Вернувшись в Москву, Литвинов сразу же с головой окунулся в работу. Среди множества накопившихся бумаг была телеграмма от Александры Михайловны Коллонтай из Стокгольма. Она поздравляла с успешным завершением вашингтонских переговоров, просила решить некоторые служебные вопросы. 20 декабря 1933 года Литвинов послал Коллонтай, как всегда, не обычное служебное, а дружеское письмо. «Дорогая Александра Михайловна! – писал он. – Поглощен делами по горло. Наша дипломатическая работа… только… начинается. Она никогда не была столь ответственна, как теперь, а тут еще Буллит, которому приходится уделять внимание, ибо он считает себя не только послом, но и моим личным другом. Спасибо за поздравительную телеграмму. Жму руку. Ваш Литвинов».

Замечание Литвинова о дипломатической работе, которая только начинается, было, разумеется, некоторой гиперболой. За плечами у советской дипломатии были значительные победы. Тем не менее эти его слова имели глубокий смысл. На мировую арену выполз гитлеровский нацизм, Германия все громче заявляла о своем стремлении «переиграть» войну. Еще незрим был военный союз, который вскоре стал называться осью «Берлин – Рим – Токио», но опытный глаз дипломата уже видел возможность его возникновения.

В конце января 1934 года должен был состояться XVII съезд партии, шла большая подготовительная работа. Литвинова избрали делегатом на партийную конференцию Дзержинского района, а затем на Московскую конференцию, которая послала его делегатом на партийный съезд, где Литвинова избрали членом ЦК ВКП(б).

Потом Литвинов выступил на собрании партийного актива Наркоминдела с докладом о съезде.

Перед советской дипломатией возникла одна из самых сложных задач за всю ее историю – противостоять усилению гитлеровской Германии путем создания средств международной безопасности. На повестку дня встал вопрос о вступлении Советского Союза в Лигу наций.

Эта международная организация, созданная на Парижской мирной конференции в 1919–1920 годах, играла немалую роль в жизни народов. Верховодили в Лиге Франция и Англия, что придало ее деятельности явно выраженный антисоветский характер.

Приход Гитлера к власти заставил многих буржуазных политических деятелей другими глазами взглянуть на Советский Союз. Гитлеровская дипломатия начала разрушать Лигу наций, стремясь устранить со своего пути даже это слабое препятствие, расчистить дорогу к агрессии. Из Женевы отозвали немецких дипломатов старой школы. Представитель Германии на конференции по разоружению На-дольный, назначенный затем послом в Москве, был практически отстранен от дел. В Международную организацию труда из Берлина прибыл нацистский бонза, фюрер гитлеровского «Трудового фронта» Роберт Лей.

Свою дипломатическую деятельность вечно пьяный Лей начал с того, что избил портье Дворца наций и отобрал у Надольного его автомобиль, заявив ошарашенному шоферу: «Передайте послу Надольному, что он может поцеловать меня в задницу».

Другим дипломатическим представителем Германии в Женеве, выступающим в качестве эксперта по так называемым организациям, схожим с военными, был назначен группенфюрер СС Рейнхард Гейдрих, впоследствии палач Праги, в 1942 году казненный чешскими патриотами.

Весной 1933 года из Лиги вышла Япония, а осенью того же года – Германия. Гитлер и японское правительство были твердо убеждены, что Лига наций после их выхода окончательно развалится.

В тайных дипломатических канцеляриях и генеральных штабах империалистических государств уже готовили новую войну, а в Лиге наций властвовало преступное благодушие. Немецкий дипломат барон Путлиц писал: «В Женеве… царила своеобразная атмосфера чего-то искусственного и нереального. Космополитическая ярмарка тщеславия и хитросплетенных интриг находилась в странном контрасте к своему фону, которым служил старинный город Кальвина с его швейцарско-буржуазным уютом и трезвыми, строгими, пуританскими нравами… Дипломаты и делегаты со всего света чувствовали себя здесь великолепно, особенно в теплое время года, и вели себя как отдыхающие на первоклассном курорте, тем более что пребывание в Женеве оплачивалось щедрыми суточными. На бульваре у озера, где превосходительства и иные сановники со всех стран мира совершали свой гигиенический моцион, часто можно было наблюдать сцены, казалось заимствованные из венской оперетки… Здесь осведомлялись о здоровье мадам или о результатах последнего курса лечения от ожирения, обменивались сведениями относительно ассортимента вин и кулинарных тонкостей парижских или карлсбадских ресторанов, обсуждали последние скандалы в Каннах или Сан-Себастьяне, причем каждый из собеседников со всей мыслимой деликатностью избегал разговоров на какую-либо серьезную тему, которая могла бы быть неприятна для другого».

И вот в это время Советский Союз, который не раз резко высказывался о деятельности Лиги наций, решил поддержать ее, вдохнуть в нее свежие силы, заставить служить делу сохранения мира. Это был поворот, свойственный гибкой советской дипломатии, действовавшей не прямолинейно, а диалектически, сообразуясь с мировой обстановкой.

В конце мая 1934 года Литвинов выступил на заседании Генеральной комиссии Конференции по разоружению в Женеве. Речь советского дипломата, в которой была изложена ясная программа мира, вызвала широкие отклики. Известный еженедельник «Журналь де насьон» писал: «Ничто не может так продемонстрировать глубокую эволюцию европейской политики, как то нетерпеливое ожидание, которое предшествовало выступлению Литвинова… Конференция по разоружению и общественное мнение рассчитывают на советскую делегацию, чтобы найти выход из того тупика, в котором конференция находится». Автор татьи назвал речь Литвинова «актом величайшей важности», писал, что она «явилась кандидатской речью Советского Союза перед Лигой наций. Лига наций может спокойно заявить: „Дигнус эст энтраре!“ – „Достоин войти“.

Но не столько Советский Союз нуждался в этой организации, сколько сама Лига была кровно заинтересована в том, чтобы СССР поддержал ее своим авторитетом.

По уставу государство, пожелавшее вступить в Лигу наций, должно было подать заявление – просьбу о приеме, ответить на вопросы, поставленные Лигой, обязаться принять ее устав. Затем просьба поступала в Шестую, или Политическую, комиссию, которая решала, достойно или недостойно то или иное государство быть принятым. При голосовании минимум две трети голосов должно было быть подано за вступление, в противном случае в приеме отказывали.

Советский Союз не мог позволить себе пройти все эти процедуры. В случае отказа престижу Советского Союза был бы нанесен удар. Врагов у СССР было немало, а их силы, приведенные тогда в действие, многолики и значительны. В этих условиях советская дипломатия должна была проявить максимум гибкости и изобретательности.

Многие государственные и политические деятели на Западе понимали, что в сложившихся условиях укрепление авторитета Лиги наций необходимо. К ним в первую очередь принадлежали Луи Барту – министр иностранных дел Франции и его чехословацкий коллега Эдуард Бенеш.

Литвинову и до 1934 года не раз доводилось встречаться с Бенешем и Барту. Максим Максимович мог рассчитывать на министра иностранных дел славянской страны. Бенеш при всей своей непоследовательности уже реально представлял, какую угрозу для Чехословакии представляет нацистская Германия.

Отношения с Барту были сложнее. В Советском Союзе не забыли его резко отрицательную роль в Генуе, его антисоветские комбинации, которые немало способствовали политической изоляции нашей страны. Но меняются времена, а обстоятельства заставляют пересматривать свои взгляды. После 1933 года Барту стал одним из самых последовательных сторонников сближения с Советским Союзом. Литвинов поверил в способность Барту послужить делу укрепления Лиги наций, спасения ее от окончательного развала. Не случайно гитлеровская разведка при помощи иностранных наемников вскоре организовала убийство Барту. Он погиб в Марселе вместе с югославским королем Александром I.

Литвинов прямо высказал Барту и Бенешу позицию Советского Союза:

– Мы не будем просить Лигу наций принять нас. Если вы считаете, что это необходимо для укрепления Лиги, проделайте всю необходимую работу. Пусть Советский Союз попросят о вступлении. И мы пойдем вам навстречу.

В Лигу наций входило пятьдесят одно государство. За страну, вступающую в Лигу, должны были проголосовать не менее двух третей ее членов, то есть тридцать четыре государства. Среди тех, кто особенно противился приему СССР, были такие страны, как Швейцария, Португалия, Аргентина, Нидерланды, Бельгия. О «серьезности» их доводов можно судить по аргументам, которыми пользовался, например, представитель Аргентины. В период октябрьских событий 1917 года в Петрограде какие-то уголовники украли у третьего секретаря аргентинского посольства два чемодана. Аргентинский дипломат примчался в Смольный, заявил о пропаже, но в те дни были дела поважнее, чем личные пожитки дипломата. Чемоданов не нашли. Аргентинец страшно возмутился. И вот теперь в Лиге наций его соотечественник выступил в Политической комиссии с заявлением, что будет голосовать против, ибо в этой стране не умеют защищать частную собственность.

Правительство Финляндии, проводившее тогда антисоветскою политику, заявило, что Финляндия будет голосовать против принятия Советского Союза. Советский полпред в Хельсинки Штейн получил указание протестовать против такой политики финляндского правительства и заявить, что «финны держат камень за пазухой». Видимо, Штейн передал эти слова в несколько смягченной форме. Крестинский, замещавший тогда Литвинова в Москве, послал Штейну указание дословно передать мнение Советского правительства, дал понять, что фраза о «камне за пазухой» принадлежит высшему руководству Советского Союза, и просил полпреда доложить об исполнении. Демарш советской дипломатии помог, финны сняли свои возражения.

15 сентября 1934 года тридцать делегатов Лиги наций обратились к Советскому правительству с телеграммой, в которой содержалось приглашение СССР вступить в Лигу и «принести свое ценное сотрудничество». Делегаты еще четырех стран обычным дипломатическим путем сообщили о своем решении голосовать за принятие Советского Союза. В тот же день Советское правительство ответило письмом на имя председателя Ассамблеи. СССР, гласил ответ, никогда не оставался глухим к предложениям международного сотрудничества в интересах мира и готов стать членом Лиги.

И вот 18 сентября советская делегация должна была предстать перед Лигой наций и пройти формальную процедуру приема. Делегация состояла из трех членов: Максима Максимовича Литвинова, Владимира Петровича Потемкина, полпреда в Италии, и Бориса Ефимовича Штейна полпреда в Финляндии.

Литвинов решил, что советская делегация явится в Женеву перед самым голосованием. Но как сделать так, чтобы быть в Женеве и вместе с тем не быть? Решению этой сложной проблемы помог географический фактор. Женева – город швейцарский, но он со всех сторон окружен французской территорией, и лишь узкая полоска земли соединяет его со Швейцарией. На другом берегу Женевского озера находится французский курорт Эвиан. Вот туда-то и уехал Литвинов вместе с Потемкиным. Штейну в Хельсинки была дана телеграмма с указанием выехать в Женеву. Но в Берлине Штейн получил вторую телеграмму с предложением не появляться в Женеве до 18 сентября.

Положение, однако, осложнялось тем, что поезд из Берлина в Женеву прибывал в двенадцать часов дня, а голосование в Лиге наций было назначено на шесть часов вечера. Штейна хорошо знали в Женеве, где он не раз бывал членом советской делегации на конференциях по разоружению. Штейн весьма остроумно вышел из положения. Дежурившие на вокзале в Женеве журналисты, конечно, узнали его. Но когда они явились к нему в номер гостиницы, Борис Ефимович твердо заявил: «Советский делегат Штейн, к величайшему сожалению, еще не приехал». Опешившие журналисты ретировались.

О том, что происходило в это время в Эвиане, рассказывает жена Максима Максимовича Айви Вальтеровна Литвинова: «В тот день, 18 сентября, Максим Максимович был весь в напряжении, но тщательно скрывал это. Один раз только ему изменило спокойствие, когда в Эвиане неожиданно появился временный поверенный в делах СССР во Франции опытный дипломат Марсель Розенберг, полагавший, что он может быть полезен.

– Зачем вы приехали? – спросил Литвинов. – Я вас не вызывал.

Такая реакция на приезд Розенберга объяснялась не только тем, что он без разрешения приехал в Эвиан. Незадолго до описываемых событий в Париже скончался советский полпред Валериан Савельевич Довгалевский, пользовавшийся большим уважением Литвинова. Розенберг, оставшийся в Париже поверенным в делах, послал Максиму Максимовичу следующую шифрованную телеграмму: «В газетах муссируются слухи о моем назначении полпредом. Надо ли эти слухи опровергать?» Литвинов ответил кратко: «Такие слухи и опровергать не следует».

Розенберг былотправлен обратно в Париж.

Максим Максимович просматривал газеты, задумчиво расхаживал по комнате, потом предложил пойти в кино, чтобы скоротать время. Мы ушли смотреть какой-то очередной боевик.

На обратном пути из кинотеатра мы зашли в Луна-парк, Литвинов, как бы про себя, сказал: «Неужели Бенеш подведет меня?» Когда настало время ехать в Женеву, казалось, что Максим Максимович уже совсем успокоился».

Эвиан находится в десяти минутах езды от Женевы. В точно назначенное время у подъезда отеля Литвинова ждал автомобиль. В женевском отеле ровно в пять часов к нему должен был явиться церемониймейстер Лиги и пригласить во Дворец наций. Штейн вспоминал: «По дороге из отеля церемониймейстер рассказал нам о ритуале, который сопровождается прием в Лигу наций. Мы войдем в салон,который ведет непосредственно в зал, где происходит заседание. После голосования счетчики огласят результаты, а затем председатель заявит, что на основании такого-то параграфа устава Советский Союз вступает в Лигу наций. Затем председатель скажет, что он приветствует вступление такого могучего государства, как Советский Союз, в Лигу наций, произнесет соответствующую речь и закончит ее следующими словами: „И я приглашаю господ советских делегатов занять в Лиге наций их места“. Именно в этот момент распахнутся двери, и три советских делегата войдут в зал.

Мы приехали в назначенное время, нас провели в круглый зал, а затем подвели к двери зала заседаний. Церемониймейстер очень волновался, несколько раз открывал дверь. Когда он еще раз открыл дверь, Максим Максимович, Потемкин и я вошли в зал заседания. Литвинов спокойно прошел через весь зал и занял свое место. Вся Лига наций смотрела в нашу сторону. Нам приветственно кивали головами. Это было эффектное зрелище. Когда мы уселись на свои места, председатель уже огласил результаты голосования, но свою речь еще не успел закончить. Он не сообразил, что ему не следует зачитывать последнюю фразу речи, и провозгласил: «Я приглашаю господ советских делегатов занять свои места». А мы уже сидели на своих местах».

Один из журналистов не преминул воспользоваться этим фактом. Он сказал, что большевики и на этот раз себя показали. Не дожидаясь приглашения, они вошли в зал.

Но это заявление отражало лишь разочарование и растерянность тех кругов, которые не желали вступления Советского Союза в Лигу наций. Авторитет социалистической страны был уже настолько высок, что подавляющее большинство стран проголосовало за ее вступление в Лигу. Это был еще один триумф миролюбивой внешней политики Советского государства, еще одно свидетельство его непрерывно возрастающего влияния на ход мировых событий.

После завершения торжественного ритуала выступил Литвинов. Он с благодарностью отметил инициативу французского правительства, предложившего пригласить Советский Союз в Лигу наций, сказал теплые слова по адресу Барту, поблагодарил Бенеша за искренние усилия. Литвинов сразу же предупредил, что откровенно скажет, почему лишь на пятнадцатом году существования Лиги наций в нее принят Советский Союз. Те, кто создавал Лигу наций, призванную стать инструментом мира, не желали, чтобы этот мир был распространен на новое, Советское государство. Они желали гибели этого государства. Жизнь, однако, показала незыблемую прочность Советского Союза.

Литвинов не скрыл, что СССР не может солидаризироваться со всеми решениями Лиги наций и считает ее устав далеко не совершенным. В частности, 12-я и 15-я статьи в некоторых случаях легализуют войну, а 23-я не предусматривает расового равноправия всех народов. Он сказал, что Советскому Союзу вполне понятна идея объединения наций, ибо СССР сам по себе – Лига наций, в нем проживает 185 народностей. «Я беру на себя смелость утверждать, что никогда и нигде народности не сосуществовали так мирно в рамках единого государства, не развивались так свободно в культурном отношении, не пользовались такой свободой национальной культуры вообще и языка в частности. Ни в одной другой стране не преследуется и не искореняется так решительно проявление расовых и национальных предрассудков, как это имеет место в Советском Союзе. В смысле равенства прав в Союзе нет ни национальных большинств, ни национальных меньшинств, ибо ни одна народность ни в теории, ни на практике не имеет меньших прав и меньших возможностей развития культурного и экономического, чем другая».

Литвинов изложил ленинские принципы мирного сосуществования, сказал о грозных тенденциях в мировой обстановке: силы войны мобилизуются и готовят новую мировую бойню. Пусть никто не думает, что Советский Союз переоценивает Лигу наций и ее возможности в этой сложной ситуации.

«Господа! – заявил Литвинов. – Я далек от преувеличения возможностей и средств Лиги наций по организации мира. Я, может быть, больше, чем кто-либо из вас, сознаю ограниченность этих средств. Я знаю, что Лига наций не имеет в своем распоряжении средств полного упразднения войн. Я убежден, однако, в том, что при твердой воле и дружном сотрудничестве всех ее членов весьма многое может быть сделано, и в каждый данный момент, для максимального уменьшения шансов войны. Но это является достаточно почетной и благородной задачей, осуществление которой принесет неисчислимые блага человечеству».

Вступление СССР в Лигу наций вызвало большой отклик во всем мире. Письма и телеграммы в Москву, в адрес советской делегации в Женеве еще раз показали, что трудящиеся всех стран связывали с Советским Союзом свои надежды на сохранение мира. Вот лишь некоторые из этих многочисленных посланий.

От имени 16 тысяч членов организации друзей СССР в Нидерландах секретарь этой организации Винтер телеграфировал Литвинову: «По поручению широких кругов нидерландской общественности, массовых митингов в Амстердаме, Роттердаме и в других городах мы выражаем свое возмущение позицией представителя нидерландского правительства, который голосовал против принятия СССР в Лигу наций».

Телеграмма из Цюриха: «Цюрихские рабочие шлют испытанному борцу за мир во всем мире и разоружение горячие братские приветы. Решительно клеймим воинственную позицию реакционного швейцарского правительства».

Всемирный женский комитет с радостью приветствовал вступление нашей страны в Лигу наций: «Советский Союз – величайший фактор в борьбе за мир».

Телеграммы прислали Бернард Шоу, Генрих Манн, Альберт Эйнштейн, министр иностранных дел Румынии Титулеску, американские политические деятели полковник Хауз и Генри Стимсон, английский деятель Филипп Ноэль-Бекер, Эдуард Эррио и другие государственные деятели Франции.

Множество телеграмм и писем было направлено лично Литвинову. Одно из них стоит привести полностью, ибо оно принадлежит замечательному русскому гуманисту, снискавшему широкую известность далеко за пределами своей родины. Речь идет о письме Николая Александровича Рубакина, который в те годы был директором Международного института психологии в Лозанне:

«Многоуважаемый Максим Максимович, позвольте мне в Вашем лице горячо приветствовать вхождение СССР в Лигу наций.

Как старый социалист, как убежденный сторонник мира между народами, я не могу не радоваться этому вхождению, и не потому, что считаю Лигу наций каким-то порогом рая, а потому, что в приглашении ею СССР вижу крупнейшую победу мирной политики Советского Союза над империалистической политикой государств капиталистических.

Приглашение СССР в Лигу наций показывает и то, до какой степени выросла мощь того государства, в котором при сознательной поддержке трудящихся строится культура социалистическая…

Крепко жму Вам руку.

Николай Рубакин».

Сразу же после вступления в Лигу наций представителю Советского Союза предоставили пост заместителя генерального секретаря Лиги.

Тогда Советский Союз был единственной социалистической страной. Два мира были представлены во Дворце наций: пятьдесят одно буржуазное государство и одно социалистическое. – Да и техника была не столь совершенна, как сейчас. Далеко не всегда можно было надеяться на немедленное получение инструкций своего правительства, большей частью требовалось принимать решение на месте, незамедлительно.

Один из крупнейших буржуазных историков, американский ученый Генри Роберте, писал о Литвинове: «На международных конференциях Лиги наций его плотная непролетарская фигура излучала здравый смысл и деловитость».

Максим Максимович своим внешним видом и впрямь мог сойти за вполне респектабельного буржуазного дипломата. Кстати, в свое время Литвинов вынужден был публично разъяснить, почему советский дипломат должен хорошо одеваться. В середине 20-х годов в Наркоминдел приходили письма, в которых выражалось недоумение по поводу того, что советские дипломаты на приемах появляются во фраках. «Не обуржуазивание ли это?» – спрашивали авторы писем. Максим Максимович выступил со статьей в «Вечерней Москве», объяснил, что дипломат, представляющий социалистическое государство и общающийся с иностранными государственными деятелями, должен носить фрак. Его мировоззрение от этого не изменится.

Литвинов доказал это в полной мере. Буржуазные исследователи истории Лиги наций немало писали о наступательной силе советской дипломатии. Ф. Р. Уолтерс следующим образом характеризует советского наркома: «Длинную серию его заявлений и речей в Ассамблее, Совете, на конференциях и в комитетах Лиги наций едва ли можно сегодня читать без удивленного восхищения. Ничто в анналах Лиги не сравнится с ними по откровенности… и точной оценке каждой ситуации. Ни одно современное заявление не достигает степени столь оправданного критицизма и совершенного предвидения».

Выступления Литвинова в Лиге наций всегда были событием, и недруги Советского Союза боялись советского дипломата. Если какой-нибудь оратор начинал клеветать на СССР, Литвинов тут же просил слова и давал беспощадный отпор, своим сарказмом, железной логикой фактов уничтожая противника. Многие просто не рисковали выступать при Литвинове, ждали, пока он уедет из Женевы, оставив вместо себя второго делегата.

Сила Литвинова, разумеется, объясняется не только его личными качествами. Он с такой уверенностью вел смелый и беспощадный поединок с буржуазными дипломатами именно потому, что представлял социалистическое государство, неизменной целью которого было обеспечить мир всем народам. Когда же трудящиеся Советской страны превратили отсталую Россию в мощное социалистическое государство, фундамент, на котором советская дипломатия строила свои внешнеполитические концепции, стал еще более прочным.

Характеризуя деятельность Литвинова в Лиге наций, А. И. Микоян говорил: «На европейской арене в Лиге наций Литвинов превосходил крупнейших буржуазных дипломатов. В сущности, он опрокинул корифеев буржуазной дипломатии. Лига наций была новым этапом нашей Дипломатии. Мы выступили на равных с крупнейшими буржуазными странами, которые незадолго до нашего вступления в Лигу наций вообще не хотели признавать нас. Формула определения агрессора, созданная Литвиновым, – это классическая формула».

Пятилетие, с 1934 года до сентября 1939 года, когда гитлеровская Германия развязала вторую мировую войну, было насыщено полными драматизма событиями, отмечено сложнейшими ситуациями и проблемами, решение которых требовало исключительной мобильности, твердости, умения проникать в коварные замыслы противника и разоблачать его, маневрируя и наступая.

В те годы Литвинов часто бывал в Женеве. Путь туда лежал через Берлин. Когда возникала в том крайняя необходимость, он задерживался в германской столице ровно столько, сколько было нужно для официальных бесед. На вокзале его встречали сотрудники советского полпредства, иностранные журналисты, аккредитованные в Берлине, просили интервью. Литвинов отшучивался, вежливо улыбался, но интервью давал редко. Гестаповцы и эсэсовцы, заполнявшие перрон, торчали там, пока не отойдет поезд. Примерно с конца 1935 года Литвинов предпочитал ездить в Женеву не через Берлин, а через Вену, иногда во время этих поездок заезжал в Карловы Вары, вызывал туда советских дипломатов на совещание.

Образ жизни Литвинова в Женеве не изменился. Он останавливался, правда, не в «Бритиш пансионат», а в отеле «Ричмонд», который стал резиденцией советских дипломатов. В остальном все осталось по-старому. Вечера, как обычно, проходили в подготовке к выступлениям. Свои выступления Литвинов давал просматривать Эндрю Ротштейну, английскому коммунисту, в те годы корреспонденту ТАСС в Женеве. Ротштейн вспоминает: «Передав мне свою речь, Максим Максимович говорил: „Если найдете неудачное место, если вам что-нибудь режет слух, если вы считаете, что какое-либо положение в речи надо улучшить, изменить или вычеркнуть, скажите“.

Литвинов установил тесный контакт с главой журналистского корпуса в Женеве английским журналистом Дэллом, в прошлом крупным деятелем английского рабочего движения, о чем упоминается в одном из писем Энгельса к Зорге, и редактором «Пиплс пресс» – газеты профсоюза неквалифицированных рабочих. Дэлл был подлинным социалистом, очень симпатизировал Советскому Союзу. Приезжая в Женеву, Литвинов приглашал к себе Дэлла, подробно с ним беседовал, получал у него массу полезных сведений о настроениях делегатов, узнавал кулуарные новости.

Перед заседаниями, на которых предстояла особенно острая баталия по важнейшим вопросам мировой политики, Литвинов гулял по тихим вечерним улицам Женевы. Как-то во время прогулки встретил Локкарта, бывшего английского контрразведчика, на которого он был обменен в1918 году. Поговорили о погоде, о настроениях в Женеве.

– Вы знаете, господин Литвинов, что, когда я сидел в тюрьме ВЧК, меня допрашивал лично Дзержинский, – с улыбкой сказал Локкарт.

– Ну и что же? – спросил Литвинов.

– Я не представлял себе, сколь гуманны большевики. В тюрьме я имел возможность в этом убедиться, со мной обращались по-джентльменски, – ответил Локкарт, явно стараясь польстить собеседнику.

– Должен вам заметить, что лондонская тюрьма «Брикстон» не оставила у меня столь приятных воспоминаний. Правда, другие европейские тюрьмы, в которых я сидел, были еще хуже, – вежливо сказал Максим Максимович.

Обменявшись впечатлениями, Литвинов и Локкарт расстались.

Надвигались грозные события. В ночь на 3 октября 1935 года Италия напала на Эфиопию. В сентябре 1931 года во время вторжения Японии в Маньчжурию Лига наций осталась бездейственной, не констатировала нарушение устава. Англия, Франция и США уговорили тогда Китай не заявлять о состоянии войны с Японией, объяснив, что это облегчит им успешное ведение переговоров и поиски компромисса с Японией. Теперь Советский Союз был членом Лиги наций, и этот метод умиротворения агрессора применить не удалось. Лига наций вынуждена была принять решение, устанавливающее, что один из ее членов нарушил устав и начал военные действия против другого члена Лиги. В таких случаях устав автоматически вводил в действие статью 16-ю, предусматривающую санкции против государства-агрессора.

В Советском Союзе итальянская агрессия вызывала сочувствие народа к далекой африканской стране. Газеты печатали статьи о сопротивлении эфиопского народа агрессорам, обзоры военных действий. Советский академик Николай Иванович Вавилов в 1927 году организовал экспедицию в Эфиопию, провел там четыре месяца, прошел с караваном две тысячи километров, собрав свыше шести тысяч образцов культурных растений. У озера Тан его свалила тифозная лихорадка. Претерпев невероятные трудности, академик Вавилов возвратился на Родину. В «Известиях» появилась серия его статей, которые он закончил следующими словами: «Вместе со всей Советской страной мы говорим: „Пусть живет свободная и независимая Эфиопия, пусть сама всемерно использует свои природные богатства!“

Советская дипломатия начала борьбу за обуздание агрессора. Англия, напротив, старалась, чтобы Италия как можно глубже увязла в Эфиопии, и вместе с Францией вела политику затяжки конфликта. Санкции, которые намечалось применить против Италии, были недостаточными и недейственными. В сентябре 1935 года Литвинов трижды выступал по этому вопросу в Лиге наций. В тихую, безмятежную атмосферу Лиги ворвался голос народов Советского Союза и их глашатая. 5 сентября Литвинов заявил в Совете Лиги: «Мне, как и многим моим коллегам, приходится в данном случае выступать по вопросу, который непосредственно не задевает интересы наших стран, но который при том или ином решении может иметь самые грозные последствия для всей международной жизни, для судьбы Лиги наций, для дела всеобщего мира, а следовательно – рано или поздно – и для наших стран».

Эти же мысли еще более решительно и откровенно прозвучали и в других выступлениях Литвинова в связи с итальянской агрессией в Эфиопии. Внимательно перечитывая его речи, мы видим, что Литвинов говорит не только об агрессии против Эфиопии, в них заложен более глубокий смысл. Помыслы советского дипломата устремлены вперед, он пытается заглянуть в события ближайших лет, видит грозную опасность для всех народов. Литвинов говорит о гитлеровской Германии, еще не называя эту страну по причине чисто дипломатического такта. 14 сентября 1935 года Литвинов, выступая на Ассамблее Лиги наций, разоблачил подоплеку агрессии, медлительность Лиги, ее нежелание решать проблемы, в частности проблему разоружения. Советский дипломат использовал трибуну Лиги наций, чтобы приковать внимание всех народов к событиям, которые происходили в Африке, а завтра могут произойти в Европе. Он говорит о безопасности и о тех, кто пытается ее подорвать. О региональных пактах, которые заключил Советский Союз и которые значительно содействовали укреплению безопасности в Европе. «Подобные пакты никому, кроме возможных нарушителей мира, не угрожают, ничьих интересов не задевают и служат исключительно делу мира, а следовательно, и делу всего человечества».

Но существуют концепции, противостоящие идее коллективной безопасности. Не всякий пакт о ненападении имеет целью укрепление всеобщего мира. «В то время как пакты о ненападении, заключенные Советским Союзом со своими соседями, имеют особую оговорку о недействительности пактов в случае совершения агрессии одной из сторон против любого третьего государства, мы знаем и другие пакты, отнюдь не случайно такой оговорки лишенные. Это значит, что государства, обеспечившие себе тыл или фланг подобным пактом о ненападении, резервируют себе возможность безнаказанного нападения на третьи государства».

Значение этих слов тогда поняли далеко не все. Чтобы их провидческий смысл стал ясен, человечество должно было пройти через тяжкие годы кровавых испытаний.

В те месяцы и годы советская дипломатия использует любую возможность, чтобы заставить Лигу наций погасить в зародыше даже самый малый конфликт в любом районе земного шара. Когда летом 1932 года вспыхнула война между Боливией и Парагваем из-за нефтяной области Чако, в ходе которой в конце 1934 года боливийская армия потерпела поражение, Литвинов выступил на пленарном заседании Лиги наций. «Большое расстояние, – сказал он, – отделяющее нас от театра военных действий, и сравнительно незначительное число участвующих в них вооруженных сил не должны умалять в наших глазах важности проблемы. Решения, которые мы здесь примем, могут иметь весьма важные последствия в разбирательстве более серьезных конфликтов, и все мы должны это помнить. Со своей стороны, советская делегация настаивает на том, чтобы решения Ассамблеи по этому вопросу носили решительный и твердый характер и чтобы Ассамблея проявила твердость в деле их проведения в жизнь».

Выступления Литвинова в Женеве и на других международных форумах способствовали росту его популярности. В те годы он получал много писем от рабочих, военных, интеллигенции. Их авторы просили, чтобы Литвинов был осторожен. Враг не дремлет. Убили Воровского, убили Войкова, могут убить и его, Литвинова, а он нужен партии и рабочему классу. Максим Максимович отвечал, что случиться, конечно, может всякое, но пусть товарищи не волнуются. Он верит больше в силу слова, чем в силу пули. Возрос поток писем от избирателей, пославших его в ЦИК СССР, а потом в Верховный Совет. Некоторые авторы писем искали у Литвинова защиты, жаловались ему, старому большевику, на нарушения законности. Но давно уже не было в живых Феликса Эдмундовича Дзержинского, с которым был дружен Литвинов. Недавно умер Вячеслав Рудольфович Менжинский. По поводу этих писем Литвинов советовался с давним знакомым, одним из старых большевиков, занимавшим тогда крупный пост в НКВД.

Несмотря на уйму дел, он часто встречался с молодежью. Как-то комсомольцы Дзержинского района задали Максиму Максимовичу вопрос, как он изучал иностранные языки. Встреча проходила в конференц-зале Наркоминдела. Литвинов сказал: «У меня было много свободного времени для изучения иностранных языков. Я это делал в тюрьмах».

Приезжали к нему пионеры из столицы Армении. Литвинов сфотографировался с ними, написал теплое, дружеское приветствие, напомнил слова Владимира Ильича о необходимости овладевать знаниями.

В 1933 году Дзержинский райком партии Москвы поручил Наркоминделу взять шефство над колхозом деревни Чудцево Ново-Петровского района Московской области. Наркоминдел послал туда своего представителя опытного партийца Семена Максимовича Мирного, поручил ему ознакомиться с положением дел в колхозе. Он застал в Чудцеве неприглядную картину. Отощавшие коровы были подвешены на ремнях, колхозники ничего на трудодни не получали, кругом царила бесхозяйственность. Мирный остался на несколько месяцев в колхозе, чтобы помочь наладить дело. Приехал он в Чудцево в феврале, мобилизовал партийную организацию. Многое удалось сделать. Хорошо развернулся сев. А тут приближались майские праздники, и колхоз по совету Мирного решил направить делегатов к шефам в Москву.

В самый канун праздников чудцевские колхозники прибыли в столицу, явились в Народный комиссариат иностранных дел. Об их приезде сообщили Литвинову. Накануне Максим Максимович назначил прием послу одной крупной страны. Узнав, что прибыли колхозники, Литвинов поручил секретарю немедленно связаться с послом, передать ему, что просит прибыть на два часа позже назначенного срока, ибо он, Литвинов, еще не имеет решения правительства по вопросу, интересующему посла.

Прием дипломата был перенесен, а утром Литвинов принял колхозников. Расспросил о делах, выяснил их нужды. Стало ясно, что без механизированного транспорта колхоз не выйдет из тупика. Литвинов распорядился передать чудцевскому колхозу грузовые автомашины Наркоминдела, помочь другими возможными средствами.

В конце беседы колхозники сказали Литвинову, что перед самым их отъездом из деревни на общем собрании колхоза было принято решение присвоить чудцевскому колхозу имя Максима Максимовича Литвинова. Крестьяне поручили передать, что просят согласия Литвинова.

Максим Максимович задумался. Сидел расстроенный, не зная, что ответить колхозникам. Быть может, впервые он оказался перед проблемой, которую не мог решить. Уже истекли два часа. Вошел секретарь, сообщил, что посол ждет. Литвинов ответил:

– Скажите, что очень занят.

Наконец обратился к своим гостям:

– Передайте товарищам колхозникам, пусть поступают, как знают. Если им это так нужно, пусть присваивают мое имя.

Колхозники, довольные, вышли из кабинета Литвинова и, проходя мимо иностранного дипломата, вежливо распрощались:

– До свиданьичка.

Дипломат холодно поклонился, потом ехидно спросил у секретаря:

– Это дипломатическая миссия какой державы?

– Колхозной, – ответил секретарь.

Вечером в клубе Наркоминдела было праздничное собрание. Колхозников как почетных гостей посадили в президиум рядом с Литвиновым. Вручая им билеты на трибуны Красной площади, чтобы они посмотрели военный парад, он сказал:

– Вы хозяева, вы должны знать, что ваши деньги расходуются не зря.

В свободные часы Литвинов уезжал на дачу под Москву. Бродил по дорожкам парка, зимой ходил на лыжах, старался выполнять предписания врача.

В прошлом Литвинов тяжело болел, у него развилась тахикардия. Профессор Краузе, исследовавший его в 1923 году в Берлине, сказал с грубоватой откровенностью, что Литвинову осталось жить не очень долго. Максим Максимович пробурчал в ответ, что если он сумел пережить режим берлинской тюрьмы в 1907 году, то ему ничто не страшно, он постарается как можно дольше не отправляться на тот свет.

Все же болезнь иногда давала себя знать. Литвинов соблюдал диету, старался урвать двадцать минут, чтобы заехать в кабинет физкультуры, где изо всех сил крутил педали велосипеда. Семен Михайлович Буденный посоветовал Литвинову заняться верховой ездой, приказал выделить для него в конюшнях на Хамовническом плацу хорошо объезженную лошадь. Литвинов аккуратно два месяца являлся на плац, ездил верхом. Потом перестал. Не мог выдержать кутерьмы, которая поднималась на плацу при его появлении. Командир, завидев Литвинова, кричал: «Смирно!» Отдавал честь и рапортовал: «Конь готов!»

В мае 1935 года отмечалась тридцатая годовщина III съезда партии. Литвинову позвонила Татьяна Федоровна Людвинская:

– Максим, ты не забыл, что ты докладчик? Так вот, завтра в переулке Стопани, в Обществе старых большевиков, соберутся товарищи. Как делегат III съезда, поделишься воспоминаниями, расскажешь и о делах международных, немножко больше, чем нам сообщают газеты.

– Ну вот видишь, ты мне все же напоминаешь, что я дипломат, – ответил Литвинов.

На следующий день точно в назначенное время Литвинов был в переулке Стопани.

– Как приятно видеть вас всех вместе, – взволнованно сказал он, встретив там Ленгника, Ярославского, Федора Никитича Самойлова, Софью Николаевну Смидович, других старых друзей.

Слово дали Литвинову. Он рассказал о своих встречах с Лениным, о его работе «Две тактики», в которой Владимир Ильич определил как главную задачу подготовку вооруженного восстания. Литвинов говорил о II Интернационале. Сказал, что его лидеры по-прежнему остались верны себе. В воздухе снова пахнет грозой, а они обманывают народы. Говорил Литвинов и о делах международных – «немножко больше, чем сообщают газеты».

На политическом горизонте появились новые грозные тучи. 16 марта 1935 года Германия в одностороннем порядке отменила военные ограничения Версальского мирного договора.

Ни Ленин, ни другие государственные деятели Советской страны никогда не рассматривали Версальский договор как справедливый. Наоборот, они считали его архинесправедливым и не раз заявляли об этом. Но когда этот договор был нарушен во имя вооружения фашистской Германии, Советский Союз не мог остаться безучастным. Произошло то, о чем советская дипломатия не раз предупреждала западных государственных деятелей, говоря им об опасности, исходящей из Германии. Тогда они отмалчивались или отвечали, что СССР преувеличивает роль Гитлера и его возможности. Выступая по этому поводу, Литвинов ясно выразил позицию Советского Союза: «Я говорю… от имени страны, которая не только не ответственна за Версальский договор, но и никогда не скрывала своего отрицательного отношения к этому договору в целом…» И тут же со всей резкостью ставит вопрос: «Как быть, если государство, требующее или берущее себе право на вооружение, находится под исключительным руководством людей, которые объявили во всеуслышание программу своей внешней политики, состоящую в политике не только реванша, но и безграничного завоевания чужих территорий и уничтожения независимости целых государств, – под руководством людей, которые открыто провозгласили эту программу и не только не отрекаются от нее, но непрестанно распространяют эту программу, воспитывая на ней свой народ? Как быть в тех случаях, когда государство, имея такую программу своих вождей, отказывается давать какие бы то ни было гарантии неосуществления этой программы, гарантии безопасности своих соседей дальних или близких, – гарантии, которые готовы дать другие государства, даже свободные от всяких подозрений в агрессивности? Можно ли закрывать глаза на подобные факты?» Выступления Литвинова получили большой резонанс, они приковали внимание к политике гитлеровской Германии, способствовали мобилизации общественного мнения всех стран для борьбы с фашизмом. Много лет спустя эта деятельность Литвинова была отмечена в справке «Фальсификаторы истории»: «Всем известна настойчивая и длительная борьба Советского Союза и его делегации в Лиге наций под председательством M. M. Литвинова за сохранение и Укрепление коллективной безопасности. В течение всего предвоенного периода отстаивала советская делегация в Лиге наций принцип коллективной безопасности, поднимая свои голос в защиту этого принципа на каждом заседании Лиги наций, почти в каждой комиссии Лиги наций».

28 марта в Москву по приглашению Советского правительства прибыл Антони Идеи. Англия проводила политику Уступок Германии, однако стремилась сохранить видимость борца за укрепление мира. В беседе с ним Литвинов по поручению Советского правительства решительно подчеркнул опасность, исходящую со стороны нацистской Германии не только для Советского Союза, но и для западных стран, обратил внимание Идена на тот факт, что, развивая свою программу экспансии против СССР, нацистский главарь лелеет планы похода и против западных демократий. «Гитлер, выдвигая в настоящее время на первый план восточную экспансию, – сказал Литвинов, – хочет поймать на удочку западные государства и добиться от них санкций его вооружения. Когда эти вооружения достигнут желательного для Гитлера уровня, пушки могут начать стрелять совсем в другом направлении».

Не прошло и четырех лет, как жизнь подтвердила, сколь мудры и справедливы были эти предупреждения. Бомбы и снаряды градом обрушились на Лондон и другие города Англии.

Советский нарком дал в честь Идена обед на своей даче возле Сходни под Москвой. Уже были широко известны слова Литвинова: «Мир неделим». Их повторяли и дипломаты, и докладчики, и те, кого иногда называют «простыми людьми». Повар на даче у Литвинова тоже решил блеснуть дипломатическими познаниями. На масле, которое подали к столу, было выведено по-латыни: «Мир неделим». Повар до этого всех расспрашивал, как написать эти слова. Когда сели за стол, Идеи шутя заметил, что масло нельзя трогать, ибо будет нарушен принцип неделимости.

Положительных результатов визит Идена, однако, не принес, сотрудничество между Англией и СССР не было достигнуто.

Приезды министров и других государственных деятелей еще раз показали всему миру, что нет ни одного международного вопроса, который может быть решен без участия Советского Союза.

Настойчивая борьба Советской страны за мир, работа, проделанная на международных конференциях и в Лиге наций, вызвали к СССР нарастающую волну симпатий. Расширялись контакты между СССР и Францией. Еще в мае 1934 года в СССР прибыла французская научная миссия во главе с профессором Жаном Перреном, а затем в Москву приехал французский министр воздухоплавания Пьер Кот. Францию посетила делегация советских летчиков, в Париже побывали советские писатели, Ансамбль песни и пляски Красной Армии и другие художественные коллективы. Оценивая все эти факты, французский историк М. Мурэн отмечает в своей книге «Франко-советские отношения (1917–1967)», что «все это наряду с переговорами между Барту и Литвиновым содействовало дальнейшей популяризации во Франции идеи сближения между Парижем и Москвой».

Французское правительство под нажимом общественного мнения решило подписать с Советским Союзом пакт о взаимной помощи. 2 мая 1935 года в Париже этот договор был подписан. Статья 1 договора гласила: «В случае, если СССР или Франция явились бы предметом угрозы или опасности нападения со стороны какого-либо европейского государства, Франция и соответственно СССР обязуются приступить обоюдно к немедленной консультации в целях принятия мер для соблюдения постановлений статьи 10 статута Лиги наций».

Вскоре после подписания договора в Москву прибыл министр иностранных дел Франции Пьер Лаваль. В течение трех дней, которые Лаваль провел в Москве, он был принят руководителями Советского государства, что свидетельствовало о том, что СССР придавал большое значение улучшению советско-французских отношений. Однако вскоре выяснилось подлинное отношение Лаваля к франко-советскому договору. Вот что сказано об этом в третьем томе «Истории дипломатии»: «По возвращении из Москвы Лаваль остановился в Польше. Здесь он разъяснил министру иностранных дел Беку, что франко-советский пакт имеет целью не столько привлечь помощь Советского Союза или помогать ему против возможной агрессии, сколько предупредить сближение между Германией и Советским Союзом. Советско-французский договор о взаимной помощи Лаваль рассматривал как орудие в своей политике сделки с гитлеровской Германией. В те дни он доверительно говорил своему другу Грумбаху: „Я подписываю франко-русский пакт для того, чтобы иметь больше преимуществ, когда я буду договариваться с Берлином!“

Впоследствии Лаваль оказался предателем, пошел на сговор с Гитлером. После войны по приговору французского Верховного суда он был казнен.

Договор оказал громадную помощь антифашистским силам в Европе, а особенно во Франции, способствовал консолидации Народного фронта. Грандиозный митинг на стадионе Буффало в Париже 14 июля 1935 года перерос в невиданные по масштабам антифашистские выступления во всех городах страны. Лозунг Французской коммунистически партии «Проводить политику мира в тесном союзе с СССР» стал лозунгом всего народа. На стадионе Буффало была принята клятва: «Мы даем торжественный обет хранить единство, чтобы отстаивать демократию, добиваться разоружения и роспуска мятежных лиг, оградить наши свободы от посягательства фашизма».

Под прямым влиянием советской политики мира и франко-советского договора Народный фронт принял программу, которая предусматривала «международное сотрудничество в рамках Лиги наций, с целью обеспечить коллективную безопасность посредством определения агрессора и автоматического и солидарного применения санкций в случае агрессии». Седьмой параграф программы требовал «распространения, в особенности в Восточной и Центральной Европе, системы пактов, открытых для всех согласно принципам франко-советского договора».

Во французской и советской печати появились статьи, напоминавшие о традиционной дружбе двух великих народов. Литвинов опубликовал серию редакционных статей в «Журналь де Моску» о дружбе с Францией, но не считал, что следует забывать прошлое, знал, что Лаваль и его единомышленники попытаются взять реванш.

Через три недели после отъезда Лаваля в Москву прибыл Эдуард Бенеш. Еще до визита, 16 мая, в Праге был подписан договор о взаимопомощи между СССР и Чехословакией. Бенеш посетил Ленинград и Киев, побывал в одном украинском колхозе.

К концу 1935 года уже четко определились итоги усилий, которые предпринимала советская дипломатия для сохранения мира, необходимого для продолжения строительства социализма в СССР.

Заключение пактов о взаимной помощи с Францией и Чехословакией, подписание в 1933 году договоров с рядом стран Европы и Азии «об определении агрессии», других договоров, конвенций и протоколов – все это создало серьезные препятствия агрессивным устремлениям гитлеровской Германии. Установление дипломатических отношений с Соединенными Штатами Америки заложило основы будущего союза против гитлеровской Германии на случай агрессии с ее стороны и создавало предпосылки для укрепления положения Советского Союза на Дальнем Востоке.

Однако западные державы не в состоянии были отказаться от тайных планов и попыток канализировать германскую угрозу в восточном направлении, против Советского Союза. Ненависть к стране социализма туманила разум многих государственных деятелей. Они продолжали политику подрыва коллективной безопасности в Европе, политику поощрения агрессивных действий фашистских государств. Общественное мнение всего мира было возмущено продолжающейся агрессией Италии в Африке. Советский Союз потребовал применения к Италии статьи 16 устава Лиги – санкций против агрессора. Предложение приняли. Однако и здесь покровители Муссолини остались верны себе: самый важный вид стратегического товара, необходимого для ведения войны, – нефть не была включена в список товаров, запрещенных для ввоза в Италию. Англия отказалась закрыть находившийся тогда полностью в ее руках Суэцкий канал, по которому Италия перевозила в Эфиопию войска и вооружения. Позже Англия и Франция добились в Лиге наций отмены санкций против фашистской Италии.

В связи с этими действиями Англии и Франции Литвинов несколько раз выступал в Лиге наций, изложил советские предложения, направленные на укрепление коллективной безопасности. Предложения сводились к тому, что всякое государство, совершившее агрессию против одного из членов Лиги наций, считается находящимся в состоянии войны со всеми остальными членами Лиги. Для рассмотрения предложений СССР была создана комиссия, она проработала два года. Саботаж английской и французской дипломатии затормозил принятие этих предложений.

1 июля 1936 года Литвинов произнес в Лиге наций речь, которую мировая пресса назвала одной из самых впечатляющих. Он назвал действия Лиги наций в связи с агрессией против Эфиопии одними из самых неудачных в истории этой организации. «…Я говорю, – сказал Литвинов, – что нам не нужно Лиги, безопасной для агрессоров… ибо такая Лига из орудия мира превратится в его противоположность».

В 1936 году эпицентр приближающейся всемирной бури все больше перемещался в гитлеровскую Германию. 7 марта Гитлер ввел войска в демилитаризованную Рейнскую зону. Был нарушен не только Версальский договор, но и Локарнские соглашения.

Теперь уже и слепцы должны были понять, куда идет Германия. Но европейская дипломатия продолжала вести политику поощрения нацистов. Англичане начали переговоры с Германией, предложили созвать Совет Лиги наций в Лондоне, пригласить туда гитлеровских дипломатов. В результате переговоров была принята резолюция, которая ограничилась признанием факта нарушения Версальского и Локарнского договоров. Таким образом, западные державы отказались считать действия Германии угрозой миру. А между тем это был тот случай, когда Гитлера можно было заставить немедленно отступить. Как позже стало известно, командиры дивизий вермахта, вступивших в Рейнскую зону, имели секретный приказ Гитлера, который предписывал им немедленно отвести войска в случае, если выступит французская армия.

Как завороженная удавом, притихла капиталистическая Европа, с апатией и безнадежностью взирая на агрессора. Лишь Советский Союз, его дипломаты продолжали настойчиво действовать. Но в Женеве их превосходительства по-прежнему совершали по утрам свой моцион, на террасах шикарных отелей дипломаты угощались аперитивами и расточали друг другу комплименты…

В 1936 году советская дипломатия приняла меры для укрепления позиций Советского Союза в одном из важнейших для обороны страны районе – в бассейне Черного моря. Отношения Советского Союза с Турцией были хорошими. Основатель Турецкой Республики Кемаль Ататюрк ценил бескорыстную помощь, оказанную Советской Россией его стране как в годы вооруженной борьбы против империалистической интервенции, так и позднее, после завоевания независимости. В начале 30-х годов Советский Союз предоставил Турции беспроцентный кредит и техническую помощь для постройки текстильных комбинатов, помогал возрождающейся стране создавать новые отрасли промышленности. Турецкий народ отвечал симпатией и благодарностью. Почти одновременно с поездкой Литвинова в Вашингтон другая советская делегация выехала в Турцию. Делегацию возглавил Ворошилов. Его избрали почетным гражданином города Измира.

Дружба Советского Союза с Турцией крайне беспокоила врагов СССР. Англия вела непрерывные интриги в Анкаре, пытаясь вбить клин в советско-турецкие отношения. Резко активизировала свою деятельность в этом районе и гитлеровская дипломатия. В самом турецком правительстве постепенно усиливались прозападные тенденции.

В таких условиях 22 июня 1936 года в швейцарском городе Монтрё открылась международная конференция о режиме черноморских проливов. Перед советской дипломатией стояла цель: поддержать Турцию в восстановлении ее полного суверенитета в зоне проливов, обеспечить интересы СССР и других черноморских стран, добиться ограничения тоннажа военного флота нечерноморских держав, допускаемого в Черное море в мирное время.

Литвинов, как обычно, сформировал очень маленькую делегацию. Максим Максимович вызвал в Монтрё главного секретаря Наркоминдела, одного эксперта по общим вопросам, крупнейшего специалиста по Турции Анатолия Филипповича Миллера и трех экспертов по военным вопросам. Ни переводчика, ни референта Литвинов на конференцию на взял. Он считал, что сотрудник Наркоминдела должен свободно владеть иностранными языками и быть референтом в своей области. Секретарь-стенографистка и технический канцелярский работник дополняли советскую делегацию.

Кроме Советского Союза и Турции в конференции участвовали Англия, Франция, Япония, Болгария, Румыния, Югославия, Греция и даже Австралия, приглашенная англичанами. Англия прислала в Монтрё своих лучших дипломатов, в том числе постоянного заместителя министра иностранных дел Кадогана, но «душой» и фактическим руководителем делегации был Рэндэл, заведовавший отделом Востока во внешнеполитическом ведомстве Англии. Позже, во время второй мировой войны, Рэндэл возглавлял английскую секретную службу на Балканах.

Колоритной фигурой был глава турецкой делегации Тевфик Рюштю Арас. Человек гибкий, блестяще владеющий приемами восточной дипломатии, Тевфик Рюштю Арас хотел замаскировать намечавшееся сближение Турции с Англией и заявлял, что хочет «удовлетворить все делегации». Однако больше всего турецкая делегация заигрывала с Англией, считая, что только от нее зависит принятие выгодного для Турции решения. Доходило до того, что Арас вел за спиной Литвинова тайные переговоры с англичанами, которые добивались срыва советского плана.

Во время очередного заседания, когда обсуждался вопрос о проходе советских военных кораблей крупного тоннажа через проливы, Арас предложил добавить слова «существующего флота».

– Как понять ваше заявление? – спросил Литвинов. – А если мы построим новые военные корабли, вы их не будете пропускать?

Турецкий дипломат замялся:

– Я хотел сказать, что слово «существующего» не следует понимать как «нынешнего».

– Значит, – продолжал Литвинов, – вы снимаете слово «существующего»?

– Снимаю, – неуверенно заявил Арас.

В этот момент со своего места поднялся Рэндэл. Обращаясь к турецкому министру иностранных дел, он раздраженно спросил:

– Как это вы снимаете свою формулировку? Ведь мы с вами договорились, что она обязательно будет в тексте соглашения.

Турецкий дипломат смешался, пытаясь что-то объяснить, но все это выглядело невразумительно. Дело кончилось тем, что Арасу пришлось извиниться и перед Литвиновым, и перед Рэндэлом и попросить председателя исключить всю эту дискуссию из протокола заседания.

Конференция в Монтрё затянулась. Литвинов уехал в Женеву, а на конференции осталась так называемая Рабочая комиссия. Когда Литвинов в середине июля возвратился в Монтрё, ему стало окончательно ясно, что английская дипломатия может провалить конференцию.

В эти критические дни Литвинов пригласил корреспондента ТАСС Эндрю Ротштейна и сказал ему:

– Пойдите к вашим журналистам и сообщите им, что Литвинов упаковывает чемодан. Я уезжаю из Монтрё и больше сюда не вернусь.

На следующий день во всех газетах появилось сообщение, что Литвинов уезжает, конференция под угрозой срыва. Литвинов выбрал удачный момент для «пробного шара». Из Германии продолжали поступать грозные вести. Папен в Вене подписал соглашение, фактически предрешившее аншлюс. Обстановка в Европе все больше накалялась. В итоге Англия вынуждена была в Монтрё пойти на попятный. Получив инструкцию из Анкары, отступила и турецкая делегация. Основные советские предложения были приняты, и 20 июля конференция благополучно завершила свою работу подписанием новой конвенции о проливах. Мировая печать много писала об успехе Советского Союза. Даже корреспондент белогвардейской парижской газеты «Последние новости» Незнамов отметил, что такого блестящего успеха не знала история русской дипломатии.

17 июля 1936 года Литвинову исполнилось шестьдесят лет. Он был решительным противником всяких юбилеев. Но сотрудники решили хоть как-нибудь отметить 60-летие Максима Максимовича. Повару «Монтрёпалас», где жили советские дипломаты, тайком заказали любимый Литвиновым чечевичный суп. Владелец отеля, узнав о юбилее, был потрясен и все повторял: «Господину министру шестьдесят лет – и к обеду только чечевица. Это невозможно!»

За столом собрались сотрудники Литвинова, «монтрёйцы», как он их называл. Литвинова поздравили. Он коротко ответил: «Спасибо, товарищи!» И на этом юбилей был завершен.

В тот день Максим Максимович получил из Москвы приветственное письмо: «В день Вашего шестидесятилетия Совет Народных Комиссаров Союза ССР и ЦК ВКП(б) приветствует Вас, старейшего деятеля большевистской партии, руководителя советской дипломатии, неустанного борца против войны и за дело мира в интересах всех трудящихся. Желаем Вам здоровья и дальнейших успехов…»

За выдающиеся заслуги в борьбе за мир на посту наркома по иностранным делам ЦИК наградил Литвинова орденом Ленина. А потом пришло еще много телеграмм из Советского Союза. Литвинова приветствовали государственные деятели, дипломаты, военные, рабочие, писатели, колхозники и пионерские организации. Наркоминдел сообщил, что дружеских приветствий столько, что передать их все просто невозможно, они будут ждать Литвинова в Москве.

Максим Максимович позвонил Ротштейну и сказал, что хочет ответить соотечественникам, попросил через ТАСС передать в Москву его письмо.

«Дорогие друзья и товарищи, – писал Литвинов. – Я глубоко тронут выраженными вами чувствами и добрыми пожеланиями. Многие из вас знают, как я не люблю юбилеи и чествования. Юбилейные заметки в печати мне даже иногда кажутся проектами некрологов, но живой юбиляр, конечно, лучше воспримет их, нежели покойник, и может дать ответ на них. Конечно, неособенно приятно в день 60-летия, измеряя жизненный путь, лишний раз убедиться в том, что остающийся путь значительно короче пройденного. Но если верно изречение Оскара Уайльда, что человек имеет столько лет, сколько он их чувствует, то ваши поздравления по поводу моего 60-летия весьма преждевременны. К тому же энтузиазм работы, которым мы все охвачены при строительстве социализма на нашей родине, молодит всех нас и гонит всякие мысли о конце жизни, ибо наша личная жизнь целиком сливается с жизнью нашего великого коллектива страны трудящихся, а эта жизнь бесконечна…

В особенности это сознает человек, подобный мне, который 35 лет своей жизни, то есть почти всю сознательную жизнь, прожил большевиком и не может мыслить себя вне марксистско-большевистского миросозерцания. Чем дальше мы продвигаемся в осуществлении наших идеалов, тем содержательнее и полноценнее становятся проживаемые нами годы, которые должны измеряться не количеством, а качеством. По этим соображениям прошу скинуть мне половину годов и 60-летним не считать.

Еще раз благодарю вас за память обо мне в сегодняшний день и желаю вам всем встретить свой 60-летний и дальнейшие юбилеи с таким же чувством бодрости, молодости и веры в наше светлое будущее, какое испытываю я сегодня.

Жму вам всем руки.

Литвинов».

Вечером к Литвинову примчался Дэлл, уговорил его поехать в городок Вильнев. Туда приехали и некоторые другие журналисты, дружески относившиеся к Советскому Союзу. Заказали легкое вино. Дэлл все порывался произнести речь, но Литвинов отшучивался, говорил, что не нужно никаких речей, рассказывал о Москве, о чарующей русской природе…

На следующий день, 18 июля, Литвинову принесли экстренные выпуски газет. Они сообщали, что в Испании вспыхнул мятеж против республиканского правительства.

Литвинов помрачнел и сказал «монтрёйцам»: «Грядут трудные времена…»