«Ох и вляпалась же я»

Мысль была случайная и дурацкая, и Танька аж встряхнула головой, чтобы эту мысль из нее вытрясти. Плевать. Если… Если все будет ужасно… То это должно раздавить ее безумие. Во многом она согласилась на это ради того, чтобы понять, каким может быть Егор с иной стороны. Настоящим. Чего стоило вся эта ее теоретическая влюбленность? Что у нее было, кроме общего представления о его характере и трех перепихов? Она его не знала. Она была уверена, что дальше первого-то секса дело не зайдет, но зашло же. По инициативе Егора зашло. И он не устроил драки с Лазаревым, не вынес мозг из-за стычки с Танькиным бывшим. Он делал ровно то, чего Танька от него не ожидала, и это было странно, и вот такой практический Егор ей голову кружил даже сильнее, чем теоретический, тот, что все это время был на дистанции.

Но это был не весь Егор. Даже приблизительно понять, с кем она имеет дело, и что ей от него ждать, было сложно. Ведь накосячила же, пошутила не тем образом, как могла бы. И, кажется, сегодня ей и предстояло наконец дочертить линию с пониманием того, с кем она имеет дело. Да — никакой точности. Но хотя бы примерно.

«Сделай мне прививку от самого себя, Васнецов».

Может… Может, уже завтра она будет с неприязнью вздрагивать от мыслей о нем, может, уже завтра будет, чем купировать приступы головокружения, вот как нынешний, когда Егор стоял в лифте, опустив свои руки на стенку по обе стороны от Танькиной головы, и глядя ей в глаза. Он будто издевался. Потому что вот от такого взгляда ноги так и подкашивались. Да уж, кажется, что действительно ее место — перед ним на коленях. Он будто чувствовал в ней эти мысли — слегка посмеивался уголком рта. Нет, не требовал. Отнюдь. Будто подчеркивал, что все, что она делает — зависит только от нее. Пока сама не захочет — не встанет. Впрочем, Танька хотела. Просто пол в лифте был грязный.

— Проходи и можешь даже чуть-чуть постесняться, — насмешливо улыбнулся Егор, открывая перед ней дверь. Таньке хотелось орать от нереалистичности происходящего. Она была дома. Дома у Васнецова. У своего личного сумасшествия. И не просто так зашла…

«Ты зашла, чтоб он тебя выдрал как козу».

— Что мне делать? — нерешительно спросила Танька, торопливо разувшись и сняв куртку. Взгляд Егора прошелся прям от Танькиной макушки и до кончиков пальцев ног. Будто жаром обдало.

— Ну вот надо же тебе было накосячить, солнышко, — мягко вздохнул он, — я б тебя сейчас просто так… расчехлил.

Танька не нашлась, что ответить, но на такие слова от него как всегда смущенно покраснела. Может, он передумает? Простит?

— Проходи в комнату. Переоденься. Жди на коленях у кровати. У тебя на это десять минут, — это был совсем иной тон Васнецова, такой стальной, от него вся Танькина сущность вытянулась в струнку. Он и вправду мог заставить ее встать на колени одной только парой слов. Как?!

Переодеться? Во что? Очевидно, ответ заключался в «подарочке», который Таньке пришлось торопливо распаковывать. Корсет. Вкус у Егора был отличный — впрочем, это было видно и по интерьеру его квартиры, но Танькино внимание сейчас занимал «подарочек». Черный, атласный, с бархатной оторочкой. Безумно красивый. Черные атласные стринги в комплекте прилагались. Бархатные перчатки, аж выше локтя — в качестве бонуса. Отдельно — чулки. Не с кружевными резинками, как носила сама Танька, с более простыми, более элегантными. Переоделась, обрадовавшись, что застежки у корсета оказались спереди. Пристегнула пажи к резинкам чулок. Обула туфли — любимые, черные, бархатные с серебристой окантовкой. Поискала взглядом по комнате часы, нашла и чуть не споткнулась на ровном месте. Вот было бы позорище, растянись она на этом темном паркете.

Ремень лежал рядом с настольными часами. Простой ремень. Но не свернутый, нет, сложенный, будто подготовленный для того, чтобы кого-то им отходить.

Стало страшновато, в ушах даже слегка зазвенело. Танька заставила себя отвернуться. Она была к этому готова. И сейчас — готова по-прежнему. Либо вытерпит и примет, либо вытерпит и не примет. Все. Без вариантов.

Так. Встать на колени у кровати. Куда лицом? Одни вопросы от этих нечетких алгоритмов. Встала лицом к кровати — охренительно огромной двуспальной кровати, кстати, — чтобы видеть входную дверь боковым зрением.

Кажется, Егор снова отмерял выданное им время по часам, потому что внутренний отсчет не подвел ни на секунду. Егор вошел уже без пиджака и галстука, расстегивая на запястье часы. Танька чудом не дрожала, пока он стоял за ее спиной, молча закатывая рукава рубашки. Слух был напряжен настолько, что Танька слышала все, каждый мерный вдох Егора, даже звякнувшие, опущенные где-то рядом с ремнем часы. Сейчас он возьмет ремень…

Пальцы Егора скользнули по Танькиным волосам, прошлись по ее шее. Таньку, напряженную и паникующую, это его практически нежное прикосновение заставило вздрогнуть. К голой коже шеи прикоснулось что-то. Ошейник. Он застегнул на ней ошейник.

— Ни единого слова, кроме «хватит», сегодня тебе не позволено, пока я не разрешу, — он говорил это негромко, но в этом его приглушенном тоне и мерещилась самая главная опасность, заставляющая душу замирать, — запрет касается только слов. Звучать — ты можешь.

Звучать. Иными словами — стонать, кричать, орать ей сегодня можно. Ну… Хоть на этом спасибо.

А пальцы Васнецова тем временем скользили по ее лицу, по губам, нежно, ласково. До того чувственно, что внутри все замирало, раскалялось. Он будто заставлял ее раскрыться, выставить все самые чувствительные места. И ведь… выставлялись же…

— На кровать. В коленно-локтевую, — никаких лишних слов он сейчас не говорил, и это пробирало даже глубже, чем все остальное. Ощущение было именно такое, что у Егора нет на уме ничего, кроме этой расправы. Впрочем, видимо, так оно и было. И это было правильно. Почему он должен ей забыть ее косяк?

Танька выполнила приказ. Замерла — и телом, и чувствами. Он слегка потянул на себя ее бедра, заставляя отвести их назад. Со стороны, наверное, выглядело, что Танька будто была готова к его расправе… Это было не так. Танька все пыталась себя успокоить, но она по-прежнему была не готова. Ни к порке… Ни к ремню…

Хлесткий удар по ягодице вышибает из головы весь посторонний шум. Боль — резкая, да. Но не настолько, как Танька ожидала. Не похоже на ремень. Ладонь… Он бьет ее ладонью.

Еще один удар. Танька даже не выдерживает и вскрикивает — потому что, да, не ремень, но рука у него все-таки очень тяжелая, и боль от его ударов, хлесткая, обжигающая. И снова теплые ладони оглаживают ее выставленную задницу. Ласково, будто успокаивающе.

— Какая же ты красивая, детка, — шепчет он. И снова вспышка боли от твердой, безжалостной ладони. Танька давит в себе стон. Рано. Мало. Вряд ли это все.

Он играет на контрасте боли и нежности, чередует удары с нежными ласковыми поглаживаниями. Успокаивает Таньку в те минуты, когда бедра горят от боли особенно нестерпимо.

Когда его пальцы касаются половых губ, кажется, что они колются маленькими иголочками тока, до того сильная разница между чувствами мгновением раньше — когда на пылающую ягодицу вновь опустилась тяжелая рука.

Танька не выдерживает, скулит, тихонько подаваясь его пальцам навстречу. Ей хочется чуть больше этой ласки, сейчас, когда, кажется, что его удары сбили с души какой-то панцирь, любое ощущение чувствуется особенно острым, пронзительным. Таньку сейчас возбудить может столь не многое, что это попросту стыдно. Кажется, телу без разницы, от чего раскаляться — от ударов ли Егора, или от его прелюдий же. Соски уже настолько чувствительны от возбуждения, что им кажется грубоватой даже атласная ткань корсета, трущаяся об них.

— Руку. Правую, — кажется, голос Егора может заставить вытянуться в струнку даже слона, не то что жалкие волоски на Танькином теле. Вокруг запястий смыкается плотная кожаная петля.

— Вторую.

Хорошо, что нет проблем с растяжкой, потому что, пожалуй, заломи он ей стянутые наручниками руки еще чуть-чуть, и она бы заорала пресловутое «хватит». Нет. Больно — но на пределе, а не сверх него. Хочется скулить, орать и сдаться, но продержаться — хочется больше. Пусть уткнувшись лицом в простыню, впиваясь в гладкую, прохладную ткань зубами, но выдержать до конца.

По отбитой коже щелкает натянутая его пальцами резинка пажа. Хлестко, остро, неожиданно. Танька ахает не от боли, а именно от неожиданности.

Господи, эти руки. Как он так может — сначала левой рукой отвешивать очередной звонкий, болезненный шлепок, а затем двумя пальцами толкаться внутрь Таньки, вглубь раскаленного лона? От этого невозможно не вскрикивать — потому что удовольствие невыносимо острое, практически слепящее.

— Громче, — еще один удар обжигает болью ягодицу. Он знает, видит, что она пытается сдержаться, закусывает губы… Черт возьми, откуда у него такое понимание Танькиного тела и ее же реакций?

На минуту пальцы Егора вновь касаются Танькиной шеи, а затем голой кожи плеча — горячей, раскаленной адреналином и возбуждением. А потом пылающего входа касается головка члена…

Толкаясь внутрь нее, Егор швыряет Таньку на колени — снова, пусть сейчас — исключительно эмоциональную, чувственную ее часть. Кроме его члена в себе для Таньки ничего не остается. Все остальное заполняет звенящее, пронзительное, небывалое удовольствие. Будто бы всякий раз до этого Танька занималась сексом исключительно в водолазном скафандре и теряла огромное количество ощущений. А сейчас — сейчас она вдруг чувствует сразу все, в новых красках, с новой силой.

Он подцепляет кольцо на ошейнике, оттягивает его на себя — становится тяжелей дышать и приходится подчиниться его требованию — напрячься еще сильнее, чем до этого. То, что нужно, даже Егор начинает глухо рычать, вбиваясь в ее тело.

Егор. Егор. Егор.

Ничего вслух — все про себя. Весь этот восторженный ор, всякий раз, когда ты толкаешься внутрь своим потрясающим членом. Почему, почему твое наказание такое охренительное? Почему то, что должно было стать чем-то отвращающим, стало тем, от чего вся душа хором с самой Танькой вопит — да, от боли, но и от восторга тоже? Да, давай еще раз — опали кожу хлесткой болью, заставь ощутить сполна истинную цену того удовольствия, что ты даришь. Да, напомни, что есть другая сторона тебя. Безжалостная. Нетерпимая. Яростная. Да, милый, заставь ценить тебя и твою ласку еще сильнее.

Еще!

Еще!!

Еще!!!