То был мир, лишённый жизни, как видят её практически все, — мир без деревьев, без травы, без зверья, насекомых и птиц. Мир под небом, где были лишь звёзды, но не было луны… под небом, где иногда сияли, безжалостно опаляя крохотную планету, два солнца, — а иногда, напротив, там бывало очень, очень холодно.

Но мир был отнюдь не пустынен. Его обитатели плавали в волнах нескончаемых прекраснейших мелодий, они вдыхали разноцветье красок, они пили симфонии звёзд и играли с тенями самих себя… понятия не имея о том, что можно как-то обозначить и измерить то, что средь людей зовётся временем.

Но хотя красота была живительна и сладостна, а песни — бесконечны, обитатели ощутили однажды, что их радость и интерес угасают. Старшие переставали соединять пенье кружев, позволяя появляться новым, Юным. Юных стало очень, очень мало — и они слишком стремительно делались Старшими. И тогда самые чуткие из Старших вышли наружу, в холодную темноту. Они знали, что не найдут пути назад, а если найдут, то не будут прежними, но так было надо — для остальных, для Юных.

Найти новое… найти то, что весело… что интересно.

И однажды они нашли это.

Нашли совсем других, непохожих… «твёрдых». Немногое их число странствовало меж звёзд в поисках нового дома, потому что старый стал тесен для них. И тогда Старшие незаметно повели их к себе. Эти другие были удивительные, смешные. Старшие слушали их и были счастливы — и ловя отзвуки их счастья, другие Старшие, на планете, меняли свой мир для новых созданий. Они торопились и многое не понимали, и потому мир вышел не очень приятный для новосёлов, но всё-таки те решили остаться.

Так на странной пустынной планете под двумя солнцами появились люди. Новая чудесная игрушка и смысл жизни для гаснущего народа лат.

Сон льётся образами… мелодиями, аккордами… и ветром, и жаром двух солнц, и плеском ручьёв, и шелестом тысяч растущих травинок… и смехом существ, которые сами — разноцветные мерцающие песни.

Долгое время (впрочем, сами они сказали бы — много мелодий) лат не вмешивались в жизни людей — они просто смотрели, радовались и учились. Учились миру «твёрдых». Вообще-то сперва им было и не до общения — часть их охраняла новые существа, а часть меняла облик планеты — медленно, понемножку, где-то добавляя гор, а где-то океанов — так, чтобы в той части мира, где обосновались люди, два солнца появлялись как можно реже, а когда всё-таки появляются — не столь близко, чтобы их жар мог убить. Это не было легко для лат, напротив, это было так сложно, что по мере изменений Старших становилось всё меньше. Но всё это было весело и хорошо, потому что зато увеличилось число Юных.

А Юные тоже были заняты: они пытались отгадать людей.

Впрочем, поначалу они долго лишь в восхищении созерцали: ведь само понятие «твёрдый во времени» было для них потрясающим чудом. Они просто не могли уразуметь: как же эти странные существа вообще решаются что-то делать, если каждое их действие — окончательное? Лат решили, что люди — очень хрупкие. И лат стали их беречь.

Природа лат словно бы сама располагала к тому, чтобы беречь, — тот вид наслаждения, который наиболее похож на то, что люди связывают с сексом, лат испытывали, отдавая некую часть, чтобы защитить. Это наслаждение было не связано с процессом появления новых лат, да и особенно сильным оно, по сути, не было. Наслаждение от мелодий — куда сильнее! Да и понятие «защита» для лат значило не совсем то, что для людей, — это было всегда напрямую связано с довольно глубоким, бесповоротным вторжением в сущность другого лат, и потому «защитой» не разбрасывались — это был не дар и не всегда благо. Начать с того, что «защищённого» это связывало, ибо предполагало ответ. И совсем новый вид отношений между «защитником» и «защищённым». (Кстати, разделение на мужской и женский пол у лат отстуствует, и им стоило немалого труда постичь эту людскую особенность).

Итак, лат получали удовольствие от того, чтобы защищать, но редко могли получить его среди своих собратьев, — а с другой стороны, люди постоянно и остро нуждались в защите, и живя в совершенно иной системе измерений, законов и кружев, ничего бы от защиты лат не потеряли. Решение защищать людей казалось очевидным. Оставалось понять, как это проделать, — ведь люди, хотя уже не первое их поколение обживало планету, понятия не имели о существовании лат!

Поселенцы, с первого дня тщательно лелеемые (ценою многих жизней коренных обитателей мира), ни на миг даже не заподозрили, что тут есть эти самые коренные обитатели.

Лат вовсе не прятались — наоборот! Они постоянно старались пообщаться со своими удивительными подопечными. Они испробовали множество тонов, оттенков и мелодий. Они выплели сотни узоров, пытаясь быть замеченными, — но… к их огорчению, люди оставались глухи и слепы. Но лат не сдавались — лат вообще были существа упорные, а препятствия их только развлекали, поскольку делали мир куда интереснее.

Если люди не замечают нас, рассудили лат, то посмотрим, кого они замечают.

На «присматривание» ушло ещё немало людских лет; за это время люди расплодились, обжились, притерпелись к коварному климату (не подозревая, что на самом деле это климат «притерпелся» к ним), и — что особенно радовало людей, — обжились в новом мире также и завезённые животные: куры, кролики, лошади, кошки и собаки. Другая земная живность не вынесла тягот межзвёздного путешествия и первых лет колонизации, но это не огорчало людей: мир порадовал их сходными существами, которых можно было употреблять в пищу и использовать для работ; и к тому моменту, как лат открыли для себя собак, люди уже успели позабыть, что не все четвероногие «соседи» — уроженцы этих краёв.

А собаки были для лат открытием столь колоссальным, что открыватель тотчас был возвеличен и пользовался редкостным почётом, пока не ушёл, и славной памятью вплоть до предела дней. Изучив отношения людей и собак, лат поняли: вот то, что им нужно! Человек доверяет псу — пёс защищает человека. И при этом ни тот, ни другой не вступают в какие-то дополнительные, обязывающие, могущие причинить неудобство отношения, а напротив — оба крайне довольны и счастливы таким положением дел и обществом друг друга.

Для лат эта «находка» была поистине сокровищем. И они стали учиться быть собаками.

И когда они научились… последовало новое ошеломляющее открытие. Лат познали совершенно новое чувство: ущерб и окончательный распад «твёрдой» формы доставлял неистовое, ни с чем не сравнимое по остроте наслаждение. Это было похоже на знакомое им наслаждение от защиты — но во сто крат сильнее!

Лат были очень серьёзны в отношении к играм — предельно серьёзны. Сама по себе острота удовольствия не имела значения — нет, лат стремились именно к тем чувствам, что так или иначе связаны с защитой. Наиболее близким людским понятием (хотя лат этого и не знали) было «спортивное поведение». Получить бессмысленное ранение или разрушить форму, прыгнув со скалы, было «неспортивно» — а значит, не весело.

Учитывая суровый климат и воинственный характер людей, веселья лат-псам более чем хватало.

Однако довольно скоро эйфория поутихла. Лат с грустью осознали, что, рассчитывая добраться до людских сознаний через форму собак, они опять много чего не поняли. Люди принимали собак как «компаньонов», спутников, соседей… но только не как существ, наделённых разумом. Да и неудивительно, потому что «разума» в понимании людей у обычных собак и не было. С точки зрения лат собаки особыми умниками тоже не выглядели, но хотя бы на некоторые ноты отзывались, — люди же были просто непрошибаемыми.

Опечаленные Юные продолжали игру — она стала неотъемлемой частью их взросления, неким знаком доблести и таланта, — но невозможность пообщаться делала всё куда менее забавным, чем хотелось народу лат. Но они не сдавались — лат никогда не сдавались. Они искали пути, они пели, они сплетали кружева.

Жар… покрывало безмолвия на сердце Огня.

Открыть… распахнуть то, что застыло

в тишине.

Петь, как дождь… проникая лёгкими, тёплыми нежными каплями глубоко внутрь, вливаясь, едва касаясь

Петь, как ветер… обволакивая и дразня… и лаская неуловимой прохладой

Петь, как время… мягкое, густое, синее безмолвие… колеблющаяся тишина… тени шёлком касаются кожи…

Петь, как пламя. Как самая суть Красоты. Так безудержно, бешено, жадно… и жарко. И опалять, не сжигая.

Петь… как серебряный плеск ручейков… отражающих звёзды.

И вдруг некий лат нашёл своего человека. Человека, услышавшего его!

Человек отличался от других: он видел больше прочих и мог делать странные вещи. Людей это отличие пугало; лат были очарованы. Для себя они описали это явление… ближе всего к словам людей будет «Пламя». Много, много позже, когда подобных людей стало больше, они, эти люди (не без влияния пойманных ими образов лат) стали звать себя «Чаар вэй’хт аэльнн» — «танцующие в Кружевах для изменения» или «для управления волей». Но с течением времени языки изменялись, значения стирались… и чаще другие люди называли их «Властвующие». Чар-Вейхан.

Вейхан, Люди-Пламя, сумели пробить многовековой барьер между своим народом и расой лат. Но… об этом знали лишь они сами. Каждый из Вейхан, встречая своего лат, почти сразу принимал решение: молчать. И лат приняли это: они-то понимали все тонкости искусства защиты.

Так игра изменилась: Юные-лат уже не уходили в твёрдую форму к кому угодно — они искали только Пламя. Это было нелегко, поскольку Вейхан было куда меньше, чем Юных, — но зато какой увлекательной это делало игру!

Потом Вейхан стало больше. А потом, однажды, люди затеяли свою любимую игру — уничтожение друг друга… и на сей раз уничтожали они Вейхан.

То было славное время для лат: неистовое, жаркое, полное экстаза на пределе… и боли — не телесной, но боли души… как ни старались Юные забирать своих «пламенных», когда те делали то, что люди зовут «умирали», — очень многих забрать не удалось. И боль некоторых лат была столь сильна, что они ушли полностью… замолчали навечно.

После этого Вейхан почти совсем не осталось. И новые Юные со смесью восторга и сожаления узнавали о тех изумительных чувствах, ни с чем не сравнимой игре.

Далеко-далеко… тень страсти, тень потери… тень боли, которой нет выхода… Я слышу.

Я слушаю шелест ветра… и прекрасный призрак Огня.

Запертый мир? Или чья-то… запертая… душа? Открыть…

Впустить ветер…

И лететь.

Сны лат… тёмные сны за вздох до рассвета, дождевые сны.

Город Сиэтл, Терра. Время настоящее

Джис уютно устроилась в кресле с книгой и шоколадкой и слушала, как родители говорят о Лаисе в кабинете отца. Её не очень интересовал разговор (тем более, ничего нового пока не сказали), но не слушать было весьма затруднительно: беседовали громко. О ней, расположившейся в спальне сестры за стеной, они, разумеется, не знали. Они никогда не знают, где она и чем занята. Она об этом тщательно заботится. Часто о ней попросту забывают. Другое дело — Лэйси. О ней поди-ка позабудь!

— Преподаватели от неё в восторге. Не совсем понятно, отчего её интересы так изменились, правда…

(Ей было понятно, само собой. Все «загадки» Лаисы были для неё открытой книгой. Ни сообщать об этом, ни вдаваться в объяснения по поводу «непредсказуемости» сестры, она, конечно, не собиралась).

— Они все говорят: у неё настоящий дар врача, и не развивать его — просто преступление! — голос отца делается вкрадчивым: — И наконец-то она бросила болтаться по улицам со своей дикой компанией. Она эмоциональная, порывистая… неопытный доверчивый ребёнок, легко поддаётся влиянию, а тут вечно крутится этот мальчишка и таскает её на руках. Парень красивый, старше на три года, он к чему угодно мог её склонить. Счастье, что она вовремя увлеклась медициной и тратит на неё всё свободное время!

«Это Лэй легко поддаётся влиянию? Интересно. Никогда такого не замечала. Эмоциональная? Да — когда хочет. Неопытный доверчивый ребёнок, ха! Да они совсем её не знают. А Ник может склонить её только на выдумывание новых шуточек, бедняжка…»

— Ей надо закончить школу, — сухо произнёс голос матери. — За два года интересы могут измениться.

— А лучше бы не менялись. Отличная профессия, и весьма доходная.

— Если у тебя диплом по психосенсорике. Или остаётся разгуливать по больнице в сексапильном одеянии и приятно улыбаться пациентам, дабы они видели внимание и заботу. И получать за эти улыбки гроши.

— Я не думал об университете, — неуверенно солгал отец. — Наш колледж…

— Ничего ей не даст, — жёстко отрезала мать. — Ты знаешь не хуже меня, не надо притворяться! У неё проявился Потенциал во время практики, верно? Поэтому тебя и вызывали в школу?

Молчание. Джис замерла от восторга. Значит, Лэйси тоже? Здорово! И как она раньше не поняла? Всё в сестре говорило о Потенциале: такая яркая, удачливая, и вовсе не прилагала усилий, чтобы всегда быть фейерверком, пламенем, — просто была, и всё. Но прежде, стоило с ней заговорить о сенсах, она не слушала или смеялась, а теперь — теперь смеяться она не станет! Последнее, что разделяло их, исчезло. Она и Лэйси, обе… Вот потеха-то будет, когда бедненькая мамочка узнает и о ней!

— Мы не сможем оплатить университет, если содержание не прибавится. А оно давно не прибавлялось.

— Я тут посчитал: на один курс мы выкроим, если будем более аккуратны в расходах. Не разоримся.

— Более аккуратны?! — женский голос негодующе взлетел: — Ты это мне говоришь?! Не мне требуется каждый месяц обновлять весь гардероб, менять всю обстановку в комнате и выкидывать на фан-моды столько денег, сколько мы с тобой не тратим и за три месяца! И не мне недавно позарез понадобился личный скиммер… а ты его зачем-то купил, между прочим! Говори об аккуратности в расходах с нею!

— С нею, само собой, я тоже поговорю, — примиряюще заверил отец. — Золотко моё, уж тебя-то нельзя упрекнуть в недостатке бережливости! Лучшей хозяйки на всём свете не сыщешь.

— Терпеть не могу лести, — очень довольным тоном заявила Магда Тай. — Милый, а всё же университет — неожиданный расход. Какова вероятность, что человек проявит Потенциал? Три процента. Вряд ли он их учитывал. Тебе надо связаться с ним, Жерар. Столь важный вопрос нельзя решать без его ведома.

— Я не могу, Мад, — ворчливо отозвался отец. — Ты отлично знаешь, у меня нет с ним связи. Может, он узнает сам и примет соответствующие меры. А нет — обойдёмся и так. Она девочка умная. Увидишь, она сама предложит уменьшить сумму, которая отводится на её расходы. Она ещё тебя удивит!

— Она с первого дня меня удивляет, — и тихонько стукнула дверь: родители отправились на вечернюю прогулку, и конец диалога безнадёжно от неё ускользнул. Интересно, часто ли ведутся такие разговоры в кабинете, смежном со спальней Лаисы? Много ли таких разговоров слышала её сестричка?

Очень интересно — о каком денежном содержании шла речь? И кто таинственный «он», от которого это непонятное содержание, похоже, зависит, и без переговоров с которым почему-то нельзя решить, будет Лэйси учиться в психосенсорном университете или нет? Очень-очень интересно…

— Они собираются отправить меня в университет. — Лаиса хмурилась и казалась почти смущённой, что бывало очень-очень редко. — Они хотят, чтобы я стала сенсом, Джис.

— А ты не хочешь?

— Не знаю. — Она передёрнула плечом: — Я сенс? Ты — да, но я… Странно.

— Ты им про меня сказала, Лэй?

Сестра проницательно глянула на неё и тряхнула роскошными рыжевато-каштановыми локонами:

— Я вообще почти ничего не сказала. Почему ты делаешь из этого тайну?

Джиссиана подобрала ноги на кресло и обняла их руками.

— Не люблю, когда все всё знают. Да и чего трепаться попусту? Мне до университета ещё далеко.

Лэйси прошлась по комнате, шурша белым с серебряной отделкой платьем. Моде многовековой давности, начала Дозвёздной Эры, сейчас следовали и дети, и взрослые. У Лаисы Тай это получалось хорошо. Она словно носила такие платья всю жизнь: длинная, до пят, юбка изящно струилась вокруг её ног, не доставляя ей ни малейшего неудобства. Маленькой Джиссе плевать было на моду: ей нравились джинсы, кожа и чёрный цвет. Закутанная в чёрный плед (из-за открытого окна тут было прохладно), с чёрной лентой на коротких светло-русых волосах, она казалась живым символом ночи, тайны и самого удивительного волшебства. А Лэйси в облаке снежно-белой ткани была воплощением красоты и света.

— Ты одета, как принцесса в твоих фан-модах, — высказалась Джис. — Вот такая там ходишь?

— Там я платьев не ношу. Я же парень. С мечом, кинжалом, луком и стрелами.

— А предки думают, что ты бросила играть, — с невинным видом поведала Джиссиана.

— Я и бросила. А фан-мод — не игра. Просто ещё одна жизнь. Мне нравится быть мальчишкой, уметь драться, скакать верхом, делать что-то важное. А здесь слишком много болтовни и ничего настоящего. Ничего стремительного, кроме скиммеров. И можешь знать парня с пелёнок, учиться вместе, работать, заниматься любовью, нарожать кучу детишек и успешно впасть в маразм от старости — и не понять, любил ли он тебя всерьёз. Мы ведь живём так благоустроенно, размеренно и безопасно! И никогда не будет на карту поставлено всё, и жизнь на волоске, и ты потеряешь свою любовь или собой закроешь от отравленной стрелы. Так проверяются верность, мужество… настоящие чувства. А у нас, — девочка в платье принцессы древних времён презрительно скривила губы: — домик для Барби. Кукольный мир.

— А в фан-модах? — задумчиво спросила Джис.

— Там другие законы. Тот мир не прилажен к самым скучным и ленивым людям, как перчатка к руке. Опасности, и приключения, и битвы… Там интересно. Всё живое, понимаешь?

— А почему ты там мальчик, Лэй? Твой мир не для девушек?

— Мне быть мужчиной больше подходит. — Она усмехнулась. — Я рыцарь и сражаюсь со злом, я у нас лучший мечник, лучший наездник, лучший во всём, за что возьмусь… и лучший друг. Здесь это никому не нужно. Здесь даже это не очень нужно, — она с пренебрежительной гримасой вытянула ножку. — Не имеет значения, красив ли ты, есть ли у тебя честь, отвага, чувство юмора — вообще всё неважно, кроме того, чем забита твоя голова. Оценки, баллы, тесты, зачёты, экзамены… А в моём королевстве людей судят по поступкам. По сути.

— Лэй, а почему маги там злые?

Девушка с зелёными глазами по-кошачьи сощурилась.

— Магия отравляет души всевластием. Есть предание: однажды придёт герой с сердцем твёрдым, как сталь, и полным огня. Он устоит перед соблазном могущества, станет Светлым магом и победит Тьму.

— Ты собираешься им стать, Лэй? — спокойно поинтересовалась Джиссиана.

— Да это просто легенда. В любом мире есть такие. Нет, я бы в маги не пошла. Рыцарем куда лучше.

— В универ ты поэтому не хочешь? — уточнила Джис.

— Кто сказал, что я не хочу? Лечить-то мне нравится. Значит, нужна степень и диплом университета. — Она усмехнулась: — У нас магия попроще, чем в фан-моде. Врач должен разбираться в психосенсорике.

— Всё-таки придётся тебе стать героем с пламенеющим сердцем, — заключила Джис. — Лэй, а может кто-то из твоих партнёров в игре быть настоящим сенсом?

— Мы все гадаем, кто у нас сенс в жизни. Маги — слишком банально. Конечно, никто не признаётся.

— Представь: твой лучший друг — на самом деле маг.

— Жуть, — поморщилась Лаиса. — Нет. Если б не он, тот урод меня бы прикончил, а на кой чёрт магу рыцаря спасать? Разве что в доверие хотел втереться… Ха! Интересно. Надо будет лучшего друга ещё разок проверить. Спасибо, сестрёнчик.

— Ты никому не веришь безоглядно, Лэй?

— Я хочу выжить, ребёнок. Чужие души мне неведомы.

Джис рассмеялась:

— И с такими взглядами на вещи ты рыцарь Света?

— С такими взглядами я живой рыцарь Света, — насмешливо объяснила Лэйси, вставая. — Пошли на балкон, Джис. Не могу долго быть запертой среди стен, мне необходим ветер и звёзды… Пойдём!

Джиссиана, ворча, как недовольный котёнок, неохотно выбралась из уютного гнёздышка в кресле.

— Ты в этом платье замёрзнешь.

— Я никогда не мёрзну. А сейчас такая жара… невыносимо. Я задохнусь, если не выйду на волю!

Ничего себе жара, мрачно думала Джис. Холодно и ветер! Они стояли на балконе, глядя на звёзды.

— Почти свобода, — сказала Лэйси. — Всё и всегда «почти». Часть меня — в королевстве, часть тут скоро сдохнет от скуки… Мне надо найти живое здесь, в реальности. Кажется, я знаю, что.

— Секс? — деловито предположила Джис. — Тебе уже можно влюбляться. Даже папочка волнуется.

— Волнуется? — рассеянно повторила Лэйси. — О, да, из-за Ника. Глупости. Ник — мальчик, домашняя куколка, как все. Он даже удержать и поцеловать меня не умеет. Тут не в кого влюбиться: одни дети и ходячие компьютеры. А я хочу живого мужчину, настоящего мужчину, решительного, романтичного…

— И сумасшедшего, — подсказала Джиссиана.

— Точно. Дерзкий сумасшедший авантюрист. Красивые руки, тонкие запястья и длинные пальцы. И язвительная усмешка, а за нею — нежность. И пламя, не бешеное, а чтобы он умел им управлять. Он был бы хрупким на вид, но в сердце — сила, благородство и бесстрашие… и ледяной огонь — и только я могу растопить лёд. И он должен знать цену жертвам и быть самоотверженным. И очень-очень щедрым.

— А нимб вокруг головы? — поинтересовалась Джис. — И как насчёт крылышек?

— Чёрных, как ночь! — Лаиса расширила глаза: — Крылья из полночи, с ароматом диких трав и песней инструмента, которого я никогда не слышала. Я буду любить его, Джисса. Я буду безумно его любить! Вечно. До самой смерти. И его я закрыла бы грудью от стрелы. Без колебаний.

— Даже если стрела отравлена?

— Тем более, если отравлена. — Она вздохнула. — Никогда такого не будет. Он может найтись только в фан-моде. В реальности — нет. А секса без любви мне пока не надо. Нет, другое…

Младшая сестра без удивления кивнула.

— Пси. Магия. Твой Потенциал, Лэйси.

Лаиса рассмеялась слишком громко и беспокойно.

— Как просто ты говоришь! Мне придётся отправиться в пси-университет, верно? Выхода нет?

Выхода нет, эхом прозвучал в сознании Джиссианы глухой недобрый голос. Нет… НЕТ!

— Лэй! — она схватила сестру за руку: — Пошли домой? Здесь… холодный ветер. Пойдём! Пожалуйста!

Лаиса удивлённо вгляделась ей в лицо: сестрёнка редко волнуется… а ведь и ей тревожно. Очень.

— Я хочу пройтись по улице, — медленно произнесла она. — Мы слишком далеко от земли.

— Ты всегда любила высоту!

— А сейчас не люблю. — Лаиса взглянула на индикатор на запястье и досадливо нахмурилась: — Чёрт, папа запер скиммер! Джисса… а давай спрыгнем.

— Ты свихнулась?!

— Джисса, — ласково промурлыкала Лэйси, присев на корточки. — Солнышко. Ты ведь сенс, Джисса.

— Я… — Джис ошеломлённо задохнулась. — Я левитирую совсем чуточку! И я тебя не удержу! Очнись, Лэй, это ж не со стола на пол прыгнуть!

Лэйси блеснула изумрудными глазами ведьмы.

— Я тоже сенс, детка. Я вижу болезни, я слышу правду и ложь, я знаю, как люди ко мне относятся. Расстояние не имеет значения. И вес не имеет значения. Мы сумеем полететь. Веришь?

Джис молча кивала. Вот вам и Лэйси, легкомысленный фан-модер! Лэйси, которая не любит магии!

— Я буду держать тебя за руку, крепко-крепко! — голос Лаисы стал почти умоляющим: — Пожалуйста.

Джис глотнула и беззвучно шепнула: «да». Лэйси просияла и вскочила. Длинные пряди каштановых волос летели по ветру, захлёстывая бледное счастливое лицо, делая её похожей на настоящую ведьму… нет — на фею, добрую фею из сказки. По её губам бродила нежная ликующая улыбка.

— Раз, два, три, — твёрдым голосом сосчитала она. И они прыгнули.

… и полетели. Ветер нёс их, точно две пушинки, а затем они мягко встали на ноги. Полёт занял всего пару секунд. Или намного больше? Ощущение времени Джис в воздухе потеряла…

— Вот видишь! — Лэйси торжествующе усмехнулась. — Ну, погуляем немножко или домой?

Они взглянули на трёхэтажный дом, мирно спящий в десятке метров от беглянок, и тут он вспыхнул бесшумным оранжевым пламенем — весь целиком, как вспыхнул бы домик из тонкой бумаги. Они не успели моргнуть, вздохнуть, двинуться с места; а он уже погас. И осыпался серыми мягкими клочьями. На месте дома, где они провели всю свою сознательную жизнь, лежала горстка пепла, и ветер, играя, разносил её по тротуарам, газонам, деревьям, стенам и крышам соседних домов.

— Мама? — шепнула Джис, глядя то на сестру, то туда. Её голос стал хрупким, как хрусталь: — Мама?!

Лаиса, свинцово-серая, с лихорадочным блеском в глазах, стремительно зажала ей рот ладонью, а потом обняла и крепко притиснула лицом к белому с серебром, тихонько шуршащему платью.