Глава двадцатая

Сосредоточенный вокруг стыка пяти кривых, косых и нечистых улиц район нижнего Манхэттена назывался Пять Углов и славился как царство нищеты и порока. Репутация его утвердилась, можно сказать, во всемирном масштабе. Чарльз Диккенс во время своей знаменитой поездки по Соединенным Штатам настоял на посещении этого квартала, желая почерпнуть информацию для сравнения с не менее знаменитыми трущобами Лондона. Опубликованные впоследствии впечатления от посещения сего локуса — острые (хотя и исходящие из ложных посылок) путевые дневники данного автора под названием «Американские заметки» — прославили Пять Углов во всех странах цивилизованного мира как место, где непереносимые страдания соседствуют с неисцелимым грехом.

За время проживания на Манхэттене нога моя ни разу не ступала на разбитые мостовые этих ужасных кварталов. Ни один уважающий себя человек не отважился бы нырнуть в эту кошмарную бездну. Такое безрассудство считалось сродни самоубийству. Даже полицейские едва рисковали там появляться, особенно с наступлением темноты. Лишь высоко развитое чувство гражданской ответственности да сознание, что радом находится столь надежный и мужественный товарищ, подвигнули меня отважиться ступить в район, где сам воздух напитан духом преступления и порока.

Расположенная на расстоянии не более полета пули от бурлящего делового Бродвея с его кичливыми роскошными дворцами, клоака Пяти Углов щеголяла зловонными развалинами и обширными лужами на разбитых мостовых. Перейдя пограничную Баярд-стрит, мы попали в царство нищеты, мрака и позора. С обеих сторон торчали какие-то покосившиеся деревянные курятники, казалось подпиравшие друг друга, столь часто они были понатыканы. Дыры на мостовой поросли клочками грязной травы. Стоки были забиты вонючей грязью, отравляющей воздух.

Провожаемые открыто враждебными взглядами оборванных и мрачных обитателей, мы с Карсоном шагали по узким извилистым улочкам. Здесь мы снова столкнулись с неожиданностью. Хотя дома с дурной репутацией встречаются в разных районах Манхэттена, чаще всего они, однако, не слишком выделяются на фоне общей застройки. Более того, в так называемых респектабельных кварталах их владельцы всячески стремятся замаскировать истинный характер своих заведений.

Здесь ситуация оказалась совершенно иной. Проституция прославлялась на каждом углу. Казалось, в каждой развалине размещается бордель. Женщины всех возрастов, рас, национальностей и комплекций стояли в дверях с обнаженными руками и бесстыдно выставленными грудями, зазывая прохожих в самой неприкрытой и грубой форме. Проходя по Малбери-стрит, я чувствовал, что уши у меня пылают, оскорбленные столь шокирующими и гадкими призывами.

Через десять минут прогулки в такой оскорбительной для порядочного человека обстановке мы задержались на углу Кросс-стрит и Перл-стрит. В нескольких ярдах от нас воодушевленно хрюкали три свиньи, роясь в кухонных отбросах, извергнутых из опрокинутой помойной бочки. За свиньями — и за нами — наблюдала старая карга с торчащими из подбородка в разные стороны седыми волосками, сидевшая на деревянном ящике и сосавшая глиняную курительную трубку.

Повернувшись к Карсону, я заметил на его лице, освещенном тусклым светом уличного фонаря, признаки отвращения. Разумеется, человек, проведший жизнь на просторах Запада и попавший в район Пяти Углов, должен утвердиться в предубеждении против пороков урбанистического образа жизни. Там он встречался с насилием, невежеством, жестокостью, но был свободен от атмосферы распада и испорченности, пронизывающей каждый квадратный дюйм кошмарных городских трущоб.

— Такого я за всю жизнь не видел, — сказал, помолчав, Карсон. — Вы точно выбрали место, Эдди.

— Нашим поискам могло бы помочь уточнение предпочтений Джонсона в его предосудительных развлечениях.

— Вы о чем?

— Как вы, без сомнения, заметили, бордели в этом адовом районе предлагают клиентам товар на любой вкус. Некоторые специализируются на молоденьких, едва созревших девушках, другие приглашают любителей негритянок и мулаток. Есть заведения для любителей полных женщин. Спектр предложения соответствует потребительскому спросу. Зная, какой тип женщин более привлекателен для Джонсона, мы могли бы сузить диапазон поиска.

— Откуда мне знать, — отозвался Карсон. — Там, откуда он прибыл, выбор не слишком велик. Одно я знаю определенно. Из того, что я о нем слышал, можно понять, что Печенка на юбке не зацикливается. Его тянет к выпивке и к игре, кутит он с размахом.

— Я понял вас. Это тоже полезные сведения. Здесь множество и таких притонов, но наиболее знаменитый, конечно, — салун одноглазого Динаху на Орандж-стрит.

— Пошли.

Упомянутое заведение располагалось поблизости, и через две-три минуты мы оказались на месте. При одном взгляде на вывеску, на изъеденный фасад здания, слепые окна, мрачный вход я окончательно упал духом. Хотя солнце едва село, в дверь салуна уже вливался поток непотребнейших оборванцев, оскорбляющих слух мой бранью и вульгарным, непристойно громким смехом.

Карсон оставался совершенно спокоен, однако я заметил, как он проверил — или поправил — пистолет, скрытый полой сюртука.

Огибая грязь и переступая через лошадиные испражнения, мы пересекли улицу и вошли в заведение Динаху. Тут же мои органы чувств подверглись интенсивному воздействию всевозможнейших раздражителей самого неприятного свойства. Воздух в этом помещении, придавленном низким потолком, насыщала невообразимая смесь миазмов, состоящая из дыма дешевых сигар, испарений немытых тел и паров всяческой алкогольной бурды. Из дальнего угла доносился какой-то скрежет, извлекаемый пьяным скрипачом из своего инструмента с такой потрясающей немузыкальностью, что в сравнении с ним бездарные музыканты Барнума показались бы виртуозами. Раскрашенные Иезавели, восседая на коленях партнеров, оглашали помещение взрывами резкого, неестественного смеха. Сброд, сгрудившийся вокруг игорных столов и спускавший в фараон невесть как добытые деньги, не стеснялся в выражениях.

Осмотревшись в помещении, мы с Карсоном направились к длинной стойке бара, у которой беспорядочно толклась и шумела публика того же пошиба.

В ожидании хозяина, отпускавшего какие-то ядовитые напитки у дальнего конца стойки, я рассматривал висящую на стене напротив картину в потрескавшейся и облупившейся золоченой раме. Изображенная на полотне пышнотелая красотка возлежала на бархатной кушетке, кокетливо прикрыв бедра каким-то крохотным клочком ткани. Обращала на себя внимание, однако, не практически полная обнаженность натуры, а откровенно непристойная, похотливая улыбка, с которой она смотрела на зрителя. Грязная, невероятно закопченная от долгого присутствия в этом помещении и засиженная мухами картина как нельзя больше подходила к грязной обстановке притона.

От созерцания шедевра станковой живописи меня оторвал добравшийся до нас владелец заведения, неприятный тип со впалыми, землистого оттенка щеками, кожаной нашлепкой на одном глазу и рваным шрамом от виска до подбородка. Сверкнув на нас из зрячей глазницы, он грубо спросил, чего нам надо.

— Пиво, — ответил Карсон.

— И мне, — добавил я.

Через мгновение Динаху брякнул перед нами две засаленные кружки с зазубренными краями, наполненные зеленовато-желтой жидкостью с шапкой какой-то сернистой пены. Я пригубил свою и чуть не выплюнул жидкость, вкусом напомнившую мне пропитанную кошачьей мочой атмосферу дома Картрайта. Сделав над собою усилие, я проглотил это пойло.

Карсон чуть приподнял свою кружку, поморщился и поставил ее обратно.

— Вот это да… — пробормотал он чуть слышно.

— Пиво не нравится?

— Это, стало быть, пиво… — повторил скаут, как прилежный ученик.

— Прощения просим, коли не угодили на ваш нежный вкус, милостивые господа. Что привело долбаных денди в наши края? Юбчонку желаете?

— Нет, мужичонку, — ответил Карсон.

Динаху искривил в усмешке безгубый рот.

— Есть тут и для «голубых» заведения, но мое не из их числа.

Как бы не расслышав, Карсон повернулся ко мне.

— Картинка с собой, Эдди?

Изображение Джонсона, выполненное Горацио Освальдом и помещенное на первой полосе «Дейли миррор» я носил с собой, надеясь, что оно, при всем несходстве с оригиналом, поможет опознать злодея. Я передал газетную вырезку Карсону, который развернул ее перед Динаху.

— Такого видел? Шесть футов два, может, и все три. Рыжий.

Почти не взглянув, Динаху отрицательно покачал головой.

— Не слишком вглядываешься, — заметил Карсон.

— Все, что надо, я всегда вижу. Послушайте, милейшие, почему бы вам не убраться отсюда ко всем чертям?

Скосив взгляд на Карсона, я заметил в чертах его лица еле заметные изменения. Такое же выражение я замечал на его лице дважды: перед тем, как он отдубасил возчика у Сент-Джонс-Парка, и в карете на пути к дому Картрайта, когда он собирался отомстить за смерть любимой собаки. Я уже приготовился к тому, что владелец заведения сейчас уляжется на пол за стойкой.

Тут, однако, за нашими спинами раздался грохот и крик. Резко обернувшись, я увидел, что за одним из полудюжины карточных столов вспыхнула ссора. Худощавый молодой человек отбросил стул, вскочил и, стоя, тряс кулаками перед носом игрока, сидящего напротив. Тот, казалось, не замечал угроз, сидел неподвижно, массивной спиною к нам. Остальные игроки за этим столом отъехали вместе со стульями подальше, освободив место.

— Жулик поганый! — кричал молодой человек, раскрасневшийся от гнева. — Я все видел! Ты затер карту! — Его голос заполнил помещение. Все затихли, даже скрипач прекратил терзать инструмент.

— Отдавай мой проигрыш, до последнего цента! — вопил молодой человек. — Мне плевать на твою кубатуру, не очень-то испугался! — Он наклонился и протянул руки к деньгам, лежавшим перед противником.

Тут последовала молниеносная, неожиданная для такой массы реакция. Правая рука сидящего взметнулась вверх, в ней что-то сверкнуло, и молодой человек, задохнувшись, выпрямился и схватился за шею. Из-под пальцев его обильно струилась кровь.

— Ч-черт! — выругался Динаху. — Весь пол мне зальет, придурок.

Он живо обежал прилавок бара и подскочил к молодому человеку как раз в момент, когда тот рухнул. Умирающий еще не успел упасть на пол, как цепкие руки бармена вцепились в него. Непрерывно чертыхаясь, Динаху поволок молодого человека к двери, оставляя на полу кровавый след. Вышвырнув тело на улицу, Динаху мгновенно вернулся. К набору пятен на его переднике добавились следы только что пролитой крови.

— Бенни! — заорал он.

На зов откуда-то выполз сухой как щепка, сутулый старик.

— Слушаю, мистер Динаху, сэр! — прошамкал старик беззубым ртом.

— Шевели своим костлявым задом! Убрать здесь! — Динаху ткнул рукой в сторону кровавых луж. — За что я тебе плачу?

— Слушаю, мистер Динаху, сэр! — как попугай, повторил старик и поплелся куда-то, очевидно за своими нехитрыми рабочими инструментами.

В помещении уже восстановился прежний ритм жизни. Так же надрывалась скрипка, изображая модную «Угольно-черную розу», так же визгливо хохотали проститутки.

Стоя спиной к бару, я пытался унять дрожь в руках. Потрясенный увиденным, я почувствовал искушение снова приложиться к пивной кружке, и сдержал меня лишь оставшийся от первой попытки омерзительный гнилой привкус во рту.

— Боюсь, что в этой мерзкой норе мы ничего не обнаружим, — обратился я к Карсону нетвердым голосом.

Следопыт, на которого все происшедшее, казалось, не произвело никакого впечатления, согласно кивнул.

— Джонсона здесь не видно. У этого сброда о нем ничего не узнать.

— Возможно, пора покинуть это место, — предложил я.

— Возможно.

Этот ответ Карсона вызвал в моей груди чувство облегчения, какого не ощущал и сам Данте, поднимаясь из бездны Ада.

Тут я, однако, почувствовал, что за мной наблюдает кто-то со стороны, кто-то, кто находится вне поля моего зрения. Повернув голову влево, я встретился взглядом с одной из представительниц женского пола, промышляющих продажей своего тела в заведении Динаху. Очевидно, она незаметно подошла, когда я беседовал с Карсоном. Опершись безвкусно унизанной перстнями рукой о стойку бара, она уперла другую в вызывающе выставленное бедро. Из выреза алого платья чуть не вываливалась пухлая молочно-белая грудь. Когда она увидела мое лицо, выражение ее грубой физиономии, которую, впрочем, нельзя было назвать отталкивающей, резко изменилось с любопытно-оценивающего на похотливо-ликующее.

Я же, как ни пытался, не смог вспомнить, где я встречал это лицо.

— А я ведь так и подумала, что это вы оба! — воскликнула она, нечетко выговаривая слова под влиянием дешевого виски. — Как мило с вашей стороны. Разыскали меня все-таки, молодцы.

Услышав этот голос, я вспомнил, где мы встречались. В устричном погребе Ладлоу ее спутник, которого Карсон вынужден был утихомирить, называл ее Нелл.

Карсон узнал ее сразу. Он вежливо улыбнулся и сказал:

— Извините, мэм, мы здесь по другой причине.

— И очень зря. — Нелл надула губы. — Все равно лучше меня не найдете, не старайтесь.

Карсон подсунул ей иллюстрацию. Нелл прищурилась, наморщилась, всмотрелась.

— Видала я за свою жизнь уродов, но такого… нет, не видела.

Она вернула картинку скауту и покачала бедрами.

— Может, я вам чем другим помогу…

— Спасибо, — ответил Карсон, пряча иллюстрацию. — Нам пора.

— Ой, бросьте! Чего, меня испугались, такой милашки? А еще великий Кит Карсон! Говорят, вы классный наездник. Пошли наверх, я вам такую скачку устрою! И вашему другу дам поскакать. Он тоже ничего.

Легко представить себе мою реакцию на ее слова. Я ощутил не только отвращение, услышав шокирующее приглашение проститутки, но и тревогу, когда она громко произнесла имя моего друга. Весьма вероятно, что этот притон посещали и те, кто принимал участие в погроме барнумовского музея и кому Карсон так удачно встал поперек дороги. Конечно, они не испытывали теплых чувств в отношении следопыта.

Еще до того, как Нелл назвала Карсона по имени, я заметил недружественные взгляды в нашу сторону. Теперь же на нас сконцентрировалось враждебное внимание толпы. Некоторые игроки положили карты на столы. Другие ссадили с коленей женщин и встали. Стоявшие у бара повернули головы в нашу сторону.

— Точно, это он! — услышал я чей-то голос.

— Переоделся, собака. Да морду не спрячешь.

К нам неспешно подтягивались примерно с дюжину головорезов. Выглядели они как братья — одинаковые низкие лбы, жилистые шеи, массивные челюсти, горящие ненавистью глаза.

— Я могу вам чем-то быть полезен, джентльмены? — беззаботно спросил Карсон, обведя их взглядом и опершись локтями на стойку.

Во рту у меня пересохло, сердце бешено прыгало в груди.

В этот момент несколько человек из стоявших перед нами отлетели в сторону, и перед нами появилась громадная фигура. Я сразу понял, как по его габаритам, так и по одежде, что это тот самый субъект, который минуту назад заколол молодого человека за карточным столом. Его в высшей степени отталкивающая физиономия выражала смесь дикой злобы, кровожадности и дьявольского ликования.

— Чтоб меня черти драли! — прорычал субъект. — Это ж он же ж!

Я почувствовал, что ноги мои стали ватными, а кровь застыла в жилах.

Замечание субъекта относилось не к Карсону.

Оно относилось ко мне!

 

Глава двадцать первая

— Удачный денек! — веселился свирепый субъект. — Надо ж, как тебя сюда занесло!

Легко понять, с каким ужасом я воспринял слова громадного бандита. Сначала я надеялся, что произошла какая-то ошибка, что он принял меня за кого-то другого. Тем больше ошеломили меня следующие фразы негодяя.

— Ох, и трудно же тебя ухлопать, По! Как ты еще жив, сукин сын?

Я узнал его по зубам — и по отсутствию таковых. Изо рта моего вырвался крик, колени, казалось, стучали на весь зал.

— Я вас узнал! — воскликнул я.

Этот свирепый тип оказался тем самым погромщиком, которого я встретил в музее Барнума и который собирался убить Барнума. Как хорошо помнит читатель, мне удалось одолеть его, несмотря на громадную разницу в физических возможностях. И я овладел тогда его двуствольным пистолетом, находившимся сейчас за поясом Карсона.

Глядя на безобразную физиономию бандита, я внезапно понял, что скрывается за его словами.

— Как я понимаю, — пробормотал я, — именно вы несете ответственность за покушения на мою жизнь. Это вы пытались сбить меня пожарной повозкой.

Громила выплюнул мне под ноги табачную жвачку и кивнул громадной головой.

— Ага!

— И доставка корзины с отравленным продовольствием — тоже ваших рук дело?

— Ну дак! — он самодовольно кивнул несколько раз подряд, довольный своей столь хитроумной выдумкой.

Судя по драной одежонке негодяя, указывающей на скудость финансов, можно было заключить, что продукты он украл у какого-нибудь зазевавшегося торговца и обработал их впоследствии дешевым препаратом мышьяка, каким-нибудь крысиным ядом.

— Да, жратва — тоже мой подарочек. Только вот какого дьявола ты до сих пор не подох, собака?

Полагая, что следует как можно дольше отвлекать его внимание разговором, я ответил так:

— Лишь случайность спасла меня от употребления в пищу отравленных вами продуктов. Однако не могу понять, как вы обнаружили мой адрес?

Негодяй самодовольно хмыкнул. Он запустил руку в карман сильно поношенных брюк и извлек на свет небольшой предмет, коим помахал перед моим носом.

— Знакомая штучка?

Негромкий возглас удивления сорвался с моих губ. Он держал в руке мой утерянный бумажник!

Мой мозг внезапно извлек из глубин памяти картину: при нашей встрече в Американском музее сей достойный всяческого осуждения субъект, демонстрируя полное отсутствие хороших манер, схватил сальными пальцами мой сюртук, мял ткань, из которой сшит этот предмет гардероба, и неумеренно восхвалял его качество. Только теперь осознал я, что не покрой одежды был предметом интереса негодяя, а содержимое карманов, которое он и исследовал, надо признать, с некоторым успехом. Так как в бумажнике находились визитные карточки с моим именем и адресом, ясно, откуда он узнал, где я живу.

— В тебе, кажись, жизней больше, чем в кошке трахучей, милок. А как с кошки шкурку спускают на перчатки, знаешь?

Бумажник мой исчез в неведомых глубинах драного подобия сюртука, декорировавшего могучую фигуру негодяя, а вместо него в руке появился клинок, которым он заколол злополучного картежника.

— Пристрелил бы я тебя, как распоследнюю собаку, да ты мою пушку стибрил, — угрожающе пророкотал мерзавец, демонстрируя вопиющую непоследовательность в обозначении зоологических аналогов моей персоны. — Ничего, потружусь на благо родины.

Он поднял кинжал и тяжело шагнул ко мне. Неописуемый ужас сковал мои члены, сжал тугим обручем голову. Взгляд мой неотрывно следил за острием кинжала, направленного мне в грудь.

В этот момент в зале царила полная тишина, все с напряженным вниманием следили за развитием событий. Молчал и Карсон. Но вдруг раздался его негромкий спокойный голос.

— Твоя пушка здесь.

Гигант хрюкнул и повернулся к скауту. Я тоже повернул голову в его сторону.

Карсон оторвался от стойки бара и стоял выпрямившись и опустив руки. Сюртук он расстегнул, выставив на обозрение заткнутый за пояс двуствольный пистолет.

Свинячьи глазки великана слегка расширились при виде знакомого оружия.

— Во! Мой, мой! Дай сюда!

— Возьми, — пригласил Карсон.

— Возьму, индейская шестерка! И кишки твои скребаные вырежу! — разъярился владелец пистолета.

Динамичность его речи не вызвала, однако, кинематических изменений в статусе конечностей. Негодяй застыл на месте, с ненавистью уставившись на Карсона. Казалось, он проводит калькуляцию — с учетом расстояния, отделяющего его от скаута, — быстроты реакции и возможной скорости движения острия кинжала и дула пистолета. Похоже, что баланс вычислений его не вполне удовлетворял.

Тут я заметил какое-то едва уловимое изменение в тупых чертах физиономии гиганта. Взгляд его слегка сместился, уголки рта чуть шевельнулись, обозначая злорадную усмешку.

Тишину нарушило щелканье взводимого курка.

Глянув через плечо, я увидел, что бармен стоит за стойкой с ружьем в руках и дуло этого ружья приставлено к затылку Карсона. Очевидно, в притонах такого типа, где посетители по большей части вооружены, хозяева тоже обеспечивают себя оружием.

— Шевельнешься, Карсон, — вмиг мозги вышибу.

Стремительность последующих действий невозможно описать пером. Динаху еще не договорил, как Карсон выполнил грациозное, плавное и молниеносное движение, схожее с прыжком королевского бенгальского тигра в цирке Барнума. В нырке он выхватил из-за пояса пистолет — поворот, выстрел, — и с криком боли Динаху выпускает оружие, со стуком упавшее на стойку, отшатывается и хватается за раздробленное пулей левое плечо.

Застывшее напротив меня чудовище, рыча, бросилось на Карсона с занесенным кинжалом.

Второй молниеносный поворот скаута, второй выстрел — бандит роняет кинжал и, отброшенный выстрелом, отшатывается назад. Схватившись обеими руками за грудь, он с хрипом грохнулся на пол.

За считанные мгновения Карсон вывел обоих самых опасных противников hors de combat. Я едва верил тому, чему оказался свидетелем.

Карсон выпрямился, держа пистолет, от стволов которого поднимался сизый дымок. Из толпы раздались голоса:

— Вперед, ребята! Бей гада! Он разрядился!

Тут же дюжина бандитов ринулась на Карсона. Первый свалился с проломленным рукоятью пистолета виском, второй отшатнулся, булькнув и схватившись за горло, в которое врезался кулак. Тут же пистолет полетел в лоб третьего атакующего, свалив его на бегу.

Противник обладал, однако, подавляющим численным перевесом. Еще один из негодяев отбил дно бутылки и замахнулся ею на Карсона. Отбив удар, скаут задел рукой острые края разбитого сосуда. Из уст Карсона послышался стон боли, а бандит замахнулся для второго удара, нацеленного в лицо Карсона.

Тут я наконец ожил. Схватив со стойки ружье Динаху, я направил его в лицо бандита с бутылкой и повелительно промолвил четким, ясным голосом:

— Немедленно откажись от своего подлого замысла! Я не замедлю разрядить это оружие в каждого, кто продвинется хотя бы на дюйм!

Мое предупреждение произвело желаемый эффект. Нападавшие замерли, бросая полные ненависти взгляды на нас обоих и на ствол ружья.

— Вы ранены, Кит? — тревожно обратился я к товарищу.

— Пустяк, царапина, — ответил он, забирая у меня ружье. Схватив оружие одной рукой, он направил ствол на негодяя с осколком бутылки.

— Брось!

Бутылка тут же звякнула об пол у ног мерзавца.

— Пошли, Эдди, — сказал Карсон.

Мы попятились к выходу. Карсон держал под прицелом группу бандитов, не предпринимавших никаких попыток к нашему задержанию.

Задержавшись на пороге, Карсон бросил на прощание:

— Первый, кто выйдет, тут же ляжет.

И вот мы уже на улице. Сходя с тротуара на мостовую, я обо что-то споткнулся. К ужасу моему, это оказалось безжизненное тело молодого человека, заколотого моим музейным знакомцем. Его вышвырнули в сточную канаву, как кухонный мусор, оставив истекать кровью.

Мы быстро зашагали по Орандж-стрит. Оглянувшись, я удостоверился, что из двери заведения Динаху так и не вышел ни один человек. Очевидно, бандиты восприняли предупреждение Карсона всерьез.

Не замедляя шага, мы дошли до границы трущобного района. Ружье Карсон засунул в желоб напротив лавки какого-то старьевщика на углу Баярд-стрит.

Достигнув относительно безопасной Уокер-стрит, мы остановились. Карсон вынул платок и перевязал кровоточащую руку.

— Я опасаюсь, Кит, — обеспокоенно произнес я, — что ваш железный характер заставляет вас недооценивать серьезность ранения. Мне кажется, что оно гораздо тяжелее, нежели вы считаете.

— Бывало и похуже, — успокаивающе заверил он.

— Возможно. Тем не менее следует поскорее вернуться домой и показать руку тетушке, которая знает толк во врачевании.

Карсон согласился и остановил наемную карету. Сидя друг напротив друга в темном экипаже, трясшемся по мостовой Бродвея, мы обменялись впечатлениями от драматических событий нескольких прошедших часов. Крайне неприятные и весьма опасные события эти позволили, по крайней мере, заключить, что преступник, покушавшийся на мою жизнь, виноват в смерти собаки следопыта.

— Меня несколько удивляет, почему он так настойчиво стремился меня уничтожить. Не такой уж большой вред я ему причинил. Ну заработал он шишку на затылке, ну лишился пистолета… Так ведь это предотвратило убийство мистера Барнума!

— Такому мерзавцу не нужен веский повод, чтобы кого-то укокошить, — пояснил Карсон.

— Пожалуй, вы правы, — вздохнул я. — Как вы думаете, Кит, он убит?

— Если нет, то, разве что, чудом. Так или иначе, он нам теперь долго не сможет помешать.

Ввиду позднего часа движение на улицах почти замерло, и вскоре мы прибыли домой.

Войдя в дом, мы поднялись по лестнице к моей квартире. В доме стояла тишина, было темно. Освещалось лишь окно нашей кухни. Там, в кухне, мы и застали тетушку Марию, за чашкой позднего чаю читавшую дневной выпуск какой-то газеты. Внимательный взгляд ее тотчас остановился на платке, стягивавшем руку Карсона.

— Ай-яй-яй! Эдди! Мистер Карсон! Да что же это такое?

— Я в полном порядке, тетушка, дорогая. А вот мистер Карсон нуждается в вашем немедленном внимании, так как поранил руку, и, боюсь, гораздо серьезнее, чем считает.

— Да ничего страшного, — успокоил скаут.

— Ну-ка, покажите руку, мистер Карсон, — приказала Путаница, подводя Карсона к столу.

— Как ваша дочь и Иеремия? — спросил Карсон, присаживаясь у стола.

— Иеремия внизу у миссис Уитэйкер, — ответила тетя Мария, садясь рядом со скаутом, — а Вирджиния после всех этих передряг почувствовала слабость и пораньше отправилась в постель, почти сразу, как Иеремия ушел.

— С ней все в порядке? — обеспокоенно спросил я, садясь напротив тетушки и Карсона.

— Все в порядке, просто утомилась, бедняжка, — как-то неуверенно улыбнулась Путаница.

Она наклонилась над рукой Карсона и осторожно размотала ее. Белоснежный вначале платок покрылся теперь пятнами крови.

— Боже мой! — воскликнула добрая женщина, увидев обнажившуюся рану.

Хотя я и подозревал, что рана серьезнее, чем признал сам пострадавший, но такого увидеть не ожидал. От взрезанной руки отставал большой кусок кожи неправильной формы, обнажая кровоточащую ткань.

— Очень, очень худо, — покачала головой Путаница. — Надо бы к доктору, мистер Карсон.

— Не слишком верю докторам, — спокойно сообщил Карсон, с любопытством рассматривая рану.

— Но ведь тут же шить надо.

— Да, пожалуй, — согласился скаут. — Будьте добры, мэм, иглу и прочную нитку из вашего набора для шитья.

— Так я ведь не сумею, мистер Карсон, — чуть не плача, пожаловалась тетушка.

— Да вам и ни к чему.

Мы с тетей Марией уставились на Карсона в четыре расширенных глаза.

— Н-не будете ж вы сами… — запинаясь, произнесла наконец тетя.

— Сам, все сам, мэм.

Из повествования Сэмюэля Паркера я уже почерпнул сведения о хирургических навыках моего друга. Еще в молодости — было тогда Карсону лет около шестнадцати — группа искателей приключений пустилась по тропе Санта-Фе. Один из приятелей Карсона, по имени Бродус, разряжая свой карабин, пострадал от случайного выстрела. Заряд попал в правую руку, рана загноилась. Развившаяся гангрена требовала срочного хирургического вмешательства. Бродус впился зубами в кожу, и друзья отпилили руку простой плотницкой пилой. Перерезанные артерии прижгли раскаленным тележным шкворнем, обрубок руки обильно залили дегтярной тележной смазкой. Карсон принимал участие в этой импровизированной ампутации. Интересно, что рана Бродуса полностью затянулась прежде, чем группа достигла места назначения.

И все же одно дело — читать, совсем другое — столкнуться с чем-то подобным в реальной жизни. Повторяя вслед за тетушкой, я пролепетал:

— Вы всерьез решились сами проделать данную процедуру?

— А что в этом такого, Эдди?

Путаница поняла, что он не шутит, и поднялась от стола.

— И, если не трудно, мэм, немного кипятку, — попросил Карсон вдогонку.

Через минуту Путаница вернулась с корзиной для шитья. Она вынула оттуда катушку и иглу, вдела нитку в ушко. Карсон тем временем смочил платок и смыл с раны кровь. Приняв иглу с ниткой, он положил раненую руку на стол и попросил Путаницу придержать края раны. Дрожащими пальцами она сжала сшиваемые ткани.

Карсон прокалил конец иглы над вытяжным стеклом лампы и принялся за работу.

Как только он поднес иглу к руке, я прикрыл глаза рукой. Может показаться странным, что сочинитель историй, изобилующих жуткими сценами, не переносит вида даже мелкой хирургической операции. Однако я держал глаза закрытыми до того момента, когда Карсон промолвил:

— Готово.

Открыв глаза, я увидел, что он поднял раненую руку ко рту и перекусил нитку. Бледная Путаница поднялась из-за стола.

— Подождите, — сказала она и быстрым шагом покинула кухню. Менее чем через минуту она вернулась с перевязочным материалом и бутылкой, которую я сразу узнал. Доктор Китредж расхваливал на этикетке свой бальзам не только как средство против зуда, но и в качестве панацеи от всевозможных ожогов, порезов и воспалений.

Карсон сморщил нос от чрезмерного аромата дезинфицирующего средства, но позволил тетушке нанести на руку изрядный его слой и перевязать рану.

— Как новая! — сказал он, несколько раз согнув и разогнув пальцы. — Благодарю за помощь, мэм. Теперь можно отправляться на ночлег.

Я проводил его до двери квартиры. На пороге мы немного задержались. Я выразил сожаление, что визит к Пяти Углам не помог нам обнаружить Джонсона.

— Ладно, зато другого сукина сына прикончили, — утешил меня Карсон.

— Действительно, этот факт несколько компенсирует наш неуспех, — признал я. — Однако что делать дальше, в каком направлении двигаться?

— Об этом лучше подумать на свежую голову, завтра утром.

Дружески хлопнув меня по плечу, Карсон направился вниз, в квартиру миссис Уитэйкер.

Я вернулся в кухню и застал тетушку сидящей за столом с мрачным, траурным выражением лица.

— В чем дело, тетушка, дорогая?

— В чем дело? О вас думаю, вот в чем дело. Что с вами случилось?

Наша семья всегда жила в атмосфере полного доверия и абсолютной честности, поэтому мне не хотелось обманывать милую тетушку. Более того, утренние газеты раструбят по городу горячую новость о жестоком убийстве на Кортленд-стрит.

В то же время не хотелось тревожить добрую женщину и портить ей настроение. Поэтому я преподнес ей несколько облегченный вариант событий, происшедших после похорон несчастной собаки. В завершение рассказа я заверил тетушку, что, хотя объект мести следопыта, Джонсон, разгуливает на свободе, мы можем более не опасаться негодяя, презентовавшего нам отравленную пищу.

Мои объяснения и заверения не возымели, однако, желаемого действия. Теща моя смотрела недоверчиво и обратилась ко мне с такими словами:

— Ох, Эдди, я, конечно, не понимаю и половины из того, что ты сочиняешь, но что касается твоей личной безопасности, тут ты мне очки не вотрешь. Вижу я, что не хочешь ты сказать мне правду; вижу, что могло все хуже обернуться. Ведь если даже такой лихой боец, как мистер Карсон, чуть руки не лишился, то что же могло случиться с тобой!

— Эдди, — тоном заклинателя продолжила она после краткой паузы, — ты должен мне пообещать немедленно прекратить эту возню. Пусть другие разбираются, кому положено. Что произойдет с нами, с Вирджинией, если с тобою что-нибудь приключится?

Я успокаивающе пожал ее руку.

— Ничего со мной не приключится. Вы меня недооцениваете, дражайшая тетушка. Да если бы не моя отвага и молниеносная реакция, мистеру Карсону пришлось бы гораздо…

Тут мою речь прервал топот на лестнице. Через мгновение входная дверь квартиры распахнулась, и, к безмерному удивлению своему, увидел я пред собою следопыта.

Никогда еще не видел я в лице его столь явно выраженной тревоги. Кожа, обтягивающая заострившиеся черты, приобрела призрачную бледность.

Взгляд мой упал на руки Карсона, сознание отметило их режуще красный цвет. Невольно подумалось, что открылась рана, но я тут же понял, что это не так, ибо кровь покрывала обе ладони.

— Кит! — воскликнул я. — Что случилось?

— Он… унес его!

Я в недоумении встряхнул головой.

— Печенка… Иеремию.

 

Глава двадцать вторая

— Иеремию? — воскликнул я, как громом пораженный этим сообщением. Язык мой отказывался повиноваться. — Как?

— Ворвался в дом. Задняя дверь взломана.

Ужасная ирония судьбы! В то время, как мы с риском для жизни охотились на Джонсона по злачным местам городских трущоб, он вторгся в нашу святая святых.

— А миссис Уитэйкер? — дрожащим голосом спросила Путаница.

В ответ Карсон мрачно покачал головой. Жест этот предполагал лишь одно, самое ужасное истолкование.

— Бедняжка, — со слезами на глазах прошептала тетушка, прижав руки к груди.

— Пошли, Эдди.

Я попросил тетушку запереть за нами дверь и быстро последовал за Карсоном.

Первым, что бросилось в глаза при входе в нижнюю квартиру, оказалось изуродованное тело ее хозяйки. Труп лежал на спине посреди прихожей. Сразу же увидел я и то, что несчастная миссис Уитэйкер подверглась, среди прочих издевательств, и той процедуре, которая принесла Джонсону его прозвище. Горло взрезано, платье разорвано, а под ребрами справа зияет рана, ясно показывающая, что убийца вырезал орган, являющийся для него желанным деликатесом. Не забыл Джонсон и о скальпе, сорвав с головы обширный участок кожи с волосяным покровом. Обнаженный череп жутко поблескивал в свете комнатной лампы.

Большая лужа крови образовалась сбоку от тела домовладелицы. Отсюда я заключил, что Карсон, обследуя повреждения, уже перевернул труп, лежавший первоначально лицом вниз. Этим объяснялось не только теперешнее положение тела, но и состояние рук следопыта, испачканных кровью.

— Кровь свежая, — проронил Карсон.

— Это дает нам шанс, — подхватил я. — Судя по похищениям девочек, Розали Эдмондс и Энни Добс, этот мерзавец направился с Иеремией в свое логово, где никто не помешает его злодеяниям. Действуя быстро, мы еще можем спасти вашего сына.

— Надеюсь, — Карсон покосился на окровавленный труп миссис Уитэйкер. — На сегодня нажрался, скотина.

Я содрогнулся, представив себе омерзительную трапезу отпетого негодяя. Карсон повел меня по цепочке кровавых следов в небольшую комнатку, спальню Иеремии.

Лунный свет, вливаясь через распахнутое настежь окно, превращал ночную тьму в таинственный полумрак. Подойдя к комоду, Карсон вынул из маленькой коробочки фосфорную спичку и зажег лампу.

Судя по беспорядочно раскиданным постельным принадлежностям, здесь произошла ожесточенная схватка. Мальчик, очевидно, проснулся при приближении похитителя и оказал ему сопротивление. То, что тетушка и Сестричка не слышали шума из комнаты, находящейся как раз под их спальней, означало, что Иеремия дрался молча, не звал на помощь. Или же Джонсон зажал ему рот.

Осматривая место происшествия, я заметил на белых простынях спутанные клочья черных волос. Подумав было, что это волосы Иеремии, я поднял один из клочков и поднес поближе к лампе, где и обнаружил, что на пальцах моих эти волосы оставляют чернильный след.

— Сажа от лампы, — понял я причину загрязнения пальцев.

— Где? — откликнулся Карсон, тут же оказавшийся рядом.

Я показал ему испачканные сажей большой и указательный пальцы и сказал:

— Мы совершенно верно предположили, что Джонсон предпримет попытки к изменению внешности, изменив цвет волос на менее броский. Эти волосы не принадлежат Иеремии, как я сначала подумал, но явно вырваны из головы похитителя.

Смотрите, — продолжил я, поднося волосы к лампе, чтобы Карсон мог лучше увидеть. — Видно, что они натурально рыжие. Из-под краски просвечивает естественный цвет. Ваш сын вырвал их из головы Джонсона, оказав преступнику ожесточенное, хотя и безуспешное сопротивление.

— Он у меня боец, — не скрывая отцовской гордости, подтвердил Карсон.

Кровавые отпечатки подошв показывали, что, захватив ребенка, Джонсон проследовал к окну, через которое и выбрался наружу. Карсон перемахнул через подоконник и припал к освещенной лунным светом траве газона. Я последовал за ним. Вот он выпрямился, шагнул к маленькой калитке заднего двора и вышел наружу. Обогнув дом, он вышел на улицу, обшаривая глазами мостовую. Снова нагнулся и поднял что-то с тротуара. В свете уличного фонаря я различил в руке его какую-то вещицу: подойдя ближе, я узнал индейскую подвеску, принадлежавшую жене Карсона; Иеремия не снимал ее даже на ночь. Кожаный шнурок оказался развязанным. Возможно, он развязался в пылу борьбы, но вероятнее, находчивый мальчик сам развязал шнурок и умышленно обронил амулет, пытаясь дать сигнал отцу.

Карсон спрятал подвеску в карман и зашагал дальше. Остановился он чуть не в квартале от дома миссис Уитэйкер у торчавшего из края тротуара столбика.

— Здесь он лошадь привязывал. Туда направился. — Карсон махнул рукой на восток, указав направление.

Даже при дневном свете преследование похитителя в лабиринте булыжных мостовых оказалось бы практически невозможным. В ночной тьме вероятность успеха такого предприятия сводилась к нулю.

— Все. Больше ничего не чую, — как бы подтверждая мои мысли, проронил Карсон. — Есть хоть какая мысль, Эдди?

Сосредоточившись на непреодолимых трудностях стоящей перед нами задачи — обнаружить логово Джонсона и спасти мальчика, — я отчаянно подстегивал мозг. И это принесло плоды. Внезапно меня озарила всплывшая откуда-то из бездны подсознания мысль. Разумеется, наши способности логически мыслить, если они должным образом развиты, могут помочь решению весьма сложных проблем. Но случается также, что решение возникает как бы само собой, поднимается из неизведанных глубин души.

— Что, Эдди? — с надеждой спросил Кит Карсон, острым взором следопыта заметив изменения на моей физиономии.

— Сейчас озарило, — возбужденно ответил я, хватая его за руку. — Помните, сегодня я спрашивал, еще до визита на Пять Углов, о плотских предпочтениях Джонсона? Мы так и не пришли к какому-либо заключению. А вот о его вкусе в отношении меню, как ни ужасна эта тема, можно получить представление. Ваш сын — последняя жертва, но до этого были похищены две девочки. Можно прийти к заключению, что этот монстр предпочитает детей, независимо от пола.

Скажите, Кит, — продолжал я, — не случались ли там, в ваших горах, необъяснимые исчезновения детей?

Карсон сразу же кивнул.

— Бывало. Иногда из хижины исчезал малыш, мальчик или девочка. Думали, конечно, что это дело рук индейцев.

— Возможно, что не индейцев.

— Джонсон, — отрезал скаут.

— В свете того, что мы знаем о его modus operandi вполне вероятно.

— А что нам от этого толку?

— Во время нашей первой беседы о Джонсоне в кабинете мистера Барнума вы высказали гипотезу, что негодяй прибыл в Нью-Йорк потому, что он здесь проживал ранее. Ваше предположение подтверждает и уверенность, с которой он скрытно передвигается по городу. Итак, исходим из того, что он бывший житель Манхэттена. Далее предположим, что его вкус к детской плоти развился не после прибытия на запад, а раньше, здесь, в Нью-Йорке.

— Ну, ну…

— Во время того же упомянутого мною сейчас разговора вас спросили о причинах, приведших Джонсона в горы Запада. Вполне возможно, что он скрылся там от правосудия, совершив тяжкие преступления.

— Возможно.

— Постарайтесь вспомнить по возможности более точно, когда Джонсон появился в Скалистых Горах.

— Девять, может, и десять лет назад.

— Здесь я вижу хоть какую-то потенциальную зацепку. Предположим, что девять-десять лет назад Манхэттен потрясла серия преступлений против маленьких детей. Преступник, избегая ареста, покинул город и скрылся в бескрайних просторах Дикого Запада, прикрывшись именем Джона Джонсона и получив впоследствии известность как Джонсон-Печенка. Если мы сможем установить его настоящее имя, его прежний адрес или район проживания, то наши шансы на успех неизмеримо увеличатся.

— Что надо делать?

В голосе Карсона я услышал отчаянные нотки. Отец, знающий, что каждое мгновение промедления приближает смерть единственного горячо любимого сына, горел желанием действовать немедленно.

— Бегом на Бродвей, хватайте экипаж и сюда, — вымолвил я уверенным тоном.

Карсон мгновенно сорвался с места и исчез в направлении Бродвея, а я взбежал на крыльцо маленького домика по соседству. Здесь проживало семейство Расселов. Юный сын мистера Рассела, крепкий и быстроногий парень восемнадцати лет от роду, был причиной моего вторжения в ночной покой этого семейства.

Я огласил окрестности громким стуком во входную дверь Расселов и вскоре услышал шаги. Дверь приоткрылась, и передо мной возникла заспанная физиономия хозяина. Ошеломленный paterfamilias недоуменно хлопал глазами, пытаясь понять, что происходит.

Его затуманенные сном глаза расширились, когда я сообщил, что миссис Уитэйкер зверски убита в своем доме, и попросил уведомить полицию.

Он едва успел заверить меня в том, что немедля пошлет сына в участок, как по мостовой зацокали копыта подъезжающей кареты. Я сбежал с крыльца и прыгнул в открытую Карсоном дверцу, велев вознице как можно скорее доставить нас к резиденции мистера Морриса на Нассау-стрит.

 

Глава двадцать третья

Из немалого опыта общения с представителями «четвертого властного сословия» я усвоил, что жизнь в редакциях не затихает и глубокой ночью. Потому и надеялся, несмотря на столь поздний час, застать в издательстве «Дейли миррор» Джорджа Таунсенда.

Я не обманулся в своих ожиданиях. Быстро поднявшись на второй этаж здания, мы застали молодого репортера в редакции. Он сидел за письменным столом и при свете настольной лампы строчил что-то на листе бумаги. У локтя его, возле края стола, покоились тарелка с недоеденным сэндвичем с ветчиной, фаянсовая кружка и кувшин. Эти предметы наводили на мысль, что напряженная работа его не прерывалась уже долгое время, делая невозможным прием пищи в должной обстановке.

Рядом с ним стоял и сам глава редакции, мистер Моррис, сжимая в руке исписанный лист. По его внимательному взгляду и позе хищника, приготовившегося к прыжку, я понял, что испеченный Таунсендом материал без промедления отправится к наборщикам типографии.

Оба газетчика подняли головы и взглянули на нас. Лица их тотчас отобразили изумление, вызванное не столько фактом нашего появления, сколько выражением озабоченности на наших лицах и видом покрытых кровью рук Карсона.

— Бог мой! — воскликнул Моррис. — Что стряслось?

Таунсенд бросил перо на стол, отодвинул стул, вскочил и бросился нам навстречу.

— Мистер По! Мистер Карсон! В чем дело?

В иных, менее печальных обстоятельствах, я, разумеется, полностью изложил бы события, участниками коих нам довелось стать. Однако, дорожа каждою секундой, я лишь в общих словах обрисовал нашу экспедицию в район Пяти Углов, упомянул о стычке в салуне Динаху и о ее взрывном dénouement. сразу перешел к страшному открытию, сделанному Карсоном по прибытии в помещения нижнего этажа дома на Эмити-стрит.

Весть о похищении сына Карсона исторгла из уст издателя и его сотрудника вздох ужаса.

— Дорогой друг, — обратился к Карсону мистер Моррис, положив руку на плечо скаута. — Не могу выразить всю глубину сочувствия… Если я могу чем-то помочь, то приложу все усилия, чтобы выручить вашего мальчика из беды.

— Полностью присоединяюсь, — заверил Таунсенд.

Карсон поблагодарил обоих газетчиков и сказал:

— Эдди считает, что Джонсон мог отметиться в Нью-Йорке этак лет десять назад. Что он здесь жил и мог погубить не одного ребенка еще в то время.

— Именно так, — подтвердил я. — Если мое предположение верно, то материалы можно найти в газетах тех лет. А из этих материалов можно будет почерпнуть сведения о месте проживания преступника, о районе, с которым он лучше всего знаком, и о том, где он мог найти прибежище, вернувшись в Нью-Йорк.

Еще не договорив, я заметил, что доброе лицо Морриса помрачнело.

— Очень печально, но архивы «Дейли миррор» уничтожены в подвале, залитом штормовым ливнем в прошлое лето. Тех выпусков более не существует.

Сердце мое упало от столь неожиданного разочарования. Губы Карсона сжались так крепко, что, казалось, почти совсем пропали.

Моррис, однако, продолжал, сосредоточенно прищурившись и потягивая себя за нижнюю губу большим и указательным пальцами левой руки.

— Однако подождите отчаиваться. Я сам помню, что около десяти лет назад имел место случай исчезновения ребенка. «Дейли миррор» тогда не было и года, я сам собирал материал, сам его обрабатывал, чуть ли не набирал сам. Был в доме пропавшего ребенка в Бауэри, говорил с матерью. Бедная женщина тронулась рассудком от такого удара. Она все показывала мне розовую ленточку. Ленточка осталась на подушке в спальне ребенка.

— Розовая ленточка! — воскликнул я возбужденно.

— Да, — удивленно вскинул на меня глаза пожилой газетчик.

Я повернулся к Карсону.

— Кит, сумасшедшая старуха-нищенка в парке, которой вы так щедро подарили серебряный доллар — помните ее?

Скаут не сразу сообразил, о чем я веду речь. Но вот его строгое лицо оживилось.

— Примите нашу благодарность, мистер Моррис. Вы сообщили нам очень важные сведения. Мы немедленно отправляемся туда.

— Я с вами! — воскликнул Таунсенд, вопросительно глядя на своего работодателя.

— Конечно, — кивнул Моррис. — И возьмите мою карету. Она перед входом. Кучер, конечно, дремлет на козлах. Просто пихните его в бок и скажите, куда ехать.

Мы поблагодарили издателя и повернулись, чтобы спешно покинуть помещение.

— Момент! — задержал нас мистер Моррис. Вынув из кармана белоснежный платок, он обильно смочил его водой из кувшина, стоявшего на столе Таунсенда, и протянул платок Карсону.

— Большое спасибо, — кивнул Карсон.

И мы поспешили к выходу. Карсон на ходу стирал с рук запекшуюся кровь несчастной вдовы. Мутные капли воды с рук скаута падали на пол, на ступени лестницы, отмечая наш путь.

* * *

Через пятнадцать минут мы прибыли к месту назначения. Оставив карету у входа, мы вбежали в парк и приступили к поискам.

Не знаю, довелось бы нам найти старуху-нищенку, не будь ночь столь ясной, а луна столь яркой. Нашел ее, разумеется, Карсон, руководствуясь своим необыкновенным чутьем. Уже через несколько минут он вытянул руку вперед и кратко изрек:

— Там!

Повернув голову в указанном направлении, я заметил под кустами какую-то кучку тряпья, выброшенного бродягой или каким-нибудь неряхой, окрестным жителем. Не успел я открыть рта, чтобы осведомиться о причине, обратившей внимание следопыта на эту кучу, как Карсон уже зашагал туда. Мы с Таунсендом последовали за ним. Подойдя ближе, я понял, что под тряпьем сжалось во сне человеческое существо.

Карсон нагнулся и прикоснулся к плечу спящего создания, которое тут же с испуганным вскриком устремилось прочь на всех четырех конечностях, быстро перебирая руками и коленями. Удалившись на безопасное, с ее точки зрения, расстояние, старуха-оборванка — а это оказалась именно она — поднялась на ноги. Плотно запахнувшись в драный платок, она хрипло выкрикнула:

— Отстаньте! Не трогайте меня!

— Не тронем, — успокоил ее следопыт. — Меня зовут Карсон. Помнишь меня?

Старуха прищурилась, почти зажмурив глаза, и улыбнулась.

— Ты тот приятный парень, который подарил мне красивую монетку.

— Точно, — подтвердил Кит Карсон.

Нищенка вытянула грязную ладонь.

— Да-ай еще! — протянула она. — Есть у тебя еще одна?

— Есть, конечно, есть, — заверил Карсон и снова извлек из кармана кожаный кошелек. Он быстро вынул оттуда серебряный доллар и показал старухе.

Со скоростью, удивительной для такого ветхого существа, несчастная нищенка засеменила к Карсону, протянула руку, чтобы схватить монету, — но доллар вознесся над ее головой на недосягаемую высоту; костлявые узловатые пальцы ее сомкнулись, схватив пустоту.

— Сначала скажи мне кое-что, — услышала она из уст Карсона.

— Что, что?

— Вот что, — вмешался я. — Вчера вы показали нам обрывок выцветшей розовой ленточки. Кому принадлежала эта вещь?

— Ей, конечно, ей, — дрожащим голосом, кивая головой, ответила несчастная женщина.

— Ей? — повторил я.

— Моей девочке. Ребеночку моему.

— А что приключилось с вашим ребенком? — продолжил я допрос, напряженно ожидая ответа.

— Пропала, — с надрывом выкрикнула она. — Ночью, из кроватки…

При этом ответе я вздрогнул и глянул на Карсона. Тот смотрел на меня. Мое предположение подтвердилось. Женщина, стоявшая перед нами, — несчастная мать, которую мистер Моррис интервьюировал в Бауэри десять лет назад.

Подавляя волнение, я снова повернулся к женщине и спросил:

— Кто похитил ребенка?

Мгновение молчания показалось долгим. Я стоял, не в состоянии ничего предпринять, выжидая, пока она успокоится и перестанет судорожно дергать ртом. Казалось, в ней кипят самые разнородные эмоции. Когда она заговорила, в ее голосе звучала лишь горечь.

— Он, — прошипела она. В уголках рта ее вспенилась слюна. — Я знаю, что это он. Никто нас не слушал, но мы-то знали, что это Альберт Браун.

Я кипел от возбуждения. Вполне возможно, что мы узнали настоящее имя негодяя, которого искали и который ныне именовался Джонсоном-Печенкой. Инстинктивно я ощущал, что это так. Но все же следовало попытаться удостовериться в этом и получить еще кое-какие сведения.

— Боюсь, что я с ним не знаком, — сказал я, сохраняя внешнее спокойствие. — Можете вы нам о нем еще что-нибудь сказать, об Альберте Брауне?

— Он… Мерзавец! Сосед наш. Когда крошка пропала, я сразу поняла, что это он. И Дэви понял.

— Дэви?

— Муж мой, — поморщилась старуха моей непонятливости. — Он бы убил этого подонка голыми руками. Но тот сразу пропал.

То, что Браун исчез сразу после похищения ребенка, конечно, подтверждало мою гипотезу относительно Джонсона, но все же не являлось окончательным доказательством ее справедливости.

— Где ваш муж? — спросил Карсон.

— Умер. — На глазах женщины выступили слезы. — Говорят, несчастный случай на производстве. В дубильне мистера Доуна. Но я-то знаю, его убило горе. Девочка для него всем была, единственный свет в окне.

В этот момент неослабленное временем горе сломило старую женщину, и она разразилась рыданиями. Меня охватила такая жалость, что, не будь этих отвратительных грязных лохмотьев, я бы обнял ее за плечи и постарался бы утешить.

Карсон, которого несовершенство гардероба нищенки нисколько не смущало, так и сделал. Он ободряюще положил руку на плечо рыдающей старухи и пробормотал:

— Ну, ну, будет…

Это выражение сочувствия меня тем более поразило, что Карсон и сам находился в отчаянном положении. Жизнь его сына висела на волоске, а мы еще не достигли окончательной уверенности, что Браун и Джонсон — одно и то же лицо.

Рыдания наконец затихли. Карсон вложил доллар в костлявую руку старухи.

— Вот ваши деньги, мэм. Вы нам очень помогли. Можете еще что-нибудь рассказать о Брауне?

— О ком рассказать? — спросила она, вытирая глаза концом платка.

— О типе, который украл вашу девочку.

— Девочку? У меня никогда не было девочки. Всю жизнь живу здесь, в зеленом парке. Хорошо здесь. Зимой только холодно. Ничего, я привыкла.

Услышав это, я похолодел. Как по содержанию ее высказывания, так и по изменившемуся тону можно было понять, что боль всплывшего прошлого разрушила ее контакт с реальностью. Она погрузилась в милосердные волны забвения.

Досада охватила меня. Да, Джонсон и Браун — одно и то же лицо. Да, вероятное местонахождение злодея — район Бауэри. Но этого слишком мало. Подойти так близко к решению загадки — и потерпеть неудачу перед последним, решающим шагом! Меня подмывало схватить несчастную нищенку и встряхнуть ее. Глянув на Карсона, я понял, что и его жалость к старухе исчезла. Лицо скаута исказило отчаяние.

Старуха покачала головой и вдруг замерла.

— Что? — спросила она. — Вы спрашиваете о Брауне?

— Да! — вырвалось у нас обоих одновременно.

Лицо нашей столь непредсказуемой собеседницы исказила гримаса ненависти и ярости. Она вмиг как будто превратилась в фурию из древнего античного мифа.

— Он — дьявол во плоти! — проскрежетала она, воздев длани с крючковатыми пальцами, как будто собираясь кинуться на нас. — Большой безобразный дьявол с глазами чернее адской бездны и рыжий, как пламя чистилища!

 

Глава двадцать четвертая

Ничего более узнать у несчастной старухи не удалось. Выплюнув ненависть к преступнику, лишившему ее дочери, она снова рухнула в бездну смятения. Мы оставили ее в парке, бессвязно бормочущей нечто невразумительное и неразборчивое, дергающейся в судорогах, с лопающимися на губах пузырями слюны и зажатым в кулаке серебряным долларом.

Положительным результатом визита в Сент-Джонс-Парк оказалось уточнение района поисков. Район Бауэри, однако, представлял собой отнюдь не компактную территорию, он беспорядочно раскинулся на значительной площади, включал, кроме того, и собственные «пригороды». Если бы нам удалось хотя бы узнать прежний адрес сумасшедшей, задача бы безмерно упростилась. К несчастью, это оказалось невозможным.

Все же она упомянула в разговоре дубильни Доуна, одну из многих кожевенных мануфактур района, исторически связанного с забоем и переработкой скота. По пути к карете Морриса выяснилось, что Джордж Таунсенд знаком с этим предприятием. Несколько лет назад он писал в газете о несчастном случае с летальным исходом: рабочий отхватил себе руку и истек кровью на месте. Находились дубильни Доуна на Пайк-стрит, почти на берегу реки.

Исходя из того, что семья рабочего, как правило, живет неподалеку от места работы кормильца, мы и велели кучеру как можно скорее доставить нас туда.

Несмотря на поздний час, центральная авеню Бауэри поражала многолюдностью. Народ искал развлечений и находил их в многочисленных танцевальных салонах, кафе, пивных садах, иллюзионах, игорных домах, густо усеявших обе стороны улицы. Далее к востоку, однако, толпа редела, и, когда мы достигли цели, на улицах не осталось практически ни души.

Мы вышли из кареты на перекрестке Пайк- и Монро-стрит и осмотрелись. Застройка здесь не отличалась плотностью, между строениями зияли значительные промежутки. Кроме скромного вида жилищ тут и там возвышались громоздкие складские амбары, шаткие пакгаузы; судя по вони, где-то рядом находилась и скотобойня. На фасадах болтались вывески нескольких лавок.

Ощущая необходимость поторапливаться, мы тем не менее на некоторое время в нерешимости застыли на месте. Стремясь как можно скорее попасть в Бауэри, мы не выработали никакого плана действий. Помог случай, решающая rôle которого в судьбах человеческих еще недостаточно исследована метафизиками. Оглядываясь вокруг, я наткнулся взглядом на витрину ближайшей лавки, предлагавшей покупателям красители, посуду, столовые приборы и кухонные инструменты и принадлежности.

Испустив возбужденный вопль, я бросился к этой витрине. Над выставленными в ней образцами товаров висели многочисленные таблички, прославляющие несравненное качество предлагаемой продукции: отделка упряжи Миллера, очиститель для печей «Восходящее солнце», асбестовые прокладки Тальбота «Чудо», ламповые стекла «Жемчужина», наждачный аппарат Пэйсона, самовыжимающаяся швабра «Триумф», асфальтовый лак Чейза и множество других товаров. Пожалуй, наиболее заметное место среди всех этих пестрых прямоугольников занимало висящее в центре объявление:

БЕСПОДОБНАЯ ЛАМПОВАЯ САЖА ЭЛДИНА!

ЧИСТЕЙШИЙ В МИРЕ ПИГМЕНТ!

НЕЗАМЕНИМА ДЛЯ КРАСОК, ЧЕРНИЛ, ПОЛИТУР!

ТОНЧАЙШАЯ ПЫЛЬ!!!

— Смотрите, смотрите! — указал я на эту табличку.

Таунсенд взглянул в витрину, затем перевел непонимающий взор на меня. Я быстро рассказал о найденных в постели Иеремии окрашенных в черный цвет рыжих волосах.

Затем я повернулся к Карсону.

— Хотя ламповую сажу в городе можно купить где угодно, логично предположить, что Джонсон воспользовался ближайшей возможностью. Предлагаю немедленно переговорить с владельцем лавки.

— А где его искать? — спросил Карсон.

Я указал вверх, на затянутые шторами окна второго этажа.

— Здесь. Как и большинство владельцев торговых предприятий в беднейших кварталах, он, конечно же, живет над своим магазинчиком.

Карсон тут же шагнул к двери и забарабанил в нее неповрежденным кулаком.

Сначала на стук никто не отозвался. Но вот распахнулась створка, и из окна высунулась голова.

— Что за грохот? — спросил возмущенный мужской голос.

— Вы владелец лавки? — спросил Карсон, отступив от двери и подняв голову к окну.

— А вы кто такой? — донеслось сверху.

— Меня зовут Карсон. Кит Карсон.

До сих пор Кит Карсон — согласно моему предложению — старался скрывать свое имя от публики. Теперь безошибочное чутье подсказало ему, что настал момент, когда слава послужит не помехой, но подспорьем в достижении цели.

Интуиция его не обманула. Тон владельца лавки тотчас волшебным образом изменился.

— Кит Карсон? Тот самый? Настоящий?

— Да, сэр. Извините за беспокойство, но дело того требует. Надо переговорить.

— Бегу!

Через несколько мгновений дверь лавки открылась, и мы увидели невысокого худощавого человечка средних лет, держащего в руке горящую свечу в подсвечнике. По состоянию одежды видно было, что он наспех натянул брюки и запихнул в них рубаху, очевидно поднятый нами из постели. Макушка блестела обширной плешью, а нижнюю часть лица, словно компенсируя недостаток растительности на верхней части головы, скрывала роскошная борода. Глаза, устремленные на Кита Карсона, возбужденно сверкали.

— Прошу, прошу, — пригласил он нас внутрь.

Мы вошли в лавку, оказавшуюся узкой и довольно затхлой дырой. Хотя свеча хозяина давала не слишком много света, я различил вдоль стен полки, заставленные множеством всяческих предметов.

— Маллиган, — представился лавочник, остановившись в центре помещения. Осмотрев скаута от носков сапог до шляпы, он снова открыл рот: — Кит Карсон. Я вас несколько иным представлял. Выше и в такой, знаете, одежде… Вот Мэгги-то узнает… Моя миссис. Храпит наверху, ее пушкой не разбудишь. Она ваша поклонница. Все книжки про вас покупает. Да вот вечером только читала… «Кит Карсон — охотник и боец»… Нет, как-то иначе… «Воин в скалах», что ли?

Он еще долго распространялся бы на тему вечернего чтения супруги, но Карсон прервал его.

— Мы очень торопимся, мистер Маллиган. Мы ищем одного человека.

— Этого Джонсона, — закивал Маллиган. — Слышал. Читал. Знаю. Вот мерзавец! — Тут он опешил. — И я могу вам помочь?

Ответил ему я.

— Мы пришли к вам, увидев объявление в витрине. Не можете ли вы вспомнить, покупал ли на днях ламповую сажу человек большого роста и крепкого сложения?

— А ведь действительно, — почти сразу ответил Маллиган. — Пару дней назад. Здоровенный громила купил банку сажи. — Он тихо ахнул. — Это… он?

— Возможно, — ответил я. Пока все сходилось, но хотелось получить дополнительное подтверждение. — Не можете ли вы вспомнить какие-нибудь подробности? Волосы у него ярко-рыжие, потому он и купил ламповую сажу для маскировки. Борода рыжая, еще больше, чем у вас.

— Волос не заметил, шляпа на уши была напялена. А на физиономии ничего, ни бороды, ни усов.

Эта информация меня не слишком разочаровала, ведь я и сам предполагал, что Джонсон сбреет растительность с лица.

— Постойте, постойте, — прищурился Маллиган, задумчиво потягивая собственную бороду. — Вот на что я внимание обратил. Ноги. Он все время нагибался и чесал голени, лодыжки, щиколотки… И ругался. Ох, как он ругался!

Мы с Карсоном переглянулись.

— Он! — вырвалось у меня.

— Очень возможно, — согласился Карсон.

— Что вас в этом убедило? — несколько озадаченно спросил Таунсенд.

Я вкратце описал ему свой прискорбный опыт с чиггерами в Сент-Джонс-Парке.

— Джонсон, очевидно, тоже с ними познакомился, когда принес туда тело Розали Эдмондс, — пояснил я.

— Случайно не заметили, где он живет? — спросил Карсон у лавочника.

— Да, да! — хлопнул тот себя по сократовскому лбу. — Пара кварталов отсюда. Я случайно увидел, как он выходил! Старая развалюха между Уотер- и Саут-стрит. Ее легко найти, она стоит в глубине, не на краю тротуара. Там раньше была лавка старого еврея Зеркова.

На ходу благодаря его за помощь, мы уже устремились к выходу.

— Может, мне сбегать в полицию? — крикнул он вдогонку. — Я был бы счастлив…

Окончания фразы я уже не слышал. Мы устремились к реке.

Спеша по освещенным луною улицам, я обратил внимание на лицо Карсона. То же привычное чеканное выражение, сжатые челюсти, блестящие глаза. Сосредоточенность на предстоящем деле.

Я разделял его решимость, но в то же время меня беспокоила перспектива встречи с чудовищем. Разумеется, я полностью доверял боевой подготовке Карсона. Нас все-таки трое, соотношение три к одному нельзя назвать неблагоприятным. Но уж слишком внушительный противник противостоял нам. Необычной, уникальной силы, свирепости и жестокости. Кроме того, я сознавал, что Карсон не только не вооружен, но и ранен.

Тем не менее я не давал своему беспокойству возобладать над чувством долга. Главная забота — успеть спасти мальчика.

Указанный Маллиганом дом мы нашли без труда. Он отыскался у самого конца Пайк-стрит, в непосредственной близости от причалов. Мы слышали, как вода плещет у пирса, и чувствовали характерный застоявшийся запах гниющих водорослей. Перед домом валялся всякий хлам, частично различимый в лунном освещении: ржавый железный остов кровати, несколько сломанных тележных колес, опрокинутая древняя чугунная ванна… Очевидно, Зерков принимал у населения металлолом.

Сам дом представлял собою сарай-переросток: большое приземистое строение, одноэтажное, безо всякого наружного декора. Света внутри не было видно. Два окна по обе стороны от входной двери зияли чернотой, как глазницы черепа.

Остановившись у склада на другой стороне улицы, Карсон шепотом проинструктировал нас с Таунсендом.

— Я иду первым, вы — за мной, шаг в шаг.

Мы согласно кивнули, и скаут быстро направился через улицу. Вот он уже шагает через двор, огибая разбросанные предметы. Мы следуем вплотную, соблюдая данную нам инструкцию. Понятная предосторожность, ведь любой шум может выдать нас врагу.

Почти дойдя до дома, Карсон задержался и молча указал рукою вниз. Я глянул в указанном направлении и увидел прикрытый травой продолговатый предмет.

Бобровый капкан поджидал там добычу, распахнув зубчатые пружины-челюсти. Конечно же, хозяин умышленно принял такие меры предосторожности на случай визита нежелательных гостей. И вряд ли этот капкан здесь единственный. Эта ловушка лишь подкрепила уверенность, что мы не ошиблись адресом.

Продвигаясь столь же осторожно, мы подобрались к дому с северной стороны, где присели под окном, черным, как и все остальные.

Карсон осторожно поднялся до уровня подоконника, всмотрелся, прислушался, сначала затенив глаза ладонями, затем использовав их в качестве слуховой трубы.

— Он там, — прошептал Карсон. — И лампа светит, просто окно зачернено. Смолой замазано.

Оглядевшись, Карсон поднял с земли булыжник размером с кулак и вручил мне.

— Досчитайте до десяти и швыряйте в окно.

И он тут же быстро направился к уличному фасаду дома.

Я послушно вел счет, Таунсенд замер рядом. Доведя счет до десяти, я поднял руку и с размаху послал свой снаряд сквозь стекло.

Зазвенело разбитое стекло, окно осветилось изнутри, и тут же раздался оглушительный грохот. Над моей головой свистнула пуля, чуть не задев волосы, наружу вывалились уцелевшие после удара камнем осколки стекла. Одновременно до нас донесся скрежет входной двери, выбитой Карсоном одним мощным ударом.

Таунсенд мгновенно вскочил и нырнул в окно. Я немедленно последовал за ним.

Первое впечатление от помещения, в котором я оказался, — полнейший хаос. Интерьер, освещенный единственной тусклой лампой, поражал захламленностью, а обоняние воспринимало сырость, затхлость, запах гнили и плесени. На полу вдоль стен громоздились кучи пришедших в полную негодность предметов, всякая дрянь свисала с вбитых в стены крюков: какие-то хомуты, сбруя, решета, ведра, бочарные обручи…

С противоположной стороны доносился шум схватки. Находившаяся там входная дверь косо висела на одной петле, выбитая мощным ударом Карсона. Перед дверью скаут сражался с гигантом, рядом с которым страшилище, уложенное пулей Карсона в салуне Динаху, показалось бы малышом. Таким предстал перед моими глазами Джонсон-Печенка.

Ниже пояса тело его прикрывали штаны из выделанной оленьей кожи. Выше пояса одежды на нем не было никакой, зато тело обильно покрывала рыжая шерсть, усиливающая сходство с животным. Мощные руки отличались неимоверной длиною. Голову закрывала густая шапка неестественно черных волос.

Карсон и Джонсон сцепились в смертельном поединке. Уступая противнику в габаритах и массе, Карсон тем не менее держался стойко, пытаясь улучить момент, чтобы добиться решающего перевеса.

Внезапно они упали и, не пытаясь подняться, начали неистово колошматить друг друга. Казалось, стены дрожали от их ударов. Я лихорадочно оглядывался, выискивая какое-нибудь подходящее оружие, чтобы прийти на помощь другу. Таунсенд уже подхватил разряженное ружье и схватил его обеими руками за ствол, на манер дубины. Он подбежал к поединщикам и пытался улучить момент, чтобы нанести удар без риска попасть по Карсону. Однако борьба велась столь интенсивно, противники перекатывались и дергались столь непредсказуемо, что репортер никак не мог подобраться вовремя и с удобной стороны.

Оглядываясь в поисках оружия, я вдруг увидел нечто, исторгшее вздох из моей груди. Я увидел Иеремию. Совершенно обнаженный мальчик свисал с балки, подвешенный вверх ногами на толстой веревке, охватывающей лодыжки. Изо рта торчала грязная скомканная тряпка, которую удерживал шнурок, завязанный на затылке. Излишняя жестокость, если учесть, что ребенок не мог говорить.

Мы прибыли в критический момент. Видно было, что Джонсон собирался убить свою добычу. Под Иеремией на полу стояло жестяное корыто, покрытое толстым слоем старой запекшейся крови.

Невольно я рванулся к Иеремии, чтобы облегчить его положение. По неестественно обесцвеченным ступням было видно, что нарушение кровообращения может вскоре привести к омертвению тканей.

Рядом с Иеремией, всего в нескольких футах, у стены стоял еще один объект, привлекший мое внимание. Тонкий шест, с которого свисали три человеческих скальпа. По длине, цвету и текстуре волоса я заключил, что два из них сняты с девочек — без сомнения, Энни Добс и Розали Эдмондс, — а на третьем узнал знакомые седые волосы нашей квартирной хозяйки миссис Уитэйкер.

Я отвел взгляд от ужасной находки и оглядел пол, ища подходящий предмет, чтобы освободить мальчика. Заметив зазубренный кусок жести, я поднял его, подхватил Иеремию одной рукой и принялся пилить веревку другой. Вскоре она лопнула с легким хлопком. Я опустил мальчика на пол, снял с себя сюртук и укрыл его, заверив, что больше ему ничто не угрожает.

В тот же момент я услышал звук настолько меня встревоживший, что волосы дыбом поднялись на затылке: демонический торжествующий вопль раздался там, где происходила схватка. Повернув голову, я с ужасом увидел, что победителем вышел Джонсон. Он поднимался с пола с выражением злобного торжества на физиономии, а Карсон неподвижно замер на полу с окровавленной головой.

Джонсон не успел подняться, как Таунсенд, издав яростный вопль, с силой опустил на его голову приклад ружья. Окажись удар удачным, череп Джонсона, вне всякого сомнения, раскололся бы надвое. Однако гигантская фигура оказалась на диво подвижной. Монстр молниеносно уклонился от просвистевшего рядом и расколовшегося об пол приклада и выбросил вперед громадный кулак. Репортер отлетел на несколько шагов, схватившись рукой за разбитый нос, из которого хлестала кровь. Джонсон шагнул за ним, схватил за грудь и с силой швырнул в стену. Отступив на шаг, он уставился на жертву.

Я содрогнулся, увидев, как Таунсенд врезался в стену, ожидая, естественно, что его безжизненное — мертвое, раздробленное от удара — тело сползет вниз. То, что я наблюдал, сначала показалось мне какой-то чертовщиной. Тело Таунсенда осталось в подвешенном состоянии! Подошвы башмаков его не доставали до пола фута на три. Казалось, он левитирует.

Джонсон загрохотал от удовольствия. Он явно наслаждался зрелищем. Тело Таунсенда сотрясали судороги, руки и ноги беспорядочно дергались, потом послышался булькающий звук, и изо рта тут же хлынула струя алой крови.

Когда в мозгу моем забрезжило понимание случившегося, меня охватил такой ужас и омерзение, что лишь страшным усилием воли я удержал сознание, готовое от меня ускользнуть. Ничто пережитое с тех пор не изгладит из моей памяти картины смерти Таунсенда.

Мой юный друг напоролся на один из многочисленных крюков, торчащих из стены. Точнее сказать, Джонсон насадил его на крюк, чтобы доставить себе ублюдочное удовольствие. Конец крюка прошел насквозь и высунулся спереди, окруженный кровавым пятном.

Джонсон еще раз расхохотался, отвернулся от затихшего тела и направился ко мне, нагнувшись лишь однажды, чтобы подобрать с пола железную рукоять от насоса.

Смерть моя шагала ко мне, а я ничего не мог ей противопоставить. Ужас пережитого лишил меня возможности действовать, полностью парализовав. Да будь я даже способен что-либо предпринять, каковы были бы мои шансы против монстра, с легкостью разделавшегося с двумя более мощными противниками?

Через мгновение Джонсон остановился передо мной. Он напомнил мне великана из детской сказки, людоеда с дубиной, встретившего героев на верхушке волшебного бобового дерева.

Джонсон хмыкнул и занес надо мной рукоятку насоса. В ожидании удара, который, без сомнения, положит конец моему земному бытию, я малодушно закрыл глаза.

Только я успел это сделать, как услышал взбешенный рев. Сразу вслед за этим раздался другой звук — железный стержень звякнул об пол.

Я открыл глаза и снова не смог ничего понять.

Джонсон стоял надо мною, с выражением крайнего изумления рассматривая свою окровавленную правую руку, из которой торчал пронзивший ее насквозь нож. Я сразу узнал рукоять этого ножа.

Этот нож я видел у Карсона, когда он засовывал его в сапог, этим ножом он вскрыл заднюю дверь дома Уильяма Уайэта. В суматохе прошедших суток я совершенно забыл о его существовании.

Быстро окинув взглядом помещение, я возликовал, сердце мое подпрыгнуло в груди от радости. Позади Джонсона стоял Кит Карсон, не успев даже опустить руку, из которой только что вылетел нож. Разбитая и кровоточащая голова не помешала ему точно бросить нож и снова спасти мне жизнь.

Джонсон схватил нож здоровой рукой и вырвал его из раны, но Карсон уже наклонил голову и, подобно четвероногому представителю вида Oreamnos americanus, известному в народе как горный козел, врезался в тушу врага, точно в солнечное сплетение. Джонсон с грохотом рухнул на пол.

В руках Карсона тут же появилась оброненная его врагом рукоять насоса. Следопыт размахнулся и опустил стержень на голову врага. И снова Джонсон избежал смерти. Он вывернул шею, но полностью уклониться от удара не смог. Стержень царапнул его по виску. Джонсон издал стон, закатил глаза и потерял сознание.

Карсон повторно занес стержень, чтобы нанести противнику coup de grâce. Во взгляде следопыта светилась такая неумолимая ненависть, что у меня опять зашевелились волосы на затылке и опять сами собой опустились веки. Хотя я не ощущал и капли жалости к сраженному чудовищу, быть свидетелем его казни, даже многократно заслуженной, мне не хотелось.

Но Карсону не довелось нанести негодяю смертельный удар. От входной двери донесся шум, раздался топот множества обутых в крепкие сапоги ног и прозвучал знакомый уже начальственный рык:

— Не двигаться! Всем оставаться на местах!

В следующий момент нас окружили не менее полудюжины человек. В основном здесь присутствовали полицейские в форме. Во главе сил правопорядка прибыл сам капитан Даннеган, который и принялся командовать, не успев даже ворваться в помещение.

Оглядываясь вокруг, я заметил человека, указавшего нам дорогу к логову Джонсона. Мистер Маллиган, очевидно, осуществил свое намерение и немедленно после нашего визита понесся за полицией.

Даннеган, боясь, что мы не справимся с опасным преступником, поспешил на выручку во главе ударной группы. Помощь, однако, ему довелось оказать в первую очередь самому преступнику, жизнь которого наверняка оборвалась бы, появись полиция на секунду позже.

 

Глава двадцать пятая

Легко представить реакцию населения гигантского города, узнавшего о поимке преступника, который терроризировал Манхэттен. Прежде всего, конечно, люди ощущали возбуждение и облегчение, но тут же возникало алчное любопытство к деталям поиска и задержания Джонсона. Интерес нью-йоркцев к малейшим подробностям привел к тому, что газеты раскупались в неимоверных количествах. Редкий мальчишка-газетчик не распродавал товара, простояв лишь несколько минут на своем углу.

Газетные отчеты отдавали должное оперативности полиции, но, разумеется, львиная доля внимания, благодарности и даже поклонения публики уделялась Киту Карсону. Как ни претила ему роль героя, кумира толпы, как ни предпочитал он оставаться обыкновенным, не выделяющимся на общем фоне человеком, храбрость, стойкость и целеустремленность следопыта, проявленные в ходе преследования преступника, не могли не способствовать росту его и без того громадной популярности. Пресса изображала его не иначе как американским полубогом, рожденным и возросшим на земле Нового Света в противовес мифическим героям прошлого: Персею, Беовульфу, Святому Георгию.

Моему вкладу в успешное разрешение случая тоже уделялось достаточное внимание (за исключением «Геральд», издатель которой, Джеймс Гордон Беннет, затаил на меня зло за отказ сотрудничать с ним в освещении убийства Уильяма Уайэта). Хотя в какой-то степени и польщенный признанием моего — бесспорно, существенного — вклада в расследование — ведь без моего участия преступник, вероятно, еще разгуливал бы на свободе, — я предпочел бы суетному вниманию публики возможность мирного существования, посвященного заботе о родных и близких, в первую очередь о любимой жене моей, Вирджинии.

В связи с этим не могу не отметить, что в то время, как население города радовалось избавлению от чудовища, мое настроение отличалось подавленностью, если не мрачностью. Частично это объяснялось ужасной смертью Джорджа Таунсенда, героизму которого при спасении сына Карсона также уделялась немалая толика внимания. Мистер Моррис посвятил своему трагически погибшему репортеру первую полосу одного из выпусков «Дейли миррор» и сам сочинил прочувствованный некролог. Хотя знакомство с Таунсендом оказалось кратким и мимолетным, он успел оставить в душе моей самое благоприятное впечатление, которое и пребудет со мною во все дни жизни моей.

Мучило меня беспокойство о состоянии здоровья дорогой моей Сестрички. Легкоуязвимая даже в лучшие времена, под воздействием ужасающих событий, докатившихся и до нашего дома, — смерти от яда собаки Карсона, убийства домовладелицы миссис Уитэйкер, похищения Иеремии… — она совсем завяла, как-то надломилась. Разумеется, она от души радовалась спасению мальчика, поимке убийцы, моему возвращению в добром здравии, но потрясения прошедших дней нанесли непоправимый вред ее самочувствию.

Поэтому я почувствовал громадное облегчение, когда, менее чем через сутки после поимки Джонсона, Кит Карсон и Иеремия появились у нашего порога — и оба весьма неплохо выглядели. Они провели некоторое время в нью-йоркской городской больнице, залечивая телесные повреждения. К счастью, повреждения эти оказались весьма поверхностными. Страшного вида рана на лбу Карсона представляла собою ссадину, кожа на лодыжках Иеремии тоже не сильно пострадала от веревки. Остальные синяки и шишки на крепких, тренированных телах как отца, так и сына не заслуживали даже упоминания.

Иеремия также проявлял все признаки душевного потрясения, и врачи сочли необходимым погрузить его в глубокий восемнадцатичасовой сон при помощи инъекции морфина. Проснулся мальчик в гораздо лучшем состоянии.

Возвращение наших гостей с Запада привело меня в неописуемый восторг. Само их присутствие, как я уже имел возможность убедиться, благотворно сказывалось на состоянии здоровья моей жены, которая сразу же после похорон собаки Карсона слегла и более не покидала постели.

Я не ошибся в своих предположениях. Как только Сестричка увидела мальчика, краска вернулась на ее щеки. Впервые за два дня она покинула постель. Иеремия тоже обрадовался, увидев Вирджинию, и сразу бросился ее обнимать, как обнимал ранее утраченную при столь трагических обстоятельствах родительницу свою.

Поскольку нижний этаж дома хранил тяжкую атмосферу развернувшихся там ужасных событий, мы пригласили Карсона с сыном остаться в нашей квартире. Иеремии для сна отвели кушетку в гостиной, а Карсон, для которого сон и на земле сырой был не в диковинку, вполне мог раскатать свою постель на полу. Разумеется, такое решение подходило лишь в качестве временного, но Карсон, не приемля образа жизни городских обитателей, горел желанием вернуться в родные горы. Миссия его завершилась, запертого в тюрьме Джонсона ожидала неизбежная смертная казнь.

Сестричка, стараясь оттянуть неизбежное, воззвала к отцовским чувствам скаута. Указывая на необходимость дать мальчику оправиться после столь тяжких потрясений, она упросила Карсона остаться еще на недельку.

Нет нужды сообщать читателю, что за время охоты на Джонсона я даже в мыслях не возвращался к своей основной работе, совершенно пренебрегая служебным долгом и обязательствами перед работодателем. Неделя прошла с того момента, когда я покинул редакцию «Ведомостей». Об этом и не преминул напомнить мне мистер Бриггс, владелец журнала. Письмо от него доставили в мой дом около двух часов пополудни в четверг, пятого июня. Посвятив первые строки письма восхвалению моих подвигов, за которыми он внимательно следил, штудируя ежедневную прессу, мистер Бриггс сменил затем тон письма на более прозаический и напомнил, что талант и усердие мои настоятельно необходимы, дабы обеспечить своевременное появление на свет очередного номера нашего журнала, работа над которым застыла на мертвой точке. Далее он, совсем уже прозаически, напомнил, что, как владелец доли нашего предприятия, я должен заботиться о финансовом успехе издания не только ради него, мистера Бриггса, но и ради благосостояния своего собственного семейства.

Вследствие этого напоминания — намека на негативные финансовые последствия моего столь долгого отсутствия — я проникся чувством ответственности и решил немедленно отправиться в редакцию. Хотя день уже клонился к закату, времени для работы оставалось еще достаточно, к тому же рабочий день можно продлить и до позднего вечера. Я ничего не имею против сверхурочных занятий. И уж, во всяком случае, мое появление в конторе уверит мистера Бриггса в моем серьезном отношении к ответственному положению, которое я занимаю в нашем совместном предприятии.

Перед тем как покинуть дом, я нанес на лодыжки очередную порцию бальзамического средства доктора Китреджа. Зуд в ногах хотя и поутих, но полностью еще не исчез, и я решился еще раз прибегнуть к помощи этого чрезмерно ароматного вещества. Окончив санитарную процедуру, я направился в гостиную, где застал мирную, услаждающую взор картину. Путаница занималась рукоделием — трудилась над вышивкой; Сестричка выполняла карандашный портрет Иеремии, восседавшего на ковре со скрещенными ногами и сложенными на груди руками. Шею его снова украшал амулет матери. Карсон, правда, отсутствовал. Покинув дом с утра по каким-то своим делам, он задержался где-то в городе.

Попрощавшись с ближними, я вышел из дому и почти сразу же встретил следопыта, направлявшегося к нашему жилищу со свертками в руках. Я тепло приветствовал его.

— Куда направляетесь, Эдди? — поинтересовался Карсон.

Я вкратце ознакомил его с причиной и целью моей вылазки, сообщив о беспокойстве мистера Бриггса. Затем, указав на свертки, отягощавшие его руки, выразил интерес к их содержимому.

— Да так, подобрал кое-что в городе. По большей части, подарки.

— Подарки?

— Складной нож для Иеремии. Очень неплохой нож. Ему понравится. Для тетушки вашей — зеркало в серебряной рамке. Да зонтик веселенький для миссис По.

— О, Кит, вы очень щедры! Уверен, что Сестричка и тетушка возрадуются.

То, что Карсон не просто взял на себя труд купить для моих дорогих дам подарки, но и проявил понимание специфических женских наклонностей, вполне соответствовало моему представлению о его характере, в котором чисто мужские достоинства уживались с высокоразвитыми чуткостью и деликатностью.

— И для вас есть кое-что, — указал он подбородком на самую громоздкую упаковку. — Шмотки. На Орчад-стрит выбрал.

Сказать, что меня тронуло это проявление внимания, было бы явным преуменьшением.

— Что вы, право, Кит, зачем же, не надо… — забормотал я.

— Надо, надо, — улыбнулся Карсон.

По правде сказать, интенсивность нашей деятельности в последние дни способствовала существенному ухудшению состояния выданной мною Карсону одежды.

Скаут рассказал мне, что в городе он наведался в «Могилу», поинтересовался ходом расследования дела Джонсона. Посетил капитана Даннегана. Тот поведал, что Джонсон равнодушно относится к своему теперешнему положению, проявляет вызывающую беззаботность, каковую он, капитан, считает показной, неискренней. Джонсон даже нагло заявил, что на виселице ему болтаться не суждено, а полиция еще пожалеет о дне, когда его задержала. В отличие от большинства убийц, поначалу запирающихся и отрицающих свою вину, Джонсон как будто наслаждается злодеяниями и даже бахвалится ими.

— Джонсон и тот Альберт Браун, похитивший дочь несчастной женщины из Сент-Джонс-Парк, — это одно и то же лицо? — спросил я.

Карсон кивнул.

— Он самый. Та бедная девочка и была его первой жертвой. Сразу после этого он удрал из города. Говорит, всегда тянуло на запад. И отец девочки на него охотился.

В своих последних преступлениях, то есть в убийстве и людоедстве в отношении Энни Добс, Розали Эдмондс и затем миссис Уитэйкер, Джонсон не только признался, но и столь красочно и подробно расписал их, что побледнели самые закаленные из присутствовавших на допросе.

— А что касается убийства Уильяма Уайэта и К. А. Картрайта? Ими он должен не меньше гордиться.

— Отпирается. Говорит, что впервые о них слышит и никакого отношения к ним не имел.

Я настолько удивился услышанному, что разинул рот и безмолвно уставился на Карсона.

— А вы как считаете? — спросил я наконец.

— Может, врет. К правде у него отношение… да никакого у него отношения к правде. Соврет, не дорого возьмет. Все равно повиснет, — пожал плечами Карсон. — А для меня это главное.

На этом мы завершили беседу. Карсон со свертками направился к нашему дому, а я продолжил путь к Бродвею.

Как в целях экономии, так и для упражнения организма, я обычно одолевал маршрут на работу и обратно древним, дарованным нам природой пешим способом передвижения. Времени для полезной деятельности на благо журнала, однако, оставалось не так уж много, и я решился воспользоваться услугами общественного транспорта. Поднявшись в омнибус на углу Бродвея и Уокер-стрит, я уселся и погрузился в размышления, не обращая внимания ни на ближайшее окружение, ни на толчки и рывки повозки, влекомой по мостовой среди интенсивного потока городского движения.

Информация, доведенная до моего сведения Карсоном, меня глубоко обеспокоила. Какая причина могла заставить Джонсона отрицать убийства Уайэта и Картрайта? Разумеется, Карсон прав, утверждая, что Джонсон способен на ложь. Однако с учетом той извращенной и наивной гордости, с которой он похваляется остальными зверствами, подобная скромность отпетого изверга кажется неестественной. Итак, возможно, Джонсон не искажает действительность, утверждая, что непричастен к убийствам в домах у Вашингтон-Сквер-Парк и на Кортленд-стрит.

Тут память услужливо подсунула мне еще один забытый зрительный образ. Ужасы того вечера, особенно гибель Джорджа Таунсенда, заслонили эту странность, отвлекли от нее мое внимание. Тем сильнее она подействовала на меня сейчас.

Спеша на помощь Иеремии, я, как, вне сомнения, помнит благосклонный читатель, обратил внимание на своеобразный «тотемный жезл», с которого свисали «охотничьи трофеи» негодяя, три женских скальпа. Даже тогда я успел ощутить мимолетное удивление тому обстоятельству, что их только три и все они женские. Где же скальпы Уайэта и Картрайта, подумалось мне тогда. Весьма маловероятно, что Джонсон хранит их отдельно. У индейцев, достойную осуждения привычку которых позаимствовал Джонсон, предметом особенной гордости являлось именно количество этих безобразных трофеев. В племени крик, к примеру, взрослого воина, боевой жезл которого украшало менее семи скальпов, не воспринимали всерьез.

Сейчас на этой несообразности сосредоточилось все мое внимание. Получается, что скальпы с Уайэта и Картрайта снял не Джонсон?

Еще одна странность замаячила в памяти. В Сент-Джонс-Парке острое обоняние Карсона подсказало ему, что до него там побывал Джонсон. В жилищах Уайэта и Картрайта этого не произошло. Я объяснял это удушливостью атмосферы в обоих домах. У Уайэта — вонь сигарного перегара, пота полицейских и запах крови жертвы; у Картрайта — кошачья моча. Но сейчас напрашивалось иное, более зловещее объяснение отсутствия запаха Джонсона — отсутствие его самого в обоих случаях!

А если вспомнить о документе, для аутентификации которого я и прибыл к мистеру Уайэту! Убийца явно охотился за ним. Какой интерес мог представлять этот документ для Джонсона-Печенки, грубого животного, гонимого лишь извращенным стремлением причинять боль, пытать, убивать и пожирать!

Все эти соображения вкупе привели меня к нерадостному выводу. Не Джонсон убил Уильяма Уайэта и К. А. Картрайта. Их убил некто неизвестный, дикостью и жестокостью исполнения своего замысла пытавшийся отвести подозрения от себя и направить их на Джонсона.

Кто же этот убийца?

Кто-то из знакомых Уайэта, решил я. Во-первых, он знал о существовании документа. Во-вторых, Карсон заверил, что убийца вошел в парадную дверь.

Но как сюда вписывается убийство Картрайта? Как отметил капитан Даннеган, единственное, что объединяет этих двух незнакомых друг с другом людей, — знакомство со мною. В этом случае убийца, кроме знакомства с Уайэтом, должен располагать сведениями о моей работе и о трениях с Картрайтом.

Кто же из известных мне людей удовлетворяет этим критериям?

Когда я ответил на поставленный мною же вопрос, из уст моих, должно быть, вырвался вполне воспринимаемый на слух звук, так как пассажиры омнибуса с любопытством на меня уставились.

Я повернулся к окну. Увидев, что мы приближаемся к Мэйден-лейн, я отказался от первоначального намерения доехать до своей конторы, вскочил с сиденья и попросил возницу высадить меня здесь и сейчас. Спрыгнув на мостовую, я припустил во весь опор.

 

Глава двадцать шестая

Замечено, что всяческие перлы так называемой народной мудрости часто превращаются в штампы, в клише. Без сомнения, это относится и к старинному наблюдению, что «о книге не следует судить по обложке». Этой банальностью я полностью пренебрег, составляя мнение о Гарри Пратте, молодом клерке из конторы правоведа, нанятом Уильямом Уайэтом для чтения вслух и до полусмерти напуганном мною и Карсоном в доме его убитого нанимателя.

Не только хрупкое сложение и слабость психики ввели меня в заблуждение — сейчас я уже уверился, что жестоко заблуждался! Меня обманула также его начитанность, склонность к книгам, восторженное отношение к моим собственным творениям. Как мог столь физически хилый, столь кроткий, столь проницательный в отношении литературы человек оказаться способным на такое невероятное по жестокости убийство?

Если предположить, что я прав, допуская существование второго, неизвестного преступника, кто, кроме Пратта, соответствовал моему представлению о злоумышленнике? Доступ к квартире Уайэта, знакомство с моими трудами и, вероятно, наслышанность о моей с Картрайтом вражде…

Однако для полной уверенности в правоте моей гипотезы я нуждался в подтверждении. С этой целью я собирался посетить Пратта по месту трудовой деятельности и методом хитро расставленных вопросов загнать его в ловушку, заставить признать достаточно весомые факты, чтобы убедиться в его виновности.

Из высказываний Уайэта и самого Пратта я понял, что он работает у некоего Лоу, контора которого располагается на Мэйден-лейн. Продвигаясь по этой узкой и кривой улочке, я вскоре заметил невзрачное трехэтажное здание, кирпичный фасад которого облепило множество мелких вывесок-табличек, указывающих на занятия съемщиков. Вот, к примеру, Джордж Бриджес Браун, брачный посредник. Рядом — агент по недвижимости Генри Уиш. Далее — дантист Дж. П. Ладлоу, гравер Мирон Берт, часовщик такой-то и еще с полдюжины иных, среди которых и

АЛЕКСАНДЕР ЛОУ, ЭСКВАЙР,

ПОВЕРЕННЫЙ В ПРАВОВЫХ ВОПРОСАХ

Я взлетел по лестнице и оказался в затхлой, узкой, скудно освещенной конторской комнате, в которой восседал плотный господин средних лет. Господин этот, коего я сразу принял за самого мистера Лоу, занимал место за большим письменным столом, заваленным горами бумаг. За конторкой, чуть в стороне, трудился древних лет писарь. Скрип пера его приветствовал меня при входе. Более никаких звуков я поначалу не воспринял. Оглядевшись, я не заметил в конторе более никого. В дальнем углу находился еще один письменный стол, поменьше, и тоже заваленный бумагами. Но стул у этого стола не украшала ничья фигура.

Представившись хозяину в качестве знакомого Пратта, я осведомился о местонахождении его клерка.

— Сам удивляюсь, — с выражением легкой озабоченности на лице ответил мистер Лоу. — Я, знаете, даже несколько обеспокоен. Он утром не появился. Не похоже на него. Очень порядочный молодой человек, аккуратный и исполнительный.

— Уж не заболел ли, — высказал я предположение.

— Возможно, возможно, — охотно подхватил Лоу. — В последние дни он, знаете ли, какой-то, м-м, не такой…

— То есть?

— Трудно сказать… Как будто что-то его тревожит. Подавленный, расстроенный. Как считаете, Милбурн?

Последний вопрос Лоу адресовал писцу, не обратившему на мой приход ни малейшего внимания и продолжавшему усердно скрипеть пером.

— Весьма верно подмечено, мистер Лоу, сэр, — отозвался тот голосом, напомнившим мне шорох сухих осенних листьев. — Считаю, что весьма подавленный у него вид.

— Пожалуй, я бы его навестил… — задумчиво и как бы не вполне уверенно высказался я.

— Прекрасная мысль! — отозвался Лоу. — Я и сам подумывал, не отправить ли Милбурна в разведку, да ведь из старика уже не тот курьер. Хорошо, что хоть по лестнице утром сам взбирается. А, Милбурн?

— Истинная правда, мистер Лоу, сэр! Кое-как, кое-как… — донеслось от конторки.

Неловко было признавать, что я, знакомый Пратта, не знаю, где он проживает.

— Видите ли, мистер Лоу, я давно не посещал Гарри, боюсь, что не найду… — начал я неуверенно, боясь возбудить у хитрого законника подозрения.

Лоу, однако, сразу сообщил, что молодой человек живет на Голд-стрит, 48, совсем рядом.

— Раз уж вы к нему пойдете, может, захватите и книжку, — добавил он, указав на незанятый стол. Взглянув в направлении его жеста, я заметил на кипе бумаг тоненький томик в твердом переплете зеленой кожи.

— Если Гарри заболел, то это его развлечет, — продолжал Лоу. — Посмотрели бы вы на него во время перерыва. Сидит себе, сэндвич щиплет да хихикает над этой книжицей, каждой строчке радуется.

Я подошел к столу, взял книгу и раскрыл ее. Тот самый экземпляр «Гудибраса» Сэмюеля Батлера, за которым Гарри Пратт приходил на прошлой неделе к Уайэту. Уже собираясь закрыть книгу, я заметил на обороте обложки табличку с гравировкой: «Ex libris Л. Гаррисона Пратта».

— Л. Гаррисон Пратт? — удивился я вслух.

— О да, его полное имя. Л. означает Лохинвар. Придумали, тоже, имя для ребенка! Гарри его терпеть не может и никогда не употребляет.

— Должно быть, отец его страстный поклонник сэра Вальтер Скотта, — задумчиво предположил я. — Имя это принадлежит доблестному юному рыцарю, герою трогательной, хотя, к сожалению, и безнадежно устаревшей поэмы «Мармион».

— Конечно, конечно. Я вам верю. Удивительно, как только родители своих детей ни называют. Поверите, мне однажды попался клиент по имени Плотинус Плинлиммон.

— Это что, — проскрипел со своей высокой табуретки мистер Милбурн. — Знал я одного парня по имени Бен Довер.

— Да ну? — изумился Лоу. — Бен Довер! Ха-ха-ха!

Тут я вежливо извинился, откланялся и оставил контору.

Шагая к жилищу Пратта, я обдумывал только что полученную информацию. В резиденции Уайэта, как, конечно, помнит читатель, Карсон обнаружил в пепле крохотный фрагмент рукописи. Мы смогли различить на этом обугленном клочке бумаги две буквы: Lo. Но ведь точно так же начинается и имя Пратта! Если это так, то напрашивается предположение, что уничтоженный документ носил опасный для молодого человека характер. Пратт стремился уничтожить документ, в чем и преуспел. Уайэт же, с этим документом знакомый и содержание его прочитавший, подлежал уничтожению по той же причине. Таким образом, темная тайна Пратта осталась нераскрытой.

Менее чем через пять минут я достиг дверей дома на Голд-стрит. Четырехэтажное строение, судя по фасаду, когда-то представляло собой особняк, частную резиденцию состоятельного владельца. Теперь же, как и многие другие, дом поделили на множество квартир и закутков, в которых проживала менее респектабельная публика.

Не зная, за какой дверью искать Пратта, я постучался в несколько первых попавшихся. Одна из откликнувшихся на стук, пожилая женщина, направила меня на третий этаж, в номер пятнадцатый, где и проживал «этот приятный молодой человек», как она его охарактеризовала. Взбегая по лестнице, я получил возможность ознакомиться с букетом кухонных ароматов, в котором преобладала капуста белокочанная вареная. Обнаружив дверь Пратта, я решительно в нее постучал.

Не получив ответа, я постучал снова. С тем же результатом. Очевидно, Пратта нет дома, подумал я и весьма сильно расстроился. Машинально я взялся за ручку и повернул ее. Дверь подалась.

Медленно открыв дверь, я всунул голову в комнату и громко произнес:

— Хелло, есть кто-нибудь?

Молчание.

Я шагнул внутрь, закрыл за собою дверь и огляделся. Номер пятнадцатый состоял из единственной скудно обставленной комнаты. Ни ковра на полу, ни картины на стене; ничего, смягчающего впечатление крайней — почти спартанской — строгости. Из мебели лишь узкая, аккуратно заправленная кровать, примитивная многоэтажная книжная полка, исполненная из дубовых досок и строительных кирпичей, на которой размещались несколько десятков томов в кожаных переплетах; древний стул красного дерева да шаткий письменный стол, поверхность которого оживляли чернильница, несколько перьев, перочинный нож и тонкий журнал в обложке из мраморной бумаги. Типичное обиталище молодого холостяка-аскета с литературными наклонностями и единственной слабостью в виде небольшой, но неуклонно растущей личной библиотеки.

Незапертая дверь допускала два объяснения. Пратт, не обладая имуществом сколько-нибудь значительной ценности, кроме книг (интересных лишь такому же, как он сам, библиофилу), не считал нужным запирать дверь. Второе — он вышел на минутку и сейчас вернется.

Используя представившуюся возможность, я подошел к столу, положил на него «Гудибраса», поднял журнал и открыл его. Журнал оказался дневником и раскрылся почти в середине. С изумлением смотрел я на красные пятна по краям страниц. Как будто кто-то листал дневник окровавленными пальцами. Взгляд мой упал на запись от 14-го марта:

Вчера вечером к мистеру Уайэту снова приходил таинственный гость, мужчина с роскошными волосами и шрамом на лице, придающим ему лихой вид. Как только он появился, мистер Уайэт, которому я читал «Мартина Чезлвита» мистера Диккенса, попросил меня выйти из библиотеки. Я, разумеется, так и сделал. Любопытство, однако, заставило меня прильнуть к замочной скважине и подслушать разговор. Стыдно доверить такое даже собственному дневнику, но честность требует этого.

Не все удалось услышать, но суть их беседы я все же понял. Незнакомец принес мистеру Уайэту письмо, очевидно написанное рукою автора драгоценного документа, на который мистер Уайэт ссылался в моем присутствии. Хотел бы я узнать, что это за документ! Судя по расслышанным мною фрагментам беседы, ценность его выражается не столько в деньгах, сколько в политическом весе, в значении для дела, которому мистер Уайэт страстно предан, для дела уничтожения рабства.

У меня создалось впечатление, что гость мистера Уайэта завладел принесенным письмом незаконными средствами. Независимо от этого, мистер Уайэт письму весьма обрадовался. Он сказал, что теперь ему нужно лишь найти того, кто сможет квалифицированно сопоставить тексты и подтвердить, что они написаны одной и той же рукой. Как только авторство документа будет доказано без всяких сомнений, сказал он, «у нас появится мощное оружие для борьбы с варварским обычаем наших врагов».

Закончил я чтение с трепещущим от возбуждения сердцем. Прочитанное разочаровало — в частности, оно не содержало никаких сведений о местонахождении таинственного документа — и пролило свет на многое другое.

Прежде всего я узнал о характере документа. Он имеет отношение к теме рабства. То, что Уайэт — противник рабовладения, меня не удивило. Даже во время нашей единственной встречи альбинос резко отзывался о лицемерии и нетерпимости общества. Далее вспомнился обнаруженный в доме Уайэта экземпляр «Либерейтора», издания Гаррисона. Из записи Пратта следовало, что Уайэт пламенный приверженец аболиционистов.

Прояснялась и роль Мазеппы в этой истории. Очевидно, укротитель нашел возможность получить образец почерка интересующего лица, — его частное письмо, для сравнения с документом и установления подлинности последнего.

Где же он мог найти такое письмо? Наиболее вероятное предположение — подтверждаемое и дневником Пратта — Мазеппа тайком посетил собрание редких исторических рукописей мистера Барнума. Читатель уже встречался в моем отчете с упоминанием об архиве короля зрелищ в подвале Американского музея.

Бесспорно, Гарри Пратт, вопреки его заверениям, знал о существовании интересующего меня документа. Тем не менее от моей уверенности, что он убил Уайэта, не осталось и следа. Столь чувствительный юноша, испытывающий угрызения совести из-за пустячной детской шалости, из-за подслушивания у двери, ни в коем случае не мог совершить столь жестокие преступления.

Но на главные мучившие меня вопросы дневник Пратта ответа не дал.

Что это за документ? Где он? Кто убил Уайэта и Картрайта?

Я чувствовал, что ответ на первый вопрос повлечет за собой и разрешение всей цепочки загадок. Само собой пришло решение немедленно направиться в заведение Барнума. Я рассуждал таким образом: письмо, похищенное Мазеппой, вышло из-под руки таинственного автора документа; определив, чье письмо отсутствует в коллекции мистера Барнума, я выйду на личность автора документа. Возможно, удастся прийти к каким-либо выводам и относительно его содержания.

Я положил дневник Пратта на стол, рядом с экземпляром «Гудибраса», и повернулся к двери. При этом взгляд мой скользнул по некоей странности, ранее мною не замеченной.

Прямо напротив письменного стола, перед узкой дверью стенного шкафа поблескивали доски пола, покрытые каким-то жидким красновато-коричневым веществом, сочившимся из-под двери. И вещество это видом своим напоминало кровь.

Похолодев, я приблизился к пятну, дрожащей рукой схватился за стеклянную шарообразную ручку и распахнул дверцу шкафа.

Под мой испуганный вопль обнаженное мужское тело рухнуло из шкафа и растянулось на полу.

Дрожа от ужаса и возбуждения, я уставился на лишенного одежды мертвого Гарри Пратта. Руки его были связаны за спиной, а надругательства, которым он подвергся, оказались совершенно иного рода, нежели те, с коими пришлось столкнуться в предыдущих случаях. Снова мозг мой противился ощущениям органов чувств, не желая воспринимать очевидное.

У Пратта отсутствовали гениталии. На их месте — гладкое, блестящее кровью пятно. А отрезанный половой орган несчастного был засунут в рот.

 

Глава двадцать седьмая

К горлу поднималась неприятная волна, конечности тряслись, я чувствовал, что силы покидают меня. Крепко сжав веки, чтобы отрешиться от ужасного зрелища, я боролся с организмом, удерживая ускользавшее сознание.

Медленно приоткрыв глаза, не глядя на тело Пратта, я выполз из комнаты и покинул дом. Выйдя на тротуар, я оперся спиною о кирпичную кладку стены здания и, тяжко дыша, через минуту несколько пришел в себя.

Конечно, следовало оповестить полицию. Но передо мной стоит более неотложная задача. Подтвердились мои наихудшие опасения: по городу разгуливает второй убийца, не менее опасный, нежели Джонсон-Печенка. Нельзя терять ни минуты.

Я заспешил в направлении музея Барнума.

Вот уже передо мной здание Американского музея, а из двери его выходит и сам владелец, разряженный, как на парад. Новая касторовая шляпа, тончайшего сукна сюртук, полосатые кашемировые панталоны. В руке блестящая полировкой трость с латунной ручкой в виде трубящего слона. Несмотря на явную спешку Барнум, завидев меня, задержал свое стремительное продвижение к ожидающей у края тротуара карете.

— По, малыш мой! Что с тобою, ради бога? Ты на привидение похож!

— Мне действительно довелось сейчас созерцать нечто более ужасающее, нежели призрак Гамлета-отца на парапете Эльсинорского замка.

— Что ты говоришь! Ужас какой! — воскликнул шоумен. — Да вот беда, я опаздываю на встречу. В городе барон Понятовский. У него ко мне небольшое дельце. Размещение капитала. Может, встретимся здесь через часок?

— Хорошо. Но прежде, нежели вы уйдете, позвольте получить ответ на один вопрос. Во время нашей последней беседы в Зале Американской Истории вы упомянули о расположенном в подвале хранилище редких документов. Не заметили ли вы пропажу какой-либо из единиц хранения?

Глаза Барнума расширились.

— Боже милостивый, По, да ты чародей! Чудеса, да и только! Как ты узнал? Какие-то оккультные таланты… Да ты затмишь мою мадам Созострис, всемирно знаменитую румынку-ясновидящую.

— Итак, некий документ удален из коллекции без вашего ведома неизвестным лицом?

— Вчера только обнаружил, — кивнул Барнум. — Сколько уж туда не заглядывал… А тут решил посмотреть, не найдется ли чего на замену пропавшей Декларации Независимости. Смотрю — нету! Глазам не поверил. Все перерыл. Так и не нашел. Пропало! Как голубь в шляпе у моего всемирно знаменитого фокусника Престо. Ужасающая потеря. Невосполнимая! Это тебе не какая-нибудь фальшивка… да у меня и нет фальшивок, в моем знаменитом музее… подлинное, bona fide собственноручное письмо президента Соединенных Штатов Томаса Джефферсона. Пару лет назад удалось откупить у одного коллекционера в Филадельфии. За бесценок отхватил. Бедняге очень деньги понадобились. Жена больная, бизнес лопнул, кредиторы со свету сживают… Отчаянная ситуация. А мне навар! Кошке смешки, мышке слезки, сам понимаешь. C’est la vie! И письмо-то какое! Louisiana Purchase!

Последняя фраза Барнума ударом колокола отозвалась в моем мозгу. Вспомнилась первая и единственная встреча с Уайэтом, в завершение которой он спросил меня, не видел ли я Джефферсона в бытность мою студентом, не знаком ли я с его «Виргинскими заметками». В свете интереса Уайэта к личности третьего президента похищение письма именно этого автора казалось вполне объяснимым.

Казалось ясным теперь и то, что пепел именно этого письма обнаружил Карсон в камине Уайэта. Мое предположение, что письмо имело отношение к Пратту, оказалось ошибочным. Lo на обугленном обрывке относилось не к имени Пратта (Лохинвар), а представляло собой две первых буквы в названии штата Луизиана.

Еще одна мысль вертелась в голове. Все имевшие отношение к похищенному письму погибли. Уайэт и Пратт пали от руки убийцы. Мазеппа погиб страшной смертью — однако в результате несчастного случая.

А так ли это?

— Не хочу вас долее задерживать, — обратился я к Барнуму, вытащившему часы и озабоченно уставившемуся на циферблат. — Задам еще один, последний вопрос. О гибели вашего знаменитого укротителя львов Мазеппы. Не заметили ли вы какой-либо странности, сопровождавшей его трагическую гибель?

— Странность в том, что это вообще случилось, — фыркнул Барнум, захлопывая крышку часов и пряча их в карман жилетки. — Я уже об этом говорил. Старик Аякс, который сжевал Мазеппу, — самое добродушное существо, которое я знал на этом свете. Да я домашних кошек видал более опасных! Он действительно вроде кашлянул, когда захлопнул пасть, был какой-то странный звук.

— Вот-вот, — нахмурился я. — Джордж Таунсенд, присутствовавший на том представлении, тоже припомнил какой-то звук.

— Да что ты говоришь! Слушай, это захватывающе интересно, но я должен бежать. Барон старый вояка. Дисциплина, то, се, сам понимаешь. Опоздание — потеря авторитета. Да и дельце того стоит… Океаны денег, бухты и заливы… Знаешь, давай устроим небольшой междусобойчик, когда я вернусь. Через час, не больше!

— Хорошо, — согласился я. — А мне позвольте пока провести время в музее.

— Конечно! — и он прыгнул в карету.

Войдя в музей, который еще не открылся для публики, я поднялся на пятый этаж. Шаги отдавались гулким эхом на пустой лестнице. Вело меня намерение осмотреть экспозицию, посвященную смерти Мазеппы.

Дойдя до таксидермического салона, я переступил порог просторного, мрачного помещения и проследовал прямиком к круглой платформе, перед которой неделю назад беседовал с Джорджем Таунсендом.

Подавив печаль, охватившую меня при мысли об этом достойном молодом человеке, я сосредоточил внимание на экспонатах. Как я уже упоминал, представленная на подиуме скульптурная группа весьма реалистично воспроизводила момент гибели дрессировщика. Мазеппа как раз засунул голову в пасть льва, а лев сжимает челюсти и убивает своего наставника. Восковая фигура, представленная в коленопреклоненной позе перед львом, обладала несомненным портретным сходством, усиленным подлинной одеждой Мазеппы и париком из его волос. Плечи, спину и грудь погибающего украшали настоящие пятна и пририсованные потоки крови.

Рядом в витрине находились вещи, принадлежавшие Мазеппе, включая и помаду для волос.

Ранее я знакомился с этой экспозицией с позиции обычного зрителя. Теперь же требовалось более близкое ознакомление, и я решительно шагнул через ограждение.

Несколько минут я стоял, погруженный в созерцание, задумчиво перекатывая нижнюю губу меж большим и указательным пальцами.

Художник, выполнивший манекен Мазеппы, весьма умело использовал парик и не пожалел помады для волос. Роскошные космы, покрывающие восковую голову, сверкали, чуть ли не светились бриллиантовым отливом.

Я обратил внимание на морду Аякса. При внимательном рассмотрении меня поразило выражение львиной физиономии. Таксидермист расширил ноздри хищника, сузил его глаза, вовсю разинул пасть — в общем, можно было подумать, что он стремится нагнать на зрителя побольше ужаса. Но странное впечатление возникало от этой застывшей маски. Она поразительно напоминала гримасу человека, который собирается чихнуть!

В этот момент меня пронзил некий импульс.

Я перешагнул через ноги картонно-воскового Мазеппы, вытянул руку, откинул крышку витрины и снял с полочки объемистую банку крема для волос. Открыв крышку, я понюхал содержимое…

Тут же тишину зала взорвал мой громовой чих.

Я повторил эксперимент — тот же результат!

Сердце заколотилось. Сунув палец в банку, я извлек оттуда небольшое количество смеси и растер ее между подушечками большого и указательного пальцев.

Странным образом крем этот отличался на ощупь от подобных помад. Задержав дыхание, я поднес банку ближе к глазам и прищурился, напрягая зрение. Легко представить, читатель, мою реакцию, когда в белой гомогенной массе я разглядел некие коричневатые точечки, которые я сразу опознал.

Нюхательный табак!

Я в изумлении ахнул. Итак, интуиция меня не обманула. Смерть Мазеппы вызвал не нелепый случай, а дьявольский капкан, устроенный из львиных челюстей неким изощренным преступным умом. Умышленно подмешанный в крем для волос нюхательный табак воздействовал на обонятельные нервные окончания льва и вызвал его непроизвольную реакцию, заставил хищника чихнуть, захлопнув привычно разинутую пасть. Не кашель услышал Джордж Таунсенд, а звук чихания.

Но кто же выдумал такую дьявольскую шутку? В мозгу зашевелились слабые воспоминания. Кто-то совсем недавно предлагал мне понюхать табак. Кто? Я отчаянно погонял этого ленивого мула, свой мозг, пытаясь выгнать на свет окутанную мраком неузнаваемую фигуру.

— Бог мой! — вырвалось у меня, когда я наконец узнал это лицо.

В этот момент меня заставил вздрогнуть неожиданно раздавшийся рядом высокий насмешливый голосок:

— Я ведь говорил тебе, что он вовсе не болван!

Я резко обернулся. У ограждения платформы стоял тот самый персонаж, чье лицо только что вспыхнуло перед моим внутренним взором.

Мсье Вокс!

На левой руке чревовещателя расположился его alter ego, Арчибальд. Правая спрятана за спиной куклы. Оба снова поразили меня сходством обликов и настроения, какой-то зловещей демонической веселостью.

— Браво, мистер По. Да, это так. Жизнь Великого Мазеппы оборвал простой чих. За понюшку табаку, так сказать, погиб знаменитый укротитель.

— У дедули Шекспира про это написано, «Много чиха из ничего», — загундосил Арчибальд, почему-то не раскрывая рта, несмотря на то что правая рука Бокса скрывалась в недрах куклы.

Игнорируя несколько натянутую шутку куклы, вентрилоквист обратился ко мне со следующими словами:

— Меня не удивляет, что вы раскрыли тайну гибели Мазеппы. Для блестящего ума создателя гениального «Ворона» эта загадка не представляет особой трудности. Вот почему я поставил себе задачей защитить вас.

— Защитить меня? Каким образом?

— Устранив Картрайта.

— Но он не собирался наносить мне физического вреда. Он собирался лишь обратиться в суд.

— Неужели? — скептически ухмыльнулся Вокс. — Откуда мне знать! — прикинулся он удивленным простачком. — Вы ведь совершенно уверенно заявляли, что он нанял пожарника, чтобы вас прикончить. Так вы и молодому репортеру сообщили.

Реконструируя мысленно события того дня, я вспомнил, что по прибытии Таунсенда на сцену чревовещатель удалился, дабы заняться другими делами. Очевидно, «другим делом» оказалось подслушивание нашего разговора из какого-нибудь укромного уголка, откуда он направился к Картрайту и совершил гнусное преступление.

— Э-э… И чем же вызвана такая трогательная озабоченность моей безопасностью?

— Надеждой, что ваш блестящий ум выведет меня на столь драгоценный документ мистера Уайэта. Как вы, без сомнения, смогли понять, попытки узнать его местонахождение от Уайэта и от его пособника, Пратта, оказались безуспешными.

— Несмотря на немыслимые пытки, которым вы их подвергли.

— Совершенно верно, — сокрушенно покачал головой Вокс. — Один ничего не сказал, другой ничего не знал. Впрочем, эти маленькие развлечения служили и еще одной цели.

— Отвести подозрения от себя и бросить их на Джонсона, направить полицию по ложному следу.

— Точно так, — с готовностью отозвался Вокс. — Когда нашли двух девочек без скальпов и печени, я понял, что вполне могу использовать этого психа как прикрытие. Разумеется, творческая личность не может обойтись без своеобразных отступлений от шаблона.

— Вы понимаете под этими отступлениями — в отличие от жестокостей Джонсона — лишение жертв органов речи? У Уайэта язык оказался отрезанным. У Картрайта он висел, как галстук, вытащенный через разрезанную глотку, а Пратту вы заткнули рот его же гениталиями.

— Да, мистер По, — самодовольно признал Вокс. — Да, небольшие артистические импровизации… Вариации Вокса, Великого Вокализатора.

Если в моем мозгу и брезжили какие-то сомнения в психической ненормальности Вокса, то теперь они совершенно исчезли. Хотя искреннее признание моего поэтического гения свидетельствовало о здравом эстетическом суждении, моральные основы в душе этого человека начисто отсутствовали. Вопреки видимости рационального поведения, мне стало ясно, что Вокс безнадежно болен.

— Свойство мимикрии — еще один из ваших талантов, — признал я. — Сосед Уайэта сообщил, что он в вечер убийства подходил к двери и общался с ним через закрытую дверь. Полагаю, что голос, который он слышал и который счел принадлежащим Уайэту, на самом деле — продукт вашего искусства?

— О да, — усмехнулся Вокс, очевидно восхищаясь собой. — Мало кто может потягаться со мною в имитации речи.

— Да брось ты! — вмешался Арчибальд. — Меня тебе слабо подделать.

И снова рот куклы не шевельнулся, хотя у меня создалось впечатление, что голос доносится оттуда.

— Помолчи, Арчи, — досадливо поморщился Вокс. — Подошла очередь мистера По во-ка-ли-зо-ваться. Я хочу услышать от него, где находится документ уважаемого Уайэта.

— Боюсь, вы переоценили мои способности следопыта. Я не только не имею представления, где находится этот документ, но даже о его характере не осведомлен. По сведениям, сообщенным мне мистером Барнумом, можно судить, что автор его — Томас Джефферсон. И это все, что я знаю.

Бокс прищурился и глянул на меня исподлобья.

— О Салли Хемингс слыхали когда-нибудь?

— Как же, слышал. Смазливая рабыня-негритянка, в которую, согласно слухам, распространяемым политическими противниками Джефферсона, он был влюблен и которая в течение сорока лет предполагаемых отношений родила от него нескольких незаконных детей.

Внезапно до меня дошел смысл бешеной — в прямом и переносном смыслах — активности вентрилоквиста.

— Вы хотите сказать, что документ, разыскиваемый вами со столь неординарным упорством и столь неординарными средствами, касается скандальных слухов об отношениях Джефферсона с этой особой?

— К сожалению, это не пустые слухи, мистер По. — Теперь в голосе Вокса звучали нескрываемые горечь и досада. — Документ, о котором идет речь, — страница из личного дневника Томаса Джефферсона. Эта запись без тени сомнения удостоверяет его преступную связь с чернокожей шлюхой.

Яростное ожесточение, с которым Вокс выплюнул последние слова, напомнили мне его высказывание об Отелло во время предыдущей беседы. Очевидно, Вокс не испытывал особенной приязни к черной расе.

Ясно мне теперь было и то, почему Уильям Уайэт, симпатии которого принадлежали угнетенным, рассматривал документ как мощное оружие аболиционистов. Доказательство того, что всеми почитаемый Джефферсон, автор главного политического документа нации, Декларации Независимости, не просто влюбился в рабыню-негритянку, но и зачал с нею нескольких отпрысков, придало бы огромный вес аргументам тех, кто считал негров полноценными членами рода человеческого.

— Могу предположить, что вы стремитесь овладеть данным документом, дабы утаить его содержание от общественности.

— Утаить! — хмыкнул Вокс. — Да я его уничтожу! И уничтожу каждого, кто знал о его существовании! Я в этом уже преуспел. Начал, кстати, с прежнего жильца вашей квартиры, мсье Деверо.

— Деверо? — удивился я и тут же вспомнил, что именно Деверо вывел Уайэта на этот документ. — Я считал, что он отбыл морем в Европу.

— Морем? В море он отбыл, в воду, мелкими кусочками. Рыб кормить.

Содрогнувшись от этого сообщения, я спросил:

— А как этот джентльмен вышел на интересующий вас документ?

— Понятия не имею, — пожал плечами Вокс. — Несколько лет назад он что-то делал на Юге. Гнусный тип, совершенно беспринципный. Его интересовали только деньги. Не знаю, сколько он содрал с альбиноса, но наверняка немало. Разумеется, Уайэт не мог использовать письмо, пока не убедился в его подлинности. Он воспользовался помощью приятеля-аболициониста Томаса Дадли, известного под псевдонимом Великий Мазеппа. Мазеппа «одолжил» у Барнума письмо Джефферсона, касающееся Луизианской сделки. Оставалось найти эксперта, который бы сравнил оба документа и установил истину. Вас, мой дорогой По. Мазеппа сам мне все рассказал. Он воображал, что я разделяю его политические убеждения. Я не стал его разочаровывать.

— А потом вы убили его, перед представлением подмешав в крем для волос табачную крошку.

— Да. Великолепное решение вопроса, правда? Изящный трюк. Могу гордиться своей находкой.

— Но зачем вы сожгли письмо о Луизианском договоре?

— Просто чтобы поиздеваться над Уайэтом. Я сделал это перед его носом. Медленно поднес к письму спичку, поджег его и бросил в камин. Чтобы он перед смертью увидел, что произойдет с его драгоценным письмом, когда оно попадет ко мне в руки.

Что ж, мистер По, — продолжил он, угрожающе сдвинув брови. — Я ответил на все ваши вопросы. Пришла пора вам ответить на мой. В последний раз спрашиваю, где документ?

— Но я не знаю!

— Очень жаль, — сказал Вокс, вынимая правую руку из корпуса куклы. Я понял, почему Арчи не раскрывал рта. Чревовещатель не мог приводить в действие механизм, управляющий челюстью. Рука его сжимала пистолет. И ствол пистолета уперся мне в грудь.

— Вы абсолютно уверены, что не знаете этого? — Вокс усадил куклу на помост, продолжая удерживать меня на мушке.

— Если бы я знал, то не стал бы скрывать, — заверил я его слегка дрожащим голосом.

— Тогда отправляйтесь догонять Деверо, Уайэта и Мазеппу! — вскричал сумасшедший чревовещатель. — Этих Бенедиктов Арнольдов, этих предателей своей расы!

Внезапно меня озарила вспышка прозрения, я как будто почувствовал физический удар.

— Подождите! — выкрикнул я. — Не стреляйте! Кажется, я понял, где находится страница, которую вы ищете.

— Где же? — спросил Вокс, не опуская оружия.

— Там же, где и Уайэт. На нем самом. На кладбище.

 

Глава двадцать восьмая

Вдобавок к свойственным лишь альбиносам особенностям, то есть снежно-белым коже, волосам и розовым глазам, Уайэт, как помнит читатель, привлек мое внимание своей обувью. Несмотря на весьма высокий рост, он щеголял в туфлях на излишне высоких каблуках.

На мысль о предназначении этой странной обуви натолкнуло меня замечание Вокса о Бенедикте Арнольде. Ранее, беседуя с Барнумом в музее, я заметил витрину с сапогами, якобы принадлежавшими генералу-предателю. Сапоги были снабжены высокими полыми каблуками, в которых Арнольд прятал донесения британцам, нашим тогдашним врагам. Каблуки арнольдовских сапог весьма напоминали каблуки туфель Уайэта.

По-прежнему целясь мне в сердце, Вокс повторил:

— На кладбище? Что вы, к дьяволу, несете?

Я быстро объяснил ему пришедшие мне в голову соображения по поводу сходства каблуков столь разной обуви — военных сапог Арнольда и городских башмаков Уайэта.

— Когда я добрался до Уайэта, — продолжил я свои объяснения, — бедный страдалец еще дышал. И даже издавал какие-то почти неразличимые звуки. Мне показалось, что он применил личное местоимение мужского рода третьего лица единственного числа для обозначения негодяя, напавшего на него. Тут же умирающий перевел глаза в направлении своей правой ноги, забившейся, как мне тогда показалось, в смертной судороге. На самом же деле, вероятнее всего, он глазами, движением ноги и речевым сигналом — пытаясь указать направление: «Вон! Вон там!» — старался привлечь мое внимание к каблуку правой туфли.

— Вот оно что! — Вокс, казалось, ужаснулся коварству своей жертвы и очень на нее обиделся. — Вон куда запрятал! Хитрая бестия! А с чего вы взяли, что он в гробу в тех же башмаках? — вдруг насторожился он.

— Из газетных отчетов о похоронах несчастного мистера Уайэта. В них указывалось, что покойный положен в гроб в той одежде, которая на нем была надета в момент убийства.

Вокс задумался над полученной от меня информацией.

— Вы спокойно можете убрать оружие, мистер Вокс, — несколько нервно обратился я к своему мучителю. — Нет более нужды беспокоиться о пропавшей странице. Она утрачена навечно, погребена и не сможет послужить делу, которому вы столь фанатично сопротивляетесь.

— Извините, мистер По, но я вынужден с вами не согласиться. Никто больше меня не ценит ваш блестящий ум. Но вдруг вы все же ошиблись? Вдруг эта бумажонка выплывет на свет? Я не могу рисковать.

— А что вы можете сделать? Ведь не существует способа проверить, там ли, под землей ли она находится!

— Почему же? — физиономия Вокса исказилась в такую зловещую гримасу, что я содрогнулся. — Не так уж это сложно.

Не прошло и часа, как нас приняли кованые ворота отдаленного загородного кладбища, расположенного к северу от 84-й улицы.

Большую часть пути к этой пустынной, заброшенной местности мы одолели в наемной карете. Вокс вывел меня из музея, подталкивая прижатым к спине дулом пистолета, остановил повозку и назвал кучеру место назначения: Блумингдейл-роуд. Во время поездки вентрилоквист, без всяких побуждений с моей стороны, пустился в рассуждения и сообщил мне кое-что о содержании этой столь весомой страницы дневника. Судя по его словам, Джефферсон признавал свои амурные отношения с негритянкой, начавшиеся в бытность его послом в Париже в 1789 году. Первым плодом этих отношений оказался ребенок мужского пола, названный Томом и скончавшийся вскоре после рождения. Впоследствии, уже в Америке, его негритянка родила еще пятерых младенцев — и всех их зачал хозяин Монтичелло. Четверо из этих пятерых благополучно выжили.

В голосе Вокса слышались все более явные нотки досады, возмущения. Очевидно, он считал это нарушение законов расовой сегрегации намного более тяжким преступлением, чем совершенные им зверства. Да он и не считал свои злодеяния преступлениями, так как служили они высокой, благородной, с его точки зрения, цели.

Все время, пока Вокс изливал свою желчь, я лихорадочно размышлял, что можно предпринять для своего освобождения. Непринужденность, с коей Вокс распространялся о содержании дневника, приводила меня в ужас. Ведь он уже поставил меня в известность о судьбе, которая постигла — либо ожидает — всех, кто знаком с нежелательной для него правдой. Не оставалось никаких сомнений, что и мне уготована та же участь, как только отпадет во мне нужда.

Но я так ничего и не придумал. Выпрыгнуть из несущегося по Бродвею на север экипажа не удастся. Даже если Вокс не пристрелит меня, вряд ли я переживу падение из кареты. Привлечь внимание кучера тоже не удастся. Он не услышит моих криков за стуком колес и цокотом копыт. Броситься на Бокса и попытаться овладеть его оружием? Но курок пистолета взведен, палец преступника, не знающего сомнений и угрызений совести, на спусковом крючке, ствол направлен мне в сердце. Легкое движение — и меня более не существует на этом свете.

И я решил выждать возможного изменения обстановки.

Заметая следы, Вокс велел вознице высадить нас возле 70-й улицы. Подождав, пока карета развернется и исчезнет за поворотом окаймленной разросшимися деревьями дороги, он погнал меня далее пешком.

Ночь выдалась мрачная, пасмурная; небо обложили тяжелые облака, луна исчезла. Сердце мое сдавливала неизбежность предстоящих испытаний: отвратительная и физически нелегкая работа могильщика и неизбежный последующий конец.

Маленькое кладбище, к которому мы наконец вышли, устроилось вдали от людских жилищ, в конце короткого прямого проезда, проложенного сквозь ильмовые заросли. Шорох ветра в кронах, далекий лай какой-то фермерской дворняги да печальное уханье совы — вот и все звуки в этот вампирский час в глухой местности.

Миновав ворота в металлической ограде, мы сразу же обнаружили небольшой деревянный сарай с инструментом. Вокс нашел фонарь, зажег его при помощи фосфорной спички. Передав горящий светильник мне, он выбрал лопату и, удерживая меня под прицелом, повел наружу, на поиски могилы Уайэта.

Нашли мы ее очень скоро. Могилу Уайэта уже обозначили надгробным камнем с его именем. Кроме того, она выделялась на фоне остальных, поросших травою, холмиком свеженасыпанной земли.

Воткнув лопату в надмогильную насыпь, Вокс взял у меня фонарь и повел пистолетом в сторону могилы.

— Пора за работу, мистер По. Скиньте сюртук, закатайте рукава, и — вперед!

— А если я откажусь? — смело спросил я.

— В этом случае, как мне ни жаль, придется разбрызгать ваш гениальный мозг по окружающим нас могилам, — спокойно объяснил Вокс, поднимая пистолет на уровень моей головы.

— Прошу вас! — пригласил я негодяя к дальнейшим действиям. — Вы мне доходчиво объяснили, что ожидает каждого, кто имеет доступ к тайне дневника Джефферсона. Так что я предпочту не подвергать себя излишним физическим усилиям и мучениям духовного характера, неизбежным при выполнении такой гнусной работы.

— Ну что вы, мистер По! — с упреком обратился ко мне обиженный чревовещатель, возводя руки к небесам и на мгновение отводя от меня ствол пистолета. — Как вы могли такое подумать! Неужели вы всерьез считаете, что я способен лишить планету величайшего из ныне живущих поэтов? Лишить грядущие поколения шедевров, которые еще дремлют в вашем мозгу и стекут с кончика пера на бумагу в ближайшие последующие годы… О небо, нет! Кроме того, вы ведь не принадлежите к этим презренным выродкам, не разделяете их убеждений. Вы ведь не просто южанин, но еще и виргинец! И вы сами заинтересованы, чтобы память великого Джефферсона осталась незапятнанной. И чтобы не преуспели в осуществлении своих зловредных начинаний сторонники эмансипации негров.

Мой мозг лихорадочно перерабатывал только что услышанное. И склонял меня принять все за чистую монету. Хотя все его преступные деяния указывали на умственную ненормальность, признание им моего гения явно звучало искренне, как сейчас, так и ранее. Соответствовало действительности и то, что я всегда сторонился какой-либо общественной и политической активности, не участвовал в злободневных кампаниях, игнорировал всю эту мелочную возню, преследуя лишь Идеал Божественной Красоты.

В конце концов я решил поддаться. В худшем случае кончина моя наступит на час-другой позже — период времени, необходимый для выполнения поставленной передо мною задачи. А за этот срок обстоятельства могут и измениться.

Я снял сюртук и вручил его Воксу, который аккуратно повесил сей предмет моего гардероба на надгробный камень Уайэта. Сжав лопату, я приступил к работе.

Задачу облегчала рыхлость неслежавшейся земли, однако из-за отсутствия привычки к физическому труду я вскоре устал, взмок и совершенно вымотался. Мышцы ныли и болели, каждое движение причиняло невыносимую боль.

Физическое страдание усугублялось муками эмоционального плана. Кисловатый запах переворачиваемой почвы, жирное поблескивание комьев — Червь-победитель молча вопил о своем торжестве. Мозг теснила мысль о том неприемлемом для живого существа состоянии, в котором пребывала вязкая масса внизу, под ногами, под крышкой гроба; к которой я приближался с каждым движением, каждым комом выброшенной наверх земли.

Постепенно, однако, мозг мой парализовало милосердное онемение. Я погрузился в какую-то эмоциональную летаргию. Притупилась даже физическая боль, ощущение напряжения мышц тела. Копание превратилось в чисто механический процесс, напоминающий движение барнумовских «автоматов» из Зала Инженерных Чудес.

Не могу сказать, сколько длилось это полузабытье. Вернул меня к действительности приглушенный удар острия лопаты о дерево и последовавший сразу за этим звуком возглас Бокса, маячившего наверху, на краю могилы.

— Вот он! Докопали!

И вот я уже стою на грязной крышке простого соснового гроба.

— Ломайте! Открывайте, живее! — нервно кричит Вокс.

Не желая вскрывать гроб более, нежели необходимо, я просунул штык лопаты в щель между досками крышки там, где должны были находиться ноги покойника, и нажал на рукоять.

Доска скрипнула, подалась, и меня окатила волна невыносимой вони, вырвавшейся из-под крышки. Голова закружилась, к горлу подступила тошнота, колени затряслись. Я отпрянул и вскинул голову, хватая разинутым ртом свежий ночной воздух. Задержав дыхание, я опустился на одно колено и просунул дрожащие руки под крышку, к правой ступне трупа. Переполненный отвращением, я копался под крышкой, пытаясь открутить каблук, но тщетно.

— Стащите башмак и киньте его сюда! — возбужденно кричал Вокс, опустившийся на колени и свесивший голову в могилу.

Я так и сделал. Выпустив лишенную башмака неподатливую и невыразимо вонючую конечность, я с трудом выпрямился и отодвинулся подальше. Выхватив из кармана платок, я прижал его к лицу, борясь с тошнотой, головокружением, отвращением и ужасом, переполнявшим мою душу.

— Здесь! — торжествующе воскликнул Вокс.

Я поднял голову и смутно осознал, что негодяй отложил пистолет и, открутив каким-то образом каблук от выброшенного мною из могилы башмака, вынул из тайника сложенный клочок бумаги. Вот пальцы его уже развернули документ. Постепенно прояснившимся зрением я различил, что Вокс жадно пробегает глазами содержимое документа в тусклом свете фонаря. Лицо его с блестящими глазами напоминало хэллоуиновскую маску-тыкву в канун дня Всех Святых.

Можно было бы предположить, что наступил благоприятный момент для того, чтобы переломить ход событий. В моих руках тяжелая лопата, мерзавец, пленивший меня, отложил оружие и увлекся добычей. К несчастью, однако, я оказался не в состоянии воспользоваться этой возможностью. Могила, в которой я стоял, оказалась ловушкой, даже макушка моя не доставала до ее края. Выбраться из нее незаметно для Бокса невозможно. Мелькнула было мысль использовать лопату как копье, запустить ее в голову врага, но руки не поднимались даже без всякого груза. Я и башмак-то выкинул из могилы со страшным напряжением.

Я застыл, привалившись к стенке вырытого колодца, задавленный собственным бессилием. Оставалось лишь надеяться, что вентрилоквист сдержит слово и дарует мне жизнь.

Ознакомившись с документом, Вокс подобрал пистолет и поднялся на ноги.

— Что ж, мистер По, — обратился он ко мне тоном сердечным и добродушным. — Примите мою искреннюю благодарность и поздравления. Я получил то, чего так долго и усиленно добивался, а вы в очередной раз продемонстрировали свои блестящие мыслительные качества. А также, совершенно для меня неожиданно, свои способности в рытье могил.

— Принимаю ваши комплименты, — сухо ответил я, — однако вторая часть их не вполне верно сформулирована. Могилу я не выкопал, а вскрыл.

— Нет-нет, мистер По. Моя формулировка совершенно точна. Вы выкопали могилу. И вы в ней останетесь.

Он медленно поднял пистолет.

Я замер.

— Но вы же сами сказали, что намерены освободить меня по выполнении этой ужасной работы!

— Я сказал? Неужели? Впрочем, возможно. Столь много слов покинуло мой рот, столь многими голосами они произнесены… Я и сам не всегда понимаю, что правда, что ложь, что фантазия… Извините, мистер По. Что жизнь? Ваш труп сгниет в земле, а поэзия будет вечно витать в высших сферах… А теперь, дорогой друг мой,

Сумасшедший чревовещатель декламировал строки из моей оригинальнейшей фантазии «Лигейя», а на меня накатило отчаяние. Я закрыл глаза в пассивном ожидании оглушительного грома, вспышки в мозгу и конца всего, всего…

Грома не последовало.

Вместо него я услышал нечто непонятное: «Вжик!»

За этим звуком раздался звук еще более непонятный — он исходил из привычного ко всяким звукам рта вентрилоквиста, послышался его же булькающий хрип. Открыв глаза, я не сразу оказался способен поверить увиденному.

Вокс еще стоял с широко раскрытыми глазами. Из горла его торчало что-то острое, покрытое кровью, капающей с кончика. Пистолет выпал из руки преступника, ноги подогнулись — и вот он уже лежит на земле.

Я почувствовал, что тоже падаю. Физические и моральные ресурсы организма исчерпались к этому моменту окончательно. В глазах потемнело. Я зашатался и качнулся вперед.

Тут же меня подхватили протянувшиеся сверху сильные руки. Кто-то извлек меня из могилы и уложил на влажную траву лицом вверх. Прояснившимся взором я воспринял две фигуры. Два озабоченных лица склонились надо мною: Кит Карсон и вождь Медвежий Волк!

Я попытался усесться, но Карсон придержал меня.

— Лучше чуток отдохнуть, Эдди.

— Как… — прохрипел я с трудом. — Как, во имя всего святого, вы меня умудрились найти?

— Вождь бдительный, — ткнул Карсон большим пальцем через плечо в сторону индейца, опирающегося на украшенный птичьими перьями лук. Из этого оружия он и выпустил стрелу, завершившую жизненный путь Вокса и сохранившую жизнь мне. — Он заметил, как этот парень, — тот же большой палец качнулся в сторону затихшего навсегда Вокса, — вывел вас из музея. Выглядела ваша парочка странно, да Вождь от него ничего хорошего никогда и не ждал. Уж очень он негров да индейцев не жаловал. Ну, Волк прихватил меня, и мы пустились за вами.

— Не поверил бы, если бы не был свидетелем ваших подвигов следопыта.

— Да так, средние у меня способности, — пожал плечами Карсон. — Куда мне до вождя. Он в аду призрак выследит. Впрочем, ваш случай труда не составил. Эта вонючая грязюка на лодыжках… покойника за милю оживит. — И Карсон потешно сморщил нос.

Я неуверенно поднялся, опираясь на Карсона, и протянул правую руку индейцу. Тот с интересом и некоторым недоумением осмотрел мою ладонь, потом, очевидно, вспомнил значение смешного жеста белых и принял руку.

— Примите мою глубочайшую благодарность, вождь Медвежий Волк, — прочувствованно пролепетал я. — Отныне я перед вами в неоплатном долгу.

Не слишком хорошо понимая «язык Шекспира и Библии» и еще менее — мое невнятное бормотание, вождь верно истолковал мои интонации и издал какие-то подбадривающие звуки.

— А за каким дьяволом он вас сюда заволок, Эдди? — спросил тут Карсон.

— Я все объясню, как только несколько опомнюсь, — ответил я. — Сейчас скажу только, что именно Вокс совершил убийства Уильяма Уайэта и, равным образом, К. А. Картрайта. Он повинен и еще в двух жестоких убийствах, в частности Гарри Пратта.

— Чтоб меня черти взяли, — пробормотал Карсон.

В этот момент я почувствовал слабый запах дыма. Очевидно, Карсон и вождь Медвежий Волк ощутили его в тот же момент, так как мы втроем повернули голову в направлении источника запаха.

Щекотавший наши ноздри дымок поднимался от фонаря. Вытянутая рука Вокса покоилась на крышке фонаря, как раз над его стеклянной вытяжной трубкой. Очевидно, он не умер сразу. Последним усилием он дотянулся до источника пламени и приблизил к нему листок.

Я быстро нагнулся: от страницы дневника ничего не осталось.

Я положил ладонь на грудь Вокса. Сердце не билось. Он лежал безжизненный, как его куклы, а рот искривился и застыл в адской улыбке — улыбке триумфатора.

 

Глава двадцать девятая

На следующий день я предлагал разные версии происшедших событий разным аудиториям. Сестричка и Путаница, а также, разумеется, Карсон узнали все подробности без малейшей утайки, включая всю информацию о мании Вокса и о характере вызвавшей столь тяжкие беды бумаги.

Барнум тоже получил от меня полный отчет. Безмерно сокрушался он по поводу уничтожения ценнейшего документа из его коллекции. Услышав же о гибели столь весомой страницы из дневника Джефферсона, он, казалось, лишился дара речи. И сразу же разразился многословными тирадами.

— Господи, благослови мою душу грешную! Ой, да такое лучше не слышать! Это же катастрофа! Да пожар библиотеки в Александрии — пустяк, елочный фейерверк в сравнении с этой потерей. Да знаешь ли ты… Да сможешь ли ты… Нет, ты-таки даже представить себе не в состоянии, какие бешеные деньги завертелись бы вокруг этого клочка бумаги! Да мне бы вторую кассу пришлось открыть! Траур, траур… Ты разбил мне сердце, мальчик мой!

В то время как близкие и друзья узнали все, что знал я сам, остальной мир получил от меня несколько усовершенствованный вариант происшедшего. Перед полицией и прессой я разыграл роль непосвященного, не ведающего о содержании документа, сообщив лишь, что наслышан о его высокой исторической ценности и денежной стоимости. Ни намеком не упомянул я, какого рода информацию о взаимоотношениях Джефферсона и Салли Хемингс содержала сгоревшая страница дневника. Без веских доказательств любое мое высказывание вовлекло бы меня в бурю страстей, вызвало бы восторг одних и бешеное неприятие других.

Не имея желания втягиваться в неразрешимый конфликт, я решил вообще воздержаться от высказываний на эту тему. Пусть потомки ломают голову над вопросом о характере связей Отца-Основателя и его чернокожей рабыни.

Переживания по поводу уничтожения бесценных джефферсоновских бумаг не помешали бурной деятельности Барнума по восстановлению музея. Об открытии его после ремонта уже трубили первые полосы газет, уже бойкие юнцы раздавали прохожим красочно оформленные листовки, плакаты на улицах возвещали о предстоящем празднике. Смерть мсье Бокса, приносившего тремя ежедневными представлениями немало барышей, тоже не убавила прыти Барнума.

Более того, благодаря типично американской особенности — бесстыдно искать источник наживы в чем угодно — Барнум добавил к другим новинкам экспозицию, посвященную «Маньяку-Монстру мсье Боксу». Почетное место на этой выставке занимала табакерка с нюхательным снадобьем, послужившим причиной смерти Мазеппы. Присутствовал там и Арчибальд, и галерея шекспировских злодеев, включая Ричарда Третьего, Макбета и Яго, кровавые злодеяния которых, по уверению Барнума, бледнели рядом с «достижениями» дьявольского чревовещателя.

За день до торжественного события мы получили от Барнума конверт, доставленный собственноручно его знаменитым «живым скелетом» Джимом Мак-Кормиком, весьма любезным джентльменом, при росте в пять футов и десять дюймов весившим в одежде всего шестьдесят три фунта. По его усталому виду и по многочисленности следовавшей за ним толпы, состоявшей отнюдь не только из детей, я понял, что он проделал путь от музея пешком. Барнум регулярно использовал корифеев своего музея для подогрева интереса публики.

Освежившись, по настоянию тетушки, стаканом лимонада, Джим отбыл, а я вскрыл конверт. Барнум адресовался ко всему моему семейству, а также к Киту и его сыну. Роскошно оформленная пригласительная открытка извещала нас, что мы будем почетными и желанными гостями на торжественном открытии Американского музея, «Величайшего увеселительного заведения на земном шаре». На обороте открытки я обнаружил строки, начертанные собственноручно «королем зрелищ».

— «Дорогие друзья, — прочитал я вслух. — С нетерпением жду встречи с вами. Карета прибудет к вашему дому в пять часов. Лучшая ложа в театре Американского музея выделена для вас. Предстоит великолепное представление, увлекательнейший спектакль. С наилучшими пожеланиями — ваш покорный слуга Ф. Т. Барнум».

Выслушав это послание, Сестричка захлопала в ладоши. Тетушка лучезарно улыбалась. Карсон реагировал гораздо сдержаннее. На следующее утро он назначил отъезд и не хотел менять планы.

Мольбы Сестрички, а также умоляющий взгляд Иеремии склонили его все же отсрочить отъезд еще на сутки.

— Что ж, останемся еще на день, — вздохнул он и порозовел, когда Сестричка в знак восторженной благодарности запечатлела на его щеке поцелуй.

Возможно, вследствие перевозбуждения супруга моя проснулась на следующее утро с ужасной головной болью, грозившей сорвать посещение барнумовского праздника. Тетушка провела возле ее постели все утро, меняла примочки на лбу и поила дочь с ложечки горячим зеленым чаем. Благодаря заботливому уходу моя дорогая жена к полудню совершенно оправилась и оставила постель, горя желанием осуществить вчерашние планы.

Мы все занялись приготовлениями к вечернему визиту в театр, Карсон же, расставшись с костюмом горожанина и вернув себе облик жителя Дальнего Запада, предпринял поход в полицейское управление. Перед отъездом следовало вернуть изъятый капитаном Даннеганом револьвер. Не уверенный, что успеет вернуться к прибытию за нами кареты, он решил, что отправится к Барнуму прямо из полиции.

В половине пятого мы уже уселись в гостиной в полной готовности, ожидая карету. Сестричка надела свое лучшее платье голубого набивного ситца, матушка ее выбрала обычные вдовьи цвета: черное платье и белый чепец. Тут Иеремия растрогал нас всех до глубины души. Он сидел на кушетке рядом с Сестричкой, рассказывавшей ему сказку Томаса Крофтона Тайлера «Украденное дитя», одну из своих любимых сказок. И вдруг мальчик развязал шнурок, удерживавший на его шее полированный диск из кости бизона — память покойной матери, — и протянул Сестричке ладонь с лежащим на ней амулетом.

Она сначала замерла, как бы не понимая смысла жеста.

— О, нет, Иеремия! — воскликнула она тут же. — Как можно!

Иеремия, не слушая возражений, втиснул амулет в ее руку, после чего сделал несколько быстрых жестов, вызвав на глазах внимательно следившей за ним Сестрички слезы.

— О чем это он? — поинтересовалась Путаница, следившая за сценой с не меньшим любопытством, чем я.

— Он хочет, чтобы эта вещь осталась у меня, — ответила моя милая супруга взволнованным голосом. — Он считает, что здесь заключен дух его матери, который охранит меня от всяческих опасностей.

При этих словах из глаз тетушки тоже выкатились слезинки.

Сестричка еще некоторое время сопротивлялась упорному натиску Иеремии, но все же он настоял на своем. Закрепив шнурок на своей стройной шее, жена моя в трогательных выражениях поблагодарила мальчика.

За несколько минут до назначенного времени мы спустились на улицу. Ровно в пять к нам подкатила карета. Как я и ожидал, на козлах вместо кучера восседал один из живых экспонатов барнумовского паноптикума, Гюнтер-Крокодил, необыкновенно милый и покладистый парень, аномалии кожного покрова которого делали его внешность схожей с поверхностью тела представителя отряда Crocodillia.

Гюнтер спустился с козел и, улыбаясь во весь рот, распахнул перед нами дверцу кареты. Мы расселись, дверца захлопнулась, и карета пришла в движение. Через двадцать минут лошади уже замерли на Бродвее, у входа в Американский музей.

Еще не выйдя из кареты, я заметил, что рекламная шумиха, устроенная Барнумом, принесла плоды. Толпа не умещалась на тротуаре и захватила изрядный кус проезжей части. Люди шумели, гудели, жужжали, суматошно роились — все пребывали в приподнятом, возбужденном состоянии. Такого скопления народу я не наблюдал здесь со злосчастного вечера штурма музея погромщиками.

В отличие от того мрачного, зловещего сборища, сегодняшняя толпа представляла собою веселое зрелище. Все, от малолетнего джентльмена, крепко схватившегося за руку родителя, до франта, сопровождающего даму своего сердца, до почтенной супружеской пары в парадном облачении, были переполнены ожиданием, предвкушением редкостного зрелища. Подогревали настрой толпы жонглер, клоун, шпагоглотатель, два акробата и карлик на ходулях, высланные Барнумом для развлечения собравшихся. Зрители сопровождали замысловатые проделки небольшой труппы смехом и аплодисментами. Выпадали из общей радостной картины лишь прискорбные упражнения барнумовского духового квартета, сотрясающего воздух над толпою нещадно перевранным переложением популярной среди невзыскательной публики песенки «Простушка Пегги с проулка Простаков».

Мы протолкались сквозь толпу и вошли в музей. В фойе Барнум собственной персоной принимал поздравления, приветствовал гостей, раскланивался и рассылал во все стороны улыбки. Завидев нас, он приветственно вскинул руки и возопил:

— О-о-о, По-о-о! И с вами две участницы моего представления! Ах, извините, миссис По, миссис Клемм, я принял вас за сестер Мелек, несравненных дев-красавиц с Черкесских гор. А этот могучий парень — Иеремия! Бог мой, Иеремия, друг, да ты на шесть дюймов вырос за время, что я тебя не видел! Отца твоего что-то не вижу…

Я вкратце обрисовал Барнуму характер занятия Карсона в данное время и пообещал, что знаменитый скаут появится к началу представления.

— Так приятно видеть ваш музей вновь открытым, — улыбнулась моя милая жена. — Все здесь так чудесно…

— Да, — согласно кивала миссис Клемм. — Я уж и забыла, какой у вас роскошный дворец.

— Спасибо, милые дамы, спасибо, очень тронут, — поклонился Барнум, сияя улыбкой. — Все обновил, сверху донизу, не поскупился. Привлек величайшего из живущих архитекторов. Сэр Руперт Смит-Джарвис! Слышали, конечно? Коронованные особы Европы всегда привлекают его для… того, сего… Замок, там, переделать, усадьбу обновить. Кучу денег на него извел! Бочками! Но — не жалею. Гений, затрат стоит. Если хочешь что-нибудь сделать, делай, как следует, вот мой девиз.

По правде, я не заметил в интерьерах заведения каких-либо существенных изменений. Барнум ограничился устранением следов погрома. Да и сэр Руперт Смит-Джарвис оказался мне совершенно незнакомым, хотя о мастерах архитектуры, как прошлого, так и наших дней, я располагаю сведениями достаточно обширными. Скорее всего, знаменитый архитектор оказался очередной остроумной выдумкой знаменитого Финеаса — Фабрикатора Фальсификаций, Маньяка-Мифотворца.

Тут Барнум выхватил из кармана часы, глянул на циферблат и возбужденно щелкнул крышкой.

— Боже всемогущий! Через десять минут поднимут занавес! Быстренько поднимайтесь в ложу! После спектакля увидимся.

Взойдя по лестнице, мы встретились с самим мистером Освальдом, которому Барнум, очевидно, поручил проводить нас к выделенной моему семейству ложе. На помощнике «короля зрелищ» сверкал золотом эполет сшитый по фигуре мундир «королевского синего» цвета, высокие сапоги блестели, ослепляя глаз. Чувствуя себя неуютно в этом роскошном — и довольно нелепом — одеянии, Освальд молча довел нас до дверей ложи и, отвесив томный поклон, удалился.

Огни газовых светильников уже гасли, когда в ложе появился Карсон. Он снял шляпу и опустился на стул рядом с Иеремией. Лицо скаута хранило обычное спокойное выражение, но на поясе висела кобура, из которой торчала рукоять его смертоносного кольта, свидетельствующая об успехе экспедиции в управление полиции.

Ранее мне не раз доводилось присутствовать на представлениях в этом зале, и я хорошо знал, что нас ожидает. Двухчасовое напыщенное зрелище, оглушающее органы чувств, но не дающее пищи для ума, для души. Возвышенные эффекты, глубинные реакции зрителя, которые способна исторгнуть драматургия, оставались вне спектра воздействия барнумовской театральной машины. Последовавшее на сцене действо полностью соответствовало моим ожиданиям. Вся первая половина представления оказалась посвященной всевозможным трюкам, курьезам, вульгарным фокусам, фривольным миниатюрам. Не обошлось без герра Якоба Дрисбаха с его «железными челюстями» — он поднимал зубами сорокагаллонную бочку, до краев наполненную водой. Выступила несколько вызывающе одетая — или, скорее, раздетая — воздушная акробатка мадмуазель Виктория, Королева Воздушной Паутины, появилась ученая пегашка по имени Ньютон, копытом отбивавшая результаты несложных математических вычислений. Барнум, как всегда, потакал вкусам публики, не заботясь о ее развитии и воспитании. Все эти забавы вызвали воодушевленную реакцию зала.

Главная часть вечера началась, однако, лишь после краткого перерыва. Когда поднялся занавес, публика замерла от удивления и восхищения. Эти чувства разделяли мои дорогие жена и теща. Даже я вынужден был признать, что Барнум пошел на определенные затраты финансов и времени.

Декорации и реквизит преобразили сцену, сделав ее весьма похожей на ночной Бродвей у пересечения с Энн-стрит. На перекрестке этом собралась толпа негодяев, готовых к штурму Американского музея. Негодяев из Бауэри изображали несколько дюжин барнумовских служащих, выряженных в живописные лохмотья. Лидера опасных оборванцев изображал «арабский гигант» полковник Раут Гошен. Он неожиданно выразительно, с уместной мимикой и жестикуляцией, произнес несколько длинноватый монолог, призывая свои орды варваров разнести в щепки барнумовское заведение, которое он обозначил как «величественный монумент наук, искусств, культуры и цивилизации», тем самым представляющий ненавистный, нетерпимый жупел для низших классов населения.

Затем сцена мгновенно преобразилась и представила уже фойе музея. Иллюзия «мгновенности» преобразования достигалась за счет поворота громадной платформы с закрепленными на ней декорациями. В пустынный поначалу вестибюль ввалилась толпа Гошена, горя желанием вздернуть вождя Медвежьего Волка. И противостоял этой толпе сам Барнум, Великий и Могучий! Картинно воздев длань, Барнум разразился длинной речью о великих принципах демократии, коими руководствуется наша великая американская нация.

Эта речь растрогала зрительный зал, неоднократно прерывавший оратора взрывами аплодисментов, но совершенно не затронула зачерствевшие души погрязших в пороке бунтовщиков. Более того, она заметно разъярила толпу негодяев. Непочтительно отпихнув Барнума в сторону, они рванулись к лестнице, макет нижней части которой присутствовал на сцене. Через мгновение Гошен и несколько его приспешников уже вели вниз индейского вождя. Медвежьего Волка Барнум каким-то образом уговорил — скорее, принудил — согласиться на участие в спектакле, где старый воин представлял самого себя. Вот уже готова петля — ситуация кажется безнадежной!

Но тут распахнулась входная дверь, и на сцене появилась крохотная фигурка, едва двух футов ростом. Карлик был обряжен в костюм и шляпу, полностью повторяющие наряд Карсона в тот памятный вечер, вплоть до бахромы на груди и рукавах. Роль Карсона в спектакле исполнил Генерал Том-с-Ноготок, талантливейший член труппы Барнума. Его комическая интерпретация различных исторических персонажей, включая Фридриха Великого и императора Наполеона, вызывала заслуженное восхищение публики, включая и британскую королеву Викторию, удостоившую Генерала Тома аудиенции во время европейских гастролей.

Появление карлика аудитория встретила овацией, вставанием с мест и приветственными криками. Том вразвалочку проследовал к краю сцены, небрежно смахнул с головы большую «западную» шляпу, отвесил публике глубокий поклон и кивнул дирижеру оркестра, тут же грянувшего лихой кавалерийский марш. Переждав вступление, крохотный герой вступил со своими куплетами. Голос у него был тонкий, пронзительный, но весьма приятный, и слухом Том отличался замечательным. Начало песенки некий неизвестный современникам (и, без сомнения, потомкам) поэтический гений скомпоновал следующим образом:

И далее в том же духе.

Это безудержное самовосхваление исторгло из аудитории новый взрыв аплодисментов. Даже Карсона, который мог бы и возразить против представления своей особы двадцатипятидюймовым карликом, песенка эта вовсе не покоробила.

Завершив соло, Том-с-Ноготок повернулся к негодяям и потребовал немедленно освободить Медвежьего Волка. Гошен это справедливое требование тут же отверг, сопроводив отказ презрительным смехом. Вынужденный прибегнуть к более устрашающим мерам, Том-с-Ноготок для начала исполнил воинственную пляску-флинг шотландских горцев. Затем для вящего воздействия крутанул пару сальто, попрыгал на руках и на ногах, заставив противника ошеломленно застыть в ужасе. После этого карлик извлек из-за пояса крохотный пистолет с неожиданно большим числом зарядов и трескучей серией выстрелов выбил из рук бандитов оружие, шумно попадавшее на сцену. Наконец вскочил на услужливо подставленную ладонь гиганта Гошена и нокаутировал последнего мощным ударом в воздух около носа.

Финал и апофеоз: все участники представления собираются на сцене и с воодушевлением исполняют «Колумбия, храни тебя Господь» — кроме Медвежьего Волка, застывшего в стороне с непроницаемым выражением лица и руками, скрещенными на груди.

Зрительный зал хлопал, топал, оглушительно орал «Ура!», «Браво!», свистел и гикал. Немного погодя Барнум, выйдя вперед из толпы актеров, постепенно добился внимания и представил почтеннейшей публике «Нестора прерий, Галахада Скалистых Гор, величайшего, храбрейшего героя, мужественнейшего представителя сильного пола нации — Кристофера! — Кита! — Карсона!!!» Шум возобновился с новой силой, объектом внимания на этот раз оказался, однако, скаут, смущенно поднявшийся с места и без всякого удовольствия принимавший поклонение уставившейся на нашу ложу толпы.

Когда наконец публика, все еще жужжа от возбуждения, начала покидать зрительный зал, мы направились на поиски Барнума, чтобы поздравить его с успехом.

— Да, триумф, иного слова не подберешь, — объявил Барнум. — Величайший вечер со времен Шахерезады. Каков генерал! Боги, боги, видели вы такого гениального исполнителя? Малыш — чистое чудо, девятнадцать фунтов таланта! Я думаю, Кит, вы тоже восхищены его сценическим мастерством.

— Да, интересное было представление, — ответил скаут. — Не припомню, правда, когда я там джигу отплясывал…

— Ну-ну, автор имеет право на художественный вымысел. Нельзя ожидать от пьесы стопроцентной исторической достоверности. Главное — суть схвачена и передана верно, — Барнум воздел указательный палец к потолку. — А тут Том-с-Ноготок неподражаем. Всегда схватывает на лету. Бог мой, видели бы вы его Вашингтона в Вэлли-Фордж, ведущего солдат под декламацию «Страна моя!». Прямо чувствуешь себя там, с Континентальной армией, слышишь голос старика Джорджа, чувствуешь, как бьется его пламенное сердце! Кит, уверен, что не хочешь остаться с нами еще на недельку-другую? — снова принялся Барнум за обработку скаута. — Мы бы такую операцию провернули! Пара представлений в день, порадовал бы публику цветастым анекдотцем с Запада, крутнул бы стволом… Можно было б вам с Медвежьим Волком показательное сражение учинить. Сбор бы был!

— Спасибо, но нам с парнем пора домой.

— Жаль, — вздохнул Барнум. — Но помни, коль надоест там с бизонами да бандитами воевать, тропы в Калифорнию нашаривать, то жду! Сразу ко мне! И мастер Иеремия тоже желанный гость, — Барнум наклонился к ребенку, протягивая ему извлеченный из внутреннего кармана бумажный прямоугольничек. — Вот тебе на память.

Я сразу узнал один из купонов, вручаемых потенциальным посетителям. Надпись на купоне обещала при покупке билета в музей бесплатный кулечек арахиса. Иеремия, чтению еще не обученный, надписи не понял, но силуэт музейного здания, венчавший бумажонку, ему пришелся по душе. Он бережно сложил купон и засунул в кожаную сумку, висевшую на его поясе и служившую чем-то вроде кошеля.

Вскоре мы попрощались с Барнумом и отправились домой в той же карете. Через двадцать минут мы распрощались с Понтером возле дома на Эмити-стрит.

Вечер выдался ясный, прозрачный. Залитый лунным светом тротуар отливал серебром. Сестричка, держа за руку Иеремию, возглавляла нашу маленькую процессию. За ними следовала тетушка; замыкали шествие мы с Карсоном.

В этот момент я предавался печальным размышлениям. Хотя познакомился я с Карсоном лишь совсем недавно, бурные события и совместные переживания связали нас прочными узами товарищеских отношений. На следующее утро мне предстояло распрощаться с одним из интереснейших индивидов, когда-либо встреченных мною. Сочувствовал я и дорогой своей супруге, которая успела привязаться к Иеремии.

Я перевел взгляд на Сестричку и увидел, что она выпустила руку мальчика и поднимается по ступенькам к двери дома.

Внезапно от кустов палисадника отделилась большая тень и метнулась к крыльцу.

Над Сестричкой взметнулась рука, в которой блеснул нож.

— Берегись! — крикнул чей-то незнакомый голос.

Поздно! Клинок опустился на грудь моей дорогой жены.

Она упала; воздух разорвал еще один крик — это завопила Путаница.

Я тоже попытался издать вопль, но шок сдавил горло и лишил меня способности издавать звуки. Парализованный ужасом, я застыл на месте.

Рядом со мной что-то шевельнулось, и раздались громкие хлопки, сопровождаемые яркими оранжевыми вспышками.

Бах! Бах! Бах! Бах! Бах! — они слились в один громкий взрыв.

От дома донесся дикий рев, и тень рухнула наземь возле крыльца.

Падение чудовища как будто освободило меня от зачарованного сна. С воплем я бросился к крыльцу и мгновенно оказался рядом с тетушкой, уже стоявшей рядом с дочерью на коленях.

— Сестричка! — горестно воскликнул я, нежно приподнимая ее голову.

К моей невыразимой радости, глаза ее тут же открылись.

— Ч-что случилось? — пробормотала она.

— Это Джонсон! — воскликнул я, теряясь в догадках, как это чудовище смогло сбежать из тюрьмы. В том, что нападавший — Джонсон, я не сомневался — я узнал мерзавца по гигантской фигуре и по чертам лица, освещенного луной.

— Он пытался тебя убить. Не могу понять, как ты осталась жива.

— Вот, — Сестричка потрогала что-то на груди.

Я перевел взгляд и увидел, что она ласкает пальцами амулет, подарок Иеремии. Нож Джонсона ударил в центр костяного диска, оставив в нем глубокую выщербину.

— Вот что меня защитило.

— Он спасает жизнь, — подтвердил Иеремия, заставив онеметь от удивления меня и Путаницу.

— Иеремия! — воскликнула Сестричка. — Ты разговариваешь!

— Да. Мой голос вернулся, чтобы я крикнул тебе об опасности.

Сестричка крепко обняла мальчика.

— Ты подняться сможешь, дорогая? — озабоченно спросила Путаница.

— Да, конечно, я совершенно невредима, — заверила моя дорогая жена.

Я поднялся на ноги и помог встать Сестричке. Она, конечно же, едва держалась на ногах после такого переживания. Сыграли роль также сильный удар в верхнюю часть грудной клетки и падение на крыльцо.

— Пожалуйста, отведите ее наверх, — попросил я Путаницу. — Я сию минуту вернусь.

Мои близкие направились в дом, а я бросился обратно, к Карсону. На улице между тем показались люди, привлеченные выстрелами, послышался стук подков: прискакал наряд конной полиции.

Скоро мы узнали, что Джонсон внезапно пожаловался на острую боль в желудке, и капитан Даннеган, неизвестно из каких побуждений, отправился показать его врачу, не взяв с собой никакого сопровождения. За свою бесшабашность высокопоставленный полицейский поплатился жизнью: Джонсон сломал ему позвоночник.

— Вождь-то оказался прав, — пробормотал нерадостно Карсон.

Я не сразу вспомнил многозначительный жест Медвежьего Волка в кабинете Барнума, после разгона погромщиков. Жест означал гибель Даннегана от рук «Красной Смерти» — так кроу называли Джонсона.

— Ладно, пошли, Эдди, — сказал Карсон. — Пора домой.

— Но он… он умер, наконец? — недоверчиво указал я на тушу, распростертую в траве.

— Умер, умер. Покойник. Мертвее не бывает, — заверил меня скаут.

Я бросил еще один взгляд на мертвое чудовище. Пули Карсона, однако, так изрешетили лицо убитого, что кровавая масса не позволяла различить его черт. Страшная маска чернела в лучах луны, подобно темной вуали.