— Солнышко, живая?

Вот в этом Танька сейчас очень сильно сомневалась.

Она лежала на смятом одеяле, съежившись, чуть слышно всхлипывая, едва помня, кто она и где находится. Егор уже освободил ее руки, поэтому просто лег рядом, осторожно опустил ладонь на голое плечо. Кажется, на ее щеках были слезы, потому что он провел по Танькиной скуле теплыми пальцами, стирая с кожи влагу. Вот ведь… Даже не заметила, как они текли, до того отключили ее от происходящего его безжалостные ладони. Заметила — наверное бы, стало стыдно, но сейчас, постфактум, уже, кажется, пофиг. Хорошо, что не стала краситься сегодня. Разводы туши вряд ли бы ее украсили.

Шевелиться не хотелось. И не столько потому, что было больно, а просто потому что не было сил. Ни капли. Это был самый сильный шквал эмоций, который Танька в принципе в своей жизни переживала. И он растер ее в порошок, в мельчайшую молекулярную пыль. Кажется, в любом трупе сейчас жизненных сил было больше, чем в Таньке.

— Говорить уже можно, — заметил Егор, но Таньке было, честно, не до того, чтобы пользоваться этим разрешением. Казалось, он просто содрал с нее кожу, и внезапно так было легче дышать. Болезненней, но легче. Будто весь воздух, который Танька вдыхала, стал как-то… вкуснее, слаще.

Егор потянул Таньку к себе, и она смогла уткнуться в кожу его обнаженной груди. Наконец-то. Вплотную, кстати, удалось учуять легкий запах табака, которого она не чуяла еще в машине и в лифте, хотя стоял он очень близко к ней. Он курил, пока она переодевалась? Он курил?

Пальцы Таньки нерешительно касались груди Егора, выводили на ней несмелые узоры, и Егор не возражал. Сейчас — не возражал. Танька прямо интуитивно ощущала, что дело исключительно в этой лайт-версии сессии, которую он ей устроил. Егор ее жалел. Позже он наверняка снова вернется к дистанции между ними, и, честно говоря, Таньке об этом думать было неприятно. Ей нравилось сейчас тихонько гладить его кожу, дышать им, любоваться его телом, благо без рубашки он был еще охренительней, чем в ней.

Будь у Таньки хоть чуть-чуть живого внутри, она бы, наверное, уже хотела употребить Васнецова эротически снова. Нет, Васнецов, может, не обладал высушено четким рельефом качка, но все равно при этом был чертовым мужественным совершенством. По этим мышцам хотелось скользить пальцами, полировать их ладонями, выглаживать губами. Но живого не было — поэтому любование было исключительно эстетическим. И черт, пожалуй, одна отбитая задница была не такой уж большой ценой за удовольствие лежать к нему настолько близко и иметь возможность на него смотреть.

Егор смотрел на нее мягко, будто с легким, едва уловимым сочувствием, и вообще, кажется, ожидая, что она вскочит, торопливо впрыгнет в свои трусы, схватит остальные шмотки в охапку и сломя голову ломанется от извращенца-декана. Ох, Егор… Знал бы ты… Но кажется, это все-таки шизофрения, и от твоих рук, душа готова даже смерть принять, не то что десяток-другой шлепков. По всей видимости, чтобы Танька смогла справиться с этой одержимостью, было нужно что-то поэффективнее, может — полноценная жесткая порка, а лучше — хорошая доза галоперидола. О, вроде как, особо психованных лечат электрическим током, наверное, Таньке помогло бы…

Егор бережно гладил ее по спине, по волосам, по плечам, будто кошку наглаживал. Будто распускал в Танькиной груди тугой клубок напряжения. Медленно, не торопясь, со всем возможным трепетом. И в крепких руках Егора было тепло и не хотелось шевелиться вовсе. Все, истерзанное таким количеством острых ощущений, Танькино существо грелось и успокаивалось.

— Все закончилось, солнышко, — шепнул Егор, касаясь губами ее лба, — все, ты выдержала, умница моя.

— Скажи еще раз, — тихо выдохнула Танька, впиваясь пальцами в его плечи.

— Все закончилось, — мягко повторил Егор.

— Не это, — шепнула Танька, и Егор на секунду завис. Впрочем, понял ее он быстро, ну кто бы сомневался. Не так уж и много было возможных вариантов.

— Ты — моя умница, солнышко, — боже, как ласково он это говорил, аж сердце восторженно заплясало, — ты моя, моя — ясно?

— Всю жизнь бы слушала, — губы сложились в слабую улыбку, а Егор, забавляясь, закатил глаза. Ну что? Ну что тебе еще сделать, Васнецов, что тебе сказать, чтоб ты понял, насколько безнадежно по тебе сходят с ума? Даже сейчас — особенно сейчас — вся Танька замирает от его близости, от его тепла, от его нежности. До сих пор кажется, что это сон, странный сон, полный даже слишком острых ощущений. И из этого сна совершенно не хотелось просыпаться. Незачем. Тут был Егор. Больше ничего не надо было.

Кажется, он делал только хуже, и лечение зависимости от него протекало пока что без особого успеха. Да, Танька уже с Егором спала, причем, сейчас вот-вот — действительно скоро заснет, прикорнув на его плече. Казалось бы, должна уже удовлетвориться и, «подтянув труселя», как говорила Светка, должна бы уже успокоиться и поискать взглядом рядом какую-нибудь новую цель, но нет, не получалось. Не получалось выдохнуть его из груди, казалось, с каждой секундой он кружит ей голову все сильнее. Давая слишком многое, давая то, чего от него не ждали, давая то, что неожиданно оказывалось необходимо.

— Ты меня развел, — Танька наконец наскребла в себе силы заговорить нормально и даже легонько ткнула его пальцем в грудь, — с ремнем. Я чуть в обморок не прилегла.

Егор рассмеялся. Да. Похоже, он так и думал, что она напугается. И ведь оставил на виду специально, чтобы испугалась, прониклась, просто чтобы впредь дразнить его другими мужчинами Таньке было не повадно. Будто в принципе она могла посмотреть на кого-то еще сейчас, когда у нее был он.

Нельзя так любить, нельзя — это больше походит на безумие, если ты в ком-то настолько теряешься, что не чувствуешь границ самой себя, но как можно выкрутить тумблер чувств на какой-нибудь минимум? Как отрегулировать в себе это? Как заставить себя думать — меньше, не смотреть — вовсе и дышать — не им? Преодолеть гравитацию и то, казалось, было полегче, чем откорректировать в себе силу чувств хоть до какого-то приемлемого, адекватного уровня. Придется смириться с собственной неадекватностью. И надеяться, что Егора эта неадекватность быстро не спугнет. Хоть бы чуть-чуть подольше от нее не устал…

— Нет, ну если ты хочешь — мы можем повторить с ремнем… — вкрадчиво улыбнулся Егор, а Танька обеспокоенно напряглась. Даже простые удары в «ручном режиме», в том количестве, в котором они были сегодня, уже прошлись очень близко с предельным уровнем той боли, что она могла выносить более-менее достойно, а ремень…

— Да нет, не хочу, пожалуй, — Танька заглянула ему в лицо, надеясь увидеть в нем хоть один намек, что он все-таки шутит. Увидела — глаза весело щурились. Да и встретив ее взгляд, он успокаивающе улыбнулся. Да, можно облегченно выдохнуть.

— Маленьких дурочек ремнем пороть жалко, — Егор фыркнул и притянул ее к себе еще ближе.

— А пугать не жалко? — отважно уточнила Танька. Кажется, сейчас Егор был более чем спокоен, опасаться вроде было нечего. Можно и поспрашивать.

— Вообще нет, — Егор ухмыльнулся, — в конце концов, это был просто ремень. А не отрубленная рука моей бывшей жены.

Танька хихикнула, прикрывая глаза.

Силы говорить по-прежнему было немного. Честно говоря, вся это эмоциональная соковыжималка выкрутила Таньку практически до сухого остатка, и чудовищно сложно собрать в себе достаточное количество слов, чтобы сложить их в предложение.

— Егор… — Танька тихонько вздохнула, пытаясь сосредоточиться. — Ты же удовлетворен, да?

— М? — Егор задумчиво взглянул на нее, кажется, Танька его своим вопросом сдернула с орбиты какой-то далекой мысли. — Да, разумеется, солнышко. Какой смысл делать что-то, что не принесет удовлетворения?

Да кто же знает… Может, ему все-таки хотелось большего, все-таки хотелось отходить Таньку ремнем… Хорошо, что нет.

Хорошо, что он удовлетворен.

Хорошо же?

Танька никогда не считала себя мазохисткой. Даже больше того, в школе она дралась с особой беспощадностью, потому что ненавидела, когда хоть кто-то смел причинить ей боль. И может, тогда Локалова и была не очень-то уж сильной, что поделать — с физкультурой на уровне школьной программы она плохо дружила. Впрочем, это не мешало дубасить противников до черных синяков, так, чтобы впредь они с «этой ненормальной» связываться боялись. Но тут…

Да, конечно, сравнивать было нельзя. Егор… Егор знал, что делал, и явно щадил ее, умело сочетая «кнут» и «пряник». И Танька, при всем прочем, была согласна, чтобы он ее наказал вот таким вот методом. Да что там, предполагала она куда больший жесткач. Просто потому, что реально была виновата. И будь на его месте кто поэмоциональнее, то честно говоря, проблем у Таньки было бы гораздо больше, чем одна отбитая задница.

Черт возьми… Танька уже сейчас, собирая себя из мелких-мелких осколочков, понимала — она хочет пережить это снова. Еще раз. Хочет снова оказаться лицом к лицу с волной этих жгучих, таких разных, противоречивых ощущений. Хочет снова ощутить, как на осколки разлетается панцирь, как душа вдруг оказывается такой уязвимой, такой чувствующей! Нет, вряд ли она вытерпит такое на постоянной основе, но сейчас хочется попробовать еще раз, уже без страха, чтобы лучше прочувствовать границу, при которой боль не заполняет весь разум, но обостряет следующее за ней удовольствие. Божечки, да она сейчас даже шевельнуться не может, кажется, что сегодняшний оргазм был самый оглушительный и невозможный в ее жизни. Да, нужен еще один раз. Для подтверждения гипотезы. Только… Только задница хотя бы чуть-чуть заживет, несколько дней все равно придется спать на боку.

Вот как Егору об этом сказать? Сейчас сказать?

— Солнышко, — Егор осторожно коснулся ее щеки пальцами, заставляя Таньку вынырнуть из ее мыслей, взглянуть на него. Лицо у него было на редкость серьезное. — Давай договоримся, а? — кажется, в его тоне даже звучала просьба, такая не свойственная Егору в принципе. — Веди себя… нормально, пожалуйста. Не давай мне повод. Тогда сегодняшний вечер не повторится.

Ну… Хорошо, Васнецов, принято…