После того памятного январского боя, Нойнера таки вытащили из под обстрела и доставили в ближайший дивизионный госпиталь. Не смотря на жутковатый вид, рана оказалась поверхностной (ребра и плевра практически не пострадали), хотя и привела к серьезной кровопотере. Так что операция свелась к выковыриванию у него из спины довольно приличного куска сталистого чугуна, застрявшего в левой лопатке, и зашивании порванных спинных мышц. После этого началось долгое и мучительное путешествие на санитарных машинах в армейский госпиталь, расположенный в Харькове.

Анализируя впоследствии свои воспоминания, Ганс неизменно приходил к выводу, что первый визит в этот город по всем ощущениям был не в пример приятнее — в этом Ганс был абсолютно уверен, не смотря на то, что большую часть первой поездки он проспал. Вернее именно поэтому. Потому что за все время езды на санитарном транспорте, поспать ему толком не удалось ни разу — уж очень сильно (и всегда не вовремя) болела попорченная спина.

Зато в Харькове за него взялись сразу и всерьез. Основой лечения были регулярные перевязки (дважды в день), с обязательным отдиранием присохших бинтов, и ударные дозы новомодного белого стрептоцида, вводимого внутрь организма самыми разнообразными способами. Оберштурмфюрер героически сносил все эти издевательства, хотя по вечерам ему и хотелось немного повыть на зависть всем волкам в лесу, благо как раз начиналось полнолуние…

Были, впрочем, в госпитальной жизни и положительные стороны. Во-первых, Ганс наконец-то выспался. Во-вторых — отъелся. Собственно, на этом список положительных моментов, связанных с пребыванием в госпитале заканчивался, так как приятные бытовые мелочи, вроде чистого белья, электрического освещения и ватерклозета, впечатляли не сильно, поскольку с лихвой компенсировались необходимостью лежать только на здоровом правом боку и все время следить за своими движениями, чтобы ненароком не потревожить не закрывшуюся рану на спине.

Тем не менее, обилие комфорта и правильный режим делали свое дело — молодой организм выздоравливал прямо на глазах. Стрептоцид также оправдал возложенные ожидания, не допустив никакого воспаления. Ганс стремительно шел на поправку и рассчитывал уже к началу февраля вернуться в свой батальон, однако, в предполагаемый ход событий вмешался force majeure, возникший в середине января.

Через неделю после прибытия в Харьков, лечение внезапно стало давать резкие побочные эффекты: появились головокружение, тошнота, рвота… Вдобавок ко всему резко упало содержание лейкоцитов в крови — началась лейкопения. Врач, не долго думая, приписал этот эффект усиленному применению стрептоцида и тут же прекратил его выдачу. Головокружение, тошнота, рвота и понос прошли. Но теперь Ганс ходил вялый и бледный, чувствуя себя при этом как выжатый лимон. Рана заживала медленно, хотя гноя почти не было. Создавалось ощущение, что иммунитет, беспощадно и эффективно давивший на корню любые инфекции и простуды в суровых фронтовых условиях, попав в тепличные условия стационарного госпиталя, несколько растерялся и взял тайм аут.

Поскольку выздоровление откладывалось, а поток вновь поступающих раненных не прекращался, то госпитальное начальство вполне логично решило перевести Ганса подальше в тыл, освободив место в прифронтовом госпитале для новых пациентов. Дополнительным основанием для перевода послужило также и не стандартное протекание болезни, которое связывалось врачами с использованием нового и еще не до конца изученного вида стрептоцида. Поэтому решено было не просто отправить необычного больного подальше в тыл, а определить его в одну из университетских клиник для дополнительного изучения обстоятельств и последствий применения передового препарата. Таким вот образом 22-го января 1942 года оберштурмфюрера Нойнера отправили в Германию для дальнейшего излечения.

Оставив заснеженный Харьков, Ганс с санитарным конвоем добрался до Днепропетровска, а уже оттуда двинулся поездом. Его путь пролегал через Львов, Краков и Бреслау, завершившись в Дрездене — одном из красивейших городов Германии. Столицу Саксонии в те времена недаром называли "немецкой Флоренцией" — ценитель прекрасного нашел бы там немало поводов для восторгов. Однако, погруженный в апатию, Нойнер остался полностью равнодушным к красотам города на Эльбе. Даже возвращение на Родину, после более чем годичного отсутствия, его практически не взволновало.

Всю дорогу в санитарном поезде Ганс проспал, практически не вставая с полки. Этим же он занимался и после помещения в дрезденскую больницу. Просыпаться и вставать не хотелось. Совсем. Организм словно впал в зимнюю спячку и категорически не хотел из нее выходить. Именно овладевшее оберштурмфюрером безразличие ко всему и общий упадок сил, по мнению университетских врачей, являлись главными причинами затянувшейся болезни.

Однако всё в жизни когда-то заканчивается. Закончился и внезапно овладевший Гансом приступ хандры. Этот перелом в его настроении случился внезапно, но, как и всё в этом мире, имел под собой вполне логичную причину. Даже две.

***

Первой из них был новый сосед по палате — артиллерийский оберлейтенант Бенедикт Недамански. Когда пасмурным февральским днем его привезли в палату вместо переведенного в другое отделение тихого лейтенанта службы снабжения с тяжелой контузией, Ганс, по своему обыкновению, тихо спал, не подозревая какую подляну приготовило ему местное сообщество последователей Гиппократа. А сюрприз вышел знатный, в чем Нойнер смог лично убедиться самое позднее через полчаса, после начала их вынужденного знакомства.

Бенно принадлежал к той самой породе людей, для которых молчание является чем-то вроде изощренной пытки. Такой тип темперамента обычно встречается у женщин, но неунывающий артиллерист явно был редким исключением. Рот у него буквально не закрывался, причем то, что собеседник за всё время "разговора" выдал в ответ всего шесть слов ("Ганс… оберштурмфюрер Ганс Нойнер… из Баварии), его абсолютно не смущало. Поэтому уже в течении первого часа с начала их общения, Ганс узнал массу самой различной информации, по большей части абсолютно бесполезной.

Среди прочего, выяснилось, что Бенно является уроженцем Судет и при этом на четверть чехом, что нисколько не помешало ему в свое время эмигрировать с родителями в Германию, а затем начать карьеру военного. После того, как активисты партии Генлейна своим живейшим участием в беспорядках, дали основание для мюнхенской конференции, Бенно получил возможность поучаствовать в присоединении своей малой Родины к Райху. Через год после этого знаменательного события, Недамански, вместе со своим тяжелым гаубичным дивизионом резерва ОКХ, оказался в Польше, где (с его слов) сыграл, безусловно, решающую роль в штурме Варшавы, о чем Гансу в красках было поведано в течении следующих 40 минут. Дальше последовало подробное описание жизни и невероятных приключений лейтенанта Бенедикта Недамански, двадцати пяти лет от роду, при прорыве линии Мажино в ходе французской кампании…

К тому времени, как Бенно добрался до описания своих подвигов в России (примерно через три часа после начала знакомства), Ганс постепенно и незаметно погрузился в состояние тихого и беспросветного ужаса от перспективы провести неопределенное время в одном помещении с этой шумовой бомбой. В отчаянной попытке хоть ненадолго заткнуть неиссякаемый фонтан красноречия, Нойнер, не подумав, ляпнул о том, что тоже бывал в Судетах и участвовал в присоединении Богемии. Даже не успев закончить фразу, Ганс, по нездоровому блеску в глазах собеседника, уже понял, какую фатальную ошибку он совершил. У артиллериста буквально открылось второе дыхание! А если учесть, что и первое дыхание Бенно себе не сильно-то сбил, то положение Ганса, очевидно, переходило из состояния "критического" в разряд "катастрофического".

Осознав этот неприятный для себя факт, Нойнер впервые за последнее время ощутил непреодолимую потребность в активных действиях — мозг отчаянно заработал, пытаясь найти выход из создавшейся ситуации и попутно призывая весь остальной организм сделать хоть что-то для своего спасения. Решение пришло неожиданно: лихорадочно обшаривая взглядом комнату, Ганс обратил внимание на инвалидную коляску, стоящую за койкой соседа по палате.

— Эй, Бенно, а куда тебя ранило-то?

— Да в ноги! Черт бы их побрал, тех "иванов". Ах да, я же тебе еще не рассказывал… Слушай! В общем, когда мы прибыли из Крыма…

— Так тебе что, обе ноги попортило? — в голове Ганса затеплилась робкая надежда на спасение

— Ну да! Нарвался на очередь из пулемета. Правую в гипс, а левая через мякоть — гноится до сих пор. Ты слушай! Это в декабре было…

— То есть ты "лежачий" теперь? — надежды Нойнера крепли прямо на глазах.

— Ага. Даже на каталку эту чертову залезть толком не могу. Эх-х!

— Ты полежи пока, я сейчас…

С этими словами, Ганс скатился с койки со скоростью, которую демонстрировал разве только в лучшие времена при сигнале побудки в казарме, и стремительно вылетел в коридор. Лишь пробежав пару коридоров и спустившись на первый этаж, он почувствовал себя в безопасности. Прислонившись здоровым плечом к стене, Ганс наконец-то смог спокойно перевести дух. Рана побаливала, дыхание с непривычки немного сбилось, недавно сросшиеся, мышцы спины слегка подергивало, но, не смотря на эти мелкие неудобства, на его губах блуждала счастливая улыбка — впервые со дня злополучного боя.

***

Причина выздоровления номер 2 носила необычное и поэтическое имя — Сольвейг Солемдаль. Принадлежало это имя новой медсестре из норвежского красного креста, которая, вместе с другими девушками, прибыла для работы в больнице на следующий день после появления Бенно, и была закреплена как раз за тем отделением, где находились на излечении Ганс и его словоохотливый сосед.

Весть о предстоящем прибытии группы норвежек распространилась заранее, и уже не менее трех дней будоражила умы местных недобитых ловеласов. Ганс, пока находился в своем полуанабиозном состоянии, эти слухи игнорировал, но Бенно, бесцеремонно вторгшийся в его сонное существование, быстро исправил сложившееся положение.

Беспокойный артиллерист оказался не только паталогическим болтуном, но и отъявленным бабником. При этом собственная нетранспортабельность его абсолютно не смущала, и он вовсю строил грандиозные планы покорения скандинавских валькирий.

— Представляешь, Ганс, говорят они все ростом как потсдамские гренадеры и сиськи — во! — лежащий на боку, Бенно попытался изобразить руками нечто необъятное.

— Каждая? — Нойнер, за истекшие сутки вернувший себе не только бодрость духа, но и своё обычное ехидство, не смог удержаться от "шпильки".

Недамански на секунду задумался — подколка Ганса всё-таки вывела его из равновесия, хотя и ненадолго.

— Нет, пожалуй, обе. Да хоть бы и каждая! Какая разница? Главное: одну из них закрепили за нашим отделением! Представляешь? Я даже имя её узнал — Сольвейг Солемдаль! Здорово звучит, правда? Как в музыке какой-то классической… не помню названия. Настоящая норвежка — дочь викингов! Голубые глаза, золотистые косы, длинные ноги, грудь… — Бенно откинулся на подушку и мечтательно закатил глаза.

Через каких-то полтора часа безжалостная действительность разбила его хрустальные мечты самым жестоким образом.

Когда во время обеденного обхода, вместе с немолодым врачом, в палату, громко топая туфлями сорок первого размера, вошла сутулая, костлявая тетка неопределенного возраста с абсолютно плоской грудью, массивной, как булыжник, челюстью, "лошадиным" лицом, водянистыми глазами и практически бесцветными жидкими волосами и бровями, случилось чудо. Бенно, который от предвкушения встречи со скандинавской красавицей последние полчаса буквально не находил себе места, увидев предмет своих вожделений, онемел на целых 10 минут! Даже на вопросы врача о самочувствии он только мотал головой и мычал что-то нечленораздельное.

Ганс, наблюдавший эту картину, буквально давился от смеха, накрывшись купленной вчера в городе газетой, и беззвучно сотрясаясь от душившего его хохота. Лишь через пару минут, после того как доктор со своей спутницей покинули палату, Бенно смог выдавить из себя первую фразу:

— Что это было???

— Валькирия, камрад! Даже не сомневайся — настоящая валькирия! — Ганс, наконец-то дал выход своему безудержному веселью.

— Э-э-э… — едва ли не впервые в своей жизни Бенедикт Недамански не нашелся с ответом. Зато Нойнер развлекался вовсю.

— А ты думал? "Бедра, грудь" — Ганс передразнил недавние восторги товарища по несчастью — ерунда всё это. Главное для настоящей валькирии, чтобы кольчуга удобно одевалась! А на ту грудь, что ты показывал, не то, что доспехи — парашютный купол не натянешь.

— Дьявол! Не завидую я в таком случае тем, кто попал в Вальхаллу и вынужден пялиться на таких страхолюдин до самого конца света. Это ж похуже, чем в чистилище сидеть, в ожидании страшного суда!

— Ага. Зато представь, с какой яростью будут сражаться эти вояки, когда придет день последней битвы — после такого зрелища их уже ничем не испугаешь!

Словом, норвежка действительно произвела фурор, правда несколько не такой, как рассчитывали, находящиеся на излечении, герои Райха.

А вот у Ганса дела стремительно пошли на лад. Как ни странно, но назойливый сосед и новая медсестра (которая, по выражению всё того же соседа, была самым жутким из всех ужасов войны, с которыми ему доводилось встречаться), даже по отдельности способные нагнать смертную тоску на кого угодно, вернули ему тягу к жизни. Точнее Нойнер ощутил просто непреодолимое желание оказаться от них как можно дальше. Ну а вслед за стимулом появились и результаты. Уже к концу февраля медицинская комиссия констатировала полное выздоровление оберштурмфюрера и постановила выписать его из больницы и направить в действующую армию — лечебная эпопея Ганса закончилась.

Правда немедленная отправка на фронт все же не состоялась. Оберштурмфюрер Ганс Нойнер получил месячный отпуск "для окончательного восстановления моральных и физических сил", и в последний день уходящей зимы, сев на поезд Дрезден-Мюнхен, отправился домой, собираясь в точности последовать полученной рекомендации.

* * *

Примерно в это же время, отдыхом на природе занимался еще один человек — Гейдрих решил ненадолго отвлечься от повседневной рутины и вырваться из напряженной атмосферы гитлеровской ставки. К концу февраля дела в его ведомстве, которое лихорадило от постоянных преобразований и реорганизаций всю прошедшую зиму и осень, более-менее нормализовались и Рейнхард Тристан получил, наконец, возможность отправиться в долгожданный отпуск.

Десятидневный отдых с семьёй на горнолыжном курорте в Баварских Альпах и вправду пошел на пользу. Исчезла моральная усталость и постоянно давящее напряжение. В голове вновь зароились идеи и сами собой стали складываться новые грандиозные планы. Появилась возможность, отвлекшись от повседневной рутины, взглянуть на последние события со стороны, заново проанализировать создавшееся положение и немного подумать о грядущем. Собственно этим Рейнхард Гейдрих и занимался в последний день своего отпуска, сидя в кресле у уютно потрескивающего углями камина.

Цепкий взгляд главы РСХА скользил по слегка колышущимся за окном шале веткам вековых елей. Рейнхард Тристан Ойген Гейдрих размышлял.

"Итак, очередной этап в карьере успешно пройден — ему удалось сломить последнего значимого внутреннего конкурента на ниве тайной войны — Абвер. Теперь он подмял под себя практически все спецслужбы Райха. Отныне РСХА — имперская служба безопасности, образованная в, кажущемся таким далеким, 39-м году слиянием СД (служба безопасности) и зипо (полиция безопасности), является единственной полноценной спецслужбой Райха.

Конечно, формально Абвер никуда не делся — его подчинение РСХА носит временный характер, что подчеркнуто во всех приказах, определяющих текущее положение вещей. Но, как говорится, нет ничего более постоянного, чем что-то временное. В любом случае, после той чистки, что устроили люди "папаши Мюллера" армейская разведка вряд ли сможет оправиться. Лучшие кадры, после весьма тщательной проверки, будут переведены в его ведомство, а создать новую структуру и развернуть агентуру — дело нелегкое. — Гейдрих жестко усмехнулся. — Пожалуй, будет даже лучше вернуть Абверу "независимость", предварительно подрезав ему крылья и ограничив его функции исключительно военной сферой".

Обергруппенфюрер потянулся, хрустнув суставами, и подбросил в камин еще одно березовое поленце из стоящей рядом аккуратной металлической корзины, после чего продолжил свои неспешные размышления.

"Впрочем, итог тихого противостояния с Абвером, длившегося еще со времени создания СД, был вполне закономерен. Слишком уж вяло работает армейская разведка, слишком слабую агентурную сеть они смогли развернуть, слишком много проколов допустили… Слишком много. Так что, случившаяся как раз месяц назад, казнь адмирала Канариса через повешенье (как шпиона), и нынешнее плачевное положение, некогда грозной спецслужбы, всего лишь логичный результат борьбы за существование — побеждает сильнейший!"

По губам шефа имперской службы безопасности скользнула кривая усмешка, придав лицу хищное выражение.

"Хотя объективности ради надо признать: тот "пришелец", что свалился из ниоткуда почти год назад, пришелся очень кстати. И очень хорошо, что попался он именно офицеру СС — повезло. Впрочем — тут лицо Гейдриха вновь приняло серьезное выражение — везет тому, кто хорошо к этому подготовился. Не создай он в свое время партийную контрразведку, не разверни за последующие годы широчайшую сеть отделений и обширнейшую агентуру, так и притащить этого "пришельца" было бы некуда. А так, пожалуйста — полноценное отделение Гестапо в самом центре Парижа, развернутое менее чем через месяц, после занятия города.

И все-таки пришелец из будущего помог, сильно помог. Нет, с Канарисом конечно удалось бы справиться и своими силами, очень уж по старинке была организована работа в его ведомстве. Традиции и опыт, конечно вещь хорошая — ему ли не знать? Ведь он сам начинал постигать азы агентурной деятельности в ведомстве, покойного ныне адмирала. Но ничто не стоит на месте и в непростом деле шпионажа и борьбы с оным все время нужно придумывать что-то новое, еще неизвестное противнику. И именно пришелец продемонстрировал это со всей возможной ясностью и отчетливостью. Ну не он лично, конечно — тут Гейдрих, вспомнив показания ошарашенного и довольно-таки плохо соображающего путешественника во времени, невольно улыбнулся — но именно с помощью предоставленной им информации (надо сказать весьма скудной и довольно сумбурной) аналитики шестого управления во главе с Шелленбергом смогли составить более чем убедительную картину вопиющей некомпетентности Абвера".

Вспоминая, как нервно и суетливо вел себя фюрер, читая аналитический обзор Шелленберга, Гейдрих вновь не сдержал ядовитой усмешки. Еще бы! Ведь он лично правил и редактировал этот, без преувеличения судьбоносный, отчет. Нет, выводы в нем были сделаны абсолютно верные, причем исходя из весьма общих и в основном косвенных данных, полученных от пришельца (тут его сотрудники оказались на высоте). Но выводы выводами, а вот впечатление этот отчет должен был произвести вполне определенное. И он — Рейнхард Тристан Ойген Гейдрих этого добился. Его стараниями акценты в этом отчете-докладе были расставлены так, что у фюрера не осталось ни малейших сомнений: Канарис — бездарь и дешевка, по недоразумению занимающая пост главы разведки, а все его ведомство — богадельня, тратящая огромные средства непонятно на что. И все (ну или почти все) роковые для Райха решения, принятые в той, теперь уже несостоявшейся реальности, были приняты исходя из неверных, неполных, а то и вовсе подложных сведений, предоставленных Абвером.

"А новые сведения о технических разработках и военных приготовлениях, полученные уже ЕГО агентурой, и вовсе выставили ведомство Канариса беспомощным и жалким. Это ж надо было умудриться прохлопать все (ВСЕ!) перспективные разработки противника. Радары (уже принятые на вооружение!) в Британии, новые танки и реактивные снаряды в СССР, атомную бомбу, наконец! Всё проспали. Да и про размеры и вооружение той же РККА Абвер, как оказалось, имел более чем скудные сведения. Политическую же обстановку подчиненные Канариса похоже и вовсе не отслеживали. Достаточно вспомнить итало-греческую войну, ставшую полной неожиданностью для германского руководства. Государственный переворот в Югославии, едва не сорвавший восточный поход, тоже как-то прошел мимо внимания абверовской агентуры.

Ну и подложное "дело Канариса" конечно ускорило процесс устранения адмирала и его присных, поставив красивую финальную точку в их противостоянии. Но кому дано, тот поймет — это лишь верхушка айсберга. А годы тщательной и кропотливой работы по подрыву доверия фюрера к армейской разведке и её руководителю навсегда останутся скрыты от подавляющего большинства заинтересованных лиц. Оно и к лучшему.

Пока же можно себя поздравить. Некогда единственная служба разведки и контрразведки Германии, теперь будет низведена до уровня чисто военного узкоспециализированного ведомства, которое занимается сбором и обобщением сведений от военных атташе. Ну и еще там по мелочи. Вся политическая, техническая, экономическая разведка, а также контрразведка отныне сосредоточены в его руках! Огромная власть, колоссальные возможности, почти осязаемая мощь". — Рейнхард бодро протарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Новые возможности пьянили. Пьянили, но не опьяняли! Слишком уж хорошо он понимал, что поднявшись столь высоко и упасть можно очень низко — прямо в безымянную могилку, на каком-нибудь безвестном кладбище. Пока что он устранил лишь одного из своих конкурентов. Вернее очередного из них. Но работы от этого меньше не стало, наоборот — прибавилось. Нужно совершенствовать созданный управленческий аппарат, отлаживать новую структуру, заполнять выросшие штаты, особенно тщательно проверяя сотрудников, переведенных из Абвера. Нужно курировать массу новых технических разработок, обещающих вывести разведывательную деятельность на принципиально иной уровень, за которые взялся новый — технический отдел.

"Но это все текучка — тяжелая, но необходимая работа, а есть еще и работа на перспективу. И новая цель уже намечена — "Черный орден СС" — ведомство еще одного бывшего шефа, Генриха Гиммлера. Первые успешные шаги в этом направлении уже предприняты. Еще летом 40-го года, опираясь на положительное впечатление, произведенное на фюрера, полученной с помощью "пришельца" информацией, удалось добиться вывода РСХА из СС. Можно смело считать это стратегическим успехом, так как теперь над ним нет никого, кроме самого Гитлера. Хотя фактически подчиненность Гиммлеру и раньше была довольно условной — информация, добываемая РСХА, шла напрямую к фюреру. И приказы приходили оттуда же. Но все же, все же…"

Гейдрих недобро усмехнулся, вспомнив точную и оттого совсем не смешную для кое-кого шутку Геринга: "HHHH, Himmlers Hirn heisst Heydrich".

"Толстяк прав! То, чем СС является сейчас, во многом является заслугой других людей, а вовсе не рейхсфюрера СС. Гиммлер — ограниченный идеалист-мечтатель, ни на что кроме своей собачьей верности фюреру не способный. Но в тоже время, этот романтик нацизма обладает вполне реальной силой и рычагами влияния. СС сейчас фактически является государством в государстве, с собственной экономикой, юрисдикцией и вооруженными силами. А наличие силы у ограниченного, но преданного соратника вождя чревато неприятностями для менее догматичных и более честолюбивых последователей фюрера. Следовательно, пора избавить "паладина Гитлера" от функций, которые он не в состоянии как следует выполнять.

Правда, прямой конфликт на этот раз не желателен. Что ж, это даже к лучшему. У СС и лично Генриха Гиммлера врагов более чем достаточно, как в самой организации, так и за её пределами — желающих избавиться от такого соперника предостаточно и в армии и в партийном аппарате. Нужно лишь подтолкнуть эти силы к действию и придать им нужное направление, после чего можно будет любоваться результатами своих трудов со стороны, ничем не рискуя.

Ну а заодно неплохо бы прихватить что-нибудь полезное и для себя. Тем более, что начало уже положено. Вот, например, инспекторат концентрационных лагерей очень органично вписался в структуру РСХА. Ведь клиентов в ведомство, покойного ныне, Эйке поставляет именно РСХА, так почему бы ему и дальше не сохранять контроль над своими "подопечными"? Ну а вместе с пенитенциарной системой, в комплекте, так сказать, под его, Гейдриха, контроль перешли и охранные войска — подразделения "Тотенкопф". Собственная армия в придачу к собственным спецслужбам и системе исполнения наказаний это уже что-то". — Гейдрих не сдержался и щелкнул своими изящными пальцами музыканта. Все пока шло по плану. По его плану!

* * *

Ещё одним событием, происходившем в конце февраля, вдали от полыхающих огнями фронтов, была встреча премьер-министра Великобритании сэра Уинстона Черчилля и президента Соединенных Штатов Америки Франклина Делано Рузвельта, состоявшаяся на борту американского тяжелого крейсера "Августа". Но, хотя конференция с участием двух признанных лидеров "демократического мира", и состоялась за сотни и тысячи миль от сражений, сотрясавших континенты и океаны планеты, все обсуждавшиеся на ней вопросы замыкались исключительно на военной тематике.

Рандеву произошло на рейде Рейкьявика — столицы оккупированной американо-британскими войсками Исландии, что было совсем не случайно. Скалистые фиорды Исландии служили своеобразным мостом между Европой и американским континентом. Через бухты Рейкьявика и Хвальфиорда шел колоссальный поток грузов, здесь формировались и пережидали жестокие зимние шторма атлантические конвои, здесь отстаивались и заправлялись эскорты. На аэродромах Исландии базировались патрульные самолеты берегового командования, охотившиеся за германскими субмаринами и рейдерами в Атлантике. Мрачный и бесплодный остров, затерянный на границах Арктики, был связующим звеном между еще не покоренной нацистами частью Европы и заокеанской Америкой, ставшей главной надеждой всех антигерманских сил запада на реванш.

Исландия была первой и пока единственной страной Европы, занятой американскими войсками, плацдармом и перевалочным пунктом, для грядущего англо-саксонского контрнаступления. И встреча здесь, на краю Мира, глав двух мощнейших держав должна была символизировать собой грядущие перемены в ходе войны. А перемены были и впрямь необходимы. Уходящая зима стала страшным временем для приверженцев "свободы и демократии".

Вступление в войну США вместо облегчения принесло только расширение масштабов войны и… новые поражения. Наступление японцев на Тихом океане развивалось ураганными темпами, пожирая колоссальные пространства и ресурсы с невообразимой быстротой. Вся густозаселенная и богатая сырьем Юго-Восточная Азия оказалась потеряна. Западная часть бассейна Тихого океана перешла под полный контроль страны восходящего солнца. Непосредственная угроза вторжения нависла над Гавайями, Австралией и Индией — ключевыми опорными пунктами союзников в Океании и Азии.

А в Атлантике бесчинствовали "У-боты" — германские субмарины собирали самую обильную жатву с начала войны. Транспорты союзников отправлялись на дно сотнями, эскорты не справлялись с охраной всё новых и новых конвоев. Штаб Кригсмарине умело маневрировал силами, охватывая действиями "волчьих стай" все новые и новые районы океана, заставляя британский и американский флота раздергивать и без того недостаточные силы ПЛО. В результате потери торгового флота подскочили до критической отметки (и продолжали расти!), а поток идущих через океан грузов неуклонно снижался, угрожая в перспективе коллапсом британской экономики.

Единственным стабильным участком стратегического фронта было Средиземноморье. Здесь инициативой, безусловно, владели англичане. Но даже там отсутствовали явные успехи — франко-итальянские силы хоть и пятились, но держались, отражая в Тунисе упорные, но чересчур безискустные попытки англичан овладеть всем североафриканским побережьем.

Зато приятной неожиданностью стала необыкновенная стойкость Советского Союза. Страна Советов не только выдержала чудовищный натиск германских армий, но и смогла с наступлением зимы перейти в наступление, поставив, считавшийся непобедимым, Вермахт на грань катастрофы. Так что можно было не сомневаться: основные силы "оси" и в 42 году будут скованы на бескрайних просторах СССР. И этим надо воспользоваться!

В США принимали одну производственную программу за другой, самая мощная в мире промышленность перестраивалась на выпуск военной продукции, поток вооружений и военных материалов хлынул в стремительно формирующуюся армию. На глазах возрождался и потрепанный флот, быстро пополняясь новыми кораблями — от тральщиков и корветов до линкоров и ударных авианосцев. Американцы на ходу учились воевать, не стесняясь перенимать опыт у британских коллег, там, где это было целесообразно (например, в способах организации конвойной службы и противолодочной обороны, где англичане за два с лишним года войны, что называется, собаку съели). Решимость союзников вести борьбу до полной победы была непоколебима, не смотря ни на что. Оставалось только выбрать точку приложения первоочередных усилий. Вот тут-то и возникли разногласия, для решения которых понадобилась личная встреча лидеров двух великих наций.

Черчилль, верный периферийной стратегии, предлагал сконцентрироваться на овладении французскими колониями в Африке и вытеснении немецких субмарин из Атлантики. Лишь после этого можно будет приступить к высадке в Европе, причем как можно дальше от Германии — в Норвегии, на Балканах, на Пиренейском полуострове. А пока будут идти эти предварительные операции, следует начать совместные масштабные бомбардировки европейских городов с целью подрыва промышленного потенциала и морального духа населения. Советскому Союзу при всем этом действе отводилась роль "кровавого болота" в котором завязнут немецкие танковые клинья.

Рузвельт, уповающий на экономическое превосходство союзников, настаивал на более активных действиях. Предлагая уже в 43-м году осуществить полный разгром сил "оси" в Европе, путем массированного наступления на суше, море и в воздухе. Для этой цели предполагалось в течении 42-го года очистить от франко-итальянских войск Северную Африку, уничтожить или заблокировать в гаванях надводные флоты и субмарины "оси", сформировать и развернуть на подступах к Европе армию вторжения и подавляющие военно-воздушные силы — весьма смелые планы, особенно учитывая довольно безрадостную ситуацию сложившуюся на фронтах войны. Правда для его осуществления требовалось сформировать "с нуля" несколько сотен новых дивизий и авиакрыльев, а также найти способ перебросить всё это через Атлантику, в которой продолжали бесчинствовать "пираты фюрера".

Советскому Союзу, как и Китаю, следовало оказывать помощь военными материалами и вооружениями, поставляемыми по договору о ленд-лизе, чтобы связать в этих странах как можно большее число войск "оси". В этом вопросе британские и американские планы также расходились, так как англичане выступали за минимизацию военных поставок независимым союзникам.

Единственным пунктом, по которому стороны сразу сошлись во мнениях, была роль фронтов в предстоящих сражениях: Германия единодушно была признана наиболее сильным и опасным из противников. Соответственно, европейский театр военных действий получил статус приоритетного, а тихоокеанский был признан второстепенным — на нем предполагалось пока ограничиться обороной. По всем остальным позициям пришлось искать компромис, выдвигая аргументы и идя на уступки. Победителем из этой своеобразной ораторской дуэли вышел многоопытный в политических дрязгах британский премьер. Сэр Уинстон, ловко используя, продемонстрированную американцами беспомощность в военной сфере, продавил свою осторожную стратегию окружения и изоляции стран "оси" и, прежде всего, Германии. Рузвельт, больше привыкший заниматься внутренней политикой и экономикой, не смог переломить упорство, поднаторевшего в политических баталиях, "британского бульдога".

В результате, итогом конференции в Рейкьявике стало принятие союзниками новой долгосрочной стратегии ведения войны, в целом основанной на британском сценарии. Рвавшиеся в бой американцы, правда, смогли добиться увеличения масштаба грядущих операций и несколько сократить сроки, отводимые на их подготовку. Еще одной уступкой, на которую вынужден был пойти Черчилль, стало расширение запланированного объема экономической помощи СССР и Китаю — в планах сдерживания агрессоров им отводилась важная роль.

Фигуры на стратегической шахматной доске начали перестраиваться в новую конфигурацию. Закончилась тяжелая зима 41–42 годов — зима несбывшихся надежд. Впереди была весна, а вместе с ней и новая военная кампания, традиционно несущая с собой новые надежды и неизбежно ведущая к новым сражениям.