#img_2.jpg

#img_3.jpg

 

ВСТРЕЧА В ПЕРЕУЛКЕ

Щербаков тщательно готовился к отъезду. Дорога предстояла дальняя — скорее всего на Памир, в загадочную страну гор, где пытливых исследователей и альпинистов ожидали и опасности, и всякие неожиданности. Михаил знал это по собственному опыту. Три года назад с группой заводских друзей он совершил трудное восхождение на безымянную вершину в восточной части Памира, закончившееся так трагически. Теперь его снова тянуло туда, но отнюдь не для того, чтобы первым взойти на неприступную вершину или открыть неизвестный еще пик. Другое волновало сейчас Щербакова. Среди необходимых вещей и снаряжений, аккуратно сложенных в желтый, видавший виды чемодан, находилась самая дорогая для молодого инженера вещь — высокогорный парашют, изобретению которого он отдал несколько лет упорного труда. Первый в мире, первый в истории альпинизма высокогорный парашют! Было отчего волноваться, тревожиться, вновь и вновь переживать то неуверенность и сомнения, то радость возможной победы. Там, в краю гор, Михаил хотел испытать свое детище. В заводском доме за Савеловским вокзалом, где Щербаков занимал отдельную комнату, свет угас уже во всех окнах, когда он закончил сборы к предстоящему путешествию.

Утром Щербаков позвонил по телефону руководителю всесоюзной секции альпинистского спорта и, узнав его по голосу, не здороваясь, спросил:

— Что нового?

— А, Щербаков, привет.

— Здравствуйте, Николай Семенович.

— Ты готов в дорогу?

— Да, — весело ответил Михаил, предчувствуя, что тот ему сообщит приятное.

— Отпуск получил?

— Сегодня.

— Смотри, все оформи... Если будут задержки, обязательно сообщи, поможем. Улететь можешь даже раньше, чем ты думаешь.

— Правда?.. Надеюсь, на Памир?

В ответ послышался приглушенный смех Николая Семеновича.

— Конечно, не в санаторий на южный берег Крыма... В 19.00 будь у меня, познакомлю с начальником геологической экспедиции Академии наук, к которой ты прикомандирован.

— Геологической экспедиции? — разочарованно переспросил Щербаков. — Что я там буду делать?

— Узнаешь, когда придешь... До вечера...

— Есть... Буду обязательно.

Весь день Михаил потратил на оформление отпуска; возвратившись к себе, он переоделся и в шесть часов вечера вышел на улицу. Чтобы сократить путь, Щербаков направился через переулок, начинавшийся длинным забором, за которым возвышались металлические стрелы башенных кранов.

Летний день догорал, но было еще довольно жарко. Михаил перешел на теневую сторону и зашагал по тротуару. Неподалеку от поворота его внимание привлекли две женщины, стоявшие возле серого одноэтажного домика старинной архитектуры. Одна из них, в светлом платье в полоску с короткими рукавами и в красных открытых туфлях на босую ногу, выглядела совсем молодо. Широкополая соломенная шляпа с малиновой лентой чуть держалась на ее коротко остриженных волосах. Другая была в темно-синем платье, лет сорока пяти. Между ними стоял громоздкий чемодан, за ручку которого они то и дело брались и обеспокоенно оглядывались по сторонам, видимо, ожидая кого-то. До Михаила долетели отрывки их разговора:

— Пусти, мама, я пойду... Остается совсем мало времени.

— Подожди, Леночка, вот увидишь, он сейчас подъедет.

— Я опоздаю...

— Ну, тогда давай вместе.

— Нет, ты иди, тебе нужно на работу... Я сама...

Старшая не отпускала ручку. Они вместе подняли чемодан и, сделав несколько шагов, остановились.

Щербаков догнал их.

— Разрешите, я помогу, — сказал он. И, не ожидая согласия, взялся за чемодан. Женщины смутились, но взглянули на него с благодарностью.

— Спасибо, — произнесла старшая. — Вы нас очень обяжете... Дочка опаздывает... Мы заблаговременно вызвали такси, а его почему-то нет... До отхода поезда сорок минут.

Ноша оказалась действительно тяжелой. Но недаром молодой человек каждое утро упражнялся с пудовыми гирями. Он энергично зашагал, чувствуя себя немножко героем. Женщины едва успевали за ним.

— Вам на какой вокзал? — спросил Михаил.

— На Казанский, — застенчиво ответила девушка, испытывая неловкость перед незнакомым человеком.

— Тогда нам надо на основную магистраль. Там машин много, остановим любую... Пройдем через двор, тут ближе...

Щербаков и его спутницы подошли уже к раскрытым воротам большого дома, когда из-за угла вынырнула «Победа», с шахматными квадратиками по бокам.

— Такси! — обрадованно воскликнула девушка и замахала шоферу руками. Машина остановилась.

— Вы вызывали? — отворяя дверцу, спросил немолодой, флегматичного вида водитель.

— Да, да, — ответил Щербаков. — Пожалуйста, быстрее, до поезда остается тридцать пять минут. Чемодан поставьте в багажник.

— Не поместится, мы его тут лучше устроим.

Пока Михаил помогал шоферу устанавливать чемодан, девушка торопливо прощалась с матерью.

— Леночка, но как же на вокзале?

— Не беспокойся, я возьму носильщика... А ты иди, опоздаешь на дежурство...

Они поцеловались. Девушка уселась рядом с шофером. Через открытое стекло она протянула Щербакову маленькую загоревшую руку.

— Большое спасибо вам... До свидания...

Михаилу вдруг захотелось помочь ей и на вокзале.

— Можно, я провожу вас?

Боясь, что она станет отказываться, он быстро протиснулся на заднее сиденье и захлопнул дверку.

— Леночка, пиши.

— Обязательно, мама...

Шофер включил мотор и равнодушно спросил:

— Куда?

— На Казанский, — ответила девушка. — Что же вы так поздно приехали?

— Да у вас тут, оказывается, поворота нет, пришлось кругом объезжать.

Машина тронулась с места и, покачиваясь на булыжниках мостовой, понеслась по улице. Щербаков опасался, что девушка начнет упрекать водителя за опоздание, а это вряд ли было б ей на пользу: проехать предстояло немало, времени же оставалось в обрез. Но девушка молчала. Михаил обратился к шоферу:

— Вы уж постарайтесь побыстрее.

— Успеем, — флегматично ответил водитель.

Он, как видно, хорошо знал Москву, избегал шумных улиц, где машины останавливались почти через каждый квартал, встречая предупреждающие красные огни светофоров. И все же путь был не без препятствий. Каждая остановка казалась бесконечно долгой, заставляла нервничать, часто поглядывать на часы.

Щербаков понимал состояние девушки, старавшейся не выдавать своего волнения. Она сняла шляпу, и теперь ему были видны ее белокурые волосы, а когда она слегка поворачивала голову, — миловидный профиль: прямой, слегка вздернутый нос, красивый изгиб губ и подбородка. За всю дорогу они обменялись лишь несколькими короткими фразами.

— Надеюсь, вы не опоздаете, — сказал Михаил.

— Да, успеть надо, — ответила девушка.

Щербаков замолчал. «Могла бы быть повежливее», — сердито подумал он, но тут же устыдился своих мыслей. Почему она обязана разговаривать с ним? Только потому, что он навязался к ней в провожатые? Интересно, что она думает о нем? Ведь его поступок может показаться... Щербаков решил было сойти на площади Маяковского, но сейчас же отказался от этого намерения. «Все равно, пусть думает, что хочет... Леной зовут... Хорошее имя... А какие у нее глаза? Светлые?.. Нет голубые... И где она так загорела?..».

Мысли Михаила прервал резкий толчок — шофер затормозил машину и остановил ее у самого края широкого тротуара. Казанский вокзал. Щербаков посмотрел на часы. До отхода поезда оставалось шесть минут.

— Будьте уж до конца моим спасителем, — обратилась девушка к Михаилу и улыбнулась. — Пригласите, пожалуйста, носильщика.

— Зачем же, — заторопился Михаил, вконец смущенный этой улыбкой. — Я сам, только не отставайте от меня...

Щербаков и его спутница почти бегом направились к вокзалу. С трудом пробрались они сквозь толпу, выбежали на платформу.

— Какой номер вагона? — на ходу спросил Щербаков.

Девушка не успела ответить. К ней подбежал высокий, курчавый парень в светлой рубашке.

— Наконец-то! — обрадованно воскликнул он. — А мы уже думали, что ты отстанешь.

Парень искоса взглянул на Щербакова. Михаил почувствовал себя неловко.

У шестого вагона их встретили шумные возгласы:

— Смотрите, Лена!..

— Лена, Леночка!..

— Скорее садись, поезд отходит!

Курчавый первым вскочил на подножку вагона и поднял чемодан. Девушка на секунду задержалась. Она протянула руку Щербакову.

— Спасибо вам, большое спасибо...

Михаил на мгновение задержал ее узкую ладонь в своей руке.

— Надолго уезжаете?.. Когда возвратитесь?

— В августе.

— Я вас обязательно разыщу...

Она улыбнулась в ответ.

И вот уже качнулись вагоны. Щербаков стоял в стороне и смотрел, как состав, чуть вздрагивая на стыках рельсов, медленно уплывал вдаль и вскоре исчез из виду.

Михаил почему-то вздохнул, посмотрел на часы. «Без двадцати семь». Надо спешить. Николай Семенович, по старой военной привычке, терпеть не мог, когда опаздывали...

 

РУКОПИСЬ В РАЗВАЛИНАХ ДОМА

Но увы, в Москве, расстояния преодолеваются не так-то быстро. Когда, запыхавшись, Михаил входил в крохотный кабинет руководителя секции высокогорного спорта, помещенного где-то на задворках физкультурного комитета, минутная стрелка неумолимо перемахнула за назначенный срок.

Хозяин кабинета, плотный, с хорошо развитой грудной клеткой, привыкшей к военному мундиру, встретил Щербакова с таким ледяным спокойствием, что тот поспешил оправдаться:

— Извините... Честное слово, я не хотел... Но случилось непредвиденное...

— Хорошо, — перебил Николай Семенович. — Не будем терять времени. Вот, знакомьтесь, — представил он сидевшего за столом человека. — Доктор геологических наук, Василий Яковлевич Бархатов. Он ждет вас уже десять минут...

Щербакову стало вдвойне стыдно за свое опоздание. «Бархатов, неужели тот самый?» Правда, Михаил слышал о нем, как о неутомимом исследователе, отважном альпинисте, и по его книгам учился трудному искусству восхождения на горные вершины. Михаил виновато взглянул на поднявшуюся ему навстречу худощавую, юношескую фигуру Бархатова.

«Сколько ему лет? — невольно подумал Щербаков. — Такой молодой и уже сделал столько...»

Этот вопрос невольно задавал себе каждый, знакомясь с Василием Яковлевичем. Не верилось, что человек, которому на вид нельзя было дать больше тридцати, являлся доктором наук, автором многих книг.

Загоревшее, без единой морщинки лицо, темные глаза, пышная шевелюра, в которой были почти незаметны тронутые сединой волосы, — все это молодило Бархатова, которому на самом деле было за сорок.

— Рад познакомиться, — приветливо сказал Бархатов. — Слышал о вашем любопытном парашюте. Приглашаем вас принять участие в экспедиции.

Они уселись. В комнате тихо шелестел резиновыми крыльями вентилятор.

— Николай Семенович, — обратился Бархатов к руководителю секции, — я вас не задержу, если вкратце расскажу о целях нашей экспедиции, чтобы Михаил Георгиевич был в курсе дела?

— Пожалуйста.

— Вам знакома фамилия Полынов? — спросил Бархатов у Щербакова.

— Нет.

— Николай Семенович, а ведь это уже ваша вина! Давно нужно было издать книгу об этом интереснейшем человеке.

— Вот вы бы ее и написали, — с улыбкой ответил Николай Семенович.

— Выходит, мы оба виноваты...

Глаза Бархатова засветились, но тут же стали серьезными.

— История России богата талантливыми людьми, но, к сожалению, далеко не о всех мы знаем. Полынов еще до революции работал врачом в Царицыне. Одним из первых побывал на Алайском хребте Памира в местах, до сих пор не исследованных. Человек высокообразованный, он увлекался геологией, путешествиями. Интересны и смелы для того времени были его работы о человеческом долголетии. В одном напечатанном труде он утверждал, что нормальный срок жизни человека сто пятьдесят — двести лет...

Щербаков слушал внимательно, хотя и не понимал, какое все это имеет отношение к предстоящей экспедиции.

Бархатов между тем продолжал:

— О Полынове можно долго рассказывать. В 1904 году за свое публичное выступление против русско-японской войны царское правительство на два года упрятало его в тюрьму. А одиннадцать лет спустя жизнь Полынова оборвалась. Он исчез...

— Как исчез?

— Самым загадочным образом, вместе с молодой женой.

В газете «Царицынский вестник» за апрель 1915 года была напечатана чья-то статейка, в которой со злорадством сообщалось, что наконец-то город избавился от никудышного врача и опасного жителя... И это писали о человеке, который сотни людей лечил бесплатно, боролся с антисанитарией, отдал почти все свое небольшое состояние на расширение единственной в городе больницы.

— Что же случилось с Полыновым и его женой? — спросил Щербаков.

Бархатов ответил не сразу:

— Не знаю... Я много думал об этом... пытался узнать, но ничего неизвестно... Видимо, с ними тайно расправились.

Наступила небольшая пауза. В раскрытое окно доносился шум улицы.

— Извините, я отклонился от главного, что нас в данном случае интересует, — снова заговорил Василий Яковлевич. — В 1947 году, в Сталинграде, разбирая завалы у одного разрушенного дома, строители обнаружили среди кирпичей тетрадь в пергаментной обертке, которая оказалась, как нам удалось установить, личным дневником Полынова, относящимся ко времени его поездки на Памир в 1910 году. Было установлено также, что Полынов жил в этом доме до своего загадочного исчезновения. Врач, очевидно, забыл дневник; где он хранился — неизвестно, возможно, в чулане, а может быть, и в подвале. Дневник этот находится сейчас в архивах Академии наук. Полынов путешествовал по западной части Алайского хребта. Вы там бывали? — обратился рассказчик к Щербакову.

— Нет.

— Огромный район, протяженностью в двести пятьдесят километров, и очень плохо изученный... Так вот, в дневнике описывается ущелье, открытое Полыновым среди гор. К сожалению, местонахождение ущелья не указано, путешественник случайно наткнулся на него во время снежного бурана и пробыл там несколько дней. Два года назад по следам царицынского путешественника прошла группа альпинистов спортивного общества «Спартак», но никакого ущелья не обнаружила. Между тем, «Ущелье Полынова» представляет исключительный интерес не только в географическом отношении. Судя по записям дневника, оно богато залежами руды, содержащей очень высокий процент титана, удивительного металла, с необыкновенной судьбой и великим будущим. Циолковский в свое время сказал, что для успешного осуществления запуска ракетных двигателей надо еще ждать значительного продвижения вперед техники новых металлов. Теперь это время наступило!..

Из рассказа Бархатова Щербаков узнал много интересного. Открытый еще в конце XVIII века, титан почти полтора столетия находился под спудом. После окончания второй мировой войны его было произведено во всем мире только три тонны. Сейчас нашей стране этот металл крайне необходим. Он незаменим при строительстве ракетных двигателей, скоростных пассажирских самолетов, химических реакторов, гидротурбин, скорорежущих инструментов. И наконец, титан нужен для атомной промышленности. Академия наук заинтересовалась записями Полынова и снарядила на Памир специальную экспедицию, в которую пригласили и альпинистов.

— Всесоюзный комитет, — сказал Бархатов, — рекомендует вас, Михаил Георгиевич, как мастера высокогорного спорта. Что касается места для испытания вашего парашюта, то лучшего и желать нельзя! Отвесных скал, откуда можно слететь, сломав себе шею, там более чем достаточно, — пошутил Бархатов. — Мы надеемся на вашу помощь. Слово за вами, Михаил Георгиевич.

Щербаков не раздумывал долго. Его увлекла цель экспедиции, а то, что Алайский хребет являлся прекрасным местом для практического испытания парашюта, он хорошо знал.

— Я готов, — сказал молодой человек.

— Вот и отлично! — приветствовал это решение Николай Семенович. — Василий Яковлевич, когда в путь-дорогу?

— Сколько вам нужно времени на сборы? — спросил Бархатов Щербакова.

— Могу отправиться хоть сегодня.

— Отлично, завтра на рассвете мы вылетаем.

 

НЕОБХОДИМОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Василий Яковлевич Бархатов рассказал далеко не все. Экспедиция на Памир была снаряжена после его настойчивых усилий. Противниками экспедиции оказались не маловеры или отставшие от жизни люди, а весьма уважаемые ученые, они приводили, казалось, разумные доводы против предложения Бархатова, доказывая, что это бесполезная трата времени, сил и государственных средств. Брали, во-первых, под сомнение само существование ущелья. Во-вторых, утверждали они, если даже и существовало такое ущелье, то после известных землетрясений на Памире оно исчезло. Василию Яковлевичу запомнился разговор с членом-корреспондентом Академии наук Куликом, бритоголовым, с крупными чертами лица и массивной фигурой человеком.

— Прочел я дневник вашего Полынова, — сказал он Бархатову, — это же фантастика! Слыханное ли дело, чтобы на Памире, среди вечных ледников, росли чуть ли не тропические растения!

— В ущелье, Леонид Сергеевич, — спокойно добавил Бархатов.

— Ну и что из того? Все равно не верю. Галлюцинировал ваш Полынов, мираж выдавал за действительность.

— А Бостандыкский район в Киргизии? На горах снег, а внизу апельсины, фисташки растут.

— Апельсины... А ваш царицынский врач пишет, что он собственными глазами видел кактусы... Где? в горах Памира!.. Пустое ведь это, Василий Яковлевич, согласитесь.

— Район, где путешествовал Полынов, плохо изучен.

— Не убеждайте, все равно не поверю... Путешественники, как охотники, приврать любят...

Неприятный разговор произошел у Бархатова и с другим работником Академии наук.

— Когда открыл свое ущелье Полынов? — спросил он Василия Яковлевича.

— В 1910 году.

— Ну, так этого ущелья давно не существует.

— Почему?

Собеседник напомнил Бархатову о том, что произошло на Памире в ночь с 18 на 19 февраля 1911 года. В ту ночь все сейсмографы мира отметили страшную катастрофу, разразившуюся в горах. Горные исполины сдвинулись с места, пришли в движение, ломая и сокрушая все на своем пути. До сих пор еще не известны подлинные размеры катастрофы. Удалось установить только, что горы обрушились в ущелье, где протекала река Мургат. На берегу се находился кишлак Усой. Все жители его трагически погибли, ущелье перестало существовать, остановилось течение реки, каменные громады высотой в тысячу метров образовали естественную плотину, и вода реки стала подниматься на огромную высоту, образовав теперешнее Сарезское озеро, которое очутилось на высоте почти 3300 метров над уровнем океана. Озеро продолжало расти, оно затопило кишлак Сарез, разлилось в длину больше 70 километров; глубина его в десятки раз превосходит глубину Каспийского моря.

— Где же вы будете искать свое ущелье? — иронизировал этот человек. — Если б оно сохранилось, о нем знали бы.

— Его по-настоящему не искали, — возразил Бархатов.

Ничто не могло ослабить его веры в успех задуманной экспедиции. Василий Яковлевич понимал трудность и ответственность выполнения своего замысла, но не отступал. Последние годы он по заданию правительства занимался разведкой залежей титановой руды в различных горных районах страны и неизменно возвращался мысленно к Памиру, недра которого таят многочисленные месторождения различных металлов. Случайно обнаруженный дневник царицынского врача служил подтверждением того, что поиски надо вести именно на Памире. Пусть кажется фантастичным описание растений ущелья, пусть даже оно погибло во время горной катастрофы в 1911 году, но то, что удалось попутно обнаружить любознательному исследователю, не геологу по образованию, в одиночестве путешествовавшему в горах, убеждало Бархатова в целесообразности экспедиции. Советские геологи, вооруженные всем необходимым, сумеют отыскать нужный металл.

Был ли при этом известный риск? Безусловно. Бархатов не отрицал его, излагая свои доводы в докладной записке на имя президента Академии наук СССР.

И ответ не замедлил себя ждать. Через неделю он лично встретился с президентом и имел с ним продолжительную беседу.

А еще несколько дней спустя, Бархатов получил официальное уведомление, что экспедиция разрешается.

 

В ПУТИ

Талантливый русский исследователь Памира А. П. Федченко, первым из европейцев проникший в Алайскую долину, добирался из центральной части России до подножия Памирских гор больше двух месяцев. Щербакову и Бархатову понадобилось на это меньше суток.

В Москве накрапывал дождик, было прохладно. Залитый огнями Быковский аэродром в тусклых сумерках зарождающегося дня походил на огромный корабль. Самолет побежал по бетонированной дорожке.

Места Щербакова и Бархатова были рядом. Они молча смотрели, как удаляются огни столицы, а когда те скрылись, Василий Яковлевич откинулся на спинку кресла.

— Вы как хотите, — сказал он, — а я думаю еще малость подремать.

Щербаков ничего не ответил. Под монотонное гудение моторов хорошо мечталось. Вначале мысли его кружились вокруг этой необычайной экспедиции, и он спрашивал сам себя, откроется ли когда-нибудь загадка судьбы Полынова? Потом Михаил стал размышлять о том, что покажут испытания его изобретения.

Еще будучи студентом третьего курса, Михаил увлекся высокогорным спортом. Вот уже восемь лет, почти каждый год, в свободное от учебы, а позднее от работы время, Щербаков отправлялся в горы. Правда, в первый раз, когда он, согнувшись под тяжестью снаряжения, медленно плелся по узкой, заснеженной тропе перевала, рискуя каждую минуту свалиться вниз, ему подумалось, что он мог бы сейчас путешествовать где-нибудь на берегу Черного моря или просто отдохнуть дома. Но рядом шли его товарищи. Они несли еще больший груз. Заговорило самолюбие. Неужели он слабее? Нет, он не сдастся!

В походах Михаил закалил свою волю и тело. Во время тренировочного восхождения на пик Снежная тропа Щербаков оказался в числе ведущих и тогда впервые остро пережил радостное чувство победы в борьбе с горными великанами. С тех пор он участвовал в нескольких восхождениях на вершины в шесть и больше тысяч метров высотой над уровнем моря.

Здесь же, в горах, Щербаков понес и первую тяжелую утрату. На Памире погибла любимая девушка, Лида Несветаева, которую он надеялся в недалеком будущем назвать своей женой.

С Лидой Михаил познакомился в учебно-тренировочном лагере московских альпинистов. У нее были длинные темные косы, доброе открытое лицо, черные озорные глаза. Девушка училась в медицинском институте, мечтала стать детским врачом.

Что потянуло ее в горы — трудно сказать. Но она полюбила их и никогда не жаловалась на усталость и трудности в пути. Остроумная, жизнерадостная, она умела подбодрить товарищей и, когда рассказывала что-нибудь веселое, сама хохотала больше всех. С Михаилом у Лиды установились дружеские отношения. Знакомство их продолжалось и в Москве. Михаила тянуло к ней, и он искал встреч с Лидой.

Объяснение состоялось совсем неожиданно и гораздо проще, чем это описывается во многих романах. Однажды после концерта Щербаков провожал девушку. Прощаясь с ней у подъезда дома, он привлек ее к себе и поцеловал. Лида не рассердилась, доверчиво прислонив голову к его плечу. Сомнения Михаила разрешились — Лида любит!.. Но любовь оборвалась самым трагическим образом.

Катастрофа произошла, когда Михаил и Лида с альпинистской группой находились на Восточном Памире. Случилось непоправимое. Сорвавшись с отвесной стены горного ущелья, Лида разбилась... И вот тогда, тяжело пережив горе, Щербаков задумал свой горный парашют. Разве это была только одна жертва суровых исполинов?

Правда, несчастные случаи в горах становятся все реже и реже, хотя уже не единицы, а сотни и тысячи людей увлекаются альпинистским спортом. Но даже и единичных жертв не должно быть!

Инженер-конструктор, мастер альпинистского спорта Михаил Щербаков долго вынашивал идею высокогорного парашюта. Две очень сложные задачи предстояло разрешить молодому изобретателю: добиться легкости парашюта и безотказного действия аппарата, чтобы он мог амортизировать даже при падении с небольшой высоты. Как показали испытания в Москве, Щербаков, кажется, решил обе эти задачи.

Все эти события живо одно за другим воскресали сейчас в памяти Михаила. Он посмотрел в окно самолета. Было совсем светло. Рваные облака, похожие на морской прибой, проносились внизу. В некоторых местах они были тонкие, как легкий паровозный дымок. И тогда Михаил видел землю, пеструю в своем летнем одеянии. Потом облака стали редеть. Раннее июльское утро сверкало во всей своей красе.

Самолет спустился ниже и поплыл вдоль полотна железной дороги. Щербаков увидел поезд. Он, казалось, застыл на одном месте. По цвету вагонов Михаил определил, что это пассажирский. «Может быть, в нем едет Лена?.. — подумалось ему вдруг. — А кто этот курчавый парень? Просто товарищ, хороший знакомый или...»

Бархатов пошевелился, открыл глаза.

— Где мы? — спросил он, приподнимаясь.

— Спите, — ответил Щербаков, — еще лететь да лететь.

— А вы что же бодрствуете?

— Не спится...

— Молодость, — улыбнулся Бархатов. — И я когда-то, покидая родные Палестины, не спал. Ну, а потом ко всему привыкаешь... В Волгограде будем завтракать.

Он снова откинулся на спинку кресла, закрыл глаза.

Вскоре задремал и Щербаков.

Очнулся он от того, что самолет начало швырять. Ощущение было такое, словно тебя взметнули на качелях высоко в воздух, а потом, сорвавшись, ты полетел вниз...

Проснулся и Бархатов.

— Ого, — сказал он весело, — нас, кажется, здорово баюкают. Вы как относитесь к качке?

— Терпимо.

— Я тоже... Далеко еще до Волгограда?

— Судя по времени, тридцать минут.

— Ну, тогда все ясно... Это мы уже вошли в полосу жаркого степного ветра, в июле он часто гостюет здесь.

— Суховей? — спросил Щербаков.

— Да... Вот подождите, отыщем мы с вами ущелье Полынова, богатое титановой рудой, будет у нас еще больше нужного металла, тогда станет возможным создавать воздушные барьеры против суховея...

Задумавшись, он замолчал. Щербаков переменил тему разговора.

— Василий Яковлевич, а может быть, следовало и самолеты привлечь к поискам ущелья?

— В Академии мы думали об этом.

— Ну и что?

— Авиация — великая штука, но в данном случае вряд ли поможет. Я внимательно просмотрел многочисленные аэросъемки Западного Памира. Ничего похожего на ущелье Полынова обнаружить не удалось. Оно, по всей вероятности, спряталось за горными утесами так, что сверху его и не обнаружишь. Меня беспокоит другое...

— Можно узнать, что?

— Не хотелось говорить, чтобы не обескураживать участников экспедиции, ну да ладно, вам скажу! Боюсь, что ущелье давно открыто.

— Как открыто?

— Да так, предыдущими экспедициями. Может быть, только называется оно по-другому. Правда, ни одно описание полностью не сходится с тем, что в дневнике Полынова. Будем вести разведку руды и в других местах, а перед вами, альпинистами, одна задача — искать ущелье Полынова.

Пассажиры проснулись и поглядывали в окна.

Так хотелось сойти на землю, ощутить под ногами твердую почву!

Вдали показалась Волга. Самолет пролетел еще немного и пошел на посадку.

Несмотря на ранний час, солнце пекло вовсю.

— Египетская жара, — пошутил Бархатов.

Они прошли в буфет аэропорта.

— Вот мы и на родине Полынова, — сказал Василий Яковлевич, — жаль, что до города далеко, очень бы хотелось посмотреть, каким он стал. Шесть лет не был здесь. Любопытный город, своеобразный. Вы бывали в нем?

— Ни разу.

— И не воевали?

— Меня призвали в последний год войны. В Берлине был...

— А я в Сталинграде воевал. У Родимцева. Он тогда дивизией командовал. А уж заканчивать войну не пришлось. После госпиталя отправили на Иртыш с изыскательской группой. Там теперь выстроена крупная гидростанция...

Он не закончил фразы. По радио объявили о продолжении рейса их самолета. И они поспешили к посадочной площадке.

А еще через несколько часов полета Бархатов и Щербаков приземлились на аэродроме столицы Таджикистана — Душанбе.

Рассвет они встречали в Москве, а заходом солода любовались за несколько тысяч километров в высокогорной республике Средней Азии.

Бархатов должен был задержаться в Душанбе на два — три дня, чтобы побывать в научных организациях республики. Щербаков, которому Василий Яковлевич передал нужные материалы, на следующее утро выехал поездом на маленькую станцию Горчаково Ферганской линии Средне-Азиатской железной дороги — к месту сбора всей экспедиции. Бархатов поручил ему встретить людей, временно разместить по квартирам, перегрузить с железной дороги в автомашину все снаряжение экспедиции.

— Верю, что вы справитесь с поручением отлично, — сказал на прощание Василий Яковлевич.

— Постараюсь, — ответил молодой человек.

 

ПРИЯТНАЯ НЕОЖИДАННОСТЬ

Небольшое здание станции, было на редкость уютным. Пирамидальные тополя высотой в добрых два десятка метров, словно часовые, окружали его.

Проводив состав, Щербаков разговорился с начальником вокзала. Это был степенный, уже в годах узбек, с брюшком, широколицый, с маленькими, острыми глазами. Михаил спросил его, где здесь можно расположиться.

— А вы кто? — спросил тот.

Щербаков рассказал.

— Из Москвы, экспедиция... — повторил с уважением начальник станции, — тогда давай в любой дом, везде гостем будешь... Хочешь, идем ко мне.

Молодой человек начал было отказываться, но гостеприимный хозяин и слушать не захотел.

— Чего говоришь «нет», когда тебя зовут? — настаивал он. — Места, что ли, жалко? Для всех хватит. Моя фамилия Айбеков.

Они прошли по тенистой улице пристанционного поселка.

— Вот здесь мы и живем, — сказал Айбеков, останавливаясь перед длинным, с плоской крышей саманным зданием. Ни одно окно не выходило на улицу, и наружная стена дома была продолжением довольно высокой саманной ограды, плотно закрывавшей двор со всех сторон.

Жарко светило среднеазиатское солнце, было душно, а внутри здания царил полумрак и стояла приятная прохлада. Узкая прихожая разделяла постройку на две части. С левой половины вышла пожилая женщина в длинной белой юбке. На приветствие Щербакова она молча кивнула головой. Хозяин повел гостя направо, где вдоль стен стояли обитые жестяными полосками сундуки, на которых лежали стеганые одеяла и цветные подушки. Толстый ковер закрывал пол.

В комнату вошел стройный, черноглазый юноша лет восемнадцати.

— Сын, — представил его Айбеков, — студент, на каникулы приехал.

Юноша крепко пожал Щербакову руку, назвал себя:

— Рашид.

— Чай будем пить, — сказал хозяин.

Он снял форменную куртку, бросил на пол несколько подушек и, ловко поджав под себя ноги, уселся на ковре. Сын последовал его примеру, Щербаков присоединился к ним.

Женщина принесла самовар, расписные пиалы, поставила на ковер мед, сахар, молоко, круглые зарумяненные и аппетитно пахнущие лепешки.

Неторопливое чаепитие продолжалось долго. Айбеков молча осушал пиалу за пиалой. Закончив чаепитие, хозяин поднялся, одел куртку.

— Пошел на службу, а ты отдыхай.

— Я с вами, — сказал Щербаков, — узнаю, как там наш груз.

— Отдыхай, — повторил хозяин, — сейчас самая жара. Потом придешь, груз твой никуда не денется...

В этот же день Щербаков довольно успешно решил все хозяйственные дела, договорился в автомобильной колонне о предоставлении экспедиции машины до селения Хамзаабад, что находится у подножия Алайского хребта, и стал дожидаться остальных участников экспедиции.

Пользуясь свободным временем, Михаил начал тренировки. Поднявшись вместе с солнцем, он выполнял гимнастические упражнения, затем отправлялся в десятикилометровый пробег. Днем отдыхал, а к вечеру снова бегал, прыгал и помногу ходил.

В этих вечерних прогулках его обычно сопровождал Рашид. Студент искренне привязался к Щербакову и смотрел на него с нескрываемым обожанием.

— Возьмите и меня в горы, — как-то попросил он.

— Не знаю, Рашид, дело трудное, надо подготовку иметь.

— Сумею, — решительно проговорил тот, — все сумею делать, — горячо убеждал юноша.

— Вот начальник приедет, тогда и поговорим, — пообещал Михаил.

Каждое утро Щербаков и Рашид шли на станцию встречать поезд. И вот однажды на деревянный перрон сошла группа веселых молодых людей. Щербаков подошел к ним, и сердце его дрогнуло...

Возле знакомого Щербакову чемодана, в том же легком полосатом платье и соломенной шляпе с малиновым бантом стояла... Лена. Девушка тоже изумилась нежданной встрече.

— Вы... Здесь? Какими судьбами? — спросила она.

Немного успокоившись, Щербаков ответил:

— Видно, теми же, что и вы. В экспедиции Бархатова.

— Правда? — не скрывая радости, воскликнула девушка. — Ой, как хорошо!

Вышло это у нее совсем по-мальчишески. Разговор оборвался. Лицо Лены, смуглое от загара, зарделось. Она, как показалось Михаилу, смутилась.

Щербаков начал знакомиться с остальными участниками экспедиции. Их было пятеро.

— Мне о вас Лена рассказывала, — пожимая Михаилу руку, весело проговорила круглолицая симпатичная блондинка с ямочками на щеках. Она с любопытством рассматривала Щербакова.

— Галка, не смей...

— А я ничего особенного и не говорю.

Подал руку курчавый молодой человек, тот, который встретил Лену на вокзале.

— Малинин.

— Щербаков.

Они не произнесли больше ни слова.

Остальных Михаил знал. Оба были мастерами спорта, уже прославившимися в высокогорных восхождениях на Кавказе. Один из них — Осередко, невысокий, похожий на грузина, с черной острой бородкой, был неплохим художником. Его картины Щербаков видел на выставке в Москве. Мать у Осередко была грузинкой, а отец украинец. Подобно Айвазовскому, воспевшему море, Павел Григорьевич Осередко мечтал стать певцом гор, чтобы поведать людям о их чудесной красе. Щербаков запомнил одну его картину «Пурга в горах». В снежном вихре, среди высоких горных скал можно было различить фигуру с рюкзаком за плечами и ледорубом в руке. Большое мужество угадывалось в этом одиноком человеке, непокорно идущем навстречу ветру. И чувствовалось, что его воли не сломить разыгравшейся вокруг стихии.

— Рад познакомиться, слышал о вас, — добродушно сказал Осередко, крепко пожимая руку Михаилу. — Ну, как ваш знаменитый парашют?

— Со мной.

— Тогда я вас изображу, как легендарного Икара, летящего с вершины гор, — пошутил Осередко.

Щербаков познакомил участников экспедиции с Айбековым и его сыном. Оживленно переговариваясь, все отправились на квартиру.

Теперь остановка была за Бархатовым.

К вечеру все хорошо отдохнули и вдоволь наговорились. Как-то случилось, что Лена и Щербаков отделились от остальных и очутились вдвоем за поселком. Солнце быстро садилось. Из желтоватого воздух стал прозрачно-чистым, а потом потемнел. Молодые люди пошли вдоль полотна железной дороги.

— Лена, — сказал Щербаков. — А ведь это здорово, что мы встретились.

— Да, удивительно... — согласилась девушка.

— Вы студентка?

— Что вы! Я уже два года геологом работаю.

Михаил хотел сказать, что выглядит она очень молодо, но воздержался. Лена интересно рассказывала о своей работе, об экспедиции в Кустанайскую область, где удалось обнаружить богатейшие залежи железной руды...

— И все-таки эта профессия не совсем для девушки, — заметил Щербаков.

— Почему?

— Станете старше, появится семья, поймете.

После непродолжительного раздумья она сказала:

— Я из-за этого замуж не вышла за человека, которого...

Лена не договорила.

— Любили?

— Может быть, и не любила, но он мне очень нравился.

— Ну и почему же вы не вышли?

— Он не захотел, чтобы я ездила с геологическими партиями, а я не хотела работать в конторе.

Видно, ей было нелегко вспоминать об этом, потому что она резко переменила тему разговора.

— Как вы думаете, — спросила она, — найдем мы ущелье Полынова?

— Видите ли, Лена, «белых пятен» на Памире почти не осталось. За последние годы наши исследователи и альпинисты побывали почти везде. И если они до сих пор не наткнулись на пропавшее ущелье, значит, оно находится в непроходимых местах, куда добраться очень трудно. Но я верю в Бархатова, и если он сам взялся за пояски — значит, найдем.

— Не правда ли, замечательный человек? Он у нас преподавал в институте, — улыбаясь, добавила Лена. — Все девчонки по уши были влюблены в его лекции...

— Только в лекции? — шутливо спросил Михаил.

— Ну и в лектора, конечно, — засмеялась она.

Так, разговаривая, они уходили все дальше и дальше. Когда они повернули обратно, стало уже темно. Безоблачное далекое небо усеяли звезды, крупные и яркие.

Внезапно девушка схватила Михаила за руку.

— Слышите?

— Что такое?

— Кто-то за нами крадется, — чуть слышно прошептала Лена.

Они остановились, напряженно прислушались.

— Вам показалось, — наконец проговорил Щербаков. — Идемте. — Но ее руки он не отпустил.

Очарование вечера пропало. Михаил почувствовал: Лена встревожена чем-то. Она торопливо зашагала.

— Подождите, — тихо проговорил Щербаков. До его слуха отчетливо донесся шорох осыпавшейся гальки, словно идущий за ними человек неосторожно оступился.

— Стой, кто там? — по солдатской привычке крикнул Щербаков и бросился назад.

В темноте Михаил увидел, как с насыпи что-то скатилось, шмыгнуло в траву и исчезло.

«Странно, кто бы это мог быть?..» — подумал молодой человек. Он возвратился к девушке.

— Ну, что? — спросила она.

Щербаков пожал плечами и, чтобы успокоить Лену, сказал:

— Никого нет. Показалось.

Теперь они шли молча, и Михаилу все время чудилось, что в темноте кто-то тоже следует за ними. Но вот засияли огоньки станции.

Во дворе их встретила Галя.

— Поздненько вы гуляете, — сказала она лукаво. — Ребята уже спят, а я тебя дожидаюсь, Лена.

Простившись с Михаилом, девушки ушли на свою половину. А он еще долго стоял, курил и думал о странных шорохах в темноте.

 

К ПОДНОЖИЮ ГОР

На следующее утро приехал Бархатов. Он был в отличном настроении. Радушно поздоровался с каждым участником экспедиции, долго тряс руку старому Айбекову, разговаривая с ним по-узбекски.

Василий Яковлевич одобрил хозяйственную деятельность Щербакова и в свою очередь сообщил, что его работа в Душанбе была также очень полезной.

— Я познакомился с любопытными материалами, — сказал он. — В неизданной рукописи, которая хранится в Республиканской библиотеке, упоминается об ущелье, расположенном в районе Алайского хребта, в местах, где когда-то путешествовал царицынский врач.

Я сравнил описание этого ущелья с уже известными — и ничего похожего. Видимо, оно действительно затерялось. Это загадка гор, которую нам надо раскрыть.

Теперь можно было продолжить путь дальше; он лежал через знаменитую Ферганскую долину.

Машина, в кузову которой находились старательно уложенные палатки, спальные мешки, горное снаряжение, консервированные продукты, подошла ко двору Айбекова. Участники экспедиции стали укладывать в нее свой багаж. Щербаков хотел помочь Лене, но его опередил Малинин. Поставив ее чемодан, он усадил девушку рядом с собой.

К Михаилу подошел Рашид. Его глаза убедительнее слов говорили о том, как ему хочется отправиться со всеми. Щербаков отозвал Бархатова в сторону, рассказал о просьбе юноши.

— Что же, нам люди нужны, — ответил Василий Яковлевич, — но не знаю, подойдет ли он для такой трудной экспедиции.

— Подойдет, — заверил Михаил и рассказал Бархатову о своих ежедневных тренировках с Рашидом и о его страстном желании участвовать в экспедиции.

— Я иду к себе в комнату, пришлите его ко мне.

— Хорошо, — весело ответил молодой человек.

На улице, возле двора Айбекова, собрались любопытные, которые с интересом наблюдали за сборами. Среди них Щербаков обратил внимание на толстого мужчину лет сорока трех — пяти, одетого, несмотря на жару, в полотняный пиджак. Пестрая тюбетейка прикрывала лысину. Незнакомец внимательно наблюдал.

«Что за тип?» — подумал Михаил.

Неожиданно тот подошел к нему.

— Скажите, пожалуйста, как фамилия человека, который только что вошел во двор?

Щербаков догадался, что он спрашивает о Бархатове.

— А зачем вам? — недружелюбно ответил Михаил.

Толстяк не обиделся.

— Видите ли, лицо его мне кажется знакомым.

В это время на улицу вышел Бархатов.

— Василий Яковлевич, — закричали сидевшие в машине, — скоро поедем?

— Сейчас, вот только Рашид соберется.

— А он с нами едет? — опросила Галя.

— С нами.

Толстый мужчина подошел к начальнику экспедиции.

— Василий!

Бархатов удивленно посмотрел на него.

— Не узнаешь?

— Признаться, нет.

— Неужели я так изменился?.. Вспомни...

— Извините, но что-то не могу...

— Здорово... А я тебя узнал... Лешку Кожухова помнишь? Седьмой класс «Б».

— Лешку? Кожухова? Ты?

— Я.

Бархатов схватил его руку. Они обнялись.

— Ни за что не узнал бы... Ты же был лучший футболист в школе. А теперь?

— Все от ответственной работы, — пошутил Кожухов. — Сидишь по целым дням в кабинете. А ты молодец, замечательно выглядишь.

— Да, мне сидеть приходится мало.

— Знаю, читал о тебе, известный геолог... Давно хотел встретиться, телефон твой домашний узнал, в Москве сколько раз звонил, но отвечали, что ты в отъезде.

— А что геологам в Москве делать? Там все открыто, — улыбнулся Бархатов. — А ты как здесь оказался?

— На курорт еду, в Хамзаабад.

— И мы туда.

— С экспедицией?

— Да... Чего же ты ждешь?

— Машину должны были прислать. Да вот все нет.

— А ты садись к нам, подвезем.

— В кузове? — нерешительно спросил он.

— Ничего, похудеешь скорее!

— А это идея... Тогда я сбегаю за чемоданом.

— Садись, подъедем к вокзалу. Нам все равно нужно туда, простимся с хозяином.

Расставание с Айбековым было трогательным. Все по очереди жали ему руку, благодарили за гостеприимство. Последним прощался Рашид. Старик сокрушенно покачал головой, вздохнул, но ничего не сказал.

Машина тронулась по асфальтированной дороге. Девушки затянули песню, ее поддержали остальные. Но вскоре песня умолкла. Все залюбовались местами, по которым проезжали.

Щербаков любил эти поездки в глубь страны. Каждый раз узнаешь столько нового и интересного! Географические названия, которые надо было когда-то знать в школе назубок (учитель географии, Терентий Макарович, был требовательный и строгий), во время этих поездок превращались в красивые города и глубоководные реки и озера, высоченные горы.

Вот и сейчас они ехали в глубь Ферганской долины. Что он знал о ней? Почти ничего. Вспомнилось название газетной статьи: «Хлопковая база страны». Там приводились многочисленные цифры того, сколько теперь этой ценной культуры выращивается в долине, но Михаил эти данные уже забыл.

— Друзья! Внимание! — крикнул Щербаков. В кузове наступила относительная тишина, и только шуршал встречный ветер. — Василий Яковлевич, расскажите нам о Фергане.

— А остальные хотят послушать? — отрываясь от разговора со своим школьным другом, опросил он.

— Да, да, — послышались голоса.

Машина мягко катила по дороге. Несмотря на то что солнце поднялось уже высоко, жары не чувствовалось. Встречный ветер, подобно гигантскому вееру, приятно освежал раскрасневшиеся лица. Серая полоска реки то и дело мелькала за зеленой изгородью деревьев.

— Кто скажет, как эта река называется? — строгим тоном учителя спросил Бархатов.

— Шахимардан, — первая сказала Лена.

— Правильно, — подтвердил начальник экспедиций. — Это один из многочисленных горных притоков Сыр-Дарьи — величественной реки Средней Азии... А вы знаете, друзья, что мы едем по пустыне?

Это утверждение показалось забавным. Ветвистые дубы и чинары, выстроившись вдоль шоссе, кивали им своими зелеными макушками, за ними виднелись необозримые хлопковые поля с фарфоровыми чашечками на кустиках, ближе к дороге проносились фруктовые сады, усеянные серыми плодами, виноградники с высоко подвешенными лозами, с которых свисали увесистые гроздья.

— Да, по пустыне, — повторил Василий Яковлевич на недоверчивое замечание подруги Лены. — Еще и сейчас в Ферганской долине немало земли, которая ничего не родит, потому что нет воды. Местные жители так говорят: бог создал бесплодные степи, а люди оросили их влагой и победили бога. Да, друзья, это не Украина, не центральные наши черноземные области. Без орошения здесь фактически невозможно земледелие. Все, что мы видим вокруг, появилось лишь после того, как были созданы крупные оросительные системы — Большой Ферганский, Северо-Ферганский каналы. Они привели на поля не доходившие раньше сюда воды Сыр-Дарьи и ее притоков. Я точно не помню, на сколько увеличилась площадь поливных земель после того, как руки узбекских хлопкоробов построили искусственные каналы, но около 700 тысяч гектаров — это по размерам небольшое европейское государство... А какие тут чудесные вещи выращивают... Кое-что вы видите даже из машины: виноград, абрикосы, персики, яблоки, груши, айва, а дыни какие, арбузы!..

— Ой, как вкусно, — улыбнулась Лена.

Все засмеялись.

— Это еще что, — продолжал Бархатов, — тут выращивают субтропические плодовые культуры — инжир, миндаль, гранат... Девушкам небезынтересно будет узнать, что в Ферганской долине развито шелководство... Вы, наверное, обратили внимание на тутовые рощи... Вот благодаря им здесь получают прекрасный натуральный шелк... В долине расположен город Маргелам, где не так давно построили шелкомотальную и шелкоткацкую фабрики. Я знал это место в прошлом. Маленький, тихий городок, а сейчас он является крупнейшим центром шелковой промышленности всего Советского Союза.

Все слушали Василия Яковлевича с большим интересом. А машина мчалась все дальше и дальше мимо живописных населенных пунктов, где возвышались большие каменные дома, выстроенные на месте низких саманных построек прежних обитателей долины.

— Вот и Фергана, — сказал Бархатов, когда вдали показалась густая роща.

Город покорил всех участников экспедиции зеленью своих улиц. Словно идешь по аллеям старинного парка. Кроны деревьев срослись, и сквозь ажурную листву с трудом пробиваются лучи горячего солнца. А кругом арыки, светлые, веселые, неугомонно поющие днем и ночью.

 

КОНФЛИКТ

Чем дальше они ехали на юг, тем все заметнее чувствовалось приближение гор, плотным заслоном охватывающих долину с трех сторон. Только на запад простирались безбрежные степи. Эти горы служат гигантскими конденсаторами влаги. Они задерживают течение воздуха, насыщенного парами воды. Вечные снега Алайского и Туркестанского хребтов, подобно неисчерпаемому резервуару, питают долину ежегодно миллиардами кубометров воды.

Во второй половине дня, в самый солнцепек, участники экспедиции приехали в сравнительно небольшой, расположенный по речным террасам населенный пункт Хамзаабад.

— Знаете, кто был Хамза? — спросил Василий Яковлевич.

— Это наш поэт, — ответил Рашид, — хороший поэт. Он жил здесь, боролся за Советскую власть и погиб на посту. Его зверски убили басмачи.

— Да, — подтвердил Бархатов, — в честь его и названо это селение.

Участники экспедиции любовались видом Хамзаабада. Расположенный на высоте 1500 метров небольшой городок был одет в густой зеленый наряд. Крыши домов почти скрывались за шелковичными тутовниками, ветвистыми яблонями, гнущимися под тяжестью плодов. А внизу, у самой реки, точнее двух рек, Кулюкурбан и Кара-Казык, соединявших здесь свои воды, высоко в безоблачное небо подняли свои серебристые вершины стройные тополя.

Едва машина остановилась, как Осередко раскрыл свой походный альбом и принялся делать наброски.

Школьный товарищ Бархатова стал прощаться. Санаторий помещался на одной из террас, в прохладной роще.

— Когда вы двинетесь дальше? — спросил он.

— Дня через три, — ответил Василий Яковлевич.

— Где же вас найти?

— Километрах в трех отсюда мы расположимся лагерем. Приходи, делать тебе все равно будет нечего, а двигаться полезно, похудеешь, — шутил Бархатов.

Спутникам он велел далеко не отлучаться, а сам ушел в местный Совет сообщить о приезде экспедиции.

Все спустились к реке, принялись умываться. Вода была холодная, несмотря на июльскую жару.

Малинин подошел к Щербакову.

— Я хотел бы с вами поговорить.

— Пожалуйста.

— Может быть, отойдем в сторону?

Михаилу не понравился тон, каким были произнесены эти слова, но он молча двинулся за Малининым. Они уселись на каменном выступе. Малинин предложил папиросу.

— Спасибо, не курю.

Пока Малинин прикуривал, Щербаков внимательно разглядывал его. У Малинина было продолговатое сухое лицо с заостренным подбородком. Крупноватый тонкий нос выделялся на впалых щеках. Красивыми были глаза — большие, серые, выпуклый лоб и светлые, вьющиеся волосы, небрежно зачесанные.

— Заранее прошу извинения за этот разговор, — начал Малинин спокойно. — Но вы мне кажетесь серьезным и умным человеком.

Щербаков промолчал.

— Вам нравится Лена? — неожиданно спросил Малинин.

— Я понимаю, — продолжал он, — о таких вещах неприятно спрашивать, тем более, что мы с вами мало знакомы, но мы ведем мужской разговор, и, поверьте, он останется между нами.

— Я не знаю его причины, к чему все это? — резко спросил Михаил. — Оставим-ка лучше...

— Нет, — перебил его Малинин, — давайте сразу договоримся, чтобы к этой теме больше не возвращаться. Я заметил, что Лена ведет себя с вами несколько легкомысленно, флиртует, девушки вообще любят нашему брату морочить голову. А тут, в экспедиции, головы нам понадобятся для других целей. Поэтому хотел вас поставить в известность, что Лена моя невеста, и у меня есть некоторые основания утверждать, что мы любим друг друга и осенью, возвратившись в Москву, говоря высоким «штилем», сочетаемся браком. Так что оставьте ее в покое.

Все это Малинин высказал спокойно, не повышая тона, после чего поднялся, давая понять, что разговор окончен.

Щербаков на мгновение онемел, затем намеревался что-то ответить, но так и не произнес ни слова. В это время к ним подбежала Лена, Она только что искупалась в речке, мокрые пряди ее волос спадали на лоб, лицо сияло свежестью.

— Что вы тут делаете? — обратилась девушка к молодым людям.

Малинин подошел к ней и озабоченно спросил:

— Леночка, ты купалась?

— Да, вода такая чудесная.

— Напрасно, можешь простудиться.

— В такую жару! — рассмеялась девушка. — Михаил Георгиевич, а вы что насупились?

Щербаков не ответил. Догадываясь, что между Малининым и Щербаковым что-то произошло, Лена спросила:

— В чем дело, если не секрет?

Щербаков не сдержался. Вероятно, этого не следовало говорить, но Михаил плохо владел собой в ту минуту.

— Ничего особенного... Виктор Михайлович просто уведомил меня, что вы его невеста, и потому я не смею подходить к вам ближе, чем на пушечный выстрел.

— Виктор, что это, как ты смел! — возмутилась Лена.

Лицо Малинина стало злым, но внешне он ничем не выдал своего состояния.

— Не совсем так, Леночка... Мягко говоря, Михаил Георгиевич несколько сгущает краски.

— Как это все-таки подло, Виктор, — сердито проговорила Лена и, повернувшись, быстро пошла в сторону стоянки экспедиции.

— Лена, подожди! — крикнул Малинин.

Но девушка даже не повернула головы, торопливо взбираясь по узкой тропинке.

— Оказывается, вот вы какой... Ну, хорошо, я это вам припомню, — бросил Малинин.

Это взорвало Михаила.

— Слушайте, вы!.. — Щербаков не закончил фразы, чувствуя, что может совершить глупость.

— Вы хотели еще что-то добавить?

— Ладно, все. Идите.

Михаил испытывал стыд за всю эту сцену и за то, что не неумел сдержаться. Когда он поднялся наверх, Бархатов уже возвратился. Щербаков порывался рассказать о случившемся Василию Яковлевичу. Он знал, как важна в высокогорной экспедиции товарищеская спайка. Но потом подумал, что не стоит огорчать начальника экспедиции и вмешивать во всю эту историю Лену.

Все снова уселись в машину и поехали дальше. Километрах в четырех от Хамзаабада, среди пышной зелени, Бархатов велел остановиться.

— Здесь разобьем наш лагерь. Снимайте палатки, разгружайте вещи.

 

МАЛИНИН ИСЧЕЗ

Солнце еще не зашло, когда палатки уже стояли, снаряжение было уложено, и машина укатила назад, в Горчаково.

Пользуясь тем, что селение находилось недалеко, Василий Яковлевич решил не трогать пока продовольствие, взятое в экспедицию, а отправиться всем поужинать в чайхану.

Дежурным остался Константин Туманов. Остальные шумной ватагой направились в Хамзаабад.

Возвращались в лагерь засветло. Воздух был чист и прохладен, вдали таинственно темнели горы с белоснежными шапками вершин. От садов, окружавших почти каждый дом, легкий ветерок нес аромат спелых яблок. После неприятного разговора с Малининым Михаил старался держаться подальше от Лены. Девушка заметила это. Она догнала ушедшего вперед Щербакова.

— Вы на меня не сердитесь? — спросила она.

— За что, Лена?

— Поверьте, мне самой неприятна эта глупая история.

— Да, когда любишь, можно наделать глупостей.

— Вы его оправдываете? — удивилась девушка. — Неужели я вещь, которую можно делить или присваивать?

— Простите, Лена, я не так выразился. Но я понимаю Малинина. Он, видимо, вас очень любит.

Михаил произнес это не без тайной надежды на то, что Лена выскажет свое отношение к Малинину.

Но она проговорила уклончиво:

— Мы дружим с ним два года. Он очень способный геолог. В институте его ценят...

— Он учится? — удивился Щербаков.

— Нет, он аспирант... Сейчас работает над диссертацией, как раз в области титана... Говорят, Виктор многого достиг... Вот почему Василий Яковлевич пригласил его в экспедицию.

Щербаков молчал. Малинин ей не безразличен. Как ни скверно было сознавать это, Михаил сумел подавить чувство какой-то горечи. «Ревную, что ли?» — подумал он. Их догоняли отставшие. Лена торопливо и просительно обратилась к Щербакову:

— Михаил Георгиевич, вы должны помириться с ним, я очень прошу вас...

— Хорошо, — тихо ответил Михаил, — но это зависит не только от меня.

Сзади раздался смех, молодые люди обернулись.

— Над чем вы смеетесь? — опросила Лена, сама невольно улыбаясь.

— Василий Яковлевич говорит, — заливаясь от смеха, проговорила Галя, — что хорошо бы его школьного друга захватить с нами в горы. Вот бы он где сбавил жирку!

— А что, — шутливо продолжал Бархатов, — мы бы нагрузили на него все снаряжение, и он бы за неделю стал стройным, как тополь. Зато Рашид, друзья, за время экспедиции определенно располнеет.

Ответом был общий смех.

— Рашид, не смей полнеть, — озорно проговорила Галя, — если ты растолстеешь, я за тебя ни за что не пойду замуж.

— А Галя самонадеянна, — заметил Осередко. — Может, он тебя еще и не возьмет в жены?

— Рашид, возьмешь?

Парень смущенно молчал.

— Ладно вам, — остановил развеселившуюся молодежь Бархатов. — Оставьте Рашида в покое. Лучше посмотрите на нашего голодающего, — указал он на вышедшего из палатки Туманова. — Костя, держись, несем тебе есть.

Потом все собрались в палатке мужчин.

Василий Яковлевич обратился ко всем:

— Так вот, друзья, с завтрашнего дня вводится строгий распорядок и дисциплина: подъем в пять часов утра, до семи зарядка и тренировка под руководством Михаила Георгиевича, которого, кстати говоря, я назначаю своим заместителем, затем завтрак. Поварами на завтрашний день назначаются Галина и Туманов, а дневальным — Рашид. Мы с Михаилом Георгиевичем сходим в Хамзаабад по хозяйственным делам, кстати побеседуем со старожилами, хорошо знающими горы. Осередко и Малинин отправятся после завтрака на разведку местности. Только далеко не заходить и к двум часам всем собраться на обед. Все ясно?

— Ясно! — послышались голоса.

— А сейчас всем спать. Девушки, спокойной ночи и хороших сновидений!

Но пожелание Василия Яковлевича удалось выполнить далеко не сразу. Неожиданно налетели москиты. Мелкие и противные насекомые проникали буквально всюду.

Кто-то предложил разложить вокруг палаток костры, чтобы дымом отогнать ненавистных москитов. Но у Василия Яковлевича нашлось куда более сильное средство — диметилфталат, который он захватил с собой.

— Неужели это поможет? — чуть не плача, спрашивали девушки.

— А вот увидите.

Средство действительно оказалось чудодейственным.

И полчаса спустя лагерь спал.

Ночь прошла спокойно.

Первым проснулся Василий Яковлевич. Вчера он приказал себе проснуться без четверти пять. И точно, минута в минуту, без пятнадцати пять открыл глаза.

Дневальный сладко спал.

Бархатов легонько коснулся Рашида, тот испуганно поднялся.

— А кто сегодня дневальный? — проговорил Василий Яковлевич, решив в первый раз не упрекать юношу за то, что он проспал. — Пора поднимать остальных.

Утро было чудесное. Раннее солнце заиграло всеми цветами, засеребрило вершины, засверкало изумрудом в густых зарослях алычи, разросшейся на склонах гор, покрыло желтизной прибрежные скалы, среди которых синело высокогорное озеро. Воздух, свежий, прохладный, был сродни чудодейственному напитку — волновал кровь, наполнял бодростью, живительной силой.

Время, отведенное на тренировку, прошло незаметно, а после завтрака участники экспедиции занялись делами, порученными накануне Бархатовым.

Отправляясь с Щербаковым в селение, он сказал:

— В два часа всем собраться.

К назначенному времени все, кроме Малинина, оказались на месте. В тени деревьев, сквозь густую листву которых не проникали палящие лучи солнца, был накрыт походный стол.

Василий Яковлевич хмурился, недовольный отсутствием Малинина. Наконец, проговорил:

— Семеро одного не ждут, давайте обедать... Павел Григорьевич, — обратился он к Осередко, — где вы оставили Малинина?

— Сначала мы были вместе, но потом разошлись по обеим сторонам реки, чтобы проверить, какая дорога лучше. Вскоре я потерял его из виду, он скрылся в ущелье.

Обед прошел в молчании. Когда поднялись из-за стола, Щербаков предложил:

— Василий Яковлевич, я пойду навстречу Малинину.

Осередко сказал, что и он пойдет, но Бархатов его остановил:

— Вы и так сегодня много ходили... Лучше кто-нибудь другой.

— Можно мне? — робко попросил Рашид.

— Это решит Михаил Георгиевич.

— Пойдем, Рашид, — сказал Щербаков.

— Василий Яковлевич, — заметил Осередко, — разрешите мне проводить их до того места, где мы разошлись. Это недалеко.

Бархатов согласился.

Накатанная дорога постепенно становилась все уже и уже, пока не превратилась в тропинку. Подойдя к деревянному мосту через горную реку, Павел Григорьевич остановился.

— Вот мы тут разошлись. Виктор пошел той стороной, — Осередко указал на противоположный, круто поднимающийся берег. — Пойдемте.

— Нет, — возразил Щербаков, — приказ есть приказ.

— Тогда я подожду вас здесь. Возможно, впереди есть еще переход и Малинин возвратится этой стороной.

Михаил не стал возражать. Осередко уселся у моста и вынул из кармана свой неизменный походный альбом и карандаш. Молодые люди зашагали дальше.

Дорога начала круто подниматься среди широких трещин и огромных обломков скал.

Солнце жгло немилосердно, и совсем не чувствовалась близость ледников и нетаявшего даже летом снега, покрывавшего вершины хребта. Двигались медленно, с трудом. Щербаков наблюдал за Рашидом. Для того это было отличным испытанием. Видно было, что парень устал, но он не жаловался, не отставал. «Молодчина!» — подумал Щербаков.

Тропинка оборвалась у крутого берега широко разлившейся реки, с шумом вырывавшейся из темного ущелья, до которого было еще добрых полкилометра.

Разведчики остановились, чтобы осмотреться. Где же Малинин?..

 

КОВАРСТВО РЕКИ

Внезапно Рашид схватил своего спутника за руку.

— Смотрите! — встревоженно проговорил он, — кто это там?

Михаил тоже уже заметил невысокий, каменистый бугорок, возвышавшийся над рекой, а на нем странную фигуру, отчаянно балансировавшую, словно циркач на канате.

— Виктор! Малинин! — крикнул Рашид, весь подавшись вперед. — Его заливает водой, он утонет...

Действительно, дымчатые с белым отливом языки буквально на глазах поднимались все выше и выше и уже касались ступней ног человека, там на каменистом выступе, почти скрывшемся под водой.

— По-мо-ги-те... — донесся до них отчаянный крик.

И равнодушное эхо отозвалось в горах:

— ...ги... те...

«Как он там оказался?» — подумал Щербаков. Но на догадки не было времени, нужно было спасать товарища. Еще немного — и стремительно поднимавшаяся река снесет его, и тогда Малинину уже не выбраться из ее грозных ледяных объятий. Его разобьет о подводные скалы. Что делать? Броситься к нему вплавь было бы безумием. Михаил отлично понимал, что ему и несколько метров не проплыть в ледяной воде против быстрого течения.

Но что-то надо было предпринять. Опыт прошлых высокогорных походов, многочисленные опасности, которые пришлось преодолевать, научили Щербакова быстро принимать решения. Вот и сейчас у него созрел план.

Правый берег, на котором находились они с Рашидом, поднимался над водой почти отвесной стеной в несколько десятков метров высотой. Если взобраться туда, можно попытаться спасти Малинина, благо, что альпинистскую веревку Михаил захватил с собой, он брал ее всегда, отправляясь в горы.

— Идем, скорее! — позвал Щербаков Рашида.

— Куда?

Михаил не ответил. Напрягая все силы, он крикнул Малинину:

— Держитесь! Слышите, держитесь!

Свернув с тропинки, Щербаков принялся карабкаться на скалы. Острые уступы больно царапали пальцы, брюки порвались в нескольких местах, но Михаил не замечал этого, Рашид тоже упорно продвигался вслед за Щербаковым.

Наконец, и последнее препятствие взято. Сравнительно ровная площадка вела к обрыву. Михаил побежал, споткнулся и упал на каменную плиту. Попытался вскочить, но правая нога не действовала: при падении подвернулась ступня. Щербаков сделал новую попытку подняться, ступил на ушибленную ногу и чуть не вскрикнул от боли. Тогда, превозмогая боль, он пополз, добрался до обрыва, заросшего густыми кустами. Раздвинув их, он увидел внизу Малинина. Ноги его уже до колен были в воде, он с трудом боролся с бурлящим потоком.

— Виктор! — крикнул Щербаков.

Тот поднял голову. Лицо его выражало отчаяние.

— Все в порядке! Сейчас я брошу веревку, держись!

Михаил снял веревку с плеча, один конец крепко завязал за куст, другой бросил Малинину.

— Лови!

Веревка пролетела мимо, упала в стороне.

Тогда Михаил сделал петлю, сложил веревку и, прицелившись, бросил ее, как лассо. Шесть раз он кидал петлю таким образом, пока она, наконец, не обхватила Малинина.

— Обвяжитесь хорошенько, — проинструктировал Щербаков. — А теперь держитесь, я тяну... Осторожно, не ударьтесь о скалу... придерживайтесь руками...

Михаил лег на землю и осторожно потянул веревку, но сил не хватало, да и лежать было неудобно. Привстать не позволяла резкая боль в ноге.

— Рашид, сюда! Скорее помоги тянуть веревку!

Рашид быстро сообразил, в чем дело. Вдвоем они подняли Малинина, обессиленного от напряжения и пережитого страха. Он долго не мог выговорить ни слова. Рашид помог Щербакову выправить вывих и подняться. Осторожно встав на правую ногу и опираясь на Рашида, Михаил пошел.

— Ничего, все как будто в порядке, — проговорил он.

Солнце уже спряталось за вершины гор. Огромные тени сползли с них, а вместе с ними пришел холод. Спуск был не менее трудный, чем подъем.

У моста они застали Павла Григорьевича. Тот уже не рисовал, а сгорбившись, сидел на валуне. Увидев их, обрадованно вскочил:

— Наконец-то...

По грустному, утомленному лицу Малинина он понял, что с ним что-то произошло, но не стал расспрашивать.

Вчетвером тронулись дальше. Тропинка вилась по-над берегом реки, с которой творилось неладное. Буквально на глазах она уменьшалась в размерах, и, чем дальше они шли, тем река становилась все мельче и спокойнее.

Рашид первый обратил на это внимание и удивленно спросил:

— Что с рекой?

Щербаков хорошо знал повадки горных рек. Днем, когда под лучами горячего солнца снега таяли, реки разливались, выходили из берегов, затопляли возвышенности. К ночи таяние прекращалось, и грозные, бурливые потоки, сметавшие днем все на своем пути, превращались в безобидные ручейки.

Жертвой коварства горных рек и стал Малинин. Дойдя до берега реки, он, не торопясь, начал переходить ее вброд. Добравшись до середины, где возвышались снесенные водой каменные глыбы, Виктор заинтересовался ими, задержался и не. заметил, как вода начала прибывать. А когда спохватился, было уже поздно, он оказался отрезанным от обоих берегов быстро разлившейся рекой. И если б не своевременная помощь товарищей, вряд ли ему удалось бы выбраться.

В лагере их встретили радостно. Узнав о том, что произошло с Малининым, Бархатов еще раз предупредил всех о необходимости соблюдать в горах особую осторожность. Продрогшего Малинина напоили горячим чаем и уложили в постель.

 

СНОВА КОЖУХОВ

Экспедиция должна была перенести свой лагерь в горы, на высоту 3500 метров.

Место для лагеря выбирали Василий Яковлевич и Щербаков. Двое суток они потратили на это. Молодой человек поражался, с какой легкостью для своих лет начальник экспедиции проделал трудный путь. У него была спортивная упругая походка, сильные руки и тренированное тело. Он не отставал от Михаила, а иногда даже раньше его взбирался на кручи.

Стоянку для лагеря Василий Яковлевич избрал в закрытом котловане, по соседству с языком ледника, где не так разгуливал ветер и имелось в достаточном количестве топливо.

Отсюда было удобнее начинать поиски, добираться до неисследованных горных вершин.

В отсутствие Бархатова и Щербакова остальные участники экспедиции деятельно готовились к дальнейшему переходу.

Однажды Лена спустилась к реке постирать белье. Малинин пошел за девушкой. Это был их первый разговор после памятной ссоры.

— Ты все сердишься? Я сознаю, что поступил плохо.

Лена пристально взглянула на него.

— Это хорошо, что ты сознаешь. Я давно хотела с тобой поговорить, да все откладывала, ждала, что ты сам вспомнишь о своем поступке.

— Мы снова будем друзьями, Лена?

— Друзьями, да!

— Не больше?

— Не надо об этом... Хорошо?.. Мы приехали сюда не для того, чтобы выяснять наши отношения.

— Да, — подтвердил Малинин. — Если мы найдем ущелье Полынова и там окажутся залежи титана, я сумею защитить диссертацию.

— Почему ты, а не Василий Яковлевич?

— Потому, что он уже доктор геологических наук.

— А мы найдем ущелье?

— Будем искать — найдем, — ответил Малинин.

Между ними, казалось, наступил мир. Девушка вновь принялась за стирку. А Малинин сидел на валуне и наблюдал за ее быстрыми движениями.

— Леночка, тебе помочь?

Она ответила со смехом:

— Виктор, что ты говоришь... Кандидат геологических наук будет стирать белье?!

— Когда я буду кандидатом, тебе стирать не придется.

— Я же тебе сказала, не будем сейчас об этом говорить.

— Молчу, молчу...

Он поднялся, подошел к девушке, взял ее за талию. Она шлепнула его мокрым полотенцем.

— Уходи, ты мне мешаешь.

Виктор уселся на место и спросил:

— Скажи, Лена, тебе нравится Щербаков?

Она не ответила.

— Я не имею права говорить о Щербакове плохое, — продолжал Малинин, — потому что он спас мне жизнь, я должен быть ему благодарен, но не могу, не могу... И все из-за тебя, только из-за тебя...

— Что ты хочешь? — с досадой спросила девушка.

— Ты не должна встречаться с ним!

Лена рассмеялась.

— Но ведь мы в одной экспедиции, как можно не встречаться?

— Не шути, пожалуйста... — совсем просительно проговорил Малинин.

Лена промолчала, собрала белье и, будто забыв, чем шел разговор, сказала:

— Пойдем, скоро обед.

Солнце клонилось к западу, когда в лагерь возвратились Бархатов и Щербаков. Их ждал вкусный обед, который сварили Осередко и Туманов. После обеда Василий Яковлевич ушел в Хамзаабад договариваться насчет ишаков, нужных для переброски снаряжения и оборудования экспедиции на новое место.

Молодежь собралась в кино. С ними пошел и Осередко. Лена сказала, что останется вместо него в лагере. Щербаков и Бархатов уединились в палатке; им нужно было уточнить план дальнейших действий. Расставшись с Бархатовым, Щербаков решил прогуляться. Он обрадовался, когда увидел Лену.

— А я думал, что вы спите.

— И не думаю. Приводила в порядок вещи, ведь завтра трогаемся дальше.

В стороне от палаток журчал арык. Он протекал в тенистом саду. Лена и Михаил прошли к воде, уселись на траве. Отсюда им хорошо были видны палатки.

Солнце скрывалось, начало темнеть.

— Как хорошо здесь, — задумчиво проговорила Лена. — Вы, Михаил Георгиевич, любите горы?

— Очень.

— А мне иногда боязно. Они такие таинственные.

Михаил взял ее маленькую руку. Она осторожно отняла ее и спросила:

— Когда вы будете испытывать свой парашют?

— Скоро.

— Только будьте осторожны.

Щербакова тронуло то, что она беспокоится о нем.

— Я уверен в своем парашюте.

— А в себе? — И, не дожидаясь ответа, она продолжала: — Вы мне кажетесь простым и искренним. Если бы все люди были такими... Вы умеете лгать? — неожиданно спросила она.

— Сказать, что нет — вы не поверите, — не сразу ответил удивленный таким вопросом Щербаков. — Но ведь лгать, значит, приспосабливаться, а человеку дано держаться в жизни прямо, не гнуть спину.

— Да, да, — подтвердила девушка. — Это верно.

— А почему вы об этом заговорили?

— Так...

В стороне, где проходила накатанная дорога, хрустнули сухие ветки.

Лена живо обернулась, прислушалась.

— По-моему, кто-то здесь есть, — сказала она.

— Опять? Где?

— Там, — Лена показала рукой в сторону шоссе.

Щербаков поднялся, осторожно пошел в указанном направлении. Сквозь густую листву деревьев он заметил на дороге человека и решительно шагнул ему навстречу. Увидев вышедшего из чащи Михаила, неизвестный подался назад.

— Как вы меня испугали, — послышался знакомый голос. — Здравствуйте...

Щербаков узнал друга детства Бархатова, толстяка Кожухова.

— Мне сказали, что у вас где-то здесь лагерь, но я никак не найду. Василий Яковлевич на месте?

— В Хамзаабаде.

Михаилу не понравилась встреча. Он вспомнил таинственные шаги в темноте, там, за поселком станции, и появление на следующий день возле экспедиции этого толстяка. Теперь опять он. «Что ему нужно?» — неприязненно подумал Щербаков.

— Жаль, что Василия нет... Вы когда собираетесь в горы?

— Это зависит от решения Василия Яковлевича, — уклончиво ответил Михаил.

— Тогда я его дождусь.

На дорогу вышла Лена. Кожухов ее приветствовал, словно старую знакомую.

— Здравствуйте, Леночка, очень рад вас видеть. Ну как, похудел я?

— Не особенно, — сухо ответила девушка.

— И не похудею, — мрачно проговорил толстяк. — От голода человек не худеет, скорее умрет. А меня в санатории морят голодом. Этого нельзя, того нельзя, кормят одной травой, что я коза, что ли?

Беседуя, они подошли к палаткам. Щербаков развел костер, Лена стала готовить ужин.

— О, как вкусно пахнет, — обрадовался Кожухов. — Леночка, вы меня угостите?

— Вам же нельзя, у вас режим.

— Мне все можно. У меня здоровый организм. А толстый я оттого, что мало двигаюсь. Я пришел к вам проситься в горы. Возьмете?

Девушка недоверчиво усмехнулась.

— Я всерьез говорю. За этим и пришел к Василию Яковлевичу. Пусть берет шефство над своим школьным товарищем.

Когда возвратился Бархатов, толстяк стал усиленно упрашивать взять его с собой в экспедицию.

— Пойми, — горячился он, — мне надоели курорты как горькая редька. Я на воздух хочу, на свободу. Клянусь, что буду делать все, что поручите. Мне нужен физический труд, а не загорание.

— Ты это говоришь, сидя у костра, а в горах взвоешь.

— Тогда отправите меня обратно. Но я не слабее других, вот увидишь.

Спор продолжался долго. Наконец, Бархатов уступил:

— Но имей в виду, никакого для тебя особого режима не будет. А начнешь хныкать, немедленно отошлю в санаторий.

— Согласен! Когда я должен явиться?

— Завтра утром. Галя, — обратился Бархатов к девушке, исполнявшей по совместительству обязанности завхоза, — сумеем ли мы подобрать соответствующих размеров теплые вещи для товарища Кожухова?

— Придется из трех скроить одну, — пошутила та.

— Поищите.

— Найдем, Василий Яковлевич. Мы с собой взяли достаточно теплых вещей. Во что-нибудь экипируем Алексея Борисовича.

Щербаков неодобрительно отнесся к решению принять Кожухова в экспедицию. Но что он мог возразить? Подозрения необоснованны. Но зачем Кожухову нужно было следить за ними? Не случайное ли это совпадение?

 

ТАИНСТВЕННАЯ БОЛЕЗНЬ

Как всегда, участники экспедиции поднялись вместе с солнцем. Вскоре в сопровождении пожилого узбека и Кожухова появились три ишака с впалыми боками. Животных нагрузили, и после завтрака необычная кавалькада двинулась в путь.

Дорога была уже знакома. Все торопились переправиться через горную реку, пока вода в ней не начала прибывать. За рекой тропинка пошла по левому, менее гористому берегу. Возле входа в ущелье участники экспедиции залюбовались красивым зрелищем. Впереди, с отвесной скалы каскадами спадала вода, и мириады брызг отсвечивали на солнце всеми цветами радуги, так, словно шел дождь из драгоценных камней.

Обойдя ущелье справа, экспедиция вступила в алычовые рощи. Невысокие деревья с изломанными верхушками и изогнутыми стволами росли тесно, во многих местах переплетаясь ветвями. По узкой дорожке идти было трудно.

Кожухов вначале бодро шагал за украинцем, постепенно начал отставать.

Галя не удержалась, чтобы не пошутить:

— Алексей Борисович, взять вас на буксир?

— Цыплят по осени считают, — ответил тот весело. — Смотрите, Галочка, чтобы мне не пришлось вас нести.

И действительно, он уже не отставал от остальных.

К вечеру сделали остановку. Когда скрылось солнце и стало прохладно, оделись в шерстяные вещи. Все устали. Забравшись в пуховые спальные мешки, участники экспедиции быстро уснули.

На другой день продолжался подъем.

Пересекли неглубокую долину, которую Василий Яковлевич назвал Арчабаши, по имени протекавшей здесь реки. Горы все ближе обступали людей, и все больше высоченных снежных вершин открывалось взорам. Идти было нелегко, но никто не жаловался. Кое-где приходилось помогать ишакам. В одном месте, где дорога шла через дикий урюковый лес, животные, замедлили шаги и неторопливо стали подбирать урюк, легко выплевывая косточки. Пожилой узбек, хозяин животных, сказал, что подгонять их бесполезно, все равно не послушают. Поэтому все обрадовались, когда лес кончился и тропинка начала виться среди горных пород.

Во второй половине дня добрались, наконец, к месту будущего лагеря, быстро сгрузили имущество, так как проводник торопился уйти засветло. Он пожелал экспедиции удачи, пожал всем руки и начал спускаться. Участники экспедиции, хоть и устали, но энергично принялись за работу: устанавливали палатки, собирали топливо, разбирали ящики со снаряжением.

Наступил первый вечер в горах. Над темными вершинами зажглись яркие звезды, в лагере весело запылал костер, бросая по сторонам длинные тени. Девушки затянули песню, настроение было у всех хорошее, за ужином много шутили. Особенно доставалось Кожухову, но он не сердился, сам охотно подтрунивал над собой.

На следующий день геологи, во главе с Василием Яковлевичем, начали обследование одной из долин, а Щербаков с Осередко стали готовиться к большому походу в горы, в места, где еще не ступала нога человека. Кожухова, несмотря на все его протесты, назначили старшим кашеваром, и хоть он утверждал, что совершенно не умеет готовить, обед выдался на славу.

Девушки возвратились в лагерь раньше остальных. В рюкзаках за плечами они принесли образцы пород. Лена несла в руках большой букет белых цветов с приятным запахом.

— Какой замечательный букет! — воскликнул Кожухов. — Это, конечно, мне.

Галя ответила шуткой:

— Когда похудеете.

— Кому же вы его преподнесете?

— Василию Яковлевичу.

— Ему можно. Его я не ревную, он мой школьный товарищ... А где остальные?

— Идут за нами.

Тогда пора накрывать на стол..

Он ушел. Девушки налили в стеклянную банку воды и поставили цветы в мужской палатке.

Пришли Туманов и Рашид. Оба устали и прилегли в ожидании обеда. Затем подошел тяжело нагруженный различными камнями Малинин. Он сложил их в углу палатки и обратил внимание на цветы. Они возвышались на ящиках возле места, где спал Щербаков.

Виктор постоял возле них, покосился на задремавших молодых людей. Потом незаметно вынес букет из палатки и швырнул его в пропасть.

...Когда с гор спустились Щербаков и Осередко, подошел Бархатов. Разбудили Туманова и Рашида, все сели обедать.

Девушки были удивлены, что их никто не поблагодарил за букет.

Первая не вытерпела Галя:

— Василий Яковлевич, как вам понравился наш подарок?

— Какой подарок?

— А цветы?

— Какие цветы?

— Вы были в палатке?

— Был.

— И ничего не заметили?

— Нет.

Галя вскочила с места. Возвратившись, огорченно сказала:

— Там их нет... Ребята, кто спрятал букет?

Никто не ответил.

Девушки решили, что над ними шутят. А вскоре другое происшествие отвлекло внимание всех.

После обеда Лена и Галя начали жаловаться на головную боль. К вечеру им стало хуже, появилась рвота. Потом почувствовали недомогание Рашид и Туманов, их тоже тошнило.

Измерили температуру, но она у всех оказалась нормальной.

— Странная болезнь, — сказал Бархатов. Он достал аптечку и заставил молодых людей принять таблетки от гриппа.

Не помогло. Щербаков дождался, когда Бархатов остался один, подошел к нему.

— Василий Яковлевич, по-моему, у ребят отравление.

— Отравление?

— Все признаки налицо, — настаивал Щербаков. — Головная боль... тошнота...

— Да, да, — согласился Бархатов, — но чем же они могли отравиться? Обедали мы вместе, продукты свежие.

— Мне все это очень нравится... Кто сегодня готовил обед?

— Алексей Борисович.

— В том-то и дело...

— Что вы хотите этим сказать?

Перейдя на шепот, Михаил горячо заговорил:

— Кто он такой, этот Кожухов? Вы его хорошо знаете? Не нужно было брать его с собой, нечего ему тут делать.

Щербаков высказал причину своих подозрений. Бархатов выслушал его внимательно, затем сказал:

— Мне кажется, что вы ошибаетесь... Кожухов честный человек... Да и к чему ему было за вами следить, тем более, что он даже не знал, кто вы?

— А отравление?

— Вот это, действительно, странно.. Но почему мы не заболели? Да и отравление ли это?

— Василий Яковлевич, вы знали его в школьные годы. А что он делает сейчас?

— Сказал, что работает бухгалтером в Министерстве сельского хозяйства Узбекской ССР.

— Сказать все можно.

— Ну что же, будем внимательнее.

На следующее утро вчерашние вольные почувствовали себя значительно лучше, а вскоре и следа не осталось от загадочного недомогания.

Но причина болезни так и осталась неизвестной.

 

ПЕРВЫЙ ПОХОД

Щербакову не терпелось на практике испытать свое изобретение, но Василий Яковлевич попросил его повременить.

— Эту неделю все будут напряженно работать, — сказал он. — Вам с Павлом Григорьевичем предстоит тяжелый поход, а вот вернетесь в воскресенье, мы дадим всем отдохнуть и в торжественной обстановке откроем новую эру в высокогорном спорте.

Михаил согласился.

Василий Яковлевич пригласил Осередко, и втроем они стали разрабатывать маршрут похода. Перед ними лежала большая карта Алайского хребта, протянувшегося почти на 250 километров.

Советские ученые и альпинисты уже многое сделали в изучении этого обширного, но до последнего времени мало исследованного горного хребта. На карте до сих пор имелись «белые пятна», в районе которых и было решено искать ущелье Полынова и, если удастся его открыть, найти удобную дорогу, чтобы вслед за альпинистами в него могли проникнуть геологи.

Задача ставилась не из легких. Многие вершины Алая поднимаются до шести тысяч метров над уровнем моря. Даже известные перевалы, через которые колхозники перегоняют скот из Ферганской долины на летние пастбища в богатую растительностью Алайскую долину, нередко оказываются неприступными из-за обильных снегопадов и частых буранов. А Щербакову и Осередко надо было пробираться по нехоженым местам, подниматься на вершины пяти-шестикилометровой высоты.

Первый поход был рассчитан на три — четыре дня. К нему мастера высокогорного спорта усиленно готовились, отбирая и проверяя необходимое снаряжение. Каждому выпадало нести на себе 20—25 килограммов груза самых необходимых вещей, без которых в горах не обойтись.

По утрам геологи во главе с Василием Яковлевичем отправлялись на исследование горных пород. Вместе с ними уходили Рашид и Кожухов. Они отсутствовали весь день и возвращались уставшими и голодными. Щербаков и Осередко готовили обед, а затем тщательно укладывали в объемистые рюкзаки свои вещи, смазывали специальной мазью высокогорные ботинки, проверяли прочность вспомогательной веревки, укладывали палатку.

На третье утро их торжественно проводили, пожелав успешных поисков.

В лагере решили оставить Кожухова, чтобы он занимался стряпней. Но он наотрез отказался остаться.

— Вы что, смеетесь? — сердился Кожухов. — Я от курортной жизни из, санатория сбежал, а вы ее мне тут хотите навязать! Пусть тощие остаются, а мне противопоказано готовить пищу и опасно оставлять наедине с ней, она неравнодушна ко мне.

Наконец, договорились, что дневалить будут все по очереди. Начали с девушек. Выбор пал на Галю.

— Пожалуйста, — согласилась та. — Иду на выручку Алексею Борисовичу.

Когда все ушли, она принялась хлопотать по хозяйству.

К полудню погода испортилась. Солнце закрыли густые черные тучи, подул ветер, он все усиливался, похолодало. Девушка с беспокойством ожидала ушедших, и те возвратились раньше обычного. Заметив, что погода «пошаливает», Василий Яковлевич заторопился в лагерь. И как раз вовремя. Температура резко упала. Пошел сильный дождь, превратившийся затем в град. Участники экспедиции надели шерстяные носки, свитеры укрылись в палатке, прикрывавшей их от непогоды. В горах свирепствовал пронзительный ветер, поднимавший белые вихри, которые спрятали вершины гор. Время от времени раздавался тяжелый грохот — это ветер срывал с огромной высоты нависший снег, а вместе с ним и каменные глыбы.

Обед прошел безмолвно, без обычных шуток. О Щербакове и Осередко не говорили, хотя все думали о них.

Первая не вытерпела Лена:

— Василий Яковлевич, — сказала она, — надо отправляться на помощь.

Ее поддержал Малинин:

— Да, Василий Яковлевич, нужно немедленно идти, пока не наступила ночь.

Девушка с благодарностью посмотрела на Виктора.

— Спокойнее, друзья, — скрывая волнение, ответил Бархатов. — Щербаков и Осередко — опытные альпинисты и зря рисковать не станут. Я думаю, они скоро возвратятся. Подождем.

Время тянулось медленно, погода становилась все хуже и хуже. Термометр показывал один градус ниже нуля. Дождь перешел в снег, быстро покрывший землю.

— Ну, пришла зима, — мрачно сказал Кожухов.

Прошло около двух часов, а Щербаков и Осередко все не возвращались.

Василий Яковлевич верил в опытность Михаила, но про себя решил, что если их еще через час не будет, то придется с Малининым и Тумановым сделать вылазку в горы. Он то и дело выходил наружу, прислушивался. Вдруг ему показалось, что вверху блеснул огонек. Напрягая зрение, Бархатов отыскивал его. Вот желтый свет снова блеснул. Он то исчезал, то вновь появлялся. Бархатов пристально наблюдал за ним, а огонек, опускаясь, все приближался.

— Щербаков, Осередко! — крикнул Василий Яковлевич.

— А-а-а — донеслось в ответ.

Из палатки выскочили все ее обитатели. Послышались радостные восклицания:

— Идут!

— Наши!..

К лагерю подходили две запорошенные снегом фигуры. Их втолкнули в палатку, помогли снять рюкзаки, раздеться. Выслушав рассказ о неудачной вылазке, все успокоились, расположились на ночлег в теплой, защищенной от ветра палатке, освещенной спиртовой лампой. Никто еще не заснул, когда снаружи послышался чей-то приглушенный голос, в палатку ввалился мужчина в большой, обшитой мехом шапке. Он еле держался на ногах от усталости.

— Там, на перевале, колхозники, — с сильным акцентом проговорил он. — Засыпало... помогите...

 

ПЕРЕВАЛ

Многое изменилось за годы Советской власти на Памире. Там, где среди гор вились узкие караванные тропы, где и двум лошадям было трудно разойтись, теперь были проложены дороги. В былые времена месяцами добирались путники из Оша в Хорог. Сейчас между двумя этими городами протянулся 730-километровый большой Памирский тракт, одетый в асфальт.

Но и в наши дни на Памире еще немало труднопроходимых мест, перевалов. На огромной высоте между стыками двух гор лежат пути, заваленные породами, валунами, занесенные снегом. Пробираться по ним — нелегкое и опасное дело.

Одним из таких перевалов на Караказыкском высокогорье и пользуются узбекские и киргизские колхозники для перегона скота.

Ночной гость, не раздеваясь, рассказал, что его вместе с двумя товарищами отправили на поиски дороги через Караказыкский перевал. Они успешно перешли его и начали спуск, когда их застигла пурга. Пришлось повернуть назад. Но тут случилось несчастье. Упавшая с вершины снежная лавина засыпала всех. Ему одному с большим трудом удалось выбраться. Товарищей не нашел. Направился к перевалу, но его занесло, и позвать на поиски находившихся в долине колхозников не удалось. Тогда он решил искать помощи у жителей по эту сторону гор.

Спускаясь, он увидел вдали огонек. Это был фонарь Щербакова, возвращавшегося с Осередко в лагерь...

Идти на помощь колхозникам вызвались все, в том числе и девушки. Но Щербаков рассудил иначе и предложил другое.

— Василий Яковлевич, — сказал Михаил, — идти всем бесполезно. Сейчас вместе со мной пойдут Осередко, Туманов и Малинин. Пойдем налегке, захватим только ледорубы, лопаты и походную аптечку.

Поднялся ропот. Громче всех возражал Кожухов. Он хотел идти сейчас.

Спорам положил конец Бархатов.

— Будет так, как сказал Щербаков, — твердо проговорил он.

К Михаилу подошел Рашид.

— Возьмите и меня с собой.

— Нельзя, Рашид, дело опасное.

— Возьмите, — настойчиво повторил он. — Русские идут спасать киргизов, рискуя собственной жизнью, а я, узбек, их сосед, не имею права сидеть дома.

Щербаков не устоял, — до того горячо и настойчиво упрашивал его Рашид.

— Василий Яковлевич, разрешите взять Рашида.

— Пусть идет, — ответил Бархатов. — Не забудьте захватить спирт, а главное — будьте осторожны.

— Не беспокойтесь, Василий Яковлевич.

Они крепко пожали друг другу руки. Стали прощаться остальные. Лена сжала пальцы Михаила. Глаза ее говорили о многом. Щербаков ответил девушке признательной улыбкой.

— Я буду думать о вас, — чуть слышно прошептали ее губы.

— Спасибо.

Малинин наблюдал за ними.

— До свидания, Виктор, — протянула она ему руку.

Малинин хотел что-то оказать, но промолчал и, покосившись на Щербакова, руку не подал.

По-прежнему валил снег. Но здесь, в котловане, он был липкий и быстро таял. Михаил предложил связаться веревкой и идти гуськом. Первым встал колхозник Карзыбеков, чтобы указывать дорогу, за ним Щербаков. Замыкающим оставили Осередко.

Карзыбеков засветил фонарь, и все тронулись в путь.

Когда выбрались из котлована, налетел ветер. Он с силой бросал горсти снега, заслоняя свет фонаря. Шли медленно, осторожно. Начали скользить ноги.

— Ледник! — предупредил Михаил идущего впереди Карзыбекова, которого он не видел, но угадывал по желтой полоске света. — Смотрите внимательно вниз. Тут есть трещины.

Щербаков не успел договорить, как желтая полоска исчезла и веревку с такой силой рвануло, что он не удержался на ногах.

Пока Михаил поднимался, подоспел шедший за ним Туманов.

— Что случилось?

— Карзыбеков провалился.

— Надо скорей вытаскивать.

— Подождите. Веревка может порваться.

Светя фонарями, они прошли несколько шагов и оказались на краю широкой трещины.

— Карзыбеков! — крикнул Щербаков. — Посветите фонарем!

— Я его выронил. Отпустите еще веревку, встану на дно и буду искать.

Подошли остальные. Карзыбекова опустили ниже.

— Все, хватит, — кричал он, — сейчас будут искать.

Прошло несколько минут.

— Есть, — послышался обрадованный голос, и внизу блеснул свет.

Пятеро мужчин вытащили Карзыбекова. Обойдя трещину, все двинулись дальше в том же порядке.

Через полчаса снегопад прекратился. Над головой появилось звездное небо. Идти стало легче, но зато опаснее. За ледником начались крутые снежники, а когда их миновали, пришлось подниматься на гребень отрога со скалистыми зубьями.

— Вот тут, — сказал передний. — С этой вершины упала лавина.

Он принялся кричать что-то по-киргизски. Никто не ответил.

Освободившись от веревки, все взялись за лопаты. Ноги по колено проваливались в снег. Щербаков осмотрелся. Небольшая площадка с одной стороны подпиралась отвесной скалой, с другой — круто обрывалась. Подойдя к пропасти, Михаил подумал, что колхозников могло снести вниз. Надо было исследовать, глубоко ли тут. Он подозвал Осередко и Туманова.

— Я сейчас обвяжусь, а вы меня спустите.

Положив фонарь в карман, чтобы руки были свободны, Михаил сполз по обледеневшему краю.

— Готово, спускайте...

Переступая ногами и цепляясь руками за неровности и трещины, чтобы удержать тело в равновесии, Михаил медленно сползал вниз.

Минута шла за минутой, а твердой почвы под ногами он не чувствовал.

— Павел Григорьевич, — крикнул он, — если веревки не хватит, привязывайте другую.

— Есть! — донеслось сверху.

Но через несколько метров Михаил встал на ноги.

— Стоп, готово!

Снял с себя веревку, засветил фонарь. Ложбина была засыпана снегом. Сделав один шаг, Михаил провалился по пояс. «Если они скатились сюда, — подумал он, — рыхлый снег ослабил силу удара».

Щербаков крикнул:

— Павел Григорьевич!

— Слушаю.

— Спустите лопату.

Внезапно ему послышался стон. Он прислушался. Стон повторился. С большим трудом пробираясь в снегу, Михаил двинулся на голос. Мягкий снег доходил альпинисту по грудь. Варежки были мокрые.

— Михаил Георгиевич, держите лопату.

— Хорошо.

Он продолжал поиски, но стон не повторился. Тогда. Щербаков вернулся на прежнее место.

— Спустите еще кого-нибудь сюда.

Сверху ответил Осередко:

— Я сейчас буду.

Минут через пять он стоял рядом с Щербаковым.

— Тут кто-то стонет. Надо искать.

Они прошли несколько метров в направлении, откуда Щербаков слышал голос, и разошлись в разные стороны.

— Павел Григорьевич, идите сюда.

Осередко быстро приблизился.

— Здесь человек, — сказал Щербаков.

Они принялись раскидывать снег и вскоре наткнулись на фигуру, одетую в ватную куртку. Человек снова застонал. При свете фонарей Щербаков и Осередко увидели лицо пожилого киргиза. Глаза его были закрыты. Перенесли пострадавшего к скале.

— Живо аптечку и спирт, — крикнул Щербаков.

Требуемое немедленно опустили. Пострадавшему дали понюхать нашатырь. Он очнулся, застонал.

— Надо его поднять, — сказал Осередко.

— А как это сделать? Сам он не сумеет... Носилки нужны или хотя бы доска... Вот что, Павел Григорьевич, вы побудьте с ним, а я поищу другого.

 

ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ

Поиски продолжались долго, но не увенчались успехом, и Щербаков вернулся к Осередко. Вверху беспокоились. Михаил сообщил ожидавшим, что один колхозник найден.

Чтобы поднять спасенного, потребовалось много времени. Сделали так: спустившегося вниз Рашида, как самого легкого, связали с колхозником; Осередко подняли наверх, и он вместе с другими товарищами взялся за веревку. Рашид придерживал колхозника, чтобы он не ушибся о скалы. Щербаков остался внизу. Он напряженно следил за двумя удаляющимися вверх фигурами, которых подымали веревками, и обрадовался, когда до него донеслось:

— Михаил Георгиевич, все в порядке.

Через некоторое время к нему спустились Осередко и Рашид.

— Воздушные гимнасты, — пошутил Михаил. — Будем продолжать поиски. Сколько сейчас времени?

Осередко посмотрел на часы.

— Четверть двенадцатого.

— До рассвета еще три часа...

Шаг за шагом они обследовали ложбину. Холод и усталость давали о себе знать, но никто ни словом не обмолвился об этом. Иногда все трое сходились, советовались и снова продолжали поиски.

Так прошел час, затем другой. Небо посветлело. Да и в небольшой ложбинке, замкнутой со всех сторон скалами, стало виднее. Михаил тщательно обошел ее, а лишь затем уже отказался от поисков.

— Эй, наверху! — крикнул Щербаков.

Ответил Туманов. Он сообщил, что остался один. Малинин с Карзыбековым понесли пострадавшего к лагерю. Надо было выбираться наверх. Но как? Использовать ледоруб! На тренировочных занятиях Щербаков показывал геологам, как можно приспособить ледоруб для опоры. Это сейчас и пригодилось. Туманов старательно утрамбовал снег, воткнул ледоруб отвесно до самой головки, обвязал его веревкой у верха древка, а один конец веревки оставил себе, чтобы придерживать, когда Михаил начнет подъем.

Щербаков обвязал себя так, чтобы в случае, если сорвется, повиснуть в воздухе, и, схватившись обеими руками за веревку, упираясь ногами о каждый выступ и шероховатость, начал медленно подниматься. Несмотря на усталость, Щербаков быстро преодолел подъем, а затем он и Туманов помогли выбраться Рашиду и Осередко. Всходило солнце. Южнокарказыкский ледник, похожий на гигантскую серебряную чашу, сиял. Светились золотым отливом зубчатые изгибы Алайского хребта. А далеко впереди виднелся петушиный гребень перевала с прямыми, как свеча, совершенно черными скалами. В стороне, глубоко внизу, блестела река и зеленели кроны деревьев.

— Видите вон тот отвесный уступ? — спросил своих спутников Михаил, указывая рукой на склоны гор. — Он называется устьевой ступенью и отделяет боковую, или, как принято у альпинистов называть, висячую долину, от основной. Отсюда мы ее не видим, ее закрывают скалы.

Он тут же оборвал разговор, вернулся к волновавшей его все время мысли: что же случилось с третьим колхозником?

Туманов высказал предположение: может, его снесло лавиной в долину?

Михаил с благодарностью посмотрел на того. Говорил он мало, был задумчив. Галя по этому поводу острила: «Константин решает мировые проблемы». Бархатов высоко ценил его, как геолога, уверяя, что у Туманова острый и врожденный глаз исследователя. Вот и сейчас это подтвердилось.

 

ДРАГОЦЕННАЯ НАХОДКА

Утром подошли Бархатов, Кожухов и Карзыбеков. Толстяк тяжело отдувался, заметно было, что переход потребовал от него немало усилий.

Они принесли в термосах горячее какао, бутерброды с маслом.

За едой Щербаков вдруг подумал о том, что Малинин остался в лагере. «Он теперь с Леной», — промелькнуло в голове. Но тут его отвлек Бархатов:

— Смотрите, к нам идут люди.

Со стороны перевала показалось несколько человек. Карзыбеков узнал их. Это были киргизские колхозники, обеспокоенные судьбой своих товарищей.

Поиски продолжали объединенными усилиями. И тут неожиданно показал себя Кожухов. Он давно уже к чему-то внимательно присматривался.

— Василий Яковлевич, — позвал Алексей Борисович Бархатова. — Погляди-ка сюда. Видишь?

И он показал на истоптанный ногами снег.

— Что это?

— Следы.

— Да тут их полно.

— Нет, ты посмотри вот на эти.

Только теперь Бархатов разглядел продолговатую вмятину, от которой к самому краю ложбины тянулись две параллельные полосы, словно здесь проехали на детских санях с широкими полозьями. По бокам полос, на небольшом расстоянии друг от друга, виднелись небольшие полукруглые выемки.

— Да, странные следы.

— В том-то и дело.

— Ну и что они, по-твоему, означают?

— Тут кто-то на четвереньках полз. Вот эти сплошные линии — следы ног, а по сторонам, видишь, вмятины, примерно на равном расстоянии друг от друга — это следы рук, одетых в рукавицы.

Вот это углубление на снегу от большого пальца. Сейчас мы проверим.

Кожухов подозвал Карзыбекова, и тот подтвердил, что их пропавший товарищ носил ватные рукавицы.

— Все ясно... Вот здесь он дополз до края ложбины, а дальше покатился... Видите, весь верхний слой снега смят. Надо и нам спускаться.

Подошли остальные, осторожно стали спускаться. Наклон в этом месте был некрутой. Он заканчивался шероховатой складкой, над которой возвышался куполообразный холм. Следы вели на его вершину. Оттуда открылся вид на долину.

Там не было снега, обильно зеленели кустарники, высокая луговая трава.

Когда опустились в долину, солнце уже висело над головой. Стало жарко. Таявший снег серебристыми струйками стекал со склонов, образуя на дне долины бурливый поток.

Следы на снегу исчезли. Но они оказались ненужными. Пройдя метров триста по берегу горной реки, колхозники, участники экспедиции увидели в кустарнике распростертое тело.

Человек лежал на спине, широко раскинув ноги и руки.

— Ранен?.. Умер?..

Но тревога оказалась напрасной: человек ровно и глубоко дышал.

— Да он спит! — весело проговорил Кожухов и начал тормошить его.

Человек открыл глаза, удивленно уставился на склонившихся над ним членов экспедиции. Это был старик с редким пучком выцветших волос на голове.

Узнав Карзыбекова, он радостно произнес что-то по-киргизски.

— Жив, все живы, — ответил Карзыбеков по-русски. — Спасибо товарищам, выручили.

Участники экспедиции хотели двинуться в лагерь, но колхозники запротестовали. У них были запасы продуктов, и они пригласили закусить. Колхозники проворно развели костер, достали из мешков посуду; один из них сбегал за водой, промыл в ней мясо, и вскоре обед был готов. Все уселись на зеленой лужайке вокруг широкого металлического блюда, на котором аппетитно дымились большие куски баранины, залитые ароматным соусом, в котором плавали тонко нарезанные пластинки из теста.

Старичок извлек из голенища сапога нож с необычной, очень красивой рукояткой, тщательно вытерев его, принялся резать мясо.

— Кушайте, — сказал он, обращаясь ко всем, и, запустив пятерню в блюдо, ловко захватив кусок баранины с соусом, принялся есть. Колхозники последовали его примеру. Так как ни ложек, ни вилок не было, то и остальным пришлось орудовать руками.

Щербаков сидел рядом со стариком. Его заинтересовал нож, и он взял его в руки, стал внимательно разглядывать костяную, резной работы ручку.

Внезапно задыхающимся от волнения голосом Михаил воскликнул:

— Василий Яковлевич, посмотрите!

Тот взял нож.

— Старинная работа.

— Нет, нет, прочтите, что написано на ручке.

Бархатов перевернул рукоятку и, не веря своим глазам, прочел хорошо сохранившуюся надпись:

«А. И. Полынов, 1915 г.».

О еде забыли. Волнение охватило всех участников экспедиции. Еще бы! Нож принадлежал царицынскому врачу.

— Откуда у вас это? — спросил Бархатов старика.

Владелец ножа удивленно посмотрел на Василия Яковлевича.

— Человек один дарил. Хороший человек... Тогда я совсем молодым был.

Его попросили рассказать подробнее.

— Давно был... Революции не был... Царь был, баи были... У-у, лютый зверь... Человек пришел с молодой женщиной... В горы шел, лошадь сдохла. Пришел наш становище. Купил лошадь, деньги платил, не обманывал. Просил: покажи дорога на перевал. Отец сказал — ты иди... Я молодой был, дорог знал. Привел, а он мне нож дарил.

— Ну,а после видел того человека?

— Больше не видел. Мы быстро уходил на другой мест, глуп был, кочевал — за скотом шел.

— Перевал помните?

— Как не помнить. Нет перевал... Земля шибко качалась, дорог совсем засыпал, горы там, как живой, пошел...

Он показал рукой на высоченную, покрытую снегом гряду.

Все посмотрели туда.

Дальнейшие расспросы ни к чему не привели. Старик больше ничего не мог рассказать. Но и то, что он сообщил, было для экспедиции событием огромной важности.

Видимо, Полынов был еще раз здесь и, судя по дате на ноже, в 1915 году. Что же случилось? Куда он исчез?

Члены экспедиции распрощались с колхозниками. Те горячо благодарили их за помощь.

— Приезжайте к нам в колхоз, самыми дорогими гостями будете, — говорил Карзыбеков. — А если от нас что требуется — поможем...

Через несколько часов Бархатов и его спутники возвратились на базу. Пострадавшего в горах колхозника в лагере уже не было. Он заявил, что чувствует себя хорошо, и ушел навстречу своим товарищам.

Лена обрадованно встретила Щербакова, и ему захотелось сказать многое. Но кругом были люди, и Михаил лишь молча пожал руку девушке.

 

ТИТАН

Нож Полынова, так неожиданно обнаруженный, стал предметом оживленных разговоров. Особенно часто говорили о нем Бархатов и Щербаков, к которому Василий Яковлевич с каждым днем проникался все большим уважением.

Обычно в конце трудового дня, когда остальные отдыхали, они усаживались вдвоем на камне и возвращались к волновавшей их теме.

— Вы помните, Михаил Георгиевич, — задумчиво говорил начальник экспедиции, — дата на ноже совладает с годом таинственного исчезновения Полынова и его жены из Царицына. Значит, он вторично был здесь, на Памире, но уже не один, а с женой.

Щербаков смотрел на безымянную вершину, которую показал им старый колхозник и думал: «Кто знает, может, она хранит тайну этой странной истории».

Было решено перенести геологические поиски к основанию вершины, а Щербакову и Осередко попытаться взять высоту.

— Если, конечно, погода позволит, — предупредил Бархатов, когда вечером, после ужина, все удобно расположились в большой палатке.

Спать не хотелось, и разговор невольно зашел о цели экспедиции. Встреча с колхозниками и неожиданная находка ножа Полынова вселяли уверенность в успехе экспедиции.

— Василий Яковлевич, — спросил Осередко, — что это за металл, который вы ищите? Название «Титан» я слышал, а больше о нем ничего не знаю.

Остальные дружно поддержали Осередко. Только Кожухов промолчал, всем своим видом показывая, что его мало интересует.

— Виктор, может быть, ты расскажешь? — предложил Бархатов. — Ты ведь специализируешься на титане.

— С удовольствием поделюсь своими знаниями, — самодовольно ответил Малинин.

Помолчав, он начал говорить так, словно читал записи своей диссертации.

— Титан и его сплавы вызывают в научном мире большой интерес, и это не удивительно. Хотя о титане известно людям уже более полтораста лет, однако только за последние три — четыре года началось победоносное шествие этого металла, незаменимого во многих отраслях промышленности, а о его будущем и предсказать трудно... Так ведь, Василий Яковлевич?

— Так, — подтвердил Бархатов. — Только говорите попроще.

— Хорошо, — обиженно ответил Малинин, — могу и попроще. Так вот... Титан — это удивительный металл, сочетающий в себе множество замечательных качеств. Будучи в два раза легче железа, он значительно превосходит его по прочности, плавится при температуре более высокой, чем сталь, и в несколько раз прочнее алюминия. Титан может находиться в воздухе, на земле или в воде годами и не теряет при этом ни одного из своих качеств, на него совершенно не действуют сильнейшие разъедающие вещества, даже такие, которые растворяют золото и платину. Можно перечислить и многие другие достоинства титана, но скажу в заключение лишь об одном из самых важных: он не поддается коррозии, или, говоря популярно, не подвержен разрушению. А ведь от коррозии ежегодно гибнут миллионы тонн металла...

— Что же, его залежи очень редки? — воспользовавшись паузой, поинтересовался Осередко.

— Наоборот, — ответил Малинин, — ученые считают, что это один из самых распространенных металлов в мире, он имеется и в горных породах и в обыкновенных песках. Но вся беда в том, что в рудах титана огромное количество всяких примесей и получить из них чистый металл пока еще весьма трудно.

— Вот чем объясняется слабое его применение в народном хозяйстве, — добавил Бархатов. — Но в природе имеются залежи, которые содержат высокий процент титана. Перед второй мировой войной главным источником служили месторождения на Триванском побережье Индийского океана, содержавшие шестьдесят процентов двуокиси титана. Сейчас известны и другие источники добычи титановых руд, например, рудник Макинтайр в Соединенных Штатах Америки, в Канаде, Японии и на территории нашей Родины, которая обладает неисчерпаемыми запасами титановых руд. Однако такой концентрации чистого титана, о какой говорится в дневнике Полынова, мир еще не знал. И если нам удастся найти полыновское ущелье, наша Родина сумеет добывать самый дешевый металлический титан и применять его буквально во всех отраслях промышленности, особенно в химической. Наши ученые проделывали интересный эксперимент. В химический реактор ставили деталь из нержавеющей стали. Эту деталь приходилось заменять два раза в год, азотная кислота полностью разъедала ее. Сделали ту же деталь из титана, и она беспрерывно работает вот уже больше шести лет.

— К этому можно добавить еще одно, — неожиданно проговорил Кожухов.

Все обернулись в его сторону. Кожухов сидел в самом углу палатки, и свет от настольной лампы скупо освещал его лицо.

— Думаю, не ошибусь, если скажу, что титан сыграет исключительную роль в освоении космоса.

— А вы откуда знаете о титане? — удивленно спросил Малинин.

Кожухов замялся с ответом, а потом уклончиво сказал:

— Да так... Кое-что читал...

— Друзья, спать, — поднялся Бархатов. — На сегодня хватит.

Молодежь пыталась протестовать, но безуспешно. Вскоре все разошлись по своим местам.

 

НЕСОСТОЯВШЕЕСЯ ИСПЫТАНИЕ ПАРАШЮТА

Перенести лагерь выше не удалось. Опасения Бархатова оправдались. Несколько дней в горах бушевала непогода. Альпинисты были вынуждены отдыхать, а геологи тем временем сортировали, укладывали в специальные ящички и мешочки накопившиеся образцы горных пород. Когда прошла непогода и снова засияло солнце, лучшего места для лагеря отыскать не удалось, и Бархатов решил оставить его в котловане. По утрам Василий Яковлевич со своими помощниками уходил на геологические поиски, методически обследуя долины и ущелья, пробираясь все дальше в горы.

Щербаков и Осередко прокладывали им путь, ведя разведку подступов к вершине, на которую указал им старик-колхозник. В этих вылазках неизменно участвовал и Рашид, увлеченный альпинистским спортом.

Опытный глаз Михаила определил, что взобраться на вершину будет трудно. Со стороны лагеря она выглядела абсолютно неприступной, в сплошных обрывах, и лишь желоба-пути лавин спускались к леднику. Дорогу к гребню вершины следовало искать в другом месте.

В эти дни произошел случай, снова заставивший Щербакова насторожиться.

Возвратившись однажды в лагерь, Михаил заглянул в палатку, где хранились образцы минералов, и застал там одного Кожухова. Тот сидел за столом и, рассматривая образцы, что-то быстро записывал, не сразу заметив Щербакова. Молодой человек имел возможность несколько минут наблюдать за ним.

Михаила поразило лицо Кожухова. На нем не осталось и следа от обычного добродушия. Оно было необыкновенно строгим; на лбу собрались морщинки, а щеки не казались одутловатыми.

Заметив Щербакова, Кожухов смутился. Начал собирать разбросанные по столу листки, но тут же остановился, небрежно сказал:

— А-а, Михаил Георгиевич... А я вот решил кое-что записать из нашей жизни... Ведь это интересно, может быть, даже книгу сочиню... Я уж и название придумал: «Лагерь в горах». Или еще лучше: «На крыше мира».

Щербаков сделал вид, что поверил:

— Ну, тогда не буду мешать, — заявил он и вышел из палатки.

Вечером, оставшись наедине с Бархатовым, Михаил поделился с ним своими подозрениями.

— А знаете, Василий Яковлевич, — сказал он, — я все больше убеждаюсь, что ваш школьный приятель далеко не так прост. Вы обратили внимание на его замечание о титане? Для счетного работника, за кого он себя выдает, это не совсем обычно. Подозрителен и его интерес к образцам горных пород...

И Михаил рассказал о встрече с Кожуховым в палатке.

— У меня сложилось впечатление, что он не просто ходит на прогулки в горы, чтобы похудеть, а что-то ищет, — закончил Щербаков.

Реакция Бархатова удивила Щербакова. Торопливо, словно извиняясь, он сказал:

— Да, да... При первом же удобном случае я его отправлю в санаторий. Но вы пока никому ничего не говорите.

...В отношениях между Щербаковым и Малининым не проявлялось открытой неприязни. Напротив, Михаил, казалось, забыл о памятном разговоре с Виктором и держался с ним ровно, стараясь не вызывать новых осложнений. И Малинин не выдавал своего состояния. С Леной он был предупредителен, не преследовал ее излиянием своих чувств, но в один из вечеров, когда возвращались к палаткам с прогулки, Малинин, сдерживая волнение, сказал:

— Лена, я ведь все вижу... Что ж, желаю тебе счастья.

— Погоди, Виктор... О счастье говорить еще рано.

— Но друзьями мы с тобой можем быть? — тихо спросил Виктор.

— Конечно...

— Помни, Лена, — продолжал Малинин, — что бы с тобой ни случилось в жизни, ты всегда можешь рассчитывать на меня, — и добавил: — Я ведь однолюб...

Лена думала о своем.

— Я не виновата, Виктор, это сильнее меня, — ответила девушка... — Можно ничего не пожалеть для другого человека, но только не чувства, если их нет...

— Да, я понимаю, ты не виновата... Хоть, может быть, и ошибаешься.

— Возможно.

— А если он не такой, каким тебе кажется?

— Не нужно, Виктор. Прошу тебя, ничего о нем не говори. Он, действительно, нравится мне, хоть и не знаю, как он сам ко мне относится.

— Спасибо за откровенность, — глухо проговорил Малинин.

— Обманывать тебя не хочу. Ты не сердись, а пойми...

На этом разговор кончился. Малинин не возобновлял его больше.

Приближалось воскресенье — день, когда Михаил должен был испытать свое изобретение. В пятницу, воспользовавшись свободным вечером, Щербаков достал из чемодана свой парашют. Около него собрались остальные участники экспедиции. Всех интересовало устройство парашюта. Посыпались вопросы, и Михаилу пришлось подробно рассказывать о нем.

...После трагической гибели Лиды Щербаков в течение трех лет самозабвенно работал над конструкцией высокогорного парашюта. Он перечитал все, что было написано о парашютах и изучил десятки их видов. Оказалось, что еще в далекие времена люди пытались, и небезуспешно, прыгать с высоты, используя для этого приспособления, наподобие зонта. В читальном зале библиотеки имени Ленина, где он по вечерам занимался, Михаил с увлечением прочел роман французского писателя Ретиф де Ла Бретон, написанный еще в XVIII веке, в котором рассказывалось о юноше Викториусе, прыгнувшем со скалы с помощью зонта и крыльев. Это была фантастика, но летопись человечества повествовала и о действительных фактах. В одной древней рукописи, относящейся к началу XIII века, Михаил нашел свидетельство о славянах, совершавших спуски с высоты на крыльях, сделанных из какого-то материала. Истории известен «холоп» Никита, который на самодельных крыльях пытался лететь, за что по приказу царя Ивана Грозного был жестоко наказан.

Особенно заинтересовал молодого изобретателя плащ парижского профессора ди Фонтань. Человек, надевший этот плащ, как утверждал профессор, мог безопасно спуститься с большой высоты. Для испытаний плаща выбрали преступника, осужденного на казнь. В 1777 г. он прыгнул с крыши городского арсенала и благополучно приземлился, за что получил помилование и свободу. Видимо, этот случай натолкнул сто сорок лет спустя, французского изобретателя Рейхельта на создание пальто-парашюта, но его опыты окончились печально. Прыгнув на своем парашюте с Эйфелевой башни, Рейхельт разбился насмерть. В эти же годы русский актер Глеб Евгеньевич Котельников создал и успешно испытал парашют, укладывавшийся в ранце за плечами. С тех пор парашют завоевал права гражданства.

Щербаков решил создать парашют, который позволял бы альпинисту, случайно сорвавшемуся со скалы, опуститься на землю. Все свое свободное время Михаил отдавал этому делу. Внешне его детище походило на своеобразные салазки. В нижней части парашюта находились широкие, массивные каучуковые полозья, которые должны были амортизировать при падении с небольшой высоты. На них покоился прорезиненный остов парашюта, заключавший в себе три зонтообразных шелковых купола. Стоило рвануть на груди рычажок, обычно находившийся на предохранителе, как длинные и необычайно сильные пружины мгновенно выбрасывали и раскрывали купола в трех разных направлениях; под защитой этой шелковой крыши альпинисту уже не грозила опасность разбиться о землю или скалы.

— Очень просто и очень интересно, — заметил Василий Яковлевич, когда Щербаков показал устройство парашюта.

Правда, Бархатов с готовностью согласился бы отложить испытание высокогорного парашюта на куда более поздний срок. Его мучило сомнение: а что если зонтики не раскроются или каучуковые лыжи не ослабят удара? Страшно подумать...

Бархатов только спросил:

— Вы уверены в своем изобретении?

— Да, — твердо ответил Щербаков.

Заинтересовался высокогорным парашютом и Кожухов. Он просил показать, как действуют пружины, где находится предохранитель, каким образом он закрывает рычаг. Увлекшись, Михаил охотно ответил на все его вопросы.

Наступило воскресенье. День выдался солнечный, безветренный. Раньше всех поднялась Лена. Никто не видел, куда она ходила. Девушка возвратилась в палатку с каким-то свертком и позже всех вышла к завтраку, после которого обитатели лагеря отправились к месту предстоящих испытаний.

Вынутый из чемодана парашют оставался в палатке. И тут произошло нечто странное. В палатку с теневой стороны быстро проскользнул кто-то. Оттуда донесся грохот упавшего предмета. Шум услышала Лена, и она направилась в палатку. Но там уже никого не было. Выйдя из нее, она увидела на склоне человека и даже окликнула его. Но тот уже скрылся за выступом. Девушка тогда не придала этому никакого значения. Мысли ее были заняты предстоящим испытанием, и она поспешила туда, где они должны были состояться.

По соседству с котлованом находилась отвесная скала в несколько десятков метров высоты. Ее и облюбовал Щербаков для своего прыжка; взобраться на нее не представляло особого труда.

Испытания были назначены ровно на 12 часов. Время тянулось медленно. За полчаса до назначенного срока Щербаков с одетым на плечи парашютом отправился к скале.

Бархатов решил проводить Михаила на вершину. Остальные остались внизу. До двенадцати часов оставалось две минуты. В сопровождении Василия Яковлевича Щербаков подошел к обрыву.

— Все проверили? — строго спросил Бархатов.

— Все, Василий Яковлевич.

— Предохранитель спущен?

— Еще накануне.

— Посмотрите еще раз.

— Это лишнее, Василий Яковлевич, — берясь правой рукой за рычаг и готовясь к прыжку, ответил Щербаков.

— На всякий случай, проверьте...

Михаил неохотно выполнил желание Бархатова. Он опустил рычаг, полез рукой за каучуковую лыжню, где находилось кольцо предохранителя, и почувствовал, как по спине пробежали холодные мурашки... Кольцо было закрыто! Не послушай он Бархатова, лететь бы ему вот в эту минуту вниз, навстречу смерти. Щербаков растерянно посмотрел на Бархатова.

— Что случилось? — встревожился Бархатов.

— Кольцо оказалось на предохранителе...

Михаил попытался отодвинуть кольцо, но оно было чем-то сдавлено и не подавалось.

Лицо Бархатова стало белым.

— Что это значит?

— Не знаю.

— Испытания придется отложить.

— Да, — согласился Щербаков, — кольцо не сдвигается.

Они отошли от края скалы, долго молчали, подавленные случившимся.

— Значит, среди нас есть мерзавец, — нарушил молчание Бархатов.

Молодой человек не ответил. Он подумал о том же.

— Вот что, Михаил Георгиевич, — твердо проговорил начальник экспедиции, — о том, что произошло, не следует никому говорить.

— Как же тогда объяснить то, что я не прыгнул?

— Надо подумать... Скажем, что когда вы взбирались сюда, неосторожно ударились о выступ и повредили пружину, а я запретил вам прыгать.

— Поверят?

— Поверят... Не все, конечно... Будем наблюдать.

Негодяй не сможет не разоблачить себя.

Бархатов не назвал фамилии, но Щербаков был уверен, что они думают об одном и том же человеке.

Все с сожалением возвратились в лагерь, но, видимо, поверили в версию Бархатова. Только Лена подождала отставшего Щербакова. Участливо спросила:

— Вы чем-то озабочены?

— Да нет... так, — растерялся Михаил.

— Я вижу...

Ему захотелось рассказать о случившемся, но он сдержался, вспомнив о слове, данном начальнику экспедиции.

— Неприятно, что испытание опять отложили.

— В знак того, что оно пройдет успешно, — разрешите преподнести вам...

Лена развернула сверток, который держала в руках. Там оказался букет ярко-белых цветов.

— Большое спасибо, Лена...

— Поставьте их у себя, и пусть они стоят до самого дня испытания. А тогда я вам нарву новых.

Он взял в руки цветы, вдохнул их приторный запах и вдруг, что-то вспомнив, спросил:

— Лена, а в прошлый раз с Галей вы приносили эти же цветы?

— Да... Правда, красивые?

— Но ведь это же ломонос.

— Не понимаю.

— Так называются эти, цветы. Они ядовиты, вызывают головную боль, тошноту.

— Вот как! — воскликнула девушка. — Значит, мы тогда цветами отравились... Простите меня за такое подношение. Поистине сегодня неудачный день.

 

ЛАВИНА

Как ни внимательны были Бархатов и Щербаков, установить им ничего не удалось. Подозрения так и оставались подозрениями. После истории с парашютом Кожухов нисколько не изменился, он был все такой же: веселый, жизнерадостный и трудолюбивый. Поход в горы явно пошел ему на пользу. Он заметно потерял в весе и этим очень гордился.

Чувствовали себя отлично и остальные участники экспедиции. Утомительные походы только закалили их; поиски полыновского ущелья и редкого металла продолжались с еще большим упорством.

Щербаков и Осередко закончили подготовительные работы к восхождению на вершину, откуда, как они надеялись, могли открыться интересные места этого малоизвестного горного района.

Но как раз перед тем, как отправиться им в горы, случилась неприятность: Осередко серьезно повредил ногу. Василий Яковлевич еще с утра ушел с геологами в дальнюю долину, которую Туманов заметил у перевала, во время спасательных работ. Они должны были возвратиться лишь через несколько дней. С ними ушел и Рашид.

Вынужденное безделье томило Михаила. И тогда он решил отправиться один разведать подступы к горе.

На следующее утро, чуть только посветлело, Щербаков тихонько, чтобы не разбудить Осередко, надел свой высокогорный парашют и в полном снаряжении покинул базу.

Дорога была знакомой. Скоро Михаил добрался к подножию безымянной вершины. Отсюда он видел, как, подпирая друг друга могучими плечами, словно великаны, тянулись вершины горной гряды, задумчивые, седые... Какие тайны откроет вот эта, самая высокая, если взобраться на нее? Щербаков уже мысленно окрестил эту высоту — «Лена». Он знал, что 17 октября девушке исполнится 25 лет. В этот день он преподнесет ей покоренную вершину. Как неприступная крепость, гора гордо возвышалась над хаотическим нагромождением скал. Длинные сверкающие языки ледников спускались по склонам. Недавно выпавший снег тяжелыми гроздьями украсил карнизы вершины. Малейший толчок, и обманчивое спокойствие огромных снежных великанов может нарушиться, и тогда плохо придется тому, кто окажется на пути снежной лавины.

После короткого отдыха Михаил начал отыскивать подходы к вершине. В защитных очках, действуя ледорубом, Щербаков шаг за шагом преодолевал первую скалистую цепь. Ноги, обутые в специальные ботинки, привычно отыскивали малейший выступ. Там, где склоны были отвесные, приходилось забивать крюк и, зацепившись за него куском репшнура, подтягиваться на руках.

Солнце поднялось высоко, но не грело. Дыхание ледников словно охлаждало солнечные лучи.

Преодолев небольшую высоту, Михаил огляделся. Его мучило угрызение совести. Все-таки не хорошо, что он пошел один, оставив в лагере больного товарища и не получив согласия на восхождение Бархатова. Разведку он произвел, дорогу изведал, теперь следовало возвращаться. Но спортивный азарт захватил Щербакова. Нет, один на вершину он не пойдет, только преодолеет еще одно препятствие и возвратится.

С этими мыслями он двинулся дальше. Взобравшись на зубчатый выступ, альпинист оказался в горной складке. Пройдя по ее дну, он снова начал пробираться вверх. Еще препятствие — обледенелый водопад. Его Михаил преодолевал значительно дольше. Несколько раз совсем рядом срывались гигантские «сосульки» весом в десятки пудов. Они падали с тяжелым грохотом. Опасным оказался и спуск с самой высокой точки ледопада. Ухватившись одной рукой за выступ, Михаил вырубал под собой ступеньки, чтобы не скатиться вниз, а затем снова возобновлял подъем. Неподалеку выросла невидимая с подножия скалистая цепь. Отвесные склоны ее были почти совершенно гладкими. Карабкаясь осторожно, чтобы не провалиться в замаскированные трещины, Щербаков миновал и это препятствие и уже решил повернуть назад.

И вдруг...

С безымянной вершины отделился белоснежный дымок; он увеличивался и нарастал с невероятной быстротой. «Лавина!» — молнией мелькнула у Щербакова мысль. Что делать? Спастись невозможно, если не уйти от надвигавшейся сверху многотонной массы обледенелого снега.

Но куда?

Михаил быстро огляделся. Впереди, почти рядом, заметил небольшую щель в скале. Он не знал, что там, но раздумывать было некогда. Щербаков бросился к щели. Едва он добрался до нее, как лавина, чуть задержавшись на выступе скалы, готова была обрушиться на него... Щербаков просунул голову в расщелину. Внизу зияла бездонная пропасть.

Решение созрело мгновенно: «Прыгать».

Протиснувшись в отверстие и нажав рычаг парашюта, Щербаков бросился вниз... в следующую секунду послышался страшный грохот, и расщелина исчезла, закрытая кусками льда и затвердевшего снега.

 

ЩЕРБАКОВ

К вечеру того же дня, когда Щербаков ушел в горы, вернулись на базу Бархатов и его спутники. Все очень устали, но были довольны. В боковой, или, как еще принято называть у альпинистов, висячей долине, примыкавшей к безымянной вершине, удалось обнаружить минерал, содержавший в себе серебристые кристаллики титана. Теперь, даже если и не удастся найти полыновское ущелье, они возвратятся в Москву не с пустыми руками.

Первой подбежала к мужской палатке Лена.

— Кто-нибудь есть?

Ответил Осередко. Он все еще лежал. Боль в ноге хоть и утихла, но двигаться было трудно. Поудобнее устроившись, он рисовал. На мольберте вырисовывались контуры будущей картины. На вершине крутой скалы — альпинист, во взгляде и фигуре — торжество, радость победы.

— А где Михаил Георгиевич? — спросила девушка.

— Точно не знаю, но думаю, что он ушел по нашему маршруту, — ответил Осередко. — Я проснулся, когда его уже не было.

В палатку вошли остальные участники экспедиции. После коротких расспросов обступили картину.

— А ведь это Щербаков, — сказала Галя.

Лена еще раз взглянула на картину и только теперь заметила в лице человека, стоявшего на скале, знакомые черты.

Отсутствие Михаила тревожило, хотя он и раньше не раз отлучался в горы один.

Вечер прошел в хлопотах. Бархатов принял решение: через три дня сняться со стоянки, возвратиться в Хамзаабад.

За это время, если Осередко не поправится, Щербаков, Рашид и Туманов попытаются подняться на безымянную вершину и испытать высокогорный парашют. А затем — домой.

Кожухов больше всех радовался этому решению. Отпуск его кончался, и ему не хотелось возвращаться одному.

Спать улеглись поздно. Не могла уснуть Лена, думала о Щербакове. Она вышла из палатки и уселась на ящиках с образцами руд. Было безветренно и прохладно. Ярко мерцали далекие звезды, чернели силуэты гор.

Внезапно девушка услышала сзади чьи-то шаги.

— Кто это?

— Я.

— Ах, это ты, Виктор... Почему не спишь?

— А ты?.. Впрочем, можешь не отвечать, знаю.

Он подошел, уселся рядом, закурил.

Несколько минут длилось молчание. Малинин осторожно нашел руку девушки. Та отняла ее.

— Неужели я тебе так противен?

— Снова ты за свое, Виктор... Мне не хочется ни о чем говорить. Иди лучше спать.

— Ладно, больше не буду. Посидеть-то с тобой можно?

Девушка не ответила. Так они сидели, ни о чем не говоря. Потом Лена поднялась и ушла к себе.

Утром Щербаков не возвратился. Не вернулся он и к обеду. Тревога охватила всех. Бархатов решил отправиться на поиски. Вместе с ним собрались Малинин, Туманов и Рашид. Лена нетерпеливо следила за приготовлениями. Наконец, не выдержала и решительно сказала Василию Яковлевичу:

— Я пойду с вами.

— Нужно ли?

— Да, — упрямо проговорила девушка. — Здесь я не останусь...

Бархатов не стал возражать. Решили идти к подножию Безымянной горы по маршруту, намеченному Щербаковым и Осередко. Тот даже не пытался просить взять его с собой: понимал, что идти не сумеет. Остался в лагере и Кожухов.

Бархатов и его спутники вышли на поиски. В одном месте они, наконец, напали на следы Щербакова. Идя по следу, приблизились к горе, где Михаил сделал стоянку перед восхождением. Дальше никаких следов не оказалось. Склоны, торы, утесы были покрыты девственно белым снегом. Гнетущее безмолвие царило вокруг. С трудом пробираясь через нагромождение обледеневших валунов, помогая друг другу, они направились вдоль склона, но никаких признаков того, что здесь шел Щербаков, не обнаружили.

Надвигались сумерки. В горах темнота наступает быстро. Поэтому Василий Яковлевич решил возвращаться в лагерь. До самой базы все надеялись, что они застанут там Щербакова. Но его здесь не было.

Ночь прошла в тревожном ожидании. Что могло случиться со Щербаковым? Осередко строил различные предположения, успокаивая товарищей. Бархатов вызвал его из палатки. Василий Яковлевич высказал мучившие его опасения.

— Там прошла лавина... Все склоны покрыты снегом, поэтому мы и не могли обнаружить следов.

— Лавина? — переспросил Осередко. — Это плохо. Надо немедленно принимать меры.

— Завтра на рассвете отправимся.

— Одни мы ничего не сделаем. Придется вызывать спасательный отряд.

— Я тоже так думаю. Как вы себя чувствуете?

— Гораздо лучше.

— Вы сумеете возглавить поиски?

— Да.

— Тогда на рассвете я отправлюсь с Кожуховым в Хамзаабад. Попробую по телефону связаться с Москвой.

— Правильно. Возможно, где-нибудь поблизости есть альпинистский лагерь. Оттуда пришлют людей...

Рано утром начальник экспедиции в сопровождении Алексея Борисовича ушел в Хамзаабад, а Осередко и остальные товарищи, захватив лопатки и ледорубы, вышли на поиски Щербакова.

На следующий день, в сопровождении большой группы местных жителей и двух служебных собак, возвратился Бархатов. Вскоре к поисковой партии присоединились прилетевшие на самолете альпинисты. Розыски Щербакова продолжались днем и ночью целую неделю. Все вокруг было тщательно обследовано. Альпинисты побывали у самых подходов вершины Безымянной горы, но нигде не нашли следов Щербакова.

И тогда руководитель альпинистской группы, заслуженный мастер спорта, сказал Бархатову, что дальнейшие поиски бесполезны. Щербаков, видимо, погиб под лавиной.

По настоянию Бархатова поиски продлили еще на несколько дней. Но ничего не помогло. Щербаков словно провалился сквозь землю.

Печальным было возвращение экспедиции.

За всю дорогу Лена не произнесла почти ни одного слова. Гибель Михаила потрясла ее. Ей все время вспоминался печальный рассказ Щербакова о Лиде Несветаевой, ставшей жертвой гор. Неужели теперь и сам Михаил погиб в горах, не успев даже испытать своего парашюта? Сердце девушкой сжималось от боли при мысли, что уже никогда не увидит она этого человека, не услышит его голоса... Только теперь она почувствовала, как он дорог ей. Лена вспоминала их встречи, беседы и не хотела верить, что Михаила нет, совсем нет... От одной этой мысли ей хотелось кричать от боли. Но держалась она мужественно, окружающие не подозревали о ее переживаниях.

После их возвращения в Москву в спортивной газете был напечатан некролог с портретом Щербакова. Группа товарищей извещала о трагической гибели талантливого альпиниста, мастера спорта М. Г. Щербакова на 28-м году жизни. Как живые, глядели на Лену с газетной полосы любимые глаза...

 

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ЛЕНЫ

Прошло несколько месяцев... Жизнь шла своим чередом. Лена много работала и была рада этому. В свободное время сидела дома, думая о чем-то своем...

Но как-то ненастным октябрьским вечером в одной из квартир в тихом переулке за Савеловским вокзалом собралось несколько старых друзей.

За окнами чернела осенняя ночь... По стеклам беззвучно стекали дождевые струи. А в трех небольших скромно обставленных комнатках было тепло и уютно. Отмечался день рождения Лены. В прошлом году такой вечер был очень шумным. Под радиолу танцевала молодежь, звучали веселые песни. Когда поднимали бокалы за именинницу, она шутливо говорила:

— Ну чему вы радуетесь? Ведь я стала на год старше.

— Леночка, вам это не страшно. Вы с каждым годом становитесь интереснее, — отвечали ей друзья...

На этот раз все было иначе. Лена никого не приглашала, но пришло несколько человек, между прочим и Малинин. Мать Лены, Татьяна Александровна поставила на стол сладкий пирог. А часов в девять вдруг пришел Павел Григорьевич Осередко. Он извинился за то, что явился без приглашения.

— Но я знал, Лена, что сегодня ваш день рождения, и разрешите мне подарить вам свою картину.

Он внес картину в комнату, и, когда ее открыл, Лена застыла.

— Михаил... — чуть слышно прошептали губы девушки.

Да, это был он, живой, гордый, устремленный вперед... Все молчали. Потам Лена с жаром схватила руку художника и, прежде чем тот успел ответить, поцеловала ее.

— Спасибо, Павел Григорьевич...

Слезы помешали ей продолжать, и она выбежала из комнаты.

— Напрасно вы принесли картину сейчас, — укоризненно заметил Малинин, — прошлое забыто, и не надо о нем напоминать.

— Неправда! — вдруг прозвучал голос Лены.

Она стояла в дверях, и глаза ее были сухими.

— Еще раз большое спасибо, Павел Григорьевич, я вам всю жизнь буду благодарна за такой подарок.

Она подошла к картине.

— Мама, помоги мне, пожалуйста, отнести в мою комнату...

В этот вечер друзья оставались недолго. Только Галя собиралась заночевать, но Малинин упросил и ее уйти, а сам задержался. Когда они остались наедине, он поднялся со стула и стал ходить по комнате, явно нервничая.

Лена сидела у неубранного стола. Малинин остановился и, обращаясь к ней, сказал:

— Стоит ли думать о прошлом? Давай лучше поговорим о будущем.

Лена не ответила.

— Видишь ли, Лена, когда был другой, я мог надеяться только на дружбу. Мне было тяжело, но я это понял. Со дня возвращения в Москву я ни словом не обмолвился о своем чувстве, но я больше не могу, понимаешь, не могу, я люблю тебя, люблю.. Там, в экспедиции, я так мучался, следил за тобой... Ты помнишь свою прогулку с Щербаковым за станцией?.. Я шел за вами.

— Так это был ты?

— Да, я. Не мог я... Лена, мне нужно знать...

— Ты уже все знаешь.

— Но Лена, вспомни о нашей дружбе.

— Помнишь свои слова о том, что ты однолюб? Видимо, я тоже.

— Но быть верной умершему?.. Лена, подумай.

— Разве я виновата, что не могу забыть его.

— Хорошо, я согласен, пусть через год, я буду ждать.

— Не нужно тебе ждать.

— Что же ты совсем замуж не выйдешь?.. Как в старых романах — верность до гробовой доски. Лена промолчала.

— Но ведь это глупо! — горячился Малинин. — Понимаешь ли ты, глупо. Его нет, он не существует, и ему не нужна твоя верность.

— Видишь ли, есть еще сердце...

— Не понимаю, что ты хочешь этим сказать?

— Бывает, что человек живет в нем дольше, чем в жизни.

— Леночка, родная, я буду ждать. Ведь мы молоды, у нас все впереди...

— Я уже тебе сказала, ты не сумеешь занять его место.

— А кто-нибудь другой?

— Не знаю.

— Неужели я хуже Щербакова?

— Ты это сам отлично знаешь.

— Но я люблю тебя сильнее, чем любил он. Ради тебя я готов на все...

При этих словах, сказанных Малининым сгоряча, девушка вздрогнула, лицо ее побледнело. Она вспомнила разговор с Бархатовым. Василий Яковлевич совсем недавно рассказал о причине несостоявшегося испытания парашюта Щербакова. Припомнилось и другое, только теперь родившее какую-то догадку... Что это было? В то утро Лена принесла букет цветов. После завтрака все отправились к месту, где решено было испытать парашют Щербакова. Прошли совсем немного, и Лена вспомнила о забытом ею букете. Она бегом направилась к лагерю, взяла цветы и хотела уже возвращаться, когда услышала в мужской палатке какой-то грохот, и оттуда выскочил человек, которого она увидела, когда он был уже далеко. Лена посмотрела ему вслед и затем поспешила сама. Вскоре она забыла об этом. Беседа с Бархатовым воскресила в ее памяти этот случай, которому она тогда не придала особого значения.

— Меня до сих пор мучает подозрение о том, что сделано это было кем-то со злым умыслом, — сказал Василий Яковлевич. — Но кем?

Слова Малинина «ради тебя я готов на все» хлестнули ее, как кнутом. Пристально глядя на Малинина, она спросила:

— Ты знаешь, почему Щербакову пришлось отказаться от прыжка с парашютом?

Вопрос был задан в упор, но Малинин не смутился. Довольно просто ответил:

— По-моему, испортилась пружина... Так объяснил тогда Василий Яковлевич... Но почему ты об этом спрашиваешь?

— Пружина? А не сбитое кольцо предохранителя? Ах, ты не знаешь! Но я случайно увидела тебя, когда ты выбежал из палатки. Почему ты отстал в то утро от всех? Что ты делал в палатке?

Только теперь до него дошел смысл допроса.

Взволнованно воскликнул:

— Лена, о чем ты говоришь?

— Отвечай!

— Но это чудовищно... Неужели ты думаешь, что я способен убить человека, даже из-за ревности?

— Ты сам проговорился, что способен на все...

— Нет, нет!.. — крикнул он. — Да, я ему завидовал, ненавидел, если хочешь знать, даже после того, как он меня спас... Ненавидел из-за тебя, — сказал он жестко. — Но испортить кольцо предохранителя, чтобы он упал и разбился? Как ты обо мне страшно думаешь. За что?

— Ты был в палатке, где находился парашют, тогда, в то утро?

— Был... Я оставил компас в палатке и возвратился за ним, потому что хотел потом пройтись... Я знал, после испытаний тебе будет не до меня... Долго не мог найти. А когда отыскал, схватил и побежал, по дороге свалив ледоруб... Я так торопился, что даже не возвратился, чтобы его поднять.

— Да, я слышала шум...

Вдруг его осенило. Он так испугался своей мысли, что краска схлынула с его лица и оно стало белым..

— Может быть, ледоруб упал на кольцо и заклинил его? Но я этого не хотел, честное слово... Клянусь тебе его памятью...

— Хорошо... Уходи...

— Лена...

Девушка ничего не ответила. И лишь после продолжительной паузы сказала:

— А теперь уходи...

— Хорошо, — покорно ответил Малинин.

Но одевался медленно, словно еще на что-то надеялся... Лена молчала. Он робко взглянул на нее, но встретил лишь холодный, отчужденный взгляд... Тогда торопливо вышел...

Лена поднялась, прошла в переднюю, закрыла наружную дверь на ключ и снова возвратилась в комнату. Тут силы оставили ее. Уткнувшись головой в спинку дивана, она разрыдалась. Неслышно вошла мать, уселась рядом, прижала к себе дочь.

— Успокойся, успокойся, — повторяла женщина, ласково поводя ладонью по волосам и плечам дочери.

А за окном тихо шелестел дождь...

 

В НОВЫЙ ПОХОД

Поздней весной следующего года из Москвы на Памир отправились две экспедиции. Об одной из них появились заметки почти во всех центральных газетах. В них сообщалось, что экспедицию Академии наук СССР возглавляет доктор геологических наук Василий Яковлевич Бархатов и что он с группой научных работников и студентов будет продолжать работу, начатую еще в прошлом году по определению залежей ценного металла.

Что касается, второй экспедиции, то о ней не было напечатано ни строчки, и это дает нам право пока о ней тоже ничего не говорить.

В числе участников экспедиции Бархатова оказались почти все наши старые знакомые: Лена и Галя, Туманов, Осередко.

Правда, Василий Яковлевич не сразу предложил Лене принять участие в экспедиции, понимая, что девушке будет нелегко снова очутиться там, где она потеряла любимого человека.

Михаил Щербаков... Как нелепо оборвалась его жизнь!..

Василий Яковлевич долго не мог поверить в его гибель. По его настоянию на Памир вылетела еще одна группа альпинистов, чтобы разыскать хотя бы останки Щербакова. Но в районе, где он исчез, уже образовался толстый слой льда, и даже самые тщательные поиски снова ничего не дали.

Бархатов ценил Лену, как энергичного молодого специалиста, проверенного в трудном походе. Неожиданно для него, при первом же предложении участвовать в экспедиции, Лена сказала:

— Я поеду.

После разговора с Леной Малинин не показывался в ее квартире. Лена узнала позже, что Малинин оставил институт и уехал куда-то.

Днем, занятая работой в геологическом управлении, она забывалась. Но зато вечером, придя домой и оставшись одна, Лена долго не могла уснуть, перебирая в памяти все, что было там, на Памире, все, что связано с Михаилом.

Теперь снова предстояла экспедиция в горы. Лена готовилась к ней с необъяснимым чувством ожидания чего-то; нелепо, но ей казалось порой, что совершится чудо, что она встретит Михаила...

В июне экспедиция благополучно прибыла в Хамзаабад, а затем отправилась дальше в горы.

 

ПРЫЖОК В ПРОПАСТЬ

Напомним читателям о том, что Щербаков, спасаясь от снежной лавины, выбрался через отверстие в скале и прыгнул в пропасть. Спасательные экспедиции, впоследствии разыскивавшие молодого человека, не обнаружили его потому, что снег, рухнувший с вершины горы, закрыл проход в скале.

...Падая, Михаил рванул на груди рычажок механизма своего парашюта. Иногда мгновение может показаться вечностью. Нечто подобное пережил отважный альпинист, пока он находился в свободном падении. Может быть, это последние секунды его жизни, и он летит навстречу своей гибели?

Но вот его тряхнуло, и вздох облегчения вырвался из груди. Над Щербаковым распустились три зонта. Альпинист начал медленно и плавно опускаться.

Нужно пережить то, что пережил Щербаков, чтобы понять радость, охватившую его. Парашют сработал безотказно! Михаил тихо скользил мимо шершавой скальной стены, порой дотрагиваясь до нее ногами. Казалось, самое страшное позади. Михаил вдыхал прозрачный воздух, думал, жил...

Жил... Всего несколько минут назад он видел смерть, вот тут, совсем рядом. А умирать не хотелось, сейчас он мог себе признаться в этом. Мысли его обратились к лагерю. Где придется приземлиться, какими тропами добираться до лагеря?..

Щербаков не сомневался в том, что он опускается в одну из многочисленных на Памире горных долин.

Михаил глянул вниз. Но что это такое? Вместо зелени, которую он думал встретить, он увидел под ногами снег. Черные отполированные валуны поднимались над его покровом. А где же земля? Он полагал, что до нее еще далеко, между тем, горные породы громоздились почти рядом.

Михаил не успел осмотреться, как в быстро наступившей полутьме он опустился в рыхлый снег, чуть ли не по пояс увязнув в нем. Неподалеку свернулись купола парашюта.

Вот так история, куда же это он попал? Узкую площадку, заваленную камнями и снегом, со всех сторон окружал отвесный скальный карниз высотой в добрых три десятка метров. Щербаков оказался в какой-то горной ловушке. Чтобы вырваться из нее, следовало взбираться по обледенелым кручам. А без ледоруба, который вместе с рюкзаком остался наверху, сделать это было совсем не просто.

Опытный, видавший виды альпинист сразу понял это. Под ложечкой у него засосало. Подобрав и тщательно уложив парашют, медленно, с трудом перебираясь с камня на камень, Михаил осмотрел всю площадку, отыскивая подходящее для восхождения место. Увы, ничего утешительного! Лед плотной корой покрыл скалы, и уцепиться было не за что.

Тревога охватила Щербакова. Неужели он спасся от снежной лавины для того, чтобы погибнуть здесь голодной смертью? Где выход, что делать? Снова и снова он пытался взобраться вверх, но безрезультатно.

И тогда пришел страх. Он затуманил голову. Отчаяние заставляло Щербакова понапрасну тратить силы. Но попытки взобраться на угрюмые, равнодушные ко всему скалы оказались бесплодными. Михаил свалился в снег. Сердце его бешено колотилось, он чуть не плакал от досады и бессилия.

Отдышавшись, Михаил уселся, постарался взять себя в руки. Он вспомнил, что у него в кармане находится складной охотничий нож. Появилась надежда выбраться из западни. Нужно только спокойно и не торопясь приняться за дело.

Темнота между тем сгустилась. Щербаков решил дождаться рассвета. Но тут же откинул эту мысль. Зачем терять время до утра? Еще, чего доброго, замерзнешь. С наступлением темноты сразу понизилась температура. Согреться можно только работой.

Михаил раскрыл нож и принялся им орудовать. Обледенелая порода подавалась туго. Действуя поочередно то правой, то левой рукой, он старательно выдалбливал небольшие, величиной с ладонь, углубления, а затем, упершись вниз ногами, медленно, как по ступенькам, поднимался вверх. Тело его все время находилось в напряжении. Нужно было соблюдать равновесие — иначе слетишь вниз. Правда, тогда бы сработал амортизатор парашюта, который он привел в боевую готовность, но, когда высота стала значительной, то и амортизатор мог не спасти.

Наконец, Щербаков нащупал в скале широкую выемку и, ухватившись пальцами за ее края, поднялся на руках. Здесь он кое-как устроился и с полчаса отдыхал.

Наступила ночь. Михаил видел клочок звездного и далекого неба. Передохнув, он с прежней настойчивостью принялся за работу. Отколотые ледяшки падали где-то далеко внизу; звук их падения становился все глуше и глуше. Значит, он взобрался довольно высоко. Не следует только терять голову. По тому, как все шире раскрывалось над ним звездное небо, Михаил, угадывал близость вершины. И это укрепляло уверенность, что он доберется до нее.

Наступил момент, когда молодой альпинист ухватился за неровные края скалы. Еще одно усилие, и он поднял обессилевшее тело на вершину.

Совершенно черное небо в ярких булавках звезд походило на купол цирка и замыкалось со всех сторон темными силуэтами гор. Щербакова поразило полное безветрие. Воздух словно застыл.

И снова встал мучительный вопрос: что делать дальше? Прыгать ли сейчас или дождаться утра. И то и другое было одинаково опасным. В темноте он мог зацепиться за выступ, и это грозило катастрофой. Но и остаться на вершине — небезопасно. Михаил едва умещался на площадке. Одно неосторожное движение, и можно сорваться в пропасть. А если он заснет? От этой мысли по телу пробежала нервная дрожь.

Взвесив все «за» и «против», Михаил решил прыгать. Окончательно утвердившись в своем решении, Щербаков осторожно добрался до края площадки и, когда сполз с нее, разжал руки, а затем торопливо рванул металлический рычажок на груди...

 

ГАЛЛЮЦИНАЦИЯ

Звезды стремительно взвились, словно их кто-то дернул за веревочку. Потом они снова безмятежно застыли в высоте. Сначала Щербакову показалось, что он не двигается. Но нет, темная стена медленно уплывала, значит, он опускается.

Сколько времени он находился в полете, трудно было определить. Михаил весь сосредоточился, каждую секунду ожидая опасности. Когда ноги его дотрагивались до скалы, он отталкивался от нее и продолжал опускаться. Напряженно вглядываясь в темноту, Щербаков скорее почувствовал, чем увидел, что наткнулся на какой-то предмет, напоминающий столб. Проплыв мимо него, на мгновение повис в воздухе, а затем рухнул вниз. Последним ощущением Михаила, перед тем как он потерял сознание, была обживающая боль в спине.

Позже, мучительно восстанавливая в памяти пережитое, Щербаков долго не мог решить, что же с ним произошло в действительности, а что представлялось в воспаленном мозгу? Когда он бодрствовал, а когда галлюцинировал?

Началось с пробуждения. Открыв глаза, Михаил увидел над собой потолок, выкрашенный в светло-зеленую краску. Скользнув по нему глазами, он обратил внимание на стены такого же цвета.

В комнате было довольно светло, хотя окон в ней как-будто не было. Щербаков с трудом приподнялся и с удивлением заметил, что передней стены нет. Вместо нее от потолка до пола свисали ярко-зеленые, в густых листьях растения, образуя живописную решетку, сквозь которую скупо проникали оранжевые полоски света.

Боль в спине заставила Михаила откинуться на постель. Несколько минут он пролежал без движений, разглядывая необычайного цвета потолок. День начался или был на исходе — этого Щербаков не знал. Таким же необъяснимым было то, как он сюда попал. Михаил ворошил память, но безрезультатно. Видения представлялись, как в бреду. Смутно припоминался момент неудачного приземления.

А потом?.. Это уже не казалось реальным, но, когда он очнулся, светило солнце и было необычайно душно. Однако больше всего его поразили страшные чудовища, окружавшие его. Он никогда ничего подобного не встречал. Они были высокие, зеленые, с вытянутыми, как у семафоров, руками. Вид их был настолько уродлив, что Михаил закрыл глаза и впал в забытье. Когда вернулось сознание, по-прежнему светило солнце, только оно палило еще безжалостней, мучительно хотелось пить. А чудовища не исчезали. Безмолвные, они казались еще страшнее. Тогда он закричал.

Никто не ответил. Жажда начинала томить все сильнее и сильнее. Он ни о чем не хотел думать, ничего не хотел знать, он готов был сразиться со всеми чудовищами за один глоток воды.

Когда вновь наступила темнота, Щербаков почувствовал некоторое облегчение. Но чудовища не оставляли его. Михаил помнил звезды, они были яркими и очень далекими. Темные, уродливые силуэты торчали повсюду. Он попытался уйти от них. Превозмогая боль, Щербаков повернулся на грудь и, еле волоча ушибленное тело, пополз.

Земля оказалась сыпучей, как речной песок. Иногда Михаил натыкался лицом на что-то острое, колючее, причинявшее ему боль. Тогда он припадал к земле и осторожно ощупывал ее впереди себя руками, отыскивая безопасное место.

Потом опять безжалостно светило солнце и. мучила жажда. День ли это продолжалось, неделю, Щербаков не знал. Иссохшими, потрескавшимися губами он все время шептал одно только слово:

— Пить... Пить...

Очнувшись, он вдруг увидел, хотя и смутно, что над ним склонился человек. Тот приблизил к Михаилу свое лицо, которое показалось Щербакову необычайно красивым. Удивленным, немигающим взглядом больших темных глаз незнакомец смотрел на молодого человека.

— Кто вы? Откуда?

— Пить... — прошептал Щербаков.

Тогда незнакомец легко поднял его на руки и двинулся через зеленую чащу.

И последнее, что припомнилось, — это вода. Ее было много, она быстрым потоком струилась по камням. Человек помог Щербакову утолить жажду и снова понес, словно маленького ребенка, на себе. А Михаилу все еще хотелось пить.

— Пить, — требовал он, — дайте мне воды...

Видимо, это он кричал сейчас, потому что из полуоткрытой двери выскользнул тот же человек в каком-то странном одеянии. Он приблизился, поднес к губам Михаила деревянную чашку с освежающей влагой.

— Спасибо, — произнес Михаил и успокоился, закрыл глаза.

 

СТРАННЫЙ НЕЗНАКОМЕЦ

Проснувшись, Щербаков присел на койку. Чувствовал он себя бодрым. Голова была ясная, и первое, о чем подумалось, это — где он находится?

С удивлением Михаил осмотрел веранду, на которой находилась его постель. Все выглядело необычным — и эти плетеные два кресла, столик и качалка, и одеяло из странного материала, совершенно незнакомого, и салатового цвета простыня, и наволочки на подушке, продолговатой, немного жесткой.

Немая тишина стояла вокруг. Сколько Михаил ни прислушивался, не уловил ни единого звука. «Странно, — подумал Щербаков, — есть ли тут люди?».

Он вспомнил лицо неизвестного человека, молодое, красивое, но во сне он его видел или наяву?

Михаил решил сойти с веранды. Он уже хотел встать с постели, когда рядом раздался приятный мужской голос:

— Здравствуйте... Как вы себя чувствуете?

Щербаков обернулся. Перед ним стоял высокий, стройный юноша, крепкого телосложения, в светлой, без рукавов и воротничка сорочке и коротких, до колен, брюках.

— Добрый день, — приветствовал его Михаил. — Я чувствую себя совсем хорошо.

— Все равно лежите, пока вас не посмотрит папа. Вам что-нибудь нужно?

— Нет, ничего... Лежать, так лежать, — улыбнулся Щербаков. — Но, честное слово, у меня отличное самочувствие. А вы не скажете, что со мной было?

Незнакомец как-то странно посмотрел на него.

— Вы ушиблись... Так говорит папа, а потом бредили.

— Давно я лежу?

Прежде чем ответить, юноша принялся считать.

— Семь дней.

— Неделю! — ужаснулся Михаил. — Какое сегодня число?

— Число? — переспросил тот.

— Ну, день сегодня какой?

— Ах, день... Сейчас скажу.

Он поспешно вышел и также быстро вошел.

— Тринадцать тысяч пятьсот тридцать седьмой день, — оказал он.

Щербаков с недоумением посмотрел на говорившего, решив, что перед ним ненормальный. Да и весь вид его — короткие брючки... деревянные сандалии...

На лице юноши, покрытом густым загаром, выделялись темные, выразительные глаза, смотревшие очень серьезно. Юноша, видимо, догадался, что ответ его вызвал недоумение:

— Папа ведет свой календарь... Он когда-то был там, наверху...

— Где там?

— Откуда вы пришли.

Михаил ничего не понимал, его охватила тревога.

— В лагерь обо мне сообщили?

— Лагерь? — снова переспросил юноша. — Да, да, знаю, я читал. Это, когда люди собираются вместе и живут в палатках.

«Нет, он все-таки ненормальный, — решил Щербаков. — Или, может, смеется надо мной...». Но на лице его Михаил не заметил и тени насмешки.

— Послушайте, — горячо проговорил он, — мои товарищи волнуются, они разыскивают меня... Если нельзя к ним быстро добраться, надо из любого селения, где есть телефон, связаться с Ташкентом или Душанбе, наконец, с любым городом, районным центром и передать, что я цел и невредим. Моя фамилия Щербаков... Михаил Щербаков.

Так как незнакомец не двигался, он спросил:

— Вы уже это сделали?

Молодой человек пожал плечами, потом взял Михаила за руку и дружелюбно сказал:

— Вы голодны, вам надо поесть.

Он придвинул столик к постели и вышел из комнаты.

Что за странный человек? Почему здесь больше никого не видно?

Юноша возвратился. Он поставил на столик два предмета круглой,формы, имеющие отдаленное сходство с тарелками и напоминавшие в то же время чаши крупных цветов красивой окраски. В середине они были снежно-белые, а чешуйчатые их края отсвечивали золотом. Такой посуде позавидовал бы каждый любитель антикварных вещей.

На одной чаше лежали два красных плода, величиной с кулак, похожих на картофель, на другой — ломтики поджаренного мяса и желтоватая булка, аппетитная на вид.

— Кушайте, вы давно не ели.

Щербаков разломил булку, положил на нее кусочек мяса, принялся завтракать. И то и другое ему показалось очень вкусным, хотя он мог бы поклясться, что никогда ничего подобного не ел. Потом Михаил взял плод, откусил его, но тут же выплюнул, до того горько стало во рту. Юноша рассмеялся.

— Очистите шкурку, — и взяв со столика нож, снял с плода кожицу.

— Вот теперь кушайте.

Плод напоминал по вкусу спелый крыжовник и очень освежал.

— Спасибо, — сказал Михаил, заканчивая необычный завтрак. — Как вас зовут?

Возможно, спрашивать так было несколько бесцеремонно, но Щербаков счел себя значительно старше молодого хозяина, на вид которому он дал бы не более восемнадцати лет.

— Павел.

— Вот, Паша, теперь я чувствую себя совсем хорошо и хочу встать.

С этими словами он приподнялся.

— Молодой человек, вам надо лежать, — неожиданно прозвучал спокойный, но строгий голос.

Щербаков обернулся. В комнату вошел высокий, прямой старик, с широким открытым лицом, на котором выделялся большой покатый лоб и седая, почти до самого пояса борода.

 

«Я — ПОЛЫНОВ»

Человек, которого увидел Щербаков, походил на ученого. К таким людям, обычно, даже совершенно не зная их, проникаешься уважением.

Щербаков почувствовал это сразу. Не прекословя, он поспешно улегся на место.

— Здравствуйте! — приветствовал Михаила старик. — Как вы себя чувствуете?

— Хорошо, — ответил Щербаков.

— Сейчас посмотрим.

Вошедший уселся на плетеный стул и тщательно исследовал молодого человека. Михаил имел возможность внимательно рассмотреть незнакомца.

Честное слово, если бы не борода и не седая шевелюра, он бы казался совсем молодым! На загорелом, как у Павла, лице (Михаил подумал, что они очень похожи) редкие морщины, большие глаза, умные, проницательные, такие же темные, как и у юноши.

— Так, Михаил Георгиевич, — наконец проговорил он, — все-таки еще до завтра придется полежать.

Щербаков удивился тому, что здесь знают его имя и отчество. «Опять загадка», — промелькнуло в голове.

Но этих загадок за один день было столько, что альпинист уже и не пытался их разгадывать.

— Вот мы и познакомились.

Михаил хотел сказать, что не знает, кто перед ним, но сдержался.

— Разговаривать вам можно. Расскажите, как вы сюда попали? — спросил старик. — Павел нашел вас в зарослях в тяжелом состоянии. Как вы спустились с гор?

— Я прыгнул на парашюте, спасаясь от снежной лавины, — начал Михаил свой рассказ.

— На чем? — переспросил старик.

— На парашюте...

Павел, сидевший в качалке, с удивлением смотрел на Щербакова. Но лицо старика оставалось серьезным.

— Это новой конструкции парашют, высокогорный... К счастью, он оказался со мной, — пояснил Щербаков.

Какое смешное слово, не правда ли, папа? — проговорил юноша. — Пар и шут... Помнишь, у Дюма в романе описывается королевский шут Шико?

Отец промолчал, а потом сказал:

— Да, да, может быть... Но где этот ваш парашют?

Последнее слово он выговорил так, будто произносил его впервые.

— Не знаю... — Что-то случилось... Помню только, что я упал, а потом...

Щербаков не стал рассказывать, что было потом, боясь, что собеседники примут его слова за бред.

— А на вашем парашюте нельзя подняться? — спросил его старик.

Нет, он, действительно, попал в дом каких-то странных людей! Один не знает, какое сегодня число и называет умопомрачительную цифру, другой с таким же серьезным видом спрашивает, нельзя ли на парашюте подняться...

— Ну хорошо, — произнес отец Павла и встал. — Мы еще будем иметь время обо всем поговорить. Пойдем, Павел, а вы отдыхайте.

Юноше, видимо, не хотелось уходить, но он послушно последовал за отцом.

— Простите, — остановил их Щербаков. — Я уже говорил вашему сыну, что нужно любым способом сообщить начальнику геолого-альпинистской экспедиции Академии наук, товарищу Бархатову обо мне.

Старый человек с лицом ученого с состраданием посмотрел на Щербакова.

— С экспедицией что-нибудь случилось? — воскликнул Михаил.

— Лежите, Михаил Георгиевич, постарайтесь заснуть и ни о чем не думайте.

— Но я хочу знать.

Не волнуйтесь, с вашими друзьями ничего не случилось... Они в горах?

— Да... Тут недалеко... в западной части Заалайского хребта... Мы разбили лагерь на высоте в три тысячи метров.

Научная экспедиция?

— Да. Цель ее?

Разыскать пропавшее ущелье... ущелье Полынова.

— Кого?!

— Полынова... Был такой врач в волжском городке Царицыне. Полынов путешествовал в этих местах и оставил записи об открытом им ущелье, а потом исчез...

Старик заметно вздрогнул, на лице его появились и удивление и радость. Он быстро шагнул к Щербакову и взволнованно произнес:

— Я — Полынов!

— Вы?!

Не зная, что еще сказать, Щербаков вскочил с постели.

— Вы — Полынов?!

Но тот был ошеломлен не меньше, чем Щербаков.

— Меня помнят? — воскликнул он, — и на глазах его выступили слезы. Он стоял, склонив голову, и кто знает, какие мысли владели им в эту минуту?..

— Милостивый государь, — проговорил Полынов, — нам нужно о многом поговорить. Но только не сейчас... Ложитесь и отдыхайте.

И твердой походкой вышел из комнаты.

 

СТРАНИЦЫ ИЗ ПРОШЛОГО

Если на свете существуют чудеса, то одним из них была эта встреча.

Вечером, после ужина, Александр Иванович Полынов и его гость сидели на веранде, освещенной самодельной лампой без стекла. Павла не было, он выполнял поручение отца, отправившего его куда-то.

Полынов расспрашивал об экспедиции, искавшей ущелье, названное его именем.

— Михаил Георгиевич, — спросил он, неужели царицынские купцы расщедрились и дали денег на экспедицию?

Щербаков рассмеялся.

— Какие купцы? Их давно и в помине нет. Государство отпускает Академии наук столько средств, что хватает на сотни подобных экспедиций. Кстати, Александр Иванович, в каком году вы уехали на Памир?

— В девятьсот пятнадцатом.

— Сколько лет! — воскликнул Щербаков. — И с тех пор не знаете, что делается на свете?

— Нет, не знаю.

— И вы думаете, что у нас царствует, если не Николай Второй, то его сын... Забыл, как его звали.

На этот раз удивился Полынов.

— Забыли, как звали наследника престола? — недоверчиво спросил Александр Иванович. — Он что, давно умер?

— Не знаю... Да, вам многое придется услышать... Но прежде расскажите, что с вами случилось?

В этот вечер они просидели долго.

...Тем, кто знает сегодняшний Волгоград, трудно представить, каким этот город был раньше. На теперешней центральной площади, где среди молодой зелени возвышается памятник героям двух войн, стоял широкий собор из красного кирпича. Деревянные лабазы и аляповатые особняки купцов окружали его. Узкие, кривые, грязные улицы разбегались от площади во все стороны, уходили за пересыхавшую летом речушку Царицу, делившую город на две части. По левую сторону Царицы, почти на склоне крутого оврага, стоял одноэтажный дом с мезонином. Снаружи он мало чем отличался от сотни подобных. Над входной дверью висела металлическая табличка, извещавшая, что здесь проживает врач А. И. Полынов. Темноватая передняя вела в кабинет врача, в трех других комнатах проживал он сам с молодой женой из купеческого сословия Марией Афанасьевной Сердюковой. Фамилия эта в настоящее время так же мало о чем говорит, но царицынские старожилы, возможно, помнят крупный обувной магазин в торговой части города, с яркой вывеской «Сердюков и К°».

Говорят, что в семье не без урода. Мария и была таким «уродом» (по крайней мере, все родные так считали) в семье потомственного купца первой гильдии Афанасия Терентьевича Сердюкова. Закончив с золотой медалью женскую гимназию, девушка, как принято было говорить в то время, находилась на выданье. Родственники сулили ей блестящую партию. Стройная, с пушистой косой, задумчивыми светло-серыми глазами, Мария своей красотой сводила с ума не одного купеческого сынка. За нее сватался сын известного в городе владельца двух лесопильных заводов. Но девушка полюбила скромного молодого врача, с которым случайно познакомилась на благотворительном вечере в пользу приютских детей.

Молодые люди встречались тайно: Сердюковы решительно отказались принимать у себя незавидного жениха, к тому же пользовавшегося в городе дурной славой крамольника.

Постоянные скандалы в доме заставили Марию порвать с семьей и поселиться у знакомой женщины из мещан. У хрупкой на вид девушки был твердый характер.

Через полгода, перед началом первой мировой войны, она вышла замуж за Полынова. Молодые поселились в доме Александра Ивановича и зажили счастливо. Мария разделяла убеждения мужа, и это еще крепче связывало их.

Нельзя сказать, чтобы взгляды Александра Ивановича Полынова были особенно революционны. Он был просто честным человеком, желавшим людям хорошего, смысл своей жизни он видел не в богатстве и удовольствиях, а в беззаветном служении науке.

Сын зажиточных родителей, рано оставшийся сиротой, Александр еще в университете серьезно увлекся науками. Больше всего его интересовала проблема долголетия. Он перечитал почти все, что было написано в этой области.

По окончании университета Александр Иванович возвратился из Петербурга в родной город, полный сил и надежд, с глубокой верой в то, что он сумеет приносить пользу людям на избранном им поприще.

Но действительность вскоре заставила молодого врача более трезво взглянуть на жизнь. Он мог дать лекарство и временно облегчить страдания обращавшихся к нему больных. Но он не мог накормить голодающих, сделать их труд менее каторжным и изнурительным, улучшить санитарно-гигиенические условия их жизни. Можно ли было думать о долголетии, когда ежегодно тысячи и тысячи людей умирали от голода, холеры, чумы, различных эпидемий, нечистот, грязи и пыли, от непосильного труда и всевозможных лишений.

Попытка Полынов а поднять в городской думе вопрос хотя бы о санитарной очистке города была встречена враждебным молчанием, а затем и травлей.

Потратив несколько лет на бесплодную борьбу, Полынов начал путешествовать, совершил несколько поездок на Памир, в мало исследованные районы, куда его манил изумительный горный воздух.

В одну из таких поездок Полынов нашел ущелье, поразившее его красотой и богатством растительного мира. Почти по соседству с ледниками и вечно заснеженными горными вершинами в ущелье росли тропические растения. Это была удивительная загадка природы, одна из тех многочисленных загадок, над которыми задумываются целые поколения ученых.

Полынов решил изучить ущелье и для этого на некоторое время поселиться где-нибудь поблизости, у местных жителей. Разносторонне образованный человек, он обладал некоторыми познаниями в области геологии, а теперь начал основательно штудировать исследования по геологии.

Знакомство с Марией нарушило выполнение задуманных планов.

Когда грянула первая мировая война, Полынов не был на стороне тех, кто разглагольствовал о ее «святых» целях, и сейчас Александр Иванович подал голос протеста, назвав истребление людей вопиющим преступлением и ожесточив против себя местные власти. Черносотенцы выбили в его доме окна, терроризировали тех, кто обращался к нему, как к врачу, открыто угрожали расправиться с ним и его женой.

Переезжать в другой город было бесполезно, Александр Иванович отлично это понимал: там будет то же самое.

И тогда он вспомнил о Памире.

Добраться туда было нелегко. «Хватит ли у Марии сил на такое путешествие? Имеет ли он право звать ее с собой?» — размышлял Полынов.

Он долго не решался начать разговор с женой, хотя промедление было смерти подобно. Впрочем, вскоре молодая женщина сама стала уговаривать его уехать из города, где жить становилось невыносимо.

— Куда? — спросил Полынов. — Ты думаешь в другом месте будет иначе?

Он пристально посмотрел на жену. Она перехватила его взгляд, подошла к нему, доверчиво прижалась. О Памире и том удивительном ущелье он рассказывал ей не раз.

— Ты ведь знаешь, я поеду за тобой куда угодно, — сказала она просто.

Из Царицына они отправились тайно, захватив лишь самое необходимое. Помог им в этом земский служащий, с которым Полынов сдружился и нередко делился своими мыслями. В поезд они пересели на ближайшей от Царицына станции, куда их доставил извозчик. Много сил нужно было потратить, чтобы достигнуть селения Шахимардан (ныне Хамзаабад). Здесь Полыновы приобрели четыре ишака и, навьючив их поклажей, двинулись в горы по тропинкам, известным лишь Полынову по его прошлому походу. Александр Иванович решил разыскать поразившее его ущелье.

Но вскоре он перестал узнавать дорогу. Гигантское землетрясение 1911 года, во время которого горы внезапно сдвинулись со своих мест, изменило все вокруг. Неделю молодая чета кружила в поисках подхода к ущелью. Мария Афанасьевна с необыкновенным мужеством переносила все тяготы пути. Возможно, пришлось бы вернуться в Шахимардан, но, к счастью, может быть и к несчастью, они наткнулись на юрты кочевников-скотоводов, и парнишка, плохо говоривший по-русски, провел их к подножию безымянной вершины. Рассказывая, Полынов припомнил, что подарил этому парнишке свой именной нож. Отсюда Александр Иванович уже без особого труда пробрался через горную гряду к переходу в ущелье; переход был узкий, шириной всего в несколько метров, с двух сторон он сжимался высокими отвесными вершинами.

Вспоминая о своем последнем путешествии, Александр Иванович пропустил многие подробности и не досказал самого главного: что же случилось, почему Полыновы навсегда остались в ущелье. В это время вошел сын, и Александр Иванович поднялся.

— Вы устали, — обратился он к Щербакову. — Будем отдыхать.

Отец и сын ушли. Некоторое время до Михаила еще доносился их тихий разговор из соседней комнаты. Но вскоре и он умолк. Самодельная лампа на столике догорела, и веранда погрузилась в темноту.

Взволнованный рассказом Полынова, Михаил долго не мог уснуть. Он поднялся с постели и, преодолевая слабость, подошел к зеленой изгороди. Раздвинув листья, выглянул наружу. Темнота вокруг была настолько густа, что молодой человек не мог разглядеть вблизи ни одного предмета. Только в вышине гигантскими тенями чернели горы.

Щербаков думал о жене Полынова. Что с ней, где она, почему Александр Иванович ни словом не обмолвился о ее дальнейшей судьбе?.. Потом мысли Щербакова унеслись к лагерю экспедиции. Там теперь встревожены его исчезновением. А Лена? Думает ли она о нем? Решила, наверно, что он погиб.

Погиб... А что, если ему не выбраться отсюда?.. Нет и нет! Об этом Михаил не хотел даже думать. Вот только поправится и уйдет... Каким угодно путем, но уйдет.

Щербаков долго простоял у изгороди, размышляя о многом. Темнота еще больше сгустилась. Но какая теплынь! Видимо, ущелье находится на большой глубине, если со снежных вершин сюда не доходит холод.

Он вздрогнул; слух его уловил чье-то движение в траве. Михаил насторожился, до боли в глазах всмотрелся, в темноту, однако ничего не увидел.

А шелест усилился. Кто-то, видимо, прополз совсем рядом. И вдруг отчетливо донеслось: «ма-ма»... Не то детский, не то женский голос несколько раз жалобно произнес это слово и замолк.

Снова наступила тишина. Нервы Михаила были напряжены до предела. Он готов был сам. закричать. С трудом сдерживаясь и стараясь больше ни о чем не думать, он бросился в постель.

 

ВЫХОДА НЕТ

Проснулся Михаил, когда сквозь листву щедро пробивались солнечные лучи. Щербаков вскочил с кровати. По привычке, приобретенной в армии, быстро убрал постель, а затем вышел из дому.

Вокруг поднимались отвесные горы с блестящими, как серебро, вершинами. Там лежал снег, а внизу, переливаясь изумрудом на солнце, плотной стеной стояли зеленые деревья. Лишь перед домом была небольшая площадка. Справа на ее краю, виднелись приземистые строения салатового цвета, окруженные неровным частоколом, слева протекала река, а между ними неизвестные Щербакову деревья ломились от плодов всех цветов и оттенков. На площадке он увидел сына Полынова, подрезавшего ветки.

— Павел! — окликнул его Михаил.

Тот живо обернулся:

— Проснулись?..

Павел положил на землю большой, похожий на тесак, нож и легкой, упругой походкой приблизился к Щербакову.

— Не болеете? — спросил он.

— Нет. Доброе утро!

Сын Полынова улыбнулся:

— Нет, добрый день.

— Как, разве уже много времени?

— А видите, где солнце?

Щербаков посмотрел вверх, солнце повисло над вершинами.

— Значит, утро я проспал.

Михаил спросил Павла, не найдется ли у них какой-нибудь одежды, так как его альпинистский костюм был изрядно потрепан.

Павел смерил Щербакова взглядом. Он, по крайней мере, на голову был выше Михаила, шире его в плечах. Застенчиво улыбнулся:

— Моя одежда вам не подойдет.

— Что верно, то верно, — согласился Михаил.

— Но у меня есть вещи, которые я раньше носил, когда был таким, как вы, — сказал ему Павел и направился к дому.

Оттуда он вынес сорочку без воротника, короткие брюки и открытые, на деревянной подошве, сандалии.

— Вот... надевайте...

Все пришлось Михаилу по росту. В коротких, до колен брюках Щербаков почувствовал себя мальчишкой. Такие он носил, когда пошел в первый раз в школу.

— Теперь, Павлик, хорошо бы умыться. А еще лучше — искупаться в реке.

— Пойдемте, — охотно согласился тот.

Они спустились с невысокого крыльца. Александра Ивановича нигде не было видно.

— А мыло? — спохватился Щербаков.

— Да, да, мыло.

Юноша поднялся в дом и принес какой-то зеленоватый предмет. Михаил покосился на него, но ничего не сказал.

Сразу за домом Щербаков увидел поле, окруженное деревьями. Спелая пшеница поднималась в человеческий рост. Рядом находилась плантация, на которой стелились по земле не известные Михаилу растения.

— А где Александр Иванович?

— Работает.

Больше Павел ничего не добавил, а Щербаков не стал спрашивать. Они вышли к реке.

Река была неширокой, но быстрой. Павел первым разделся, и Михаил невольно залюбовался его атлетическим сложением. Молодой Полынов пробежался по берегу, прыгнул в воду и, выбрасывая коричневые от загара руки, поплыл.

Щербаков хотел последовать его примеру, но сдержался и осторожно вошел в воду.

И тут он понял, что поступил благоразумно, отказавшись нырнуть. Вода была ледяной. Михаил выскочил на берег и, чувствуя во всем теле озноб, уселся на солнцепеке.

— Купайтесь! — крикнул Павел.

Он уже переплыл на другую сторону речки, легко преодолев стремительное течение, и теперь возвращался обратно. Нащупав ногами дно, встал и, отфыркиваясь, сказал:

— Вы хотели купаться.

— Вода как лед, — смущенно ответил Михаил.

— Как лед? — удивленно переспросил Павел. — Она всегда такая.

— Очень холодная. У меня даже дух захватило.

Щербаков решил, что возможно вода просто показалась ему столь холодной, и он снова осторожно вошел в речку. Но ноги опять моментально закоченели.

— Выходите, Павлик, вы простудитесь, — сказал он, усевшись на прежнее место.

В ответ Павел только рассмеялся.

Михаил взял то, что принес молодой Полынов вместо мыла, опустил в воду и потер в руках. Образовалась цветистая пена. Щербаков умылся и начал одеваться. Павел вышел из воды и последовал его примеру. Вскоре они были на веранде.

На столе в знакомых уже тарелочках-чашах появились мясные ломтики и фрукты.

— Ешьте, — пригласил Михаила Павел.

— А вы?

— Мы с папой уже позавтракали, — ответил юноша, наблюдая за трапезой Щербакова.

— Скажите, Павлик, сколько вам лет?

— Не знаю, — бесхитростно ответил молодой Полынов. — Это нужно спросить у папы.

— А вы не интересовались?

— Зачем? — ответил Павел вопросом на вопрос.

Щербаков умолк. Да, много непонятного вокруг, вот и этот красивый и сильный юноша, по временам кажущийся совсем ребенком, сплошная загадка.

В комнату вошел Полынов. На нем был светлый костюм.

— Здравствуйте, Михаил Георгиевич, — приветливо сказал он. — Как вы себя чувствуете?

— Как нельзя лучше.

— Очень хорошо... Павел, у тебя есть дело, отправляйся в сад.

Сын поднялся и вышел.

— Вы позавтракали? — осведомился у Щербакова Александр Иванович.

— Да, спасибо...

— Тогда пройдемте ко мне.

Они прошли в соседнее помещение, которое, видимо, было комнатой Павла, а затем попали в просторный кабинет, в котором царил полумрак. Полынов чуть поднял сплетенную из зелени штору, и комнату залил солнечный свет.

На небольшом столе аккуратными стопками лежали какие-то бумаги, на полках, вдоль стены, были разложены книги, здесь же находился микроскоп, врачебный инструмент, ванночки, стеклянные колбы.

Полынов опустился в кресло, жестом пригласив молодого человека сесть против себя.

— Михаил Георгиевич, — начал хозяин, — нам нужно о многом поговорить... Но я не хотел, чтобы при этом присутствовал сын, и вы, надеюсь, поймете меня. Тридцать семь лет, или (он взглянул на рукописный календарь над столом) 13 538 дней. («Вот откуда эта цифра, которую назвал вчера Павел!» — промелькнуло в голове у Щербакова) я нахожусь здесь, оторванный от остального мира.

— Но почему? — не вытерпев, спросил Михаил.

Полынов помедлил с ответом и сказал:

— От вас правды я не буду скрывать. Узнайте лучше сразу все... Выхода отсюда нет.

— Как нет?!

— Выхода нет, — повторил Александр Иванович с грустью в голосе. — Мы в каменном мешке. Горы разрешили мне когда-то пройти сюда, открыли одну из своих тайн, но это была ловушка, я попался в нее, и не один, как видите.

Голос старого врача дрогнул, видно было, что ему трудно говорить на эту тему.

Щербаков молчал, подавленный услышанным.

— Я знаю, вы не хотите согласиться, — продолжал Полынов, — вы внутренне не хотите смириться с этим, как многие годы не хотел смириться и я... Но тридцать семь лет, проведенных мною здесь, сделали свое дело. Вы первый человек, который пришел оттуда. — Полынов указал рукой вверх. — Я не знаю, как вам удалось спуститься с гор, но подняться туда... Простите меня, милостивый государь, что я отнимаю у вас надежду... Сын мой почти ничего не знает, кроме этого ущелья, и потому относительно счастлив.

В комнате воцарилось тягостное молчание.

Первым нарушил его Полынов.

— Будьте мужественны, может быть, и случится еще чудо... — сказал он. — Вы намного моложе меня, вам можно надеяться. Но пусть этот разговор останется между нами, обещайте мне... Дорого иногда приходится расплачиваться детям за ошибки отцов...

Михаилу стало жаль человека, сидящего напротив него с опущенной головой.

— У вас есть семья? — вдруг спросил Полынов.

— Нет.

— Родители?

— Никого нет. Они погибли во время войны.

— Войны? — удивился Александр Иванович. — Простите, сколько же вам лет?

— Исполнилось двадцать семь. Старый врач что-то высчитал.

— Неужели война продолжалась так долго? — удивился он.

Щербаков понял Полынова.

— Вы говорите о войне 1914 года. Но была еще вторая война, — пояснил он.

— Вторая?

— Да. И тоже с Германией.

— Значит, первая окончилась ничем?

Михаил улыбнулся и ответил:

— Я бы этого не сказал. Для многих она окончилась плачевно, так же, как и вторая.

Щербаков очень коротко поведал Полынову о том, что произошло на земле за последние годы: о революции в России, о Ленине, партии большевиков, о строительстве новой жизни в Советской России, второй мировой войне, победе над германским фашизмом и нынешней жизни Советского Союза. Полынов слушал, как зачарованный.

Когда Щербаков умолк, Александр Иванович вскочил, принялся взволнованно ходить по кабинету.

— Боже мой, — несколько раз повторил он, — боже мой...

Потом Полынов подбежал к столу.

— Значит, трудился я не напрасно, — почти крикнул он. — Милостивый государь, — торжественным тоном обратился Александр Иванович к Щербакову, беря со стола большую стопу исписанной бумаги, — вот здесь — результат моего многолетнего труда и мои записи о богатствах ущелья. Вам, человеку сегодняшней России, я отдаю все это. В своих работах я высказал немало, как мне кажется, полезного для медицины, для геологии, для всех людей.

Забывшись, Полынов говорил и говорил, как может говорить, должно быть, человек, истомившийся по интересному собеседнику. Михаил хорошо понимал старика, столько лет не видевшего никого, кроме своего сына!.. Александр Иванович говорил о редких металлах и проблемах долголетия, все занимавшей его... Коснувшись этой темы, он горячо сказал:

— Природой дано человеку жить минимум двести лет! Не думайте, что это бред выжившего из ума врача. Я это обстоятельно доказываю вот тут, в своих трудах.

Полынов показал Щербакову и другие записи — об ущелье и его великих богатствах.

Старый врач как-то сразу оборвал рассказ, вернувшись, очевидно, к действительности. Глаза, только что сиявшие огнем, потухли. Он обернулся к столу, положил на него рукописи. И тогда Щербаков спросил:

— Александр Иванович, что же случилось? Неужели из ущелья нет выхода?

 

ОБВАЛ

Полынов поднял на Михаила глаза. Лицо Александра Ивановича стало очень серьезным, даже строгим. То, что он рассказал, глубоко взволновало Щербакова.

...Первые два года молодая чета Полыновых проживала в ущелье счастливо. Они даже не замечали, как летели дни. Оба были поглощены хлопотами по устройству дома, который Александр Иванович строил сам. На третий год Полынов стал замечать, что молодая женщина затосковала. Правда, она ничего не говорила, никогда ему не жаловалась, но угадать ее душевное состояние было нетрудно.

Да и сам он словно раздвоился. Ему было хорошо здесь. Рядом с любимым человеком он мог спокойно работать, перечитывать захваченные с собой книги. Необыкновенный климат ущелья, — мягкий, не знающий резких перемен температуры, отлично укреплял здоровье. Но все чаще мысли Александра Ивановича возвращались к родному городу, к людям, которых он оставил...

И Полынов понял, что надо возвращаться, что, укрывшись в ущелье, уйдя от жизни, от народа, он совершил тяжкую ошибку, Александр Иванович решил, что летом, когда на перевале растает снег, они двинутся в обратный путь.

Однажды Полынов стал советоваться с Марией Афанасьевной. Молодая женщина пытливо посмотрела на мужа:

— Ты этого хочешь не только ради меня?

— Нет, это и мое желание. В конце концов, нельзя уйти от жизненных невзгод и борьбы. И может быть, в этом и состоит смысл жизни? Если хочешь знать, я не могу простить себе того, что сделал. Человек вне народа ничего не представляет.

И добавил ласково:

— Тем более, что рядом со мной ты...

Ему захотелось поделиться с женой самыми сокровенными мыслями.

— Да, я хочу бороться, — продолжал Александр Иванович. — Я знаю, что это будет нелегко, но я готов. Я имею в виду не только медицинскую деятельность, нельзя быть спокойным наблюдателем, когда войны уносят миллионы цветущих жизней, когда голод, болезни, изнурительный труд преждевременно сводят человека в могилу. Нельзя, чтобы богатства и все блага жизни принадлежали ничтожной кучке людей, а остальные лишь имели право на них работать. Все это вопиющая несправедливость, и я хочу об этом открыто заявить.

Молодая женщина испугалась.

— Тебя снова будут преследовать.

— Пусть... За свои убеждения не страшно пострадать, и я готов ко всему.

Мария Афанасьевна невольно залюбовалась мужем.

— Я буду с тобой, что бы ни случилось.

Полынов поцеловал жену.

— Я знаю...

Теперь они жили мыслями о возвращении, готовились к нему.

В ущелье не было зимы, в общепринятом ее понимании. Даже в январе температура воздуха была значительно выше нуля. Но Полынов знал, в горах в это время бушевала непогода и крутили метели. Лишь далекие вершины никогда не меняли своей окраски, круглый год они серебрились. Перевал, находившийся значительно ниже горных вершин, зимой пройти было невозможно. Лишь весной он начинал сереть, покрывался темными ссадинами и обычно к концу мая освобождался от снега.

Полынов ежедневно наблюдал за всеми переменами на перевале. В первых числах июня они, наконец, собрались в обратный путь.

Отправиться решили налегке, предполагая в будущем вновь побывать здесь.

И вот все приготовления были закончены, вещи упакованы.

Накануне дня отъезда спать легли пораньше. Но Александр Иванович никак не мог уснуть. Несколько раз он поднимался и выходил на воздух. Небо все не светлело. Было душно и тихо. По временам в листве начинал шелестеть дождь, но это было обычным явлением. Осадки, особенно летом, почти ежедневно выпадали в ущелье. Чувствуя, что он все равно не заснет, Полынов зажег лампу и, взяв книгу, уселся на веранде в кресле.

Время тянулось медленно. Александр Иванович уже начал дремать, когда тяжелый гул заставил его открыть глаза. Необъяснимый страх заставил его вскочить. Вещи на веранде двигались, как живые, стол вместе с лампой медленно ускользал от него, стулья передвигались, выбивая по полу частую дробь.

Сильный толчок сотряс дом, и часть наружной стены обвалилась.

И тут в сознании Полынова промелькнула страшная догадка: «землетрясение!» Он бросился в спальню, поднял жену и вместе с ней выбежал из дома.

Толчки прекратились. Лишь зловещий гул продолжался где-то далеко в горах.

— Александр, что случилось?

Не желая пугать жену, Полынов сказал:

— Ничего, родная, все прошло.

И действительно, гул прекратился, горы молчали.

— Что это было? — спрашивала встревоженная Мария Афанасьевна.

Полынов напряженно прислушался. Ни единого звука. Но кто знает, не повторится ли это снова. Остаток ночи Полыновы решили провести на воздухе.

Александр Иванович вынес кресло, усадил в него жену. На ее недоуменные вопросы отвечал одно и то же:

— Да пустяки, подземные толчки, и не особенно сильные. Это часто случается.

— Землетрясение? — переспросила молодая женщина.

— Нечто в этом роде, но очень слабое, и все прошло. Отдыхай, нам предстоит трудный переход.

На сердце у Александра Ивановича было неспокойно. Он хорошо изучил Памир и не мог не знать, как опасны в этих местах землетрясения. Колебания почвы подчас до основания разрушали все вокруг, неузнаваемо меняли горный ландшафт: одни вершины исчезали, на их месте появлялись другие.

С незапамятных времен землетрясения повторялись в этой горной стране. Многие озера, такие, как Зор-Куль, находящееся на высоте четырех тысяч метров над уровнем моря, Яшиль-Куль, Искандер-Куль и десятки других обязаны своим появлением подземным толчкам гигантской силы, которые легко сдвигали горы, перекрывали реки.

Заснула ли молодая женщина или только делала вид, что спит, Полынов не знал. Сам он до рассвета не сомкнул глаз.

Солнце появилось в ущелье значительно позже, чем на вершинах, окружавших его. Но едва стало достаточно светло, чтобы оглядеться, Полынов успокоился: на этот раз все как будто обошлось благополучно, если не считать повреждений, причиненных дому.

Но так как они все равно собирались в дорогу, это их не особенно беспокоило. Погрузив на двух ишаков вещи, они двинулись к перевалу, который находился за лесистой частью ущелья.

Но где же перевал? Ужас охватил Полынова. Перевал исчез, его больше не существовало. Горы сомкнулись, и то узкое, в несколько метров, пространство, по которому Полынов с женой прошли в ущелье, теперь было наглухо закрыто.

Александру Ивановичу не нужно было объяснять молодой женщине случившееся. Она поняла все сама.

...Один за другим потянулись годы, однообразные, как снег на недоступных вершинах. Их даже не отмечали. Тогда-то Полынов и начал считать дни, проведенные в ущелье.

Александр Иванович старался держаться мужественно. Хуже обстояло дело с Марией Афанасьевной. Внешне она оставалась спокойной и ни разу не упрекнула мужа, только стала молчаливой, замкнутой и о чем-то подолгу думала.

А дни шли и шли. Полыновы не проводили их в праздности потому, что природа ничего не давала даром; они трудились, добывали средства существования, но все равно у них оставалось еще немало свободного времени, которое не знали, чем занять, и это больше всего страшило Полынова.

А тут еще случилось событие, заставившее обоих особенно остро переживать безвыходность их положения. Родился сын, о котором долго мечтали. В другое время он доставил бы огромную радость родителям. А тут невольно мысли обращались к его будущему. Что ждет его? Ведь рано или поздно наступит день, когда их не станет. И тогда он останется совсем один в этом ущелье...

Тайно от жены Полынов предпринимал отчаянные попытки найти какой-нибудь выход из каменного плена, но все оказалось тщетным. В лучшем случае ему удавалось взобраться на полтора — два десятка метров вверх, а дальше начинались совершенно голые и отвесные скалы.

Но больше, чем все остальное, его беспокоило душевное состояние жены. По целым ночам в безмолвии просиживала она у постели мальчика, росшего на редкость рослым и здоровым, днями не разговаривала.

А однажды ночью Александр Иванович проснулся и увидел, что жены в комнате не было.

— Мария! — чуть слышно окликнул он ее.

Никто не ответил.

Тогда он встал и вышел из дома.

Светила луна, заливая все кругом матовым светом.

— Мария! — снова позвал Полынов.

И снова никто не ответил.

Александр Иванович обошел вокруг дома. Жены нигде не было видно. Обеспокоенный, он углубился в лесные заросли, вышел как раз к тому месту, где когда-то находился перевал, и остановился, пораженный тем, что увидел. У скал в лунном свете выделялась одинокая женская фигура. Александр Иванович сделал несколько шагов вперед. Женщина у скалы его не замечала, потому ли, что он находился в тени деревьев, или потому, что была слишком увлечена своим делом. Полынов различил в руках жены топор, которым она упорно рубила скалу.

В первое мгновение Александр Иванович хотел броситься к ней. Но инстинкт врача подсказал ему, что нельзя делать этого. Ведь он мог смертельно испугать молодую женщину.

И Полынов, стоя в тени, молча смотрел на безумную попытку жены пробить выход из ущелья. Сердце его сжималось, он испытывал невыносимые муки, но не знал, что делать.

Но вот удары прекратились, обессиленная женщина выронила топор и тихо засмеялась. Потом подняла топор и крадучись пошла по направлению дома.

Полынов отступил в гущу деревьев, заторопился и опередил жену. Он решил не говорить, что знает ее тайну. Уже лежа в постели, Александр Иванович услышал, как жена тихо вошла, осторожно положила топор на место и проскользнула в спальню. Он дал ей улечься, подождал немного и лишь потом подсел на ее кровать, услышал учащенное дыхание — женщина спала, и он не стал ее тревожить.

С этой ночи у Полынова началась страшная жизнь. Болезнь жены прогрессировала. И он бессилен был что-либо сделать. Как врач он понимал это. И все-таки предпринимал отчаянные попытки восстановить у женщины душевное равновесие. Он создал ей полный покой, окружил еще большим вниманием, старался, чтобы ее ничто не раздражало, лечил водными процедурами и сном, но лучше молодой женщине не стало. Она заговаривалась, глаза ее лихорадочно блестели, а когда наступала полночь, исчезала. Александр Иванович знал, чем она занималась по ночам, наблюдал за ней, однако ничего не мог сделать, чтобы вырвать жену из лап страшной болезни. Когда он однажды попытался ее задержать, она с ненавистью оттолкнула его и с криком убежала.

Боясь за сына, Александр Иванович ни на минуту не оставлял жену наедине с ним. Так шло время, мучительное, тяжкое время. И только крохотный сын ничего не понимал в разыгравшейся драме. Он уже начал ходить и забавно лепетал первые слова.

Жена таяла буквально на глазах. Сизифов труд по ночам изнурял ее все больше и больше. Александр Иванович заботился и о ней, и о сыне. Ради сына надо было держаться, находить в себе силы, не пасть духом.

Трагическая развязка приближалась. Но, видно, и сейчас, много лет спустя, Полынову трудно было о ней говорить, потому что он неожиданно замолчал. Молчал и Михаил, не решаясь спросить, что случилось дальше с женой.

— Вот и все, Михаил Георгиевич, — уставшим голосом проговорил Полынов. — За эти годы я как-то уже смирился со своим положением и привык считать себя и сына обреченными. Ваше неожиданное появление воскресило во мне надежду, правда, неясную, слабую, но все же... — и будто вспомнив что-то, он тяжело вздохнул, сказав: — Только чудо может помочь нам... вы рассказываете вещи невероятные, и я верю вам. Такое не придумаешь. И у меня появилось страстное желание на конце своих дней увидеть Родину... Будем надеяться.

 

ХОЗЯЙСТВО ПОЛЫНОВА

Просто поразительно, чего может добиться человек, вооруженный знаниями. Александр Иванович Полынов обладал обширными познаниями не только в области медицины, но и во многих других отраслях науки. Будучи страстным путешественником, Александр Иванович хорошо знал труды замечательных русских исследователей и ученых — Миклухи-Маклая, Крылова, Докучаева, Мушкетова, Менделеева, Тимирязева.

И многое из того, что он знал, ему пригодилось в ущелье. Предполагая прожить на Памире несколько лет, молодая чета захватила с собой не только самое необходимое из вещей, книг, но и семена пшеницы, овощей и многих других растений.

С тех пор прошло почти три десятка лет, и все, что сейчас видел Михаил в доме, что носил и ел, было создано руками неутомимого Полынова и его жены.

Щербаков вскоре убедился, как обширно и многообразно хозяйство Полыновых. На пшеничном поле урожай собирался дважды в год, на плантации выращивались овощи, среди них и такие, о которых Михаил даже понятия не имел. В фруктовом саду росли цитрусовые, на животноводческой ферме находилось с десяток рослых прирученных горных баранов — архаров и несколько послушных ишаков — потомков тех животных, которые вместе с четой Полыновых некогда спустились в ущелье.

Михаил с интересом осматривал хозяйство Полыновых и само ущелье.

Быстрая, местами довольно глубокая речка с прозрачной холодной водой, вытекая из гор, разрезала ущелье на две части и скрывалась в противоположном конце ущелья, где-то под скалами. Глядя, как студеная вода уходит куда-то под землю, Щербаков невольно позавидовал ей. Проложив свой путь под горными великанами, она где-нибудь, наверное, вырывалась на свободу... А он, как и Полыновы, обречен на заточение среди гор...

Павел с охотой знакомил Щербакова со своим хозяйством.

Особенно заинтересовал Михаила один из участков плантации, занятый приземистыми растениями причудливой формы. Одни из них мясистыми стеблями лежали на земле, другие спиралями поднимались кверху, третьи походили на кеглевые шары, покрытые колючками. На отдельных растениях виднелись плоды, уже знакомые Михаилу.

— Что это такое? — спросил Щербаков.

— Кактусы. Так их называет папа.

Только теперь Михаил заметил, что в них действительно есть нечто общее с кактусами. Никогда не предполагал Михаил, что на кактусах могут расти такие вкусные плоды.

Потом они прошли в сад. Здесь росли высокие деревья, похожие на пальмы с густой шапкой листьев на вершинах.

И у них были плоды по величине чуть крупнее слив, но без косточек и с очень сладкой мякотью.

Михаил залюбовался пальмами. Ему вспомнились стихи, и он произнес вслух:

— Лермонтов! — неожиданно проговорил Павел. — У нас есть книга его стихов, и я их все выучил.

В саду были и цитрусовые деревья, усеянные еще незрелыми плодами. Росли в нем также ореховые и другие деревья не известной Щербакову породы. Между ними пролегли канавки, по которым в нужное время из реки пускалась вода по деревянным желобам.

Михаил спросил Павла:

— Как же цитрусовые не замерзают зимой?

— Зимой? — переспросил тот. — Да, да, знаю... Зима — это когда холодно и когда снег...

Михаил все еще не привык к странностям Павла, забывая, что тот вырос в ущелье и больше нигде не был.

— Нет, — продолжал Павел, — у нас тепло. А снег лежит вон там, на вершинах. Иногда он падал сюда, я его ловил на ладони, но он тут же превращался в воду. А я знаю и Пушкина, — с детской непосредственностью проговорил он. Послушайте:

— А вот, что такое дровни, — не знаю... Я спросил у папы, он говорит — это такие сани, а я и сани не знаю, и лошадки не знаю...

Лицо его стало грустным, он тихо сказал:

— Как мне хочется туда, к людям... Папа мне говорил, что там плохо, люди друг друга обижают, а я все равно хочу... Михаил Георгиевич, — взмолился он, — расскажите... Все, все расскажите...

Щербаков почувствовал в его словах такую тоску, что у него защемило от жалости сердце.

Действительно, как это страшно, жить без людей.

— Хорошо, Павлик, хорошо, — успокоил он юношу. — Мы еще поговорим.

И чтобы отвлечь своего спутника от его мыслей, переменил тему разговора:

— А теперь показывай, что еще есть у вас.

Сразу же за садом начинались лесные дебри. Плотной стеной стояли деревья, стволы которых были обвиты ползучими растениями, сквозь которые, казалось, невозможно было пробиться.

Михаил остановился. На него повеяло от этого девственного леса прохладой. Тут были деревья, могучие стволы которых казались сказочными гигантами; они поднимались к солнцу, ветви их переплелись, образуя сплошную зеленую крышу.

Молодые люди вышли к постройкам, за ними на лугу, обнесенном изгородью, паслись животные. В них было что-то общее с обычными баранами, но по величине они превосходили их раза в два или три. На красивых головах животных поднимались изогнутые, толстые рога.

Павел прошел за изгородь, Щербаков последовал за ним. Горные бараны и не думала убегать, повернув головы в сторону молодого Полынова. Их умные глаза настороженно наблюдали за Щербаковым.

Павел ласково погладил крупного самца, а когда и Михаил протянул к нему руку, тот молниеносно отскочил и застыл как изваяние.

— Еще не знакомы, — засмеялся юноша. — Ну, чего ты, Полкан, — назвал он его собачьим именем, не бойся, иди сюда.

Животное послушно подошло, стало тереться мордой о руку Павла. Окружили его и другие животные, и он по очереди гладил их по головам, спинам.

— Да они совсем ручные, — сказал Щербаков, — зачем же вы их держите за изгородью?

— Потопчут посевы.

В стороне, несколько особняком, паслись ишаки. Среди них были совсем малые, видимо, недавно родившиеся.

Пробыв с полчаса на пастбище, молодые люди отправились в обратный путь. Солнце жгло немилосердно, и Михаилу захотелось побыть в тени. Павел же словно не замечал жары. Лицо его даже не покраснело.

Когда они шли мимо ярких и пахучих цветов, прямо из-под ноги выползло уродливое желто-зеленое животное. В первую секунду Михаил принял его за крокодила и испуганно отскочил. Павел удивленно посмотрел на него, затем рассмеялся:

— Что с вами? Прыгаете, как архар.

Но Михаилу было не до смеха. Безобразное чудовище заковыляло к нему на своих коротких лапах. Длинная морда, чуть поднятая кверху, быстро приближалась, и молодой человек, отнюдь не из трусливого десятка, подался еще дальше.

Тут только Павел сообразил, в чем дело.

— Куда вы? Это Эмма... Не бойтесь...

Щербакову не стало легче от того, что он узнал, как зовут страшилище. Его несколько успокоило лишь поведение юноши, который неожиданно опустился над животным, обхватив его противную морду руками.

— Эммочка... Хорошая, умница моя... Она не кусается.

Михаил медленно подошел.

— Это ящерица? — спросил он. — Какая громадная!

— Она старая-престарая и все понимает, — сообщил Павел. — Эмма, пойдем!

Ящерица-великан, как собачонка, последовала за ними.

Много еще любопытного увидел в этот день Щербаков. В одном месте он засмотрелся на аккуратно подстриженные темно-зеленые кусты и узнал от Павла, что это чай и что отец с сыном сами приготовляют его.

— Как мы его приготовляем? — переспросил Павел. — Очень просто. Вы сами увидите. Мы срываем с каждого куста верхние листья, складываем их на веранде, там они вянут. После этого скручиваем листья, сушим на солнце, и чай готов.

Во время обеда Михаил обратил внимание на соль — такой он еще не видел. Темноватая и крупная, она имела горьковатый привкус. Он обратился за объяснениями к Александру Ивановичу. Тот ответил:

— Мы изрядно помучились, пока научились ее приготовлять.

— Вы сами ее изготовляете? — удивился Михаил.

— Да, — ответил Полынов. — Запасов, которые мы взяли с собой, хватило на три года. А потом начался соленый голод. Павлика еще не было, он этого не знает. Первое время просто ничего нельзя было взять в рот, питались одними фруктами. Но долго так продолжаться не могло. И я нашел соль в растениях. Из них и добываем соль.

— Из растений?!

— Вас это удивляет? А между тем, не знаю, как сейчас, но в прошлые века так поступали жители жарких мест Южной Африки. Вы не знали?

— Нет.

— А я читал. Правда, они использовали для этой цели ветки какого-то растения и особый тростник «цитла». В ущелье ни того, ни другого не оказалось. Зато я обнаружил на каменистой почве мелкое растение, которое до сих пор является для нас поставщиком соли.

— Каким образом? — поинтересовался Щербаков.

— Поздней осенью мы с Павлом собираем высохшие растения, сжигаем их, а пепел засыпаем в посуду, наполненную водой, и оттуда медленно переливаем в другой сосуд. Вода, насыщенная пеплом, фильтруется и после испарения отделяет находящуюся в растворе соль. Вот она на столе. У нее горьковатый привкус, но это все же соль.

Щербаков с восхищением посмотрел на старого Полынова.

День был удивительным. Поздно вечером, уже засыпая, Михаил снова услышал или ему только показалось, будто возле дома тот же голос, который он слышал раньше, так же жалобно и протяжно произносил — очень похожее на слово «ма-ма»...

...Ущелье, его климат и растительный мир поражали молодого альпиниста, представлялись ему необъяснимой загадкой природы. Как мог сохраниться здесь этот оазис? Из научной литературы и из рассказов Бархатова Щербаков многое знал о Памире. Ему было известно, что формирование Памира шло в обширной, так называемой геосинклинальной зоне центральной Азии, где накапливались мощные морские осадки и происходили интенсивные движения земной коры, изменявшие ее строение. Такие движения именуются в науке тектоническими. В развитии геосинклинала, т. е. в подвижной области земной коры, различаются две стадии. В первой он представляет собой преимущественно морской бассейн с интенсивно прогибающимся дном, на котором накапливаются мощные 10—20-километровые толщи осадочных пород и вулканических лав. Во второй стадии происходит поднятие земной коры; море отступает, и геосинклинал постепенно превращается в складчатую горную страну. Основным видом тектонического движения являются вертикальные поднятие и опускание земной коры. Они наблюдаются повсеместно и постоянно с различной интенсивностью приводят к изменению очертаний и местоположения морей и суши, к образованию гор и впадин на земной поверхности.

Однажды Михаил с интересом слушал, как Бархатов рассказывал любознательному Рашиду о вековых колебаниях земной коры, неприметных для глаза.

— Значит, вот сейчас мы, может быть, опускаемся или поднимаемся вместе с земной корой? — спрашивал Рашид.

— Возможно, — отвечал Василий Яковлевич. — Но это происходит так медленно, что мы не замечаем.

Рашид слушал его, как зачарованный.

— И там, где стоят города, земля опускается? — не унимался он.

— Не бойся, твое Горчаково не провалится, — рассмеялся Бархатов. — Могу привести тебе такую справку: ученые установили, например, что в настоящее время земная кора в районе Москвы ежегодно опускается на четыре миллиметра, а в районе Львова, наоборот, поднимается на восемь миллиметров в год.

Увлекшись сам, Василий Яковлевич прочел чуть ли не целую лекцию об изменениях, происходивших на поверхности земли и, в частности, в районе Памира. В конце третичного и начале четвертичного периодов Памир испытал резкое поднятие, свидетельством чего могут служить могучие толщи конгломератов — осадочных горных пород, появившихся в результате размыва и переотложения более древних горных пород. Бархатов говорил далее об интенсивной речной эрозии, распространившейся от Пянджа на Востоке, которая привела к образованию глубоко расчлененного рельефа западного Памира. В Памирских отложениях палеонтологи находят остатки морской фауны и многочисленные отпечатки, растительного мира минувших веков.

Был, следовательно, в геологической истории Памира такой период, когда и здесь цвели теплолюбивые растения, остатки которых каким-то чудом сохранились в этом необыкновенном ущелье. Щербаков знал растительность Памира. Она не так уж многообразна и обильна. Правда, в западном Памире ее больше. Вдоль русел рек тянутся густые заросли ивы, облепихи, березы, тополя, боярышника, барбариса, алычи. Но ведь в ущелье обитают представители южных краев! Да, планета наша хранит еще много тайн не только в недрах своих, но и на поверхности.

Вот и Памир... Еще далеко не все тайны разгадал человек в этих величайших горах земного шара. Научно объяснить происхождение растительного мира ущелья не мог даже Полынов, проживший здесь много лет. Он строил лишь гипотезы, различные догадки. Южная сторона глубокого ущелья представляет собой довольно широкое плато, открытое солнцу. Массивы сомкнутых вокруг ущелья гор не пропускали в него ветров, а холод не мог пробиться сюда. Не мог еще и потому, что почти вокруг ущелья, по периметру скал пробивались теплые источники, далеко распространявшие тепло. Полыновы пользовались этими источниками в своих хозяйственных нуждах. Одним из чудес полыновского хозяйства, изумивших Щербакова, была баня, построенная Александром Ивановичем у подножия скалы. Полынов предполагал, что теплые источники занимают обширную зону ущелья и находятся на довольно значительной глубине; не являя собой какой-либо опасности для корней растений, они в то же время согревают почву, создавая теплолюбивой растительности благоприятные условия, в которых и развивался этот заповедник, затерявшийся в горах. А может, какой-то или какие-то неизвестные истории путешественники из дальних стран побывали здесь в давние времена и бросили в удивившем их ущелье семена растений, которые принялись и разрослись теперь?

Часто беседуя на эту тему, пленники ущелья всякий раз приходили к одному: в древних горах Памира может обнаружиться еще немало тайн, оставленных прошлыми веками.

 

«ЖИЗНЬ — ЭТО ТРУД»

По записям Полынова на самодельном календаре можно было определить, что Щербаков находился в ущелье уже больше месяца. За это время молодой человек понял, что поддерживало долгие годы Полыновых, чем они заполняли свою жизнь.

Труд!

С утра и до позднего вечера обитатели ущелья находили себе дело в хозяйстве и дома. День был строго регламентирован. Он начинался почти одновременно с восходом солнца и заканчивался, когда густая темнота окутывала ущелье.

Знаменитый Робинзон Крузо, очутившись на необитаемом острове, оказался в худшем положение чем чета Полыновых, запертая в ущелье, не только потому, что Александр Иванович захватил с собой самое необходимое. Как мы уже говорили, Полынов, помимо медицинских наук, увлекался естествознанием, ботаникой, физикой, геологией, и все это пригодилось здесь.

Кроме того, Полынов, любивший физический труд, неплохо овладел мастерством и столяра, умел делать различные вещи. В Царицыне его нередко видели среди мастеровых и кустарей; любознательность врача удивляла этих людей, но они охотно рассказывали ему о своих делах, показывали, как надо действовать тем или иным инструментом. Полынов дружил с плотниками, кузнецами, гончарами, за что обыватели называли врача «блажным», «чудаком»...

Оказавшись запертым в ущелье, Полынов вместе с женой, а затем с подросшим сыном, искал и находил решение многочисленных житейских вопросов.

Когда старая одежда пришла в негодность, Полынов научился изготовлять ткань из растительных волокон, из шерсти архаров. Александр Иванович познакомил Щербакова со своей «ткацкой фабрикой»: в мастерской стояло деревянное приспособление, напоминавшее по виду что-то вроде ткацкого станка с подвижными щитами из пластин, с натянутыми посреди них прочными нитями. Другое приспособление было похоже на обычную деревенскую прялку, но несколько видоизмененную. С этой нехитрой техникой, как объяснил Полынов, он встретился в селах Поволжья, а теперь вот сам пользуется ею... Животный жир, обработанный особым способом, служил источником освещения; огромные цветки змеевидного кактуса, состоящие из многочисленных золотистых чешуй и нежных, заостренных на конце лепестков, обваренные в специальном растворе и высушенные на солнце, отлично заменяли тарелки и блюдца.

Вилки, ножи, кухонная посуда, ручки дверей, различный инструмент в мастерской Полынова были изготовлены из серебристо-белого металла, по цвету похожего на алюминий, но куда более прочного.

— Из чего все это сделано? — поинтересовался Щербаков у Александра Ивановича.

— Из титана, — ответил тот. — Его здесь огромные залежи, причем, высокой чистоты. Вы знаете об этом металле?

— О, да! — воскликнул молодой человек. — Мы ищем этот металл... Но как вам удалось справиться с ним, без специальных печей? Я слышал, что он плавится при очень высокой температуре.

— А я не плавлю его... Вы сами убедитесь, что степень титана в руде настолько высока, что она обладает пластичностью, позволяющей обрабатывать ее при невысокой температуре. Без титана нам пришлось бы трудно.

А спички... Их заменила удивительная зажигалка, изготовленная Александром Ивановичем. Возле дома, на солнцепеке, возвышался треножник со вставленным в него увеличительным стеклом, вращающимся вокруг своей оси. Это позволяло в любое время дня ставить его перпендикулярно солнечным лучам.. Стоило лишь поднести к стеклу кусочек расщепленного дерева или пучок сухой травы, как они вспыхивали. Солнце зажигало в треножнике жировую смесь, и она ровным, немигающим пламенем горела до утра.

На всякий случай у Полынова имелись и самодельные спички с фосфорическими головками. Правда, приготовить их было очень сложно, поэтому к спичкам обращались лишь в случае крайней необходимости.

Большой победой Полынова, которая, не будь он отрезан от внешнего мира, несомненно привлекала бы внимание ботаников и селекционеров, был кактус без колючек. Мы мало знаем об этих неприхотливых растениях. Правда, их можно увидеть во многих домах. Однако в комнатах кактусы растут медленно. А вот жители Черноморского побережья — Сухуми, Батуми и других мест, знают кактусы, достигающие двухметровой высоты.

Как это растение попало в ущелье, остается неразгаданной тайной природы. Родиной его считаются жаркие пустыни. Можно только предположить, что в далекие времена теперешний Памир выглядел совершенно иначе.

Полынова заинтересовала неожиданная встреча с представителем жарких стран прежде всего потому, что плоды кактуса были вкусны и очень питательны. Но из-за острых колючек подступиться к ним было нелегко. И вот Александр Иванович решил вырастить кактус без колючек. Полынов терпеливо отбирал растения, имевшие меньшее их количество, и скрещивал между собой. Получив семена, высеивал их, а затем снова терпеливо отбирал нужные экземпляры. Через несколько лет на плантациях появились гладкие кактусы с чудесными плодами, по вкусу напоминавшими свежий крыжовник.

Полыновы были очень внимательны к Михаилу, проявляли о нем трогательную заботу. Вместе с отцом и сыном Щербаков трудился по хозяйству, часто беседовал с Александром Ивановичем, все больше удивлявшим его своими познаниями и практичностью. Полынов сказал как-то Щербакову:

— Дух и воля моя не иссякли потому, что я постоянно трудился. Без труда, без творческих исканий в труде я бы давно погиб. Жизнь — это труд!..

После обеда, в самое жаркое время, старый Полынов уходил к себе в кабинет, а Михаил с Павликом располагались на веранде. Но едва солнце уходило за вершины гор, для каждого из них снова находилось дело.

Утомленные за день, они рано ложились спать, чтобы с рассветом быть на ногах. Александр Иванович строго следил за распорядком дня, давал Михаилу немало полезных советов. Щербаков чувствовал, как благотворно действует на него полыновский режим. Физически он никогда так хорошо не чувствовал себя, как здесь в ущелье.

И все же ничто не могло заглушить в нем мыслей о том, что происходит там, за снежными вершинами. Вспоминались друзья, работа, думалось о Лене.

Станет ли она его ждать? Ведь она его считает погибшим. А живет ли он на самом деле? Да, он ест, ходит, разговаривает, что-то делает, но для чего?.. Все красоты мира Щербаков, не задумываясь, отдал бы сейчас за возможность снова оказаться среди друзей, в жизни, полной беспокойства и смелых поисков. Пусть он жил бы в пустыне или во льдах Арктики, но все равно он был бы вместе со всеми, чувствовал бы себя в одном строю с народом. А что здесь, в ущелье? Он работал сейчас только для того, чтобы существовать.

Как это ничтожно мало для человека, сознающего, что за неприступной каменной грядой, всего лишь в нескольких десятках километров, люди, подобные ему, преобразуют мир, творят, дерзают, живут большой интересной жизнью!

И тогда к Щербакову приходила мучительная тоска. Он побеждал ее твердой верой в то, что рано или поздно они обязательно выберутся из ущелья. Он не знал, как это произойдет, но не расставался со своей мечтой.

Михаил часто уносился мыслями к тому дню, когда он вырвется из ущелья. Каким прекрасным будет этот день! Он поведет своих новых друзей в неведомый им мир. Старый Полынов оставил Россию убогой и несчастной, а увидит ее могучей и великой державой, самой прекрасной в мире! Он объездит с ними всю страну, покажет старому врачу, чего достигли люди, знающие, чего они хотят и куда идут.

Но наступало новое утро, и Михаил опять видел вокруг себя каменные стены, безмолвные вершины гор.

 

РАЗГОВОР С ПАВЛОМ

Надо ли говорить о том, что между молодым Полыновым и Михаилом завязалась самая искренняя дружба... Павел, впервые увидевший человека, пришедшего из большого таинственного мира, привязался к нему всем сердцем. Александр Иванович был рад, что у его сына появился такой товарищ. Он не скрывал своих симпатий к Михаилу, угадывая в нем представителя не известного ему молодого поколения России. Но порой он пытливо смотрел на молодого человека, и Михаил понимал, что означает его взгляд: «А не нарушаешь ли ты своего слова, не слишком ли волнуешь Павла своими рассказами?»

Щербаков старался не воспламенять воображения Павла: «Придет время — узнает все», — думал Михаил.

Правда, это было нелегко — уходить от расспросов юноши. Однажды, после трудового дня, они сидели с ним перед домом. Александр Иванович куда-то ушел, ничего не сказав. Михаил еще раньше заметил, что это случалось периодически. Один, не приглашая с собой молодых людей, Полынов скрывался в глубине ущелья на два — три часа. Щербаков как-то спросил об этом Павла, тот бесхитростно ответил:

— Не знаю. Сколько я помню себя, папа всегда это делал и никогда мне ничего не говорил.

Михаил чуть не спросил: «А ты не пытался узнать?», но смолчал, решив, что раз Александр Иванович имел от сына тайну, значит, для этого у него были веские основания.

И на этот раз они ни словом не обмолвились об отсутствии Александра Ивановича. Жара спадала. С гор спускалась темнота, потухли серебристые вершины, легкой дымкой покрывались отвесные склоны, потеряло свою нежно-голубую окраску небо. Дышалось легко.

— Михаил Георгиевич, — тихо проговорил юноша, — кто эта девушка?

Щербаков вздрогнул. Какое удивительное совпадение! Он как раз в эту минуту думал о Лене. Прошла добрая минута, пока Михаил нашел в себе силы спокойно, не выдавая своего волнения, спросить:

— Ты о чем говоришь, Павлик?

— А помните, фотография у вас лежала на столе? Когда я вошел, вы ее быстро спрятали.

Михаил вспомнил этот случай. Несколько дней назад он вынул из своего альпинистского костюма, в котором прыгнул в ущелье, крохотную карточку Лены, ту, что она подарила ему в лагере.

— Видишь ли, Павлик, это одна моя хорошая знакомая.

— Вы ее любите, да?

«Вот как! Да он не такой наивный, как кажется!»

Юноша словно угадал мысли Щербакова.

— В папиных книжках, — задумчиво произнес он, — я читал про любовь. Я спросил у папы, что это такое, а он мне сказал, что об этом не нужно думать.

— Александр Иванович лучше знает.

— Да, — со вздохом ответил Павел, — он очень умный и все лучше меня знает, потому что жил там...

Он махнул рукой в сторону гор и добавил:

— И вы, Михаил Георгиевич, умный и, наверное, много знаете, а рассказывать ничего не хотите. Почему?

Щербаков почувствовал себя так, словно уселся на горящие угли.

— Видишь ли, Павлик, — после паузы проговорил Щербаков, — папа твой прав. Зачем говорить о том, что пока далеко от нас.

— И у меня не будет никогда любимой?

Нет, так долго продолжаться не может! Щербаков почувствовал, какую тяжелую миссию возложил на него старший Полынов.

— Я уже влюблялся, — с важной серьезностью открылся Павел. — Я папе этого не говорил, а вам скажу.

— Влюблялся? В кого?

— Во многих. В тех женщин, о которых я в книгах читал. Но как бы мне хотелось увидеть хоть одну. Я даже матери своей не помню. А как вы думаете, Михаил Георгиевич, меня бы они могли полюбить?

— Послушай, Павел, не нужно об этом думать.

Щербаков невольно вздохнул. Он сам многое отдал бы за одну единственную встречу с Леной.

— Михаил Георгиевич, — вдруг страстно проговорил Павел, — вы спустились к нам на своем парашюте... Я не знаю, что это такое, но может быть, можно на нем выбраться из ущелья?

Щербаков подумал, что действительно следовало бы заняться парашютом, который лежит в полыновском доме: Александр Иванович разыскал его на месте падения Щербакова и принес домой. Правда, он оказался без зонтов. Они, видимо, оборвались.

— Павлик, ты проведешь меня к месту, где нашел меня? Мы осмотрим там кое-что.

— Хорошо.

И тут Щербаков дал волю своим мыслям.

— А выбраться отсюда нужно, понимаешь, Павел, обязательно нужно. Там настоящая жизнь, там люди.

— Куда это вы собрались? — раздался около них спокойный голос.

Оба живо обернулись. Перед ними стоял Полынов. В темноте молодые люди не заметили, как он подошел.

 

В ГЛУБЬ УЩЕЛЬЯ

Если бы было светлее, Александр Иванович безусловно увидел бы, как Щербаков покраснел. Он чувствовал себя неловко перед Полыновым, но твердо проговорил:

— Разрешите, Александр Иванович, ответить на ваш вопрос завтра.

— Ну, допустим, — сухо проговорил тот и, простившись, ушел.

— За что на вас папа сердится? — спросил Павел.

— Да так... — замялся Михаил.

На следующее утро Щербаков решил поговорить с Полыновым. Павел ушел на плантации, а он прошел в кабинет Александра Ивановича.

— Александр Иванович, — начал Михаил, — я помню о нашем разговоре и о вашей просьбе и всячески стараюсь ее выполнять, хоть, честно скажу, сделать это совсем нелегко, да и, главное, не нужно.

— Куда вчера вы звали моего сына?

— Туда, к людям, — прямо глядя в глаза Полынову, ответил молодой человек. — Александр Иванович, вы напрасно думаете, что он наивный юноша, ему уже достаточно лет...

— Больше, чем вы даже думаете, — печально заметил старый врач, но Михаил, увлеченный своими мыслями, не обратил внимания на это замечание.

— Он многое знает и понимает, — продолжал Щербаков, — и нельзя отнять у него мечту... Мы выберемся, обязательно выберемся отсюда, надо только искать выход. Не может быть, чтобы его не было...

Полынов посмотрел на Щербакова: он вспомнил свою беседу с ним в тот вечер, когда Михаил поведал ему о том, что произошло за минувшие годы в России, вспомнил, как сам загорелся мыслью о возможности возвращения на родину. Михаил продолжал:

— Вы просили ничего не рассказывать сыну, я это делаю, хоть Павел и не может понять, почему я от него все скрываю.

— Бедный мальчик, — прошептал Полынов.

— Вы не хотите, чтобы он вместе со мной искал выход, хорошо, я буду делать это один. Но не искать я не могу. Лучше сойти с ума, лучше умереть, чем смириться... Я только попросил вашего сына провести меня по ущелью. Если вы возражаете, я отправлюсь один.

— Хорошо, ищите, — чуть слышно произнес Полынов, — ищите, — повторил он, — вы оба молоды...

Он не закончил фразы, но Михаил понял, что Полынов хотел этим сказать.

Да, они молодые, и они сделают все, чтобы освободиться из плена.

После минутного молчания Александр Иванович начал говорить, видимо, о самом сокровенном:

— Много лет искал я-выхода из ущелья. Вскоре после землетрясения, когда горы вокруг нас сомкнулись, первой моей мыслью было построить гигантскую лестницу. Лес, как видите, здесь растет в изобилии, и есть металл, из которого можно изготовить сколько угодно гвоздей. Много ночей я просидел за расчетами. Теоретически все было вполне осуществимым. Но практически... Природа сыграла с нами злую шутку. По моим вычислениям, даже в самом низком месте, там, где когда-то находился перевал, высота гор достигает свыше четырех тысяч метров. Тысячелетиями стекавшая с вершин вода отшлифовала скалы, сделала их гладкими, как мрамор, и только у подножия встречаются шероховатости, но выше стена словно из глянца. Так что лестница должна была бы состоять из множества пролетов, опирающихся один на другой. Вы представляете, каким должно быть основание подобного сооружения. И двух жизней не хватило бы, чтобы вручную изготовить лестницу. Да и какая сила удержала бы ее в перпендикулярном положении? И все-таки я начал строить, потому что, как и вы, не хотел смириться. Следы моей безумной работы вы найдете, я только не хочу, чтобы о ней знал Павел. Потом у меня зародилась другая идея: перепрудить реку, дать ей другое направление и попытаться выбраться по подземному руслу, освобожденному от воды. Правда, я не знал, какой величины оно и сколько километров тянется под горной грядой. Но это меня не пугало.

— Почему же вы не осуществили свой проект?

Старый ученый с горечью посмотрел на Щербакова.

— Потому, что отверстие при впадении реки оказалось настолько узким, что в него с трудом протиснулся бы разве только карлик. К тому же, и это главное — я установил, что и там, дальше, в глубине скал, — пропасть, гул падающей воды можно уловить, если прислушаться. Тогда я подумал, что если мы с женой не сумеем выбраться через отверстие, то пусть хоть моя весточка дойдет до людей. Я написал послание с призывом о помощи, запечатал его в деревянную бутылку, герметически закупорил и отправил с рекой.

— Ну и что? — живо спросил Михаил.

— Это я у вас хотел бы спросить. Дошло ли оно?

— Нет... Во всяком случае, насколько мне известно, кроме вашего дневника, ничего не было обнаружено.

— Это было очень много лет назад, в первый год нашего заточения. А потом я повторял эти попытки, но и они оказывались напрасными. Я подумал, что если даже весточка дойдет, кто станет тратить силы и средства на спасение малоизвестного врача и его жены? Нет, я могу рассчитывать только на самого себя...

— Это не так! — горячо воскликнул Щербаков. — Мы отправим сотню, нет, тысячу таких бутылок. Если хоть одна прорвется сквозь скалы и дойдет до людей — мы спасены.

— Вы думаете, нам помогут? — спросил Полынов.

— Уверен абсолютно! О, вы не знаете наших людей...

Трудно сказать, убедил ли Щербаков старого врача, но тот сказал:

— Боюсь, что бутылки застревают где-то под землей.

— Все равно надо еще попытаться. Мы с Павликом выдолбим с десяток деревянных бутылок, я напишу, и мы их отправим.

Полынов не стал возражать, хотя по всему его виду угадывалось, что он не разделяет оптимизма Щербакова.

Больше на эту тему они в тот день не говорили. Завтрак прошел в молчании, а затем Павел и Михаил пошли в сад и по узкой тропинке углубились в лесные дебри.

Стало сразу прохладно. Кроны вековых деревьев настолько срослись, что не пропускали солнца. Таинственная тишина царила вокруг. Юноша шел впереди, за ним, погруженный в свои мысли, следовал Щербаков.

На одном из поворотов Михаил увидел широкую прогалину, упиравшуюся в скалу. Там виднелось какое-то странное сооружение, выложенное из камня. Щербаков остановился.

— Что это такое? — спросил он своего спутника.

— Не знаю, — ответил тот.

— Тогда посмотрим.

— Нельзя.

— Почему?

— Когда я был еще маленьким, папа просил меня не ходить туда.

— И с тех пор ты ни разу там не был? Нет.

— А ты говорил с Александром Ивановичем?

— Зачем? Если бы можно было, он сам бы мне сказал.

— И тебе не интересно узнать?

Павел вздохнул.

— Если он считает, что мне не следует туда ходить, значит, так надо. Он лучше меня все понимает... Но мне очень хочется знать — что там такое, — с чистосердечной откровенностью закончил он.

Они постояли еще несколько минут, разглядывая сквозь стволы деревьев загадочное сооружение.

— А может быть, мне можно? — спросил Михаил.

— Не знаю. Это вы у папы спросите... Пойдемте, сударь...

Михаил изумился последней фразе Павла и сказал:

— Не называй меня так.

— А почему же? Во всех книгах люди так обращаются друг к другу.

— Так выражались некоторые люди до революции.

— Какой революции?

— Послушай, Павел, когда-нибудь мы с тобой обо всем поговорим, но сейчас не спрашивай. Скажу тебе только, что у нас теперь называют друг друга товарищ.

— Товарищ... — задумчиво повторил юноша. — Товарищ — это друг, который хочет тебе только хорошего во всем, да?

Михаил кивнул головой.

— Значит, там люди хотят друг другу хорошего? — спросил молодой Полынов. — А папа мне говорил, что они плохо живут, враждуют.

— Александр Иванович их сам давно не видел, а они изменились, стали совсем другими, — коротко объяснил Щербаков.

Так, беседуя, они вышли к реке. Она была здесь значительно уже, чем у дома Полыновых, но, сжатая с двух сторон обрывистыми берегами, заваленными огромными валунами, гораздо стремительней несла свои прозрачные воды.

Через реку был перекинут мостик. Павел хотел помочь Щербакову пройти по нему, но тот легко перебежал его сам.

На другой стороне реки местность стала еще выше, но леса уже не было, а по золотистой песчаной земле стелились колючки.

И вдруг Михаил увидел странные растения. Они стояли на некотором расстоянии друг от друга, издали похожие на зеленые колонны, высотой в три или четыре человеческих роста, со столбовидными ответвлениями самой причудливой формы. Одни походили на старинные подсвечники, другие напоминали каких-то животных.

— Кактусы...

Так вот что Михаил принял тогда, во время неудачного падения, за чудовища! Они, действительно, могли поразить чье угодно воображение.

На одном из растений Щербаков заметил оборванные купола парашюта. Вот кому он обязан своим падением! Острые колючки растений, как бритвой, срезали постромки парашюта.

Теперь молодые люди находились у самого подножия горы. Где-то на огромной высоте Щербаков заметил остроконечную вершину, откуда он прыгнул той памятной ночью.

Нет, добраться до нее даже самому опытному альпинисту невозможно. Если бы у него были хоть крюки, которые можно было бы вбивать в скалу. А что, если их изготовить?.. Об этом следует подумать.

А может быть, имеется более удобное место для восхождения? Михаил внимательно, метр за метром, рассматривал гору, но ничего подходящего не заметил.

Они провели здесь часа полтора и решили возвращаться.

— Я спрашивал вас о парашюте, — с трудом выговаривая это слово, сказал Павел. — Вверх он не может подняться?

Щербаков молчал, потом ответил:

— Даже самый совершенный парашют, Павел, нам не поможет. Чтобы отсюда выбраться, надо, кажется, стать птицей.

Взгляд юноши потускнел.

— Значит... — тихо сказал он.

— Видишь ли, Павел, есть одна возможность...

— Значит, есть? — обрадованно перебил он.

Михаил уже жалел, что об этом сказал. Зачем вселять надежду, сбудется ли она? Даже в самом низком месте до вершины, как утверждает Полынов, не меньше четырех километров. Сколько понадобится вбить крюков, чтобы добраться до нее? Это нетрудно сосчитать. Если их вгонять в скалу на расстоянии полуметра один от другого, то потребуется не меньше восьми-десяти тысяч штук.

Щербаков горько усмехнулся. Это сейчас показалось так же несбыточно, как если бы они решили своими силами изготовить самолет. Но мысль о крюках не оставляла его.

— Будем думать, — просто ответил он, — и будем искать.

У дома их встретил Александр Иванович.

— Прогулялись? — спросил он

— Да, — весело ответил Михаил, — замечательная прогулка.

— Устали?

— Что вы, Александр Иванович, я чувствую себя прекрасно. Какие изумительные места. Тут бы санаторий открыть.

— Ну, тогда за работу. Сегодня начнем убирать и сушить плоды.

— Есть убирать плоды, — шутливо ответил Щербаков.

Он не хотел показать, что у него творится на душе. Посмотрев на Полынова, Щербаков перевел взгляд на его сына. «Как они похожи», — подумал он.

Внезапно у него снова возник вопрос: «А сколько же лет Павлу?»

Воспользовавшись тем, что тот вошел в дом, Щербаков спросил у Полынова:

— Александр Иванович, простите за любопытство, сколько вашему сыну лет?

Тот внимательно посмотрел на Щербакова.

— А как вы полагаете?

— Не больше двадцати.

— Вот как? Это приятно слышать.

— Неужели ему больше?

— Да, — печально проговорил Полынов. — Гораздо больше.

Но появился Павел, и разговор оборвался. Полыновский календарь говорил о том, что Михаил находился в ущелье уже несколько месяцев. Там, в центральной части страны, видимо, началась непогода. В Москве, наверное, шли дожди, а здесь, в ущелье, по-прежнему было тепло, и пышно цвела зелень. Только вечера стали немного прохладнее, да чаще над вершинами гор поднимались белые, кружевные вихри.

Трое запертых в ущелье людей сняли первый урожай пшеницы и теперь готовились к уборке второго. Длинные вечера они проводили вместе на веранде, при свете неяркого, но не дымящего пламени, читали, беседовали, смеялись, а иногда и пели.

И Михаил несколько успокоился. О Лене он старался не думать. Если не сейчас, то еще через некоторое время, через полгода, год, она выйдет замуж и, возможно, как-нибудь вспомнит, что был какой-то Щербаков... А если она по-настоящему любит его? Но Михаил даже в мыслях не хотел требовать от девушки, чтобы она оставалась верной ему. Мало ли прекрасных людей, которых можно и есть за что полюбить. Только бы не вышла за Малинина. Не зависть и не ревность заставляли думать именно так. Просто он искренне хотел, чтобы Лена была счастлива, а Малинин, — в этом Михаил был твердо уверен, — не тот человек, который может принести счастье. Другими глазами, чем она, Малинин смотрел на жизнь, и рано или поздно это сказалось бы.

Впрочем, для чего об этом думать? Все равно он бессилен что-либо изменить...

Думать надо о другом: где и как найти выход из ущелья? Крюки? Чтобы сделать их, потребуется года два-три или больше, но ведь все равно другого выхода нет. Важно найти подходящий материал. Лучшим материалом казалось ему дерево. Древесины в ущелье сколько угодно. Ни одно из известных ему деревьев не годилось для этой цели. Однажды Щербаков увидел большие со шляпкой деревянные гвозди, служившие Полыновым для различных хозяйственных целей. По прочности они не уступали железным, не сгибались даже тогда, когда Михаил для пробы пытался вбить несколько штук в подножие горы.

— Павел, — поинтересовался Михаил у молодого Полынова, присутствовавшего при этом, — вы сами делали гвозди?

— Да, — ответил тот.

— Из какого дерева?

— Эвкалипта.

Вот оно что! Щербаков в первые же дни пребывания в ущелье обратил внимание на гигантские деревья, росшие недалеко от дома, достигшие, по подсчетам Михаила, около шестидесяти метров в высоту и пяти-шести метров в ширину. Гладкие стволы завершались зеленой, не дающей тени верхушкой. Вспомнил, он где-то читал, что древесина эвкалипта гораздо крепче дуба, тяжела, как железо, и не поддается гниению. В книге писалось, что эвкалиптовые мачты на кораблях выдерживают любые штормы.

Однако даже эвкалиптовые крюки в скалу не вобьешь; надо сначала сделать отверстия для них. Потребуются, кроме того, деревянные пробки; их придется вгонять в эти отверстия, а уже тогда забивать крючья в дерево. Долбить гнезда для пробок можно металлическими зубилами, которыми пользовался Полынов при обработке твердого камня, служившего ему при заточке различных инструментов. Эти зубила и два молотка Александр Иванович хранил в числе других вещей, захваченных им на Памир. Щербаков имел возможность убедиться в том, что зубила хорошо справляются со скальной породой.

После обеда, когда Павел ушел к себе в комнату отдыхать, Щербаков уселся на веранде за расчеты. Он хотел выяснить, какую длину и ширину должен иметь крюк, как лучше сделать пробки, в которые будут вбиваться крюки. Михаилу, инженеру по образованию, это не представлялось особенно трудным делом.

 

БЕСЕДА О ДОЛГОЛЕТИИ

В разгар работы в дверь постучали, на веранду вошел Полынов.

— Вы не спите? Заняты чем-то? — спросил он.

— Пожалуйста, Александр Иванович. Это не к спеху. Времени впереди много, — пошутил Щербаков.

— Не желаете ли пройти ко мне?

— С удовольствием.

В кабинете они уселись один против другого в плетеные кресла, накрытые чехлами из растительной массы. Полынов был, видимо, в хорошем настроении. Он смотрел чуть лукаво.

— Ну-с, молодой человек, так сколько вы даете моему Павлику лет?

— Я уже сказал, Александр Иванович, не больше двадцати.

— Это приятно слышать... Но ему гораздо больше.

— Сколько же?

— Представьте... Пошел тридцать второй.

— Тридцать второй! — воскликнул Щербаков.

Михаилу стало неловко за свое поведение. Ведь он относился к Павлу, как старший, несколько покровительственно, называл его Павликом... И Полынов это слышал.

— Мне думается, он и в пятьдесят будет выглядеть не на много старше, хотя в таком возрасте человека принято считать пожилым... А ведь это молодость.

— Молодость? — переспросил Михаил.

— Представьте, что так. Мы не привыкли к этому, потому что случаи человеческого долголетия, по крайней мере в мое время, были редки, являлись исключением. А они могут быть правилом.

— Что же для этого требуется? Спокойная жизнь?

— Здоровая жизнь, — поправил Полынов. — Вы инженер?

— Да.

— Тогда я вам объясню так. Самую выносливую машину, сделанную из крепчайшей стали, можно раньше времени вывести из строя излишней нагрузкой, неправильной эксплуатацией, частыми поломками. Верно? Человеческий же организм совершеннее любой машины, но он так же, как и она, требует к себе разумного, а не варварского отношения. Я вспоминаю свой родной город, рабочий люд его. Да так было по всей России... Человеческий организм подтачивали со дня рождения ужасными условиями жизни, вопиющей антисанитарией, вызывавшей многочисленные болезни. А изнурительный труд в затхлых, отравленных дымом и копотью помещениях, злоупотребление алкоголем — все это довершало разрушительную работу, в четыре — пять раз сокращало срок человеческой жизни. Вы сами понимаете, что у меня нет данных, относящихся к прошедшим последним сорока годам, но в свое время я собрал интереснейший материал о так называемой средней продолжительности человеческой жизни.

Полынов встал, подошел к столу и принялся перелистывать исписанные убористым почерком страницы.

Вот, пожалуйста, — наконец, проговорил он. — За всю известную нам историю человечества самая низкая продолжительность жизни в Европе относится к шестнадцатому веку, когда в среднем человек жил что-то около двадцати одного года. Это почти на десять лет меньше средней продолжительности жизни человека в древней Греции. Когда люди научились бороться со страшными эпидемиями, уносившими ежегодно миллионы жизней, когда медицина более прочно встала на ноги, средняя продолжительность жизни человека несколько повысилась: в семнадцатом веке — до двадцати шести лет, в восемнадцатом — до тридцати четырех, а по данным, относящимся уже к началу двадцатого века, — до сорока восьми лет. Ученые моего времени неоспоримо доказали, что в России смертность, например, в 1910 году была гораздо выше, чем в Англии или Германии. А что, у русского другой организм? Конечно, нет. А почему, скажите мне, милостивый государь, смертность среди состоятельных классов значительно ниже, чем среди бедного населения? Средняя продолжительность жизни в России у богатых равнялась сорока пяти — семи годам, у рабочих едва достигала двадцати шести лет. Я собрал сведения по Царицынскому уезду, которые мне не удалось опубликовать; никто не хотел их напечатать. Из каждой тысячи родившихся в 1907 году детей у зажиточной части населения Царицынского уезда умирало шестьдесят семь человек, а у бедняков — триста пятнадцать.

Чем все это можно объяснить? — увлекся Полынов, его голос зазвучал громче, словно перед ним находилась большая аудитория, а не единственный слушатель. — Социальными условиями. Будь у народа достаток, возможность пользоваться материальными благами, услугами медицины, жизнь людей была бы продолжительней. А постоянные войны, приводящие к гибели миллионы людей в самом расцвете физических сил, безработица, обрекающая на голодное существование массы рабочих семей? Вам известно, какой вред наносит обществу алкоголь. Один ученый сказал, что в пиве, вине и водке ежегодно тонет во сто крат больше людей, чем в воде... Я много лет посвятил изучению вопроса о долголетии. В том же Царицыне пытался что-то сделать, но встречал одно равнодушие и вражду со стороны власть имущих. Чем кончилась моя война в Царицыне, вы знаете... Скрывшись здесь, я поступил неправильно, я мог и должен был бороться за свои убеждения. Но я не думал тогда, что окажусь заживо погребенным в ущелье. Теперь вырос сын, и вы сами утверждаете, что он выглядит значительно моложе его действительных лет. Правда, Павел оказался в условиях необычных, исключительных, и ставить его в пример нельзя. Однако и он — доказательство тому, что дает человеческому организму правильный режим, физический труд, когда он не в тягость человеку.

Полынов умолк. Затем он сказал:

— Теперь я, не задумываясь, пожертвовал бы своей жизнью, лишь бы Павел оказался там, среди людей. Мое сердце разрывается при мысли, что сын так и останется вне человеческого общества. Пусть он встретит там даже самое худшее, но...

— Нет! — вскочил с места Щербаков. — Честное слово, нет! Я слушал вас внимательно, теперь послушайте меня. Вы даже не можете себе представить, как все изменилось в нашей стране за годы, что вы находились здесь. У нас все делается для человека, для его счастья, здоровья.

— Я верю вам, — произнес Полынов. — И мне очень хочется на склоне лет послужить народу.

— Да, мы найдем выход отсюда! — взволнованно ответил ему Щербаков. — Возможно, для осуществления плана потребуется три-четыре года; но я твердо убежден, что он абсолютно реален, и все теперь зависит только от нас самих.

Михаил проговорил это так горячо, что старый Полынов посмотрел на него в упор:

— Вы хотите сказать, что знаете, как выбраться из ущелья?

— Да, знаю.

— В таком случае, слушаю вас...

— А мне можно послушать?

В дверях стоял Павел.

Щербаков живо обернулся, но тут же вопросительно посмотрел на Александра Ивановича. Несколько секунд все молчали.

— Проходи, пожалуйста, садись, — пригласил Павла отец.

 

НАДЕЖДА

В этот вечер засиделись допоздна. И, пожалуй, впервые за все время пребывания Щербакова в ущелье они были в таком приподнятом настроении. Вопреки ожиданиям Михаила, старый Полынов не отверг предложенный план, не посчитал его за пустую затею. Он терпеливо выслушал Михаила, а когда тот закончил, Александр Иванович после продолжительной паузы проникновенно проговорил:

— Я с вами, друзья мои... Можете мной располагать, Михаил Георгиевич.

Теперь, когда появилась цель, жизнь их стала значительно интересней, и дни летели незаметно. После хлопот по хозяйству, пленники целиком отдавали свои силы осуществлению плана Щербакова.

По соседству с домом, на открытой площадке, они устроили нечто похожее на мастерскую. Сюда снесли весь инструмент, доставили из леса на ишаках громадный ствол эвкалипта. Для пробок избрали дерево более мягкой породы.

Работа закипела. Когда были готовы первые партии крюков и пробок, все в торжественном молчании отправились к скалам, где Щербаков и Полыновы еще задолго до этого дня старательно выбрали место для сооружения необычной лестницы.

Александр Иванович предлагал вести работы в районе бывшего перевала, здесь высота была наименьшей. Щербаков придерживался другого взгляда. Опытный альпинист, он не столько думал о высоте, сколько о рельефе гор, и отыскал такое место, где скалы были менее отвесны и где имелись кое-какие естественные выступы и шероховатости.

Будущую трассу восхождения по настоянию Михаила решили сооружать сразу за плантациями, недалеко от устья реки.

На исходе был январь, но солнце посылало в ущелье жаркие лучи. Все трое-были в своих обычных костюмах.

Река, огибавшая дом и плантации, находилась справа, так что переходить ее не было необходимости. С монотонным урчанием она скрывалась под землей, образуя небольшую ложбину.

Сюда и пришли обитатели ущелья. Прямо над головой, на высоту в несколько сот метров, скала поднималась отвесно. Но дальше, насколько мог видеть глаз, она имела небольшой наклон и слегка неровную поверхность.

— Начнем? — стараясь скрыть волнение, проговорил Щербаков. — Павел, дайте-ка сюда зубило.

Острым концом он подставил зубило к скале на высоте человеческого роста и равномерно стал ударять по нему. Мелкий щебень посыпался на землю. Порода оказалась прочной и плохо поддавалась.

Трудно передать, что Михаил испытывал в это время. Ведь сейчас решался вопрос их жизни; в одно мгновение мог рухнуть весь план освобождения. Александр Иванович стоял несколько в стороне, строгий и как-будто безучастный. Тот, кто взглянул бы в эту минуту на его лицо, не тронутое старческими морщинами, подумал бы, что все происходящее его не касается. За многие годы, проведенные в ущелье, он пережил не одно разочарование.

Зато совершенно не скрывал своего волнения Павел, в его темных больших глазах застыла тревога. Несколько раз он порывался к Щербакову, намереваясь взять у него молоток, но Михаил не замечал этого, продолжая работать. Рука устала, но он увлеченно продолжал трудиться. Наконец в пробитое отверстие Щербаков вогнал деревянную пробку.

Когда скрылось острие крюка в пробке, Михаил с трудом сдержал вздох облегчения. Дерево не сломалось. Эвкалипт оправдал ожидания, оказался достаточно крепким.

Теперь дело пошло быстрее, и через некоторое время Михаилу удалось вогнать в выдолбленное гнездо еще один крюк.

— Ну, вот и все, — весело проговорил он.

Затем, взявшись обеими руками за крюк, повис на нем. Крюк выдержал его тяжесть.

Испытания, как написали бы в официальном отчете, прошли успешно.

Домой возвращались ободренными. Будущее уже не казалось безнадежно печальным.

— Михаил Георгиевич, — сказал Полынов, — все это очень хорошо. Но нужно подумать и о вашей безопасности.

— Моей? — переспросил Щербаков, — а что мне угрожает?

— Мало ли что может случится, когда вы окажетесь на высоте... случайно оступитесь, не выдержит крюк и тогда...

Он не договорил, но Михаил понял его мысль.

— Не беспокойтесь, Александр Иванович, я уже думал об этом... Слететь и сломать голову у меня нет никакого желания, да и, кроме того, в нашем альпинистском спорте существуют строгие правила безопасности, которые мне, мастеру этого спорта, нарушать никак нельзя.

— А что такое мастер? — опросил молодой Полынов.

Щербаков рассмеялся. Настроение у него было отличное.

— Дорогой Павел, — ответил он весело, — мне придется о многом рассказать тебе, прежде чем мы выйдем из ущелья. Мы еще займемся этим.

— Раньше вы ничего не хотели мне рассказывать.

— На то были причины, не от меня зависящие.

Щербаков весело посмотрел на старого врача и продолжал:

— Но теперь, я думаю, запрет снимается? Не так ли, Александр Иванович?

— Вы будете заниматься с нами обоими. Или меня вы хотите оставить здесь? — пошутил Полынов.

— Что вы, Александр Иванович, мне бы этого не простили... Я надеюсь, конечно, не без вашей помощи, еще попасть на заседание Академии медицинских наук, где будет обсуждаться ваш доклад... Ну так вот, — вернулся Щербаков к прерванной теме, — поговорим о безопасности. По мере того как наше сооружение станет уходить вверх, нужна будет надежная бечевка, веревка или шнур, как хотите, так и называйте.

— Это можно сделать, — вставил молодой Полынов. — Мы плетем веревку из растений, она крепкая, архары не в силах ее порвать...

— Да, я видел... Значит, придется наладить ее изготовление в более широких масштабах... Но это еще не все. Помните, я говорил о своем парашюте... Подняться на нем, к сожалению, нельзя, но он как раз предназначен для людей, совершающих трудные восхождения. Если такой человек сорвется, парашют поможет ему. Амортизатор у него цел. Если удастся найти эластичный и достаточно крепкий материал, то сделаем стропы, взамен порванных при неудачном падении на ваши страшенные кактусы. И тогда у того, кто будет подниматься, окажется двойная страховка... Павел, ты, конечно, опять не знаешь, что означает это слово, я скажу проще, защита. Вот так, Александр Иванович, — закончил Щербаков. — Сделаем все возможное, чтобы тому, кто будет работать на высоте, опасность не угрожала.

С этого дня время пошло незаметно. Все трое трудились с утра до позднего вечера. Они мало говорили о будущем, но мысли их были заняты только им.

Работа продвигалась не так быстро, как этого хотелось. Одно дело выдалбливать гнезда и вбивать крюки, стоя на земле, другое — когда находишься в воздухе и крюк приходится держать над головой. Расстояние между ними пришлось уменьшить с полуметра до сорока сантиметров, но и тогда тратилось немало усилий.

После первого месяца напряженной работы выяснилось, что они изготовили и вбили всего сто пятьдесят два крюка. Цифра эта привела Щербакова в уныние. По его самым оптимистическим подсчетам выходило, что до вершины они сумеют добраться ее раньше, чем через шесть лет.

«Шесть лет! Прощай, Лена», — думал теперь Михаил. Если б ему убедиться, что она его не любит, ему, вероятно, сейчас было бы легче. Он бы переборол свои чувства, смирился с тем, что она будет с другим. Павел заметил перемену в настроении Щербакова и. попытался заговорить с ним, узнать, в чем дело. Но Михаил в ответ лишь грустно улыбнулся:.

— Ничего... Все пройдет... Будем работать...

И он работал. Больших усилий ему стоило привести свой парашют в порядок. В этом Михаилу помог Александр Иванович, изготовивший в конце концов тонкую и прочную материю. Теперь Щербаков и молодой Полынов, поочередно отправляясь вбивать крюки, имели за плечами надежное средство защиты.

Подошло время весны. И хотя в ущелье всегда было достаточно тепло, все же и здесь природа меняла свои краски.

Огромными, прекрасными цветами, похожими на бахрому знамени, зацвели эвкалипты, появились крохотные, величиной с вишню, но только желтоватого цвета плоды на финиковых пальмах, кактусы поражали многообразием и яркостью своих цветов.

Теперь строители лестницы поднимались еще раньше, так как много забот появилось по хозяйству, работать приходилось и на участке за домом, и в саду, и на плантациях.

 

КАТАСТРОФА

Однажды Михаила разбудил отдаленный шум, похожий на грохотанье грома.

«Гроза», — подумал он, соскочив с постели, но когда выглянул наружу, то увидел спокойное звездное небо.

Постоял несколько минут, прислушиваясь. «Это в горах» — решил Михаил, привыкший к тому, что время от времени в горах что-то грохочет.

И наутро об этом даже не было разговора. Однако, когда в полдень он с молодым Полыновым пришел к месту, где сооружалась лестница, впадина оказалась наполовину затопленной водой.

— Бывает, — сказал Павел. — Река наша капризная, к вечеру вода спадет.

Они вбили два крюка и, возвратившись домой, ничего не рассказали о случившемся Александру Ивановичу.

На следующий день вода не только не спала, но и заполнила всю ложбину. Она вышла из берегов и с одной стороны дошла до самых скал, а с другой приблизилась к полыновской плантации и саду.

Это обеспокоило молодых людей, и они привели к реке Александра Ивановича.

— Такого еще не было, — сказал молодой Полынов, — правда, папа?

Тот, ничего не ответив, медленно пошел по направлению к ложбине. Там образовалось целое озеро, которое заметно увеличивалось.

— Странно, — подумав, наконец, проговорил Александр Иванович, — что-то случилось.

Все трое с тревогой наблюдали за загадочным поведением реки.

— Наверное, в горах обильно растаял снег, — заметил Щербаков.

— Возможно, — согласился Полынов.

А вода продолжала прибывать. В узком конце ущелья она затопила все и медленно, но неумолимо пошла на плантации, приближаясь к дому.

И тогда родилось страшное предположение. А что, если там, под землей, случился обвал, и он закрыл выход реке?

Подумал ли об этом Александр Иванович, Щербаков не знал. Но у него такая мысль возникла. И он высказал ее вслух. Полынов взглянул на него.

— Будем мужественны, Михаил Георгиевич, — тихо проговорил он. — Все может быть...

В эту ночь никто из них не сомкнул глаз. Вода прибывала. Это они слышали по шуму, доносившемуся со стороны реки. А утром, как только рассвело, они увидели, что наводнение приняло катастрофические размеры. Низины ущелья были под водой.

Людям опасность пока не угрожала. Дом находился на небольшой возвышенности. Но если в действительности случилось то, что они предполагали, — дня через два или три им придется спасаться от воды на крыше. А дальше?..

Нетрудно понять, с какими чувствами трое запертых в каменном мешке людей наблюдали за поведением реки, которая растекалась все шире и шире.

Возможно, только молодой Полынов до конца не сознавал истинного положения, он молча наблюдал за отцом и Щербаковым, считая, что вода вскоре начнет спадать. Его только удивляло поведение животных, которые проявляли исключительное беспокойство. Прирученные архары метались по загону и не давались в руки, ишаки поводили ушам,и, словно чувствовали опасность, а Эмма ни на шаг не отходила от людей.

— Александр Иванович, что будем делать? — спросил Щербаков.

Он держался спокойно. Не первый раз Михаил смотрел в глаза смерти, война научила его не терять голову даже в самые тяжелые минуты.

Полынов ответил не сразу. Вид его был задумчив, казалось, что он смирился с тем, что должно произойти, и безропотно принимал все.

— Может быть, вода спадет...

— Аесли нет?

— Тогда...

И он, не досказав, склонил голову. Но внезапно, словно устыдившись своей слабости, выпрямился и, ни на кого не глядя, глухо проговорил:

— Простите, друзья мои... И не обращайте внимания... — и торопливо пошел к дому.

Наступило тягостное молчание. Надо было немедленно что-то предпринимать, потому что завтра могло быть уже поздно. Но что? Искать спасения на верхушках деревьев? Сколько времени можно там продержаться? Ведь, как бы высоко они ни взобрались, в один, далеко не прекрасный для них день, вода, сжатая со всех сторон скалами, доберется до них, и они утонут, как кроты, если раньше не умрут с голода.

И тогда пришло решение.

— Павел Александрович, — проговорил Михаил твердым голосом, — пойдемте.

— Куда?

— В лес. Захвати с собой пилу и топор.

Павел не знал, что собирался Щербаков делать, но расспрашивать не стал.

Они вышли на ту же тропинку, по которой ходили вдвоем к месту приземления Щербакова. Но, как только они миновали знакомый поворот, путь им преградила вода. Она покрыла почти всю низменную часть леса. Пришлось возвратиться.

У прогалины, за которой виднелась поляна, где в глубине, у самых скал, возвышалось странное сооружение, Щербаков остановился. Лучшего места для осуществления его замысла найти было нельзя. Вода могла затопить его не скоро, по крайней мере, не раньше, чем через неделю, даже при той быстроте, с какой она прибывает. А за этот срок, если не терять времени, можно многое успеть.

Михаил решительно шагнул на поляну. Его спутник не последовал за ним, укоризненно сказал:

— Куда вы? Ведь папа просил...

Щербаков перебил его:

— Павел, сейчас не до этого. Если нечего не изменится, нам придется сюда перебраться... А сейчас давайте рубить деревья...

— Зачем?

— Послушайте, Павел, положение очень серьезное. В горах достаточно тающего снега и ледников, чтобы заполнить до самых краев десятки таких ущелий. Я не знаю, удастся ли нам спастись, но попытаться необходимо. Если у нас есть лишь один шанс, то и его мы должны использовать. Надо соорудить плот, погрузить на него как можно больше продуктов, а там видно будет. А теперь за дело...

Щербаков внимательно осмотрелся, выбирая не особенно толстое и ветвистое дерево. Потом скинул сорочку, взял в руки пилу.

— Ну-ка, Павел, беритесь за другой конец...

В разгар работы они увидели старого Полынова. Он вышел из-за деревьев, медленно, чуть согнувшись, направился к ним. Лицо его было спокойным.

— Хорошо, Михаил Георгиевич, правильно, — ровным, несрывающимся голосом проговорил он, видимо, догадавшись, что они собирались делать, — давайте и я помогу.

Михаил был ему благодарен за это. Плохо, когда в минуту опасности кто-нибудь начинает сомневаться в успехе. Это размагничивает остальных, как раз в такое время, когда особенно необходимо единство действий.

— С плотом мы сами справимся, Александр Иванович, а вы, пожалуйста, займитесь питанием... Не возражаете?

Вопрос этот был совершенно излишним, и Полынов на него не ответил. Он повернулся и пошел по направлению к дому.

 

ПРОЩАНИЕ

Последующие дни прошли в лихорадочной работе. Наводнение распространялось со все возрастающей быстротой и подошло к самому дому. Полыновы и Щербаков перенесли на поляну необходимые вещи, все, что удалось собрать на плантации, перевели сюда животных.

Теперь пленники ущелья находились как бы на острове. Отступая от воды, они приблизились к знакомому сооружению у скал, но никто не говорил о нем ни слова.

Перенеся все продукты и имущество на плот, они стали думать, что делать дальше с животными. Михаил предлагал взять их с собой.

— Пока не затопит деревья, у нас будет чем их кормить. А потом мы будем иметь мясо, и это значительно увеличит наши запасы.

Внезапно он спохватился:

— А соль?

Запас ее, имевшийся всегда дома, впопыхах оказался забытым.

— Я поплыву за ней, — сказал молодой Полынов.

И без дальнейших слов начал раздеваться.

— Подождите, — остановил его Щербаков. — Попробуем пробраться к дому на ишаке.

Они выбрали наиболее рослого, и Павел, усевшись верхом, с трудом заставил животное войти в воду. К счастью, она доходила им только до коленей, так что путешествие закончилось благополучно.

Прошло еще несколько дней, во всем ущелье остался лишь маленький участок земли, не залитый водой. Пора было перебираться на плот, который Щербаков предусмотрительно выстроил широким и вместительным, устроив на нем даже специальное отделение для животных.

Прежде чем окончательно перейти на плот, Александр Иванович срывающимся голосом сказал:

— Павел, пойдем простимся...

— С кем? — не понял тот.

— С твоей матерью, Павел, — чуть слышно ответил Полынов.

Он подошел к сооружению. Павел и Михаил последовали за ним. Вблизи, за каменной оградой, они увидели могильный холм, весь усеянный разноцветными головками цветов. А над ним, в два человеческих роста, возвышался обелиск, любовно выложенный из камня.

— Здесь моя мама?

Молодой Полынов проговорил это таким голосом, что у Щербакова дрогнуло сердце.

Они прошли за ограду. Александр Иванович опустился на колени и поцеловал могилу. Сын сделал то же самое, а Михаил стоял, склонив голову.

— Прощай, Мария, ты была настоящим другом, а я перед тобой так виноват, — тихо произнес старый врач.

Потом в молчании они вышли, и, уже ступая по воде, добрались до плота, возле которого лежала Эмма.

— Возьмем ее с собой, — сказал молодой Полынов.

— Нет, — твердо ответил Щербаков, — этого сделать нельзя, нам самим, возможно, предстоит голодная смерть.

Ящерица взобралась передними лапами на плот и, подняв свою безобразную морду, несколько раз жалостно, но отчетливо издала звук, который уже слышал Щербаков: «Ма-ма»

...Щербаков вздрогнул, вспомнив, что именно этот звук дважды заставлял его думать о присутствии вблизи дома какого-то таинственного существа.

Первым не выдержал Павел. Он соскочил на землю и помог Эмме взобраться на бревна.

— Пускай, — проговорил Полынов.

Щербаков молча согласился.

Ночь они провели на плоту, а наутро увидели, что он уже всплыл...

 

ПО ДРУГУЮ СТОРОНУ ГОР

Высокогорная геологическая экспедиция Василия Яковлевича Бархатова сначала расположилась на месте прошлогодней стоянки, но затем перебазировалась выше, к подножию безымянной вершины. В двух палатках жили и трудились ее участники, среди них и Рашид. Он узнал о предстоящей экспедиции от Гали, с которой дружба крепла с каждым днем, правда, пока в письмах. Когда начались каникулы, он добрался до экспедиции и был зачислен Бархатовым в ее состав.

Лене все здесь напоминало о любимом человеке. Прошел почти год со дня исчезновения Щербакова, но девушка не могла забыть его.

Трудиться всем приходилось много, начальник экспедиции торопился закончить изыскательские работы: уже было решение правительства в этом году начать разработку титана.

А за решением следовало дело. Внизу расположился лагерь строителей, началась прокладка асфальтированной дороги, к месту будущего рудника. День и ночь не умолкал шум тракторов и бульдозеров, электрические экскаваторы стальными челюстями ковшей вгрызались в твердый грунт, ровняли профиль будущей дороги.

Начальник строительства, мускулистый, средних лет мужчина, Сергей Андрианович Круглов, имеющий за плечами уже немалый опыт работы в горах (он был начальником участка на строительстве знаменитого памирского тракта), время от времени появлялся в высокогорном лагере и подолгу беседовал с Бархатовым.

Тщательные изыскания убедили Василия Яковлевича в том, что основные залежи руды спрятаны в глубине безымянной горы. Но многовековая обледенелость ее, неприступная крутизна скал, не дававшая возможность даже самым опытным альпинистам подняться на вершину, чрезвычайно усложняли задачу добычи металла.

Это и было главной темой разговора Круглова с Бархатовым. Они обсуждали десятки вариантов, но все отклоняли по той причине, что для осуществления их требовалось больше двух лет. А родине нужен был металл именно в этом году. И металл уже найден, дело оставалось за организацией добычи.

Во время одной из таких бесед родилась смелая идея. Однако осуществить ее можно было только с согласия центральных организаций.

Через несколько дней Круглов на машине добрался до Ферганы, а оттуда на самолете вылетел в Москву.

В ожидании его, Бархатов усилил изыскательские работы, торопясь как можно точнее определить границы залегания металлической руды.

 

ИСТОРИЧЕСКИЙ ЭКСКУРС

Высокогорная страна, образно названная «крышей мира», необычайно богата.

Известный советский исследователь и литератор П. Лукницкий писал:

«Горы Памира со времени глубокой древности славились своими полезными ископаемыми — золотом, лалом (розово-красной шпинелью — так называемые «рубиновые копи» Горана), синим полудрагоценным камнем ляджуаром (ляпис-лазурью) — в Шахдаринском хребте, горным хрусталем, гранатом, асбестом, железной рудой (добывавшейся кустарным способом на Ванче). Многие месторождения были известны по всему Востоку еще десять веков назад, но в XIX веке и к началу XX века были либо заброшены, либо разрабатывались в столь ничтожных размерах, что практического значения не имели.

Контакты осадочных пород с изверженными — те места, где магма, прорываясь сквозь толщу осадочных пород, обжигала их, всегда подвергались при остывании усиленной кристаллизации и, значит, особенно богаты различными минералами. Поэтому советские экспедиции искали и обнаружили на Памире множество новых месторождений цветных и редких металлов, пьезокварца, слюды.

Обнаружены на Памире также запасы поваренной соли, бурого угля, торфа, серы, селитры, графита...

Площадь Горно-Бадахшанской автономной области велика — 61 140 квадратных километров, но лишь одну сороковую часть ее составляют долины, все остальное — горы. Суровая природа позволяет осваивать только ту часть этой площади, которая доступна для развития дорог и народнохозяйственного строительства.

Это прежде всего долины и ущелья Западного Памира... Весь труднодоступный, охваченный ледниками, неприветливый из-за своего жесточайшего климата, Северо-Западный Памир по-прежнему необитаем. Здесь, в исполинских высях, живет только несколько самоотверженных и мужественных метеорологических станций и гидрогляциометеорологическая обсерватория на леднике Федченко».

Мы позволили себе привести эту длинную цитату для того, чтобы читатель имел возможность более полно представить себе место происходящих событий.

К этому следует добавить, что довольно частые землетрясения на Памире не только затрудняют работу, но и резко меняют облик местности.

Мы уже говорили о знаменитом землетрясении 1911 года, которое поколебало горы Памира и Афганистана. П. Лукницкий по этому (поводу замечает, что если бы здесь были огромные города, их больше никто никогда не увидел бы.

Страшная трагедия разразилась над небольшим горным кишлаком Усой. По подсчетам ученых два миллиарда двести миллионов кубических метров каменной породы обрушилось на этот кишлак, и он вместе с своими жителями, их скотом, домами, старинной крепостью бесследно исчез. Теперь на его месте простирается высокогорное озеро, образовавшееся в результате гигантского завала, преградившего путь многоводной реке Мургаб. За короткое время здесь разлилось огромное озеро, длиною в двадцать километров, на дне которого оказался кишлак Сарез со всеми его посевами. В настоящее время это озеро уже простирается больше чем на семьдесят километров, и его глубина в несколько раз превосходит самые глубокие места на Черном море.

Отдаленный шум, который разбудил Щербакова, был отголоском известного Ашхабадского землетрясения, разрушившего город и унесшего много человеческих жизней. Результатом его было и то (чего в то время никто не знал), что ущелье Полынова, запертое со всех сторон горными великанами, стало заполняться водой.

 

...Люди на плоту поднимались все выше и выше. Наступил день, когда скрылись верхушки деревьев и безбрежная водная гладь открылась их взору.

Плот принесло к тому месту, где они пытались соорудить из эвкалиптовых крючков лестницу, и здесь прибило его к скалам.

Шел семидесятый день необычайного путешествия. Так как кормить животных теперь уже было нечем, их пришлось прирезать и мясо засолить. Уцелела только Эмма, которая, по молчаливому сговору людей, должна была разделить их участь.

Развязка приближалась. Но она произошла быстрее, чем ожидали ее.

 

ВЗРЫВ

Вероятно, очень многие обратили внимание на маленькое информационное сообщение, напечатанное в то время в одной из центральных газет. Поэтому мы позволим себе привести его полностью.

«Памир. (Наш корр.). На днях в горах, в одном из труднопроходимых районов, где год назад геологическая экспедиция профессора Бархатова нашла крайне нужный для Родины металл, был произведен взрыв колоссальной силы для расчистки строительной площадки под сооружение будущего предприятия. Взрыв прошел вполне успешно».

Но в газетах ничего не сообщалось о том, что предшествовало взрыву и что он произошел по идее Бархатова и Круглова, которая нашла в Москве поддержку. Решили одним ударом покорить безымянную гору и расчистить путь к залежам титана.

Взрыв готовили тщательно. Геологическая экспедиция и строители, естественно, вышли из опасной зоны и укрылись в надежном месте. Взрыв необычайной силы потряс горы...

А на другой день в высокогорном лагере появился наш старый знакомый Алексей Борисович Кожухов. Он мало изменился, лишь немного похудел и сильно загорел.

Участники экспедиции приветствовали его радостно. Он же торопливо пожал всем руки и увел Бархатова с собой в палатку.

— Что случилось? — спросил Василий Яковлевич. — Почему ты здесь?

Вместо ответа Кожухов протянул ему бумажку.

— Читай, — сказал он.

Бархатов быстро пробежал глазами бумагу, потом вскочил:

— Откуда это у тебя?

— Потом объясню, а сейчас давай лучше подумаем, что делать.

Теперь, нам думается, настала пора сказать несколько слов об Алексее Борисовиче Кожухове, имя и фамилию которого мы изменили, имея для этого серьезные основания. Дело в том, что этим человеком усиленно интересовалась разведка одного иностранного государства: он крупнейший специалист в области изготовления топливной жидкости для космических ракет.

До того как школьные друзья (а они ими, действительно, были) якобы случайно встретились в прошлом году на маленькой железнодорожной станции, произошло следующее.

Как помнится, лето в тот год наступило в Москве довольно рано, и было оно на редкость сухим. Уже несколько дней в сводках погоды, передаваемых по радио, сообщалось о безоблачном небе и о температуре воздуха 25—28 градусов выше нуля.

Обрадованные москвичи, привыкшие к «переменной облачности и дождям во второй половине дня», в ближайшее воскресенье выехали за город: кто на дачу, кто в лес, на рыбалку, к Истринскому водохранилищу, кто на ближайшую лужайку — просто подышать свежим воздухом.

Отправились на дачу и домашние Бархатова. Сам он, сославшись на срочные дела, остался дома. В передней раздался звонок. Когда Бархатов открыл дверь, на пороге стоял Кожухов. Он был одет по-летнему, в легком сером костюме и без фуражки.

Они обменялись крепким рукопожатием, прошли в кабинет, где над письменным столом висел большой портрет Менделеева.

— Так вот, решено, — сказал Алексей Борисович, когда они уселись. — Я отправляюсь с твоей экспедицией.

— Вот как! Очень рад... В качестве кого?

— Во всяком случае, не как участник экспедиции. Этого от меня строго потребовали. Ты понимаешь сам, что о работах, которые ведет моя группа, пока никто не должен знать. А Памир меня очень интересует. Там должен быть один минерал, крайне нам необходимый. Но что я там буду искать, об этом никто не должен даже догадываться. Вот я и пришел с тобой посоветоваться, как лучше это сделать.

— Придумаем, — сказал Бархатов. — Твоему присутствию в будущей экспедиции я искренне рад.

В тот день два старых друга и договорились о том, что Кожухов будто бы случайно окажется участником экспедиции, что он появится под видом счетного работника, приехавшего лечиться в высокогорный санаторий.

Остальное читателям известно.

Участием в экспедиции Кожухов остался доволен. И когда Бархатов выехал в следующем году снова на Памир, Кожухов на этот раз со своей, засекреченной экспедицией отправился туда же.

Но что привело его сейчас к Бархатову?

 

ПЛОТ НЕСЕТ К СКАЛЕ

Взрыв произошел на рассвете, когда трое на плоту уже ни на что не надеявшихся людей находились в забытьи.

Первыми вскочили Щербаков и Павел. Они приняли услышанный грохот за новое землетрясение. Разбуженный шумом, от которого звенело в ушах, с трудом поднялся Полынов.

Никто не успел даже сообразить, что произошло, как плот завертелся и со все возрастающей скоростью понесся вдоль скал.

С каждой минутой скорость возрастала. Казалось, что плот вот-вот разобьет о скалы.

— Павел! — крикнул Щербаков. — Помогите!

Он стоял на самом краю плота с громоздким самодельным веслом и отталкивался от каменных круч. Молодой Полынов пришел ему на помощь.

— Что случилось? — отрывисто спросил он.

— Не знаю... Кажется, землетрясение...

Внезапно они заметили в скалах широкий, зубчатый провал, похожий на свод пещеры, куда с шумом устремлялась вода. Плот несло прямо туда.

— Держитесь! — успел крикнуть Щербаков, и в то же мгновение плот приподняло и, с силой ударив о скалу, перевернуло.

Оказавшись в ледяной воде, все трое вынырнули. Только Эмма навсегда скрылась в водовороте.

— Держитесь за бревна! — крикнул Михаил.

К счастью, бревна были крепко связаны, и плот принял горизонтальное положение. С большим трудом людям удалось взобраться на него. Но теперь он был почти пуст. Продукты и имущество смыло.

Сколько человек может обходиться без пищи?

На четвертый день они лежали, обессиленные, под палящими лучами солнца, почти не разговаривая.

Ночами, когда наступала живительная прохлада, становилось немного легче. Но снова приходил день с изнурительным зноем, и они опять впадали в забытье.

Так прошло еще несколько суток. Вода, видимо, заполнила расщелину в скале, потому что течение прекратилось, и плот не двигался. Убывала вода или прибывала, они не знали.

И вот в одну из таких минут, открыв глаза, Александр Иванович увидел или ему это почудилось, гигантскую птицу, повисшую в воздухе над ними.

Он невольно закрыл глаза, но когда снова открыл их, птица находилась теперь еще ниже, и он увидел человека, спускающегося по лестнице на плот.

Это было последнее, что он помнил.

 

В БОЛЬНИЧНОМ ГОРОДКЕ

В день взрыва в лагерь Кожухова горный пастух доставил странный предмет. Это был продолговатый сосуд наподобие бутылки, сделанный из дерева, сильно измятый. Пастух нашел его в долине, где протекала река, вырывавшаяся из скал. Рассматривая находку, он отвернул головку бутылки и там, внутри сосуда, оказалась записка. К сожалению, в сосуд проникла вода, и весь текст разобрать не удалось. Но все-таки в лагере разобрали главное. Трое людей (подписи их были совершенно размыты), запертых в ущелье, ждут помощи. Это и заставило Кожухова вызвать вертолет и отправиться в лагерь Бархатова.

Подниматься над высочайшими горными вершинами на вертолете оказалось не так просто и было связано с известным риском. И все же молодому летчику и его спутнику удалось обнаружить высокогорное озеро и плот на нем...

Спасенных доставили в полотняный поселок строителей, поместили в больничную палатку. Все трое находились в бессознательном состоянии, обросшие, в изодранной одежде. Им оказали первую помощь, разместили каждого в отдельной палатке. В поселок пришел Бархатов, которому сообщили о спасении трех неизвестных людей. Василий Яковлевич заглянул в одну из палаток. Его поразил вид человека с густой бородой, но молодым лицом. Бархатов всмотрелся в его загорелое, исхудалое лицо. Человек шевельнулся, повернувшись к свету, проникавшему в палатку из окна. И вдруг что-то знакомое мелькнуло в чертах лица этого человека. Бархатов нагнулся над ним и, пошатнувшись, изумленно проговорил:

— Не может быть!..

Дежурившая в палатке медицинская сестра оторвалась от своих занятий около аптечки, удивленно взглянула на Бархатов а.

— Что такое, Василий Яковлевич?

Не отвечая, Бархатов продолжал смотреть на лежавшего перед ним человека, затем быстро вышел из палаты. Сестра, удивленно посмотрев ему вслед, пожала плечами.

Бархатов хотел немедленно сообщить Лене о том, что среди трех спасенных находится Щербаков, но, вспомнив, что Лена уехала на два дня по его же заданию, направился в сторону лагеря. Новость потрясла всех. Рашид не находил себе места, порываясь в больничный городок. Василий Яковлевич удержал его: ведь Щербаков еще не пришел в сознание, и ходить туда сейчас не следовало. Галя без умолку расспрашивала обо всех подробностях спасения Щербакова и его спутников.

— Что же теперь будет с Леной?! Ах, Ленка, Ленка! — то и дело восклицала она.

Договорились не сразу открыть Лене радостную весть о Щербакове и что сделает это Бархатов.

На следующий день к Бархатову заглянул Кожухов. Узнав, что среди спасенных оказался Щербаков, он сначала не поверил, а, убедившись, что это правда, бурно излил свою радость, пошел с Бархатовым в больничную палатку. За ними побежали Рашид и Галя.

Щербакову стало лучше, он немного поел, а затем снова крепко заснул как раз тогда, когда в палатку пришли друзья. Постояв около больного, они ушли; Кожухов спешил к себе.

А на другой день приехала Лена. Ее встретил Василий Яковлевич. Через минуту явились Галя и Рашид. Вид у них был сияющий, и вели они себя заговорщически, пока Бархатов расспрашивал Лену о поездке. Заметив их странное поведение, Лена весело сказала:

— Вид у вас такой, словно вы открыли что-то получше титана.

— Вот именно, получше! — торопливо ответила Галя, и глаза ее засверкали.

— Что же? — спросила Лена.

Бархатов предупреждающе посмотрел на Галю. Но девушка не заметила этого и сразу бухнула:

— Ой, Ленка! Михаил Щербаков жив!

Лена почувствовала, как ноги подкосились и, если б не поддержал Бархатов, она бы упала. Василий Яковлевич усадил ее на стул, к ней бросились Галя и Рашид. Лена закрыла лицо ладонями, сердце ее продолжало колотиться, потом прошептала:

— Жив?.. Неужели жив? Где он? — и уже громко, прерывающимся голосом крикнула: — Где!?.

Когда она немного успокоилась, ей рассказали все. И тогда она бросилась обнимать всех, плача и смеясь.

 

«У НАС ВСЕ ВПЕРЕДИ»

...Утром Щербаков проснулся рано. Накануне его побрили, и теперь он выглядел помолодевшим лет на десять. После того как сознание вернулось к нему, он много спал. Чувствовал себя еще плохо, но уже мог говорить. Сейчас Михаил рассматривал палатку. Кроме сестры, здесь никого не было. Сделав для него все необходимое, она куда-то вышла. Неожиданно в дверях палатки появилась девушка в белом платье, с букетом цветов в руках.

— Лена!

Девушка, не сдерживая слез, бросилась к нему.

— Родной...

— Где я? Это не сон?

— Молчи, милый, тебе вредно разговаривать.

Она любовно смотрела на него, а Михаил в это время мучительно думал. Наконец, он вспомнил, что ему не давало покоя с той минуты, как пришел в себя.

— Леночка, а Полынов, его сын... Что с ними?

— Полынов? — удивилась Лена... Засни, Михаил, у тебя температура...

— Нет, Лена, я в сознании, скажи мне, что с ними?

— С кем?

— С теми, кто был со мной... там на плоту... их двое, — лихорадочно проговорил Михаил.

— А-а, — ответила девушка. — Не беспокойся, они живы.

Радость придала Михаилу силы. Он уже не чувствовал боли. Он торопливо, перескакивая с одного события на другое, начал рассказывать Лене об ущелье Полынова, о том, что случилось с ним, о своих новых друзьях. Утомленный рассказом, Михаил умолк.

В палатку вошел мужчина.

— Как дела? — тихо спросил он у девушки.

— Василий Яковлевич, — прошептал Щербаков, узнав Бархатова.

Лицо геолога просветлело:

— Ну, раз заговорил — все в порядке. — Он подсел к койке. Тепло и очень сердечно посмотрел на Михаила:

— Пропащая душа... Как вы себя чувствуете?

Михаил улыбнулся:

— Хорошо.

— Ну вот, Леночка.. Я еще на вашей свадьбе побываю. Отощал он, но ничего, вернем ему силы, будет еще по горам лазать.

В этот момент в палатку вошли Рашид и Галя.

— Еще бы! Обязательно будем по горам лазать!

— Так вот где эта пропащая душа!

Щербаков увидел их, радостно произнес:

— Рашид!.. Галя!.. Здравствуйте... И вы здесь.

Молодые люди бросились к кровати, расцеловали Михаила.

— Василий Яковлевич, а вы знаете, кто те двое? — сказал Михаил.

— Кто же?

— Полынов, которого вы разыскивали, и его сын.

— Полынов!?

Василий Яковлевич тревожно взглянул на Лену. Та улыбнулась: Михаил уже успел рассказать ей многое.

— Правда, Василий Яковлевич... Михаил нашел их в ущелье.

Но Бархатов никак не хотел в это поверить.

— Да. да, это они, Полынов и его сын... Я все расскажу... Лена сказала, что их состояние хорошее... Нас спасли, да... Я им сказал, что нас не оставят в беде... Они такие хорошие... Я им обещал показать, какой стала Россия... Ведь они ничего не знают... О, это просто чудо, что я с вами... с вами...

— Хватит, — решительно проговорил Бархатов, — вы много говорите, а вам это вредно... А ну, друзья, киш отсюда...

Михаил стал протестовать, но Лена укрыла его одеялом, нежно сказала:

— Я тут, рядом буду... Ты отдохни... А мы еще поговорим. Ведь все наше впереди...

Она наклонилась, поцеловала его и выбежала из комнаты.

— Да, впереди, — уже засыпая, прошептал Михаил. — И все наше...

И счастливо улыбнувшись, он закрыл глаза.

#img_4.jpg

 

#img_5.jpg

#img_6.jpg

 

ПРИЕЗД МИСТЕРА КРЕВКЕРА

В Москве, по соседству с оживленным и шумным Арбатом, есть тихая улочка, изогнутая, как виноградная лоза, сплюснутая старинными купеческими особняками, стены которых причудливо украшены безвкусной лепкой и массивными карнизами. Редкие прохожие, случайно завернув сюда, торопливо ускоряют шаг, подавленные мрачностью высоких и крепких оград.

Здесь разместились некоторые иностранные посольства, которых так много в столице. Круглые сутки, в зной и холод, в слякоть и вьюгу у массивных ворот дежурят подтянутые милиционеры, отдающие честь комфортабельным машинам с национальными флажками на радиаторах.

Однажды в безветренный и холодный февральский день возле одного из зданий, построенного лет двести назад, остановился мышиного цвета лимузин. Из автомобиля вышел преклонных лет человек в зеленой, не по сезону, шляпе и бобриковом пальто, мешковато сидевшем на щупленькой фигуре. В руках незнакомец держал саквояж из желтой добротной кожи.

Старческой, неторопливой походкой он прошел по очищенной от снега асфальтированной дорожке в глубину двора и нажал кнопку наружного звонка.

Широкая дверь бесшумно открылась. Степенный швейцар с поклоном пропустил незнакомца, а затем помог ему снять пальто. Спустя некоторое время, приезжий, не выпускавший саквояжа из рук, был принят самим послом.

Это был высокий, сухощавый мужчина с впалыми, болезненного вида щеками, с горбинкой на носу. Большие очки в роговой оправе прикрывали глаза. Редкие, с проседью волосы обрамляли большой выпуклый лоб.

Вошедший простуженным голосом проговорил:

— Леви Кревкер, доверенный нотариальной конторы братьев Уатсон.

Посол приподнялся из-за громадного письменного стола, подал узкую руку. Неторопливым жестом пригласил мистера Кревкера сесть.

— Чем могу быть полезен?

— Я прилетел в Москву в связи с сообщением, появившимся в наших газетах.

Кревкер достал из внутреннего кармана солидный кожаный бумажник, вынул оттуда прямоугольную газетную вырезку и, развернув, протянул через стол.

Посол неторопливо поднес ее к глазам. Московский корреспондент одной солидной заграничной газеты в сенсационном духе расписывал историю царицынского врача Полынова, прожившего много лет в затерянном на Памире ущелье.

— Да, да, вспоминаю, — поднял глаза посол. — Об этом писалось и в русских газетах, по-моему, прошлой осенью. Но какое дело до всего этого нотариальной конторе братьев Даудсон?

— Уатсон, — корректно поправил посетитель.

— Простите, мистер...

— Кревкер.

— Могу я поинтересоваться, чем вызван ваш приезд в Россию?

Доверенный конторы, видимо, ожидал этого вопроса. Бесстрастным голосом ответил:

— Вот уже 30 лет нотариальная контора братьев Уатсон безуспешно разыскивает наследников нашего клиента, русского эмигранта, в прошлом царицынского обувного фабриканта и купца первой гильдии Афанасия Терентьевича Сердюкова, завещавшего все свое состояние единственной дочери Марии Афанасьевне Сердюковой, а в случае ее смерти — мужу Сердюковой — Александру Ивановичу Полынову или их детям.

— Понимаю. Значит, вы предполагаете, что Полынов, о котором сообщают газеты, и есть разыскиваемый вами наследник?

— Некоторые данные сходятся, но моя обязанность в этом удостовериться и, если не окажется других претендентов, ввести его в законные права.

Посол снял очки, медленно стал протирать их.

— И большое наследство? — близоруко прищурив глаза, поинтересовался он.

— Мистер Сердюков заблаговременно, еще до революции, перевел значительную часть своего состояния в заграничные банки. Удачно приобретя после эмиграции алмазные копи и земли в Южной Африке, он, кроме того, обладал ко дню смерти одним миллионом шестьюстами тысячами долларов, положенными в государственный банк на проценты.

— Так, — холодно констатировал хозяин кабинета. — А у нас что, нет никого, кто бы претендовал на это наследство?

— Жена мистера Сердюкова умерла еще в двадцатых годах, других близких у него не было, а волю покойного я уже имел честь вам сообщить.

Посол устало улыбнулся.

— Между прочим, вы ставите мистера Полынова в весьма затруднительное положение. Ведь он будет миллионером, а это в России не очень почетно.

Кревкер пожал плечами, словно желая подчеркнуть, что это уже не его забота, и заметил:

— Если мистер Полынов окажется законным наследником, он вправе распоряжаться деньгами и имуществом покойного, как ему заблагорассудится... А если нет...

Посол поднял голову:

— А если нет?

— Тогда, согласно воле клиента, в 1965 году все наследство будет передано русскому правительству.

— Надеюсь, не советскому? — иронически улыбнулся посол.

— По всей вероятности, мистер Сердюков не верил в прочность коммунистического режима и надеялся, что к 1965 году в России будет восстановлен прежний строй. Но в завещании никакой оговорки на этот счет не имеется, а только сказано, что все движимое и недвижимое имущество, ценные бумаги и капиталы передаются русскому правительству.

— О, это будет весьма неприятно. Не правда ли? — с той же иронией проговорил посол.

— К сожалению, тут мы бессильны что-нибудь сделать.

— Конечно, многое может измениться в мире... Но боюсь, что режим свободного предпринимательства в России и к 1965 году не наступит. Можете поверить мне, я как-будто неплохо знаю эту страну... Впрочем, это частное замечание... Так чем я могу вам помочь?

— Нотариальная контора братьев Уатсон обращается с просьбой помочь разыскать мистера Полынова и для переговоров с ним выделить переводчика, услуги которого, разумеется, будут оплачены за счет законного наследника.

— Хорошо... Такая помощь вам будет оказана.

Посол хотел подняться, считая разговор оконченным.

Но в это время в кабинет вошла секретарша, женщина уже в годах, с гривой крашеных волос. Бесшумно проскользнув к столу, она передала послу телеграмму.

— Извините, просили немедленно вам вручить.

— Благодарю... Вы свободны...

Сообщение было из министерства иностранных дел и имело прямое отношение к находящемуся в комнате гостю.

В нем говорилось:

«В Москву отправился представитель нотариальной конторы братьев Уатсон Кревкер. Примите меры, чтобы до его встречи с Таупманом, который вчера вылетел к вам, никакие разговоры с Полыновым не велись»...

Посол поморщился, словно от головной боли. Началась какая-то возня, которой он органически не переваривал. Деньги... Наследство... Нотариальная контора братьев Уатсон... Какой-то там еще Таупман... Для чего? Зачем? Нет, наверное, он уже устарел, и пора уходить в отставку...

— Вот что, мистер...

— Кревкер...

— Прошу извинить... Вы где остановились?

— Пока нигде.

— Сейчас вас проведут к секретарю посольства, он вам поможет...

— Благодарю.

Посол подал руку:

— Поживите в Москве... Советую сходить в Большой театр... А мы предпримем шаги, чтобы отыскать интересующего вас мистера Полынова...

 

МИССИЯ В МОСКВЕ

Мистер Таупман, еще не старый мужчина с невыразительным лицом, похожий в своем старом, поношенном пиджаке на провинциального учителя, говорил тихо, не торопясь, чуть глуховатым голосом:

— Мистер Хейвуд, счастлив снова с вами встретиться...

Посол внимательно посмотрел на Таупмана:

— Вы, конечно, меня не помните? — заметил тот.

— Признаться, нет...

— Я имел счастье учиться у вас в Смедлинманском университете на факультете истории... Давно это, правда, было, лет двадцать назад...

— О, очень рад встретить воспитанника университета, — оживился посол. — Как долетели?

— Отлично... Вы хорошо выглядите, мистер Хейвуд... Я вас сразу узнал... Спасибо...

— Да, простите... Вам письмо...

Он полез в боковой карман, извлек оттуда запечатанный сургучом конверт...

В корректной форме, но весьма категорически послу предлагалось оказывать всяческое содействие мистеру Таупману и его миссии в Москве.

— А я и не знал, что вы работаете в нашем министерстве, — запирая письмо в несгораемый сейф, проговорил посол... — Значит, мы коллеги...

Напоминание об университете, в котором Хейвуд много лет вел курс истории, расположило его к гостю.

— Вероятно, вы устали в дороге, хотите отдохнуть?

Рука посла уже потянулась к кнопке звонка.

— О нет, не нужно... Я отлично выспался в самолете... Если можно, я хотел бы встретиться с Кревкером.

— Ну, это нетрудно... Он, должно быть, здесь... Мы сейчас его пригласим...

— Что вы, мистер Хейвуд... Зачем отнимать у вас драгоценное время.. Возможно, найдется крохотный уголок для беседы, где мы никому не помешали бы.

— Да, конечно, — уже более сухо заметил посол.

Честно говоря, ему показалось обидным, что от него что-то скрывают, хотя до этого он искренне желал остаться в стороне от всей этой странной истории с наследством Полынова. Непонятно, почему министерство затевает это дело, с какой миссией прибыл Таупман? Впрочем, зачем ломать голову? Его просто обошли, ну и отлично... У него достаточно дел и без этого.

Но на сердце старого посла продолжали скрести кошки, когда Таупман и Кревкер уединились в одном из кабинетов обширного здания. Значит там, на родине, высокое начальство ему, Хейвуду, уже не доверяет?.. Ну что же, это расплата за попытку иметь самостоятельное мнение, которое, как ему писали друзья, было расценено в министерстве по-своему...

От всех этих мыслей у Хейвуда разболелась голова, и, не дождавшись окончания переговоров, он отправился к себе, чтобы прилечь.

А в это время в противоположном конце здания, в комнате с пробковым полом и глухими стенами шла беседа двух соотечественников. Таупман, усевшись в старинное кресло, жестом хозяина пригласил Кревкера опуститься напротив. Тот внимательно слушал и бесстрастно отвечал на вопросы. Но когда Таупман поинтересовался дарственными бумагами покойного купца Сердюкова, Кревкер вежливо, но с достоинством произнес:

— Нотариальная контора братьев Уатсон существует с 1808 года и до сих пор свято хранила тайны своих клиентов.

— Это очень благородно, — не без издевки проговорил Таупман, — но, мистер Кревкер, я не из личного любопытства, а тем более интереса спрашиваю вас об этом... Поверьте мне, дело гораздо сложнее... Надеюсь, вы являетесь достойным гражданином своей родины?

Кревкер почтительно склонил голову.

— Если ваш клиент был безмозглым и неблагодарным ослом, прошу простить за несколько резкое суждение, и не сумел как следует распорядиться своим наследством, то это отнюдь не означает, что мы должны ему уподобляться. В свое время вы все узнаете, а пока не должны предпринимать ни одного шага, не посоветовавшись со мной.

— Но...

— Понимаю, мистер Кревкер, вы хотите спросить, кто я такой... Вот, пожалуйста, распоряжение мистера Уатсона, оно относится к вам...

Мистер Кревкер сразу узнал почерк своего хозяина. Да, действительно, ему предлагалось действовать по указанию мистера Таупмана, но в рамках законного...

Последняя оговорка сразу ободрила старого служащего. «Братья Уатсоны остаются верными себе», — не без гордости подумал он.

— Ну, так вот... Если вы, предположим, даже удостоверитесь, что Полынов — законный наследник, не спешите сообщать ему об этом без моего разрешения.

— Простите, но...

— Мистер Кревкер, перестаньте валять дурака, — грубо перебил его Таупман, — свою щепетильность оставьте при себе, ничего незаконного я от вас не требую, и извольте слушаться... До свидания, мистер Кревкер, мы с вами будем ежедневно видеться... Желаю удачи.

Когда тот вышел, Таупман набрал номер телефона.

— Хэлло, — послышался хрипловатый голос в трубке.

— Здравствуй, Гарри. Очень рад услышать твой пропитый голос.

— Кто это?

— Твой школьный товарищ и соратник по бриджу.

— Митчел... Какими судьбами?...

Через несколько минут в комнату вошел толстый, обрюзгший мужчина в пестром клетчатом костюме. Редкие светлые волосы были зачесаны набок. Маленькие глазки смотрели остро. На тройном подбородке выделялась черная родинка.

— Хэлло, Митчел, — радостно прохрипел он, обнимая Таупмана, — какого бога мы должны благодарить за то, что имеем возможность лицезреть твою милую мордочку?

— Тебе...

— Мне? — искренне удивился Гарри.

— Помнишь, ты передал романтическое сообщение о новоявленном Робинзоне, некоем Полынове?

— Возможно... Ежедневно передаю триста строк разной белиберды.

— Так вот, твой Робинзон неожиданно оказался наследником кругленькой суммы.

— Фьюить, — свистнул Гарри. — Спасибо, Митчел, это сенсация, сейчас же настрочу двести строк.

— Пока ни слова. Если бы он получил в наследство только доллары... Садись, Гарри, нам надо поговорить...

 

ЛИЦО ЗА ОГРАДОЙ

Километрах в сорока от Москвы расположен чудесный дачный поселок. Живописные домики чуть заметны среди высоченных сосен и елей. По стенам, до самых крыш, поднимаются лозы дикого винограда. Воздух, напоенный ароматом вечнозеленой хвои, действует на человека, как самый живительный бальзам.

Летом здесь оживленно. Сотни москвичей с семьями перебираются сюда на отдых, и на деревянной платформе, возле которой электричка на несколько минут задерживает свой бег, всегда увидишь пассажиров. По асфальтированной дороге, идущей от столицы, ранним утром и поздно вечером тянутся вереницы легковых автомобилей. Но зимой поселок кажется опустевшим. Ворсистый снег порошит нерасчищенные дорожки, одевает на крыши по-казачьи заломленные барашковые шайки. Немую тишину лишь изредка нарушают мелодичные сирены электровозов.

Поэтому постороннему взгляду могло показаться странным, что ставни одного из домов в пасмурный февральский день были настежь раскрыты, в то время как из каменной трубы к серому небу голубоватой струйкой тянулся дымок.

А если бы удалось заглянуть внутрь комнаты, не по сезону обставленной плетеной мебелью, можно было бы увидеть за письменным столом крепкую, прямую мужскую фигуру в скромной, из штапельного полотна, пижаме. Человек весь ушел в работу. Узкая морщинистая рука быстро скользила по бумаге, седая голова склонилась над столом.

Внезапно снаружи послышались оживленные голоса, скрип деревянных ступенек, и в дверь на веранде постучались.

Видимо, в этом доме гостей не ожидали, хозяин недовольно глянул на часы, висящие над книжным шкафом.

Мужчина нехотя оторвался от работы, прошел по узкому, внутреннему коридору и вышел на веранду. Но тут глаза его потеплели, лицо приняло приветливое выражение. За стеклянной дверью он увидел молодого человека и девушку, издали улыбавшихся ему.

— Здравствуйте, Александр Иванович, — раздались их радостные возгласы, как только дверь открылась. — Вот и мы... Принимаете гостей?..

Это были Лена и Михаил. Оба с мороза, краснощекие, свежие.

— Скорее в комнаты... Вы простудитесь, — проговорила девушка.

Александр Иванович улыбнулся. Он привел их в переднюю, помог девушке снять пальто.

— А Павел где? — поинтересовался Щербаков.

— Ушел в лес.

— На прогулку?

— О, нет... Его Дубко пригласил принять участие... — Полынов запнулся, видимо, вспоминая нужное слово. — Ах, да, в воскреснике... Возвратятся после обеда.

Они прошли в комнату. Лена заметила бумаги на столе.

— Мы оторвали вас от работы?

Вместо ответа Полынов усадил их в плетеные кресла.

— Я всегда рад вам... Вид у вас сияющий, словно у молодоженов.

— Почти угадали, — засмеялся молодой человек. — Мы как раз приехали пригласить вас на свадьбу.

И с напускной серьезностью добавил:

— В следующее воскресенье прошу пожаловать вас и вашего сына на бракосочетание Михаила Георгиевича Щербакова с гражданкой Еленой Сергеевной Рудниковой... Так, кажется, раньше говорилось?

— Поздравляю... от всей души...

Он по-отечески поцеловал обоих.

— Придется заказывать фрак.

— Правильно... О, это идея. Дамы будут в вечерних туалетах, а мужчины, естественно, во фраках, — рассмеялась Лена.

— Конечно, бракосочетание произойдет не в церкви? — серьезно спросил Александр Иванович.

— Ну, что вы, — удивилась Лена. — Теперь это не принято.

— Не обижайтесь, Леночка... Мне еще ко многому надо привыкнуть, — проговорил задумчиво старый врач.

Немногим больше четырех месяцев прошло с того дня, когда он вместе с Павлом и Щербаковым подъезжал к Москве.

Моросил мелкий осенний дождь. По оконному стеклу сползали узорчатые ручейки. За их туманностью проносились дачные поселки Подмосковья, опустевшие поля, расцвеченные желтизной...

На сердце у Александра Ивановича было радостно и тревожно. В последние дни его не покидали сомнения. Кому нужен 65-летний старик, который даже не имеет права называться врачом? Что он будет делать? На какие средства жить? И беспокоило его все это не столько из-за себя, сколько из-за Павла. Что его ждет в новой, незнакомой жизни?

Репродуктор, к которому Павел и Александр Иванович успели уже привыкнуть, торжественно объявил:

— Поезд прибывает в столицу нашей Родины — Москву.

Взглянув на Павла и тяжело вздохнув, Александр Иванович молча стал собираться.

А вслед за этим послышались веселые звуки марша. Павел прильнул к стеклу, лицо его сияло, он был счастлив — и ничуть не скрывал своего восторга.

Дальше все происходило, как во сне. Когда Полынов вслед за Михаилом и Павлом медленно начал спускаться по ступенькам вагона, десятки дружеских рук потянулись ему навстречу. Какая-то девочка с красным галстуком, протиснувшись вперед, преподнесла букет мокрых роз. Полыновых сжимали в объятиях, целовали, окружили приветливые и радостные лица — все это так взволновало Александра Ивановича, что он не мог сдержать слез.

На Александра Ивановича и его сына с первых дней прибытия в Москву обрушилось такое количество впечатлений, открытий, незабываемых встреч, знакомств, каждый день они узнавали так много нового, что время летело стремительно быстро, незаметно. Десятки людей, до этого совершенно незнакомых Александру Ивановичу, как самые близкие и родные приняли участие в его судьбе. Куда-то ходили, о чем-то хлопотали. Советское правительство выдало Полынову крупное единовременное пособие и назначило пенсию.

Трудно рассказать о тех чувствах, которые испытал Полынов. Он был буквально потрясен всем этим. Да, тысячу раз был прав Щербаков, когда уверял еще там, в ущелье, что на большой земле произошли разительные перемены.

Старый Полынов последний раз был в Москве незадолго до начала империалистической войны. Сколько лет прошло с тех пор? Свыше сорока. В памяти Александра Ивановича сохранились узкие, извилистые московские улицы, роскошные купеческие особняки в центре, калеки и нищие на церковных папертях, голодные, оборванные дети на грязных, захламленных, лишенных солнца окраинах.

Теперь он жадно всматривался и не узнавал Москву. И его поразили не столько внешние перемены, не столько прекрасные новые здания и широкие неведомые магистрали, потоки легковых машин, троллейбусов, автобусов, не столько весь необычайно красочный облик столицы, сколько люди, москвичи, жизнерадостные, приветливые, отзывчивые.

Временами ему казалось, что он попал в совершенно другую страну, ничего общего не имевшую с прежней Россией. Александр Иванович многого еще не знал, еще мало успел увидеть, но то, с чем он повседневно встречался, почти начисто перечеркнуло его прежние представления о Родине. С удивлением, например, Полынов узнал, что эпидемии холеры, чумы, оспы, которые когда-то ежегодно уносили миллионы жизней, канули в вечность и что выросло уже поколение врачей, которое знакомо с этими болезнями только по учебникам. Когда-то он с горечью должен был сознавать, что его мечта о человеческом долголетии являлась утопией. Медицина была бескрылой и бессильной в условиях нищеты, голода, антисанитарии, рабского изнурительного труда.

Просматривая свои записи, которые он сделал еще в 1910 году и которые чудом уцелели во время катастрофы в ущелье, Полынов нашел среди них и такие:

В России пятьдесят процентов детей умирало, не достигнув пятилетнего возраста; больше половины взрослых умирало в возрасте до тридцати лет. Средняя продолжительность жизни равнялась тридцати двум годам. Теперь же в Советской России (Полынов еще не привык к слову СССР) она увеличилась больше, чем вдвое. Борьба за человеческое долголетие стало делом общегосударственным.

Все это бесконечно радовало старого врача. Но бывали минуты, когда Александр Иванович, оторвавшись от работы, крепко задумывался. Будучи в ущелье, он мечтал быть полезным людям. Но теперь, возвратившись к ним, Александр Иванович, трезво оценивая свое положение, понимал, как он бесконечно отстал от времени, как малы его познания в медицине, ушедшей далеко вперед.

Правда, правительство оценило его прежние заслуги. Значит, он что-то сделал, значит, его мысли, которым он отдал жизнь, имеют какое-то значение? Но это в прошлом. А теперь... Время ушло так далеко вперед, сумеет ли он его догнать?

Все это глубоко волновало Полынова. Да еще Павел. Александр Иванович не мог не заметить, с каким трудом тот переносит многолюдность столицы. Видимо, потребуется немало времени, пока он, выросший в одиночестве и в тишине ущелья, привыкнет к новой обстановке. Сначала Павел не выходил на улицу, чувствовал себя смущенно в обществе людей и сторонился даже Лены, которая почти каждый вечер заходила к Михаилу. Поэтому, когда Полынову любезно предложили временно поселиться под Москвой на одной из дач академии медицинских наук и там продолжить работу над проблемой долголетия, Полынов с радостью согласился.

Да, это был самый лучший вариант, какой можно было придумать. Быт их сложился довольно просто. Сторожиха дачи, пожилая, одинокая женщина Мария Васильевна, искренне обрадовалась зимним жильцам и охотно взялась вести их несложное хозяйство. Из рассказа Щербакова она знала историю Полыновых и относилась к обоим с материнской внимательностью. Впрочем, новые жильцы, привыкшие за долгие годы жизни в ущелье заботиться о себе, многое не позволяли ей делать. Они сами кололи дрова, засыпали углем большую чугунную печь в кухне, от которой шло тепло во все комнаты, расчищали от снега дорожки, выполняли десятки других домашних дел, предоставляя Марии Васильевне ездить в Москву за продуктами, стирать и варить.

Вот и сейчас она хлопотала на кухне. Радостно, как старых знакомых, приветствовала Мария Васильевна Михаила и Лену, заглянувших к ней, чтобы поздороваться. Потом тихо шепнула:

— Вы бы не тревожили, пусть пишет... До обеда это у него любимое время для работы.

— Хорошо, Мария Васильевна, слушаемся, — заговорщическим шепотом ответил Щербаков.

Вместе с Леной он стал уверять Александра Ивановича, что им хочется прогуляться по лесу, подышать воздухом, а тот, решив, что молодые люди стремятся побыть наедине, не стал их удерживать.

Впрочем, в лес они не пошли, а затеяли веселую возню во дворе: гонялись друг за другом, кидались снежками, причем Михаил, пользуясь случаем, старался не выпустить девушку из своих объятий.

Лена вырывалась, швыряла ему пригоршни снега в лицо и потом беспомощно кричала:

— Пусти... Как тебе не стыдно...

На ней было недорогое, но со вкусом сшитое пальто с колючим воротником, который Щербаков не любил потому, что он щетинился, как еж, стоило только приблизить свое лицо к щеке девушки.

Потом оба, устав, прошли в запорошенную снегом беседку.

Невольно заговорили о Павле. У них даже появилось желание отыскать его, чтобы посмотреть, как он работает на первом в своей жизни воскреснике.

— Он очень хороший, — проговорила Лена от самого сердца, — чистый, искренний, душевный... И так тянется к жизни, людям, ко всему, чего долго был лишен... Ты знаешь, забавно, когда его мама первый раз увидела, она потом стала уверять меня, что ему лет 19, от силы 20. А сколько ему в самом деле?

— Да за тридцать уже.

— Неужели за тридцать? Он так молодо выглядит и такой красивый...

Михаил рассмеялся, погрозил девушке пальцем:

— Новое дело... Раньше я должен был к одному ревновать. Теперь к другому... Кстати, где Малинин, что с ним?

Со дня возвращения Михаила оба, не сговариваясь, деликатно не говорили о нем.

— Уехал... И, кажется, надолго... Ты знаешь, я его обвиняла в том, что он хотел убить тебя.

— Вот как?

— Мне Василий Яковлевич рассказал, почему отложили испытание твоего парашюта... А Виктор в то утро заходил в палатку, и я решила, что он испортил предохранитель.

— О, это ты напрасно... Ты знаешь, я потом долго размышлял над тем, что произошло... И нашел причину.

— Какую?

— Недостаток в конструкции... Я поставил слабую пружину, и предохранитель мог от малейшего толчка сам соскочить. В новом варианте я это предусмотрел и теперь альпинистам он будет служить безотказно.

— Ой, как стыдно... Я тогда его чуть не выгнала...

— Напиши ему... Хочешь вместе... Надо извиниться.

Лена с благодарностью посмотрела на молодого человека.

— Мы это сделаем.

— Обязательно.

Несколько минут они просидели молча, думая каждый о своем. Внезапно девушка испуганно вскрикнула.

— Леночка, что с тобой?

— Там... человек.

— Где.

— Вон там... за забором...

Но в том месте, куда она указывала, никого не было. За низкой деревянной оградой виднелась лишь запорошенная снегом дорога.

— Тебе показалось.

— Нет, что ты... Я подняла голову и увидела... Темное лицо, как будто в маске... А глаза живые... Они пристально смотрели во двор... и даже пальто видела с черным поднятым воротником.

Михаил молча встал, направился к калитке. Лена последовала за ним.

Но улица была пустынной. Снег лежал на крышах соседних домов и накрепко заколоченных ставнях.

— Странно, — задумчиво проговорила девушка. — Но я сама видела...

— Может быть, прохожий?

— Тогда куда он делся?

— Наверное, ушел по дороге в лес... Из-за деревьев мы его не видим.

— За такое короткое время уйти он не мог. Значит, бежал. Зачем?

— Логично. Действительно, зачем ему надо было бежать?

Они дошли до самого леса, но никого не встретили. В раздумье повернули назад...

 

ПАВЕЛ НАЧИНАЕТ МЕЧТАТЬ

А молодой Полынов в это утро вместе с учителями и старшеклассниками местной школы трудился в лесу. Он раскраснелся, скинул пальто и, оставшись в легкой куртке, один взваливал на борт грузовой машины распиленные бревна.

Ребята с удивлением поглядывали на великана, которого уже окрестили дядей Степой.

Чувствовал он себя отлично.

Но чтобы понять, как Павел оказался на воскреснике, придется несколько возвратиться назад.

Вопрос о том, что делать молодому Полынову в жизни после выхода из ущелья, всесторонне обсуждался Александром Ивановичем, Щербаковым и Леной. Конечно, знаний, полученных Павлом от отца, для практической деятельности было недостаточно. Поэтому первая общая мысль сводилась к тому, чтобы тот только учился. Возможность к этому имелась. Александр Иванович чувствовал себя настолько крепким, что твердо решил пойти работать. Даже место ему было предложено — научным сотрудником во Всесоюзной Академии медицинских наук. Значит, сын мог спокойно учиться. Но сколько лет потребуется, чтобы он получил высшее образование? По самым скромным подсчетам и при максимальной загрузке — не меньше 6—8. Согласится ли Павел находиться все это время на иждивении престарелого отца? А семья... Молодой Полынов находился в таком возрасте, когда об этом нельзя было не думать. Кто же ее станет содержать?

Михаил предложил устроить молодого Полынова на заводе, где он сам работал. Через год-два Павел станет квалифицированным рабочим и одновременно сумеет учиться в вечерней школе.

Александру Ивановичу, хоть и понравилась эта идея, но он высказал опасение, что для осуществления ее время не наступило.

— Боюсь, что Павел будет чувствовать себя плохо. Он еще не привык к людям...

Лена поддерживала старого Полынова:

— Пусть пройдет несколько месяцев... Павел Александрович осмотрится, надо лучше ему больше показывать, может быть, он сам себе облюбует специальность, выберет профессию... Это ведь на всю жизнь, так лучше не торопиться.

— Согласен, — сдался Щербаков. — А на завод я его свожу, покажу вое цехи.

На этом и порешили. Молодые люди взяли шефство над Павлом, отдавая ему все свое свободное время... По вечерам они ходили с ним в театры и кино, а воскресные дни проводили в длительных прогулках по столице, знакомясь с достопримечательностями Москвы.

Павел, как ребенок, воспринимал мир — непосредственно и восторженно... Все его интересовало, обо всем хотелось узнать и, не задумываясь о будущем, он радовался настоящему.

Друзья позаботились и об его учебе. В поселке, где поселились Полыновы, имелась семилетняя школа. Щербаков съездил туда, познакомился с директором ее, Виктором Осиповичем Дубко, добродушным украинцем, лет на пять старше Павла, смуглым крепышом, с пышной, черной шевелюрой и симпатичным лицом, на котором война оставила след: рубец на левой щеке.

Он гостеприимно принял Щербакова, а когда узнал историю Павла, горячо воскликнул:

— Поможем... Я сам буду с ним заниматься. Да и другие учители не откажутся... Вот проверим, что он знает, а тогда программу занятий для него составлю...

Вошел Дубко в дом с приветливой улыбкой, долго жал руку Александру Ивановичу, приветствовал Павла, как старого знакомого, и предложил, не теряя времени, приступить к занятиям.

Часа три он провел наедине с Павлом, деликатно проверяя его знания...

Перед уходом Александр Иванович заговорил с ним об оплате уроков.

— Да вы что? — блеснув своими черными глазищами, с сердцем проговорил он. — На первый раз я вам прощаю, — отойдя, закончил он с улыбкой, — но чтоб больше об этом я не слышал... Заниматься с Павлом Александровичем я буду через день... Он молодчина, голова у него свежая... Да и вы не теряли времени в ущелье... Классическую литературу он знает хорошо, физику и математику также... Ну, а в чем отстал — нагонит... За год мы с ним семилетку пройдем, а там увидим, что делать...

Являлся он сюда с ворохом книг, а вскоре и Павел стал частым гостем в школьной библиотеке.

Занимался он много и охотно, жадно читал, и многие книги лучше всяких учебников рассказывали молодому Полынову о новой, еще плохо известной ему жизни.

Он любил приходить на школьные вечера и вскоре в небольшом, дружном педагогическом коллективе стал своим человеком. И когда учителя и старшеклассники отправились в ближайший лесхоз на воскресник, чтобы завезти в школу топливо, Павел охотно принял в нем участие.

А за несколько дней до воскресника произошло одно событие.

Его пригласили к себе в гости студенты Московского университета имени Ломоносова.

Правда, ему и раньше, вместе с Александром Ивановичем, особенно после приезда в Москву, приходилось выступать во Дворце пионеров, у столичных спортсменов и даже в воинской части.

Эти встречи проходили очень тепло, рассказ Полынова о жизни в ущелье выслушивался с огромным вниманием. Что касается Павла, то он главным образом отвечал на вопросы.

А теперь он поехал один. Александр Иванович был в этот вечер занят в Академии медицинских наук и не мог его сопровождать.

Сойдя с пригородного поезда, Павел нанял такси и на нем доехал до здания университета на Ленинских горах.

Отпустив машину, он невольно залюбовался величественным храмом науки. К нему робко подошла хрупкая девушка в искусственной шубке.

— Простите... Не вы ли будете Павлом Александровичем Полыновым?

— Да.

— О, как хорошо... Лида, Сергей, Вера, — крикнула девушка. — Сюда! Павел Александрович приехал...

Шумной ватагой его обступила молодежь, они провели его в вестибюль, похожий на дворец из сказки, помогли раздеться.

На лифте поднялись куда-то наверх, прошли в актовый зал, заполненный молодежью... Она встретила его аплодисментами, а он долго не мог начать говорить, волнуясь от того, что сразу видел столько молодых лиц.

Выступал он, наверное, бессвязно. Но его слушали внимательно и долго не отпускали. И все время, пока он говорил, Павел ощущал на себе особенно пристальный взгляд.

Но, украдкой оглядывая сидящих, Павел не мог бы сказать, кто так упорно на него смотрит. В круглом зале находилось несколько сот студентов, среди которых выделялись смуглые лица посланцев восточных и африканских стран. Со многими из них после выступления он познакомился. Они говорили по-русски плохо, но это не помешало им высказать свои дружеские чувства.

Потом Павла водили по зданию университета, не без гордости показывали прекрасные аудитории, научные кабинеты, спортивные залы.

Домой Павел возвращался под большим впечатлением от увиденного... В этот поздний час в вагоне электрички было немного народа, и молодой Полынов размечтался. О, как ему хотелось стать одним из тех, кого видел там, в здании университета. Да, он будет учиться, еще более упорно, чем до сих пор, но добьется своего — станет студентом университета... Какое это счастье каждый день приходить туда, быть среди этой чудесной, жизнерадостной молодежи...

Отдавшись мечтам, Павел чуть не проехал своей остановки. Уже, когда поезд тронулся, он выскочил на деревянную платформу, запорошенную снегом.

И вслед за ним с поезда соскочила еще одна фигура...

По узкой, плохо протоптанной дорожке она двинулась вслед за ним по направлению к дому.

Но Павел ничего не видел... Он весь отдался своим светлым мечтам...

 

ВИЗИТ

Едва Михаил и Лена возвратились в беседку, как со стороны улицы послышался шум мотора. Возле калитки дачи Полыновых остановилась машина гоночного типа, и молодые люди увидели, как из нее вышли низкорослый мужчина и молодая женщина в меховом манто. Михаил и Лена переглянулись.

— Кто это такие? — спросила девушка.

— Пойдем узнаем.

Открыв калитку, Щербаков спросил:

— Вы кого-нибудь ищете?

Озабоченное лицо молодой женщины посветлело:

— О, вы так кстати, — сказала она, четко выговаривая слова. — Скажите, пожалуйста, где живет мистер Полынов, Александр Иванович?

— Здесь. Проходите, пожалуйста.

— Спасибо... Александра Ивановича можно видеть?

— Он дома, — уклончиво ответил молодой человек.

Трудно сказать, почему, но ему не понравилась эта странная пара, приехавшая на машине с иностранным флажком.

— Будьте любезны передать ему, что его хочет видеть представитель нотариальной конторы мистер Кревкер.

Женщина очаровательно улыбнулась. У нее было узкое белое лицо, с прямыми, как принято говорить, греческими чертами, тонкие, ярко накрашенные губы и подведенные, с неестественным блеском глаза.

— Пойдемте, — пригласил Щербаков.

Он шел впереди. За ним следовала эта незнакомая пара, а замыкала шествие Лена.

— Прошу прощения, а вы не сын Александра Ивановича? — неожиданно поинтересовалась дама в манто.

— Нет.

Михаил вошел в дом.

— Александр Иванович, вас спрашивают...

Молодой человек тут же возвратился и торжественно произнес где-то вычитанную, как ему показалось, вполне дипломатическую фразу:

— Александр Иванович может вас принять.

Михаил помог гостям раздеться, проводил их в столовую. Лена осталась на веранде.

Через несколько минут к приезжим вышел Полынов. На нем был темный костюм и такого же цвета галстук. Вид старого врача, видимо, произвел на молодую женщину впечатление. Она перестала улыбаться. Щербаков незаметно вышел.

— Кто это? — тихо спросила Лена.

— Понятия не имею.

Они уселись на веранде, словно боясь оставить Полынова наедине с незнакомцами.

А в комнате, между тем, происходил деловой разговор.

После взаимного представления все уселись в плетеные кресла. Молодая женщина, которая назвала себя Каролиной, или, как она с очаровательной улыбкой добавила: «Если по-русски, то просто Катя», находилась между двумя мужчинами, изящно поворачивая головку-то в одну, то в другую сторону.

— Мистер Кревкер просит извинить, что он не имеет возможности сейчас подробно объяснить цель своего визита. Для этого ему необходимо выяснить, является ли мистер Полынов именно тем человеком, которого разыскивает пославшая его в Россию нотариальная контора братьев Уатсон. У мистера Кревкера имеется ряд вопросов, на которые он просит любезно ответить.

Полынов молча наклонил голову:

— Пожалуйста.

— Ваша фамилия, имя и отчество?

— Полынов Александр Иванович.

— Где вы родились?

— В Царицыне.

— Кто вы по образованию?

— Врач.

— В каком году вы женились?

Александр Иванович помедлил с ответом. Ему совсем не хотелось вспоминать прошлое. Спрашивающий это почувствовал. Каролина перевела:

— Мистер Кревкер еще раз просит извинения, но он заверяет мистера Полынова, что это не праздное любопытство.

— В 1913 году.

— Желательно вспомнить и месяц.

— 27 июня 1913 года.

— Фамилия, имя и отчество жены? До замужества.

Глаза старого врача стали задумчивыми. Не без усилия он ответил:

— Мария Афанасьевна Сердюкова.

— Где она сейчас?

— Умерла.

— Это весьма печально... Не будет ли мистер Полынов столь любезен познакомить со свидетельством о ее смерти?

— Такого свидетельства нет.

— Но его можно получить?

— Нет, — резко ответил Александр Иванович, — она умерла на Памире, в безлюдном ущелье.

— Кто может засвидетельствовать это?

Полынова этот допрос начинал раздражать. Усилием воли он заставил себя ответить как можно спокойнее:

— Есть человек, который может засвидетельствовать ее могилу.

Мистера Кревкера ответ не удовлетворил. Долго и назойливо с помощью переводчицы он заставлял Александра Ивановича объяснять обстоятельства дела. Снова и снова задавал вопросы. В заключение он попросил передать, что вынужден будет еще раз побеспокоить мистера Полынова, который, судя по всему, действительно является наследником состояния, оставленного покойным отцом его жены, Афанасием Терентьевичем Сердюковым.

Мисс, которая до этого быстро и точно все переводила, умышленно или по ошибке, исказила фразу. Начало передав правильно, она заменила (слово «состояние» совсем другими: «бумаги, семейный архив». Александр Иванович ее поправил. Она покраснела, любезной улыбкой попыталась скрыть смущение:

— О, вы знаете английский язык?

— Когда-то знал, — просто ответил Полынов, — отдельные слова разбираю.

В эту минуту в дверь постучались. В комнату вошел Павел. Он принес запах хвои и крепкого мороза. Короткая куртка плотно обтягивала его могучее тело, хорошо развитую грудную клетку. Высокий, стройный, словно литой, он походил на лесного богатыря. Легко ступая, Павел сделал несколько шагов и в нерешительности остановился. Его лицо, сохранившее и зимой бронзовый загар, при виде посторонних, смущенно зарделось.

Александр Иванович пришел ему на помощь:

— Мой сын, — представил он просто.

— О! — не скрывая восхищения, бесцеремонно воскликнула гостья.

Взгляд ее перешел от сына к отцу. Как они удивительно похожи. У того и у другого — большой выпуклый лоб, открытый взгляд, мужественный овал лица, крепкий, слегка подавшийся вперед подбородок; и улыбаются отец и сын одинаково: сдержанно, чуть застенчиво, слегка прищурив большие темные глаза.

Гости пробыли недолго. Перед отъездом Каролина, не выпуская руки Павла, воскликнула:

— Мы, как это говорится по-русски, обязательно еще увидимся!

Когда машина с иностранным флажком укатила, Александр Иванович сказал своим молодым друзьям:

— Ничего не понимаю... Речь идет о каком-то наследстве...

Михаил и Лена невольно переглянулись. И у каждого из них мелькнула одна и та же мысль: о странном лице, там, за оградой... Нет, видимо, не случайно кто-то так упорно смотрел на дом Полыновых...

Но вслух ничего не сказали. А тут как раз вошла Мария Васильевна:

— Обедать, — тоном, не терпящим возражений, объявила она. — Поди, Павел Александрович проголодался в лесу.

— Очень, Мария Васильевна, — чистосердечно признался молодой Полынов.

Все уселись за стол и как-то сразу почувствовали себя хорошо и свободно. Даже Павел, преодолев свое обычное смущение, оживился и весело рассказал, что было на воскреснике, как дружно участники его грузили лес на машины, а ему за то, что он укладывал самые большие бревна, даже объявили благодарность, а ребята почему-то называли его дядей Степой.

— Есть такая книжка! — пояснила Лена, и она весело продекламировала:

Александр Иванович с любовью посмотрел на сына, который был выше всех за столом.

— Павел Александрович, а как ваша учеба? — поинтересовалась девушка.

— Виктор Осипович говорит, что на пять...

— Друзья! — перебил Павла Михаил, — в таком случае и я похвастаюсь... Можете меня поздравить!

— С будущей женитьбой? — спросил Александр Иванович. — Павел, ты поздравил Лену и Михаила Георгиевича?

— О, да!

— Э-э, это еще не все... Одобрен мой проект мотора...

— Какого мотора?

— Я не хотел, друзья, ничего вам говорить, пока сам не был уверен, что у меня что-нибудь выйдет... Как говорится, поспешишь — людей насмешишь... Но теперь... Леночка, можно?

Девушка улыбнулась:

— Ну что ж, раз проговорился...

— Я, конечно, буду говорить только о достоинствах нового мотора, потому что о его недостатках скажут и без меня, — пошутил Щербаков... — Понимаете, оказывается, у нас не выпускают хороших лодочных моторов... Это просто удивительно... Ведь многие наши машины завоевали мировую известность, а вот простой лодочный мотор, казалось бы чепуха, а спортсмены, любители водного спорта, рыболовы жалуются, что таких, которые бы их устраивали, нет, вернее, почти нет...

— Михаил, слишком длинная преамбула, — остановила Лена увлекшегося Щербакова.

— Да, но слушатели должны понять, почему вдруг альпинист, мастер высокогорного спорта заинтересовался лодочными моторами...

— Да, пожалуйста, рассказывайте, — поддержал молодого человека Александр Иванович.

— Понимаете, перед нашим цехом поставили такую задачу, помимо всего прочего, наладить их изготовление... И они должны существенно отличаться от тех, что уже имеются. Например, от подвесного «М-10». Это, пожалуй, один из лучших... Но он годится только для легких, прогулочных лодок и не выдерживает большой нагрузки... Рыболовы пользуются, главным образом, стационарным «Л-3», «Л-6» или спаренным «Л-12». Это старые моторы, повидавшие виды, но надежные и неприхотливые.

— Так разве это плохо? — спросил Александр Иванович, заинтересовавшийся рассказом.

— Нет, конечно... Беда другая... Во-первых, они тяжелые, а во-вторых, и это, пожалуй, главное, не развивают большие скорости... А в наш век, век скоростей, это — серьезный недостаток... Вот я и решил попробовать свои силы... Захотелось создать такой мотор, который будет весить не больше 20—25 килограммов, съедать в час 5—7 литров бензина, а развивать скорость до 40 километров, почти в два с половиной раза больше, чем дают скорость стационарные моторы... И, кажется, мне кое-что удалось... Во всяком случае, вчера комиссия утвердила мой проект... Так что теперь будем готовить опытный образец...

Полыновы искренне поздравили молодого изобретателя.

— Друзья, у меня есть предложение! — воскликнула Лена.

— Какое?

— Давайте этим летом отправимся не в горы, а на Волгу, — испытывать мотор Михаила Щербакова.

— Который я назову в честь Лены «Л-1».

— Благодарю, — церемонно поклонилась девушка, — сначала пусть он докажет, что действительно хороший, а уж тогда я дам согласие...

— На Волгу! — обрадовался Павел. — Ведь ты там родился, — повернулся он в сторону отца.

— Правильно, — подхватил Михаил. — Так, что имейте в виду, Александр Иванович, вы едете, вернее, поплывете с нами...

— Поживем — увидим, — уклончиво ответил старый Полынов. — До лета еще далеко...

А дня через два случилась странная и непонятная вещь.

Жизнь в доме Полыновых начиналась рано и по строго установившемуся порядку с утренней гимнастики. Несмотря на мороз, оба занимались во дворе в легких спортивных костюмах. Водные процедуры на протяжении многих лет отлично закалили организм. Правда, по выходе из ущелья, где никогда не было морозов, Александр Иванович опасался, что перемена климата может отразиться на здоровье Павла. Но пока этого не случилось. Молодой Полынов чувствовал себя хорошо.

После завтрака он стал собираться в школу. У Виктора Осиповича был как раз разрыв между уроками, или, как говорят учителя, «окно», и тот использовал свободное время для занятий с Павлом.

Александр Иванович решил проводить сына.

Утро только наступало. Белесые облака вразнобой проносились над головами, за околицей синел снег, и в густом морозном воздухе, словно далекие видения, проносились озаренные светом вагоны электрички, отдаленный перестук которых временами нарушал сонную тишину поселка.

Оба шли ровно, спортивной походкой, вначале молча. Потом Александр Иванович озабоченно проговорил:

— Я сегодня съезжу в город... Не знаю только, что теперь дарят на свадьбах...

Павел оживился, спросил:

— А что там будет? Я ведь никогда еще не был на свадьбе.

— Соберутся близкие... Они поздравят молодоженов.

— А как там себя нужно вести?

Отец улыбнулся:

— Как обычно... Но мы с тобой на эту тему еще поговорим.

— Они очень любят друг друга... Михаил еще там, в ущелье, мне столько говорил о Лене... И она его ждала... Счастливые.

В голосе сына Александр Иванович почувствовал затаенную грусть. И сам он вздохнул. Невольно подумалось: как сложится судьба Павла?.. Встретит ли он такую девушку, как Лена?

— Она такая хорошая... Лена... Я с ней могу говорить обо всем и не смущаюсь.. А вот ее подруга, ты ее знаешь, Нина, не такая... При ней я молчу, она, наверное, считает меня глупым.

— Ничего, ты еще встретишь человека... По душе...

Павел неожиданно спросил:

— А тебе понравилась та, что в воскресенье приезжала к нам со стариком... Каролина?

Александр Иванович внимательно посмотрел на сына:

— Не знаю... Почему ты вдруг о ней вспомнил?

— Она красивая? Правда? И смотрела на меня как-то странно... Зачем она приезжала?

— Твой дед, он умер за границей, оставил какое-то наследство...

— Наследство! Какое?..

— Понятия не имею... Наверное, семейные реликвии..

— А ты мне рассказывал, что он был очень богатый... В Царицыне.

— Это было давно, до революции...

— А когда мы съездим туда, где ты родился?

— При первой возможности... Обязательно.

Александр Иванович был рад, что сын заговорил на другую тему.

— Я читал, что это удивительный город, с необыкновенной судьбой... Мне очень хочется его посмотреть.

— И мне... Вот летом, когда у тебя наступят каникулы, мы съездим.

Так, разговаривая, они дошли до перекрестка, откуда начиналась дорога в соседний поселок, где находилась школа. Здесь они простились.

— Я тебя буду встречать.

— Не нужно. Обратно я иду через лес... Так ближе.

Той же, ровной, но далеко не старческой походкой, Александр Иванович возвращался домой. Но теперь его мысли были заняты другим — научной работой о долголетии. Все, что он написал там, в ущелье, нужно было заново пересмотреть. Медицина шагнула далеко вперед, и, прежде чем возвратиться к своему труду, следовало познать то, что уже было сделано за годы его вынужденного пленения. Вот за этим Александр Иванович проводил целые дни, а довольно нередко и ночи.

Возле калитки он увидел миловидную девушку с кожаной сумкой — их почтальона, которая каждое утро доставляла газеты.

— Здравствуйте, — сказала она. — Вам заказное письмо... Вот какое огромное.

И, передав большущий конверт, добавила:

— Вот тут распишитесь...

У себя в кабинете Александр Иванович долго разглядывал пакет. На нем в самом низу косым, похожим на женский почерком было написано:

«Москва. Главный почтамт. До востребования».

А фамилию не удалось разобрать.

Когда он осторожно вскрыл конверт, оттуда на стол выпала книга в яркой, как человеческая кровь, обложке.

Когда Александр Иванович взял в руки книгу, то прежде всего обратил взимание на портрет — мужественное лицо человека с большим лбом, черной, коротко подстриженной шевелюрой и открытыми, глубоко сидящими глазами, глядевшими с наивной чистотой. «Лумбонго» — прочел Полынов и дальше, через всю страницу, увидел название: «Я люблю тебя, Африка».

Перелистав страницы, Александр Иванович с удивлением убедился, что никакой сопроводительной записки не было.

— Странно, — подумал он. — Кто же прислал эту книгу? И зачем?

Правда, фамилию автора он сразу вспомнил. Она часто мелькала в газетах, когда шла речь о человеке, страстно, от всего своего большого сердца борющегося за освобождение Африки. Оставив намеченные на день дела, старый врач углубился в чтение и вскоре забыл все на свете...

 

СВАДЬБА

Никогда еще не было так уютно и празднично в трех небольших комнатках в тихом переулке за Савеловским вокзалом, как в этот субботний февральский вечер. Обеденный стол был раздвинут, к нему приставили еще кухонный столик, и их накрыли белой скатертью. А вокруг впритирку стояло четырнадцать стульев, по количеству ожидаемых гостей.

У хорошего человека всегда много друзей. А в дни семейных праздников это чувствуется особенно. В первом описке тех, кого хотели пригласить Михаил и Лена, было больше пятидесяти фамилий. Цифра оказалась неприемлемой. Столько человек просто негде было разместить. После долгих и жарких споров, обсуждения различных вариантов и взаимных уступок остановились на цифре четырнадцать, с расчетом, что заводские друзья Михаила впоследствии будут приглашены отдельно, уже на его квартире.

Полыновы в списке стояли первыми. За ними шли тетя и дядя Лены (у Михаила никого из родных в Москве не было), директор научного медицинского института, в котором теперь работала мать Лены, Татьяна Александровна, и, наконец, самые близкие друзья, между прочим, среди них институтская подруга Лены, с которой она вместе работала в геологическом управлении, Нина.

Нина пришла первой и торжественно преподнесла молодоженам подарок — большую изящно отделанную коробку, в которой, как оказалось, лежало двенадцать серебряных столовых ложек и столько же вилок и ножей.

На Нине было узкое, короткое платье фисташкового цвета, с пышными оборками. Туфли на высоченном каблуке подчеркивали стройность фигуры. Глаза казались неестественными: до того они были синими. Причудливо убранные волосы, подкрашенные губы, добродушно-насмешливая улыбка, не сходившая с лица, — все в ней было броско и празднично.

— А вот и я, — сказала она весело, целуя Лену и Татьяну Александровну. — Михаил, теперь на вас рассчитывать уже нечего, давайте и вас облобызаю. Ну, как говорят охотники, ни пуха, ни пера. Живите и размножайтесь.

Нина принадлежала к числу тех девушек, мимо которых ребятам пройти не так-то легко. И ей объяснялись в любви, начиная с девятого класса. Она к этому привыкла и поэтому смотрела на ребят несколько высокомерно.

Говорили о ней разное, часто совершенно противоположное, и девушке это даже нравилось. Кому в молодости не хочется быть загадочным?

В действительности же за всей этой показной стороной скрывался скромный и хороший человек, воспитанный в уважении к труду.

Отец ее, в прошлом рядовой шахтер, а затем крупный работник министерства угольной промышленности хоть и не имел педагогического образования, но, обладая большим жизненным опытом и врожденным чутьем, даже в сложных обстоятельствах находил верные шаги и поступки в своих взаимоотношениях с единственной и горячо любимой дочерью.

— Баловать — еще не любить, — постоянно говорил он жене и строго придерживался этого.

Домработницы в доме не было, и Нину с детства приучали к труду. Она помогала матери по хозяйству, варила обед, стирала белье, ездила, как и другие геологи управления, в далекие экспедиции, жила в палатках, вышагивала по безлюдной степи десятки километров, в случае необходимости могла обходиться черствым хлебом и кружкой воды, стойко переносить холод, зной и другие лишения походной жизни.

Лена не случайно познакомила Нину с молодым Полыновым. Она искренне хотела, чтобы между ними завязалась дружба. Но первая встреча не оправдала надежд. Павел держался замкнуто и все время молчал. А девушка, казалось, не обратила на него никакого внимания. Когда подруги остались вдвоем, Лена не вытерпела, спросила:

— Ну... Понравился тебе Павел?..

Нина не ответила. Она знала историю молодого человека. В Павле было что-то романтическое, мужественное и в то же время, на редкость чистое и наивное.

Это она особенно почувствовала, когда однажды они вчетвером отправились в кино. Шла какая-то посредственная картина, где все события угадывались с самого начала. Нина поэтому вскоре потеряла интерес к фильму и невольно начала наблюдать за Павлом. С жадностью ребенка смотрел он на экран, бурно реагируя на все происходящее, вызывая явное недовольство соседей. И, может быть, тогда впервые, увидев его беспомощным, но искренним и непосредственным, девушке захотелось пробудить в нем чувство. Сначала она не отдавала отчета в этом, но затем должна была себе признаться, что он ей нравится.

И вот сегодня Нина ожидала Павла с особенным нетерпением. Для него она надела новое платье, которое ей очень шло.

Но уже почти все собрались, а молодого Полынова не было. Пришел Александр Иванович, который весь день провел в читальном зале библиотеки. Его очень смутило то, что сын так задерживается.

Неужели заблудился? А может быть, с ним что-нибудь случилось?

Чтобы не портить настроение остальным, Александр Иванович старательно скрывал свое беспокойство.

В маленьких комнатах было тесно, шумно и весело. На сердце у всех было хорошо. Так бывает всегда, когда видишь, что отмечает знаменательный день в своей жизни достойная, любящая друг друга пара. За стол не садились, ждали Павла и Крюковых. А пока молодежь шутила, смеялась, танцевала. Александр Иванович с интересом наблюдал за ней. И ему вдруг, как никогда, захотелось хоть что-нибудь сделать для них. Работать и работать, сколько есть сил над темой, которая волновала его всю жизнь. Продлить молодость людей, если не победить, то хоть на многие и многие годы отсрочить старость. От этих мыслей Александр Иванович почувствовал, необычайный прилив сил, словно вновь стал молодым. Девушки пригласили его танцевать, и он не отказался. Правда, для Полынова были не под силу незнакомые ему фокстроты и танго, но он с удовольствием и довольно легко танцевал вальс. А с Татьяной Александровной они, ко всеобщему восхищению, исполнили старинную польку.

Потом, устав, они уселись на диван и разговорились. Мать Лены поинтересовалась, как продвигается его работа.

— Очень медленно, уважаемая Татьяна Александровна, — чистосердечно, не без горечи признался Полынов. — Я безбожно отстал и не знаю, хватит ли времени и сил, чтобы изучить то, что сделано за эти годы. Такие разительные перемены, медицина так выросла и окрепла, что я самому себе кажусь просто неучем.

— Ну, не надо так мрачно смотреть на вещи, — искренне проговорила женщина.

— Понимаете, сегодня в библиотеке я познакомился с удивительными данными. За последние пять лет в стране не зарегистрировано ни одного случая заболевания холерой, понимаете, ни одного.

— Да, эта болезнь у нас давно побеждена, — подтвердила Татьяна Александровна.

— Вот видите... А если мне память не изменяет, в 1913 году в России от нее умерло около полумиллиона человек... И так буквально во всем. Порой я закрываю глаза и думаю, неужели я действительно нахожусь в той самой России, которую хорошо знал 40 лет назад...

Постепенно все кругом стихли, стали прислушиваться к тому, что говорил Полынов. А тот, увлеченный волновавшей его темой, продолжал:

— Детская смертность — этот страшный бич старой России — уменьшилась в десятки раз. Если бы не война, унесшая много жизней, средняя продолжительность жизни человека в России перевалила бы за семьдесят. Это поразительно, и я преклоняюсь перед теми, кто этого добился. Для нас, врачей прошлого, это было несбыточной мечтой... Социальные условия сводили на нет все наши высокие стремления... Сегодня это решается практически, повседневно... Как радостно жить в такой стране и как хочется быть молодым...

— Вы молоды, Александр Иванович, вы очень молоды, — послышался чей-то взволнованный голос.

Все обернулись к Нине. Ее синие глаза, не отрываясь, смотрели на Полынова. Она даже сделала движение, чтобы взять его за руку.

— Прошлое позади, дорогой Александр Иванович, давайте думать о будущем, — сказала Татьяна Александровна.

Присутствующие при этой сцене зааплодировали. Лена подбежала к Полынову, обхватила его седую голову, от всего сердца поцеловала.

— Друзья, я протестую! — шутливо заявил Михаил. — Я слышал, что в такой день жениху полагается целоваться.

— Горько! — закричал кто-то.

Этот возглас все подхватили.

— Горько!.. Горько!..

— Погодите... Когда сядем за стол, — неожиданно смутился Михаил.

— За стол, пора за стол!

— А сколько времени?

— Без двадцати девять...

Прошло больше часа после прихода электрички, на которой должен приехать Павел.

Где же все-таки Павел?

Беспокойство охватило Александра Ивановича. Но, чтобы не расстраивать других, вслух он сказал:

— Наверное, задержался... Приедет другим поездом...

Михаил заглянул в свою записную книжку.

— Поезд пришел в восемнадцать минут девятого... Павел вот-вот явится... Подождем еще...

Татьяна Александровна ушла на кухню.

В это время явился Петр Николаевич Крюков. Он походил на русского богатыря. Рост у Петра Николаевича был такой, что его бы с радостью зачислили в любую волейбольную команду. Наголо бритая голова была посажена на могучие плечи. Прошлогодний загар еще не сошел с мускулистого лица с широким подбородком и густыми бровями, нависшими над живыми, острыми глазами.

Крюков достал сигареты, предложил Александру Ивановичу.

— Спасибо... Не курю...

— А я грешен... Раз двадцать бросал, да справедливо говорят, что дурные привычки живучи... А я на вас обижен, — неожиданно, без перехода проговорил он, обращаясь к Полынову.

— За что?

— Почему к нам в лабораторию не заглядываете... Есть, есть у нас что посмотреть.

— Меня никто не приглашал, — с улыбкой ответил Полынов.

— Как? А Татьяна Александровна?

— Что Татьяна Александровна?

Она как раз показалась в дверях.

— Голубушка, иди-ка на расправу. Оказывается, вы Александра Ивановича и не звали к нам.

— Виновата, Петр Николаевич, закружилась со свадьбой...

— Ну, по случаю свадьбы простим... А я уже, грешным делом, подумал: чурается Александр Иванович практиков...

— Спасибо за приглашение, приеду обязательно.

В комнатах было уже не так весело. Даже незнакомых людей охватило беспокойство, но никто не хотел говорить об этом.

В половине десятого Полынов отозвал Михаила в сторону.

— Приглашайте к столу, ждать больше нельзя.

Щербаков испытующе посмотрел на Александра Ивановича и решительно проговорил:

— Мы еще подождем.

— Нет, — твердо ответил Полынов. — Я выпью за вас бокал, пожелаю счастья и поеду. Приглашайте гостей, — и громко добавил:

— Друзья, ждать больше нечего. Раз сына нет, значит, его задержали уважительные причины.

Все нехотя уселись. Первый тост, как и полагается, был провозглашен за счастье молодых.

А вскоре Полынов стал прощаться. Его не удерживали. Правда, Михаил заявил, что поедет с ним. Александр Иванович категорически возразил:

— При других обстоятельствах я охотно согласился бы, но сегодня нельзя.

— Тогда возьмите такси и возвращайтесь.

— Вот это я обещаю...

В передней к Полынову подошла Нина:

— Александр Иванович, можно мне с вами? Я хорошо знаю Москву и могу оказаться полезной.

Внимание Нины тронуло старого врача. У него не хватило сил отказаться. Вдвоем они опустились по лестнице и вышли из подъезда. На улице шел густой снег.

— Александр Иванович, боюсь, на машине мы за город не проедем. Отправимся-ка лучше на вокзал, так будет надежней.

 

ОТЕЦ И ДОЧЬ

Это случилось незадолго до окончания войны, когда советские войска, освободив всю свою территорию, с тяжелыми боями продвигались до Восточной Пруссии. Поздно вечером на квартире мистера Хейвуда раздался телефонный звонок.

Незнакомый мужской голос поинтересовался:

— Это мистер Хейвуд?

— Да.

— С вами будет говорить президент...

— Здравствуйте, мистер Хейвуд... Извините, что позвонил так поздно...

— О, пожалуйста, я не спал.

— Правительство обращается к вам с просьбой...

— Рад буду помочь.

— Не согласитесь ли вы отправиться послом в Россию?

У Хейвуда от неожиданности перехватило горло. Ему показалось, что он ослышался:

— Послом?.. В Россию?..

— Да... Русские, как вам известно, уже находятся в Германии... Исход войны предрешен.. Нам нужно направить туда человека, который бы в очень сложных послевоенных условиях сумел достойно представлять нашу страну.

— Это так неожиданно...

— Я понимаю... В вашем распоряжении вся ночь. Подумайте. А утром я вам позвоню.

— Не знаю, как посмотрит на это руководство университета...

— Об этом не беспокойтесь...

— Но отнесутся ли русские доброжелательно к моему назначению?

— Уверен, что да... Ваша книга по истории славянских народов переведена на русский язык и очень сердечно принята. Там не забудут и ваши выступления против нацистского режима в Германии, и ваши призывы оказать помощь русскому народу против гитлеровской тирании... Все это как раз и заставило меня обратиться к вам, как к человеку либеральных взглядов. Если вы не возражаете, я утром свяжусь с советским посольством и выясню их отношения к вашей кандидатуре....

Эту ночь мистер Хейвуд провел без сна. Он курил сигару за сигарой, медленно ходил по кабинету, взвешивая все «за» и «против».

Конечно, когда тебе перевалило за пятьдесят, вступать на новое поприще не совсем разумно. Но он очень уважал президента, больше того, он его боготворил, как человека высокой культуры, смелых и гуманных взглядов и не чувствовал в себе силы отказать ему. Да и, кроме того, он много лет работал над своей книгой, ради этого изучил русский язык, и теперь познакомиться непосредственно с жизнью огромной страны, о которой ходит столько противоречивых толков, было весьма заманчиво.

Утром, едва дождавшись звонка из столицы, он твердо сказал президенту, что согласен.

В маленьком городишке на юге, где жил мистер Хейвуд, эта новость вызвала целый переполох. Одни открыто осуждали Хейвуда, другие присылали поздравления, а его родная сестра, престарелая миссис Макензен, которая поселилась с ним после смерти жены, сначала расплакалась, а затем решительно заявила, что не отпустит его дочь, а свою шестнадцатилетнюю племянницу в эту варварскую страну.

Так мистер Хейвуд оказался в Москве. А вскоре пришла весть о смерти президента. Хейвуд сначала хотел подать в отставку, но потом передумал. Он проникся симпатиями к народу, так много пережившему, но нашедшему в себе силу и мужество одержать блистательную победу над смертельным врагом. И ему, возможно, не без оснований казалось, что другой на его месте еще более ухудшит и без того сложные и запутанные взаимоотношения между двумя великими державами, какими мистер Хейвуд, несомненно, считал СССР и свою родину.

Он остался, хотя с каждым годом работать становилось все труднее: от него все настойчивее требовали не объективной правды, а сообщений, выгодных для разжигания антисоветских страстей.

Три года назад к нему приехала дочь. Мисс Каролину родные и знакомые считали девицей сумасбродной. Во всяком случае, с юных лет она поступала так, как ей вздумается, а не так, как хотели окружающие. Рано лишившись матери, она росла капризным ребенком, с теткой же совершенно не считалась. С годами Каролина привыкла к самостоятельности в решении всех вопросов. Получив хорошее образование, девушка, вопреки всем советам, не вышла выгодно замуж и не стала удивлять общество роскошью своих нарядов, а неожиданно решила отправиться к отцу.

Со временем между отцом и дочерью установились хорошие, дружеские отношения, при полной независимости каждого. Будь Каролина мужчиной, она, безусловно, добилась бы многого на дипломатическом поприще. По сути дела, она часто и была негласным советчиком мистера Хейвуда, а иногда выполняла его особые поручения. Что касается ее личной жизни, то тут молодой женщине была предоставлена полная свобода. Сама Каролина давно решила, что не ее возьмут в жены, а она сама себе выберет мужа. Правда, у нее были многочисленные увлечения, и поговаривали, что она далеко не всегда вела себя строго. Но пока что золотое обручальное кольцо не появилось на ее красивой выхоленной руке, хотя в последнее время один молодой вдовец, владелец четырех сталелитейных заводов, мистер Уильям Этвуд и предпринимал настойчивые попытки склонить ее к замужеству.

В тот февральский воскресный вечер, через неделю после посещения Каролиной Полыновых в качестве переводчицы, состоялся ее разговор с отцом.

— Мне кажется, тебе следует ответить Этвуду, — сказал он.

Каролина удивленно взглянула на отца.

— Зачем?

— Боюсь, что у него может лопнуть терпение, и он легко найдет себе другую подругу жизни.

— Ты говоришь так, словно тебя это беспокоит.

Отец помедлил с ответом, но потом решительно проговорил:

— Да.

— Вот как... Это интересно. — Каролина замерла в качалке, в которой до этого она безмятежно покачивалась.

— Я должен сообщить тебе новость.

— Какую?

— Видимо, моя дипломатическая карьера заканчивается.

— Что и следовало ожидать.

— Ты считаешь, что я веду себя неправильно?

— Если говорить начистоту, да.

— Видишь ли, Каролина, все гораздо сложнее, чем ты думаешь. Речь идет о судьбе человечества.

— Вот как?

— Война между нашими странами — это конец цивилизации. К сожалению, у нас есть самонадеянные ослы, которые полагают, что победят Россию, а сами уцелеют. Я пытался, как только мог, раскрыть им глаза на истинное положение вещей и полагаю, что честный человек иначе поступить не имел права. Конфликт назревал давно, и теперь, даже судя по миссии Таупмана, цели которой от меня скрывают, видимо, скоро мне предложат подать в отставку.

— Я удивляюсь тому, что тебя так долго терпят. Ты был против войны в Корее...

— И я оказался прав, — перебил ее отец. — Мы ничего не добились, а только сели в порядочную лужу.

Беседа происходила в комнате Каролины. Стены и пол были накрыты коврами, приобретенными в разных странах. Мебель почти отсутствовала, посредине комнаты стояла качалка, у стены — низкая тахта, маленький, круглый столик, а возле него два цветных туфика. Все остальное место занимали огромные ветвистые пальмы, уродливые кактусы, букеты роз, помещенные в высоченные керамические сосуды.

Отец ненавидел эту низкую, мебель, нелепые туфики и потому предпочитал стоять. Набив трубку турецким табаком, он прошелся по комнате.

— Может быть, мы перестанем решать международные вопросы и обратимся к своим, — проговорила Каролина. — Значит, надо укладывать чемоданы, так я тебя понимаю?

— Я не хочу ожидать, когда мне скажут: «пошел вон!». Я сам подам в отставку... Ты знаешь, что состояние у нас небольшое, в университет вряд ли удастся возвратиться, мне вежливо откажут, сославшись на мои годы... Вот я и подумал, что брак с Этвудом сразу изменил бы наше положение... Что касается меня, то я уже решил: удалюсь на ферму и попытаюсь написать книгу о стране, в которой провел почти одиннадцать лет.

— А за ошибки отца должна расплачиваться дочь... Очень мило с вашей стороны.

— Но я не понимаю твоего упорства. Он интересный, не старый мужчина, а тебе уже немало лет, надо подумать и о будущем.

— Я уже подумала.

— Вот как!

— И, кажется, нашла себе мужа.

— Неужели Гарри?

Дочь от души расхохоталась.

— Вы, по-моему, в последнее время с ним очень дружны, — обескуражено заметил посол.

— Ваш корреспондент алкоголик... Он не годится даже для роли любовника, не то что мужа, — презрительно проговорила Каролина.

— Очень рад это слышать...

Дочь поманила отца пальцем. Когда тот подошел, она наклонила его голову, поцеловала в гладко выбритую щеку.

— Вы умница... Но не волнуйтесь, я, кажется, вас сделаю капиталистом.

— Каким образом?

— Два миллиона долларов вас устроят?

— Ты, конечно, как всегда, шутишь.

— Не верите? — перебила его дочь. — А между тем это так. Выйду замуж за человека, который обладает, вернее будет обладать, таким состоянием.

— Кто он?

— Вы его знаете.

Хейвуд в задумчивости остановился.

— Нет, мне никто не приходит в голову, — наконец проговорил он.

— Полынов... Такой вам известен?

— Погоди... Погоди... Ах, мистер Полынов... Узник какого-то ущелья... Так ты за него хочешь выйти замуж? Но ведь ему, кажется, уже за шестьдесят... Неужели...

— Ошибаетесь, речь идет не о нем, а о его сыне. Такая партия вас устраивает?

— Если он достойный молодой человек...

— Плевать я хотела на достоинства.. Он красивый... Такого мужчину я не встречала.

— Да, но у русских свои понятия... Согласится ли он?

— Это уже не ваша забота, а моя, — самоуверенно ответила молодая женщина.

— Ты недооцениваешь трудностей... Русские неохотно принимают чужое подданство... Они фанатично любят свою страну, в чем ты могла сама неоднократно убедиться... Неужели ты решила остаться здесь навсегда?.. Тогда тебе не нужны эти миллионы, лучше стань знаменитой дояркой, — иронически закончил посол.

— Я еще ничего не решила. Я знаю, что он безумно красив, и он мне нравится.

— Правда, к Полыновым с общей меркой подходить нельзя, — задумчиво проговорил посол. — Он человек старого поколения...

— Вот что, — решительно проговорила дочь. — Через две недели вы устраиваете большой прием по случаю дня рождения президента... Пригласите на него Полыновых.

— Это не совсем удобно...

— Ну, тогда я попрошу мистера Таупмана... Для него вы это сделаете.

Она демонстративно вскочила с качалки и вышла из комнаты.

 

НА ОЗЕРЕ

В день свадьбы Щербакова и Лены Павел возвращался из школы. Ночью выпал снег, и узкая тропинка, которая вилась среди могучих сосен и елей, была плохо утоптана, ноги то и дело проваливались в рыхлую, пушистую массу.

Но Павел шел легко, не чувствуя усталости. Когда-то он видел снег лишь издали, на вершинах окружавших ущелье гор. Теперь он шел по нему, любовался им, нарядно запорошившим строгий, молчаливый лес. Осторожно отодвигал зеленые игольчатые ветки, сбрасывая на землю белоснежные, влажные комья.

Павел уже прошел большую часть дороги, там, за поворотом, должны были показаться деревянные строения поселка, когда неожиданно где-то поблизости раздался крик:

— Помогите!

В этом возгласе было такое отчаяние, что Павел невольно остановился, нервы его напряглись до предела.

Сорвавшись с места, он побежал через лес напрямик, туда, откуда послышался призыв о помощи.

Ветки стегали по лицу, но Павел не чувствовал боли. Шапка слетела с головы, но поднимать ее было некогда.

Скорее... Где-то рядом, там, за стеной деревьев, что-то случилось с человеком...

Вскоре Павел увидел озеро, покрытое слоем снега. Оно имело овальную форму и походило на большое яйцо. В узкой его части росли камыши, в противоположной стороне виднелся деревянный настил, возле которого летом находились лодки и всегда толпились желающие покататься.

Сейчас озеро выглядело безлюдным.

Быстро оглядевшись, Павел сразу различил в стороне, недалеко от берега, темное пятно полыньи.

Не раздумывая, Павел бросился вперед. У самого края озера лежал глубокий снег, но дальше подошвы его высоких сапог заскользили, как на полированном полу. Не размышляя ни секунды, Полынов стремительно побежал.

Обломанные куски льда колыхались на поверхности широкой полыньи. Когда до нее оставалось не больше десяти шагов, раздался треск, лед под ногами лопнул, перевернулся, увлекая за собой Полынова. Тело его мгновенно погрузилось в воду. Он бы ушел вниз с головой, если бы в последнюю секунду не схватился за острый ледяной выступ.

Вода, жгуче-холодная, охватила его. Одежда намокла и сразу отяжелела. Инстинктивно Павел выжался на руках, вполз на лед. Не поднимаясь, работая локтями, он с трудом отполз в сторону от опасного места, оставляя за собой широкий мокрый след. Затем быстро скинул с себя меховую куртку, пиджак и остался в одной сорочке.

Погибал человек... Вот тут, совсем близко, всего в нескольких метрах. А добраться до него Павел не мог: до утопающего было сравнительно далеко, и мешали густые обломки льда. И не было ни веревки, ничего другого, что можно было бы кинуть. А сколько тот, неизвестный, сумеет еще держаться? По всему чувствовалось, что его оставляли последние силы. Человек уже не кричал, а, на мгновение вынырнув, судорожно хватался руками за обломки льда и снова надолго исчезал.

Инстинкт самосохранения подсказывал Павлу, что надо скорей убраться отсюда, пока сам он не рухнул в воду. Но нечто другое, куда более сильное, чем боязнь смерти, заставило его поступить иначе. Скинув сапоги и брюки, Павел резким прыжком бросился вперед, ушел с головой в воду, потом вынырнул и начал отчаянную борьбу со льдинами, пытаясь пробиться к утопающему.

Сколько это продолжалось, трудно сказать. Секунды казались часами. Если бы не прекрасная закалка в прошлом, вряд ли он долго бы продержался в ледяной воде. Его согревали лишь беспрерывные движения.

Внезапно пришло решение. Павел нырнул и поплыл под водой. В легких уже не хватало воздуха, Павел задыхался, но, весь напрягшись, доплыл до безжизненного тела, вцепился в него и резким рывком всплыл на поверхность. Работая одной рукой, грудью отстраняя от себя острые осколки, Павел добрался до ледяных краев. Еще одно усилие — вместе со спасенным он выбрался на лед и только теперь различил: спасенный им человек — мальчишка лет десяти в ярко красном лыжном костюме и шерстяной шапочке такого же цвета. Изо рта, носа, ушей мальчугана обильно лилась вода. Сам же он не проявлял никаких признаков жизни.

Ползком, соблюдая крайнюю осторожность, Павел пробрался ближе к берегу. Потом поднялся, схватил мальчугана на руки и быстро побежал по направлению к дому.

Тело его деревенело, ноги отказывались двигаться, но он бежал и бежал...

И тут случилось несчастье... Не заметив запорошенный снегом пенек, он с разбегу споткнулся о него. Страшная тяжесть подкосила ноги, в глазах затанцевали красные зайчики, и Павел с мальчишкой в руках рухнул бы на дорогу, если бы в эту минуту его не подхватили чьи-то сильные руки...

Уже теряя сознание, Павел с удивлением заметил, что руки были черные, словно в перчатках.

«Почему черные?..» Это была его последняя мысль...

 

КАРОЛИНА ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ПУТЬ

Машина стояла у ворот посольства. Двухместный обтекаемый лимузин с острым, как у гончей, мордой. Каролина, одетая по-мужски в спортивные брюки, в теплой непромокаемой куртке, уже садилась за руль, когда на улице показался корреспондент.

— Хелло! — весело крикнул он. — Куда вы держите путь?

— Послеобеденный моцион, Гарри.

— Возьмите меня с собой.

— Только не сегодня... Как-нибудь в другой раз.

— Жаль. У меня как раз есть желание составить вам компанию.

— Ничем не могу помочь. До свидания.

Бычачье лицо корреспондента побагровело, широкие густые брови сошлись на переносице.

— Каролина, вы изменяете дружбе.

— Тороплюсь, Гарри...

— Два слова... Вечером мы идем с вами в бар...

— Нет, Гарри, я буду занята.

Она захлопнула дверку, включила мотор. Машина плавно тронулась с места, помчалась по безлюдному переулку... Миновав шумный центр, Каролина устремилась за город.

Вот и полосатый шлагбаум. Прождав несколько минут, пока промелькнут зеленоватые вагоны электрички, она выбралась на подмосковное асфальтированное шоссе.

Дорога была прекрасной, но молодая женщина не развивала скорость, боясь проскочить место, где, как она помнила по первой поездке с водителем посольства, следовало свернуть влево.

Подумалось, что выехала она, пожалуй, поздновато. Добраться засветло, наверное, не удастся. Пасмурный февральский день быстро угасал, и с облачного свода опускались густые сумерки.

Вот он, поворот. Машина сползла с асфальта на проселочную дорогу, запорошенную снегом. С обеих сторон подступал могучий, строгий лес, прекрасный, в своем зимнем наряде. Скорость пришлось убавить. Мотор то и дело недовольно урчал, задние колеса виляли из стороны в сторону.

Благоразумнее было бы дать задний ход и вернуться домой. Но Каролина не любила отступать от задуманного и настойчиво продолжала продвигаться вперед.

Но ехать становилось все труднее. В одном месте дорогу перемело, и колеса забуксовали в снегу.

Пришлось выйти из машины и набрать сухих веток.

Как заправский шофер, Каролина лопаткой раскинула снег, подложила ветки под задние колеса. С большим трудом удалось ей двинуться дальше

Так повторялось несколько раз. У нее даже появилась мысль, что, возможно, придется заночевать в лесу. Теперь она уже жалела, что так легко оделась. Холод давал о себе знать, особенно стыли ноги...

А тут еще пошел снег... Темнота стала полной, только свет фар тускло пробивался сквозь кружевную снежную сетку.

Ветер усилился, снежинки в неистовой пляске завертелись вокруг. Дорогу быстро замело, различать ее теперь удавалось с трудом. Неожиданно впереди выплыл огромный сугроб, и машина окончательно увязла в снегу.

Не зная, что делать, Каролина готова была расплакаться. Вот оно, наказание за безрассудство. Зачем нужно было ехать так поздно, да еще одной? Ведь тут можно и замерзнуть. А волки?.. Их, говорят, в России много.

Страх — плохой советчик. Каролина упрямо жгла бензин, пытаясь выбраться, хотя отлично понимала, что это невозможно.

В посольстве упорно твердили, что за каждым из них следит НКВД. Ох, если бы это было так. Тогда бы следом кто-нибудь появился.

Но сколько Каролина ни прислушивалась, кругом не было ни души. Только шумели могучие деревья да заунывно повизгивал ветер.

Выключив мотор, молодая женщина, обессиленная, поникла на сиденье. Шло время, следовало что-то предпринять.

Наконец, Каролина решилась. Оставаться в машине — значит замерзнуть. Надо немедленно отправляться пешком. Где-нибудь должны же жить люди.

Наклонившись вправо, чтобы открыть дверку, Каролина вдруг увидела страшное черное лицо. При неясном мерцании зимней ночи оно прижалось прямо к стеклу, похожее на лицо призрака.

Вскрикнув от страха, Каролина выскочила из машины с другой стороны и побежала.

Какие-то неясные гортанные звуки понеслись ей вдогонку. Но она ничего не слышала и ничего не видела, а только бежала. Страх удесятерил ее силы. Несколько раз она наталкивалась на деревья, падала в пушистый снег. Поднявшись, снова мчалась неизвестно куда.

Неожиданно ей показалось, что она бежит по мосту. Да, да, вот и деревянные перила. Она вспомнила, что сразу за ним начинается подъем, а дальше пойдут первые строения поселка. Так оно и есть. Теперь уже совсем близко. Правда, нигде не видно света, но это неважно. Сейчас будет поворот, а первая дача справа как раз та, которая нужна Каролине.

Добежав до нее, молодая женщина остановилась и со страхом оглянулась назад. Нет, как будто никого нет. Страшный призрак исчез. С трудом отдышавшись, Каролина толкнулась в калитку. Та оказалась незапертой. Бегом бросилась к дому, черневшему в глубине двора.

Поднявшись на крыльцо, Каролина постучала щеколдой.

Никто не ответил.

Случайно толкнула дверь, и та открылась. Пройдя веранду, вошла в комнату. Было темно и тихо. В нерешительности остановилась.

Поняв, что в доме никого нет, Каролина подалась назад. Оказаться одной в чужой квартире не особенно приятно.

Но прежде следовало согреться. Она чертовски замерзла, а в доме было тепло.

Пугала лишь темнота. Нужно было найти выключатель. Каролина наощупь принялась обшаривать стены, медленно продвигаясь вперед.

Вдруг Каролина услышала тихий стон.

— Кто здесь? — громко вскрикнула она. Нервы ее находились на пределе.

Если бы в ответ раздался рев разъяренного зверя, было бы, пожалуй, легче, чем это гробовое молчание. Куда она попала, может быть, это совсем не та дача? Что тут происходит? Ведь она ясно слышала стон. Вот он повторился.

Первой ее мыслью было бежать. Но, выскочив на веранду, Каролина остановилась. На стене, рядом с вешалкой, она увидела темную кнопку. Тогда, не раздумывая, молодая женщина решительно шагнула обратно, нажала ее.

 

ШКОЛЬНЫЕ ДРУЗЬЯ ПЬЮТ ВИСКИ

В этот же вечер в одной из комнат посольства, где поселился Таупман, за круглым столиком, уставленным пузатыми бутылками, удобно расположились старые школьные товарищи.

— Слушай, Митчел, куда исчез твой Кревкер? — маленькими глотками отпивая виски, спросил корреспондент.

— Уехал на родину Полынова выяснять его родословную.

— Не забудь, что я должен первым передать материал в газету.

— Передашь... в свое время.

— Кстати, я так и не пойму, что привело тебя сюда. По-моему, довольно часто наши дорогие соотечественники разыскивают по делу о наследстве своих далеких родственников — советских подданных. Конечно, неприятно, что русским достаются наши доллары... Но что поделаешь?

Таупман словно пропустил эту реплику мимо ушей. Колечки сизого дыма кружились над его головой.

— Что же ты молчишь?

— Доллары, черт с ними, — неожиданно проговорил тот. — Дело тут посерьезнее. Ты умеешь хранить государственные тайны?

— Гм... Разумеется...

— Имей в виду, об этом не знает даже Хейвуд. Между прочим, его песенка спета.

— Жаль... Неплохой старикан и пользуется здесь уважением.

— Да, для русских он удобен.

— Он удобен и для нас, потому что верно судит о вещах. Для дипломата — это великое достоинство.

— Однако, насколько память мне не изменяет, ты регулярно сообщаешь в свою газету, что русские хотят войны.

Гарри поднялся, по-шутовски и вытянулся в струнку.

— Я солдат... Пишу то, что приказано.

Он грузно опустился, налил в стакан еще виски.

— Посол тоже должен понимать, чего хочет от него правительство. Воевать все равно придется.

— Ты полагаешь?

— Уверен... Мир слишком тесен. Где-нибудь мы столкнемся лбами... Будет ли это в Корее, во Вьетнаме, в Западном Берлине или в Африке, в конце концов, неважно. Но что столкнемся — обязательно. Значит, не надо быть дураками и ждать, когда коммунисты придут к власти еще в десятке государств. Ведь тогда нам будет труднее.

— Ты рассуждаешь весьма логично.

— Спасибо, — не заметив иронии, ответил Таупман. — Каждый здравомыслящий человек это понимает. Не зря русские твердят, что на смену капитализму придет коммунизм. Видимо, так и случится, если мы, спрятав голову, будем сидеть и ждать.

— А какая разница, что будет, если меня не будет? В конце концов, черт с вами, делайте, что хотите... Лично я твердо решил: как только запахнет порохом, брошу все и отправлюсь куда-нибудь к черту на кулички. Смерть от радиации, откровенно говоря, меня совсем не прельщает.

— А где ты надеешься уцелеть?

— Во всяком случае, на каком-нибудь острове проживу дольше и напишу книгу: «Последние дни земного шара». Зарою ее в землю и, когда вновь возродится человеческий род, возможно, ее найдут; тогда будущим ученикам не придется ломать голову, как нынешним, отчего погибла Атлантида... Но мы, кажется, отклонились от темы...

— Не совсем... Русский купец Сердюков оставил в наследство не только доллары, но и алмазные копи в Южной Африке, где, по некоторым данным, имеются залежи недавно открытого металла брамия, очень редкого в природе и представляющего значительно большую ценность, чем уран. Теперь ты понимаешь, почему так нежелательно, чтобы наследство досталось русскому подданному Полынову?

Гарри свистнул от удивления.

— Это сенсация... Газета не пожалеет для этого целой полосы.

— Слушай, Гарри, — серьезно проговорил Таупман, — если ты обмолвишься хоть словечком, можешь считать себя трупом.

— Тогда какого черта ты мне это рассказывал?

— Ты должен мне помочь.

— Я! Каким образом?

— В зависимости от обстоятельств. Предположим худшее. Полынов является законным наследником... Ты можешь встретиться с ним под видом алмазного бизнесмена и предложить продать копи. Сумма пусть тебя не смущает. Ты также положишь весьма солидный куш в карман.

— Вот это деловой разговор. За это я согласен с тобой выпить.

Они чокнулись. Таупман продолжал:

— Полагаю, что если Полынов даже посоветуется со своим правительством, возражений не последует. На черта русским копи где-то в Южной Африке, к тому же уже давно не разрабатываемые из-за отсутствия там алмазов. Только не увлекайся и торгуйся по-настоящему. Иначе это может вызвать подозрение, что очень нежелательно.

— Не беспокойся, торговаться я умею. Ни одного лишнего доллара он у меня не получит.

— Есть еще один вариант, — задумчиво проговорил Таупман. — Дочери Хейвуда пришелся по душе молодой Полынов. Если она его на себе женит — это будет отлично.

— Каролина!.. Я протестую.

— Ах, да, я слышал, ты в нее, кажется, влюблен.

— Каролину я не отдам.

— Ладно, Гарри, мы уже с тобой в таком возрасте, когда женщины не должны занимать слишком много места в нашей жизни. К тому же, надеюсь, ты умеешь ценить интересы государства...

— Не в ущерб своим.

— Не хочу тебя обижать, Гарри, но Каролина за тебя не выйдет. Давай лучше выпьем...

Он налил себе и корреспонденту по полному стакану.

— Если мы удачно проведем эту операцию, ты будешь иметь возможность отправиться в леса Борнео или куда ты пожелаешь и спокойно ожидать гибели человечества... Выпьем за удачу... Хотя бы Каролины.

— Так вот куда она отправилась. Это дело твоих рук?

— Допустим.

— Ты свинья, Митчел, — с пьяной откровенностью проговорил Гарри. — Ты всегда был свиньей...

И он осушил стакан до дна.

 

ВСТРЕЧА

В вечерний час Москва особенно хороша. Когда уменьшается движение на улицах, отчетливо замечаешь, какие они широкие и красивые. Далеко, даже сквозь снежную сетку, виднеются разноцветные огни реклам, а над ними, в вышине, как негаснущий символ мира и труда, рубиновым цветом величаво пылают кремлевские звезды.

Александр Иванович пристально вглядывался в этот новый, незнакомый ему раньше пейзаж столицы. Улицы и площади он не узнавал. Ему трудно, например, было поверить, что улица Максима Горького, бывшая Тверская, сохранила так мало примет прошлого. Жизнь, повсюду бьющая ключом, почти ничего общего не имела с тем, что он когда-то знал.

Но сейчас мысли Полынова были заняты другим. Что с сыном, почему он не явился на свадьбу?..

На вокзал они приехали на такси. Поезд отходил через несколько минут. В вагоне в этот час оказалось многолюдно. Полынов и Нина уселись у окна, друг против друга. Девушке хотелось отвлечь своего спутника от тяжелых мыслей, но, не зная, как это сделать, она почти всю дорогу молчала.

Она тоже думала о Павле, тревожилась. И это было не просто беспокойство за судьбу человека. Пожалуй, такого чувства она еще не испытывала.

— Сейчас нам сходить, — услышала она голос Александра Ивановича и, торопливо пройдя вслед за ним к двери, шагнула в темноту.

Поезд умчался дальше, а они, сойдя с перрона, пошли напрямик, через поле. Снег не переставал идти, ноги часто проваливались в сугробы.

До дачи Полыновых было недалеко, но шли они долго, несмотря на то, что торопились. Еще издали Александр Иванович увидел свет в доме, и это его немного успокоило. Его только удивило, что калитка была не заперта на крючок. Мария Васильевна за этим строго следила, говоря, что мало ли кто может ночью забраться.

Но еще больше его поразило, а потом и испугало то, что он застал в комнатах. Навстречу вышла молодая женщина, которую Александр Иванович сразу узнал и которую не ожидал застать у себя в такой поздний час. В спальне горела настольная лампа, Павел лежал в постели с неестественно красным лицом и мокрым полотенцем на лбу. Рядом, на диване Полынов увидел незнакомого мальчугана, который что-то бормотал.

— Что случилось? — шепотом спросил Полынов Каролину.

— Не знаю, — ответила молодая женщина и торопливо, не совсем верно выговаривая слова, рассказала то, что знала.

Александр Иванович прошел в соседнюю комнату, а Каролина вышла в коридор. Здесь она увидела Нину, в нерешительности стоявшую у самой двери. Снег на ее меховой шляпке начал таять, и крупные капли падали на лицо. Женщины отчужденно посмотрели друг на друга.

Разыгрывая из себя хозяйку, первая сказала с легким акцентом:

— Раздевайтесь... Тут тепло.

Нину неприятно резанул иностранный акцент. Она не знала, кто это.

Полынов долго оставался в комнате, и они, не решаясь туда войти, топтались в коридоре, украдкой разглядывая друг друга, затем прошли в соседнюю комнату. Каролине шел ее спортивный костюм, подчеркивающий изящество ее фигуры. Нина, сняв пальто, стояла в своем нарядном платье. Темные, шелковистые волосы ее растрепались, обнажая красивый лоб, под которым синели большие глаза.

Пауза затянулась. Никто не решался начать первым разговор. Каролина, как более практичная, неприязненно подумала о том, что если эта девушка — подруга молодого Полынова, отбить его у нее будет, вероятно, не так-то легко. Но она верила в свою силу и готова была к такой борьбе.

Чувствуя неприязнь к находящейся в комнате девушке, Каролина, однако, держалась очень любезно.

— Я случайно оказалась тут. И, как говорится по-русски, очень вовремя...

Нина думала о другом, о том, что могло случиться с Павлом. Ведь утром, когда Александр Иванович уезжал из дому, Павел был совершенно здоров.

— Врача вызвали? — спросила она резко.

— Нет... Это очень плохо... Но я не нашла телефона и не знаю, куда за ним обращаться.

Честно говоря, Нина и сама не знала, как это сделать? Поехать за ним в Москву? Но на это уйдет много времени. Возможно, в поселке есть медицинский пункт. Решила спросить у Александра Ивановича. Но в это время раздался тихий стон, и обе напряженно замерли.

 

ОТВЕТА НЕТ

Павел открыл глаза.

— Ты? — пытаясь приподняться на койке, удовлетворенно встретил он отца.

По яркому блеску глаз Александр Иванович догадался, что у сына высокая температура.

— Лежи! — присев рядом, мягким прикосновением руки он заставил Павла снова лечь.

— Папа, она здесь... видел?

В голосе Павла звучали нежные нотки:

— Все время смачивала платок и Толе помогла... Видишь, кто это? Толя, сын Виктора Осиповича... Я только не знаю, как она здесь оказалась... Но это ведь она, Каролина?..

Александр Иванович не успел ответить. Из коридора донесся стук, и он вышел туда.

На веранде он увидел незнакомую, запорошенную снегом девушку, с чемоданчиком в руке.

— Здравствуйте, — сказала она, — здесь живут Полыновы?

— Да, пожалуйста...

— Врач, — коротко сообщила она о себе, стряхивая с пальто снег. Полынов помог девушке раздеться. Под пальто у нее оказался халат.

— Где тут больные? — потирая озябшие руки, спросила она.

— Прошу...

Когда они прошли в комнату, Александр Иванович, указывая на Павла, сказал:

— Температура высокая, но дыхание хорошее. Хуже с мальчиком. Боюсь, воспаление легких.

— Сейчас посмотрим, — ответила девушка. Достала из чемоданчика стетоскоп, принялась внимательно исследовать обоих.

— Да, вы, кажется, правы, — наконец проговорила она. — Я захватила с собой пенициллин. Сейчас сделаем укол.

Александр Иванович еще не знал об этом средстве. Он молча помогал врачу.

— А молодому человеку дадим жаропонижающее... У него простуда, к утру он должен почувствовать себя лучше. А вот с ногой... Придется полежать... Где это вы так ушиблись?

Павел рассказал о том, что случилось.

Она снова пощупала ногу возле лодыжки.

— Больно?

— Немного...

— Ну, конечно, вы же герой, — улыбнулась она карими глазами. — Думаю, что перелома нет, просто ушиб... Завтра сделаем рентгеновский снимок... А мальчика утром положим в больницу... Родители знают?

Ответил Павел:

— Мария Васильевна побежала к ним.

— Мальчик пусть лежит здесь... Он не помешает вам?

— Ну, что вы...

— Поправляйтесь, герой, завтра я зайду, — попрощалась она с Павлом и стала собираться.

Александр Иванович прошел в кабинет, возвратился с деньгами.

— Что это? — искренне удивилась врач.

— За визит.

— Вы меня обижаете, — просто проговорила она.

— Да, да, простите, — смутился Александр Иванович, — я еще никак не привыкну.

Но не пояснил, к чему именно он не привык.

— До свидания, — протянула она ему руку.

— Я вас провожу...

— Спасибо... Я дорогу знаю хорошо, не заблужусь...

— А далеко вам?

— Да километра четыре до больницы.

— Четыре километра... Возможно, останетесь? Ночь уж очень ненастная...

— Нет, что вы... А, может быть, еще кому-нибудь понадобится помощь...

— Откуда вы узнали, что здесь больные?

— К нам позвонили из неотложной помощи... Они выехали к вам, но возвратились назад... А я как раз дежурю.

— И вы пешком?

— К сожалению. Замело дороги, не проедешь. Еще раз до свидания... — и направилась к двери.

Александр Иванович поймал ее руку, поднес к губам, поцеловал:

— Спасибо... большое спасибо...

Выйдя за ней на крылечко, он долго смотрел ей вслед, пока миниатюрная фигурка не растворилась в белоснежном вихре.

И уже вернувшись в комнаты, он все продолжал думать об этой девушке, такой хрупкой на вид и такой мужественной...

Посмотрев на зажатые в ладонь деньги, Полынов со вздохом отнес их в кабинет, положил в ящик письменного стола. Да, старыми мерками теперь не измеришь жизнь.

В это время хлопнула наружная дверь, и в комнату ворвался Дубко. Пальто было расстегнуто, руки без перчаток. За ним прошла Мария Васильевна.

— Сын! — со стоном воскликнул он.

Александр Иванович обнял его и провел в комнату.

— Вот он... жив ваш сын...

Дубко подошел к дивану и, не в силах сдержать себя, закрыл лицо руками.

В дверях рукавом вытирала слезы Мария Васильевна. Когда, наконец, улеглись волнения и тревоги этой беспокойной ночи, Александр Иванович и учитель прошли в столовую, где находились девушки.

Те, за все время, пока происходили все эти события, почти не разговаривали. Каролина полулежала на диване, чутко прислушиваясь к тому, что происходит за дверью. Нина нервно ходила по комнате.

— Александр Иванович, может быть, нужно какое-нибудь лекарство? — сказала она. — Так я съезжу в Москву...

— Спасибо... Но был врач и необходимое оставил... Да и поезда до утра не будет. Так что уж придется заночевать... Мария Васильевна, как мы друзей устроим?

— О, не беспокойтесь, — самым любезным тоном проговорила Каролина. — Мне славно на этом диване, если разрешите.

— Ничего, постель найдется... Одну я возьму к себе, — сказала Мария Васильевна. — Может, чаю хотите?

— А что? Совсем не плохо, — стараясь держаться бодро, воскликнул Александр Иванович. И так как никто не ответил, добавил:

— Пожалуйста, Мария Васильевна, будем весьма благодарны.

— Тогда я сейчас поставлю.

И женщина торопливо вышла.

А Павел в это время лежал и думал. Он мучительно пытался вспомнить, что же было после того, как он свалился с Толей в снег? Как они оказались дома? Когда он очнулся, он увидел Каролину, сменившую ему на голове повязку. Потом он слышал, как она рассказывала отцу, что застала их в постели. А что было до этого? Вспомнилось падение и руки, подхватившие его. Странные какие-то руки, совершенно черные. А возможно, это ему только так показалось? Нет, черные, Павел хорошо запомнил... Но если это был человек, куда же он исчез? Никто о нем ничего не говорил. И кто перенес его и Толю сюда? Кто вызвал врача?

Сколько Павел ни размышлял, он не находил ответа...

 

ПРИГЛАШЕНИЕ

Прошло несколько дней. Павел хоть и не совсем поправился, но уже мог передвигаться. Толя находился в больнице, быстро шел на поправку. А, в воскресенье, в газетах появился Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении Павла Александровича Полынова медалью «За спасение утопающих».

Первым эту радостную весть сообщил Дубко. Жена его находилась у сына в больнице, и он прибежал, запыхавшись, расцеловал оторопевшего Павла, потом Александра Ивановича и, размахивая газетой, кричал:

— Ну, поздравляю, поздравляю...

Потом приехали Михаил, Лена и Нина. И снова все горячо поздравляли Павла. Они привезли огромный торт.

Решили отпраздновать торжество. Лена и Нина помогали Марии Васильевне на кухне готовить завтрак, сервировали стол, а мужчины в ожидании уселись в кабинете у Полынова, вели свой разговор.

Речь шла о предстоящем лете, и Дубко спросил у Щербакова, собирается ли тот в альпинистский поход.

— Нет, Виктор Осипович, мы с Леной в моряки подаемся, вернее в речники... К июню, надеюсь, мотор будет готов, и тогда поплывем вниз по матушке Волге...

— Какой мотор?

Михаил начал рассказывать, но в это время в комнату вошла Лена.

— Просим к столу, все готово! Павел, позвольте вас взять под руку, — проговорила она весело. Она церемонно вышла с ним первая и усадила за стол так, что Павел оказался рядом с Ниной. Как-то само собой случилось, что после той памятной ночи, она дважды приезжала узнавать о здоровье Павла, у них установились дружеские отношения.

Откинув свое высокомерие, девушка стала удивительно милой. Сейчас, сидя рядом с Павлом, она даже не пыталась втягивать его в разговор, и ее не раздражало молчание молодого Полынова. Когда человек нравятся, можно посидеть и молча. И Павел чувствовал к девушке дружеское расположение, но его воображение больше волновала та, другая, которой сегодня за столом не было.

Неожиданно Дубко поднялся и сказал:

— Дорогой Александр Иванович, думаю, что не ошибусь, если скажу, что мы все, здесь сидящие, за человеческое долголетие... Мы, так сказать, ваши принципиальные сторонники и отлично знаем, что спиртные напитки укорачивают человеческую жизнь. Так ведь, друзья?

Ответ был далеко не громогласным.

Виктор Осипович лукаво подмигнул:

— Как бачитэ, полное единодушие...

Под общий смех Щербаков проговорил:

— Я воздержался...

— Леночка, проведите со своим чоловиком, как говорят на Украине, массово-разъяснительную работу... Вот видите, Александр Иванович, среди нас только один пьющий... Поэтому разрешите остальным, которым не угрожает, как Михаилу Георгиевичу, опасность спиться, осушить по одной чарке вина за здоровье Павла Александровича.

С этими словами он извлек из-под стола длинную, узкую бутылку...

— Болгарское, натуральное. Ручаюсь, что больше, чем на две секунды, нашу жизнь оно не сократит... Мария Васильевна, давайте соответствующую посуду.

Александр Иванович покачал головой, но пригубил вино вместе со всеми.

В самый разгар завтрака, Михаил, сидевший возле окна, вдруг объявил:

— Александр Иванович, к вам опять пожаловали иностранцы.

Он увидел, как по двору шла та же странная пара: старичок в бобриковом пальто с неизменным заграничным саквояжем в руках и молодая женщина в роскошном меховом манто.

— Что-то они зачастили...

Полынов пожал плечами. Ему самому были не по душе эти визиты. Он поднялся из-за стола, вышел в коридор.

Молодая женщина очаровательно улыбалась, приветствовала его, как старого знакомого:

— Добрый день, Александр Иванович. Извините за вторжение, но мистеру Кревкеру необходимо срочно с вами поговорить.

Полынов помог гостям раздеться, пригласил к столу:

— Благодарю, но мы уже завтракали...

Тогда Александр Иванович провел их в свой кабинет.

— Пожалуйста, не беспокойтесь... Мы подождем, — сказала Каролина, потом перевела эту фразу на английский язык, и мистер Кревкер учтиво кивнул головой.

— Ничего, я слушаю вас...

Молодая женщина снова улыбнулась.

— Вероятно, я не нужна, как переводчица... Ведь мистер Полынов знает язык.

— Немного понимаю, но разговаривать вряд ли сумею.

Мисс Каролина перевела это своему спутнику. Тот проговорил по-английски:

— Мистер Полынов действительно, как я удостоверился, является наследником всего состояния русского эмигранта Афанасия Терентьевича Сердюкова, и я его сердечно поздравляю.

Каролина вопросительно взглянула на Александра Ивановича. Кивком головы он дал понять, что все понял, и по-английски ответил, что благодарит.

— Примите и от меня поздравления.

— Спасибо.

Мистер Кревкер раскрыл свой саквояж, достал оттуда пухлый, опечатанный со всех сторон сургучом пакет, передал его Полынову.

— Что это?

Александр Иванович спросил это по-русски, и женщина перевела.

— Опись недвижимого имущества, оставленного покойным клиентом нотариальной конторы братьев Уатсон своему законному наследнику.

Он протянул Александру Ивановичу небольшой листок бумаги.

— Простая формальность, просьба расписаться в получении.

— Пожалуйста.

— Благодарю.

Представитель нотариальной конторы тщательно свернул листок, спрятал его в саквояж.

— Что касается введения мистера Полынова в законное наследство покойного Сердюкова, то для этого потребуется еще время. Я завтра улетаю.

— Хорошо, — учтиво ответил Александр Иванович.

Мистер Кревкер поднялся.

— Не смею больше задерживать.

И направился к выходу. Спутница неохотно последовала за ним.

— Как здоровье вашего сына?

— Спасибо, отлично... Павел, — позвал старый врач.

Молодой человек вошел в комнату.

— Здравствуйте, Павел Александрович, — Каролина протянула ему руку. — О, вы совсем, совсем молодец...

А глаза ее маняще улыбались.

— Как вы себя чувствуете?

— Хорошо.

Павел густо покраснел и стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу. Он не знал, как вести себя с этой женщиной. С Ниной было гораздо проще, а с этой...

— Я очень рада вас видеть таким здоровым, — донеслось до него.

Они уже все прошли к вешалке.

— О, совсем забыла... Александр Иванович, наше посольство приглашает вас и Павла Александровича на прием по случаю дня рождения президента... Вот приглашение...

Она вручила билет.

— Разрешите мне за вами заехать.

— Это опасно, — улыбнулся старый Полынов, намекая на ее прошлое путешествие.

Каролина деланно рассмеялась. При одном воспоминании о том страшном видении за окном машины, ей становилось не по себе, но вслух сказала:

— О, ничего... Теперь уже март и как это по-русски говорится? Ага, зима кончается, вот, так что уже не страшно... Я буду осторожна.

Проводив гостей, Полынов вернулся в кабинет, взял со стола пакет и прошел к ожидавшей его молодежи.

— Вот, друзья, получил наследство. Вернее, пока только описание его.

Все шумно приветствовали это сообщение.

— О, теперь Павел богатый жених, — пошутил Щербаков. — Нина, не проморгай...

Девушка смутилась: не хватало еще подобных шуток. Новое посещение Каролины ее расстроило. Сама того не желая, она начала испытывать ревность...

— Ну-ка, Александр Иванович, похвастайтесь своим богатством, — не без любопытства спросил Дубко.

— Заранее знаю... столько-то ложек, ножей и вилок... Кухонная утварь... Четыре пиджачных пары...

С иронией говоря об этом, Полынов аккуратно сорвал сургуч и распечатал конверт.

Но список оказался значительно длиннее... И среди различного имущества, оставленного Сердюковым, скромно значилось:

«Копи по добычи алмазов (не действующие) в Южной Африке с земельной площадью в 30 акров».

О деньгах Сердюкова, находящихся в банке, в описи ничего не говорилось.

 

ПРИЕМ В ПОСОЛЬСТВЕ

Неожиданное приглашение Александра Ивановича и Павла в посольство было обсуждено тут же, за столом. Только Дубко, который вскоре ушел, и Нина, не считавшая себя вправе вмешиваться, не приняли в этом участие.

— Ничего хорошего ждать нельзя, — высказался Михаил. — Видимо, они преследуют какие-то свои цели. Лучше держаться подальше. Пошлите письмо, в самых изысканных выражениях, какие приняты между дипломатами, сошлитесь на занятость и откажитесь.

— А я знаю, почему они приглашают, — неожиданно сказала Лена.

— Ты знаешь? — удивился Михаил.

— Да.

Лена выразительно посмотрела на молчаливо сидевшего в стороне Павла.

Щербаков перехватил ее взгляд. Сразу вспомнилась красивая переводчица, которая оказывала молодому Полынову подчеркнутое внимание.

— Ты думаешь?

— Уверена.

— Позвольте, друзья, — заметил Александр Иванович. — Возможно, вы и меня введете в курс дела.

— Да нет. Лена ошибается, — укоризненно проговорил Щербаков. Тот, о ком она говорит, слишком незаметная птица, чтобы повлиять на посла. А ведь это он прислал приглашение.

— Кто это? — снова поинтересовался Полынов.

— Эта догадка не заслуживает внимания, — уклончиво ответил Михаил.

— Не много ли ты берешь на себя?

— Прости, Леночка, я не хотел тебя обидеть.

Он наклонился к Александру Ивановичу и так, чтобы Павел не слышал, сказал ему несколько фраз.

Нина догадалась, о чем идет речь, и незаметно вышла из комнаты.

— Вот как, — задумчиво проговорил Александр Иванович и мельком взглянул на сына. — Никогда этого не будет, — вдруг твердо сказал он.

Молодой Полынов поднял голову.

— Ты это обо мне?

— Да, — ласково ответил тот.

Откровенно говоря, предположение Лены, угаданное Михаилом, не застало Александра Ивановича врасплох. Мысль о переводчице уже приходила ему в голову.

— С другой стороны, — продолжал размышлять Щербаков вслух, — не поехать тоже неудобно. Ведь бывают на таких приемах наши писатели, артисты, ученые... Может быть, вас по этой причине и пригласили.

Александр Иванович не совсем понимал, почему Щербаков придает всему этому такое значение. Но он во всем доверялся молодому человеку, полагаясь на его знания и жизненный опыт, и настороженность того невольно передалась ему.

— В конце концов, почему не отправиться, раз приглашают, — сказал Щербаков. — Может быть, это просто дань уважения к вашему имени.

На том и порешили, что Полыновы все-таки поедут в посольство.

К вечеру следующего дня у ворот дачи остановился темно-синий лимузин. За рулем сидела переводчица.

Март вступил в свои права, и во всем уже чувствовалось приближение весны. От потускневшего влажного снега несло сыростью. На молодой женщине было демисезонное пальто табачного цвета и скромная беретка. Каролина легко вбежала на крыльцо.

Полынов встретил ее подчеркнуто вежливо.

— Напрасно беспокоились, — после взаимных приветствий заметил он.

— Что вы, Александр Иванович, — весело ответила Каролина. — Погода прекрасная, и поездка к вам на этот раз доставила большое удовольствие.

Еще сердечнее она встретила Павла. В черном костюме, накрахмаленной рубашке и галстуке он выглядел превосходно, и молодая женщина с удовлетворением отметила это про себя.

«Он произведет фурор», — мелькнуло у нее в голове. Каролине очень хотелось, чтобы Павел уселся в машине рядом с ней; но Павел раскрыл переднюю дверцу и пропустил отца.

Погода была, действительно, отличная, и машина быстро помчалась по хорошо накатанной дороге.

Когда въехали в Москву, в городе уже зажглись огни, и Полыновы прильнули к окнам, рассматривая вечернюю столицу.

Каролина умело, с соблюдением всех правил, вела машину. Они подъехали к ярко освещенному зданию посольства.

В нижнем этаже, где помещался просторный зал, уже было многолюдно. Когда туда вошли Каролина, ослепительно красивая в своем вечернем платье, и оба Полыновых, высоких и очень похожих друг на друга, многие невольно обратили внимание на них.

Каролина представила Полыновых отцу. Посол с радушной улыбкой встретил их. Пожимая руку Полынову, на русском языке сказал:

— Очень рад познакомиться.

А затем пристально взглянул на Павла.

— И с вами, — добавил посол.

Словно случайно здесь оказались Таупман и Гарри Смит, оба торжественные, в парадных черных костюмах. Полыновым их представили как деловых людей, совершающих туристическую поездку по странам Европы.

Мистер Хейвуд остался встречать гостей, а они прошли в огромный зал, где находились столы, уставленные снедью и бутылками.

Каролина вскоре увела Павла на стеклянную веранду, а Александр Иванович остался с Таупманом и Смитом, который довольно сносно владел русским языком.

Прием не начался, гости еще съезжались. Таупман и Гарри провели Александра Ивановича в одну из примыкавших к залу комнат и усадили его в удобное кресло. Таупман предложил сигару.

Александр Иванович любезно поблагодарил, но отказался от нее.

— О, да, простите, — с огорчением сказал Таупман. — Вы ведь принципиальный противник курения.

— Я слышал, мистер Полынов, о вашем благородном стремлении удлинить человеческую жизнь, — проговорил Смит по-русски.

Полынов ответил по-английски:

— Ее не нужно удлинять, она и так не мала, ее нужно сохранить.

— Во сколько же лет вы определяете среднюю продолжительность человеческой жизни?

— От ста пятидесяти до двухсот лет.

Оба мистера изобразили на лицах нечто, похожее на улыбку.

— Вы шутите, — заметил Таупман.

— Нисколько. На юге нашей страны и сейчас живет человек, который родился в тот же год, что и Пушкин.

— О Пушкин, гениальный поэт, каких теперь в России нет... Только я забыл год его рождения.

— 1799.

— Больше ста пятидесяти лет назад... И есть такой человек, который столько прожил?

— Да. Он и поныне здравствует, выполняет физическую работу и чувствует себя превосходно. Но я уверен, что это еще далеко не самый старый человек на земле.

Александр Иванович увлекся. На эту тему он мог говорить без конца...

Гарри по профессиональной привычке сделал попытку достать из кармана блокнот, чтобы записать беседу с Полыновым, для которой мысленно уже придумал название: «Ровесник Пушкина. Самый старый человек на земле», но Таупман незаметно коснулся его руки, и тот вспомнил, что он не журналист, а представитель деловых кругов, владеющий в Южной Африке обширными землями.

— Где-нибудь на земле и есть такие люди, мистер Полынов, — сказал Таупман. — Следует только побывать во всех уголках земного шара. Для этого нужны деньги, или, как у вас говорят, средства, много средств... Если б вы поехали к нам, то нашлись бы люди, которые готовы дать деньги на такие гуманные цели, сколько потребуется. Нужно только ваше желание.

— Да, вы правы, — ответил Полынов, — деньги нужны хотя бы для того, чтобы создать научно-исследовательскую лабораторию...

Таупман воскликнул, будто только сейчас вспомнил:

— О, господин Полынов, вас можно поздравить с получением наследства...

Гарри также протянул свою руку для рукопожатия:

— Нам рассказал об этом, — добавил он по-русски, — наш посол.

— Спасибо... Увы, на эти деньги лечебницу не создашь, — с улыбкой ответил Александр Иванович.

— Кстати, мистер Полынов, — решив, что предоставился удобный случай для разговора по существу, вставил Гарри, — у меня к вам есть деловое предложение. Прошу прощения, что поднимаю об этом вопрос, возможно, не в подходящее время, но для нас дело прежде всего.

— Пожалуйста, я слушаю вас.

Таупман хоть и не понимал по-русски, но по лицу своего школьного друга сразу догадался, что речь зашла о самом главном. Он незаметно отошел, издали наблюдая за беседующими.

— Мне стало известно, — продолжал между тем Гарри Смит, — что вам достались по наследству старые копи, расположенные рядом с моими землями. Я бы мог их купить, конечно, за цену, которая устроит нас обоих.

— Купить? — искренне удивился Полынов. — Но ведь копи заброшены, алмазы там давно уже не добывают.

— О! У меня есть свой план, — добродушно подмигнул Смит, — деловой человек на ветер зря деньги не станет бросать... По существующим в наших местах ценам на землю, я готов заплатить по 500 долларов за каждый акр.

Как доверительно ни говорил Смит, у Александра Ивановича сразу зародилось сомнение... Он понятия не имел, сколько на самом деле стоит земля в Южной Африке.

— Хорошо, — проговорил он, поднимаясь, — я весьма рад знакомству с вами и мистером Таупманом, надеюсь, мы будем иметь возможность еще поговорить на эту тему. А сейчас разрешите откланяться...

И, почтительно кивнув обоим, вышел из комнаты.

А тем временем на стеклянной веранде среди колоссальных, вечнозеленых пальм, Каролина старалась развеселить молодого Полынова. Она была достаточно ловка и опытна. Павел не умел танцевать, и она изъявила желание его научить. Положив его руку к себе на талию и показывая, как нужно передвигать ноги, она время от времени, словно случайно, прижималась к Павлу, бледному и взволнованному. Потом она расспрашивала Павла о жизни в ущелье, и он охотно отвечал.

Вдруг совсем рядом раздался голос Гарри:

— Вот вы где, Каролина... Испытываете свои чары на наивном мальчике, — ехидно заметил он по-английски.

После трудной беседы с Полыновым Гарри успел выпить, и сейчас лицо его раскраснелось, глаза были насмешливо-злыми.

Павел недоуменно посмотрел на багровое лицо Гарри. Он не понял, что сказал этот человек, но какое-то неприятное, незнакомое чувство охватило его. Неловко опустив руки, он исподлобья посмотрел на Смита, словно готовясь вот-вот ударить его.

Каролина наклонилась к Павлу:

— Павел Александрович, прошу извинить... Гарри, можно вас на минуточку? — с очаровательной улыбкой повернулась она к нему.

Но, отведя корреспондента в сторону, она вдруг вся изменилась. Лицо ее пылало гневом.

— Уйдите... или я вас убью...

И видавшему виды Гарри показалось, что это не простая угроза.

«О, тут пахнет, кажется, не только долларами, но и страстью», — безнадежно подумал он и благоразумно удалился...

 

ЛАБОРАТОРИЯ ЖИЗНИ

Начался уже апрель, но погода в Москве стояла отнюдь не весенняя. Серые, как солдатское одеяло, тучи повисли над столицей, то и дело накрапывал мелкий, косой дождь, которому, казалось, не будет конца. Темные громады зданий тускло поблескивали стеклами окон, с умытых крыш стекали серебристые струйки.

Вот в такой непогожий день Александр Иванович решил побывать у Петра Николаевича Крюкова, выполнить обещание, данное ему еще на свадьбе у Щербакова.

Научная исследовательская лаборатория, которой заведовал Крюков, находилась в новом районе Москвы. Полынов добрался туда на такси.

В вестибюле большого здания его любезно попросили обождать и куда-то позвонили. Вскоре Полынов увидел высокую, громоздкую фигуру Крюкова.

Пожимая своими огромными ручищами ладонь Александра Ивановича, Петр Николаевич сердечно пробасил:

— Наконец-то... Зашли... Это хорошо... Ну, пойдемте в мою берлогу...

«Берлогой» оказался просторный кабинет с шестью окнами, заставленный многочисленными металлическими приборами, среди которых затерялся небольшой письменный стол с резными ножками. Два массивных кожаных кресла стояли один против другого.

Усадив в одно из них гостя, Крюков тяжело опустился в другое.

— Ну, земляк... Рад видеть в полном здравии... Как, съездили на родину?

— Представьте себе, еще нет, — ответил Александр Иванович. — Неожиданно накопилось много дел, никак не соберусь.

— Ну, тогда я вас в отпуск с собой заберу... Курортов не признаю... Волга... Больше ничего мне не надо... Посидишь с удочкой на берегу, надышишься всласть воздухом — сил наберешься на целый год... А город какой стал...

— Да, я читал...

— Вы когда там были в последний раз?

— В 1915 году...

— Ого! — воскликнул Крюков... — Давненько... Не узнаете... Ничего не узнаете... А я навещаю каждый год... Люблю город и места знаю, где сазаны водятся... Впрочем, об этом потом... Сейчас, если не устали, поглядим, что у нас есть...

Петр Николаевич достал из шкафа белоснежный халат, помог Полынову одеть его.

— Наша лаборатория молода, уже после войны создана, но кое-чего мы успели добиться, — проговорил он. — Вы вот думаете о человеческом долголетии... Это правильно... Ну и мы боремся со смертью, особенно преждевременной...

Беседуя, они прошли по длинному коридору. Петр Николаевич открыл одну из дверей, пропустил вперед Полынова.

В комнате, похожей на больничную палату, на специальных подставках находились прозрачные колбы и стеклянные сосуды разной формы. Здесь Александра Ивановича радостно встретила мать Лены.

— Ну-ка, Татьяна Александровна, покажите-ка нам свое хозяйство.

Татьяна Александровна улыбнулась:

— Вы это сделаете лучше меня, Петр Николаевич!

— Не скромничайте, — ответил тот, подводя гостя к одной из колб, из которой выглядывал человеческий палец.

— Палец, — ничего не понимая, проговорил старый врач.

— Татьяна Ивановна, голубушка, дайте-ка родословную, — попросил Петр Николаевич.

Женщина подошла к столу, где стоял длинный ящик, вынула карточку.

— Вот, пожалуйста, — заглядывая в нее, проговорил Крюков. — Указательный палец правой руки. Взят у человека, умершего после продолжительной болезни восемь месяцев назад. Обратите внимание, взят у трупа и живет...

— Не может быть! — воскликнул Полынов.

— Татьяна Александровна, продемонстрируйте...

Женщина зажгла спиртовку, близко поднесла к пальцу, и вскоре на его коже показались крошечные капельки пота.

Александр Иванович смотрел, как зачарованный.

— А ноготь, — опросил Крюков Татьяну Александровну, — когда вы его подрезали последний раз?

— Три дня назад.

— Живет палец — это уж поверьте, — резюмировал директор лаборатории. Впрочем, в этом заслуга не наша.. Мы просто повторяем опыт, впервые проделанный одним советским ученым еще в 1920 году. Лет-то прошло сколько, нам было бы грешно не пойти дальше... Обратите внимание на почку собаки... Сколько она у нас уже живет после смерти животного?

— Третий месяц...

— А вот здесь, — подвел Петр Николаевич к одной из колб, — находятся клетки головного мозга, которые были предварительно высушены... А мы их оживили...

Трудно передать, что испытывал Полынов, знакомясь с экспонатами этой чудесной лаборатории жизни. Если бы он не видел все своими глазами, просто не поверил бы в это.

— Глядите-ка сюда, — подвел его Петр Николаевич к стеклянному сосуду, в котором помещался темноватый комочек, — вот сердце белого кролика — мертвое. Мы его еще высушили... Может оно работать после этого?

— Не может, — уверенно ответил Александр Иванович.

— Сейчас поглядим...

Татьяна Александровна смочила комочек светлым раствором, и случилось невероятное: сердце начало сокращаться.

Потрясенный увиденным, Полынов не знал, что сказать. Петр Николаевич был чрезвычайно доволен произведенным впечатлением. Глаза его лукаво сузились:

— Как видите, отдельным органам и тканям мы способны возвратить жизнь. Ну, а можно ли оживить целый организм после его смерти?..

Он не успел закончить. Дверь отворилась, и на пороге появился мужчина в белом халате.

— Петр Николаевич, прошу извинить, — взволнованно проговорил он. — Доставлен больной с острой почечной недостаточностью... В клинике считают положение безнадежным... Нарастают явления общего отравления организма... Больной без сознания...

— Где он?

— В операционной...

— Иду...

Петр Николаевич торопливо направился к двери, приглашая Полынова следовать за ним. Почти бегом они спустились вниз. Там их уже ожидали ассистенты, которые подали Крюкову другой халат и маску.

— Халат, марлевую повязку Александру Ивановичу...

— А я не помешаю? — спросил Полынов.

— Вы врач и имеете право присутствовать.

В операционной среди многочисленных приборов на белоснежном столе лежал мужчина лет сорока, а может быть и старше, густые волосы его отливали проседью. Глаза были закрыты, дыхание не чувствовалось. Возле больного безмолвно застыли ассистенты. Петр Николаевич жестом приказал включить рефлектор. Крюков словно преобразился. Движения его были четки, от добродушия не осталось и следа, глаза стали строгими, сосредоточенными, даже немного злыми.

Сколько времени продолжалась операция, Полынов не мог бы сказать. Видимо, долго. В комнате зажгли дополнительный свет.

Честно говоря, Александр Иванович не понимал, что около него делалось.

К крупным кровеносным сосудам больного Петр Николаевич присоединил две длинные трубки от небольшого блестящего аппарата, находившегося рядом.

Полынов, однако, понимал и видел, что состояние больного становится лучше. К нему вернулось дыхание.

Видно, непосредственная опасность смерти миновала. Усталые до изнеможения, они возвратились в кабинет Петра Николаевича.

— Чаю... и покрепче, — приказал он секретарше.

Молча выпил два стакана. В глазах опять появился озорной огонек.

— Я понимаю, вы ждете от меня объяснений, — весело проговорил Крюков. — Пожалуйста, я готов... Состояние доставленного из клиники было очень тяжелым, пришлось применить искусственную почку.

— Искусственную почку! — воскликнул Полынов. — Неужели это возможно?

— Да, представьте себе... Вы видели аппарат, к которому присоединены две полиэтиленовые трубки... Его создала группа советских ученых в научно-исследовательском институте экспериментальной хирургической аппаратуры и инструментов.

— Вы рассказываете чудеса.

— Нет. Вы ведь сами все видели. Почки оперируемого были уже неспособны очищать кровь от отработанных продуктов и ядовитых веществ. Это сделала искусственная почка. Каждую минуту от больного в аппарат поступало около четырехсот кубических сантиметров крови, которые возвращались обратно, очищенные от ядовитых веществ. Не хвастаясь, могу сказать, что мы возвратили человеку жизнь... Но, Александр Иванович, я вас не измучил?

— Что вы, я вам очень благодарен... Вы мне открываете новый мир...

— О, это еще далеко не все... Вы узнаете много такого, что врачу до революции показалось бы просто фантастикой... Медицина в нашей стране идет рука об руку с промышленностью и химией. Электронные микроскопы и наркозные аппараты, ультрацентрифуги и электроножи, созданные отечественной промышленностью, сейчас на вооружении врачей... Созданы механические приспособления, которые позволяют пока, правда, временно заменять больные и поврежденные органы... Искусственные почки вы видели... Создано и искусственное сердце. Это позволяет совершать операции и лечить врожденные и приобретенные пороки сердца. Мы будем воскрешать людей, умерших от внезапной остановки сердца.

Петр Николаевич вызвал секретаршу...

— Клавдия Алексеевна, приведите, пожалуйста, сюда Пушка.

Через несколько минут в комнату ворвался белоснежный пес с умной мордочкой и со всех ног бросился к Крюкову.

— Ах ты, разбойник, — подняв его к себе на колени, проговорил Петр Николаевич, ласково проводя рукой по гладкой шерсти... — Соскучился... Ну, ну, только без поцелуев, — увертываясь от пытавшейся лизнуть его в лицо собаки, добродушно добавил он... — Ты ведь, брат, знаешь, что я этого не люблю... Лучше познакомься... Дай-ка лапу...

Пушок послушно исполнил приказание. Темные блестящие глазенки его смотрели удивительно умно.

— Молодец, — похвалил его Петр Николаевич и дал кусочек сахару. — Ассистенты его всяким фокусам научили, хоть в цирке выступай... Вот ведь собачина, сколько операций перенес, ненавидеть меня должен, а он ластится...

— Собачье сердце отзывчиво, — с улыбкой проговорил Александр Иванович.

— В том-то и штука, что не собачье... Уж я над ним помудровал... Стенки у сердечка искусственные, из капрона. Электростимулятор — это прибор, который заставляет биться остановившееся сердце...

Только теперь Полынов заметил светлый широкий пояс из прозрачного материала, плотно облегавший собаку, поддерживающий под грудкой небольшую прямоугольную коробочку.

Александр Иванович уже перестал чему-либо удивляться и ожидал дальнейших пояснений ученого.

— Долго мы бились над этим прибором... Сначала аппарат был громоздкий, хоть вози его с собой на тележке, а теперь не больше карманных часов, видите в какой небольшой коробке помещается... Сейчас Пушку не грозит смерть, если перестанет биться сердце... Остановится — электрические импульсы аппарата воздействуют на сердце и заставят его вновь сокращаться... Я Пушка в Париж возил, демонстрировал на конгрессе физиологов... Представляете, какие огромные возможности открываются, перед медициной... Уже десятки людей были вновь оживлены после наступившей так называемой клинической смерти... Вот ради чего, друг мой сердечный, — обратившись к собаке и погладив ее, закончил Петр Николаевич, — перенес ты столько страданий...

В благодарность за ласку Пушок лизнул Крюкова в щеку.

— Опять целоваться? Ну, ступай, побегай, хватит на коленях сидеть.

Он опустил Пушка.

— Беда только в том, — продолжал Петр Николаевич, — что не всегда можно вовремя прийти на помощь. Природа тут пока неумолима. Всего несколько минут не бьется сердце, погибают клетки головного мозга, и конец. Такого уже не воскресишь. Поэтому выход один: надо лечить сердце, освобождая от различных пороков, заменять износившиеся мышцы. И уже кое-где это успешно делают... Не за горами время, дорогой мой борец за долголетие, когда у нас будут специальные клиники по ремонту и замене сердца, почек, легких... Долголетие так долголетие... Даже, когда захочешь умереть, машины «не дадут».

Петр Николаевич первый громко и весело засмеялся своей шутке...

Но Александр Иванович остался серьезным.

— Вы правы, Петр Николаевич, я просматривал статистику и убедился, что много смертей происходит из-за болезней сердца. А ведь сердце считается самым совершенным органом... Почему же так рано оно выходит из строя?..

— Ну, причин много...

— Верно. Но если знать их, — возможно удастся найти меры к преждевременному изнашиванию сердечной мышцы... Раньше мы понятия не имели о инфаркте миокарда, а теперь это, насколько стало мне известно, самая модная болезнь.

— Э, раньше врачи не знали, что это такое, а в простонародье говорили: «хватила человека кондрашка».

— Возможно, — сказал Полынов. — Вот недавно мне кто-то прислал книгу про Африку. Автор ее, Кмаве Лумбонго, благороднейший человек. Когда я вышел из ущелья и увидел вокруг себя новую, прекрасную жизнь, мне уже стало казаться, что везде люди перестали нищенствовать, голодать, мучиться.

— Ну, что вы... Социализм победил еще далеко не во всех странах.

— Да, да... Автор описывает страшные лишения. Но, странное дело, там заболеваемость атеросклерозом значительно меньше, чем во многих европейских государствах, в том числе и в нашей стране... В чем дело? Не скрою, меня это крайне заинтересовало. Но для того чтобы утвердиться в своих теоретических выводах, хотелось бы проверить кое-что на практике. И у меня к вам огромная просьба: нельзя ли в лаборатории поставить небольшой опыт. Он не сложный и не потребует больших затрат... Кстати, на меня негаданно свалилось наследство, и даже есть покупатель на него, так что, если я продам доставшиеся мне какие-то копи, то получу 15 тысяч долларов... Финансовые издержки я готов взять на себя.

Петр Николаевич замахал руками.

— С наследством поздравляю, но деньги оставьте себе... Лучше расскажите, что за опыт? Все, что мы в силах — сделаем.

 

ДРУГ ИЛИ ВРАГ?

Как ни капризничала погода, весна с каждым днем все больше давала о себе знать. Сквозь грозовые облака чаще проглядывало солнце, посинели и округлились на деревьях почки, и воздух — густой, прозрачный, напоенный ароматом хвои, и умытая, влажная земля с барашковыми шапками туманов по утрам — все напоминало о ее приходе.

Но у этой весны были и свои особые приметы. Проснулся и бурлил африканский континент, позже, чем другие, потянувшийся к свету и солнцу. Яростная борьба с колонизаторами развернулась во многих его уголках, и газетные столбцы были заполнены описанием развернувшихся драматических событий, за которыми неослабным вниманием следил весь мир.

Полынова и его друзей особенно волновала судьба пламенного борца за освобождение африканских народов Кмаве Лумбонго. Несколько месяцев назад ему удалось скрыться от преследовавших его полицейских ищеек. Жизнь его висела на волоске, каждую минуту над ним могли учинить расправу, заочно, колонизаторским судом он был приговорен к смертной казни. Многие опасались, что Лумбонго уже нет в живых. Но нет, время от времени его страстный голос набатом звучал на черном континенте, подпольная радиостанция «Свободная Африка» по всему миру разносила его пламенные слова, звавшие на борьбу за свободу и независимость.

Александр Иванович, несмотря на увлеченность работой, которая успешно продвигалась вперед, остро переживал, казалось бы, далекие от него события. Возможно, в этом сыграла большую роль книга, не известно кем подаренная ему и оставившая неизгладимое впечатление.

И его по-настоящему обрадовала весть, которую привезли Щербаковы.

— Слышали, — сказал Михаил, — только что по радио передали, мы на вокзале слышали: жив Лумбонго... Он обратился к своему народу с воззванием подниматься на борьбу с колонизаторами.

Из комнаты Павла вышли Дубко и молодой Полынов.

— Мы вас оторвали от учебы? — опросила Лена.

— А мы как раз закончили, — ответил учитель. — Сегодня можно и раньше... Субботний вечер, отдыхать полагается.

Помолчал и добавил:

— Значит, Лумбонго жив... Это хорошо... Он им еще покажет...

Все отлично поняли, кому это «им».

— А почему мы в комнате? На воздух, друзья, теплынь такая...

— Правда, — подхватила Лена. — Кажется, в самом деле пришла весна...

Все охотно перешли в беседку, где стоял простенький столик и плетеные стулья. За оградой то и дело бесшумно проносились автомашины... Из соседних домов доносились голоса, где-то играла радиола.

Долго еще говорили о событиях в далекой Африке.

Видимо, это послужило поводом к вопросу, который неожиданно задал Михаил.

— Александр Иванович, а как ваши алмазные копи?

— Пока никак, — улыбнулся Полынов. — Я еще не вступил в права наследства...

— А что? — улыбнулся Щербаков, — 15 тысяч долларов — это сумма. Купите машину и перестанете ездить на электричке...

— А, может быть, лучше моторную лодку «Щ-1»? — съязвил Дубко.

— Это что за лодка? — заинтересовался Павел.

— «Щербаков-1»... Надо же поддержать изобретателя.

— Смейтесь, смейтесь, — весело воскликнул Михаил. — Хорошо смеется тот, кто смеется последним... Увидите, каким спросом будет пользоваться мой мотор.

— Ну, это не скромно, Михаил, — заметила Лена.

— Виктору Осиповичу можно на меня нападать, а я не имею права защищаться?

Разговор внезапно оборвался... Все отчетливо услышали, как скрипнула калитка. Узкая тень проскользнула во двор и, крадучись, стала приближаться к дому.

Лена чуть не вскрикнула, но Михаил крепко сжал ее руку.

— Тише, — прошептал он.

Беседка находилась в глубине двора, и неизвестный, видимо, их не видел... Впрочем, в сгустившейся темноте они его тоже различали с трудом.

Между тем странная, загадочная фигура незнакомца проскользнула к крыльцу, на мгновение замерла, а потом, обойдя веранду, скрылась за домом с той стороны, где находились окна кабинета Полынова.

— А ну, за мной, — чуть слышно проговорил Щербаков, — поглядим, что за непрошеный гость сюда пожаловал. Александр Иванович и Лена, останьтесь здесь...

Дубко, Павел и Михаил тихонько подошли к дому как раз в тот момент, когда неизвестный заглядывал в окно.

Михаил крепко схватил его за руку. Тот вздрогнул, попытался вырваться. Но его сзади обнял Дубко.

— Погоди, голубчик... Сначала растолкуй, что тебе тут нужно?

— Просю... прощений... — ответил тот. — Я ничего. Могу ль я видеть товарищ Полынов...

— Я Полынов, — выступил вперед Александр Иванович.

— Прошу прощений за непрошеный гость... Мне очень надо поговорить до вас...

Его гортанный, голос звучал молодо. Да и сам незнакомец походил на подростка, худенького и стройного. В темноте нельзя было различить его лицо.

— Пойдемте, — пригласил его за собой в дом Александр Иванович.

Щербаков, не отпуская руки неизвестного, сказал:

— Мы пойдем вместе с вами...

— Нет... Если можно — один товарищ Полынов.

— Оставьте его, Михаил Георгиевич... Пройдемте в дом, — позвал незнакомца старый врач.

Они скрылись в комнатах, где тут же вспыхнул электрический свет...

Лена невольно взглянула в осветившееся окно и вскрикнула. Щербаков подбежал к ней:

— Что случилось?..

— Это он.

— Кто?

— Тот... человек за оградой... Помнишь, которого я тогда увидела...

 

ЗАГОВОР

Таупман с нетерпением ожидал возвращения Гарри... По расчетам, тот должен был появиться еще час назад... Нетерпеливо расхаживая по комнате, Таупман то и дело поглядывал в окно.

Наконец, во двор посольства въехала машина, и вскоре на лестнице послышались тяжелые шаги. Таупман молча подождал, пока корреспондент вошел в комнату, затем плотно прикрыл дверь.

— Отказался, — выпалил Гарри, с вожделением поглядывая на бутылку виски, что стояла на столе.

— Что отказался? — сурово переспросил Таупман.

— Продать копи...

Гарри подвинулся к столу, взялся за стакан. Таупман брезгливо наблюдал за ним.

— Почему?

— Сначала заявил, что он не может продавать то, чем еще не владеет... Я сказал, что это простая формальность и что я согласен пойти на риск — внести аванс до оформления наследства... Тогда он сказал, что хочет еще подождать, выяснить настоящую цену, самому съездить — посмотреть, что это за копи, возможно, в них можно будет возобновить разработку алмазов.

— Ты предложил ему большую цену?

— Митчелл, я кое-что смыслю в людях... Он бы не продал, если бы я ему даже предложил миллион за эту паршивую шахту.

Он снова налил себе виски.

Таупман не выдержал:

— Не смей!.. Ты еще успеешь напиться.

— Не кричи на меня, — спокойно ответил журналист, хладнокровно поднося стакан ко рту. — Я не виноват, что этот Полынов оказался не таким простым орешком.

Таупман медленно прошелся по комнате:

— Советская разведка?.. Нет, не может быть... Изыскания проводились в полной тайне, и о их результатах известно очень узкому кругу лиц.

— Вот чего не знаю, того не знаю...

И добавил:

— Ты знаешь, у меня сложилось впечатление, что этот выходец с того света уже заражен коммунистическими идеями... Во всяком случае, он не проявил восторга, когда я ему намекнул, что он может переехать в нашу страну, где его ждет слава, деньги и все прочие радости мира.

Таупман не ответил. Он закурил сигару, долго стоял у окна, за которым начал накрапывать мелкий дождик.

— Хорошо, — неожиданно проговорил он, обернувшись. — Завтра ты улетаешь домой.

— Допустим, — невозмутимо ответил тот, — хотя, честно говоря, это может решить только мой редактор.

— Не беспокойся, согласие на выезд будет.

— Я не беспокоюсь, а только констатирую факт... А дальше?

— Через три, максимум — через четыре дня в газете должна появиться твоя статья, расписывающая Полынова как крупного ученого, сказавшего новое слова в вопросе о человеческом долголетии.

— Ты знаешь какое?

— Нет.

— Я тоже понятия не имею.

— Пиши, что хочешь, ты же с ним беседовал... Сообщи, что он знает секрет вечной молодости... Ценные выводы мистера Полынова: курение и алкоголь сокращают жизнь наполовину...

— Ну, на это редакция не пойдет... Владельцы фирм сбесятся и откажут газете в рекламе...

— Слушай, Гарри, не мне тебя учить, что нужно писать... Но чтобы статья была.

— Допустим... Дальше...

— Ты выедешь куда-нибудь на юг, куда именно — решишь сам, но чтобы там имелось солидное медицинское заведение.

— Зачем?

Таупман сердито посмотрел на своего собеседника.

— Не задавай нелепых вопросов. Лучше слушай внимательно. Ты интересуешься проблемами долголетия. Местные медицинские светила, бесплатно или за соответствующее вознаграждение, это не столь важно, познакомившись с твоей статьей, должны послать официальное приглашение Полынову прочесть цикл лекций о долголетии. В газетах пусть по этому поводу шумят, сколько угодно. Это хорошо. Коммунистическая пропаганда обвиняет нас в развязывании новой войны, а мы, оказывается, напротив, хотим удлинить срок человеческой жизни.

— Митчелл, что ты задумал?

Но тот, не обратив никакого внимания на вопрос, продолжал:

— Для проформы пригласи трех-четырех ученых из других стран. Полынову же нужно сообщить, что для оформления права на наследство ему необходимо явиться в нотариальную контору братьев Уатсон...

— Но его наше правительство может не пустить.

— Визу на проезд я обеспечу. Вот и все... Ну, за успех, — он налил себе и Смиту виски. — Выпьем... И иди собираться... Я сейчас попрошу, чтобы тебе заказали билет на самолет.

— Митчелл, а для чего все это, ты можешь объяснить?

Тот критически посмотрел на журналиста.

— Ты знаешь уже слишком много. В общем Полынов должен исчезнуть. Его нужно спрятать в укромном местечке.

— Но ведь это может вызвать огромный скандал?

— Это я беру на себя. В газетах напишут, что русский ученый не вытерпел коммунистической тирании и бежал. Боясь мести большевиков, он временно скрыл свое местонахождение. Думаю, что после соответствующей психологической подготовки, он подпишет письмо, которое охотно опубликуют наши газеты.

Гарри мрачно сказал:

— Митчелл, я не люблю этих вещей.

— Вот как?.. А деньги, которые ты получаешь, любишь? Идет борьба, ты это отлично понимаешь, кажется, кто-то из русских хорошо сказал: «Если противник не сдается, его принуждают...» За свой патриотизм ты получаешь чистоганом. Извини, что я тебе напомнил, но ты вынудил меня к этому.

Лицо Таупмана было злым.

— Да, — задумчиво протянул журналист, — но как же сын? Ведь после смерти Полынова он станет наследником.

— Полынов вправе написать завещание, какое ему заблагорассудится. Он один распоряжается своим имуществом. Он может оставить его тебе, или, например, мне. Я не желаю его смерти, все зависит от него самого... Не теряй времени, иди собирайся...

Гарри молча вышел из комнаты...

 

В ПОДМОСКОВНОМ ЛЕСУ

Погода окончательно установилась. Дожди шли не так часто и главным образом по утрам, а во второй половине дня ярко светило солнце, и бюро погоды не предвещало ни облачности, ни осадков.

Пышно расцвела зелень, и светлые, высоченные сосновые боры Подмосковья манили своей дремучей прохладой. Как-то под вечер Павел одиноко читал в беседке. Александр Иванович находился в городе, а Мария Васильевна хлопотала по хозяйству.

Внезапно у калитки резко затормозила машина гоночного типа, и из нее вышла Каролина. Она была в узких коричневых брюках и такого же цвета спортивной курточке без рукавов. Увидав ее, молодой человек поднялся навстречу.

— О, Павел! — воскликнула она фамильярно. — Как я рада, что застала вас дома.

Каролина подала ему белую узкую ладонь, и он осторожно, чтобы не причинить боли, пожал ее. Не отпуская руки, Каролина поинтересовалась, чем он занят.

— Читаю, — ответил Павел.

— О, это очень важно, — сказала молодая женщина, улыбаясь. — Но, как это по-русски... надо проветрить голову... Поедемте кататься...

Молодой Полынов стоял в нерешительности, не зная, что ответить.

— Погода хорошая... Мы не долго... Я вас прокачу, как у вас говорится... с ветерком...

Она продолжала улыбаться, и ее глаза призывно манили, звали.

В присутствии этой женщины Павел терял голову. Сердце его учащенно билось, он испытывал непонятное волнение.

Каролина усадила его рядом с собой. Узконосая машина помчалась по асфальту мимо низких деревянных заборов, за которыми блестели окнами одноэтажные, причудливой архитектуры домики.

Поселок кончился. Дорога повернула вправо, на главную магистраль... Выскочив на нее, машина набрала скорость. Покрытая бархатной зеленой травой земля и деревья быстро проносились мимо.

Павел сидел скованно, боясь пошевельнуться. Его смущало оголенное плечо девушки, прижавшееся к нему... Порой ему казалось, что они вот-вот врежутся в идущие впереди машины. Но Каролина ловко сворачивала, протяжно гудела мелодичной сиреной, и они снова неслись по широкому асфальту.

— Вы любите быструю езду? — не поворачивая головы, спросила Каролина.

— Да, — почти беззвучно ответил Павел...

— А я могла бы, вот так, ехать без конца, хоть на край света... Вы знаете, Павел, по-моему, самое интересное — это дорога... Сколько удивительных мест на земле... Париж, Лондон, Нью-Йорк... Индия, Цейлон, Борнео... Мир велик и прекрасен, и нужно все увидеть своими глазами...

Так как Павел молчал, Каролина, по-прежнему зорко поглядывая вдаль, продолжала:

— Мне нравится Москва, Россия... О! посмотреть тут есть много! Но навсегда остаться здесь — нет... Как говорится по-русски? Глюпо...

Следовало спросить «почему», но Павел не решался. Ему нравилось слушать ее голос, не совсем понятные слова, произносимые со своеобразным акцентом.

— В вашей стране хорошо жить бедным... А богатым лучше там, как у вас говорится, в капиталистическом мире... А вы богаты, Павел, вы очень богаты... К вашим услугам будет все... Вы будете жить в такой роскоши, о которой здесь и представления не имеют. Вы сумеете побывать везде, все увидеть... Уедемте, Павел...

Одна рука ее соскользнула с руля, нашла неподвижные пальцы молодого человека, крепко сжала их.

Честно говоря, Павел не понимал, о каком богатстве она говорит... Неужели об этой алмазной шахте, доставшейся отцу по наследству? Об этом сейчас не хотелось думать. Ему казалось, что самое большое богатство — быть рядом с ней. А прикосновение руки молодой женщины необъяснимо будоражило и волновало его.

Впереди показался огромный грузовик... Каролина отняла руку, начала быстро поворачивать узкую блестящую баранку.

Солнце уже садилось, когда они повернули обратно. Каролина вдруг сказала:

— Давайте походим по лесу... Хотите?

И, не дождавшись ответа, свернула с асфальта на накатанную дорогу, ведущую к лесу...

— Интересно, куда она нас приведет?

— К озеру, — ответил Павел.

— Ах, к тому самому озеру... Я горжусь вами, Павел...

Начался лес. Они поехали тише. Мохнатые лапы елей осторожно касались кузова. Сразу стало темно. Каролина свернула в прогалину, и машина выехала на лужайку, поросшую густой травой. Могучие сосны и широкие ели высились, словно безмолвные часовые.

— Как тут красиво, — первая выскочила из машины Каролина. — Давайте... Как это... О, вспомнила, закусим... Ну, будьте мужчиной, снимите с заднего сиденья ковер, расстелите его, а я кое-что достану...

Вскоре они сидели на пушистом ковре, друг против друга... Между ними стояла белая, изящная домашняя сумка со всякой снедью, виднелось золотистое горлышко бутылки, но Каролина словно забыла про еду. Ее красивая головка чуть наклонилась, большие, ставшие темными глаза зовуще ласкали молодого человека.

— Павел, — прошептали ее губы...

Никогда в жизни Павел не испытывал этого... Он ждал чего-то и боялся... Пьяная, дурманящая истома разлилась по телу...

— Павел! — снова позвала Каролина.

Он бы и сам не сумел объяснить, что заставило его податься вперед. Их лица оказались рядом, руки невольно потянулись к рукам.

Но в последнее мгновение она мягко откачнулась и вдруг сказала серьезно и грустно:

— Павел... А я ведь скоро уеду... Навсегда...

Павел застыл, руки неловко повисли в воздухе...

— Дипломатическая карьера отца кончилась... Отставка его принята... Мы возвращаемся на родину.

Она с нетерпением ожидала, что он скажет. Но Павел по-прежнему молчал, хотя то, что он услышал, показалось ему невозможным.

Наконец Каролина дождалась.

— Не надо уезжать, — проговорил он любяще.

— Невозможно... Я дочь посла и, если останусь, это вызовет международный скандал... Да и отцу не поздоровится.

Он этого понять не мог и удивленно посмотрел на молодую женщину.

— Да, Павел... И вам не разрешат... Вы женитесь на русской...

Он вскочил. В груди у него все клокотало.

— Я женюсь, на ком захочу...

И застенчиво добавил:

— Конечно, если она тоже будет согласна.

Каролина невольно залюбовалась его мужской силой. Но вслух проговорила:

— Вам закон не разрешит... Ведь я иностранка.

Он снова удивленно посмотрел на нее. Какое дело закону до того, на ком он женится... Разве любовь не выше всяких законов?

Он так гневно и крикнул.

Она улыбнулась...

— Наивный мальчик... Вы многого еще не знаете...

— Но почему люди должны расставаться, если они хотят быть вместе?

— Потому что государства разделяют границы... Вы живете в одном мире, я в другом... И если вы не поступите так, как велят, у вас отнимут будущее, вашу карьеру...

— Какая граница! При чем тут карьера!

Каролина схватила его за руку, усадила рядом:

— Поверьте, Павел, это так... И тут вы бессильны что-нибудь сделать.

Тогда ему стало невыносимо тяжело. Он не в силах был понять этих странных, запутанных человеческих отношений.

— В ущелье было лучше, — неожиданно проговорил он. — Там было так спокойно... Лучше бы я остался в нем навсегда.

— Мы найдем свое ущелье, Павел, — нежно прошептала Каролина. — Нужно только уехать отсюда, и мы будем счастливы. — И обхватив его голову, она страстно прижалась к его губам...

 

СТРАНИЦЫ ИЗ ДНЕВНИКА

Стремление записывать самое важное в своей жизни появилось у Александра Ивановича еще в юности.. С годами это перешло в привычку. Но, в отличие от многих, он вел не хронологическую и подробную запись всего того, что произошло за день, а записывал в дневник волновавшие его мысли о долголетии и все, что было связано с его работой над этой проблемой.

Поэтому мы считаем необходимым привести здесь некоторые странички из дневника Полынова:

«...Еще раз перечитал так любезно мне присланную, правда не известно кем, книгу «Я люблю тебя, Африка». Удивительное дело, при очень высокой смертности от изнурительного труда и ужасных условий жизни, там весьма редки болезни сердца. Почему? Климатические условия? Не думаю, чтобы жаркий климат положительно влиял на сердце. Тогда что же? Возможно, питание?

Вопрос мало изучен... Среди ученых по этому поводу нет единодушия... Чем же питаются коренные жители южной Африки? Кмаве Лумбонго пишет, что едят главным образом растительную пищу и растительные жиры... Хорошо бы практически проверить. Делюсь своими мыслями с Петром Николаевичем... Чудесный, сердечный человек... Он предлагает свое содействие... И от слов тут же перешел к делу.

На первом этаже исследовательской лаборатории предоставил в мое распоряжение отдельный кабинет. Сюда стали заходить больные, страдающие атеросклерозом, перенесшие в прошлом инфаркт миокарда или имеющие какие-либо нарушения сердечного кровообращения.

Всего их десять, разных по возрасту, внешне таких не похожих друг на друга, в разное время перенесшие тяжелые сердечные приступы.

Они и сейчас живут под угрозой, что приступы могут повториться, несмотря на все меры, предпринимаемые врачами.

Шестерым из десяти — за пятьдесят, но выглядят они значительно старше. Двигаются медленно, с трудом, страдают одышкой и фактически уже выключились из трудовой жизни.

Подолгу беседую с ними, интересуюсь режимом питания. Для каждого составляю дневной рацион, которого убедительно прошу придерживаться в течение одного месяца. Решительно заменяю животное масло и животные жиры растительными.

Один из больных, крупноголовый мужчина, в старомодном пенсне, недоверчиво относится к моей просьбе.

Месяцев шесть назад он перенес инфаркт, от которого с трудом оправился. Врачи поставили его на ноги, но сейчас болезнь опять прогрессирует: давление крови порой поднимается до угрожающих размеров.

— Мудруете, вы, доктора, — проговорил он запальчиво.

Но обещал строго придерживаться диеты.

Недели через две, во время смотра, он вдруг мне сказал:

— А знаете, доктор, чувствую себя значительно лучше... Головокружение прекратилось, реже стало покалывать в сердце...

Тщательные анализы подтверждают его самочувствие, у больного значительно снизилось количество холестерина в крови и давление ее начало приближаться к нормальному.

К концу месяца почувствовали себя гораздо лучше и остальные больные.

...В научно-исследовательской лаборатории Министерства здравоохранения, где я, благодаря заботам Петра Николаевича, получил возможность поработать, имеются интереснейшие данные о долголетии. Специальная экспедиция этого института в течение нескольких лет изучала вопросы долголетия во многих городах и селах Грузии и прилегающих к ней районов. Ей удалось встретиться с более чем десятью тысячами человек, возраст которых перевалил за сто.

Удивительна история одной колхозницы далекого осетинского селения... Она родилась в царствование Екатерины Второй — в 1782 году... Девчонкой, 14 лет, Фатиму выдали замуж, и она прожила с мужем в мире и согласии до самой его смерти 117 лет... Когда участники научной экспедиции познакомились с Фатимой Киреевой, ей пошел сто семидесятый год...

Да разве это единственный случай... Самой долголетней жительницей во всем мире, по данным института, является Абаева, осетинка, живущая вблизи города Гори. Ей 180 лет. Замечательно, что эту долгожительницу еще в 1904 г. наблюдал наш незабвенный Мечников, лекции которого я имел счастье слушать.

Но только ли в Грузии живут долголетние?

В том же институте имеются материалы на 3 тысячи человек старше 100 лет, которые проживают на Украине. В Алтайском крае насчитывается свыше 5 тысяч долгожителей. Люди в возрасте 100—120 лет здравствуют и трудятся в Якутии, Архангельской и Новгородской областях, на Камчатке и в Белоруссии. Теперь я встречусь с одним из тех, кому перевалило за сто. Это просто замечательно...

...Перед полетом немного волнуюсь... Ведь лечу впервые... Но в воздухе почувствовал себя хорошо. Самолет небольшой, четырехместный, но летим мы двое. Петр Николаевич уверяет, что нам повезло, нет ветра, и нас, как он говорит, не болтает... Что это такое — не знаю.

Часа через три самолет пошел на посадку. Я вдруг почувствовал, что подо мной проваливается пол. Уцепился за сидение мягкого кресла. Наверное смешно, но Петр Николаевич сделал вид, что ничего не заметил. С удовольствием сошел на землю, вдохнул свежий, весенний воздух. Нас встретила миловидная женщина, лет 30 с черными густыми волосами, главный врач больницы, и ее муж, высокий, худощавый мужчина в больших роговых очках. В руках у нее был большой букет полевых цветов. Увидев двоих, она растерялась, не зная, кому его вручить.

— Видали, как меня встречают, — пошутил Крюков, — словно оперного певца... Вот ему цветы, дорогая Ольга Сергеевна... Знакомьтесь... Александр Иванович Полынов, о котором я уже имел честь вам рассказывать в прошлый свой приезд... А это, — повернулся он к старому врачу, — моя бывшая ученица, местное медицинское светило и ее благоверный, совхозный инженер... Прошу любить и жаловать...

Нас усадили в легковую машину, которая помчалась по извилистой зеленой дорожке. Я с любопытством оглядываюсь. Неужели это деревня?.. Мы проезжаем мимо заводского типа корпусов (инженер сообщил, что это ремонтные мастерские), едем по широкой и нарядной улице, по обеим сторонам которой тянутся каменные дома. Молодая женщина, которая сидит рядом со мной, то и дело говорит:

— Вот это школа... А это радиоузел, клуб, контора совхоза, столовая...

Но особенно меня поразило здание больницы, двухэтажное, каменное, с многочисленными окнами, выходящими в сад.

Повсюду идеальная чистота... Комнаты светлые, хорошо выбеленные... На нижнем этаже расположены лечебные кабинеты: хирургический, рентгеновский, терапевтический...

Честно говоря, мне с трудом верится, что это сельская больница. Весь день мы провели в ней. Я уже перестал чему-либо удивляться, даже тому, что одного тяжелобольного, рослого мускулистого крестьянина, как мне сказали, совхозного тракториста, Петр Николаевич распорядился на самолете отправить в Москву, в знаменитую Боткинскую больницу.

После осмотра больных, Петр Николаевич долго беседовал с врачами, рассказывал им о новых методах лечения, отвечал на многочисленные вопросы...

Обедали у Ольги Сергеевны. Пришел директор совхоза, усатый, подвижной и немного шумливый мужчина. Его зовут Константин Борисович. Очень интересный человек, в прошлом простой крестьянин.

Обед прошел в непринужденной беседе. Директор рассказал о совхозных делах, а потом заговорили о долгожителе. Его зовут Иван Кондратьевич, и он является местной знаменитостью.

— Как он себя чувствует? — поинтересовался Петр Николаевич.

— Работает, — ответил директор. — Об отдыхе и слышать не хочет. Уж мы с парторгом его уламывали, говорили — достойно на пенсию проводим, из области приедут, новый дом в безвозмездное пользование дадим, а он сердится, нужна мне ваша пенсия, я еще и сам заработать могу.

Я поинтересовался:

— Что же он делает?

— Бригадиром он в саду, женщинами командует... И ведь неплохо работает, в прошлом году по 200 центнеров вишен с гектара собрал...

— Вот так, Александр Иванович! — воскликнул Крюков. — Я бы на вашем месте не день здесь пробыл, а неделю, месяц... Это же поразительно. В 133 года..

— Нет, уже 134 стукнуло... Весь совхоз его чествовал, в областной газете даже статья появилась.

— Это поразительно... Просто не верится... В 134 года!..

— Вот завтра к нему съездим, сами убедитесь...

И действительно, на следующее утро за мной заехал Константин Борисович. Петр Николаевич был занят в больнице, и мы отправились вдвоем.

Та же машина, голубого цвета, понесла нас по совхозным полям. Заезжали на фермы, в мастерские, на кирпичный завод совхоза... Константин Борисович, не хвастаясь и не рисуясь, рассказывал о жизни, многочисленных заботах, о сложности огромного хозяйства. Потом директор приказал:

— Давай, Миша, в сад... К Ивану Кондратьевичу.

— Вы думаете он там? — спросил шофер. — Ведь сегодня воскресенье...

— Обязательно... Деревья опрыскивает...

В саду повеяло прохладой. Ровными рядами тянулись многолетние яблони, ветвистые вишни, нарядные груши с побеленными стволами.

На лужайке, где находились грубо сколоченный стол и несколько скамей, мы увидели коренастого, седого старика. Он что-то приказывал двум женщинам, державшим в руках опрыскиватели.

— А вот и сам Иван Кондратьевич, — проговорил директор, когда мы подошли. — Здравствуй, дед...

О возрасте его по внешнему виду судить было трудно... Передо мной находился пожилой человек, крепко державшийся на ногах, с редкими белесыми волосиками на круглой голове. Коричневатое, съежившееся лицо было гладко выбрито, и только подбородок, до самых губ закрывала густая серебристая борода.

Протянув мне руку, он прикрикнул на женщин:

— Чего глазеете?.. А ну делайте, что велел...

— Строгий у вас бригадир, — пошутил директор.

— Ничего... женится, подобреет.

Озорно расхохотавшись, женщины удалились.

— А что, бабоньки правду говорят? — пошутил Константин Борисович.

— Да ну их, пустомели, — незлобно ответил Иван Кондратьевич. — Сидайте, чем вас попотчевать?

Мелкими, неторопливыми шажками он удалился в крытый навес.

— Ну, как старик? — шепнул директор.

— Просто не верится, — только и сумел я ответить.

Иван Кондратьевич возвратился с большой глиняной миской и двумя ложками.

— Отведайте нашего совхозного меду...

Голос у него чуть дребезжал.

— Как дела, Иван Кондратьевич? — спросил директор.

— Да вот, нонче, полагаю, закончим...

Директор хлебнул пару ложек меда, от удовольствия крякнул и направился к деревьям.

Дед уселся, подвинул ко мне миску.

— Ешьте...

— Спасибо...

— Так вы, значит, врач... Заместо Петра Николаевича приехали?

Глаза старика глядели цепко.

— Нет... Он тоже здесь...

— Ах, сукин сын... И не заглянул.

— Обязательно зайдет... Как вы себя чувствуете, Иван Кондратьевич?

— Да пока ничего... До вашего брата не обращаюсь... Авось и помру без вашей помощи.

Он старчески засмеялся, обнажая рот, с двумя, правда не полными, рядами желтоватых, но довольно еще крепких зубов.

— Аппетит как? Что едите?

Лицо Ивана Кондратьевича сразу стало серьезным:

— Вот тут я с медициной расхожусь... Мне говорят, мяса надо меньше, а я как его не поем, так немощь чувствую... То ли привычка, то ли еще что, а только я без него не могу.

— Пожалуйста, расскажите подробнее, что вы за день съедаете?

— По-разному бывает... День на день не приходится.

— Ну, хорошо... Значит, мясо едите?... Какое?

Вопрос был далеко не праздный. По-моему глубокому убеждению, питание является одним из важнейших факторов в вопросе о человеческом долголетии.

Взять хотя бы мясо, которое содержит большое количество белков, так необходимых организму. О его употреблении, особенно в старческом возрасте, существует мнение, что оно по ряду причин противопоказано.

Так ли это? Ведь характерным признаком старости является уменьшение количества азота в организме. А это приводит к мышечному истощению, быстрой утомляемости, общей немощности.

А ведь именно с белками, которых много в мясе, и поступает азот в организм.

Вот почему я не удивился, когда Глазков сообщил, что мясо (причем, как дальше он разъяснил, не жирное, самое постное) входит обязательно в рацион его дневного питания.

Иван Кондратьевич оказался на редкость наблюдательным человеком, то ли интуитивно, на основании собственных ощущений, то ли с помощью врачей и прочитанного, он умело составил свой пищевой режим.

В него входят, как он сам рассказывал: рыба, картофель, капуста, также богатые белками. А вот мучной пищи он употребляет очень мало, сливочного масла, сметаны не любит, а кислого молока ежедневно выпивает целую кринку, летом питается, главным образом, свежими овощами и фруктами.

Я невольно подумал, как все это верно. Только в одном Иван Кондратьевич озадачил меня. Вместо подсолнечного или горчичного масла, он употреблял кукурузное, которое ему систематически присылает из Краснодарского края второй его внук, работающий на заводе.

Такого масла я не знал и сделал в блокноте у себя пометку. Но важно, что и оно принадлежит к растительным жирам.

Простились мы с долгожителем самым сердечным образом, я пообещал приехать к нему еще раз и не на один день...

 

НЕПРИЯТНЫЙ РАЗГОВОР

В мае начались решающие дни опробования мотора Щербакова. Михаил и Лена жили только этим.

Когда поздно ночью он являлся с завода усталый, голодный, а нередко и раздраженный, Лена молча накрывала на стол, терпеливо ожидая, когда он заговорит.

Поев, Щербаков быстро отходил. Неудачи и промахи, а их было немало, как во всяком новом деле, уже не сердили его.

Он с благодарностью смотрел на Лену, которая с сосредоточенным видом собирала тарелки, говорил:

— Леночка, давай я их помою.

Она целовала его:

— Спасибо, но я не устала.

Он шел за ней на кухню и, пока она возилась с посудой, возбужденно рассказывал:

— Ты, понимаешь, Леночка, никак не ладится зажигание...

Она имела смутное представление о зажигании, но ей нравилось, что Михаил делится с ней своими радостями и неудачами.

— Ну и что же ты думаешь делать?

— Вероятно, неудачно поставлено магнето, завтра проверю...

Но однажды Михаил вернулся домой значительно раньше обычного, радостный и возбужденный.

Только Лена открыла дверь, как он схватил жену на руки, крепко расцеловал и пронес в комнату.

— Все, Леночка... Сегодня приемочная комиссия приняла мотор, признала годным для испытаний в естественных условиях.

— Поздравляю...

Молодая женщина сама сияла так, словно именно она добилась такого успеха.

— К концу мая будет готов корпус лодки, в июне мы отправляемся в поход. Так что заранее подавай заявление об отпуске...

Помыв руки, Михаил с аппетитом принялся за грибной суп.

— Кто же с нами поедет?

— Мы с тобой — раз, вернее два, Владимир Власов, ты его знаешь, у нас в цехе работает — три, кажется, Нина хотела — это будет четыре, ну хорошо бы и Павла Полынова... пять человек, как раз необходимая нагрузка для мотора.

— Ты сегодня вечером свободен?

— Совершенно... Давай сходим в кино.

— Мы давно не были у Полыновых... Лучше съездим к ним.

— Правильно... Кстати, узнаем, поедет ли Павел с нами.

Часа через полтора они уже шли от маленькой железнодорожной станции к дому Полыновых.

Вечер был отличный: тихий, безоблачный и удивительно светлый... Внезапно на дорогу выскочил автомобиль иностранной марки...

— Смотри, Павел! — вскрикнула Лена, схватив Михаила за руку.

В машине их тоже заметили, машина затормозила, дала задний ход. Рядом с молодым Полыновым на водительском месте сидела переводчица в изящной спортивной курточке.

— Здравствуйте, — приветствовала она Щербаковых, как старых знакомых. — Садитесь, поедем кататься...

— Спасибо, — отчужденно проговорил Михаил. — Александр Иванович дома?

— Нет, — смущенно ответил Павел. — Но он сегодня должен возвратиться.

— Откуда?

— В субботу он улетел с Петром Николаевичем...

— Ах, вот оно что...

— Садитесь, Леночка, — снова пригласила Каролина.

Ответил Михаил:

— Извините, но... Павел, нам необходимо с тобой поговорить...

— Дела, — улыбнулась Каролина. — Русские любят дела... Как говорится, медом не корми... Тогда я поехала... Павел, до завтра, — кивнула она на прощание молодому Полынову, вышедшему из машины. — До свидания...

Машина с места взяла скорость и скоро скрылась за поворотом. Щербаковы и Павел молча пошли к дому Полыновых. Когда, наконец, Михаил и Павел остались вдвоем, между ними и произошел этот разговор.

— Ты извини, что мы расстроили твою прогулку, — после паузы проговорил Щербаков, пристально глядя на молодого человека. — Но нам действительно нужно решить один вопрос... Правда, сейчас хотелось бы поговорить о другом...

Павел, не поднимая глаз, молчал. Какой-то холодок пробежал между ними...

— На правах товарища, друга, имею право я спросить тебя прямо?

— О чем?

— То, что мы сегодня увидели, это случайность?

— Нет... не случайность, — Павел поднял ярко блестевшие, счастливые глаза.

— Спасибо за откровенность.

— Я ее... люблю... — продолжал Павел.

Михаил явно не ожидал этого откровенного признания.

Большое, теплое чувство поднялось в Михаиле, как там — в ущелье, когда они впервые заговорили о любви.

— Александр Иванович знает?

— Нет.

— Ну и что ты теперь решил делать? Жениться?

— Не знаю.

Щербаков усмехнулся:

— А она? Что она предлагает?

— Каролина меня тоже любит. Она уверяет, что мы очень богаты...

— Наследство?

— Да... Папа сам еще не знает, какое оно большое... Каролина зовет меня с собой...

— Куда? За границу? — насторожился Михаил, но сдержался и добавил со спокойной иронией:

— Ну а если она зовет тебя с собой ради денег?

Лицо Павла стало отчужденным и строгим:

— Извините, я не могу понять, о чем вы говорите. Какое к этому отношение имеют деньги?

— Прости, Павел, тебе придется узнать не только хорошее, но и неприятное и непонятное. Ну, скажи, почему Каролина не хочет остаться в нашей стране?

— Она говорит, что здесь мы не сумеем жить так хорошо, как там.

— Эх, Павел, Павел... — сокрушенно вздохнул Михаил, а потом встал и горячо заговорил.

В его словах, в его рассуждениях не было системы, он убеждал Павла горячо, он сравнивал жизнь Запада с жизнью Советского Союза, говорил о привязанности человека к своей Родине, в его словах чувствовалась тревога и боль за судьбу Павла.

Тот молчал. Но лицо его становилось все строже и сосредоточеннее. В глазах уже не было той восторженной наивности, с которой несколько месяцев тому назад он встречал все в этом мире. Впервые Михаил увидел, как на лоб Павла, большой, белый, выпуклый лоб легла глубокая строгая складка.

— Послушай, Павел, — в заключение проговорил Щербаков. — Ты веришь мне?

— Да.

— Так вот, справедливо говорят, время — лучшая проверка чувств... Недели через две мы поедем по Волге испытывать мотор... Поедем с нами... А время само покажет — действительно ли вы не можете друг без друга...

Не поднимая головы, Павел спросил:

— Когда вы едете?..

— Недели через две...

Что продумал, что пережил Полынов за этот день, за эти несколько минут, на сколько лет повзрослел, трудно сказать. Взгляд его стал еще более строгим, сосредоточенным. Решительно поднявшись, он проговорил:

— Я еду с вами.

 

ОТПЛЫТИЕ

Тот, кто этим ранним солнечным июньским утром находился в северном речном порту столицы, Химкинском водном вокзале, невольно обращал внимание на необычное судно, покачивающееся на волнах, в нескольких метрах от берега.

Оно находилось левее гранитных причалов, и его было отлично видно с террас вокзала. Серебристого цвета, со всех сторон закрытая лодка имела метров восемь в длину и походила на гигантскую птицу, уснувшую на поверхности воды. С борта свисал кусок серого полотна. Несколько любопытных, собравшихся на берегу, оживленно обменивались между собой мнениями.

— Подводная лодка, — сказал кто-то.

— Да что вы, — возразил другой. — Для подводной лодки она слишком мала.

— Это особой конструкции, — не сдавался первый. — Вот увидите, сейчас она исчезнет под водой.

— Да там никого нет. Она управляется по радио, — высказал новое предположение пожилой солидный мужчина.

Между тем к берегу подошли молодой человек в спортивной рубашке и парусиновых брюках и стройная светловолосая женщина. Руки их были заняты многочисленными свертками.

— Спит, — обращаясь к спутнице, весело проговорил молодой человек. — Ну, сурок.

И он, что было силы, крикнул:

— Воло-о-о-дя!.. Влади-и-имир...

Но вот лодка покачнулась. На глазах у удивленной толпы половина светлой крыши палубы откатилась, и все увидели парня в майке и трусах, сонно озиравшегося по сторонам.

— Ну и горазд ты спать, — крикнул молодой человек. — Уже половина седьмого.

— А я откуда знаю?.. Надо было будильник оставить, — миролюбиво ответил парень в лодке и сладко потянулся.

— Ладно разговаривать... Сейчас подъедут остальные, давай трап.

При этих словах сон, видимо, совсем покинул Владимира. Он послушно поднял со дня лодки длинную доску и перекинул ее с борта на землю.

— Михаил, запускать мотор? — спросил Владимир.

— Да. Подплывем к главному причалу. Все собираются там... Лена, а ты, пожалуйста, наведи здесь порядок.

Через несколько минут мотор негромко заурчал, и небольшое судно легко заскользило по воде.

Читатель уже, вероятно, догадался, что это и была лодка с мотором Щербакова, на которой он совместно с Леной, Власовым, молодым Полыновым и Ниной собирался совершить путешествие по Волге.

Если теоретические расчеты подтвердятся и испытания пройдут успешно, то такая лодка была бы очень удобной и экономичной для рыболовов, охотников и просто любителей водного спорта.

Впрочем, все это решится в будущем. А пока путешественников собрались проводить комсомольцы, друзья Михаила. Приехал и директор завода Дмитрий Николаевич.

Но раньше всех явились Нина со своими родными, оба Полыновых и с ними Петр Николаевич Крюков.

Проводы, как всегда, когда собирается много друзей, были шумные и веселые. Речей никто не произносил, только на прощание Дмитрий Николаевич сказал от имени собравшихся:

— Счастливого пути вам, друзья. Как говорят охотники, ни пуха, ни пера. Верю в успех. Помните, что на моторе стоит марка нашего завода. Так что, не подведите нас. И пишите, обо всем сообщайте.

Александру Ивановичу вдруг захотелось самому отправиться в увлекательное путешествие... Да и тяжело было расставаться с сыном. Ведь это была первая продолжительная разлука. Молодые люди собирались пробыть в походе около месяца.

Незадолго до отплытия, когда представители приемочной комиссии проверили, запломбирован ли мотор, Михаил спросил собравшихся на берегу:

— Товарищи, а почему вы не поинтересовались, как называется наша лодка? Товарищ Власов, снимите полотно, — чуть торжественно приказал он.

— Есть снять полотно, — в тон Михаилу ответил Владимир.

И вот открылась четкая надпись на серебристом борту лодки:

«А. И. Полынов».

— Поздравляю, Александр Иванович, — первым пожал руку Полынова Крюков.

На берегу зашумели, — зааплодировали.

— Зачем?.. Не заслужил, — только и сумел проговорить старый врач, стараясь скрыть охватившее его волнение. К Полынову подошел директор завода:

— Александр Иванович, мы знаем о вашей работе... Жить долго — это желание всех. Значит, вы и о нас думаете. Вот и решили эту лодку назвать вашим именем...

Все снова зааплодировали, стали поздравлять Полынова.

Молчал только Павел... Он то и дело оглядывался вокруг, видимо, ждал кого-то...

В последнюю минуту, когда начались прощальные объятия, на гранитном причале появилась высокая молодая женщина в сильно декольтированном платье. Это была Каролина.

Павел не выдержал, бросился ей навстречу:

— Пришли...

Лицо ее было злым. Холодно ответила:

— Значит, все-таки вы уезжаете...

Потом подошла к собравшимся, любезно со всеми поздоровалась.

— Кто это? — поинтересовался Крюков.

Александр Иванович не успел ответить.

Каролина протиснулась к нему:

— Здравствуйте, Александр Иванович... Очень, очень рада вас видеть... Посол просил передать, что завтра он собирается к вам в первой половине дня, ему полагается что-то вам передать и, как это?.. Любезно просил подождать.

— Хорошо, я буду дома, — сухо ответил Полынов.

Михаил подал команду:

— Члены экипажа лодки «Полынов»! По местам...

Павел взошел на борт последним. Прощание с Каролиной, о которой он столько думал, не состоялось. Они обмолвились всего несколькими фразами.

Уже в самую последнюю минуту она спросила:

— Вы когда возвратитесь?..

— Недели через три...

— Меня уже не будет... Адрес мой знаете, напишите...

И тут она стала такой, какую он знал, какую любил... Манящий ее взгляд обласкал его.

— Буду ждать... Очень... От вас зависит, что бы мы были вместе...

— Запускай мотор, — приказал Михаил, сам поднимая якорную цепь.

Под приветственные возгласы собравшихся катерок плавно отчалил и совершил круг почета.

Поплыли мимо многочисленных грузовых причалов, возле которых стояли трехпалубные пассажирские теплоходы, пузатые рефрижераторы, буксиры.

Михаил сидел за рулем, а остальные еще долго махали руками, пока были видны провожавшие их люди. Потом все молча смотрели, как скрывалась от них Москва.

Лодка проплыла под двумя мостами, автомобильным и железнодорожным.

Берега сблизились, стали крутыми. Набрав скорость, лодка понеслась по блестящей водной трассе.

Когда попали в Клязьминское водохранилище, где уже началось Подмосковье с лесными дубравами и зелеными лужайками, Михаил обратил внимание своих спутников на полукруглый мыс с береговой рощей, в тени которой виднелась маленькая пристань.

— Горки, — сказал он, — здесь умер Владимир Ильич Ленин.

 

ВИЗИТ ПОСЛА

На другой день после отъезда сына Александр Иванович остался дома и работал над материалами, полученными им в Институте питания Академии медицинских наук. Туда он обратился по совету Петра Николаевича. Теперь он с интересом читал:

«Проведенные нами исследования дают основания предполагать, что кукурузное масло не только обладает хорошими вкусовыми качествами и питательно, но может быть и лечебным средством. Наличие в нем линолевой кислоты (до 45 процентов) и особого вида жира — бетаситосерина (около 3 процентов), которые, как известно, снижают содержание холестерина в крови, видимо, может способствовать предупреждению и лечению атеросклероза».

Александр Иванович задумался. Не этим ли объясняется удивительный факт, что у Ивана Кондратьевича Глазкова и в 134 года на редкость здоровое сердце?

Он записал свое предположение, а потом принялся читать дальше:

«Мы провели также общее исследование кукурузы. Оказалось, что ее белок содержит большое количество глуталиновой кислоты, которая играет очень важную роль в удалении из организма вредных продуктов распада, в том числе и аммиака. Между тем аммиак пагубно действует на ткани нашего тела и в особенности на нервную ткань головного мозга.

Нужно сказать об еще одном важном свойстве глуталиновой кислоты, которой в белке кукурузы гораздо больше, чем в ряде других пищевых продуктов. Это единственная кислота из всех известных в настоящее время, обладающая способностью поддерживать дыхание клеток мозга.

Многочисленные статистические данные за последние пятьдесят лет убедительно показывают, что на Африканском континенте, в Италии, Бразилии и в ряде других стран, где кукуруза повседневно употребляется в пищу, сердечные заболевания встречаются значительно реже, чем в других странах».

Александр Иванович отложил бумаги, прошелся по кабинету. Он был взволнован. Ведь это подтвердило и его опыт, когда больные, которым он рекомендовал употреблять в пищу растительное масло, почувствовали себя гораздо лучше. Конечно, это не значит, что не нужно употреблять сливочное масло, животные жиры. Наоборот, организм, особенно молодой, в них очень нуждается. Но, видимо, в более пожилом возрасте, особенно людям, предрасположенным к сердечным заболеваниям, его следует употреблять в очень умеренном количестве.

В двери показалась Мария Васильевна.

— Александр Иванович... До вас приехали.

Полынов вышел встречать гостя.

День был солнечный, но не жаркий. Навстречу Полынову по садовой дорожке шел мистер Хейвуд. Он был в клетчатом костюме и серой шляпе. Приподняв ее, он сердечно улыбнулся и довольно хорошо произнес по-русски:

— Прошу прощения за вторжение.

— О, пожалуйста... Весьма рад вас видеть.

Они обменялись рукопожатием.

— Хорошо у вас тут, — с наслаждением вдыхая чистый воздух, сказал гость. — Вот и я надеюсь вскоре жить в таком месте... У меня есть ферма в южных штатах... Решил поселиться там.

— А как же дипломатия? — улыбнулся Полынов.

Мистер Хейвуд иронически развел руками:

— Новые времена, новые люди. Меня призвал покойный президент, теперь меня просят удалиться... Но так как у дипломатов принято соблюдать хороший тон, мне предлагают поехать послом в Голландию... Но я уже сказал нашему министерству «прощайте» и через несколько дней покидаю вашу страну.

Он проговорил это весело.

Они прошли в кабинет Полынова.

— Вы разрешите курить?

— Конечно.

Полынов попросил Марию Васильевну принести пепельницу. Он терпеливо ожидал, когда гость объяснит цель своего визита.

Но тот не торопился, делая глубокие затяжки, жадно курил.

— Не скажу, что я без сожаления покидаю вашу страну.

— Тогда почему же вы уезжаете?

Посол рассмеялся:

— Вот, видимо, поэтому. Так как я пришелся по душе вашему правительству, я стал неугоден своему... Тут ничего не поделаешь. Я слишком стар, чтобы приспосабливаться.

Он проговорил это так искренне, что Полынов невольно почувствовал к нему уважение.

— Но хватит обо мне... Мистер Полынов, мне поручено вручить вам официальное приглашение одного нашего университета выступить в его стенах с циклом лекций по вопросам человеческого долголетия.

С этими словами он вручил Александру Ивановичу пригласительный билет, пестрый, отпечатанный в нескольких красках.

— Естественно, все расходы университет берет на себя.

— Весьма благодарен, но это несколько неожиданно... Кроме того, есть ученые, которые имеют на такое предложение гораздо большее право.

Посол наклонил свою седую голову.

— Мне трудно что-либо возразить, но приглашение прислано вам. Вы на моей родине весьма популярен.

— Я?!

— О вас много пишут в газетах в связи с вашей романтической историей в прошлом.

— Ах, вот что...

— Разрешение на выдачу вам визы получено... Кроме того, звонили из нотариальной конторы братьев Уатсон и просили передать, что для оформления прав на наследство вам необходимо явиться к ним.

Полынов насторожился.

— Речь идет о копи в Южной Африке?

— Возможно... Кстати, разрешите вас поздравить. Вы теперь богатый человек.

— Да, действительно, — иронически заметил Полынов.

Хейвуд удивился:

— Миллион восемьсот тысяч долларов совсем не маленькие деньги!

— Сколько?

— Да, кажется, такую сумму назвали... Если вы хотите знать мое мнение, то я вам советую поехать... Вы бывали в нашей стране?

— Нет.

— Тогда тем более воспользуйтесь случаем... Вы узнаете много интересного... Надеюсь видеть вас у себя в гостях.

— Спасибо.

Разговор продолжался еще. долго. Посол сожалел, что не застал сына Полынова.

— Кажется, наши дети подружились... Жаль, что им придется расстаться...

Александр Иванович пригласил его отобедать, но посол изъявил сожаление, что не имеет возможности, он и так засиделся.

Простились они самым сердечным образом.

После отъезда Хейвуда Полынов хотел вернуться к работе, но безуспешно: визит бывшего посла взволновал Александра Ивановича. Честно говоря, приглашение было заманчивым. Оно позволило бы не только обменяться мнением с учеными другой страны, но и получить дополнительные материалы по вопросам долголетия. Да и кроме того, если сумма, которую назвал посол, соответствует действительности, то о получении такого наследства стоило позаботиться. Миллион восемьсот тысяч долларов... На такие деньги можно многое сделать.

Ему захотелось поделиться своей новостью с Петром Николаевичем.

Полынов еще успел застать Крюкова в лаборатории. О неожиданно огромном наследстве Александр Иванович решил рассказать после, а сначала сообщил лишь о приглашении выступить в университете. Крюков почесал массивный затылок.

— Университет какого города вас приглашает?

Александр Иванович назвал.

Крюков иронически усмехнулся:

— Это все равно, что международный шахматный турнир в Васюках.

И, перехватив недоуменный взгляд собеседника, добавил:

— Есть такая книга «Двенадцать стульев». Герой ее, великий комбинатор Остап Бендер, развивал «липовую» идею проведения шахматного турнира с участием выдающихся гроссмейстеров в захолустном местечке... Но это была остроумная шутка, а тут пахнет чем-то серьезным... Или все это делается ради рекламы, или черт знает что такое...

Крюков прошелся по комнате, потом подошел к Александру Ивановичу, дружески положил свою широченную ладонь на руку Полынова.

— Не торопитесь давать согласие...

— Почему?

Вместо ответа Петр Николаевич открыл ящик письменного стола, достал журнал в яркой обложке. Полистав, раскрыл его.

— Имейте в виду, это пишем не мы, а ученый той страны, куда вы собираетесь отправиться. Хотите послушать?

— Да.

Крюков неторопливо читал:

— «Не взирая на весь мысленный прогресс за последние десять лет в наших знаниях и открытиях, огромный процент населения нашей страны остается совершенно вне сколько-нибудь существенного лечебного и профилактического обслуживания. Даже крайне недостаточные, ничтожно малые ассигнования государства и общественных организаций урезаны за последние годы до такой степени, что подрываются и нарушаются самые основы многих санитарно-гигиенических служб... Мы знаем цену технических процессов для предупреждения ненужной заболеваемости и преждевременных смертей. Эта цена до смешного мала по сравнению с другими современными тратами. Но год за годом в нашей стране государственные расходы на народное здоровье понижаются до жалкого уровня».

Петр Николаевич отложил журнал.

— Какого черта им рассказывать о долголетии. Это все равно, что мертвому делать припарки... Сенсация, батенька, бизнес — вот ради чего они вас приглашают... Так стоит ли тратить время...

Но когда он узнал вторую новость от Полынова, — о наследстве, — то прежде всего воскликнул:

— Шампанского!.. Теперь вам, дорогуша, не отвертеться... Миллионер! Первый раз в жизни вижу живого миллионера...

И уже серьезно добавил:

— Это, видимо, другое дело... Такими деньгами не бросаются...

 

БУРЯ

Летнее утро наступает рано. Солнце еще не поднялось, а путешественники были уже на ногах. Ночевали на лодке. Лена и Нина на носу, мужчины на корме. За ночь погода испортилась. Небо заволокло тучами, стало прохладно. Только Павел и Михаил отважились искупаться, остальные лишь умылись и поскорей оделись в теплые фуфайки.

Летняя перемена температуры — не редкость в центральной части России. В этих местах бывает и в июле резкое похолодание с проливными и нескончаемыми дождями.

Еще не моросило, но тяжелые, низко повисшие над землей тучи не предвещали ничего хорошего.

Вместе с пассажирским дизель-электроходом «Украина» прошлюзовались в последнем от Москвы шлюзе и спустились в старое русло Волги.

— Примерно в восьмидесяти километрах отсюда находится город Калязин, там сделаем остановку и позавтракаем, — сказал Щербаков.

Второй день продолжалось их путешествие. Мотор работал отлично, и это всех радовало. Правда, над изобретателем часто подтрунивали, особенно Нина, уверяя, что на всякий случай следует запастись веслами, но Михаил не обижался.

На лодке был установлен строгий распорядок. Все, не исключая и Павла, должны были нести вахту, готовить пищу, мыть посуду. Только за работой мотора наблюдали двое — Михаил и Владимир.

Первой в это утро штурвальным была Нина. Она с важным видом уселась за руль, и лодка донеслась вперед. Через два часа, когда проплыли город Кимры, ее у штурвала сменила Лена, а за Белым городком, поселком судоремонтников, на вахту вступил Павел.

Правда, предварительно Щербаков объяснил Павлу, как управлять лодкой, а затем зорко наблюдал за действиями новоиспеченного моряка.

Первая в жизни вахта молодого Полынова прошла успешно, и все сердечно поздравили его с этим.

Погода разгулялась не на шутку. Рано поднявшись, путешественники почувствовали голод. Михаил разрешил всем выдать по бутерброду.

В одиннадцатом часу, наконец, показался Калязин, небольшой русский городок. Четверо из находившихся в лодке, приближаясь к нему, думали прежде всего, о завтраке. И только начальника экспедиции волновало другое. В ритмичном шуме мотора его чуткое ухо улавливало странный глухой звук. Занятый своими мыслями, он не обратил внимания на одинокую колокольню, наполовину затопленную, находящуюся прямо посредине реки. Купол ее почернел, а стены покрылись плесенью.

— Удивительно! — воскликнула Лена. — Как она могла оказаться здесь?

Никто не ответил ей. Проплыли речушку, впадавшую слева в Волгу, и на правом берегу показались строения Калязина.

Причалили к высокой замощенной насыпи рядом с пассажирским дебаркадером. Михаил поднял капот мотора. Владимир заинтересовался:

— Что случилось?

— Ничего особенного, хочу смазать ходовые части.

Остальные тем временем зашли в столовую, перекусили, а затем решили прогуляться.

Городок был небольшой, но чистенький, зеленый, с аккуратными, беленькими домиками и новыми большими постройками в возвышенной части его.

А внизу, в реке темнела колокольня, как мрачный символ прошлого.

Лена остановила прохожего, старичка с корзинкой, в полотняном пиджаке.

— Простите, — любезно обратилась она к нему, — вы не объясните, почему церковь у вас в воде?

Старичок с любопытством взглянул на молодых людей.

— Это когда Угличскую гидроэлектростанцию и плотину построили... Там у нас, — он кивнул вниз, — площадь была... Дома перенесли, а колокольню оставили... Пусть стоит, — улыбнулся он, — хоть польза есть... Судоводители по ней ориентируются...

Лена предложила пройтись по городу. Нина и Полынов молча согласились. От самой Москвы они почти не разговаривали. Девушка делала вид, что ничего не случилось, хотя на сердце у нее было тяжело. Ночью, под монотонный шум мотора она долго раздумывала над тем, что увидела там, в Химках, при прощании. Она давно созналась себе, что никто еще ей так не нравился, как Павел. Задето было и ее самолюбие. Но она даже с Леной не стала делиться своими переживаниями и мужественно делала вид, что все это ее мало трогает. Всю дорогу она была веселой, пела вместе со всеми, шутила с Власовым, который вдруг начал оказывать ей особое внимание и часто бросал в ее сторону восхищенные взгляды.

Но сейчас, шагая рядом с Павлом, Нина погрустнела, и подруга это заметила. Поэтому она и затеяла эту раннюю прогулку по городу.

Молодые люди возвратились к лодке и после завтрака двинулись дальше. Погода продолжала ухудшаться, начал накрапывать дождик. Выдвинули пластмассовый верх лодки, который в том месте, где находился рулевой, имел круглую выпуклость из небьющегося стекла. Устроившись в ней, штурвальный был защищен от ветра и дождя и отлично видел все вокруг.

За руль сел Михаил. Река круто повернула влево, и через час открылась величественная панорама большого гидроузла.

— Скоро будет Углич, — сообщил своим спутникам Михаил. — Опять придется шлюзоваться.

— Углич? — переспросила Нина. — Это здесь был убит маленький сын Ивана Грозного — Дмитрий, во времена Бориса Годунова.

— А вы отлично знаете историю, — заметил Владимир.

— О, еще бы! — улыбнулась девушка. — Михаил, мы здесь сделаем остановку?

— Посмотрим, — неопределенно ответил тот.

Но Лена и Власов также стали настаивать на этом.

— Тут должна быть церковь, построенная «на крови» Дмитрия, — сказала Лена. — Это интересно, надо посмотреть.

Щербаков неожиданно проговорил:

— Так вот что, друзья... Углич — город интересный, там и кремль есть, и много старинных зданий, и гидроэлектростанция, и крупный сыроваренный завод, и предприятие рубиновых камней для часов, так что посмотреть есть что, но мы останавливаться не будем.

— Почему? — в один голос воскликнули Лена и Нина.

— Потому, что нам еще предстоит плыть по Рыбинскому морю. А поздно ночью, да еще в такую погоду — рискованно.

— Заночуем, — предложил Владимир.

— Тогда мы потеряем почти сутки... Нет, надо плыть, время для нас дорого.

Несмотря на протесты друзей, Михаил настоял на своем.

Дул сильный юго-восточный ветер. Засветло добрались до станции Волга, за которой вскоре начинался залив Рыбинского водохранилища. У Щербакова тоже появилось желание сделать остановку, заночевать и на рассвете отправиться дальше. Но ему было неудобно перед остальными, которые, несомненно, стали бы упрекать за то, что они проплыли мимо Углича.

Волны стали похожи на взлохмаченные пенистые гривы. Противоположного берега не было видно, хотя темнота еще не сгустилась.

— А ведь, действительно, море! — восторженно воскликнула Лена.

Павел смотрел и удивлялся. Сколько воды! Какой необыкновенный вид... Там, в ущелье, он даже во сне не мог представить себе подобное.

Началась качка, которая с каждой минутой все усиливалась. Нина почувствовала себя плохо, у нее кружилась голова.

Владимир принялся хлопотать возле нее, но вскоре и ему стало не по себе.

— Ничего, друзья, держитесь, — подбадривал спутников Щербаков, — как только пристанем к берегу, с вами сразу все пройдет.

— А скоро? — чуть слышно спросила Нина.

— Мы уже мыс обошли, теперь недалеко.

Обычно в этих местах, находящихся значительно севернее Москвы, летние ночи, подобно ленинградским, на редкость светлые. Но сейчас тучи заволокли небо, и темень наступила мгновенно. На берегу и в море зажглись разноцветные сигнальные огни.

Внезапно заглох мотор. Отчетливо стал слышен пронзительный, завывающий голос ветра.

— Что случилось? — приподнявшись, опросил Владимир.

— Не знаю, — озадаченно ответил Михаил. — Иди за руль, а я посмотрю.

Власов приподнялся, но лодку сильно качнуло, и он беспомощно опустился на прежнее место.

— Не могу, — жалобно проговорил он. — У меня кружится голова.

— Эх ты, моряк, — беззлобно сказала Лена. Туристские походы закалили молодую женщину, и она не испытывала неприятностей от качки. — Давай я буду рулить.

— Только держи руль прямо, не ставь лодку боком к волнам, — предупредил Михаил.

Но сказать это было легче, чем сделать. Руль не слушался, и маленькое суденышко оказалось во власти разбушевавшейся стихии.

Михаил безуспешно пытался запустить мотор.

— Что-то заело, — мрачно повторял он.

Павел подсел к Щербакову.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо... Я не могу помочь?

— Спасибо, Павел... Понимаешь, не пойму, что случилось?

А волны относили лодку все дальше и дальше. Лена могла судить об этом по удаляющимся береговым огням. Она ничего не спрашивала и, не выпуская руля, молча наблюдала за мужем. Двое других лежали пластом и ни на что не реагировали.

Так прошел час, а может быть, и больше. Огни на берегу стали совсем тусклыми. Ветер с каждой минутой усиливался, он относил лодку на просторы водохранилища, которое, хотя и создано было руками человека, но вело себя сейчас как настоящее море. Лодку, как мячик, швыряло по волнам.

Михаил злился: завести мотор не удавалось. Видимо, чтобы найти поломку, следовало тщательно все проверить. Но это можно было сделать только на берегу. Но когда доплывут они до берега?

— Пароход! — крикнула Лена.

Михаил бросился к ней. Сквозь забрызганное водой стекло он увидел далеко в стороне на черном фоне озаренную огнями громадину.

Михаил начал сигналить. Но на пароходе, видимо, не заметили лодку, попавшую в беду.

— Ничего не получается, — сокрушенно сказал он Лене.

— Что же будет? — спросила она.

— Будем надеяться на крепость лодки. Я уверен, волны нас прибьют к берегу.

— А берег далеко?

Михаил посмотрел на компас.

— Нас несет в северном направлении, — неопределенно ответил он. — Ты не боишься?

— Нет.

Щербаков с благодарностью взглянул на Лену.

— Иди, отдохни, — сказал он. — И ты, Павел!.. Утро, говорят, вечера мудренее.

— Я побуду с тобой, мне не хочется еще спать. А вы, Павел, ложитесь.

Все-таки Михаил уговорил жену пойти прилечь. Щербаков остался на вахте.

Медленно тянулось время. Глубокой ночью поднялся Павел. Он хотел сменить Михаила на вахте.

— Нет, Павел, все равно я не усну...

Ветер как будто ослабел. Но расходившееся море не угомонилось, хотя качать стало чуть-чуть меньше. Воспользовавшись этим, Щербаков сдвинул верх лодки и, пробравшись на корму, стал внимательно разглядывать выхлопную трубу. Молодой Полынов находился рядом, на самой корме, готовый каждую секунду прийти Михаилу на помощь. Так и есть, трубу согнуло. Может быть, мотор перестал работать по другой причине, но Михаил решил попробовать. Он выпрямил трубу и возвратился к рулевому управлению. Несколько раз повернул вставную ручку и, о счастье! мотор заработал, лодку резко рвануло вперед, и она понеслась, разрезая волны. Довольно долго Михаил еще копошился в моторе, а когда поднял голову и взглянул на корму, сразу заметил отсутствие Павла. Что случилось? Где он?

— Павел! — крикнул Щербаков.

Никто не отозвался.

Тогда он торопливо выключил мотор, стал оглядываться вокруг, не обращая внимания на водяные языки, хлеставшие его высунувшееся наружу тело. Воронья ночь скрывала все. Только водяные валы, подобно гигантским качелям, кидали лодку из стороны в сторону.

— Павел! — снова и снова раздавался отчаянный крик. — Павел!..

Проснулись остальные.

— Что случилось? — обеспокоенно спросила Лена.

— С Павлом... несчастье...

Лица Нины и Владимира, бледные от мучительной качки, стали совсем белыми. Все хором, что было силы, принялись звать молодого Полынова. Никто не отвечал. А волны с прежним упорством захлестывали лодку...

 

ЧТО ДЕЛАТЬ?

Павел, видимо, плавает поблизости, унесенный волнами от лодки. Надо что-то делать, но что? Завести мотор и искать? Но в темноте можно просто проскочить мимо него и не заметить. Ожидать на месте? Волны сносят лодку в сторону... А далеко ли отнесло Павла с того момента, когда так неожиданно заработал мотор? Лодка медленно кружила по воде.

На горизонте показалась черная точка, которая с каждой минутой увеличивалась.

Оказалось, что это пузатый буксир, крепкой, стальной грудью разрезавший взлохмаченное море. Они принялись подавать сигналы, и на буксире их, к счастью, заметили. Судно изменило маршрут и направилось к лодке.

Мы не станем описывать встречу и рассказ Щербакова о случившемся. Скажем только, что рация буксира передала во все ближайшие на побережье населенные пункты сообщение о несчастном случае, приблизительно указало место, где оно произошло, и около десятка спасательных лодок и катеров немедленно вышли на помощь.

Оказалось, что ветер и волны за ночь отнесли моторную лодку к северо-восточному побережью.

Поиски продолжались весь день. Но Полынова не нашли.

Поздно вечером наши путешественники, усталые, измученные, приплыли к пристани поселка Переборы, откуда начинается старое русло Волги.

Несмотря на все пережитое и страшную усталость, никто из четверых не мог уснуть. Нина плакала. Забившись в угол лодки, она беззвучно рыдала. Лена, похудевшая, осунувшаяся, неподвижно сидела на корме. Владимир возился с мотором, но его подавленный вид красноречиво говорил о том, что мысли его заняты другим. А Михаил ходил по берегу.

Трудно поверить в гибель близкого, дорогого человека, когда еще вчера он был рядом с тобой, ты видел его лицо, глаза, разговаривал с ним. Посланные на поиски суда возвратились ни с чем. Что делать? Возвращаться в Москву? Продолжать плавание? Но Михаил уже не находил в себе для этого сил. Но страшнее всего был вопрос: как сообщить о несчастье отцу — старому Полынову? Дать телеграмму? Нет, нет, только не это. Чувствуя на себе особую ответственность, Щербаков перебирал в уме всевозможные решения, но ни на одном не мог остановиться.

А время шло. Никто друг с другом почти не разговаривал, ожидая решающего слова Михаила. Владимир по-прежнему занимался мотором. Предположение Щербакова оказалось правильным: засорилась выхлопная труба. Когда ее прочистили, Михаил предложил спуститься по Волге до города Щербакова. Это было недалеко, и через час друзья были там. Поручив Лене заняться хозяйственными делами, Щербаков отправился на междугородную телефонную станцию.

Директора завода он застал в кабинете.

Тот обрадовался:

— А-а, Щербаков, здравствуй... Ну, как идут дела?

— Большое несчастье, Дмитрий Николаевич.

— Что такое?

— Полынов исчез.

— Исчез? Куда?

Последовала долгая пауза, потом раздался гневный голос:

— Да вы что там, мальчишки?.. Да вы там друг друга растеряете... Немедленно возвращайтесь в Москву...

Он еще долго шумел, потом спросил:

— Как же это случилось?

Щербаков подробно все рассказал...

— Да-а, — протянул тот. — Не знаю, как сообщить отцу... Его надо подготовить. Кто из близких у него есть здесь?

Щербаков на несколько секунд задумался.

— Директор лаборатории, там, где моя теща работает... Петр Николаевич Крюков.

— Знаю... И сам съезжу... Позвони сегодня вечером ко мне догмой — Д-0-43-24.

С тяжелым сердцем Михаил повесил трубку.

К вечеру они все явились на междугородную телефонную станцию.

Когда их соединили, у трубки оказался Дмитрий Николаевич. Видимо, он ожидал звонка. Неожиданно сообщил.

— Полынова в Москве нет... Он улетел за границу.

— Надолго?

— Не знаю...

— Адрес его известен?

— Ну, туда сообщать не надо...

— Нам возвращаться?

Последовала долгая пауза.

— Как работает мотор?

Нормально... Есть кое-какие неполадки, выхлопную трубу надо будет поставить ниже, а так все хорошо.

— Испытание можете продолжить?

— Попытаемся.

— В Москве тебе делать сейчас нечего... Пройдите 100—150 ходовых часов и возвращайтесь... Чаще звони мне.

— Хорошо...

На следующее утро, едва рассвело, моторная лодка с надписью на борту «А. И. Полынов» покинула пустынную набережную и двинулась дальше, вниз по реке...

К полудню на правом берегу показался древний город Ярославль.

Когда лодка проплывала пассажирскую пристань (Михаил решил здесь не останавливаться), на дебаркадере какой-то человек в морской форме зычно крикнул в рупор:

— Эй, на «Полынове!» Причаливайте сюда! Для вас телеграмма...

 

МИСТЕР ХЕЙВУД ПРИНИМАЕТ РЕШЕНИЕ

Говорят, что беда редко приходит одна. Вслед за несчастьем с Павлом в заграничных газетах появились сенсационные заметки о загадочном исчезновении старого Полынова. Бульварная пресса раздувала этот факт на все лады, уверяя, что «маститый русский ученый», как они именовали Александра Ивановича, убежал от советского режима и прячется, опасаясь мести чекистов. Более солидная печать пока воздерживалась от комментариев, но подробно писала о прошлом Полынова, намекая, что человек этот старой закваски, меньше года назад вышел из ущелья на Памире, где он в уединении прожил около сорока лет.

Наши газеты, до выяснения всех обстоятельств, пока ничего не сообщали. Но правительство приняло энергичные меры для розыска советского гражданина. Был заявлен решительный протест государству, где самолет, на котором летел Александр Иванович, совершил непродолжительную остановку, прежде чем лететь через Атлантический океан. Именно там старый врач исчез. Советскому представителю было поручено отправиться туда и наблюдать за ходом розысков.

Это был известный автор книг о борьбе с преступностью, человек не молодой, внешне совершенно не похожий на распространенный литературный образ сыщика. Роста небольшого, на добродушном круглом лице с двойным подбородком, подобно уголькам, выделялись глазки, которые часто искрились смехом. Трудно было поверить, что это опытный следователь, раскрывший не одно сложное преступление. Звали его Лев Сергеевич.

Он энергично взялся за дело, и вскоре ему стало известно, что, когда Александр Иванович сошел с самолета и прошел прогуляться по аэропорту, к нему подошел седоватый мужчина в роговых очках, смахивавший на профессора, и радостно приветствовал старого врача. О чем-то беседуя, они вышли на площадь, и после этого Полынова уже никто не видел.

Конечно, в большом столичном городе многие носят роговые очки и имеют седые волосы. Но Лев Сергеевич не унывал... Добродушно улыбаясь, он установил деловой контакт с начальником городской полиции и добился того, чтобы его, представителя страны Советов, информировали о ходе розысков.

А теперь перенесемся за океан, на маленькую ферму, где проживает ныне мистер Хейвуд.

В первые дни, после возвращения из Москвы, его одолевали корреспонденты, но вскоре и они оставили бывшего посла в покое: его впечатления о России внушали подозрения.

Дочь уехала отдыхать на модный курорт, и старый дипломат наслаждался покоем, не торопясь обдумывая свою будущую книгу.

Но сообщения в газетах об исчезновении Полынова вывели его из равновесия. Ему сразу припомнилась тайная миссия Таупмана в Москву, и он почувствовал, что здесь дело нечисто.

Может быть, мистер Хейвуд и остался бы в стороне, но личные симпатии к Полынову и совесть честного человека заставили его отправиться однажды на машине за несколько сот километров в свое прежнее министерство.

Таупмана он не нашел, ему сказали, что тот в отъезде, но у ответственного работника отдела внешних сношений Хейвуд потребовал объяснений.

Тот сделал вид, что не знает никакого Полынова.

Старый дипломат пришел в ярость и напомнил о своем разговоре с Таупманом в Москве.

— Это дело ваших рук, — гневно сказал Хейвуд. — Я знаю, что сделаю... Я опубликую в газетах письмо, в котором расскажу все, что мне известно... Это мое твердое решение, и я от него не откажусь.

Не прощаясь, он вышел из кабинета. На улице уже стемнело. По дороге к машине старый посол встретил несколько знакомых.

Не включая фар, он медленно поехал но улице. Внезапно из-за поворота выскочила огромная грузовая машина. Она на большой скорости врезалась в двухместный лимузин, потащила его за собой и скрылась.

В тяжелом состоянии Хейвуд был доставлен в больницу, где, не приходя в себя, скончался.

В правительственном органе появился скромный некролог. Что касается шофера грузовика, то он был оштрафован на 300 долларов за нарушение скорости езды...

 

О ПОЛЬЗЕ ЧТЕНИЯ ГАЗЕТ

Только оказавшись в заточении, Александр Иванович понял, каким был простофилей. Незнакомый человек, который назвался профессором местного университета, довольно чисто по-русски сказал ему, что он видел Полынова на приеме в посольстве и, случайно узнав о его проезде, решил встретить, так как сам увлекается вопросами долголетия.

Полынов поблагодарил за любезность. Ему тогда и в голову не приходило что-нибудь заподозрить.

— Сколько ваш самолет стоит здесь? — поинтересовался профессор.

— Два часа.

— О, тогда я вам сумею показать город... Моя машина к вашим услугам... Вы должны посмотреть наш собор, чудо архитектуры... Это займет не больше часа.

Полынов взглянул на часы и согласился.

Отъехав от аэропорта, машина помчалась по тенистой аллее. Разговор не умолкал ни на минуту. С русского перешли на английский. Сделано это было по просьбе Александра Ивановича, который решил попрактиковаться и вспомнить то, что когда-то знал.

И вдруг на Полынова свалилась какая-то тяжесть, лицо оказалось закутанным, а руки скручены за спину.

Полынов сделал несколько протестующих движений. Но это лишь ухудшило его положение; путы затянулись туже, он свалился на сиденье и в такой неудобной позе застыл.

Ехали долго. Потом, когда машина остановилась, его почти внесли и куда-то повели.

Но вот его голову освободили. В первое мгновение Александр Иванович зажмурился от яркого солнечного света. Потом огляделся. Его поразило роскошное убранство комнаты. На полу и стенах красовались дорогие персидские ковры, в комнате стояла мебель стиля Людовика XIV: в углу — изящный секретер, отделанный перламутром, с потолка свисала позолоченная люстра.

— Ради бога, дорогой Александр Иванович, простите за причиненные вам неприятности, — услышал он знакомый голос «профессора». — Но поверьте, сделано это было ради вашей же безопасности.

Полынов обернулся.

— В чем дело? — сурово спросил он.

— Вам, конечно, еще неизвестны методы советской разведки. Если они вас выследят, то за вашу жизнь я не дам и копейки... Теперь вы свободны... Весь дом в вашем распоряжении.

— Я прошу вас объяснить, что все это значит... — Он взглянул на часы и твердо добавил: — Через сорок минут улетает самолет... Немедленно доставьте меня на аэродром.

— Умоляю вас, не волнуйтесь... В вашем возрасте это вредно, — с невинной улыбкой, будто ничего не случилось, заметил «профессор»... — Самолетов будет еще много, улетите на следующем... Главное — вы спасены от большевизма, вы находитесь в свободной стране, которая охотно даст вам права гражданства...

— Это что, в традициях свободной страны среди бела дня похищать людей? — зло проговорил Полынов. — Не морочьте мне голову и объясните, что вам от меня надо?

«Профессор» сделал вид, что озадачен.

— Вы сердитесь, а я полагал, что вы будете меня благодарить... Вырваться из рук коммунистов не так-то легко... Вы старый русский интеллигент...

— Я советский человек, — перебил его Полынов, — и требую дать мне возможность продолжить полет.

Седовласый укоризненно покачал толовой:

— Вот что значит всю жизнь прожить в ущелье и не знать, что творится на белом свете... Ах, да, возможно вас волнует судьба сына... Поверьте, они не посмеют его тронуть, весь мир встанет на его защиту, и они вынуждены будут его отпустить.

Александр Иванович не ответил. Он демонстративно отвернулся и подошел к окну. За стеклянной рамой виднелся тенистый сад, обнесенный высокой каменной оградой

— Александр Иванович, давайте пообедаем... У меня есть отличное французское вино...

Полынов резко обернулся, презрительно посмотрел на своего похитителя.

— Не стройте из себя шута... Говорите, что вам надо?

Но того, видимо, трудно было вывести из равновесия.

— Хорошо... Если вы человек дела, поговорим сразу по-деловому... От вас требуется немногое — восстановить справедливость.

— Какую справедливость?

— В свое время ваш незабвенный тесть, воспользовавшись моей молодостью и неопытностью, почти до нитки обобрал меня, отняв все, в том числе и наши фамильные алмазные копи, которые особенно дороги мне, как память. Вы, конечно, не виноваты в этом, но раз вам досталось все наследство, я прошу только одно: возвратить мне копи. Я согласен даже заплатить за них, правда, умеренную сумму.

Упоминание о копи сразу насторожило Полынова. Ему вспомнились предложения, сделанные еще в Москве, а затем визит чернокожего юноши и долгий разговор с ним у себя на даче.

— А у вас есть доказательства неблаговидности действий моего бывшего тестя?

— Признаться, далеко не все сохранилось.

— Какую сумму вы потеряли из-за нечестной сделки?

— Допустим, я назову... Какое это имеет значение?

— Если вы подтвердите документально, я оплачу все до одной копейки.

Видимо, тот ожидал все, что угодно, только не это. Неожиданное предложение Полынова выбило его из колеи... Он что-то бессвязно забормотал и лишь спустя минуту нашелся:

— И возвратите копи?

— Нет... Я оплачу их стоимость.

— Но почему?.. Вам они не нужны, а там прошло мое детство, на земле своих отцов я хочу провести остаток отпущенных мне лет, — проговорил седовласый сентиментально.

— Не правда... Это не ваша земля и не земля ваших отцов... Вы отняли ее у законных владельцев.

— Ах, вот что... Коммунистическая пропаганда уже успела отравить вас.

Лицо его преобразилось, старческая немощь слетела с него.

— Ну так вот... Вы не выйдете отсюда до тех пор, пока не возвратите мне копи.

— Нет, — решительно проговорил Полынов.

То, что враг приподнял забрало и раскрыл свои карты, не испугало, а обрадовало его. Теперь, по крайней мере, он знает, чего от него требуют.

«Профессор», видимо, тоже обдумывал свои дальнейшие ходы и решил с кем-то посоветоваться. Он не стал больше ни на чем настаивать, лицо его стало любезным.

— Так, может, все-таки пообедаем? Прошу вас, пройдемте в столовую...

Полынов опустился в кресло, язвительно ответил:

— Благодарю... Но можете не беспокоиться.

И добавил почти равнодушно, как будто речь шла не о нем.

— Я не стану есть до тех пор, пока вы меня не выпустите отсюда.

— Это неразумно... Но не смею настаивать.

Томительно прошел день, особенно ночь. В доме царила мертвая тишина. Александр Иванович долго ходил из угла в угол, пока обессиленный не свалился на диван.

На второй день продолжались переговоры, которые однако ни к чему не привели. Александр Иванович ожидал насилия и мысленно подготовился к ним.

Но «профессор» ничего себе не позволял, хотя чувствовалось, что он с трудом сдерживает себя. К Полынову приставили дюжего краснолицего детину, которого Александр Иванович мысленно прозвал «тюремщиком».

Первые муки голода прошли, и Полынову даже казалось, что он не хочет есть.

На третий день «тюремщик» зло швырнул на письменный стол кучу газет.

— Все равно возвратиться в Россию вам нельзя... Вас расстреляют, как бешеную собаку... Читайте...

Он ткнул пальцем в какую-то статью:

— Вам перевести?

Полынов не ответил, взял в руки газету. То, что он понял из статьи, огорчило его... В ней говорилось о бегстве старого врача из-под ига большевизма... Он невольно подумал о сыне, друзьях... Это может доставить им огорчение, хотя он был уверен, что они ни за что не поверят в такое...

Теперь «тюремщик» аккуратно каждое утро доставлял газеты. Полынов с ним почти не разговаривал, хотя тот неоднократно повторял, убирая нетронутую еду:

— Долго еще будет это продолжаться?

А однажды не вытерпел и ударил старого врача по лицу.

Александр Иванович теперь его ненавидел, как никогда и никого еще в жизни. Как-то утром, когда тот вошел, он собрал свои слабеющие силы и швырнул в красное, нахальное лицо хрустальный подсвечник.

«Тюремщик» взревел, бросился на Полынова и долго бил обессиленное, несопротивляющееся тело.

На пятый день «профессор» застал Александра Ивановича с газетой в руках, блаженно улыбающегося. Щеки его ввалились, поблекли, но глаза весело смеялись.

Александр Иванович протянул «профессору» газету, тихим голосом сказал:

— Нате, читайте теперь вы...

Крупные заголовки, через всю страницу, кричали:

«Восстание в Африке... Кмаве Лумбонго возглавляет новое правительство... Советский Союз признал его законным... Советский посол прибыл в столицу нового государства»...

— Вам нужны алмазные копи?.. Пожалуйста... Я их вам дарю, — издевательски проговорил Полынов.

Сделав над собой усилие, он поднялся, направился к письменному столу. Но, не дойдя до него, повалился на пол и потерял сознание...

Александр Иванович не слышал, как буквально в то же мгновение в железную дверь ограды забарабанили, и в комнату вбежал краснолицый:

— Полиция! — предупредил он...

Стук усилился. Находившиеся в комнате, не обращая внимания на распростертое тело, выскочили в сад и, приподняв хорошо замаскированный люк потайного хода, скрылись...

 

ЧЕЛОВЕК ЗА БОРТОМ

Вслед за Щербаковым Павел решил взглянуть на выхлопную трубу. Он наклонился слишком далеко и резким движением лодки его выбросило вперед в бурлящие всклокоченные волны.

Вода захлестнула его, но через мгновение вытолкнула наружу.

Впервые в жизни Павел имел дело с волнами. Они часто накрывали его с головой, но он не растерялся. Преодолев чувство страха, Павел начал приноравливаться к грозным валам, стараясь держаться на их гребне.

Непроглядная тьма окутывала его. Сначала до него еще доносился рокот мотора, и где-то впереди мелькал светлый огонек... Но потом все исчезло, он остался один.

Первое время он лишь держался на волнах, покачиваясь на них, как на качелях. Затем, неторопливо работая руками, поплыл, как ему думалось, в сторону, куда скрылась лодка. Но это ему только казалось. Потеряв ориентир, он вскоре свернул в сторону и стал удаляться от лодки.

Когда Павел понял, что догнать друзей, видимо, не удастся, решил, что надо сохранять силы, и тогда позволил волнам нести себя, куда им вздумается.

Ветер и небольшое течение уносили его все дальше и дальше.

Однако усталости Павел не чувствовал. Сказалась прекрасная физическая подготовка. Натренированные с детства мускулы, хорошо развитая грудная клетка, спокойствие позволили ему удержаться на воде всю ночь.

Только когда посветлело и глаза пловца стали различать низкое, сумрачное небо, Павел начал испытывать гнетущую тяжесть в ногах. Его тянуло ко дну.

Но тут он увидел впереди себя темную полоску земли.

Берег приближался медленно. Стало совсем светло. Полынов продолжал плыть, пока, наконец, не ощутил под ногами почву. Шатаясь, с трудом волоча ноги, он выполз на мокрый песок и свалился у кромки воды, не в силах ступить дальше ни шагу.

Так он пролежал довольно долго, ни о чем не думая и не обращая внимания на пенистые языки волн, лизавшие его ноги. Потом поднялся и, чувствуя слабость во всем теле, перешел на траву.

Берег был пустынен. Высокие сосны нескончаемой изгородью тянулись вблизи воды. Море глухо рокотало.

Почувствовав себя лучше, Павел разделся, выжал одежду и разложил ее сушить. А сам, утомленный пережитым, прилег рядом в густой траве и, несмотря на пронизывающий холод, крепко уснул.

Спал он, видимо, долго, потому что, когда открыл глаза, начало уже вечереть. Очень хотелось есть. Павел думал о друзьях: теперь они будут беспокоиться о нем, волноваться за его судьбу.

Одежда просохла, он оделся и, не зная, куда идти, решил двинуться вдоль берега. Он знал только одно: надо найти людей. Не прошло и года с тех пор, как после многих лет жизни с отцом в ущелье, молодой Полынов оказался в обществе. Но и за этот короткий срок он понял, как хорошо, когда тебя окружают люди, готовые прийти на помощь.

Павел шел до глубокой темноты, а потом выбрал удобное место для ночлега и, усталый, уснул.

Утро встретило его солнечным теплом. Тучи рассеялись, море успокоилось, и Павел, прежде чем отправиться дальше, решил выкупаться.

Прохладная вода хорошо освежила его. Он еще не вышел на берег, как из-за небольшого мыска вывернул быстроходный катер. На его борту заметили купающегося и направились к нему. Рослый обветренный моряк окликнул Полынова:

— Эй, парень, тут к берегу утопленника не прибивало?

— Нет, — ответил Павел, по колено стоя в воде.

— Нигде его нет, ни живого, ни мертвого, — сокрушенно проговорил моряк и добавил, восхищенно оглядывая крупную мускулистую фигуру молодого Полынова: — Молодец! Купаешься в любую погоду, правильно... Ну, будь здоров.

И прежде чем Павел успел что-нибудь ответить, мотор взревел, и катер стал быстро удаляться от берега. Павел замахал руками, но на катере, видимо, решили, что парень просто шлет прощальный привет, и не остановились.

Снова оказавшись один, Павел решил идти дальше. В полдень лес поредел, и взгляду Полынова открылась деревня с домами под железной кровлей. Это был колхоз имени Ленина. Нужно ли говорить, что Павла встретили здесь гостеприимно, накормили и напоили, и в тот же вечер председатель артели на колхозном баркасе лично доставил Полынова в морской городок Пошехонье — Володарск.

Вот тогда по всем местным радиостанциям и было отдано распоряжение — поиски прекратить, выброшенный во время шторма за борт человек найден... Именно об этом сообщалось в телеграмме, которую вручили Щербакову на пристани в Ярославле.

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Несколько месяцев спустя, в пасмурный октябрьский вечер в обширном конференц-зале Академии медицинских наук СССР, заполненном до отказа, состоялось публичное выступление старого царицынского врача Александра Ивановича Полынова по проблемам долголетия.

Нужно ли говорить, что среди слушателей находились все наши знакомые, друзья Полынова, его сын, Нина.

На кафедру поднялся крепкий, на вид еще совсем не старый человек, с седой гривой волос и крупным лицом, на котором, правда, после пережитого, появилось куда больше морщин.

Он разложил перед собой бумаги и, оторвавшись от них, спокойно посмотрел в зал.

— Дорогие друзья! — начал он, не торопясь. — Вот здесь в президиуме сидит садовод совхоза Иван Кондратьевич Глазков, которому пошел уже 135 год...

Все невольно посмотрели туда, где в центре стола, среди маститых ученых, восседал высокий старик с длинной нарядной бородой, аккуратно расчесанной... Он с достоинством поднялся, когда зал разразился аплодисментами...

Снова наступила тишина, Александр Иванович продолжал:

— Разве этот факт не свидетельствует о том, что различные теории, определявшие недолговечность человеческого существования, не имеют под собой почвы? Жизнь человека, особенно в нашей стране, с каждым годом удлиняется, и сегодня, как мне думается, мы с полным правом можем утверждать о рождении новой науки, очень важной, волнующей каждого из нас, науки о человеческом долголетии...

В это время в зале послышался неясный шум, многие головы повернулись.

От дверей по проходу медленно шел невысокого роста человек в европейском костюме, с небольшой бородкой и в очках, а рядом с ним молодой, статный африканец с курчавой головой.

Председатель поднялся с места.

— Александр Иванович, простите, что я вас перебиваю...

И, уже обращаясь ко всем, взволнованно добавил:

— Дорогие товарищи... Я счастлив сообщить, что к нам прибыл выдающийся государственный деятель, борец за мир и демократию, высокий гость нашего правительства Кмаве Лумбонго...

Последние слова потонули в буре аплодисментов.

Аплодировал и Полынов. А тот, кого так радостно приветствовали, смущенно улыбался, отвечая приветствиями на приветствия.

Его усадили на почетное место, и доклад продолжался.

Мы не станем подробно пересказывать его содержание. Каждый, кого это заинтересует, может прочесть его в одном из номеров «Вестника медицинских наук».

Опираясь на огромный научный материал, старый врач убедительно показал, что, хотя процесс старения начинается в человеческом организме довольно рано и является физиологически закономерным, так что помешать живому организму стареть так же невозможно, как остановить бег времени, тем не менее современное состояние медицины позволяет успешно решать вопросы замедления процессов старения и удлинения человеческой жизни до ста пятидесяти — двухсот лет.

— Причем, нам нужно не просто заботиться о стариках, — заметил Полынов, — немощных и бездеятельных, которым и существование в конце концов не в радость, а стремиться к тому, чтобы люди и в восемьдесят и в сто лет могли заниматься общественно полезным трудом, — единственным, что может по-настоящему принести радость бытия.

Жить — значит трудиться! Я возьму на себя смелость утверждать, что существующий закон о пенсиях в нашей стране, сам по себе необычайно гуманный и благородный, дающий человеку в старости средства для существования, не сегодня, так завтра, через несколько лет будет пересмотрен по просьбе самих пенсионеров, многие из которых еще полны сил и здоровья, я подчеркиваю, здоровья, для того, чтобы заниматься не только общественной деятельностью, но и продолжать работать по своей профессии и призванию. Хотим мы или нет, но, лишая их этого, мы наносим им моральную травму, позволяем смириться с мыслью о старости.

Еще великий русский физиолог Иван Петрович Павлов подметил одно удивительное свойство, которое он назвал устойчивостью стереотипа.

«Какой-нибудь старичок-чиновник, — говорил он, — привык изо дня в день выполнять одну и ту же работу и за своим несложным делом непрерывно работает лет до 70. Вот он тянет и тянет эту лямку — и ничего. Но стоит ему выйти в отставку или перейти на другое место и тем нарушить свой жизненный стереотип, как организм оказывается несостоятельным, и старичок через полгода погибает».

Правда, теперь подобные явления наблюдаются значительно реже, чем во времена, о которых писал Павлов. Пенсионеры, как красноречиво свидетельствует статистика, живут и здравствуют; и объясняется это тем, что человек, даже уйдя с работы, не чувствует своего одиночества и заброшенности. Но не считаться с жизненным стереотипом нельзя. Поэтому человек, достигший пенсионного возраста, волен сам, но обязательно посоветовавшись с врачом, выбрать: или продолжать трудиться на избранном поприще, или, если его организм изношен, уйти на отдых.

Старый царицынский врач остановился на жизненном ритме и режиме питания.

И в заключение вдохновенно сказал:

— Я сравнительно молодой гражданин моей новой прекрасной Родины. Но то, что я уже узнал, дает право утверждать: все, что в ней делается — делается во имя человека и для него. И когда я говорю, что человек должен жить долго, — то это не бесплодные мечтания, а реальная сущность наших дней.

Это было сказано с такой уверенностью, что весь зал принялся рукоплескать. Михаил, Лена, Крюков, Павел, Нина окружили Полынова, поздравляя его с прекрасным выступлением. Незнакомые пожимали ему руки. А он смущенно стоял, окруженный друзьями.

Внезапно люди расступились. К Полынову шел Кмаве Лумбонго. Он обнял врача и крепко расцеловал.

— Я обязан вам жизнью, — тихо проговорил Лумбонго по-русски... — Мой молодой друг, — он кивнул в сторону стоявшего рядом негра, — который имеет счастье учиться в Москве, рассказал, что вы для меня сделали... Я бы пригласил вас к себе, но знаю, что родина для человека, как воздух для птицы и море для рыбы... Примите мою благодарность...

Для окружающих в этих словах не все было понятно. Они еще не знали, что в старой заброшенной алмазной шахте, которая досталась Полынову по наследству и которую обманом и насилием хотели приобрести колонизаторы, прятался от полицейских ищеек Кмаве Лумбонго. Именно об этом поведал старому врачу в весенний вечер молодой негр, член прогрессивной организации, борющейся за свободу Африки.

 

Нам осталось досказать немногое...

В один ясный ноябрьский день на перрон Волгоградского вокзала сошел наш старый знакомый, Александр Иванович Полынов. Врачи посоветовали ему отправиться на юг, чтобы подлечить здоровье, но он прежде решил побывать в родном городе, откуда тайком бежал более сорока лет назад.

Нет, он никогда не знал и никогда не видел этого удивительного города.

Светило солнце, яркое, но не жаркое, заливая потоками света центральную площадь с величественным монументом, оживленные улицы, еще не скинувшие свой пышный зеленый наряд, набережную, одетую в гранит и камень.

Куда-то спешили прохожие, проносились автомобили, шурша шинами по асфальту, а он медленно шел из улицы в улицу и думал о чем-то своем, одному ему известном.

Потом старый врач вышел к Волге... Серебрилась вода под солнцем, трехпалубные белоснежные красавцы толпились у пристани, синий горизонт сливался со светлыми просторами реки, изрезанной вдоль и поперек тяжеловесными буксирами, легкими, похожими на птиц, трамвайчиками.

Он ничего не узнавал, и, наверное, надо было радоваться тем разительным переменам, которые кругом произошли.

А по его крупному, хорошо сохранившемуся лицу почему-то медленно катились крупные, как звезды, слезы...

#img_7.jpg