— Каким чудом! Юзек! — закричал майор Мазуркевич и крепко обнял Юзефа. — Разрази меня гром, ведь это ты, старина!

Они встретились в ресторане, где Юзеф как раз собирался заказать вареное мясо, потому что время было обеденное.

В другое время Юзефа не на шутку испугала бы эта встреча. Он всегда боялся встречи с майором и избегал ее, как мог. Постоянно утешался мыслью, что, впрочем, даже если бы майор его увидел, то он, лысый, усатый, ничем не напоминал самого себя со двора. Но сейчас, когда рукопись уже побывала у майора, Юзефу, правда, стало только чуть-чуть не по себе, а потом сделалось даже приятно, что майора Мазуркевича, второе после товарища Секретаря лицо в государстве, так растрогала встреча со школьным товарищем.

Майор взял Юзефа под руку, сказал:

— Пошли отсюда, тут нам будет неудобно, — и привел его в маленький отдельный кабинет, предназначенный для особо важных посетителей. — Сколько лет, сколько зим! Где ты пропадал? Почему не давал знать о себе? — не умолкал майор.

А Юзеф несколько удивился, что майору ничего о нем не известно, и вопросы он задает такие, как будто действительно ничего не слышал о Юзефе с тех самых пор, когда они играли в одном дворе.

— Долго бы можно рассказывать, но вы… — он хотел было сказать «товарищ майор», а сказал: — ты, вероятно, кое-что обо мне все же слышал?

— Откуда! — ответил майор. — Я думал, тебя нет в живых или ты затерялся где-то на Западе. Я услышал об одном Гиршфельде, живущем в Париже, сразу написал ему, думал, это ты, а оказалось, что это вовсе не ты и, похоже, даже не твой родственник.

— Я изменил фамилию, — сказал Юзеф. — Сейчас моя фамилия Поточек.

— Поточек?! Поточек?! Так это твой литературный псевдоним? Ты и есть Юзеф Поточек, знаменитый писатель Юзеф Поточек?! Какой же я идиот! Не узнать Юзефа Поточека, которого каждый школьник знает?! Нет, такого я себе не прощу.

— Не преувеличивай, какая же я знаменитость, попросту обыкновенный писатель на службе партии, и ничего более, — говорил, скромно опустив глаза, Юзеф. — И не тебе, которому приходится держать в голове столько дел государственного значения, упрекать себя в том, что ты не узнал рядового нашей партии Поточека.

Майор сам, видимо, спохватился, что не пристало ему, столь важной персоне, подчеркивать величие писателя Поточека, потому что сказал:

— На меня взвалили столько ответственных дел, у меня столько работы, что я отстал от литературы. — И, шутливо погрозив Юзефу пальцем, добавил: — Нехорошо, нехорошо с твоей стороны, что ты до сих пор не заглянул ко мне, что забыл…

…у меня столько работы, что я отстал от литературы.

— Как бы я посмел, — перебил его Юзеф, — морочить тебе голову своей скромной особой. Ведь я знаю, какая ответственность лежит на твоих плечах.

— Все равно, — ответил майор, — старых друзей не забывают. Что же касается моей работы, то ты не хуже меня знаешь, что сегодня на боевом посту стою я, а завтра — встанет кто-нибудь другой. Командный пункт останется, но командующий может смениться. Сейчас я командую, а потом — всякое может случиться… Другое дело ты. Ты командуешь в литературе, и даже тогда, когда больше не захочешь или не сможешь, ты навсегда уже в ней останешься.

— А ты — в истории, — отплатил ему той же монетой Юзеф.

Он очень удивлялся, что майор напрямик называет себя командующим, хотя всем, а уж тем более самому майору, известно, кто командует партией и страной. Кто же, если не Первый Секретарь, тогда как майор только его правая рука? Юзеф уже не раз слышал, что майор Мазуркевич хотел бы вознестись выше Секретаря, но чтобы говорить об этом так открыто?

Официант подал им водку, семгу, икру и бифштекс по-татарски, спросив, не угодно ли глубокоуважаемому пану майору чего-нибудь еще. Майор махнул рукой, словно отмахивался от мухи, и официант, низко кланяясь, исчез за дверью.

— Не теряйте времени, коллега, — сказал Критик, — такой случай может не повториться. Берите быка за рога и выясните вопрос о рукописи.

Юзеф послушался, опрокинул рюмку за встречу и начал:

— Слушай, Хенрик, я пишу повесть о нашем дворе и о нас самих. Тебе это известно, потому что рукопись побывала у тебя. Так вот, очень прошу тебя сказать мне откровенно, что ты о ней думаешь. Ты знаешь, как оно бывает. Писатель нередко дает волю фантазии и позволяет себе увлечься, так что может даже упустить из виду интересы партии. Поэтому твое мнение для меня чрезвычайно ценно и будет не только полезным, но и решающим.

Майор призадумался, выпил вторую рюмку и закусил бутербродом с икрой.

— Погоди, погоди, дай вспомнить. Ага, припоминаю, — и он сконфуженно рассмеялся. — Прости, — сказал он, — я понятия не имел, чья это рукопись. Какой же я идиот! Да знай я, что она твоя, все бы бросил и прочитал, а я только разозлился, что посмели нарушить тайну писательского стола, и приказал немедленно вернуть рукопись. Надеюсь, тебе ее вернули?

— Разумеется, — подтвердил Юзеф. — А жаль, мне бы очень хотелось, чтобы ты ее прочел, — добавил он лживо.

— Превосходно, — прошептал Критик.

— Это большая честь для меня, Юзек. Располагай моим временем по своему усмотрению. Я к твоим услугам. Загляни как-нибудь ко мне домой.

Они еще поговорили о том — о сем, о прежних и нынешних временах, допили первую бутылку, начали вторую, ели жареную утку с яблоками, потом пили кофе и коньяк, наконец, майор вызвал машину и отвез Юзефа домой, а сам поехал на совещание.

Юзеф лег, потому что голова у него побаливала, и уснул.

Майор сидел рядом с ним в машине. «Остановись на минутку у моего дома, я только отдам распоряжение», — сказал он водителю. Они подъехали к особняку, в котором когда-то жил очень реакционный министр. Водитель просигналил, майор открыл дверцу, но из машины не вышел. К нему подбежал дежурный офицер и доложил, как требовалось по уставу внутренней службы, что заступил на дежурство. Майор приказал вызвать к нему начальника птичника. Офицер козырнул — и через минуту начальник стоял перед майором.

— Сколько сорок у тебя под рукой?

— В полной боевой готовности — сто пятьдесят четыре, товарищ майор!

— Отлично. Сорок три немедленно выпусти из клеток. Они понесут на хвостах следующее сообщение…

— Есть, — сказал начальник и шепотом стал повторять за майором текст сообщения, чтобы ничего не забыть: записывать такие вещи ему строго воспрещалось.

— Товарищ Секретарь Дома Партии, — диктовал майор, а начальник повторял за ним шепотом, — пришел к заключению, что рукопись повести писателя Юзефа Поточека содержит ложные сведения, представляющие опасность для нашей партии, распорядился рукопись изъять, а автора взять под арест. Однако майор Мазуркевич этого распоряжения не выполнил. Он решил, что это распоряжение противоречит Конституции, поскольку нарушает права писателей на свободу творчества. Майору удалось переубедить товарища Секретаря, и писатель Поточек остался на свободе. Выполняйте! — сказал майор.

Он захлопнул дверцу машины, и не успела она тронуться с места, как стая сорок с сообщением на хвостах взвилась над городом, рассыпавшись во всевозможных направлениях, и прежде чем майор Мазуркевич доехал на машине до большого здания, где он исполнял свои служебные обязанности и где ему предстояло провести совещание, в квартире Юзефа зазвонил телефон.

— Привет, старик, — звонил председатель Бородач. — Что у тебя новенького?

— Все по-старому, — ответил Юзеф.

— Я слыхал, у тебя были неприятности?

— Ну, неприятностей у меня всегда хватает.

— Я не о том. Ходят слухи, что тебе могло здорово влететь, но обошлось легким испугом.

— Что-то в этом роде. Не стоит разговора.

Юзефу, которого внезапно разбудил звонок, не хотелось откровенничать с Бородачом, да он и вообще не любил говорить по телефону.

— Ты отчего такой кислый? Ведь все кончилось благополучно. Снова наша братия, ветераны, верх взяла. Представляешь, как я обрадовался, когда узнал — а источник надежный, не раз уже проверенный — об этой драке за тебя!

— О какой драке! — удивился Юзеф.

— Ты что, ничего не знаешь?

И Бородач, подбирая, конечно, выражения, чтобы только сами собеседники догадывались, о чем идет речь (по крайней мере, так казалось Бородачу), рассказал последнюю новость, которая только что до него дошла:

— Он мужик что надо, я всегда говорил. В обиду нас не даст.

Юзеф бесцеремонно отпихнул Критика, который лип к телефонной трубке, чтобы услышать, что говорит Бородач, а с другой стороны шептал Юзефу на ухо что-то, чего Юзеф не мог разобрать.

— Ага, — продолжал голос в трубке, — завтра к тебе пожалует Мончка. Вы уж там с ним потолкуйте. Он добивается, чтобы мы выступили с протестом против цензуры и против приговора, который ему влепили.

— Спятил он, что ли?! — воскликнул Юзеф. — Продержали его меньше недели. Он на свободе, даже из Союза его не выгнали, а что влепили ему три года, так какое это имеет значение? Сидеть же ему не велят. И при чем тут цензура?

— Он утверждает, что очень даже при чем. Что если бы его печатали у нас, он бы не переправлял рукописи за границу, и не было бы всей этой истории.

— Не стану я с ним толковать, — пытался прекратить разговор Юзеф.

— Как хочешь. Тебе лучше знать, но у меня есть основания предполагать, что эта идея насчет цензуры исходит… догадываешься от кого?

— Не догадываюсь.

— Дубина ты. Стоеросовая. Ну, от него, знаешь, от кого. Твоего спасителя. Тебе ведь известно, что он отнюдь не горел желанием расправиться с Мончкой. Понял теперь? Вы оба ему всем обязаны, и ты, и Мончка. Поэтому тебе есть смысл потолковать с Мончкой и все хорошенько обдумать. Ну, пора кончать, а то опоздаю на совещание у майора. Пока, старик, будь здоров!

— Мончка — мировой мужик, — сказала Марыля, размышлявшая в это время, надеть ли ей в кафе юбку в обтяжку или джинсы — совсем уж в обтяжку — потому что больше выбирать было не из чего.

— Ты с ним разговаривала? — спросил Юзеф.

— Он вчера угощал меня кофе и рассказывал, как Секретарю Дома Партии, который его обрабатывал, чтоб написал просьбу о помиловании, он сказал: «Я никогда не допущу, чтобы меня помиловали».

— Идиотское бахвальство. Строит из себя героя, — сказал Юзеф.

— Не думаю, — Марыля остановила выбор на джинсах. — Этим арестом, а затем приговором, который не будет приведен в исполнение, они только выставили себя на посмешище. Ты слышал, наверное, что произошло в камере.

— Слышал, но это очередная выдумка Мончки.

— Вовсе не выдумка. Я наверняка знаю, что Мончка отказался выйти из камеры, разорвал ходатайство о помиловании, которое ему подсунули на подпись, и устроил такой скандал, что неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не майор. Он проговорил с Мончкой несколько часов, разъяснил ему, как обстоят дела, и на своей машине с помпой отвез его домой. Я готова. Пошли.

— Мне не хочется, Марыля, я останусь дома. Голова болит, — сказал Юзеф и вытянулся на кровати.

— Как хочешь. В таком случае я беру ключи, — и Мары ля ушла.

А Юзеф то размышлял, то подремывал, наконец уснул, но ему ничего не успело присниться, потому что вернулась Марыля.