Ангелом быть трудно. Если люди страдают, как правило, из-за других людей (или, по крайней мере, так думают), то Ангелы всегда страдают из-за самих себя. Поверьте мне как бывалому создателю индивидуального ада, идеально пригнанного по всем меркам моей души.

Чему удивляться?

Все мужчины в моей жизни становились локомотивами личностного роста, даже когда я об этом совсем не просила. Иногда меня бы абсолютно устроило, чтобы меня любили, нежили и баловали, но… Моим мужчинам всегда хотелось сделать из меня нечто лучшее, чем есть. И я почти привыкла к тому, что с каждым новым возлюбленным начинается очередная «подгонка» под идеал. У других женщин, с которыми я общалась, такой проблемы не возникало. Я не раз с удивлением замечала, что девушки могут дуть губы, капризничать, выкаблучиваться, высмеивать мужские привычки, причем им это не просто сходит с рук, а добавляет очарования. У меня же сформировалось четкое убеждение, которое, как скала, бросало гигантскую тень на всю личную жизнь: чтобы тебя любили, ты должна быть идеальной. Хотя бы для одного-единственного человека.

В начале наших отношений с Тимом мы много говорили о важности свободы, про самодостаточность и индивидуальность, про отвратительность любых трафаретов. Я была убеждена, что наконец нашла мужчину, оценившего меня такой, какая я есть. Он не требовал изучать историю политических партий, чтобы поддерживать разговоры о недостатках демократии, не тащил меня с собой на футбол, не настаивал на том, чтобы я прекратила пользоваться косметикой – ибо это нарушает естественность, не критиковал меня за то, что Баху я всегда предпочту Моцарта, а скрипку – органу.

Но эта странная осень разделила мою жизнь на две половины – прошлое и будущее, между которыми я осталась висеть, не дотягиваясь уже ни до того берега, ни до другого. Вместо моста осталось только терпение.

На улице тянулся бесконечный ноябрь: сырой, темный и пропитанный запахом гниющих листьев. Я ненавидела этот запах, как и жидкую грязь разлагающегося лета под ногами: сколько ни чисти обувь – она моментально становится еще гаже.

Вечно грязные сапоги стали для меня символом того ноября, в котором опять пришлось вспомнить, что «есть, дочка, такая работа – лепить из себя идеал». А идеальная женщина не устраивает скандалов, не поднимает голос до истеричных высот, не жалуется на то, что ей больно и одиноко. Она мудра и терпелива в своих ожиданиях.

Сам факт, что любимый мужчина может заниматься сексом с другой женщиной, меня не слишком трогал. Моя ревность была вырвана с корнем еще на первом курсе института, в пору влюбленности в однокурсника-гитариста с замашками Казановы. Антон носил длинные волосы, играл в команде КВН и не особо часто бывал на лекциях, в результате чего вылетел с факультета после третьего курса. Когда мы познакомились, мою крышу просто снесло вместе со стропилами. Выбор был прост. Либо встречаться с ним, наслаждаться близостью, смотреть на него из зала, вздыхая от счастья – мой мужчина! – и закрывать глаза на его похождения, которых он, к своей чести, не скрывал. Либо – не быть с ним. Я выбрала первый вариант и довольно быстро адаптировалась к такому стилю: обнаружилось, что наличие других любовниц никак не влияет на наши с ним отношения. Разве что способствует дополнительному уважению с его стороны: я была единственной женщиной, которой он мог жаловаться на других.

Но на этот раз все было не так просто.

Те отношения с Антоном, в которых был опробован полигамный стиль жизни, не длились долго, и я изначально не рассчитывала на серьезное продолжение. Несмотря на влюбленность, я слишком трезво мыслила, чтобы заблуждаться на этот счет. Своим здоровым нутром, не тронутым страстью, знала – пройдет. Рано или поздно моя влюбленность уйдет, и я смогу оставить этого человека всем прочим женщинам, готовым в него вцепиться.

Так и случилось.

Но с Тимом принять новый уклад нашей семейной жизни оказалось куда проще на словах, чем на деле.

Рыжеволосая смешливая Настасья из страйкбольной команды стала частью жизни Тима, а значит, и моей. Тим старался не упоминать о ней при мне, однако существование другой женщины – как присутствие покойника в соседней комнате: можно сколько угодно делать вид, что мы одни, но дрожь все равно пробирает.

Тем более сама Настасья, будучи девушкой эмоциональной и влюбленной, не давала забыть о себе. Я угадывала ее звонки еще до того, как Тим тянулся к трубке, и на его лицо набегала виновато-смущенная улыбка. Он брал телефон и уходил на кухню, а я беспомощно грызла ногти, думая – может, отобрать и разбить об стену эту чертову трубку? Или лучше сразу свою голову?

Невозможно запретить людям желать друг друга – рассуждала я. Мой выбор прост: я хочу сохранить наши отношения с Тимом и нужно потерпеть. Немного потерпеть, – и все будет хорошо. «Все непременно будет хорошо», – твердила я себе, стараясь не ловить интонации Тима, когда он отвечал на звонок. «Все будет хорошо», – уговаривала я себя, собирая посуду со стола после одинокого ужина. «Все будет хорошо, не такой уж я скверный Ангел, чтобы меня наказывать», – думала я, не глядя на часы, бесстрастно показывающие полночь.

«Все будет…» Я как мантру повторяла эти слова про себя и вслух перед Тимом, вымученно улыбаясь ему. Иногда мне хотелось крикнуть через стол: «Пожалей меня! Неужели ты не видишь, что каждый твой разговор с ней для меня пытка! Не делай этого хотя бы при мне!» Но я молчала, потому что выбор был сделан.

Иногда, когда Тим нежно гладил меня, лежа рядом в постели, мне хотелось вскочить и ударить его – отхлестать по щекам, оттолкнуть, выпихнуть из своей жизни. Его ласка в такие моменты не утешала, а только вызывала ярость, – как если бы плачущему из-за предстоящей разлуки ребенку вручили в утешение леденец.

Мне не нужны были леденцы. Я хотела быть счастливой, как раньше.

Каждый вечер, отданный Тимом Настасье, я проживала как украденный у меня кусок жизни. Хотя, как правило, в такие дни я не сидела дома, а сама встречалась с кем-то из знакомых, или засиживалась допоздна на работе, или глубоко дышала на йоге. То есть, следуя логике, я не должна была чувствовать себя ущемленной. Однако, несмотря на все потуги моего разума, логика отступала перед жгучим желанием расплакаться и пожаловаться на жизнь.

Но я предпочитала молчать, уповая на то, что страсть Тима не продлится долго. Не дольше нескольких месяцев – уговаривала я себя. Страсть – не любовь, она не может жить слишком долго.

Мужчина предпочитает хоронить свои проблемы под слоями молчания и бесподобно лживых слов вроде «у меня все в порядке» – стеклянный саркофаг, сквозь который все отлично видно, но сквозь который невозможно пробиться. Женщина горстями рассыпает свои проблемы перед любым внимательным слушателем, очищая свое внутреннее пространство. Поэтому у нас в канун депрессий обостряется инстинкт объединения.

Ничего удивительного, что именно в этот период моей жизни, в начале стылого бесснежного декабря, дали о себе знать сразу две мои потерявшиеся подруги.

После нескольких недель молчания позвонила Анечка Киверьянова, с которой мы пересеклись, когда я только начинала карьеру московского журналиста в одной общественно-политической газете. Демократия в нашей стране уже была жидкой как постный кисель, но тем не менее некоторые газеты по-прежнему позволяли себе словесные вольности в адрес политической и бизнес-элиты. Дабы эти колкости не стали предметом судебных разбирательств, юристы своим опытным взглядом вычитывали каждую нашу строчку. Именно этим и занималась Анечка.

У нее были глаза восточной гурии и роскошные темные волосы, в распущенном состоянии ниспадающие ниже плеч. Она была из тех женщин, которые распространяют флюиды секса вне зависимости от того, во что они одеты – в вечернее платье с декольте или джинсы с футболкой. Анечка гораздо больше доверяла своим глазам, чем ушам, и при этом легко читала по лицам. Словом, в Средние века ее непременно бы сожгли на костре как заправскую ведьму.

Наше знакомство началось с того, что мы оказались за одним столиком в столовой и выяснили, что обе работаем в редакции всего неделю. За полчаса, которые ушли на очередь и еду, я узнала, что у Анечки живет пять кошек, подобранных на улице, что ее муж работает репортером-криминалистом, что она родом из Тюмени, снимает квартиру в Балашихе и мечтает танцевать танго. Недавние провинциалки и новички, мы сразу притянулись друг к другу и с тех пор регулярно вместе обедали. Анечка работала не каждый день, но заканчивала только к десяти часам, когда газету увозили в типографию. Я тоже иногда задерживалась, делая работу впрок, и тогда мы вместе шли пить кофе, а потом ловить такси.

Через полгода я ушла из той газеты, и мы с Анечкой стали видеться куда реже. Хотя каждый раз встреча сопровождалась бурной радостью и заканчивалась безоблачной уверенностью в том, что повторение не за горами.

Последний раз мы виделись почти полгода назад, и с тех пор наши отношения сохранялись только на телефонных линиях и на экранчике «аськи». И вот в начале декабря Анечка постучалась среди бела дня и написала: «Привет, дорогая! Что-то давно не стыковались в реале! Как бы нам так?»

В тот же день на мою почту пришло письмо еще от одной старой приятельницы, с которой мы не виделись еще больше, хотя изредка и писали друг другу. Это была Инопланетянка – так прозвал ее наш тренер. Мы вместе учились в одном тренинг-центре, когда я попала под магию слов «личностный рост», а она хотела преодолеть какие-то внутренние барьеры, не очевидные с первого взгляда. В первый же день Инопланетянка поразила меня тем, как легко начинала разговор с незнакомыми людьми. Невысокая девушка с лицом сказочного пажа – я сразу представила ее в расшитом берете с пером. Крепкое тело, тонкие пальцы маленьких рук, чуть миндалевидные глаза. Возможно, дело было в глазах, возможно, в удивительном журчащем голосе или в манере запросто подойти и взять тебя за руку, но я была очарована ей. Инопланетянка говорила одновременно и словами, и телом: ее руки никогда не висели неловкими плетьми и не теребили друг друга, как мои. Она практически всегда прикасалась к собеседнику, и если это был приятный ей человек, то пальцы нежно скользили по его плечам и предплечьям, как кисточки, рисующие невидимый узор. И хотя Инопланетянка постоянно жила в долгах и одевалась преимущественно в секонд-хендах, после каждой нашей встречи я ощущала в душе что-то очень похожее на зависть.

Две встречи состоялись одна за другой.

С Анечкой мы традиционно состыковались в одной из центральных «Шоколадниц», и я воспользовалась случаем съесть чизкейк и выпить горячий шоколад, нарушив все заповеди правильного питания. Анечка не отстала от меня, заказав яблочный штрудель и клубнику со сливками.

– Ну, рассказывай – что у тебя творится? – Моя юристка не стала играть в дипломатию. – Есть подозрение, что ты ходишь где-то на грани депрессии.

Я рассказала. Старалась говорить спокойно и даже с юмором, подшучивая над нашим семейным укладом: «Чувствую, что он и насчет новогоднего подарка для Настасьи будет со мной советоваться». Однако Анечка не улыбалась.

– И ты посоветуешь?

– Выскажу свое мнение. А почему нет? Молчание отделяет куда сильнее, чем измена.

– Подавлять ревность – опасное занятие, – заметила Анечка, когда я изложила ей этот концепт. – Дороже выйдет.

– Да я ничего и не подавляю, – возразила я. – У меня нет ревности. И вообще. Измена – это в первую очередь ложь.

– Не знаю, не знаю… – качала головой Анечка. – Я бы не смогла.

– Их отношения – всего лишь вопрос времени. Я точно знаю, поэтому не напрягаюсь. Это проходит, ну как грипп.

На самом деле я лукавила. Когда я знала, что Тим с Настасьей, мне стоило большого труда сосредоточиться на чем-либо, кроме разглядывания своей унылой физиономии в зеркале. Но, чувствуя страсть Тима, я боялась, что если сейчас вмешаюсь, то наши отношения дадут слишком ощутимую трещину. Прервать увлечение в самом разгаре – как оторвать любовников друг от друга за мгновение до оргазма.

Но мне не хотелось признаваться в этом даже ближайшей подруге. Одна мысль, что меня буду жалеть как брошенную жену, вызывала омерзение – примерно такое же, какое я испытывала к нищим, выставляющим напоказ свои язвы, чтобы собрать побольше милостыни.

– Твоему терпению можно только позавидовать, – заметила Анечка, хотя в ее голосе слышалось больше сожаления, чем зависти. – Надеюсь, Тим понимает, как ему повезло.

– И я надеюсь, – кисло отозвалась я.

Потом мы перешли к Анечкиным делам. У нее тоже в семейной жизни все складывалось не ахти. За пять лет брака Вадим изрядно поднабрал вес и растерял ту живость, которая была ему присуща тогда, когда он зазвал Анечку в отпуск в Сочи и там представил ее матери как свою невесту. Его жизнь протекала теперь на работе и диване, на котором он часами мог читать, или слушать музыку из своей меломанской коллекции, или смотреть новости – по очереди по всем каналам. При этом других важных для Анечки действий на этом диване практически не происходило.

– Уже не помню, когда мы последний раз занимались сексом, – выдала она с привычной прямотой. – Пожалуй, месяца три назад.

– Да ты что? – Я совершенно искренне вытаращила глаза. Секс был единственной сферой наших отношений с Тимом, где мне было не на что пожаловаться. – И… как ты?

– Иногда плачу, иногда скандалю. Только толку-то?

– Даже вообразить сложно. – Я искренне недоумевала. – Мужчина три месяца не хочет? Такое бывает?

– Бывает. Если не следить за весом и здоровьем, – хмыкнула Анечка. – Вадим, конечно, отрицает, что это взаимосвязанные вещи, но я-то вижу… Он даже на третий этаж поднимается с одышкой. Какой уж тут секс?

– А ты пробовала говорить об этом?

– Минимум раз в неделю, – угрюмо заявила Анечка. – И про то, что иногда на стены лезть хочется. И про то, что я вообще-то детей хочу иметь, а при отсутствии секса завести ребенка затруднительно.

– И что?

– Беременность пока не предвидится, – отрезала она.

Мы обе помолчали: я – осмысливая сказанное, Анечка – пытаясь удержать слезы.

– Иногда мне кажется, что лень сродни алкоголизму, – сказала она наконец, промакивая глаза салфеткой. – Это болезнь, которая сильнее любви.

– Но если тебе в браке не хватает только секса, то, может, добирать это на стороне? – неуверенно предложила я. – Понимаю, что не лучший выход, но…

– Исключено. – Губы Анечки приняли форму скептичной скобки. – Вадим никогда не примет такой расклад. А обманывать его я не смогу. Мне проще сразу уйти.

– Ты уже думала об этом?

– Да, но…

Она подняла голову, и мы посмотрели друг другу в глаза. Непроизнесенное слово «развод» висело над нашими головами словно колокол, который ни одна из нас не решается потревожить.

– Ради этого разрушать все остальное? Тот мир, который мы строили пять лет?

Я знала, о чем она говорит. Этот маленький мир был невыносимо уютным – как постель в тот момент, когда звонит будильник, требуя ее покинуть. В нем было столько хороших привычных вещей, что их перечисление заняло не меньше пятнадцати минут. Они проплывали передо мной как набор картинок, заботливо вывешенных в длинном коридоре. Горячий ужин, который всегда ждет Анечку с ее поздней работы: Вадим виртуозно готовит. Теплое плечо, в которое так приятно уткнуться после рабочего дня. Массаж пяток перед сном, превращенный в веселый ритуал. Экскурсии по ночной Москве, которые Вадим устраивал для нее в первый год знакомства. Душистые вечера в Сочи, полные нежности.

– Он с самого начала меня поддерживал, как никто до этого. Даже когда мы были просто друзьями. Я долго не могла найти работу в Москве, а он давал деньги и отказывался брать обратно. А когда у меня истерики из-за диссертации были, успокаивал, гладил по голове, конфеты таскал коробками, чтобы хоть как-то подсластить жизнь. – Анечка от волнения заговорила шепотом. – И, знаешь, у нас с ним иногда бывают такие хорошие дни, когда все мои претензии мне самой кажутся следствием ПМС. Может, я и правда зациклилась на пустой половине стакана, вместо того, чтобы смотреть на полную?

Я понимала ее очень хорошо – лучше, чем саму себя. Байка о стакане, который может быть одновременно и наполовину пустым, и наполовину полным (все зависит от того, как оценивать), мне самой всегда приходила на ум, когда на язык ползли жалобы.

– Я боюсь того, что если сейчас поддамся порыву и разведусь, то потом горько пожалею, – призналась Анечка.

Для страха были основания. Ее собственная матушка, вузовская дама с реализованными амбициями, ушла от мужа, когда ребенку было три года. Как она позже объясняла своей дочери – ушла с надеждой, что тот поедет за ней и уговорит вернуться. Но Анечкин отец рассудил иначе и не погнался за ушедшей благоверной. С тех пор они не виделись, а мать Анечки всю жизнь сожалела о своем решении. Другой мужчина, который мог бы заменить бывшего мужа, ей так и не встретился. Все случавшиеся романы были не слишком долгими и недостаточно серьезными, чтобы претендовать на постоянство. Анечкина матушка моталась из общежития в общежитие, перетаскивая с собой библиотеку юридической литературы, черноглазого ребенка и тяжелое, как весь остальной скарб, чувство вины.

– А не пожалею ли я? – вопрос, который как мигрень: сколько ни успокаивай ее лекарствами, возвращается каждый раз, когда грядут трудные решения.

Отпускать любимого человека к другой женщине – больно и трудно. Но стократ труднее самой уходить от любимого человека, когда тебя никто не гонит… Никто, кроме странной назревшей потребности «иного».

Я очень хорошо понимала Анечку и именно поэтому ничего не могла сказать ей в утешение. Могла только угостить ее остатками своего горячего шоколада. Что я и сделала.

Инопланетянка приехала ко мне домой – у нее не было денег на кафе, как обычно. Она вошла, стряхивая снежинки с огромного помпона своей смешной вязаной шапки.

– Боже, какая еще женщина под тридцать носит шапки с клоунским помпоном? – Я встретила ее укоризненной миной. – Ты же полгода назад вроде бы собиралась менять стиль?

– Да, и даже купила одну облегающую водолазку. – Она улыбнулась мне навстречу, одновременно протягивая руки для объятий.

Я крепко обняла хрупкую маленькую фигурку в допотопном черном пуховичке, замотанную ярким шарфом.

– Боюсь, ты неисправима!

– Не поверишь, но я тоже этого боюсь. – Она покачала головой, разматывая шарф.

Каштановые неровно постриженные волосы лохматились из-под шапки, и отдельные тонкие пряди перечеркивали скулы и лоб, оставляя открытыми маленькие, чуть заостренные уши. Глядя на эти ушки, я испытала прилив нежности.

– Как дела, как что? – спросила я ее, когда мы уселись на полу, друг напротив друга, с чашками чая, сдобренного сливками.

– Дела как что, – протянула она распевно, передразнивая меня. – Как черти что, если быть точнее.

Когда-то давно, в пору ангельской юности и увлечения нетрадиционной медициной, я ходила на популярный тренинг по самооздоровлению. Тренер – улыбчивый мужчина с телом каратиста на первом же занятии рассказал про закон «подобное к подобному» и пояснил, что даже одинаковые болезни служат почвой для взаимного подсознательного притяжения людей друг к другу. А для примера тренер попросил в зале поднять руки тех, кто страдает заболеваниями желудка, кишечника и системы пищеварения. Обнаружилось, что все эти люди сосредоточены примерно в одном краю помещения. Потом попросили обозначиться тех, кто мучается с почками. И опять – большая часть рук поднялась где-то рядом.

Но даже если бы те примеры не поубавили в моем сознании скептицизма, встреча с Инопланетянкой нанесла бы ему непоправимый урон. Две семейные драмы, наслоившиеся на мою собственную, – это было уже чересчур для простого совпадения.

Инка закатала рукава рубашки, и мне в глаза бросились фиолетовые и синие пятна, покрывающие предплечья. Заметив мой взгляд, она усмехнулась, приблизила лицо к лампе, демонстрируя тщательно замазанный синяк на скуле.

– Димке не нравится мое увлечение тренингами, – саркастически сказала она. – Говорит, это секта, норбековщина и бессмысленная трата денег.

– Ты же не его деньги тратишь…

– Неважно. Он – человек прямой, как доска, с которой прыгают в море.

– И такой же надежный, я полагаю?

– Угу… Он порвал и выбросил все мои тетради с тренингов.

– Настоящий брутальный мужик! Кажется, ты мечтала именно о таком? Сильное плечо, суровая молчаливость и прочие достоинства супергероя из комиксов?

Я знала Димку немного, но достаточно. Он был из тех мужчин, которые никогда не плачут и еще умудряются гордиться этим. Если бы у него был щит, то на нем можно было написать что-то вроде: «Если ездить – то на джипе, если трахать – то всю ночь». Невзирая на то, хочется ли этого женщине. По счастью, мужчины такой породы никогда не обзаводятся щитами.

Улыбка стекала с лица Инопланетянки вместе с первыми слезами и капала прямо в чай.

– И откуда берутся такие мужики! – в сердцах сказала я, вспомнив еще и Анечкиного мужа.

– Оттуда же, откуда все остальные. Из наших женских рук, – буркнула Инка.

Мы помолчали. Инка рисовала пальцем на ковре невидимые иероглифы и рассматривала мое лицо. Я пыталась решить, имеют ли – с ангельской точки зрения – право на жизнь такие мужчины, как Димка.

– Я бы не смогла терпеть такое! – произнесла вслух. И тут же осеклась. Поскольку вспомнила, что вчера примерно те же слова сказала мне Анечка в ответ на лекцию о спокойном восприятии измены.

Инка убрала челку с глаз и недоверчиво прищурилась.

– Можешь не верить, но главная проблема в том, что я люблю его. И нам бывает очень хорошо вместе. Когда он не зол, не раздражен и не пытается играть в сексуального гиганта.

Она не лгала. Ее родителям тоже иногда бывало хорошо вместе, раз уж они умудрились родить троих детей и прожить в браке без малого тридцать пять лет. И при этом отец не раз поднимал на мать руку, будучи нетрезв. А нетрезвым он бывал чаще, чем выспавшимся.

Есть вещи, которые привычны с детства, и поэтому при всей их кошмарности воспринимаются сознанием как норма. Хотя Инопланетянка никогда не желала себе судьбы девочки для битья, она не испытывала шока от факта, что любимый мужчина наставил ей синяков. Я же впадала в ступор от ее нехитрых рассказов и думала о том, что при встрече не смогу даже посмотреть на Димку без приступа гнева – так, чтобы не запустить в него самым тяжелым предметом, который окажется под рукой.

Но, похоже, Анечку в подобный ступор ввергали мои рассказы про Тима и Настасью…

– О чем думаешь? – спросила Инка, проведя ладонью над огнем свечи.

– О том, откуда берутся такие женщины, как мы. Странные создания, не обделенные ни красотой, ни сексуальностью, ни умом, но при этом лишенные одной душевной косточки, без которой весь этот набор ничего не стоит…

– Какой?

– Представления о собственной ценности. Или – еще проще – любви к себе. Иначе почему мы воспринимаем наших мужчин как главную награду в жизни? Да еще тех мужчин, которые нас унижают? Почему наш язык не поворачивается сказать, что мы достойны лучшего? Почему мы видим себя замарашками с кухни, которых взяли во дворец, а не наоборот? Откуда мы беремся?

– Дорогая, это знает любой Ангел. Несчастные женщины берутся из девочек, которых мало хвалили в детстве…