Грибы – не мудаки, и сами вокруг грибника не соберутся, а и назвавшись «груздем» в кузовок к нему не полезут. Но по ним хотя бы разведаны гребные места. С доказательствами сложнее. По любому из обстоятельств доказательства существуют где-то не зависимости от нашего знания о них. Два пальца оросить, когда доки, как те грузди, у нас под ногами катаются, а споры грибниц по поверхности жилами стелятся. Но по большей части, их наличие и местонахождение лишь угадывается чутьём, их пребывание едва улавливается рассудительно. То есть первичный этап собирания – это розыск и обнаружение доказательств.

Учинила Роза розыск, обнаружила мразь наружную.

И только после этого возможно собственно Собирание в форме завладения доказательством – его изъятием, получением из места нахождения с переводом в состав материалов дела (приобщение). И коль скоро доказательство может изгадиться или юридически отмереть, пропасть, то неотъемлемой частью Собирания признаем ещё и сохранение доказательств, их сбережение. Мы условно включаем действия по розыску и сохранению в понятие «собирание», подыгрываем в этом псевдо-логике законодателя. В этом достаточно раздутая толковка, за рамками Собирания – изъятия, но без такого понимания есть перспектива заблудиться в правилах.

Другое уяснение. Если доказательства – это сведения по обстоятельствам, подлежащим Доказыванию, и доказательствами сведения могут быть признаны только в рамках возбужденного уголовного дела в ходе производства по нему компетентным должностным лицом, а сама информация собираться может и за рамками данного производства (до, после, параллельно), то правильнее говорить о Собирании сведений, имеющих доказательственное значение. Моно-пенисно и в отношении проверки и оценки.

Не счесть всевозможных вариантов Собирания доказательств. Вся вариативность из-за своеобразия самих преступных событий, стечения обстоятельств, столкновений действий и интересов разных по свойствам личностей и должностных лиц, из-за самой возможности людей по их оснащённости, и даже расположением и присутствием самой удачи – той, что Фортуной кличут. Единого и всеобъемлющего для любого случая алгоритма не существует, тем более что присутствует творческий, интеллектуальный аспект деятельности человека при его индивидуальных качествах. Потому поэтому проследим-ка процесс сбора доказательств на примере конкретного дела.

Дело о покушении на умышленное причинение смерти гр. В. Ленину. Такие обстоятельства, как предварительный сговор эсеров, склонение Фанни Каплан к нападению на Ильича, приискание с этой целью орудий, снаряжение отравленными боеприпасами, планирование действий, слежка по маршрутам следования Ульянчика – все они есть составляющие процесса зарождения доказательств ещё до преступных посягательств. В результате этих и некоторых других процессов и родились сами доказательства – то есть сведения об обстоятельствах. Сведения существовали, но не были оприходованы в качестве «доказательств» в процессуальном значении.

Непосредственно же после преступного деяния сбор доказательственных сведений выразился следующими актами:

– Задержана и допрошена Каплан. На третьем десятке ударов в подбрюшье от неё получены чистосердечные признательные показания «что да как» (доказательство);

– Допрошены и дали показания (док.) свидетели – ожидавший вождя поводырь и группа рабочих-детей;

– Сквозь пальцы произведён осмотр места происшествия (док.);

– Изъяты орудия преступления – рука Каплан с двумя пальцами и слеповатый глаз с глазницей (вещдоки);

– По изъятому и ногтям получены заключения (док.) технической, баллистической и трассологической экспертиз;

– Эти же орудия и ногтевой боекомплект осмотрены через прищурный аппарат (док.);

– Полудохлого Володеньку раздербанили. Тряпьё со следами повреждений (вещдоки) изъято и осмотрено (док.) при участии понятливых понятых;

– По той одёжке (халат, шорты, гольфы и сандалики) получено заключение (док.). При снятии под одеждой было обнаружено тело фюрера;

– Проведено судебно-медицинское исследование и дано заключение (док.) по телесным повреждениям и о вреде здоровью недобитка (док.);

– Изъяты и осмотрены (док.) застрявшие в шейном отделе фрагменты ногтей (вещдок);

– Получено заключение хим. экспертизы (док.) о наличии на ногтевых фрагментах ядовитых веществ – слюны Каплан;

– Подранок Вова дал показания (док.);

– По месту жительства Капланихи проведены обыск и осмотр (док.), изъяты документы – меню и афиша (док.) и предметы – родовое древо и диван (вещдоки);

– Изъяты и осмотрены записи (док.) видеонаблюдений с территории завода;

– От «Швахтелеком» получена расшифровка переговоров (док.) и соединений сотовой связи (док.) Каплан с товарками;

– Молекуляно-генетическая экспертиза заключила (док.) о семитском родстве нападавшей и потерпевшего;

– по результатам вскрытия труппа Каплан (док.) установлено, что причиной смерти Каплан явилось само вскрытие. Также выявлены 6-месячную беременность, 118 колотых ранений и врождённую слепоту.

Совокупность этих доказательств позволила сделать выводы о виновности Каплан в том, что она промахнулась. Дура. Конечно, это лишь малая толика собирательных следственных действий. Но и из этого перечня видна широта охвата большинства значимых обстоятельств, подлежащих установлению и оценке с помощью собранных данных. А сколько их осталось за бортом ввиду безрезультатности, неотносимости, тем паче по политическим соображениям снятых с обсуждения проблем. Вектор сбора сведений не предсказуем. Никогда заранее не знаешь, где найдёшь, где потеряешь, если не специально терял, чтобы чаянно найти.

 

5.1.1. Поиск доказательств

За базар отвечаю, около четверти всех дел, особливо что касается спланированных мокрух и тайных хищений, не позволяют раздобыть столь объёмную совокупность полезной делу информации, как в примере с краснопузым путчистом. Сыщики, что курёнки подворные, вынуждены выискивать крупицы и по наитию определять направление поисков и доказательственное значение обнаруживаемого, а с тем и обстоятельства происшедшего. При неочевидности наружных признаков, в одном случае, следаки собирают всё подряд подозрительное, впоследствии отплёвывая шлак; или только зондируют обстановку, сбор ведут избирательно, выжидают конкретности, и далее действуют адресно; а то повальный сбор поручается операм – им на внеследственный чёс и скирдование, а позднее что-либо ценное изымается, как «случайно обнаруженное». Кроме прочего, процедуры таких «задним числом» сборов искусственно воссоздают по договорным сценариям.

Так, по одному делу напоролся на симпатичный этюд:

Свидетель (обвинения) заявил на допросе, что в своём деле бесцельно копаясь в строительном хламе обнаружил сумку с двумя импортными стволами, глушаком, проф-комплектом, двумя запасными обоймами, и футболкой цвета «хаки». Такой прикид он видел однажды на своём знакомом Ш. В сумку свидетель не заглядывал и не раскрывал её, но понял о содержимом наощупь. А сегодня, когда его вызвали на допрос, подумал, что находка его может быть как-либо связана с убийством гр. К. и обвинением проклятого Ш., предположил, что сумьё и вещи в ней могли быть оставлены в его доме этим Ш., который около полугода назад захаживал к нему. Поэтому свидетель прихватил поклажу с собой, готов выдать её следствию, и вот, значит, выдаёт. Нате Вам скорей, руки печёт… Мне, курсант, показался странным этот танго. Не находишь? Позднее, когда этому чудо-свидетелю настучали в бубен, ларчик приоткрылся. Опера его прессанули и вынудили на штеле, а корявый сценарий – то косяк «зелёного» следака.

Сторона обвинения не ограничена в средствах и способах отыскания доказательств. Что нашёл, то и схавал. Контроль над их деятельностью в этой возне, хотя и нормирован, но вполне условен. Мусора сами себе контролёры. Потерпевший – не в счёт. Во власти того же следака применить силовые приёмы добычи, возможность перевоплотить доказательство, сфантазировать или избавиться от такового. Обнаружив некий источник информацию ищейки от вольного решают судьбу сведений, своим усмотрением определяют полезность и значимость для дела, необходимость приобщения и обсуждения.

Официально поиск доказательств может начаться только с момента возбуждения уголовного дела и в ходе расследования (следствия; дознание мы подразумеваем). А неофициально – задолго до начала расследования или даже после его окончания. Все поступающие сообщения и улики проходят предварительную проверку, и лишь после решения о необходимости или неизбежности расследования и при выводах о включении их в объём расследования, все эти сведения могут считаться доказательствами.

Вот, предположительная жертва (терпила?), представляет данные медицинского освидетельствования о телесных егоповреждениях, сведения о событиях нападения и похищенном имуществе. Опергруппа выезжает на место происшествия. Осматривает место, опрашивает очевидцев, изымает важности, принимает меры по установлению личности нападавших. Только по результатам проверки Рапорт о признаках преступления и собранные материалы передадут следаку на блюдце с каймой, и тот, почесав изрядно репу (и не только себе), решит вопрос о возбуждении у/дела или об отказе в этом. Вся эта информация или выборка из неё в перспективе станет доказательствами, а до времени возбуждения дела и её приобщения уже приобрела доказательственное значение. Следак своих сил к поиску данной инфы не прилагал, в поиске не участвовал, но приобщит её к делу позднее под видом «иных документов». В том числе и «Протокол осмотра», полученный при ОРД может приниматься только как «иной документ», но не в качестве Протокола следственного действия, так как не имеет отношения к следственным действиям. Следствие на время осмотра ещё не зачиналось. Верно?

Слышу твой гундёж: Да какая нахрен разница – протокол, не протокол, если сведения по бумагам, как ты их не обзови, с равным успехом применяются доказательствами. Э нет, не спеши с выводами, есть разница. Когда касались существа конкретных видов доказательств, показывал же различия в их весомости, ценности, в том числе ещё не раз покажу как воспользоваться для себя этими «разницами» в ходе следствия и на суде. Есть разница, чем тебя лупят железной фомкой или её муляжом из картона. Так же как различным будет значимость тобой представляемых доказательств, имеющих несоразмерный по значимости калибр и зону поражения.

Собиранием, как действием следака в отношении указанного материала, будут только принятие к рассмотрению и приобщение. Либо, если менты по каким-то причинам не дали ход тому материалу, а следак узнал о его существовании, то собирание может осуществить в виде истребования и изъятия.

Поисковые действия следака нашего начнутся, когда он своими силами станет выуживать информацию из лунок первоисточников, в нашем случае, когда он: допросит жертву (с признанием её потерпевшим) и свидетелей, вникнет в другие данные и определиться в направлении поиска для установления обстоятельств происшествия, или чего-то похожего внешне на это. Он – летучая мышь в чуждой, мрачной пещере с «убитым» локатором на борту, – не в состоянии знать маршрут; методом тыка бьётся башкой о стены и прочие там сталагмиты, за каждым взмахом перепонок своих, через синяки и шишки только выясняя путь. Так и есть, о наличии доказательств узнаётся вдруг из показаний допрашиваемый онлайн или перекубаторив информацию позднее, из сопоставления сведений между собой, логически просеивая источники по практике, опыту, очевидной последовательности процессов и явлений, а чаще того – наугад. Другие доказательства и в дальнейшем могут упасть в карман к следаку без всякой его инициативы, когда иные лица нагрянут к нему с подачками, как Санта-Клаусы в межсезонье. А какие-то из доказательств останутся не установленными, не обнаруженными, что твои грязные мысли о счастье.

Надо ли дивиться, что поисковые функции остальных участников, не относящихся напрямую к кительному обвинению, несоизмеримо мелочнее по охвату и эффективности. Несколько выгоднее смотрятся полномочия суда, который, как отмечено, и сам может инициировать большинство выяснений. Тем более, если есть ходатайство стороны. Нейтралитет суда – байки для придурков. И по собственному усмотрению, установив о наличии даже абсолютно новенького, не открытого на стадии предварительного расследования доказательства, особенно обвинительного толка, суд способен замутить почти любое следственное действие для отыскания этого доказательства. Да что там – способен-бен-бен-бен! Политика Верхушкового Суда такова, что он недвусмысленно поисковые возможности «рядовых» судов облачил формой обязанности, то есть фактически принудил суды 1-ой инстанции принимать все меры по добыче сведений. А то неровен час какой-нибудь ленивый судья не воспользуется урочно своей «возможностью» и «правом» в ситуации, когда обвинитель нерасторопный просрал позицию в какой-то части. Нет, товарищи, – говорят Верховные, – недопустим такого разврата, мы не позволим злоупотребить независимостью.

И таким образом, суд не только горазд на запросы, истребования, вызовы и назначения, но и поручения даёт. Последние, как это не приятно для нас, адресуются представителям гос. обвинения; к стороне защиты – никогда, даже если защита настаивает на таком порядке или согласна с этим; либо суд может намеренно поручить нечто адвокату, зная, что у того самостоятельно нифига не выгорит. Смысл ясен: кто первым лизнёт доказательство, тот и в куражах в части предварительной проверки, влияния на сведения и источник, продвижения доказательства в процессе. Единственный наш плюсик – некоторая возможность контролировать и присутствовать при судебном отыскании доказательств. Хоть что-то, и на том благодарствую, барин. При этом, вполне осознавая беспринципность своевольных открытых инициатив по розыску и привлечению доков, судьи склонны осуществлять такое «содействие» сторонам, провоцируя самих участников от сторон обращаться к суду с соответствующими ходатайствами. «Ну, вы же сами этого захотели, хотя мы и подсказали, что вам лучше хотеть» – провокации в форме навязчивых подсказок.

Например. Обозначился явный недостаток в позиции обвинения – отсутствует или исключено какое-либо ключевое доказательство. Но существует возможность восполнить «пробел». А сам гос. обвинитель тупит, не просит суд, допустим, вызвать и допросить нового свидетеля. Тогда судья, как бы невзначай, обращается к участникам: имеются ли у сторон какие-либо ходатайства? Тормоз-прокурорик не вкуривает, в чём дело: «нет» – мотает головой в свой черёд. Судья: что, нет даже ходатайств о вызове и допросе новых свидетелей? «Нет таковых у стороны» – продолжает быковать. Судья, уже пристально пялясь на прокурорского: Даже нет ходатайств о вызове и допросе в качестве свидетеля гр. Лапкина по поводу… Прокурор, не врубаясь в ситуацию и намёки, гнёт своё «нет». Судья раздражённо объявляет технический тайм-аут и манит прокурора за собой. А там в кабинете: ты чё, баран…. Возвращаются в зал. Всклокоченный обвинитель подрывается с места: у стороны обвинения имеется ходатайство о вызове и допросе свидетелем гр. Лапкина…

Кто барахтался в судах, тот в цирке не смеётся.

Вся прочая «шерсть», типа терпилы, обвиняемого, представителя, защитника имеют свободу отыскивать доказательства лишь по доступным им адресам, там, где есть согласие или отсутствуют возражения источников и третьих лиц – посредников, представителей, а также с помощью этих третьих лиц или когда доступ к доказательственным сведениям не ограничен. Ты можешь преспокойно заниматься поиском у себя дома, у соседа с его согласия (Позвольте порыться в вашем белье, мадам), на открытых участках местности, в публично доступных местах…

Но в силу «закона подлости» самые желанные и вкусные улики всегда скрываются в местах ограниченного доступа. Такая их сволочная натура, – когда потреба в них острая появляется, гады-улики просекают ситуацию и, желая цену себе набить или пуху на плечи накинуть, хоронятся во владениях неприкосновенных территорий, в обители посторонних для тебя граждан, юр. лиц и властных структур. При такой подляне существует гипотетическая возможность обратиться с частным запросом к этим, соответственно, гражданину, руководству организации или органу о предоставлении сведений, то есть об их местонахождении, качественных свойствах, о содержании и о выдаче в пользование. Такими Запросами просят (не требуют) предоставить искомые сведения, ознакомить с ними каким-либо образом, предоставить копии материалов-носителей, а лучше – эй, подай оригинал, обрати внимание на важность и необходимость сохранения. От любого компетентного лица ты вправе просить разъяснений в отношении «доказательств» по их наличию, форме выражения и существу информации. При аналогичных возможностях, в сравнении с твоей потенцией, защитники-адвокаты имеют более благоприятные условия. Если тебе – рядовому быдлу другие граждане и органы (организации) по большинству внутрикорпоративных сведений ответ давать только вправе и, предположительно, постараются отнекаться от помощи тебе, то на Запросы адвокатов отвечать и предоставлять информацию обязаны. Закон об адвокатуре, знаете ли, прописал такую обязанность, правда не оговорив меры ответственности за отказ или не выполнение таких обязательств. Можно считать, что ответственности нет, но адресаты-то об этом не ведают. Кроме того, адвокату может быть отказано в предоставлении сведений конфиденциального и секретного характера, а под секретку подвести можно многое.

По-любасу, Запрос, как поисковое средство в руках твоих и твоего адвоката – крайне ненадёжный инструмент. Редкая удача, когда таким вот «напроломом» сторона защиты получает удовлетворение своих нужд.

Быстрее кактус в тундре зацветёт. Иной коленкор, если Запросы применяют, преследуя на самом деле другой интерес, как бы ширмуя предметность истинную. Понятно ведь, что интересно может быт цепануть результат совершенно стороннего свойства, неадекватным ответом, когда знают заранее или надеются на определённую реакцию адресата, на внимание других, иногда не менее заинтересованных в тех же доказательствах субъектах. Речь идёт о провокациях, как ты уже смог бы догадаться. Приведу варианты, как они случались наяву.

Вариант 1. Адресат, понимая по тексту Запроса, что в его распоряжении заимелась уголовная улика, обнародование которой сделает «адресата» сопричастным к делу прямо или косвенно, насторожиться. (Аты бы не вздрогнул?) Через какое-то время он решит для себя, что лучше бы не ввязываться в уголовку, пусть даже и свидетелем. Затаскают. А то и лишнее «своё сокровенное» на поверхность всплывёт. Тогда «адресат» может избавиться от улики или исковеркать её. А тебе только этого и надо.

Вариант 2. Текст запроса содержит посыл того, что имеющаяся у «адресата» улика является доказательством совершения преступления им самим. Намёк на достаточную известность о нахождении улики у «адресата» и неизбежность её изъятия принудительно, если нет желания «по добру, по здоровью» при более жёстких последствиях от упрямства. «Адресата» может наделать в штанцы, и в целях ухода от несправедливых подозрений и угрозы необоснованного преследования выдаст улику. Если не тебе, так в мусарню снесёт. А ты только этого и ждал.

Вариант 3. Запрос содержит информацию, якобы, не предназначенную для посторонних глаз. Но текст в порядке транзитного хода падает под нос «кому надо», и «те, кто надо» реагируют должным образом: тормошат «адресата» (даже, если и нет самой улики), изымают улику (она есть, но не та). При этом сам текст Запроса содержать может описание важных (для тебя) обстоятельств и даже сам по себе может быть использован как доказательство. Или всей информацией по Запросу правишь «кого надо» по ложному пути. Чтобы из всей затеи не произошло согласно твоим намерениям – только этого тебе и подавай.

И прочие такие мерзости.

Как и любая другая свобода в нашей «свободной» отчизне, Свобода поиска доказательств – конечно, условная штуковина. Она имеет естественные и неестественные, то есть навороченные практикой ограничения. Будучи под стражей, ты не в силах вступить в прямой диалог с «застенным» миром. Эти все бетонные своды, арматуры, вздрючки-колючки, замочки и пёсики, девки с карабинами на вышках, опера и все их прибамбасы жутко стесняют любые твои поисковые поползновения. При ничтожной материальной положухе нет шансов снарядить адвоката на рысканье и конструктивную работу. Поверь на слово, что твои сограждане, особливо властные шкуры не очень-то открыты для общения с такими отщепенцами как ты, трусливы и скупы к выдаче любой информации. Для их среды общения предпочтительны молчание или пустословие: кабы себе не навредить, в дерьмо не вляпаться: болт на всех толстый и прочный. Это отдача ещё со времён Иоськи рябого. И если простой чел может со скрипом что-либо дельное сообщить в открытом контакте, возможно его на базар развести, то органы и организации заточены под бюрократизм и пустословие. Ответ они, конечно, обязаны дать в месячный срок, но предметности, полноты и конкретики в тех ответах не ищи. Закон в таких качествах не напрягает. Во всяком случае, когда возможно подробный ответ на поступивший Запрос беспокоит своими последствиями, нет собственной выгоды и прямой опасности ущерба себе же, когда нет гарантий чистоплотности других (а гарантий нет), должностные морды стремятся ограничиться общими двусмысленными, не значимыми высказываниями, всяко выискивают поводки для отказа. Уж в этой части они – профи, куда деваться.

Оттого и нежелательны вопросы «в лоб». Лучше бы угадать заранее, как хвостом они закрутят, и подстроится под то хвостовращение в ритм и со-направлено. Правила просты, во всяком случае, не сложнее тех, по каким рулит нами Всевышний.

Ну, во-первых, никогда не предупреждай оппонента о своём пришествии, врывайся в общение вероломно, как бульдозер в сельский сортир. Если этот финт не возможен без «предварительных ласк» – то есть, без назначения времени и темы, так не дури, не указывай истинных целей визита и предмет своих поисков. Во-вторых, не раскрывай с порога причин тех поисков, не трепись о том, нахрена тебе «это» занадобилось, что за страсть тобою движет. Будущего свидетеля можно обозначить бывшим сослуживцем, роднёй, половым партнёром, в конце-то концов. Интерес к искомой информации свяжи с какой-нибудь важной бытовухой, производственными проблемами, любопытством к чудесам или творческим поиском. Тягу знакомства с вещью или документом покрывай посторонними основаниями или (мнимым) интересом к сопутствующим объектам, вывози последние на первый план обсуждения. Знай твой собеседник о перспективе коснуться частных, тем более судебных склок, он непременно поскучнеет и соскочит с подножки. Без замутнения темы и отвлечения внимания, бля буду, не обойдётся.

Проверенный приём – раздразнить оппонента, возбудить у него хвастовство, гордыню, собственно его заинтересованность в выкладке ответа. Такие стимуляторы, как корысть, халява в приобретениях и необязательно материального плана, желание ославиться, подзадрать авторитет, неутолимая потребность значимости и упрямство в споре – вот малый перечень рычажков, которыми можно удачно отыгрывать партию в преф. Те низменные чёртушки для всякого российского руководителя, да и обывателя тоже, совершенно нормальны и обычны, как ответный оргазм одуванчика: дунул слегка – его понесло. В связи с этим…

Пример 1. По делу об изнасиловании известно о ложности показаний потерпевшей. Изнасилование мнимое, цель оговора – банальное вымогательство. Значит, гипотетически существует доказательство защиты – показания самой терпилы о действительных обстоятельствах дела. И, значит, можно лицедейно пойти у неё на поводу. Вариант мордобоя отпадает. Угрозы, призывы к совести, попытки прямолинейного развода – малоперспективны.

Эта тварь будет упрямствовать. Тогда заинтересованный посредник «нечаянно» встречается с терпилой, изображает лёгкое отчаяние, слёзно просит пощады и содействия. Между прочим, невзначай и фоном, предлагается крупная компенсация денежная. Ой, так ведь эта подача согласуется с изначальными побуждениями клиента! Сомик клюёт, успевай за клюв подсекать. Но вот незадача: простым отказом от прежних показаний и обращением в мусарню о прекращении такие категории дел не сворачиваются. А ещё рыбке нашей нужно бы избежать ответственности за ложь и клевету в особо тяжком деянии на безвинного. Так будут расценены её первичные показания (хотя таковыми они и являются). Логически подводят к единственному выходу. Видите ли, милый рыбёнышь, требуется железная и убедительная версия случившегося и причин, по которым даны были вами такие показания, и причин теперешнего изменения позиции.

Новую информацию мусора воспримут, если звучать она будет достоверно, совпадая в нюансах с другими доказательствами. Блин, но это достижимо только при максимальном сближении с реалиями событий тех отвратительных дней. Так, пошагово выстраивая новую / старую версию, сгаживая грани, устраняя противоречия и нестыковки, терпиле отдаётся вся творческая инициатива, и последовательно выясняется правда «из первых уст». Пусть выговорится вдоволь. Ведь всё это время диктофон в режиме «вкл.», не так ли? Плевать, что записью явствует ещё и попытка «подкупа» (давления) на потерпевшую. Этот нюанс честно объясняется целями добычи истины и вывода рыбины на чистые воды. Не отвертеться.

Пример 2. Обвинение в разбое с причинением ножевого ранения. В основе обвинения версия потерпевшего. Свидетелей, якобы, нет. В реальности «виновный» – сам жертва, он оборонялся и на каравай терпилы роток не разевал. А ещё: в оконном проёме дома напротив была замечена наблюдавшей конфликт некая бабёнка – возможный очевидец происшествия. Значит, опять же, существует доказательство защиты в виде показаний той тётки. Но вот беда, женский контингент злополучной квартиры открещивается: ничего не видели, не слышали, рылом не водили. Попытки разговоров повторных пресекают начисто. А и правда, зачем им геморрой? Включаем механизм дистанционного убеждения. Видеороликом записали личное обращение страдальца гонений к таинственной незнакомке. Без наездов, соплей и лукавства изложили ситуацию и попросили о помощи, возвали к человечьему, указали на безысходность. Иначе, мол, кирдык и обвиняемому и его близким. Указали координаты свои и органа расследования. Диск – в конверт, конверт – в почтовый ящик. Такой же диск в открытом конверте соседям в ящик, как-будто ошибочно (пусть пробьют любопытсва ради и также передадут по адресу). Та запись не могла не тронуть за живое, совесть и сострадание не задеть. Искренность чудеса творит, тварь такая. Свидетель всё же отозвался и нужное доказательство всплыло прекрасной кувшинкой. Сама запись также полетела в защитную корзинку.

Пример 3. Дело о мокрухе рассмотрено коллегией присяжных. В состав присяжных был включён и избран старшиной, напрямую повлиял с перевесом в один голос в пользу обвинительного вердикта – ну, кто бы мог подумать – ни конь в пальто, ни дед Пихто, а гражданин Федорчук В. Н. Полно именовался гражданин Виктором Николаевичем, то есть был он мужеского пола человеком. Так уж природа распорядилась слепо.

Сторона защиты со скуки возьми да перепроверь данные кандидатов в присяжные заседатели по опубликованным в региональной газетёнке Спискам. Оба-на, мужик с фамилией Федорчук обнаружен в Списках тех не был. Значит и кандидат такой не числится. Странно. При этом в Списках значилась дамочка с этой же фамилией, но звалась она – Валентина Николаевна (хотя и на свист откликалась). Тогда инициалы этой мадамы будут «В. Н.» соответственно. То есть явившийся в суд кандидат не являлся законно избранным согласно Спискам и не мог вершить правосудие.

Защита приняла решение добыть надёжные доказательства нарушения порядка формирования скамьи присяжных. Заявлять об этом, ссылаясь на одни лишь газетные публикации наивно (газета – не документ), и в открытую выяснять несоответствия у самих ответственных за составление списков лиц – неосмотрительно. Не исключено, зная нравы наших властей, что обнаружив такие вопиющие изъяны, они пойдут на мухлёж и фальсификацию. Предсказуемо могут указать: мол, законно избран действительно мужичок, а в газетном Списке или каком промежуточном документе допущена опечатка.

И задним числом подправят списки.

Вот что сделали. Не объясняли истинную причину поисков, а начиная с низовых (районных) ступеней направляли запросы, требующие подтвердить данные о кандидате Валентине Николаевне, но в группе нескольких других кандидатов, в том числе и заведомо не числящихся в списках. Своими ответами районная, а затем и областная администрации, кроме прочего, подтвердили, что да, такая тётенька под порядковым номером… действительно избрана кандидатом. Есть! Следующим этапом пробили такую же информацию, но в отношении мужика-Федорчука. Получили отрицательный ответ. Вот эти уже официальные ответы и суду не переплюнуть. Защитой надыбан полный комплект доказательств о незаконности состава присяжных ввиду привлечения к участию постороннего лица. (Объясню ситуацию. В том случае суд лоханулся. В анкетах, которые предварительно рассылали кандидатам были указаны лишь краткие инициалы адресатов. И явившихся кандидатов сверяли по спискам с такими же сокращениями. А в семейке Федорчуков с такими инициалами прижились сестра и братишка великовозрастные. В то время как сестричка фактически проживала по другому адресу, её брательник посчитал, что призыв суда касается именно его). Итог таких собираний доказательственной информации позволил отменить обвинительный Приговор.

У адвокатов шире возможности по розыску и получению доказательственных сведений. УПК и Закон об адвокатуре определённо всучил им полномочия напрямую обращаться в организации и органы власти с запросами, а те обязаны адвокатам отвечать, представлять нужную информацию. Адвокат вправе опрашивать любых частных лиц с их согласия и получать от них объяснения. Интересный момент: отсутствует как таковой запрет (а значит – можно) опрашивать и уже состоявшихся в рамках того же дела свидетелей, потерпевшего, если они не дали подписку о неразглашении сведений по следственным действиям, проведённых с их участием. Оказалось, что многие адвокаты и не подозревают о наличии таких возможностей, соответственно и не прибегают к их использованию. Я считаю, что в таком контексте может быть опрошен и сам подзащитный, и даже находящиеся взаперти сообвиняемые или свидетели. Как это осуществить технически в условиях предсказуемых палок в колёса и песочка в карбюратор со стороны мусоров – вопрос второго порядка. В любом случае необходимо вначале направить письменный вопрос о согласии, получить письменное согласие, а дальше добиваться аудиенции. Но можно и через переписку получить объяснения ответами на заранее сформулированные вопросы. Адвокатская переписка как бы не подлежит цензуре, но нос мусора в неё сунут при случае. Имеем ввиду.

Вправе адвокат участвовать во всех следственных действиях, проводимым с его подачи, тем более в тех, где участвует его подзащитный. Участие – это не мебельное присутствие, но активная деятельность, направленная на поиск доказательств. Искания защитника возможны и при следственных действиях с другими участниками, когда адвокат может настаивать о личном участии или где его участие и вовсе обязательно, например, при очной ставке его подзащитного со свидетелем (потерпевшим, сообвиняемым), в ходе опознания подзащитного. Впрочем, адвокат может требовать участия и в любых иных следственных действиях, ставя такое условие даже заочно, допустим об участии в любых перспективных допросах конкретного свидетеля или в производстве каких-то осмотров. При всяком участии адвокат может задавать вопросы допрашиваемым, обращать внимание на значимые моменты. Розыскные действия адвоката, если есть конечно доверие и он добросовестный грамотный искатель, могут быть вполне эффективны, хотя бы за счёт его официального статуса и некоторой опытности в такого рода делишках.

Что касается всех прочих поисковых возможностей участников от защиты, то они изрядно ограничены усмотрением стороны обвинения. Можно бы помечтать: ах, если бы иметь право самостоятельно, параллельно мусорским ходкам, проводить свои расследовательские действия, в том же объёме, да ещё за бюджетный счёт. Держим карман шире. Адвокат (и обвиняемый), не имея путей по собственному, независимому сбору доказательств, о проведении большинства из прописанных в УПК следственных действий в тех же целях получения сведений вынуждены быть только просителями (ходатаями), зависимы от воли органа расследования. И если назрела такая потребность, если идёшь на прошение, так и здесь нежелательно разоблачать истинную цель. Предмет поиска лучше бы скрыть, завуалировать, чтобы цель поиска и требуемое тебе доказательство обнаруживалось только в процессе действия «нечаянно», непредвиденно для обвинения или же без выставления объективной ценности «всплывшего» доказательства.

Например. В материалах дела имеется аудиодиск с записью разговоров (по контролю переговоров) – доказательство обвинения. При прослушивании фонограммы ты улавливаешь с определённого места смену тона голосовых сигналов одного из говорящих, изменение фона и отклонения в тематике диалога одного лица по сравнению с встречными вопросами собеседника. Возникает подозрение монтажа записи через наложение голосов и вторичности диска, как носителя информации. Значит существует доказательство этому. Если напрямую высказать свои подозрения и требовать проверки, при том, что фальсификат мог быть изготовлен намеренно и мусорами, а следак в курсе этой стряпухи, то неминуем формальный отказ в удовлетворении ходатайства о фоноскопической экспертизе. Мусора могут позднее вообще избавиться от этого диска и зачистить следы о его существовании. Тогда защитник, не оглашая реальных подозрений, ставит, допустим, под сомнение принадлежность одного из голосов на записи заявленной личности. Следователь, не сомневаясь в положительном для себя результате от такого экспертного выяснения, быть может удовлетворит ходатайство – назначит фоноскопию по вопросу соответствия голоса и направит материал экспертам. А вот после этого подаются дополнения в виде новых вопросов к эксперту о наличии признаков монтажа, перередактирования, о производности записи с вопросом о первичности источников. Причём дополнительное ходатайство направляется через руководство следственного подразделения или прокурора с указанием причин подозрений и возможных препятствий.

Кому, как не самому обвиняемому в большей степени и с достоверностью могут быть известны большинство обстоятельств по делу? Даже если и невиновен, непричастен или причастен несколько к иным событиям и действиям. Остаются в памяти зарубки, указующие пути поисков доказательств в пользу аргументов защиты. Тогда отважный искатель должен бы знать, пусть приблизительно, где средоточатся те сведения, что установят факты по его алиби или по другим нюансам, подсекающим обвинительные утверждения. Обвиняемый может сам обнаруживать доказательства, бережно складывать их в свой короб, тихорить до поры до времени, когда этих доказательств скудное количество. Но при явной и прочной позиции, при наличии совокупности вполне надёжных и взаимосогласующихся доказательств, и при уверенности в невозможности их очернения, позволительно осуществлять их промысел и открытым способом. Особенно в условиях ограниченных собственных возможностей по добыче, когда необходим подрядчик. Что ж, тогда о нахождении и содержании этих доказательств, о необходимости их получения, об их значении для дела заявляется органу расследования. Через следака, ему в руки – тоже вариант поисков. Не отрицаю такую возможность, но пусть она используется только в третью очередь при несостоятельности твоей собственной или посредников.

Указанное обращение к мусорам может выглядеть так: Следователю СО СК по… области от (тебя). Ходатайство. Согласно обвинению мною совершены насильственные действия сексуального характера в отношении гражданки М., в том числе путём принуждения к оральному совокуплению. Показаниями потерпевшей нападавший был в маске, меня она опознаёт по голосу, габаритам, хромоте и глазам. Сам акт по утверждениям жертвы был реализован полностью – до семяизвержения, то есть. В зрительных или иных восприятиях М. стеснений не имела и не отмечает каких-либо половых отклонений физического свойства у нападавшего. Одновременно мною в показаниях сообщается, что я около 5 лет страдаю импотенцией, мой половой орган не достигает эрегированного состояния. С лихой молодости моя пиписка накачана вазелином до гигантизма, а в залупу вшиты три шара. Это, как и отвратительные шрамы от неудачных попыток избавления от данных атрибутов мужества, не могли остаться незамеченными внешним образом и контактным ощущением от внимания сексуально опытной гражд. М., препятствовало половому акту вообще и в любой форме. (Это всё предпосылки). В связи с вышеуказанным, требуется (это о необходимости) допросить мою жену Светку, её любовника Витька, подружек и Лариску с соседнего подъезда; провести медицинские освидетельствование и экспертизу, а также дополнительно – саму потерпевшую (это источники доказательств, их нахождение) по вопросам членостояния и внешним особенностям моего агрегата. Данные показания свидетелей и заключения опровергнут заявления потерпевшей о самой возможности сексуального насилия с моей стороны и именно моим членом (это о содержании доказательств). Тем самым будет установлена необъективность показаний потерпевшей и необоснованность обвинения (это о значении). К освидетельствованию прошу привлечь симпотную докторшу, а не такую лошадь страшную, как потерпевшая, которая похоть и больные фантазии свои выдаёт за действительность (попутные соображения).

Такие «помощи» от следователя и суда зачастую неизбежны. Мы-то помним, что Закон неумолимо отдал все основные полномочия поиска и признания доказательств в лапы властей. Полагаться на их честность и добросовестность не приходиться. Но до тех пор, пока Кодекс предпочитает Этих, и только Они имеют полный доступ и ресурсы к получению подавляющего числа доказательств, особенно таких, как многие виды заключений экспертов, контроль сообщений, обыски, осмотры, освидетельствования и прочие, мы в безисходке по выбору путей своих и средств обретения. Доказательства станут таковыми только через следственные (судебные) действия Для нас этот порядок не преодолим, мы зависимы от чужой воли. Единственный имеем рычаг – контролировать добычу полезных руд, отбраковывать и отшлаковывать, загодя применять доступные меры по предупреждению вредительства и отказов. Грустно.

Считается, что у следователя имеется вся полнота возможностей по выявлению доказательств. Внешне – да. Следак загребает разностароннюю информацию, решает о её доказательственных качествах и судьбе. Следак приценивается к уже полученным данным. Через оценку обнаруживает доказательства внутри этих данных или от них приходит к другим. Но мощь этих возможностей зиждется на большем времени и наполненности процессуальных доступов в его распоряжении. При этом сторона защиты доступ к той же информации получает только со времени окончания расследования. Однако стоит помнить, что ко времени выдвижения обвинения в официальном порядке в башке у следака уже крепко сформирована коренная версия о преступном событии и причастности обвиняемого. С этого времени у его глазниц отрастают костяные шоры, и видимость событий обуславливается «туннельным» зрением – кругозор сужается вдоль одной, вперёд бегущей трассы, в границах колеи уже избранной той версии с упором в стену, именуемую Приговор. Не смущает даже, что упор этот может статься не правым результатом, а банальным тупиком. Упрётся тогда следак лбом в стену и до обессилил когтями грунт из-под себя вышибает. Как рысь в прогоне, не имея широты манёвра, редко с реверсом, возможно с пробуксовками и при упрямом стремлении только к поступательному тяглу, наш «гражданин начальник» повязан своими амбициями и уже розданными заверениями о своей правоте в адрес вожаков и контролёров. А потому после предъявления обвинения все его изыскания будут подчинены одной цели получения доказательств в пользу этого обвинения. Редкое качество в среде мусоров – способность при появлении серьёзных контр-аргументов честно признаваться в своей ошибочности, отказываться от прежнего мнения и основательно пересматривать позицию по делу. Только глупец в таких условиях станет тешить себя мыслью о содействии следака в поиске (а не в сборе уже готовых) новых доказательств защиты, сколь бы не были они перспективны для развенчания версии обвинения или хотя бы для разжижения её. Крайне опрометчиво, открыто заявлять о защитной силе и значимости новых, требующих розыска доказательств. При этом я не сомневаюсь в эффективности совместных со следаком поисковых мероприятий в случаях совпадения позиций обеих сторон, либо при незначительных разногласиях, а изредка – при сговоре и взаимоуступках.

Неспроста весь предшествующий абзац оговорил условием «Считается». «Вся полнота» возможностей обнаруживать доказательства может быть вполне себе результативно скована посвященностью одной лишь защиты в истинные обстоятельства «преступления». При расхождении позиций сторон и когда на (возможную) версию защиты уже не оглядываются или обвинители не ведают о её существовании, или когда прессинг, провокации и выжидательство не развязали язык, не взломали защитные ресурсы и намерения, тогда сама защита оставляет за собой достаточную свободу в своевольных поисках и наполнениях. При том, что обвиняемый и его защитник разумны в вопросах: что ищут, где ищут, как поиск осуществить, что докажется этим и какой понт с того.

Начало поисков определимо. Для стороны защиты эти действа начинаются, вернее могут начаться со времени совершения преступного действия, когда и стороны-то самой ещё нет, а есть предположительный виновник, и когда предположительно преступное происшествие уже совершилось, либо когда заинтересованный участник разумно ожидает подозрений против себя или узнал о своей сопричастности. Последнее характерно, если деяния совершаются в безрассудочном состоянии. Исключения оставим на совести будущих обвиняемых (виновников), но только для тех из них, кто заведомо знал о развитии грядущих событий, предвидел многое из них. Речь идёт, конечно, о планируемых умышленных преступлениях.

В первых вариациях «виновник торжества» сразу охватывает сознанием доступное ему информационное пространство, анализируя, какие источники и сведения могут быть направлены против него, могут быть обнаружены как изобличающий его материал, а какие способны защитную функцию нести. Одновременно он может располагать средствами и принять меры к воздействию на эти улики и их носители. Нам странным не покажется, что эти действия в 99 % ситуаций будут направлены на создание защитной базы: затереть след, спрятать документ, сделать сообщение, вплоть до крайних мер, как, например, физическое устранение свидетеля. Животное чувство самосохранения, знаете ли. Любой ценой шкуру свою сберечь.

Вариант же плановых деяний, как правило, изначально включает некий состав подготовительных мероприятий с заочным поиском доказательств. Естественно, что доказательств в пользу будущей защиты. Эти доказательства создаются, как например, алиби или фальшивый след, либо виновник подстраивается под уже существующие сведения, например, подыгрывая искажённому восприятию очевидцев. Я тебе так скажу, нет ни одного дела, где бы не обнаружились в самых, казалось бы, безысходных ситуациях доказательства в пользу обвиняемого. Даже такие доказательства, которые могут опровергать самые наипрочнейшие, объективно устанавливаемые обстоятельства деяний. Много примеров, когда и свидетели вдруг высказывались о заблуждениях, эксперты рожали «странные» заключения, или обнаруживался не извесного происхождения вещдок, – все опровергающие выводы мусоров.

Окончание поисковых усилий для стороны обвинения и суда определяется только моментом вступления Приговора в законную силу, так как ещё и на апелляционной стадии допустимы отдельные элементы доказывания, а, значит, и в этот период можно искать и представлять доказательства. А вот для стороны защиты и потерпевшего таких пределов не существует. Бывает, что уже в ходе судебного следствия при исследовании одних уже известных доказательств, обнаруживаются новые. Из речи в прениях или последнем слове обвиняемых могут вскрыться ранее неизвестные источники. И на апелляции, и на кассации всё ещё существует возможность обнаружить что-то новенькое. Даже после узаконения Приговора поиски могут дать результатом пересмотр состоявшихся решений. Прекратить изыскания и решить о «конце-то концов» может только сам обвиняемый своей волей, толи от согласия с результатами разборок, толи от чувства безысходности непреодолимого и отчаяния крайнего.

 

5.1.2. Изъятие доказательств

Процедура изъятия доказательства следует за его обнаружением и связана с вычленением сведений, иногда вместе с источником из общей среды нахождения. Одновременно замещается держатель материала; новый владелец – мусора.

Изъятие в любом случае является мерой принуждения, даже когда передающий выражает добровольность отторжения. И если копнуть вглубь, процессуальное изъятие по природе своей оказывается неконституционным действом, так как противоречит Основным принципам и гарантиям. А это значит, что всякий акт изъятия заведомо незаконен, несмотря на его прописку в УПК. Ну, сам прикинь: Речь идёт не об изъятии запрещённых к обороту объектов, что имеет под собой правооснову, а об изъятии доказательств – сведений и источников, когда они ещё и доказательствами не признаны-то. Доказательства изначально являются, по сути, вещами и информацией. Вещи и информация относятся к разряду «имущество», которые ещё до установления их доказательственного значения и отбора являлись объектами гражданских прав (статья 128 ГК РФ). Так? Вещи и информация, если они не были брошены, не выморочны (то есть безхозны после смерти собственника), не государственное они достояние, имеют всегда конкретного владельца. А законному владельцу этого имущества Конституцией гарантировано право иметь, владеть и распоряжаться этим имуществом свободно (статья 35). В этой же норме гарантировано, что никто не может быть лишён имущества своего иначе как по судебному решению, а принудительное отчуждение (считай – изъятие) должно сопровождаться возмещением. Так ведь? Но процессуальное изъятие вещей и информации, как ни крути, приводит к утрате владельцем владельческих прав. Изъятие на стадии предварительного следствия (а в судебном и не практикуется) не обеспечивается судебными разрешениями, возмещений по нему не предусмотрено, а ограничения в пользовании объективны. Мусора становятся новыми владельцами и пользователями изъятого имущества, могут распоряжаться этим имуществом пусть и с некоторыми ограничениями. Переход прав на имущество не подкрепляется документально и предметно этому. И таким образом конституционные принципы и гарантии высекаются. Но это я к слову, к слову о гнилой подстилке к нормативному произволу.

Изъятие должно осуществляться таким «макаром», чтобы ни сам источник, ни информация в нём не подверглись повреждению, искажению, тем более утрате. А если нет возможности получения без ущерба для самого доказательства, то должны существовать убедительные объяснения неизбежности этого и процессуальная фиксация всех процедур, включая те из них, что привели к ущербу. Это чтобы на основании такой информации можно было воссоздать первоначальные свойства и облик. Объём изымаемого материала должен позволять каждому последующему исследователю безошибочно уяснять содержательную сторону доказательства в достаточных границах погрешностей. Что не всегда просто осуществить, когда в оборот попадают хрупкие, путанные или двоякие сведения.

Обратимся к примерам. Свидетель дал показания: «Рома около 24ш взял ружьё и вышел. Затем я услышал выстрел. Тогда всю ночь мы проспали и не реагировали на хлопки салютов». Дал такие показания свидетель и через некоторое время помер. А Рому, в том числе на их основе, загребли по мокрому делу. Разберёмся. Кроме того, что в самих показаниях обнаруживаются противоречия (около 24 т взял – всю ночь проспали; выстрел – хлопки салюта), в защиту Ромы интересны исключительно сведения по последнему предложению. Но если их изымать из общего объёма показаний показаний дословным цитированием «Тогда всю ночь мы проспали и не реагировали на хлопки салютов», всплывает взаимосвязь с другими показаниями, например, самого Ромы, о его непричастности к мокрым делам. Свидетеля не сберегли и выяснить теперь не у кого: указанное им «тогда» – это когда? В ту ночь, в момент выхода Ромы из дому, спустя три года…? Через «тогда» прослеживается взаимообусловленность с предшествующей порцией показаний свидетеля, которые в таком сочетании не выгодны защите и от которых желательно отвертеться. В данном случае изъятие (выборка отрывка из текста, а смысла сказанного – из контекста) произведено с ущербом для содержательности сведений, но в пользу защиты, которая может прибегнуть к воспроизведению показаний путём пересказа по своему их восприятию: Согласно показаний свидетеля, всю ночь такого-то дня Рома спал, а свидетель слышал, но не реагировал на хлопки салютов; его же указания на звуки выстрела не должны пониматься означающими, что это была стрельба из ружья и с целью убийства. Следуя этому же пути, сторона обвинения прибегла бы также к частичному изъятию с перефразировкой, но только двух первых предложений в качестве доказательств.

Указанный порядок более подходит для изъятий в форме оглашения части уже имеющихся показаний или других фиксированных сведений. Но в ходе прямого допроса (опроса) этот путь неприемлем, здесь многое изначально зависит от содержания вопросов, отвечая на которые свидетель был бы скован в объёме излагаемых им сведений только искомой темой выяснения. Слышали ли Вы ночью хлопки салюта? – Да/Нет; Хлопки салютов схожи со звуками выстрела? – Да/Нет; Реагировал ли Рома на эти хлопки? – Да/Нет; Если «нет», Почему он не реагировал? – Потому что спал (всю ночь)… В подобной манере, конструируя логическую цепочку и направляя выяснение заданным руслом с прогнозом ответов, возможно вообще избежать опасные для стороны сведения, и изъять одни ничтяки либо обойтись пустословием. Всё в зависимости от поставленных задач и ловкости.

Нет, я не попутал рамсы, получение показаний – продукта говорения – тоже определяю изъятием. Из счастливого обладателя сведений вытягивают словесную верёвку информации со всеми там узелками, надрывами, вплетёнками. Вытягивают всю до кончика или обрубят достаточным куском. А что вытянули, тем овладели, намотали на барабан.

Грань между поиском и изъятием тонка, большей частью условна и без демаркационных линий. Эти два этапа в реальной реализации зачастую последовательно сливаются промеж себя. Следуя в цепи единого комплекса изъятие плавно вытекает из поиска, и они сращиваются в процессе двойняшкой. Так, ещё не ведая результата, мы допрашиваем свидетеля – идёт поиск; но получив показания, тут же изымаем их памятью своей, протокольным письмом или аппаратной записью, что является изъятием уже на время говорения (слово – не воробей).

В техническом же плане изъятие словесной изустной информации сопряжено со специальным процессом её фиксации, закрепления. В силу непосредственности такая фиксация производится кроме как мозговой памятью получателей информации ещё и выкладкой на материальные носители: на бумагу, магнитную ленту, оптическую платформу и прочие копилки. Тогда концовкой процессуального изъятия будет считаться создание всякого рода документального материала: протокола, заключения, фототаблицы, электронного накопления, рисунка, таблицы, графического изображения.

Материальные же доказательства – вещи и предметы, включая документы, изымаются путём их тупого забирания, если они отделимы от окружающей среды (ботинок, доска, печатный лист) или частично (образец грунта, крови). А если объекты не отделимы, то ближним окружением той среды (кровь на грунте – с грунтом; порез на ткани – с частью ткани). Некоторые вещдоки сами по себе не могут быть разлучены с привязанной к ним материей без вреда для целостности и индивидуальных свойств самого вещдока или при важности его держателя (надпись на витрине, рана на теле живого человека), а так же ввиду чрезмерной громоздкости. В таких случаях вещи и предметы фактически не изымаются, а допускается их копирование, перенос вида и свойств на другой носитель (оттиск следа, радиограмма шумов, фотопортрет, схема местности).

Другие доказательственные сведения каждая овца может преспокойно изымать с долей осторожности и оглядкой, чтобы не повредить доказательство, сохранить его характеристики на уровне, как они существовали на время обнаружения. Вот ты сам, например, исторгаешь из себя устные или письменные объяснения или отбираешь их от окружающих людей. И такие сведения приобретают значимость и могут быть использованы при доказывании. Так же мы с тобой способны приобрести различным путём в своё распоряжение отдельные материалы, которые сгодятся вещдоками или «иными документами». Вполне возможно получить и заключения экспертов или специалистов по отдельным разделам наук, искусств, ремёсел. Осторожность и оозирания здесь связаны с соблюдением и учётом реалий и «правил игры», чтобы исключать препятствия для будущных приобщений, рассмотрений сведений в формате официального следствия. А неосмотрительность в таких делах запросто может привесть к порче или полной утрате порой неподменимых, единственных доказательств. Замечательный мой защитник – умница и проныра, обнаружил важного для дела свидетеля, предварительно опросил его, зафиксировал сообщение письменно за подписью этого очевидца. Объяснения этого лица фактически определяли моё алиби и могли порешить исход дела. Но защитник, в прошлом профессиональный сыщик, совершил нелепую ошибку – взял и наименовал письменные объяснения «Протокол опроса». Протокольная форма не допустима для внеследственных действий. Этой формальности было достаточно пристрастному суду, чтобы отвергнуть такие «объяснения» и зарезать на корню позицию защиты.

Именно путём следственных действий и полномочиями мусоров процессуальный Закон в наибольших возможностях предлагает осуществлять изъятия доказательств. Этим косвенно очкрчены и границы возможностей для самостоятельности других участников. Хотя и нет прямых запретов.

Так случилось. Тебе от кореша стало известно, что тот в драке насмерть зашиб собутыльника. Ты призываешь двух соседей на роль «понятых» (или «представителей общественности»), сам принимаешь решения о проведении необходимых действий по добыче доказательственных сведений. Далее: делаешь сам себе вызов и выезжаешь на место «дела мокрого»; проводишь самостоятельно да с участием понятых и предположительно виновного кореша осмотр места побоища и трупа; фотографируешь; изымаешь «вещдоки» по своему разумению; письменно фиксируешь весь процесс. В общем, обладая достаточной просвещённостью в существо и порядок проведения всех таких процедур, как произошло бы это в исполнении мусоров, аналогично фиксируешь действия, включая рукописный опрос очевидцев. Труп терпилы отвозите в морг. На стук в калиточку ржавую нарисуется судмедэксперт. Ему предлагаете с умным видом оплату и проведение экспертизы по трупу в частном порядке. Безусловно эксперт, как бы не был он пьян, охренеет от такой движухи. Ещё бы! А что собственно в действиях тех ваших незаконно? Идиотской ситуация покажется из-за нетрадиционности, но не более того. Будущая «сторона защиты» была вправе и добыла свои «доказательства», открыто используя «любые иные средства и способы защиты, не запрещённые законом». Спокойно, паря, запретов на приведённые выше средства и способы нет. У нас – рядовых овец, нет долга и обязанности во всяких ситуациях с криминальным душком ломиться с заявлениями и сообщениями. И ответственности нет – в умысле не имелось скрывать следы «преступления», а наоборот – сплошное содействие в сторону объективности, пока, как говориться, дохлятина не окоченела. Все действия те осуществлены до возбуждения уголовного дела. Препятствий расследованию не создано, так как и расследования-то самого ещё и не начиналось. Зато сколько набрано информации в пользу защиты. Ё-моё! И от неё не отвертеться. А мусора пусть изыскивают, что найдут себе второй очередью. А каково равенство возможностей изначально, а?! Красота. Да только на стадии обращения к эксперту, подозреваю, всё и встанет. (Если, конечно, эксперт – не таким же кретином окажется, как мы с тобой. Хотя, включив воображение, можно воспользоваться услугами и «левого» медика, знающего толк в мед. исследованиях.) Так-то, да, – дело публичного производства и значения, знаете ли. По таким включаются прерогативы обвинительных структур по изъятию доказательств в порядке официального уголовного судопроизводства. А нам-овцам, пардон, о том не известно было.

Но вот с момента расследования (при условии, что это известно нам стало) Закон только обвинителям и суду дозволяет производить изъятия по самым важным направлениям. Напрямую процедуры изъятия прописаны как составляющие для обысков, выемки и осмотров. Получение доказательств при всех других мероприятиях также сопряжено с изъятиями. Кроме того, фактические изъятия осуществляются путями и не прописанными такой формой в Законе, но сложившейся практикой различного рода истребований, запросов, инициативных передач, направлением материалов от сторонних лиц и параллельных структур. Вот по всем таким процессуальным и околопроцессуальным действиям именно и только усмотрением мусоров производство изъятий и дозволяется, соответственно, и сценариями органа расследования или суда определяются результаты изъятий. Мусора будут решать всякий раз: что изъять, а что нет, и есть ли необходимость в этом. И в таких монопольных полномочиях своеволие мусоров частенько непреодолимо. Как, например, в указанном случае с частным обращением к эксперту о необходимости исследования трупа. Такие исследования и изъятие доказательства – то есть получение Заключения – свершаться только по санкции властей. Иные, пусть и результативные поползновения они выметут в брак. С другой стороны, пределы добывающих функциональных возможностей стороны защиты зависимы лишь от существующих и напрямую оговорённых в Законе запретов, замешанных на конституционных принципах и гарантиях. Иными словами, при получении доказательств явно нельзя, например, нарушать гарантии неприкосновенности жилищ, переговоров, создавать угрозу чужим жизням и здоровью (своим – пожалуйста), нарушать общественную безопасность и всё такое. Настаиваю, в остальном – ты волен применять любые меры, какими необычными они не покажутся, чтобы приобретать нужные тебе сведения, способствовать их приобретению другими. Вольность распространяется и на изъятия разрушительного свойства, вплоть до полного уничтожения улик, их же сокрытия в недоступном для посторонних людей месте.

Перетопчимся на таком моменте как сокрытие или уничтожение улик, предвосхищая упрёки в подстрекательстве к противоправным действиям. Обвинители культивируют претензии к стороне защиты, что та препятствует нормальному ходу расследования, в частности, путём пресечения доступа к доказательствам. Подобные аргументы мы можем услышать, например, при рассмотрении вопросов о применении меры пресечения, причём в предположительном уклоне: обвинямый может помешать расследованию. И в судебных прениях при рассмотрении существа обвинения громогласно заявляют о тех же препятствиях. И суд принимает такие аргументы в ущерб обвиняемому. Да, существует и уголовная ответственность за противодействие мусорам. Но вся фишка в том, что для таких претензий необходимо существование таких условий, как объективная известность мусорам о наличии, содержании и местоположении конкретного материала, официального признания статуса «доказательство» за этим материалом, охраняемость носителя сведений с тем же признанием его статуса, а также очевидная известность этих обстоятельств «нарушителю» – тому, кто посягает на эти сведения с целью их вывода из следственного оборота. При отсутствии хотя бы одного из этих признаков любые претензии абсолютно беспочвенны. Таким образом, не может быть расценено как давление на свидетеля какое-либо влияние на человека, ещё не привлеченного свидетелем к участию в деле, но лишь полагаемого таковым позднее. Следуя вышеуказанной логике, мусора в качестве противодействия следствию, как сокрытие доказательств расценивают и молчание самого обвиняемого, который тем самым не предоставляет мусорам важные доказательства – свои показания. А если обвиняемый порешит себя? – вот, падла какая, он же уничтожил себя, как источник, уничтожил этим и доказательства (его потенциальные показания)!

А когда обвиняемый изменит показания, то следует привлечь его к ответственности, ведь он, подонок, испортил доказательства (показания)!

В исконном понимании «нормальный ход расследования» означал только активные, в рамках дозволенных правил и полномочий действия мусоров следственно-процессуальной направленности в целях достижения объективных и справедливых выводов и решений. Что касается процесса доказывания, то это всегда выражалось лишь в собственных действиях мусоров по отысканию и использованию доказательств: что нашёл, то и съел. Этот ход и понимался нормальным. Соответственно и «препятствиями» для такого «нормального хода» могли считаться лишь активные противодействия обвинительному доказыванию. Например, мусор точно знает, что некто владеет документом, требует его выдачи, а этот Некто отказывается выдать, прячет или уничтожает бумагу. Однако к настоящему времени мусора вконец оборзели. Нормальным ходом расследования они считать стали наличие таких условий, когда им не только не создают препятствий, но и искренне содействуют все без исключения субъекты, кто имеет сопричастие к важному доказательству. Вне зависимости от осведомлённости самих мусоров о наличии и источнике таких доказательств. Отсюда и препятствием предлагают они считать и пассивное умолчание со стороны носителей и источников доказательственной информации, вплоть до недоносительства овцы на самое себя. Нечто подобное, но уже в открытой форме мы можем наблюдать в практике англосаксов. Там подвергают жесточайшему шельмованию и уголовному преследованию любого, кто хотя бы мог знать, но вовремя не заявил о криминальных уликах. Даже близких родственников не оставят в покое. Гарантии «не свидетельствовать против себя и своих родственников» последовательно вышибаются из сознания масс. Скоро и нас к такому приведут. Это сладкая мечта мусоров – поголовная ссученность населения.

Нов реальной системе прав и гарантий ты не связан обязанностью, получив предмет или информацию, беречь её или передавать кому-либо, тем более отсылать в мусарню. Как и нет обязанности твоей разглашать ставшими тебе известными сведения, поднимать на поверхность любые, тобой обнаруженные «вещдоки» и документы. Помнишь, мы говорим о сведениях и предметах, которые ещё не признаны доказательствами, и которые не известны стороне обвинения и суду (знания и мнение потерпевшего не принимаются в расчёт) как перспективно значимые. Тем более до возбуждения дела и начала расследования. Например, известные тебе чьи-либо устные или письменные сведения до времени расследования ещё не являются показаниями или «иным документом», а значит, отсутствует состав деяния как за их ложность так и отказ от их дачи (подачи). Также как и любые протокольные сведения, хотя и облачённые в форму следственного производства, но не имеющие отношения к твоему делу на данный момент, – и такие не являются доказательствами в этот же период по конкретно твоему делу.

 

5.1.3. Сохранение доказательств

Мало получить доступ к доказательственным сведениям, их нужно ещё суметь сохранить (сберечь). Сбережение – протяжённая во времени процедура, никакими сроками не ограниченная. Это может быть и пассивная деятельность в виде неприкосновенного удержания, длящаяся годами. Такой срок определяет сам хранитель по мере надобности наличия и целостности. Срок хранения заранее не оговаривается конкретным временем, периодом, но обусловлен наступлением определённых событий и условий. Чаще всего это связывают с пригодностью доказательства и нуждой в нем для производства, сообразно целям (средство доказывания), возможностями сохранения (неустойчивость состояния), или наоборот, в связи с вредностью и никчёмностью.

Сохранение по природе своей направлено на длительное удержание существа, первозданных качеств и свойств доказательств, на обеспечение их стабильного состояния и процессуальной пригодности. Это обеспечивается комплексом специальных мер по сохранению источников доказательств, как носителей сведений. Сохранность источника позволяет сохранить и саму информацию в её исконном виде. Со слов китайских конструкторов вечного двигателя: «ничто не вечно под Луной», кроме постулата, что «ничто не вечно под Луной». Это верно – в нашем плятском мире всё изменчиво, смертно и пагубно, а к чудесным консервантам доступа не имеем. Мы с тобой, курсант, стареем с рождения, свидетели дохнут как мухи, рукописи горят, коррозия жрёт металлы, продукты тухнут, материя ветшает, склероз забивает мозг. Короче, положиться на одно лишь наличие источника мы не можем. Та же фигня, как с баблом: вначале проблема их добыть, а упало в карман – проблема его сохранить.

Когда мы говорим о «комплексе специальных мер», то имеем ввиду те методы и способы, что выработаны практикой, как оправданные опытом, многие из которых предписаны Законом. Знающий эти системные правила, конечно, предпочтёт их употребление, и только второй очередью может прибегнуть к новшествам, в том числе и по своей придумке. Ты же, например, не будешь «изобретать велосипед», когда решишь принять меры по сохранения первозданной красоты своей тёлочки, не станешь, допустим, рубить её на куски и хранить её в морозильной камере, следуя новой идее эффективности такого метода. Нет, ты разумно прибегнешь к уже испытанному и надёжному средству, последуешь обычаям и завету предков: попользовался тёлочкой, закатал её в бочку с уксусом, понадобилась опять – достал, вымочил, употребил; тёлочка свежести не потеряла, и ты – бондарь хоть куда. (Фу, какие вульгарные сравнения?! А если это прочтут женщины…, а если это прочтёт моя мама… или дети?).

Вот и следственно-судебная практика, кроме собственно фиксации исходных сведений, как закрепляют, например, устные показания в протоколах или облик предмета через его описание, кроме хранения-держания оригинала доказательства в целях его сохранения наработала три приёма: копирование, дублирование и формирование совокупностей.

Копирование, если оно возможно, технически позволяет воспроизвести сведения по материалу в достаточных подробностях по форме и содержанию. Должная процедура удостоверения соответствия копии оригиналу позволяет использовать копию с приданием ей доказательственной силы, принимая по достоверности вровень с оригиналом. Даже при полной утрате оригинала.

Дублирование, как и копирование, выступает в страховочной роли. Но в данном случае изготавливается идентичный второй (третий и т. д.) экземпляр того же доказательства. И все они юридически равны между собой, взаимозаменяемы. При утрате первого (условно основного) материала, вместо него может использоваться дубликат. Идентичность последнего несомненна, так как оба материала равно принадлежат одному и тому же источнику и несут в себе одно и то же сообщение.

Формирование совокупности сведений, получаемых от одного источника, совместно с привлечением других, но касающихся одного и того же вопроса, тоже имеет одной из целей сохранение информации. Такую совокупность образуют сведения, получаемые от основного и производных ему носителей информации. Хотя эти сведения и будут отличаться характеристиками и качеством, но при согласованности промеж себя позволяют не только подкреплять опорные сведения в свете их убедительности, так и воссоздавать их содержание при потерях головного доказательства или любого другого из этой совокупности. Здесь срабатывает защитный принцип совмещения разнообразных средств хранения, как этого придерживаются, например, при экономическом капиталосбережении. Буржуи тоже знают о нестабильности цены материальных объектов с презюмированием уценки и неизбежности потерь. Поэтому капитал распределяется по возможно широкому перечню активов в долевом балансе и без твёрдых гарантий ликвидности по каждому средству хранения. Капитал вкидывают в деньги наличные, на банковские счета, в ценные бумаги, драгоценности, имущество, бизнес, сырьё, товар и прочую дрянь. При обесценивании (утрате) одного-двух элементов, капитал, пусть и частично, но сохраниться, как останется невредимым и статус капиталиста проклятого у собственника средств. Так и с доказательственным материалом: чем разнообразнее формы и способы выражения и сохранения информационной единицы, тем больше шансов долголетия и свежести информационного продукта, пригодности его к употреблению.

Наиважнейший первичный источник доказательств – это знания человеков о воспринятых ими фактах и обстоятельствах. Такая единожды познанная информация сохраняется в памяти конкретного индивидуума, а также на вещах и предметах, запечатлевших на себе деятельность природы и людей (вещдоки). Знания могут быть утрачены или искажены пропорционально утрате (искажению) памяти или целостности материального объекта со следами на них. Чтобы сохранить источник, кроме охраны его самого, дублируют его и содержащуюся информацию, создавая другие данные об этих же фактах и обстоятельствах. Например, некто Герасим владеет информацией по обстоятельствам причинения смерти Му-Му. Ещё бы, – он сам её и затопил, собака! Но Герасим (источник и носитель) сегодня жив и здоров, способен давать достоверные показания, а назавтра, глядишь – и помер или занемог психически, а с тем и познания его сморщились. Также он может отречься от своих слов: наговор совершил, мол, и хоть ты тресни. Трескать безнравственно и, дабы утрат ценных сведений не произошло, личную его, производную и сопутствующую информацию по делу сохраняют на других источниках: 1) в Протоколе допроса – показаниями самого Герасима; 2) в Протоколе очной ставки – его же мычанием и скулежом дохлой Му-Мы; 3) в Протоколе осмотра места происшествия с участием обвиняемого – повтор тех же показаний; 4) в Протоколе допроса свидетеля Ивана Тургенева, описавшего обстоятельства, ставшие известными ему от Герасима; 5) на Вещественных доказательствах: лодке, камне и бечёвки с шеи утопленницы. Наличие (как минимум) таковых, позволяет в ходе доказывания в случае утраты или повреждения одних из сведений восполнять информацию о деле по другим источникам. И такие источники со времени их изготовления и комплектации получают самостоятельное значение.

В официальном порядке сохранением доказательств занимаются те мусора, в чьём производстве на данном этапе находиться уголовное дело, кто производство по нему ведёт, то есть. Процессуальный порядок обязует их документировать всю поступающую информацию доказательсвенного характера в протоколах, приобщать доказательства к материалам дела, а сами материалы хранить специальным образом, в приемлемых для этого условиях определённый срок. Кроме того для отдельных видов доказательств оговорены особые условия – упаковка, пломбирование, камеры хранения, персональная ответственность лиц. Бумажные и другие негабаритные накопительные материалы повсеместно копируются, и каждая предшествующая инстанция, через чьи руки материалы прошли рекомендательно копии оставляет у себя. За исключением последнего варианта, все охранительные действия также документируются.

Вынуждены подмечать, что действия следственных органов и суда по охране доказательств обусловлены обвинительными интересами. Формально они должны беречь любую доказательственную информациюи по любым источникам, в том числе и ту, что имеет защитительное свойство. При этом, доказательственная база стороны обвинения не подлежит расширению с момента окончания расследования. То есть обвинители и суд не вправе пополнять базу новыми доказательствами. Как и не вправе оставлять какие-либо сведения и их носители на стороннем сохранении вне объявленного объёма по уже сформированному комплекту материалов, как бы в запасе, на всякий пожарный.

Вправе – не вправе… Кто удержит мусоров от соблазна? Находят они лазейки и причины придержать некоторые сведения в «закромах» док-индустрии и применить их «точечным ударом», до востребования. Действия эти из арсенала непредсказуемых. А потому выкидыши доказательств из закрытых резервов (или их сброс в помойку) тараном способны пробить позицию защиты как раз из-за неготовности к такому повороту. Тактика такая поощряется, негласно поддерживается как изыск процесса доказывания. При малейшем посягательстве на сферу интересов обвинения чёртиком из табакерки врубается механизм сопротивления доказательствам защиты. Втом числе не гнушаются и ломкой условий охраны доказательств. Чтобы иметь полную власть над материалом и не пользоваться возможностью повлиять на этот материал? Ой, да не щекотайте мне подмышечные впадины. Если нельзя, но очень хочется – то можно!

Воздействуют на доказательства путём искажения уже существующей информации, путём её умалчивания, ретушированием, внедрением заразы. Крайние формы – фальсификация показаний, подлог документов, устранение источника физически, привнесение грубых нарушений в общий порядок получения информации. Для вещественных доказательств создают (допускают условия «нечаянной» порчи или полной утраты, например, теряя их при пересылке, при том, что и пересылку эту затевают умышленно. Другие сведения, например, неясного значения, могут оставить по-шулерски в рукаве и бросят на сукно козырем, вдруг выяснив их обвинительную полезность и подходящий момент улучив. В кризисный момент или по плану. Так поступят в судебном следствии, когда по сценарию обвинителя, на его вопрос или вопрос судьи свидетель через показания выдаст порцию новой информации; когда по инициативе тех же мусоров «нежданно» втиснутся в обсуждение новые документы и предметы, будут получены новые заключения. Всех этих материалов до времени их представления суду ранее не имелось в деле. Но сторона обвинения в лице следаков и прокуроров конечно же знала о их существовании, но в силу врождённой скромности своей молчала о них, а суд не нашёл препятствий для их приобщения к делу и рассмотрению по существу в общей совокупности доказательств обвинения.

В другом случае, те же суд с прокурором в обнимку найдут средство избавиться от проблемных сведений, порочащих обвинение. Допустим, свидетель ранее дал показания, удовлетворительные для позиции обвинения, но показания эти мухлёванные, или расцениваться могут защитными, или велика вероятность, что свидетель откажется от них, запутается в заученных текстах при вопросах защиты. Лучше бы без такого свидетеля вообще обойтись в заседании. Что ж, свидетеля формально вызовут в суд, но судебные приставы будут систематически представлять рапорты о невозможности обеспечит явку. И тогда, в зависимости от ситуации, огласят ранее данные показания (в пользу обвинения) или завершат процесс без допроса, а значит и без показаний этого свидетеля (если они могли бы содействовать защите). И таким образом доказательство (показания) не сохранено в натуральном виде ввиду направленных действий мусоров.

Оглянемся на охранные возможности защиты. Как бы шею не свернуть? Сторона защиты в порядке взаимной любезности может прибегнуть к тем же подлостям, а при таком подходе имеет даже некоторые преимущества. Нам известно, что обвинение не может быть изменено после окончания расследования в худшую сторону. Не может оно быть изменено не только формулировкой, но и расширением (усилением) доказательственной базы. Поэтому все указанные мусорские замуты с припасами сведений незаконны и могут такие приёмы прокатить только при твоём непротивлении этому. Сторона защиты, не будь дурой она, должна препятствовать диверсиям, хотя бы путём возражений. Минимальные меры: Те из доказательств, что уже попали в число материалов дела и сделались доступны на досудебной стадии, тобою и защитником добываются в копиях, желательно в удостоверенном их виде. И такими копиями материалы (доказательства) хранятся у вас на руках. Кроме того, что этими копиями пользоваться можно по прямому назначению, обращаясь к ним как источникам доказательств в процессе разбирательства, данные копии выполнят ещё и роль охраны объёма доказательств. Эта мера, в свою очередь, оберегает и исходные материалы от умышленной или случайной порчи, так как обвинение и суд будут знать о наличии у вас контрольного пакета.

Подобным же образом поступают и с доказательствами, передаваемыми мусорам на любой стадии производства по делу. Копии любых материалов с отметкой получателя о приёмке на этой копии сохраняются у защиты, а сами доказательства предпочтительно передаются через посредников, функции которых включают и действия по регистрации всего проходящего через них материала (почта, мусорские инстанции). Одно дело – передать документ следаку «ноздря в ноздрю». Ты за дверь, а он бумажку твою в урну. Другое – обеспечит себя документальным подтверждением факта передачи от «независимых» инстанций (квитанция о доставке, запись в журнале регистраций, квиток о направлении). А те из доказательственных сведений, что защитой решено не передавать властям до наступления времени «X», определяются на сохранение по собственному выбору места и условий. Естественно, с тем, чтобы информация и её источник не были повреждены или затеряны. Здесь всё так же зависит от носителя и работают те же правила дублирования и формирования перекрёстной совокупности. Ну а преимущества у тебя в том, что ты не связан процедурными требованиями по специальным условиям хранения и документирования этого процесса; не обременён обязанностью выдачи сведений и предметов; как обвиняемый – источник доказательств, ты сам являешься их носителем и способен хранить в себе самом – в своей памяти удерживать аж целую информационную «бомбу» – те самые свои показания. (По аналогии с аксиомой, что самое надёжное место хранения пищи – желудок.) А право представлять в том числе и новые доказательства в любой удобный для защиты момент разбирательства – чем тебе не фора?

Есть и минус. Минус есть и он жирненький. Всё хранимое защитой по кладовкам и выставленное нежданчиком на показ будет подвергнуто беспощадным нападкам, попадёт под дискредитацию со стороны обвинителей и союзного им суда на предмет именно сохранности данных ко времени обнародования. Даже сами возможности твоей памяти поставят под сомнение. В таких случаях как раз и сгодятся ранее указанные мусорские приёмы дублирования: ты или «твои» свидетели заранее излагают свои знания о фактах и обстоятельствах с помощью различных носителей, например, в письмах или устными сообщениями другим «свидетелям», в своих дневниках, в «объяснениях» адвокату и тому подобное.

Когда я привожу Примеры, некоторые из таких можешь принимать как образцы для подражательства, если ситуация подходящая сложилась. Вся практика судопроизводства и защиты в суде, в частности, впрочем, как и законотворчество, опирается на реальные случаи и чей-то опыт, причём и отрицательного свойства. Больше скажу: всякие процессы, правила – все они сложены из людских проб, ошибок, удач и утрат, выстраданы чьей-то кровью или ликованием. Пользоваться чужим опытом и знаниями – это нормально. Так отчего же не в почёте россиян следовать чужим примерам? Даже говорку позорную придумали: «по чужим следам срать не ходят». Что за глупости! Ещё как ходят. Во всём мире ходють, а у нас не ходють? Те пути засранские уже проверены, надежны, значит, только под ноги посматривай. И ты ходи, курсант, смело ходи. Глядишь, твои пути-дорожки увековечат мемориальными дощечками, затротуарят, почётный караул выставят. Экскурсии водить станут: «Вот, – с трепетом заголосит гид, – тропой этой срать хаживал суровый поборник права Михаил (или как там звать тебя?). Здесь он оставил след свой. И вы можете торжественно тем следом проследовать. По обе стороны от тропы, куда б вы носом не уткнулись, можете узреть святые кучки. Руками экспонаты не трогать! А вот присесть над ними можете, можете проникнуться той атмосферой возвышенных чувств и легендарных промыслов. Только представьте себе, точно так же сиживал Михаил, думки свои думал: как бы сподручнее с мусорами бороться. Бывало сидит себе, а вокруг – красотища: ели лапами качают, белка какая метнётся, клёст затрещит, рысь промурлычит, муравейка по голой ляжке щикотно пробежит… В добрый путь!»

 

Только что обмолвились: оценка доказательств состоит из проверки доказательств на предмет их достоверности, допустимости, относимости и достаточности. В пункте 1.1. «Суд, Судьи» (стр. 11–12) мы уже частично пощупали принцип свободы оценки доказательств, обсуждая Убеждение и Совесть. Перечитай. Следовать этим же критериям должны все активные участники из мусорской кодлы. Им всем предписано руководствоваться внутренним убеждением, законом и совестью (статьи 88 и 17 УПК). А сторонники защиты лишь вправе, не обязаны, но лучше также и им не терять человеческого лица. Хотя…

Ещё к вопросу о совести, что касается мусоров. В силу принципа свободы оценки доказательств, выходит, что руководствоваться своей совестью они могут свободно, то есть как заблагорассудится. Кроме того, по статье 28 Конституции, каждому гарантирована Свобода совести, значит и мусора свободны в совести своей, когда и на них конституционный принцип равно распространён. И таким образом, вот что получается, братцы: совесть мусорская двойной свободой укомплектована: она сама по себе свободна и употреблять её можно свободно. Не много ли вольностей? Тем более, разве разумно столько свободы мусорам давать, хоть хлипкая уздечка, но должна оставаться. Вон, пролетарии, полагали, что мало свободы имеют и терять им было нечего, кроме своих цепей. Устроили бузу и последнее – цепи отобрали, свободой захлебнулись.

До кучи заглянем в толковый словарь и узнаем, что Совесть – то суть чувство нравственной ответственности за своё поведение перед другими людьми, а Нравственность, в свою очередь, – внутредуховные заточки человека. «Да уж…» – сказал бы на это Киса Воробьянинов. Как-то не вписывается Совесть в судопроизводственный процесс. Процессуальная деятельность – это не поведение, и духовная составляющая этой деятельности не свойственна – это же поповская движуха.

Цель оценки в установлении качественных характеристик сведений и источников, определение их пригодности для формулировки выводов по всем обстоятельствам дела и принятия решения. Только своим качеством доказательства, как строительный материал, могут привести к прочным конструкциям обвинительных утверждений, оправданий или других правовых решений.

Во взаимосвязи с «проверкой» и «собиранием» оценочная деятельность, как Право и Возможность предоставлено Законом только стороне обвинения и суду. Право стороны защиты в рамках тех же возможностей Закон игнорирует, хотя право такое на практике категорично и не отвергается. Мы уже отмечали правомочия защиты оперировать доказательственными сведениями, которые лишь могут по милости властей быть допущены к обсуждению и признаны доказательствами. Такое положение мусора пытаются обосновать принципом публичности уголовного судопроизводства, по которому коренные полномочия процессуальной деятельности возложены на государство в лице его исполнительных и судебных органов.

Оценка есть умственная аналитическая деятельность, которой выявляется ценность доказательства, как факт ценности и как определённая величина – цена. Но если в других направлениях знаний и отношений людей такая величина, как ценность может выражаться в размерах точных или относительных (художественная, историческая ценность; ценность – 3 рубля), то в отношении доказательств размерность не применяется. Применяют только абстрактность – ценно или не ценно, но даже без оглашения этого. Поэтому, например, при оценке доказательства по вопросу допустимости, выводят только один из двух крайних вариантов: данное доказательства достоверно или не достоверно, и третьего не дано. Неприемлемо определять относительную ценность: считать доказательство частично допустимым, недопустимым на 30 % или допустимым при определённых условиях. Более того, при всякого рода сомнениях в той же достоверности должна срабатывать «презумпция порока». Есть хоть малое сомнение – доказательство не достоверно. А это значит, что всякое доказательство изначально должно считаться недостоверным, недопустимым, неотносимым и недостаточным, пока в порядке всесторонней оценки (проверки) не будут эти установки опровергнуты. Из всего получается, что такие проверки-оценки неизбежны, доказательства изначально не могут приниматься «на верочку», отношение к ним попервой должно быть критическое. Что в реальной деятельности мусорских органов не воспринимается ими как должное. Более того, если Закон обязывает проводить оценку по указанным четырём параметрам, доказательства подлежат такой проверке, то властные органы, на кого из них возложены прямые обязанности доказывания, в своих резолютивных актах, будь то обвинительное постановление или приговор обязаны всякий раз представлять свои выводы по вопросам достоверности, допустимости, относимости и достаточности в отношении каждого рассмотренного доказательства, в отношении их предметных совокупностей или групп, определяющих доказанность (или недоказанность) конкретных обстоятельств; мусора обязаны вместе с тем приводить какие-либо основания по своим оценочным выводам. Но мы и этого на практике не наблюдаем. Иногда только, дай Б., в приговорах и последующих решениях контрольных инстанций вскользь, поверхностно и формально указывается о признании судом отдельных доказательств достоверными или допустимыми. И полностью упускается оценка по относимости и достаточности. В таких случаях можно смело для себя считать, что оценки в данной части не проводились вообще проводились вообще.

 

5.3.1. Достоверность

Достоверность – достаточная верность – это высшая степень верности, какая может быть присуща доказательственной информации о каких-либо фактах и обстоятельствах, – та верность, что не вызывает сомнений. Достоверность близка к истинности, но истину собой не являет, потому и понимается иногда, как «относительная истина» – истинна, обусловленная возможностью её опровержения. Внутреннее убеждение оценщика в правдивости информации действительно на конкретное время, выдержано и испытано в ходе специальных исследований, но может измениться в будущем при появлении более мощных контраргументов.

Однако «здесь и сейчас» конкретная информация признаётся верной.

Установление достоверности доказательств опирается на сформированное в сознании человека внутреннее убеждение, когда своим восприятием человек принимает правдивыми или неопровержимыми сведения по их содержанию и источнику. В этом нет слепого выбора: верить – не верить по жребию или произвольным предпочтением. Достоверность должна опираться на устойчивую убеждённость, на всестороннюю проверку знанием, опытом, осмыслением, здравым рассудком и лишь отчасти – интуицией подкрепляться может. Но не наоборот. Предчувствие играет роль, но само опирается на опыт и знание. Интуиция вовсе не отвергается в среде профессионалов и позволяет, как поводырь, приходить к верным выводам и решениям. Конечно, и у тебя бывало, когда один или несколько источников тебе сообщают внешне правдоподобную, логичную информацию, а в тебе родиться недоверие, причин которому сразу и не объяснишь. Это «чуйка», курсант, Чуечка родная, и она редко нас обманывает в тех вещах, в которых мы достаточно разбираемся и опытны. Предчувствие пусть и не обманывает, а вот ведь рациональными схемами не выясняется по существу. Чуйка естественна и полезна всякому, когда не стоит в заглавии, не перерождается в упрямство тупорылое и в тотальную подозрительность. В любом случае для опорным определителем достоверности является свободный разум и аналитическое, непредвзятое восприятие сведений.

Оценка доказательств на предмет достоверности производиться несколькими способами (направлениями) в доступном их сочетании и зависит от объёма исходной информации, насколько бы минимальным этот объём не был.

Направление 1: Определение реальности фактов и обстоятельств. Здесь угольный вопрос: а вообще такой факт (обстоятельство) возможен в действительности? Отрицательным ответом вычленяются очевидные небылицы. Здоровым пониманием ты вправе отвергнуть сказочные доводы о событиях и явлениях, которые природными законами и известными способностями живых существ не могут быть осуществлены. Даже несмотря на то, что прямых опровержений не имеется. Ты, как и любой другой, в подобном случае правильно считать будешь недостоверной информацию, например, о самостоятельном нападении паяльника на задницу потерпевшего, о конструктивном диалоге человека с мышью, о независимости судей, об отсутствии у тебя права на свободу.

Направление 2: Установление противоречий между сведениями, внутри одного источника. Противоречия могут выразиться несоответствием одних сведений в их сравнении с другими, когда эти сведения повествуют об одном и том же обстоятельстве. Или противоречия могут быть в форме взаимной исключительности сведений, их конфликта между собой, когда одно информационное сообщение отрицает другое. В таких случаях невозможно выбрать одно из сведений, как правильное, и через это выяснить сущность факта. Допустим, терпила сообщает: «Мы были в кабинете вдвоём. Егор взял из стола папку с документами. После чего она сказала, что пойдёт в администрацию». Обратил внимание, сведения о втором лице по отдельным частям показаний не соответствуют друг дружке, так как не понятно, мужик или баба находился «вдвоём» с потерпевшим в кабинете, либо речь идёт о разных лицах, либо в кабинете был третий, либо это разновременные события. Не ясно, к одному и тому же лицу относятся действия по взятию папки с бумагами и о походе в администрацию. Другой пример. Выводы эксперта: «1. В ходе исследований не выявлено признаков прижизненности в отношении телесных повреждений в области шеи;… 4. Повреждения органов в области шеи является тяжким вредом здоровью…». Нетрудно заметить, что сведения по четвёртому пункту опровергаются предшествующим заключением. Тяжкий вред здоровью может иметь отношение только к живому человеку, у которого есть здоровье. Если не установлена прижизненность телесных повреждений, – тот факт, что эти повреждения причинены живому человеку, а не после его смерти, – то не возможно утверждать и о тяжести вреда здоровью от этих ран. Такие доказательства (равносильные сведения) являются противоречивыми, а значит оцениваться должны недостоверными каждое.

Направление 3: Выявление противоречий в сведениях об одном факте (обстоятельстве), исходящих от разных источников. При такого рода оценке могут обнаруживаться те же расхождения по несоответствиям или взаимным опровержениям. Имеющаяся информация происходит от разных, не связанных между собой напрямую источников, которые отличаются в авторстве, видовой принадлежностью, независимостью между собой. Например, в нашем распоряжении доказательство – сведения о признаках орудия преступления, представленные по таким различным источникам, как Протокол осмотра вещественного доказательства (нож); Вещественное доказательство (сам нож в натуре); Протоколол осмотра происшествия (об обнаружении ножа с его описанием); Заключение судмедэксперта (о параметрах колюще-режущего предмета, которым причинены повреждения); Заключение эксперта-криминалиста (характеристики ножа); Показания обвиняемого (описание ножа). Кроме того я различаю источники, которые хотя и относятся к одному автору, касаются одних и тех же обстоятельств, но возникли в разное время. В рамках последнего Примера можно различить описания ножа, как они даны гражданином Н.(единый источник), но по различным фиксаторам, времени и статусной его позиции, а именно: по его показаниям в Протоколе допроса подозреваемого от 22.04.2005 г., в Протоколе допроса обвиняемого от 10.05.2005 г., в Протоколе очной ставки от 14.06.2005 г.

В ходе проведения сравнительного анализа по разным источникам дотошный оценщик может также обнаружить несоответствия. Например. Характеристика ножа по Протоколу его осмотра констатирует наличие клинка с односторонней заточкой. И это не соответствует выводам эксперта, который, исходя из параметров раневого канала, ссылается на двустороннюю заточку у применённого лезвия. Примером противоречий при взаимоисключениях может стать ситуация, когда заключение криминалиста сообщает о ширине лезвия представленного на исследование ножа – 25 мм., а Заключением судмедэксперта установлена наибольшая ширина раневого канала – 20 мм. Понятно, что не может образоваться рана более узкого размера, чем реальная ширина предлагаемого орудием клинка. Это влечёт выводы о применении другого орудия, чем вещдок, или о неправильности одного из двух исследований.

Один и тот же автор в различное время, и находясь различных процедурных условиях, может сообщать противоречивые сведения, по сути, опровергая свои же слова. Яркие примеры тому, когда свидетели или обвиняемые представляют не совпадающие показания на следствии и в суде. Например, при первом допросе свидетель утверждает, что лично слышал звуки выстрелов, а при последующих допросах отрицает это обстоятельство или же утверждает, что вообще выстрелов не было. Ни одно из этих сообщений не может быть принято достоверным, пока какое-либо из них не найдёт своего подтверждения, а другое – опровержений, либо если не появится третья, более убедительная информация по этому же поводу.

Направление 4: Определение ясности, однозначности и недвусмысленности доказательств. Сведения по любому доказательству в целях его применения сами по себе и в совокупности с другими данными должны быть доступны для понимания и уяснения. Не позволительны сведения, которые своим содержанием могли бы истолковываться в разных значениях, давали бы повод выводить из них различные, порой противоположные факты.

Проблема неясности, неоднозначности сведений касается всех без исключения видов доказательств. Подобные изъяны мы можем встретить даже по таким, казалось бы, открытым восприятию сведениям, как информационное существо вещдоков. После того, как лазерный диск стали использовать подстаканником, однозначно и не решишь, в каком качестве принимать к рассмотрению данный предмет: носитель электронной информации; носитель следов, допустим, пальцев рук; или кухонной утварью. Грубую подделку денежной купюры с ходу и не отнести к фальшивой денежке или к сувениру. Неясности – обычное явление в показаниях участников из числа рядового «быдла». У каждого из нас различны манеры словоизложения, разговорные местечковые традиции, голосовые способы выражения мыслеобразов, речевые возможности, привычки и всякие там воспитания. То, что тебе самому из тобою сказанного кажется понятным, слушателем может быть осмысленно иначе. Тем более, если у «слушателя» умысел имеется к тому, когда услышать хотят иное или редактируют твою мысль. Встречаются трепачи, особенно в среде мусоров и властных номенклатурщиков, профессионально заточенные и почитающие настоящим искусством обрамлять свою речь двойным смыслом или вообще лишать такого смысла. Они смотрят наперёд, на возможные последствия от информации, катая дополнительные дорожки то ли для отступлений, то ли для параллельных марёвров. Как минимум, наличие смысловой подстилки позволяет им отказываться от сказанного с мотивировкой «вы не так меня поняли…, я имел в виду другое…». Этакие семитские штучки. Но и юристы, в коммуникацию которых внедрён специальный ресурс речевых штампов, частенько в документах и гласно, намеренно или из-за недостатка профессиональности допускают всякого рода словоблудия. Ты услышишь внешне красивые, с заявкой на мудрость, пространные рассуждения некоторых спикеров из числа «авторитетных» адвокатов и обвинителей. Соловьи припадочные. А попытаешься вникнуть в смысл сказанного: а хрен знает, о чём говорено. И не станешь апеллировать той болтовне, пытаться выяснять и уточнять от боязни казаться бестолочью. На то и расчёт.

Обычное явление в документообороте и деловой переписке – представление информации в сверхсжатом виде. Преподнесённая так информация тоже позволяет выводить двойные значения.

Пример 1. Показания: «Фёдоров сообщил, что ему угрожает опасность, а после этого перестал отвечать на звонки». Кому-то покажется ясен смысл сказанного, и по конкретному уг. делу эти показания принял суд как доказательство преступной обстановки. Но при должной критическом анализе всплывают безответные вопросы. Как может неодушевлённая Опасность кому-то угрожать? Каким образом эта Опасность свои угрозы воплощает в действиях и в чём суть этих угроз? На какие такие Звонки перестал отвечать Фёдоров: звонки по телефону, в дверь, колокольчиков, «звон в ушах»? Кому Фёдоров перестал отвечать на звонки: дающему показания, кому-то третьему, всем, и почему он должен был отвечать?

Пример 2. Документальные сведения: «Протокол следственного эксперимента… Следователь… произвёл следственный эксперимент с целью проверки и уточнения показаний свидетеля М., заявившей при допросе, что

К… при себе имел ключ от квартиры_в доме_по улице_, где она

вместе с ним проживает… Следственный эксперимент осуществлён следующим образом:… ключ был вставлен в верхний замок двери… Дверь в данную квартиру на момент следственного эксперимента закрыта. Ключ был повернут по часовой стрелке, дверь открылась… После этого дверь в квартиру ____ была закрыта этим же ключом…». Эту лажу слепил следователь высшего звена, а ни какая-нибудь шерсть подворотная. Теперь, если ты встряхнёшь свой студень в голове, так задашься вопросами. Что же действительно проверялось и уточнялось в ходе эксперимента через все эти открывашки-закрывашки: то, что К. имел ключ отданной квартиры или что М. вместе с К. проживали в квартире, или оба факта одновременно, или же технические возможности дверей, замков и ключей (ключ был обнаружен при трупе К.)? Если «момент» – это краткий промежуток времени, а следственный эксперимент не является моментальным действием, то к какому времени, стадии, этапу эксперимента относится указание на факт закрытости двери? Если «часовая стрелка» – это стрелка часов (от часов), отмеряющая и показывающая временные показатели – метки на циферблате, а ключ вначале вставлялся и поворачивался по такой стрелке, то как оказался часовой элемент-«стрелка» при замке, каковы функции часовой стрелки в механике дверного замка, возможно ли было обойтись без этой стрелки? Если ключ один раз вставили в замок, повернули его, дверь открылась, а потом дверь была закрыта этим же ключом, то: дверь открылась сама или прилагались усилия? Следуя тексту, после вставления и поворачивания ключа в замке открывалась и закрывалась дверь. А что же сам замок, он-то при этом отпорно-запорные инстинкты проявлял, или это никого не интересовало?

Ты скажешь, что придираюсь к словам? И ты придирайся, так как информация доказательственного толка должна быть настолько светла и прозрачна, что не позволяла бы любых кривотолков.

Направление 5: Выявление слухов, догадок, анонимности, предположений. Если не принимать во внимание всякую мистическую чушь, то всякая информация не появляется из «ниоткуда», имеет свой материальный источник и носителя. Но случается, что информация существует, скачет по барабанным перепонкам, а её источник – конкретное лицо или предмет, от кого она исходит установить не возможно в силу каких-либо объективных препятствий. Тогда эта информация не может быть проверена, подтверждена или опровергнута через работу с её источником. При том, что сами информативные сведения могут быть и верными, соответствовать действительности. Но у нас на руках гарантийный талон: вне установленного источника, а значит при невозможности всесторонней (полной) проверки, любые сведения отвергаются.

Анонимность схожа с оборотом слухов в том, что по представляемой информации не определяем её источник – первоначальный автор сообщения. Автор, конечно, существует, но персонифицировать его невозможно или это требует значительных усилий. Закон напрямую не отвергает анонимки именно ввиду недостоверности, но только позволяет отказываться от них по причине недопустимости. Это разные критерии. Анонимное сообщение в любом случае будет принято ко вниманию, к делу приобщено и проверено, как минимум оперативкой, но вот в качестве доказательства не поучаствует в процессе доказывания. Мы можем наблюдать на практике, когда на такие сообщения, особенно связанными с тяжкими деяниями мусора реагируют полным комплексом следственно-оперативных мер. А в случаях подтверждения фактов, изложенных инкогнито, проводят масштабные поиски источника.

Как бы то ни было, анонимная информация имеет отношение только к людской среде и никогда не соотносима с внутренним содержанием вещдоков; она всегда имеет направленность и конкретность, а сокрытие авторства в них, кроме оплошностей – следствие намеренности. Цели сокрытия разные: нежелание официального участия в разбирательствах, животная боязнь ответственности или расправы, в том числе за ложное доносительство или оговор. Очень редко причиной бывает невнимательность или забывчивость, когда, например, автор послания забывает себя указать или делает это невнятно. К анонимкам следует причислять любые голосовые и письменные сообщения, где информатор не только не назвался вообще, но и по которым авторизация не различима (например, неотчётливо произнесено имя, вместо имени названа кличка, или же в бумаге проставлена подпись, но не понятно – кому она принадлежит) или сведения об авторе ложные (когда, например, выдают себя за другого, подписавшись его именем). Именно поэтому как недостоверные расцениваться должны Рапорты дежурных ментов по поступившим сообщениям о каких-либо фактах, если автор не указан или не установлен (сама ментовка в данном случае источником информации не является). Даже когда в процессуальном документе не проставлена подпись, не представлены достаточные данные о личностях, представивших сведения, – эти сведения также несут характер анонимности, какие бы оправдания мусора не предлагали учесть. При наличии такого ущерба в документе последующие установления автора и даже его собственные заверения о принадлежности ему, как истинному источнику данной информации, ситуацию не меняют. Сведения по тому документу достоверности не приобретут. Вот сызнова состряпать ту же информацию от такого источника о том же самом – это пожалуйста.

Догадки о фактах и обстоятельствах не имеют под собой прочной основы. Догадки – это домыслы, которые оценивают происходящее не точным знанием и прямым восприятием, но лишь предчувствиями, собственным мыслительным воображением, переживаниями. В догадках коренится оценка тому, чего человек сам не наблюдал, но о чём выработалось его мнение, как о предшествующем или сопутствующем определённому происшествию. Определение сведения в качестве догадки не обязательно должно быть связано с прямыми оговорками самого источника «я догадался». Догадка выявляется при уточнении информированности, если человек не способен представить чётких оснований своей осведомлённости тому, о чём сообщает. «Днём Михаил мне сообщил, что через пол-часа подъедет к офису». Вроде всё ровно. Выясняем далее: «Каким образом Мишка вам сообщил об этом? -

Он прислал мне SMS-ку. – Почему вы решили, что сообщение это прислал Михаил? – Ну а как же! Сообщение пришло с его номера. Он всегда меня предупреждал о приезде, а свой телефон никому не давал в пользование..?..». Вот и получается, что источник свои первичные утверждения домыслил, следуя не точным знаниям, а только личным восприятиям, впечатлению, сложившимся традициям и условностям. Однозначных подтверждений о действиях и намерениях Михаилки не обнаружилось. При этом не исключается, что о привычках и заведённом порядке могли знать и другие лица, они же могли завладеть «трубой» в намерениях действовать именно так, со знанием восприятия других и с целью ввести в заблуждение.

Предположения всегда содержат неустойчивую информацию, они не категоричны по существу и на их основе невозможно делать утверждения о чём-либо. Предположительные сведения оставляют открытой возможность их опровержения и напрямую запрещены к использованию в доказывании. О них уже говорено в пункте 2. 8. «Презумпция Невиновности». Побей там.

Направление 6: Определение достоверности источника информации. В таком векторе необходимо решить, насколько засуживает доверия сам источник (носитель) информации, можно ли вообще ему доверять. Такое отношение – доверие или сомнительность – должно иметь основание и мотивы. Предубеждения в этой части не уместны и даже вредны, хотя они и могут быть осознанными. Так, ты, будучи уголовно преследуем, волен изначально не доверять не только всем мусорам без исключения (и это правильно), но и всем вокруг (тоже не плохо). Такое состояние тотальной подозрительности и неверия в чистоплотность, несмотря на очевидную асоциальность такой позиции, максимально повышает осторожность и критичность к любым сведениям и источникам и осложняет проникновение грязной информации.

(Но одновременно возникают сложности и вовлечению доброкачественных сведений – это издержки). Эта позиция может именоваться Презумпцией неправды – враньё всё, пока не будет установлено обратное. Тактически такое презюмирование вполне применимо, но ущербно станет в крайних формах нигилизма – отрицание правды во всём и вся, когда такое отношение превышает любые разумные масштабы, а с тем приобретает болезненные и маниакальные формы. Шизы должно быть в меру, кретинизмом не злоупотребляй.

Аналогично и любой сторонник обвинения может изначально не доверять тебе – обвиняемому. С чего вдруг тот же следак или потерпевший, на которого ты напал и пришиб, должны тебе верить или доверять словам твоих родственников – свидетелям защиты, когда по их мнению ситуация требует от тебя изворотливости во избежание ответственности, а у твоей родни кровный интерес оградить тебя от напастей любых. Но не выяснение признаков предубеждения, с чьей бы стороны предубеждение не исходило бы, неминуемо повлечёт необъективность разбирательства.

Достоверность источников напрямую зависит от персональных качеств этого источника, условий его существования под бременем доказательственных сведений. Таковых качеств множество. Если речь идёт об источнике – участнике судоскотства, включая суд, то на их достоверность влияют:

а) Личные качества человека, включая должностное лицо, как представителя предприятия или органа – воспитанные честность, совестливость, нравственность, психическое здоровье, личная заинтересованность, сложившиеся отношения, физическое состояние;

б) профессиональные качества – образование, квалификация, опыт, долг, (не)зависимость, воля, сознательность.

Негативные аспекты или низость этих качественных параметров в любых их сочетаниях в той или иной степени могут проявляться у любого участника. Что даёт повод сомневаться в его способности и возможностях быть и оставаться объективным, то есть участвовать праведно, добросовестно пользоваться своими правами, честно исполнять обязанности. Единожды солгавший, даже в «незначительном» обстоятельстве свидетель возбуждает недоверие по любой другой информации и действиям. Единожды ошибающийся потребует большей осторожности и внимания ко всей его иной продуктивности. Сомнительна способность потерпевшего давать объективную информацию, если он пронизан ненавистью и жестокосердием к тебе. Не оправдано ожидать правильных разъяснений от эксперта, когда он проявил некомпетентность в отраслевом исследовании.

Касательно источников – письменных и иного рода документов, то к лично-профессиональным качествам участников, приложивших руку к формированию такого источника, домешиваются условия соблюдения процессуальных принципов и правил. Затруднительно верить в правильность протоколов следователя, когда он оказывает незаконное давление на других участников следственных действий, искажает или замалчивает сведения. Нелепо ожидать от судьи точной редакции ПСЗ, когда этот судья (зараза такая) в обвинительном русле ведёт весь процесс. Вряд ли будут объективны результаты оперативных действий, когда менты целенаправленно «копают под тебя», вышибая с экономического рынка под заказ. Объяснимо станет недоверие и к представляемым тобой материалам, когда ты замечен в лжесвидетельстве или попытках уничтожения улик.

Если источником выступает вещественное доказательство, так и оно может подозреваться в недостоверности из-за персональных качеств тех лиц, кто доступ к ним имел, из-за «странных» манипуляций с вещдоками, вследствие фактов несоблюдения порядка обращения с этими вещами и предметами, например, если пломбы или упаковки вещдоков имеют признаки несанкционированного вскрытия их. Так, не убедит меня доказательственная чистота «ствола», который обнаружен ментами «случайно» на открытом, общедоступном и посещаемом месте много позднее преступных событий при повторном осмотре того же места происшествия, когда первый осмотр не дал того же результата.

Сами законодательные установления о необходимости проверки всякого доказательства на предмет его достоверности требую от мусоров критического отношения к доказательствам. Этим предопределено, что исходить при оценке любого, вновь добытого дока необходимо с позиции предположительной, изначальной недостоверности этих доказательств до получения убедительных данных о достоверности. Тем самым и деятельности ментов привита презумпция недостоверности. И такая позиция является вообще-то нормой, полностью совпадает с тем отношением к доказательствам, что я предложил и тебе в самом начале этого повествования: не верь улике, пока не убедишься в её чистоте. Но на практике оценка достоверности осуществляется «на изнанку». Стороны и их участники, влекомые собственными и противостоящими интересами в процессе, не равно относятся и к доказательствам: свои доказательства считаются заведомо достоверными, а доказательства оппонентов – порочными. Соответственно, только в отношении доказательств «вражин» выражается недоверие, инициируется критическая травля. То есть, тот же следак самым тщательным образом будет травить твои доказательства, но не удостоит равной критики, например, материалы ОРД, материалы, полученным по его запросам от других мусорских структур, тем более, лично им собранные сведения. Самое дерьмовое в том, что и суд, оставаясь обвинительным органом, отступает от принципов судопроизводства и априори доверяет всему, что представлено от обвинения. Проверка им мусорских доказательств начнётся только когда защита выразит свои сомнения и потребует внимания. Проверка будет тем глубже, чем скандальнее инициатор.

 

5.3.2. Относимость

По уголовному делу в отношении Р. и Л. одним из доказательств был заявлен вещдок – сейф с баблом и документами. Обвиняемые ссылались на неотносимость этого доказательства на том основании, что с места преступления отнести куда-либо сейф не представилось возможным.

Относимость – это наличие отношения (соотношения) одного объекта с другим, их взаимосвязь и взаимообусловленность существования с обоюдным влиянием в рамках конкретных ситуаций и условий. Страница имеет отношение к книге, поскольку частью её является по целевому, конструктивному назначению и содержанием текста. Указанные Р. и Л. имеют отношение друг к другу на почве личного знакомства и соучастия в краже. А уголовное дело отношение имеет к ним обоим, так как касается их причастности к содеянному. Соответственно, относимость доказательств определяет наличие отношения конкретных доказательственных сведений к обстоятельствам конкретного уголовного дела (обвинения). Доказательство должно иметь отношение к предмету доказывания, то есть способствовать выяснению любого из обстоятельств. Выясняя относимость мы должны ответить: имеет или нет данное доказательство отношении к делу (к обстоятельствам дела).

Через выявление и вычленение неотносимых доказательств, во-первых, зону обсуждения освобождают от информационного мусора, поле исследований очищают от чуждых и вредных элементов и, во-вторых, препятствуют тому, чтобы посторонние сведения могли повлиять на выводы и решение по существу дела.

В контексте того, что доказательство – это не монолитная среда, а совокупность сведений, и внутри этой совокупности каждое частное сведение по сути обладает признаком самостоятельной значимости, нам важно при оценке на относимость уметь прорабатывать всякое сведение автономно, выделяя эти автономии. Вот, допустим, те же показания – это свод многих сведений, этаких мини-доказательств внутри одного, зримо единого повествования допрашиваемого участника. Тогда каждое законченное предложение, каждую фразу, смысловые их союзы следует считать показаниями и оценивать каждое из них через призму «относимости». И всякое неотносимое сведение из них беспощадно пускать под нож. Иначе, будучи исследованной в общей массе, такая информационная единичка может оказать своё, порой негативное влияние, навредить, то есть.

Мусора с любовью применяют такой приём (и ты, кстати, им можешь воспользоваться): допрашивая, к примеру, свидетеля по делу о наркосбыте, выясняют у него некий давнишний эпизод употребления обвиняемым зелья, и включат показания об этом в общую канву. Эти сведения по употреблению к собственно обвинению в сбыте прямого отношения не имеют, фактически являются неотносимыми, но будучи вплетены в текст, намеренно станут оглашены перед судом, окажут впечатление в том смысле, что обвиняемому обращение с наркотиками не чуждо. Поэтому от таких сведений нужно вовремя избавиться.

Кропотливый анализ сведений всегда позволит выявить множество «затерянных» сведений, неотносимых по характеры. Удачный опыт сброса всякий «левых» высказываний в корзину позволяет серьёзно обезжиривать изначальный массив. Ты как бы по кусочку выдираешь текстовые сообщения, а в итоге остаются убогие фрагменты скелета, по которому уже и не составить целостной картины. Бывает и так, что одно предложение в одном разделе доказательства по смыслу связано с другим предложением, но расположенным в стороне, как бы дополняющим или разъясняющим первое. Вычленив как неотносимое последнее, ты можешь лишить смысла первое, и наоборот. Таким образом, цельный кувшин разбивается на черепки, собирать и копаться в которых непродуктивно. А по таким деструктивным действиям нужны, конечно, навык и сноровка. Которые необходимо натренировать. Это тебе не детские куличики на пляже пинать.

Небольшой практикум. В качестве разминочного материала возьми любые протокольные показания обвинительного толка. Взял? Разгруппируй текстовые предложения на высказывания по отдельным мини-темам, смыслом общим увязанным (здесь говорится о сговоре, а тут речь идёт о прибытии к месту преступления…). Эти группы, которые могут состоять из нескольких или одного единственного предложения или даже в одном предложении через «,» задевать пару тем, – эти группы обводи карандашиком, с присвоением каждой группёшке тематического наименования. Обвёл? Умничка!

Получились визуально обособленные блоки, которые, впрочем и удобства ради можешь выписать на бумажку. Тепереча каждую группку проверяй на смысловую её увязанность с обвинением. Не с обстоятельствами дела – фактической стороной обвинения, потому как описание этих обстоятельств само по себе может не совпадать (противоречить) с обвинением, а с формулировкой обвинения по соответствующей статье УК РФ. В пылу своей критичности не стесняйся придираться к словам, и таким ходом выясняй, а действительно ли данное, отдельно избранное высказывание напрямую связано с обвинением, как-либо подкрепляет его(?). Напрямую – значит, ты не принимаешь во внимание косвенности и околотолки. Если есть сомнения: есть связанность или нет, когда высказанное можно понять и так и этак, тогда оценка даётся в пользу «неотносимости». Все, по твоему мнению, неотносимые фразы и высказывания дополнительно обведи красным (губным) карандашом. Обвёл? А с особо значимыми – рядом поставь «галочку», «галочку» очерти квадратиком и жирный «восклицательный знак» поверх квадрата водрузи. Водрузил? Хороший мой. По каждому такому фрагменту обязательно сформулируй объяснение, мотивируй: скуяли данное высказывание имеет отношения к делу (обвинению). Теперь сделай общий обзор: что в показаниях вышло голым остатком. А остаток может чудесным образом оказаться полной бестолковщиной. Но может показаться и так, что, вычленив сор, основные обвинительные сведения ясной речью сохранились в опасной массе. Безрезультатно? Ещё раз прогони эту массу через массорубку. Не отчаивайся, показаний всяких в деле замысленных против тебя много, и если хотя бы пару-тройку из этой совокупности удастся тебе заклеймить «неотносимостью» – это уже неплохой результат. Прежде чем скисать от прежних неудач, взгляни: в тех показаниях неотносимые и относимые предложения между собой по тексту могут быть срощены фразами, типа «потом, значит, поэтому…», образующих логические цепи. Выемка неотносимого выражения с такой фразкой может существенно покалечить и смысл относимого. Действуй.

На самом деле большая проблема – вовремя разоблачить и отвести неотносимую информацию. Особенно, когда таковая имеет косвенный характер или крепко ввязана, находится внутри в общем-то относимых к делу сведений. Вот, по делу об изнасиловании предъявлено Заключение по оценке квартиры потерпевшей. Козлу понятно, что сведения о стоимости жилья не относятся к такого рода преступлению, так как с их помощь ни одно из обстоятельств ни доказывается, ни опровергается, и эти данные не могут повлиять на решение. В другом случае при обвинении в убийстве свидетель дал показания и, кроме прочего упомянул, что подсудимый в юном возрасте был замечен в жестоком обращении с кошками и частенько дрался со сверстниками. Защита здесь вправе отводить такие показания, так как они не имеют никакого отношения к обсуждаемому ныне, спустя 20 лет преступлению. Такими показаниями пытаются оказать влияние на судью, обозначая их косвенной уликой: вот, мол, характеризующие личность данные о склонности к жестокости и насилию.

Всякое представленное стороной доказательство должно сопровождаться пояснением: наличие или отсутствие какого именно обстоятельства данное доказательство подтверждает или опровергает. В виде обязательности такая функция Законом не закреплена, таких разъяснений в процессе доказывания потому и избегают. Во всяком случае, когда обвинитель суду будет представлять свои доказательства, суд не станет выяснять их относимость. Но вдруг сторона защиты заявит в суде о новых доказательствах – это другое дело, судья задолбает вопросами ещё до непосредственного их исследования: о чём эти доказательства по существу, что вы ими хотели показать. Однако, несмотря на глухомарь в позиции обвинения, требовать комментариев следует непременно, например, через мотивацию «обвинение мне не понятно» по фактической стороне. И если представляющий доказательство оппонент окажется не в состоянии увязать представляемые сведения с обвинением (или защитой от обвинения), впору ставить вопрос об их относимости. Та же фигня при варианте установленной никчёмности, нейтральности сведений в свете доказательственного значения: порожняк информации – повод оставить её без внимания.

Фактическое удаление неотносимых сведений из доказательственных баз сторон реально может быть осуществлено только, когда каждое такое доказательство пройдёт этап двустороннего обсуждения, в том числе по вопросу его относимости, – то есть, когда доказательство будет исследовано предметно участниками. Это может произойти на предварительном следствии, когда одна сторона удовлетворит требования другой или в ходе судебного следствия, также по инициативе сторон или самого суда. В предварительных слушаниях такой вопрос не примут к рассмотрению. Большая редкость, чтобы сам владелец доказательства отказался от него, но он вправе снять доказательства с обсуждения, заявив об его неотносимости. Почему нет? Только после таких инициатив и решается судьба сведений. Но, повторюсь, как правило таких целевых исследований не возбуждается и, соответственно, не осуществляется. Вплоть до того, что об отказе от одних из доказательств ввиду их неотносимости суд решит втихую и ты об этом узнаешь только из, например, приговора. С другой стороны, обвинительные акты мусорами нашпиговываются мутной массой неотносимых сведений, и порой именно такой массивностью создаётся видимость и весомость объёма доказательств, мнимая обоснованность мусорских претензий и иллюзорная крепость позиции обвинения в целом.

Дерьмо полезно в качестве удобрения, спору нет. Но на нём одном ландыш цветения не даст; нужны бы ещё пот и слёзы. Так и здесь… И без того произвольные совокупности доказательств обвинения щедро сдабриваются безотносительной информацией, и тем прикрывают скудность относимых доказательств. Их в действительности – горсть пыли, чтобы пустить в глаза. При скрупулёзном просеивании такая, что-либо значащая горстка сведений и останется глубоко за диваном. Однако при таким резерве окажется невозможным делать выводы и постановлять решения. Потому, как не выдерживается и другой критерий – Достаточность (см. п. 5.3.4).

 

5.3.3. Допустимость

Один мой знакомец (кажись, это был я сам) подал порядка 35 ходатайств об исключении недопустимых доказательств. Такими доказательствами по его разумению являлись практически все доказательства обвинения. Шутка ли, оснований для исключения обнаружилось прорва, порой по нескольку на одно доказательство. В иных случаях единым основанием охватывалась совокупность сведений и источников. Два дня заседаний суд угробил только на рассмотрение этого вопроса. Со скрипом и ворчанием, но суд удовлетворил требования защиты лишь по шести докам. То были значимые улики, без которых доказывание существенно осложнялось. И в этом было инициатива лишь самого подсудимого, без предупреждения и согласовки даже с защитником. Сюрпри-из. Защитник был удивлён таким процедурным успехом и высказался в духе: прикольно, я теперь тоже всегда буду такие ходатайства заявлять. Вот ведь, адвокат даже не предполагал об эффективности такого средства защиты, явно не верил в такое, и, как оказалось, никогда до этого дня не использовал в своей практике данные возможности.

Другой мой знакомый (уверен – это был не я, но с моей подачи) измудрился исключить ВСЕ свидетельские показания – единственные весомые доказательства против него. Он не оставил суду шанс приговорить его обвинением в тяжком «за недоказанностью».

Прямого определения понятию «допустимость» в УПК нет. Исходя из положений статей 7.3 и 75 УПК, недопустимыми доказательствами являются те из них, которые получены с нарушением требований (норм) УПК. Тогда от обратного, хотя это и не вполне корректно, допустимые – доказательства, полученные с соблюдением требований (норм) УПК.

И вновь мы сталкиваемся с тусклой терминологией. Что значит «полученные», когда в УПК такое действие, как «получение доказательств» по содержанию и порядку его осуществления не прописано? Равнозначно ли оно «собиранию»?

Собирание – собственное действие человека. Получение же более широким смыслом загружено. Ведь некоторые вещи и предметы могут быть «получены» как бы сами по себе, без волевой активности самого получателя, вне зависимости от его желаний, вот как котятки на свет божий. Камень в чистом поле получается участием природы. Тот камень может стать вещдоком, но природное его получение не регулируется и не может регулироваться какими-то там требованиями (нормами) УПК. Когда следователь изъял и приобщил к делу молоток, неверно считать, что он его получил, так как следак никоим образом не участвовал в производстве инструмента. Скажешь, занимаюсь словоблудием? Отнюдь. Через такие неоднозначности как раз и творят произвол. Например, когда ты заявишь ходатайство о недопустимости доказательства, твоим мнением «полученного с нарушением УПК», встречный вопрос обвинителя: «что значит получено?», в рамках вышеуказанных рассуждений, может в ступор тебя вогнать. Если ты не сможешь сформулировать получение, у мусоров появиться возможность отвергнуть твоё ходатайство по формальной причине его необоснованности – ты не смог полных обоснований предъявить. Ты тоже вправе такими приёмчиками пользоваться для облома обвинителей и суда. Полагаю.

Правильно, конечно, отождествлять «получение» с «собиранием» в смысле приобретения.

«Соблюдение требований УПК» означает выполнение всех существующих нормативных правил, процессуального порядка, установленного для получения (приобретения) доказательств. Значит, для установления допустимости мы должны проверить: все ли и в полном ли объёме правила выполнены в ходе получения конкретного доказательства. Несколько занудная процедура. Не требуется вникать в суть сведений, а ограничиваемся анализом всех формальностей, связанных только с получением. По результату и выясняется, может ли быть допущено доказательство в процесс доказывания.

В УПК, как тебе уже известно, прописались, как клопы в коммуналке, общие и специальные правила получения (собирания) доказательств. Общие распространяются на все без исключения виды доказательств, они так или иначе зафиксированы во множестве положений трёх первых разделов Кодекса (Общие положения, Участники, Доказательства и Доказывание). Специальные правила оговаривают порядок получения конкретного вида доказательства, частные случаи и условия, учитывая специфику получения некоторых сведений. Например, для показаний свидетеля такой порядок совокупно установлен в статьях 164, 166, 167, 179, 180, 187–194, 240, 259, 260, 274, 278–281, 287–290 УПК. Не хило, да? Кукундер может сорвать от держания столькой информации в оперативной памяти. Так и есть, удерживать все эти нюансы во внимании мусорам не так то и просто.

Поэтому, самые настоящие профи, хоть трижды уверены будут в прочности своих знаний, а всякий раз сверяются с теми нормативами, освежают память, самопроверяются. В этих же целях они используют специальные бланки протоколов, где уже текстом отображены многие процедурные последовательности – подсказки. Нам на счастье таких профи мало. Самоуверенные балбесы в кителях упускают важные детали, как и те из них, что намеренно пытаются мухлевать. А мухлёж всегда связан с неестественностью процедур, попыткой ухода от правила, что всегда выливается в нарушение порядка производства следственного действия или осуществления сопутствующих процедур. Признаки невыполнения требований УПК выясняются порой в самых неожиданных моментах производства. Хвост даю на отсечение, я не встречал до сей поры НИ ОДНОГО кристально чистого доказательства. В каждом блох вылавливал. Сезон охоты на них бессрочен. И по своим доказательствам ты вскроешь их россыпями, коли азартен будешь. От тебя требуется трепетная страсть, та самая «блошиная лихорадка» в поиске. Ату их!

Все варианты нарушений порядка сложно, вернее громоздко перечислять, и список этот никогда окончательным не будет. Вот сколько существует всяких правил, столькие и могут быть нарушены. Нарушение одного даже правила приобретает различные оттенки из-за неповторимости условий получения доказательств в границах действия этого правила, из-за его широкой сочетаемости на деле с другими правилами, чем само нарушение отягощается, а вместе с этим самобытность, особенность проявит. Скорым оком зыркнешь на такие нарушения – они одного разлива ряженка, а станешь кирять – в одной волос седой, а от другой пучит.

Итак, ситуация: получение всякого доказательства крепко связано с выполнением определённого порядка; порядок этот для получения каждого вида доказательств представляет из себя совокупность правил проведения следственного действия.

В последующих разделах мы серпом пройдёмся по яйцам всех следственных (следственно-судебных) действий, в том числе по порядку получения показаний свидетеля (вызов, допрос, оглашение, очная ставка и другие проверочные участия, протоколирование, мероприятия-попутки). А сейчас ради примера этот порядок отожмём слегонца. Ты берёшь за шкварни уже имеющиеся показания любого свидетеля в протокольной их форме и проводишь сверку всей документальной информации о процедурах, связанных с получением показаний, с процессуальными правилами, то есть с нормативными установками о правильном порядке. Не забывай об Общих правилах, потому как на невнимании к ним мусора также лажают. Вот, копаешь по протоколу, и подкопаться вроде не к чему, всё внешне пристойно исполнено. Но вдруг обнаруживаешь по другим документам, что на время допроса производство по делу было приостановлено. Значит, на такой стадии не могли производиться никакие сл. действия, в том числе и допрос. Это стало бы возможным только после возобновления производства. Делаешь вывод: получение показаний в период приостановки производства является нарушением порядка, показания являются недопустимыми. Ну а кроме проверки формальностей, дополнительно обращаешь внимание и на содержание сведений. Вдруг там всплывут наводящие вопросы или слухи-догадки, которыми также определяется недопустимость показаний, но лишь в этой части показаний.

Серьёзную проблему в борьбе с недопустимыми доказательствами создаёт неоднозначность формулировки «полученные с нарушением требований настоящего Кодекса», где понятие «настоящий Кодекс» означает «УПК РФ». Мы знаем, что в ходе получения отдельных видов доказательств напрямую применяются незаменимые, обязательные и необходимые в своей процессуальной значимости положения и других нормативов (законов). Так, заключения экспертов не могут быть получены без применения Закона об экспертной деятельности, Положений и Методик о проведении конкретных видов экспертиз. Нарушение экспертом правил по таким нормативам объективно ставит под сомнение законность порядка получения его заключения. Но, когда сторона защиты ссылается на нарушения таких положений, как на признак недопустимости Заключений, то напарывается на возражения мусоров, типа: Закон об экспертизе и связанные с ним иные нормативы не являются УПК РФ, нарушение норм экспертного Закона не является нарушением УПК, следовательно отсутствуют основания считать в данном случае нарушенными требования самого УПК РФ, как это установлено критерием в самом УПК. И у мусоров этот фокус проходит, как минимум, принуждением защиты к снятию ходатайства с рассмотрения. Конфуз от таких трактовки и доводов преодолевают только опытные лоцманы.

Дело в том, что положение ст. 75 УПК является исковерканной подстилкой под гарантию статьи 50 Конституции РФ. Последняя устанавливает, что «при осуществлении правосудия не допускается использование доказательств, полученных с нарушением федерального закона». Конституция РФ имеет верховенство над УПК, а Кодекс не может противоречить Конституции. В случае таких противоречий или противоречивых толкований в ходе правоприменения, как это имело место в приведённом выше случае, подлежит применению ст. 50 Конституции – норма прямого действия. А по ней федеральный закон – это не только злосчастный УПК. И Закон об экспертной деятельности также является федеральным законом, он применяем в уголовном процессе для получения доказательств, и его нарушение влияет на законность получения экспертного заключения, а значит – на допустимость самих сведений по Заключению. Этим выводам корреспондирует и принцип по статье 7 того же УПК: «…не вправе применять федеральный закон, противоречащий настоящему Кодексу». Из чего вытекает право на применение только такого федерального закона, который не противоречит УПК. Таким образом любые другие фед. законы (а также основанные на них подзаконные нормативы) применимы в целях получения доказательств, и если такие Законы применяются, то по ним определяется и вопрос законности (законного порядка) в тех же рамках конституционных гарантий о недопустимости или допустимости. Уф…, то есть Фу.

Да не будь они мусорами, если не испоганят Закон своими толкованиями и практикой. Слушать их, так, якобы, чётких критериев оценки в нормах не прописано. Решили сами прописать. Органы расследования и суд внедрили признаки разграничения нарушений, принимая во внимание при решении вопросов допустимости только существенные нарушения. А признак существенности мусора определяют лишь своим усмотрением, и исходя из условий: могло или нет повлечь данное нарушение искажение доказательства по существу сведений, в нём содержащихся. Красота! Ай да мусора, ай да сукины дети! То есть они пытаются перевести всё к проверке достоверности доказательств, к обработке «сомнений». А это, пардон, наглый произвол, произвольное переосмысливание Закона, так как норма ст. 75 УПК, подстать гарантиям ст. 50 любимой Конституции вообще-то не содержит оговорок подобных, на такие умозаключения не настраивает – не ставит условий существенности.

Само понятие «существенность» в Закон не включено, соответственно, не раскрывается по содержанию и вольготно в понимании. Его мусора слизали из своего же толкования положений статьи 381 УПК, когда рассуждают о критериях нарушений, которые могут повлечь пересмотр судебных решений. (Этого мы ещё коснёмся. В том случае «существенность» отождествляют с фундаментальностью – конституционными основоположениями). Естественно такой расклад развязывает бархатные ручонки правоохранителей – они теперь полномочны придерживаться своего мнения по любому, тобой заявленному нарушению. Тогда, если может пострадать позиция обвинения, могут несущественным признавать практически всякое нарушение, будь оно хоть трижды растленным. Тем самым любое нарушение может быть отбелено, порочные доказательства могут быть оставлены в деле, и наоборот, всякий пустяк раздут до тучи грозовой. Параллельно этому практикуется псевдоустранение, восполнение самих нарушений, когда доказательству искусственно подвешивают атрибуты законности.

Вот живой пример. Обвинение представило суду Протокол осмотра. Защита заявила о недопустимости этого доказательства в связи с тем, что Протокол не удостоверен подписью следователя (нарушена ст. 166.7 УПК). Вызывают в суд следака: «В чём дело чувак?». Следак суду: «Протокол составлял я лично, в нём всё верно указано. Вот даже подписи понятых есть. Вы знаете, Ваша Честь, ну закрутился-завертелся, столько дел, с тестем поругался, голова кругом, забыл, блин, вот ведь – забыл по запарке подпись воткнуть». Судья: «Ну, с кем не бывает, я тоже бывает всякое забываю… хм…. ладушки, зятёк», и признаёт нарушение не значимым, а Протокол оставляет допустимым.

Нет, дорогие мои мусора – это голимое скотство и беспредел. Таким макаром можно и в отсутствие Протокола наяву признавать его существование и допустимыми сведения по нему, воспроизводя всё это по памяти. Любое нарушение – это нарушение, чёрт подери! Предугадать последствия от него невозможно, в том числе и судейским усмотрением. Факт нарушения безусловно влечёт выводы и признание о недопустимости. Железно. Перед Законом все равны, и не позволено даже этим ряженным в мантии «Честям» толковать Закон своевольно. Хотя они не отказываются при удобном случае забраться с ногами поверх Закона. И что нас с тобой «радует» в указанном «порядке» мусора способны любое доказательство защиты очернить по любому пустяшному упущению, при незначительном огрехе в получении доказательства в этом усмотрят «вопиющее» нарушение, непременно обнаружат крайние последствия и мигом исключат. Более того, зная обвинительную политику суда, органы расследования уже на стадии приёмки доказательств от защиты заражают их всяческими нарушениями именно с целью дальнейшей их нейтрализации при необходимости применения таких мер нейтрализации.

Безусловно, признание доказательства недопустимым наносит урон, порой невосполнимый урон интересам стороны в процессе. Факт недопустимости доказательства, конечно, сам по себе не означает как таковое отсутствие тех фактов, что отражены доказательственными сведениями. Нарушения не обязательно, что всегда намеренные. Естественно обиженка накатит, завеет несправедливостью, если из-за какого-то дурацкого нарушения исключат единственные в своём роде, прямые показания по факту убийства, отражённые в протоколе, когда их оглашение окажется недозволительным, и станет не возможным вновь допросить свидетеля-очевидца (допустим, он умер до суда). Исключаемые показания, по сути-то, были правдой, отражали действительную картину событий. А без них, что ж, подсудимого (реально виновного) придётся отпустить, оправдать, реабилитировать? Да, плять, придётся. Ройте дальше, легавые. Закон непреклонен и непреодолим. Выполняй всяк его букву, и впредь вам будет неповадно: быть безграмотными, близорукими, распистяями, безответственными, зажратыми и кичливыми скотами. Всё просто: не будет расслабухи, взаимокрышевания и блатняка – не будет и нарушений. В стол ещё и воспитательный аспект. А чтобы не случалось вышеуказанных доказательственных обломов, существуют ещё и условия достаточности. О чём поболтаем следом.

 

5.3.4. Достаточность

Достаток определяется таким запасом продукта, когда приходит ощущение сытого счастья, прочности и надёжности состояния сейчас и на будущее. Ареал оптимиста. В то время, когда имеются перспективы новых или дополнительных приобретений, а жадность – не порок, определённый уровень жира позволяет удовлетвориться уже его наличием и массой. Даже с прогнозом некоторых потерь и расходов. Тот жирок обозначает совокупность доказательств, а удовлетворённость от его наличия и качества – достаточность.

В силу Презумпции невиновности, когда сама невиновность не обязательна к доказыванию стороной защиты, требование достаточности обращено только к доказательствам обвинения. То есть, доказательства защиты не подлежат оценке по критериям достаточности, претензии о недостаточности доказательств защиты в пользу невиновности (непричастности, отсутствию события преступления) всегда ничтожны и не должны приниматься во внимание.

Достаточность полагается вовсе не совокупностью доказательств общей грудой. В этой совокупности должны иметься доказательства по каждому обстоятельству уг. дела, по каждому пункту обвинения. Каждое из обстоятельств должно быть обеспечено своей совокупностью, как для убедительности позиции, обоснованности, так и на случай, если одно из доказательств окажется на поверку недостоверным или недопустимым.

Патриарх Ной призвал парных тварей на последнюю попойку. Старик точно знает только то, что последним бухлом для всех станет морская водь. Ной – не ной, а накроет водой… Питейные же предпочтения всякого пришлого не известны. Поэтому Кормчий затарил всё мыслимое и доступное бухло. В этом случае наличие пойла всех видов и сортов, хотя бы по два пузыря на рыло можно считать достаточным объёмом. Пара – это больше одного, это уже совокупность. Опытный бармен – Нойка в курсе, что после первого стакана' клиенты менее капризны и разборчивы. Понты отстреливаются прочь, как пустая тара, а потреба удовлетворяется доступным, вплоть до «всё едино, что в себя вливать».

Так и в твоём случае. Тебя обвинили в совершении террористического акта (ст. 205 УК РФ) – совершении взрыва, устрашающего население и создавшего опасность гибели человека. С кем не бывает. Тогда условием достатка доказательств будет наличие как минимум двух разноисточных доказательств о факте взрыва; как минимум двух – о том, что население (несколько местных жителей!) устрашилось; как минимум двух – о признаках смертельной опасности; и далее по два и более доказательства по всем остальным обстоятельствам. В ином случае, если хотя бы один признак или обстоятельство греет лишь одно доказательство, тем более в отсутствие такового вообще – имеем недостаточность.

В любом случае, достаточность – величина абстрактная, индивидуальна она окаянная для каждого дела по причине зависимости от сложности доказывания. Пусть считается, что простых дел не бывает. Нифига подобного! Всегда сложнее в доказывании особо тяжкие составы, где больший ресурс прикладывается, где много экспертных изысканий, где не добыто прямых улик, где более крупны обстоятельства и признаки. Другая зависимость существует от доступности сведений к обсуждению, а ещё от усмотрения тех, кто и будет ту достаточность признавать или делать выводы о недостатке окончательным вердиктом. Когда следственные люди и суд мастырят обвинение, они это обвинение, в целом и по частям, соизмеряют с имеющимися доказательствами. И если по их мнению обвинительные выводы в достаточной степени подтверждаются доказательствами, то имеющийся сейчас объём доказательств (фактических данных) считают достаточным. Так должно быть в идеале.

Но УПК и по такому оценочному явлению сюрпризничает. Буквальное содержание правила о достаточности (ст. 88.1 УПК) лукаво: подлежат, видите ли, оценке с точки зрения достаточности для разрешения уголовного дела все собранные доказательства в совокупности. Во как!

С миру по нитке – мёртвому припарка.

То есть, необходимо оценивать достаточностью всю совокупность доказательств в целом, общей кучей. Никакие части (блоки), например, в отношении отдельных обстоятельств, никакие отдельные доказательства не могут оцениваться достаточными. Опираясь на прямое понимание этой нормы органы расследования и суд оказались вне обязанности каждое обстоятельство подтверждать доказательством, тем более совокупностью доказательств. Они вправе ограничиться сбором сведений в той мере, чтобы на их фоне вырисовывалась общая картинка преступления, а обстоятельства выглядели правдоподобно. Не правдиво, а правде подобно. Такая положуха расслабляет доказательственную деятельность мусоров, вплоть до того, что они позволяют себе ограничиться и произвольной совокупностью, обозначающей лишь общие черты и фоновый ракурс обстоятельств без многих, порой самых важных частей.

Суть такого подхода в понимании правоприменителей мусорского типа выясняется, если ознакомиться с разъяснениями «достаточности», как это сладко льётся из уст судей, например, в адрес присяжных. «Совокупность доказательств, – ссал в уши присяжным судья Андреев, – можно сравнить с фрагментами разбитого кувшина или мозаики. Вы складываете эти фрагменты между собой для воссоздания первоначальной формы. Какие-то из фрагментов могут отсутствовать. Но и без них по имеющейся совокупности Вы вполне способны определить первоначальный облик кувшина или сюжет мозаики. И в таком случае имеющаяся совокупность доказательств будет достаточной». Вот тебе и значение нормы о совокупочной оценке достаточности. И это – не личное мнение отдельного судьи. Образчики таких формул судьям рекомендательно спускают церкулярами «сверху». Сам понимаешь, подобные «рекомендации» от верховной курии носят ультимативный характер. Поэтому и Напутствия присяжным с разъяснениями по этому же поводу от других судей и по иным процессам копируют друг друга. То не просто навязанные директивы. Судьи сами такое значение воспринимают искренне и как должное.

Прикинь X к носу. В числе отсутствующих фрагментов могут быть главные, структурно (сюжето) образующие детали, например, дно у кувшина или голова у крылатого создания в мозаике. Или не доставать может подавляющая часть желанной совокупности. Без них и кувшин – не кувшин, и невесть кто крылатым существом изображён: демон или ангелочек. Как и в случае отсутствия любых других фрагментов, такое положение приводит лишь к возможности с определённой долей вероятности восполнять картинку и форму через собственное воображение. Хотя таковые могут и не соответствовать действительному, автором замысленному и воплощённому изначально содержанию и облику. Иными словами через указанные разъяснения судья позволил домысливать и сами недостающие доказательства – фрагменты мозаики, и общую сюжетную линию. Но любые домыслы равнозначны предположениям. А такой способ доказывания, как тебе известно, запрещён УПК. К такому разврату приводят на деле нормы Закона, подбадривая невежество властей.

Заявленная Свобода оценки доказательств, в приближенном её рассмотрении, свободой не оказалась. Кроме ограничений собственно нормативных, мусора к критериям оценки своим произволом воткнули дополнительные буксы. Следуя их трактовке, отсутствие доказательств даже по таким важнейшим обстоятельствам, как например, причина смерти, время и место деяния или мотивы, не само по себе является препятствием для постановки выводов о достаточности. Коммуняки мечтали всех уровнять до уровня трудовых рабов. Обломались. Клерикалы мечтают охомутать через «раб божий». Обломаются. А Эдем в мечтах мусоров – резервации, где доказывание без доказательств допустимо. Но где Им рай – тебе загон бесправия, правовое порабощение. Обломай их.

 

Спор сторон в процессе порождается противоречием интересов у сторон. А одной из причин возникновения противоречий является различное отношение сторон к доказательствам друг друга. Антагонизм такого рода отношений выразим формулой: доверяем своим доказательствам и сомневаемся в правильности доказательств оппонента. Главный атрибут спора – несогласие с позицией противника. Но всё это не означает, что наличие спорного состояния является самоцелью, оно всегда вторично и порождено позиционным разногласием в том числе по восприятию доказательств. Может быть и иной процесс. Спор изначально не состоится, когда нет недоверия к доказательствам: ты принимаешь доказательства обвинения, а мусора доверят твоим.

Установить достоверность доказательства с наибольшей точностью возможно только через объективную его оценку. Объективность подразумевает, что правильность или неверность, сомнительность или убедительность сведений определяются без учёта интересов сторон и отдельных участников, определяется беспристрастно (то есть, при отключке страстей), независимо, где осознаваемая ценность соответствует реальному значению по совести и справедливости. Но мы-то знаем, что даже суд не может быть абсолютно объективен, хотя бы уже потому, что Закон ставит ему изначальное условие – исходить в своих оценках из оценок сторон, при постановке выводов отталкиваться от их позиций, оценивать не только правильность доказательства, но и правильность его оценки сторонами.

Факты, изложенные в доказательстве, могут соответствовать действительности, а могут не соответствовать. Парадокс: информация может считаться, может признаваться правдивой и верной, но не являться истиной. Отсутствие опровергающих фактов однозначно не определяет достоверность доказательства, так как должных опровержений может и не обнаружиться вообще, например, если доказательство единственно в своём роде, не может быть перепроверено или ложный информатор не поддаётся разоблачению. Ты легко столкнуться можешь с Заключением эксперта, исследовавшего труп, или же с показаниями очевидца-одиночки и окажешься не способен эти сведения перепроверить, потому как нет проверочного материала. По этим сведениям всё складно и наряжено. Так что же, верить им? Но и в таких могут быть ошибки, блуд, намеренные и искусные искажения. На эти случаи в нашем портфеле тлеет правило о всесторонней проверке. В пункте 5.3.1 касались этого. Не лишним будет напомнить кое-что. Всесторонность – от корня «сторон» – углов зрения на доказательство, которых всего-то парочка: изнутри и наружка. Внутренний облик сам по себе может быть оценен на предмет стройности, последовательности мысли, правдоподобности описываемых обстоятельств, по наличию противоречий, нестыковок, многозначности или бессмыслицы. При внешнем анализе прибегают к сопоставлению с иными сведениями, хот как-то касающихся обстоятельств по проверяемой информации, в том числе от одного и того же источника исходящими. Если мы имеем дело с вышеуказанным вариантом одиночки-очевидца, то подвешиваем его за рёбра крюками, суём ему паяльник между булок… ой, что я такое говорю, извини – замечтался. Сведения от очевидца проверяют через его же неоднократные разновременные показания, по показаниям свидетелей, кому он сообщал об увиденном, сравнивают с данными по осмотрам и исследованиям, с вещдоками и прочим. Тем самым выясняют противоречия или, наоборот, – складности по информации от сиротливого очевидца. А применение тех крюков да паяльников очевидностей не прибавит, конечно. Свидетель тебе в таком угаре что хочешь набрешит, лишь бы подольше на крючьях кайфануть и принудить тебя всё-таки включить этот чёртов паяльник. К внешнему оценочному вектору отнесём и ценность самого источника ввиду его личных качеств. Например, должны учитываться его паталогическая склонность к трёпу, болезненное воображение или наличие обстоятельств, принуждающих его к обману или заблуждению.

Равно приём «всесторонность» применима и к самобытному Заключению эксперта. В нашем распоряжении имеется не только документ – Заключение, но и сопутствующие материалы, а также сам эксперт. Скидываешь очкастого эксперта на верёвке в колодец с водой, подливаешь туда же бензинчику… ой, что я такое болтаю, извини – фантазии. Конечно, сведения по экспертизе в некоторой степени можно оценивать с помощью других экспертных проверок, производной и предшествующей информацией, показаниями эксперта и подобным.

А что касается объективности, то в уголовном процессе эта штуковина всё же так или иначе сопряжена с изначально критическим отношением ко всякому доказательству. В тебе в любом случае присутствовать будет элемент неагрессивного, мягко-нежного предубеждения. Ты будешь исходить из предполагаемого наличия фальши в доказательствах ещё до начала самой оценки. Это нормально. Иначе и в самой оценке смысла нет. А далее, уже по ходу анализа или возникнут и укрепятся сомнения в правдивости сведений или первородные сомнения твои рассеются. И пока ты не отрешишься от своих подозрений полностью, ну, хотя бы временно, объективности в тебе ни на слёзку.

Почти медитация. Подход объективной оценки сторонним беспристрастным взглядом позволит тебе определить, конечно, с некоторой погрешностью реальную обоснованность обвинений или защитных доводов соразмерно имеющимся (а также возможно привлекаемым) Доказательствам. В этом – условия объективности в целом. А нам-то требуется объективность по отношению к конкретным доказательствам, которые и составляют фактическую сторону позиций сторон. Как раз объективности в оценке мы по наивности ждём от мусоров. В этом столетии не дождёмся. А пока выруливаем сами. Потому как только оценка вне тенденций во многом позволят тебе выяснить степень верности сведений соответственно их заслугам, а значит и их ожидаемое влияние на выводы то ли в пользу обвинения, то ли защиты, а то ли Толи. Уяснив наличие достоинств или незаслуженность внимания по доказательству, у тебя появиться возможность обдуманно избирать, нивелировать, продвигать оценочную позицию сообразно ценности доказательства как такового и вкупе с другими по той же теме.

Допустим, ты в полной мере осознаёшь весомость и убедительность собранных против тебя улик при отсутствии или значительном недостатке равных либо превалирующих по убедительности доказательств, имеющихся в распоряжении защиты. Так может и правильным будет не бычить, а согласиться с обвинением, двинуть по тракту раскаяния и согласий, добиваться снисхождения, а? Ведь такая поступь в указанном положении также имеет свойство защиты.

Иной рамс, когда делюгу белыми нитками шьют, линчевать тебя пытаются по беспределу посредством дутых обвинений и фуфлыжных доказательств. Иная раскладушка, когда тебя пытаются грузить большим, чем вместить может твой кузовок, и тебе не увезти этого груза. Другое дело, когда может душёнка твоя и с грешком, а добыть обвинительных доказательств не можится (или ты – продуман, или следак – лошара, или…), и мусора пробуют это дело протащить «на соплях». Тогда в самый раз от объективности перейти к предвзятости. Объективничая поначалу, ты понимаешь, что, да, есть почва некоторая в доказательствах обвинения, чтобы подозревать и обвинять тебя. Но вслед за этим встаёшь на дыбы (не путать с дыбой). Заведомо принимаешь выставляемые против тебя доказательства полной блевотиной, пардон, недостоверными. Твоя цель – обнаружить и вскрыть все ошибки, несоответствия, нарушения, воспользоваться ими.

Встречался мне и такой этюд. Подсудимый полностью признавал свою вину, соглашался с обвинением по существу, но в судебном следствии категорично оспорил доказательства обвинения. Через свои изящные оценки и доводы этот наглец посмел разоблачить улики ввиду их недостоверности и недопустимости, был в этом прав и убедителен. Суд был поставлен в неловком положении – в позу «партер». При всех согласиях, основания для принятия даже этих согласий оказались ничтожными. Признание же вины – это не доказательство, на нём одном обвинение не протащишь.

При активной защите, при несогласии с обвинением, когда ты настроен на отчаянное сопротивление, понятно, что недостоверными ты считаешь любое доказательство обвинения. Не «считаешь» недостоверными, а категорично утверждаешь об этом. Это – лично твои оценки. Но пустословием результат не выудишь. Требуется ещё и суд (следователя) убедить в недостоверности, возбудить в них сомнения, недоверие к доказательствам.

 

А. Достоверность по источник

Перво-наперво шерстим источник доказательства – того, кто информацию предоставил и тот носитель, что информацию содержит. Возможно ли доверять источнику вообще и в частности? Душевнобольному вообще не доверяют, а заинтересованному потерпевшему – в частности. Слухам не доверяют вообще, а некомпетентному специалисту – в частности.

Первоисточником большинства видов доказательств выступает человек в роли допрашиваемого участника, в качестве эксперта, специалиста, должностного лица и так далее. Тогда в целях проверки изучению подлежат все его личные и профессиональные качества, которые могли повлечь или повлекли заинтересованность, ошибки, искажение информации. Значение имеют заинтересованность в исходе дела, характер сложившихся отношений с другими участниками, физическое и психическое здоровье и состояние на время восприятия или представления информации, морально-нравственные устои, профессиональные качества, компетентность и полномочия в решении текущих задач, влияние внешних обстоятельств. Если есть причины для недоверия по субъективному (человеческому) фактору, их нужно выцедить. А причин таких может быть бессчётное множество. Потерпевшая высказала соседу, что любыми путями добьётся осуждения обвиняемого. Ага, значит, может пойти на лжесвидетельство. Свидетелю опера угрожают расправой, значит, попал под устрашение. Сообвиняемому пообещали мусора скачуху, тогда есть предпосылка, что пойдёт на поводу. А следака жена месяц кряду к своему телу не подпускает, начальник отдела грозит дело изъять за волокиту, – знать повод есть протоколы мухленуть. Эксперт изгадил образцы, – можно ждать подтасовку результатов сравнительного анализа. Специалист аттестацию «по блату» прошёл, – бля буду, напортачит в исследованиях. В ходе осмотра местности сумерки застали бригаду, – стало быть всех подробностей не узреют. Контора погрязла в афёрах, – этак главбух выдаст кривой отчёт. Руганулся с начальством по месту работы, – жди хулёжной характеристики. Свидетели от обвинения дружны между собой и с терпилой, жаждут расправы над виновником, – потому горазды обсуждать события и сверять показания в сторону очернения обстоятельств и сокрытия оправдательных фактов. Косвенный свидетель показывает со слов умершего очевидца, – где, мать вашу, гарантии честности того очевидца и наличия самого сообщения от него. Патологоанатом плотно «на пробку» подсел, – вот и нагородил пургу по тексту Заключения с перепоя.

На достоверность информации влияют и так называемые посредники, что оказались в цепи получения доказательства промеж источника и результатом. В роли посредников фигурируют, кроме, само собой, человеков, технические приборы и аппаратные средства, различные материальные объекты, сквозь или с помощью которых информация передаётся от источника к фиксатору. В одних случаях участие посредника неизбежно, в других – обусловлено необходимостью обработки информации с целью её перевода в иной формат, позволяющий хранить и воспринимать.

Чем большее количество посреднических органик преодолевает проглоченная тобой тефтелька, тем ущербнее продукт сей станет по содержанию. Конечные свойства такой тефтельки на выходе после массива воздействий тебе известны. Так и с информацией. Собственные качества влиятельных посредников влекут искажения, деформируют исходник, отчего информация в любом случае теряет свой первичный облик и содержательность. Когда существенно, когда не очень. В результате транзитного вмешательства в информацию, в том числе целенаправленного, исходные сведения могут в корне сменить смысл и значение, могут быть утрачены или дополнены информацией от самого посредника.

К посредникам позволь причислить косвенных свидетелей; составляющих акты, протоколы и осуществляющих оперативные и процессуальные действия ментов, дознавателей, следователей; переводчиков; издающих ПСЗ секретаря и, конечно, судью, и всяких там нотариусов, иных властных морд и частных граждан, кто пропускает через себя процессуально значимую информацию в процессе её обращения. Составляя Рапорт об оперативном мероприятии опера запросто искажают наблюдаемые ими события и результаты своих поисков, будучи заинтересованы в создании криминальных оттенков ситуаций, подкладывают вещдоки, создают физический и психический пресс на источник. Подгоняя доказательства под формулировку обвинения дознаватель перефразирует показания допрашиваемого в ходе внесения их в протокол. Следуя слепым убеждениям в причастности подозреваемого ещё до его опознания, следак допустит «нечаянное» обозрение подозреваемого будущим опознающим. Не профессиональный переводчик переврёт действительные показания при их ретрансляции. Секретарь велению судьи или по зову сердца и собственным мнением изменит содержание сведений в ПСЗ, чем сфальшивит результаты следственно-судебных действия и заширмует собственные нарушения в целях поддержки обвинительного Приговора.

При оценке источника проверяются его собственные способности и возможности представлять качественные сведения. В ходе такой оценки мы можем вдруг обнаружить явное несоответствие уровня изложенной информации личностным данным самого информатора. Такие характеристики живого источника, как возраст, здоровье, образованность, опыт, уклад жизни, социальное положение и прочие его же свойства, в зависимости от привязки к обстоятельствам участия в деле, сопоставляются с информацией, исходящей (как это заявлено) от этого источника. Сопоставляя такие данные, могут возникнуть сомнения в принадлежности сведений заявленному источнику и вдруг выясняются противоречия.

Вот, ты знакомишься с Заключением эксперта, изложение исследований которого неграмотно, бессвязно, пронизано полу-бытовой речью, и понимаешь, что не свойственно специалисту, профессионалу лепить такие тексты. Вслушайся: «Занимаясь обследованием мёртвого мужчины, я разрезал медицинским ножом живот поближе к рёбрам…». Профи выразил бы мысль и действия свои иначе. Его вариант: В ходе исследования трупа вскрыта посредством скальпеля верхняя часть брюшной полости. Эксперт-профи не станет повествовать от первого лица (я, мне), скальпель обзывать ножом, употреблять фразы, типа «занимаясь», «живот», «пониже», «мёртвого». Такие ляпы выдают дилетанта, далёкого не только от экспертных работ, но и от медицины вообще. В припадке чрезмерных усердий, а то и плодя фальсификат, следаки варганят показания свидетелей в несвойственной для уровня данных граждан языковой форме. Тогда мы можем встретить в материалах дела показания несовершеннолетнего, где использованы фразы и выражения, явно несоответствующие подростковым возрасту и развитию. В этих и подобных случаях мы способны выявить, что следак выдаёт свою мысль от имени допрашиваемого, потому как используемый язык этот свойственен лишь для следственно-судебной практики общения либо же следак взял на себя смелость корректировать чужую речь по своему пониманию с переводом на юридические штампы, что, как правило, грозит сменой смысла сказанного. Неудивительно, что редакцией следователей в ходе таких вмешательств изъяснения коренных сельчан вдруг выдаются урбанизированным языком или, наоборот, некий обыватель при описании специфических объектов вдруг проявляет профессиональные познания, а какой-нибудь дремучий сиамец – недавний мигрант – отчего-то ловко выражается на «великом и могучем» без помощи переводчиков.

В большинстве случаев, конечно, необходимо самому знать пределы способностей источника информации через специально добываемую информацию об этом, через направленные выяснения. В других – нестыковки выясняются из тех же материалов дела, например, по вводной части протокола допроса, где фиксируются обязательные данные о личности участника.

Я с подружкой сожительствовал не один год и вполне знаком с её способностями изъясняться. Меня мусора обезвредили, а вскоре предъявили одной из улик показания письменные, якобы, со слов этом дамочки рождённые, как свидетеля обвинения. Ничего удивительного – нынче в почёте дружеское предательство. Шмыгнул я разбитым шнобелем, читаю: ляля, тополя… «Владислав сообщил, что у него произошёл конфликт с Константином с причинением побоев последнему… на его сорочке я заметила пятна тёмно-бурого цвета, характерные для запёкшейся крови…». Серьёзная потрава. Однако, подружка моя ненаглядная, хотя и красючка, а по уровню развития – глупая курица. Её интеллект и грамотность резко контрастировали таким речевым оборотам и способу построения, изложения мысли. Большинство из протокольных словечек ей чужды, ею не употребимы. Построение сколь-либо усложнённых речевых предложений не доступно для неё. Скорее всего, то был употреблён слог самого следака. Подобные обстоятельства она в реальности описать могла бы следующим образом: Влад сказал, что они с Костиком поругались и он его побил; на его (Влада) рубашке я заметила тёмные пятна. Кроме того, что факты по данным показаниям не соответствовали действительности, представленные показаниями речевые особенности однозначно указывали о непринадлежности тех сведений устам дамы сердца моего.

Для изобличения подлога источника доказательств по таким вариантам разноголосицы достаточно во многих случаях при личном допросе поставить свидетелю вопросы с применением протокольных выражений. Тогда свидетель сморщит лобик и остекленеет глазками, пытаясь врубиться в смысл заданного. А можно и в лоб: в протоколе зафиксирована именно ваша речь или вы изъяснялись другими словами? Либо же, выхватывая отдельные «умные» слова или выражения и протокольной текстовки, просить свидетеля о разъяснениях: как это понимается(Р). Так и выясняется и вывозится далее суду подлог, ложность источника, если через того же свидетеля определяются речевые противоречия или он сам подтвердит наличие корректировок по тексту. Мусора, конечно, старания приложат тему замять, но как говаривал Аристофан: Вся лажа на поверхности.

Куй железо, не отходя от кассы. Выяснив обстоятельства подлога сведений, следующим шагом (немедля или в прениях) ты извергаешь оценочные доводы свои. Ты утверждаешь категорично о комбинированной недостоверности доказательства, как по источнику, так как его фактически подменили в ходе получения доказательства, так и по самим сведениям, так как выставляемая на обсуждение редакция, смысл, значение и суть информации не соответствуют реально сказанному при допросе. (А истинные показания, даже если их свидетели и воспроизведут изустно в суде, не приемлемы обвинительным доказательством. В отличие, скажем, от доказательств защиты, которые могут быть представлены на любом этапе разбирательства по делу, к обсуждению в заседании может быть допущен лишь тот массив доказательств обвинения, что этой стороной собран в ходе предварительного расследования, которые были включены в перечень по Объебону, и по которым защита могла готовиться к Защите в ходе судебных разборок. Но об этом подробнее позже потрещим). Одновременно указываешь о недопустимости протокольных показаний, так как явствуют нарушения правил (порядка) получения доказательств: Показания должны фиксироваться по возможности дословно (ст. 190.2 УПК), когда возможность имелась, а условие дословности не соблюдено.

Предлагаю рассуждать этак: Закон не даёт каких-либо послаблений по качеству доказательств, ввиду возможных погрешностей в идентичности авторства при работе с информацией. Закон вообще эти обстоятельства «неминуемости ущерба» не учитывает. Значит, незаконной является любое искажение информации, вне зависимости даже от объективной непреодолимости этих процессов, вне зависимости от причин, чьей-либо вины.

Мы знаем, что любые технические средства передачи, фиксации и воспроизведения информации не являются верхом надёжности и совершенства. А в совокупности же с пороками людей, применяющих в ходе своей деятельности эти тех. средства, поступающая в работу первоначальная информация, умышленно или нечаянно, но будет изувечена.

Пропечатывая показания через комп, следак промахнётся клавишей, одну единственную буковку в ключевом слове изменив. Или сам комп при внутрибуферной обработке данных глюканёт. И всё – фраза утрачена, а с этим и исконный смысл информации прахом падёт. В лучшем случае фразу, не имеющую защитного свойства, устранят из обращения, а то ведь по искажённому её значению преступный фактик впаять могут, гады такие, усмотрят обстоятельство криминальное, с-скоты. Любые средства аудио-, видео записи меняют параметры информации и на входе её, и во время сохранения, и при воспроизведении. Сигналы в любом случае искажаются, и получаемые через эти средства сведения отступят от оригинальных их характеристик. Что нам тешится современным уровнем развития программных средств обработки различного рода сигналов, будь они оптического, звукового, газо-химического или иного свойства.

Сквозящие через микрофоны, радио и оптические приборы, через всякого рода анализаторы, детекторы и прочие приблуды сигналы подвергаются обработке и воздействию, утрачивают первозданность свою сущностную. В руках умелого спеца программные средства позволяют манипулировать информацией любого типа, вплоть до изящной фальсификации. (А это, скажу тебе, – высокое искусство. Гениальные технари достойны восхищения). Или же в порыве усердия, из «лучших» побуждений предания сведениям качества, первичную информацию попросту ломают. Всякое программное вмешательство, какими благими целями его не оправдывают, в той или иной степени вредит доказательству, искажает суть его. И чем технически сложнее прибор, чем численнеє аппаратные средства в цепи обработки и исследования доказательств, тем больше погрешностей даст результат. Даже применение таких «примитивных» для нас измерителей, как линейки и весы не освобождает от сомнений в достоверности получаемых с их помощью данных. Что уж говорить о таких «монстрах», как газонанализатор или атомный микроскоп, когда и результаты их использования перепроверить тебе не дано, а предлагается потреблять на доверии. Но точности достойной и эта приборика не даст – слишком массивна и не стабильна обработка материала, знаете ли, и здесь присутствует и влиятелен этот чёртов «человеческий фактор». По большей части нам предлагается тупо ВЕРИТЬ в эффект. При этом сложнейшее оборудование, методики, знания, опыт и доступ в применении такой высокотехнологичной аппаратуры средоточатся в руках единичных спецов. Как-либо контролировать их деятельность и применение столь сложного инструментария нет возможности. В нашем распоряжении только описание работ и результативные выкладки, составленные ими же самими, у нас на руках лишь техническая документация и разрешительные акты на их использование, издаваемые теми, не в чьих интересах принижать достоинства аппаратуры и квалифицированность применителей. Спецы-молодцы знают об этих ограничителях в отношении внешних влияний и контролю, и достаточно свободны в своих экспериментах работы с доказательствами. Особенно свободны, когда мусора диктуют им условия этой свободности.

Отсутствует полная надёжность и по любым материальным носителям (держателям) информации, будь то природные или искусственные объекты. Весь материальный мир неустойчив. Вопрос только в величине погрешности и срока сохранности. Если писчая бумага истлеет на открытом свету Солнышка за день, то наскальные граффити древнеальпийских мазил держат сюжет истребления зверушек порядка 10.000 лет при ничтожном износе носителя (гранита). Потому всегда существует и имеется в виду степень устойчивости материала, а в нашем случае (от обратного) – степень неустойчивости для существующих средств фиксации и отражения информации. Бумага, гипс, биологические ткани, иные органические и хим. составы, реактивы, магнито-фото-оптические накопители и прочие закрепители да консерванты не способны с абсолютной точностью воспроизводить на себе и надёжно сохранять первично поступившую информацию. Отпечаток стопы на грунте будет больше размера ноги, оставившей этот след, а природные осадки, термоперепады, воздушные потоки, эрозия почв деформируют контуры и протекторный облик. Химический состав чернил выгорает от нагрева, например, при прокатке через принтер, и тогда не установить точного времени написания. Магнитный порошок на лентах сыпется, оптические диски оцарапываются, органика разлагается, «жесткачи» в компах электротоками пробиваются, камни по полю катаются, девки морщинами покрываются.

Изучаем источники и их носители, и выясняем – имел ли место информационный сбой по ним, а если это случилось – когда, где, почему это произошло, каким образом закрались ошибки и враки всяки. Какие-либо внешние признаки, срабатывание Чуйки горазды возбудить в нас подозрения о нечистоте сведений, о существе и характере повлиявших факторов.

«– Бога нет – сказал Остап. //– Есть, есть, – отвечали ксензы» (Ильф, Петров. Золотой телёнок).

Я к тому, что споры бессмысленны, когда ни одна из сторон не способна представить серьёзных аргументов в пользу своей позиции. Так и в нашем случае беспочвенно, а значит, безрезультативно будет сутяжничество: «данное доказательство ложное; нет, это доказательство правдиво», если стороны не имеют фактической поддержки своим заявлениям.

Имеем в виду существование двух несколько конфликтных принципиальных положений:

1) обвиняемый не обязан доказывать только свою невиновность, но в доказывании иных обстоятельств не освобождён; 2) обвинение обязано опровергать защитные доводы.

Практическое значение этих положений выливается в следующие условия: ты должен доказывать недостоверность, а сторона обвинения оказывается не обязанной обосновывать свои возражения в ответ на голословные заявления о недостоверности. Это, в частности, требует от тебя установления причин недостоверности и их представление в обоснование своей позиции.

Допустим ситуацию, что тебя – невинную овцу следак нагло грузит, устремлён в преследовании тебя. Тогда ты вправе ожидать с его стороны фуфлогонства при добыче доказательств. При искусственном создании доказательственной базы, при подгонке материалов, будь тот мусорюга хоть семи блядей во лбу, а в чём-нибудь он да загадится. И ты эту срань обязательно обнаружишь и в рулон бумаги замотаешь.

Сколь трудно выявлять причины, а пуще того – доказывать их. Но и без того обходиться порой. Когда ворох подозрительно-умышленных недостоверностей объявляется вокруг одного следака, даже близорукому судье понятны причины такой напасти. А сами эксперт, потерпевший и секретарша ни в жизнь не признаются в своих намерениях или недалёкости. Лишь в некоторых случаях с материальными посредниками (носителями) удаётся причины изыскать через привлечение своих спецов, а с тем – и сомнения в вопросе достоверности посеять.

Недостоверность источника – это ещё и глубокое, как фурункул, сомнение в наличии доказательства. А был ли мальчик, а действительно ли пальчиком он водил? Оценка доказательства возможна только в условиях возможности его перепроверки. Доказать обстоятельство – это ещё и убедить в существовании сведений, их соответствии с тем, о чём источник изначально информировал. Но так случилось, что единожды давший наедине со следователем показания свидетель пропал без вести, умер или удрапал безвозвратно за кордон. Да, бывало так, когда назвавшийся человек – свидетель по протоколу не смог быть обнаружен впоследствии. Следак при допросе поверил с его слов личным данным при отсутствии документов личности, не принял удостоверительных мер, а тот дядя наврал – обозвался другим именем и представил вымышленную информацию о себе. Мусора едут по заявленному свидетелем адресу – нет такого жильца, не обнаружился, падла. Показания этого скрытника, если он вообще существовал в природе и что-либо выговаривал на допросах, объективно не могут быть проверены. Сам источник достоверно не установлен. Сомнения в достоверности его показаний, если такие сомнения заявлены, не могут быть устранены. В таких случаях показания должны признаваться недостоверными. Но для этого, повторяюсь, требуется заявление, инициатива заинтересованного участника. По умолчанию, в отсутствие гласных сомнений, показания эти суд пропустит в совокупности других в значении действенного доказательства.

Закон допускает оглашение показаний умершего свидетеля (статья 281.2.1 УПК). Делаются попытки оглашать и показания пропавших без вести под предлогом чрезвычайности обстоятельств, препятствующих явке (ст. 281.2.4 УПК), хотя чрезвычайность в этой ситуации оспорима. Но и в этих случаях явствует невозможность проверки прежних показаний через непосредственный допрос того же лица, то есть прямо нарушаются принципы непосредственности и устности; достоверность полученных сведений не может быть подтверждена. Нам предлагают верить в порядочность того следователя, кто допрашивал и правил протокол допроса. С куя ли? Нам предлагают слепо довериться источнику и его знаниям. С какого хрена? Даже при «силовом» оглашении не умолчи, объяви о своих сомнениях в достоверности, мотивируя свои убеждения какими угодно, заслуживающими внимания аргументами. Тем более в ситуации, когда источники и их показания единственны в своём роде и имеют решающее значение.

На практике, в ответ на отрицательные оценки защиты о недостоверности подобных «непроверяемых» источников, мусора указывают, что, дескать, «нет оснований сомневаться в достоверности». Несмотря на Презумпцию невиновности, тебя склоняют всё же к необходимости представлять «основания» (то есть доказательства) недостоверности, когда доказывание этого фактически сродни доказыванию невиновности. Да, не плохо бы требуемые доказательства предоставить, хотя в такой ситуации и эти доказательства, например, твои показания со слов не явившегося свидетеля сами оказываются голословием, ввиду невозможности их проверки через того же мертвеца (без вести пропавшего). Круг замкнулся, змея схавала свой хвост.

Но возможно и ограничиться имеющейся ситуацией под зонтиком всё той же ПН и с простым заявлением о недостоверности и неразрешимости проверки должной. Это твои доводы должны мусора опровергать, и обвинитель должен изначально представлять по указанного состояния свидетельствам основания благонадёжности источника. Разворачивай ёжиков в обратную сторону, курсант. Опровергать с представлением оснований (доказательств) – прямая обязанность мусоров. Допустим, ты сам или какой свидетель указываете, что умерший (безвестно пропавший) гражданин после допроса тебе (свидетелю) сообщил, что он был вынужден солгать, оговорить тебя или переврать обстоятельства на допросе, был бухой или с похмелья, заставили, обманули его. Посредством таких доводов порождаются сомнения. А как их опровергнуть. Первоисточника-то тю-тю. Вызвать допрашивавшего следака для выяснений обстоятельств допроса? Но разве может такой свидетель представить гарантии сознательности и совестности действий другого в прошедшем времени. Так ещё под вопросом доверие к самому следаку, когда обсуждением затронуты и факты нарушений порочности действий и с его стороны.

Или припомним понятых. Они также принимаются в качестве источников доказательств. Они же участвуют в следственных действиях и способны влиять на содержание и качество доказательств, получаемых при их прямом участии. Влияние проявляется, когда понятые подтверждают или не подтверждают правильность следственных действий по соответствию их текстовому описанию в протоколах, когда вносят замечания и дополнения. Как по окончанию действий, так и при последующей проверке, участвуя уже свидетельствами своими. Берусь утверждать, что участие понятых по множеству дел и сл. действий или фиктивны ввиду вымышленности, или сопровождается привлечением промусорённых типов: зависимых лиц, знакомых да из «союзных» структур, из числа нариков и бомжей. Объективность, а значит достоверность сведений от таких понятых крайне сомнительны.

Достоверность таких источников как документы и вещественные доказательства обусловлена подлинностью и сохранностью изначального состояния. Другое условие – известность авторства доказательства, если оно – плод деятельности человека.

Присел должностной человек на пенёк, лизнул пирожок, издал документ.

Чуть погодя передумал тот документ, содержание сведений в нём подправил и в таком виде издал обновку взамен прежнего. При этом документу оставлено прежнее название и регистрационные данные, втиснуты те же подпись, печатка, даты издания и составления. Вот головосъёпка: который их двух документов подлинность, а который – подлость?

Бывало так, что обнаружишь в деле материалец, где сведения в твою пользу могут толковаться. Заикнёшься о таком с надеждой о лучшем, гля, а через краткое время, бля, в том же месте дела уже вроде тот, а по суди другой, правленый акт красуется. А по вопросу головосъёпному отвечаю: подлинным является первый, ну, тот, что первым родили. Всякие остальные – то либо дополнения (изменения), либо подложка чистейшей воды. Коли подтвердятся обстоятельства первоиздания и натурально обнаружен будет первенец, хотя бы визированной копией его, такой и следует обращать как подлинник. Любой, изданный позднее, в отсутствие промежуточных решений об отказе от первого или о внесении в него изменений – такой подлежит дисквалификации. А нефиг было вприсядку выпечку лизать. Хотя… блин, и второй документ – тот тоже подлинник в своём роде, да только ничтожен он из-за фальшивой производности. Хреновый такой подлинник.

Подобная эквилибристика сведениями и материалом сплошь и рядов в нашем судоскотстве. Состряпав акт, запротоколировав свидетельства, легавые через какое-то время вдруг обнаруживают его ошибочность, несоответствие действительным усмотрением или новым обстоятельствам по делу, они вдруг выясняют вредность документа, а то и их совокупности в свете текущей позиции. Или вред не обнаруживается в связи, например, с утратой документа. Это совсем недавно для таких каверз взят на вооружение безобразный приём, когда прежний издатель через спец-его-допрос наглейшим образом ссылается на «технические ошибки» при составлении документа, уточняет его, и с помощью таких вот показаний фактически заменяют суть бумаги по любому его разделу. Но для условий, когда сопутствующие документу другие материалы (где имеется перекрёстная ссылка на информацию по документу) и сам документ ещё не переданы в «чужие» руки, мусорами облюбована иная беспардонность. Документ правят той же падлючей рукой и тех. средствами, переиздают и, в порядке дикой подмены, изымают прежний из материалов. А на его место новёхонький впендюривают (чуть не вырвалось оскорбительное «с-суки!»; но я сдержался).

Несколько осложнит потенцию мусоров ситуация, когда требующий правки документ запущен в глубокий делооборот, перекочевал во власть иных органов и лиц. Тогда заинтересованное в правках лицо может обманным способом добиться доступа к соответствующим материалам с этим документом. Так поступят, если заранее не рассчитывают на взаимопонимание и отзывчивость держателей документа, и полагая, что новый владелец зассыт ввязываться в аферу с перспективой личной ответственности. Однако, доступность возможно обеспечить и «законным» путём. Это путь возврата материалов первому предшествующему владельцу под благовидным правовым поводом. Повод и основания (мнимые) для этого обеспечиваются, например, порядком возвращения судом материалов дела прокурору (ст. 237 УПК), а прокурором следователю (ст. 221.1.2 УПК), а и от одного следака другому (37.2.12, 39.1.1 и 11 УПК). Фактические основания для таких и подобных вариаций придумываются до легко и изящно. Особое лицемерие – когда основанием указывают благой почин: необходимость блюсти Право на защиту.

Ну, к чему такие условности, господа! Естественным, предпочтительным и традиционным будет условие дружественности структур, их взаимопонимания и согласия при общем решении о доступе, обменах и передачах.

Практически невозможно осуществить подлог при утрате документа или при его нахождении визированной формой в лагере независимых или противостоящих субъектов, например, в твоих руках. Понятно, здесь мундиро-мантные негодяи оказываются под угрозой разоблачений. Но и в таких ситуациях мусора с детской непосредственностью делают попытки внедрить новую бумагу, божась именно в её оригинальности, дескать, ошибочка и техническая запарка вышла: вот он, правильный, а тот – брак, экземпляр с опечатками, который в канцелярской путанице мимо корзины втесался среди бумаг. Так ведь и такой лепет канает, принимается убедительным и достаточным доводом в вышестоящих инстанциях. Как не поверить, когда кровное дитя брешет? Святое дело.

Как-то раз мне на удачу подвернулся такой наглючий судья. Я ему вздумал апеллировать, тыкать в харю его же решением (удостоверенная копия).

Судья тот секунду поморщил носик и запросто поменял в деле оригинал решения на новый вариант, внеся в него соответствующие правки. А от моей копии жрец правосудия отмахнулся, изъял её под предлогом ознакомления, дерзко ссылался об опечатках в моей копии, и в ответ на уместный ропот защиты, пользуясь тем, что я не могу до его глотки дотянуться зубами, стал судья тот угрожать уголовной расправой: мол, это ты сам, падла, сидя в тюряге своей вонючей подделал документ, а не завалишь епало, припаяю новую делюгу, сука преступная. С них станется… Насчёт «падлы» и «суки» я как бы не возражаю, но укором в подставе и фальши остался оскорблён.

С вещдоками сложнее. Этот источник физически нейтрален к мусорской среде, и их большинство оригинально и неподменно. Если, допустим, и возможно раздобыть аналогичный гвоздь или перчатку, то ювелирку или конверт с рукописным текстом покойника нарыть неоткуда. Легче угробить такой вещдок и затеять пропажу. Достоверность вещдока выясняется из самих материалов, где прослеживается судьба дока с описаниями и перекрёстными ссылками на оный, вплоть до обстоятельств его обнаружения и приобщения. Дополнительные меры по выяснению всяких противоречий природы и принадлежности выясняют через дополнительные проверки через сопричастных к обороту с этой вещью (предметом) уже известных лиц или вновь выявленных очевидцев.

Мелким гребнем чеши, и гниды недостоверности обильно осыпят шузы твои. Тем явственнее будут признаки недостоверности, чем на более дольный период отступает время подмены от времени рождения первичного источника. Время неотвратимо меняет нас и всё окрест. Неутешительное само по себе обстоятельство это в данном случае играет нам в плюс. Например, вздумает следак через полгода-год свой документ воссоздать по-новой, а прежних средств не сыскать ему. Потому что Мир сменился: чернила не те, бумага в принтере не та, рука подпись выводит не ту и мыслит он уже не так. Те-та-ту-так. А, кроме того, материалы пухнут объёмом, копии идут вразлёт по инстанциям, перекрёстные ссылки копятся. Ещё не зная о подлоге ты взглянешь на такой документ в ряду других, того же времени и лица-издателя и всяко различия отметишь, то ли по бланкетной форме, то ли по рукописным приметам или расхождениями с ранними копиями и параллельными ссылками. Где-то, а косячок обнаружится.

Существует симпатичная практика (дозволенная между прочим Законом – статья 158.1 УПК) восстанавливать материалы дела – документы, утраченные в ходе производства. Документы в их доказательственном значении самым чудесным образом восстанавливают по сохранившимся копиям, а иногда и по памяти. То есть, если оригинал по каким-то причинам профукали мусора, они принимают решение о восстановлении, изыскивают его копию (не обязательно удостоверенную), сами удостоверяют её соответствие и правильность и принимают в работу взамен оригинала на тех же условиях. Во как!

Такие нормативные дозволения дают широкий простор «творческой» деятельности нечистым на руку мусорам. Поведаю случай. Следак просрал постановление о назначении экспертизы и добивался его восстановления по копии. А оказалось, что такого постановления и копии его не было изначально. Ситуация правовая сложилась так: Следак «забыл» вынести решение, хотя экспертизу провели, и эксперт в своём заключении заочно сослался на его наличие. Защита заявила о нарушении порядка проведения экспертизы в связи с отсутствием назначающего решения. А следак не растерялся, а следак пяткой бил себя в гудинку перед прокурором, мол, было решение, потерялось оно, но есть копия, позвольте восстановить, за ним не заржавеет. Следак тыкал пальцем в материалы, где действительно не доставало одного листа. Этим листом дела, следуя указанию «Описи документов» являлось постановление. Правда, непонятно было, о каком именно решении шла речь, так как в Описи лишь кратко указывалось – «постановление». Ни названия, ни даты. Как позже выяснилось, в этом месте было постановление, но по решению мелкого процедурного вопроса. Хотя и саму Опись можно было запросто перепечатать. Как бы то ни было, прокурор санкционировал восстановление. Далее следак изготовил муляж требуемого акта, проставил на нём все необходимые реквизиты «задним» числом, изготовил с этого экземпляра обычную светокопию, представил прокурору, осуществил формальное восстановление и пихнул признанной идентичной эту копейку в материалы дела. Всего-то делов, разговоров больше! При наличии такой светокопии и экспертным путём не установить время издания, соответствие письменных данных и печатей, как они могли иметься в оригинале, как не определить и само существование того оригинала ранее в природе. Ну а восстановление «по памяти», когда содержание документа воспроизводится (по сути, с погрешностью) очевидцами документа, обычно самим автором и издателем – это всего лишь элемент судоскотства.

Одновременно существует гарантийное правило: копии (светокопии) документов не принимаются к рассмотрению в качестве доказательств в отсутствие оригинала этого документа, без сверения с подлинником, то есть. Соответствие имеющейся копии оригиналу удостоверить вправе только орган (должностное лицо), кто издал документ, или нотариус, а в случае сомнений – экспертиза. Оригинал в любом случае должен существовать в наличии, так как только по нему возможно точно устанавливать действительное содержание, форму, время создания документа, подлинность и принадлежность подписей, печатей, рукописных надписей и оттисков всеразличных. И это разумно. Копии не могут считаться достоверными источниками, источниками сами по себе не являются, а могут служить только подтверждением его наличия и содержания. Проверить достоверность доказательства по копии не возможно. В отсутствие оригинала даже заверенной копии доказательственная цена – грош. Сомнения в достоверности не могут быть устранены без сопоставления с оригиналом этой копии, такие сомнения не преодолимы волевым решением мусоров.

Законодательная постанова о возможности восстанавливать документы отчасти приемлема, если бы те документы реинкарнировали по дубликатам. Естественно при выполнении специальных условий: дубликат издаётся одновременно с оригиналом как второй (третий) экземпляр документа со всеми атрибутами последнего и при оговорках, что второй экземпляр приобретает ту же юр. силу доказательства в случае утраты первичного материала. Плюс ко всему – полагаются специальные правила архивирования для таких запасов. Подобие такого дубляжа мы можем наблюдать в процессе предъявления обвинения. Там обвинительное решение изготавливается в двух экземплярах, с расчётом «для стороны защиты». И хотя передаваемый обвиняемому экземпляр именуется «копия», но он имеет почти все достоинства дубликата (одновременность издания, сиюминутность рукописных подписей и текстовок всех участников, совместная сверка содержания). Отсутствует лишь удостоверительная отметка об идентичности.

Существующий же ныне порядок восстановления документов по копиям является туфтой и, как показано выше, создаёт нормативный бардак. Главное – сверить представляемую копию не с чем. Твоё заявление и сомнения твои в принадлежности и подлинности подписей, оттисков штампов и печатей, времени издания и подписания, в сохранности и соответствии содержания по копии документа, и вообще, в существовании былом самого этого документа – эти сомнения попросту оказываются неопровержимы. Так как даже экспертным путём нет возможности решить вопрос о соответствии. И, как указано примером, допуск «восстановленных» сведений по копиям документов позволяет мусорам злоупотреблять этими возможностями, подменять и сам процесс получения и использования документальных свидетельств, и подменять сведения по существу.

Закон сделал допущение по восстановлению доказательств только в отношении документов. Ослу понятно, что вещдок восстановить не возможно. Ослу может быть и понятно, а мусорам – не очень. Безусловно нет возможности, сами утраченные вещи и предметы они ещё не научились воссоздавать натуральным образом. Но широко практикуется их псевдовосстановление через воспроизводство производных доказательств – через протоколы осмотров, фототаблицы, показания, сообщения, исследовательские части экспертиз, – где даётся обзор и описание вещдоков. И эти трюки прокатывают сугубо при овечьей безропотности защиты.

Приколись. Два разудалых урки, Ромка и Валерик знакомились в урочный час с материалами дела. Их следак был шибко занят, разрываясь в делах, он одновременно с ознакомлением проводил допрос в соседнем кабинете третьего злодея – меня. Оставленные наедине с документами те два кекса решили избавиться от документации порочной и сколько представилось возможным, рвали, пожирали да пожгли как бы не половину бумажек дельных во всей их очаровательной оригинальности. Следак не долго горевал. Ромку и Валерика как полагается избили качественно, а документики по светокопиям восстановили. Следак сам, своей же подписью и посредством волшебного штампа «Прокуратура… Для пакетов №…» удостоверил соответствие. Защита заявила, что представленные копии не равны оригиналам по содержанию, предложенная удостоверенность ничтожна по значению, а предлагаемые к обсуждению новые источники и доказательственные сведения недостоверны. Только при повторном рассмотрении дела скрипучий суд согласился с доводами защиты.

Так то ещё бисер. Доходят доходяги до абсурда. В порядке регенерации, пардон, – восстановления мусора не только обновляют документы из числа уже имевшихся в материалах дела, так изловчились рожать новьё в порядке запросов и поступлений со стороны третьих лиц. Требуемый, но порой вовсе не существующий в природе документ искусственно воссоздают через мнимую утрату оригинала (якобы, был такой-то документ, мамой клянусь, но куда-то запропастился) и инсценированное его обнаружение бутафорной копией (ура, нашёлся!). А далее такую «находку» выдают за реальный источник сведений. Но мы должны решить для себя: любые копии документов без их оригиналов, когда нет поруки надёжной об идентичности, – это недостоверные документы. Данная уценка безусловна.

Документы должны храниться в материалах дела неотъёмно, то есть в скрепленном с другими материалами и нумерованном состоянии.

Специальной упаковки для каждого документа не предусмотрено. Любые производственные манипуляции (изъятия, приобщения, видо– и формоизменения) должны оговариваться. Все, поступающие к следователю извне, материалы подлежат регистрации в специальном журнале учёта. В иных случаях, когда отчётливо не прослеживается движение и судьба материалов, возникает вопрос о недостоверности. Так, если документ был приобщён определённой датой, а в материалах дела отсутствуют какие-либо сведения о его изъятии и передаче в иные инстанции, но из других материалов видно, что в тот же период этот документ оказывался в распоряжении сторонних органов и лиц, кто не вёл на тот момент производство по делу (прокурор, эксперт и т. д.), то впору сомневаться в сохранности документа, а значит, в его достоверности, как источника доказательств. Или же вот: существует некая запись переговоров на аудиокассете изначально, затем нам предъявляют ту же запись (распечатку), но по приложенному к материалам аудиодиску и в отсутствие кассеты, и без всяких достойных оговорок о состоявшемся переносе информации, о процедуре этого переноса (перезаписи) на нынешний носитель. Эти обстоятельства также влекут подозрения в не сохранности, не идентичности, то есть в недостоверности.

Когда нам предлагают к осмотру, к исследованию вещи или предметы, но явствует их внешнее отличие от тех параметров, как они приведены описанием при обнаружении и (или) изъятии, при или после передач-получений по инстанциям, нас вновь одолевают сомнения в идентичности таких вещдоков. (Что ж мы такие подозрительные?). Допустим, в качестве изъятой на месте преступления одежды от трупа в протоколе указан серый джемпер; при осмотре и приобщении к делу этот вещдок указан – «синяя кофта», а при непосредственном ознакомлении мы наблюдаем невнятно тёмного цвета свитер. Ещё допустим, что опера указали в Акте об изъятии порошкообразное вещество светло-розового цвета; эксперт сообщает о поступлении на исследование к нему «вещества в виде комочков бежевого цвета весом 1,5 грамма», а при последующем после экспертизы осмотре с участием понятых ссылки даются на «белый порошок» и также весом 1,5 грамма. Достоверны вещдоки? Материалы и собственный глаз отмечают различия в цвете и состоянии одёжки и вещества. В первом случае можно утверждать о несовпадении предмета одежды. Во втором… В ходе экспертиз какая-то часть материала пускается в расход и исследуемое вещество не может сохранить вес.

Любые, не объяснённые документально и не оправданные издержками производства признаки изменений по внешним характеристикам вещественных объектов – это прямой повод подозревать и утвердиться во мнении о недостоверности таких источников. Но для выводов об этом принимаются во внимание только явные контрасты. Не утруждай себя придирками к объективно малозначимым разногласицам в отношениях и восприятии. Разные наблюдатели при пограничных свойствах объекта действительно могут по-разному его характеризовать, фактически подразумевая одно (рубашка – сорочка / светло-коричневый – тёмножёлтый / след – отпечаток…). Так же не имеет решающего значения, если один из наблюдателей упустит какую-то мелкую подробность (деталь) в отличии от другого. Если, конечно, эта «мелочь» не является ключевой. Так, отсутствие пуговки на краденой куртке не влияет на выяснение обстоятельств хищения, а тот же недостаток на одежде жертвы изнасилования вполне влияет на установление факта насилия. Поэтому, в первом случае осмотр не акцентировался на целостности застёжек, и разница в описании такой детальки сама по себе – не весть какой повод сомневаться в источнике.

Сохранность и неприкосновенность вещдоков – относительные условности постольку, поскольку это позволяется объективными обстоятельствами и неизбежным процедурным обращением к этим вещам и предметам. Обеспечиваются эти условия комплексом мер: подконтрольное нахождение в установленном месте и состоянии; строгий учёт; регистрация; персональная ответственность должностных лиц (а иногда и физических лиц, если вещ передаётся на ответственное хранение). Для негабаритных вещей обязательны упаковка, пломбирование и опечатывание.

Что на деле? Отсутствие жёсткого организационного контроля независимыми субъектами позволяет мусорам свободно манипулировать «грузами», преодолевать формальные требования о сохранности и неприступности. Втом числе с целью подлога и фальсификации. В Законе нет чётких регламентаций по порядку сбережения. Запущенные в тему всякие там сранные Инструкции, Положения и Приказы недостатков нормативных не восполняют, Законами не являются, ответственности за их неисполнение реальной не влекут и носят самостраховочный характер. Фактически, должного пригляда за шмутьём и прочим хламом нет, а весь охранный процесс отдан на откуп, положен на совесть тех мусоров, у кого материалы находятся в производстве. Но в отсутствие совести, какой спрос? И яркая примета и стимулятор безответственности: передача материалов дела с вещдоками от одного мусора другому не сопровождается составлением Акта приёма-передачи (передал – принял), как это свойственно для любого хозяйственного и ответственного оборота вещей между людьми и их организациями. Или мусора – не люди, или мусарни – не людские организации?

А давай-ка, курсант, недолгий экскурс совершим в кабинет следака, подглядим через замочную скважину (ай, как не красиво!) за работой одного честного такого. Живо напяливай свои бантики-колготки, вечереет, шевели батонами… Да не ссы ты, то всё одно, что за тёлками в бане подглядывать. Зырь, во – обнажёнка. Только в скрытости своей можно естество других увидеть, как чел в интиме своем релаксирует: ест казюльки, чешет промежность и пакостит материалы. Но нам любопытна возня подсуконная – как он дело копытит.

Следак рулит делом. Именно к нему, напрямую в руки или через канцелярию и руководство, поступают документы и прочая материалка, имеющие отношение к делу. Следак эти материалы попервой никак не регистрирует, а собирает в один котёл. Для такой оттяжки есть у него оправдания: вначале нужно ещё установить относимость и значимость для дела поступившего материала и решить о приобщении. А разве обязан он во всяком случае приобщать каждое поступление такое. Вовсе нет. В этом и его право и его обязанность, но обязанность при первоочередной свободе оценки значимости и отношения к существу дела. Тем более редкая тварь, передавая следаку материал, ходатайствует о его приобщении. А нет просьбы (требования) о приобщении – следак волен сам решить о судьбе приобретения. И в таком свете, как это не странно, даже полученные самим следаком показания и изъятые в ходе обыска вещички не обязательно, что и будут к делу приобщены. Нет, он, конечно, некоторый учёт материалам ведёт, составляя Опись документов. Но такой список имеет временный, промежуточный характер – этакая памятка самому следаку, путеводитель для любопытных прокурора и нач. следств. отдела, сведение о комплектности при временной передаче дела другому следаку. Во всяком случае и когда угодно эта Опись может быть пересоставлена без сохранения прежних изданий, и историю изменения объёма дела нам не составить. Формирование же материалов строго упорядоченным сводом станет безусловной необходимостью только по окончанию расследования – окончанию производства по делу данным следаком. Таким образом, когда ему заблагорассудится, но край – по окончанию следствия, и собственным усмотрением и выбором об объёме включений в общую совокупность материалов того или иного источника, наш следак шьёт «делюгу». Он сам решает об очерёдности листов и нумерует их, прошивает материалы и сгребает их в тома, составляет описи и реестры, своей подписью заверяет поступления и перечни. Не имея собственной должностной печати, следак пакует вещдоки, лепит на них пломбы со штампами и, опять же, своей рукой делает на бирках пояснения с подписью. И, блин, никакого внешнего контроля над всеми этими движухами. Видишь, он только своим рылом ворочает эту свалку. Как тут ему не поддаться соблазну и не смошенничать к своей выгоде? Ты бы устоял? То-то (Кутуньо). А следаку слепо доверяют, он сам себе контролёр, ревизор, демон непорочности, прелестный честнок.

Ну и что мусору за проблема в случае необходимости те материальчики расшить, тиснуть любую бумазель, отдать её на сторону, переиздать или избавиться от неё, пересоставив опись, заново прошив, присвоив страницам новые номера, навесив пломб и подписей? Два пальца об асфальт. Ту же нумерацию листов следак осуществляет черновым образом – карандашиком грифельным, подчищая цифры вновь и вновь. Это мы сейчас через скважину воочию усекли, а без соглядатайства, попробуй подлови его, когда формальные признаки неприкосновенности все присутствуют. Что позволяет в некоторых случаях дело переформировывать целиком и бесследно.

Оперативно-следственные дельцы поднаторели в приёмах взлома упаковок и пломб, зачастую уже на момент запаковки вещдоков оставляют пути для внештатных проникновений. И в этом сложно их изобличать. Там, где Кио и Копперфильд учились – мусора преподавали. Упаковка с пломбами по виду целки, подписи со штампами на местах, а сами вещдоки перетяпаны. Вот за что я люблю Россию: только на этих широтах могут сожрать консерву, не вскрывая жестянки, и горазды маляву пробить через конверт. Мусора, конечно, рискуют. Кроме навыков они полагаются на пофигизм судов и адвокатов, слепоту и глупость обвиняемых, потворство от руководства и союзных племён.

Все упаковочные процедуры, пусть и поверхностно, кратко, но сообщаются в каждом документе о проведении следственного действия, исследованием которого явился вещдок. Сопоставляя между собой документальные данные о состоянии упаковки, пломбирования и самого вещдока с тем состоянием, как это узреешь при непосредственном обзоре, можешь обнаружить признаки нарушения сохранности вещдока, целостности упаковки, несанкционированного пользования материалом. Как в игре «найди десять отличий».

Но может сложиться и другая ситуация. Ранее опломбированный при следственном действии (№ 1) вещдок являлся предметом исследования действия № 2, а в протоколе (№ 2) нет описания вскрытия упаковки и нового пакования. При этом ты не был участником того сл. действия, не наблюдал процессы, а значит, не можешь прибегнуть к фантазиям и запулить подробности надругательств над материалом. Что ж, если из последующего (№ 3) документа, где дано описание упаковки с вещдоком, будет следовать такое же состояние, как по документам о действии № 1, как и в случае, если описания по действиям № 1 и № 3 будут различны, ты можешь утверждать о подлогах в обеих вариантах. Любые твои истории окажутся неопровержимы, если они связаны с доводом, что по окончании действия № 2 вещдок не был упакован вообще, а было это сделано позднее и при непонятных обстоятельствах.

Вернёмся к нашим баранам, вернее к следаку за замочной скважиной. Он сейчас наглядным примером увлечён делом твоим о незаконном обороте наркосредств. Следак изъял подозрительное вещество и указал в протоколе: «… Из левого кармана брюк гражданина К. извлечён пакет. Пакет представляет собой целлофановый фрагмент упаковки от сигаретной пачки, свёрнут трубочкой и перемотан чёрной нитью по всей длине сворачивания. При разворачивании внутри пакета обнаружено порошкообразное вещество белого цвета. После осмотра вещество в обратной последовательности упаковано и перевязано. Данный объект помещён в бумажный пакет, край которого скреплён бумажной пломбой с оттиском печати «Для пакетов», подписями следователя и понятых».

Следующим действием изъятое вещество следак направил на экспертное исследование. Эксперт со своей стороны в Заключении привёл описание поступившего к нему материала так: «… Бумажный тёмный конверт по линии клапана имеет бумажную пломбу с тремя подписями, исполненными синим красителем. С обратной стороны конверта имеется этикетка с надписью «вещественное доказательство – героин, изъятое в ходе ОРМ 20.02.2010 г.». Конверт скреплен клейкой лентой типа «скотч». На время осмотра видимых повреждений на упаковке не наблюдается. Внутри конверта находится целлофановый свёрток – свёрнутый рулоном и стянутый жгутом пакет размером 4x3 см. с пластиковым зажимом на торце. При вскрытии последнего обнаружено порошкообразное вещество светло-розового цвета».

Не учитываем характеристики вещдока и упаковки по последующему их осмотру, который должен проводиться после экспертизы. Не принимаем во внимание результаты собственных наблюдений этих же объектов, когда б такой обзор не состоялся. Сейчас нам достаточно сличить те два уже состоявшихся описания. По этим ревизиям мы обнаруживаем резкие отличия. Для удобства и чёткости предлагаю сопоставить эти данные в виде сравнительной таблички.

В качестве дополнительных комментариев заметим: То обстоятельство, что эксперт не наблюдает видимых повреждений на упаковке – это не гарантия того, что повреждений нет. Этим только констатирует он факт отрицательного, безрезультативного своего действия, которое могло произойти и по причинам, не связанным с наличием или отсутствием повреждений. Эксперт мог просто-напросто бездействовать – не проводить наблюдений намеренно по ленности своей либо по просьбе мусоров, или мог забыть это сделать, или имелись у него препятствия к такому вниманию, например, из-за хилого зрения либо не освещённости рабочего помещения. Но можно и согласиться с версией эксперта в пользу именно отсутствия повреждений. Действительно, внешняя и внутренняя упаковки при двух осмотрах отличаются, они разные. Упаковки изменились, вернее их подменили, и вторые такие (представленные эксперту) сами по себе оригинальны, правда – не вскрывались. Из всего напрашивается вывод, что в период времени после изъятия до передачи эксперту имел место не санкционированный доступ к вещдоку через вскрытие и смену упаковок. В подтверждение этому – разница в цвете вещества. Плюс ко всему иные противоречия. На каком это основании следак наименовал изъятое вещество «героином» (на этикетке)? Согласно Протоколу изъятия, вещество изымалось следователем, а значит – в ходе следственного действия. Так? Но следуя пояснениям с той же этикетки (как это представлено эксперту), вещество изъято в ходе ОРМ, то есть в результате оперативно-розыскного мероприятия. ОРМ входит в функции ментов, не является следственным действием мусоров. Другая мелочь – осмотром одежды задержанного К. установлено, что его брюки не имели карманов. Стало быть повод весомый имеешь заявить о недостоверности источника.

Не устаю поражаться распистяйству многих тысяч обвиняемых и их защитников, кто пренебрегает возможностью лично и во всех подробностях ознакомиться с вещдоками. Ведь только контроль со стороны защиты и позволяет в некоторой степени придавить мусоров рыжий хвост. Именно при непосредственном обзоре есть шанс обнаружить подлог и противоречия. В половине случаев вначале по самим вещдокам выяснишь подвох с дальнейшим его уяснением по соответствующим письменным сведениям, в других – наоборот, подозрения возникнут при анализе документов, информацию по которым ты можешь спроецировать на вещдоки с упаковками в ходе прямого осмотра.

Точно тебе говорю, по всем бумагам пробьёшь – всё говорит о целостности упаковок, а при личном контакте с объектом вдруг объявятся надрывы по швам или полная подмена упаковки, или сам, «нечаянно» и украдкой повредишь упаковку (зря ли ноготок точенный отрастил на мизинце?). Есть причина возмутиться не сохранностью.

Верно толкую тебе, изловчится твой следак, отпаяет да вновь присобачит пломбу с подписями и штампом, а ты зёнки протрёшь и увидишь, ах шельма, – края-то у бирки залуплены, клейковина в сторону от бирки съехала, след прежней порции пломбира в другом месте со сдвигом. Или сам, как полагается – нечаянно, украдкой раздербанишь пломбу. Копнёшь документы затем: в осмотрах участвовали понятые, вещдок передавался эксперту… ба-а, а подписи понятых на пломбе не идентичны их визам по протоколу осмотра, и эксперт никоим образом не удостоверил своё последнее пакование. В другой раз имеешь дело с аудиоматериалом. В качестве изъятого и приобщённого фигурирует диск одного производителя с записью переговоров на нём, но в результате личного осмотра ты выясняешь, что к делу подшит конверт с диском, изготовленным другим субъектом, и сам конверт не запечатан чавой-то. Самое время скандалить о посягательствах на святой источник.

Вещественное доказательство впервые, традиционно после настойчивой просьбы твоей, тебе предоставят к ознакомлению по окончанию расследования. Обрати внимание: следак при тебе вспарывает упаковки (после твоего осмотра этих упаковок), ты осмотрел вещдок, а далее, после окончания процедуры ознакомления… следак или уносит весь этот хлам в распакованном виде или нагло лепит все пломбы на прежние места дислоцирования. В любом случае, когда на судебной стадии по твоему очередному требованию или заданным в порядком осмотра ты уделишь внимание тому же вещдоку, то упаковки окажутся во вскрытом состоянии или запечатанными, как будто следак при тебе и не вскрывал таковые. При этом в Протоколе ознакомления с материалами дела нет ни слова о состоявшейся ранее распаковке, о новом опечатывании или оставлении в открытом состоянии, о причинах и процедурных моментах этого. В таком случае все манипуляции оказываются де-факто произвольными, так как не зафиксированы документально. Да и при остром желании удостоверить новое опечатывание попросту некому, так, чтобы этот процесс соответствовал правилам УПК: понятые уже не могут быть привлечены к участию – следствие-то завершено(!). Очередной повод разыграть карту мухлежа с вещдоками, заявит суду о признаках внепроцессуального взлома и не сохранности важных улик. В первом варианте, когда после твоего ознакомления следак оставил вещдок во вскрытом виде и таким состоянием его передал суду – имеем нарушение общих требований о сохранности в опечатанном виде. Второй вариант, когда следак самостоятельно восстановил целку по упаковке, – это состояние, в условиях отсутствия документальных оговорок, ты оскверняешь протокольным свидетельством состоявшегося осмотра. И в этом явное нарушение сохранности. Палка о двух концах.

Хватай её за любой, можно и за оба, только сухожилки на руках не порви.

 

Б. Достоверность сведений

 

Черёд настал обсудить достоверность самих сведений. Вспомним оценочные параметры (критерии) достоверности. Доказательство достоверно, если оно: реалистично, однозначно, основательно по источнику, категорично. Соответственно признаками недостоверности будут: нереальность, двусмысленность, противоречивость, опора на слухи или догадки, предположительность.

 

Б.1. Реалистичность или нереальность

Реалистичность или нереальность сведений, как уже сказано устанавливается обыкновенным восприятием. Весь опыт жизни человека в обществе и природно, его знания о натуральных и технических возможностях любых процессов и явлений, общая известность и допустимость способностей, различных качеств, состояний, признаков живой и «мёртвой» материи, включая бытийность существ, – эти знания, сами по себе дают возможность оценивать информацию и ответить на вопрос: могло такое быть или такого быть не может «ни в жизь». Речь идёт только об очевидных фактах, оспаривать которые неразумно в силу их общей признанности и естества. И речь идёт о неочевидностях, которые не вяжутся с реалиями мира и не находят подтверждения даже опытным, экспериментальным путём.

Нереальными будут сведения об оживлённых, разумных действиях со стороны предметов и вещей, как, например, о полётах камня по ломанной траектории вслед уворачивающейся цели; о действиях людей за пределами физических возможностей организма, как, например, испускание высоковольтных разрядов руками; о противоречащих законам природы процессах, как, например, восход Солнца на Западе; о технических характеристиках рукотворных объектов за гранью прогресса, как, например, самостроящийся дом и тому иже с ними чертовщинки. Подобные явления в народе именуют чудесами.

Однако информация о фактах «на грани возможностей», хотя и возбуждает чувство нереальности, но подлежит уже самостоятельному доказыванию или опровержению. Например, многие достижения человека фиксируются так называемыми «рекордами». Всем известно, что без соответствующей физ. подготовки, таланта и мастерства обычный чел не пробежит 100-метровку быстрее 10 секунд. А вот свидетель – бабуся – божий одуванчик, лет 70-ти утверждает, что пёхом догнала твой движущийся автомобиль, на бегу луканулась в боковое стекло и запасла АКМ на заднем сиденье. Также установлено, что авто шёл в потоке со скоростью около 40 км/час. А иные показания бабки описывают твой облик, внутренний интерьер салона в точно совпадающих подробностях, которые неочевидцу не могли быть доступны. Кроме того у старушенции этой не имелось другой возможности наблюдать все это, так как ты на своём корыте единожды пересёк транзитом тот задрипанный городишко. Тогда, чтобы верить показаниям о наличии оружия, надо бы верить и тому, что наша бабуська развила скорость быстрее 40 км/ час, а значит, 100 метровку рванула живее даже чем за 10 секунд. При наличии только одного заявления о скоростных способностях можно бы смело утверждать о их нереальности. Очевидная нереальность сообщения складывается из очевидных фактов (не требующих доказывания) того, что, хотя и известны физические способности крайне малого числа стайеров преодолевать стометровки быстрее 10 секунд, но по отношению к пожилому «обычному» человеку такие способности немыслимы, истории такие факты не известны и разумом они не принимаются. Но отвергая ввиду нереальности указанные беговые показатели, должны последовательно отклоняться и сведения от того же свидетеля о ставших ему известными фактах (интерьер, оружие, люд). А ведь эти данные (кроме Калаша) полностью подтверждаются иными доказательствами, и бабке нашей неоткуда было узнать таковые подробности за гранью собственных наблюдений в другие времена. Так? И если давать отставку всему ею виденному, то необходимы достойные основания-опровержения. Которых нет в распоряжении исследователя, кроме тупого объявления «этого не было, так как этого не может быть никогда». В то же время необходимо установить и причину неправды такой: заблуждается, привиделось, врёт. Хотя и такие выводы не обоснованы, так как опровергаются доказательствами об обратном. Противоречия. Вот – пограничный случай реальности. Можно бы для развенчания сомнений провести следственный эксперимент: пущай бабуля наглядно повторит свои возможности. Или убедительно объяснит свой подвиг. А если не повторит, не объяснит… Да только не возможен сам такой эксперимент, так как присутствует явная угроза для здоровью пожилого человека. Воистину – неразрешимый казус.

Пример. Обвиняемый заявил суду показаниями, что не топил потерпевшего вывозом его к глубинным акваториям залива, а лишь по морде ему разочек вдарил. Не сильно. Потерпевший же, видимо струхнув, ломанулся прочь. И деранул он бегом, прям поверх водной глади заливчика в сторону турецких берегов. Пробежав таким маршем шагов полста, то ли духу не хватило, – так и рухнул под воду без лишних бултыханий. С тем и утоп, родимый, нечаянно. Ещё, тот обвиняемый клялся Его (Не)Чести, что не брешет в сказанном. Нормальным разумением такие сведения полагается «отшить» ввиду их нереальности. Всяк понимает, что человек не может пёхом передвигаться по воде, как по суше без подручных средств. Суду бы не принять такие показания правдой. Но тогда нужно отрицать и доводы защиты в пользу всё же реальности происшедшего. Обвиняемый – зараза такая – ссылается на исторические факты, имеющие прецедентное значение, которые установлены в ходе рассмотрения уголовного в отношении подданного Назареи некоего Иисуса Христа. В том деле свидетель Матвей дал под присягой показания, что его лепший кореш Джошуа пешим ходом передвигался поверхностью морской (дело об Иисусе, том 14, л.д. 25–26). Тот же факт в заседании подтвердили ещё десять заслуживающих доверия свидетеля, включая свидетеля обвинения – Иуду. Отрицая данные способности и возможности через официальные оценочные выводы, судом будут поставлены под сомнение ранее установленные факты, обладающие силой преюдиции. Подобное решение суда не встретит восторга многих миллионов фанатов христианства, будут оскорблены чувства верующих, которые, как известно, очень обидчивы и им дай только повод оскорбинки покушать. При таком раскладе судья рискует взойти на священный костёр инквизиции. Бля буду, спалят кощунца прямо во дворе. Ну, а в обратном случае, соглашаясь с водными гульками потерпевшего, последующие суды, включая разбирательство текущего дела об утоплении, вынуждены будут слепо верить правдоподобности таких же фактов и обстоятельств.

Тем более, что известны и другие случаи неординарных способностей людских, которые к настоящему времени избавлены от ярлыков «чудо». В избытке чувств и эмоций отдельные субъекты перемахивают высокие заборы с колючкой, вызнают на расстоянии о недоступных прямому созерцанию событиях. Я, бля буду, сам очевидец, как чел при встрече с медведем сиганул в порыве побега по глади озера на несколько шагов проч.

Конечно, от «сказочных» сведений можно отвернуться. Но среди правил оценки сидит занозой и такое, что, если суд отвергает какое-либо из доказательств, он должен представить этому мотивы (статья 307 УПК). Мотивировка не может сама по себе быть голословной, а должна сопровождаться фактическими данными. Значит приводимым показаниям, даже «странным» по существу, должны быть, в случае отмашки от них, противопоставлены контр-доказательства и убедительные доводы. Зашибись, когда в распоряжении есть прямые опровержения и на них можно опереться. А когда нет? В любом случае суд должен следовать ПН, если «странные» показания являются защитными (куда деваться!), а подобные доказательства в пользу обвинения суд должен отвергнуть, если нет убедительных подтверждений представляемым фактам.

По некоторым уголовным делам всплывают такого рода подозрительные доказательства, отступающие от реальности. Часть таких доказательств исключается вследствие их заведомой ошибочности (описки, оговорки, опечатки, неверное восприятие и фиксация, болезненная психика и искажённое сознание), когда сам источник информации отказывается от подобных свидетельств, сторона – заявитель доказательства исключает доказательство из собственной базы или оно признаётся недостоверным. Другая часть вычленяется через опровержение анти-доказательствами. По третьей части сведений произойти может их самоизъятие, когда не находиться опровержений, но отказ заявителя вынужден и формален. Речь идёт о случаях, когда источник, хотя и не расстаётся со своим убеждением в правоте, но прекращает использовать информацию под давлением собственного понимания а-реальности сведений для восприятия окружающими, рационально ориентируясь на грядущее мнение о твёрдом недоверии, в том числе, и к другой информации от него же на фоне «странностей». Отказ идёт как по самосознанию, так и по настоянию соратников.

В любом случае, когда сведения подвергаются сомнениям из-за их нереальности, когда правдоподобность фактов и обстоятельств по данным сведениям спорна, и для таких случаев безмотивный отказ недопустим. Стало быть, не исключается применение эксперимента с целью проверки, подтверждения или опровержения информации. Если, конечно, такой эксперимент вообще может быть осуществлён доступными средствами и способами. Например, свидетель заявил, что услышал через бетонную стену не только крик, но и содержание этого вопля в форме угрозы. Это утверждение не трудно проверить, создав условия, близкие к той же обстановке и с участием тех же лиц. Эксперимент даст ответ: могло такое быть или не могло, а значит, заслуживает информация доверия или нет.

Однако сами «моглы-не моглы» – всего лишь предположение. Доказывание же требует определённого Было или Не Было (да-нет, свой-чужой) в категоричной форме одного из двух. Отсюда следует, что установление реальности факта или обстоятельства, при всей необходимости этого, является предварительной оценкой, так как само по себе окончательных выводов не даёт, но лишь предвосхищает дальнейший анализ сведений в качестве допущения к их углублённому обсуждению.

 

Б.2. Оценка на однозначность

Далее потрошим сведения по другим оценочным критериям, как их выше перечислил, в любом их порядке и последовательности. Я же буду придерживаться привычного мне порядка. Перехожу к оценке на однозначность – двусмысленность.

Получена информация, которая заявлена в процесс в доказательственном значении в пользу позиции одной из сторон. Сделать определённые выводы на основе этой информации по доказываемым (или опровергаемым) с её помощью обстоятельствам ты, как и любой другой оценщик, можешь осмыслив эту информацию и поняв эту информацию в некотором доступном пониманию значении. А такое понимание в отношении одной и той же информации у разных людей, естественно и в силу субъективного восприятия, может разниться. Всякий по-своему может понять словообразы, и это понимание не всегда совпадает с понимайкой соседа. И даже если информация сопровождена комментариями другого спорщика-оценщика о его конкретизированном понимании, ты можешь иметь другое, отличное мнение о сути сведений, ты вправе быть уверенным в правильности своего понимания и придерживаться такой трактовки.

Знаем мы: любая информация от окружающего мира, несмотря на множественность исходного формата (зримый образ, запах, тактильное ощущение, вкус), применительно к доказательствам материализуется только двумя формами, принятыми для сохранения и пользования: видеообразы и речь. Визуальные картинки пока оставим в покое. Что касается речевой информации, она состоит из слов, фраз, предложений, и все эти составляющие могут восприниматься в разном значении.

Понимаем мы: истинное значение речевой информации известно только первоисточнику. Все остальные потребители могут воспринимать её неверно и, соответственно, делать по ней не правильные выводы и заключения. Что частенько и происходит. Значит, мы должны всякий раз сверять, уточнять содержание информации по источнику с тем, какие выводы по ней напросились по-первой и ответить на вопросы: а соответствуют ли наше понимание (или понимание других) реальному смыслу сообщению, и есть ли повод сомневаться в правильности нашего восприятия; а какое ещё значение может иметь та же самая информация при ином понимании использованных в ней понятий? Такая ситуация предсказуема, если мы обнаруживаем в информации неоднозначные понятия и определяем причину неправильного их понимания из-за некорректного их применения самим источником или передатчиком мысли. А в отсутствие возможности обратиться за разъяснениями к источнику сведений и имея своё понимание, вправе свою точку зрения в этом считать истинной, пока нас в этом не разубедят. Свою позицию об ином толковании информации мы противопоставляем мнению противостоящей стороны в споре, ставим под сомнение их выводы, если они несут нашему положению угрозу, добиваемся опровержений и принятия за основу нашего понимания, как единственно отражающему действительные смысл и значение. Одно неверно понятое слово, знак препинания, логика фразы, зачастую может повлечь искажённое применение доказательства, состоящего из данной информационной единицы. Классический пример: «Казнить(,) нельзя(,) помиловать». Оттого, где будет проставлен в этом выражении акцент, зависит и смысл всего высказывания. Допустим, свидетель привёл в показаниях подобную фразу со слов обвиняемого, следак занёс это высказывание в протокол, но знак препинания не проставил, а выводы делает в сторону негативного понимания сказанного. Отчего же? Оспорим такое мнение.

Но в большинстве случаев пересмыслица не плавает открыто на поверхности и разночтения выявляются не первым взглядом, а через дополнительные рассуждения. Особенно при направленной придирчивости. Чёрт… Ты что-нибудь просёк из этой жеванины? И я не очень. А предупреждал: тот из меня ещё препод. Пройдёмте, курсант, в примерочную.

Пример 1. Федя обвинён в смертельном причинении тяжкого вреда здоровью Серёжи. Прекрасно! Преступление (по версии обвинения) совершено группой из двух человек, а виновность Федькина определена по показаниям сообвиняемого Митьки. Замечательно! Вот эти показания: «Мы с Федей приехали к квартире, где жил Сергей. Он был дома, собрался и мы поехали на автомашине Феди на коттедж. Сергей стал оправдываться, что деньги он не брал и не мог этого сделать, так как в тот день работал в Бежецке. Мы стали ругаться и подрались. После удара чайником Сергей упал. Я видел, что на затылке у него пошла кровь. Потом позвонили его брату и всё рассказали». А вот у защиты другие соображения по смыслу сказанного. По данным сведениям неоднозначно воспринимаются слова и фразы о множестве лиц «мы, приехали, поехали, подрались, позвонили». Из сообщения не ясно, кто другой (другие), кроме Митьки, участвовал(и) в действиях. Нет прямого указания именно на Федю. Непонятно, кто «поехал на коттедж»: вся эта троица, включая Федю; Митька с Сергеем, но без Феди, хотя и на машине последнего; или же действовали сообвиняемый с третьими лицами – без Феди и даже без Сергея. Фраза «ударил чайником» говорит об одном действии со стороны какого-то одного, не понятно, какого лица. И вовсе не обязательно, что удар наносился по Сергею. Открыт вопрос по показаниям: а наносились ли другие удары и почему в этом действии обвиняют Федю? Кроме того: драка и удар чайником где происходили – в машине по ходу движения?… И в том же духе. То есть, Федькина защита вполне может опровергать выводы обвинения о преступных действиях Феди и о самом событии преступления, по-своему определяя смысл и значение таких показаний.

Пример 2. Протокол осмотра трупа: «… Зубы все. Часть коренных зубов на металлических штифтах». А по этой информации, знаешь ли, идентифицировали труп с конкретной, предположительно погибшей личностью, следуя параметрам зубного аппарата по стоматологической карте. Вообще зашибись! Но мы имеем своё понимание. Сведения-то эти по существу двусмысленны. Что значит: «зубы все». Все целы, все на местах, все отсутствуют, все белые…? Слово «часть» может пониматься и как часть от общего числа зубов, и частями (фрагментами) самих зубов – верхняя, нижняя, боковая части. В таком случае защита оспорит выводы обвинения о соответствии трупа и, якобы, погибшего потерпевшего.

Пример 3. Заключение эксперта: «… Экспертиза начата 10 августа 2005 года. Экспертиза закончена 15 ноября 2005 года… Выводы:… Смерть наступила не менее, чем за 1 месяц до момента исследования трупа… Каких-либо переломов костей скелета не обнаружено…». Мусора из этого вывели, что смерть причинена до 10 июля 2005 года, и исключили версию ударнотелесного насилия из-за отсутствия костоломных признаков. С куя ли? Выводы эксперта неоднозначны и допускают иные обстоятельства смерти. Понятия «момент исследования» и «не обнаружено» в канве других данных по экспертизе не позволяют вести отсчёт от конкретной временной величины, в том числе от предела «до 10 августа», не позволяют решать о характере прижизненного насилия. По данным этой Экспертизы не определиться в вопросе, что считать моментом исследования: дату начала исследований; время окончания исследований или любой «момент» промеж этих двух столбов. При том что «моментальные» границы значительно разведены (август – ноябрь). И ты вправе понимать точкой отсчёта, например, время окончания экспертных исследований – 15 ноября. Тогда, минус заявленный месяц от середины ноября, выйдет серединка октября, то есть смерть наступила в ходе исследований (и шо, дохтер зарезал?). А формулировка «не обнаружено» вовсе не означает, что переломов костей не имелось, тем более это не позволят отрицать телесные воздействия значительной силы на пострадавшего. Эксперт такие переломы мог не увидеть, мог их проигнорировать, не выискивать без указания причин не результативности, да и сами кости от мощных ударов в корпус не обязательно, что и ломкаются (кости целы, а селезня отбита).

Аналогично и с визуальной информацией. То, что увидел и запечатлел памятью или фото, – видео картинкой следак или свидетель, твоим видением может обнаружить другую детализацию.

Да, в некоторых случаях только экспертным путём выясняют характер следов, например, на ткани (кровь или краситель; разрыв или порез), предметность объекта (оружие или муляж; корчи от боли или симуляция; электропровод или бельевое веретено). Но экспертизы не всякий раз проводят, считая предметность и качества очевидными или же вследствие недоступности объекта для непосредственного его изучения. Всегда есть место ошибкам, погрешностям в визуальной идентификации намётанным глазом мусоров, есть место и намеренным искажениям и измышлениям зрительных данных. Значит, выводы их можно оспорить и двинуть свою версию.

Допустим, ссылками на данные видеонаблюдения обвинители утверждают, что подозреваемый передвигался крадучись. А у тебя доводы, что ноги больные, потому и походка с такими особенностями острожной ходьбы. Допустим, терпилица настаивает, что ты держал рукой в кармане предмет, по очертаниям смахивающим на пистолет, и это угрожающе действовало на неё. А ты прёшь со своими доводами: нет, просто член на неё встал, пытался через карман обломать эрекшн, да и шмонать хату в возбужденном состоянии не ловко.

Вот протокол осмотра, в котором дано описание лежащего на полу свежего трупа. А вот фототаблица с картинкой этого трупа. Но ни следак, ни криминалист не дают комментариев ракурса съёмок – с какой позиции вести обзор данного изображения. Ты меняешь угол зрения, повершув фотку на 90° по часовой. И, если нет рядом с изображённым телом крупных, определяющих приземлённость объектов, то оказывается, что тело видится вертикально-стоящим, в прислонённом к стене положении. Из картинки не следует, что фотомодель мертва; а то, что глаза закрыты – так зажмурился от фотовспышки… или спит… стоя. А быть может это чучело браконьера из охотничьего клуба местного? Тогда есть повод оспорить письменные данные по осмотру, поставить под сомнение их объективность.

Ныне-то – не то, что давеча: не только мусора, но и рядовое быдло оснащены всякими видеорегистраторами и средствами звукозаписи. При такой оснащённости и доказательственные базы обогащаются аудио-видео материалом. Запись осуществляется в «полевых условиях», без сценариев, спец. подготовки, не профессионалами, не редко низкокачественной техникой и без соответствующей программной поддержки. Оттого изображения и звуковые данные местами имеют невнятный характер, и то, как изображения, речь или иные фоновые вибрации отражаются сведениями в протоколах и распечатках, может не совпадать с реальным видеорядом и содержанием звуковых сотрясений. Эй, ты ведь не будешь слепо доверять таким производным сведениям, например, по текстовым распечаткам переговоров, – тебе подавай оригинал звуковой дорожки. И в ходе прослушивания вдруг оказывается: слова, интонации и прочее слышатся другим содержанием, не прослушиваются вообще или можно их понять иначе. Или реально различаемые слова-фразы следователь посчитал неясными и заменил их в Распечатке многоточием. А от этого исказился смысл исходной речи. Или, наоборот, подменил слово, чьё-то чавканье «за кадром» переиначил чётким слогом. Значит, ты можешь, следуя своим низменным интересам, настаивать на правильности своего восприятия в результате прослушивания (просмотра) оригиналов или требовать исключения из обсуждения спорных, не разрешимых моментов. Короче, прочь стеснения, слышь и видь своё, а к остальным мнениям с претензией: мол, граждане, вы в глазки и ушки долбитесь.

Таким образом, выяснив по вредной тебе информации неоднозначность (двусмысленность), оценив её такой, и в зависимости от своих целей и задач, ты вправе добиваться переоценки полученных и уже оцененных мусорами по-своему сведений. При этом тебе незачем потворствовать каким-либо дополнительным выяснениям и разъяснениям. Нет тебе в том забот и выгоды. А достаточно будет указаний о недостоверности сведений всего лишь ввиду их неоднозначности, не позволяющей точно устанавливать обстоятельства по делу. Основание: неоднозначность информации влечёт неоднозначность выводов по ней, когда выбор понимания информации осуществляется сугубо прихотью мусорского оценщика; иное, не принимаемое во внимание содержание сведений, а, значит, их смысл и значение потенциально сохраняют свою доказательственную силу, остаются не опровергнуты и угнетают достоверность первичных оценки и выводов.

 

Б.3. Оценка на противоречивость

Противоречивость. В пробирке два разшёрстных доказательства поселилось:

Показания потерпевшего: «… В ответ на моё возмущение приятель Андрея рявкнул мне «завали е…ло, гнида, а то я сам сейчас тебе его завалю», и едва я заявил в категорической форме, что не стану никаких е…л заваливать, этот парень ударом в лицо опрокинул меня на землю. После чего они обшарили спешно мои карманы и побежали в сторону котельной».

Акт медицинского освидетельствования: «… ушибленная рана в области скулы; с рассечением надбровных дуг и четыре ушибленные раны на грудной поверхности… причинены в одно время твёрдым тупым предметом…».

То, что в данных свидетельствах ударный «прибор» терпилой прямо назван кулаком, а по Акту – тупым предметом не являет противоречие между сведениями об орудии причинении. Хотя кулак и не корректно относить к «предмету» – то есть, неодушевлённому предмету, не совсем тупа и тверда поверхность кулака. Перед нами не более, чем обобщающее фразеологическое клише, какие традиционно и профессионально используют коновалы для обозначения характеристик и свойств. А вот различия по сведениям о количестве ударных воздействий – в этом имеется противоречие. Потерпевший сообщает только об одной зуботычине, медики же о множестве повреждений различной локализации. И именно на основании медицинских выводов мусора заключают об избиении – большей агрессивности нападавшего, совокупной тяжести покушения на здоровье потерпевшего.

Противоречивость выражается таким различием сведений, касающихся одного и того же факта или обстоятельства, когда по смысловому содержанию сведения вступают в конфликт. Что препятствует определённости в выяснении характера и самом существовании этих факта или обстоятельства. Несоответствие, нестыковка информации может обнаружиться как по одному и тому же источнику, внутри него, так и между различными источниками или их группами. Для должного внимания такие различия не обязательно должны касаться только основных, наиболее важных и определяющих фактов и обстоятельств. При том, что хотя степень важности в этом сама по себе субъективна и спорна, значимы могут быть и противоречия в «мелочах». Ложны рассуждения мусоров о второстепенности, не существенности отдельных обстоятельств, когда наличие противоречий в информации о них не влияет на достоверность в целом. Противоречивость в малом влечёт сомнение и в правильности всего остального. Противоречие выражается не только резким отличием – противопоставлением, отрицанием одной информационной единицы другой (да – нет; чёрное – белое; было – не было), но и несоответствием, когда по содержанию сведений допускается альтернатива в понимании и восприятии, например, если факт не опровергается как таковой, но описывается различно, и это различие влияет на оценку его.

Давай исходить, что прицениться к достоверности нам дано в полном объёме лишь когда все доказательства станут нам доступны, а значит – со времени окончания расследования и ознакомления с материалами дела. Другое условие: Оценку мы можем направленно производить только исходя из окончательной формулировки обвинения с представлением доказательств сторон – при наличии «на руках» Объебона, который выдаётся только после процедуры ознакомления с материалами дела. На этой стадии Следствие уже завершено, наши оценки становятся безразличны органу расследования и никак не влияют на сформулированные к этому времени выводы обвинения ввиду их фактической отстранённости от всяческих исследований по делу, ну и по причине нежелания что-либо пересматривать. А пока наш процесс всестороннего и полного ознакомления завершиться материалы дела уже пройдут контрольку прокурора и поступят на рассмотрение в суд. А оценку мы должны сделать со своей стороны, суд этим в нашу пользу заниматься не будет. Значит, все наши оценочные заключения могут быть готовы и сгодятся только в суде. И так как оценка наша направлена против доводов обвинения, то и отталкиваемся на первом этапе только от позиции обвинения.

Общая схема фильтрации:

1. Обвинение условно фрагментируем на отдельные утверждения по обстоятельствам и рассматриваем эти части самостоятельно. Здесь внимание средоточим не на формулировке обвинения, которым воспроизводиться какая-либо статья УК, а на описание фактических обстоятельств обвинения – подробности преступления;

2. Среди всей совокупности доказательств по перечню базы обвинения выделяем конкретные сведения, на которые сторона обвинения опирается (может опираться) в подтверждение правильности своих обвинительных утверждений по данному обстоятельству. Такими сведениями обвинитель вероятнее всего и будет обосновывать свою позицию в суде. «Скорее всего» – потому что мы можем только предполагать использование этих сведений в процессе доказывания, но до конца в этом не уверены. В Объебоне не даётся жёсткой привязки дробных сведений к отдельным обстоятельствам; доказательства приводятся «в навал»; обвинитель и сам может что-либо упустить из своей обоймы, не иметь нужного доказательства вообще или пытаться выудить нужное «из-под полы»;

3. Выясняем, есть ли противоречия между сведениями внутри каждого отдельно взятого доказательства. Такие нестыковки могут обнаружиться и в одном предложении (не имея под рукой режущих орудий мы использовали нож), и по различным частям доказательства, когда блоки информации не соответствуют, опровергаются взаимно (Тот парень, что был выше ростом, со шрамом на щеке, сказал второму…..Я не уверен, что могу опознать нападавших, так как на них были маски-шапочки с прорезями для глаз);

4. Определяем наличие противоречий в сведениях, данных одним и тем же источником, но в разное время, и между сведениями, исходящими от разных источников, но касающихся того же, нами избранного обстоятельства обвинения;

5. Устанавливаем, а нет ли других сведений, противоречащих тому же обвинительному утверждению, хотя и не заявленных стороной обвинения, но имеющихся среди материалов дела или среди доказательств защиты, уже полученных или возможных к получению;

6. Делаем выводы на основании таких противоречий о достоверности доказательств обвинения.

Так или почти так прорабатывает доказательства и сторона обвинения. Без некоторой последовательности не обойтись. В этой системности эффективность анализа. Сравнительная ревизия будет наглядной и выразительной, если отдельные, противоречивые сведения раскладывать табличкой, как это мы сделали в концовке пункта 5.4.2.А. (стр.328).

Разберём для верности сказанное ещё одним примером.

Обстоятельство: время совершения преступления. Обвинение утверждает: 4 января 2006 года около 2 200в ходе ссоры, на почве внезапно возникших неприязненных отношений Кирилл ударил Василия ножом в область груди. Сторона обвинения в подтверждение своих утверждений ссылается на показания свидетеля Хохлова. Показания данного свидетеля по Протоколу допроса от 2.08.06 г.: «Мы втроём с Кириллом и Васей 4 января 2006 года распивали спиртное на квартире Васи. Около 2200я ушёл домой, а через день пришёл Кирилл. Он рассказал, что после того, как я ушёл, он с Васей подрался и Кирилл ударил его ножом».

Знакомясь с показаниями этого свидетеля по тому же протоколу, ниже, ответом на дополнительный вопрос находим: «Да, мы вместе отмечали Новый год, застолье продолжалось в этой же квартире, а драка произошла через день, я точно помню. О поножовщине я знаю только со слов Кирилла». Мы видим разногласия внутри одного доказательства по единому источнику. Показаниям первичным о событии 4 января противоречат последующие показания о времени конфликта, так как «через день» от события «Новый

Год» означает 3 января. Время – 22 часа (около!) напрямую не подтверждаются указанными доказательствами.

Другим доказательством о времени преступления обвинители впаривают Заключение судмедэксперта: «Время начала исследования трупа 5 января 2006 года 1100… Выводы… смерть наступила не ранее, чем за 40 часов до начала исследований…». Считаем: из 11 часов 5 января вырезаем 40 часов и получаем 03 часа ночи 3 января. Такие данные вступают в противоречие с показаниями свидетеля.

В деле имеются ещё два взаимосвязанных доказательства. Распечаткой телефонных соединений сотовой связи сообщается о состоявшемся соединении 3 января 2006 г. в 2300 абонентского номера Хохлова с номером Гудова, а из показаний Гудова следует, что в указанные дату и время ему звонил Хохлов и в разговоре трепанул, что Кирюха «пришил» Ваську. Эти совокупные доказательства также противоречат всем другим сведениям о времени причинения ножевых ранений. Откуда бы Хохлову знать на время его звонка о том, что произойдёт только на следующий день? Если Хохлов узнал о событии со слов Кирилла, а Кирилл ему, якобы, сообщил «на следующий день», но и по времени звонка Хохлова поножовщина тогда могла бы произойти только в предшествующую звонку ночь, стало быть, – 2 января. Так?

Все приведённые сведения противоречат не только первичным показаниям Хохлова, избранным стороной обвинения за основу в части времени преступных действий, но противоречивы промеж себя. Потому ни одно из них нельзя считать достоверным и опираться на них в целях обвинения. Но в целях защиты по факту наличия этих противоречий мы строго придерживаемся довода о недостоверности одних лишь показаний этого Хохлова о времени событий 4 января в 2200. Все остальные данные, в контексте их противоречия первичным показаниям Хохлова, можно расценивать доказательствами защиты. Хотя они и собраны стороной обвинения и выставляются ими в обвинительном качестве, но они подрывают позицию обвинения по рассматриваемому обстоятельству.

Кроме того имеются, имеются в нашем распоряжении и собственные доказательства (защиты), противоречащие доказательствам обвинения и также определяющие недостоверность первой части показаний Хохлова. Речь идёт о показаниях обвиняемого (Кирюши) о том, что Васе он вреда не причинял на указанное в обвинении время (А что могло происходить в другие времена – вопрос не данного обвинения).

Аналогичным образом исследуем каждое из доказательств, имеющее хоть какое-то отношение к основным «обстоятельственным» утверждениям по предъявленному обвинению. В ходе сравнения сведений обнаруживаем противоречия, и с их помощью оспариваем достоверность обвинительных доказательств (то есть, обоснованность обвинения).

В числе доказательств, кроме основных сведений, всегда есть место сопутствующим, которые на первый взгляд как бы и не определяют основу обвинения, не влияют на доказанность обстоятельств, а информируют о второстепенных фактах. Бывает и так, что по основным обстоятельствам противоречий в сведениях нет или они действительно незначительны, или вполне устранимы. Зато сопутствующая информация пронизана противоречиями. Известно мнение, что не следует таковым неувязкам уделять внимания, и на них всякий раз пытаются навесить ярлык «неотносимые». Отчего же? Наличие противоречий в сопутствующей информации, само по себе, когда, например, свидетель путается «в мелочах», даёт разное описание действий лиц и окружающей обстановке до и после преступления, – это само по себе даёт повод не доверять и заглавным сведениям. Это значит, что и «основная» информация может быть неверной и требует более тщательной проверки, осторожного применения. При таких противоречиях, как минимум, необходимо крайне критическое отношение к доказательствам в целом. Источник, свидетельства которого единожды уличены в блуде, ошибочности, враньём в малом, не может считаться надёжным и по любой иной информации, от него исходящей, доверие к нему обнуляется.

Обнаружив противоречия в доказательствах обвинения, – и это очень важный момент – сторона защиты ограничивается только указками на разногласия, лишь ссылается на факт их наличия, и на их фоне вывозит свою оценку о недостоверности. На этом – стоп! Сидеть на корточках, ходить на цыпочках. Не дело защиты, не в её интересах самой затевать (гласные) выяснения причин противоречий, ввязываться в дебаты по этому поводу (за границами помех для любых поползновений обвинителей), тем более как-либо участвовать в их устранении. В том наш «прикуп» – чтобы обвинительные сведения были противоречивыми, а противоречиям быть не устранимыми. Аминь! Наличие и преодоление противоречий должно оставаться проблемой обвинителей, и незачем способствовать мусорам в устранении этих проблем. Наоборот, нашим подвигом станет козни им строить. А соучастие защиты в таком деле равно суициду, так как через устранение могут быть сохранены в доказывании «подлеченные» прежние сведения, а того хуже – получены новые. Уяснил? Покажу на примере делюги вышеназванного Хохлова. Если б дело уже слушалось в суде, после того, как обвинитель огласил первичные показания Хохлова и не представил остальное, сторона защиты в судебном следствии только огласила показания этого же свидетеля, данные им ранее по дополнительному вопросу, а так же сведения по экспертизе, по Распечаткам и показаниям Гудова. Не давая им оценки, не комментируя никоим образом. Оценку на недостоверность ввиду противоречий сторона защиты даёт только в прениях. Обвинитель, должно быть, чухнет в чём беда. Но произведённая оглашёнка не позволит обвинительному суду вольготно опираться только на выгодную мусорам часть показаний Хохлова, без оглядки на наличие противоречащих этому сведений. Через такой ров не сигануть.

Но обычно наблюдаем в процессах картины, когда адвокатишки проявляют скоторвение. После допроса такого «Хохлова», огласив его противоречивые показания, сволочной адвокат лезет к нему с мудацкими вопросами: какие из показаний правильные?; почему он так сказал в данном случае?; чему из сказанного верить. Тот же гнидакат инициирует вызов и допрос эксперта и свидетеля Гудова, через подлючие вопросы подводит их к изменению или дополнению прежде данных сведений в сторону событийности 4 января, в район 22 часов этой даты. В угоду обвинения. В этом случае происходит устранение противоречий против позиции защиты силами самой защиты. По отношению к противоречивым доказательствам обвинения подобные действия будут уместны только в качестве противодействия обвинению, когда последнее пытается в порядке устранения противоречий избавиться, опровергнуть корявые доказательства, обвинением полученные.

Иной расклад, если речь идёт о собственных доказательствах защиты. Тут роли меняются на противоположные. Мы можем обнаружить противоречия в «своих» доказательства. Мы о них умалчиваем или же при внимательности к этой проблеме и активности обвинителя устраняем гнилушки сами, например, через дополнительные свидетельства. Тут уже подтягивай ремешок: выясняй и показывай причины противоречий, обосновывай ошибки, неточности, для подтверждения выгодной информации и изжития вредоносных, навязывай своё понимание свидетельств.

В идеале, противоречия не могут оставаться без устранения. Иначе нет возможности, и нет оснований довериться одному из них и игнорировать другие. Часть сведений опровергают, размывают другие, и наоборот. Из такой конфликтности модно выгребаться через совокупности. Например, если одному доказательству о факте противостоят два других доказательства о другом факте, то достоверность отдают вторым путём суммарного предпочтения. Если вступают в противоречия два равных доказательства, и нет достойных оснований не доверять какому-либо из них (тем более обоим), то должна срабатывать ПН – сердечную любовь отдают тому доку, что благоприятствует защите. Но на практике мусора из-за всеобщей обвинительной политики клали большой и толстый на эти принципы. В тех ситуациях они прибегают к выискиванию ничтожных пороков, в оборот берут произвольные совокупности всяких бестолковых сведений, в том числе плодят доказательства путём дробления, дублирования одного, представляют «левые» основания недоверия для. Даже наличие в арсенале защиты совокупности (более двух) в противовес единственному дохлому, но обвинительному – не гарантия выбора в пользу защиты. Поводы для «разоблачений» и отвержения твоих доков буквально из пальцев высасывают. И что прискорбно, от таких подсосов губы у них не закатываются, хари не трещат по швам. При том же равенстве по силе двух, взаимоопровергаемых доказательств поводы к недоверию защитным как раз и выуживают через недостоверность, сомнительность прочей (сопутствующей) информации по тому же источнику. Зачастую приводимые мусорами основания откровенно глумливы. Так, отдавая предпочтение показаниям терпилы и отвергая показания обвиняемого, такой выбор обосновывают тем, что «показания обвиняемого – это только его способ избежать ответственности, нежелание открыть истину, ввести суд в заблуждение, что ему невыгодно давать правдивые, изобличающие его сведения». Если же версию обвиняемого посмели поддерживать свидетели, встретим такие доводы: «свидетель является близким родственником (знакомым, дружен) подсудимого и, сопереживая ему, из чувства ложной симпатии даёт необъективные показания, пытаясь смягчить его участь». Впечатляющая аргументация по степени правовой наглости! А что, – правильно подметишь ты – если свидетель или какой эксперт не обнаружат подвязок со стороной защиты? И против таких находят изобличения, придумывают их, но, как правило, сведения от таких заранее фильтруют и корректируют, вплоть до выведения их из рассмотрения.

Тебе ли стрематься таких поворотов. Ведь у тебя есть я и мои поучения. Мы скачем «от печки», скажем «гоп» поперёд прыжка всякого и подстелим соломки.

Первый скок. Любые обоснования должны и сами быть состоятельны, а вышеприведённые доводы мусоров завсегда голословны и произвольны. Ни обвинитель, ни суд на деле не располагают и не приводят фактических данных, с какого бодуна они вдруг решили, что обвиняемый желает скрыть истину, устремлён уходом от ответственности, а не наоборот, добивается правды и выступает за справедливую, повинную ответственность. Покажите тот дубок, с которого мусора рюхнулись, когда решили, что обвиняемому не выгодно давать правдивые показания и изобличать себя или других сопричастников, сообщать известное по делу? Только потому, что его показания не соответствуют версии обвинения? Разве мусорами представлены доказательства отвергающим доводам? Нет таковых. Сам по себе факт родства, приятельства и симпатий не является заведомым препятствием для дачи правдивой информации. Обоснование недоверия с помощью таких доводов – чистой воды предубеждение и произвол. С такой позиции домыслов и предположений любое доказательство может быть опрокинуто навзничь.

Второй скок. Указанными доводами обвинителей сторону защиты фактически попрекают её же Правом защищаться, отстаивать свои законные интересы. В этом явная дикарская память, в этом слушаться отголоски совкового судоскотства, когда Право на защиту не признавалось. Глаз мне вон – помяну старое: при Совдепии, например, защитник к участию в деле допускался только на судебной стадии. Возмущение нонешних мусорков понятно – овцы смеют защищаться!

Третий скок. Следуя принципу равенства возможностей, сторона защиты вправе кивать на априорную заинтересованность любых сторонников обвинения, равно оценивать, как не заслуживающие доверия показания потерпевшего, да и любые иные свидетельства обвинительного толка.

Значит, мы вправе рассчитывать на тот же успех, указывая, что сведения обвинения недостоверны, так как участники-источники преследуют цель «упаковать» обвиняемого, неправдой добиваются его осуждения, они все и каждый в отдельности не заинтересованы в раскрытии своих нарушений и должностных преступлений, устремлены злоупотребительством своих прав и обязанностей. Равно мусорам мы освобождаемся от обязанности представлять доказательства таким доводам. Чем на это и при тех же условиях сподобиться ответить обвинитель и обвинительный суд? Только об этом тобой должно быть сказано непременно и даже предупредительно. А потому как произвол иногда творят и втихаря. Обвинитель может и не привести в прениях подобных аргументов. Это сделает за него суд, сделает вне обсуждений, молча прописав мотивами и выводами в Приговоре. Соответственно, у защиты не будет повода возражать таким голословиям в заседании. Тем самым данная аргументация прольётся за края позиции обвинения, но в поддержку последнего.

Показателен случай, когда вследствие не устранённых противоречий в доказательствах суд был вынужден применить ПН, что и решило исход дела. Во время охоты мочканули одного из трёх товарищей. Его движение в зарослях двумя другими было принято перемещением зверушки. Двое пальнули в этом направлении одновременно. Одинаковые ружья, заряды, дистанция, направленность, (пули по гладкоствольным берданам не поддаются идентификации). А рана на теле-то одна! Каждый товарищ-убийца признал свою причастность, но установить конкретного причинителя вреда оказалось невозможным. Формально, признательные показания каждого из стрелков являлись предположениями и противоречили друг дружке, ни одно из них не могло быть признано достоверным и проверено посредством каких-либо других сведений. В итоге, руководствуясь ПН, суд оправдал каждого за недоказанностью причастности. Подозреваю, что исход и этого дела не был бы столь благополучен для обвиняемых, не будь они «бывшими» прокурорами.

Уже в процессе изыскания и представления собственных доказательств стороной защиты все ощутимые противоречия, как внутри сведений, так и при сопоставлении их со сведениями обвинения, должны быть заблаговременно выявлены и учтены. Уповать на рассеянность мусоров глупо. А противоречия такие (если нет согласия с обвинением) объективно неизбежны, хотя бы потому, что отображают твою позицию, которая противоречит позиции обвинителей. Базар идёт об опасности противоречий, которые подрывают позицию защиты изнутри, влекут взаимное подавление доказательств внутри доказательственной базы защиты. Когда брат на брата, а сын на овца. Значит, наши доки должны быть жирнее, румянее и белее, – то есть солидней, убедительней и процессуально прочными. При разрушительном свойстве в отношении доков противника наши доки пусть будут живучи.

Ситуации противоречий между доказательствами защиты проявляются в форме двух этюдов.

Этюд 1. Разношерстные доки конфликтуют между собой, но мусора ещё не в курсе об их наличии и содержании. Если пороки противоречивости не исправимы, острые углы нестыковок не сглаживаются, то от одного из двух – более слабого и менее подпитанного со стороны третьих, – лучше бы отречься. Отказ может носить и временный характер, а док – остаться в запасниках, с тем что, а вдруг оставленное в работе доказательство будет похерено, например, ввиду недопустимости, или свидетель (источник) потеряется, или другие поводы обнаружатся для смены (размена) фигур.

Этюд 2. Противоречия есть, но доказательства уже заявлены в рассмотрение, например, включены в материалы дела. Тогда при избрании для защиты одного из них существует угроза, что обвинение апеллировать к нему станет с помощью второго, мрачный фон через него создавать в целях недоверия. В этом варианте столкнёмся только с нестабильностью позиционной. По сути-то каждое из этих доказательств имеет пусть и своеобразное, но свойство защиты – каждое из них в твою пользу и всё равно против обвинения. И если дура-обвинитель вдруг вздумает ссылаться на любое второе из них, противоречие ты сам можешь устранить просто – ты сам отказываешься от первоначально тобой заявленного. А в остатке имеем другое, также защитное. Учти, из-за таких сальто возможна корректировка и всей позиции защиты, в частности, оглянись заранее на взаимосвязь оставшегося дока с другими доказательствами по защитной базе.

Схожая вариативность и при наличии противоречий внутри доказательств защиты.

Первая вариация: информационные блоки по одному источнику, хотя и имеют равное защитное свойство, но содержанием противоречат друг другу при определении фактов или обстоятельств, придают им различные несовместимые характеристики.

Вторая вариация более коварна. В противоречие вступают два (несколько) разновестных блока сведений, один из которых – в пользу защиты, а другой, напротив, – подтверждает обвинение или нейтрален. Здесь нейтральность выражается в том, что часть сведений не подтверждает обвинительные обстоятельства, а опровергает защитные сведения, тем самым похеривая их значение и роль. Только в таком смысле сведения эти полезны обвинению: враг нашего врага – наш друг (друг нашего друга – наш враг?).

Сократ в смятении, ему на опохмелку даден жуткий коктейль: дельфийское вино с цикутой; вино от спазмов икотных, конечно, спасёт, а от цикуты – дух вон. Так и в нашем случае. У тебя в распоряжении, например, Заключение эксперта, в котором один из выводов опровергает довод обвинения, а другой – рядом стоящий опровергает «наш» вывод, а того хуже – подтвердить может иное обвинительное обстоятельство. Решишь ты словчить, представишь это доказательство в частичном виде, выборкой сведений (такой приём используют мусора, это не запрещено) – твоё безусловное право, – но нет гарантий, что обвинитель не воспользуется противоречиями и соседскими сведениями против тебя. Лучшим, на мой взгляд, выходом будет вообще не ворошить это говно, выуживая жемчуг. Вони больше. Или вот будут у тебя на руках письменные показания свидетеля. Некоторая часть в них говорит за тебя. Но есть подозрение, что свидетель в этой части оговорился, не так поняли его, не досмотрели, опечатка случилась, может и соврал. Следом другое подозрение буровит череп: заявишь эти показания, а свидетеля подтянут на допрос и там добьются от него новых показаний, опровергающие первые и устраняющие противоречия. Оно тебе надо?

Сократ мне друг, но глистина дороже (Питон).

Путём предвзятой оценки (т. е. с позиции мусоров также) обвиняемый и его защитник через кропотливое сопоставление своих доказательств ещё до непосредственного предъявления доказательств к публичному обсуждению принять меры по устранению или же нейтрализации противоречий. Да, возможен и отказ от части сведений (жертва пешки во спасение ладьи), умолчание о них. Перспективны изыскания дополнительных доказательств и убедительных доводов о причинах противоречий, но о таких причинах, что калечат всякую контру, прививают выгодное защите понимание и логичность. В качестве средства устранения и нейтрализации противоречий успешными могут стать такие действия или пассивность, что препятствуют доступу мусоров к сведениям, способным подмочить твои доказательства. Например, о «слабом» доке ты можешь заявить не сразу, но выждав, когда свидетель крякнет; когда эксперт уйдёт в отставку и его уже не допросить в качестве «эксперта»; когда вещь подпортится; когда срок хранения базы данных у сотового оператора истечёт; когда горилла раком свистнет на. Конечно, если события такие в прогнозе. В этом же ряду и процессуальные средства, как то: возражения процедурной огласке прежних показаний в отсутствие законных оснований для оглашения (да пусть бы они и были); процессуальные меры по исключению доказательств ввиду их недопустимости; отрицательное мнение по ходатайствам об осмотре вещдоков, истребовании документов, вызове свидетелей…. – весь тот арсенал защиты, которым всякому «хочу» мусоров ты отвечаешь своим «возражаю», а всякому их «отказать» швыряешь своё «настаиваю».

Как и в отношении всех иных качественных характеристик доказательств, оценку достоверности на предмет противоречивости стороны гласно объявляют в прениях (если разборки по делу докатилось до судебных тяжб). Прения – на то специально и предназначенная стадия разбирательства, где в порядке обсуждения доказательств, в ходе полемики по любым позиционным вопросам, в режиме доказывания с указанием мотивов и оснований стороны излагают итоговые оценки доказательствам. К этому времени в судебном следствии эти же доказательства должны уже быть исследованы, в том числе с выставлением на обсуждение и той информации, что влияет на достоверность. (Примечание: доказательства, не исследованные на стадии судебного следствия, не допускаются к обсуждению в прениях). Для тупиц повторяю, что сторона защиты не должна полагаться на «суд сам всё видит и во всём разберётся», а с этим – пренебрегать возможностью всеобъемлюще участвовать в прениях. Само собой, в отношении доказательств обвинения указываешь признаки их недостоверности. Своё же барахло аргументируешь, напротив, как достаточно верное, накидываешь пуху на него оценочного, навязываешь мнение о безупречности. Иначе оценку за тебя сделают мусора обвинительно «свободным» усмотрением, и их выводы тебя вряд ли обрадуют. Даже если и гложут тебя сомнения по опрятности защитных доков, упрямствуй об их девственной чистоте.

Мнение мнением, доводы подводами, а одними перепалками составчик не тронется. Нужен смачный пендаль. Всякому обсуждению следует обращение к суду (следаку). В данном случае ты должен заявить требование о принятии итогового решения: о признании доказательства достоверным или недостоверным. Это решение и станет должной оценочной резолюцией.

 

Б.4. Основательность по источнику

Основательность по источнику при оценке достоверности гарантирует условия того, что у сведений имеется источник, его возможно идентифицировать и через источник сей проверить сведения. (Источник – значит то, что источает из себя, в данном случае источает информацию). Параметр «основательность источника» не нужно путать с достоверностью источника, где источник чётко различим и проблема заключается только в качестве источника – в его способности и возможности давать правдивую информацию. Таким образом, и Закон к этому обязывает, сведения будут считаться основательны по источнику, если только источник различим. В обратном случае объявившаяся и предложенная на обсуждение информация должна признаваться недостоверной.

Свидетель сообщает о фактах и обстоятельствах, которые вызнал из разговора нескольких человек, находившихся за дверью от него вне прямого их наблюдения. Терпила описывает события со слов женщины, внешние признаки которой описывает с достаточной подробностью, но личные данные этого гражданина не установлены и сам он не обнаружен. В материалах дела нарисовалось письменное свидетельство по важным обстоятельствам дела без приведения данных о направителе этого материальца и без его подписи (анонимка). Орган расследования ссылается на внешние признаки пистолета по протоколу его осмотра, но сам пестик в виде вещдока в деле отсутствует.

В этих и подобных случаях источник физически существует и это формально не отрицается. Ведь кто-то говорил, и кое-кто составлял письмена? В этих случаях сообщаемая информация может соответствовать действительности и даже полностью совпадать с другой информацией о тех же фактах (обстоятельствах) или логически быть увязанной с другими понятными источниками. Но, в то же время имеются и серьёзные препятствия в проверке этой информации из-за недоступности первоисточника. Сведения эти не проверяемы в порядке исследования доказательств; отсутствует субъект – кто был бы ответственен за правдивость первичной информации, и, следовательно, не исключается возможность искажения информации или её изначальная искусственность-фальшивость как со стороны первоисточника, так и косвенным свидетельством. Действительно, допущение к рассмотрению сведений без предоставленной одновременно возможности проверить информацию – прямой путь к злоупотребительству.

Закон напрямую оговаривает запрет на использование только слухов и анонимок (и такой запрет почему-то связывают с недопустимостью по ст. 75.2 УПК). Но таких ограничителей явно не достаточно, так как существуют и иные формы сведений, не обеспечиваемые источниками. Вот, офисный охранник наблюдает какие-либо события через средство видеонаблюдения по прямому сигналу или по записи. Вот, следак сообщает суду информацию, услышанную им от обвиняемого в ходе допроса. Но в первом случае охранник не являлся непосредственным наблюдателем, между ним и картинкой обстоятельств имелся посредник – электронно-оптическое оборудование, которое может исказить визуальный ряд, а записи этих сигналов отсутствуют в материалах дела. Во втором случае сведения фактически исходят от следака, а не от обвиняемого, но официально зафиксированными показаниями обвиняемого эта следачья информация не закреплена, и обвиняемый отрицает и приводимые следаком факты по делу и саму дачу им таких показаний (сообщения). При этом оба информативных варианта не относятся по характеру представления сведений ни к слухам, ни к анонимкам. Но и такие источники, а они по существу – косвенные, не могут считаться основательными. Отсутствуют первоисточники, способные подтвердить (или опровергнуть) заявленные сведения, в указанных случаях – видеосигнал и обвиняемый (обвиняемый присутствует только физически, но не как источник ввиду отрицания им себя в таковом качестве).

С таким уклоном рассуждая, конечно, можно далече уйти, напроч отрицая применение любых производных, косвенных источников, и прийти к выводу о заведомой недостоверности подавляющего большинства видов доказательств. Ни в коем случае. Рамс только о случаях неприродных (искусственных) посредников, чьи искажающие свойства должны приниматься во внимание с позиции Презумпции недостоверности, о случаях, когда первоисточники не подтверждают представляемую (якобы) от них информацию или не могут её подтвердить, как например, мертвецы. Ведь если «первоисточник отрицает и факт предоставления и содержание информации, предлагаемой на суд от его имени, о которой сообщает только со ссылкой на него информатор, а другие независимые «подтвердители» отсутствуют, то тогда требуемого первоисточника фактически и не существует в природе в достоверном виде, он ложный или не подтверждённый, а вся последующая, ему приписываемая информация должна приравниваться к слуху (анонимке) Верно? Иначе от твоего или моего имени, мнимо, нашими устами можно любому другому слушателю заявлять о любых признаниях; а в отсутствие самой экспертизы следак станет способен выставлять её содержание изустно; а взамен надуманного вещдока оперативник укажет о следах на нём и т. д. И вся такая информация будет приниматься доказательством и повлияет на решения по всем вопросам доказывания и уголовного наказания, и предложено будет верить в правдивость такой информации. Обвинительная практика тяготеет к подобным вменениям, что приводит к диким казусам, когда повсеместно обвиняют и осуждают на основании не надёжных источников, а в приближении – без таковых. Машу обвинили в сбыте амфитомина Серёже на основании показаний Володи о данном событии, и что Серёже стало известно во всех подробностях со слов самой Маши, хотя Маша отрицала и факт сбыта и факт таких сообщений со своей стороны. Отрицал это и Серёжа тоже. Осудили.

Кстати о мертвецах… Не спадает популярность такого способа доказывания, как свидетельства со ссылками на сообщения лиц, почивших в бозе. Правда, – это очень выгодно и удобно опираться на информацию от не живых (или больных тяжкопсихическим, пропавших) источников. Например, в моём деле обвинение использовало показания свидетеля, который не был очевидцем. Все его свидетельства приплодом шли со слов погибшего потерпевшего, который, в свою очередь, ещё до гибели, якобы, сообщил этому свидетелю страшные подробности преступления, якобы, узнанные им из моих признаний в его адрес. Этакая двойная производность. И проверить такого рода сообщения не представляется возможным. Вызов и допрос духов умерших не практикуется.

Справедливости ради обмолвимся, что на словестную молчанку мертвецов полагается и защита. Но, в отличии от таких же действий обвинения, если к ним прибегает защита, мусора реагируют адекватным отказом ввиду невозможности проверки сведений. А начнут против тебя свидетельствовать устами мёртвых мусора – примут это на «ура». Я склонен согласиться с принятием достоверными таких и подобных этому свидетельств лишь в некоторых случаях, – когда, например, такие сообщения первично были запротоколированы (свидетель дал показания и помер после допроса), а сами сведения подтверждаются через другие источники и виды доказательств, то есть совокупно обнадёжены. Но всё же и здесь требуема крайняя осторожность.

Чтобы там не скулили легавые, а когда имеем дело со свидетельствами, представляемыми через посредничество других лиц, пред нами подмена доказательств. При всей нелепости применения подобной природы сведений, приёмы этого широко применяются в судоскотстве, а судьи склонны принимать такие сведения во внимание в равном значении с прямыми уликами. Мусора осмеливаются на эту дерзость только вследствие трусливого молчания овец.

«Ничто так не подбадривает струсившего, как трусость другого человека» (У. Эко / Имя Розы).

Таким образом, надобно нам по каждому доказательству выяснять наличку твёрдого источника знаний. А им должен быть первоисточник, действительно информированный по обстоятельствам дела. Любое косвенно-производное доказательство критически оцениваем и о малейших сомнениях в его искренности заявляем властям. Чур, это не касается сомнений в собственных доках. В случае же очевидных препон в проверке через первоисточник в категоричной форме должен следовать сигнал о недостоверности.

Производная информация, как ранее отметили, может и соответствовать действительности, может верно отображать событийность. Хотя костные косвенности субъективно и принимаются во внимание мусорами (и защитой), но в сиротстве своём годны лишь для построения версий. Эти данные требуют ревизии и убедительных удостоверений. И если единичные такие сведения всегда сомнительны, то совокупность подобных в отношении одного и того же факта может поляризовать достоверность. Так произойдёт, если о твоих устных признаниях во вполне совпадающем их содержании сообщают два независимых свидетеля, которые указывают именно на тебя, как на источник такой информации, получили эти признания в разное время и не имели возможности обсуждать эти свидетельства между собой, согласовывать позиции или получить доступ к той же информации, допустим, через следственные действия через посредничество.

 

Б. 5. Ничтожность предположений

Ничтожность предположений. Отсутствие утвердительности, стабильности лишает предположения (гипотезы) доказательственной силы и значимости. Неустойчивость, не категоричность предположительных сведений не позволяют на их основе строить достоверные выводы по обстоятельствам дела.

Предположения, ввиду сомнительного содержания, стоят в одном помойном ряду с догадками и домыслами. При данных формах изложения мысли источники либо только допускают возможность существования или наступления каких-либо событий и их обстоятельств, либо источники делают самостоятельные и произвольные суждения. Суждения и выводы источников опираются лишь на собственное их восприятие, когда они не являются прямыми очевидцами и контактёрами. В таком содержании информации предположения, догадки и домыслы равны в ничтожности своей сведениям, поступающим от неосновательных источников (см. Б.4.). Так и есть, по всем подобным познаниям источников собственно знание отсутствует – информация зиждется на плывунах, порождена сугубо субъективными умозаключениями и личным восприятием. Пусть такая информация иногда опирается на другие твёрдые знания, но сама по себе уже не выводит чёткой фактуры, а только допущения и условности.

Прямые признаки предположительности сведений, догадок и домысливания обнаруживаются из содержания сведений, когда в речи присутствуют характерные фразы. Уже приводил подобные словоблудия: может быть; скорее всего; полагаю; кажется; я понял; вероятно, и всякие такие. Вместе с тем, предположения, домыслы и гадкие догадки могут паразитировать внутри доказательств в скрытой форме. Требуется кислотные инъекции, чтобы эта ржавь выступила на поверхности и её можно было зачистить.

Вот, потерпевший даёт показания: «Нападавший втолкнул и закрыл меня в кабинете. Он хотел сломить моё сопротивление. Затем он перешёл в соседнее помещение и стал искать документы и ценности по столам и полкам». Внешне всё нарядно, но гадюкой закрадываются в мозг сомнения в природе таких уверений о событиях преступления. И мы начинаем пытать терпилу дополнительными вопросами: С чего вы, мил человек, взяли, что агрессор своими действиями желал сопротивляемость вашу нейтрализовать; От куда вам, дорогуша, известно, что нападавший занимался поиском документов и ценностей? Может вы видели это или гость сообщил о цели визита, делился планами или же он комментировал свои действия? Потерпевший: Нападавший подвёл меня к кабинету, открыл дверь и с силой втолкнул внутрь, его действия выражали угрозу, и я понял, что если попытаюсь покинуть кабинет, то он учинит расправу. Я слышал, как нападавший открывал дверцы мебели и выдвигал ящики стола, слышны были звуки перебирання бумаги и двиганья всякими предметами. Я догадался, что он что-то ищет, скорее всего, что-то важное и ценное, возможно деньги, векселя, расписки.

Вопрос ктерпиле: Нападавший требовал от вас, чтобы вы не покидали кабинет, угрожал за неподчинение этому? \\Терпила: Нет.\\ Вопрос к терпиле: Вы сами видели или нападавший сообщил, что он занят поиском, и что ищет конкретные ценности и бумаги? \\ Терпила: Нет. Но это ж и так понятно было бы любому…

По всему и выходит, что в правильной транскрипции первичные показания потерпевшего имели форму допущений и его личного мнения, события он воспринимал субъективно: звук, характерный для открывающейся мебели; действия он посчитал угрожающими. А это значит, что действия нападавшего могли следовать иным помыслам, иметь другое содержание. Например, непрошенный гость (который лучше татарина) решил, что хозяину схеровилось и провёл его в помещение, где кресло удобное имелось. Грубо обращался? Ну, так «нападавший» значительно превосходит по физике, и его обычные телодвижения только казались терпиле-доходяге силовым давлением. Такие поведение, мимика, разговорные манеры от природы грубоваты у «агрессора», только незнакомец может их воспринимать угрожающими. У страха и тщедушия глаза с пятаки. Те же звуки предметных и мебельных шевелений могли быть связаны с поиском валидола для терпилы, с праздным любопытством или баловством. Шуршание бумаг? Да равно шуршат листаемые книги и пересчитываемые собственные купюры. Поэтому, насколько бы очевидными не казались цель и мотивы чьих-то действий, без прямого наблюдения и знания их существа выводы о них являются только результатом собственных умозаключений, не исключающих другие характер и состав у тех же действий. Не убедительны такие сведения, не устойчивы, а значит – не достоверны и должны вычленяться из рассмотрения. Даже если правильность тех умозаключений и подтвердится другими доказательствами, например, как по приведённому случаю – обвиняемый согласится с верностью догадок и предположений потерпевшего, а всё равно, показания терпилы подлежат кремации. Домыслы, догадки и предположения исключаться должны из обращения по одному лишь факту их существования.

Особенной мнительностью отличаются дамочки, а также те фраера, что на время приключений находились под шафэ (кайфом) или в крайних формах пси-возбуждения. Их впечатлительность порой пишет картины мира а-ля Дали. Девушка-свидетель утверждает, что различила капли крови на одежде подозреваемого. Но на дополнительные вопросы об основаниях таких выводов и идентификации кровности следов, оказалось, что сумеречное освещение не позволяло цветность различать, прямой информации о природе пятен не сообщалось, а восприятие сложилось из предположений в обстановке подозрительности по ряду странностей в конфликтном поведении ныне обвиняемого. Другая баба утверждала: потерпевшего избили и он корчился от боли. Но через дополнительные вопросы выяснилось, что драчки-то самой свидетель не видела, позже узнала о ней от подружки, а в тот раз потерпевший стоял согнувшись, держался за пузо и ликом выражал страдания. Стало быть, и данные показания являются плодом воображения и домысливания, произвольны, так как не отрицается возможность и иных обстоятельств происшествия. То состояние могло быть вызвано и другими причинами, будь то острым расстройством от отравления жратвой или бухлом или ранением от собственной неосторожности.

Глюки и искажения сознания у людей под воздействием специальных практик (молитвы, мантры, медитации), тот же хрен, только с помощью химии, и даже без всего этого по неизвестным пока науке причинам, в состояниях перевозбуждения или крайнего упадка восприимчивости, ситуационные напряги – всё это способно даже у «крепкого» рассудочника существенно изменить суть действительности «на входе». И разве можно быть уверенным, что высказанное одним будет чётко и адекватно понято другим по смыслу и содержанию? Нет. Язык богат и сопровождаем жестикуляцией и пантомимикой комментирующего свойства. А некоторые из нас или не способны в силу своего развития выражаться однозначно, склонны к изящной словесности, позволяют себе «черный» юмор, скрывают словом смысл намеренно. Из-за этого случаются и не правильное понимание, толкование и переосмысловка услышанного (прочитанного). И разве все наши действия и поступки всегда прямолинейны, рациональны и системны? Не допускают ли отдельные личности лишних, порой намеренно обманных действий, которые у постороннего наблюдателя найдут неоднозначную оценку? Да сплошь и рядом.

Потерпевший зудит, что его пытались убить, замахиваясь предметом, похожим на стилет. Данное свидетельство обвиняемый объявил домыслом: он, де, отмахивался от свирепых оводов рукой, а в той руке щуп был агрегатный. Голосовыми угрозами или иного рода намерениями – и это не опроверг терпила – размашистые действия обвиняемого не сопровождались, чтобы из этого можно было агрессивный тон выводить.

Свидетель утверждал, что обвиняемый признался ему в изнасиловании потерпевшей, и это выразилось высказыванием «всё, я шваркнул её». Понимание сказанного окажется домыслом, когда обвиняемый даст объяснение высказанному при ином значении слова «шваркнул», например, – «бросил», то есть прекратил отношения.

Заурядное явление: наше слово неверно понимается неблагодарными слушателями, слово насыщают чуждым содержанием, криво толкуют, и измышления эти как раз и находят опору в догадках домыслах, в предрасположенности услышать нечто. В повседневном общении ты можешь оставить слухаря наедине с его пониманием и мнениями. В уголовке же такая пассивность боком выйдет (и тылом войдёт). Стороннее суждение, если им могут подсечь тебя как омуля за язык, если суждение ломает смысл или в ранее сказанном имеются смысловые комбинации для «переигровки» слов на иной лад, – не пускаем такое на самотёк, не миримся с чуждым мнением. По каждому горькому свидетельству, сколь не казалось бы оно однозначным, а в особенности – по косвенному такому свидетельству, мы тщательно выясняем верность восприятия слов и действий, причины того восприятия, как это преподносят на суд сточные источники. Сами ли они толкуют или посредством голодных до травли мусоров? Твой запас прочности в Презумпции: истинные смысл и значение сказанного (сделанного) точно знает сам сказитель (деятель). Первой головой выступает знание источника, потому, как выяснить умысел «виновного» предпочтительно через него самого. И мнение даже мусоров в этих вопросах вторично.

Витя по воле блатовал и с подсидкой не унялся – дерзил мусорам, чёрный ход держал на тюряге, общак собирал и всё такое. Надоел он операм до горькой редьки, а тут и повод появился прессануіь его – на новую статью раскрутить. Словили мусора маляву от него о передаче кайфа корешам, свидетеля из сокамерников подписали, чтоб подтвердил движ такой. Стали Витеньке паять сбыт наркоты одним словом. С кем не бывает. Ну, свидетелю-то пасть закрыли, а в деле при обвинении остались его первичные показания и текст малявы – записки по «почте» тюремной. Содержание: «Привет Колян… (тоси-боси, ляси-тряси)… Лови от меня кропалик говна, поправь здоровье… С тем, жму молотки. Жизнь ворам. Калина». Мусора пропустили текстуру через почерковедческую и лексическую экспертизы. – Да, – поют эксперты, – Текст выполнен рукой Витька, выступившего автором под погонялом «Калина»; термин «кропаль» на жаргоне может использоваться в значении «немного, доза и т. д.», а «говном» иногда именуют в среде нариков «героин». Так себе экспертиза, не впечатляет по категоричности выводов. Судья, в надежде дохлой развести самого обвиняемого на базаре, вопросами Витю донимать: – Вами, Витенька, письмо данное составлено? – И чё? Мною.

– А что подразумевалось под словом «говно», которое, судя по тексту, пересылалось «Коляну»? – Ну и чё, говно и говно… – Вы что же, уважаемый, фекалии, что ли своему знакомому передавали? – И чё? Да, какашку запаял бандючком и с малявой отправил… Прикол такой… Чё, нельзя что ли? -…

Сам «груз», перехвачен ментами не был, пришлось смириться с версией автора письма.

Бля буду, в результате таких разборок, и не только в отношении показаний, но и заключений, прочих видов доказательств, подавляющая масса информации по ним, изначально представляемая в толковании мусоров, чудесным образом оказывается их фантазиями. Потому, при промывке этих мыльных пузыриков и студней дрожащих удаётся обессмыслить информацию или придать информации значение вслед версии защиты (подбить версию под новый выясненный смысл и значение).

То, что сторона обвинения по-своему понимает содержание доказательств – это их право. Следуя своему пониманию, обвинители строят выводы об обстоятельствах и формулируют собственно обвинительные претензии. Сторона защиты вправе иметь собственную оценку достоверности, в том числе и на предмет наличия догадок, домыслов, предположений. Это, в свою очередь, даёт право всесторонней перепроверки информации любыми доступными способами.

Самыми сложными к уяснению и пониманию для быдла (такого, как ты и я) являются Заключения экспертов и специалистов, особенно, по исследовательской их части, а также материалы от различных узкопрофильных контор, например, акты бухгалтерских ревизий, экономические, технические, научные данные. Такая информация требует специальной посвящённости в язык и специфику производства. И то, как подобную информацию определённым образом поняли мусора ещё не определяет правильность этого понимания, соответствия выводов действительному содержанию информации. В этом всего лишь позиционная выгода именно такого понимания. В случае неясности или наличия противоречий мусора всегда и беспрепятственно могут вызвать и раздобыть дополнительные разъяснения от специалистов (статьи 80, 207 УПК). А могут, наоборот, воспрепятствовать уточнениям. Так и ты, имея собственное мнение и понимайку содержания «навороченных» сведений вправе настаивать на правильности своего восприятия смысла и значения, возражать выводам второй стороны в споре или добиваться в связи с этими разночтениями дополнений и разъяснений от самих авторов сведений (кстати, в этом – одно из средств вызова специалистов и для постановки им других вопросов). И не стоит принижать свою восприимчивость и мнение.

Временами, когда защита выражает не(до)понимание или иное понимание информации, чем это дано обвинением, представители последнего или суд пытаются самостоятельно давать разъяснения и толкования. Знай же, не их это прерогатива, ведь и они не всегда «в теме», могут ошибаться. Достоверно разъяснить заложенную мысль способен только равный по квалификации специалист, а в первую голову – сам автор исходной информации. Посему, при всяком разночтении ты вправе игнорировать толки мусоров и настаивать на своих выводах до тех самых пор, пока не выскажется по этому поводу автор. К чему я клоню? А к тому: когда ты добиться сумеешь перепроверки, например, какого-либо Заключения с привлечением к этой процедуре эксперто-специалиста, то через вопросы (с чего вы взяли? почему так решили? как это понимать?) оказаться может, что большинство внешне категоричных их утверждений на поверку окажутся только догадками, домыслами и предположениями. Гирлянды твоих «почемучек» чудо сотворят: сдуют дутую авторитетность с этих прихвостней.

Эх, ещё раз. Обнаружив свободомыслие и предположения в сообщениях, сообщай о своей оценке недостоверными (недопустимыми) таких сведений органу расследования или суду (кому из них сочтёшь уместным) и требуй исключения данных сведений, если они активированы обвинительными доками. После таких вычленений естественно образуются рванные дыры в общем объёме доказательственной базы. Дыры эти, часто невосполнимые, мусора, конечно, попытаются законопатить, стыдливо затыкать станут ветошью. Жалкие потуги. Источники-то не резиновые, не плодятся как дрозофилы, а сведения и до того скудны были. Кто ж из Них раньше рассчитывал, что трубы рванёт на морозе. В России живём – откуда мистер Фрози в наших широтах?

Делать некуй, мусора другой попыткой замахнуться перешагнуть через те сквозняки, станут заслонять их собственной попой. Они, например, через повторное обращение к тем же источникам, допустим, через повторный допрос или дополнительную экспертизу, будут добиваться от той же инстанции прежней информации, но уже с учётом ошибок, в нашем случае – с категоричной и утвердительной формой изложения точных знаний. А нам приём сей не страшен, мы готовы к нему. Среди наших аргументов «против» довод о явном противоречии: каким образом свидетель, опираясь на тот же объём своих показаний и восприятий оказался владельцем фактически новых, более точных знаний? Тем более при большем отступлении по времени от самих событий, в то время, как память человека более эффективна на ранних этапах. Каким образом эксперт (специалист), владея тем же объёмом исходных данных для тех же исследований (а то и меньших, так как образцы утрачивают свойства), приходит к новым фактическим выводам? На такие вопросы убедительных ответов мусорам не сыскать, хотя могут тупо ссылаться на улучшение памяти, на прежние помехи и неточности, новые возможности и всё такое.

Замечу, что догадкой, домыслом или предположением в некоторых случаях может оказаться более обширный участок информации, чем это усматривается при отрывочном восприятии речи (текста). Даже если отдельные высказывания и воспринимаются твердым изложением, но по смыслу привязаны, предвкушают или производны догадкам, домыслам и предположениям – эти высказывания равно являются ничтожными ввиду их не самостоятельности. Используя критический подход мы вправе речевые неустойки мысленно распространять на рядом стоящие высказывания, постольку, поскольку это позволяет смысловая общность описанных событий и обстоятельств. И, опять же, наше мнение в такой оценке презюмируем правильным и предпочтительным, пока нас железно не разубедят. Ну, что ты носик морщишь? Айда к примерам.

Пример. Заключение эксперта-баллиста. Выводы: Представленный на исследование объект является скорее всего фрагментом безоболочечной пули калибра 5,6 мм…. Применяются такие пули в зарядах к пистолетам моделей… и охотничье-промысловым и спортивным ружьям моделей…, имеющим нарезные стволы…

Заключение судмедэксперта. Выводы: в результате исследований могу сделать выводы… Пулевым ранением повреждены…

Уверен, цепким взглядом ты выхватил из текста оборотец «скорее всего», который обращает выводы эксперта в предположительность. Нам важно, что этот предположительный определитель распростёр смысловой вакуум на все следующие за ним высказывания по предложению. Как в целом, так по каждой составной фразе. Читаем и понимаем: скорее всего фрагмент; скорее всего… безоболочечной; скорее всего… пули; скорее всего… калибра 5,6 мм. Однако на этом не тормозим. Если применённое «пуля» – предположение, то и все другие выводы по этой же экспертизе о применении пуль в каких-либо зарядах и по модельному ряду оружия, а также выводы по судмедэкспертизе о «пулевом» характере ранений – блин, это тоже предположения. Медик в определении «пули» опирался ведь на (предположительные) оны баллиста.

Оп, внимание на высказывание: «Выводы. В результате исследований могу сделать выводы…». Ай, да эксперт, ай, да сучий потрох! Суть его выводов в том, что он может сделать выводы, а не делает их. То есть, все нижеследующие за этим высказыванием заключения на самом-то деле и не выводы вовсе, а лишь их проект. Эксперт остался в рамках сообщения о наличии у него только способности делать выводы, заявил о намерениях и потенции в этом направлении. Значит любой тот субъект, кто по такому заключению возьмётся утверждать о перечисленных в Заключении фактах (а соблазн такой будет непременно), оный использует домысливание.

В тихом омуте черти водятся и по нашу честь. Закон не запрещает использовать догадки и предположения в показаниях обвиняемого (тем паче – подозреваемого). Это вполне в духе ПН и гарантии защиты. И это означает, что сам по себе факт наличия в твоих показаниях догадок и предположений не является основанием для исключения таких сведений из рассмотрения. Мелочь, а приятно. Такие предположки-догадлики в показаниях не только должны быть допущены к обсуждению, но и станут довлеть над позицией обвинения, аки меч занесённый (снегом), пока мусора не опровергнут их категоричными анти-доками своими. В ином случае, – когда опровержений твёрдых не представлено с их стороны, все не опровергнутые версии оставляют сомнения. Таким образом тобой сформулированные догадки и предположения имеют силу доказательств о невиновности (непричастности, иной событийности) на равных с любыми другими, но утвердительными доказательствами. Усёк? А это позволяет мыслить более дерзко: приниматься к рассмотрению должны при такой парадигме любые догадки, предположения и по любым иным видам доказательств при условии, если они имеют защитное свойство, заявлены в числе доказательств защиты и, страховочно, сопровождены показаниями обвиняемого.

Допустим, какие-либо отдельные выводы эксперта или мнение о следах на вещдоке являются по характеру предположительными. Если этими сведениями обвинение пытается обосновать свою позицию – на свалку их, а если ими оперирует защита – принимаются в зачёт по курсу 1:1.

 

В. Оценка допустимости

К уже запаленному в пункте 5.3.3 полкинем дровишек. Нарушение федерального закона при получении доказательств (основной критерий недопустимости) выражается не только в несоблюдении правил УПК и других федеральных законов, как это усматривается в буквальном условии по норме о недопустимости, но и невыполнением правил любых других нормативов и ненормативных актов, которые применялись или которыми должны были руководствоваться в своей деятельности все те участники (соучастники) судоскотства, кто так или иначе был задействован в получении доказательств. На необходимость соблюдения правил таких полу-законов могут иметься и прямые ссылки в федеральных Законах, либо их применение является должно-обязательным для осуществления процедурных отраслевых работ. В этом случае подзаконные и ненормативные акты являются и признаются составной частью Закона или из него вытекают, издаются в развитие Закона, как регламентирующие нюансы и подробности конкретных производственных действий.

Например, нами уже упомянуто о применении в экспертной деятельности различных Положений и Методик (методические указания / руководства). Эти акты ни федеральными, ни «простыми» Законами не являются, а Методики – такте вообще не относятся к нормативам. Однако на необходимость применения тех же Методик имеются прямые ссылки в Законе об экспертной деятельности и в статье 204.1.9 УПК: «в заключении эксперта указываются содержание и результаты исследований с указанием применённых методик». Значит и нарушение любых установочных правил по таким актам приравнивается к нарушению тех фед. законов, которыми их применение оговорено. И это несмотря на как бы отсутствие прямых ссылок в нормах Закона на необходимость именно соблюдения Методик и Положений.

Собирает следователь доказательства может быть и самолично, как централизованный накопитель, но исходно они добываются, могут формироваться органами и лицами, напрямую не относящимися к органам расследования. Деятельность этих органов и лиц регулируется своими (не процессуальными) актами. Тогда в поле обязательного исполнения попадают и специальные нормативы, и локальные акты внутриорганизационной направленности. Имея обязательность для исполнения этих правил при заданных работах и процедурах, правильность и точность соблюдения таковых, конечно, также влияет на законность добытых с учётом этих директив доказательственных сведений – на законность издания сведений уже со стороны названных источников. Невыполнение таких «закулисных» предписаний, равно, как и применение положений актов, которые не дозволены к применению в данном процедурном случае, является самым, что ни на есть нарушением федерального закона. Казалось бы, плёвое дело – запросил следак справочку от конторы государственной. Контора справочку выдала (куда деваться). Всё чин-чинарём: информация (против тебя), дата, подпись, печать, прочие реквизиты. Начинаем улей тормошить. Ба!

Справочку подмахнул подписью зам. директора – некто тов. Жабов. Да только этот Жабов на время составления и подписания им Справочки находился в очередном отпуске по Приказу №… от (такого-то числа). Значит, на время отпуска, а из отпуска он не отзывался, Жабов не полномочен был исполнять свои трудовые руководящие функции. Приказ нарушен, нарушен Трудовой кодекс РФ (гл. 19), составленная Жабовым Справочка – ничтожна, а исполнение Жабовым мусорского запроса – не действительно. А-то?!

Или же инспектор МЧС Огнев составил и подписался под Заключением с места пожарища о причинах возгорания и прочих обстоятельствах этого происшествия по адресу (такому-то) в городе Рыльске губернии Скотской. Проверяем. Тю! Так ведь по распоряжению руководства Рыльского МЧС отважный огнеборец Огнев был откомандирован на период времени, совпадающий со временем пожарища в Рыльске и составлением указанного Заключения, в Республику Бурятия на тушение лесных пожаров. Значит, по этому Распоряжению Огнев должен был исполнять служебные обязанности за пределами Рыльстка, а рыльский ареал на этот период – не его место службы, и состряпанное им на территории Рыльска Заключение – ничтожно. Кроме того, и на этом сами мусора частенько обжигаются, все эти ненормативные и ведомственные (кроме локальных) акты приобретают юридическую силу и значимыми в применении становятся не со времени их издания, а только после их регистрации в Минюсте.

Одним словом, законность деятельности всяких сторонних от расследования юридических лиц определяется вовсе не столько УПК, как их собственными специальными законниками, правительственными решениями, ведомственными и организационными актими и директивами, которых многое множество (уставы, договоры, инструкции и прочая перхоть). Когда такие акты нарушаются, не выполняются, не правильно или не полно исполняются в процессе подготовки и предоставления какой-либо информации в адрес мусоров, эта информация явится недопустимым доказательством.

Возмущение слышу обоснованное твоё: как физически возможно держать на контроле столько документалистики и условностей, доступ к которым весьма затруднён и само существование которой едва предсказуемо? Разве по силам нам, овцам, да ещё находясь под стражей, вникнуть в нюансы не то, чтобы работы всяких контор, но переварить доже добытые материалы. Да, – отвечу – тяжко, трудно, но возможно. Я же смог, и ты сможешь. Главное в нашем деле – не бздеть, лиха беда – начало. Имей желание рвать и метать, как мечут икру меченосцы. Всё по силам, и такие ревизии проводили некоторые, находясь в более тяжких условиях, буквально «в подвале на одной ноге по пояс в дерьме». А нынче – не то, что давеча. Затруднён, но есть доступ практически к любой нормативной и ненормативной базе, например, через специальные правовые справочные системы, типа, Консультант+, Кодекс, Гарант и подобные. Без прямого доступа к таким базам имеешь возможность с перечнем необходимых материалов ознакомиться, заказать их распечатки «на руки». Что касается локальных актов, издаваемых для внутреннего пользования предприятиями и организациями, – такие документы в развёрнутом объёме сведений или в виде выписок (ссылок) ты можешь хапануть через адресные запросы к этим конторам, в том числе, с помощью защитника и путём приведения всяких изощрённых оснований, которые, в свою очередь, не позволили бы твои запросы игнорировать и установить предметный интерес. В этом пути некоторую, пусть предварительную, общую информацию твои шпиёны могут выудить из бесед от самих должностных лиц или иных служивых из тех организаций. Главное – иметь ясную цель поиска, немножко бабла и разбудить в себе зверя – искателя, то есть.

Но вот, в чём прикол. Эти дебри, где черти ноги ломали, а язычники копья свои, как раз и есть выгодный и перспективный фронт работы твоей по отысканию нарушений. Ты взвыл, только предварительно окинув взглядом своим громадьё подлежащей отысканию и оценке информации. А мог бы догадаться – аналогичное содрогание присуще и мусорам. Ты думаешь, получив бумагу со стороны, какой-нибудь следак или судья обременят себя проверкой всех аспектов законности, связанных с изданием и передачей тех материалов? Щас! Они такие же распистяи, дремучие и ленивые зверушки, как изначально любой из нас. Ничего проверять они не будут, нет у них на это знаний, сил, времени, желаний и жалований. Зная по практике, что и защита в этом белье не копается, мусора, если поступившая информация отвечает их чаяниям, примут её на верочку, схавают вслепую. Потому, как дальше своего УПК не заглядывали и боятся заглядывать, да и по «собственному» Кодексу хромают на обе ноги. И они равно тебе рассуждают, что ни ты, никто иной копаться в это говнище не полезет. Так ведь и те чинуши, что бумажку халтурили – мало того, что сами откровенно «плавают» в отраслевом законодательстве, аналогично мусорам обнадёжены мыслью, что в кучи их говённые посторонние не сунуться, а сунуться, так не поймут ничерта. Этак и катится тот возок по колее и на «авось». А ты, подлюка, взял и полез голыми руками, твою ж мать. А ты, сволота, взял и сунулся, сунулся и понял, и мама не причём. И как ты рыть начнёшь втом направлении, бля буду, отыщешь сокровища.

Вот горшок пустой, он пример простой. Борзые пацаны хлопнули банковскую кассу – вооружённый разбой. Налёт осуществлён на помещение филиала банка, где пацанчики слегка пошмаляли в потолок, уронили охрану и кассира, выгребли немного бабла. Заяву о налёте состряпал и подал в мусарню руководитель филиала. Он же признан и выступил на следствии и в суде в качестве потерпевшего; именно в этом статусе он дал показания и представил финансовую отчётность о размере ущерба, заявил исковые требования. Время судебных разборок неспешно бежало своим чередом, когда мы с обвиняемым по той дел юге взялись потрошить материалы. Вскорости из отраслевых нормативов выяснилось: филиалы финансовых организаций (банков в том числе) не являются самостоятельными юридическими лицами, не вправе выступать от собственного имени перед лицом иных организаций и органов, а значит не полномочны по Закону их представители участвовать в роли потерпевшей стороны (смотри также ст.23 УПК). Головной Банк доверенность на представительство работникам филиала не давал, как и согласия на возбуждение дела в публичном порядке. Такие основания и поводы, как преступные действия против физ. лиц при возбуждении и расследовании дела не учитывались вовсе. Все официальные заявления со стороны руководства филиала, все представленные этим подразделением свидетельства в такой ситуации оказались юридически ничтожны.

Черпанули глубже. Ё-моё, а лицензия-то на деятельность самого филиала на время разбоя была просроченной; заявленью к ущербу и в качестве объектов посягательства денежные средства не были оприходованы даже, текли «мимо кассы»; составивший финансовый отчёт работник филиала не являлась бкхгалтером-экономистом-кассиром, а так – баба с вокзала; сам же отчёт не соответствовал по форме и порядку составления законодательным и инструктивным правилам; находившаяся на кассе тётка ещё не была официально трудоустроена; оригинальные видеозаписи с камер видеонаблюдений исчезли странным образом, а представленные филиалом копии видеоданных обнаружили следы монтажа. Заявление защитой о данных нарушениях привело к развалу дела через возврат на доп. расследование. При этом некоторую часть нарушений защитой намеренно умолчала, предъявила руководству банка компроматом, и под давление таких улик банкиры оказали содействие защите – обвинение склонили к большим уступкам.

Как и по любому другому критерию, оценка недопустимости требует изначально критического отношения к доказательствам, то есть заведомого недоверия к ним с точки зрения законности получения. Оценщик при исследовании порядка получения сведений не оставляет свой разум в свободном парении мысли и не отдаёт своё восприятие на волю случая, дескать, вдруг нарушение само дурнинкой обнаружиться – то ли нечаянным вниманием, то ли по сторонней указки выниманием. Не позволительно, чтоб критическое отношение исходило из самодостаточности или куталось в голословное недоверие «не верю, да и всё тут». Нет, выяснение качества опирается на активный поиск недостатков. Та самая Презумпция Порока. Мы, проникнутые заведомым недоверием, усердно проверяем все обстоятельства получения доказательств. И только когда установим отсутствие каких-либо нарушений, убедимся в чистоте всех осуществлённых процедур получения, тогда и позволяем считать доказательства допустимыми.

Закон прямым текстом обязует суд и орган расследования проводить проверку на допустимость, а стороне защиты только право в этом полагает.

Но действительность омрачает нас неизбежностью: у суда и прочих активных участников прежде должен возбудиться интерес, стимул к проверке; должны коим-то образом обозначиться выгоды или, напротив, ущербные перспективы. Обстановочка такова, что сторонники от обвинения и иже с ними суд, в силу искренней незаинтересованности либо вообще отстраняются от изучения сведений на предмет их допустимости, либо, при видимости нарушений, склонны умалчивать о них. Есть им чем отбрехаться впоследствии, «если что»: пардоньте, не заметили. А заявяться вредные обвинению доказательства защиты – ну, тут сам Бо-бо велел – не сомневайся, мусора изойдутся в рьяной критике. По-человечески их можно бы понять: воля любого противиться разорению врагами родного гнезда, не позволяет рубить сук под собой. (Не руби сук, из-за которых сидишь).

Однако Закон не преклонен, представители властей призваны безусловно исполнять его, а исполнительность должна преобладать над личными или должностными тягами, эмоциями, усмотрениями. Обязаны – значит обязаны!

И точка. А раз обязаны, так исполняйте беспрекословно, гады!

Что твои попытки побудить мусоров к исполнению указанных обязанностей только лишь нагими требованиями, находясь в пассиве – морока одна. Но вот же, сторона защиты своими силами обнаружила нарушения правил по получению конкретного доказательства, защита заявила собственной оценкой о его недопустимости и просит: «Исключи, судья». Обвинение, естественно, аозражает, а суд удовлетворяет требования защиты – признаёт наличие нарушений и саму недопустимость, суд исключает доказательство из оборота. Сей факт, кроме прочего, определяет ещё и то обстоятельство, что те же обвинитель и суд, чья и была первейшая обязанность данное доказательство проверить и оценить по достоинсту, этих своих обязанностей не выполнили. А не выполнили обязанность – значит нарушили Закон. Ведь нарушили же, гады!

Ну, да ладушки, как говаривал в подобных ситуациях судья Михайло Литягин – это всё лирика. Нам ли ждать милостей от властей? Помятуя реалии, сами пороемся в их сорных баках, словим паразита на его огрехах и пороках, так как право на это имеем железное.

Получение всякого доказательства сопровождено выполнением правил; правил общих для всех и любых видов доказательств, правил частных – то есть применимых только к отдельно взятым докам. Если общие и частные правила прописаны в УПК, то существо индивидкально-частных выясняется лишь из посторонний Кодексу законов и подзаконных актов (локальных и ведомственных). Например, правило об осуществлении следственных действий при условии возбуждения уголовного дела – это общее для получения любых доказательств правило (ст. 149 УПК). Поэтому, что показания потерпевшего, что сведения по осмотру вещдока в отсутствие решения о возбуждения уголовного дела – недопустимы. Правило об участии педагога при допросе несовершеннолетнего (ст. 191 УПК) является частным (или специальным), так как относится только к такому виду доказательства, как показания, но при той специфике (особенности), что допрашиваемый является по возрасту недорослем. Поэтому факт неучастия педагога определяет недопустимость показаний от несовершеннолетнего и незаконность осуществлённого допроса. Правило об аттестации педагогической деятельности (наличие решения аттестационной комиссии) является индивидуальным, так как всякий раз будет иметь отношение к конкретным допросам с получением показаний от несовершеннолетнего терпилы, где и участвовал данный педагога. Поэтому факт нарушения (не выполнения) аттестационного Решения, указывающий об отсутствии соответствующего допуска к педагогической деятельности, просрочка аттестации у участвующего в допросе в качестве педагога какого-то гражданина, тем более отсутствие такого Решения вообще, определит отсутствие у него статуса «педагог»; влечёт недопустимость конкретно этих, полученных с его привлечением показаний.

Имея перед глазами доказательство, мы определяем его видовую принадлежность и индивидуальные характеристики, выясняем наиболее полный объём правил, которые подлежали выполнению в ходе получения этого доказательства, само собой, включая общие правила. Каждое из привил примеряем к процедурам, всякий раз выясняя вопросы: 1) выполнено ли данное правило; 2) если правило не выполнено, в чём выразилось нарушение; 3) какие последствия наступили, могли наступить или угрожают наступлением из-за этого нарушения. Последний вопрос имеет факультативный характер, то есть он как бы и не обязателен для выяснения. Последствия от нарушения, их размерность и даже отсутствие последствий – эти обстоятельства сам факт нарушения не оправдывают. Но как мы уже замечали это нам необходимо из-за придирок судей к нарушениям по признакам «существенность».

Доказательств по делу будет «с горочкой», а правил, их получение регулирующих, – гряда до горизонтов. Меньжоваться перед этим массивом не надо, лиха беда – начало! Знаем, как горы свернуть – трубочкой. С первой пятёркой-червонцем доказательств ты, конечно, натрахаешься. А дальше пойдёт, как по-смазанному, быть может, даже во вкус (кислинки) войдёшь. Так как к тому времени общие правила в башке уже утрясутся, и ты будешь «на автомате» реагировать на любые отступления от них. Будет малый повод порадоваться, возгордиться о себе – ого, в тебе рождается Процессуалист, рык из блеяния твоего прорезается.

Из-за великого множества вероятных нарушений и их оттенков не представляется возможным здесь по всякому и любому доказательству, и даже по отдельному их виду привести сколь-либо полный перечень проверочных действий. Эти, невольно обозначенные мною, ограничительные рамочки могут укорениться в твоём сознании, что помешает среагировать на нарушения, оказавшиеся за границей моего перечисления. В последующих Главах будем обсуждать порядок получения различных видов доказательств, и по приводимым там правилам станут более различимы признаки недопустимости из элементарного невыполнения правил. А сейчас главное уяснить общий подход. Но пример необходим. Пробно покажу круг правил-вопросов, потребных для выяснения нарушений по отдельному виду, по самому простецкому, на мой взгляд, доказательству.

Предлагаю разобраться со Сведениями по Протоколу обыска жилого помещения. Подлежит выяснению:

– возбуждено ли уголовное дело, в рамках которого проводится следственное действие. Насколько законно и обоснованно постановление об этом (раздел VII УПК);

– не было ли время обыска производство по делу приостановлено или прекращено преследование (ст. 28, 29 УПК);

– соблюдены ли правила подследственности и иные условия предварительного расследования (Глава 21 УПК);

– имелись ли законные основания для обыска: судебное решение или постановление следака с изложением фактов о необходимости (ст. 164.1–2, 165, 182.1,3 УПК). Особливое внимание к вариантам обысков, проводимым до судебного решения по «исключительным случаям» – насколько это обоснованно (ст. 165.5 УПК), ну, и по наличию признака «жилище»;

– имел ли следак соответствующие полномочия: его принадлежность к данному органу расследования; наличие поручения о ведении расследования, решения о принятии дела к производству, решения о создании сл. группы, о возглавлении этой группы и (или) о передаче полномочий другим следователям (ст. 149, 156, 163 УПК). Обладали ли полномочиями и компетенцией другие участники, особенно, для случаев «неотложности» действий (ст. 157.4 УПК);

– а нет ли признаков подмены сл. действий, например, при фактическом проведении осмотра или личного обыска;

– отражены ли время и место производства, имеются ли спец, оговорки ночного времени по основаниям для «не терпящих отлагательства» (ст. 164.3 УПК);

– соблюдён ли порядок привлечения других участников, в наличии у них профессиональная компетенция, должностные полномочия, имелись ли основания отводов к ним. Отдельное внимание к понятым (главы 6–9; ст. 163, 164.5 УПК);

– разъяснены ли в полной мере всем участникам их права, обязанности, ответственность, порядок производства обыска. Имеются ли искажения данного порядка (ст. 165.5 УПК). Обеспечено ли осуществление правомочий.

– каков порядок применения технических средств и способов (ст. 164.6 УПК);

– обосновано ли и в чём выразилось участие оперов (ст. 164.7 УПК);

– сделано ли предложение о добровольной выдаче вещей (предметов). Объяснил ли следак, что именно подлежит изъятию и может иметь значение. Кому конкретно предлагалась выдача (ст. 182.5 УПК);

– имелись ли действительные основания для вскрытия обособленных помещений (коммуналки, разведёнки…). В чём выразился отказ в добровольной допуске в помещения и не восприняты ли отказом обстоятельства иного рода объективных препятствий для проникновения. Предупреждены ли «жильцы» о последствиях отказа в допуске (ст. 182.6 УПК);

– соблюдены ли гарантии тайны личной жизни «жильцов» (ст. 182.7 УПК);

– сам ли следователь провёл все сл. Действия. Достаточны ли были условия для наблюдений за его действиями. Нет ли признаков брожения ментов одновременно в разных местах с возможностью подлогов. Нет ли данных о проведении отличных друг от дружки следственных действий одновременно, но в разных местах;

– являлось ли изъятое заявленным изначально предметом поиска (ст. 182.5., 9 УПК);

– соблюдены ли правила предъявления изъятого участникам, его описания и упаковки (ст. 182.10 УПК);

– обеспечено ли присутствие истинных жильцов или семейников, участие адвоката (ст. 184.11 УПК);

– соблюдены ли требования полноты и объективности Протокола обыска (166, 182.12–15 УПК), следуя каждому пункту правил его составления и приобщения к делу;

– выполнены ли правила изъятия, признания, приобщения и хранения всех обнаруженных вещдоков по результатам обыска (ст. 81–84 УПК) с попутным порядком их осмотра (ст. 166, 177 УПК).

Ну как тебе? Хе-хе… Только писать не надо. Це ж ищё нэ усё. Полно других правил, их совокупностей и взаимосвязей может оказаться в поле применения, а, значит, требовать их проверки. И не только по осевому Закону – УПК, когда я, например, не стал отсылать твоё внимание к некоторым Общим положениям Кодекса, к принципиальным положениям. Выше мы вообще не затронули положения других отраслевых законов и «ненормативов», например, Закона об ОРД. Ведь, гипотетически, способен следак или участвующий опер в начале обыска твоей квартиры ляпнуть: «А сейчас, дорогие понятые, будем осматривать фатеру Фёдора-убийцы». Опачки, высказыванием нарушена Презумпция Невиновности (ПН). Нарушение ПН произошло в ходе и во взаимосвязи с обыском, а значит влечёт и нарушение производства самого сл. действия. Кроме того, опера, эксперты, специалисты всех мастей ещё должны руководствоваться и своими, соответственно, ментовским законом, об экспертной деятельности, другими специальными нормативами и установлениями. Тогда и нарушение тех специфических правил такими участниками, если их выполнение каким-либо боком было подвязано к служебной, специальной деятельности при обысковых процедурах – это всё также выльется в процессуальные нарушения. А как же?

В том и смысл оценки, что располагая информацией о ходе и результатах обыска, ты соизмеряешь каждое действие поочерёдно сов семи правилами, определяющими формат законности обыска. Обнаруживаемые тобой отступления от этих правил, данные об их невыполнении – суть беззаконие, нарушение Закона. А уже сами факты нарушения Закона последовательно влекут и выводы о недопустимости результатов Обыска.

Последовательная и полная проверка в «пошаговом» режиме обусловлена тем, что ты заранее не ведаешь, где нарушение приютилось и сколько их там под камнями лежит, а одного обнаруженного может оказаться недостаточным. Тебя Жаба должна душить: чем больше нароешь – тем лучше, а того лучше сграбастать за пазуху ВСЁ. При этом результатом Обыска являются не только сведения по Протоколу обыска, но и сведения по всем производным доказательствам, как то: обнаруженные и изъятые вещдоки; сведения по их осмотру; сведения экспертных и спнциальных Заключений по этим же вещдокам; любые показания, порождённые информацией от обыска и т. д. Лавина и ещё снежный комочек. Проистекающая от первого недопустимого доказательства цепочка неумолимо затягивает под нож недопустимости все производные доказательства. И стихия такая накроет тем больше информации, чем фундаментальнее, основополагающе для других является первичное доказательство-родитель. Ведь чем отрыгнётся, например, установление недопустимости сведений по Протоколу осмотра места происшествия (и трупа) в деле об «убийстве»? Всего лишь катастрофой для позиции обвинения. Цепной реакцией вслед тухлым осмотровым сведениям чрево отторгнет в общей блевотине многие другие добытые и схаванные следствием информационные и материальные свидетельства о событии преступления, включая экспертные заключения о характере телесных повреждений и причинах смерти – по первостатейным обстоятельствам доказывания в составах «мокрух». И коли в своё время мусора не подсуетились – не надыбали параллельных и автономных по значению доказательств о тех же обстоятельствах, то сторона обвинения, конечно, загнётся от дизентерийного истощения.

Важный вопрос – объективность нарушения. Объективность здесь сродни обстановке несомненности нарушения. А обстановка эта складывается из условий существования, наличия нарушения в соответствии с действительным ходом процессов и обстоятельств проведения того следственного действия, при котором и было получено доказательство. Параллельным курсом другая важность ковыляет: наличие умысла или неосторожности, небрежности, так же как их отсутствие – эти обстоятельства не принимаются во внимание при установлении факта нарушительности, не «смягчают» и не отменяют его суть, и, следовательно, объективность наличия.

Очевидцами получения доказательства являются все участники следственного действия. Только они наблюдали происходящее в их присутствии и, значит, только от них можно ожидать достоверного фактов и оценки действиям участников на предмет нарушения (соблюдения) законного порядка. Но не всякий очевидец способен быть объективным и непременно будет таковым. Берусь утверждать, что проводящий тот самый обыск следователь и ментовские прихвостни его, случись с их стороны какой процедурный «косяк», не возгорят желанием открыться в этом, уберегутся от отрицательных оценок, а случай представится – заширмуют следы своей шкодливости. Понятые? Даже если и привлекут к участию действительно нейтральных к происходящему сограждан, вряд ли в их числе найдётся знающий толк в судо-процессе и сознательный чел, кто отметит нарушения. Понятые в массе своей попросту не способны понимать сущность происходящего и обращать внимание на значимые аспекты дела (понятой от слова – понять). Если речь не идёт о «профессиональных» понятых, то рядовые понятые ничегошеньки не просекут из разъяснений их статусных прав, обязанностей, порядка проведения действия, особенно по той форме, как эти разъяснения будут преподнесены на слух. И по прошествии времени их память многие подробности сотрёт. Что-то, конечно, в их головушках осадком выпадет – не каждый день «вольные» граждане участвуют в таких мероприятиях. Если бы не изначальная, не только процессуальная, но и житейская дремучесть обывателя, кабы не обманные действия ментов и мусоров по запутыванию, рассеиванию внимания, то понятых, в общем-то, позволительно считать объективным элементом. Тогда что остаётся? В остатке единственными чутко воспринимающими реальность очевидцами участники от защиты, когда внимательность только этих субъектов может быть обусловлена заинтересованностью в законности. Ну, иногда и интересом в беззаконности производственных процессов в пользу защиты. Не без этого…

Считай подфартило, если ты, твой добросовестный защитник, а лучше – за компанию вместе, стали участниками обыска. Тогда ты сам способен собственным восприятием отмечать происходящее в соотношении с существующими правилами. Вот шмонают твою хату, и ты лицезреешь: следак, ты, понятые и прочие участники сгруппировались в одной комнатке, где следак производит на текущий момент обыск – шарит по мебели и составляет протокол. Один из оперов интересуется, где в квартире сортир, видите ли приспичило ему «по-маленькому». На правах хозяина ты указал, опер отошёл, а от сортира через короткое время его ор несётся: «Хиляйте все сюда, я здесь предмет обнаружил подозрительно схожий с пистолетом!». Вся тусовка перемещается весёлою гурьбой к клозету, где опер тычет пальцем кривым за сливной бачок. Батюшки, а из-за бочка того откровенно торчит рукоять «Смит & Вессон». Ты, мол, не моё, подкинули суки! Волыну изымают, осматривают, описывают всё в протоколе. Ты же отмечаешь (про себя), что обыск в части обнаружения «ствола» произведён-то не следователем, а неуполномоченным законом должностным лицом. На момент обнаружения оружия обыск именно в месте обнаружения (туалетная комната) не производился (хотя, формально местом обыска являлась вся квартира). То есть, пистолет выявлен вне обыска. А это влечёт прямые выводы о нарушении законного порядка получения доказательств (вещдока – пистолета и сведений об этом в протоколе), а, значит, об их недопустимости. В приведённом случае нарушение объективно существует. Оценка недопустимости опирается на твои знания должного порядка обыска, понимание характера нарушений при наличии у тебя средств доказывания фактов и обстоятельств. Здесь процесс оценки обеспечен, как минимум, твоими оценочными действиями и осуществлён сиюминутно. Это ты выступил наблюдателем текущих событий, применил свои знания и рассудок. Дело за малым: оценку обнародовать и исключить недопустимое доказательство.

Вру, не за «малым». Происшедшие нарушения затрагивают обыск не в целом, не все добытые по его результатам доказательства, а лишь касательно оружейной истории. Поэтому и вопрос об исключении может ставиться только в отношении сведений об отыскании револьвера и всей последующей информации, с этим связанной. Только последующей. То есть, любые сведения, полученные о той же «дуре» вне обыска, – до него или в порядке параллельных поисковых мероприятий, например, через допрос сантехника Лёвы, о том, что он при проведении ремонтных работ в том же клозете твоей квартиры наблюдал в том же месте заныканный подобного же рода объект – эти результативные сведения не охватываются указанными нарушениями правил обыска, не связаны с ними.

Одновременно перед тобой дилемма: как и когда защите отреагировать на нарушения?

1. Ты можешь заявить о незаконности действий уже на момент, когда опер самостоятельно обнаружил ствол и указал о находке участникам. При всей очевидности подлога или явной сомнительности в сердцах присутствующих о чистоте розыска такого, столкнувшись с твоей чуткостью, следак, скорее всего, вычленит эпизод обнаружения «волыны» из общей канвы обыска, а доказательства в данной части переведёт в иные форматы: объяснения и показания от опера, его же Рапортина, составит в отношении «пушки» отдельный Протокол изъятия. И, таким образом, сведения об оружии могут остаться в доказательствах обвинения.

2. Ты можешь заявить о нарушениях в самом конце обыска, когда дело станет за внесением Замечаний в Протокол. Вслед таким замечаниям и при тех же очевидностях следак озадачится вопросом об исключении из числа доказательств части сведений по Протоколу обыска, касающихся обнаружения, изъятия с отказом от приобщения пистолета. Конечно, следак может и проигнорировать эти замечания, особенно, если в них не выражено направленных требований об исключении, также как он может отложить рассмотрение замечаний в «долгий ящик». Но сохраняется у него возможность и оставить «ствол» в деле через те же свидетельства опера в рамках попутного обыску ОРМ, хотя самостоятельное изъятие уже и не произвести. В случае же крайнего смятения по обеим вариациям следак может и вовсе удалить «стволовой» эпизод. Однако порождается угроза, что оружейный подкидыш всплывёт позднее в иных месте и обстоятельствах «отыскания», но в более убедительной форме. Ведь наличие в деле материальных сведений об оружии изначально продиктовано какими-то целями обвинения, как минимум, необходимостью подсадить тебя на «парашютную» статью.

3. Ты можешь заявить о тех же нарушениях и недопустимости в любое другое время дальнейшего производства по делу (вплоть до времени отбытия срока наказания!). Лично я более выгодным полагаю не спешить с этим, а по ментовской традиции стрелять в спину – сделать заявления или по окончанию расследования или в суде 1-ой инстанции. Объясняю. К тому времени обвинительная база по пистолетному эпизоду уже будет сформирована окончательно. К собранию своих сочинений, в отсутствие твоих протестов и опровержений, следствие будет относиться с уверенностью в их доказательственной силе и достаточности материалов. Мусора успокоятся по данному направлению. Вещдок (револьвер) к тому времени обрастёт чешуёй в виде производных всяких доказательств. Кроме сведений по Протоколу обыска в дело вплетут свидетельства по осмотру оружия; по криминалистическим экспертизам; по показаниям новых свидетелей, которые, якобы, не единожды видели сей прибор в твоих преступных руках; по вдруг обнаруженным на посещаемых тобой территориях патронам подходящего образца и калибровки… На основании этой совокупности будут сформулированы изящные выводы твоих обвинителей. И тут, бэбэнс! ты швыряешь свою падло-бомбу. Эх, что за веселуха начнётся! Отвечаю за базар. Это всё равно, что бабка бы твоя вязала месяц свитерок тебе-падонку, осталось– то всего два рядка по подолу пройти спицей, а ты за один конечек веретянной потянул – и распустилась шерстянка в одну нить. Что плели – всё зазря от одного рывка… Так и здесь. Недопустимость и исключение опорных сведений повлечёт необратимый обвал всех надстроек – доказательств, связанных с оборотом обнаруженного оружия. Радости пуд: медным тазом накроет обвинение в данной части. Наслажденья охапка: эти доказательства уже не восстановить, а розыскные действия – не возобновить. И счастья глоток: обвинителей не выручат даже свидетельства опера ввиду их запоздалости, они не вправе дополнять доказательственную базу обвинения за пределами стадии расследования, а с помощью таких показаний результаты обыска и изъятия не подменяемы. Насущная задача твоя при выборе такой вариации – на всё это время внимательность и память понятых о действительных событиях того обыска надо сохранить в обострённом состоянии, подмолаживать. С этой целью, твой защитник или иной поверенный разыщет тех понятых без отлагательств, встряхнёт их воспоминания, поможет событийные акценты расставить, возьмёт с них объяснения, зафиксирует такие беседы письменно и аудиозаписью, а через некоторое время вновь их файлы потеребит, заручится явкой в суд. Всего-то делов. Сообщения понятых и будут приняты во внимание при разборе полётов. Ведь в самом Протоколе обыска следак не отразит подробности активного соучастия опера, а в замечаниях к протоколу сторона защиты обойдётся лишь кратким указанием, что обыск проведён с «вопиющими» нарушениями законного порядка, и что более подробные замечания будут представлены позднее отдельной петицией. Последний финт – чтобы отсечь претензии, типа: а чё ж вы раньше глухарили, замечаний не подали, как бы и не имели таковых, что нонче измысливаете? А ты: как же – как же, были замечания, а «позднее» – это вот сейчас.

4. Ты можешь вообще не обращать внимания на прокладон, не подавать замечаний, не склочничать по этому поводу. Мои соболезнования, ты в натуре – овца.

В отличии от представленной ситуации, когда нарушения влекут недопустимость только части доказательств, получаемых в итоге одного следственного действия (обыска), другие нарушения по своей значимости могут привести к исключению всех полученных сведений из-за незаконности обыска в целом. Это случится, если нарушены будут краеугольные правила, например, когда установиться, что не получено судебное решение, не разъяснили участникам их права, не обеспечили участие жильца и подобные недоразумения.

Любопытны случаи, когда доказательство оказывается недопустимым по нарушениям, напрямую не явствующих из процедуры проведения данного сл. действия, но затрагивающим «коренные» правила судоскотства. Допустим, сам обыск прошёл гладенько. Однако выяснилось, что на время его проведения следак ещё не принял дело к своему производству, или производство находилось в приостановленном состоянии, или расследование проводилось с нарушением территориальной подследственности и т. д. При таком раскладе результаты обыска «автоматом» обретают статус недопустимых и отпадает необходимость проверять процедуру самого обыска. И не только доказательства по обыску, но и любые другие доки, полученные в период общего для них нарушения, когда все сл. действия оказались за бортом законности – всё в топку.

Применительно к описанной выше ситуации нарушения объективны (попали в объектив) без проверки действительного содержания обыска. Вся фактическая сторона порядка проведения сл. действия и получения доказательств по сути уже не имеет значения, нет нужды вдаваться в подробности осуществлённых обысковых процедур. Значимым только факт нарушения общих, принципиально-гарантийных положений производства по уголовному делу. Обыск как таковой не осуждается, свидетельства о нём не интересны. Сама же объективность будет устанавливаться сугубо по процессуальным документам производства на данном его этапе. Например, для варианта приостановления производства по делу доказательственные сведения об этом обстоятельстве найдём в Постановлении о приостановлении при отсутствии на время обыска решения (Постановления) о возобновлении расследования по делу. При этом сведения по таким решениям не могут быть оспорены (опровергнуты или изменены) посредством всякого рода свидетельствами, например, объяснениями того же следака: ой, забыл вынести решение; вынес-то я вовремя, да не приобщил; решение-то было, но утрачено; дата издания проставлена ошибочно, опечатался, мамой клянусь…. Ах, даже мамой?

Что ж, если мусора выясняют объективность нарушений, стало быть, нарушения бывают и необъективными, ну, понятно с какой отдачей – а чтобы через нарушения косолапо переступить, не дать доказательствам задохнуться. Вербально, необъективность выражают: «Не вполне ясно, случилось нарушение или только видимость его; не то, чтобы и нарушение, а так – недоразумение; нет достаточных доказательств о фактической стороне нарушительности…». Практически, такими сомительностями можно любое нарушение растворить. К чему мусора и прибегают для отшива претензий защиты. Например, если вернуться обыску и обнаруженной «плётке», несколько переиначим ситуацию. Опер шёпотом спросил у тебя сортирный маршрут, сходил, вернулся, следственная группа приступила к обыску клозета только после обследования других помещений, и вот тогда и выудили «пушку». Ты понимаешь, что подброс совершён – ну не твоё оружие и быть его не могло на хате – пальчиков на пистолете твоих не выявлено, есть свидетели, отрицающие принадлежность. Заявляешь о нарушении, мол, вон у опера была возможность при посещении отхожего места подсунуть. А опер отпирается: не посещал он туалет, врёшь ты всё, да выходил, но выходил покурить на лестничную площадку. Понятые разговоров не слышали, ни одну из версий подтвердить не могут. Из этого и выясняется необъективность твоих заявлений о нарушении, нет ему достойных подтверждений. Но и опровержений достойных нет, может ты и прав. На этом основании суд твои доводы и предъявы отвергнет. Не сомневайся даже. Как отвергнет через «необъективность» и почти любые другие претензии в недопустимости.

Что страшно от безысходности? Да не ссы ты. Для чего тогда я бодягу всю эту затеял, если б не было б у нас пенисов для них. Всё просто. Когда эти деятели пытаются вывезти «необъективность», все их доводы опираются на Сомнения. А это ключевой фактор. Ты же помнишь, что все сомнения толкуются в пользу обвиняемого, а не наоборот. На это и дави.

По отношению к большинству доказательств ты и твой защитник не присутствовали при их получении. Вы оба не знаете о реальных событиях и содержании тех сл. действий, сопутствующих им мероприятий, в результате которых доказательства получены. Так? Первичную информацию обо всём об этом возможно будет заиметь только при ознакомлении с самими доказательствами и процессуальными материалами об их получении. Этот доступ появляется по истечении значительного времени. Иногда гады-годы пролетят, когда вы окажетесь способны ознакомиться с соответствующими документами, и, вообще, узнаете об их существовании. Естественно, что информация по этим материалам о ходе получения доказательств может не совпадать с реалиями. Мы можем в этих случаях только по внешней информации, более чуйкой интуитивной, наплодить подозрений о наличии или отсутствии нарушений по порядку получения доказательств. Кроме того, наши возможности к самостоятельной проверке крайне ограничены. Нам фактически закрыт доступ к прямым свидетельствам о ходе мероприятий, за пределами протокольных сказок. Если в некоторых случаях и появляется выход на понятых – а они как информаторы скудны весьма, – то ко всем остальным участникам сл. действий из мусорской шайки-лейки тропинки перепаханы. Они откажутся обсуждать с представителями от защиты подробности тем более своего участия в сл. действиях за рамками официальных встреч и выяснений. Из изложенных условий следует однозначный вывод: наши суждения о порядке получения большинства доказательств, как и наша оценка допустимости, когда мы вынуждены в этом опираться только на документальные источники, зачастую издаваемые нашими оппонентами (врагами?) – всегда необъективны.

Первоначально же перед нами сухая документалистика и сама достоверность этой информации не ясна. Из содержания такой информации мы улавливаем признаки нарушений. Документально отражённый процесс получения доказательств считаем «предварительной» информ-версией неких нарушений за счёт зримых противоречий, несоответствий, всякого рода недосказанностей, а то и прямых свидетельств отступлений от правил. Эти предварительные выводы впоследствии могут быть опровергнуты, конечно, так как открывшиеся нам факты носят ещё неустойчивый характер. С другой же стороны, документальные сведения могут и вовсе не содержать указаний на действия с признаками нарушений – всё нарядно и причёсанно. Нарушения, если и были, то скрыты за малахитовой скорлупой. Они есть, но мы их не видим, и вскрыть их представится шанс только через проверку. Истинная картина происшедшего в некоторой степени достоверности откроется через свидетельства очевидцев, через средства параллельного контроля. Тогда, если действительные следственные события окажутся не соответствующими тому, как они отражены в протоколах и сопутствующих материалах, можно говорить о ложности документальных свидетельств.

Мы с тобой, также как судьи, также как и любой другой участник, не являющийся очевидцем получения доказательства, определиться по вопросу объективности заявленных кем-либо нарушений может только через тщательную проверку существа имевших место следственных процедур. И только через это возможно однозначно выяснить допустимость доказательства.

Следуя позиции заведомого недоверия к обвинительным доказательствам, сторона защиты сомневается в законности получения любого из них. На какой бы стадии производства конкретное доказательство не стало доступным нам, кроме проверки качества существа доказательственных сведений по обстоятельствам доказывания, параллельно, а лучше – первоочерёдно, скрытно или напрямую, мы ведём проверку допустимости через очевидцев или по доступным нам материалам.

Вот перед нами документальные показания свидетеля, протокол допроса которого доступен стал только на стадии окончания расследования. С недоверчивым прищуром вчитываемся. Свидетель показывает: «По обстоятельствам уголовного дела могу сообщить следующее… (ля-ля-тополя)». Свидетель в тех «ля-люшках» сплошным текстом выдаёт почти страничную информацию, выстраивая картинку происшедшего. Стоп! Мы вызнаём личину этого свидетеля – это обычный дядька, водила по жизни. Откуда ему известно, что такое «обстоятельства уголовного дела», сведения по которым имеют значение для выяснения и которые интересны на время допроса мусорам? Откуда в дядьке такая конкретность по вопросам расследования? Действительно ли он способен на одном дыхании, без внешних корректировок исторгать столь последовательную мысль? Удивительно, но в речевых запасниках этого мужичка имеются специфические выражения, типа «внешние признаки», «кровоизлияние», «направленные удары» и подобное. В нас родятся подозрения, что показаниями такими свидетель отвечал на вопросы, а вопросы в протоколе не отражены; что устами свидетеля отчасти глаголит некто другой. Но это – пока нагие подозрения. Возможность разобраться, выяснить подробности появляется только в судебном разбирательстве в ходе допроса свидетеля.

Здесь-то и всплывают обстоятельства того допроса через вопросы к этому свидетелю с обозрением протокола: Что означает, по его мнению, использованные в показаниях понятия? Сам ли он всё изложил единым объёмом информации или отвечал на вопросы? Из объяснений свидетеля явствует, что да, вопросы были, но в протоколе их почему-то нет; вопросы имели наводящий характер, и некоторые из них задавал не следователь, а другое лицо (опер, прокурор ли?), и представленные показания собственно давал не свидетель, а сами мусора. Что ж, нарушения нашли своё подтверждение и объективно существуют. Как полагаешь, недопустимость данных на предварительном следствии показаний этого свидетеля очевидна?

Или же наоборот. В протоколе обыска видим отметку о разъяснении участникам их прав, обязанностей и ответственности, но отсутствуют сведения, что тем же участникам был разъяснён порядок проведения следственного действия.

– Ага-а, – шепчет тётя Надя – Имеем признаки процессуальных нарушений.

– Точно-точно, – поддакивает ей баба Вера – Прокололись мусора.

– Ша, куры! – гонишь их в сени – Объективность нарушений ещё не очевидна.

При допросе тех участников они хором (как сговорились) заверяют, что порядок производства обыска им всё-таки разъяснялся. То есть, нарушение правил по статье 164.5 УПК не допущено, в смысле – не добыто данных о таком нарушении. Ну, ладно. Однако же неопровержим факт нарушения требований частей 4 и 10 статьи 166 УПК – в Протоколе не зафиксировано такое процессуально-значимое действие как разъяснение порядка. Хотя данное нарушение несколько иной весовой категории, чем мы ожидали. Ей-ей: мусора спихнут его в разряд «несущественных».

Теперь сложнее вариант. Нарушение объективно существует, например все участники сл. действия не были ознакомлены с содержанием протокола после его составления, а подписи внесли «вслепую». Однако в самом протоколе указано о полном выполнении правил, и все участники утверждают о, якобы, имевшем место оглашении протокольных сведений. Таким образом, протокол в данной части искажён, а очевидцы по каким-то причинам сообщают ложные сведения. Откуда тебе об этом известно? Да из устных признаний отдельных участников, например, при последующем отказе их от таких признаний. Вот же – существует нарушение в реальности. Свидетели первично были искренни, а нынче – жопа – документальные и свидетельские отрицания. Положение здесь до безобразия безвыходно, так как достаточными доказательствами ты не располагаешь, а доводы твои разбиваются о совокупность контр-аргументов. При всей объективности существования нарушений семь печатей на них непреодолимо препятствуют обнародованию. Ты в отчаянии: у тебя нет средств эту стену проломить, вывезти факты суду, соответственно и суд не может дать оценку допустимости с учётом тех нарушений. Блин-нафиг, тогда просто забей на них, плюнь, не терзай себя мыслями об их добыче и самом существовании. Мы не в состоянии оперировать фактами, которые не могут быть доказаны. На этой принцессе свет миром не сошёлся. Найдём себе и в другом месте дюжину невест не хуже.

Естественно, что по подавляющему числу процедур получения доказательств обвинения мы не состоим в очевидцах, и оценивать допустимость всех этих доказательств можем только на основании документального материала. И наша оценка всегда будет только предварительной, так как дать окончательную цену сведениям, решить вопрос допустимости и исключения доказательствам по Закону вправе только следователь и суд. Из-за неочевидности любых наших выводов и заявлений, формально наша оценка явится предположением. Но предположения не могут заявляться к обсуждению и будут безусловно отвергнуты, как основания ходатайств. На основании таких предположений не могут и возбуждаться оценочные проверки. Поэтому, несмотря на фактическую предположительность о нарушении порядка получения конкретного доказательства и о его же недопустимости всегда заявляй в категорической форме: порядок нарушен; данное доказательство недопустимо; требую исключить его. Только при этом условии второй стороне будет навязано бремя опровержения доводов о недопустимости, а суду – оценочное разрешение спора. Вряд ли обвинение без боя согласится на ликвидацию своих ресурсов. Даже при очевидности нарушений. Эта гидра будет цепляться за любые факты, переосмысливать сведения на новый лад, передёргивать доводы защиты, а то и вовсе, как упрямоё дитя, тупо отрицать претензии. Чем массивнее представляемые защитой основания, тем весомее и подробнее должны быть контр-аргументы. В теории и здравым смыслом. Но мы-то помним, на чьей стороне суд. Поэтому в практическом выражении, не находя достойных опровержений, сторона обвинения, обвинители считают достаточным иногда ограничиться голословием: Нарушений не было, доказательство допустимо. В порядке подхалимства суд может посчитать достаточными, убедительными и такие опровержения (возражения). Такой произвол ты должен предвосхищать. Немедля после подобных высказываний пользуйся правом дискуссионной реплики: «Обвинение обязано опровергать доводы о нарушениях и недопустимости. Опровержения должны сопровождаться мотивами и фактическими основаниями. В данном случае обвинитель не приводить оснований своему несогласию, а голословное отрицание не может считаться опровержением. Суд не вправе опираться на подобные опровержения ввиду их фактического отсутствия, но должен следовать презумпции правоты доводов защиты».

Либо же второй, излюбленный мусорами сценарий. Ты утверждаешь в ходатайстве об исключении, опираясь на сведения, допустим по протоколу, что изъятые предметы были упакованы на месте обыска без их представления понятым для обозрения. Обвинитель возражает: клевета, всё изъятое без исключений было представлено на обозрение всем участникам, следовать просто-напросто забыл об этом указать, и отсутствие указаний – это всего лишь техническая оплошность, недописка протокольная. Однако этот обвинитель, так же как и ты, не является очевидцем происшедшего и, соответственно, не может делать заключений о фактах и причинах. А если ему какие-либо подробности известны от очевидцев, например, от следака, обвинитель тогда должен бы ссылаться на такой источник своих познаний. В ином случае такой формы опровержения обвинителя – это его личные предположения и домыслы. Такая брехня не может приниматься во внимание в качестве должного и сколь-либо достаточного опровержения. Эти доводы и должны от тебя прозвучать в реплике.

В то же время следует помнить, что любые свидетельства о содержании уже свершённого сл. действия приняты будут во внимание, если ими разъясняются непонятки по спорной, но всё же в какой-либо документальной форме отражённой процедуре. Показаниями свидетеля-участника документальные сведения не могут дополняться, тем более заменяться и восполняться. Это как в общегражданском праве: если не соблюдена обязательная письменная форма сделки, то никакие устные свидетельства о существовании и характере этой сделки не принимаются судом во внимание. Да только вот обвинительные суды частенько забывают или упёрто не вспоминают о таких правилах. Отчего можно наблюдать и такие крайности, когда в отсутствие обязательного для данного случая документально-письменного сообщения, сущность не зафиксированных процедур едва ли ни в полном объёме восстанавливают с помощью свидетельств участников. Во всех этих случаях свидетелями выступают сами мусора и их союзники. Кто бы мог подумать?! И будучи явно не заинтересованы в ином исходе дела, эти (чуть не вырвалось – «гады») участники с удовольствием подтверждают всё, что от них требуется для исправления ситуаций в пользу того де обвинения.

Пример к сказанному. По делу проведена генетическая экспертиза, результатом которой мусора вывели принадлежность трупа конкретной личности пропавшего и, якобы, обнаруженного мёртвым гражданина. Следуя материалам дела, результат идентичности был получен на основании сравнительного исследования двух образцов крови, один из которых был (якобы) получен от (из) трупа при вскрытии, а для генетических исследований – изъят следаком и Тверского Бюро СМЭ (судмедэкспертизы). Этот образец упаковали, снабдили пояснительной биркой: кровь от трупа, обнаруженного там-то. Следак данный образец осмотрел и передал генетикам вместе со вторым образцом, изъятым от предполагаемого родственника. Генетики сравнили и заключили о высокой степени родства по образцам. Прекрасно… Но мы-то с вами, дорогая овца уже знаем: когда мусора мухлюют, следы этого где-то, да чихнут. Так и в том случае случился выкидыш-неясность: каким макаром образец от трупа очутился в Тверском Бюро СМЭ? По документам видно, что патологоанатомическое исследование проводилось в районном морге; да, в Заключении судмедэксперт указывал об изъятии кое-каких препаратов от трупа и об их отсылке иным экспертам, но ни в этом Заключении, ни в «попутных» материалах не отмечено об изъятии и направлении «на сторону» трупной крови; среди бумаг не нашлось места решению следака об осуществлении подобных манипуляций; не имелось сведений по этому поводу и в регистрационных журналах районного подразделения СМЭ и Тверского Областного Бюро о входящих / исходящих биологических материалах. Естественно, что защита в такой ситуации подняла вайдон: «Беспредел! Мусора лепят фуфло!», и поставила вопросы о фальшивой природе образца, незаконности процессуального оборота вещдоков, недостоверности и недопустимости результатов генетической экспертизы. Если нас с тобой в капусте нашли, то клоунов от юстиции собирали по сорочьим гнёздам. Мусора тянут в судилище того чудо-эксперта, кто, якобы, изымал и направлял в область образец. Эта пьянь взъерошенная (я знавал его – вместе бухали) была призвана свидетелем своих же деяний. Его, видать, прямо с покойницкой выдернули; представь явление: резиновый фартук с подтёками, волочит к ботинку прилипшую кишку, волной нафталинового амбре расчищает путь, дрозофил озорная стайка торжественным конвоем проводят к трибунам его. Судья сурово в лоб: что за херня с образцом, Джони? Эксперт, заикаясь: да, блин, изымал, да, направлял, мы всегда так поступаем по неопознанным труппам; блин, чуваки, простите, работы – завались, закрутился, блин, забыл отметить в Заключении и сопроводиловках; но вот, блин, у меня документ в подтверждение. Эксперт суёт суду светокопию какой-то рукописной справки, им же составленной и с его же визой о верности данной копии оригиналу (козёл сим подтверждает, что он козёл).

В тот раз защита облажалась по полной – схавала такие доказательства. А должна бы возражать: отводить такие свидетельства как ничтожные. Показания свидетеля не могут возместить отсутствующих обязательных документальных сведений. Копия документа не принимается к рассмотрению в отсутствие оригинала (а та копи-справочка скорее всего была фальшивой). Не приемлемы удостоверения должностного лица о себе, своих же полномочиях и действиях. Объективность сл. действий этих случаях не выясняется, так как свидетельства, предлагаемые в подтверждение или опровержение им, сами по себе не объективны. Скажем больше. Даже если бы и существовали по приведённому случаю письменные материалы об изъятии, передаче и получении образца, уже тот факт, что отсутствовали сведения об этом в Заключении, а действия не оговаривались Постановлением о назначении экспертизы или другим равным решением – это определяло нарушение законного порядка и, следовательно, недопустимость полученных впоследствии доказательств.

Ничтяк, теперь ты можешь рамсить с мусорами почти на равных: объективно – не объективно. 1) Объективные нарушения – те, факт которых явствует из содержания самих свидетельств и не требуются дополнительные проверки; когда такие нарушения уже не могут быть опровергнуты. 1) Необъективные – те, которые явствуют по некоторым признакам документального свойства, но существует вероятность их опровержения через проверочные мероприятия. Различая эти категории, защите, прицениваясь по объективности, можно зреть перспективы по выдворению недопустимых доказательств. Защита может представлять объём усилий, препятствий, которыми будет сопровождаться обсуждение качества доказательств, и через которые возможно станет добиваться выгодной и окончательной оценки в свою пользу. Уже сказано: оценка – это не столько наше субъективное (личное) восприятие событий по порядку получения доказательств, но резолютивное восприятие того события теми, кто решение оценочное будет принимать. Представим, мы обнаружили при анализе документа нарушение или отступление какое-либо от обязательных правил и следом должны решить о его объективности – то есть, явствует ли нарушение со всей очевидностью уже из самих материалов дела, может ли оно быть оспорено и требуются ли дополнительные усилия с целью доказывания факта и характера нарушения. Последнее, как ты уже понимаешь, определяет необъективность выявленного нарушения. Но, по-любасу, любые твои заявления о нарушениях должны сопровождаться акцентированным утверждением: «нарушение объективно существует».

Граница между объективностью и необъективностью порой весьма призрачна. Выявили признаки нарушительности и тут же нас обуревают сомнения, мы затрудняемся твёрдо решить, к какой категории бы данное нарушение отнести безвозвратно. Даже в случаях казалось бы однозначных документальных сведений. А всё из-за крайней неустойчивости судебной политики, продвинувшей абсолютно порочную практику, практику двойных стандартов при ядовитой репрессивности разбирательств. Политика, исходящая от верховных мусоров такова, что оценки по вопросам недопустимости (но только в случаях обсуждения доказательств защиты) даже убедительные для нас данные о нарушении и его объективности всякий раз напарываются на агрессивное противодействие и искусственное выискивание нелепых оправданий. В сложившихся условиях мало какими документальными свидетельствам можно удовлетвориться – однозначно считать их достаточными для оценочных резолюций. Так будет, например, в случае отсутствия в протоколе обыска подписи следователя или других участников, если неподписание последними не оговорено достойными причинами. Не выполнение требования о подписании протокола (статья 166.7 УПК) явствует напрямую и в достатке установим обозрением самого протокола. Оправданий эти фактам не найти, а выводы о нарушении однозначны.

А вот: в том же протоколе обыска нет записи о разъяснении участникам их прав, обязанностей и ответственности. Стало быть явное нарушение правила по ст. 166.10 УПК? Но обвинитель тянет на ковёр свидетеля – следователя, составившего протокол, а то и других соучастников обыска, которые в один голос визжат, что, мол, в действительности все требования Закона выполнены, разъяснения были даны в полном объёме, а в протоколе не отметили, так это по небрежности – техническая ошибка, значит…. Ещё в недавние времена в подобных случаях, естественно при поддержке суда, успешно отбеливалось тем доводом, что отсутствие в протоколе отметки о каком-либо действии, само по себе не означает, что этого действия в действительности не было. Сладкая трель! Ладно бы на этой жиже катались внутри национальных судокомбинатов. Этакой брехнёй отечественные педюристы пытались накормить и Евросуд. Но, Слава св. Демьяну (или кто там, на небесах курирует судопроизводство?), еврозащитники не воспринимают сколь-либо серьёзно такой бред. И правда, с тем же успехом можно любое сл. действие вообще оставить без протоколирования. А позицию свою аргументировать: отсутствие фиксации, допустим, обыска не означает, что обыска не было; был обыск. Этом путь перевода требований Закона о документировании действий (или решений) в незначимую формальность. Такие рассуждения приемлемы убедительными в обыденной жизни на бытовом уровне выстраивания отношений. Но Судопроизводство опирается на законодательные непреодолимые предписания, общеобязательные для всех и каждого, и не допускающие отступлений от существующих правил этого производства. И существует ещё процессуальная культура делопроизводства, которой также обусловлен Порядок судопроизводства. В Законе указано – сделай! Не сделал? – Получай по шее!.. Так и в нашем случае. Норма о фиксации разъяснений нарушена, нарушение нормативного правила неумолимо, и только нарушением должно восприниматься всеми, тем более судом. От нарушения нельзя укрыться через дополнительные свидетельства, которые в такой раскладке вступают в противоречие со сведениями по обязательными форме и содержанию официального документа.

Но в этом казусе влияние ещё имеет симпатичная практика толкования норм в части нарушительных ситуаций, практика, измысленная самими судами о том, что значение должно придаваться только так называемым «существенным» нарушениям. Под существенными балахонники желают понимать лишь те нарушения, что повлекли реальный ущерб правам участников и (или) порядку судопроизводства. А под покровом подобных выводов, да ещё в нашенскую эпоху бессовестности правоохранителей, предоставленная самим судьям возможность решать о существенности нарушений открывает дорогу произволу. Они оказались вольны практически всякое нарушение признать или не признать существенным, руководствуясь собственной прихотью и не отдавая отчёт в этом. Тогда, как и по вышеприведённому примеру мусора могут рассуждать следующим образом: Да, в протоколе не отмечено о факте разъяснений; но сами-то участники подтвердили, что разъяснения имели место; значит, участники были уведомлены о своих правах (обязанностях, ответственности), знали о них и были способны руководствоваться этими знаниями и правильно воспринимать своё статусное положение; отсутствие формальной отметки, по-сути, отрицательных последствий для правоспособности и нормального хода сл. действия не повлекло, на качество производства и права участников не повлияло. Следовательно – нарушение не существенно. И следовательно – нет нужды внимать ему. Расход.

В том беда и позор российского судопроизводства уголовного. Мафиозное сообщество судей открыто презирает принцип Верховенства Закона, себя и своё мнение ставят превыше Закона, и под вывеской «Разъяснения» псевдоправила возводят в систему. В итоге действует не Закон, а навязанные или саморожденные должностные суждения, искажающие действительный смысл и содержание Закона, позволяющие обходить его предписания. И без того не вполне здравого младенца калечат акушерки. Этих зарвавшихся хамов всякий раз нужно на место ставить, жёстко сажать пятой точкой на бетон. Указана в Законе норма(?) – она подлежит чёткому исполнению; не исполнена – это нарушение; мнение об оттенках этого нарушения значения не имеют. Не понятны содержание или порядок применения нормы(?) – что ж, обращайтесь за разъяснениями к тому, кто издал эту норму, то есть к законодателю. Причём здесь мнение судов? Не ими Закон писан, значит и не им толкование давать. С другой-то стороны, ведь не от скуки законодатель прописал в законе определённый порядок. Нормативные подробности привнесены временем, скоплены опытом судилищ, пронизаны чьим-то горем, слезами, необратимыми потерями. Вон как действуют в подобных случаях, например, в растленной пидорастией Франции. Если в их судопроизводстве Не выполнен в чём-либо Закон в буквальном соответствии его норм, никакой суд не позволит ни себе, ни сторонам ввязываться в пространные дискусы о ценности нарушения. Правильно и справедливо мыслят гомосеки проклятые: Закон – есть Закон, и он не просит есть… ну, в смысле, никто, ни под каким предлогом и ни в какой форме не вправе его преступать. При отсутствии должных сведений в протоколе французский их судья сюсюкаться бы не стал, за базар отвечаю, – тот судья оценил бы случившееся однозначным пороком, выпер бы без оглядки такой протокол из рассмотрения. А чтоб впредь неповадно было всякой сволочи Закон нарушать. Молодцы, точно молодцы, несмотря на то, что извращенцы. Нашим педикам у ихних пример нужно брать в этом, перенимать опытом.

А мы с тобой твёрдо должны стоять на своём, опираясь на гарантию «верховенства». Не смотря на попытки втянуть нас в трясину обсуждения и учёта значимости всяких там побочных факторов. Но действуй не вслепую, а спредвидением всех козней и правового мародёрства властей. Как минимум, это означает, что заявляя о нарушении и давая собственную оценку недопустимости, заранее указывай о том, что любые устные опровержения не имеют значения; о том, что и определение существенности нарушения не имеет значения; о том, что суд должен руководствоваться самим фактом нарушения формы и содержания Протокола, как части единого порядка проведения сл. действия; о том, что свидетельства не могут подменять обязательный документальный формат. Всеми этими условностями ты должен подпереть свою позицию Ага?

Горжусь тобой, курсант: ты обратил внимание, что в качестве конечного оценщика – того, кого тебе убеждать, кому тебе апеллировать в оценках, – я указываю только Суд. И вообще не упоминаю следаков, прокуроров и прочую «шерсть» в той же связи. Хотя и эти мусора в равной степени правомочны на стадии расследования решать о недопустимости, а в суде отказываться от любых своих доказательств и претензий. А не поминаю их, во-первых, в силу заклятия «не поминай чёрта всуе…». И, во-вторую очередь, – мои уклончивости завязаны на том, что этих деловаров по данному вопросу вообще не следует брать в расчёт, как инстанцию по переоценке доказательств. Опыт показывает, что нет и намёков эффективности обращений к ним по данным вопросам из-за их явной незаинтересованности, заведомой необъективности в переоценке доказательств собственного сбора, а пуще того – из-за угрозы невыгодного тебе подправления доказательственной базы обвинения, вплоть до подлогов. В данном случае обнаруженные той нарушения – они твои же дивиденды. Незачем свои доходы прежде времени вскрывать и тем провоцировать крысятничество.

Вернёмся к вопросу объективности нарушения, но уже в свете только позиционных интересов защиты. Вернулись. Пожалуй, ты уже горазд в некоторой степени предвидеть и отчёт скбк давать, как будет твоё заявление о нарушении восприниматься мусорами, какие на это противоядия в их барзетках припасены. По случаям нарушений, явствующих только из документальных седений, твои противника всякий раз пытаться будут втянуть тебя в трясину дебатов, где у них есть шанс перевернуть все факты с ног на голову, перебрехать проблемные шумы. Защита выдерживает строгий изначальный курс самим утверждением об объективности нарушения. Когда в сведениях о получении доказательства нет указаний об осуществлении какого-либо обязательного действия – ты однозначно констатируешь, что данного действия не было (Например, нет указаний о разъяснениях – ты говоришь: «разъяснений не было дано», а не «из протокола следует, что разъяснений не было / не понятно, имели место разъяснения или нет»). Когда действие осуществлено, но оно по содержанию с признаками действия иного свойства – ты указываешь, что реально проведено то, второе действие (например, в протоколе сообщается, что обнаруженный вещьдок «представлен на обозрение понятому», тогда и говори, что данный вещдок представлялся не всем, а только одному понятому, но не строй лишь версии об этом). Понял? Во всех этих случаях уже на время заявления ходатайств защита даёт свою оценку по буквальному смыслу и содержанию документальной информации в пользу выгодного ей понимания, заранее указывает на недопустимость любых изменений или дополнений текстовых сведений через сторонние свидетельства, на неприемлемость переоценки содержания протокола, как единственного источника, на невозможность опровержений посредством анти-фактов, порождающих неустранимые противоречия прежних сведений с вновь предлагаемыми, когда достоверность и допустимость последних сами требуют дополнительных проверок. И далее в том же духе.

В единственном случае позволительно защите обсуждать вопрос необъективности нарушений – когда на «повестке дня» мусора отгружают сомнения в объективности доказательства защиты. Ой, наврал. Ещё имеется случай – когда имеющиеся сведения о порядке получения доказательства не ясны, не однозначны и в восприятии самой стороны защиты. Блин, присутствует иной случай – когда действия по одному или нескольким предметным объективности источникам описаны противоречиво. Хотя защита изначально и будет настаивать на только ей выгодном понимании тех сведений, но проверка неизбежна при выявлении стороной обвинения или судом других возможных значений информации. Возникнет спорная ситуация, и суд не может (не вправе) придерживаться позиции заявителя, не выяснив мнение второй стороны и не убедившись в правильности только одной заявленной версии.

Пример 1. Пред нами процессуальный документ под наименованием «Протокол обыска (выемки)» с текстом: «… Следователь… с участием… произвёл обыск (выемку)…». Во всех последующих разделах протокола сл. действие также определено «обыск (выемка)». Ясен перец, что это два различных следственных действия: Обыск и Выемка, со своими специфическими правилами их проведения. Но из протокола при таких формулировках не понятно, какое именно в данном случае сл. действие следак провернул. И мы вправе рассуждать критически и придирчиво: под предлогом выемки следователь произвёл обыск; выполнив предписания УПК для выкмки, следователь обошёл правила обыска и тем самым преодолел спец. гарантии; кроме прочего участником не дано свойственных обыску разъяснений, не получено согласие «жильца» на обыск. Обо всех таких нарушениях мы и заявляем в категорической форме и требуем исключения доказательства – результатов «выемки». Что ж, ситуация спорная. Судья-оценщик не может однозначно установить суть следственного действия по одной твоей подаче. Поэтому он должен вызвать участников, выяснить подробности, характеризующие существо действия, получить всесторонние объяснения и только после этого дать заключение: какое следственное действие по всем признакам было произведено и какая нарушительность явствует из всего.

Пример 2. В Протоколе обыска указано, что обнаружен и изъят свитер светло-серого цвета со следами сквозных повреждений и пятнами бурого цвета в местах повреждений. Имеем также постановление следователя о назначении экспертизы и им же составленное письмо-направляйку в экспертное учреждение, в которых указано о направлении экспертам кофты серого цвета. А вот и Заключение, в котором эксперт со своей стороны ссылается, что им получен и исследован джемпер голубого цвета. В этой связи правомерно будет твое недоумение и заявление о нарушении порядка, о недопустимости результатов экспертиз, осмотров. Обоснованны будут твои сомнения в достоверности всех перечисленных доказательств, связанных с исследованием одежды, так как природные характеристики вещдока явно разнятся – в каждом из доказательств речь идет о различных одеяниях. Следак выносит решение об экспертизе и осуществляет передачу в отношении кофты серого цвета, хотя изымался свитер светло-серого цвета. Кофта оказалась в разряде «не пришей к пи-пи рукав». Инициировано исследование объекта постороннего, неизвестного происхождения. А куда, с-скоты, затырили свитер? Эксперт исследовал некий голубой джемпер, – такой предмет одежды в деле не фигурирует: не изымался, эксперту не направлялся и им не исследовался. Эй, эксперт, ветошь тебе на бороду, куда кофточку замылил и где джемпером разжился? Соответственно этим документальным раскладкам и твои заявы о недопустимости по совокупности нарушений порядка производства по у/делу (утрата важного вещдока, подлог, фальсификация…). Но несмотря на эти овердрайвы нарушения необъективны (мы знаем об этом внутримысленно, правда?). Судья проверит всю совокупность материалов, трясанёт участников и, конечно, сочтёт всё за разницу восприятия одежды по виллу и цвету – субъективный фактор. А может быть и права окажется сторона защиты. Если не найдётся железных опровержений, версия защиты о нарушениях остаётся основной и решающей; судья может заблудиться в обстоятельствах, склониться к убеждениям о незаконных манипуляциях… Как говориться: На всё «бля» Вошья, а черезжопного рог стережёт.

Велико дело – обнаружить нарушение, сокрытое документальной кутерьмой. Редкой удачей будут явные их выступы на поверхность. Оттого и радостней на сердце твоём овечьем от находок тех. Тем более, что наличие порогов можно различить и бурлением вод над ними, не так ли? Правоохранители, конечно, сволочной народец, публика с придурью, но они не конченные дебил и не наивные щенята для очевидных ляпов. Если мусора и нашкодят, подтереть срам за собой не впадлу им. Чаще всего нарушения совершаются во второстепенных действиях, где приложено манипуляций во множестве при скоплении нескольких участников, участием своим что-либо превносящих в процесс. А то бывает, что мусора расслабляются, путаются, дркг на друга полагаются или в торопях и чехарде упускают важное, а то и намеренно переступают обязанности и права.

Я тебе толкую, они порят косого регулярно и повсеместно, и у тебя всегда есть шанс комбины их просечь, нагнуть их «в партер». Тем более, что сам имеешь запасные аэродромы. Когда, вопреси существующему нарушению, сторона обвинения (при поддержке суда) горазда откреститься от него с помощью фальсификаций и лжесвидетельств, с чего бы тебе оставаться в чесноках, вторые щёки подставлять ударам, агонизировать бессильем навстречу беспределу, а?

Всяка тварь – тварец своей судьбы. Зенки разуй, взгляни на мир с высоты бычьего помёта глазами рядового вурдалака. И увидешь: бляха-муха, а ведь нарушение можно и придумать, из пальца высосать, а значимость его раздуть до слонявых размеров. Одно условие: «нарушение» должно хотя бы косвенно по сопутствующим получению доказательству сведениям или не опровергаться сведёнными сведениями категорично. Чтобы тобой заявленное любой независимый оценщик мог заключить твою подачу в объятия: да, это могло быть.

Пример подобного хулиганства. Лёву и Серёжу задержали что называется «с поличным». С кем не бывает. В Ю00 эти козлы, находясь в автомашине Лёвы свершили обмен: 3 кило шалы на много тысяч рубликов (сбыт наркоты по-крупняку). Тут их и накрыли опера УФСНК города Питера. На время нападения ментов пацаны уронили товар и бабки под седлухи. Далее Лёва на своём авто в сопровождении двух оперов был препровождён в городскую Управу, а Серёга туда же отправился в ментовском купе. Перво-наперво обоих препроводили в кабинеты, лично досмотрели, опросили. И только к 1700 честная компания спустилась во двор Управы, где всё это время оставался на парковке лёвушкин авто. Спустились, значит, и в присутствии «представителей общественности» (понятых) досмотрели. Естественно обнаружили и изъяли шалу с деньгами, оформили всё протоколами, передали материал следаку. Лёва и Серёжа смекнули о косяках по документам и в суде заявили о недопустимости доказательств: вещдоков, изъятых в автомашине; результатов осмотров; экспертных заключений. А в обоснование указали следующее: с момента задержания и до обыска, то есть с Ю00 до 1700 авто перешло в физическое владение оперов; процессуальный контроль на этот период за автомашиной не осуществлялся, охрана не была обеспечена; к моменту начала обыска в салоне автомашины двери в ней заперты не были, не опечатывались; у оперов и третьих лиц был прямой и бесконтрольный доступ внутрь автомашины. Эти условия позволили покинуть в салон вещдоки. Хотя эта версия и была вымышленной, но доводы барыг оказались документально неопровержимы. Они сами изначально отрицали причастность к купле-продаже наркосредств. В актах и протоколах отсутствовали сведения о том; в каком порядке после задержания доставлялись пленные и авто к месту будущего отсроченного обыска; в каком состоянии всё это время двери и замки находились; что в этот период происходило с машиной и как была обеспечена охрана объекта; изымались, а если «да», то куда подевались ключи от транспорта. Вялые возражения свидетелей-ментов не произвели на суд впечатления и делюга бесславно развалилась.

Олежка рос обычным пацаном. Как все сверстники гонял на скутере, бегал с бедоном за молоком, рисовал уродов, мамке помогал по случаю, был в меру прилежен в учёбе, душил котят, верил Путину, резал лапки голубям, прокурором хотел стать. Время настало: голос огрубел, прыщи сошли и яйца волоснёю заросли. И в зарослях тех запутал он свою судьбину. Первый залёт по наговору, второй по беспределу, а дальше – по накатанной да по смирению в участи такой. И случился при нём в пересыльной тюряге Ярославля-города сходняк. Тёрли авторитеты за «жили-были», за общее, за положение в лагерях. После канистры первача базар плавно скатился на здоровье, на марух, на «что в мире-то твориться, господи» и прочий порожняк. Тут один из авторов прокатил по ушам весомо: «Если в один прекрасный миг Вселенная уменьшится в тыщу раз, то никто этого не заметит». Но Алик Энштейнов в харю ему запустил антитезой: «В самом деле? – хитрым прищуром сверкнул. – Мне кажется, что первыми заметят подобную перемену мясники, когда отяжелевшие вдруг туши станут срываться с крюков». Так сказал Алик. Шнырям слово не давали, но Олежек добавил масла в огонь, что и позиция российских мусоров аналогична позе того астрошизика: коли поголовье овец ужмётся на тысячу сгинувших в неволю, то стадо и история скотоводства этого не заметят. Допустимая погрешность, знаете ли. «Неужели?» – со своего угла дивился и я, деловито штопая соксы. Первыми заметят такие перемены матери и жёны, из чьих рук отяжелевших посыплется посуда. Вторыми заметят те перемены их дети, чьи башни сорвёт безотцовщина. Ну, а третьей очередью заметят изменения сами мусора, так как месть неистребима и избирательна, сколько её не запрещай, и временами она срывается с крюков отяжелевшей тушей и на головы правоохранителей.

И так по кругу и по спирали. Кто-то проблеет: рок, что от судьбы не уйти взаперти. Ой-ли? Просто не будь овцой. Не стань для Них той погрешностью, лёгкой добычей не случись. Но коли и врюхался ногами в жир, пусть туша твоя неподъёмна станет для крючьев живодёрных. Защищайся, курсант, а я тебе подсоблю.

(перекур)