделали из нас с Тимом одно целое, и рвать отношения было так же больно, как отрезать часть себя. Мы, как два сиамских близнеца, не могли оторваться друг от друга, чувствуя при этом собственную ущербность. Действительно, что может быть хуже – жить не как отдельная человеческая личность, а как чья-то оторванная половинка?

Мы с Тимом совпадали по ритму и ожиданиям от жизни. Мы прекрасно работали в паре вне зависимости от того, о чем шла речь, – о поклейке обоев или совместном ведении вечерники. Я не хотела жертвовать нашей близостью и дружбой, нашим пониманием друг друга и умением вовремя найти нужные слова для поддержки.

Но перейти в новое русло мне оказалось не легче, чем Рокфеллеру во врата рая, – если верить Библии. Мне по-прежнему трудно давались одинокие ночи, хотя они случались не чаще двух-трех раз в неделю. Но я знала: минует еще несколько месяцев или даже недель – и мне придется постоянно спать одной. «Нужно привыкать, девочка!» – говорила я себе и ложилась поперек постели. Но чувствовала себя все равно маленькой, как Дюймовочка в жабьем шезлонге. Квартира пугала пустотой. Я выбиралась из-под одеяла и закрывала дверь в коридор, чтобы уменьшить пустое пространство вокруг себя.

Тяжелее всего приходилось по выходным. В этом июне я не раз думала о странностях моего душевного устройства. Раньше, когда семейная жизнь еще была в полном порядке, я частенько сетовала миру на нехватку одиночества. Мне не хватало дней, которые я могла бы посвящать только самой себе, не оглядываясь ни на чьи желания. Я хотела больше писать, пойти в очередной раз на курсы английского, чаще заниматься в спортзале – и чтобы при этом никто не жаловался на то, что ему уделяют мало внимания. Теперь все мое время принадлежало мне. По утрам нашлось время для асан, по вечерам – для тренажерного зала и курсов английского. Но когда мне приходилось в выходной день просыпаться одной, то приступ тоски подступал как удушье. Хотелось разорвать горло и впустить в себя воздух.

– Развод – это своего рода смерть, – сказала мне тогда Ася. – Умираешь как часть целого. Чтобы родиться заново как цельная личность.

Теперь меня интересовало только одно – надолго ли затянется процесс издыхания во мне той самой «половинки»?

– Меня поначалу сильно спасала «аська», – заявила Анечка. – Я все вечера в ней висела. Ни черта, правда, сделать не успевала, зато на душе теплело.

– Это не мой вариант, – покачала я головой. – Во-первых, у меня дома нет «аськи». Во-вторых, для меня это суррогат общения.

– Тогда найди себе на это время мужчину, чтобы не грузиться в одиночестве.

Во время моих долгих и нудных объяснений на тему того, что мужчины – не грибы и поэтому искать их неэффективно, и что я никогда не опущусь до того, чтобы ходить по сайтам знакомств, девочки терпеливо молчали. Затем Анечка склонила голову, рассматривая меня так, как я в свое время рассматривала капибару в зоопарке, и сказала:

– А ты уже, значит, не помнишь нашего разговора полугодовой давности? Ах ты, зараза!

Я помнила.

На исходе новогодних каникул мы с Анечкой сидели в кафе и обсуждали перспективы нашего будущего в свете високосного года, мужские странности и нехватки времени на педикюр.

Трещины в Анечкином браке за время каникул расширились и углубились, подобно американо-российскому противостоянию после разгрома Цхинвала. Отдохнув неделю без мужа, она обнаружила, что ничуть не соскучилась. Жизнь в одиночестве оказалась на удивление вольготной: Анечка почти каждый день бегала со знакомыми по кино и выставкам, варила ароматическое мыло, и неделя пролетела так быстро, что она вспомнила о возвращении Вадима за час до того, как его поезд прибыл в Москву.

– Если тебе нужно было подтверждение того, опостылел ли тебе этот брак, то, по-моему, ты его получила, – сказала я.

– Так-то оно так, – промямлила Анечка. – Но меня вот не покидает мысль… ради чего ломать то, что есть? Мне уже тридцать. Вадим обо мне заботится так, как никто из мужчин. Когда я сижу рядом с ним, уткнувшись носом в его плечо – большое, теплое, мне кажется, что все мысли о разводе – полная чушь.

– И ты готова смириться с тем, что у вас месяцами не бывает секса, что он тебя раздражает, что с ним ты постоянно чувствуешь себя несвободной?

– Понимаешь, если бы мне сейчас встретился человек, к которому я была бы готова уйти… Никаких сомнений!

– Ну конечно! – иронично протянула я. – Зачем ломать столь чудесную конструкцию под названием «приличный брак» всего-навсего из-за того, что ты чувствуешь себя несчастной?

Глаза Анечки наполнились слезами.

– Никто не придет, Анечка, – веско сказала я. – Никто не придет, пока ему некуда будет приходить.

Вот и сейчас эта хитроглазая брюнетка иронично смотрела на меня, готовая произнести те слова, которые я и сама знала.

– Никто не придет, пока ему некуда будет прийти.

– И какие же мы все умные! – огрызнулась я. – Непонятно только, почему тогда одинокие.

– Искать мужчину – это не стрелять глазами направо и налево, хотя тебе этот опыт тоже не повредит, – со знанием дела проговорила Анечка. – Тебе нужно создать пространство.

– Набралась рецептов! – фыркнула я. – Это тебя на женском тренинге научили?

– На женском, – загадочно подтвердила Анечка.

Сдобный вечер давно сгустился в ночь, похожую по цвету и вкусу на черничное варенье, – то, которое я всегда привожу от родителей. Сладкая, душистая темнота окружала нас, готовя к разговору с Золотой тетрадью. На этот раз мы припозднились, как никогда раньше, – долгое таинство с тестом продлило наши посиделки далеко за полночь. Но никто не торопился: мы, как истинные Девушки-в-чулках, наконец научились выпадать из границ времени.

В какой-то момент я поймала себя на мысли, что была бы рада оттянуть момент появления Золотой тетради. Или вовсе отказаться от нее. Необходимость очередного разговора со Вселенной пугала меня. Хотела ли я разлюбить Тима? Само такое желание мне представлялось кощунством. Убийство любви я по-прежнему относила к одному из главных грехов, которые может совершить человек в земной жизни.

Хотела ли я встретить другого мужчину? Пожалуй, да. Но я понимала, что это желание корнями уходит в мой страх одиночества. А значит, чревато тем, что я могу сейчас упасть в объятия первого, кто протянет руку, а потом кусать подушки от досады и думать, как выгнать его из своей постели. Эта божественная шутка была мне хорошо знакома еще с ранней юности. Я не знала, какой мне нужен мужчина, да и нужен ли вообще?

Если не лукавить, я по-прежнему не представляла рядом никого, кроме Тима. Он, как и раньше, занимал все пространство моего мира: был единственным мужчиной, с которым мне хотелось делить постель и встречать полуночи, строить планы на будущее и обсуждать идеи своих новых книг. Анечка была права, как дельфийская жрица: пока в моем доме и в моей душе просто не было места для другого мужчины. А значит, мое решение о разводе – не более чем уловка для самой себя. Я придумала ее, чтобы как можно дольше оттягивать тот момент, когда придет пора открывать дверь и выходить на свободу.

Бог мой, сколько пафосных слов во все времена говорили и писали люди о свободе, и как мало людей реально стремились стать свободными! Вот и я, непутевый Ангел, много говорю и пишу о свободе, но на деле смертельно боюсь открыть эту дверь и выйти на свежий воздух. Я боюсь свободы, потому что при этом слове думаю о пустоте. Пустая комната, пустая постель, пустая жизнь – вот что проносится в моей голове, когда рука тянется к дверной ручке. И я сижу, примотав себя цепями к старой проржавевшей любви, и жду, когда темница рухнет сама. Рухнет, очевидно, мне на голову, избавив от излишних тяжких раздумий.

Пока я размышляла о том, что последует за этим падением, Ася принесла Золотую тетрадь.

Я смотрела на нее, как на монстра, явившегося из глубин моей детской памяти – десятиглазую ведьму, живущую в трансформаторной будке под нашими окнами. Но девочки были воодушевлены и не заметили моей тихой паники. Инка первая протянула руки к мерцающей позолотой тетради. Она пожелала радости.

– И неважно, какими путями она ко мне придет. Я хочу радоваться жизни сейчас и каждый день – вне зависимости от того, где я и чем занимаюсь. Мне надоело жить в ожидании того чуда, которое свалится с неба и преобразит мою жизнь. А еще я хочу изменить отношения с Костей.

– В какую сторону?

– Не знаю. Главное – чтобы они перестали тяготить меня…

Анечкины желания отличались, как обычно, юридической точностью: не меньше пяти заказанных фотосъемок в месяц и секс не реже двух раз в неделю.

– Будет хороший секс – остальное я сделаю сама.

Когда тетрадь попала мне в руки, я нашла слов только на одну строчку: «Хочу простить и отпустить Тима из своей жизни».

– Не ограничивай себя, – сказала Ася, глянув на мою страницу. – Пожелай что-нибудь еще. Для своей новой жизни.

Я задумалась. Ася точно угадала мое желание начать жизнь с чистого листа, написать на нем совершенно иные строчки, не свойственные мне раньше.

Я смотрела на пугающе чистую страницу. Эта белизна – белизна заснеженного поля, еще не тронутого следом, – пугала меня. Придется-таки растрясать разум в безумной пляске прихотей и принципов, которые мерцают словно огни светофора – то открывая путь, то запрещая его. Чистая страница передо мной опять призывала – «желай!». За прошедшие месяцы я столько всего желала, что мой персональный ад почти достроен. А Ася безжалостно смотрит на меня и хочет, чтобы я положила еще пару кирпичиков, закрыв последние щели наружу.

– Я… я не хочу больше ничего желать!

– Ты сдаешься? – Ася умела говорить так, что трудно было понять – радуется она или расстраивается.

– Конечно, расстраиваюсь. Почти как гитара в сырой комнате. – Ася, как и все нормальные феи, умела читать по лицу.

– Я не сдаюсь. Хочу сделать перерыв в желаниях.

– Перерыв? – На этот раз она действительно засмеялась. – Ты мне напоминаешь безработного, который отказывается от предложения работы потому, что давно не был в отпуске.

– Не понимаю.

– Потому что думаешь и опять хмуришь лоб. Женщина с нахмуренным лбом перестает понимать, потому что…

– …мозги в гармошку складываются, – подсказала Инка.

– Ты еще даже не начинала желать по-настоящему, – заявила Ася, пролистывая страницы тетради. – Все твои предыдущие желания – всего лишь упражнения в чистописании!

– Чем же настоящие желания отличаются от ненастоящих? – ехидно спросила я.

– А ты возьми тетрадь, пойди в соседнюю комнату и полистай ее там в компании со своей Пофигисткой. Она тебе все лучше меня скажет.

Хмыкнув, я отправилась в темную гостиную, захватив с собой тетрадь.

Пофигистка уже была там: забралась с ногами на подоконник и обхватила колени.

Я устроилась рядом с ней.

– Ну, что ты об этом думаешь? – спросила я, пролистав страницы с моими старыми желаниями.

– Какое-то унылое говно! – Эта дрянь с облезающим лаком на ногтях никогда не выбирала выражения.

Я подавилась обидой и сидела молча.

– Обиделась? – лениво спросила Пофигистка. – Ну и зря. Ты спросила – я ответила.

– Что же мне пожелать?

– А что крутишь глобальные темы? Жизнь-смерть-любовь – твои желания читать скучнее, чем трахаться с моралистом!

– Но я не знаю, чего хочу!

– Фью! – Пофигистка аж присвистнула от возмущения. – Ты – и не знаешь? Не смеши мои шнурки, а то развяжутся!

– Ну хорошо, не всегда знаю!

– А нечего строить планы на жизнь размером с Вавилонскую башню! У тебя голова набита мыслями, как опилками. Столько мусора – конечно, в нем сразу не разберешься. А ты, мать, не гонись за будущим. Начни с малого. Чего ты хочешь – вот, например, сейчас?

– Плакать, – с ангельской честностью ответила я.

– А что же не плачешь?

– Неудобно…

– Неудобно спать на потолке – одеяло сваливается!

От слез защипало в носу. Я шмыгнула, чувствуя, как накатывает горячая волна.

– Ты, мать, слишком легко забываешь о нас, – заявила Пофигистка. – Ты достоверно изображаешь самодостаточность. Настолько достоверно, что я из уважения к твоему актерскому таланту сделаю вид, что верю. – Не обращая внимания на то, что я краснею, она продолжила: – Но ты можешь подумать о нас и наших желаниях, которые мы так и не смогли выполнить в свое время. Подумай, поройся в мусорных залежах памяти – может, что-то и обнаружится.

– Подскажешь?

Она в ответ только махнула рукой.

…Свист шпаг. Только что закончилась очередная серия «Гардемаринов». Я, десятилетняя и слегка шальная, брожу по комнате, слушая незабываемое: «…но шпаги свист и вой картечи»… Как мне будоражат кровь эти слова – «шпаги свист»! Я с нетерпением жду каждого поединка в серии: звон шпаг разбегается по моей крови тысячей мурашек. И я не знаю названия этой легкости, от которой не спится ночью, от которой моя голова давно не на месте. Нет, я не мечтаю быть ни прекрасной Ягужинской, ради которой мужчины готовы на предательство, ни другими героинями. Я хочу быть одним из тех юношей, которые так ловко скрещивают шпаги…

Я возвратилась в гостиную. Пофигистка посмотрела на меня и слегка улыбнулась.

– Ты, правда, этого хочешь?

– Безумно! – твердо сказала она.

– Но, послушай… Это, скорее всего, нереально. Фехтование – профессиональный спорт, туда идут с детства. А ты хочешь, чтобы я, почти тридцатилетняя тетка, обремененная разводом и знанием психологии, пошла махать шпагой!

– Нет. – Она покачала головой. – Я не хочу этого.

Я облегченно вздохнула.

– Этого хочешь ты. Так хочешь, что будешь жалеть до конца жизни, если не попробуешь.

Я продолжала твердить, что это – подлинное безумие, даже тогда, когда Пофигистка усадила меня за компьютер в поисках школы фехтования.