#img_5.jpeg

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Л е о н т ь е в  С е р г е й  П е т р о в и ч — полковник танковых войск.

Н а т а ш а  Л е о н т ь е в а — его дочь, 17 лет.

Л а р ц е в  Г р и г о р и й  Е ф р е м о в и ч — полковник госбезопасности.

М а л и н и н  М а к с и м  К о р н е е в и ч — полковник госбезопасности.

Б а х м е т ь е в — подполковник госбезопасности.

Ф у н т и к о в — адъютант Леонтьева.

Р о м и н  Г е о р г и й  П а в л о в и ч — полковник, заместитель Малинина.

С е р о в — адъютант Малинина.

Э р н а  Б р и н к е л ь — «немецкая коммерсантка», около 40 лет.

Г р е й в у д — полковник американской разведки.

М а к к е н з и — генерал американской разведки.

О т т о  Ш т у м п е — немецкий коммерсант, владелец фирмы фруктовых вод.

И р м а  В у н д — бывшая эсэсовка, под 30 лет.

Г е н р и х  В у н д, (он же  В и р т) — ее муж, бывший эсэсовец.

М а р ф а  К р о т о в а — надзирательница в лагере для перемещенных лиц, 40 лет.

А л е в т и н а  К р о т о в а — ее дочь, около 20 лет.

Э р и х  Ш м е л ь ц — владелец городских булочных и пекарен.

И о г а н н  В а л ь т е р — ресторатор.

К е р н — майор американской разведки.

А н н а  В е л ь м у т — агент американской разведки, за 40 лет.

М е т р д о т е л ь.

Время действия — после войны.

Место действия — Берлин, Нюрнберг, Ротенбург.

 

Акт первый

Картина первая

Кабинет советского военного коменданта в одном из немецких городов на границе советской и американской оккупационных зон. Стрельчатые окна, выходящие на площадь. Письменный стол, кресла, диван, полевой телефон. За окнами солнечный летний полдень. При открытии занавеса на сцене полковник  Л е о н т ь е в, военный комендант, и лейтенант  Ф у н т и к о в.

Ф у н т и к о в. Опять, как ряженые, пришли, товарищ полковник… Прямо в цирк с этими немцами!

Л е о н т ь е в. Давай их сюда.

Ф у н т и к о в  выходит из кабинета и возвращается с  т р е м я  н е м ц а м и, одетыми весьма неожиданно: все они в тяжелых шубах, верблюжьих башлыках и меховых сапогах. У всех довольно испуганный вид, что, впрочем, не мешает им очень дружно отчеканить: «Гутен таг, герр комендант!»

Гутен таг! Почему вы так странно одеты, господа? На улице восемнадцать градусов тепла, отцветают яблони и вишни. Уж не собрались ли вы на Северный полюс?

Немцы скорбно молчат.

Л е о н т ь е в. Ну, что же вы молчите?

Один из немцев, пожилой, тучный человек, выходит вперед, снимает башлык и отвешивает низкий поклон Леонтьеву. Это  Ш т у м п е.

Ш т у м п е. Герр оберст, вы видите перед собой мирных, честных и глубоко несчастных немцев. Мы видим в вашем лице советские военные власти, к которым относимся с глубочайшим уважением и… с некоторым страхом, герр оберст, если можно быть откровенным.

Л е о н т ь е в. Разумеется.

Ш т у м п е. Четыре года назад, двадцать второго июня, когда я услышал по радио крики нашего бесценного фюрера — будь он трижды проклят, — я сказал своей покойной жене Марте: «Срочно приобретай меховые вещи. Вся эта затея кончится Сибирью, а там птицы замерзают на лету и со стуком падают на землю». И вот, как видите, Гитлер капут, герр оберст, а мы готовы, как это ни прискорбно, ехать в Сибирь…

Л е о н т ь е в. В Сибирь? Вы уверены, что там не обойдутся без вас? Или, может быть, вы не можете обойтись без Сибири?

Ш т у м п е. Нет, мы охотно обошлись бы без Сибири, господин комендант, можете мне поверить на слово… Но поскольку есть приказ…

Л е о н т ь е в. Чепуха!.. Нет такого приказа. Я вижу, вы все еще верите брехне Геббельса и этим дурацким плакатам: «Свобода или Сибирь!» (К Штумпе.) Как ваша фамилия?

Ш т у м п е. Отто Штумпе. Фирма «Отто Штумпе и сын».

Л е о н т ь е в. Хорошо. Отрекомендуйте мне ваших сограждан.

Ш т у м п е. Весьма рад. Герр Эрих Шмельц, владелец городских булочных и пекарен.

Шмельц кланяется.

А это герр Иоганн Вальтер, ресторатор.

Вальтер кланяется.

Л е о н т ь е в. Ясно. Сбросьте на диван ваши шубы и садитесь за стол. Предстоит деловой разговор, сибиряки.

Немцы, заметно повеселев, разоблачаются и садятся за стол.

Теперь слушайте внимательно. Вы все остаетесь в этом городе, и каждый немедленно займется своим делом. Ясно?

Ш м е л ь ц (вставая). Не совсем, герр оберст… Я хочу сказать, не совсем ясно, из чего я буду выпекать хлеб.

В а л ь т е р (тоже вставая). А мой ресторан — без продуктов.

Л е о н т ь е в. Спокойнее. Не все сразу. Мука, как и другие продукты, будет вам отпускаться по нормам, установленным советскими оккупационными властями, — разумеется, под строгим контролем. Пора восстановить нормальную жизнь.

Ш т у м п е. Отрадно слышать, господин комендант. Но у меня нет сахара, а без него о фруктовых водах не может быть и речи. А фирма «Штумпе и сын» не представляет себе нормальной жизни без фруктовых вод.

Л е о н т ь е в. В вашем лице, господин Штумпе, я имею дело с отцом или сыном фирмы?

Ш т у м п е. Фирма существует с тысяча восемьсот шестидесятого года, герр оберст. Я лично являюсь уже внуком фирмы, с вашего позволения.

Л е о н т ь е в. Что, увы, не снимает потребности в сахаре?

Ш т у м п е. Так точно. Не снимает.

Л е о н т ь е в. Гм… Фруктовые воды — это, конечно, приятный напиток, особенно в жару. Но согласитесь, господин Штумпе, что пока можно обойтись и без них. Всего месяц, как кончилась война. Может быть, пока изготовлять фруктовые воды на сахарине?

Ш т у м п е. Конкурировавшая с нами дрезденская фирма «Бринкель и К°» в свое время применяла сахарин. Но мой покойный отец публично разоблачил эту аферу. Он перевернется в гробу, если его сын пойдет по стопам этого мошенника Бринкеля!..

Л е о н т ь е в. Понимаю, но дать сахар пока не могу. Я закончил, господа, вы свободны. Лейтенант, проводите всех к майору Пискунову за нарядами. И всем объявить под расписку утвержденные нормы.

Немцы поднимаются, кланяются: «Ауфвидерзеен, герр оберст!» Ф у н т и к о в  провожает  н е м ц е в  и тут же возвращается.

Ф у н т и к о в. К вам полковник государственной безопасности из Москвы.

Л е о н т ь е в. Из Москвы?.. Проси.

Ф у н т и к о в  уходит. В кабинете появляется  Л а р ц е в, уже немолодой человек с седеющей головой.

(Выходя ему навстречу.) Здравствуйте! Леонтьев.

Л а р ц е в. Ларцев. Очень приятно. Сергей Петрович, если не ошибаюсь?

Л е о н т ь е в. Не ошибаетесь. Садитесь, пожалуйста. Чем могу быть полезен?

Л а р ц е в. Да вот небольшая к вам просьба, Сергей Петрович.

Л е о н т ь е в. Слушаю.

Л а р ц е в. Как здесь обстоит дело с фруктовыми водами?

Л е о н т ь е в (удивленно). С чем?

Л а р ц е в. С фруктовыми водами. С напитками, так сказать.

Л е о н т ь е в. Какие фруктовые воды, товарищ Ларцев?! Пока налаживаем снабжение продуктами первой необходимости.

Л а р ц е в. Стало быть, завод фруктовых вод у вас пока не работает? Очень хорошо.

Л е о н т ь е в. Хорошего мало, но сейчас не до фруктовых вод. Только что был у меня владелец этого завода, просил отпустить ему сахар. Отказал.

Л а р ц е в. Случайно, его фамилия не Штумпе?

Л е о н т ь е в. Да. Штумпе. Вот не думал, что наши чекисты так осведомлены насчет фруктовых вод.

Л а р ц е в. Бывает. Так вот, Сергей Петрович, наша просьба: отпустите немного сахару этому Штумпе при условии, что он возьмет себе в компаньоны дочь владельца завода фруктовых вод из Дрездена.

Л е о н т ь е в. Случайно, ее фамилия не Бринкель?

Л а р ц е в. Да. Вот не думал, что наши коменданты так хорошо осведомлены насчет фруктовых вод.

Л е о н т ь е в. Ее назвал мне этот Штумпе.

Л а р ц е в. Понятно, ведь они были конкурентами. Очень нас обяжете, Сергей Петрович. А фонды на несколько тонн сахару вам выделят.

Л е о н т ь е в. Если выделят фонды — пожалуйста. (Нажимает звонок.)

Входит  Ф у н т и к о в.

Срочно пошлите машину за этим немцем Штумпе.

Ф у н т и к о в. Они, товарищ, полковник, сейчас сидят в пивной, на той стороне площади. Получили наряды и, на радостях, пошли. Выпьем, говорят, за нормальную жизнь.

Л е о н т ь е в. Тогда пошлите за ним в пивную.

Ф у н т и к о в. Есть! (Уходит.)

Л а р ц е в. Так вот, Сергей Петрович, буду с вами откровенен. Ваш брат, Николай Петрович Леонтьев, как вы знаете, — крупнейший конструктор ракетного оружия.

Л е о н т ь е в. Допустим.

Л а р ц е в. Я отвечаю за вашего брата и за то, чтобы его работа не попала в руки тех, кто за ним охотится, — этого вы, очевидно, не знаете.

Л е о н т ь е в. Охотится?

Л а р ц е в. Да. Вам известен американский полковник Грейвуд?

Л е о н т ь е в. Известен. Меня иногда навещает мой сосед, полковник Нортон, комендант соседнего города в американской зоне. Раза три с ним приезжал другой полковник, по фамилии Грейвуд.

Л а р ц е в (достав из кармана фотографию, протягивает ее Леонтьеву). Поглядите, вот этот арабский шейх вам не знаком?

Л е о н т ь е в. В жизни не встречал арабских шейхов. (Глядя на фотографию.) А знаете, этот шейх чем-то похож на Грейвуда. Только помоложе.

Л а р ц е в. Вы правы — снимок сделан лет двадцать назад. В Иране. Так вот: бывший шейх, а ныне полковник Грейвуд весьма интересуется вашим братом. И мы вынуждены принимать контрмеры.

Л е о н т ь е в. Так, хороши союзнички!..

Л а р ц е в. Грейвуд вас расспрашивал о брате?

Л е о н т ь е в. Нет. Но когда они с Нортоном были у меня в гостях, он увидел портрет Николая и спросил, кто это. Я рассказал, но в подробности не входил.

Л а р ц е в. Вы ездили к нему с ответным визитом?

Л е о н т ь е в. Два раза я был приглашен к полковнику Нортону. Там был и Грейвуд.

Л а р ц е в. Грейвуд знает о вашей… гм… судьбе?

Л е о н т ь е в (тихо). О моей беде, вы хотите сказать? Или вы не знаете?

Л а р ц е в. Знаю, Сергей Петрович. А он?

Л е о н т ь е в. Да. Я рассказал ему, что мою дочурку немцы вывезли из Ростова в Германию. И просил его помочь в розысках… Он обещал…

Л а р ц е в. Мне понятны ваши переживания… Сколько теперь вашей дочери?

Л е о н т ь е в (дрогнувшим голосом). Семнадцать… Если… Если только она жива… Бабушку, мою мать, убили на месте, а Наташу вывезли в числе других детей… Жена прошлый год на фронте погибла… В медсанбате хирургом работала…

Л а р ц е в. И это знаю, Сергей Петрович.

Леонтьев опускает голову.

(Подходит к Леонтьеву, кладет ему руку на плечо.) Могу вас заверить: мы примем все меры к розыску вашей дочери!.. Меня и Николай Петрович об этом просил, я ему дал честное слово…

Л е о н т ь е в (с волнением). Скажите прямо, могу я еще… надеяться?..

Л а р ц е в. Если говорить прямо, то пока не знаю… Но узнаю непременно…

Входит  Ф у н т и к о в.

Ф у н т и к о в. Штумпе в приемной, товарищ полковник.

Л е о н т ь е в. Что?.. Ах да!.. Пусть войдет.

Ф у н т и к о в  уходит.

Л а р ц е в. Вверните в разговоре, что я из Берлина, где ведаю снабжением сырьем восстанавливаемых фабрик и заводов.

Входит  Ш т у м п е, он слегка навеселе.

Л е о н т ь е в. Садитесь, Штумпе.

Ш т у м п е. Очень признателен. Извините, я немного… О, совсем немного!.. Но как не выпить за нормальную жизнь, герр оберст?.. Я вытащил две заветные бутылки спирта, и мы…

Л е о н т ь е в. Вот полковник, приехал из Берлина, где он ведает снабжением восстанавливаемых фабрик и заводов…

Ш т у м п е. Сырье, снабжение восстанавливаемых фабрик!.. Какие слова, господа!..

Л а р ц е в. Для пуска вашего завода требуется сахар?

Ш т у м п е. Да, главным образом. Эссенции у меня еще имеются. Что касается спирта…

Л а р ц е в. То, судя по двум заветным бутылкам, он тоже у вас есть…

Ш т у м п е. Ах, господа, с военными надо говорить откровенно об всем, кроме спирта, как показывает история… Когда ваши танкисты заняли наш город, они… Как бы это сказать?.. В общем, они не разошлись с историей, позволю себе заметить…

Л а р ц е в. И все же спирт у вас сохранился, несмотря на танкистов.

Ш т у м п е. Чистая случайность!.. И совершенные пустяки!

Л е о н т ь е в. Сколько же сахару вам требуется?

Ш т у м п е. Ну хотя бы десять тонн для начала.

Л а р ц е в. Для начала хватит и пяти. Если учесть сахар, который у вас тоже сохранился, и тоже по чистой случайности, разумеется.

Ш т у м п е. Хорошо, пусть будет пять. Сколько рабочих я могу иметь?

Л е о н т ь е в. Максимум двадцать пять.

Ш т у м п е. Есть такой приказ?

Л е о н т ь е в. Да. Для частных предприятии.

Ш т у м п е. Загадочно.

Л а р ц е в. Что загадочно?

Ш т у м п е. Все. Прежде всего я не понимаю термина «частное предприятие». Я знал другую формулу — «честное предприятие», и она мне понятна. Если вы хотите восстановить нормальную жизнь, то зачем ограничивать частные, но честные предприятия? Где логика, позволю себе спросить? Что вы теряете, если у меня будет триста рабочих? Это увеличило бы объем продукции, обеспечило бы заработком лишних двести семьдесят пять человек и увеличило бы мои доходы. И все были бы довольны. А когда все довольны, то это и есть нормальная жизнь, как я понимаю.

Л а р ц е в. Что делать, Штумпе, приказ есть приказ…

Ш т у м п е. Молчу!.. Не могу, однако, понять, почему в американской зоне все наоборот: там в первую очередь восстанавливают крупные предприятия.

Л а р ц е в. Да-да, совершенно верно, вы правы!.. Там никаких ограничений!.. Можете иметь хоть тысячу рабочих.

Леонтьев с удивлением наблюдает за Ларцевым.

Ш т у м п е. В самом деле? Серьезно?

Л а р ц е в. Да, говорят… Итак, вам будет отпущено пять тонн сахару.

Ш т у м п е (привстав и кланяясь). Счастлив слышать!

Л е о н т ь е в. Но при одном условии…

Ш т у м п е. Да?

Л е о н т ь е в. Помните, вы называли мне фирму Бринкеля.

Ш т у м п е. Так точно.

Л а р ц е в. Так вот, при бомбежке Дрездена завод Бринкеля был полностью разрушен, а сам Бринкель погиб…

Ш т у м п е. Есть бог на земле!.. Какое несчастье, я хотел сказать!

Л а р ц е в. Осталась в живых дочь Бринкеля. Она по профессии химик и помогала отцу вести дело.

Ш т у м п е. И теперь у нее ни отца, ни дела…

Л а р ц е в. Да. Вот мы и считаем, что вам следует взять ее в компаньоны.

Ш т у м п е. Что?! Я не имел компаньонов, когда у меня было пятьсот рабочих!.. Зачем мне компаньон при двадцати пяти, да к тому же дама?

Л а р ц е в. В наше время два завода в одной зоне — излишество. Поэтому решено вас объединить, и это решение окончательное.

Ш т у м п е. Могу ли я хотя бы встретиться с ней, посмотреть, что это за птица?

Л а р ц е в. Конечно. (Леонтьеву.) Она в приемной.

Леонтьев нажимает звонок. Входит  Ф у н т и к о в.

Л е о н т ь е в. Пригласите госпожу Бринкель.

Ф у н т и к о в  уходит, и в кабинете появляется  Э р н а  Б р и н к е л ь, статная, элегантно одетая, модно причесанная дама.

Э р н а. Добрый день, господа!

Л е о н т ь е в. Добрый день, фрау…

Э р н а. Простите — фрейлейн. Мой жених случайно погиб на охоте, еще до войны, и я дала обет не выходить замуж. Мое имя — Эрна.

Л е о н т ь е в. Садитесь, фрейлейн.

Эрна, кивнув головой, садится.

Л а р ц е в. Скажите, фрейлейн Эрна, знаете ли вы господина Штумпе?

Э р н а. Да, один раз имела удовольствие видеть господина Штумпе. Еще до войны, когда он получил на лейпцигской ярмарке золотую медаль за свой вишневый напиток, если меня не подводит память.

Ш т у м п е. Фрейлейн, ваша память делает вам честь. Именно за вишневый. Ваша фирма получила тогда бронзовую медаль за фруктовую воду «Нега», если я не ошибаюсь…

Э р н а. Да-да. Я сразу вас узнала, хотя вы, конечно, изменились за эти годы, как все мы… (Со вздохом.) Я тогда была еще молодой.

Ш т у м п е (галантно). Ну-ну, вам грех жаловаться, фрейлейн Эрна!.. Вы прекрасно выглядите. Да, большая золотая медаль!.. Какие времена, какая ярмарка, какой напиток!.. Конечно, и ваша «Нега» была недурна, но бронзовая медаль, извините меня, — это все-таки не золотая, ха-ха!..

Э р н а. Вы правы, герр Штумпе. Я убедилась в этом через два года, когда на мюнхенской выставке мы получили золотую медаль, а вы бронзовую… Как счастлив был мой бедный отец!.. (Прикладывает кружевной платочек к глазам.)

Ш т у м п е. Да-да, ваш бедный отец!.. Примите мое соболезнование, фрейлейн… И завод, как я слышал…

Э р н а. Груда руин… Еще счастье, что у меня случайно сохранились наши проспекты и рецептура. (Доставая из сумочки бумаги.) Вот, видите… (Протягивает бумаги Штумпе, который с интересом их разглядывает.)

Ш т у м п е. Да, проспекты. «Рейнский напиток», «Первый поцелуй», «Прохлада», «Летний вечер»… Что говорить, ваш отец был мастер придумывать названия!..

Э р н а. Придумывала я.

Ш т у м п е. Браво!..

Э р н а. Между прочим, господин Штумпе, у вас, помнится, был второй завод. Кажется, в Баварии?

Ш т у м п е (неохотно). Да, был…

Э р н а. В Ротенбурге, если не ошибаюсь. Отец говорил, что на этом заводе новейшее оборудование.

Ш т у м п е. Я не знаю, что теперь с этим заводом. Ведь там американская зона. Бавария теперь для нас — заграница….

Л а р ц е в. Однако перейдем к делу. Слово за вами, господин Штумпе.

Ш т у м п е. Что я могу сказать? Мне остается произнести только одно слово: «Да!»

Л а р ц е в. Фрейлейн Эрна?

Э р н а. Охотно повторяю: «Да!»

Ш т у м п е. Необходимо, однако, внести ясность с сахаром…

Л е о н т ь е в. Я тоже могу сказать: «Да!»

Э р н а. Благодарю, полковник! Надеюсь, что с таким компаньоном, как господин Штумпе, дело пойдет.

Л е о н т ь е в. В добрый час! Господин Штумпе, пройдите к майору Пискунову за нарядом.

Ш т у м п е. Весьма признателен. Пойдемте, фрейлейн Эрна.

Ш т у м п е  и  Э р н а  кланяются и уходят.

Л е о н т ь е в. Чудна́я у нас все-таки работа!.. Вишневый напиток, фруктовая вода «Нега»… ей-богу, не могу понять!..

Л а р ц е в. Ничего, Сергей Петрович, придет время — поймете.

Картина вторая

Еще до поднятия занавеса, едва в зрительном зале гаснет свет, доносятся томное, тягучее танго, взрывы женского смеха, звон бокалов, шарканье танцующих пар. Занавес поднимается. На сцене — ночной и очень шумный ресторан-кабаре «Фемина» в западном секторе Берлина. В глубине сцены, в полумраке, прорезанном красными, синими, фиолетовыми, оранжевыми прожекторами, видны медленно танцующие пары. Слева — кабинет с окном, выходящим в зал. В кабинете — Г р е й в у д  и  м е т р д о т е л ь; они разглядывают сервированный стол. Грейвуд в штатском.

Г р е й в у д. Приготовьте лед для джина, Зигфрид, и добавьте немного цветов. С минуты на минуту прибудет генерал Маккензи.

М е т р д о т е л ь. Слушаюсь, господин полковник. Вас хотел видеть майор Керн.

Г р е й в у д. Пусть подождет в баре.

М е т р д о т е л ь  уходит. Грейвуд достает записную книжку и делает какую-то запись. Из глубины зала появляются  Ш т у м п е  и  Э р н а. Штумпе в смокинге, у него весьма торжественный вид. Он ведет Эрну под руку. Она нарядна — в вечернем платье.

Ш т у м п е. Вот наш стол, милая Эрна. (Подошедшему официанту.) Фрукты, шоколад, шампанское. Разумеется, французское.

О ф и ц и а н т  уходит.

Э р н а (снимая перчатки). Вы сегодня расточительны, дорогой компаньон. Я не узнаю вас.

Ш т у м п е. Сегодня я ваш кавалер, а не компаньон.

Э р н а. Это очень мило. Но французское шампанское… Может быть, это чересчур? Особенно если вспомнить, как вы торговались со мной третьего дня.

Ш т у м п е. Естественно. Мы подводили баланс за первые три месяца. И вы, кстати, торговались больше, чем я. Отмечаю это с восхищением. Скажу откровенно — именно ваша неуступчивость привела меня к одному важному решению…

Э р н а. Важное решение? (Достает пуховку, пудрится.)

Штумпе явно взволнован. Пауза.

Ш т у м п е. Судьбе угодно было сделать нас компаньонами.

Э р н а. Говоря о судьбе, вы имеете в виду этих двух советских полковников, милый Отто?

Ш т у м п е. Что делать, они победители! Тем не менее я благодарен им за то, что встретился с вами.

Э р н а. Я тоже.

Ш т у м п е. Наше дело идет отлично. Но я не могу и не хочу оставаться в советской зоне. Меня не устраивают мои двадцать пять рабочих.

Э р н а. Понимаю.

Ш т у м п е. Я решил перебраться на запад. В Ротенбурге я запущу свой завод и получу рабочую силу без всяких ограничений. При этом дешевую рабочую силу.

Э р н а. Весьма вероятно.

Ш т у м п е. Но я вовсе не хочу бросать наше общее дело, которое идет отлично. Короче говоря, я не поэт — речь идет о другом: связать не только наши коммерческие интересы, дорогая Эрна, но и наши сердца…

Э р н а. Сердца? Милый Отто, для производства фруктовых вод куда важнее сахар и эссенция.

Ш т у м п е. Есть вещи, которыми не шутят! Правда, мне уже за пятьдесят, я давно овдовел и плохо помню, что говорится в подобных случаях. Но я устал от одиночества, я далеко не старик… Подумайте, я не тороплю вас с ответом… Сегодня я уезжаю в Ротенбург. Вы переведете дело на свое имя. В коммерции, как и в любви, важна ясность. Мое предложение: прибыли по ротенбургскому заводу будут вам начисляться из двадцати пяти процентов. Прибыли по местному заводу делятся по прежнему пополам.

Э р н а. В коммерции, как и в любви, дорогой Отто, важна не только ясность, но и равенство сторон. Почему только двадцать пять процентов?

Ш т у м п е. Гм… Дело в том, что полковник Грейвуд, ведающий в американской зоне рабочей силой, имеет какое-то отношение к фирме «Кока-кола». Вы понимаете, чем это пахнет?

Э р н а. Да, вероятно, он потребует, чтобы ваш завод учитывал интересы этой фирмы. Обычно они поступают так.

Ш т у м п е. В том-то и дело!.. Поэтому я могу дать вам максимум тридцать процентов. Вот расчеты…

Склоняются над записной книжкой. В глубине зала появляется генерал  М а к к е н з и, сопровождаемый  м е т р д о т е л е м. Грейвуд идет ему навстречу.

Г р е й в у д. С благополучным прибытием, генерал! Как летели?

М а к к е н з и. Здравствуйте, полковник Грейвуд! Над океаном дьявольски болтало. Я голоден, как аллигатор: из меня вытряхнуло все запасы.

Г р е й в у д. Зигфрид, поторопитесь.

М е т р д о т е л ь  уходит. Грейвуд и Маккензи садятся за стол.

Г р е й в у д. У вас, усталый вид, генерал.

М а к к е н з и. Еще бы!.. Впервые в жизни я пересек океан и летел в бурю из-за какой-то русской девчонки… Нас очень торопят, Грейвуд.

Г р е й в у д. В чем дело? Что за горячка, не могу понять. Говорите свободно. В этом ресторане мы у себя дома…

М а к к е н з и (тихо). Есть данные, что русские нас обгоняют с ракетами.

Г р е й в у д. Я предсказывал это год назад. Их конструктор Леонтьев — крупнейший ученый, не говоря уже о других. А ваши мудрецы, перетащив в Америку конструктора Вернера фон Брауна, решили, что схватили бога за бороду.

М а к к е н з и. К сожалению, вы правы. Мы переоценили этого немецкого индюка. Тем серьезнее положение, Грейвуд. Поставлена задача — ввести нашего агента в дом конструктора Леонтьева.

Г р е й в у д. Вы полагаете, что Леонтьев держит свои секреты в бельевом шкафу?

М а к к е н з и. Проникнуть в его секретный институт невозможно. Он слишком надежно охраняется. Остался единственный ход — дом Леонтьева. Когда вы сообщили, что его племянница в наших руках, это произвело сенсацию. Упускать такую возможность глупо.

Г р е й в у д. Верно. Но попалась на редкость упрямая лошадка. Даже Ирма Вунд ничего не может добиться.

М а к к е н з и. Это та эсэсовка, за которую вы хлопотали и которую сняли чуть ли не с виселицы?

Г р е й в у д. Да. Она была блоклейтерин в Освенциме. Сущий дьявол. Умна, знает дело и сразу согласилась работать на нас. Тем более, что мы спасли и ее мужа. Он тоже работает на нас.

М а к к е н з и. Каков ваш план?

Г р е й в у д. Предположим, мы сумеем надежно завербовать племянницу Леонтьева. Даст ли это нам уверенность в том, что ее отец, здешний комендант, отправит ее в Москву, к дяде? Теперь предположим, что она вдруг остается без отца. В этом случае дядя будет вынужден ее приютить: других родных у нее нет. Вы меня понимаете?

М а к к е н з и. Вы предлагаете устранить ее отца. Каким образом?

Г р е й в у д. Их же руками. Руками советских органов безопасности, я хочу сказать.

М а к к е н з и. Но как это сделать?

Г р е й в у д. Их органы безопасности получат веские данные о том, что полковник Леонтьев, отец этой девушки, стал нашим агентом и что он пошел на это ради того, чтобы спасти единственную дочь.

М а к к е н з и. Так-так… Не просто купили, не спровоцировали, но взяли на испуг, нет!.. Из любви к своей дочери!.. Ничего!.. Легко понять, нельзя не поверить!.. И, кажется, ваша идея выходит далеко за рамки данной операции! Далеко, вы слышите?..

Г р е й в у д. Слышу. Но пока не понимаю.

М а к к е н з и. Если противника нельзя уничтожить, то к нему можно присоединиться.

Г р е й в у д. Это азбучные истины, генерал.

М а к к е н з и. Но из азбучных истин можно делать сложные выводы. Такой вывод вы эмпирически нащупали, но сами не понимаете его значения.

Г р е й в у д. В каком смысле?

М а к к е н з и. Чем больше они будут подозревать друг друга, тем лучше для нас. Наказание без преступления куда страшнее, чем преступление без наказания.

Г р е й в у д. Так-так…

М а к к е н з и. Сила русских — в свойствах их национального характера, помноженных на Советскую власть. Опаснейшая таблица умножения, Грейвуд! К счастью, в политике, как и в арифметике, ость не только умножение, но и вычитание.

Г р е й в у д. Теперь понял.

М а к к е н з и. Подождите. Но если они усилят умножение и отбросят самовычитание, победа будет за ними. Потому что таким поворотом политики они убьют наш последний шанс.

Г р е й в у д. Последний? Вы так полагаете?

М а к к е н з и. Не прикидывайтесь болваном, парень! Я еще не знаю, что страшнее — их ракеты или их идеи. Ракеты мы постараемся украсть, но выкрадывать их идеи опасно, хотя бы в пожарном отношении…

Появляется  о ф и ц и а н т  с подносом.

А вот и ужин. Давайте выпьем, Грейвуд, за то, чтобы последний шанс остался шансом… (Чокается с Грейвудом.) Ну, а как майор Керн?

Г р е й в у д. Советским властям в Берлине официально известно, что Керн — работник нашей разведки. Именно потому я и остановился на его кандидатуре. Его записная книжка с записями, компрометирующая полковника Леонтьева, попадает в их контрразведку. Это первый ход. При этом мы жертвуем тремя пешками… Извините, идет Ирма Вунд, я закончу позже…

К ним подходит высокая красивая  ж е н щ и н а  в черном, строгом, наглухо закрытом вечернем платье, с бриллиантовым крестом на груди.

(Поднимаясь.) Добрый вечер, Ирма. Генерал, разрешите представить вам Ирму Вунд.

М а к к е н з и. Весьма рад. (Здоровается с Ирмой, с интересом разглядывая ее.)

И р м а. Я счастлива, господин генерал!

Г р е й в у д. Очень эффектное платье, Ирма.

И р м а. На всякий случай я выбрала туалет на все вкусы. Очень строго спереди и не так уж строго сзади. (Резко поворачивается и показывает низко обнаженную спину.)

М а к к е н з и. Скажите, фрау Ирма, что с этой русской девчонкой?

И р м а. Невероятно упрямая дрянь!.. Полковник запретил мне обработать ее по-настоящему… Я прошу разрешить мне свободу в обращении с ней.

Г р е й в у д. Категорически возражаю. То, что предлагает Ирма, опасно во многих отношениях.

М а к к е н з и. Как видите, все не так просто. Я намерен лично поговорить с ней… Как ее имя?

И р м а. Наташа Леонтьева.

М а к к е н з и. Хорошее имя Наташа! Совсем как героиня из романа Толстого.

И р м а. Но речь идет не о героине романа. Впрочем, я его не читала. Это несколько томов.

М а к к е н з и. Совершенно верно. Но мы, американцы, слишком занятой народ, чтобы читать такие фолианты. Я взял с собой в самолет полное собрание сочинений графа Льва Толстого в сжатом виде. (Достает из кармана кителя несколько тонких брошюр карманного формата.) Вот посмотрите: «Война и мир», «Воскресение», «Анна Каренина».

И р м а. Очень удобно. Жаль, что я не знала об этом прежде. Я бы за одну неделю изучила всю русскую литературу.

М а к к е н з и (перелистывал одну из брошюр). Да, Наташа Ростова. Примерно тот же возраст. Сначала влюбляется в Денисова, потом в Андрея Болконского, того убивают, и она выходит замуж за Пьера Безухова… О, большое полотно, глубокий психологизм!.. Итак, фрау Ирма, мы вернемся к этому вопросу.

Подходит майор  К е р н. Он в форме. Отдает честь генералу.

К е р н. С благополучным прибытием, генерал!

М а к к е н з и. Спасибо, садитесь, майор. Я полагаю, Грейвуд, что фрау Ирма сегодня нам больше не нужна?

Г р е й в у д. Вы свободны, Ирма.

Ирма молча кивает головой, уходит.

К е р н. Полковник, сегодня за одним из столиков всплыла ваша фамилия. Мы записали на пленку. (Доставая бумагу.) Вот, прочтите.

Г р е й в у д (читая, быстро). За каким столиком?

К е р н. Вот за тем. (Указывает через окно на столик, за которым сидят Штумпе и Эрна.)

М а к к е н з и. Что-нибудь важное?

К е р н. Нет, чисто коммерческий разговор двух компаньонов, один из них хочет перебраться в нашу зону. Но его компаньонка остается в советской зоне — в том самом городе, где комендантом полковник Леонтьев…

Г р е й в у д. О, это может пригодиться! Майор, доложите суть дела и покажите генералу эту записную книжку. А я пока познакомлюсь с этими коммерсантами. (Идет к столику Штумпе и Эрны.)

Керн начинает что-то тихо докладывать Маккензи.

Извините, господа. Но мне показалось знакомым ваше лицо, господин… гм…

Ш т у м п е. Моя фамилия Штумпе, и я не имею о вас ни малейшего понятия.

Г р е й в у д. Неужели?.. И все же мне кажется, что…

Ш т у м п е (раздраженно). Повторяю — понятия не имею!.. И я занят.

Г р е й в у д. Понимаю, вы с дамой. Прошу меня извинить. Но, может быть, вы не узнаете меня потому, что я сегодня в штатском? Я полковник Грейвуд…

Ш т у м п е. Что?.. Полковник Грейвуд?!

Г р е й в у д (с наигранным смущением). Да, моя фамилия — Грейвуд. Извините, я сам теперь вижу, что ошибся… Это недоразумение. (Делает вид, что хочет отойти.)

Ш т у м п е (хватает его за руку). Недоразумение?! Нет, это счастье, это фатум! Это сюрприз — вот это что!.. Герр оберст, то есть колонель, хотел я сказать… Мистер Грейвуд, я в восторге!.. Вы слышите?

Г р е й в у д. Что с вами? Вам нехорошо?

Ш т у м п е. Кому нехорошо? Мне давно не было так хорошо, как сейчас!.. Это судьба!.. Эрна, вы слышите, сама судьба!..

Э р н а. Милый Отто, почему ваша судьба всегда в звании полковника?

Ш т у м п е. Битте немен зи пляц!.. Тьфу!.. Садитесь, пожалуйста… Ах, не то!.. Плис, ситдаун, я хотел сказать… (Почти насильно усаживает Грейвуда в кресло.) Что делать! Такое идиотское время — мы, немцы, совсем запутались в формах, званиях, обращениях, языках!.. Содом и гоморра!.. Вавилонская башня!.. Гигантский сумасшедший дом!.. Русские, американцы, французы, англичане, четыре зоны, разные правила, разные порядки, разные приказы, разные коменданты!.. Демилитаризация, денацификация, национализация, координация — и все это свалилось на наши бедные немецкие головы, будь проклят наш дорогой фюрер с его криками о мировом господстве!

Э р н а. Отто, переходите к делу. Монолог затянулся, полковнику Грейвуду вряд ли интересны ваши причитания. Колонель, бокал вина?

Г р е й в у д. С удовольствием.

Ш т у м п е. Я владелец завода фруктовых вод. Фрейлейн Эрна Бринкель — мой компаньон.

Г р е й в у д (глядя на Эрну, галантно). Завидую.

Ш т у м п е. В вашей зоне, в Ротенбурге, находится мой второй завод. Я намерен переехать туда, и меня интересует, смогу ли я при вашей помощи получить рабочую силу. Я и моя компаньонка хотели бы надеяться, если вы позволите…

Э р н а. Что вы лепечете, дорогой Отто? Надеяться никому не возбраняется, и для этого вовсе не требуется позволение американских властей. Берите быка за рога! Колонель, под быком я, разумеется, имею в виду вопрос, а не вас…

Г р е й в у д. Надеюсь. Скажите, фрейлейн, а вы останетесь в советской зоне?

Э р н а. Да. Итак, мы знаем, чем вы можете нам помочь. Вы знаете, за что вы готовы помочь. Я слышала, что вы в какой-то мере связаны с фирмой «Кока-кола».

Г р е й в у д. Фрейлейн Эрна, вы деловая женщина. Да, фирма «Кока-кола» хочет иметь надежного контрагента в Германии. Речь идет о производстве в Германии напитка из наших химикалиев и по нашей рецептуре: необходимо сохранить всемирно известные бодрящие свойства кока-колы.

Э р н а. К чему эти громкие слова? Мы деловые люди, полковник, и отлично понимаем друг друга. Мы чувствовали бы себя куда бодрее без ваших бодрящих свойств. Но без вас мы не получим рабочую силу. И это мы хорошо понимаем.

Г р е й в у д. Фрейлейн Эрна, с каждой минутой вы нравитесь мне все больше. Мои условия таковы… (Достает авторучку и записную книжку, пишет.)

Штумпе и Эрна придвигаются к нему ближе. Прожектор освещает ложу, в которой сидят Маккензи и Керн.

М а к к е н з и. Можете действовать, майор.

К е р н. Есть одно затруднение. Советским офицерам не рекомендуется посещать этот кабак. Тем не менее они иногда здесь появляются, главным образом приезжие.

К ним подходит  м е т р д о т е л ь.

М е т р д о т е л ь. Извините, экселенц, но мне было приказано если появятся советские офицеры… Пришли два летчика, господин майор.

К е р н. Хорошо.

М е т р д о т е л ь  уходит.

У вас легкая рука, генерал.

М а к к е н з и. Посмотрим.

К е р н  уходит, прожектор освещает ложу, в которой сидят Штумпе, Эрна и Грейвуд.

Ш т у м п е. Я приеду к вам для окончательного разговора.

Г р е й в у д. Хорошо. Рад знакомству, которое, надеюсь, продолжится. А сейчас вынужден проститься. До встречи в Нюрнберге!.. (Кланяется, идет к столику Маккензи.)

Э р н а. Милый Отто, у меня разболелась голова. Здесь душно, и мы порядочно выпили. Отвезите меня домой.

Ш т у м п е  встает, бросает деньги официанту, они уходят.

М а к к е н з и (Грейвуду). Керн сказал, что у меня легкая рука. Сейчас мы увидим весь спектакль. Кстати, парень, в этой книжке помечены три наших агента. Они не слишком много знают?

Г р е й в у д. Нет. Эти люди уже отработаны, и ими можно пожертвовать для вящей убедительности. Благодаря этому книжка Керна приобретает большую достоверность, генерал.

М а к к е н з и. Да, конечно. Но мадам Никотин — это ведь наш старый агент Анна Вельмут. Она работала на нас всю войну здесь в Берлине. Рисковала головой.

Г р е й в у д. Я знаю. Но теперь она уже не так полезна, чтобы не сказать больше. Я уверен, что при первом же допросе в советской контрразведке она расскажет и о своей работе в Берлине в годы войны. Хотя бы для смягчения своей участи. И это опять-таки повысит цепу записной книжки Керна, генерал…

М а к к е н з и. Я понимаю, но… Я сам вербовал ее в Женеве в тысяча девятьсот сорок втором году. Она работала раньше на французов… Смелая женщина, надо сказать!.. И честно работала на нас, Грейвуд… Налейте мне виски!..

Грейвуд наливает.

(Пьет.) Много лет назад, когда я только начинал работать, я усвоил правило: никогда, ни за что, никому не выдавать агента…

Г р е й в у д. Времена меняются, генерал.

М а к к е н з и. Да, к сожалению. Когда разведка вербует агента, то есть разведчик и есть агент. Но когда разведчик выдает агента, он уже не разведчик и агент уже не агент… (Снова пьет.)

Картина третья

Кабинет полковника Малинина из советской контрразведки в Берлине. Письменный стол, кресла, телефоны. Портрет Дзержинского. Полдень.

При открытии занавеса на сцене — М а л и н и н, уже немолодой, грузный человек с грубоватым, но открытым лицом, и  Л а р ц е в, только что прилетевший из Москвы. Оба сидят в креслах друг против друга.

М а л и н и н. Это хорошо, что ты сразу вылетел, Григорий. Дело, понимаешь, сложное…

Л а р ц е в. Кто у тебя им занимается?

М а л и н и н. Полковник Ромин. Мой зам.

Л а р ц е в. Как он?

М а л и н и н. Гм… Как тебе сказать… Напористый следователь.

Л а р ц е в. Давно работает?

М а л и н и н. С тридцать седьмого года. И сразу выдвинулся.

Л а р ц е в. Да, для следователя начало не из лучших.

М а л и н и н. Ну, это не его вина.

Л а р ц е в. Но, может быть, его беда? Так тоже иногда бывает. Вот мы с тобой пришли в Чека мальчишками, еще при нем… (Указывает на портрет Дзержинского.)

М а л и н и н. Да, другая школа. Но ведь и мы в тридцать седьмом не в кооперации работали, а сделать ничего не могли. Ты один раз попробовал, так сразу на Север укатил. С формулировочкой «за гнилой либерализм».

Л а р ц е в. Было.

М а л и н и н (поднимает трубку). Товарищ Ромин, зайдите.

Л а р ц е в. А твое мнение по этому делу?

М а л и н и н. Гм… Случай сложный. Много данных против Леонтьева. Ромин ставит вопрос о его аресте.

Л а р ц е в. А ты?

М а л и н и н. Логически Ромин как будто прав. Да ведь в нашем деле, сам знаешь, логика иногда подводит. Читал мою шифровку?

Л а р ц е в. Читал. Написана ловко, чего хочет Малинин — не поймешь. Я вижу, ты за эти годы большим дипломатом стал, Максим.

М а л и н и н. Да ну тебя к дьяволу!.. Тоже выдумал — дипломатом! Нет, серьезно, дело путанное.

Дверь открывается, входит  Р о м и н. Он в форме, при орденах, с гвардейским значком, подтянутый, даже немного щеголеватый. У него румяное, полногубое лицо, уверенный вид, светлые холодные глаза.

Р о м и н (щелкая каблуками). Здравия желаю!

М а л и н и н. Здравствуйте. Знакомьтесь. Полковник Ларцев, из Москвы. Прибыл по этому делу.

Р о м и н. Здравствуйте, товарищ полковник.

Л а р ц е в. Здравствуйте. Ваше имя-отчество?

Р о м и н. Георгий Павлович.

Л а р ц е в. Присаживайтесь. И рассказывайте.

Р о м и н. Коротко? Или с нюансами? Я ваши лекции слушал в школе. Зачет вам сдавал.

Л а р ц е в. Хорошо сдали?

Р о м и н. Я был круглым отличником.

Л а р ц е в. Похвально. Перейдем к делу?

Р о м и н. Хорошо. (Открывает большой портфель и достает из него толстую папку с «делом».) Значит…

Л а р ц е в. Уже такое толстое «дело»?

Р о м и н. Представьте себе. А ведь ему всего неделя. Впрочем, говорят, здоровый новорожденный должен весить не менее девяти фунтов…

Л а р ц е в. И хороню подшито?

Р о м и н. Я всегда подшиваю сам. Люблю порядочек…

Л а р ц е в. Порядок, вы хотите сказать? Порядочек — это уже не порядок. Итак?..

Р о м и н. Значит, к нам явились два летчика и принесли записную книжку американского майора Керна…

Л а р ц е в. Минуточку. Я в общих чертах знаю обстоятельства. Где они нашли эту книжку?

Р о м и н. Майор Керн был сильно пьян, танцевал, потом исчез с какой-то женщиной, а его книжка осталась на стуле. Летчики, обнаружив книжку, начали искать Керна. Метрдотель сказал, что Керн уехал. Тогда они вернулись в гостиницу — летчики из Лейпцига — и наутро один из них, владеющий английским языком, стал перелистывать книжку. Он сразу понял, что Керн — разведчик и работает против нас…

М а л и н и н. Кстати, Григорий Ефремович, американцы не скрывают, что Керн разведчик. Он и официально представлен нам в этом качестве.

Л а р ц е в. Следовательно, мы и без книжки знали, что Керн разведчик, и американцы знали, что мы об этом осведомлены.

Р о м и н. Тем не менее факт не перестает быть фактом.

Л а р ц е в. Разумеется, не перестает. Дальше.

Р о м и н. Из записей в книжке явствует, что полковник Леонтьев изменил родине и сделался агентом американской разведки. Он пошел на это, чтобы спасти свою дочь, находящуюся в лагере для перемещенных лиц. Для объективности хочу заметить: как говорит одна из записей, Леонтьев отказался от денег, которые ему предлагали американцы… Но факт остается фактом: Леонтьев изменил родине.

Л а р ц е в. Чем, кроме книжки, установлен этот факт, Георгий Павлович?

Р о м и н. Многими обстоятельствами. Первое: установлено, что дочь Леонтьева действительно была вывезена немцами в Германию и он очень тревожился за ее судьбу.

Л а р ц е в. Естественно.

Р о м и н. Конечно. Но это косвенно подтверждает запись в книжке. Второе: установлено, что Леонтьев встречается с американскими офицерами, в частности с полковником Грейвудом, которого просил помочь в розыске дочери. Грейвуд — крупный разведчик.

Л а р ц е в. Верно, разведчик. И верно, что Леонтьев с ним встречался. И верно, что Леонтьев просил Грейвуда найти дочь. Я это знаю.

Р о м и н. Вот видите! Я узнал об этом только из записи в книжке.

Л а р ц е в. А я знаю от самого Леонтьева.

Р о м и н. Как?

Л а р ц е в. Он мне сам это рассказывал. Так что и в этой части запись в книжке подтверждается.

Р о м и н. Записи в книжке подтверждены не только в этой части. Но и во всем остальном. Мы задержали одного из трех агентов американской разведки, имена и клички которых значатся в этой книжке. Мадам Никотин призналась, что действительно является агентом… Вот ее показания. Кстати, надо арестовать двух остальных.

Л а р ц е в. Пока подождем. (Читает протокол.)

М а л и н и н. Товарищ Ромин, наблюдение за Леонтьевым продолжается?

Р о м и н. Круглосуточно. Я за этим слежу…

Л а р ц е в. Да, действительно агент, ничего не скажешь… (Делает несколько шагов по комнате, о чем-то думая.)

Р о м и н (внимательно глядит на Ларцева). Мадам Никотин, конечно, профессиональная шпионка.

Л а р ц е в. Хорошо. Я с ней поговорю. Дальше.

Р о м и н. Дальше я собрал старые материалы на этого Леонтьева. В тридцать седьмом году был репрессирован его дружок, бригадный комиссар Греков. Леонтьев тогда отказался дать показания на Грекова. Более того, на закрытом партсобрании он выступил с заявлением, что не верит в виновность Грекова. Леонтьева исключили из партии, но потом заменили исключение строгим выговором.

Л а р ц е в. Так-так…

Р о м и н. После этого его взяли под наблюдение. Есть донесение, что он помогал семье Грекова.

Л а р ц е в. Какова судьба Грекова?

Р о м и н. Осужден, конечно…

Л а р ц е в. Почему «конечно»?

Р о м и н. Раз взяли, так не для того же, чтобы выпускать.

Л а р ц е в. По принципу — был бы человек, а статья найдется?

Р о м и н. У нас брака быть не должно. Затем в начале войны Леонтьев вол недопустимые разговоры. Так, он говорил, что наши вооруженные силы оказались недостаточно подготовленными. Вспоминал того же Грекова, говоря, что он безвинно погиб, и, наконец, расхваливал немцев.

Л а р ц е в. Расхваливал?

Р о м и н. Да, он говорил, что немцы здорово воюют. В конце сорок первого года даже стоял вопрос об аресте Леонтьева в связи с этими данными. Леонтьев был тогда майором. Но член Военного совета фронта считал, что Леонтьев — хороший командир полка. Он не дал санкции на арест.

Л а р ц е в. Откуда это известно?

Р о м и н. Я служил в Особом отделе этого фронта и готовил справку на арест Леонтьева. Теперь я запросил архив и получил все документы. Вот они. (Протягивает бумаги Ларцеву.)

Л а р ц е в. Да, вот резолюция члена Военного совета: «Леонтьев — прекрасный командир и хорошо воюет. Оставьте его в покое, тем более, что в том, что он говорил, немало горькой правды». Ну а как у вас в Особом отделе реагировали на эту резолюцию?

Р о м и н. Без санкции члена Военного совета мы не могли арестовать офицера. Но мы взяли на карандаш самого члена Военного совета. И копию его резолюции отправили в Центр.

Л а р ц е в. Так… Теперь скажите мне откровенно. Вот кончилась война, мы победили, дело уже прошлое, как говорят. Вы считаете, что мы были достаточно подготовлены к войне?

Р о м и н. Такие разговоры, какие вел Леонтьев, я считал и считаю преступлением.

Л а р ц е в. Подождите. Мы воевали со слабым или с сильным противником?

Р о м и н. С сильным, конечно.

Л а р ц е в. Значит, немцы хорошо дрались?

Р о м и н. Расхваливание врага — военное преступление.

Л а р ц е в. Гм… Последний вопрос: вы считаете преступным, что Леонтьев помогал семье Грекова?

Р о м и н. Что вы меня экзаменуете? Я вам докладываю наши материалы, а вы мне задаете какие-то странные вопросы, товарищ полковник! Извините, но с такими вопросами можно далеко зайти, товарищ Ларцев, если прямо говорить!..

М а л и н и н. Гм… Давайте, однако, ближе к делу. Григорий Ефремович, ты хотел говорить с этой немкой. Товарищ Ромин, приведите ее сюда.

Р о м и н, кивнув головой, уходит.

(Озираясь, почти шепотом.) Ты с ума спятил! Ведь не маленький, видишь, что это за птица! Разве можно с ним так говорить? Да он и тебя возьмет на карандаш: это же карьерист!..

Л а р ц е в. А, карьерист? Спасибо, что хоть поздно, а сказал.

М а л и н и н. Вот возьмет да и пошлет «телегу» на нас обоих министру… (Снова озирается.) Знаешь, что нам будет — тебе за то, что говорил, а мне за то, что слушал и молчал?..

Л а р ц е в. А ты не молчи. Крой меня вовсю!

М а л и н и н. Крыть-то нечем… И молчать нельзя! Эх, Гриша, какой ты все-таки негибкий! Вроде моей Маши. Послушай, я ведь тебе, как старому другу… Надо же учитывать обстановку…

Л а р ц е в. Обстановку? Эх, не знай я тебя почти тридцать лет, не знай я, как Максим Малинин один на трех диверсантов ходил, как на Украине, когда мы батьку Ангела брали, меня, раненого, на себе под пулеметным огнем вытащил, — я бы тебе в рожу плюнул! Ты что, готов на арест Леонтьева, чтобы Ромину угодить? Чтобы он на тебя «телегу» не послал? Ты прямо говори! Боишься? Ромина боишься, орел?

М а л и н и н. Боюсь. Только дело не в Ромине. Не только в Ромине, точнее сказать. Дело ведь и в существе самого дела, Григорий!.. Скажешь, не так? Ну, что же ты замолчал?

Л а р ц е в. Видел я этого Леонтьева, не верится, что он… И эти материалы, о которых говорил Ромин, — они ведь тоже говорят за Леонтьева, а не против него, по совести говоря. Доверие выше подозрения, Малинин, выше!..

М а л и н и н. Да, но улики…

Л а р ц е в. Улики, не спорю. Но за ними стоит живой человек, коммунист, боевой офицер! Как же можно об этом забывать, не принять это во внимание?!. Как можно забывать, что любой арест — это не только арест Иванова или Леонтьева, но еще и удар, тяжелый удар по его семье, по его друзьям, что это расходится, как круги по воде!.. И что арест невиновного не только его личное несчастье, но и несчастье для общества, в котором это могло произойти!..

М а л и н и н (подходя и обнимая Ларцева). Да, я погляжу, ты все такой же. И тогда, в тридцать седьмом, ты говорил о том же… И приказом наркома вылетел на Север…

Л а р ц е в. А чем кончил этот нарком?..

Входят  Р о м и н  и  А н н а  В е л ь м у т, пожилая немка со следами былой красоты на лице. Она совершенно спокойна и держится с полным достоинством.

Л а р ц е в. Здравствуйте, Анна Вельмут. Садитесь.

В е л ь м у т. Мерси! (Садится.)

Л а р ц е в. Судя по вашей кличке, вы курите?

В е л ь м у т. Клички дают собакам и ворам. Псевдоним, вы хотите сказать? Да, я курю. Этот псевдоним выбирала не я.

Ларцев протягивает ей портсигар.

Закурю с наслаждением. Когда в Берлине после капитуляции меня вызвал майор Пирсон и предложил возобновить отношения, то я попросила помимо всего прочего четыре блока сигарет «Честерфилд» в месяц. Он согласился и сказал, что мой новый псевдоним будет «Никотин».

Л а р ц е в. А какой был раньше?

В е л ь м у т. «Генрих». Я получила это в сорок первом году в Женеве, когда стала агентом американской разведки. Тогда я имела дело с генералом Маккензи. После подписания контракта меня перебросили в Берлин.

Л а р ц е в. Контракта?

В е л ь м у т. Ну, ангажемента, если хотите. Были оговорены условия, я подписала обязательство, мне дали задание, я его приняла. Типичный контракт, как при всякой сделке.

Л а р ц е в. Но эта сделка могла вам стоить головы, Анна Вельмут.

В е л ь м у т. Когда акробат работает под куполом цирка, это тоже может стоить ему головы. Но это его профессия.

Л а р ц е в. Вы хотите сказать, что являетесь профессиональной шпионкой?

В е л ь м у т. Это опять-таки вопрос терминологии. Если человек работает на вас, то вы, я полагаю, именуете его разведчиком? Но если он работает против вас, вы называете его шпионом. В этом, конечно, есть логика. В годы войны, работая на американцев, я тем самым работала на вас, поэтому хотя бы в этот период рассматривайте меня как разведчицу. Ну а в послевоенное время, когда я стала работать против вас, считайте меня шпионкой. Спорить не буду! Да, я профессионалка. До сорок второго года я работала на французов, но потом перешла к американцам. Я никогда не сочувствовала Гитлеру.

Л а р ц е в. А кому вы сочувствуете?

В е л ь м у т. Главным образом самой себе. Можно еще сигарету?

Л а р ц е в. Возьмите всю пачку.

В е л ь м у т. Вы очень любезны. (Закуривает.)

Л а р ц е в. Скажите, Анна Вельмут, чем вы объясняете свой провал? Ведь вы опытный человек.

В е л ь м у т. Ума не приложу!.. Я нигде себя не выдала, до ареста за мной не велось наблюдения, даже самого тонкого, — я бы сразу это срисовала, поверьте моему опыту! Я всегда работала в одиночку, и, следовательно, меня никто не мог выдать… Все эти дни я задаю себе один и тот же вопрос: кто меня провалил? Иногда мне приходит на ум, что меня просто обменяли. Если так, то хоть на что нибудь стоящее?

Л а р ц е в (смеясь). Мы не занимаемся обменными операциями, можете не сомневаться. А почему вам пришла в голову такая странная мысль?

В е л ь м у т. Мне показалось, что в последнее время ко мне ослабел интерес. Майор Пирсон встречался со мной редко, и у меня создалось впечатление, будто он не знает, что мне поручить. Поймите, полковник, секретный агент всегда чувствует, как и женщина, когда к нему охладевает интерес… А я ведь и женщина и агент.

Л а р ц е в. Ясно. Мы еще встретимся, Анна Вельмут. Что касается сигарет, вы их будете получать без всякого контракта.

В е л ь м у т (со странной усмешкой). За «навар»?

Л а р ц е в. Что? Какой «навар»?

Ромин кашляет.

В е л ь м у т. Это термин следователя Ромина. Он говорит, что, чем крепче «навар», том лучше суп.

Ромин снова кашляет.

Л а р ц е в. Какой суп?

В е л ь м у т. Господин следователь дал мне понять, что какой-то полковник Леонтьев связан с американской разведкой, и уверяет, что мне известно об этом со слов майора Пирсона. И что Пирсон собирался связать меня с Леонтьевым…

Л а р ц е в. А Пирсон говорил вам о Леонтьеве?

В е л ь м у т. Нет, но мне говорил о нем следователь Ромин.

Р о м и н. Чепуха!.. Было не так.

В е л ь м у т. Как это не так? Вы же упорно спрашиваете меня о Леонтьеве, хотя я понятия о нем не имею. (С усмешкой.) Впрочем, господа, если вам так нужен «навар», то пожалуйста… Уж раз я в ваших руках, почему не оказать вам такой мелкой услуги? Зачем мне жалеть какого-то советского полковника, если вы его не жалеете?

Л а р ц е в (с трудом сдерживаясь). Нам нужна только правда, Анна Вельмут, одна правда, и полная правда. Запомните это раз и навсегда… И если… если вы оговорите кого бы то ни было, то пеняйте на себя… (Малинину.) Вызовите сотрудника и отправьте Вельмут.

Р о м и н. Я отведу ее сам.

Л а р ц е в. Ну зачем же вам беспокоиться, отведут и без нас… (Бросает взгляд на Малинина, тот нажимает кнопку.)

Входит  С е р о в.

М а л и н и н. Отправьте арестованную в камеру.

С е р о в. Слушаюсь. Идемте, Вельмут.

А н н а  В е л ь м у т  прощается кивком головы, и они выходят.

Л а р ц е в (подойдя к сидящему в кресле Ромину и глядя на него в упор). Ну, как это, по-вашему, называется, рыцарь «навара»? (Срываясь на крик, бешено.) Как вы посмели?!.

Р о м и н. Что касается крика, то давайте не будем! Я не ваш подследственный, и нечего на меня орать. В своих лекциях вы проповедовали теорийку, что даже на подследственных нельзя кричать.

Л а р ц е в. Это не теорийка, Ромин, это — требование закона.

Р о м и н. Ну, если вы такой законник, тем более не должны кричать. Теперь по существу: я веду следствие о полковнике Леонтьеве, подозреваемом в измене, и потому обязан, повторяю, обязан допрашивать о нем обвиняемую Вельмут, признавшую, что она агент той же разведки, которая завербовала Леонтьева. Товарищ Малинин, скажите, как мой начальник: обязан я спросить Вельмут или не обязан?

М а л и н и н. Спросить, конечно, можно, но…

Р о м и н. Одну минуту! Можно или должно?

М а л и н и н. Но вопрос-то не в этом, понимаешь… Одно дело — спросить, другое дело — «навар»… Это уже… Это на липу смахивает… Это же понимать надо!..

Р о м и н. Именно понимать! Понимать в том смысле, что Анна Вельмут уже готова дать показание на Леонтьева. И вы, товарищ Ларцев, должны согласиться, что такое показание явится еще одной веской уликой против него.

Л а р ц е в. Да, явится. Но ведь это неправда!

Р о м и н. Почему неправда? А я считаю, что правда. Показание есть показание. Да вы не сомневайтесь: Анна Вельмут если подпишет, то уж не откажется… Не подведет!..

Л а р ц е в. Кого не подведет? Вас?

Р о м и н. Следствие.

Л а р ц е в. А если Леонтьев невиновен?

Р о м и н. Этого никто не докажет.

Л а р ц е в. Да что вы все: докажет, не докажет! Доказательства нужны для истины, а не истина для доказательств…

Р о м и н. Истина — то, что доказано. Зря вы сомневаетесь, товарищ полковник. Дайте мне этого Леонтьева, и через две недели он расколется, как грецкий орех… Я, конечно, вхожу в ваше положение, но, как говорится, помочь не могу.

Л а р ц е в. О чем вы говорите?

Р о м и н. Могу объяснить. Не обидитесь?

Л а р ц е в. Нет уж, давайте начистоту!

Р о м и н. Вы отвечаете за конструктора Николая Леонтьева, за охрану его секретных работ. Вы, а не мы!..

Л а р ц е в. Верно. Отвечаю.

Р о м и н. И то, что американская разведка завербовала брата этого Леонтьева, раскрыть должны были опять-таки вы, а не мы! А раскрыли это дело как раз мы, а не вы!

Л а р ц е в. Так-так, договаривайте…

Р о м и н. Вот и получается, что вы лезете из кожи вон, защищая Леонтьева, чтобы тем самым защитить себя, товарищ полковник. Себя!..

Л а р ц е в (едва сдерживаясь). А кого защищаете вы?

Р о м и н. Интересы государства, которые превыше всего. В этом разница, извините за прямоту. Но вы обещали не обижаться и сами просили говорить начистоту…

М а л и н и н. Полковник Ромин, вы забываетесь! Как вам не совестно? Полковник Ларцев — заслуженный чекист, старый работник. Да вы!.. Мне стыдно за вас!

Р о м и н. А что за меня стыдиться, товарищ Малинин? Меня приказом наркома в гнилые либералы не зачислили. И не зачислят…

Л а р ц е в. Подожди, Максим Корнилович, он прав: в гнилые либералы его не зачислят, ручаюсь! Но главное не в этом. Утверждая, что вы раскрыли это дело, вы забываете: «раскрыл» его майор американской разведки Керн, а не вы! И не хотите понять, что это и есть самое странное в этом странном деле. Не хотите или просто не можете понять!

Р о м и н. Оставьте свое мнение при себе… (Подходя к Малинину, официальным тоном.) Разрешите обратиться, товарищ Малинин!

М а л и н и н (отводя глаза). Что вам?

Р о м и н. Вчера, когда я просил вас подписать справку для министра обороны на арест Леонтьева, вы решили подождать до приезда полковника Ларцева. Теперь ждать уже нечего, и откладывать арест нельзя. (Вынимая «дело».) Вот справка, вот постановление о мере преступления и ордер на производство обыска. Подпишите.

Л а р ц е в. О, я вижу, у вас уже все готово. Может быть, и санкция прокурора есть?

Р о м и н. В санкции я не сомневаюсь. У нас хороший прокурор. Товарищ Малинин, попрошу достать из вашего сейфа эту записную книжку, она нужна мне как вещественное доказательство. Для предъявления прокурору. Железные улики.

Л а р ц е в. Что ж, вас остается только поздравить! У вас железные улики, вещественные доказательства — «вещдоки», хороший прокурор, и, главное, вы мастер готовить суп с «наваром». Так вот, Максим Корнилович, мое мнение: для ареста Леонтьева нет должных оснований, несмотря на наличие некоторых улик.

Р о м и н. Улик более чем достаточно, поймите, одумайтесь!..

Л а р ц е в. Вот мне и не нравится, что их более чем достаточно.

Р о м и н. Это же нонсенс!.. И лишний нюанс для характеристики вашей позиции.

М а л и н и н. Вот что, малый, поди-ка ты со своими нонсенсами да нюансами знаешь куда!.. Не подпишу! И точка!.. Шагай!..

Р о м и н. Но вы же мой начальник. Объясните по крайней мере, мотивируйте… Это же принципиальный вопрос, политическое дело! Почему, когда улик более чем достаточно, это плохо?

Л а р ц е в. Потому что они дают больше повода сомневаться, чем недостаточные улики. Да поймите же в конце концов, поймите! Может быть только одно из двух: либо Леонтьев действительно изменил родине, либо история с этой потерянной книжкой и все ваши улики — провокация, волчья яма, коварный и подлейший ход в большой и опасной игре. Игра без правил…

Р о м и н. В какой игре? Кому и зачем нужен полковник Леонтьев?

Л а р ц е в. Да ведь он же брат конструктора Леонтьева, за которым американцы охотятся! Поймите!..

Р о м и н. Именно поэтому они и решили завербовать этого брата.

Л а р ц е в. Не исключено. Но я хочу проверить.

Р о м и н. Проверить? Каким путем?

Л а р ц е в. Вот этого я вам пока не скажу.

Р о м и н. Вам просто нечего сказать, нечего! И я это так не оставлю!

Л а р ц е в. Это что, угроза?

Р о м и н. Понимайте, как хотите!

Л а р ц е в. Так вот, теперь я вам скажу, Ромин: Анна Вельмут работала на американскую разведку, получая за это доллары и сигареты «Честерфилд». Так?

Р о м и н. Да, так.

Л а р ц е в. А вот вы и такие, как вы, иногда работаете на наших врагов, не получая за это ни долларов, ни сигарет…

Свет гаснет. Небольшая пауза, после которой снова идет занавес. Тот же кабинет Малинина. Поздняя ночь. Горит настольная лампа. Л а р ц е в  и  М а л и н и н  сидят за столом, на котором — стаканы и электрический чайник.

М а л и н и н. Да, риск большой, Григорий. Что ни говори, вещественное доказательство!

Л а р ц е в. Сфотографируем. Уж проверка так проверка.

М а л и н и н. Седьмой час сидим и так и эдак примеряем, а ведь чего проще: взять да сделать, как ты предлагаешь…

Л а р ц е в. Все Ромина побаиваешься?

М а л и н и н. А если он в Центр накапает? Если уже не накапал, сукин сын! Ох и влетит же нам, если твой план не удастся, костей не соберем! А если до пенсне дойдет, поминай как звали! (Наливая в стаканы.) Давай по старой привычке чайку попьем… Как двадцать лет назад…

Л а р ц е в. Да, трудные были времена…

М а л и н и н. А теперь легче, что ли? Я вот все думаю: почему Ромину легче, чем нам? И кто такие эти ромины?

Л а р ц е в. У тебя полегче вопроса не нашлось?

М а л и н и н. Вот-вот… Сидят два чекиста, члены одной партии, старые друзья… Так?

Л а р ц е в. Пока так.

М а л и н и н. И вот один задает другому вопрос, который их обоих мучает. А другой отвечает: задай мне вопрос полегче. Так?

Л а р ц е в. Так, все так…

М а л и н и н. А ведь оба не трусы, не шкурники, вместе большую жизнь прошли, не раз жизнью рисковали, друг друга от смерти спасали… Что же с нами случилось, Григорий, что?!. Или боишься ответить?

Л а р ц е в. Нет, я не боюсь, Максим. И то, что ты требуешь ответа на этот вопрос, меня радует, а не пугает. Кто такие ромины, спрашиваешь? Ты знаешь, что такое гангрена, Максим?

М а л и н и н. Как не знать — опасная штука!

Л а р ц е в. Да, опасная, ты прав. Если вовремя не сделать ампутацию, может зайти далеко и, как говорят врачи, необратимо… Так вот, ромины — это гангрена, требующая ампутации!.. Ради карьеры, лишней звездочки, ордена они способны на все! Их не мучает совесть, потому что ее у них не было. Их не останавливает разум, потому что он ослеплен бешенством карьеризма, а это самый опасный вид бешенства! Их не сдерживает даже страх, потому что они уверены, что все должны бояться их, а им уже бояться некого.

М а л и н и н. Но откуда они ваялись, кто их породил? На какой почве они выросли?

Л а р ц е в. Законный вопрос! Помнишь слова Дзержинского: если Чека уйдет из-под контроля партии, она может превратиться в охранку. Да, Ильич знал, кому доверить Чека!.. Ах, Ильич, Ильич!.. Пока с ним — мы побеждаем, но всякий раз, когда хоть на полшага от него отходим, — дорого нам это обходится!

М а л и н и н (подходит к сейфу, открывает его, достает записную книжку). Вот эта записная книжка. «Вещдок», как любит говорить Ромин… Бери и действуй! Будь что будет!..

Л а р ц е в. Я надеюсь, что последует ответный ход…

З а н а в е с.

 

Акт второй

Картина четвертая

Вилла в Нюрнберге, на самой окраине города, занимаемая полковником Грейвудом. Просторный кабинет, шкафы с книгами, кожаная мебель. На письменном столе — два телефона: полевой и домофон. На стене — карта Германии, испещренная какими-то знаками. В углу — сейф. За широким окном — зловещие контуры обрушившихся зданий, обвалившиеся стены, скелет бывшей кирхи.

При открытии занавеса на сцене — Г р е й в у д, Ш т у м п е  и  Э р н а  Б р и н к е л ь. Они сидят в креслах, перед ними — столик с напитками.

Г р е й в у д (смакуя напиток). Недурно! Никто не скажет, что этот кока-кола приготовлен не в Америке. Фрейлейн Эрна, браво!..

Ш т у м п е. О да, фрейлейн Эрна великолепно освоила и рецептуру и технологию!

Э р н а. Вы преувеличиваете, господа. Куда сложнее наладить сбыт продукции. Мы могли бы сбыть гораздо больше, мистер Грейвуд, если бы вы не тянули с пропуском для грузовой машины. Имея такой пропуск, мы наладили бы переброску продукции и в советскую зону.

Г р е й в у д. Помимо нашего пропуска нужен еще и советский.

Э р н а. У меня есть предварительная договоренность с советскими властями.

Г р е й в у д. Хорошо. Я даю вам пропуск. На один грузовик. (Подходит к сейфу, достает яркий бланк пропуска.)

Э р н а. Спасибо. Еще один вопрос: когда из лагеря вывезли какую-то группу в связи с раскрытием подпольной организации, была забастовка?

Г р е й в у д. Мы уже сняли головку, и теперь можете не беспокоиться.

Э р н а. Очень хорошо. Однако из лагеря уехала надзирательница фрау Марфа Кротова. Нельзя ли ее вернуть? Она умела держать этих девок в узде.

Г р е й в у д. Вернуть Кротову?.. (Нажимает кнопку.)

Входит  И р м а  В у н д.

И р м а. Добрый вечер.

Э р н а. Здравствуйте, фрау Ирма.

Ш т у м п е. Добрый вечер, фрау.

Г р е й в у д. Вот господа промышленники просят вернуть Марфу Кротову в лагерь.

И р м а. Полковник, вы же знаете, что фрау пока нужна здесь…

Г р е й в у д. Но, быть может, есть смысл посылать ее на день-другой в лагерь. Все-таки там триста человек.

И р м а. Да, пожалуй, два дня в неделю она может бывать в лагере.

Г р е й в у д. Ну вот и прекрасно. Вызовите ее сюда.

И р м а  выходит.

Э р н а. Благодарю, полковник. Штумпе. Спасибо, колонель!

Возвращается  И р м а  с  М а р ф о й  К р о т о в о й, грузной бабой с оплывшим лицом и подобострастными манерами.

М а р ф а (кланяясь). Гутен таг, герр оберст! О, фрейлейн Эрна, герр Штумпе, гутен таг!

Г р е й в у д. Послушайте, уважаемая Марфа, вот господа промышленники говорят, что они без вас как без рук. Да-да!

М а р ф а (расплываясь в улыбке). Стараюсь, герр оберст.

Э р н а. Да, да, фрау Марфа, мы сочли приятным делом отметить ваш труд и ваш опыт. От лица фирмы благодарю вас!..

М а р ф а. Ну как там у вас дола? Говорят, бастовали эти черти?

Э р н а. Бастовали… Они требуют возвращения пятерых и принесли список. Вот он. (Достает из сумочки лист и читает.) «Леонтьева Наталья, Морозов Юрий, Крюкова Нина, Арутюнова Ашхен и Кротова Алевтина…». Позвольте, Кротова Алевтина — ведь это ваша дочь, фрау Марфа! Неужели и она замешана?..

М а р ф а. Ой, Христос с вами! Да разве моя Алевтиночка…

И р м а. Марфа, не надо лгать! Алевтина Кротова тоже член комитета комсомола.

Э р н а. Я потрясена!

М а р ф а. Фрау Ирма, так ведь тут все свои, хе-хе…

И р м а. Вот именно потому что свои, надо говорить правду! (Бросает на Марфу такой взгляд, что та сразу съеживается.) Господин полковник решил: два дня в неделю вы будете работать в лагере для поддержания дисциплины.

М а р ф а. Яволь!

И р м а. Вот и все. У вас больше нет вопросов, господа?

Г р е й в у д. Нет. Вы свободны.

И р м а  и  М а р ф а  уходят.

Как видите, господа, я во всем иду вам навстречу.

Дверь открывается, и входит  М а к к е н з и. Штумпе встает.

М а к к е н з и. Гм… (Эрне и Штумпе.) Ваши лица мне знакомы.

Г р е й в у д. Это немецкие промышленники. Владельцы одной фирмы.

Э р н а. Ауфвидерзеен, майне геррен…

Ш т у м п е. Всего хорошего!

Э р н а  и  Ш т у м п е  уходят.

М а к к е н з и (садясь). Знаете, меня беспокоит, что мы поместили этих девчонок и парнишку в подвале вашей виллы.

Г р е й в у д. Когда выяснилось, что в лагере действует подпольный комитет комсомола, в который входит Наташа, у нас не было другого выхода. Поэтому мы…

М а к к е н з и. «Мы», «мы»!.. Прежде всего не мы, а вы! И не очень-то я верю в этот комитет.

Г р е й в у д. Простите, но член комитета Алевтина Кротова — наш агент. Ее донесения всегда подтверждались.

М а к к е н з и. Не вы ли сами говорили, что Алевтина ненавидит Наташу Леонтьеву из-за того парня… Как его?

Г р е й в у д. Юрий Морозов. Действительно, он и Наташа любят друг друга, а Кротова влюблена в него.

М а к к е н з и. Если Кротова влюблена в Морозова, почему она его предала?

Г р е й в у д. Из ревности.

М а к к е н з и. Все это так, а дело стоит. И Леонтьев, как ни странно, продолжает работать комендантом.

Г р е й в у д. Непонятно.

Звонит телефон.

(Берет трубку.) Да, Грейвуд… С аэродрома? А что случилось? (Кладет трубку.) Только что прилетел Керн, специальным самолетом…

М а к к е н з и. Видимо, неприятности. Давайте, пока он не приехал, поговорим с этой Кротовой… Как ее?

Г р е й в у д. Алевтина. (Поднимает трубку домофона.) Ирма, зайдите сюда с Алевтиной Кротовой. (Кладет трубку.) Что там могло случиться? Я тоже начинаю волноваться.

М а к к е н з и. Приедет — узнаем.

Входят  И р м а  и  А л е в т и н а  К р о т о в а, еще совсем молодая девушка. У нее красивое холодное лицо, немигающие глаза, тонкие губы.

И р м а (подчеркнуто официально). Генерал, позвольте представить вам нашу секретную сотрудницу, состоящую в штате под псевдонимом «Моцарт».

М а к к е н з и. Очень музыкально. Садитесь, господин «Моцарт».

Ирма и Алевтина садятся.

Ваше имя?

А л е в т и н а. Алевтина.

М а к к е н з и. Вы где жили до Германии?

А л е в т и н а. В Орле.

М а к к е н з и. Довольны своей судьбой?

А л е в т и н а. Не жалуюсь.

М а к к е н з и. Я вижу, вы немногословны.

А л е в т и н а. В агитаторы не готовлюсь.

М а к к е н з и. Кто создал комсомольскую организацию?

А л е в т и н а. Главным был Юрий Морозов. В комитет вошли пятеро, в том число я.

М а к к е н з и. Они вам доверяют?

А л е в т и н а. Теперь да. Сначала присматривались. Из-за мамаши. Но я работала изо всех сил, собирала подписи за возвращение на родину, два раза объявляла голодовку. Три раза сидела в карцере. В общем, заслужила доверие, даже в комитет избрали, вот какая честь!

М а к к е н з и. Гм… Вы так полагаете?

А л е в т и н а (с ухмылкой). А я свое дело сделала. Я вам целую организацию накрыла, в одном комитете пять голов! Я, правда, думала, что дядюшка Сэм пощедрее будет…

М а к к е н з и. Вы смелы, однако.

А л е в т и н а. А трусихи вам ни к чему. Зато я вся как на ладошке: хочешь — кушай, хочешь — плюнь…

М а к к е н з и. Вижу-вижу. Ну, для первого знакомства довольно. Можете идти.

А л е в т и н а (чинно, как пай-девочка, делая книксен). Ауфвидерзеен, герр генерал! (Уходит вместе с Ирмой.)

М а к к е н з и. Да, хороша деточка, дьявол ей в глотку! Такая родную мать убьет не моргнув. Эта ухмылка, этот немигающий взгляд, эти манеры! «Хочешь — кушай, хочешь — плюнь»! Очень хотелось плюнуть, Грейвуд.

Г р е й в у д. Но придется кушать. Ангелы в агенты не идут.

Вбегает  К е р н.

К е р н. Генерал! Они вернули книжку!..

М а к к е н з и. Как — вернули?

К е р н. Эти летчики!.. Вы только подумайте!

Г р е й в у д. Керн, поменьше восклицаний и побольше дела. Садитесь, отдышитесь. Вот так. Теперь рассказывайте.

К е р н. Они пришли в ресторан и стали меня разыскивать. Я на всякий случай перешел в кабинет и велел метрдотелю сказать, что за мной пошлют. Их усадили за стол и взяли на запись.

М а к к е н з и. Правильно.

К е р н. Из их разговоров выяснилось, что они не знают английского языка и что задержали возвращение книжки лишь потому, что уезжали в Лейпциг, в свою часть. Теперь, снова приехав в Берлин, они пошли в ресторан, чтобы вернуть мне книжку.

Г р е й в у д. Если так, то это еще полбеды. Значит, все это время книжка была у них?

К е р н; Да. Так они говорили между собой и так потом сказали мне. Я проверил: эти парии действительно служат в Лейпциге.

М а к к е н з и. Но Анна Вельмут, имя которой значится в вашей книжке, арестована. Как это понять, майор?

К е р н. К несчастью, в последнее время взяли много наших агентов, хотя они не значились в моей книжке. Так что это, возможно, случайное совпадение.

Г р е й в у д. Головоломка!

Маккензи встает, ходит из угла в угол. Пауза.

М а к к е н з и. Да, это либо ответный ход, либо глупая случайность.

К е р н. Может быть, повторить номер с книжкой?

М а к к е н з и. Нет, может повториться весь круг. Надо забить гол прямо в их ворота.

Г р е й в у д. Есть резервный ход.

М а к к е н з и. Керн, вылетайте в Берлин и ждите указаний.

К е р н. Слушаюсь. (Уходит.)

М а к к е н з и. А теперь вызовите эту Леонтьеву.

Г р е й в у д (поднимая трубку домофона). Ирма, приведите Наташу. (Кладет трубку.) Повторяю, генерал, она упрямая лошадка.

М а к к е н з и. Надо тоньше работать, парень. Сейчас я вам докажу.

Входят  И р м а  и  Н а т а ш а  Л е о н т ь е в а, стройная, большеглазая, бледная девушка.

И р м а (подчеркнуто почтительно). Господин генерал, по вашему приказанию доставлена арестованная Наталья Леонтьева.

М а к к е н з и. Арестованная? Кем, на каком основании?! Вы что, с ума сошли?!

И р м а. Она арестована за подпольную деятельность в лагере.

М а к к е н з и. Какую подпольную деятельность?

И р м а. Создание комсомольской организации. Она член комитета.

М а к к е н з и (ударяя кулаком по столу). Что же тут преступного, черт вас возьми?! Человек вправе иметь свои убеждения! Советский комсомол покрыл себя славой в борьбе с нашим общим врагом. Полковник, что у вас тут делается?

Г р е й в у д (вытягиваясь). Виноват, генерал, но я слышу об этом впервые.

М а к к е н з и. Кто начальник лагеря?

Г р е й в у д. Майор Престон.

М а к к е н з и. Арестовать за превышение власти и произвол. Сегодня же, сейчас, немедленно! (Подходит к Наташе.) Дитя мое, извините, я глубоко возмущен. Садитесь, прошу вас. Я генерал армии Соединенных Штатов.

Н а т а ш а. Вижу.

М а к к е н з и. И командирован сюда правительством, чтобы выяснить во всем объеме вопрос о перемешенных лицах. Я в ужасе от того, что сейчас узнал! Ведь вас освободили наши войска, не так ли?

Н а т а ш а. Да, нас освободили американцы. Мы встретили их как братьев. И они вели себя как братья…

М а к к е н з и. Я счастлив это слышать!

Н а т а ш а. Да, это были добрые, честные, веселые ребята. Мы тай благодарны-им! Мы вместе праздновали победу, они помогали нам всем чем могли. Мы никогда их не забудем!

М а к к е н з и. Понимаю.

Н а т а ш а. Потом появились совсем другие американцы… И начался этот ужас! (Плачет.) Нас заключили в лагерь, держат за колючей проволокой, как преступников. Потом… Потом… (Плачет.)

М а к к е н з и. Успокойтесь, прошу вас! Слушайте, полковник, и пусть вам будет стыдно!

Г р е й в у д. Виноват.

М а к к е н з и. Кто из комсомольской организации арестован кроме вас? Я немедленно приму меры.

Наташа молчит.

И р м а. Она все отрицает, хотя является членом комитета!

М а к к е н з и. Это ее право. Дитя мое, если вы даже член комитета, вам ничто не угрожает. У нас свобода совести, свобода печати, свобода слова.

Н а т а ш а. Почему же нас не пускают домой?

М а к к е н з и. Для этого я и приехал, Наташа. Недавно я перечитывал «Войну и мир» вашего гениального Толстого. Помните Наташу Ростову? Ее первый бал? Ее первую любовь? Ее первое горе? Помните?

Н а т а ш а. Да-да, помню. Я читала давно, еще девочкой, еще дома. И, вероятно, тогда еще не все понимала. Но потом, когда у меня на глазах убили бабушку и нас вывезли в Германию, я быстро повзрослела, генерал. Нам искалечили детство, но память мы не потеряли. (У нее дрожит голос.) Мы помним мы все хорошо помним!

М а к к е н з и. Это делает вам честь, дитя мое. Успокойтесь, все будет хорошо. Мы скоро вернем вас на родину. А пока мне хочется сделать вам приятное. У вас, как я слышал, есть друг.

Наташа вспыхивает.

М а к к е н з и. Юрий Морозов. Хотите его повидать?

Н а т а ш а. Спасибо вам, спасибо! (Опуская глаза.) Откуда вы знаете?

М а к к е н з и. Слышал… У меня есть дочь ваших лет. И я подозреваю, у нее тоже есть любимый. Ну что вы смущаетесь? Полковник, устройте Наташе свидание с ее другом. Можно сейчас.

Н а т а ш а. Да… Но у меня такой вид…

М а к к е н з и. Фрау Ирма, пройдите с Наташей, пусть она приведет себя в порядок, а потом встретится со своим парнем.

И р м а. Идемте, Наташа.

Н а т а ш а  и  И р м а  уходят.

М а к к е н з и. Хорошая штука юность, Грейвуд! Даже в подвале. Теперь я не сомневаюсь в том, что найду с ней общий язык, что, приехав в Москву, она будет на нас работать, хотя бы из любви к этому парню. Мы оставим его здесь как залог. Теперь подумаем о вашем резервном ходе. Позовите его сюда.

Г р е й в у д (поднимая трубку домофона). Ирма, пришлите сюда вашего мужа. (Кладет трубку.) Любопытный тип. Он был в Освенциме правой рукой знаменитого Гесса, которого мы выдали полякам. В Освенциме он и женился на Ирме. У него было прозвище Железный Генрих.

М а к к е н з и. Да, такова наша гвардия, приятель. С какой сволочью приходится работать!

Раздается стук в дверь.

Г р е й в у д. Войдите!

На пороге появляется  Г е н р и х  В у н д, высокий, худой человек с дергающимся лицом.

В у н д. Явился по вашему приказанию, герр оберст!

Г р е й в у д. С вами хочет познакомиться генерал.

Вунд щелкает каблуками.

М а к к е н з и. Да-да, садитесь, пожалуйста, Вунд. Ну, Железный Генрих, как дела?

В у н д. Если вы говорите об этом русском мальчишке, герр генерал, то…

М а к к е н з и  вопрошающе глядит на Грейвуда.

Г р е й в у д. Ему поручена обработка Юрия Морозова.

М а к к е н з и. Ну и как, Вунд?

В у н д. Он еще держится, герр генерал, но дело идет к финишу. Я делаю все, что могу.

М а к к е н з и. Значит, пока плохо делаете. Зря мы вас спасли, Железный Генрих.

В у н д. Я докажу обратное, герр генерал!

Г р е й в у д. Мы решили дать вам возможность доказать это, Вунд. Скажите, вы ведь сидели в одной камере с этим Гессом, бывшим начальником лагеря Освенцима?

В у н д. Так точно.

Г р е й в у д. В Освенциме вы были его правой рукой?

В у н д. Так точно. Был.

Г р е й в у д. Нам пришлось выдать Гесса полякам.

Вунд вздрагивает.

Что с вами?

В у н д. Я ему не завидую.

Г р е й в у д. Вы следите по газетам за отчетами о процессе главных военных преступников?

В у н д. Так точно. Слежу.

Г р е й в у д. Вчерашний отчет читали?

В у н д. Да. Я не спал всю ночь. Вся моя надежда на вас!

Г р е й в у д. Легко сказать! После того как три свидетеля рассказали на мировом процессе обо всем, что вы творили в Освенциме, мы в трудном положении, Вунд. Вы понимаете это?

В у н д. Но ведь вы знали обо всем и раньше. Я ничего не отрицал.

Г р е й в у д. Да, это верно. Но теперь, когда ваше имя фигурирует во всех газетах мира, когда русские и поляки требуют вашей выдачи, мы… Что с вами? Вы едва держитесь на ногах. Садитесь.

Вунд почти падает на стул.

Ну, что вы скажете?

В у н д. Я… Я умоляю!.. Спасите меня!

М а к к е н з и. Сотни тысяч людей, которых вы убили, тоже умоляли вас, Вунд, но это не помогло им, Железный Генрих. Так?

В у н д. Я исполнял приказ.

Г р е й в у д. А когда вы и ваша жена истязали женщин и детей, перед тем как отправить их в газовую камеру, вы тоже исполняли приказ? Почему вы так побледнели, Вунд?

Вунд лепечет что-то нечленораздельное.

Что вы мычите?

Вунд валится со стула на пол.

М а к к е н з и. Поднимите его, Грейвуд. Вы видите, какой он слабонервный?

Грейвуд поднимает Вунда и почти бросает его в кресло. Того трясет, как в ознобе.

Дайте ему виски.

Грейвуд наливает стакан и вливает виски в рот Вунду.

Ну как?

В у н д (заикаясь). Бл… благ-годарю…

Г р е й в у д. Вы в состоянии внимательно слушать?

В у н д. Д-да… Яволь!.. (Пытается подняться.)

Г р е й в у д. Сидите. И слушайте. Несмотря ни на что, мы все-таки хотим вас спасти. Мы перебросим вас отсюда с надежными документами. Ваша фамилия будет Вирт. Иоганн Вирт. Выпейте еще глоток. Вот так. Кого вы боитесь больше всего?

В у н д. Русских.

Г р е й в у д. А поляков?

В у н д. Тоже.

Г р е й в у д. Франция?

В у н д. Невозможно! Я служил в Париже в гестапо.

Г р е й в у д. Норвегия?

В у н д. Но там… Когда партизаны взорвали завод тяжелой воды…

Г р е й в у д. Ах да, я забыл! Он расстрелял там несколько тысяч заложников, генерал…

М а к к е н з и. Слушайте, Вунд, кажется, на этом шарике уже нет места, где бы вы могли спокойно жить? Разве что Испания? Хорошенькая получается география.

Г р е й в у д. Простите, генерал, есть такое место. И это не Испания.

М а к к е н з и. Неужели?

Г р е й в у д. Россия, как это ни странно. Вунд, вы знаете, что такое явка с повинной?

Вунд вздрагивает.

Отвечайте же!

В у н д. Я считаю, что на это способен только сумасшедший.

Г р е й в у д. Но если человек, которому стократ обеспечена виселица, сам приходит в советскую контрразведку с повинной в таком преступлении, за которое ему грозит максимум три года лагеря, он тоже сумасшедший, этот человек? Или он мудрец?

В у н д. А если…

Г р е й в у д. Никаких «если»!.. Вы, Иоганн Вирт, были завербованы мною. Я взял вас на испуг, воспользовавшись тем, что вы были рядовым, подчеркиваю, рядовым нацистом. Вы умирали от голода. Я велел вам пробраться в советскую зону и собирать сведения о дислокации их воинских частей. Затем я дал вам пакет для передачи одному советскому полковнику, моему агенту. Но вы не захотели рисковать и потому пришли с повинной.

В у н д. Но я же провалю вас… И этого полковника.

Г р е й в у д. Меня они знают и так. А полковник не оправдал наших надежд, черт с ним! Зато вы явитесь не с пустыми руками.

В у н д. Я хотел бы подумать…

Г р е й в у д. Когда утопающему бросают спасательный круг, он должен не думать, а хвататься за этот круг обеими руками.

В у н д. Яволь!

Входит  И р м а.

Г р е й в у д. Фрау Ирма, ваш муж уезжает с моим поручением. И хочет с вами проститься.

И р м а. О майн либлинг! (Обнимает Вунда.) Почему ты так бледен?

Г р е й в у д. Мы угостили его джином, он слегка перехватил.

И р м а. О Генрих, это неразумно с твоей стороны! Твои почки! Береги себя в дороге. Я буду тебя ждать, дорогой. (Снова обнимает его.)

В у н д. Береги и ты себя.

М а к к е н з и. Слушайте, вы, освенцимские голубки, довольно!

Г р е й в у д. Да, идемте, Вунд. Я выдам вам документы.

Г р е й в у д  и  В у н д уходят.

М а к к е н з и. Я не думал, что вы такая нежная супруга, Ирма.

И р м а (подойдя к нему, кокетливо). Да, я хорошая жена и никогда не изменю мужу. Разве что с каким-нибудь генералом…

М а к к е н з и. Почему непременно с генералом?

И р м а. Женщины тщеславны, экселенц… (Шепотом.) И вы так милы… Но Генрих не должен ничего знать. И полковник тоже.

М а к к е н з и (вставая и отстраняя прильнувшую к нему Ирму). Вероятно, это было бы недурно, милочка, но я старый волк и соблюдаю железное правило — никогда не заводить романов с женщинами-агентами. Я вас не обидел?

И р м а. Нет. Скорее, вы обидели себя, генерал.

М а к к е н з и. Браво, Ирма! (Протягивает ей портсигар.) Курите…

Ирма закуривает. Возвращается  Г р е й в у д.

Г р е й в у д. Все в порядке. Фрау Ирма, проститесь с мужем, он скоро уедет.

И р м а  уходит.

М а к к е н з и. Вы хорошо подвели его к нужной черте, Грейвуд. Налейте виски.

Грейвуд наливает стакан.

(Опрокидывает его залпом.) Еще!

Грейвуд снова наливает.

(Пьет.) Трудный день! У меня не выходит из головы эта история с книжкой. Как это понять?.. Налейте еще!

Г р е й в у д. Стоит ли?

М а к к е н з и. Налейте, я сказал!

Грейвуд наливает.

(Снова пьет.) А наш общий шеф шлет шифровку за шифровкой. Ему легко командовать! Кое-кто у нас еще не понимает, что происходит в мире и чем это рано или поздно кончится…

Г р е й в у д. Вы так думаете?

М а к к е н з и. А вы думаете иначе? Не валяйте дурака, Грейвуд! Мы седые люди, старые волки, мы видим все, что есть, и так, как есть. Справедливо?

Г р е й в у д. Не совсем. Я всегда считал: плохо, когда разведчик знает слишком мало. Но еще хуже, когда он знает слишком много. Поэтому, генерал, считайте, что вы этого не говорили, а я этого не слышал.

М а к к е н з и. Недурной афоризм! Но самые лучшие афоризмы еще никогда никого не спасали. И потом так мало осталось жить, что просто глупо хитрить с самим собой. Англичане называют нашу профессию интеллигентной службой. Болваны!

Г р е й в у д. Почему интеллигентной? «Интеллидженс-сервис» можно перевести и как интеллектуальная служба, генерал.

М а к к е н з и. Вам от этого легче? Еще стакан!

Г р е й в у д. Успокойтесь, прошу вас!

М а к к е н з и. А я спокоен, я очень спокоен. Только по ночам мне иногда снятся пожары, взрывы, выстрелы, перевороты в Латинской Америке, прохвосты, которых мы делали президентами, и президенты, которые становились прохвостами… А теперь еще эти гестаповцы, эти голубки из Освенцима, наша новая гвардия!

Г р е й в у д. Можно подумать, что вы только вчера начали работать.

М а к к е н з и. Нет, не вчера, а вот уже тридцать лет, как работаю. Но под старость я хочу знать: во имя чего, с какой целью, кому на выгоду?.. Во имя каких идей?.. Ведь я по крови ирландец, а это честный народ.

Г р е й в у д. По крови вы ирландец, но по профессии разведчик. Об этом нельзя забывать, генерал.

М а к к е н з и. Вы правы, я хватил лишнего. (Встает, пошатывается.) Я все думаю об этой проклятой книжке. Неужели рушится наш последний шанс?!. Грейвуд, вы знаете, что самое страшное в старости?

Г р е й в у д. Что?

М а к к е н з и. То, что и она проходит… (Разбивает стакан.)

Картина пятая

Снова кабинет Малинина. Он взволнованно расхаживает из угла в угол. Быстро входит  Л а р ц е в.

М а л и н и н. Едва дождался!.. Тут такое творится…

Л а р ц е в. Ну-ну, рассказывай!

М а л и н и н. Ромин нажаловался в Москву, что мы вернули американцам записную книжку и что ты запретил арестовывать агентов, которые в ней указаны. Утром сам звонил… «Как вы посмели отдать вещественное доказательство?! Почему задерживаете арест этих шпионов?! Кто позволил?!» И те де и те пе…

Л а р ц е в. А ты сказал, что мы сделали это для проверки? И что сфотографировали книжку перед тем, как ее вернуть?..

М а л и н и н. Да он и слушать не хочет!.. Кричит: «Вы что там, с ума сошли, на американцев решили работать?..» — и трубку бросил… А через час новый сюрприз — явился с повинной один немец, агент Грейвуда… Грейвуд поручил ему передать секретное письмо Леонтьеву…

Л а р ц е в. Секретное письмо? Леонтьеву?

М а л и н и н. Да. Оно написано специальными чернилами. И этот немец сообщил, как проявить тайнопись… Ну вот и…

Входит  Р о м и н, у него откровенно торжествующий вид.

Р о м и н. Порядок, Максим Корнилович!

Л а р ц е в. Меня вы уже не замечаете, полковник Ромин?

Р о м и н. А мы с вами стоим на разных позициях, полковник Ларцев.

Л а р ц е в. Да, к счастью, на разных.

Р о м и н. Но к чьему счастью — вот вопрос!.. Максим Корнилович, все, что сказал явившийся с повинной Иоганн Вирт, подтвердилось. Мы обработали в молочной ванне письмо Грейвуда и проявили текст. Вот это письмо. Из него ясно, что Леонтьев — агент Грейвуда… Ну, полковник Ларцев, что вы теперь скажете?

Л а р ц е в. Пока я могу сказать только одно: вы очень везучий человек, Ромин. Поразительно везучий.

Р о м и н. Дело не в везении, дело в правоте.

Л а р ц е в. Именно ваше необыкновенное везение и заставляет меня сомневаться в вашей правоте… Вам не кажется странным, что все само плывет вам в руки? Сначала записная книжка, потом, когда мы ее вернули, этот немец с письмом… Вас это не удивляет?

Р о м и н. Меня удивляете вы, полковник Ларцев!

Л а р ц е в. Так вот, Максим Корнилович: в приемной находится немецкая коммерсантка фрейлейн Бринкель, приехавшая из Ротенбурга. Она просит дать ей пропуск на грузовик для перевозки в нашу зону фруктовых вод, которые изготовляют в Ротенбурге…

Р о м и н. Простите. Прежде чем вы позаботитесь о перевозке фруктовых вод, я прошу, Максим Корнилович, подписать справку на арест Леонтьева и двух агентов, фамилии которых указаны в записной книжке… А потом, пожалуйста, занимайтесь лимонадиком… Не возражаю.

М а л и н и н. Меня не интересует, возражаете вы или нет, товарищ Ромин. Григорий Ефимович, фрейлейн Бринкель в приемной?

Л а р ц е в. Да.

М а л и н и н. А где Иоганн Вирт, товарищ Ромин?

Р о м и н. У меня в кабинете, Максим Корнилович.

Л а р ц е в. Прекрасно. Давайте сначала поговорим с Виртом.

М а л и н и н (Ромину). Приведите Вирта.

Р о м и н  выходит.

Л а р ц е в. Теперь займемся лимонадиком, как выражается Ромин. Так вот, известная тебе фрейлейн Бринкель приехала не с пустыми руками. Во-первых, точно выяснено: Наташа Леонтьева и четверо других советских ребят вывезены в Нюрнберг и содержатся в подвале виллы Грейвуда. Во-вторых, куда-то исчез муж Ирмы Вунд, о которой тебе известно… Ирма — фрейлейн Эрна хорошо с ней знакома — очень волнуется…

М а л и н и н. Так-так… Весьма любопытно…

Входят  Р о м и н  и  И о г а н н  В и р т. Вирт заметно взволнован, но старается владеть собой.

В и р т (щелкая каблуками). Гутен таг, майне геррен! Иоганн Вирт вполне к вашим услугам, господа!

М а л и н и н. Садитесь, Иоганн Вирт.

Вирт садится.

Итак, вы утверждаете, что вот это письмо (указывает на письмо) полковник Грейвуд велел вам передать из рук в руки полковнику Леонтьеву?

В и р т. Так точно. Велел.

Л а р ц е в. И что Грейвуд сказал вам, будто полковник Леонтьев является его агентом?

В и р т. Так точно. Сказал.

Л а р ц е в. Вы рассказали следствию все, что знали?

Р о м и н. Для объективности должен подтвердить, что обвиняемый Вирт сразу все рассказал.

В и р т. Так точно. Абсолютно все.

Л а р ц е в. Если так, это весьма похвально. Скажите, Вирт, что вы делали в Ротенбурге?

В и р т. В каком, герр оберст, Ротенбурге?

Л а р ц е в. В том самом Ротенбурге, где находится лагерь для перемещенных лиц.

В и р т. Я этого не знаю.

Л а р ц е в. И в Ротенбурге вы не были?

В и р т. Так точно. Не был.

Л а р ц е в. Никогда?

В и р т. Никогда.

Л а р ц е в. У меня больше нет вопросов к Иоганну Вирту. (Встает, уходит.)

М а л и н и н. Откуда вы узнали, что письмо надо проявить в молоке?

В и р т. Полковник Грейвуд велел мне передать это Леонтьеву. Но я передал господину следователю.

Р о м и н. Совершенно верно.

Входит  Л а р ц е в  и  Э р н а.

Л а р ц е в. Товарищ Малинин, только две минуты. Вот фрейлейн Бринкель…

Вирт вздрагивает.

ходатайствует о пропуске на одну грузовую машину для перевозки фруктовых вод из Ротенбурга в нашу зону. Учитывая, что фрейлейн имеет завод фруктовых вот также и в нашей зоне и зарекомендовала себя как солидный коммерсант, я поддерживаю ее ходатайство.

Э р н а. Я весьма признательна вам, герр оберст, за внимание и лестный обо мне отзыв. (Малинину.) Я очень прошу вас, господа… (Поворачивается лицом к Вирту.) О, кого я вижу!.. Герр Генрих, как вы сюда попали?

Л а р ц е в. Вы знаете этого человека?

Э р н а. Это муж фрау Ирмы, моей доброй знакомой.

Л а р ц е в. А где вы его видели?

Э р н а. В Ротенбурге, на нашем заводе. Он вывозил оттуда нескольких наших рабочих… О, Генрих, как будет рада фрау Ирма, когда я расскажу ей об этой встрече!

В и р т. Вы ошибаетесь… Я не знаю фрау Ирмы… Я… Я решительно отказываюсь…

Э р н а. Отказываетесь? Это нехорошо с вашей стороны. Фрау Ирма так предана вам. Она красивая женщина, ею можно гордиться…

Л а р ц е в. Он почему-то не хочет гордиться. В самом деле, почему, господин Иоганн Вирт? Впрочем, я забыл, вы оказывается, не Иоганн, вы Генрих…

В и р т. Я… Я… (Хватаясь за сердце.) Мне… Мне нехорошо.

Малинин нажимает кнопку. Входит  С е р о в.

М а л и н и н. Возьмите арестованного и вызовите врача…

Л а р ц е в. И пусть он поможет ему прийти в себя… Но только именно в себя…

С е р о в  выводит шатающегося  В и р т а.

Р о м и н. Товарищ Малинин, так нельзя. Мало ли что могло померещиться этой немке.

Малинин и Ларцев смеются.

Любого обвиняемого можно сбить с толку…

Э р н а. Немке? (Бросает взгляд на Ларцева, тот утвердительно кивает.) Я такая же немка, как вы японец… Позвольте представиться: майор государственной безопасности Татьяна Котова, сотрудник полковника Ларцева.

М а л и н и н. Вот вам и лимонадик! Как видите, Ромин, лимонадик с витаминами.

Р о м и н. Пусть так. Но это не меняет дела. Письмо есть письмо, документы есть документы! И показания этого Вирта…

Л а р ц е в. Но он не Вирт…

Р о м и н. Какое это имеет значение?! Я этого так не оставлю, я буду жаловаться…

Л а р ц е в. Вы уже пожаловались, Ромин.

Р о м и н. Вопреки моим протестам, вы вернули вещдок американцам, вы не разрешаете арестовать двух американских агентов, вы защищаете изменника Леонтьева.

М а л и н и н. Встать!.. Встать, я приказываю! Сукин ты сын! Перед тобой два полковника, седые люди! Ты как с ними разговариваешь, липогон с наваром? Вон отсюда!..

Р о м и н  пулей вылетает из кабинета.

Л а р ц е в. Негодяй! А тебе, Татьяна Даниловна, спасибо, большое спасибо!.. Теперь вот что: возвращайся в Ротенбург и скажи, что полковник Леонтьев арестован. Так и скажи. Порадуй голубчиков.

З а н а в е с.

 

Акт третий

Картина шестая

Как только в зрительном зале гаснет свет, прожектор освещает правый и левый углы просцениума. М а к к е н з и  и  Г р е й в у д  разговаривают друг с другом по телефону.

Г р е й в у д. Поздравляю вас, генерал! Леонтьев отстранен, и вместо него назначен новый комендант, какой-то Федотов. Тоже полковник.

М а к к е н з и. Но Леонтьев арестован, я надеюсь?

Г р е й в у д. Можете не сомневаться! Я хочу сегодня же отвезти эту девчонку и сдать ее новому коменданту…

М а к к е н з и. Но вы достаточно в ней уверены?

Г р е й в у д. Абсолютно. Мы хорошо с ней поработали. Она не подведет.

М а к к е н з и. В таком случае я сам отвезу ее полковнику Малинину, он тоже просил меня об этом. Учитывая один план, я не хочу, чтобы вас видели русские.

Свет гаснет. Открывается занавес. На сцене — кабинет Малинина. За столом — Л а р ц е в. Напротив него расположился в кресле  М а л и н и н. Входит  С е р о в.

С е р о в. Товарищ полковник, прибыл генерал Маккензи. С девушкой.

Л а р ц е в. Его проси, а девушка пусть подождет в приемной.

С е р о в. Слушаюсь. (Уходит.)

В кабинет входит  М а к к е н з и. Он в парадной форме.

М а к к е н з и. Добрый день, джентльмены! Ба, кого я вижу!..

М а л и н и н. Здравствуйте, генерал Маккензи. Знакомьтесь.

Маккензи и Ларцев здороваются.

М а к к е н з и. Так вот, господа, я выполнил обещание, которое дал полковнику Малинину. Я нашел эту девушку и привез ее. А где ее отец?..

М а л и н и н. Полковник Леонтьев… гм… Он в дальней командировке… Я приму его дочь…

М а к к е н з и. И отправите ее к отцу, я надеюсь?

Л а р ц е в. Да он теперь далеко…

М а к к е н з и. Где же она сейчас будет жить? Извините, что я задаю эти вопросы, но она еще так молода… И так взволнована… Мне по-человечески жаль ее…

Л а р ц е в. Пока мы отправим ее в Москву. У нее там дядя. Брат ее отца. Скоро он сам за ней приедет.

М а к к е н з и. Да? Ну что же, очень мило с его стороны. Впрочем, я уверен, что девушка не останется на улице. Боже мой, сколько слез, сколько сирот, сколько горя! Чего стоят трагедии Шекспира по сравнению со всем этим?! Итак, позвольте вам ее представить.

Л а р ц е в. Прошу вас.

М а к к е н з и (идет к двери, распахивает ее и чуть театрально произносит). Наташа, дитя мое, войдите!

Входит  А л е в т и н а  К р о т о в а, у нее подчеркнуто скромный вид.

А л е в т и н а. Здравствуйте.

Л а р ц е в. Здравствуйте, Наташа. (Подходит, подает ей руку.)

М а л и н и н. Здравствуйте.

А л е в т и н а. А где отец? Мама? Я так ждала этой минуты!.. (Всхлипывает.)

Л а р ц е в. Ваш отец в далекой командировке. Мать тоже. Заходите, присаживайтесь. Поздравляю вас с возвращением на родину!

А л е в т и н а. Спасибо. Боже мой, неужели я наконец дома?! У своих… А когда я увижу родных?

Л а р ц е в. Вы знаете о том, что у вас в Москве есть дядя?

А л е в т и н а. Дядя Коля? Ну, конечно, знаю.

Л а р ц е в. Пока вы поселитесь у него. Он скоро за вами приедет. Вы помните его?

А л е в т и н а. Смутно. В последний раз я видела его в Ростове. Но я была еще совсем маленькой. Он скоро приедет?

Л а р ц е в. Надеюсь. Скажите, Наташа, много девушек вашего возраста содержится в Ротенбургском лагере?

А л е в т и н а. Лагере? Каком лагере? Я не понимаю…

М а к к е н з и. Полковник, мисс Наташа не была в лагере. Она работала в одном поместье, в Баварии. Там я и разыскал ее.

А л е в т и н а. Да, вот мои документы. (Протягивает какие-то справки.) Я работала в поместье баронессы фон Равец.

Л а р ц е в. А вам, генерал Маккензи, известен Ротенбургский лагерь?

М а к к е н з и. Я не имею отношения к этим вопросам.

Л а р ц е в. В Ротенбурге, как и в некоторых других лагерях, американские власти незаконно задерживают многих советских юношей и девушек. Вам известно об этом?

М а к к е н з и. Я знаю, что многие советские девушки и юноши не хотят возвращаться в Советский Союз. Мы не можем их принуждать, естественно. Это было бы нарушением законов морали в права в нашем понимании. Но, повторяю, я не имею отношения к этим вопросам. Мне пора, господа. (Встает.) Милая Наташа, от всей души желаю вам счастья!.. Имею честь!.. (Уходит.)

Л а р ц е в. Наташа, мой адъютант отвезет вас к секретарю управления Марии Петровне. Это очень милая женщина. Она о вас позаботится, а потом мы вместе пообедаем.

Входит  С е р о в.

С е р о в. Товарищ полковник, к вам приехал Николай Петрович.

Л е о н т ь е в. Алевтина. Дядя Коля?

Л а р ц е в. Совершенно верно. Пусть войдет.

С е р о в  уходит.

А л е в т и н а. Я так счастлива!

Входит  ч е л о в е к  в  о ч к а х, в штатском костюме.

Л а р ц е в. Ну, Николай Петрович, с приездом!

Ч е л о в е к  в  о ч к а х. Благодарю! (Алевтине.) Это ты? Это вы? Неужели ты?..

А л е в т и н а (бросаясь к нему на шею и заливаясь слезами). Дядя Коля! Дорогой! (Целует его.)

Ч е л о в е к  в  о ч к а х. Ну-ну, успокойся, Наташенька… Ведь ты уже дома, успокойся, прошу тебя…

Л а р ц е в. Николай Петрович, я думаю, что Наташе надо немного отдохнуть, привести себя в порядок, а потом мы вместе пообедаем.

Ч е л о в е к  в  о ч к а х. А где она может отдохнуть?

Л а р ц е в. Сейчас. (Нажимает кнопку.)

Входит  С е р о в.

Проводите Наташу к Марии Петровне, я ее предупредил.

А л е в т и н а. Большое спасибо, товарищ полковник!

С е р о в. Прошу вас. (Уходит с Алевтиной.)

М а л и н и н (человеку в очках). Ну, теперь давайте знакомиться. Ларцев. Подполковник Бахметьев, мой заместитель.

Малинин и Бахметьев пожимают друг другу руки, улыбаются.

М а л и н и н. И долго вам, товарищ Бахметьев, придется играть конструктора Леонтьева?

Б а х м е т ь е в (улыбаясь). Ничего не поделаешь, товарищ Малинин. По мере необходимости, как говорят. Мы не можем рисковать и помещать ее в квартире конструктора Леонтьева. При всех условиях не можем.

М а л и н и н. Это понятно. Но как вы ее там устроите?

Б а х м е т ь е в. Будет жить у меня на даче. А к осени все, надо полагать, определится.

Л а р ц е в. Да, если не раньше. Значит, сегодня отдохнете, а завтра полетите в Москву. Продолжаем играть в поддавки.

Картина седьмая

Снова, как только в зрительном зале гаснет свет, прожектор освещает угол просцениума.

М а к к е н з и  и  Г р е й в у д.

М а к к е н з и. Вы не забыли, что сегодня ровно месяц, как ваша воспитанница живет в Москве?

Г р е й в у д. Да, мы можем поздравить друг друга, генерал.

М а к к е н з и. Вас я поздравляю вдвойне. Решено: вы поедете в Москву для руководства операцией.

Г р е й в у д. В Москву?!

М а к к е н з и. Да. Но в вашем голосе я не слышу энтузиазма, парень.

Г р е й в у д. Это не так просто… Под какой крышей меня хотят отправить?

М а к к е н з и. Вы поедете как иранский хайямовед доктор Али Хаджар.

Г р е й в у д. Хайямовед? Что это такое?

М а к к е н з и. Специалист по Омару Хайяму. Был такой великий персидский поэт. Всего восемьсот с лишним лет тому назад. В Москве будет конгресс. Мы вспомнили, что вы много лет работали в Иране и знаете язык. Готовьте речь для выступления, там соберутся хайямоведы всего мира.

Г р е й в у д. Позвольте, но я понятия не имею об этом Хайяме.

М а к к е н з и. Зато у вас смуглая кожа и знание языка. Изучил же я Льва Толстого за пять дней! Так это все-таки граф Толстой, а не какой-то перс!..

Г р е й в у д. Не знаю, право… Речь на конгрессе перед хайямоведами всего света…

М а к к е н з и. Ну и что? Чем больше глупостей вы наговорите, тем больше шансов на то, что вас признают крупным хайямоведом и поблагодарят за ценный вклад в литературоведение. Главное, старайтесь, чтобы вас нельзя было понять, тогда успех обеспечен! (Хохочет.) Поди разберись через восемьсот лет!.. Короче, собирайтесь в путь, Грейвуд! А речь мы вам подготовим.

Свет гаснет. Раскрывается занавес. На сцене — угол конторы на заводе Штумпе. Рекламные плакаты кока-колы и фруктовых вод. За столом — Э р н а  Б р и н к е л ь  и  М а р ф а  К р о т о в а.

Э р н а. Еще рюмочку, фрау Марфа! Это хороший коньяк.

М а р ф а. Хороший, ничего не скажешь. (Пьет.) За день до того с этими чертями умаешься, что сил никаких нет. А потом, фрейлейн Эрна, на душе кошки скребут…

Э р н а. Да, я замечаю, вы очень изменились в последнее время. Что с вами? Нездоровы?

М а р ф а. Здорова, но сердцем чую беду, чую… (Всхлипывает.)

Э р н а. Что-нибудь с дочерью? Но если она даже замешана в этом… как это… в этом комитете?..

М а р ф а. Не спрашивайте!.. Я секретная. Я подписку дала. Собачья жизнь!..

Э р н а. Бедная фрау Марфа!

М а р ф а. Вы думаете, с чего я пью? Сорок годков мне, а с виду старуха. Жила я до войны на Орловщине, ничего жила. Правда, три раза в тюрьме сидела.

Э р н а. Орловщина? Что есть Орловщина, фрау Марфа?

М а р ф а. Орел, город есть такой. Так я недалеко, в слободе, жила. А сидела за спекуляцию, как это у них называется. А я просто торговала чем могла да как умела. Ну, правда, раз за самогон судили.

Э р н а. Что есть самогон?

М а р ф а. Шнапс личной фабрикации.

Э р н а. Значит, вы имели завод? Вроде нашего?

М а р ф а. Весь завод в чулане умещался. Одна и работала. Муж меня бросил, с другой сошелся. Осталась я с девочкой, души в ней не чаяла. И теперь жить без нее не могу! (Всхлипывает.) А как ваши пришли, то я в тюрьме сидела. Ну, меня и взяли надзирательницей.

Э р н а. Где?

М а р ф а. В Орловской тюрьме. В женском корпусе. Народу там сидело! — куча! И коммунистки, и партизанки, и невесть кто… А майор Шмельц из гестапо меня уважал. Да… Нагляделась я тогда, не приведи вам господь такое увидеть! А назад ходу нету. Майор этот шутить не любил, ох, не любил! Вроде нашей фрау Ирмы, чтоб ей ни дна ни покрышки!

Э р н а. А мне казалось, вы ей очень преданны…

М а р ф а. А что делать, когда я в капкане? И, главное, Алевтиночка… Ради нее и мучаюсь… Из-за нее, когда ваши из Орла отступали, я с ними пошла. Боялась, что мне хана будет при тех моих хвостах да службе в тюрьме и Алевтина сиротой останется. А теперь без нее ночей не сплю. (Плачет.)

Э р н а. Почему без нее? Она же с вами.

М а р ф а. Ой, типун мне на язык! (Озираясь.) Вы хоть меня не выдавайте, я секретная… Фрейлейн Эрна, не меня, так хоть ее пожалейте!..

Э р н а. Что с вами? Успокойтесь! Я никому не скажу.

М а р ф а (шепотом). Увезли Алевтину… В какую-то школу увезли… в Берлин. Ведь эта Ирма проклятая сколько лет Алевтину муштровала… Вовсе искалечила девку…

Э р н а (поднимается и притворяет плотно дверь, в раздумье делает два шага по комнате и, наконец решившись, подходит к Марфе). Так вот, фрау Марфа, раз вы со мной откровенны, так я тоже вам кое-что скажу… Вы в Москве бывали?

М а р ф а. Сколько раз!.. Мешками туда лук возила. На Центральном рынке меня все милиционеры знают.

Э р н а. А эту площадь узнаете? (Достает из портфеля фото и протягивает Марфе.)

М а р ф а (рассматривая фото). Театральная… Вот Большой театр. (Внезапно истерически.) Ой! Алевтина!

Э р н а (со вздохом облегчения). Узнали?

М а р ф а. Дитя родное да не узнать! Она!

Э р н а. Что вы так дрожите? Тише! Теперь вам ясно, где ваша дочь?

М а р ф а. Я с ума сойду! Да ведь ее там схватят!

Э р н а. Спокойно! Вы знаете, что я приехала из советской зоны?

М а р ф а. Откуда у вас карточка? Ради Христа…

Э р н а. Спокойно, я вам говорю! Мне передали эту фотографию советские власти. Для вас. Они знают, что Алевтина — ваша дочь. Они и про вас все знают, слышите, все! И поручили передать вам, что судьба Алевтины в ваших руках. Вы можете спасти ее и себя.

М а р ф а. Научите, век не забуду, научите! (Бросаясь на колени.) Я на все пойду, на все. Вот вам крест святой, я верующая! Только бы доченьку… (Рыдает.)

Э р н а. Тише! (Наливает коньяк в рюмку.) Выпейте, вам легче станет.

Марфа берет дрожащими руками рюмку, она падает у нее из рук.

Да возьмите же себя в руки наконец! Встаньте! (Поднимает Марфу, та грузно валится на стул.)

М а р ф а. Я на все пойду, на все! Доченька!..

Э р н а. Тише, я вам говорю! Вы видели моего нового шофера?

М а р ф а. Ганса, который с вами приехал? В очках который?

Э р н а. Да. Видели?

М а р ф а. Ну, видела… Чай мы с ним пили… Он-то при чем?

Э р н а. Одну минуту. (Выходит из комнаты.)

Марфа сидит на стуле покачиваясь, обхватив голову руками. Входят  Э р н а  и  Б а х м е т ь е в. Он в шоферской спецовке.

Б а х м е т ь е в. Ну, гутен абенд, фрау Марфа! Или, может, лучше по-русски — здорово, Марфа!

М а р ф а. Ганс да вдруг по-русски?

Б а х м е т ь е в. Ганс? Да я с рождения Пантелей, Вот тебе и Ганс!..

М а р ф а. Господи Иисусе Христе! Голова идет кругом. Да ты объясни мне толком, что требуется! Эта немка по-русски ни слова. Так что говори спокойно.

Б а х м е т ь е в. Немка эта своя, ее опасаться нечего. Однако, раз я тебе по совести признался, что Пантелей я, а не Ганс, давай говорить начистоту. Марфа Кротова, Советская власть поручила мне передать тебе…

М а р ф а (вставая). Слушаю.

Б а х м е т ь е в. …несмотря на твою вину перед родиной, ты можешь доказать делом, что осталась русской женщиной и готова послужить родному народу.

М а р ф а. Готова, на все готова! Я что, я ведро с помоями, хоть завтра пусть выплеснут, слова не скажу… Вот только доченьку, Алевтиночку… Помогите, век не забуду!.. Поверьте!

Б а х м е т ь е в. Верю. И ты можешь мне верить. Но помни, Марфа: если струсишь, если вилять начнешь — смотри!.. Грейвуд в Нюрнберге?

М а р ф а. Вчера уехал… Говорят, на месяц… А что?

Б а х м е т ь е в. У тебя есть свой ключ от подвала?

М а р ф а. При мне. (Поднимаясь.) Поняла, все поняла! Согласна я, слышишь, согласна! Пропадать — так с музыкой!

Б а х м е т ь е в. Зачем пропадать? Это дело нехитрое… Какая охрана?

М а р ф а. Двое часовых из ихней эмпи… Один у подъезда, другой в подвале. Да ты не сомневайся, управимся! Бери на себя того, который у подъезда, а второго я на себя возьму. Чтобы орловская баба да с одним американцем не справилась, не может быть такого.

Б а х м е т ь е в. Ну смотри, Марфа… Жила ты свинья свиньей, а еще можешь стать человеком. Поехали!

Картина восьмая

Кабинет Малинина. Л а р ц е в  и  М а л и н и н  допрашивают  Г р е й в у д а. На Грейвуде красная феска, он перебирает четки.

Л а р ц е в. Еще в Москве на очной ставке с вами Алевтина Кротова заявила, что вы не Али Хаджар, а полковник Грейвуд, направивший ее со шпионским заданием в СССР. Так?

Г р е й в у д. Да, так она сказала. На самом дело не так.

М а л и н и н. Но представитель иранского посольства, которому вы были предъявлены, отказался от вас и заявил, что ваш паспорт подложный. Так?

Г р е й в у д. Да, так он заявил. На самом деле не так. Я не отвечаю за слова, вызванные чувством мести.

Л а р ц е в. Это уже нечто новое.

Г р е й в у д. Точнее — старое. Я был в оппозиции к шахскому правительству, и теперь мне за это мстят.

Л а р ц е в. Так вот, господин оппозиционер, мы доставили вас в Берлин для новых очных ставок. Поэтому я спрашиваю в последний раз: признаете ли вы, что являетесь Джеймсом Грейвудом?

Г р е й в у д. Ни в коем случае.

Ларцев нажимает кнопку. Входит  С е р о в.

М а л и н и н. Пригласите фрейлейн Бринкель.

С е р о в  уходит.

Вам знакома эта фамилия, Грейвуд?

Г р е й в у д. Грейвуду она, может быть, знакома. Мне — нет.

Входит Э р н а  Б р и н к е л ь.

Л а р ц е в. Фрейлейн, вам известен этот человек?

Э р н а. Конечно. Это полковник Грейвуд.

Г р е й в у д. Ханум, вы меня с кем-то путаете.

Э р н а. Это вы путаете фрейлейн с ханум.

Л а р ц е в. Подождите, пока напишут протокол.

Э р н а  Б р и н к е л ь уходит.

Вам известна Наташа Леонтьева?

Г р е й в у д. Наташа Леонтьева? Понятия не имею.

М а л и н и н. Хотя она сидела в подвале вашей виллы. Но уж не сидит.

Г р е й в у д. Простите, я вас не понимаю.

М а л и н и н. Наташа и ее товарищи, сидевшие в подвале, сумели бежать и находятся здесь. Ясно?

Г р е й в у д. Какой подвал? Какая Наташа?

Л а р ц е в. Сейчас увидите. (Нажимает кнопку.)

Входит  Н а т а ш а  Л е о н т ь е в а.

(Наташе.) Вам известен этот человек?

Н а т а ш а. Да, к несчастью… Это полковник Грейвуд…

Л а р ц е в. Одну минуту. Обвиняемый Грейвуд, вас опознал уже третий свидетель. Не хватит ли валять дурака?

Г р е й в у д. Если меня опознают даже сто ваших свидетелей, то от этого Хаджар не превратится в Грейвуда. Кроме того, все ваши свидетели — женщины. Но в Коране сказано: «И лучшая из них тоже змея!» Поистине нет бога, кроме Аллаха. И Магомет его пророк. (Молится.)

М а л и н и н. Наташа, подождите в приемной.

Н а т а ш а  Л е о н т ь е в а  выходит.

Л а р ц е в. Обвиняемый, ссылки на Магомета не имеют юридического значения. Тем более что при судебно-медицинском осмотре вы оказались, увы, не правоверным.

Г р е й в у д. Эта мелкая деталь, господа, — еще не повод для обвинения в шпионаже. Единственный вывод, который вы можете из этого сделать, — это, что мой отец был плохим мусульманином. Если это наказуемо по советским законам, судите его, а не меня.

Л а р ц е в. О, вы еще в состоянии острить!.. Ну что же, если вам не нравятся женщины-свидетели, пойдем вам навстречу. По вашей просьбе фрейлейн Эрна вызвала своего компаньона, господина Штумпе. (Нажимает кнопку.)

Входит  Ш т у м п е.

Ш т у м п е. Честь имею, господа! Чем могу служить?

Л а р ц е в. Герр Штумпе, надеюсь, нет нужды представлять вам этого человека?

Ш т у м п е (повернувшись с Грейвуду). Всевышний, кого я вижу?! Мистер Грейвуд, весьма рад…

Г р е й в у д. Впервые вижу этого человека!

Ш т у м п е. Что?! Простите, но еще ни у кого не было оснований отказываться от знакомства с фирмой «Отто Штумпе и сын»… Я всегда вовремя платил по векселям и…

Г р е й в у д. Вы сумасшедший или провокатор.

Ш т у м п е. Что?! Дорогой, вы действительно дорогой, вы недешево мне обошлись, но я заплатил вам все, до последнего пфеннига…

Г р е й в у д. Я не Грейвуд, вы меня с кем-то путаете…

Ш т у м п е. Путаю? Когда надо было получать с меня деньги, вы не считали, что я путаю… Что здесь происходит, господа?

Л а р ц е в. Мистер Грейвуд уверяет, что он иранский доктор Али Хаджар, специалист по персидской поэзии, и что…

Ш т у м п е. Остановитесь, я могу умереть от смеха!.. Его поэзия обошлась мне в десятки тысяч марок. Как вам нравится такая поэзия, господа? Это больше похоже на мелодраму, если говорить откровенно… Я просил бы вас, господа, разрешить мне уйти.

М а л и н и н. Подождите, пока будет готов протокол.

Ш т у м п е. Протокол?.. Я терпеть не могу протоколов, господа.

Л а р ц е в. Вы подпишете протокол как свидетель.

Ш т у м п е. Свидетель? Господа, есть слова, от которых я бегу как от чумы. Например, «наш великий фюрер», «дранг нах остен», «мировое господство» и «реванш»… Слово «национализация», между нами говоря, тоже не украшает жизнь… Но слово «протокол» безусловно укорачивает ее, как я давно заметил…

Л а р ц е в. Но вы свидетель, придется подписать.

Ш т у м п е. Вот видите, мистер Грейвуд, из-за того, что вы, американский полковник, морочите головы этим советским полковникам, вашим бывшим союзникам, мне, вашему бывшему противнику, приходится подписывать протокол… Как свидетелю… Хороши союзники, которым так быстро понадобились свидетели, и хороши свидетели, которые потребовались таким союзникам!.. Я далек от политики, господа, но хочу на прощание дать вам один совет, мистер Грейвуд, как ваш бывший компаньон….

Г р е й в у д. Я не был вашим компаньоном!

Ш т у м п е. Нет, были, но уже не будете, судя по протоколу, который мне предстоит подписать… История повторяется, мистер Грейвуд. Гитлер полез в Россию, и это кончилось протоколом о капитуляции Германии. Теперь полезли вы, и это кончается протоколом, который я подпишу как свидетель. Не пора ли прекратить эту дурацкую погоню за протоколами?.. Не пора ли всем подписать единственный и последний протокол — ни за что и ни к кому не лезть, особенно не лезть в Россию, поскольку это всегда кончается протоколами?.. (Уходит.)

М а л и н и н. Ну, Грейвуд, что вы скажете о свидетеле-мужчине?

Г р е й в у д (встает). Господа, мы с вами не молодые люди, полковники, и мы отлично понимаем друг друга. Если даже сам американский президент меня опознает как Грейвуда, я буду это отрицать! Бессмысленно терять время на эти очные ставки, джентльмены!

Л а р ц е в. Да, я тоже так думаю, Грейвуд. Мы действительно хорошо понимаем друг друга. Я не понимаю только одного. У вас в Чикаго семья — мать, жена, двое детей. Через два дня после того, как вас арестовали в Москве, в газетах был опубликован некролог…

Г р е й в у д. Некролог? О ком?

Л а р ц е в. О полковнике Джеймсе Грейвуде, погибшем при авиационной катастрофе. Вот американские газеты с этим некрологом, Грейвуд. (Протягивает ему газеты.)

Грейвуд читает.

М а л и н и н. И вашей семьи не пожалели, Грейвуд.

Л а р ц е в. Вы любите свою мать?

Г р е й в у д. Очень…

Л а р ц е в. Прочтите, этот некролог убил вашу мать… (Протягивает Грейвуду другую газету.)

Г р е й в у д. Проклятие! Мерзавцы!..

Л а р ц е в. Да, я понимаю вас. Поистине жестокая игра, игра без правил.

Г р е й в у д. Негодяи!.. Изверги!.. (Плачет.)

Входит  С е р о в.

С е р о в. Приехал генерал Маккензи.

Л а р ц е в. Среди лиц, подписавших некролог, ваш старый друг — генерал Маккензи…

Г р е й в у д. Друг, будь он проклят!.. С каким наслаждением я плюнул бы ему в лицо!.. Ведь это он послал меня в Москву…

Л а р ц е в. Я знаю. Я все знаю, Грейвуд. Кстати, генерал Маккензи явился с прощальным визитом. Он возвращается в Америку. Я могу вам устроить встречу с ним. Если вы этого, конечно, хотите.

Г р е й в у д. Хочу!..

М а л и н и н. Хорошо. (Выходит из кабинета.)

Л а р ц е в. Пройдемте в другую комнату.

Все уходят. Входит  М а к к е н з и, за ним — М а л и н и н. Из другой двери возвращается  Л а р ц е в.

Л а р ц е в. Здравствуйте, генерал.

М а к к е н з и. Добрый день, полковник.

М а л и н и н. Прошу садиться…

М а к к е н з и. Если НКВД говорит — садитесь, как-то неудобно стоять… (Смеется.) Коллеги, друзья! Я хочу сегодня под этим серым берлинским небом, видевшим нашу общую победу, выпить за братьев по оружию, за наших и ваших солдат, за дружбу, господа!

Л а р ц е в. Прекрасный тост!

Все пьют.

М а л и н и н. Генерал, самые лучшие тосты не могут ответить на ряд вопросов, возникших в последнее время.

М а к к е н з и. Какие вопросы, полковник?

М а л и н и н. Вот уже несколько месяцев вы ссылались на то, что юноши и девушки, которые содержатся в Ротенбургском лагере, будто бы не хотят возвращаться домой…

М а к к е н з и. Но они действительно не хотят…

М а л и н и н. Неделю назад несколько юношей и девушек из Ротенбургского лагеря бежали и явились к нам. Правда, по их показаниям, последнее время они находились под арестом в подвале виллы полковника Грейвуда в Нюрнберге. Они удостоверили, что заявления американских властей о нежелании заключенных Ротенбургского лагеря возвратиться домой не соответствуют истине.

М а к к е н з и. Сомневаюсь… Что же касается упомянутого вами полковника Грейвуда, то он скончался месяц назад.

М а л и н и н. Как вы сказали?

М а к к е н з и. Я сказал, что он скончался. Умер в результате несчастного случая. О чем я весьма скорблю.

Л а р ц е в. Я могу вас утешить. Полковник Грейвуд жив. Он арестован нашими органами безопасности в Москве.

М а к к е н з и. Вы заблуждаетесь.

Л а р ц е в. Грейвуд арестован за шпионаж. Он приехал в Москву под именем иранского филолога доктора Али Хаджара и даже выступал на конгрессе хайямоведов с докладом о творчество Омара Хайяма.

М а к к е н з и. Насколько я знал полковника Грейвуда, он был весьма далек от поэзии вообще и персидской в частности.

Л а р ц е в. Да, но иранский доктор Али Хаджар сам признался в том, что он полковник американской разведки Джеймс Грейвуд. И он утверждает, кроме того, что в Москву его направили именно и персонально вы со шпионским заданием…

М а к к е н з и (смеясь). Этот доктор с равным основанием может утверждать, что он последний русский царь и что послал его наш покойный президент Вильсон. Признаться, меня больше занимает другой вопрос…

М а л и н и н. Именно?

М а к к е н з и. Я хотел бы выпить еще одну рюмку этой превосходной водки, джентльмены…

М а л и н и н. О, это пожалуйста, на этой почве между нами не возникает недоразумений.

М а к к е н з и. Я пью за то, чтобы вообще не было недоразумений. (Выпивает.) Господа, я обещаю вам срочно разобраться с вопросом об этих перемещенных лицах.

М а л и н и н. Очень хорошо.

Л а р ц е в. Теперь по поводу полковника Грейвуда… По нашим законам всякий арестованный имеет право на защиту.

М а к к е н з и. По нашим тоже.

Л а р ц е в. Тем лучше. Мы хотим предъявить его вам лично. (Нажимает кнопку звонка.)

М а к к е н з и. Но ведь он в Москве?

Л а р ц е в. Он был арестован в Москве.

М а л и н и н. Но сейчас для того, чтобы проверить его показания, он доставлен в Берлин и будет вам предъявлен…

М а к к е н з и. К чему? С какой целью?

Входит  Г р е й в у д.

Поскольку полковник Грейвуд погиб при авиационной катастрофе…

Г р е й в у д. Салям алейкум, генерал Маккензи!

М а к к е н з и. Что это за перс? Кто это такой? Впервые вижу этого человека.

Г р е й в у д. Чего, к несчастью, я не могу сказать о вас. Как вы смели поместить этот некролог?.. Он убил мою мать. Это подлость!

М а к к е н з и. Что это за субъект?

Л а р ц е в. Это Джеймс Грейвуд, арестованный за шпионаж.

М а к к е н з и. Полковник Джеймс Грейвуд погиб месяц назад. Его оплакивает вся наша стратегическая служба.

Г р е й в у д. Вы поторопились меня похоронить и объявить покойником, генерал Маккензи! Но Джеймс Грейвуд не очень спокойный покойник, он покойник со странностями… Делая этот сатанинский ход, вы подумали о моей семье?

М а к к е н з и. Я не желаю с вами разговаривать…

Г р е й в у д (поворачиваясь к Ларцеву). Господин полковник, на следствии мне были разъяснены мои процессуальные права, вытекающие из советских законов.

Л а р ц е в. Да, так у нас полагается.

Г р е й в у д. По моей просьбе мне дали в камеру стихи Омара Хайяма и ваш процессуальный кодекс. Я с интересом изучаю то и другое. Статья двести шестая дает мне право ходатайствовать о дополнении следствия.

Л а р ц е в. Верно. Дает.

Г р е й в у д. Вот я и ходатайствую, чтобы мне дали возможность выступить на пресс-конференции и доказать, что я жив.

М а к к е н з и. Категорически возражаю.

М а л и н и н. Возражаете? На каком основании, генерал? Вы не процессуальная фигура в этом доле.

М а к к е н з и. В таком случае заявляю официально: человек, выдающий себя за полковника Грейвуда, нам неизвестен и является самозванцем. Мы отказываемся от него.

Л а р ц е в. Это ваше дело. (Протягивая блокнот.) Следует, однако, зафиксировать этот отказ письменно.

М а к к е н з и. Охотно. (Быстро пишет.) Пожалуйста. Я написал то, что сказал, и сказал то, что написал. Итак, я хотел бы проститься господа. Все было очень мило… за исключением встречи с покойным Джеймсом Грейвудом. Я не оговорился: вы действительно Грейвуд и действительно покойник. По крайней мере для Америки. Тем не менее, господа, все, что я написал, остается в силе… Мы отказываемся от вас, Грейвуд, потому что вы сами не сумели отказаться от себя… Человечески мне жаль вас, парень, но что делать, когда идет игра…

Л а р ц е в. Игра без правил…

М а к к е н з и. Но ведь и вы разведчик и в этой игре делали свои ходы.

Л а р ц е в. Делали. Но не мы начали эту игру, не мы!

Входит  Э р н а  Б р и н к е л ь-К о т о в а.

М а к к е н з и. Честь имею! (Увидев Котову.) О!.. (Поворачивается к Грейвуду.) Поздравляю вас с отличным компаньоном… Идиот!.. Господа! Примите мои уверения… в глубочайшем к вам уважении!..

Л а р ц е в (Серову). Уведите арестованного.

С е р о в. Пойдемте, Грейвуд!

Г р е й в у д (увидев Котову). Браво, фрейлейн Бринкель! Браво!.. Еще раз примите мои комплименты!

З а н а в е с.

1961