Поколение, родившееся в последние годы старого мира, хорошо знало Максима Максимовича Литвинова. Его редко называли по фамилии. Достаточно было сказать «Максим Максимович» – и сразу становилось ясно, о ком идет речь. Как достаточно было сказать «Надежда Константиновна», «Михаил Иванович». «Сергей Миронович». Строители первых пятилеток – шахтеры Донбасса, ленинградские металлисты, колхозники, военные, писатели и ученые, развернув утром газету и найдя там выступление народного комиссара иностранных дел на сессии Верховного Совета СССР, в Лиге наций, на конференции по разоружению, на любом другом форуме, с неизменным интересом читали эти речи – остроумные, блестящие по форме, разящие врагов мира, противников Советского государства. И люди с доброй улыбкой говорили друг другу: «Максим Максимович опять отбрил наших недругов».

Член партии с 1898 года, М. М. Литвинов принадлежал к старой ленинской гвардии. Его деятельность в течение двух дооктябрьских десятилетий была чрезвычайно активной и напряженной. Во имя победы пролетарской революции он не щадил себя, но никогда не придавал этому значения. Об этом знали лишь Ленин и небольшая группа старых большевиков. Литвинов входил в то ядро ленинской гвардии, которое составили знаменитые агенты «Искры», убежденные марксисты, имевшие за своими плечами опыт нелегальной работы, крепкие духом профессионалы-революционеры.

Сразу же после Октября по предложению Ленина Литвинов был выдвинут на руководящую дипломатическую работу, которой он отдал тридцать лет.

Жизни этого человека посвящена моя книга.

О Литвинове явпервые услышал в раннем детстве. Моя мать жила в Белостоке – городе, где родился Литвинов, дружила с его сестрой и бывала у них дома. Ей запомнился образ молодого человека, «ушедшего в революцию».

Потом я заочно познакомился с Литвиновым, читая его блестящие полемические выступления в Лиге наций и на международных конференциях. В 1937 году я впервые увидел и услышал его. Максим Максимович только что возвратился из Женевы, где выступил в Лиге наций. Его пригласили сделать доклад для аппарата ЦК ВКП(б). Пригласили на этот доклад и некоторых московских журналистов-международников, в том числе и меня, тогда еще студента Коммунистического института журналистики, только что начавшего работать в печати.

Потом я видел Литвинова в 1940 году. Тогда я заведовал международным отделом газеты «Труд». Этому предшествовало мое знакомство с крупными советскими дипломатами, близкими сотрудниками Литвинова. Произошло знакомство при следующих обстоятельствах: в начале 1940 года редакция «Труда» привлекла к работе некоторых бывших полпредов. Так я близко познакомился с Александром Антоновичем Трояновским и Борисом Ефимовичем Штейном, а затем и с другими дипломатами. Это знакомство принесло большую пользу газете и мне, в частности.

Первое время о Литвинове мы не говорили, хотя меня весьма интересовала судьба человека, находившегося в «опале». Когда мы ближе познакомились, «тема Литвинова» стала проскальзывать в наших беседах. Как-то летним вечером после трудного редакционного дня мы с Б. Е. Штейном решили немного пройтись. «Труд» тогда помещался на Кузнецком мосту, и мы отправились вниз к Трубной площади. Борис Ефимович сказал мне: «Проводите меня немного, мне надо на Первую Мещанскую к Рижскому вокзалу».

По дороге Штейн сказал, что идет к Максиму Максимовичу Литвинову. Примерно через час приблизились к дому, в котором тогда жил Литвинов. Мы его увидели издали. Литвинов был не один, за ним следовала охрана…

Вскоре началась война, как и миллионы моих соотечественников, я ушел на фронт, после войны был оставлен в Германии. Работа в газете «Теглихе рундшау», органе советской прессы в Германии, открыла мне дорогу в архивы, в том числе и в архив гитлеровского министерства иностранных дел, фонды богатейшей библиотеки Берлинского университета и т. д. Я нашел там материалы о Литвинове. Предвоенные беседы с бывшими сотрудниками Наркоминдела обогатились новыми материалами, расширили познания о деятельности Литвинова, выкристаллизовали в моем сознании его образ – дипломата и человека.

Но много еще понадобилось сделать, чтобы я мог осуществить давно задуманный план – написать книгу о Литвинове. Не всегда обстановка благоприятствовала замыслу. Но я исподволь накапливал материал. Надо было спешить. Многие из тех, кто работал с Литвиновым, уходили из жизни. Я решил форсировать работу, разыскал дипломатов и партийных деятелей, хорошо знавших Литвинова. О двоих я сказал, теперь назову некоторых других. Я имел ряд бесед с Евгением Александровичем Гнединым, заведующим отделом печати НКИД, с Иваном Михайловичем Майским, послом СССР в Англии и заместителем народного комиссара иностранных дел, Семеном Максимовичем Мирным, советником НКИД в разных странах и в центральном дипломатическом аппарате, Семеном Ивановичем Араловым, послом СССР в Турции и в других странах, Анастасией Владимировной Петровой, помощником Литвинова в течение многих лет, Бенедиктом Игнатьевичем Козловским, генконсулом СССР в Китае, Юрием Мечиславовичем Козловским, личным референтом Литвинова, Владимиром Николаевичем Барковым, заведующим протокольным отделом НКИД, Николаем Николаевичем Любимовым, участником Генуэзской конференции, экспертом Наркоминдела, Анатолием Филипповичем Миллером, доктором исторических наук, экспертом НКИД, участником многих международных конференций, Владимиром Николаевичем Павловым, правительственным переводчиком, членом коллегии НКИД (МИД). В общей сложности я записал беседы с 96 партийными деятелями и дипломатами.

Не всегда легко было добиться согласия на беседу и далеко не всегда – получить необходимый материал. Мешали тени прошлого. Иногда я приходил к людям, которые встречали меня с недоверием и подозрительностью: «Вы хотите написать о Максиме Максимовиче? Похвально и даже очень полезно, но выйдет ли? Да я и не помню ничего».

Но постепенно налаживалась беседа, и перед моим мысленным взором разворачивалась панорама жизни Литвинова – революционера, дипломата, человека.

Много мне дали беседы с Л. А. Фотиевой – секретарем В. И. Ленина. Лидия Александровна помнила Литвинова с той поры, когда он вернулся из эмиграции, часто бывал на заседаниях Совнаркома. Татьяна Федоровна Людвинская, член КПСС с 1903 года, встречалась с Литвиновым в Швейцарии в годы эмиграции и позже в Москве. Она охотно поделилась со мной своими воспоминаниями и наблюдениями.

Одновременно я изучал зарубежные источники. Многие буржуазные исследователи основательно исказили образ Литвинова, немало издано и грубых фальшивок о советском дипломате, в том числе якобы написанные им так называемые «Заметки для дневника». Как признал бывший сотрудник американской разведки Пол Блэкстон на страницах американского журнала «Уикли ревью», фальшивка эта была сфабрикована провокатором Григорием Беседовским, работавшим в конце 20-х годов в советском полпредстве в Париже. Беседовский переметнулся в белогвардейский лагерь.

Опровергнуть эти материалы не представляло труда. Фальшивку Беседовского разоблачила сама зарубежная печать, вынужденная отмежеваться от топорно сработанной книжонки перебежчика. Что же касается других вымыслов и домыслов, то о них сказано в ходе моего повествования о жизни и деятельности Литвинова.

Когда работа над книгой подходила к концу, я обратился к А. И. Микояну с просьбой поделиться воспоминаниями о Литвинове. Согласие было дано. Беседы с ним были для меня чрезвычайно важны и полезны. Прочитав всю рукопись, Микоян дал согласие написать предисловие.

Затем я имел беседу с В. М. Молотовым, попросил его высказать мнение о Литвинове как дипломате. Молотов назвал Литвинова одним из крупнейших советских дипломатов. Но это было сказано через двадцать лет после кончины Литвинова.

Мой архив пополнялся, но я продолжал разыскивать свидетелей истории. Ведь не только известные деятели, но и те, кого часто называют «рядовыми», хранят в своей памяти бесценные факты и штрихи нашей эпохи. Таким хранителем истории оказался Николай Яковлевич Клименков, шифровальщик советской делегации на Генуэзской конференции, свидетель важнейших событий.

Готовясь к работе над книгой о жизни и деятельности Литвинова, я пять лет проработал в архивах. Поначалу мне сказали, что в архивах ничего, или почти ничего, нет. Но выяснилось, что материалов там очень много. Во-первых, надо получить к ним доступ, а во-вторых, хорошенько порыться. Я разыскал уникальные документы в Центральном партийном архиве Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, Центральном государственном архиве Октябрьской революции, Архиве внешней политики МИД СССР, работал и в других архивах.

В 1964 году я обратился к семье Литвинова с просьбой поделиться воспоминаниями и ознакомить меня с имеющимися у них материалами семейного архива. Поначалу к моей просьбе отнеслись без энтузиазма, ответили, что ничего особенного нет. Но после публикации первых глав будущей книги в журналах я получил теплую, благодарственную телеграмму от вдовы Литвинова и членов его семьи. Контакт был установлен, и началась одна из интереснейших страниц исследовательской работы.

Постепенно, неделя за неделей, из шкафов, ящиков и других укромных местечек извлекались старые газеты, сугубо личные документы, которым не придавалось значения, но для меня они были бесценными. Часто вечерами я подолгу сидел с Айви Вальтеровной Литвиновой, Татьяной Максимовной и Михаилом Максимовичем, перед глазами всплывали страницы жизни дипломата. Обычно беседы заканчивались моим стереотипным вопросом: «Больше ничего не нашли, все углы обшарили?»

Ответ был неизменный: «Все, больше ничего нет… Да, вот еще одна фотография. Может быть, она представляет интерес…»

Иногда во время чаепитий – они происходили обычно на кухне – меня магнетически притягивала дверца антресоли. Чердаки старых особняков, подвалы купеческих подворий, заброшенные строения всегда таят в себе что-то таинственное. Вот так манила меня и дверца антресоли.

Как-то вечером, когда наша беседа уже подходила к концу, я спросил у Айви Вальтеровны, указав на антресоль:

– А там ничего нет?

Литвинова рассмеялась:

– Конечно, ничего.

– Разрешите я посмотрю сам.

– Смотрите, вы прямо Шерлок Холмс.

Я взобрался на табурет, приоткрыл дверцы, подтянулся на руках и оказался внутри. Там было темно. Я прополз дальше и наткнулся на корзину. Сквозь полумрак я увидел, что она заполнена каким-то старьем. Старье я выбросил и вместе с корзиной спрыгнул на пол. На дне корзины я обнаружил исторические документы в «Личной папке» Литвинова: паспорт секретаря большевистской колонии в Лондоне Максима Литвинова, визитную карточку народного посла Советской России в Англии, единственный уцелевший экземпляр книги, написанной Литвиновым в Лондоне, «Большевистская революция, ее смысл и значение», гранку предисловия, написанного по поручению В. И. Ленина к тексту первой Советской Конституции, которую Литвинов издал в Лондоне в 1918 году, вырезки из английских газет за 1917–1918 годы, среди них сообщение «Таймc» об узнике Брикстонской тюрьмы Максиме Литвинове…

Мои встречи с семьей Максима Максимовича продолжались несколько лет. Мне были переданы документы, среди них письма Максима Максимовича семье, написанные в годы Великой Отечественной войны, когда он находился на посту посла СССР в Соединенных Штатах Америки.

В 1966 году работа над книгой «Максим Максимович Литвинов» была закончена. Редакции центральных журналов проявили большой интерес к книге, начали публиковать главы.

В 1968 году увидели свет еще некоторые главы и фрагменты книги. Потом наступил перерыв, длившийся восемнадцать лет. Лишь в 1986 году дело сдвинулось с мертвой точки. Одна за другой появились главы в журнале Академии наук «Новая и новейшая история», фрагменты в других органах печати.

После этих публикаций я начал получать письма от старых большевиков, знавших Литвинова. Моей работой интересовались бывшие дипломаты и партийные деятели, звонили люди разных возрастов и профессий.

Как-то вечером мне позвонила женщина, не назвав себя, сказала, что все эти годы следила за публикациями глав книги о Литвинове, давно разыскивает меня и теперь просит прийти к ней.

Я пришел. То, что затем произошло, ввергло меня в изумление. Эта женщина – Вера Александровна Дудовская – сообщила, что ее мать, Рахиль Абрамовна Дудовская-Розенцвейг, в годы первой российской революции была связной большевика Максима Литвинова.

– У меня сохранились письма Максима Максимовича к моей матери, – сказала Вера Александровна.

– Сколько писем? – спросил я.

– Много. Кажется, пятьдесят.

– Где письма?

– Вот они. Берите и используйте в своей книге.

Писем оказалось не 50, а 78. И вот теперь, через восемь десятилетий, они проливают дополнительный свет на события тех лет, дают новые штрихи к портрету 30-летнего Макса Литвинова.

Время сделало свое дело: расшифровка потускневших чернил и полустертых карандашных строк потребовала тщательной работы. О всей переписке я надеюсь рассказать позже. Здесь лишь уточню, что письма позволяют понять «географию» деятельности Литвинова в ту пору.

Апрельский (1985 г.) Пленум ЦК КПСС и XXVII съезд партии дали жизнь многим произведениям литературы и искусства, пролежавшим годы в ящиках столов и на полках архивных хранилищ. Страна стала пристально всматриваться в свою историю. Историю революции. Многие имена были извлечены из забвения. Спасительные и благодатные перемены не обошли и рукопись, посвященную жизни и деятельности Максима Максимовича Литвинова. Так эта книга, пройдя долгий путь, увидела свет.

Решением Советского правительства 22 декабря 1987 года на доме № 2/6 по Хоромному тупику, где в небольшой квартире жил народный комиссар иностранных дел М. М. Литвинов, была установлена мемориальная доска.

Максим Максимович Литвинов был деятелем ленинского типа, патриотом Советского государства, глашатаем его внешней политики и защитником его интересов на всех перекрестках борьбы, которую ему пришлось вести. Он был пламенным антифашистом и интернационалистом. Таким я и попытался его показать, опираясь на документы и факты. Рамки данной книги не дали возможности сказать о нем еще шире и полнее, но верю, что жизнь и время допишут его образ.

3. ШЕЙНИС