ЗАМОК ЭВРИЛ

Кер нервно мерил шагами широкий коридор, устланный узорчатым янтарным ковром. Он пытался не оборачиваться поминутно на дверь, мимо которой уже третий час ходил туда-сюда, — и оборачивался то и дело. А дверь всё не открывалась. Проклятье… ну есть ли пытка хуже, чем ожидание?!

Дверь наконец растворилась. Кер кинулся к вышедшему мужчине:

— Милорд!

— Свет с тобою, Кер, — он, казалось, был чем-то озабочен и говорил несколько рассеянно. — Что тебе?

— Я с рассвета жду, милорд! — воскликнул мальчик почти с упрёком. — Мне надо с вами поговорить.

Талин вздохнул и провёл рукой по лицу. Выглядит утомлённым, думал Кер, значит, ночь снова была тяжёлой. На Талина часто нападали приступы бессонницы, и заснуть ему удавалось лишь под утро. Кер не раз делил с ним бессонные часы, пытаясь помочь другу: читал вслух, пересказывал содержание свитков из архивов, а иногда строки древних историй складывались в стихи, превращались в песни. Талин, наконец, засыпал, а Кер всё пел тихонько — вдруг хрупкий сон оборвётся, если он замолчит…

А теперь с утра пораньше примчался теребить неприятными вопросами измученного бессонницей человека! Он решительно отбросил угрызение совести. В конце концов, ему тоже нелегко. Не так-то просто отважиться прийти незваным и не просить даже — требовать беседы!

— Должен ли я куда-то пойти с тобой, или мы можем побеседовать у меня?

Мальчик облегчённо выдохнул. Боги, какой у него чудесный наставник! И самый настоящий друг.

— Где вам угодно, милорд. — Он вспомнил о возможности оказать маленькую любезность в ответ: — Я могу принести вам завтрак, милорд.

Кер не боялся показаться бестактным: Талин и прежде отлично совмещал трапезы с их разговорами. А леди Нете он не помешает — её уж больше недели в Замке нет.

— Встал с постели — и сразу бегом сюда? Стремительное ты существо, Кер!

— Почему вы знаете? — с интересом спросил мальчик.

— Пушинка у тебя в волосах, — усмехнулся его друг. — Составишь мне компанию?

— Потом успею. Простите, мне сейчас есть не хочется. Мне сходить на кухню, милорд?

Талин оглядел его задумчивым взором, взял за плечо и мягко подтолкнул в дверь. Гостиная явно свидетельствовала о ночи без сна: оплывшие свечи, исчёрканные листки бумаги и почти пустая бутыль на столе. Кер сочувственно улыбнулся. Ахрэйниен с видом покорности судьбе пожал плечами:

— Жара убивает сон наповал. А Нета решила навестить семью и не спешит назад; вот и некому меня убаюкивать сладким голоском и нежными ласками! — он изогнул губы в усмешке: — Займёшься выбором подруги — послушай доброго совета, поищи сироту! У Неты родичи повсюду: чтобы их повидать, она объезжает, по-моему, весь Тефриан. Да уберегут тебя боги от жены, столь привязанной к своей семье!

Кер вежливо улыбнулся. Выбор возлюбленной — дело очень интересное и важное, и в любое другое время он с благодарностью принял бы от старшего друга предложение обсудить эту тему поподробнее. Но не сейчас! Сейчас ему было не до любви, и не из-за женщины всю ночь он не мог сомкнуть глаз.

— Милорд… — он задержал дыхание. — Вы ведь беседовали с посланником, да? Вчера вечером?

Талин, разумеется, понимал: он не спросил бы, если б не знал. И его молчание ничего хорошего не обещало. Милой беседе друзей конец, думал Кер. Теперь мы вспомним, кто тут Лорд Круга, а кому меньше знака назад исполнилось пятнадцать… Ладно. Уж если начал — надо идти до конца.

— Милорд! — он встал на колени у ног наставника, стиснув руки: — Я не могу больше хватать обрывки слухов тут и там! У меня вчера Рик меч выбил, а ему и двенадцати нет. Ради Света, расскажите!

— А где же твёрдость, Карджелин? Ожидание и твёрдость. Ты не даёшь себе труда быть терпеливым.

— Какая, в трясины, твёрдость, когда… — он закусил губу. — Ох, простите, милорд.

— М-да. — Талин издал мрачный смешок. — Если дети выбивают мечи у Посвящённых, терпение уже не спасёт… Вот что, лорд Арайн, перестань вытирать штанами мой ковёр и сядь в кресло. Пей, — он протянул мальчику высокий серебряный кубок. — Ну как? На мой взгляд, весьма неплохо.

Юный Рыцарь кивнул, напряжённо вглядываясь в его лицо из-за кубка.

— Я сегодня и намеревался рассказать тебе. И не только я, и не тебе одному. Твоё волнение многие разделяют. Но я прошу тебя: не надо будоражить детей. Все, кто должен узнать, узнают. В своё время.

— Я умею молчать! — Кер негодующе сверкнул глазами. — Мне казалось, вы мой учитель, милорд.

— Извини. Я знаю, ты и без предупреждений способен вести себя осмотрительно. Я тоже в смятении, мальчик. Одна уж новость чего стоит — а теперь ещё слухи. Ну, и какие именно?

Кер с хмурым видом катал кубок в ладонях.

— В Каневаре некий вейлин тайно проник в Замок, — он судорожно глотнул, — и его убили. Простите, милорд, не спрашивайте, верю я или нет! — он криво усмехнулся: — Какая тут твёрдость, ради Мерцания!

— Понимаю, — мягко заверил Талин. — Вот и вся цена Закрытому Кругу! Да, его поймали в архивах, и он был Вэй. Но никто не собирался его убивать, глупого ребёнка!

— Ребёнок? — Кер сузил глаза и напрягся, как замерший в засаде тигрёнок.

— На вид ему было лет семнадцать. Он не назвал ни возраста, ни имени, ни Магистра. Сказал только, что имеет статус вейлина и действует для себя, и Звезда за ним не стоит.

— Разве это возможно? — глухо спросил у кубка Карджелин.

— Кто знает? — Талин передёрнул плечами под тонкой льняной рубашкой, вышитой золотой нитью. — Солгал, наверное. И наш, и каневарский Круг уверены: обращаться в Звезду бесполезно. Они нам ни черта не скажут. Кто, зачем и с чьего ведома… Ну, зачем — понятно. И спрашивать не надо!

— Великая Тайна?

— Великая Тайна! — Талин рассмеялся коротким злым смехом. — Ну, разумеется. Пчёлы летят на мёд…

— Что с ним сделали?

— Есть закон, как раз на такой случай. Вначале предлагают Выбор Черты: отвергнуть путь Звезды и принять опеку Ордена. Заповеди, Каноны… и Очищение.

— Очищение, — вопросительно повторил Кер, в упор глядя на бокал.

— Эллин. — Талин поморщился. — Тридцать. Конечно, не превращая всё в пытку. Важен сам выбор и ритуал, но не боль. Но он отказался. Затем Выбор Огня: призвать Звезду и переложить ответственность на них — со всеми вытекающими последствиями, — или показать своё мастерство Вэй. На костре.

— Вот о костре все и говорят! И это не пытка?! Орден не убивает?! Трясины Тьмы! Первая Заповедь! Огонь его убил, а на наших руках крови нет, мы же Рыцари, проклятье, мы…

Талин перегнулся через стол и с размаху ударил его по щеке. Серебряный кубок упал на пол. Густая пурпурная жидкость текла по одежде Кера, по жёлтому резному дереву, по белому меху, устилающему пол… Бледно-зелёные тигриные глаза прикрылись ресницами. Кер склонил голову и молчал.

Талин подошёл к мальчику, встал на колени рядом с ним и обеими ладонями сжал его виски.

— Прости. Когда начинаешь так кричать, самому трудно остановиться. Трясины, весь Орден в грязи от этих историй! Кер, настоящему Вэй костёр не опасен. Они умеют и без единого ожога стоять в огне, и исчезнуть оттуда… Но он же мог обойтись и без Чар. Если из гордости преувеличил своё мастерство, назвался вейлином, не имея на то права, — достаточно было сознаться. Его бы не сунули в костёр. Там и воду заранее приготовили, чтобы затушить огонь, если что-то пойдёт не так. Орден никого не убивает!

— Но его-то… — у Кера дёрнулась щека. — Он ведь умер?

Талин присел на подлокотник кресла и обнял мальчика за плечи.

— Он сразу выбрал костёр. Он смеялся. Огонь не касался его. А потом он вдруг закричал. И запылал, как факел. И исчез раньше, чем успели залить огонь. Но он был жив. Все слышали: в последний миг крик перешёл в песню. Значит, он сумел вернуть себе власть над Кружевом. Сумел спастись.

— Ну конечно, сумел! — Кер скривил губы. — Должен был суметь! А иначе мы всё-таки убили, и чем тогда искупать?! Распустить Орден? Сровнять Замки с землей? Милорд, мы же не знаем!

Он отвернулся, не очень успешно пытаясь спрятать от друга глаза, полные слёз. Талин вздохнул.

«Совсем ребёнок, — думал он. — Пылкий, смелый… откровенный. Слишком. И я был таким ребёнком — наивным, дерзким, уверенным, что Истина лишь одна, и мне она открыта, я же Рыцарь Света! Как мне быть с тобою, Кер? Отнять искренность и веру в обмен на безопасность? Или в трясины осторожность, и плачь, если тебе больно, и кричи всё, что думаешь, всем подряд… пока не крикнешь очень громко, и тебе не заткнут рот. Или научишься стискивать зубы — как я. Или… а не лучше ли было выбрать «или», чем бы ни обернулось?! И никогда мы не узнаем, остался ли Светлым наш Орден, убили мы или нет? Ах, Кер… ты всего-то не знаешь правды — и какое смятение бушует в твоём сердце! А я, мой мальчик, зашёл куда дальше: я уже не уверен, что правда — одна-единственная… и существует ли вообще? А если да — способны ли мы её постичь и жить с нею, зовём мы себя Рыцарями Света или как-то иначе?»

— Он мог умереть. Но ты не виноват, Кер. Тебя в Каневаре не было. Не тебе думать об искуплении. Ты просто будь Рыцарем. И ищи истину в Заповедях и своей душе, а не в делах прочих Рыцарей Света.

Он помедлил.

— В конце концов, Рыцарем можно быть и за Чертой. По сути, а не по названию. И плащ может быть не белым. И это, — он коснулся узора на руке мальчика, — не обязательно. Только Заповеди определяют, Рыцарь ты или нет. Слова порой скрывают смысл, которого ты не ждал и не увидел, они обманчивы. И в Заповедях главное — суть, а не слова. Если суть Заповедей живёт в твоём сердце, ты будешь Рыцарем всегда. В плаще или в рваных тряпках. В Замке или в грязном кабаке. Понимаешь, о чём я?

«То же самое сказал когда-то Феннел Крис-Тален. Лорд Трона, мой учитель, мой друг. И задал тот же вопрос. Что я ответил ему — «да, конечно»? И как часто думал с тех пор: нет, я не понимаю…»

— Н-не знаю, — протянул Кер, хмуря брови. — Я постараюсь понять, милорд. — Он прислонился щекой к плечу своего учителя и тяжело вздохнул. — Но вдруг такой человек придёт в наш Замок? И костёр ему сложат на нашем дворе? Его толкнёт в огонь гордость, отчаяние, Сила Чар. А что тогда делать мне?

ПУСТОШЬ МЕЖ ТАДНИРОМ И КАНЕВАРОМ: ТРЕМЯ ДНЯМИ РАНЬШЕ

За три часа напряжённой работы им удалось исцелить ожоги лишь на теле мальчика. Относительно ран на Кружеве Чар… наиболее подходящим им представлялось слово «невозможно».

Рослый широкоплечий мужчина лет сорока на вид, Этаррис Сальвье, по прозвищу Всадник-из-Бури, с силой потёр виски ладонями. Его ученик (бывший, похоже) спал в тени орешника, и даже сон Чар не мог стереть тень дикого ужаса ни с Кружева, ни с бледного лица. Несмотря на все их усилия!

— Вот! — Этаррис мрачно кивнул на юношу. — Видите, Эдрин? Тело в добром здравии — а Чар? Можем мы его вылечить? Вы у нас лучше всех; вы можете? Нет! И я не могу. Вот и вся цена искусству Звезды!

Двирт Эдрин молча пожал плечами и, склонясь к роднику, принялся ловить губами ледяную струю.

— И наш милый Орден осмеливается зваться Светлым! Рыцари не убивают, и цель их жизни — защита беспомощных людей от ужасных злобных Чар-Вэй! А сами запихивают ребёнка в костёр, и целых трое Лучей не в силах его исцелить! И они ещё обвиняют нас в жестокости к людям! Нас! Трясины Тьмы!

— Первая Заповедь говорит о жизни, — заметил третий, вставая с колен и заботливо отряхивая штаны от приставших стебельков и кусочков коры, — а жизнь они ему оставили, вэй’Этаррис. Он ведь жив.

— Ты склонен шутить, Ченселин? Отличный выбор времени и темы для шуток!

— Я не шучу, — спокойно возразил юный Магистр. — Они позволили мальчишке уйти от них живым.

— Позволили! — вознегодовал Сальвье. — О, Мерцание! Позволили!

Эдрин отвлёкся от созерцания небольшого камешка, подобранного из травы во время пылкой речи Этарриса, и обратил к нему задумчивый, неизменно безмятежный взор больших чёрных глаз.

— Это именно так, Тар. Он жив и сумел покинуть Тень — следовательно, смерти они ему не желали.

— Ему следует преисполниться глубокой благодарности? — ядовито осведомился Этаррис, пылающий гневом и явно не убеждённый. — А мне лично засвидетельствовать Лорду Трона Каневара, как я признателен за потрясающую доброту, проявленную Орденом к моему ученику? Редкое милосердие: пытать до потери рассудка, но зато сохранить жизнь! Всё в рамках Заповедей и в духе нежной любви к людям!

— Мы для Ордена не люди, — отозвался Ченселин. — Люди — в Тени Ордена. А за Чертой — животные и грязь. Мы попадаем в последнюю категорию. Стало быть, это действительно милосердие. Если слух мне не изменяет, его рассудок не разрушен. Нужно время и покой… и никакого огня. Знак-другой, и он поправится. Дети Вэй удивительно выносливы, — он холодно улыбнулся, — в противном случае наши ученики вряд ли добирались бы до Седьмой Ступени.

— Хм. — Этаррис кивнул. — А его Кружево, Чен? Хоть какие-то звуки ты слышишь?

Ченселин промолчал. Он мог поклясться, что видел призрак слезы на щеке Всадника-из-Бури… но, разумеется, самый остроглазый художник не нашёл бы в лице старшего из Лучей Звезды ни намёка на столь яркое проявление горя, как слёзы.

— Жаль, — бесстрастно заключил Этаррис. — Он был один из лучших за последние пять лет. Нелепая история. Ну, далее наша совместная работа бессмысленна. Благодарю, достойные лорды. Подозреваю, без вашей помощи, — смотрел он на Эдрина, — живым я бы его не застал.

Всадник-из-Бури опустился на колени рядом со своим учеником. Он двигался по-юношески легко; но вот его глаза — они были мрачными, и усталыми, и бесконечно далёкими от юности.

— Я добрался сюда лишь за секунду до вас, — Эдрин слегка пожал плечами. — И от меня почти не было толку, Тар. Я пятые сутки ношусь по моим деревням и сьеринам без единого часа сна. Люди как сговорились: все женщины решили одновременно родить, а все мужчины — заболеть, и весьма серьёзно. Я едва слышу Кружево, без шуток. Отдайте свою благодарность не мне, а вэй’Ченселину. Мои соболезнования, и до встречи.

И исчез, едва договорил, — с лёгкостью, заставляющей изрядно усомниться, что он действительно так утомлён, как уверял. Впрочем, столь изящный его нырок никого бы не удивил, даже будь он тяжело раненым и истекающим кровью: он был Великий Двирт, и этим всё сказано. Этаррис Сальвье, ставший Лучом именно той холодной зимой, когда крохотный мальчик по имени Двирт появился в доме его учителя, выразительно взглянул туда, где миг назад был Эдрин, и слабо усмехнулся.

— Если он вообще соизволил рассказать — значит, не спал куда больше, чем пять суток, — убеждённо заявил он. — Или у него там эпидемия чего-то гнусного, вроде красной чумы.

— Была, — негромко проронил Ченселин. — Уже нет.

— Иначе он не пришёл бы, — согласился Сальвье. — Чен… вэй’Ченселин. Двирт прав. А я не впервые в ярости забываю о хороших манерах. Надеюсь, ты примешь извинения?

Юноша, скрестив ноги, уселся возле него в траву.

— Извинений не надо, вэй’Этаррис. Я нисколько не задет, и зовите меня, ради Мерцанья, как вам нравится. Да и благодарить, в общем, не за что. Я просто первым его услышал. Тут нет особой заслуги.

Этаррис прищурился и кивнул; потом посмотрел на ученика, и его лицо окуталось тёмной дымкой.

— Когда-нибудь, — сказал Чен, — я привыкну. Наверное. Лет через двести, когда стану Верховным, а таких мальчишек передо мною пройдёт с десяток. Но понять — нет. Или то буду уже не я. В себе я пока совсем не вижу того, кем должен стать, чтобы уразуметь смысл их поступков, их логику, их души!

— И скажи спасибо, — проворчал Всадник-из-Бури. — Понять их — сделаться одним из них. Рыцарем.

Ченселин едва заметно поморщился.

— А это ему и предлагали. Принять Заповеди, войти в Тень Ордена и забыть о слиянии с Кружевами. Он отказался, само собой, — а кто из нас поступил бы иначе? — а милосердные Рыцари Света сунули его в огонь. И собрались вокруг — полюбоваться, как он будет гореть. Они видят Тьму в нашем влечении к мелодиям Чар — и сбежались к костру, чтобы послушать крики сжигаемого заживо ребёнка!

— Ты говоришь так, словно был там, — пробормотал Сальвье. И, встрепенувшись, сверкнул глазами из-под густых колючих бровей: — Чен? Ты… Проклятые трясины Тьмы!

Юноша молчал, непроницаемый и спокойный, скромно опустив длинные ресницы.

— Ты был ближе всех к Каневару. Ты нашёл его не здесь, Чен. Ты осмелился… прямо из костра?

Ченселин молчал.

— И они не заметили тебя?

— Я не стремился быть замеченным, — учтиво объяснил молодой человек. — Собственно, меня — того, что ощутим в Сумраке, — там не было. Не преувеличивайте моей отваги, милорд. Я не пришёл за ним в Орден, я всего лишь протянул ему руку. А он сумел ухватиться. Вот и всё.

— Легко сказать! — Этаррис выглядел, впервые на памяти Ченселина, совершенно выбитым из колеи. — «Вот и всё»! Ну-ну, мальчик… исключительно просто, по-твоему? Протянуть руку!

— Не просто, — признал Чен. — Совсем нет. Но он уже видел только огонь. У меня не было выбора.

— Но получилось же! — Сальвье оживился: расстроенный учитель уступил место учёному. — Кажется, и впрямь имело смысл сделать тебя Лучом. Ты молодец, малыш. Сам додумался, или Каэрин выучил?

Ченселин подарил ему быстрый взгляд из-под опущенных ресниц. Этаррис понимающе кивнул:

— Это твоё, и ты не рвёшься кричать о подробностях на весь Тефриан.

— О чём тут кричать, милорд? Кто увидит призрак молнии на моих веках, когда гроза уже позади?

— А ты-то отлично всё разглядел, — уверенно подвёл итог Сальвье. — М-да, впечатляет. Войти в связку и нырнуть вместе — и то риск немалый. А дотянуться до человека через Поле и унести, когда ты сам в Сумраке, — это уже нечто из легенд. — Он задумчиво погладил подбородок. — Интересно, как подобные фокусы сказываются на состоянии Чар? Нет-нет, я не в упрёк. Но мне хотелось бы знать.

— Не я ли отнял у его Кружева голос? — Чен кивнул: — Я ждал вопроса. Нет, милорд. Когда я взял его из костра, оно уже не пело. Оставалось живым — да. Дышало, сплеталось с моим, или я просто выронил бы его в пути. Но после крика о помощи я ни ноты не слышал. — Он печально посмотрел на бывшего Чар-Вэй. — И не во мне дело. Это ужас. Вы ведь знаете не хуже меня. Наши нежные Рыцари, дети Света, сломали его душу и залили её страхом. Дразнили тенью свободы и выдёргивали надежду из пальцев, едва он начинал верить в реальность спасения. А потом был костёр. Вот так и убивают Чар.

— И ты всё слышал? — мрачно спросил Сальвье.

— Он рассказал. Бедный самоуверенный дурачок, решил поиграть в героя… Великая Тайна! Ловушка для глупых детей…

Впервые за пять лет Этаррис заметил на этом бесстрастном красивом лице признаки волнения.

— Что он говорил?

— Пересказ вряд ли улучшит вам настроение, милорд, если вы не любите описания пыток. В пытках им поистине нет равных. Вам случалось видеть кота, играющего с мышью? Каэрин мне как-то показал. Незабываемое зрелище. Весьма поучительное. Вот и они играли. Отпускали — и ловили. Свобода ценой лжи, унижения, измены… и затем Чар. Он тут всё твердил: «У них были спокойные глаза — спокойные, холодные. Им было интересно, просто интересно». Спокойные! — он позволил голосу слегка дрогнуть. — Я понимаю, у них не было причин волноваться. Отчего бы и не поразвлечься с глупенькой мышкой, коли она сама прыгнула в лапы? Интересно, легко, безопасно. Трясины Тьмы!

— Они Рыцари. — Этаррис пристально глядел в гневные чёрные глаза. — И Великая Тайна — реальность. Остановись. Ты не бог и не второй Певец. Мы не воюем с Орденом. Мы служим Тефриану.

Чен грациозно поднялся из травы, плотно заворачиваясь в чёрный с золотыми узорами плащ Луча.

— Нет, милорд, я не намерен развязывать ещё одну бесплодную войну. И последнего визита в Орден мне более чем хватило. Я не романтичный мальчик, — он холодно улыбнулся краем губ: — О чём, быть может, мне стоило бы сожалеть. Я Луч Звезды и помню, где моё место. До свидания.

Он ушёл в Кружево не менее изящно, чем Двирт, — Этаррис это отметил. Этаррис заслуженно слыл приверженцем старых традиций и горячо противился появлению в Звезде мальчишек, едва получивших статус Магистра (вроде Каэрина Трента, коему в год Избрания исполнилось тридцать). Когда же Лучом назвали недоучившегося питомца упомянутого Трента — самоуверенного ребёнка семнадцати лет от роду, — Всадник-из-Бури готов был оправдать своё звучное прозвище, в гневе разразившись грозою с громом и молниями на весь Тефриан. Целый год он приходил в ярость, стоило ему не увидеть, но даже и просто вспомнить лицо Ченселина! Но сейчас Этаррис с удивлением обнаружил, что его отношение к «нахальному щенку» претерпело коренные изменения.

Да, хоть он и вошёл в Звезду с необсохшим молоком на губах, этот мальчик с Шестой Ступени, не имеющий права претендовать даже на статус вейлина, — но, пожалуй, он ни разу не заставил их жалеть о столь опрометчивом выборе. Во всяком случае, он, Этаррис, приятно удивлён. Разумеется, он ожидал худшего. Все пять лет был уверен: мальчишка вот-вот выкинет номер, после которого останется только потихоньку убрать его из Звезды. И знаки, а то и годы стыдливо отводить глаза от незанятого трона в Зале Созвездия. Но мальчик-то оказался вполне неплох… да ладно, он просто хорош, очень хорош. Именно такой, каким подобает быть Лучу Звезды: блестящий, непроницаемый, неизменно уверенный в себе. И подлинный виртуоз в играх с Кружевами. И похоже, Избран он всё-таки честно, без всяких там хитростей и подтасовок. Вот и славно. Возраст возрастом, и мальчику бы, по чести, ходить сейчас в учениках; но уж коли он занял место в Звезде — лучше ему, Этаррису, признать за ним это право. Лучше воспринимать Ченселина не как нахального сопляка, пешку в чьих-то сложных играх, а как товарища, который ему нравится и на которого можно положиться. Ну, отныне так и будет. (Этаррис был человек обстоятельный и не любил менять однажды составленных мнений).

Всадник-из-Бури с сожалением выбросил Чена из головы (сожалел он потому, что только с Ченом было сегодня связано нечто интересное и приятное) и отдал всё внимание другому юноше, спящему в тени орешника крепким сном Чар. Тому, кто был учеником… был — ведь несчастный ребёнок по глупости нарвался на самое страшное, что мог представить Этаррис, за два с лишним столетия успевший всякого насмотреться. Разрушение Кружева. И тут ни его Учитель, ни все Магистры Звезды, вместе взятые, не могли ничего изменить: восстановить разорванное Кружево нельзя. Безрассудный поступок мальчика не заслуживает такого жестокого наказания… но что теперь говорить. Законы Чар безжалостны, им нет дела до желаний Этарриса Сальвье. А он и простил бы ученика (хоть и заявлял неоднократно: прощать подобных идиотских выходок ни в коем случае нельзя!), и взял бы обратно, только бы спасти его Дар… Всадник-из-Бури тяжело вздохнул, уткнул локти в колени и долго сидел, недвижимый, опустив лоб на сплетённые пальцы. В какой-то миг затянувшегося бездействия он вдруг понял, что отчаянно завидует двадцати двум годам Чена Тариса: будь он столь юным, он мог бы, по крайней мере, поплакать.