Начало борьбы
Два ранения, две контузии и двадцать пять казацких плетей, полученных мной, отразились на моем здоровье и памяти. Поэтому все подробные факты своей жизни сейчас изложить не могу. Я передаю лишь только то, что сохранилось у меня в памяти до сегодняшних дней.
Я родилась в тысяча девятьсот первом году в селе Сергиевское Александровского района, на Северном Кавказе.
Отца своего я очень мало помню — он умер, когда мне было всего лишь около шести лет. Мать моя, беднячка-казачка станицы Темнолесская на Северном Кавказе, жива. Она была свидетельницей жестоких расправ белогвардейских офицеров с партизанами-односельчанами. В ее присутствии пороли плетьми и меня. В годы гражданской войны моя мать много раз подвергалась преследованию со стороны приходящих в село белогвардейских банд и местных кулаков из-за меня и моего родного брата — партизана. Мое участие в партизанских отрядах и участие моего брата стоили ей много здоровья, но зато сейчас она видит, за что мы боролись. В тысяча девятьсот шестом году после смерти отца, который батрачил тридцать лет, семья наша осталась в крайне тяжелом положении. Для того чтобы кое-как прокормиться, всем нам — матери, мне и брату — пришлось идти на заработки.
Брат мой поступил в ученье к кузнецу, где постоянно и жил, не возвращаясь к нам, а мы с матерью ходили на поденную работу к помещику и местным кулакам — этим и кормились. Когда мне исполнилось восемь лет, меня на летнее время отдавали в няньки, а с наступлением осенних холодов хозяева отправляли обратно к матери, так как я не имела ни, одежды, ни обуви. Нянька Елена — так звали меня в нашем селе.
Е. Кузнецова
В школу я попала уже подростком. Моей матери удалось найти себе постоянную работу сторожихой в местной аптеке, где она получала пять рублей в месяц.
Школу я окончила хорошо, поступила уборщицей-сторожихой в сельскую земскую библиотеку, а в летнее время помимо этой работы ходила также и на полевые работы к помещику Ефременко.
Работа в библиотеке имела большое значение в моей жизни.
Первым человеком, указавшим мне мое место в борьбе против эксплуататоров, была заведующая библиотекой М. В. Чертова. Ей как своему учителю, показавшему мне правильный революционный путь борьбы, я многим обязана.
В этой же библиотеке я встретилась с другим моим учителем — матросом Черноморского флота товарищем Рыльским. Вокруг него сколотилась группа, в группе была и я. Рыльский говорил смелые слова о власти и войне. Беседы Рыльского еще более укрепили бурлившую во мне злобу и ненависть к самодержавию и буржуазии, и я стала работать с ним.
После Февральской революции в Сергиевском власть перешла в руки торговцев и кулаков. Эсеры торжествовали победу. Но вот пришел великий Октябрь. Власть перешла к бедноте. Начались за эту власть ожесточенные классовые бои. На помощь нам подошел организованный Рыльским небольшой красногвардейский отряд. Отряд Рыльского принужден был сразу же вступить в бой с бандами белогвардейского генерала Шкуро, которые в это время хозяйничали в Ставрополе и в ближайших к Ставрополю селах. Небольшой этот отряд в боях со Шкуро рос и пополнялся за счет местных партизан.
Особенно много партизан в отряд Рыльского пошло из Сергиевского, Калиновки, Михайловки и города Александрова. Это были малоземельные и безземельные крестьяне и батраки-иногородние.
К июлю месяцу восемнадцатого года отряд Рыльского имел в своем составе батальон пехоты и кавалерийский полк, носивший впоследствии название «Первого революционного ставропольского кавполка». Этот полк целиком вошел в состав Первой конной армии Буденного.
К этому времени организовался и другой отряд против белогвардейских банд под командой товарища Назаренко.
В период формирования отрядов Рыльского и Назаренко я работала по заданию партийной организации по выявлению белогвардейских и эсеровских группировок в селе; я держала тесную связь с отрядами Рыльского и Назаренко. По моему указанию были ликвидированы отрядом Назаренко кулацко-эсеровская группа нашего села и его главари: Ефремов-торговец, Олиференко, сын помещика Ефременко и сын торговца Новикова были расстреляны как отъявленные контрреволюционеры.
Пополнялись людьми отряды. Укреплялась дисциплина, но банды Шкуро были для нас угрозой. К Шкуро стекались богачи-казаки, сыновья помещиков, торговцев и все контрреволюционно настроенные элементы.
Под напором этих банд наш отряд в начале июля месяца должен был отступить из нашего села на восемнадцать верст. Я не пошла с отрядом. По партийной директиве осталась в селе для наблюдения за белыми и связи с отрядом. Было установлено, что отряд наш под командованием Рыльского через два-три дня с боем должен возвратиться обратно в Сергиевское. Фактически же нашему отряду удалось занять Сергиевское только на седьмой день.
Целую неделю жестоко расправлялись белогвардейские офицеры, сынки помещиков, с населением. Особенно зверски поступали они с семьями участников партизанских отрядов и молодежью.
Озверевшие банды в первый день своего прихода в село зарубили насмерть председателя сельсовета товарища Медведева, молодого студента Полянского, убивали подростков, приводили их в помещение бывшего сельсовета и там рубили им головы тесаками и шашками, издеваясь, заставляя приносить для себя с улицы камень, чтобы удобнее было отрубить голову. Вот как они мучили несчастных ребят!
Меня в первый же день прихода бандиты поймали в доме, да я и не пряталась. За мной пришли два казака и офицер — спросили Елену.
Я вышла, и офицер тут же стал меня допрашивать: сколько у партизан оружия, кто входит в состав отряда? Он все спрашивал, какое я принимаю участие в работе отряда. На вопросы я не отвечала. Офицер объявил мне, что я за свою шпионскую работу в пользу красных должна быть повешена, но, принимая во внимание мою молодость и что я, по его мнению, могу быть полезной для работы в разведке у белых, он дарует мне жизнь и приказал тут же всыпать двадцать пять плетей. В одно мгновенье два казака подскочили ко мне, подвели к кровати и уложили меня, другие схватили мою мать за руки и держали ее во все время моей порки.
Офицер стоял возле двери и отсчитывал удары. Я напрягла все силы, ни разу не крикнула, но после шестого или седьмого удара потеряла сознание. Моя мать очень сильно кричала. Ей казалось, что я умираю. После этой порки я в течение недели не только не могла встать, но не могла поворачиваться без посторонней помощи. На седьмой день наш отряд снова занял село, и я оказалась среди своих. Но красногвардейцы не остались в селе, а пошли дальше в наступление. Наш отряд доходил почти до Ставрополя, но у Шкуро было больше людей и оружия, и отряд отступил, оставив в руках белых Сергиевское. В этот раз меня не оставили в селе, и я, хоть и больная, но пошла со своим отрядом. Идти пешком и ехать верхом я по болезни не могла, поэтому меня посадили на грузовик. На этом грузовике были два пулемета и одно легкое орудие.
Отряд наш отступил по направлению к уездному городу Александрову. По дороге — в Калиновке — произошел бой.
Белогвардейские цепи, выставленные под Калиновкой для встречи нашего отряда, стали отступать. Наш грузовик на сильном ходу прорвался через цепь белых, и мы оказались у них в тылу с одной пулеметной лентой и одним снарядом, но белые этого не знали — они растерялись от неожиданности и стали разбегаться, кто куда. Один белогвардейский офицер выскочил из своего автомобиля и тут же застрелился.
В это время из Калиновки налетел конный отряд белых, открыл из винтовок стрельбу по нашему грузовику и повел на нас наступление. Подоспевшая нам на помощь наша пехота оттеснила конный отряд белых и заняла Калиновку. Во время перестрелки товарищ Рыльский был ранен пулей в плечо. Я повезла его на перевязочный пункт.
Проехав не более двух верст, мы увидели, что навстречу нам движется большой конный отряд. Отряд начал из винтовок обстреливать нас и подходить ближе. Нужно было, не медля ни минуты, скрыться.
Мне пришлось бежать буквально под градом пуль. Мы разбежались в разные стороны. Белые обстреливали нас.
Забежав за бугор, я увидела крестьянина, косившего жаткой хлеб. Стала просить его принять меня к себе на жатку и тем спасти меня от расправы, обещав заплатить ему за это пятьсот рублей. Крестьянин согласился взять меня к себе, причем тут же добавил, что денег с меня не возьмет. Я быстро скинула с себя верхнее платье, которое, кстати сказать, было в крови от раны Рыльского, села за жатку. Через несколько минут подскочило несколько верховых, и в числе их был командир эскадрона нашего отряда Данила Деркач. Тут же выяснилось, что нас приняли за белогвардейцев и решили изловить живьем. После этого случая я три раза искала Рыльского и, наконец, нашла его в селе Журавка больным, с воспаленной раной. Я передала ему находившиеся у меня деньги отряда, а сама пошла рядовым бойцом во 2-й эскадрон нашего кавалерийского полка, впоследствии влившегося в 6-ю кавалерийскую дивизию.
В рядах конного корпуса
Двадцать третьего июня девятнадцатого года 6-я кавалерийская дивизия стояла в армейском резерве возле станции Воропаевка, когда в глубокие тылы нашей армии прорвался корпус генерала Мамонтова.
Противник занял селение Большая Ивановка, а одна из его дивизий уже двигалась на Камышин. Двадцать четвертого июня полк белой конницы с батареей вырвался к Волге и обстрелял пароходы.
Нашей дивизии было приказано: очистить тыл от неприятеля. Быстрым маршем выступили навстречу врагу. Двадцать пятого июня, заняв Дубовку, 6-я дивизия отбросила от Волги полк белых, пошла по его следам и возле селения Малая Ивановка встретила главные силы Мамонтова. Здесь мы приняли первый бой с прославленной конницей врага. Не дав развернуться, корпус белых атаковал нас. Черной лавиной неслась на нас вражеская конница. Наши эскадроны смешались и стали отходить.
На пути отступления лежала топкая, илистая речка. Единственный деревянный мостик связывал оба берега. На мосту — ни разъехаться, ни разойтись. Какая-то повозка, зацепившись колесом, перевернулась и загородила дорогу. На мостике началась суматоха. Бойцы прямо на конях бросились в речку, увязая в иле, пытаясь перебраться вплавь.
На берегу осталось брошенное прислугой орудие с зарядным ящиком. Враг наседал по пятам. Еще минута — и орудие достанется ему. Нашими же снарядами он начнет расстреливать нас.
Старшина эскадрона Панько Золотарев соскочил с лошади, побежал назад, перебрался через мостик к орудию и хотел вынуть замок. Ему долго это не удавалось. Налетели кубанцы. Панько выхватил наган и, расстреляв все патроны, упал. Он получил девять сабельных ударов.
Очнувшись, увидел себя в окружении казаков, но сдаваться не хотел. Угрожая пустым, наганом, Панько Золотарев вырвался из кольца и бросился под обрыв. Казаки махнули на него рукой, считая погибшим.
А он прополз по оврагу, переплыл речку и, обессиленный, уткнулся в камыши на берегу. Здесь его нашли наши бойцы и принесли ко мне на перевязку. На Панько страшно было смотреть — так исполосовали его казаки.
Мамонтову не пришлось порадоваться нашей неудаче. На помощь подошла 4-я кавалерийская дивизия. Дружным ударом мы здорово потрепали корпус Мамонтова. Он должен был прекратить свой первый рейд в тылах нашей армии.
В этот же день, двадцать шестого июня, приказом по армии обе дивизии объединились в 1-й конный корпус. Мы вошли в славные ряды буденновской конницы. Заняв правый фланг 10-й армии, мы вместе с ней отступали, когда Царицын был сдан.
На путях отступления наши части пополнялись и крепли. Конница обновляла свой потрепанный конский состав. Немало хороших лошадей досталось нам в немецких колониях.
Мне привели прекрасного золотисто-рыжего коня. Я сразу его полюбила. Это была умная, спокойная, сильная лошадь. Она хорошо понимала меня, как бы угадывая каждое мое намерение и часто выручала меня в бою. Ну, и я платила тем же. Заботилась о ней, как ни о ком в жизни. Отдавала последний кусок хлеба. Нередко «воровала» для нее овес и молоко, чего никогда не делала для себя.
Лошадь была три раза ранена. Я сама лечила и ухаживала, вынимала пули, заливала раны коллодием. Лошадь терпеливо выносила боль.
В одну из наших атак она попала под пулемет. Четыре пули ударили в грудь.
Крупные слезы капали из лошадиных глаз. Я ревела о ней, как можно реветь только о самом близком.
Тесня и сбивая пехоту 10-й армии, враг неуклонно двигался к Камышину. Двадцать восьмого июля город был оставлен нашими войсками. Белые, развивая удар, преследовали нас, забирая нашу пехоту. И тогда на зарвавшегося врага снова обрушилась ударная группа конного корпуса.
В этой атаке мы полностью уничтожили два полка сводной горской дивизии белых, захватив трофеи и пленных. На следующий день наша ударная группа разбила атаманскую кавалерийскую дивизию. Конный корпус наносил удар за ударом противнику. И с каждым днем эти удары становились сокрушительнее.
Тяжелые бои и походы от берегов Маныча к Царицыну и Камышину были суровой школой для нас, ставропольцев. Из нестройных партизанских полков наша 6-я дивизия выросла в крепкое боевое ядро конного корпуса. Идя рядом с прославленной 4-й кавалерийской, мы учились у буденновцев искусству бить врага.
В долгие месяцы боев и походов я полюбила свою бригаду, свой 32-й полк, свой 2-й эскадрон, который не покидала.
Здесь я нашла свой второй дом, друзей и товарищей.
В нашей дивизии было немало женщин. За полками в обозах шли семьи бойцов, бежавшие вместе с нами из родных мест. Женщины помогали бойцам: стирали белье, чинили, штопали, шили. Жена нашего комбрига В. И. Книга была бригадным фуражиром.
Но в строю женщины встречались единицами. В нашем эскадроне я была одна. И это меня нисколько не беспокоило. Я знала, что ребята, когда нужно, не дадут меня в обиду. Законы дружбы и товарищества крепко связывали нас в бою и на отдыхе.
В одном из боев снарядом убило мою лошадь, а меня тяжело контузило в голову, грудь, бедро и спину. Несколько дней я не шевелилась, не слышала, не говорила, превратившись в какой-то бесчувственный чурбан. Сознание вернулось ко мне только на пятый день пребывания в лазарете.
Целый месяц я не вставала с койки. Наконец это лежание стало невыносимо. Мысль, что полк, быть может, наступает, что ребята без меня гонят и бьют врага, мучила меня. Я не выдержала. И однажды украдкой, полуглухая, полунемая, бежала из лазарета. Нашла свой полк, добилась того, что мне дали новую лошадь и разрешили встать в строй.
Еще больная, я пошла со своим эскадроном. И вот здесь, в окружении знакомых ребят, в боевой обстановке, я стала быстро поправляться.
В это время 10-я армия, перестроившись и окрепнув, снова шла в наступление. Под ударами конного корпуса белые откатывались к берегам Дона. Здесь, в районе станицы Казанская, мы дочиста разгромили группу конных войск генерала Савельева. Только жалкие остатки врага успели перебраться на другую сторону реки.
Однажды перед вечером возле какой-то деревни наш полк встретил крупную часть белой конницы. Враг не принял удара и бросился наутек. В лощине, слева от деревни, лежало целое поле зрелого уже подсолнуха. В вечернем солнце огненными кольцами горели его круглые шапки.
Спасаясь от флангового удара, белая конница решила укрыться в подсолнухах, но здесь ее окружили и полностью уничтожили наши эскадроны. Это были части волчьего дивизиона Шкуро. Только несколько человек штабных успело проскочить в деревню и скрыться за горой.
В самый разгар нашего наступления конница Мамонтова вторично прорвала фронт красных войск. Быстрыми налетами опустошала она тылы 8-й армии. Одновременно генерал Шкуро захватил город Воронеж. Командованием южного фронта конный корпус был брошен против Мамонтова. Но на этот раз Мамонтов не отважился встретиться с конницей Буденного и поспешно отступил к Воронежу, где соединился с генералом Шкуро.
Конный корпус готовился к удару на Воронеж.
В ночь на семнадцатое октября наша первая бригада заняла селения Хреновое и Рыкань у переправы через реку Усмань. Главные силы дивизии стояли сзади, в селении Рождественская. Справа от нас расположились части 4-й кавалерийской дивизии.
Два дня мы вели тщательную разведку расположения белых, приводили в порядок себя, коней, вооружение. Мы знали, что впереди предстоит трудная и ответственная задача: разбить соединенные силы Шкуро и Мамонтова, взять город.
Чтобы дать отдых полкам, командир корпуса приказал временно перейти к обороне. Сама природа толкала к этому. Осенняя хмарь нависла над полями и селами. Проливной дождь ни днем, ни ночью не давал отдыха. Дороги расползлись потоками вязкой грязи. Бросать при таких условиях в конные марши усталые части корпуса не было возможности. К тому же становилось холодно и ветрено. Можно было рассчитывать, что не сегодня-завтра дороги окрепнут.
Генерал Шкуро, командовавший всеми силами белых под Воронежем, решил нанести нам сокрушительный удар. Он бросил против конного корпуса двенадцать кавалерийских полков, один полк пехоты, двадцать два орудия, два бронепоезда и сто двадцать пять пулеметов.
Белые, как видно, не сомневались в успехе. Еще накануне им был подброшен ложный приказ Буденного о наступлении корпуса в совершенно другом направлении (на Лиски). Генерал Шкуро поверил «перехваченному» приказу и рассчитывал захватить нас врасплох.
Рано утром конные массы белых обрушились на нас. На участок первой бригады были брошены четыре полка Терской дивизии и два мамонтовских донских полка. Не ожидая такого удара, мы не выдержали и отошли за речку, расстреливая казаков почти в упор из пулеметов.
В этот момент во фланг противнику ударили части 4-й кавалерийской дивизии, а вскоре подоспела и наша вторая бригада. Белые полки, попав под перекрестные удары с фронта и с фланга, откатились назад, оставив сотни убитых, раненых и пленных. Нам досталось семь орудий с зарядными ящиками и пятьдесят два пулемета. Такая же судьба постигла белых и на других участках.
К концу дня мы заняли селение Усмань, расположенное на двух рукавах маленькой речки. В центре села возле церкви стоял штаб бригады. Наш 32-й полк со своим штабом занял переднюю часть села по другую сторону речки.
Из окон хаты, где поместилась я с ребятами, была видна ветряная мельница, а немного дальше к Воронежу небольшой лесок. К вечеру наш эскадрон (дежурный) сделал глубокую разведку впереди расположения полка. Мы обошли несколько хуторов и, не найдя признаков неприятеля, спокойно вернулись на ночлег в деревню. Убрали лошадей, поужинали. Было уже совсем поздно, когда я приготовилась лечь спать.
И вдруг оглушительно затрещали пулеметы. Несколько пуль, пролетев в окно, впилось в печку. На пол посыпались куски глины. Ребята — во двор. Повскакали на коней и вылетели из ворот. Успел выскочить и наш кучер с санитарной линейкой. Наспех подтянув подпругу, я вскочила в седло и тоже метнулась на улицу. Грохот выстрелов несся от ветряной мельницы. Неприятельские пулеметы с короткой дистанции били по деревне.
Плохо различая в темноте, я доверилась коню. Через минуту мы были возле речки. Впереди — вода, слева — проволока и мост. Лошадь прыгнула, но неудачно — зацепилась ногой за проволоку. Падаю вместе с лошадью, больно ударившись о телеграфный столб.
Очнулась. Пробую подняться, а надо мной уже стоит лошадь со съехавшим набок седлом. Вижу, на задней ноге кровь. Сорвана кожа. Первая мысль: перевязать. И я, забыв свой ушиб, занялась перевязкой лошади. Подскочили ребята, помогли сесть на коня. Вместе помчались на сборный пункт — к штабу бригады.
Что же произошло? Пользуясь темнотой, противник снял наши посты, подполз к ветряной мельнице и почти в упор по деревне открыл ураганную стрельбу. Но большого эффекта не добился. Дивизия построилась и приняла бой.
Рубка началась отчаянная. Как всегда, я без шапки и винтовки, с одним наганом в руке. Вижу: командир соседнего эскадрона Борец, спешенный, бегает среди своих, размахивая шашкой. Под ним убило лошадь, а резервной еще не подали.
Я сразу сообразила: надо выручить Борца.
Командиру конь в атаке важнее, чем мне. Быстро подскакала и отдала свою лошадь, а сама взобралась на санитарную линейку, которая шла за вами.
К утру восточный берег реки Воронежа был усеян трупами белых.
Мы стояли в маленькой деревушке. Впереди — река. На высоком обрывистом берегу в зареве заката четко вырисовываются силуэты зданий, церквей и садов. Это — Воронеж.
У противника выгодная позиция. Полная свобода обстрела. А нам предстояло брать город в лоб, форсировав предварительно реку.
Три дня мы готовились к решительному удару. Буденный с командирами дивизий изучал места переправ. Инженерная часть готовила материалы для плотов и моста. Комиссары вели беседы в эскадронах. А бойцы, как обычно, чистились, чинились и набирались сил перед боем.
В минуты отдыха в эскадронах слышались гармошки, удалое пение, вихревые пляски.
В ночь на двадцать четвертое октября по эскадронам была отдана команда: «Быть наготове!»
Это значит: спать не раздеваясь, лошадей держать в седлах. Перед рассветом новая команда: «По коням!»
Эскадрон без шума вышел из деревни. Было еще темно. Сухо. Слегка морозило. Мы тихо двигались к реке, прикрываясь холмами и перелесками.
По пути встречали наши хорошо укрытые огневые точки. Двадцать орудий, сорок пулеметов должны были прикрывать наши переправы.
6-я дивизия шла в лоб городу. 4-я еще накануне ушла в обход с севера. В той стороне слышался уже гул боя.
Но вот и река. Впереди — розовеющие в первых отсветах утра окраины города. Инеем подернуты берега и сады над рекой.
Отдали лошадей коноводам и в пешем строю бросились вперед к переправам — на заранее подготовленные плоты — и просто вплавь и вброд. За рекой — отчаянный треск выстрелов. И тогда ураганным огнем вспыхнул наш тыл. Орудия и пулеметы через головы наступающих начали бить по правому берегу и городским высотам.
Не знаю, как перебралась через реку. Помню себя уже на горе. Эскадроны, сбив белых на берегу, ворвались в восточные окраины города. Мокрые, обледеневшие, мы брали улицу за улицей, квартал за кварталом. В этот момент 4-я кавалерийская дивизия с боем захватила северную часть города, а в южный пригород вступала 12-я стрелковая.
Навстречу нам с оружием в руках выступили руководимые большевиками воронежские рабочие. Они ударили в тыл белым и заняли железнодорожную станцию. К шести часам утра город был очищен от белых. Забирая пленных и трофеи, наши части погнали врага к Дону. Дорого достался этот день белым. Впопыхах генерал Шкуро оставил нам свой штабной поезд и немало всякого добра.
К вечеру, подтянув коноводов, орудия и пулеметы, наша 6-я дивизия расположилась на отдых в городе. Я с десятком товарищей попала в какой-то богатый особняк. Владельцы его бежали. Остались прислуга и экономка. В комнатах — полный кавардак. Шкафы и комоды раскрыты. Постели выворочены, подушки раскиданы. Стремясь захватить самое ценное, хозяева все остальное просто выбрасывали на пол.
Устраиваемся, кто как может. Сушимся, греемся.
После тяжелой переправы, холода и боевого дня, чувствую, начинается жар. Послала за доктором.
А наутро снова на коня. Уже начинались бои за переправы через реку Дон.
Взятие Ростова
Новый — тысяча девятьсот двадцатый год застал нас недалеко от Ростова. Помню, остановились в небольшом хуторе. После нескольких дней оттепели вновь начались морозы. Утром рано получили приказ: выступать!
На подходах к какому-то селу встретили цепи противника. Полк шел на левом фланге. Наши левофланговые эскадроны уже вступали в село, как вдруг из-под горы вынырнула колонна неприятельской конницы. В бешеной атаке летели на нас белые. Среди наших бойцов кое-кто перетрусил. В рядах возникло беспокойство. Это заметил враг и с еще большим напором летел в атаку.
Полк начал отступать, не выдержав бешеного удара. Белые готовы были торжествовать. Какой-то полковник с бородой, скакавший на рыжем длиннохвостом коне, заметил меня. Полковник принял меня, очевидно, за комиссара. Погнался. Я уже чувствовала над головой взмах его клинка. Но в этот момент кто-то подскочил и выстрелом из нагана сбил полковника.
Между тем полк оправился, прекратил отход и снова ударил на белых. Белые от неожиданности замешкались, а затем бросились назад. Село было взято нами. Здесь мы захватили много пленных, оставили с ними для охраны небольшой отряд, а сами двинулись дальше, к Ростову. В небольшой лощине я увидела двух раненых красноармейцев. У меня оставалось еще несколько бинтов. Попросив одного из товарищей подержать лошадь, я занялась перевязкой. Все готово. Теперь надо как-то перевезти раненых в лазарет. Вижу, по дороге катится подвода. Останавливаю. Ворошу сено, чтобы поудобней устроить раненых. И вдруг сюрприз: в подводе прикрытые сеном и кошмой два белых офицера с винтовками под боком. Пришлось попросить их освободить место для раненых, а самих направить куда следует.
Стало темнеть. Холод усилился. Бои по всей линии затихли. Это последняя передышка перед Ростовом. Сегодня мы должны войти в город. Меня это особенно радует. Ведь это, значит, мы вновь вступаем в родные, близкие края. Теперь уже недалеко Ставрополь и наша Сергиевка. Что-то делается дома? У меня не хватает терпения. Хочется скорее-скорее вперед.
Ну, вот и пошли. Команда: «Осторожно, не курить, тихо!»
Шли долго. Или, быть может, мне только казалось, что слишком долго. Вот мы у черты города. От нашего полка отделяется отряд. Ему поручают взять тюрьму. Я пытаюсь присоединиться к этой группе, но, к сожалению, это мне не удалось. Пришлось вернуться в свой эскадрон.
Мы въезжаем в какую-то улицу. Тихо. Еду впереди эскадрона с помощником командира Золотаревым, старшиной эскадрона Молочко. С интересом приглядываемся к новому для нас городу (это была одна из его окраин).
Неожиданно тишина разрывается гулкой, быстрой очередью пулемета. Пули пропели над нашими головами. Но вот хватается за голову Золотарев. Охнул Устинов, наш комвзвода. Ему попало в руку. Старшине Молочко разбило челюсть. Ребята не растерялись. Уже раненный, Золотарев дает команду:
— Эскадрон! Отойти назад!
Мы быстро перестраиваемся. Золотарев передает командование другому товарищу. Я собираю раненых в группу и отправляюсь с ними на перевязочный пункт. Между тем перестрелка усиливается. Под градом пуль мы проскакиваем в тыл, в какой-то хуторок, где остановился наш обоз. Перевязала раненых, погрелась и поскакала обратно.
Теперь пробраться труднее. Выстрелы несутся со всех сторон: из окон, из ворот, с чердаков и заборов. Застигнутый врасплох противник делает последнюю попытку удержаться в городе.
Всю ночь медленно двигаемся по улицам, выбивая и вылавливая из дворов скрывшихся белогвардейцев. Частенько натыкаемся на веселые пирушки — это господа офицеры празднуют рождество христово, не подозревая о падении города.
Все чаще и чаще начинают попадаться группы рабочих. Узнав о нашем вступлении в город, они спешат навстречу конной армии. Помогают нам вылавливать белых, показывают дорогу, становятся нашими проводниками. С их помощью мы находим деникинский арсенал. Это большое каменное здание с полуподвальными окнами в решетках. Охрана арсенала пробует сопротивляться, но под угрозой наших пулеметов и бомб вынуждена сложить оружие. Мы захватываем арсенал.
Утро девятого января встречаем в центральных кварталах города. Толпы рабочих восторженно приветствуют приход буденновцев.
Поединок с офицером
После Ростова двинулись на Кубань.
Первая бригада под командой товарища Книга и вторая — под командой товарища Апанасенко. Шли в наступление на Усть-Лабу. Не доходя версты три-четыре до станицы, мы увидели развернутый фронт, но фронт стоял не двигаясь. Кто-то крикнул: «Сдаются!» Против нас были офицерские полки. Раздалась команда: «В атаку!» Выставили пулеметы и открыли огонь. Я подъехала к командиру эскадрона и говорю ему:
— Товарищ командир, надо отличиться и побольше захватить трофеев.
— Уезжай к пулеметам, а то покажут тебе трофеи, — сказал командир.
И действительно, неприятель допустил нас на совсем близкое расстояние и вдруг ринулся в атаку.
Не успела я опомниться от всей этой неожиданности, как рядом появился офицер. Он взмахом клинка хотел ссадить меня с лошади, но лошадь сделала прыжок, и офицер промахнулся. Несколько минут мы кружились на одном месте. Офицеру хотелось взять меня живьем. Он, наверное, принял меня за политрука или комиссара. Изловчившись, он ударил меня клинком в спину. Не растерявшись, я выхватила браунинг и первой же пулей наповал свалила офицера и забрала у него полевую сумку с документами. Но когда я попыталась сесть на лошадь, то в глазах потемнело, чувствую, что в сапоги и брюки натекла кровь.
Взяв лошадь за повод, я направилась к левому нашему флангу, где были пулеметчики.
Пулеметы левого фланга работали бесперебойно, а на правом фланге сгруппировалась неприятельская часть. Там убили пять человек пулеметчиков. Я сдала лошадь кучеру, взобралась на тачанку и села вторым номером. Вся эта история продолжалась несколько минут.
Неприятель уничтожен. Большинство потоплено в реке Усть-Лаба. Богатые трофеи. Товарищи среди трупов искали меня. Они видели, как на меня напали, как офицер бросился рубить меня, оставшуюся в тылу у противника. Приехав на квартиру, я успела сдать захваченную полевую сумку, обмундирование и тут же от потери крови потеряла сознание, но через три-четыре дня поправилась, окрепла — и снова на лошади, снова в бою.