Деревянный меч в третий раз за полчаса полетел в кусты ежевики. А Вил — на землю, к ногам своего учителя. Похоже, за пять знаков только падать он и научился… Он глянул на друга снизу вверх: Энт, с отвердевшими скулами и плотно сжатыми губами, мрачно взирал на темнеющие вдали кроны Лойрена. Вил встал, стараясь не хромать, доплёлся до ежевичных зарослей и принёс оттуда меч с видом собаки, которая тащит хозяину в зубах крысу и не уверена, что подношение будет принято благосклонно. Он поднял оружие в знак готовности к бою, и тут Энтис вырвал у него меч, с маху переломил о колено и зашвырнул обломки в те же кусты, в самую середину колючего сплетения ветвей.

— Прости. — Вил склонил голову, чувствуя подступающие к глазам слёзы. Не хватало ему ко всему прочему ещё и разреветься, как капризный ребёнок! — Я старался… правда. Я не знаю, почему…

Горло перехватило, и он счёл за лучшее замолчать.

— А я знаю, почему! Вовсе ты не стараешься! Когда ты старался, у тебя всё выходило! Ты замираешь и разжимаешь пальцы, вот что ты делаешь! Это так ты стараешься? Получить десяток новых синяков?!

Вил глядел в землю.

— Я с тобой разговариваю! — Энтис резко вздёрнул кверху его подбородок. — Не хочешь заниматься — нечего хвататься за меч! Отдавай все силы или не начинай вообще! Меч тебе не игрушка!

— Я понимаю, — тихо заверил Вил и вновь понурился, пользуясь тем, что его отпустили.

— Ты мог отказаться от боя! Должен был отказаться, если у тебя нет желания сражаться, как следует!

— Но оно есть… — Вил прикусил губу. — Нет чего-то другого… таланта. Напрасно я это затеял.

Помедлив, он робко поднял глаза на друга.

— Сердишься?

Энтис, смягчаясь так же стремительно, как и разгневался, обнял его за плечи и виновато улыбнулся:

— Не на тебя. Я сам всё делаю неправильно. Всё время забываю — ты же всего пять знаков учишься.

— Это не так плохо, — пробормотал Вил, задетый и польщённый одновременно. Энтис вздохнул:

— Как же не плохо, когда достаётся тебе больше, чем заслуживаешь? Хуже некуда… Но поверь, я не смог бы забыть ни на миг, если бы у тебя действительно не получалось! Талант как раз у тебя есть.

Печальная усмешка Вила говорила как нельзя более ясно: он не верит ни единому слову.

— А я-то и не знал. Да теперь неважно. Ведь ты меня больше не учишь, правда?

Энтис покраснел и с упрёком взглянул на кусты ежевики, словно они-то и были во всём виноваты.

— Неправда. Я просто разозлился… прости. Но тебе всё равно нужен был новый меч.

— Точно. Из коры. Может, хоть тогда удержу.

— Тяжёлый, как настоящий, — возразил Энтис. — По росту и умению. Нечего смеяться, я не шучу! Мы завтра уже будем в Лойрене? Вот и удачно, из лойренских клёнов все наши учебные мечи делают.

— Удачно, — негромко повторил Вил, не глядя на друга. — Спасибо.

— Пока благодарить меня не за что. Один меч сломал, другого ещё не сделал.

— Но хочешь сделать. А мог бы послать в трясины, а меч об меня и сломать, чтоб не позорил Орден…

— Замолчи! — Энтис судорожно стиснул кулаки. — Я мог?! — у него раздувались ноздри от негодования. — Вот теперь можешь благодарить: я выслушиваю твои оскорбления — и прощаю! Ну неужели трудно думать, а уж потом открывать рот?! Несёшь чушь, а я себя чувствую то чудовищем, то самодовольным заносчивым идиотом! Ты как в грязи меня купаешь своими словами и своими благодарностями!

Вил внимательно смотрел на что-то очень интересное в траве под ногами.

— Ты сам в эту грязь полез. Говорил, хочешь стать ко мне ближе. Как же ты мог не испачкаться?

Энтис всё-таки замахнулся. Сейчас, после всех их занятий, Вил мог бы уклониться без труда, а то и вернуть удар… Он со спокойным лицом молча поднялся с земли. Энтис был мрачен, как туча.

— Какой трясины ты не защищаешься?!

— Не успел.

— Не лги! Ты и не пытался! Просто стоял, как пень!

— Потому и не успел, — кротко объяснил Вил.

— Нельзя бездействовать, когда на тебя нападают! Или ты хотел, чтоб я тебя ударил?! А если хотел, не мешало бы сперва растолковать, с чего тебе взбрело такое желание!

Вил пожал плечами, чуть морщась от боли: урок с самого начала не ладился. И если бы только урок…

— Это было твоё желание, Энт. Разве я часто с тобой спорю?

— Лучше бы ты спорил! — воскликнул Энтис с отчаянием: его затягивало в ссору, как в трясину, и как ни пытался он выбраться на сушу — бесполезно, увязал всё глубже!

— Ладно. — Вил поднял глаза и вдруг тепло улыбнулся: — Буду спорить, буду защищаться, буду делать всё, что захочешь. Но не сегодня, хорошо? Сегодня у меня всё из рук валится. Может, я просто устал…

«Нет, просто что-то во мне умирает, когда всё ближе Лойрен и твой проклятый Замок! Мне осталось так мало, а я делаю всё невпопад, раздражаю тебя тем сильнее, чем больше хочу угодить… Ты уйдёшь с облегчением и не обернёшься, вот чего я дождусь! Мерцание, что мне делать, я теряю, теряю тебя!..»

— Ну вот! — огорчился Энтис. — Совсем я тебя замучил. Но не тренировать же тебя, как ребёнка! Или ничему не выучишься. — Он рассмеялся: — Мне ещё хуже доставалось. С малышами занимаются ребята постарше года на три, и так лет до двенадцати, а уж потом — Лорды. А меня с самого начала отец учил.

— Так ведь отец, — осторожно заметил Вил.

— Ага. Лорд Трона. Меня все жалели. Он всегда соразмерял силы, бил не очень больно; но пока мне хватало сил встать и поднять меч — не отпускал. Первый знак он меня с площадки на руках уносил… Он говорил: в танце с тем, кто слабее, трудней всего не приучить к уступкам, к нечестной игре. Не щадить.

— А ты меня щадишь, Энт? — задумчиво спросил Вил.

— Я? — Энтис помедлил. — Нет. Я делаю своё учебное оружие таким, чтобы оно ломалось, а не ранило тебя, — но сражаюсь всерьёз. У нас есть поговорка: дышать, танцевать и любить нельзя понарошку. Мы, наверно, всегда в чём-то жестоки с теми, кого учим… но не как Вэй! — он упрямо насупился. — Мы все братья. Все равны, лишь умение отличает учителя от ученика. В Ордене не мучают, не наносят ударов с целью и желанием причинить боль! И никогда, никогда никого не унижают!

«Говоришь так, будто я возражал… с кем ты споришь, мой Рыцарь, — не с собственным ли сердцем?»

Под вечер, когда почти стемнело, мимо проехала повозка торговца. Как мало, с горечью думал Вил, нужно для того, чтобы окончательно всё испортить! Неудачи не оставляли его с самого утра: урок чуть не закончился ссорой, да и после он слово проронить боялся — того гляди, снова сморозит глупость, Энт снова разозлится, а не драться же всерьёз?! И чёртов Эврил ближе и ближе, а как удержать Энта возле себя, так и не придумал… в общем, хватало неприятностей и без того торговца. Энтис потом объяснял: он слишком устал для охоты и хотел попросить еды. Он шагнул к повозке, но не успел открыть рот для приветствия, как торговец, явно не ждущий добра от незнакомцев в мрачном Лойрене, грубо выругался и замахнулся. Вил бросил Лили в траву и метнулся между другом и опускающимся кнутом, а торговец подхлестнул лошадку, и повозка загрохотала прочь, оставив их в клубах пыли, поднятой колёсами.

Энтис прижал руку к шее (пальцы сразу стали алыми) и столь красочно обрисовал натуру торговца, что Вил даже вздрогнул от удивления. И поморщился: спина горела огнём. Будь он попроворней… он печально вздохнул: заслонить друга, и то не сумел! Всего и добился, что придётся зашивать рубашку.

Они сошли с дороги, отыскали ручеёк, кое-как смыли дорожную пыль. Вил принялся осматривать Лили, проверяя, всё ли хоть у неё-то цело; Энтис сел под липу, сцепив руки на коленях, и закрыл глаза. Вил поглядывал на него с опаской: никогда он не видел друга в таком бешенстве. Нет, не рад Лойрен их возвращению! Встретил он их недобро, и если не смягчится, одним кнутом им не отделаться…

Еды не было, да и аппетит у них пропал начисто. Вил лёг и закрыл глаза, но не прошло и часу, как исходящее от Энта тяжёлое молчание сделалось совершенно невыносимым, и он «проснулся» и взялся за минелу. Он лежал на животе, приподнявшись на локте и одной рукой перебирая струны, а Энтис рвал листья с медвянки, разминал в ладонях и клал на вспухший кровоточащий рубец, пересекающий всю спину Вила, от плеча до талии. Сок медвянки заживлял раны не так быстро, как едкая несита, но и не столь болезненно. Вил давно заметил: Энт всегда, если есть выбор, предпочитает обходиться без неситы… Он тихо напевал, гордясь тем, что голос не дрожит, хоть ему и больно. Но настоящая боль была внутри, в сердце: они уже в Лойрене, и Замок совсем близко, и безнадёжно близка разлука. День или два, а потом он потеряет Энта навсегда. Разве теперь захочет его Рыцарь и дальше болтаться по дорогам, в пыльных лохмотьях менестреля… и с менестрелем рядом?

— Зачем он так? — прошептал Энтис. Вил искоса взглянул другу в лицо: серые глаза блестели от слёз.

— Он тебя принял за менестреля, — мягко объяснил он. — Вот и всё. Забудь о нём.

Энтис порывисто поднял руку к ссадине на шее, покрытой запекшейся кровью.

— Забыть?!

— Да он тебя задел-то самую малость. Мечи больнее режут.

— Но почему, Вил, почему?! Я ничего плохого ему не сделал, я просто подошёл!

— А он просто хлестнул кнутом бродягу. Оставь, Энт. Не стоит он того, чтобы из-за него плакать.

Энтис сжал губы и грубо провёл рукавом по глазам, будто наказывая их за то, что они посмели лить слёзы. И меня, с грустью думал Вил, ты хочешь наказать тоже… Энтис долго сидел у костра (а Вил разрывался между желанием утешить и страхом ещё сильнее ранить гордость друга), но, наконец, лёг и ровно задышал. И вздрагивал, как от удара, едва Вил его касался. Вил отодвигался, чувствуя себя опустошённым и разбитым: ночи были холодные, и прежде они спали, тесно прижимаясь друг к другу, но теперь… Когда небо побледнело в ожидании зари, он оставил попытки заснуть, закутался в потёртый плащ (выигрыш в карты, с коим прежний хозяин расстался без особого сожаления), сжался в комочек под медвянкой и встретил рассвет, обнимая Лили так крепко, словно боялся потерять и этого друга…

___

Впервые за пять знаков Энт выглядел Рыцарем Света. Нет, оно и хорошо, и правильно! Я всю зиму пытался заставить его носить плащ белой стороной вверх, как подобает Рыцарю! А он смеялся и твердил одно: не желаю, чтоб за твоей спиной болтали всякие глупости. Если не хочешь странствовать как Рыцарь, я пойду рядом как менестрель; а попробуем создать нечто среднее, ничего хорошего не получится.

Я-то знал вкус пути менестреля! И никому бы не пожелал на своей шкуре узнавать, а ему — особенно. Но поди его переспорь. И нам везло, сказочно везло! И впрямь боги хранят детей Ордена: ни на миг не покидала нас удача. Но она рассталась с нами в Лойрене… и на плечах Энта белый плащ — ясный знак: всему конец, скоро Рыцарь шагнёт за Черту. Что сделает лорд Крис-Тален, если я свихнусь настолько, чтобы сунуться за ним в Тень? Сам и отведёт за руку в эллин? Или просто вздёрнет брови с ледяным презрительным гневом, как смотрел на глупых мальчишек, неосторожно задевавших его в трактирах?

Энт молчал. С утра ни словечка ни проронил. Пару раз я поймал его взгляд — не очень-то ласковый… будто я лишний, и меня хотят прогнать, едва появится хоть пустяшный повод. Неужто и правда хочет? Оттого вчера и злился, что бы я ни сказал и ни сделал? Я ощущал себя загнанным кроликом, за спиной которого щёлкает острыми зубами волчья пасть: вправо, влево — пасть повсюду, вот-вот зубы сомкнутся! Мне хотелось заговорить — и покончить разом и с молчаньем, и с призраком дружбы, и с возможностью хотя бы до Черты быть рядом с ним. Открыть сердце и позволить разбить его… Я не решился. Молча плёлся за ним; взял Лили — пальцы как онемели, и я её убрал, побоялся порвать струну; засвистел, но звук застыл на губах… Через час этой пытки я понял, что сейчас расплачусь, пробормотал что-то невнятное насчёт новой песни и сбежал в заросли. Энта я теперь не видел, но зато и он не видел меня, и хорошо, потому что я всё-таки плакал, слёзы медленно выползали из глаз и щипали кожу…

Тут до меня дошло: забрался я далеко. Забежать вперёд и подождать… а если и он меня где-то ждёт? Звать его? Орать на весь лес, как заблудившийся перепуганный ребёнок? Я растерялся и брёл наугад, придумывая, чем объяснить отсутствие обещанной песни, когда всё же встретимся, и вдруг услышал ржание лошадей. И хрупанье. Животинки пасутся. Кони в чаще Лойрена — штука странная! А странное чаще всего опасно… но я шёл туда, на звуки — бесшумно, как ходят звери, и сам не понимая, зачем иду. Три лошади были стреножены в надёжном укрытии из густого кустарника, а двинувшись по следам, я довольно скоро увидел и хозяев. Точнее, спины: люди затаились в кустах у дороги. Один из них сильно размахнулся… а я лежал в траве и молча глядел на дорогу. На Энта. Кричать было уже поздно.

Камень угодил ему в затылок, и он беззвучно упал в пыль. Разбойники, ломая кусты, устремились к нему. Я не шевелился. Что я мог изменить? Трое здоровых парней, да ещё с оружием. Они несколько раз ударили его ногами, потом подняли, завернув руки за спину. Я смотрел на нож у бока моего друга и вспоминал мамины слова: «Самую опасную ярость рождает страх за содеянное». А Энт очень бледный, куда там драться, стоять-то не может, вон как висит в их лапах. И меч у него забрали. И, проклятие, всё время они говорили! Рассказывали, что намерены с ним сделать, когда очнётся… а я не мог придумать ничего, чтобы они заткнулись. Я вообще не мог ничего придумать. Я кусал руки и плакал.

Энт дёрнулся и слабым голосом что-то сказал. Похоже, не очень приятное: тот, с мечом, рванув его за волосы, грязно выругался и огромной лапищей в кожаной перчатке наотмашь хлестнул его по губам.

___

…И мир раскололся и лопнул. Мелодии Чар, что прежде лишь неуловимыми насмешливыми тенями дразнили его, обрели нестерпимую ясность и красоту. Всё стало — Чар, одни Кружева Чар, и пели, пели, а он плыл в них… и сам он мог петь! И его песни плели новые Кружева, или уже были в узорах, или неким образом они создавали друг друга, Кружево Чар и Вил. Вил и его Дар — отныне пробуждённый.

Он струился хрупким звонким ручьём в сияющем водопаде волшебных мелодий. В тяжеловесном и немом мире Сумрака мчались и ржали перепуганные кони, освобождённые от пут, и кричали не менее перепуганные люди, чьё оружие вдруг ожило и попыталось от них удрать, и юноша в белом плаще судорожно стискивал рукоять меча, ещё не вполне владея своим телом и рассудком… и мальчик с палкой вместо стали грациозно и стремительно двигался среди них, демонстрируя, чему успел за пять знаков обучить его Энтис Крис-Тален. Вил танцевал. Его глаза были полузакрыты и странно блестели сквозь ресницы, мечтательно и диковато, как глаза замершего перед прыжком бешеного бира.

Энтис, сверкнув мечом, вошёл в танец, и всё было кончено. Один разбойник упал, второй было кинулся прочь, рухнул на колени и застонал, зажав рукой плечо, из которого хлестала кровь. Третий, белый, как мел, стоял перед юношей навытяжку. А острие меча, казалось, намертво приклеилось к его груди.

— Энт, — тихо и ласково окликнул Вил, — отпусти его. Ну его в трясины, Энт. Убери меч, пожалуйста.

Разбойнику, похоже, лишь страх мешал молить о пощаде. И Вилу было страшно: у Энтиса застыло в мёртвом безразличии лицо, и глаза ледяные, стальные… и Вил вдруг подумал: если Энт шевельнётся, я прыгну на него или прямо на меч, только бы спасти его. Только бы он не стал убийцей.

А путников на дороге прибавилось: пятеро всадников (один оказался женщиной в мужском платье) и запряжённая парой элегантная коляска, в которой восседал пожилой человек в богатых одеждах. Все они, заметил Вил, были отлично вооружены. Энтис на них и не глянул.

— Свет с вами, милорды! — приветствовал старик и вгляделся в лицо Энтиса: — Вам нужна помощь?

Энтис молчал. Вил на миг задержал дыхание, вскинул голову и решительно шагнул к коляске. Это не ложь. В животе застыл холодок. Я просто не хочу, чтобы он так смотрел на Энта сейчас.

— Свет с вами, достойный сьер. Благодарю, но нет. Помощь, — он пренебрежительно покосился на стонущего от боли разбойника, — нужна этим людям.

— Помощь! — фыркнул старший всадник. — Прочная верёвка, вот что им нужно! Целый знак из-за них, мерзавцев, добрые люди боялись нос сунуть в Лойрен! Ну, теперь им славно помогут, это уж точно.

— Задеть Рыцарей? — удивилась девушка. — Совсем рассудка лишились! Но как им удалось ранить вас, милорд? — в вопросе не было иронии, только сочувственный интерес. А Энт молчал, будто и не слышал.

— Камень, — пояснил Вил, пытаясь отвлечь внимание на себя, — из кустов, — и брезгливо поморщился. Мужчины спешились и занялись пленниками. А старик всё-таки глядел на Энта слишком внимательно!

— Я этих людей не знаю, — заговорил он, так и проедая Вила глазами, — они не из наших краёв. Мы их долго пытались изловить, да не вышло. Хитрые, всякий раз удирали… Но напали на вас на моей земле, милорд. И вина на мне, коли так. Должен ли я принести извинения лорду Мейджису Сатселу лично?

Вил в смятении покосился на друга. Энт никогда не стал бы… но что я знаю об Ордене?!Боги!

— Нет, достойный сьер. Мы вас ни в чём не виним, а на лорда Сатсела они не нападали.

Лицо старого сьера заметно прояснилось.

— Могу ли я забрать их с собой, милорд, и судить по своему разумению? Или доставить их в Замок?

Обращался он, как и прежде, к Вилу. И девушка тоже на него глядела. И разбойники встрепенулись и умоляюще на него уставились. Все ждали его слов, а он понятия не имел, что сказать.

— Ордену они не нужны, — тихо произнёс Энтис, опуская руку с мечом. — Забирайте их, сьер Эверлен.

Старик казался нескрываемо довольным: решение юного Рыцаря явно пришлось ему по вкусу. Вил едва сдержал облегчённый вздох. Избавленный от меча разбойник, успевший позеленеть от страха, с коротким всхлипом свалился в обморок; мужчины связали его и сунули в коляску, куда уже запихнули раненых. Энтис склонил голову и вновь застыл в безмолвии, не разжимая пальцев на рукояти.

— Благодарю, милорды, — сказал старик, и Вил не мог не признать: звучало это искренне. — За мой сьерин и за всех, кого вы от них избавили. Они ведь, злодеи, не только грабили, но и жизни отнимали!

— Я благодарю тоже, — горячо вмешалась всадница. — Отец за других говорит, а и сам из-за них едва не ушёл в Мерцание! Прошу, милорд, подойдите. — Вил, недоумевая, приблизился, она наклонилась с седла, опершись рукой о его плечо, и поцеловала в губы. Перчатка из мягкой кожи тронула его щёку.

— Вы будете очень красивым мужчиной, милорд, — серьёзно сообщила она. — Жаль, я вас не дождусь! Приходите к нам: у меня подрастают сёстры, да и мне хочется посмотреть, что из вас выйдет. Нечасто находишь в одном мужчине сочетание красоты, доблести и уменья принимать непрошеные поцелуи!

Она с озорной усмешкой толкнула коня каблуком и умчалась, а старый сьер, ничуть не смущённый выходкой дочери, поманил Вила к себе и извлёк из объёмистой корзины пузатую бутыль синего стекла.

— Атарское трёхлетнее, — отрекомендовал Эверлен, крепко пожал ему руку и вложил в неё бутылку. — Вам оно пригодится, милорд. — Он вновь пристально глянул на Энтиса. — Да будут боги добры к вам! — и коляска в сопровождении всадников укатила. Доблесть, думал Вил. Она сказала это о нём. Доблесть…

— Они приняли меня за Рыцаря.

Энтис неуловимым движением отправил меч в ножны.

— Я бы тоже принял.

— Я не обманывал, — попытался он оправдаться, — я не назывался Рыцарем, а если б они спросили…

Энтис легко коснулся ладонью его губ:

— Да. Не говори. Лучше, чем ты, никто бы не сделал. — Он беспокойно огляделся: — Вил, а где Лили?

Вил нырнул в кусты, извлёк Лили, убрал бутылку в мешок. Они сошли с дороги, отыскали полянку с озером и развели костёр. Энтис сидел, обняв колени руками и устремив взор в огонь; Вил пощипывал струны, лёжа и привычно устроив Лили на груди. Затянувшееся молчание тревожило его, но все слова, приходящие в голову, были утешениями… неловкими, ненужными! Не утешать тут надо, а отвлечь от мыслей — но как, он не знал. И вдруг кое-что вспомнил. И усмехнулся: ну надо же такое позабыть!

Энтис обернулся. Вил подумал, что от такого взгляда сейчас заледенеет, и с запинкой объяснил:

— Сегодня мой день рождения… я и забыл. Забавно.

И сразу всё стало замечательно. Серые глаза наконец-то оттаяли и смотрели на него ясно и тепло.

— Ох, здорово! Поздравляю. А я тоже совсем ход времени потерял. Что теперь — осень? Зима?

— Конец зимы. Вообще-то я никогда даты не путаю. Твой день рожденья через три знака и семь дней. И тебе будет шестнадцать. Много… А очень больно, когда на Посвящении узор выкалывают на коже?

— Вряд ли. Ну, может, чуточку. Больно умирать в огне… как мама. А знаешь, я сегодня заметил, что ты вырос. Мы с тобой почти одного роста. Встань-ка, сравним! — он поднял Вила за руку; тот, смеясь, подчинялся. — Выпрямись… Вот, разница всего в три пальца! Сейчас я не смог бы нести тебя, как тогда.

— Вот беда-то. Придётся в эллин больше не попадать, коли нести некому.

Он опустился в траву, скрестив ноги, и снова принялся играть, Энтис прилёг рядом и улыбался ему, и Вил думал, как чудесно, что мёртвый холод исчез, и вроде бы исчезла стена между ними, и даже боль от неизбежной разлуки притихла на время… пока Энт ещё здесь, а Замок не виден за деревьями. Потом Энтис вытащил из мешка дар Эверлена. Они молча обменивались бутылкой, но молчание было тёплым — как плащ, укрывающий их обоих. В вине Эверлен понимал толк: оно оказалось крепким, сладким и очень вкусным; Вил делал крохотные глотки, чтобы большая часть досталась другу, и с удовольствием смотрел, как щёки Энта розовеют, а глаза весело блестят, будто ничего плохого вовсе и не было…

Энтис вытряс в рот последние капли и уронил бутыль в траву. Вил подобрал и спрятал: в трактире за неё дадут немало, а им деньги нужны, одёжка на зимних дорогах вся обтрепалась… нет, уже не им. Ему одному. Он вздохнул. Никаких денег не жаль, чтобы вернуть те дни, когда расставание казалось далёким-далёким, нереальным… только деньги тут не в силах помочь. Никто и ничто ему не поможет.

— Очень кстати это вино, — промурлыкал Энтис, развлекаясь тем, что длинной (и обгорелой на конце, чему он, похоже, не придавал значения) веточкой трепал волосы Вила, навивал на неё пряди и легонько дёргал. — Настоящий праздник, не хуже, чем дома. — Он рассмеялся: — Нет, лучше, в тысячу раз лучше! С живым огнём, и запахом леса, и с тобой. Жаль только, у меня нет подарка. Если бы ты в деревне сказал…

Вил смущённо тряхнул головой:

— Что за радость в чужих вещах? Не огорчайся. — Он помедлил. — А может, ты мне сыграешь? Любую мелодию, какая сама получится. — На Энта он не смотрел. — Тогда выйдет… совсем твоё. Без чужих рук. Без всего, что пахнет деньгами. Пожалуйста.

Энтис вынул флейту и поднёс к губам. Из хрупкого кусочка дерева лились чистые нежные трели, а Вил лежал, глядя на звёзды, и радовался, что ночь скрывает от друга его лицо. Но даже тень Замка над головой не могла прогнать чувство: он счастлив. Со слезами на глазах, с сильно бьющимся сердцем, он слушал музыку, рождённую для него — единственным в мире человеком, который был ему дорог. А тот, шагнув сегодня прямо в объятия смерти, чудом остался жив, мог поговорить с ним, мог его коснуться. И хотел сделать ему подарок. И играл ему. А что ещё в Сумраке достойно называться счастьем?