— Похоже, нам придётся тут поселиться. Они нас не отпустят. А всё из-за тебя, Энт. Ты всех девочек приворожил своей флейтой, вот в чём дело. Верно, Аль?

— Точно-точно, — с готовностью согласилась Альвин. — Ах, как они смотрят на него, когда он играет!

— А как они смотрели на него, когда он утром умывался у колодца! Ещё бы, такое зрелище — Энт без рубашки и с сеном в золотых локонах. Принц из сказки, одно слово!

Энтис усмехнулся, безуспешно пытаясь не краснеть.

— Пошути-пошути, Вил, пока солнышко светит. А ночевать мы снова будем в том сарае. Ты об этом подумай хорошенько. Пока не поздно. Вот я погляжу, как ты с полным ртом сена станешь шутить!

— А завтра, — хладнокровно отозвался Вил, — я погляжу, как ты вместо меня станешь петь на свадьбе.

— Петь на свадьбе, — с ласковой улыбкой предложила Альвин, — могу и я. Корми его сеном хоть до рассвета, Рыцарь, я разрешаю.

— У тебя такое доброе сердце, Аль, — промурлыкал Вил. — Спеть за меня не всякий решится. А вместо своего голоса возьми Хета. У вас отлично получится. Никто и разницы не заметит.

— Верно, — кивнула она, — вы с Хетом одной масти. И смотрит он на меня, когда я пою, тоже очень, знаешь, выразительными собачьими глазами.

— Ах, вы с ним уже репетировали? Ну правда же, ваши голоса чудесно друг друга дополняют?

— Да, я заметила. Но ты не расстраивайся, с тобой у меня не намного хуже. Самую капельку.

Энтис уткнулся в лохматый бок Хета и стонал от смеха.

— Эй, ребята, — из окна дома, во дворе которого они сидели на траве, высунулась красивая женщина средних лет. — Одёжка ваша готова, забирайте. А ты, милая, погоди ещё чуток. Да зайдите в дом, что на солнышке-то жариться? Заходите, заходите, вы ж, небось, голодные, я вас тут целых полдня держу!

Хозяйка усадила их за стол, заставленный мисками с творогом, сметаной, яйцами, ветчиной, сыром, зеленью и клубникой, наполнила кружки молоком из огромного кувшина и дружелюбно заговорила:

— Я ведь, милая, им-то готовое платье подгоняла, вот оно быстро и вышло. А тебе новое шью. Наши-то девчушки и пониже тебя будут, да и попышнее, — она похлопала себя ладонями по полным бёдрам. — А ты вон какая стройненькая, ну чисто осинка. А вы, верно, играли уже на свадьбах?

— Часто, — кивнул Вил, и она с удовольствием принялась расспрашивать: в каких краях, кто принимал у влюблённых Обет, каковы были наряды у невест и что подавали к столу. Энтис весь ушёл в раздумья, не имеющие к свадьбам ни малейшего отношения, а Альвин слушала очень даже внимательно.

— А Главой выбрали магистра, — рассказывал Вил, — вэй’Алиана Лири. Похоже, он этого не ожидал — у него был ужасно удивлённый вид. Говорили, он её от смерти спас: она с лошади упала, и та копытом в лицо её ударила. А вэй’Алиан вылечил. И никаких следов не осталось!

— Ой, бедняжка, — сочувственно вздохнула женщина. — Страх-то какой! А это они славно придумали, Главой его взять. У магистра хоть своих забот хватает, но в люди он малыша выведет. А всё же… — она покачала головой: — Не робкого они десятка, видать. Магистру не всякий дитя доверит. Да и по-свойски с магистром не поболтаешь, и перечить не осмелишься. То ли дело, к примеру, сьер! Свой человек, только дом побольше да одёжка понарядней. А у дочки, — с явной гордостью поведала она, — вейлин наш будет Главой. Немолодой уже, я с пелёнок его знаю. И у матушки роды принимал, и у меня, а у дочки примет — считай, почти своё дитя. Вот уж не ждала, что так выйдет — и свадьба, и вейлин наш!

После обеда хозяйка заставила мальчиков надеть «свадебную» одежду, с удовлетворённым кивком отпустила их на свободу и увела Альвин примерять платье. Энтис, уставший от жары, лёг под яблоню в саду невестиного дома и тотчас уснул. Хет обошёл все улицы, вызвав восторг у детворы, сбежавшейся поглядеть на необычного большого пса, покормить и погладить, а потом пристроился возле Энтиса под яблоней. А Вил укрылся от солнца в трактире и пел, пока тёмно-синее небо не усыпали звёзды и самые завзятые полуночники не разбрелись по домам. А он долго ещё сидел на ступеньках перед запертой дверью трактира, в задумчивости глядя на звёзды и легонько, почти неслышно перебирая струны.

Свадьба началась на рассвете и продолжалась весь день, а затем всю ночь. Шумный, яркий, весёлый праздник, который Вил любил с детства: радостные лица и смех, новые наряды и масса разноцветных свадебных бусинок — на одежде, в волосах, на шеях и запястьях, на деревьях, кустах и палисадниках, на окнах и дверях; даже по улицам были рассыпаны блестящие бусинки, а дома жениха, невесты и Главы просто в них тонули. И всем хотелось музыки. Свадьба — один из нечастых в Тефриане случаев, когда менестреля не просто снисходительно слушают (не скрывая, что удовольствие от музыки прекрасно соседствует с презрением к музыканту), а видят в нём желанного, более того — уважаемого гостя.

Вот когда Вил в полной мере оценил, как полезно иногда иметь упрямых друзей — что бы он делал, не будь с ним ещё двоих «менестрелей»? Не иначе, разорвался б на части! А уж голос бы посадил и до крови стёр пальцы — наверняка. Им и втроём-то пришлось несладко: жители деревни вознамерились погулять на славу, и, похоже, не думали о том, что менестрелю тоже иногда нужно отдыхать… За Альвин Вил сперва боялся: слишком неожиданно на них свалилась эта свадьба, они и спеться толком не успели, и не привыкла она петь во весь голос часы напролёт, и запросто могла перезабыть едва выученные песни. Но опасения не оправдались: слов она не путала, мотивы не перевирала и в обморок от усталости не упала. Наоборот, выглядела свеженькой и весёлой, а в перерывах между пением (Вил старался делать ей перерывы подлиннее) ещё и танцевала, словно сутки перед тем отсыпалась.

А Энтису казалось — он сам стал частью флейты. Иногда он отрывал её от губ, Вил чем-то поил его, он поспешно глотал и снова нырял в переливы мелодий. Потом он пел с Вилом… пел один, а Вил играл на минеле… пел баллады Ордена, даже не замечая, успевает ли Вил подобрать аккорды… играл, играл, сливаясь с флейтой в единое целое, растворяясь в музыке, чувствуя себя опьянённым и невыразимо счастливым. А потом звёзды мерцали прямо над ним, словно запутавшись в ветвях деревьев, и трава была мягче пуховой перины в далёком Замке, и он тихонько смеялся — сам не зная, чему. Пальцы онемели, губы распухли и болели, но если б его позвали и попросили сыграть ещё, он вскочил бы и снова поднёс к ним флейту. Но никто не звал, влажная ткань легко касалась лица, сладкое вино лилось в рот, густые тягучие капли… он уже почти спал, но Вил не был сном — он в самом деле заботился о нём, глядел сияющими глазами и шептал: «Нет, ты играл лучше тех двоих, лучше всех в Тефриане!», а он с наслаждением глотал сладкую густую влагу, и радость искрилась и кружила, и звёзды — нет, глаза Вила — или всё-таки звёзды?..

— Я ничего не помню о свадьбах, — сообщила Альвин, присев на край колодца. Вил поднял голову от ведра, над которым умывался, стоя в траве на коленях:

— Ничего насколько?

— Вообще ни капельки. Вытри волосы, простудишься.

— Сами высохнут. Ветер тёплый. Да я и не могу простудиться.

— Ага. Вейлин.

Он нервно оглянулся.

— Ты что?! Никогда не надо так говорить! Ты ж не знаешь, кто нас слышит!

— Да никто. Мы тут одни. Все остальные дрыхнут без задних ног.

— Ты не знаешь.

Он глубоко вздохнул и опрокинул на себя ведро. Альвин засмеялась:

— Помогло?

— Не очень, — холодно отозвался Вил. — Хочешь с кем храбрым побеседовать — пойди Энта разбуди.

— Ах, как он вежлив. Разве так положено менестрелю отвечать сьерине с Вершины, Вил, дорогой?

— Аль, я вчера слишком устал для всего этого. Не цепляй меня, ладно?

— А если не послушаюсь? — усмехнулась она. — Прогонишь меня? Знаешь, на свадьбе ты без меня бы не справился. Да и Энт разволнуется. Ему ведь не всё равно, правда? Не как тебе.

Его лицо скрылось от неё за пёстрым вышитым полотенцем.

— Аль, давай договоримся? Когда снова захочешь такое сказать, лучше просто ударь меня посильнее. Отзови в сторонку, чтобы Энт не видел, и валяй. Идёт?

— Вообще-то, — медленно сказала она, — я не очень люблю делать людям больно.

Полотенце скользнуло вниз.

— Ты уверена?

Она почти сдалась, но нет, всё же он моргнул первым. Отвернулся и принялся надевать рубашку.

Я ничего о нём не знаю. Эти шрамы на его спине. Рыцарь с ним рядом. Чар. Почему он меня боится?

— Привет! — весёлый голос влетел в их молчание и застыл в нём, как горячее масло в ледяной воде: — Ну, мы уходим?

Вил смерил друга взглядом, в котором ясно читалось: вопроса глупее он в жизни своей не слыхивал.

— Прямо нас и отпустили. Всего день и ночь — это для свадьбы не гулянье. Никуда мы не уйдём.

— Ты тихо говоришь, — заметил Энтис. — И хрипловато. Если и сегодня петь, совсем голос посадишь.

— А я не буду. Ты рвался выступать — вот и получишь в своё удовольствие. У тебя-то голос в порядке.

— Если не считать, — мягко уточнил Энтис, — что я не умею им петь. Всё остальное в полном порядке.

— Не болтай ерунды, — с ноткой раздражения отрезал Вил. — Умеешь. Не как я — да, конечно. Как ты.

— Как галки возле зарянки.

Но Вил не улыбнулся и не пошутил в ответ. Резко кинул мокрое полотенце на плечо и ушёл в дом.

— Я ничего обидного ему не сказал, — пробормотал Энт, опускаясь в траву и сцепляя руки на коленях. — Вчера всё было так хорошо! Нет, я сказал… про хриплый голос…

— Он просто устал.

Альвин легонько коснулась его щеки: когда он делался таким несчастным, её тянуло приласкать его и утешить, как тянет приласкать котёнка.

— Всё нормально. Ты тут ни при чём.

— Нормально? — он криво усмехнулся. — Ну да. Разумеется.

— Что это ты?

— Да ничего. Давай я тебе спою одну вещь, ты её не знаешь. Слова поучишь, пока они не проснулись и снова в нас не вцепились.

Вернулся Вил и начал подыгрывать на минеле. Энтис, поникший и сумрачный, тотчас ожил, будто цветок под пробившимся из-за туч солнечным лучом, а ей очень хотелось встать и уйти — с вызовом, напоказ, если ему можно, почему и ей… Нет. К чёрту.

Она с нежной улыбкой прислонилась к плечу Энтиса и запела, бросая всю душу, весь свой талант в балладу Ордена. Вот тебе, мальчик. Приятно? Ну, смотри. И слушай. Ты ведь слышишь, я знаю. Мы оба это знаем, правда?

А петь снова пришлось целый день и полночи, и она злилась ещё сильнее, чем вчера, глядя, как Энт утонул в музыке и не замечает ничего, кроме флейты, а Вил (нет бы остановить своего спятившего дружка или просто заткнуться, пусть Энт один играет!) дёргает струны дрожащими пальцами, всё чаще переходя с пения на речитатив, пряча хриплые нотки за резкими, оглушительными аккордами. А она не может это прекратить. Ничем не может ему помочь. Только петь с ним, стараясь не очень фальшивить.

Потом они втроём сидели в сарае на пахучем сене. Снаружи вовсю галдели птицы, мешая им спать, а они от усталости слышали не птиц: в ушах звенели слова бесчисленных песен. Вил разбирал монетки, считая выручку: крупные — в пояс, мелочь — в специальный внутренний кармашек куртки. Крупных, стелов, было много, это он и без подсчётов знал. Понятно, за два-то дня веселья, да ещё Аль, зеленоглазая красавица, удивительные огненные волосы и огонь в каждом движении, в сверкающей улыбке, вся она сплошной огонь, влекущий, неукротимый… Он медленно пересыпал монеты из ладони в ладонь. Она и Энт. Ты знал, что так будет, он Рыцарь, ты менестрель, и она не любит Вэй, оставь, оставь, всё предрешено заранее, всё уже сказано, всё безнадёжно.

— Прекрасный Рыцарь, — проворковала Альвин, — ты в силах отвечать на глупые вопросы?

— Глупых, — юноша сонно зевнул, — у тебя не бывает. Странные — да.

— Ну, ответы твои тоже странные. А кто бы им пел на свадьбе, если б мы вовремя не подвернулись?

— Свадьбы бы не было, — хмыкнул Вил. — Без менестрелей какая в ней радость?

— Вил, любовь моя, мне нужен ответ, а не твои шуточки. И я, по-моему, спрашивала не тебя.

— Он не шутил, — возразил Энтис.

— То есть, — с сарказмом уточнила Альвин, — не зашли мы в деревню — и прощай семейное счастье? И бедные влюблённые дети ворочались бы без сна в своих холодных постелях, с тоской гадая, когда сюда занесёт менестреля? Тогда менестрели должны считаться самыми важными персонами в Тефриане!

Вил засмеялся. Энтис выглядел озадаченным.

— Чтобы разделить постель, свадьбы не надо.

— Пока не заловили папы и мамы, — кивнула девушка. — Или ребёночек случайно не приключился.

Мальчики переглянулись. Ну вот! Снова эти тревожные, до зубной боли ей надоевшие взгляды!

— Дети не родятся случайно, Аль. — Энтис подбирал слова с осторожностью путника, ступающего по островкам твёрдой почвы в трясине. — Они родятся, если женщине хочется. А не захочет, их и не будет. И почему «заловили»? Так о запретном говорят. А любить никто никому не запрещает.

— Хм.

Она помолчала. Завизжать или что-нибудь разбить об стенку… хотя разбить тут нечего… нет, не поможет. Помог бы Хет, а он где-то бродит, и умница, на воздухе куда лучше, чем в душном сарае… Ладно. Хоть на один-единственный вопрос она должна добиться ответа!

— А как они это делают, Энт?

— Кто?

— Ну, женщины. Чтоб детишек не было.

Рыцарь явно растерялся.

— Но… Аль, я ведь не женщина. Откуда мне знать?

Она вопросительно взглянула на Вила. Он с тихим смешком мотнул головой:

— Не знаю. По той же причине.

— А разве ты сама не… — недоумевающе начал Энтис. Она довольно точно изобразила смешок Вила:

— Энт, дорогой. Если бы «я сама» — зачем мне спрашивать?

— Прости, — пробормотал юноша, пунцово краснея, и уставился на минелу в руках друга. На сей раз замолчали надолго. Вил свистел «Балладу о гибели Шера». Альвин вяло гадала, где носит Хета.

— Когда-то давно, — с неожиданной мечтательностью в голосе произнёс Вил, — мне ужасно нравилось слово «океан». Я вначале не понимал, что это. Мне казалось, океан — такое место, где сотни оттенков переливаются, как крылышки у бабочек, или небо на закате, или радуга. И там можно плыть. Помните, в сказке про Живой Цветок: и вот океан без дна, и плывёт она к острову… Говорят же — облака плывут по небу. А человек плыл бы так по океану. Если бы отыскал. Я хотел, когда вырасту, сделаться тем, кто странствует повсюду и ищет океан. По Тефриану и всему миру Сумрака. Только бродить и искать. И сочинять про океан песни. И когда споёшь о нём настоящую песню — он услышит. И ты найдёшь.

Он подобрал длинную соломинку и долго, тщательно сворачивал в ломкий золотистый клубочек.

— А потом мама рассказала, что океан — просто очень большое озеро. Я так расстроился, даже плакал. Мне лет пять было, наверное. А настоящий океан я никогда не видел. С мамой — не успели, а без неё… не мог себя прогнать с дорог, где с нею ходил. Будто там от неё что-то осталось.

Он сжал соломенный комок меж ладоней и растёр в душистую пыль.

— Озеро, где не видно берегов. И волны с гору высотой. И он то яростный, то нежный, но всегда — таинственный. Мама так говорила… Давайте туда пойдём. Новые места для всех нас, для каждого. Мы все окажемся там, где ни разу не были. И неважно, кто где родился, прошлое, воспоминания… это останется здесь. А на дорогах — только мы сами. Какие есть.

Дверь скрипнула: в щель просунулся влажный чёрный нос. Альвин вздохнула и кашлянула от пыли.

— Тогда вставайте и пошли прямо сейчас. Вон, Хет давно уже готов, ждать утомился.

Подтверждая её слова, Хет энергично заскрёб дверь; в конце концов распахнул её и громко чихнул.

— Да. — Вил глядел на Энта, не на неё. Во тьму сарайчика, пропитанную запахом трав, ослепительным горячим потоком лилось солнце. — Прямо сейчас. Нельзя тянуть время, когда уходишь к океану.

Деревня осталась далеко позади. Справа и слева тракт отделяли от полей кусты сафнии — из-за ягод, густо усеявших ветви, они казались белоснежными. Ягоды были несъедобны, но пахли очень приятно.

— Бывают свадьбы, — вдруг сказал Вил, — и без менестрелей. Кому-то и пастушьих дудочек вполне хватает. А если Глава — сьер, так во многих сейрах клавесины есть. А уж арфы — наверняка.

Альвин кивнула. Гордость гордостью, и сегодня он начал первым, но нельзя же ссориться вечно!

— А в Тени, если праздник, идут в Замок за музыкой. На арфах и клавесинах у нас многие играют. И петь кое-кто умеет. Мой друг тоже играл и пел на свадьбе, на ферме. — Энтис улыбнулся: — Глава у них Мейджис, а сыну сейчас пять, ну и ходит всюду за Мейджисом хвостиком, даже на Круг. А мы сшили ему белый плащ, вырезали меч, а ножны сделали, как у Мейджиса. Весь Замок чуть не умер со смеху.

Вил хмыкнул. Подобного выражения на его лице Альвин определённо раньше не видела.

— Кто такой Глава? — спросила она, отмечая для себя: поймать Энта, когда Вила не будет поблизости, и задать другой (кажется, куда более интересный) вопрос, кто такой Мейджис. — И как его выбирают?

— Выбирают все по-разному. Смотря чего для детей хотят. Денег, почёта, или Вершины, или места в гильдии, или просто доброго друга. Или заповедей Света.

— Необязательно! — пылко вмешался Энтис. — Глава вовсе не навязывает путь. Тем более, Рыцарь!

— Кто будет рассказывать, ты или я? Да, он не навязывает, и можно послать в трясины его советы, но обычно так не делают, верно? В общем, какую судьбу детям готовишь, от того и выбор Главы зависит.

— Не всем детям. Глава только первого ребёнка должен растить.

— Хет, укуси его, если снова влезет, ладно? Он меня сбивает. Не «должен», а если родители захотят!

— Стоп. Вы совсем меня запутали. Зачем он нужен на свадьбе, этот Глава?

— Ты ж видела. Принимает Обет Единства и объявляет, что два пути стали одним в мире Сумрака. А когда родится их первый ребёнок, Глава будет ему вроде второго отца. И если они пожелают, возьмёт к себе в дом и воспитает, как собственное дитя.

— А если сам Глава не пожелает? Или у него своих детей полно, а в карманах ветерок?

— Можно отказаться быть Главой. Но это почётно, мало кто откажется. Обыкновенно выбирают человека важного, уважаемого. Не по богатству, а чтобы выучить мог, достойный путь указать. Или помогать… лечить, например, бесплатно. Думаешь, для чего им вейлин-Глава? Тут ребёнку и здоровье, и грамота, а если у него дар, вейлин и о Ступенях расскажет, и магистра найдёт и вызовет в срок. Но Вэй редко соглашаются, у них и без того дел по горло. В деревнях чаще сьеров выбирают, а в городах — мастеров гильдий или лордов с Вершины. Или короля.

— И король согласится? Всегда? Кто бы его ни выбрал?

— Конечно. Это ж тебе не вейлин в деревне! Тот и победнее короля, и занят с утра до ночи. А король ведь не сам с детьми возится. И дела у него совсем другие. Ему два-три лишних принца не помешают.

— Два-три! — Энтис насмешливо кивнул. — Как же! А десять каждый год не хочешь? Если не больше.

Альвин с восторгом наблюдала редкое зрелище: Вил, нескрываемо изумлённый.

— Энт! Даже король такую кучу ребятишек не прокормит! Да они и во дворце-то не поместятся!

— Кормит не он, а Тефриан, — возразил Энтис, явно довольный произведённым эффектом. — А дворец у него не только в столице. Ещё в Дрейде и Северине. И два владения среди красот природы. В Руне и поблизости от Дешелета. Скромные сельские домики для приятного отдыха. Комнат этак на полсотни.

Вил округлил глаза (а вот сейчас, думала Альвин, он уже играет. А губы вновь сложены в обычную скептическую гримаску — сжаты, будто ничем его не проймёшь, а самые их уголки всё-таки смеются).

— Ты-то откуда знаешь, Рыцарь? Ну, насчёт ребят.

— Наши лорды ведь ездят на Совет Вершины. Каждый год, как положено. А потом рассказывают, о чём там говорили. Тут нет секретов. Эти дети, принцессы и принцы Обета, живут не в столице, а во владениях. Мы тогда в Дешелет не добрались, а то мимо бы прошли. Могли бы и в гости зайти.

— Ага. Нужны мы им, как пню сапожки. Прямо они нас и впустили.

— Все дома Вершины, — спокойно сказал Энтис, — включая дворец в Аэтис, обязаны открывать двери Рыцарям на Пути. Вот трактирщику можно меня не впустить. А королю — нельзя. По закону Тефриана.

— А мы? — заинтересовалась Альвин. — Неведомо откуда и с минелой?

— Вы мои спутники на Пути. Значит, со мной наравне. С минелой, с лопатой или с ручной багрянкой.

— Но на тебе не написано, Рыцарь ты или кто. По виду, — девушка окинула его критическим взором, — я бы не сказала. В Ордене наверняка иначе одеваются. Ткань, покрой. И обтрёпанный плащ в заплатах.

— Вот именно плащ в заплатах, — усмехнулся Энтис, — их и убедит. «Не-Рыцарь» никогда не стал бы лгать, разгуливая в лохмотьях. У него был бы плащ новенький и беленький. Непременно.

Вил, рассмеявшись, извлёк из струн Лили что-то журчащее и звонкое.

— На случай, если рваный плащ не поможет, у него есть имя. В Тефриане немного Рыцарей, чей род идёт от Первого Замка. Верно ведь, Энт?

— Не знаю, — с явной неохотой сказал юноша. — Я же тебе объяснял: это только предположение.

— А мне, — промурлыкала Альвин и взмахнула ресницами, заглядывая ему в глаза: — ты объяснишь?

Энтис смущённо улыбнулся и покачал головой:

— Да тут нет ничего интересного. В свитках Первого Замка упоминается человек по прозвищу Крис, Сокол на языке хиан-эле; но был ли он Рыцарем, неясно. А в записях Эврила, сто лет спустя, есть Крис-Тален — в списках Круга, без вопросов. На самом деле, правильно говорить «криис т’айлинн» — сокол с золотым опереньем, Золотой Сокол. Может, тот Крис и был его предком. А может, и нет. Шла война, а сокол — хищник, воитель. Не одного человека могли так прозвать.

Она удивилась: Вил глядел на друга почти с упрёком. Энт — я поняла бы, но тебе-то почему важно верить в его связь с тем далёким Соколом, видевшим создание Первого Замка? Тайны, снова тайны…

Они подошли к столбу-указателю на развилке двух дорог. Тут же было устроено место, где путники могли отдохнуть: две широкие деревянные скамьи и выложенное из камней подобие очага, накрытое закопчённой решёткой. Очагом недавно пользовались: зола на камнях и останки древесного угля, среди которых лежали тонкие птичьи кости, явно появились здесь уже после короткого утреннего дождя.

Не успели они развязать мешок (набитый снедью до отказа: весомое свидетельство благодарности «свадебной» деревни Ялин), как у них появилась компания. Двое ребят, на вид чуть старше Вила, приблизились по дороге со стороны рощицы, за которой, согласно указателю, находилось село Исток. У обоих на плечах висели такие же причудливой формы футляры, как тот, что лежал на скамье рядом с Вилом. Нет, решила Альвин, не совсем: один из них и короче, и гриф изогнут, а не прямой, как у Лили. Зато во втором — наверняка Лилина близняшка.

Вил поднял руку, приветствуя. Мальчики казались обрадованными.

— Все тебя потеряли, — сказал тот, что пониже, смуглый и коренастый. — Мы уж подумывали разное.

— И, конечно, рыдали горькими слезами? — Вил насмешливо пожал плечами: — А я вот он. Ну, извини.

— Ты всерьёз про нас так думаешь?! — с обидой воскликнул второй, с узким подвижным лицом и светлыми, почти белыми волосами. — Мы за тебя боялись, а ты…

— Он шутит, Тэн. Не шуми. Я Рит, — он смотрел на Альвин. — Добрый день, сьерина. А он — Тэвин.

— Не сьерина. Альвин.

Из-под скамьи высунулась лохматая голова и со вкусом зевнула.

— А это Хет.

Смуглый Рит уважительно кивнул. Тэвин в восторге присвистнул:

— Ну и псина! А не боитесь, что он однажды вас самих слопает, вместо дичи?

— Я — нет, — заверил Вил. — Если он выберет по росту, слопает Энтиса, — он взглянул на друга, — а самая вкусная наверняка Аль. Выходит, мне не грозит. Садитесь поближе и давайте обедать.

Уговаривать не пришлось. Напротив, приглашение на обед было принято с откровенной радостью.

— Здорово, — промычал Рит с набитым ртом, с трудом проглотил и тоскливо взглянул на оставшуюся еду (её, казалось, ничуть не убавилось). — Вил, у тебя нашёлся добрый дядюшка-торговец?

— Нет, — хмыкнул Вил. — У меня нашлась свадьба в Ялине. То ли они год менестреля не видали, то ли музыку здорово любят, но нас три дня не отпускали. Причём половина деревни желала плясать ночами.

Светловолосый Тэвин вдруг помрачнел и решительно затолкал в рот ещё один кусок сыру. Его друг покосился на указатель и тяжело вздохнул. Вил сощурился:

— Вы из Истока? Там что, совсем тускло?

Рит безнадёжно махнул рукой.

— Хуже некуда. Ну, правда, они нас не били. Поленились, наверное. Тэн, ты не лопнешь?

— Спрячьте, — жалобно попросил Тэвин, глядя на остатки пиршества. — Пока я вижу, у меня рука сама тянется… Вил, у нас никогда такого не было! Пусть бы просто не слушали. А они глядели… будто мы вроде мух. Жужжит — плевать, в суп не лезет, и ладно, а полезет — раздавят. Вот так, — он медленно сжал ладони. — И всем это смешно. Всем. До единого. Ну всегда хоть кто-то тебя слышит! Всегда. А тут…

Он низко опустил голову. Рит неловко дёрнул плечом:

— Он громко петь не умеет, а там нарочно шуметь начали, вроде в шутку… ну, ты знаешь эти шутки.

— Похоже, — резюмировал Вил, — мы туда не идём. А до Озёр два дня по пустому тракту. Трясины.

— Вам-то что? Еды полно, иди да радуйся. А после Ялина что за края? Мы-то здесь в первый раз.

Несколько секунд Вил покусывал губы, хмуро созерцая указатель.

— Две недели — глушь. В трактирах почти никого, и вокруг леса-болота. Дальше направо — деревни, не так чтобы очень. А налево — городок, Селис. Там уже хорошо. Но до него от развилки тоже дней пять.

Вид у Рита стал самый разнесчастный. Тэвин сидел, понурившись, и, похоже, едва не плакал.

— Да ладно вам, — мягко сказал Вил. — Ялин-то не Исток. Вы придёте к вечеру. Все как раз проспятся и в трактиры поползут. Там люди неплохие. И не обидят, и не жадные. Я знаю, я же там пел.

Светленький менестрель рывком поднял голову.

— Ты смеёшься или правда не понимаешь?! «Я там пел»! Да в том и дело! Спятить надо, чтоб теперь туда соваться! Может, ещё и песни твои спеть?! Кто ж нас будет слушать после тебя, Король Минелы?!

Он опять сгорбился на краешке скамьи. Вил молча отошёл от него, снова развязал дорожный мешок и быстро поделил на две равные части всё съестное, что им насовали щедрые жители Ялина.

— Тут вам до Озёр хватит. А когда назло шум поднимают, сразу надо замолкать, вы ж не маленькие. Песнями шума не переорать, да и незачем. Кстати, увидите Нири и Чака — от меня привет. И можете их порадовать: на Дне Кораблей я слышал, как Крэв пытается изобразить их песню. Позорище.

— Да он у всех ворует, — пробормотал Рит, растерянно глядя на результаты дележа.

— Ясно, ворует, коли все ему разрешают.

— Вил, мы не можем…

— Не петь при нём не можете? Его припугнуть разок, и он от ваших голосов шарахаться станет, а не песни ваши учить! Он же трус. Я его не трогал, просто сказал пару слов, и моих он больше не поёт.

— Мы не можем взять, Вил. Вас трое, путь длинный, а в Ялине мы…

— В Ялин вы не идёте. Вы идёте в Озёра. Два дня по пустому тракту. И с чего вдруг «мы не можем»? Если вам в трактире петь не позволят, а еды дадут, вы ведь возьмёте. А я чем хуже трактирщика?

Тэвин смотрел на него круглыми глазами. Рит неуверенно проговорил:

— Но если мы — в Озёра… а вы-то куда?

— В лесок, — сообщил Вил. — Вон в тот. Найдём воду, искупаемся, поспим в теньке. А потом в Исток.

— Ты от жары оглох, да? — тихо спросил Тэвин. — Мы ж тебе рассказали!

— А мне взглянуть интересно.

Вил потянулся, морщась: откуда в его теле столько мест, которые на все лады ноют и болят? Нет, три дня и две ночи — это слишком, надо было послушать Аль, не играть так много, отдыхать… или коснуться Кружев, и никакой боли, легонько, всего лишь одно касание… Нет!

— Мы пойдём, — торопливо сказал он и не взял, а почти схватил Лили. — До встречи. Гладких дорог.

— И тебе, — отозвался Рит, не глядя ему в лицо.

Да ты совсем как я — чересчур гордый для менестреля. Ох, боюсь, не видать тебе гладкой дороги!

— И вам, — Рит скованно кивнул его друзьям и уставился себе под ноги. А вот Тэвин не отворачивался — благодарно улыбнулся им всем, потрепал за уши Хета, а едва они отошли шагов на десять, звонко произнёс:

— Гладких дорог, Король Минелы! — и когда он обернулся, поднял скрещенные в запястьях руки, и впрямь приветствуя его, как короля. Кстати, Рит помахал тоже.

Лесок его не разочаровал: озерцо — отдающее болотом, зато глубокое — нашлось почти сразу. Энтис в озере и задремал, лёжа на спине на поверхности воды. Вил вытянулся в траве, глядя в небо, и думал о мелодиях Кружев, о пламени в зелёных глазах, о флейте Энта, Сокола… об океане.

— Его инструмент, — сонно протянула девушка. — Не минела, верно? Форма другая.

— Кмин. На грифе дырочки, как у флейты. И струн касаются не пальцы, а стальной листочек, дэт.

— Кмин.

У неё слово звучало. В нём был ветер, и медный звон, и радуга.

— Звенит, правда? Кмин-н… Вил, слушай. Им лет пятнадцать, и они поют не первый год: ты знаешь их давно, а они не знают Энта. Почему же детишек отпустили на дорогу, если менестрелям так живётся? Или они все…

— Как я? — спокойно продолжил он оборванную фразу. — Нет. У всех, кого я знаю, родители живы.

— И позволяют им голодать и терпеть издевательства, и их могут избить, а то и ещё похуже.

— А как бы ты удержала, Аль? — он привстал на локте. — Запереть? Связать?

— Объяснить. Словами. Если дитя умеет петь и выживать на дороге, то и слова понять может. Кстати, откуда они умеют? Кто даёт им инструменты? Кто учит играть? И зачем? Ведь всё просто: не выучить и не купить минелы — не пойдёт на дорогу. Или все менестрели сплошь дети законченных идиотов?

— Менестрелей.

Он снова лёг и закрыл глаза.

— Бывших. Все уходят с дорог лет в двадцать. Чтобы жить с подругой, иметь детей, дом и достойную работу, чтоб тебя уважали, а не плевали в лицо. Но они остаются менестрелями в сердце. Играют и поют для себя. И учат детей, если попросят. И отпускают.

Он помедлил.

— Ведь их тоже отпустили когда-то. И дальше они выбирали сами — и дороги, и песни, и попутчиков, и терпеть плохое ради хорошего или плюнуть, сдаться и стать кем-то другим. Я думаю, они хотят, чтобы и дети могли выбрать сами. Потому что когда у тебя отнимают выбор — это куда хуже голода, насмешек и боли. Особенно если отнимают те, кого ты любишь.

Все уходят? Или я совсем не вижу тебя — или ты в двадцать уходить не хочешь. И ещё… по-моему, я начинаю верить, что когда-нибудь мне придётся всерьёз за тебя бояться, Король Минелы.