‒ Валенсия Диш Эйвин, ‒ сказала девочка. Голос легонько дрогнул. Мужчина поднял брови:

‒ Боишься?

Она серьёзно посмотрела ему в глаза. Удивительные глаза изумрудного цвета, полные Чар.

‒ Да, ‒ она кашлянула, ‒ милорд… мой магистр. Наверно, все немного боятся, правда?

Он улыбнулся. Не очень-то тепло. Скорее, несколько иронично. Но её и такая улыбка ободрила.

‒ Уже знаешь, что учителю своему лгать нельзя, верно?

Она кивнула.

‒ По слухам, или сама догадалась?

Её глаза отец сравнивал с фиалками на солнце после дождя. Сейчас они удивлённо расширились:

‒ Глупо же лгать учителю!.. милорд мой магистр, ‒ поспешила она добавить почти без паузы.

‒ Миледи моя ученица, ‒ мужчина в чёрном с золотом плаще улыбнулся, на сей раз без сарказма. ‒ Да, боятся все. Не немного. Очень здорово все боятся, кто в здравом рассудке собрался вверх по Семи Ступеням. Я мальчишкой боялся до мокрых штанов и тряски в коленях.

Девочка хихикнула и сжала губы, придавая лицу почтительно-серьёзную мину.

‒ Вот я погляжу, кто посмеётся через знак-другой, ‒ заметил он. ‒ Говорить мне «мой магистр» было самоуверенно и дерзко, но трусов не терплю, да и не выживают они у меня… Ты знаешь, что можешь послать меня в трясины, уйти в Странствие и поискать себе магистра подобрее, Валенсия Диш Эйвин?

‒ Мне вы нравитесь, ‒ с ноткой вызова сказала она. Он расхохотался, касаясь губ белой перчаткой.

‒ Перестану нравиться, моя сьерина! Ах, но это так приятно. У меня отвратительная репутация, и ученики мои частенько ломают шеи на Ступенях, и Звезда от меня не в восторге; но я тебе нравлюсь… Мне кажется, я тебя сделаю Вэй, миледи Валенсия. Почти наверняка.

‒ А Лучом? ‒ вырвалось у неё. Она прикусила язык, досадуя на свою несдержанность. Взгляд Чар-Вэй похолодел, блеснул сталью. Девочка скромно опустила глаза, разглаживая оборки на переднике.

‒ Это уж зависит не от меня.

Неожиданно его голос прозвучал не гневно, а почти устало.

‒ Лучами нас делают не учителя. Талант и воля… и безнадёжность иногда. Давай вернёмся к вопросу о Лучах чуть попозже. Ступени этак на шестой. А сейчас я скажу твоим родным и поедем домой. В твой новый дом. Ко мне.

‒ Родных нет, ‒ сказала она. Вышло спокойно и даже весело ‒ да отчасти так и было. Никто не сдержит, никто не влезет, никто не остановит. ‒ Повезло.

‒ Да, сплошное везение.

Пальцы, залитые белой тканью, тронули висок, потёрли неведомо с чего наморщенный лоб. У Чар-Вэй бывают мигрени? А ведь о магистрах все в один голос говорят, что болезни их не берут. Ещё о вечной юности говорят… мол, им уже и сто, и двести, а с виду всё те же двадцать пять. И ему, может, двести?

‒ Как вышло, что ты одна? Кто тебя кормит?

Его тон стал сух и резковат, словно что-то рассердило его. Это её задело ‒ непонятно, почему. Как и мысль насчёт двухсот лет. Против её двенадцати.

‒ Кормлюсь сама, ‒ тоже сухо отрезала она. Влезать в подробности совсем не хотелось.

‒ Я задал вопрос.

Его голос стал льдом, но взгляд взвихрился и охватил её пламенем ‒ странным, диким, кинжально-острым пламенем цвета изумрудов. Она не могла оторваться от этого пламени, внутри которого был лёд, а может, тот самый кинжал, заточенный так, что мог рассечь на тонкие ленты воздух. Двести лет. Или четыреста.

‒ Вернёмся к правилу: ученик не смеет лгать учителю. Или не отвечать ему.

Она почувствовала, как напрягаются скулы и сжимаются кулаки, быстренько это пресекла и виновато улыбнулась, вспоминая о фиалках, оборочках на платье и пользе пушистых ресниц. Так скромно и удобно прячущих глаза, душу и тайны от слишком острых и непонятных магистров с изумрудными взглядами.

Пятьсот лет, мигрень и страшный характер. И мне это надо?

‒ Мы жили с отцом. В конце Трона он уехал по делам, а потом пришло известие о его смерти. Случайной. Дрёмный сон. Глупо.

Она не очень хотела, чтобы из-под улыбки напуганной, но храбрящейся ученицы вылезла кривая усмешка, но может, оно и к лучшему.

‒ Матери нет, она давным-давно нас бросила. Я и не помню её. И уж её-то советы, быть мне вейлени или нет, никому не нужны. А еды хватает. У нас же сад и куры. И огород. Ещё я хожу доить коз на ферму.

Она пренебрежительно дёрнула плечом:

‒ Учитель мне нужен не затем, чтоб не умереть от голода!

Он нужен мне, чтобы сделаться магистром, потом Лучом, потом найти тварь, убившую папу, и долго, долго оттачивать на нём умения, полученные у самого пугающего и искусного вэй-лорда Тефриана. А потом я с удовольствием буду смотреть, как то, что от твари останется, умирает.

‒ Какой трясины ваш вейлин мне не сообщил, ‒ пробормотал он и снова сильно потёр лоб, будто сгоняя хмурые складки. Кажется, это помогло: льдистые лезвия втянулись в глубь зелёных озёр и там растаяли. А она думала, что, возможно, лет всё-таки не двести, а чуть меньше… хотя бы сто семьдесят? Но если он и дальше будет вот так обжигать и резать холодом одновременно, то сколько у неё шансов добраться до неизвестного убийцы живой и способной к сражению?

А может, сражаться вместо неё будет он?

‒ Последний раз спрашиваю, Валенсия Эйвин, ты уверена? Это, видишь ли, бесповоротно.

‒ Чар? ‒ тихонько спросила она, исподлобья глядя в красивое серьёзное лицо. ‒ Или вы?

‒ Учителей не меняют после пробуждения. А Чар… ты ведь на грани. Как бы я иначе тебя нашёл?

‒ Меня Валенсией никто не называет, ‒ сказала она. ‒ Такое занудное имя. Диш как-то приятнее.

‒ Точно. ‒ На его губах вдруг появилась оживлённая мальчишеская улыбка. ‒ А я и сам угадал. Ну вот, опередила, а я-то хотел блеснуть талантом Вэй! Ну, Диш… значит ‒ да?

Девочка кивнула так решительно, что блестящие чёрные волосы взметнулись облачком вокруг лица.

‒Да, милорд мой магистр вэй’Каэрин.