Я не знаю, сколько времени прошло, прежде чем боль пришла. Что-то помимо головной боли и пролитых слёз, боль где-то глубоко в груди, которая исходит из центра к моим суставам так, что я не могу повернуть шею или сжать карандаш. Я хочу закричать, но мне не хочется заставлять Нану бояться меня больше, чем она уже боится. И мне также не хочется, чтобы родители прибежали. Как может быть так больно? Я приняла наркотики только один раз. Неудивительно, что мои братья вернулись к Джесу и попросили еще. Неудивительно, что Пит не смог убедить моих братьев остановиться.

Вдруг, я чувствую умопомрачительный холод, зубы начали стучать. Это то, что люди имеют в виду, когда говорят, что у них течет холодная кровь. Это холод, который исходит изнутри, словно мои кости превращаются в лед. Я ныряю под одеяло; животное в спячке на всю холодную зиму. Но мой сон прерывистый и, когда я вижу сны, это всегда Кенсингтон. Я вижу Беллу в воде, летящую над волной как будто у нее есть крылья — иногда у нее действительно появляются крылья — и вскоре я не помню, видела ли ее серфинг или это просто приснилось. Она такая крошечная, в конце концов; конечно, если бы она занималась серфингом, океан бы полностью ее поглотил. Как они говорят о моих братьях. Мне это снится или я просто вспоминаю? Как сидя на руле велосипеда, еду вниз по склону холма, проскальзывая в дверь особняка. Должно быть, это был сон. Я бы никогда так не поступила в реальной жизни.

Мне снится дом с белой плиткой, что, кажется, она светится в свете луны, как мальчишки возвращаются с пляжа, но не следят песком по всему дому. Мне снятся волны, которые приходят в совершенное множество, с симметрией и изяществом, что ошарашило ученых, которые настаивают на том, что в природе не существует совершенства. Мне снится такой мягкий песок и такой теплый солнечный свет!

Мне снится высокая фигура с красивыми глазами, чья кожа была сухой, чье дыхание было холодным как зима, и чей голос звучал как дождь. Мне снится, что он полетел по волнам на доске для серфинга, как будто доска была каким-то дополнением его ног, частью его тела. Или, может быть, мне не снится. Может, я просто волнуюсь и ворочаюсь всю ночь. Или день. Так трудно говорить об этом здесь, в стеклянном доме, где никогда не темнеет.

И мне снится мальчик по имени Пит: высокий и худой, и покрытый веснушками. Мальчик, который выглядит так, будто смеется, потому что от уголков его глаз протягиваются линии загара. Мальчик, чьим рукам мои подходили идеально, мальчик, чей смех звучал как зов ворона-вестника утром. Мальчик, который прижал меня к своей груди и обещал помочь. Мальчик, который привел меня к океану и помог взлететь. Я никогда не могу сказать с уверенностью, память он или сон.

Родители постоянно твердят мне, что это было галлюцинацией. Когда она обыскивала мою сумку, мама забрала мой блокнот, тот, куда я записывала все свои исследования.

Я ищу песок в простынях, но его нет. Не знаю, почему рассчитываю найти песок в кровати — я не была на пляже уже неделю, не выходила даже из дома с тех пор, как вернулась. Но каждое утро я просыпаюсь разочарованной. Моя мама думает, что помогает мне, когда каждый день сбрасывает с постели простыни и стирает их. Ни один из нас не понимает, почему я плачу каждый раз, когда проскальзываю в свежевыстиранные простыни, простыни без следа моря в них, нет даже шепота океана — только запах моющего средства и намек на мамины духи.

— Это прошло, — шепчу я.

— Что прошло, милая?

Смотрю на нее: ее глаза такие печальные и далекие, суженные от беспокойства.

Я качаю головой:

— Может быть, этого никогда и не было, начнем сначала.

— Это верно, милая, — говорит она, и я пытаюсь не думать о морщинах вокруг ее глаз, которые углубились от большого количества слез. Как раз наоборот, глаза мальчика с морщинками вокруг них, как будто он всегда улыбается. Даже когда я кричу на него. Что, вероятно, я и делала до того, как бросила его.

Почему этих людей нет, и я скучаю по этому месту, будто оно мое. Каждую ночь в моих снах Джес и Пит. Образы такие яркие и сильные, что, я думаю, они, по крайней мере, должны быть в памяти. Потому что, если они не настоящие, тогда почему мне их так не хватает?

А потом, внезапно, однажды утром боль ушла. Я проснулась голодной. Мой желудок сжимает еду в тиски, и я думаю, что никогда снова не заболею. Я почти не пропускала душ и мыла волосы три раза, втираю мыло в кожу, пока оно не выглядит как пена.

Пит как-то сказал мне, что серферы дышат кислородом из пены, которую оставляет гребля на краю волны, когда они взбивают воду и не могут вывести на поверхность. Он сказал, что они называют это мылом. Это всплывает в памяти, как вспышка молнии и, так же быстро, исчезает. Я качаю головой и мою голову четвертый раз. Мне надоело пахнуть, как моя кровать: холодным потом, кислотой и болезнью. Я хочу выглядеть и пахнуть как раньше, чтобы Нана больше не смотрела на меня с опаской, словно я самозванка в теле ее лучшего друга. Когда выхожу из душа, начинаю загружать белье. Включаю компьютер и открываю e-mail из Стэнфорда, извещающее о направлении, в котором говорится о моем общежитии "Брэннер Холл" и что мою соседку по комнате зовут Сэди. Здесь список рекомендаций, что нужно взять с собой: от дополнительных полотенец до фонариков, и я распечатываю его. Мама и я можем поехать позже в магазин, приобрести все из этого списка и кое-что еще. Я чувствую себя как маленький ребенок, который вот-вот пойдет в первый класс, жаждущий быстрее собрать свой рюкзак со школьными принадлежностями.

Ближайшие несколько дней проходят нормально; поездка в торговый центр с мамой, смех во время визита к Фионе. Однажды, я спрашиваю: что, если Фиона и я съездим вниз на пляж, и мои родители выглядят немного паникующими до тех пор, пока Фиона не влезает и говорит, что ей не хочется. Она избегает солнца этим летом, — говорит она, хотя ее загар говорит о другом. У одной ее тети был диагностирован рак кожи, — утверждает она. Вместо этого мы смотри фильмы и папа покупает китайскую еду.

Родители, кажется, почти пришли в норму; папа каждый день ходит в офис, а мама надевает платья почти каждый день. Тоска по-прежнему еще есть в доме, но она ощущается как-то легче, с меньшей вероятностью, что она разрушит стены и окна.

Может быть, это все для моего же блага; может быть, мои родители думают, что это их вина, что я сошла с ума, потому что они были так погружены в свои собственные потери, что забыли уделять внимание мне. Это такое облегчение, что мои родители вернулись, несмотря на все остальное.

В среду, во второй половине дня мой отец вежливо стучит в мою дверь, принося порыв холодного воздуха вместе с собой в комнату. Я открыла окна, чтобы позволить сухому Калифорнийскому воздуху заполнить мою комнату, несмотря на жару в этот день. Остальной дом закрыт и заполнен искусственным охлаждённым воздухом.

— Эй, папа, — говорю я, протягивая новый список перед собой; не могу остановиться делать список школьных принадлежностей, последние вещи, которые осталось сделать. — Думаешь, мама поедет в "Кровати, ванные и другое" сегодня?

Он смотрит на список, как будто это бред, и смотрит на меня так, будто я говорю по-гречески.

— Давай, у меня осталось всего лишь несколько недель, чтобы запастись, — это только у меня и возникла идея проверить дату в это утро. Технически, это шесть недель, поскольку учеба в Стэнфорде начинается в середине сентября.

— Венди, — говорит он мягко. Я сижу за столом, и он подходит ко мне до тех пор, пока не становится надо мной. Мой отец невысокий мужчина, но тем не менее я съеживаюсь под его тенью. — Я понимаю, что эта вещь затерялась в твоей памяти, но ты, наверное, помнишь...

— Помню что?

— Нам звонили из Монтаны. Несколько дней назад.

— Что в Монтане?

— Центр.

Медленно я опускаюсь на свою кровать. Они по-прежнему посылают меня туда? Я, в самом деле, думала, что они забыли об этом сейчас. Я уже в норме. Даже Нана вернулась спать в кровать со мной, прижимаясь рядом и покрывая поцелуями.

— Монтана?

Он кивает.

— Пап, я в порядке. Это было только один раз. Конечно, вы ребята, видите, что теперь?

Отец качает головой.

— Они рассказали нам, что это лучшее место.

— Кто вам рассказал?

— Мы сделали много исследований для тебя, милая. Мы хотели найти лучшее возможное для тебя место.

Какие исследования они могли сделать? Они даже никогда не слышали о пыли, так откуда они знают, что это лучшее место для реабилитации? Если только они не думают, что употребление наркотиков — всего лишь одна из моих галлюцинаций, они, конечно, так и думают. Они должны думать, что я другая, то, что они слышали и видели, скрывает правду.

— Лучшее место для меня здесь, — говорю я, начиная потеть. — Если хочешь, я поговорю с терапевтом здесь.

Он смотрит в окно, грустный, но с твердым выражением лица.

— Посмотри на меня, пап, — говорю я, пытаясь, чтобы мой голос не дрожал. — Посмотри, насколько лучше мне стало.

Отец покачал головой.

— Твои галлюцинации по-прежнему тебя преследуют. Ночью, тебе снились...

— Сколько ты знаешь?

— Ты кричала во сне. Имя, место. Я не знаю.

— Какое имя? — я думаю Джон или Майкл.

— Пит. Каждую ночь ты зовешь кого-то по имени Пит. Венди, кто такой Пит?

Качаю головой.

— Я не помню, — говорю в конце. Это точно не ложь.