Первые приготовления к экспедиции

Люди отправляются в дальние, неведомые страны по разным причинам: одних побуждает к тому любовь к приключениям, других – неутолимая жажда научного познания, третьих, наконец, увлекают с проторенных путей манящие голоса эльфов, таинственность и очарование неизвестного. Что касается меня, то, я думаю, комбинация всех трех этих причин побудила меня еще раз попытать счастья на скованном льдами юге. Перед тем, участвуя в экспедиции на «Дискавери», я заболел и был отправлен домой до ее окончания, потому-то меня не оставляло желание во что бы то ни стало ближе узнать этот огромный континент, расположенный среди снегов и ледников Антарктики. В самом деле, полярные области покоряют сердца живших там людей особым образом, что едва ли понятно тому, кто никогда не покидал пределов цивилизованного мира. Помимо этого, я был убежден, что результаты научных исследований оправдают экспедицию, проведенную по намеченному мною плану.

Экспедиция «Дискавери» привезла в свое время огромный научный материал и в некоторых важных областях науки дала ценнейшие результаты, но я полагал, что следующая экспедиция может продвинуть дело еще дальше. Экспедиции «Дискавери» изучила огромную цепь гор, тянущуюся с севера на юг, от мыса Адэр до 82°17’ ю. ш., но куда направляется далее этот хребет, к юго-востоку или прямо на восток, и продолжается ли он на значительное расстояние, не было выяснено, а потому не были определены и южные границы равнины Великого ледяного барьера. Беглый взгляд, брошенный нами на Землю короля Эдуарда VII с борта «Дискавери», не позволял сказать ничего определенного относительно природы и протяженности этой земли, и тайна ледяной стены Великого барьера оставалась невыясненной. Точно также весьма существенным для науки было бы получить хотя бы некоторые сведения относительно движения ледяного покрова, образующего Барьер. Затем мне хотелось выяснить также, что находится за этими горами южнее широты 82°17′ и поднимается ли там антарктический материк также в виде высокого плоскогорья, подобного тому, которое было найдено капитаном Скоттом за Западными горами. Многое следовало еще сделать и в области метеорологии. Эти работы имели особое значение для Австралии и Новой Зеландии – ведь на метеорологические условия этих стран антарктический материк оказывает значительное влияние. При всей бедности фауны Антарктики видами животных зоология этой области также представляла интерес. Особое внимание я хотел обратить на минералогические исследования, помимо общих геологических. Изучение южного полярного сияния, атмосферного электричества, приливных течений, гидрологии, воздушных течений, образования и движения льдов, вопросов биологических и геологических – все эти задачи представляли собою безгранично обширное поле исследований, и организация экспедиции с этими целями вполне оправдывалась бы уже из чисто научных соображений, независимо от желания достигнуть возможно более высоких широт.

Затруднения, встречающиеся большинству людей, которые пытаются организовать экспедицию, это прежде всего затруднения финансовые, и мне с ними пришлось также в первую очередь столкнуться. Снаряжение и отправка антарктической экспедиции требуют затраты не одной тысячи фунтов стерлингов, притом без надежды скоро вернуть их обратно и даже с полной вероятностью, что их вообще не удастся вернуть. Я составил смету возможно более экономную как в смысле снаряжения судна, так и в смысле личного состава экспедиции, но, несмотря на все мои усилия, мне более года не удавалось получить необходимой суммы. Я обращался за содействием к богатым людям, доказывал, как только умел, всю важность предполагаемых исследований, но денег получить не мог. Одно время мне даже казалось, что придется совсем бросить это предприятие. Однако я продолжал настойчиво хлопотать и в конце 1906 года получил некоторые обнадежившие меня обещания финансовой поддержки от нескольких своих личных друзей. Тогда я сделал еще одну попытку, и к 12 февраля 1907 года мне было обещано уже достаточно денег, чтобы я мог заявить окончательно об отправлении экспедиции на Юг. На деле, впрочем, некоторые из этих обещаний не могли быть выполнены, и как раз к моменту отплытия экспедиции из Англии мне пришлось столкнуться с большими финансовыми затруднениями. Только когда я прибыл в Новую Зеландию и правительства Новой Зеландии и Австралии с готовностью оказали мне щедрую помощь, финансовое положение экспедиции стало более удовлетворительным.

В марте 1907 года я набросал в статье, напечатанной в лондонском «Географическом журнале», общий план работ экспедиции. Позднее этот план пришлось во многом изменить, как того потребовали обстоятельства. Замысел был таков: экспедиция должна выйти из Новой Зеландии в начале 1908 года; судно доставит ее на антарктический континент, где предполагалась зимовка, выгрузит весь состав экспедиции, запасы и затем вернется. Устраняя зимовку на судне во льдах, я, таким образом, делал ненужной организацию вспомогательной экспедиции с особым судном, так как то же самое экспедиционное судно могло прийти на следующее лето и забрать нас.

«Береговой отряд экспедиции, – писал я, – состоящий из 9–12 человек, обладая надлежащим снаряжением, должен разделиться на три отдельные исследовательские партии, которые отправятся в путь весной. Одна из них пойдет на восток и, если будет возможно, выйдет к земле, известной под названием Земли короля Эдуарда VII. Далее партия должна будет пройти на юг вдоль берега, если он поворачивает в этом направлении, или соответственно – на север, и вернется, когда признает это необходимым. Вторая партия направится на юг тем же самым путем, каким шла Южная санная партия экспедиции «Дискавери». Ей надо будет держаться километрах в 25–30 от берега, чтобы избежать передвижения по неровному льду. Третья партия пойдет к западу через горные хребты, но не прямо на запад, а по направлению к Магнитному полюсу.

Главная особенность снаряжения заключается в том, что для санных путешествий в восточном и южном направлениях будут взяты маньчжурские лошади, а для путешествия на юг, кроме того, специально приспособленный автомобиль. Я не собираюсь жертвовать научными целями экспедиции, но, говоря откровенно, вместе с тем приложу все усилия к тому, чтобы достичь Южного полюса. Обязательно буду продолжать также биологические, метеорологические, геологические и магнитные исследования экспедиции «Дискавери»».

Кроме того, я предполагал пройти вдоль берегов Земли Уилкса и получить точные данные относительно этого района побережья.

Земля Уилкса – побережье Антарктиды в австралийском квадранте, приблизительно между 100 и 140° в. д. В 1840 году была скорей угадана, нежели открыта американской экспедицией лейтенанта Чарльза Уилкса. Работами исследователей нынешнего столетия, в частности участниками австралазийской экспедиции 1912–1914 годов на судне «Аврора» под начальством профессора Дугласа Моусона, а также сотрудниками морской части советской комплексной антарктической экспедиции Академии наук СССР на дизель-электроходе «Обь» в 1955–1956 годах доказано, что часть «открытой» Земли Уилкса была воображаемой. Так, например, дизель-электроход «Обь» шел полным ходом по месту, на котором на карте значился Берег Сабрина, и глубины под килем корабля исчислялись сотнями метров. «Несмотря на эту неувязку, – писал ранее Д. Моусон, – работы Уилкса имеют большую ценность. Он оконтурил массив пакового льда в том виде, в каком он был в 1840 году, и промерами установил ряд мелких мест, являющихся более убедительным свидетельством земли, чем его туманные и часто мало обоснованные утверждения» (Д. Моусон. В стране пурги. Изд-во Главсевморпути, Л., 1935). Небезынтересно вспомнить, что подробные инструкции по проведению гидрографических исследований написал для Уилкса русский адмирал И. Ф. Крузенштерн, использовавший богатый опыт русских моряков. – Прим. ред.

Без сомнения, для такой небольшой экспедиции, как наша, программа эта очень смела, но я был уверен, что ее удастся выполнить, и полагаю, что сделанное нами до некоторой степени оправдывает эту уверенность. Перед отправлением из Англии я решил, что по возможности устрою базу экспедиции на Земле короля Эдуарда VII, а не в проливе Мак-Мёрдо, где находилась зимовка экспедиции «Дискавери», – таким образом, будет обследована совершенно новая область. Из дальнейшего описания видно, каким образом обстоятельства заставили меня отказаться от этого плана. Путешествие к Земле короля Эдуарда VII через Барьер не было предпринято, главным образом из-за непредвиденных потерь лошадей до начала зимы.

Все планы были тщательно разработаны на основании моего собственного опыта, приобретенного во время экспедиции на «Дискавери», а также на основании того, что мне было известно о снаряжении спасательных судов «Терра Нова» и «Морнинг» и аргентинской экспедиции, отправленной на помощь шведам. Я решил, что не буду основывать никакого экспедиционного комитета, так как экспедиция эта является всецело моим собственным предприятием, и взялся сам лично наблюдать за всей ее организацией.

Речь идет о шведской экспедиции Отто Норденшельда (племянника известного полярного мореплавателя А. Э. Норденшельда), отправившейся в 1901 году на судне «Антарктик» для исследования моря Уэдделла. Несмотря на неблагоприятные обстоятельства (гибель судна, невольное разделение экспедиции на три группы), исследователи благополучно перезимовали в самодельных хижинах, обследовали ряд островов, собрали ценные коллекции. В 1903 году шведы были подобраны аргентинской спасательной экспедицией на канонерке «Уругвай». – Прим. ред.

Когда я увидел, что некоторые из обещаний поддержки не осуществились, а также, что Королевское географическое общество, несмотря на его сочувственное отношение, не имеет возможности оказать мне финансовую помощь, я обратился к ряду лиц с просьбой о поручительстве в банке с тем, что выкуплю эти гарантии в 1910 году по возвращении экспедиции. Именно таким путем я обеспечил сумму в 20 000 фунтов, составлявшую большую часть денег, необходимых для организации экспедиции. Я не могу не восхищаться доверием, которое оказали мне и моим замыслам поручившиеся за меня люди, зная при этом, что я смогу выкупить их гарантии только благодаря чтению лекций и продаже этой книги после окончания экспедиции. Когда финансовые вопросы были разрешены, я занялся покупкой снаряжения и продовольствия, подыскиванием судна и подбором персонала.

Снаряжение полярной экспедиции – задача, для разрешения которой требуется, помимо опыта в этом деле, еще и величайшее внимание к самым мелким деталям. После того как экспедиция покидает цивилизованный мир, она лишается всякой возможности исправить свои упущения или возместить забытые предметы. Справедливо считают, что исследователь должен быть мастером на все руки, умеющим обходиться теми материалами, которые окажутся в его распоряжении, однако пользование самодельными приспособлениями ведет к увеличению трудностей и дополнительной опасности. Главная цель при организации подобной экспедиции – подготовить ее к любым случайностям. Для меня было большой удачей, что мне в этом деле помогал м-р Альфред Рейд, который обладал уже значительным опытом в связи с подготовкой предшествующих полярных экспедиций. Я назначил м-ра Рейда управляющим делами экспедиции, и он оказался незаменимым помощником. К счастью, мне в работе не мешали никакие комитеты. Весь контроль находился в моих собственных руках, и я избежал, таким образом, задержек, без которых не может обойтись дело тогда, когда каждая деталь зависит от решения группы людей.

Первым шагом было подыскать помещение в Лондоне, и мы избрали под штаб экспедиции меблированную комнату на Риджент-стрит, 9. Персонал экспедиции в это время состоял из м-ра Рейда, курьера и меня самого, но на одном этаже с нами помещалось машинописное бюро, поэтому я имел возможность справляться с возраставшей изо дня в день корреспонденцией так же быстро, как если бы у меня были собственные машинистки и стенографистки. Прежде чем публично объявить о своих намерениях, я составил смету стоимости провианта и снаряжения экспедиции, так что когда мы приступили к самой подготовке, никаких задержек не возникало. Нас не устроили бы услуги посредников, потому что для нас было жизненно важным обеспечить себя продуктами и снаряжением самого высокого качества. Поэтому, посоветовавшись с м-ром Рейдом, я наметил те фирмы, которым можно было поручить снабжение экспедиции. Затем мы связались с главами этих фирм, и почти во всех случаях нам охотно оказывали содействие и шли навстречу как в смысле цен, так и во всех деталях изготовления и упаковки.

При выборе провизии для полярной экспедиции необходимо учесть несколько весьма важных требований. Прежде всего, пища должна быть максимально здоровой и питательной. Ужасная болезнь – цинга – считалась раньше неизбежным следствием продолжительного пребывания в полярных областях. Даже участникам экспедиции «Дискавери» во время их работы в Антарктике в 1902–1904 годах пришлось страдать от этого недуга, который часто развивается вследствие питания недоброкачественными и плохо сохранившимися продуктами. Теперь признано, что можно избежать цинги, уделяя пристальное внимание приготовлению и выбору пищевых продуктов на научной основе.

И я сразу должен сказать, что наши усилия в этом направлении оказались успешными. За все время экспедиции у нас не было ни одного случая болезни, который бы прямо или косвенно был связан с качеством привезенных нами продуктов. Действительно, если не считать нескольких случаев насморка, по-видимому, вызванного бактериями, завезенными с тюком одеял, во время зимовки никто не болел.

Второе условие – чтобы пища, употребляемая во время санных экспедиций, была возможно более легкой, но при этом нужно помнить, что чересчур концентрированная пища труднее усваивается и поэтому менее питательна. Пищевые экстракты, которые, может быть, вполне подходят для обычного климата, в полярных условиях оказываются малопригодными, потому что при очень низкой температуре воздуха нормальную температуру тела можно поддерживать только жирной и мучной пищей и притом в довольно больших количествах. Затем пища санной экспедиции не должна требовать долгого времени для приготовления, иными словами, чтобы при варке достаточно было только довести ее до кипения, поскольку экспедиция может захватить с собой лишь ограниченное количество топлива. Более того, она должна быть съедобной и без всякой варки, так как может случиться, что топливо пропадет или будет израсходовано.

В выборе провизии для зимнего лагеря возможен больший простор, поскольку можно рассчитывать, что до этого пункта доберется судно и поэтому вопрос о весе не так важен. Я поставил себе целью обеспечить широкое разнообразие в пище, заготовленной на время полярной ночи. Долгие месяцы темноты действуют угнетающе на всякого человека, непривычного к таким условиям, и поэтому надо стремиться нарушить это однообразие всеми возможными средствами. Разнообразие в еде, сверх того, полезно для здоровья, а это особенно важно в период, когда люди вынуждены вести малоподвижный образ жизни и когда порой из-за плохой погоды они буквально по целым дням сидят взаперти.

Все это было принято нами во внимание при выборе продовольствия, важнейшие виды которого перечислены в прилагаемом списке. Я исходил в своих расчетах из потребностей двенадцати человек на два года, но эти цифры были увеличены в Новой Зеландии в связи с увеличением экипажа. Некоторые важные виды продуктов мы смогли получить сразу, другие виды, как, например, сухари и пеммикан (сушеное мясо), были специально изготовлены по моему заказу. Вопрос упаковки был связан с некоторыми трудностями, но, в конце концов, я решил использовать для продовольствия, а по возможности и для снаряжения ящики «Венеста». Эти ящики изготовлены из особых досок, представляющих собой три слоя березы или другого крепкого дерева, соединенных водонепроницаемой прокладкой. Они легкие, прочные, не боятся плохой погоды и оказались в высшей степени подходящими для наших целей. Заказанные мною ящики были размером 76×38 см; всего их было 2500 штук. Экономия в весе была примерно по 1,8 кг на ящик по сравнению с обычной упаковкой, и, несмотря на грубое обращение с ящиками при выгрузке на мысе Ройдс, когда экспедиция достигла Антарктики, у нас не было никаких неприятностей, вызванных поломками.

ЗАПАС ПРОДОВОЛЬСТВИЯ

для берегового отряда на два года

Пшеничная мука тонкого помола от Кольмана 3048 кг

Различные мясные консервы 2722 кг

Бычьи языки 272 кг

Жареные и вареные куры, индееки, куриное мясо со специями 363 кг

Йоркский окорок 454 кг

Уилтширский бекон 635 кг

Датское сливочное масло 635 кг

Молоко 454 кг

Молочный порошок «Глэксо» 454 кг

Свиное сало, говяжье нутряное сало и костный мозга 771 кг

Постный сахар 454 кг

Демерарский сахар-сырец 318 кг

Сахарный песок 227 кг

Рафинад 118 кг

Какао-экстра от Раунтри 227 кг

Чай от Липтона 159 кг

Сыр, в основном сорта Чедер 454 кг

Кофе 32 кг

Различные джемы и варенье 862 кг

Золотой сироп 150 кг

Различные консервированные супы 1542 кг

Различные фрукты: абрикосы, груши и ломтики ананаса 272 кг

Консервированные фрукты 1150 бутылок

Соль 250 кг

Пудинг с изюмом 55 кг

Пеммикан [6] 454 кг

Сухари из непросеянной муки с добавлением 25 % плазмона [7] 1016 кг

Сухари из непросеянной муки 203 кг

Сухари Гарибальди 203 кг

Имбирные пряники 102 кг

Яичный порошок 68 кг

Белковый порошок 9 кг

Мясные экстракты фирм «Оксо», «Лемко» и др. 90 кг

Различные маринады, приправы, специи, соусы и т. д. 960 банок

Консервированный говяжий плазмон 144 банки

Плазмоновый порошок 72 банки

Консервированный плазмоновый какао 72 банки

Рыбные консервы : пикша, сельдь, сардины двух сортов, лосось, макрель, омар, мальга, кефаль 1179 кг

Крупа и мука : овсяная мука и крупа, рис, ячмень, тапиока, саго, манная крупа, кукурузная мука, мозговой горошек, зеленая фасоль, лущеный горох, чечевица, сухая фасоль 1633 кг

Сухофрукты : слива, персики, абрикосы, изюм, кишмиш, яблоки 454 кг

Различные сушеные овощи : картофель, капуста, морковь, лук, брюссельская капуста, цветная капуста, сельдерей, шпинат, шотландская морская капуста, пастернак, петрушка, мята, ревень, грибы, свекла, артишоки [8] 1270 кг

Продовольствием, которое оказалось безукоризненным, нас снабжали следующие фирмы: фирма «Дж. энд Дж. Кольман, лимитед» (Норвич) – 9 тонн пшеничной муки тонкого помола, 508 кг самоподнимающейся муки, 508 кг пшеничной муки крупного помола, 51 кг кукурузной муки, 38 кг сухой горчицы высшего качества, 1¾ гросса [9] готовой горчицы; фирма «Раунтри энд компани, лимитед» (Йорк) – 771 кг какао-экстра (28 % жира), 90 кг королевского шоколада; фирма «Альфред Берд энд санс, лимитед» (Бирмингем) – 1440 пачек яичного порошка и порошков для приготовления печенья, желе и бланманже; «Либич’с икстрэкт ов мит компани лимитед» (Лондон) – «Оксо», «Сервис оксо имердженси фуд», «Лемко и Фрэй Бентос» – бычьи языки; «Ивэн, Санс, Лесчер энд Уэбб, лимитед» (Лондон) – 27 ящиков лимонного сока Монсеррат; фирма «Липтон лимитед» – 159 кг цейлонского чая. – Э. Г. Ш.

Запасы провизии были еще пополнены после прибытия «Нимрода» в Новую Зеландию. Веллингтонская фирма «Натан энд компани» поставила экспедиции 68 ящиков молочного порошка «Глэксо». Этот препарат, приготовленный из твердых частиц свежего молока, явился ценным дополнением к списку наших продуктов. От той же фирмы мы получили 87 кг новозеландского сливочного масла и два ящика новозеландского сыра. Несколько фермеров любезно снабдили нас живыми овцами (32 штуки), которые были заколоты в Антарктике и заморожены для употребления во время зимовки. Пока «Нимрод» находился в Литтелтоне, мы получили еще несколько полезных подарков. Было намечено, что годовой запас продовольствия и снаряжения для 38 человек «Нимрод» доставит вторым рейсом на юг, когда отправится за береговым отрядом. Это было предупредительной мерой на тот случай, если «Нимрод» застрянет во льдах и будет вынужден зимовать в Антарктике, причем и в этом случае мы располагали бы годовым запасом продуктов. Ниже я привожу список основных продуктов вспомогательного продовольственного запаса.

ВСПОМОГАТЕЛЬНЫЙ ПРОДОВОЛЬСТВЕННЫЙ ЗАПАС

для 38 человек на один год

Разные сорта новозеландских мясных консервов 1724 кг

Новозеландское сливочное масло 590 кг

Чай 45 кг

Кофе 23 кг

Какао-экстра от Раунтри 454 кг

Консервированные фрукты 720 бутылок

Джем 192 банки

Различные рыбные консервы 100 кг

Сардины 245 кг

Новозеландский сыр 127 кг

Свежие новозеландские яйца, засыпанные солью 653 кг

Сушеный инжир 113 кг

Мука тонкого помола от Кольмана 91 кг

Пшеничная мука крупного помола от Кольмана 254 кг

Сухая горчица от Кольмана 13 кг Готовая горчица от Кольмана 1¾ гросса

Различные сорта мяса 363 кг

Йоркский окорок 726 кг

Бекон 1179 кг

Говяжье нутряное сало 254 кг

Молоко 726 кг

Сахар 1179 кг

Различные рыбные консервы 1270 кг

Жестяные банки консервированных бобов в томатном соусе 204 кг

Варенье и джем различных сортов 1361 кг

Золотой сироп 227 кг

Разные консервированные супы 476 кг

Груши, абрикосы и ломтики ананаса в сиропе 476 кг

Сухофрукты 680 кг

Различные маринады, соусы, приправы и т. д. 545,5 л

Пудинг с изюмом 109 кг

Разные сушеные овощи [10] 1678 кг

Крупа и мука : овсяная мука и крупа, рис, ячмень, саго, тапиока, манная крупа, кукурузная мука, зеленая фасоль, мозговой горошек, лущеный горох, чечевица, сухая фасоль 2631 кг

После того как были сделаны основные заказы на продовольствие, я отправился вместе с м-ром Рейдом в Норвегию, чтобы получить там сани, меховую обувь и рукавицы, спальные мешки, лыжи и другие предметы снаряжения.

По пути из Халла в Христианию мне посчастливилось познакомиться с капитаном Пеппером, коммодором уилсоновской пароходной линии. Он отнесся к экспедиции с живейшим интересом и в последующие месяцы оказал мне очень большую помощь, взяв на себя присмотр за изготовлением саней. Он приезжал в Христианию каждые две недели и лично следил за оснасткой саней, как это мог делать только моряк.

Мы прибыли в Христианию 22 апреля и там узнали, что м-р К. С. Христиансен, который делал сани для экспедиции «Дискавери», находится в Соединенных Штатах. Это было неудачей, но посоветовавшись со Скотт-Хансеном, первым помощником на «Фраме» во время знаменитой экспедиции Нансена, я решил передать работу фирме «Л. К. Хаген энд К°».

Сани заказал по образцу саней Нансена, из отборного дерева и наилучшей работы. Их было сделано 10 двенадцатифутовых, 18 одиннадцатифутовых и 2 семифутовых. Самые большие предназначались для лошадей, одиннадцатифутовые годились как для лошадей, так и для людей, а маленькие сани предназначались для работ около зимовки и для коротких экскурсий, которые придется совершать научным сотрудникам экспедиции.

Материалом для саней служили выдержанный ясень и североамериканский орех. Кроме капитана Пеппера, за изготовлением саней от моего имени следили капитан Изаксен и лейтенант Скотт-Хансен, оба опытные полярные исследователи. Их участие было для меня особенно ценным, потому что они сумели при помощи разных небольших усовершенствований, мало понятных неспециалисту, добиться увеличения прочности и удобства саней. У меня сложилось мнение, для пользования удобнее всего одиннадцатифутовые сани, так как при этой длине они еще не громоздкие, но в то же время достаточно длинны, чтобы свободно проезжать по застругам и торосистому, льду. Фирма «Хаген энд К°» превосходно справилась с работой, и сани обладали всеми качествами, каких только я мог пожелать,

Следующим шагом было обеспечить экспедицию меховыми вещами; с этой целью мы отправились в Драммен и договорились обо всем необходимом с м-ром В. К. Мёллером. Мы выбрали для спальных мешков олений мех, взяв для этой цели шкуры молодых оленей с короткой и густой шерстью, так как этот мех менее подвержен износу в условиях сырости, чем мех взрослых. Заказ на меха был невелик. По опыту экспедиций «Дискавери», я решил применять мех лишь для защиты ног и рук, а также для спальных мешков, тогда как одежду взял шерстяную, плотную, непроницаемую для ветра. Всего заказали три больших спальных мешка, каждый на трех человек, и дюжину односпальных. Внутри каждый мешок был из оленьего меха, швы прочно обшиты кожей. Один борт находит на другой примерно на 20 см, а капюшон пришит. В каждом имелось по три крючка, для того чтобы застегивать мешок, когда человек находится внутри. Расстояние между крючками 20 см. Односпальный мешок в сухом состоянии весил около 4,5 кг, но вес, разумеется, увеличивался, поскольку мешки при употреблении пропитывались влагой.

Обувь, которую я заказал, состояла из 12 пар обыкновенных финских сапожек – финеско – из оленьего меха, 12 пар специальных финеско и 60 пар лыжных ботинок различных размеров. Обыкновенные финеско делаются из шкуры с головы оленя-самца мехом наружу и имеют, грубо говоря, форму очень больших ботинок без шнуровки. Они достаточно велики, чтобы вместить ногу, несколько пар носков и прокладку из сеннеграса и являются на редкость удобной и теплой обувью. Специальные финеско делаются из шкуры с ног оленя-самца (камусов), но их нелегко достать по той причине, что местные жители, не без оснований, предпочитают приберегать лучшее для себя. Я послал человека в Лапландию, чтобы он постарался достать финеско самого лучшего сорта, но ему удалось выменять только 12 пар. Лыжные ботинки делаются из мягкой кожи так, что передок сходится прямо под подошвой, а поверх пришивается плоский кусок кожи. Они специально предназначены для лыж, а также пригодны для носки летом. Они не стесняют свободы движений и не пропускают воды. Каблук очень низкий, так что нога твердо стоит на лыжах. Я купил пять готовых оленьих шкур для починки и набор принадлежностей для ремонта: жилы, иглы и вощеные нитки.

Я уже упоминал, что в финеско кладут сеннеграс. Это сухая трава с длинными волокнами, обладающая свойством впитывать влагу. Я купил в Норвегии 50 кг этой травы для экспедиции. Трава продается в виде плотно увязанных пучков. Перед тем как надеть финеско, немного травы укладывается слоем внутри вдоль подошвы. Затем, когда финеско надет, траву набивают еще вокруг пятки. Она впитывает влагу, выделяемую кожей, и не дает носку примерзнуть к подошве, из-за чего финеско трудно было бы снять с ноги. На ночь траву вынимают, перетряхивают и дают ей замерзнуть. Впитанная влага собирается в виде инея, большую часть которого удается стряхнуть перед тем, как утром вложить траву обратно. Трава постепенно расходуется, поэтому следует брать с собой довольно большой запас; она очень легкая и занимает мало места.

Я заказал м-ру Мёллеру 60 пар рукавиц из волчьих и собачьих шкур мехом наружу и достаточно длинных, чтобы защищать запястье. У рукавиц было одно отделение для большого пальца и второе – для всех остальных, они надевались поверх шерстяных перчаток и легко снимались, когда требовалось освободить пальцы. Чтобы не потерять, мы вешали их на шею на ламповом фитиле.

Кроме этого, я заказал в Норвегии также 12 пар лыж фирме «Гаген энд К°». Во время санных экскурсий мы ими не пользовались вовсе, но они были полезны при ходьбе в окрестностях зимовки. Все заказы должны были быть готовы и доставлены в Лондон к 15 июня, так как предполагалось, что «Нимрод» отплывет из Англии 30 июня 1907 года.

В то время я еще окончательно не решил купить «Нимрод», хотя переговоры об этом уже велись. Поэтому, прежде чем покинуть Норвегию, я заехал в Сандифьорд, чтобы попробовать договориться с К. Христиансеном, владельцем судна «Бьорн» – оно было специально построено для работы в полярных условиях и казалось очень подходящим для моих целей. Это пароход 700 тонн водоизмещения, с сильной машиной тройного расширения, во всех отношениях гораздо лучше оборудованный, чем сорокалетний «Нимрод». Выяснилось, однако, что при всем своем желании я не в состоянии купить «Бьорн».

В заключение я сделал специальные заказы некоторым норвежским консервным фирмам на особые сорта консервированных продуктов, таких, как рыбные тефтели, жареная оленина и жареное мясо белых куропаток, которые оказались роскошным лакомством во время зимней ночи на полярном юге.

По возвращении в Лондон я купил «Нимрод», который в это время находился на промысле тюленей и должен был скоро вернуться в Ньюфаундленд. Судно это мало и старо, максимальный ход его под парами едва достигает шести узлов, но, с другой стороны, оно было очень прочно построено и способно переносить самые тяжелые ледовые условия. За свое долгое существование оно не раз участвовало в боевых стычках со льдами.

«Нимрод» вернулся в Ньюфаундленд не так скоро, как я ожидал, к тому же по возвращении он оказался слегка поврежденным от столкновения со льдами, которые сломали ему фальшборт. Специалисты осмотрели (по моему поручению) судно и признали его вполне пригодным, и 15 июня «Нимрод», сделав быстрый переход, пришел в Темзу.

Должен признаться, я слегка разочаровался при первом осмотре маленького судна, которому предполагал доверить надежды и чаяния многих лет. Оно было очень ветхим, насквозь пропахло тюленьим жиром. Осмотр в доке показал, что необходимо его проконопатить, просмолить, а также сменить мачты: судно имело оснастку шхуны, но мачты на нем подгнили. Я же хотел иметь возможность плыть под парусами на случай, если сломается машина или кончится запас угля. Оставалось всего несколько недель до назначенного нами срока отплытия, поэтому было ясно: чтобы закончить работу в срок, придется форсировать ее всеми силами. Тогда я еще не подозревал о многих хороших качествах «Нимрода», и едва ли мое первое суждение о славном старом корабле было справедливым.

Я сразу же передал судно фирме «Р. и X. Грин» в Блэкуолле, знаменитой старой фирме, которая уже выполняла работы по оснащению и ремонту кораблей для других полярных экспедиций. Судно поставили в док, чтобы проконопатить и просмолить. С каждым днем оно приобретало все более приемлемый вид. Следы прошлых столкновений с плавучими льдами исчезли, а мачты и снасти были подготовлены к будущим испытаниям. Даже неотступный запах тюленьего жира ослабел после усиленного мытья палуб и трюмов. В конце концов, я почувствовал, что вид «Нимрода» не наносит ущерба чести экспедиции, а позднее я просто гордился крепким маленьким судном.

Тем временем мы с м-ром Рейдом были поглощены подбором снаряжения, и я начал подыскивать людей для экспедиции.

Как указывалось в первом публичном заявлении об экспедиции, в мои планы не входила зимовка «Нимрода» в Антарктике. «Нимрод» должен был высадить береговой отряд с запасами продовольствия и снаряжения и затем вернуться в Новую Зеландию, где ему следовало оставаться до тех пор, пока не придет время вернуть нас в цивилизованный мир. Поэтому надо было позаботиться о подходящем доме, в котором можно было бы провести полярную ночь до наступления времени, удобного для санных экспедиций. Такой дом должен был служить нам защитой от антарктических снежных бурь и жестоких зимних холодов.

Вначале предполагалось, что дом будет рассчитан на 12 человек, однако позже, когда количество людей увеличилось до пятнадцати, я решил, что внешние размеры дома должны быть 9,9 м в длину, 5,8 м в ширину и 2,4 м в высоту до карниза. Это не очень много, особенно если учесть, что нам требовалось разместить там большое количество предметов снаряжения и часть продовольствия. Но малое помещение означает экономию топлива.

Дом был специально построен по моему заказу фирмой Хамфри в Найтсбридже. После окончания и осмотра его разобрали на части и погрузили на «Нимрод». Остов был сооружен из толстых еловых бревен высшего качества. Крыша, пол и все отдельные части сделаны на шипах и на болтах, чтобы облегчить установку их в Антарктике. Стены усилили железными креплениями, так же как и стропила, поддерживающие крышу. Стены и крыша были покрыты снаружи сперва толстым кровельным войлоком, затем на дюйм врезанными одна в другую досками, а внутри выложены еще слоем войлока с тонкой обшивкой из досок. В дополнение к этому ввиду крайних холодов пространство, примерно в 10 см, между внутренней обшивкой и войлоком было заполнено пробковыми опилками, хорошо изолировавшими от холода. Дом этот устанавливался на деревянных столбах, которые предполагалось врыть в землю или в лед. На гребне крыши укрепили кольца, сквозь которые можно было продеть канаты для дополнительного укрепления против действия сильных ветров. В доме имелись две двери и между ними небольшие сени, так, чтобы открывание наружной двери не вызывало притока холодного воздуха; для сохранения тепла оконные рамы были так же двойными, в потолке находились вентиляторы, выведенные на крышу, открывавшиеся и закрывавшиеся изнутри. Никакой внутренней отделки не было. Мебели взяли очень мало, только несколько стульев, так как я собирался изготовить скамьи, койки и прочие необходимые принадлежности обихода из ящиков. Освещение предполагалось ацетиленовое, и с этой целью были взяты газогенератор, необходимый трубопровод и запас карбида. Печь специально для нас построили «Смит и Уэлстид» в Лондоне – 122 см длиной и 71 см шириной, на ножках, с топкой для каменного угля. Она должна была топиться непрерывно день и ночь и своей большой наружной поверхностью обогревать весь дом. Печь эта служила и плитой; сверху на трубе из оцинкованной стали имелся вращающийся колпак. Кроме того, мы взяли с собой переносную печку на ножках с котлом для горячей воды в задней части очага, соединенным с колонкой на 68 литров. Но так как в ней не было нужды, то мы ее и не устанавливали.

Для санных поездок я взял шесть походных алюминиевых кухонь Нансена того образца, который с незначительными видоизменениями был принят со времени знаменитой экспедиции Нансена в 1893–1896 годах. Палатки – я взял их шесть штук – были сделаны из легкого уиллесденского, не боящегося сырости тика, с входом в виде хоботка из непромокаемого габардина. Они были зеленого цвета, так как этот цвет среди белых снежных равнин успокаивающе действует на глаза. Вес каждой из них – 14 килограммов вместе с пятью шестами и брезентом для пола.

Каждый член экспедиции получил два зимних костюма из тяжелой синей флотской ткани, отороченной егеровским искусственным мехом. Костюм состоял из двубортной куртки, жилета и брюк и весил целиком 6,5 кг. Белье было получено от фирмы «Доктор Егер сэнитери вулен компани». Я заказал следующие предметы:

Фуфайки с двойной грудью 48 шт.

Кальсоны с двойным передом 48 пар

Пижамы 24 шт.

Рубашки с двойной грудью 96 шт.

Набрюшники 24 шт.

Вязаные шерстяные жилеты 12 шт.

Комнатные туфли на подкладке 12 пар

Дорожные шапки с подкладкой из фланели 42

Шерстяные рукавицы 48 пар

Носки 144 пары

Чулки 144 пары

Свитеры 48 шт.

Спальные носки из овечьей шерсти 144 пары

Рукавицы 48 пар

Перчатки 48 пар

Напульсники 48 пар

Бакстонские фетровые сапоги [18] 12 пар

Телогрейки 12 шт.

В полярных условиях нужно иметь верхнюю одежду из материала, непроницаемого для ветра, и я заказал 24 костюма из непромокаемого габардина, состоящих из короткой блузы, комбинезона и капюшона. Для зимовки мы взяли четыре дюжины егеровских верблюжьих одеял и 16 верблюжьих спальных мешков, каждый на три человека.

В качестве транспортных средств я решил взять собак, лошадей и, для помощи в продолжительных путешествиях, автомобиль, но свои главные надежды я все же возлагал на лошадей. Собаки оказались малопригодными на барьерном льду. Делая попытку использовать автомобиль, я исходил из своих наблюдений над характером поверхности барьерного льда, но знал, что ввиду ненадежности условий не следует слишком полагаться на машину. В то же время я был уверен, что маленькие, но сильные лошадки, настоящие пони, которыми пользуются в Северном Китае и Маньчжурии, окажутся вполне пригодными, если их удастся довезти до антарктического материка. Я видел таких пони в Шанхае и слыхал о том, какую службу они сослужили экспедиции Джексона-Хармсуорта. Они могут тащить тяжелые грузы при очень низких температурах, отличаются выносливостью, тверды на ногах и отважны. Как я заметил, они с успехом применялись для очень тяжелой работы во время русско-японской войны, и мой друг, который бывал в Сибири, сообщил мне дополнительные сведения относительно их способностей. Поэтому я связался с управляющим Лондонским отделением гонконгского и шанхайского банков м-ром К. С. Эддисом, который смог обеспечить мне содействие ведущей ветеринарной фирмы в Шанхае.

Человек, знакомый с этим делом, был специально отправлен по моему поручению в Тяньцзинь и выбрал там примерно из 2000 лошадей, приведенных для продажи из северных районов, пятнадцать наилучших для моей экспедиции. Все выбранные лошади были в возрасте не меньше 12 и не старше 17 лет. Это были дикие лошадки, выращенные в Маньчжурии, ростом приблизительно в метр и разных мастей. Все они отличались прекрасным здоровьем, силой, были своенравны и игривы и готовы к любой самой тяжелой работе на покрытых снегом полях. Купленных лошадей перевезли на пароходе в Австралию, причем они свободно перенесли высокие температуры тропиков; в конце октября 1908 года лошади прибыли в Сидней, где их встретил м-р Рейд, и оттуда сразу же были доставлены на пароход, направлявшийся в Новую Зеландию. Правительство колоний пошло нам навстречу, сняв карантинные ограничения, которые иначе повлекли бы за собой необходимость подвергать лошадей действию летнего зноя в течение нескольких недель. Через 35 дней после того, как они покинули Китай, животные были высажены в порту Литтелтон на остров Квэйл, где могли беззаботно носиться или пастись в праздной роскоши. Я решил взять с собой также автомобиль, так как по прежнему опыту знал, что на Великом ледяном барьере мы встретим твердую поверхность, и по крайней мере первую часть путешествия к югу можно будет совершить с помощью автомобиля. По достаточно хорошей поверхности льда машина сможет тянуть большой груз с порядочною скоростью.

Я выбрал 12–15-сильный автомобиль Нью-Эррол-Джонстона, снабженный специально изготовленным четырехцилиндровым мотором с воздушным охлаждением и зажиганием при помощи магнето Симс-Бош. Пользоваться для охлаждения водой было невозможно, так как она неминуемо бы замерзла. Вокруг карбюратора была устроена особая рубашка и туда подведены отработанные газы одного из цилиндров для подогревания смеси в камере. Отработанные газы других цилиндров проведены в глушитель, который одновременно служил для согревания ног водителя. Шасси автомобиля было стандартного типа, но фирма позаботилась о том, чтобы придать ему максимальную прочность, учитывая, что автомобилю, вероятно, придется выдерживать серьезное напряжение при низкой температуре. Я заказал также полный набор всех запасных частей на случай поломок, а для смазки машины фирмой «Прайс энд компани» было специально изготовлено незамерзающее масло.

Бензин мы взяли в обычных жестяных баках. Я запасся колесами нескольких специальных образцов, как и обычными колесами с резиновыми шинами, а также заказал деревянные полозья, чтобы подкладывать их под передние колеса при передвижении по рыхлой поверхности; при этом колеса помещались поверх полозьев в тормозных колодках. В своем первоначальном виде автомобиль имел два сиденья и широкое помещение позади для груза. Он был запакован в огромный ящик и прочно укреплен посередине палубы «Нимрода». В этом положении он благополучно совершил путешествие до Антарктики.

Термограф – прибор для непрерывной регистрации температуры воздуха, воды и др.

Анемометр Робинсона – метеорологический прибор для измерения скорости ветра

Выставку запасов и снаряжения экспедиции на Риджент-стрит посетило несколько тысяч человек

«Модифицированные диски (слева); обычные диски с резиновыми шинами, оказались наиболее удовлетворительными» Э. Ш.

Как было сказано, я мало надеялся на собак, но все же считал нужным взять их. Я знал, что у одного собаковода на о-ве Стюарта в Новой Зеландии есть собаки, происходящие от тех сибирских собак, которых брала с собой экспедиция Ньюнса-Борхгревинка.

Подразумевается антарктическая экспедиция норвежского натуралиста Карстенса Эгеберга Борхгревинка 1898–1900 годов на судне «Южный крест», снаряженная на средства лондонского издателя Джорджа Ньюнса. До этого, а именно в 1894 году, Борхгревинк предпринял свое первое плавание в Антарктику в качестве матроса китобойного судна, промышлявшего в море Росса, и первым из людей высадился на материке Антарктиды, на мысе Адэр, где пробыл всего несколько часов. В 1898 году, возглавляя экспедицию на судне «Южный крест», Борхгревинк основал с исследовательскими целями в бухте Робертсона (на мысе Адэр) первую в Антарктиде зимовку. За год пребывания на южном материке он провел серию магнитных и метеорологических наблюдений, нанес на карту часть побережья Земли Виктории. В 1900 году, продолжив плавание на восток вдоль Великого барьера Росса, открыл углубление в Барьере – проход Борхгревинка, полого спускавшийся к морю. Поднявшись на лед, Борхгревинк с двумя спутниками совершил экскурсию на собачьих упряжках в глубь шельфового ледника Росса до 78°50’ ю. ш.

Я телеграфировал ему, что прошу прислать мне, сколько он сможет, этих собак, до сорока штук. Он смог дать мне только девять, но этого количества оказалось достаточно для нужд экспедиции; появление щенков во время пребывания на юге увеличило число собак до двадцати двух.

Я обратился в Королевское общество естественных наук в надежде получить взаймы магнитные приборы Эшенхагена, которыми пользовалась экспедиция «Дискавери», но общество не могло этого сделать, так как приборы были уже обещаны для другой работы. Королевское географическое общество ссудило мне три хронометра, которые к тому же были сначала тщательно отремонтированы и выверены. Один хронометр я купил, еще один мне дали директора «Скиннерc компани», и этот последний оказался самым точным из всех, так что я именно его взял с собой во время путешествия к полюсу.

Географическое общество передало Адмиралтейству мое заявление с просьбой дать мне на время некоторые инструменты и карты. Адмиралтейство щедро снабдило меня следующими предметами:

Инклинаторы Ллойд Крика 3 шт.

Морские хронометры 3 шт.

Шестифутовый протрактор 1 шт.

Комплект мореходных карт от Англии до мыса Доброй Надежды и от мыса Доброй Надежды до Новой Зеландии 1 шт.

Комплект мореходных карт Антарктики 1 шт.

Комплект мореходных карт от Новой Зеландии через Индийский океан к Адену 1 шт.

Комплект мореходных карт от Новой Зеландии в Европу через мыс Горн 1 шт.

Стандартные морские батометры [20] 2 шт.

Глубоководные термометры 12 шт.

Судовая подзорная труба 1 шт.

Стандартный судовой компас 1 шт.

Азимутные зеркала конструкции лорда Кельвина 2 шт.

Глубоководный лот 1 шт.

Кренометры 3 шт.

Астрономический телескоп диаметром в 3 дюйма 1 шт.

Глубоководный лот Лукаса 1 шт.

Остальные научные приборы и инструменты я заказал фирме «Кери, Портер энд компани, лимитед» в Лондоне. В частности, в заказ вошли следующие предметы:

Шестидюймовый теодолит с микрометрическими винтами и лимбом с точностью показаний до 5 секунд 1 шт.

Электрический термометр 1 шт.

к нему : 400 м кабеля, 1 рекордер, 1 батарея, 100 бланков для диаграмм, 1 барабан записывающего прибора с заводом на 25 часов, 3 трехдюймовых портативных астрономических теодолита с телескопическим штативом

Небольшой секстант 1 шт.

Походные компасы со светящимися циферблатами 6 шт.

Трехдюймовые контрольные анероиды со шкалой высоты в 4500 м 3 шт.

Карманные анероиды 3 шт.

Стандартные термометры 4 шт.

Глубоководные термометры адмиралтейского образца 12 шт.

Глубоководные регистрирующие приборы адмиралтейского образца 12 шт.

Призматические компасы конструкции Королевского географического общества 4 шт.

Портативный искусственный горизонт из алюминия 1 шт.

Мензулы с алидадами [21] 2 шт.

Барографы 2 шт.

Термографы 2 шт.

Весы Эртлинга с набором разновесов 1 шт.

Анемометр Робинсона 1 шт.

Различные термометры 75 шт.

Теодолит с диаметром трубы в 5 дюймов на низком треножнике 1 шт.

Увеличительные стекла 15 шт.

Ночной бинокль 1 шт.

Сверхсильный бинокль 1 шт.

Микроскопы 2 шт.

Большое количество специальных карт и планов, чертежных материалов и инструментов, стальных цепей и лент, нивелирных реек, нивелирных кольев и т. д.

Среди прочих приборов, которые были с нами в экспедиции, следует отметить четырехдюймовый теодолит с микрометрическими винтами Рива. Фотографическое оборудование включало 9 фотоаппаратов различных марок, оборудование для темной комнаты и большой запас пластинок, пленок и химикалий. Мы взяли также кинематографический аппарат, для того чтобы иметь возможность зафиксировать любопытные повадки тюленей и пингвинов и наглядно продемонстрировать на родине, что значит тащить сани по льду или снегу.

В состав нашего снаряжения входило такое множество различных предметов, что невозможно перечислить их здесь подробно. Я стремился предусмотреть любые возможные нужды, поэтому в снаряжение вошло все, начиная от гвоздей и иголок до пишущей машинки Ремингтона и двух швейных машин Зингера. У нас имелись также граммофон с большим запасом пластинок, типографский станок со шрифтами, валиками, бумагой и другими принадлежностями для печатания во время полярной ночи; были даже хоккейные клюшки и футбольный мяч.

Личный состав экспедиции

Что касается штата экспедиции, то от его подбора, конечно, в самой значительной степени зависит успех предприятия. Необходимы люди, не только хорошо знающие свою специальность, но и обладающие способностью приспособляться к полярным условиям. Им потребуется в течение длительного времени жить одной семьей без всякого внешнего общения. При этом нельзя забывать, что люди, которые стремятся идти непроторенными путями, обычно отличаются резко выраженной индивидуальностью.

Очень нелегко было подобрать состав экспедиции, хотя ко мне поступило свыше 400 предложений от разных лиц, желавших участвовать в ней. Мне хотелось иметь в береговом отряде двух врачей, а также по-настоящему умелых биолога и геолога для работы в этих двух отраслях знания, которые, как мне казалось, имели особенное значение для изучения Антарктики. После долгого обсуждения я выбрал 11 членов берегового отряда. Лишь трех из них: Адамса, Уайлда и Джойса я знал прежде, причем лишь у Уайлда и Джойса уже был опыт в полярных исследованиях – они участвовали в экспедиции на «Дискавери». Но все остальные имели хорошие рекомендации; так же обстояло дело с командным составом, который я выбрал для «Нимрода».

Вот фамилии назначенных лиц с указанием специальной отрасли работы:

БЕРЕГОВОЙ ОТРЯД

Лейтенант Дж. Б. Адамс, метеоролог, офицер запаса королевского флота.

Сэр Филипп Брокльхёрст, баронет, помощник геолога, ему были поручены также различные текущие наблюдения.

Бернард Дэй, специалист по моторам и электротехнике.

Эрнст Джойс, заведующий материальным складом, собаками, санями и зоологическими коллекциями.

Д-р А. Ф. Маккей, врач.

Д-р Эрик Маршалл, врач, картограф.

Дж. Э. Марстон, художник.

Джеймс Мёррей, биолог.

Раймонд Пристли, геолог.

Уильям Робертс, повар.

Фрэнк Уайлд, заведующий продовольствием [22] .

После того как экспедиция достигла Новой Зеландии и щедрая помощь австралийского и новозеландского правительств избавила меня от некоторых финансовых забот, я был в состоянии укрепить личный состав. Я пригласил в качестве физика Дугласа Моусона, доцента по минералогии и петрографии Аделаидского университета, и Бертрама Армитеджа – членом экспедиции на общие работы.

Профессор Дэвид предполагал первоначально сопровождать нас только до Антарктики и вернуться с «Нимродом» обратно, но я уговорил его остаться на зимовку, и его деятельность как геолога оказалась для нас чрезвычайно ценной. Лео Коттон, молодой австралиец, договорился поехать с нами на юг помогать в предварительном устройстве, чтобы затем возвратиться на «Нимроде» в Новую Зеландию. В последний момент перед самым отъездом к нам присоединился еще Джордж Бакли, проживавший в Новой Зеландии; он вернулся с пароходом, который вел на буксире «Нимрод».

Когда «Нимрод» покинул берега Великобритании, его команда состояла из следующих лиц:

Лейтенант Руперт Ингленд – капитан судна.

Джон К. Дэвис – первый помощник капитана.

Э. Л. А. Макинтош – второй помощник капитана.

Д-р В. А. Р. Мичелл – судовой врач.

X. Дж. Дэнлоп – старший механик.

Альфред Читэм – третий помощник и боцман.

Капитан Ингленд, которого я назначил командиром «Нимрода», был первым помощником на судне «Морнинг», когда оно отправилось на помощь экспедиции «Дискавери», и тогда-то он приобрел первый опыт в Антарктике. Непосредственно перед тем как поступить на «Нимрод», он находился на государственной службе на западном берегу Африки.

Дэвис, первый помощник и впоследствии капитан, прежде не бывал в Антарктике, но зато был первоклассным моряком.

Макинтош работал в «Пенинсулер энд ориентэл стим навигейшн компани». Впоследствии он был причислен к береговому отряду, но из-за несчастного случая не смог остаться вместе с нами в Антарктике. Д-р Мичелл, судовой врач, был канадцем, а Дэнлоп, старший судовой механик, – ирландцем. Читэм, третий помощник капитана и боцман, плавал прежде на судне «Морнинг». Некоторые другие члены команды также имели опыт работы в Антарктике.

После того как «Нимрод» достиг берегов Новой Зеландии, к нам присоединился англичанин А. Э. Харборд в качестве второго помощника капитана вместо Макинтоша, которого я намеревался направить в береговой отряд.

Привожу ниже краткие сведения о каждом члене экспедиции.

Эрнест Генри Шеклтон —руководитель экспедиции, 1874 года рождения, образование получил в Далвичском колледже. В 16 лет стал моряком, поступив на службу в торговый флот; получил звание лейтенанта запаса королевского флота и в 1901 году участвовал в Британской национальной антарктической экспедиции. Был в составе отряда, поставившего рекорд максимального продвижения на юг, но по возвращении на зимовку заболел. Снаряжал спасательные экспедиции для «Дискавери», проводимые комиссией Адмиралтейства, а также помогал снаряжать аргентинскую экспедицию, которая отправилась на помощь шведской антарктической экспедиции. Женился в 1904 году, в том же году занял пост секретаря и казначея Королевского шотландского географического общества. Вышел в отставку, чтобы баллотироваться в Данди от юнионистов во время выборов 1906 года, но не был избран и стал личным помощником Уильяма Бирдмора, главы фирмы в Глазго, занимающейся строительством линейных кораблей и производством брони. Затем решил организовать экспедицию в Антарктику.

Джеймсон Бойд Адамс родился в 1880 году в Риппингеле, Линкольншир. Стал моряком в 1893 году, поступив на службу в торговый флот, три года служил в качестве лейтенанта запаса королевского флота и присоединился к экспедиции в марте 1907 года. Назначен заместителем начальника экспедиции в феврале 1908 года. Не женат.

Бертрам Армитедж родился в Австралии в 1869 году. Окончил школу в Мельбурне и Джизас колледж в Кембридже. После нескольких лет службы в милиции штата Виктория и в артиллерии, поступил на действительную службу в Южной Африке и был назначен карабинером в 6-ю гвардейскую дивизию; награжден медалью и тремя значками королевы и медалью и двумя значками короля. Присоединился к экспедиции в Австралии. Женат.

Сэр Филипп Ли Брокльхёрст, баронет, родился в 1887 году в Свитэмли Парк в Стаффордшире, учился в Итоне и в колледже Тринити Холл в Кембридже. Выступал от Кембриджа в соревнованиях по боксу в легком весе в 1905–1906 годах. Не женат.

Томас В. Эджуорт Дэвид – член Королевского общества, профессор геологии Сиднейского университета, по происхождению валлиец, 50 лет. Получил образование в Нью колледж, Оксфорд и после этого изучал геологию в Королевском колледже точных наук. Приехал в Австралию, чтобы занять пост главного геолога и топографа в штате Новый Южный Уэльс, и оставался там в течение последних 18 лет. Является авторитетом в области динамической геологии и гляциологии, автор исследования об австралийских каменноугольных бассейнах. Женат.

Бернард К. Дэй родился в августе 1884 года в Уаймондхэме, Лестершир, образование получил в средней школе Веллингборо. Имел отношение к технике с 1903 по сентябрь 1907 года, оставил службу в Нью-Эролльской автомобильной компании, чтобы присоединиться к экспедиции. Не женат.

Эрнст Джойс родился в 1875 году. По окончании в 1891 году Королевской медицинской школы в Гринвиче поступил во флот; стал боцманом первого класса и служил в Южной Африке (медаль и значок). Присоединился к экспедиции «Дискавери» на мысе Доброй Надежды и служил в Антарктике (полярная медаль и значок, серебряная медаль Географического общества). Служил в артиллерийском училище на острове Уэйл. Оставил флот в декабре 1905 года, снова вернулся туда в августе 1906 года и окончательно ушел, присоединившись к экспедиции, в мае 1907 года. Не женат.

Элистер Форбс Маккей родился в 1878 году, сын Форбса Маккея, полковника 92-го шотландского полка им. Гордона. Получил образование в Эдинбурге. Затем работал под руководством профессоров биологии Геддеса и Д’Арси Томпсона в Данди. Служил в Южной Африке в кавалерийском взводе (медаль королевы и значок), а позже в полиции Баден Пауэла; затем, сдав последние экзамены по медицине, отправился на фронт в качестве гражданского врача. Поступил врачом во флот; через четыре года вышел в отставку и затем присоединился к экспедиции. Не женат.

Энеас Лайонель Эктон Макинтош родился в 1881 году в Тирхут, Бенгалия (Индия). Окончил Бедфордскую среднюю школу. Стал моряком в 1894 году, поступив в торговый флот, а в 1899 году поступил на службу в «Пенинсулер энд ориентал стим навигэйшн компани». Получил звание офицера в июле 1908 года. Не женат.

Эрик Стюэрт Маршалл родился в 1879 году, образование получил в школе Комб-скул в Монктоне и в Эммануэль-колледже, Кембридж. Был представителем своего колледжа в соревнованиях по гребле и футболу. Готовился к духовной карьере. В 1899 году поступил в госпиталь св. Варфоломея и в 1906 году получил диплом врача. Был капитаном команды регбистов, госпиталя св. Варфоломея в 1903–1904 годах и выступал от клуба Ричмонда в 1903–1905 годах. Присоединился к экспедиции в качестве врача и картографа. Не женат.

Джордж Эдуард Марстон родился в Портсмуте в 1882 году. Как художник основное образование получил в политехникуме на Риджент-стрит. Имеет диплом учителя рисования. Был принят в экспедицию в качестве художника. Не женат.

Дуглас Моусон родился в Австралии в 1880 году, куда его родители прибыли с острова Мэн. Получил образование в Австралии, читает лекции по минералогии и петрографии в Аделаидском университете и является почетным хранителем Южноафриканского музея. Присоединился к экспедиции в Австралии. Не женат.

Джеймс Мёррей родился в 1865 году в Глазго. В ранней юности занимался различными отраслями искусства. Интересовался естественной историей, в особенности ботаникой, а в 1901 году стал заниматься микрозоологией. В 1902 году был приглашен сэром Джоном Мёрреем в качестве биолога в экспедицию, занимавшуюся топографической съемкой Шотландского озера, но прервал эту работу, став биологом нашей экспедиции. Женился в 1892 году.

Раймонд И. Пристли родился в 1886 году и обучался в школе в Тьюксбери. Поступил в Лондонский университет в 1903 году; до 1905 года был учителем в Тьюксбери. Затем поступил в колледж Бристольского университета и сдал курсовые экзамены в 1906 году. Получил назначение на должность геолога экспедиции, будучи на последнем курсе.

Уильям К. Робертс родился в 1872 году в Лондоне, работал поваром на море и на суше. Приглашен в экспедицию на должность повара. Женат.

Члены экспедиции на борту судна «Руник» компании «Уайт Стар Лайн», рейс в Новую Зеландию. Слева направо: Пристли, Марстон, Уайлд, Джойс, капитан Матиас, Дэй.

«Нимрод» перед отплытием на юг

Лейтенант Эрнест Шеклтон на борту «Нимрода»

Фрэнк Уайлд родился в 1873 году в Йоркшире. Его мать происходит по прямой линии от капитана Кука, а один из его дядей был три раза в Арктике. В 1889 году поступил на службу в торговый флот, в 1900 году поступил в военно-морской флот. Был членом Британской национальной антарктической экспедиции 1901–1904 годов, награжден полярной медалью, значком и серебряной медалью Королевского географического общества. Когда Адмиралтейство согласилось на его назначение в Британскую экспедицию, находился в Ширнесском артиллерийском училище.

Первый этап

Дело подготовки экспедиции шло быстрыми шагами вперед, и в конце июля все запасы и снаряжение были погружены на «Нимрод», готовый к отплытию в Новую Зеландию. Конечным пунктом, из которого мы предполагали отправиться в Антарктику, я избрал хорошо оборудованный порт Литтелтон, где рассчитывал найти такое же содействие нашей экспедиции со стороны местных властей, какое было оказано трем кораблям экспедиции «Дискавери».

В начале июля мы устроили в помещении экспедиции на Риджент-стрит выставку наших запасов и снаряжения, которую посетило несколько тысяч человек. Времени у нас было в обрез, так как следовало еще позаботиться о массе мелочей, преодолеть множество всевозможных мелких трудностей, но мы все-таки не задержались, и 30 июля «Нимрод» отплыл из ост-индских доков в Торкуэй. Это был первый этап из 25 000 километров нашего пути до Новой Зеландии. Большинство членов берегового отряда, в том числе и я, собиралось проделать этот путь на пароходе, но из доков я отправился с «Нимродом», решив так доплыть до Торкуэя.

В первую ночь пути мы пристали в Гринхите, а 31-го утром продолжали свой путь в Торкуэй, высадив в Тильбери м-ра Рейда, который вернулся в Лондон за корреспонденцией.

Добравшись до Лондона к вечеру того же дня, он застал в конторе телеграмму из королевской канцелярии, приказывающую «Нимроду» зайти в Кауэс, чтобы в воскресенье, 4 августа, их величества король и королева могли подняться на борт и осмотреть судно и снаряжение. М-р Рейд был в большом затруднении, не зная, как переправить мне это известие, но комендант порта Ширнес был так любезен, что отрядил специальный буксир, который нагнал «Нимрод» в Рамсгэйт и известил нас о необходимости изменить наш план.

«Их величества король и королева инспектируют снаряжение на борту «Нимрода» в Кауэсе» Э. Г. Ш.

«Король милостиво пожаловал мне орден Виктории, а королева вверила мне «Юнион Джек…»

Вечером мы отплыли в Кауэс и утром 1 августа остановились на один час в Истбурне, чтобы дать возможность кое-кому из людей, оказавших поддержку экспедиции, нанести нам прощальный визит. В воскресенье мы стали на якорь в Кауэсе и их величества король и королева и их королевские высочества принц Уэльский, принцесса Виктория, принц Эдуард и герцог Коннаутский поднялись на борт судна. Король милостиво пожаловал мне орден Виктории, а королева вверила мне «Юнион Джек», который я должен был взять с собой во время санной экспедиции на юг.

«Нимрод» отплыл в Торкуэй ранним утром следующего дня и прибыл туда 6 августа. В этот вечер на прощальном ужине мы подняли тост за успех экспедиции, а в среду утром 7 августа корабль отплыл в Новую Зеландию. Он прибыл в Литтелтон 23 ноября, так что это путешествие с заездом в Сент-Винсент и Кейптаун заняло три с половиной месяца. М-р Рейд добрался до австралийских вод на месяц раньше «Нимрода» с тем, чтобы сделать необходимые приготовления и встретить маньчжурских лошадей. Я же приехал в начале декабря, намереваясь уехать из Литтелтона 1 января 1908 года.

Жители Новой Зеландии и Австралии с самого начала проявляли живейший интерес и участие к нашей экспедиции.

Я получил 5000 фунтов от австралийского и 1000 фунтов от новозеландского правительств. Эта сумма позволила мне увеличить состав берегового отряда, пополнить в некотором отношении запасы продовольствия и снаряжения и еще больше укрепить судно, чего раньше я был не в состоянии сделать. Новозеландское правительство согласилось также оплатить половину расходов по доставке «Нимрода» в Антарктику на буксире, чтобы сберечь уголь для тяжелых условий плавания во льдах, и вообще оказывало нам всестороннюю помощь. Главный почтмейстер доминиона распорядился о выпуске для нас небольшой специальной серии марок и на время пребывания в Антарктике назначил меня почтмейстером, что значительно упростило отсылку корреспонденции на «Нимроде» с места зимовки.

Лошади наслаждались отдыхом на о-ве Квэйл, они откормились и стали гладкими; необходимо было объездить их и приучить возить сани. За эту работу взялся м-р К. Табмен, ему помогал д-р Маккей. При этом на острове произошло немало волнующих эпизодов. Лошади были очень дикими, Маккею и Табмену не раз приходилось спасаться бегством от животных, которых они объезжали. Лошади белой масти, которые впоследствии оказались самыми выносливыми, поддавались воспитанию труднее всего. Одну из них, несмотря на превосходные физические качества, даже пришлось оставить, потому что за короткое время, бывшее в нашем распоряжении, оказалось невозможным приучить ее слушаться. В мои планы входило взять только 10 лошадей из 15, купленных нами с расчетом на возможные потери при переезде в Новую Зеландию, поэтому Табмен и Маккей посвятили все внимание наиболее пригодным животным.

«Это были дикие лошадки, выращенные в Маньчжурии, ростом приблизительно в метр и разных мастей. Все они отличались прекрасным здоровьем, силой, были своенравны и игривы…» Э. Ш.

Остров Квэйл, Новая Зеландия. Д-р Маккей и м-р Табмен объезжают лошадей и приучают возить сани

Не знаю откуда, но у всех лошадей были клички. Лошадей, которых мы взяли с собой, уезжая из Новой Зеландии, звали: Сокс, Гризи, Чайнамен, Билли, Зулу, Доктор, Квэн, Сенди, Нимрод и Мак.

В Лондоне я закупил 20 тонн маиса и 500 кг прессованных кормов «Мауджи» в качестве фуража для лошадей в Антарктике. Маис был запакован примерно в 700 окантованных герметических ящиков, а корм в жестяные банки по полкило весом. В состав корма входят сушеная говядина, морковь, молоко, смородина и сахар. Он очень питателен при сравнительно небольшом весе. Банка корма разводится примерно двумя литрами воды. Лошадям эта пища пришлась очень по вкусу. Кроме того, в Австралии мы запаслись еще 10 тоннами прессованного корма, состоящего из овса, отрубей и мякины. Этот корм помещался в 250 небольших тюках. Для собак я закупил полторы тонны собачьих сухарей, рассчитывая дополнять их рацион тюленьим мясом.

Последние приготовления к отъезду потребовали огромного труда, но к 31 декабря все было закончено. Мы устроили на «Нимроде» помещение для научного персонала, отгородив заднюю часть трюма и построив там каюты, к которым вела крутая лестница из кают-компании. Разумеется, помещение было очень тесное, фактически там поместились только койки. По некоей неизвестной причине это место сразу же получило прозвище «устричный закоулок». Накануне отъезда, после того как ученые перевезли туда свои вещи, «закоулок» представлял собой картину совершенно невообразимого перенаселения.

Лошадей пришлось поместить на палубе, и для них были выстроены десять прочных стойл. Автомобиль упаковали в большой ящик, который укрепили цепями на люке кормовой части корабля, откуда его нетрудно было перенести на лед, когда понадобится. Вес груза, помещенного на палубе, был весьма велик. Туда входили ящики с маисом, жестянки с карбидом для изготовления ацетилена, некоторое количество угля и все наши сани. В результате «Нимрод» сидел довольно глубоко, так что когда мы выходили из Литтелтона, от воды до палубы оставался только один метр.

Живых овец, подаренных экспедиции новозеландскими фермерами, поместили на палубу «Куниа» – парохода, которому предстояло буксировать «Нимрод» на юг. Я был очень заинтересован в том, чтобы «Нимрод» шел до Антарктики на буксире, так как хотел сэкономить уголь.

После того как запасы продовольствия и снаряжения доставили на судно, оно уже не могло вместить большого количества угля, так как и без того было сильно перегружено. В то же время нам очень важно было иметь достаточный запас угля, чтобы судно могло пройти сквозь льды и возвратиться в Новую Зеландию, а также для отопления дома зимой. Правительство доминиона обещало оплатить половину стоимости буксира, вторую половину согласился оплатить сэр Джеймс Милc, президент Объединенной пароходной компании. Был зафрахтован пароход «Куниа», судно с железным корпусом, водоизмещением около 1100 тонн, командовать которым было поручено капитану Ф. П. Ивенсу. Дальнейшие события подтвердили правильность этого выбора.

Работа в это время достигла крайнего напряжения, и я очень многим обязан м-ру Дж. Кинсей из Крайстчёрча за его помощь и советы. Уезжая, я оставил ведение дел экспедиции в Новой Зеландии в его руках.

31 декабря было последним днем нашего пребывания в Новой Зеландии, потому что, как я объявил уже в своей публикации об экспедиции, мы должны были выйти из Литтелтона в первый день нового года. Запасы и снаряжение, подготовленные с максимально возможной полнотой, были уже погружены; я написал последние деловые и личные письма. Оставалось только следующим утром погрузить на «Нимрод» лошадей и собак.

Барограф

От Литтелтона до Южного полярного круга

Наконец настало и 1 января 1908 года! Наше последнее утро в пределах цивилизованного мира было теплым, ясным и солнечным. Для меня этот день был связан с некоторым чувством освобождения и облегчения от той тяжелой и напряженной работы, которую пришлось выполнять в течение предшествовавшего года по организации экспедиции. Теперь предстояла новая работа, связанная также с волнениями и требующая еще большего напряжения энергии, чем вся предыдущая.

Капитан Ингленд получил приказание приготовить судно к отходу в 16 часов, поэтому после полудня большинство членов экспедиции собралось уже на «Нимроде». День Нового года был в Литтелтоне также днем регаты , и множество праздничной публики (тысячи людей) окружало наше судно, рассматривая его. Палуба «Нимрода» весь день была переполнена посетителями, проявлявшими самый настойчивый интерес ко всему, что касалось нашей экспедиции и ее снаряжения. Само собою разумеется, что особое внимание привлекали лошади. Многие удивлялись толщине и солидности бревен, из которых сооружена конюшня, но мы прекрасно знали, что придется встретиться с весьма суровыми условиями погоды и с сильной волной, так что прочность этого сооружения далеко не будет лишней.

«Устричный закоулок» был совершенно переполнен личным имуществом 14 членов берегового отряда. В него временно сложили все бесчисленные научные инструменты, так что войти в это помещение или выйти из него было задачей чрезвычайной трудности. В эту нору попадали через узкий проход по лестнице, которая вела вниз почти в полной темноте, так как вход был загроможден ящиками, а единственный узкий палубный иллюминатор обычно заслоняли ноги любопытных посетителей. Все 14 коек членов берегового отряда, так же как и все доступные участки пола, были завалены багажом.

Именно в этом малокомфортабельном месте романтический дух и мечты о белых от пены южных морях и еще более белых безмолвных просторах Антарктики окончательно завладели сердцем Джорджа Бакли. Сидя там, беседуя о предстоящих нам делах, он загорелся желанием принять в них участие и решил проехать с нами хотя бы только до Полярного круга, так как понимал, что на большее у него нет времени. Бакли вдруг вскочил и прибежал ко мне с вопросом: не возьму ли я его с собой до антарктических льдов? Я с удовольствием согласился – его интерес к нашей экспедиции был действительно очень велик, к тому же мы все успели уже к нему привязаться. Этот разговор происходил в 14 часов, а «Нимрод» должен был отойти в 16 часов. Бакли умудрился добраться на поезде до Крайстчёрча, забежать в свой клуб, передать свои адвокатские обязанности одному из приятелей, сунуть в ручной чемоданчик зубную щетку и немного белья, пробиться сквозь праздничную толпу на станции Крайстчёрч, сквозь другую толпу в порту и попасть на «Нимрод» за несколько минут до его отхода. В качестве единственной защиты от самого сурового климата на земном шаре был летний костюм. Бесспорно, он побил все рекорды по сборам в полярную экспедицию.

Время шло быстро, было уже около 16 часов и весь состав экспедиции находился на судне, за исключением профессора Дэвида. Я его видел в этот день утром протискивающимся сквозь толпу, заполнявшую порт. Он сгибался под тяжестью одного конца длинной железной трубы, тогда как железнодорожный носильщик нес ее другой конец. Эта драгоценная ноша, по его словам, предназначалась для бурения Великого ледяного барьера с целью получения образцов льда, а он обнаружил ее забытой на железнодорожной станции. Без сомнения, он и теперь делал последний обход станции, проверяя, не забыто ли еще что-нибудь. Но как раз когда я начал уже серьезно беспокоиться, так как не хотел откладывать отхода судна, Дэвид вдруг появился на палубе. Руки его были заняты хрупким стеклянным аппаратом и другими научными принадлежностями.

В тот момент, когда он с величайшей осторожностью шел по мосткам, ему преградила путь весьма полная особа, о которой профессор потом говорил: «Пусть едут на полюс, кому охота, а ей и на берегу хорошо». Они встретились на середине мостков. Вещи помешали профессору посторониться, и он под давлением превосходящего веса полетел с мостков прямо на головы нескольких членов экспедиции, судорожно прижимая к себе драгоценные предметы. Самое удивительное, что все осталось целым.

За минуту до 16 часов был дан приказ приготовить машину, ровно в 16 часов отданы концы, и «Нимрод» медленно двинулся. Приветственные крики не смолкая раздавались на пристани, где собрались тысячи людей, когда мы стали подвигаться к выходу из гавани с развевающимся на носу корабля флагом королевы, отдавая прощальный салют кормовым флагом. Новая волна приветствий поднялась, когда мы проходили мимо судна американской магнитной съемки «Галилей».

Это судно также выполняло научную задачу, хотя его маршрут проходил по более спокойным морям и в более мягком климате. Но даже это сердечное прощанье не могло сравниться с тем, что было, когда мы миновали плавучий маяк, находившийся у выхода из гавани. Воздух дрожал от пушечных выстрелов, от гудков и свистков всех пароходов, находившихся в порту. Раздавался приветственный рев тридцатитысячной толпы, наблюдавшей за маленьким черным судном, уходившим в открытое море. Впереди двигался наш мощный союзник «Куниа», выпуская клубы дыма, а по обе стороны шли катера и лодки Объединенной компании, в которых находилось шесть или семь тысяч человек.

Мы покидали новозеландский рейд, провожаемые прощальными приветствиями и пожеланиями счастливого плавания. Каждый из нас был глубоко растроган. Но и это не было последним приветом, нам предстояло получить еще одно доброе пожелание и притом такое, которое в особенности затронуло сердца моряков. Нам салютовали стоявшие у выхода военные английские суда австралийской эскадры – флагманский корабль «Могучий», «Пегас» и «Пионер».

Когда мы проходили мимо «Пионера», экипаж корабля собрался на палубе и приветствовал нас троекратным «ура». То же самое повторилось, когда мы поравнялись с «Пегасом». Все мы, 39 человек, поравнявшись с каждым из кораблей, тоже кричали «ура» в ответ. Затем мы подошли к флагманскому кораблю, и новое оглушительное «ура» раздалось среди 900 моряков, находившихся на его борту; над водой разнеслись звуки судового оркестра, игравшего «Сердца наших кораблей крепки, как дуб», а потом старую шотландскую песню «Давным-давно». Мы ответили троекратным «ура» и прокричали еще раз «ура» в честь леди Фокс, принявшей сердечное участие в организации экспедиции.

1 января 1908 г. тысячи людей пришли проводить экспедицию в Антарктику

Пройдя «Могучий», мы остановились, чтобы взять буксирный канат от «Куниа», и высадили при этом на катер «Кентербери» провожавших нас близких друзей.

Затем мы вплотную подошли к корме «Куниа» и приняли оттуда четырехдюймовый проволочный буксирный трос. Этот трос имеет четыре дюйма не в диаметре, а по окружности и сделан из стали высшего качества. Мы продели замок в петлю на конце троса и прикрепили к нему свободные концы обеих цепей «Нимрода». Затем отмотали по 30 морских саженей каждой цепи по обеим сторонам носа судна и крепко обвязали внутренние концы вокруг фок-мачты . Такое крепление, называемое на морском языке шпрингом, действовало, как пружина, уменьшая опасность того, что под действием неожиданного напряжения трос оборвется; благодаря собственному весу цепи оставались погруженными в воду даже при скорости движения в семь-восемь узлов. Покончив с этой операцией, мы дали сигнал «Куниа» двигаться в путь и через несколько минут оказались уже в открытом море.

Были легкий ветер и небольшое волнение, но не прошло и часа, как вода стала вкатываться на палубу через шпигаты. Это показалось нам неважным предзнаменованием: если в такую хорошую погоду «Нимрод» не остается сухим, то что же будет с ним, когда задует настоящий южный шторм? «Нимрод» тащился за «Куниа», как ребенок, которого насильно ведут в школу, – безжизненно и безучастно. Помимо того, что «Нимрод» был перегружен, нос его еще оттягивала тяжесть буксирного каната, весившего семь тонн. Никогда еще не бывало, чтобы экспедиционное судно, отправлявшееся в Антарктику, шло на буксире до встречи со льдами. Но для нас много значило сберечь уголь – несколько сэкономленных тонн угля могли впоследствии спасти экспедицию.

Приближалась ночь, и последнее, что мы увидели в Новой Зеландии, был голый скалистый мыс, все более и более исчезавший в вечернем тумане. Обитатели «устричного закоулка», пообедав наскоро в столовой, всячески старались превратить царивший в их помещении хаос хоть в какое-нибудь подобие порядка. Кое-кому из научного персонала приходилось время от времени прерывать эти попытки из-за внезапных приступов морской болезни, и в этом не было ничего удивительного – даже бывалые моряки могли бы не выдержать: сочетание духоты с качкой судна было мало приятным. Некоторые члены отряда предпочитали спать на палубе, если им удавалось найти себе уголок. Одного из нас море так скрутило, что он трое суток подряд лежал пластом среди овощей и ящиков с маслом и карбидом на переднем мостике, несколько приходя в себя только в часы еды. Поскольку его ложе находилось как раз над камбузом, он только выползал из-под своих промокших одеял, протягивал вниз руку и жалобным голосом просил какой-нибудь пищи, чтобы заполнить желудок.

«Нимрод» покидает гавань Литтелтона. Позади флагманский корабль австралийской экскадры «Могучий»

Профессору Дэвиду отвели каюту Мичелла, который поселился в «устричном закоулке». Эта каюта была размером примерно 1,8 м на 0,9 м, а профессор вез с собой чуть ли не четверть тонны научных инструментов, книг и фотоаппаратов, так что, как легко можно себе представить, для него самого оставалось не слишком много места. Кают-компания «Нимрода» имела 3,7 м в длину и 2,7 м в ширину, и так как нужно было там по три раза в день кормить 22 рта, с самого начала пути возникли затруднения. Большим подспорьем на случай переуплотнения бывала каюта Дэнлопа, вмещавшая трех человек. Дэвис и Макинтош также помещали в своих каютах по одному голодному путешественнику. Еду сначала передавали в эти особые столовые, а затем кормили народ в основном помещении.

В первый вечер пути все шло хорошо, так как движение было относительно спокойным, но позже каждый обед или ужин превращался в серию приключений. Я поместился в капитанской каюте и колебался в выборе места для спанья между койкой и диваном, пока, наконец, плотник не сколотил мне кровать из планок высотой примерно в 10 см от пола. Мы не предполагали, что в течение ближайших двух недель, пока «Нимрод» не приблизится к месту зимовки, нам придется жить, не снимая с себя промокшей одежды, в состоянии постоянной бессонницы и настороженности.

Плохая погода на море не заставила себя ждать. Уже ночью 1 января юго-западный ветер стал свежеть, и на следующее утро оба наши судна отчаянно болтались на волнах. «Куниа» сигнализировал нам выпустить еще саженей тридцать цепей, присоединенных к его буксирному канату. Это было сделано с большим трудом. Судно переваливалось с боку на бок, цепи гуляли по палубе, перекидываясь с одной стороны на другую. При помощи нашего одряхлевшего сорокалетнего брашпиля с ними не легко было справиться. Вот когда я ощутил все реальные последствия той чрезмерной экономии и стесненности в средствах, которые испытывались с самого начала организации экспедиции. Как хотелось бы мне иметь такое же великолепно оборудованное современное судно, как «Дискавери» – большой, специально построенный пароход, которым мы располагали во время предыдущей экспедиции!

После полудня ветер и волна увеличились, «Нимрод» нырял вверх и вниз, причем на палубе все, что могло сдвинуться, пришло в движение. Волны начали вкатываться на палубу. Через минуту мы оказались совершенно промокшими, а высохли по-настоящему только через две недели. Скоро уже по всей палубе ходила вода, белые гребни волн с грохотом разбивались о борта парохода, и брызги летели до мостика. Вдоль палубы пришлось протянуть леера, так как без них рискованно было передвигаться.

Нашей главной заботой были, однако, лошади. Вспоминая теперь о тех днях, я не могу понять, каким образом они пережили все страдания, которые выпали на их долю. В ту же ночь я организовал двухчасовые вахты, по два члена экспедиции в каждой, чтобы ни на минуту не оставлять лошадей без надзора и ухода. У нас были две конюшни – одна на правом, другая на левом борту, каждая по пяти стойл, между ними располагался передний люк. Наши вахтенные прозвали это место «кавалерийским клубом». В темные бурные ночи, когда волны, перекатывающиеся через передний люк, то и дело валили вахтенных с ног, здесь им приходилось не слишком сладко. Впрочем, они мужественно переносили все невзгоды и относились к ним юмористически, как наши предки, которые всегда с «одинаковым приветом принимали гром и солнце». Ночью в лошадиных конюшнях было очень неуютно, густой мрак прорезал лишь свет слабо мигающей лампы. Рев бури переходил в пронзительный вой, ветер рвал снасти, крыша конюшни и шлюпбалки, которые на нее частично опирались, раскачивались, скрипели и, казалось, при каждом резком наклоне судна грозили обрушиться. Волны с глухим шумом бились о палубу. Освещаемые тусклым светом фонаря, белые от пены водовороты воды проносились по конюшне и над передним люком. Даже до кормового мостика доносилось испуганное ржанье животных, отчаянно старавшихся удержаться на ногах посреди воды, заполнявшей качающиеся стойла. Временами особенно большая и мощная волна окатывала палубу, выбивала подставки из-под лошадей и кидала вахтенных чуть ли не в самую гущу бившихся животных. Как только сходила масса воды, вахтенные снова с трудом прибивали подставки на места, а затем опять усаживались на укрепленный на переднем люке мешок с фуражом. Можно себе представить, каким желанным казался для них отдых после такой двухчасовой вахты.

Правда, в «устричном закоулке» было тоже не слишком сухо, постели промокли насквозь, воздух был тяжелый, но измученные люди засыпали даже в этих условиях, едва втиснувшись на свои койки, если только какой-нибудь особый крен судна не отправлял их в компанию разнообразных предметов, катавшихся взад и вперед по полу «закоулка».

В течение второй ночи погода была настолько плоха, что мы предпочли идти тише и вечером просили «Куниа» убавить ход. На следующее утро небо безнадежно затянуло густыми тучами и никакого улучшения погоды не ожидалось. Мы продвигались к югу со скоростью не более одной мили в час, причем наше судно, по-видимому, испытывало сильнейшее напряжение из-за постоянной тяги буксира. Во второй половине дня погода немного стихла, и мы дали «Куниа» сигнал увеличить ход. К полуночи улучшение погоды стало еще более заметным.

На следующее утро, 4 января, мы выпустили почтового голубя, которого взял один из новозеландских матросов. С голубем послали краткое сообщение с описанием перехода, рассчитывая, что птица благополучно доставит нашу весточку в Новую Зеландию, до которой было 482 км. Вестник этот сделал один-два круга над судном, а затем взял определенное направление – прямо домой. Мы боялись только, что на него могут напасть альбатросы, которые в большом числе кружились за кормой, и на самом деле, как мы узнали впоследствии, голубь не долетел до дому.

Надежды, что погода изменится к лучшему, не оправдались – ветер снова начал усиливаться, и волны с силой обрушивались на борта парохода. Через несколько часов мы опять находились во власти ужасной бури. Оказалось, морские качества «Нимрода» недооценивались: в данном случае суденышко проявило все свои достоинства. По мере того как росла ярость бури, судно словно просыпалось от летаргического сна. Можно сказать, что оно стряхнуло с себя уныние, овладевшее им, когда впервые за сорок лет своей напряженной жизни оказалось вдруг прикрепленным к буксирному канату. Теперь, когда бушевавшая буря лишила канат какого-либо значения, кроме того, что он прибавлял судну остойчивость, «Нимрод» стал вести себя самостоятельно. Нельзя было не восхищаться, как он поднимался навстречу подходящим волнам. Его кидало вверх и вниз. Крохотным пятнышком в необъятном водном пространстве он взлетал на гребень гигантской волны, и нам, как с птичьего полета, открывался оттуда вид на пароход «Куниа», смело пробивавшийся сквозь хаос. Затем «Нимрод» погружался в ложбину между волн, мы различали только, как «в водяной пыли кренятся трубы и мачты» нашего защитника.

К концу дня те из членов экспедиции, которые еще не попали в лапы морской болезни, любовались поистине величественным зрелищем бури. Я никогда не забуду, как Бакли, искусный яхтсмен, часами стоял на юте, наслаждаясь разыгравшейся борьбой стихий и восхищаясь тем, как оба корабля сражаются с бурей. Профессор Дэвид также стоял на мостике, держась за мокрые поручни, поглощенный этим грандиозным зрелищем. В промежутках между порывами бури мы беседовали о многом. Заходил разговор о любимых поэтах, и, естественно, в этих условиях мы не раз вспоминали стихи Браунинга.

Настала ночь, тяжелая и мрачная. Впереди мерцал лишь едва заметный огонек на мачте «Куниа». Мы живо представляли себе, как там на мостике вырисовывается крепкая фигура капитана Ивенса, этого превосходного моряка, который стоял там среди водяных брызг, смелый, бдительный и спокойный, прилагая все силы к тому, чтобы помочь маленькому судну за кормой своего корабля. Мы могли только восхищаться удивительным уменьем моряка предугадывать все наши нужды и желания. Всю эту ночь буря была особенно сильной. Утром 5 января я велел капитану Ингленду просигнализировать «Куниа» вылить масло на воду, думая, что это поможет нам. До некоторой степени это, может быть, и помогло, но все же не настолько, чтобы защитить нас от волн, постоянно раскатывавшихся по палубе. Накануне я думал, что ветер достиг максимальной силы, но оказалось, что теперь, вечером, он был еще сильнее. Боковая качка «Нимрода» достигала более 50° отклонения от перпендикуляра в ту и другую стороны. Насколько больше, я не могу сказать, так как на шкале прибора, отмечавшего качку, было только 50 делений, а стрелка перешла эту черту. Если читатель возьмет карандаш и наклонит его под углом в 50° в одну, а потом в другую сторону, он получит представление о величине той дуги, которую описывали мачты и палуба «Нимрода». Естественно, что при подобных обстоятельствах крепким маленьким лошадкам приходилось до предела напрягать свои силы, чтобы только устоять на ногах. Подвешивать их на ремнях было нецелесообразно, так как лошади были приручены лишь наполовину, и когда мы попытались подвесить одну из них, то она просто обезумела от страха. Единственное, что нам оставалось – это стараться успокоить их, и, по-видимому, человеческий голос и прикосновение хорошо действовали на животных. Превосходно управлялся с ними Бакли, они, казалось, понимали, что он хочет помочь им.

Временами на небе с южной и восточной сторон появлялись просветы. 5 января впервые пошел мокрый снег. Ветер, дувший то с запада, то с юга или с юго-запада, стал очень холодным, и, несмотря на разгар лета, температура была около —13,3° C. Мы встретили также огромные массы плавучей травы, вероятно сорванной ветром с островов, расположенных от нас на юго-запад. При всем этом 5 января мы находились еще несколько севернее 50° ю.  ш., то есть на широте, соответствующей в нашем полушарии Южной Англии. Путь наш лежал прямо на юг, так как я хотел войти в плавучие льды примерно на 178° в.  д. По опыту предыдущих экспедиций мне было известно, что под этим меридианом льды бывают в меньшем количестве, чем далее к западу. Около 21 часа, когда нас особенно сильно качнуло, при наклоне судна в противоположную сторону одна из лошадей упала, повернулась на спину и не могла встать на ноги. Мы прилагали все усилия к тому, чтобы поднять несчастное животное, но в узком стойле нельзя было развернуться. Выводить же в полной темноте, когда волны раскатывались по палубе, лошадей из соседних стойл, чтобы снять перегородки и таким образом дать несчастному животному возможность подняться, было бы совершенным безумием. Волей-неволей пришлось ее оставить на ночь в таком положении в надежде, что с наступлением дня буря утихнет и при дневном свете мы сможем что-нибудь предпринять. Можно только изумляться живучести этого животного. Находясь всю ночь в скрюченном положении, постоянно окатываемая холодной водой, лошадь все-таки с жадностью съедала предлагаемое ей время от времени сено. Несколько раз она силилась встать на ноги, но это ей не удалось, и к утру она стала ослабевать.

Утром 6 января буря задувала еще сильнее, чем прежде, и целые водяные горы обрушивались на нас. В 10 часов после ряда новых попыток поставить Доктора на ноги я, окончательно убедившись в том, что собственных сил у лошади не хватает, отдал приказание застрелить ее, хотя и сделал это с большим сожалением. Пуля из револьвера крупного калибра окончила все ее страдания. Утром ветер стал несколько слабее, в полдень мы были под 50°58’ ю. ш. и 175° 19’ в. д.

Во второй половине дня 6 января ветер вновь усилился, порывы его достигали силы урагана, притом он менял направление и дул то с запада, то с северо-запада. Шедший впереди нас «Куниа» также немало терпел от погоды, но двигался с быстротой, какую позволяли обстоятельства. Ветер и волна имели теперь несколько более поперечное направление к курсу судна, поэтому «Куниа» мог лучше продвигаться вперед, нежели тогда, когда ему приходилось пробиваться сквозь волны с грузом буксирного троса, ведя за собой «Нимрод», что сильно затрудняло управление пароходом. Температура воздуха днем поднялась до +9,6° C, а температура морской воды упала до +6,6° C. Причиной такой непрерывной ужасной погоды, говорили на судне, было то обстоятельство, что на второй день пути мы поймали альбатроса. Моряки считают, что умерщвление этой птицы приносит несчастье, но имея в виду, что мы это сделали из научных побуждений, а не по бесшабашности, как «Старый моряк», надо думать, альбатрос не был виновен в погоде. К этому времени большинство ученых, членов экспедиции, уже несколько оправилось от морской болезни и в свободное от дежурства возле лошадей время занялось ежечасными метеорологическими наблюдениями.

Невольно возникало искушение измерять температуру морской воды в том потоке, который непрерывно перекатывался через палубу, но к чести наблюдателей надо сказать, что они не поддавались этому искушению. Для измерения температуры применялся более строгий и точный, хотя и не такой простой способ – воду доставали из-за борта. Делать это, когда корабль находится в движении, совсем не легко, а при тех обстоятельствах, в которых мы находились, наблюдатель часто уже заранее получал представление о температуре воды, когда на него выплескивалось все содержимое ведра или же его с головы до ног окатывала набежавшая волна.

В этот день мы начали чувствовать серьезные последствия буксировки. Уже несколько дней кубрик, находившийся под шкафутом, был постоянно затоплен, так как палуба над ним протекала. Обитатели «устричного закоулка» тоже пришли к убеждению, что их помещение скорее должно называться «мокрым закоулком». Но когда старший механик Дэнлоп после полудня поднялся на кормовой мостик и доложил, что в трюмах вода прибывает по метру в час, дело стало принимать более серьезный оборот. Я не ожидал, конечно, что буксировка нам обойдется совсем даром. Судну пришлось испытать чрезвычайно сильное натяжение, а оно было достаточно старым, но метр воды в час свидетельствовали о том, что результат буксировки весьма ощутим. Чтобы понизить уровень воды в трюмах, понадобилось на подмогу паровым помпам пустить в ход ручную. Тем самым, как выразился профессор, членам берегового отряда представился случай применить еще один научный инструмент. Была установлена вахта для качанья ручной помпы. Два члена экспедиции работали два часа или дольше, если требовалось, а затем сменялись двумя другими. Погода, между тем, становилась все хуже, и в полночь шквалы достигли силы настоящего урагана. Даже верхушки мачт «Куниа» исчезали временами из виду, и огонек на них, по которому мы правили, удавалось улавливать лишь на несколько секунд. Затем он пропадал за поднимающимся огромным гребнем волны, разделявшей оба судна. Высота волны по самому умеренному расчету должна была достигать 13 метров. Во время налетавших шквалов, сопровождавшихся градом и мокрым снегом, гребни волн сдувало ветром и несло в виде снопов пронизывающих брызг прямо нам в лицо; они достигали даже топселя «Нимрода». Каждая из зеленых волн обрушивалась на нас, как бы желая поглотить судно. Но всякий раз «Нимрод» отважно поднимался на гребень волны и, пройдя над массой воды, которая, казалось, готова была раздавить его, останавливался на мгновение по другую сторону гребня, в то время как кипящая белой пеной волна уходила прочь от ускользнувшей жертвы.

Всю ночь продолжались шквалы ужасающей силы, и утром 7 января буря не уменьшилась. Волны все чаще и чаще прокатывались по палубе, настигая все забытые нами вещи и швыряя их взад и вперед. Каким-то образом волной захватило мешок с картофелем, и все его содержимое плавало по палубе, покрытой слоем воды в полметра. Стоя на кормовом мостике, я слышал, однако, как кто-то из команды без особого огорчения распевал, вылавливая картошку: «Вот как сбираем орехи мы в дни веселого мая!»

В полдень мы находились под 53°26’ ю. ш. и 177°42’ в. д. После полудня погода стала слегка улучшаться, но все же по морю еще ходили огромные волны. Альбатросов встречалось все больше, особенно темной породы; смерть одного из темных альбатросов во время путешествия Шелвока вдохновила Кольриджа на создание памятной всем поэмы. Я видел, как один альбатрос, низко летевший между нашими кораблями, задел крыльями за буксирный канат, внезапно показавшийся из воды в момент, когда корма «Куниа» поднялась над волной.

За ночь непогода значительно утихла и оставалась такой и на следующее утро, ветер дул с северо-запада. На третий день пути мы перевели собак с бака на передний мостик, и одна из них, тщетно пытаясь перебраться на палубу, задохнулась, прежде чем мы успели заметить, что животное попало в беду.

Утром 8 января шел непрерывный дождь, но он не умерил волнения, и к вечеру, когда направление ветра переменилось на юго-юго-западное, сила его опять возросла. Судно стало так трепать, что мы дали сигнал «Куниа» лечь в дрейф. Волны в это время били с правого борта. Вдруг на нас обрушилась колоссальная волна. Казалось, что она неизбежно смоет все, находившееся на палубе. Но судно снова каким-то образом поднялось. Большая часть волны прошла мимо, хотя впечатление было такое, будто вся огромная масса воды рухнула на палубу. Мы уцепились за поручни кормы и ждали, пока пройдет волна, затем вытерли глаза от соли, чтобы осмотреть поле действия. Волна разбила часть креплений правого борта и разрушила небольшую надстройку на верхней палубе; обломки ее плавали уже у левого борта. Штормовой полупортик был сорван с петель, так что вода теперь свободно гуляла по палубе, прочные деревянные поручни на корме, за которые мы держались, были поломаны и свернуты, но никаких опасных повреждений не было. Лица наших конюшенных вахтенных, с которых текло в три ручья, когда они вынырнули из совершенно залитого водой «кавалерийского клуба», достаточно красноречиво отображали волновавшие их чувства. Кухня также была совершенно залита водой, огонь потушен. Это, впрочем, случалось уже не в первый раз, но надо сказать, что наш кухонный персонал обнаруживал такую удивительную изворотливость, что за все это тяжелое время мы ни разу не оставались без горячей пищи. Это особенно замечательно, если принять во внимание крохотные размеры самого учреждения: кухня была всего 1,5×1,5 метра, а ей приходилось удовлетворять весьма серьезные аппетиты 39 человек.

Нерушимая традиция принятия горячей пищи трижды в день – три оазиса удовольствия в каждодневной пустыне неудобств и неприятностей – в значительной степени поддерживалась благодаря Робертсу, который, помимо того, что был помощником зоолога экспедиции, взял на себя еще роль повара. Видя, что команда судна не в состоянии будет справиться с обслуживанием 39 пассажиров, он в первый же день вызвался помогать судовому повару. В результате мы всегда были обеспечены свежим хлебом и горячим какао или чаем. Монтэгю, судовой кок, работал не покладая рук, несмотря на то что кухня постоянно была затоплена. Стюарды Хэндкок и Энселл творили чудеса ловкости, переправляя еду через опасную зону из кухни в столовую. Энселл, держа в одной руке и прижимая к себе десяток поставленных друг на друга тарелок, ухитрялся благополучно достигнуть цели, хотя по дороге на корму его сапоги зачастую наполнялись водой. Иногда, разумеется, дело обстояло не так благополучно, и схлынувшая волна оставляла на его одежде, волосах и лице обильные следы пищи. Как правило, несчастные случаи происходили уже в столовой после появления там еды. Скатерть через два-три дня стала бурой от постоянно проливавшегося на нее чая и кофе. Кое-кто был вынужден есть стоя из-за недостатка приспособлений для сиденья, при этом требовались большая ловкость и опыт, чтобы во время сильной качки балансировать с тарелкой супа. Каждая трапеза обычно сопровождалась фонтанами морской воды, врывающимися через дверь столовой или трещины в стеклянной раме. Вода не переставала плескаться в помещении до самого конца обеда или ужина, когда неустрашимый Энселл, наконец, посвящал ей свое внимание. Именно в столовой я однажды спас из воды маленький деревянный ящичек, содержавший патентованную смесь для тушения огня. Каюты командного состава, двери которых выходили в столовую, отличались той же степенью сырости, и когда кто-нибудь из офицеров команды, сменившись с вахты, приходил сюда в надежде на честно заработанный сон, он только мог сменить одежду, промокшую до нитки, на чуть менее мокрую. Впрочем, это обилие воды не угашало веселости духа обитателей судна. Почти каждый вечер у нас устраивались импровизированные концерты, непрерывный смех и веселье царили в крохотной столовой.

На море вообще существует обычай вечером в субботу провозглашать традиционные тосты «за отсутствующих друзей» и «за жен и любимых». Я обычно в это время находился в каюте или на мостике и, если случалось забыть про субботу, Уайлд и Дэнлоп мягко давали мне понять это, заводя известную песню «Любимые и жены», остальные с готовностью подхватывали хором. Этого намека было достаточно, чтобы я исправлял свое упущение, доставая требуемую бутылку.

9 января утром часов до десяти небо было ясное, а затем начался западный ветер. Вскоре он усилился, и пошел дождь. Большинство из нас в этот день воспользовалось случаем относительной устойчивости судна и занялось отмыванием своего лица и волос от образовавшейся соленой корки; за последнюю неделю мы положительно просолились, как огурцы. Около середины ночи дул уже небольшой северо-северо-восточный ветер. Непрерывный дождь в предшествовавшие 12 часов в значительной степени успокоил море.

10 января в полдень мы были под 57°39’ ю. ш. и 178°39’ в. д. В течение дня ветер и волнение с северо-запада несколько усилились. Природа моря здесь такова, что мы вынуждены были идти не прямо на юг, а направлять судно несколько к юго-востоку. Еще до полуночи ветер опять достиг своей обычной теперь скорости и силы. Когда в 2 часа я стоял на мостике, то сквозь снежную метель, окутывавшую нас, я увидел при слабом свете наступающего утра с надветренной стороны огромную волну, образовавшуюся как будто независимо от других волн, – она возникла рядом с судном как бы сама по себе. К счастью, лишь гребень этой волны обрушился на нас, но и то на правом борту около конюшен были сбиты крепления, и вода получила доступ к конюшням. Перед отправлением в путь мы ломали себе головы, каким образом лучше очищать конюшни, но после первых же опытов плавания в бурную погоду у нас появилась более трудная задача, как бы воспрепятствовать промыванию конюшен каждой набегающей волной. Этим же ударом волны сбросило со своих подкладок тяжелый вельбот, находившийся на правом борту, и он оказался посередине судна на «кавалерийском клубе». Сбросило также на палубу тюки с лошадиным кормом, баки с керосином и ящики с карбидом.

В полдень наше положение было 59°8’ ю. ш. и 179°30’ в. д. Позднее шквалы со снегом сменились ясной погодой, на небе появились перистые облака, заинтересовавшие метеорологов, как указание на направление течений в верхних слоях атмосферы.

После полудня число пассажиров на судне увеличилось: одна из наших собак, Поссума, родила шесть превосходных щенят. Счастливой матери и ее потомству было устроено теплое помещение на крыше машинного отделения, где стояла часть наших ящиков. Мы передали сообщение об этом радостном событии на «Куниа» с помощью сигналов, и в ответ получили поздравление от капитана Ивенса. Правда, сигнализирование флагами оказалось в данном случае довольно медленной операцией: коммерческий код сигналов мало приспособлен к таким особым событиям. Мы видели уже из той тщательности, с которой на «Куниа» проверяли каждый наш сигнал, что они с трудом могли понять суть нашего сообщения. Им, конечно, не приходило в голову, что в такое время могут сигнализировать о появлении на свет щенят. Всякий раз, как погода хоть чуть смягчалась, оба судна переговаривались при помощи флажков, и капитан «Куниа» всякий раз специально справлялся о самочувствии научного персонала.

13 января поднялся небольшой восточный ветер, тучи рассеялись, появилось голубое небо с легкими перистыми облаками. Погода стала такой теплой и приятной, какой мы не видали с того времени, как оставили Литтелтон, хотя температура воздуха была всего +1,1 °C, а воды +2,8° C. Лучи солнца выманили на кормовую палубу даже тех, кто до того времени мало показывался наверху. Все судно стало скоро похоже на настоящий чердак. Одеяла, пиджаки, сапоги, чемоданы, некогда казавшиеся сделанными из кожи, а теперь превратившиеся в какие-то лохмотья коричневой бумаги; пижамы, которые их владельцы наивно собирались носить, когда только попали на борт корабля, книги, расставшиеся со своими переплетами, и со страницами, обнаружившими полнейшее нежелание расклеиваться после пребывания в промокшем «устричном закоулке»; подушки со слипшейся массой внутри, которая тоже некогда была перьями, ковровые туфли, превратившиеся просто в лоскутки ковра, – словом, разнообразнейшие личные принадлежности каждого из членов экспедиции, включая самые драгоценные напоминания о доме, разноцветной массой были свалены на корме палубы для просушки. Кое-кто отважился вымыться, но это было малоприятным делом, так как температура была на 2° выше нуля.

У некоторых из нас – бывалых моряков, было меньше трудностей с просушкой: дорого доставшийся опыт первых дней научил их, что чем меньше используется предметов, которые могут промокнуть, тем меньше предстоит потом сушить. В особенности придерживался этого правила Адамс, так как все это время на нем были фланелевые брюки, в которых он сел на корабль в Литтелтоне и которые на нем же высыхали после каждого основательного обливания. Он проявлял нежную привязанность к этому одеянию в течение всего периода плавания во льдах и работая на корабле у места зимовки. Без сомнения, Адамс продолжал бы носить их и при восхождении на Эребус, если бы они буквально не разлезлись на куски.

Теперь мы уже тщательно наблюдали за горизонтом и высматривали, не увидим ли дрейфующих льдов и айсбергов. Мы взяли несколько восточнее. Я предвидел, что в результате задержки, вызванной непогодой, у нас окажется недостаточно времени для плавания, если придется идти через широкую полосу дрейфующего льда, тогда как на несколько градусов восточнее мы, возможно, встретим чистую воду. Встреча с дрейфующими льдами означала конец буксирной помощи «Куниа», а также расставание с Бакли, которого все на судне, начиная от простых матросов и выше, успели полюбить и который так хорошо помогал нам управляться с лошадьми. Именно он быстротой своих действий спас однажды жизнь Зулу. Мы решили устроить нашему другу в этот вечер большой прощальный ужин, и Марстон даже нарисовал для этого специальные карточки с меню.

В полдень этого же дня мы были уже под 61°29’ ю. ш. и 179°53’ в. д. После полудня погода оставалась превосходной, и мы поставили даже кое-какие паруса. Правда, и во время дурной погоды мы несколько раз пробовали ставить паруса, чтобы сделать корабль более остойчивым, но во всех этих случаях ветер просто срывал и уносил их в море. «Куниа» делал то же самое с одинаковым успехом. Наш ужин в тот вечер прошел очень удачно, мы разошлись только под утро.

На следующее утро, 14 января, мы заметили первый айсберг и прошли от него на расстоянии около 4 километроов. Он имел обычную для антарктических айсбергов плоскую форму, бока его были мертвенно белого цвета. При виде этого первого вестника скованного льдами юга у Бакли вновь разгорелось желание остаться с нами. Ему явно тяжело было покидать нашу маленькую компанию. Утром этого дня на небе наблюдался приметный пояс облаков. Их направление указывало на течение в верхних слоях воздуха. Профессор Дэвид вместе с Коттоном занялись определением высоты этого пояса, чтобы попытаться выяснить нижнюю границу верхних воздушных течений. По краям облачного пояса был сделан ряд измерений частично секстантом, частично уровнем Эбнея, В результате нескольких определений высота пояса была установлена приблизительно в 4000 метров. Этот пояс облаков передвигался в восточно-северо-восточном направлении со скоростью примерно 22 километра в час, тогда как на поверхности моря в то же самое время дул слабый западный ветер. В полдень наше положение было 63°59’ ю. ш. и 179°47’ з. д., так что мы пересекли уже 180° меридиан.

Во второй половине дня мы миновали еще два айсберга с их обычными хвостами из мелкого льда с подветренной стороны. Море изменило свой цвет, из свинцово-синего стало зеленовато-серым. Альбатросы встречались в значительно меньшем количестве, и те, которые летели за судном, были большей частью темной окраски. Кроме них, встречались иногда капские голуби, вильсоновы качурки, а также маленькая серая птичка, которая обычно водится вблизи плавучих льдов, но научного названия которой я не знаю, мы их называли просто «ледовыми птицами».

Другим признаком близости льдов была температура воздуха и воды – она упала до нуля. Все указывало на близость плавучих льдов, о чем мы сигналом сообщили на «Куниа». Я просил также капитана Ивенса заколоть и освежевать наших овец, находившихся на его судне, так как туши легче будет перевезти, когда настанет время расставаться. Погода оставалась хорошей всю ночь, дул легкий ветер.

На следующее утро видимость была довольно плохая от налетавших временами небольших снежных шквалов, а около 9 часов мы увидели с южной стороны лед, просвечивающий сквозь туман. Он как будто бы простирался с юго-запада на юго-восток и был, по-видимому, предшественником плавучего льда. Теперь настало время для «Куниа» покинуть нас после буксировки на расстояние 2430 километров. Это настоящий рекорд буксировки для судна, которое вовсе для этой цели не приспособлено. Прежде чем окончательно расстаться с нами, «Куниа» поставил еще один рекорд: он был первым стальным судном, пересекшим Южный полярный круг.

Около 10 часов я решил отправить на «Куниа» капитана Ингленда и Бакли с нашей почтой. На письма мы наклеили специальные марки, выпущенные для нас правительством Новой Зеландии. Волнение опять стало увеличиваться, ветер становился сильнее, поэтому мы торопились поскорее отправить вельбот. Он был благополучно спущен на воду в подходящий момент, когда отошла волна. Бакли со своим прогулочным чемоданчиком вскочил в него. Мы прокричали ему троекратное «ура!», и вельбот отправился в трудное плавание. Капитан Ивенс, со свойственной ему предупредительностью, постарался помочь команде вельбота тем, что выбросил навстречу с кормы на длинном лине спасательный круг. Минут через 25 тяжелой гребли против волны и ветра вельбот добрался до круга, его выловили и по линю подтянули к борту парохода. Я был очень рад, что через короткий срок наш вельбот возвратился обратно. Ветер становился все сильнее и сильнее, разыгрывалась волна. Мы вылили на поверхность моря некоторое количество масла и, улучив удобный момент, благополучно подняли вельбот на борт.

С «Куниа» на вельботе был доставлен тонкий линь. Затем, по нашему сигналу, капитан Ивенс выпустил на лине более толстый трос, который мы вытащили на борт, и поставил своё судно насколько возможно ближе к нам, чтобы мы могли по тросу перетащить туши овец на «Нимрод». Десять туш были привязаны к тросу и после немалых трудов с нашей стороны попали на палубу «Нимрода». В то же время значительная часть нашей команды работала на старомодном брашпиле, медленно, звено за звеном, подбирая цепи, к которым был прикреплен буксирный канат. Одновременно «Куниа» выбирал свой буксир, насколько это было возможно. От внезапного натяжения наш тяжелый линь вырвался, и его унесло, прежде чем мы успели получить вторую порцию пропитавшейся водой баранины. Капитан Ивенс подвел «Куниа» к корме «Нимрода». Линь, к которому были прикреплены туши, бросили нам на борт, но только мы стали втягивать его, как он лопнул. Нам оставалось с грустью взирать на то, как свежая баранина уплывает по волнам. Вскоре она скрылась из виду, но ее местонахождение можно было определить по кружащим над ней альбатросам, которые, без сомнения, были приятно поражены таким угощением.

«Нимрод» в разрезе

1 – бак, 2 – склад, 3 – цепной ящик, 4 – передний трюм, 5 – нижний трюм, 6 – кочегарка, 7 – судовой плотник, 8 – камбуз, 9 – машинное отделение, 10 – машинное отделение, 11 – котел, 12 – задний трюм, 13 – нижний трюм, 14 – задний мостик, 15 – офицерские каюты, 16 – каюта капитана, 17 – «устричный закоулок»

Примерно в 12 часов 15 минут капитан Ивенс сигнализировал, что собирается обрубить буксирный канат, так как при увеличивающемся волнении оба судна находятся в слишком опасной близости друг к другу. Затем мы увидели, как поднялся и упал несколько раз топор, и канат был перерублен. «Куниа» выполнил свою задачу, отныне «Нимрод» мог полагаться лишь на свои собственные силы. Наш сотоварищ развернулся, обошел вокруг нас. На обоих судах прокричали прощальное приветствие, и затем «Куниа» взял направление на север, домой, и исчез в сером снежном тумане. Мы еще долго после полудня возились с втаскиванием на борт 260 метров каната и 55 метров стального троса, висевших на носу судна. Брашпиль поворачивали при помощи рычагов, разделив людей на две группы, одна из которых работала с рычагами у левого, другая у правого борта. Они трудились непрерывно с полудня до 7 часов вечера, выбирая трос виток за витком. Наконец, мы смогли идти далее и повернули прямо на юг, приготовившись пробиваться сквозь пояс плавучих льдов, охраняющих подход к морю Росса. Погода прояснилась, и мы прошли мимо льдов, которые видели утром; как оказалось, это был толстый береговой лед, двигавшийся разрозненными массами. Постепенно мы прокладывали себе путь через эти скопления льда и невысоких торосов, большинство которых было высотой от 12 до 15 метров, хотя отдельные достигали и 30 метров.

С 2 часов утра 16 января айсберги стали встречаться в большем количестве. Пожалуй, их нельзя было назвать айсбергами, так как средняя высота их была всего около 6 метров, и на основании того, что мне приходилось видеть впоследствии, я полагаю, что этот лед образовался скорее всего где-нибудь у береговой черты. Все эти льдины, мимо которых мы проходили, не имели ни малейшего сходства с обычным плавучим льдом.

Около 3 часов мы вошли в полосу столовых гор от 25 до 45 мет-ров вышиной. Все утро при превосходной погоде и при легком северном ветре мы шли сквозь широкие улицы и узкие закоулки этой замечательной ледяной Венеции. Перо мое не в силах описать этого волшебного зрелища. С верхушки мачты «Нимрода», из так называемого «вороньего гнезда», можно было видеть всюду, куда только достигал взор, огромные белые, с отвесными стенами горы, протянувшиеся к югу, к востоку и западу, составлявшие яркий контраст с темно-синей водой между ними. Таинственная и роковая тишина царила на улицах этого огромного, ненаселенного белого города. Не было никаких признаков жизни, лишь иногда маленький снежный буревестник, невидимый на фоне блестящих гор, показывался на миг, когда пролетал над темной водой, почти касаясь ее своими белоснежными крыльями.

Снежный буревестник (англ. – Snow petrel) – небольшая, величиной с голубя белоснежная птица с небольшим черным клювом и черными лапками из семейства настоящих буревестников. Размах крыльев 50–60 см. «Появление этой красивой птицы, – пишут советские натуралисты, участники плавания антарктической китобойной флотилии «Слава» В. Арсеньев и В. Земский, – предвещает близкие ледяные поля и ледяные горы. Название птицы отражает не только ее окраску, но и среду, в которой она обитает. Снежный буревестник не только тесно привязан к морским льдам, но залетает даже в глубь антарктического материка, и его находили в 76 милях (около 150 км) от берега океана» (В. Арсеньев и В. Земский. Цит. соч.).

Винт «Нимрода» поднимал легкую волну за кормой. Иногда, потревоженные этим непривычным движением, огромные массы льда и снега срывались с гор и с грохотом падали в воду позади нас. Некоторые из айсбергов выветрились и приняли фантастические очертания, более характерные для Арктики – на их острых пиках отражались лучи утреннего солнца. При всем великолепии этой картины она возбуждала во мне некоторую тревогу. Я знал, что если начнется ветер и захватит нас в этом лабиринте из плавучего льда, нам придется плохо. Между тем с севера ползло уже подозрительное темное облако. Несколько хлопьев начавшего падать снега предвещало приближение влажного северного ветра. Я был чрезвычайно обрадован, когда около 3 часов пополудни увидел с «вороньего гнезда» впереди чистую воду. Мы прошли еще немного по извилистым улицам ледяного города и вошли в совершенно чистое ото льда море Росса.

Впервые удалось судну войти в это море, не испытав задержки в плавучих льдах. Я полагаю, что успех наш в этом отношении обусловливался тем, что мы отклонились к востоку и, таким образом, обошли лед, отделившийся от континента и от Ледяного барьера и направившийся на северо-запад. Опыт мне подсказывал, что восточный путь является наилучшим.

Теперь длинная полоса айсбергов, через которую мы шли более 128 км с севера на юг, осталась позади. На какое расстояние простиралась она к востоку и к западу, неизвестно, но я полагаю, не будет преувеличением сказать, что состояла она из многих тысяч айсбергов. Об их происхождении можно было только догадываться; вероятно, их принесло от того края Ледяного барьера, который находится восточнее Земли короля Эдуарда VII. Если это так, то там барьер должен быть ниже, чем Великий ледяной барьер, но более равномерен по высоте, так как высота большинства айсбергов, мимо которых мы проходили, не превышала 40 метров и все они примерно одинаковой толщины.

Игра света и тени на айсбергах, находившихся с восточной стороны, придавала им иногда сходство с землей, но ввиду того что в том направлении наблюдалось очень густое скопление их, мы не решились познакомиться с ними поближе. Одно только представляется мне несомненным: эти айсберги сравнительно недавно отделились от ледяного барьера или от берегового припая, так как на их боковых сторонах не было заметно никаких признаков выветривания или обтачивающего влияния ветра. Если они находились в плавании хотя бы даже короткое время, то эти признаки непременно должны были бы обнаружиться, так как рыхлый снег на них лежал слоем толщиной по крайней мере в 4–6 метров. Это становилось заметным, когда от айсбергов отламывались куски. Раза два нам попадались айсберги со срезанными верхушками, по-видимому от столкновения друг с другом. Однако на них не было видно никаких признаков горных пород или почвы, и это заставляет меня думать, что вся эта огромная масса льда незадолго перед тем отделилась от какой-нибудь окраины ледяного барьера, находящегося не очень далеко. Положение наше в полдень 16 января было 68°6’ ю. ш. и 179°21′ западной долготы.

Перед тем как судну войти в полосу айсбергов, мы заметили на плавучих льдинах пару тюленей. Я сам лично их не видел, но по описаниям, которые удалось собрать, один из них принадлежал к породе крабоедов, а другой – тюленей Уэдделла.

Тюлень-крабоед (англ. Seal crabeater) – распространенный в южных полярных морях представитель семейства настоящих тюленей. Длина взрослого зверя в среднем равна 2–2,5 м. Окраска в течение года меняется: в летние месяцы после линьки – серовато-коричневая с пятнами, постепенно светлеющая и к началу следующей линьки – серебристо-белая. Основная пища крабоедов – ракообразные, отсюда произошло название животного (по В. Арсеньеву и В. Земскому). Тюлень Уэдделла (англ. – Weddelle seal) – наиболее многочисленный и широко распространенный из четырех видов настоящих тюленей Антарктики. Довольно крупный, длиной 2,5–3 м, очень мирный и непугливый зверь. Название получил по имени американского китобоя Джеймса Уэдделла, обнаружившего этот вид тюленей в 1823 году во время плавания в антарктических морях.

Там нам также встретилась кучка пингвинов Адели. Их забавная походка и жадное любопытство доставляли много удовольствия нашей публике. Изумление птиц при виде судна было совершенно неподдельным. Наш художник Марстон, отличавшийся сильным чувством юмора, был в восторге от того благоговейного удивления и глубокого потрясения, которое выражали птицы, похлопывая друг друга своими куцыми крыльями, вытягивая вперед шеи с поднятыми торчком перьями, издавая отрывистые, каркающие звуки. Марстон превосходно изображал пингвинов, но не он один, а все мы кидались по первому зову на палубу, когда судно проплывало мимо группы этих полярных жителей.

Пингвины Адели (англ. – Adelie penguins) – самый многочисленный представитель морских птиц – пингвинов, характерных только для Антарктики. Высота пингвина Адели – 60–80 см, вес до 7 кг, голова, шея, спина и ласты синевато-черного цвета, грудь и брюхо белые, клюв и лапы черные. Характерные признаки этого вида – черное горло и снежно-белое колечко вокруг глаз. Гнездится на континенте и островах Антарктиды. «В течение всей своей жизни пингвин Адели совершает ежегодные кочевки к местам гнездования, а затем, с наступлением осени, обратно на север. Передвижение пингвинов весной к местам размножения происходит на очень большие расстояния до 600–700 км. Основную часть пути птицы проходят по воде и лишь сравнительно небольшое расстояние – по льду. Появляясь на материке в конце полярной ночи, пингвины Адели являются вестниками ее окончания и наступления весны, а вместе с ней и долгожданного полярного дня. В этом отношении их можно сравнить с грачами и жаворонками наших широт» (В. Арсеньев и В. Земский. Цит. соч.). В летний период образует колонии, располагая гнездовья по побережью материка, обычно в наиболее открытых, подверженных действию ветров, местах.

Мы уже миновали айсберги, как ветер определенно потянул с юга. Сперва мы даже обрадовались волне, появившейся на море, так как она доказывала, что впереди можно рассчитывать на свободную ото льда воду. У меня появилась полная уверенность, что нам удалось избежать дрейфующих льдин. Несомненно, для всякого хорошо оснащенного и обладающего приличной скоростью судна выгоднее было пройти восточнее через полосу айсбергов, нежели медленно пробиваться сквозь обычный дрейфующий лед далее к западу. Сомневаюсь, однако, стал бы я рисковать идти этим путем на таком старом судне, как «Нимрод», которое могло лишь медленно пробираться через лабиринт тяжелого льда, если бы меня не вынуждала к этому необходимость экономить уголь и время, хотя для более быстроходного судна такой путь безопасен. Возможно, в последующие годы эта часть Антарктического океана окажется почти свободной ото льда, и будущие экспедиции смогут работать далее к востоку и решить загадку, существует ли поблизости земля.

Очень счастливым для нас обстоятельством было то, что мы вышли изо льда после полудня. Вскоре после того усилился северный ветер, небо затянулось тучами и пошел снег. Термометр стоял на нуле, и снег, падая на палубу, тотчас же таял. Все же с 14 часов до полуночи выпало столько снегу, что образовался слой толщиной в 2,5 сантиметра. До 8 часов утра следующего дня (17 января) льда мы больше не встречали. Попался лишь один небольшой айсберг. Ветер перешел на юго-восток, небо немного прояснело, горизонт очистило, и нигде не было видно ни малейшего признака льдов.

Попытка достичь Земли короля Эдуарда VII

Итак, мы находились в море Росса. Совершенно очевидно, что главных скоплений плавучих льдов мы избежали. Наше положение в полдень было 70°43’ ю. ш., 178°58’ в. д. Теперь мы держались немного к западу, чтобы подойти к Великому ледяному барьеру значительно восточнее Барьерного прохода и, таким образом, избежать тяжелых плавучих льдов, которые постоянно встречались предыдущими экспедициями к востоку от 160° з. д. Там льды всегда оказывались непроходимыми.

После полудня задул свежий ветер, небо покрылось тучами, начал идти снег. Снег этот отличался от того, который шел при северном ветре. Северный снег состоял из крупных хлопьев, примерно 6 мм в диаметре, тогда как этот снег был в виде мелких округлых комочков, твердых и сухих, как крупинки саго, – настоящий, типичный антарктический снег. Птицы стали более многочисленны. Множество антарктических буревестников кружилось вокруг судна. Их было так много, что когда стаи пролетали близко, на палубе хорошо был слышен шум их крыльев.

Антарктический буревестник (англ. – Antarctic petrel) – так же как и капский голубь, представляет одну из самых многочисленных птиц южных полярных вод. По величине и размаху крыльев он почти не отличается от капского голубя, отличаясь лишь более бледной окраской. Окраска его варьирует (и довольно значительно) от буровато-коричневого до темно-серого и светло-серого. Брюшко белое, надхвостье и кроющие перья крыльев пестрые (по В. Арсеньеву и В. Земскому).

Под вечер начали попадаться небольшие плавучие айсберги и крупные льдины. Из-за непогоды мы не могли далеко видеть вперед и потому направили судно еще западнее, чтобы обогнуть эти массы льда. Один айсберг, очевидно, опрокинулся и, судя по всему, сидел на мели. В большом количестве стали попадаться пингвины Адели. Встретился и какой-то тюлень, но из-за дальности расстояния вид нельзя было определить.

Пингвины Адели

Альбатросы

Ранним утром 18 января мы прошли мимо нескольких крупных айсбергов. Позднее ветер усилился, направление его колебалось между юго-западным и юго-восточным. Судно стало бросать из стороны в сторону. Так как вода, попадавшая из-за борта, замерзала на палубе и в конюшнях, мы решили воспрепятствовать этому, прибив гвоздями парусину над зияющими отверстиями в фальшбортах. Эта «студеная работа» была поручена Адамсу и Маккею. Адамс болтался на веревочной петле сбоку судна и от времени до времени, когда пароход наклонялся бортом, погружался до пояса в воду. Температура воздуха была на четыре градуса ниже точки замерзания. Надо думать, в таких условиях фланелевые теннисные брюки не слишком его согревали. Когда Адамс чересчур продрог, Маккей занял его место за бортом. Таким образом, они сделали вполне приличный временный фальшборт, который препятствовал массе воды проникать в конюшни.

С прежней силой, примерно 65 км/ч, ветер дул до середины дня 19 января, когда стал понемногу спадать. На северо-востоке показался кусочек голубого неба. Вся палуба была покрыта толстым слоем рыхлого льда, а помпы для пресной воды совершенно замерзли.

Мы наслаждались теперь той неописуемой свежестью воздуха, которая в Антарктике как бы пронизывает существо каждого и, надо думать, в значительной степени является причиной того, что тот, кто раз побывал в этих местах, постоянно стремится снова туда вернуться.

В полдень 19 января наше положение было 73°44’ ю. ш., 177°19’ в. д. Около полуночи ветер несколько уменьшился, и хотя погода весь день 20 января оставалась пасмурной и небо было обложено тучами, все же наблюдалось некоторое улучшение. Мы проходили через случайные скопления дрейфующего льда, а также мимо крупных столообразных гор и в полдень 20 января находились под 74°45’ ю. ш., 179°21′ в. д.

21 января погода прояснилась, температура несколько повысилась, ветер стал легче. Мы наблюдали небольшие стайки снежных антарктических буревестников и впервые встретили одного гигантского буревестника. В некотором расстоянии от судна виднелись также киты, пускавшие фонтаны.

Гигантский или исполинский буревестник (англ. – Giant petrel) – одна из наиболее типичных птиц южнополярных морей из семейства настоящих буревестников. Так же как и альбатросы, гигантские буревестники достигают размеров домашнего гуся. Вес его 2,6–4,5 кг, но размах крыльев несколько меньше, чем у альбатросов, – до 2 м. Окраска меняется с возрастом. Молодые птицы сплошного темно-шоколадного цвета; у взрослых – спина грязно-белой или шоколадно-бурой окраски, ярко-желтый клюв и бледно-желтые ноги (по В. Арсеньеву и В. Земскому).

Такая погода держалась в течение всего этого и следующего дня, когда еще больше прояснилось. Утром 23 января мы видели несколько огромных айсбергов. К вечеру число их увеличилось. Очевидно, это были огромные массы льда, отломившиеся от ледяной стены Барьера. Рано утром мы проходили мимо колоссальной ледяной горы, окрашенной в желтоватый цвет диатомовыми водорослями. Слева от нас появились тяжелые плавучие льды, среди которых было вкраплено и несколько огромных айсбергов. Курс все эти три дня был почти на юг, и мы неплохо шли под парами.

Мы ожидали теперь появления на горизонте Великого ледяного барьера. Он мог показаться каждый момент. Легкий юго-восточный ветер нес с собой сильный холод, предупреждая нас, что мы уже недалеко от ледяного покрова материка. Термометр показывал около —25° С, но мы не особенно сильно чувствовали холод, так как ветер был сухой.

В 9 часов 30 минут 23 января впереди судна на горизонте появилась низкая прямая полоска – это был Великий ледяной барьер. Через полчаса он исчез из поля зрения: очевидно, сперва это был мираж, но в 11 часов прямая полоска, тянущаяся с востока на запад, была хорошо видна. Мы к ней быстро приближались. Я рассчитывал подойти к Барьеру в том месте, где находится так называемая бухта Западная, и в самом деле около полудня с правого борта мы заметили точку, от которой Барьер отходил назад, – это и был, очевидно, восточный мыс бухты Западной. Вскоре после полудня судно находилось уже на расстоянии всего четырехсот метров от ледяной стены. На борту то и дело раздавались возгласы удивления и восторга людей, впервые видевших это грандиозное произведение природы.

«Нимрод» медленно шел под парами вдоль стены, и мы могли наблюдать различную структуру льда в ней. На наше счастье и погода как будто обещала оставаться хорошей, иначе проход, в который мы собирались войти, нелегко было бы отыскать в тумане. Высота ледяной стены здесь 45–60 метров. После полудня, примерно в 13 часов 30 минут, мы прошли какой-то прорыв в Барьере, тянущийся в юго-восточном направлении, однако в глубину он вдавался не более как на 1,2 км. Восточный мыс у его входа имел форму носа гигантского броненосца и достигал высоты примерно 70 метров. Он получил очень подходящее название – Дредноут.

Следуя так близко к ледяной стене Барьера и тщательно высматривая, не появятся ли в ней следы прорыва, мы могли подробно отмечать все разнообразные изменения ледяной поверхности. Местами стена была совершенно гладкой, точно срезанной ножом от вершины до поверхности воды. В других местах обнаруживались следы вертикальных трещин, а иногда и глубоких пещер, которые, будучи освещены отраженными лучами, являли все переходы синего цвета от прозрачного голубого до темного сапфирового. Кое-где на поверхности Барьера виднелись огромные черные пятна, но когда мы подходили ближе, то оказывалось, что это просто большие пещеры, в некоторых случаях спускавшиеся до уровня воды. Одна из таких пещер была так велика, что наш «Нимрод» мог бы свободно пройти в ее отверстие, не задев ни своими бортами, ни мачтой.

Если смотреть на Барьер даже с небольшого расстояния, то он может показаться совершенно прямой, сплошной ледяной стеной, но когда мы шли вдоль самой стены, то обнаруживался целый ряд пунктов, из которых каждый мог быть входом в пролив. Когда судно приближалось к нему, было видно, как стена в этом месте уходит всего лишь на несколько сот метров назад, а впереди снова появляются такие же выступы. В некоторых местах сверху Барьера свешивались массы снега, в других из-за вертикальных, сильно расширенных трещин казалось, что части стены угрожают вот-вот обвалиться. Причудливые свет и тени делали все эти образования очень обманчивыми. В одном из проходов, который мы миновали, виднелись по сторонам как бы набросанные небольшие льдины вышиной не более 3–4,5 метров, но, пока мы не подошли к ним поближе, эти неровности производили впечатление холмов.

Погода по-прежнему была хорошая, совершенно тихая. Во время плавания на «Дискавери» мы постоянно встречали вдоль Великого ледяного барьера сильное западное течение, но теперь не было никаких признаков его, и судно делало добрых пять узлов. К северу находились очень тяжелые плавучие льды, усеянные крупными айсбергами. Один из них был длиной свыше трех километров и высотой 45 метров. Плавучий лед был гораздо крупнее встреченного нами когда-либо в предыдущие экспедиции и имел более неровную поверхность. Очевидно, отламывание льда в больших размерах происходило где-то далее к востоку, так как, насколько можно было видеть из бочки на мачте, лед этот тянулся непрерывно как к северу, так и к востоку.

Великий ледяной барьер, мыс Дредноут

Около полуночи мы неожиданно подошли к оконечности самой высокой части Ледяного барьера. Продолжая плыть вдоль него, мы заметили, что входим в широкий и мелкий залив. По-видимому, это был именно тот «проход», в котором высадился в 1900 году Борхгревинк, но только с тех пор он очень сильно изменился. Борхгревинк описывает этот залив как очень узкий проход. В 1902 году, во время плавания на «Дискавери», направляясь к востоку, мы миновали несколько сходный проход, но его западного конца не видели: в это время он был затянут туманом. Не подлежало сомнению, что за это время Ледяной барьер у входа в залив сильно пообломался, залив расширился и казался не столь глубоко вдающимся, как раньше. Уже в километре от входа в залив мы оказались перед сплошным льдом.

Было около 12 часов 30 минут, южное солнце светило прямо в лицо. Мы очень удивились, увидев за десятью километрами плоского полутораметровой толщины льда, покрывавшего залив, высокие округленные ледяные скалы с долинами между ними, тянущимися с востока на запад. В шести километрах к югу мы заметили вход в широкую долину, но куда она ведет, не было видно. Прямо к югу от нас, поднимаясь до высоты примерно в 245 метров, виднелись крутые, закругленные утесы, а за ними острые пики. Южное солнце стояло низко над горизонтом, и эти возвышенности отбрасывали тени, которые временами казались участками обнаженного камня. Два темных пятна на поверхности одного из утесов также производили впечатление поверхности скалы, но, тщательно рассмотрев их в подзорную трубу, мы убедились, что это пещеры. К востоку поднимался длинный снежный склон, упиравшийся в горизонт примерно на высоте 90 метров. Он имел полное сходство с поверхностью земли, покрытой льдом. К сожалению, мы не могли сделать здесь остановку, чтобы убедиться в этом. На севере виднелись тяжелые льды и айсберги, направлявшиеся в залив, и я понял, что, если мы не желаем оказаться запертыми здесь, то должны немедленно уходить.

Вокруг судна играло несколько крупных китов, выставлявших свои спинные плавники на поверхность моря, а в углу залива, на льду, стояли с полдюжины императорских пингвинов и от нечего делать глазели на нас. Место это названо нами Китовой бухтой, так как здесь действительно было раздолье для этих морских чудищ.

Императорские пингвины (англ. – Emperor penguins). Наиболее типичная из антарктических птиц и самый крупный из существующих пингвинов, достигает 115 см высоты, весом до 50 кг. Окраска головы и спины черная, подбородок белый, ограниченный на шее черной полосой. Около ушей округлые желтовато-оранжевые пятна, переходящие на шею и постепенно сходящие на грудь. Новорожденные птенцы покрыты густым и длинным серебристо-белым пухом, более темным на брюшке. Императорские пингвины населяют все побережье Антарктиды, даже самые недоступные и холодные районы. В море Росса их встречали на 78° ю. ш. «Эти крупные птицы прекрасно приспособлены к той суровой обстановке, в которой им приходится проводить большую часть своей жизни. Плотное и густое оперение, подкожный слой сала, оперенные до начала фаланг лапы – все это помогает им переносить жестокие холода Антарктики. Особенно ярко выражается эта приспособленность императорских пингвинов в изумительном своеобразии характера их размножения… В самый разгар зимы, когда температура воздуха падает до минус 50–60°, у императорских пингвинов начинается кладка и насиживание. Яйцо откладывается одно, оно бледно-зеленого цвета длиной от 107 до 131 мм и шириной 75–86 мм. Вес его около 450 г… Гнезд пингвины не строят. Во время насиживания птицы сидят тесно сбившись в кучу, причем среди них находятся и птицы, не несущие и не насиживающие яиц… Так, в колониях императорских пингвинов на мысе Крозье одна из пяти, а в другом случае лишь одна из пятнадцати птиц насиживали настоящие яйца. Остальные делали «вид», что насиживают, а на самом деле держали на лапах круглые льдинки или камешки. Если сосед, зазевавшись, ронял яйцо, то сидящие рядом и симулирующие насиживание, моментально бросали свой «подкладыш» и подхватывали настоящее яйцо. В насиживании участвуют самец и самка» (В. Арсеньев и В. Земский. Цит. соч.).

Мы пробовали пробиться к востоку, чтобы еще раз пройти поближе к ледяной стене, которая возвышалась над вершинами мелких айсбергов и плавучими льдами, но это оказалось невозможным. Нам пришлось повернуть к северу и направиться узкой полоской открытой воды.

Снова на юг к Великому ледяному барьеру мы повернули в 2 часа утра 24 января. Приблизившись к нему, мы пошли на восток вдоль ледяной стены, отыскивая проход. Все крепления с автомобиля были сняты, приспособлена для подъема лебедка, чтобы его спустить, как только окажемся у подножья ледяного склона, к которому причаливал в свое время «Дискавери». Именно здесь, у Барьерного прохода, мы предполагали устроить зимовку.

Я на минуту должен оставить свое повествование, чтобы объяснить причины, побудившие меня избрать этот проход местом нашей зимовки. Я знал, что Барьерный проход фактически является началом Земли короля Эдуарда VII и что до настоящей, обнаженной от льда земли отсюда можно легко добраться на санях. К тому же здесь имелось большое преимущество – это место примерно на 225 км ближе к Южному полюсу, чем какое-либо другое, до которого можно дойти на судне. Еще одно важное обстоятельство заключалось в том, что судну по его возвращении к нам легко будет достигнуть этой части Великого барьера, тогда как сама Земля короля Эдуарда VII в неподходящее время года может оказаться совершенно недоступной. Некоторые из моих спутников по экспедиции «Дискавери» также считали Барьерный проход хорошим местом для зимовки. После тщательного обсуждения этого вопроса я решил устроить зимовку на самом барьерном льду, а не на твердой земле.

Еще с «Куниа» я отправил в главную квартиру экспедиции, в Лондон, сообщение, что ежели «Нимрод» не вернется к указанному сроку в 1908 году, то в 1909 году не следует предпринимать никаких мер к отправке вспомогательного судна на поиски, так как было вполне возможно, что «Нимрод» зазимует во льдах. Если же он не вернется с нами и в 1909 году, то тогда надо отправить вспомогательную экспедицию в декабре этого же года. Первым местом, где экспедиция должна была начать поиски, я указал Барьерный проход, а если нас там не найдут, то искать вдоль берегов Земли короля Эдуарда VII. Я добавил, что лишь стечение самых неожиданных обстоятельств может заставить наше судно не вернуться в Новую Зеландию.

Однако наилучшим образом составленные планы при полярных исследованиях часто становятся неосуществимыми. Так и этот наш план, как выяснилось несколько позже, оказался совершенно невыполнимым. В течение следующих 36 часов пришлось отказаться и от второго нашего намерения – зимовать на барьерном льду. Мы шли под парами вдоль ледяной стены и вблизи от нее. По карте должны были в 6 часов утра уже находиться против прохода, но никаких признаков его в стене не обнаруживалось. В час ночи мы прошли бухту Борхгревинка, в 20 часов Барьерный проход должен был быть уже далеко позади. Однако проход этот исчез, очевидно вследствие того, что от ледяной стены на протяжении многих миль отщеплялись куски и, в конце концов, остался обширный залив, соединившийся с проходом Борхгревинка и образовавший то, что мы теперь назвали Китовой бухтой. Для нас это было огромным разочарованием, но в то же время мы были признательны судьбе, что Великий барьер обломался здесь до того, как мы на нем поселились. Конечно, не было ничего хорошего в том, что место, где мы рассчитывали найти пристанище, исчезло с лица земли, но при этом все же мы, его предполагаемые обитатели, оставались невредимыми на борту судна. Было бы куда хуже, если б мы успели здесь высадиться, а затем судно, вернувшись за нами, не нашло бы ничего. Мысли о том, что могло бы произойти, если бы мы устроили зимовку на Барьере, заставили меня принять твердое решение ни в коем случае не зимовать на льду, а поискать место для зимовки на прочной скалистой почве.

У нас было два выхода, я решил избрать второй и сразу же отправиться к Земле короля Эдуарда VII. В 8 часов утра 24 января мы обогнули угол ледяной стены, которая отступала здесь метров на восемьсот, и продолжали свой путь на восток. Береговая линия тут делает изгиб под прямым углом. У вершины этого угла имеется ледяной склон, спускающийся к морю, но он оказался слишком крут и чересчур изрезан трещинами, чтобы можно было на него взобраться и осмотреть окрестности, если б мы здесь высадились.

Мы пришвартовались к большой льдине. Я спустился в каюту к капитану Ингленду, чтобы обсудить положение. В том уголке, где находилось судно, было относительно мало плавучих льдин, но снаружи виднелся сплошной дрейфующий лед и среди него несколько огромных айсбергов. Единственный выход – оставаться вблизи ледяной стены: между нею и краем дрейфующих льдов виднелась полоса чистой воды. Четырьмя отдельными наблюдателями была точно определена долгота. Затем вычисления показали не только, что мы находимся уже к востоку от того места, где Барьерный проход указан на карте, но и что ледяная стена Барьера с января 1902 года здесь сильно отступила к югу.

Шельфовый ледник Росса питается ледниками, приходящими с Трансантарктических гор (такими, как ледник Бирдмора) и с Земли Мэри Бэрд. Последние приносят больше льда, поэтому средняя скорость движения восточной части ледника меньше и составляет 800 м/год, в то время как западной – 1500 м/год (от 1,5 до 3 м в день). Ледник имеет треугольную форму, на севере обрывается в море Росса отвесной стеной, которая растянута на 600 км и имеет высоту от 15 до 50 м над поверхностью воды. Толщина льда составляет от 150–200 м у внешнего края и до 700 м в тыловой части около поверхности суши. Ледник находится на плаву, поднимается и опускается под действием приливов и отливов. Под действием волн большие куски шельфового льда отламываются и превращаются в столовые айсберги. Самый крупный из зарегистрированных айсбергов имел площадь 31 080 км².

Около 9 часов мы отчалили от льдины и направили судно на восток, опять держась в нескольких сотнях метров от ледяной стены. Она здесь выдается навесом над морем, и если бы произошел обвал льда в то время, как мы находились поблизости, дело могло бы кончиться катастрофой. Я вскоре увидел, что таким путем мы не сможем пройти далеко к востоку. Барьер уклонялся теперь на северо-восток и впереди простиралось непроходимое поле дрейфующих льдов с разбросанными на нем огромными айсбергами. В 10 часов мы подошли вплотную к этому льду и обнаружили, что он сильно сдавлен и упирается в угол Барьера. Но, что было еще хуже, весь лед и все айсберги, имевшиеся в этом месте, двигались также по направлению Барьера. Насколько такое положение серьезно, читатель легко может себе представить, если вообразит, что он находится в маленькой лодочке в море, например, где-нибудь у берегов Дувра, под вертикально обрывающимися береговыми утесами и что такие же утесы медленно, но верно двигаются на него со стороны моря с силой, которой ничто не может противостоять. Вопрос, быть может, всего в каком-нибудь часе или двух, когда те и другие утесы столкнутся и раздавят крохотное суденышко.

Ничего не оставалось делать, как начать отступление и искать другой путь. В момент поворота судна назад астрономическое положение наше было 78°20’ ю. ш., 162°14’ з. д. Дрейфующий лед уже придвинулся к утесу, у которого мы в 8 часов стояли на чистой воде. Прибавив паров и не обращая внимания на мелкие льдины, мы все-таки удачно прошли эту точку в 11 часов 20 минут, когда между Барьером и льдами оставалась полоса чистой воды шириной всего метров пятьдесят.

Я вздохнул свободнее, когда мы миновали эту зону непосредственной опасности, так как теперь между нами и дрейфующими льдами было все же 200–300 метров чистой воды. Мы находились как раз под обрывом Барьера, достигавшего высоты 76 метров, и шли на юго-запад. Так как судно двигалось быстрее, чем приближающийся лед, мы могли идти дальше вдоль и неподалеку от Барьера, который постепенно понижался. В 15 часов перед нами оказалась группа ледяных гор у восточного входа в Китовую бухту.

Освещение было очень своеобразным, оно делало обманчивыми и форму и расстояние предметов, кроме того, мираж заставлял предметы казаться выше, чем они есть на самом деле. Это особенно бросалось в глаза, когда мы смотрели на плавучий лед: с севера и запада все море казалось переполненным огромными айсбергами, тогда как на самом деле это был лишь сплоченный дрейфующий лед. Пингвины, которых мы видели накануне ночью, находились все на том же месте, и когда мы отошли от них на несколько миль, они как будто выросли и казались около двух метров ростом. Лед в этом заливе, где лежало много тюленей, был в трещинах и должен был скоро уплыть вместе с двумя-тремя заключенными в нем крупными айсбергами.

Обогнув край льда у его западного конца, мы подошли к высокому ледяному обрыву и в 15 часов 10 минут благополучно вышли из залива и продолжали идти на запад, все еще имея перед собою с севера тяжелые дрейфующие льды. Один из айсбергов, мимо которого мы проходили, служил временным местом отдыха многим сотням антарктических и снежных буревестников.

При нашем приближении они поднялись в воздух. Около 18 часов плавучий лед, казалось, начал несколько расходиться. Спустя полчаса я из бочки на мачте заметил полоску чистой воды, идущую к северу через пояс льда, а за ней как будто совершенно чистое море. Около 20 часов мы повернули судно на север и действительно вскоре выбрались на чистую воду, сделав по дороге несколько обходов, чтобы избежать более крупных льдин, и прокладывая себе путь в мелкобитом льду. Однако в полночь наш путь был снова прегражден полосой толстого и сплоченного льда. Нам пришлось примерно в течение часа идти к северу, прежде чем можно было опять взять курс на восток.

Удивительно, как ограничен горизонт на море. С наблюдательной вышки казалось, что за поясом льда чистая вода простирается на безграничное пространство, тогда как в 2 часа мы снова уперлись в сплошной лед. Низкий лед незаметен на большом расстоянии и нельзя верить видимости чистой воды, даже если с наблюдательной вышки открывается широкий горизонт. Всю ночь напролет мы колесили, пытаясь проникнуть на восток, временами были вынуждены направлять судно на запад, фактически удваивая свой путь, прежде чем удавалось найти проход, позволяющий взять желаемое направление. Ночью в южной стороне было несколько туманно, но около 3 часов над Барьером прояснилось, и, к своему огорчению, мы увидели, что почти не продвинулись на восток, так как находились в тот момент всего-навсего у Китовой бухты. Около 7 часов 30 минут мы прошли мимо огромного айсберга в три мили длиной и свыше 60 метров высотой, а в 8 часов море заметно освободилось ото льда, к востоку его совершенно не было видно. Стояло превосходное солнечное утро, и, когда я ушел с мостика, чтобы поспать после бессонной ночи, положение на палубе казалось более обнадеживающим.

Поднявшись наверх незадолго до полудня 25 января, я убедился, однако, что надежды мои на чистую воду были тщетны. В полдень определение показало, что мы находимся довольно далеко к северу от Барьера, но все еще западнее той точки, до которой дошли накануне утром, перед тем как были вынуждены повернуть. С каждым часом надежда достичь Земли короля Эдуарда VII все более оставляла нас. К востоку и к югу от судна виднелся торосистый дрейфующий лед с рассеянными в нем огромными айсбергами. Было очевидно, что все море между мысом Колбек и Барьером, по крайней мере под этой долготой, полно льда. На севере отсвечивание льда на горизонте говорило о том же самом. Казалось, достичь земли невозможно. В то же время запас угля был ограниченный, судно находилось под угрозой дать течь, и нам было абсолютно необходимо выгрузить все запасы до того, как судно нас покинет. Все это вызывало во мне серьезное беспокойство. Я никак не ожидал, что Барьерный проход исчезнет и в то же время путь к Земле короля Эдуарда VII будет совершенно прегражден льдами. Последнее обстоятельство, впрочем, не столь исключительно: каждая экспедиция до 1901 года задерживалась под этой широтой дрейфующими льдами. В самом деле, Росс в этом районе и на этом меридиане прошел под парусами несколько сот миль на север вдоль кромки дрейфующих льдов. Правда, мы располагали паровым судном, но ни «Дискавери», ни даже «Ермак» – самый мощный ледокол, когда-либо построенный, – не могли бы произвести никакого действия на эти плотно спаянные ледяные поля.

Я решил продолжать попытку пробиться к востоку еще в течение суток. Мы изменили курс, взяли к северу, стараясь идти у самого льда и пользуясь каждой малейшей щелью, чтобы пройти на восток. Иногда при этом заходили в узкие тупики в плавучем льду, и приходилось начинать путь сначала.

Западный ветер начал усиливаться, погода становилась более пасмурной. Морские волны с шумом разбивались о края льдин. Барометр падал. Около 5 часов началась снежная метель. Нам пришлось двигаться страшно медленно, так как горизонт видимости стал чрезвычайно ограничен, временами суживаясь до радиуса менее чем в 100 метров. В промежутках между налетавшими шквалами было настолько ясно, что мы могли видеть огромное количество длинных и низких айсбергов, из которых один, например, был восьми километров длиной, а высотой не более 12 метров. Волны разбивались об его узкий конец, когда мы проходили вдоль него на расстоянии нескольких кабельтовых. Затем на нас налетел новый шквал. Когда опять на короткое время стало яснее, мы увидели, что под действием ветра на нас быстро надвигается лед с запада. Кое-где он уже сомкнулся с главным скоплением дрейфующего льда. Легко могло случиться, что эта огромная масса льда окружит и захватит судно, а затем в течение ряда дней или даже недель мы не сможем оттуда выбраться. Ввиду этого я из предосторожности приказал повернуть назад и под всеми парами уходить от этой грозящей опасности. Ничего не оставалось делать, как направиться в пролив Мак-Мёрдо и устроить зимовку там.

«…вода, попадавшая из-за борта, замерзала на палубе и в конюшнях, мы решили воспрепятствовать этому, прибив гвоздями парусину над зияющими отверстиями в фальшбортах. Эта «студеная работа» была поручена Адамсу и Маккею.» Э. Г. Ш.

Поиски прохода к материку среди плавучего льда

По многим причинам я предпочел бы поселиться на Земле короля Эдуарда VII, так как эта область была совершенно неизведана. Экспедиция на «Дискавери» лишь вскользь заметила там голые скалы и высокие снежные склоны. Если бы мы были в состоянии устроить там зимовку, то смогли бы многое добавить к географическим познаниям об этой области. Возможно, с этой базы было бы труднее пытаться достичь Южного полюса, но я не думал, что дорога отсюда до Барьера, откуда уже можно прекрасно стартовать к полюсу, может оказаться практически неосуществимой. Не без напряженной борьбы я принял решение отказаться от намеченной ранее базы для нашей экспедиции. Об этом свидетельствует траектория пути «Нимрода» на сделанном нами наброске карты; но необузданная мощь этих масс дрейфующего льда оказалась сильнее человеческих решений, и мы вынуждены были изменить план.

Выбор места зимовки

С тяжелым чувством смотрел я, как нос нашего судна поворачивает к западу, думая при этом, что не раньше, чем через год, мы сможем увидеть опять ту страну, в которой надеялись зимовать. Мы повернули на запад около 8 часов вечера, продолжая тщательно следить за льдом, когда шли вдоль него. Вплоть до 1 часа 26 января не было заметно ни одной полыньи в тесно сплоченном дрейфующем льду, тянувшемся к северу от нас. Затем мы потеряли лед из виду – он скрылся в тумане. Барометр обнаруживал колебания, дул довольно сильный юго-западный ветер, на море было волнение. Около 6 часов 26 января судно направилось к югу. Я опять хотел подойти к Барьеру и, прежде чем взять курс прямо к вулкану Эребус, идти вдоль Барьера, по крайней мере до бухты Западной. Мы прошли тот проход, который видели на своем пути к востоку, и около 12 часов находились против Восточного мыса бухты Западной. Оттуда курс был взят прямо на Эребус. Предполагая более подробно исследовать Барьер в следующем году, мы повернули прямо на запад, отойдя на некоторое расстояние от кромки льда.

Погода была хорошая, ясная, если не считать низкого слоя облаков над Барьером. Позже, в течение дня эти облака рассеялись, но к вечеру мы совершенно потеряли из виду кромку льда. Поражало отсутствие каких бы то ни было разновидностей птиц, зато вокруг пускали фонтаны киты; некоторые подходили к самому борту. Пока что мы видели гораздо меньше снежных буревестников и больше антарктических буревестников, чем во время прежних экспедиций. В этот день нам попались только один альбатрос с темной спинкой и два гигантских буревестника. Весь день направление ветра было западное, к вечеру налетели один-два небольших снежных шквала. 26-го в полдень мы находились на 78°9′ ю. ш. и 178°43’ з. д. Температура воздуха поднялась до —2,2° С.

28 января погода продолжала оставаться хорошей, хотя небо было покрыто облаками. Около полудня небо на юге расчистилось. Незадолго перед этим в том направлении появилась какая-то странная беловатая полоса, производившая впечатление земли. Когда тучи совсем разошлись, это видение стало отчетливым и оказалось не чем иным, как двумя большими горами – Эребус и Террор, к которым мы направлялись. В два часа дня они стали видны еще яснее и вследствие миража казались даже больше, чем на самом деле. Мы хорошо могли видеть дым, выбрасываемый Эребусом, который с судна казался южнее горы Террор. Мы несколько изменили курс, чтобы обойти мыс Крозье. Вначале у меня была мысль устроить там склад, который могла бы использовать партия, направленная с места нашей зимовки для изучения жизни пингвинов, но затем я от нее отказался, чтобы не задерживать судна. В полдень мы находились на 77°6’ ю. ш., 175°35’ в. д.

В 22 часа мы прошли мыс Крозье на некотором расстоянии от того места, где Ледяной барьер встречается с землей. Погода была превосходная, ясная. За исключением одного случайного айсберга и нескольких крупных льдин, льда не было видно. Мы шли вдоль берега, близко к нему, и в 3 часа находились уже против залива Эребуса. К северо-западу от нас располагался остров Бофорт. Круто обрывающийся к морю с восточной стороны мыс Берд находился прямо по левому борту. 29 января в 5 часов 30 минут мы огибали мыс Берд, погода была облачной. Мы надеялись достичь нашего нового места зимовки, не встретив больше препятствий со стороны льдов. В проливе Мак-Мёрдо нам попалось лишь несколько случайных мелких скоплений льдин, на которых собралось множество пингвинов. Гораздо большее количество льда имелось к западу; сильный ледяной отблеск на горизонте указывал, что по западному берегу должны быть большие скопления его. Проходя по проливу и придерживаясь восточной его части, ближе к земле, мы видели длинный низменный песчаный берег. Вся поверхность крутого склона этого берега, поднимавшегося в сторону континента, по крайней мере в две квадратные мили, была окрашена в желтый и красный цвет из-за гуано пингвинов. Здесь было огромное гнездовье этих птиц.

Около 10 часов мы прошли мимо небольшого скопления льда, но примерно через час увидели впереди уже плотный лед и в 11 часов 30 минут подошли к нему. Было 29 января. Около 30 км совершенно замерзшего моря отделяли нас теперь от мыса Хат, где мы рассчитывали устроить зимовку. В том месте, где мы сперва остановились, лед был сильно подточен и сверху примерно на 30 см покрыт снегом. Мы попробовали пробиться сквозь него прямыми ударами судна, но это не удалось. Судно примерно наполовину входило в густую вязкую массу льда и останавливалось, не образовав впереди никаких трещин. Мы отходили назад на небольшое расстояние, давали полный ход и ударяли опять носом в край льда. Все эти попытки оказались безуспешными, так что оставалось закрепиться ледяным якорем за льдину и придумать какой-нибудь другой образ действий.

Погода несколько прояснилась, мы смогли осмотреться и разглядеть окрестности. К югу располагались острова Дельбриджа, а за ними виднелся острый пик Наблюдательного холма, под которым находилась зимовка нашей последней экспедиции. Над всеми другими местными возвышенностями поднималась наша старая знакомая скала Замок, а остров Уайт-Айленд проглядывал сквозь прозрачную дымку тумана. На юго-западе ясно были видны острова Блэк-Айленд и Браун-Айленд. Позади первого из них обнаруживались округлые очертания горы Дискавери. К западу виднелись гигантские пики Западных гор с их огромными амфитеатрами и колоссальными ледниками. Милях в семи к востоку возвышалась темная скала – мыс Ройдс, названная так в честь первого офицера «Дискавери». Как знакомы были все эти горы и острова! Казалось, только вчера еще видел их, а ведь с тех пор прошло уже шесть лет!

За день, случалось, темнело, шел сухой снег, температура временами падала до —11,7° C, несмотря на то что был разгар лета. Ветер по-прежнему дул с юга, но не слишком сильно, между тем мы приветствовали бы наисильнейший ураган, который смог бы поломать лед. Северная зыбь была бы в данном случае еще лучше – за несколько часов она бы совершенно уничтожила всю ту многокилометровую полосу льда, которая теперь являлась таким непреодолимым препятствием для нашего судна. Когда шхуна «Морнинг», первое судно вспомогательной экспедиции «Дискавери», прибыла сюда 23 января 1902 года, здесь в проливе было такое же скопление льда и только 28 февраля ей удалось подойти на расстояние пяти миль к мысу Хат. Лед на этих пяти милях так и не разошелся в течение всего года. На следующий год та же шхуна вместе с «Терра-Нова» пришла к кромке льда 4 января, и моряки увидели, что пролив замерз примерно на 30 км от мыса Хат. Однако 15 февраля весь лед к югу от мыса Хат взломался, и «Дискавери» освободился. Уже из опыта этих двух различных случаев, свидетельствовавших о том, как сложны здесь ледовые условия, я видел, что приходится решать очень трудную задачу. Если бы мы теперь задержали здесь судно на две недели в надежде, что лед будет взломан, а этого бы не произошло, положение наше могло бы оказаться довольно серьезным – ведь только для того, чтобы выгрузить все запасы и построить дом, нам потребовалось бы около двух недель. Вдобавок это можно было сделать лишь после выбора нового места зимовки где-нибудь в окрестностях, либо по западному берегу, либо, наконец, среди групп скал, лежащих к востоку.

В западном направлении обстановка была малообещающей, на протяжении восьми или десяти километров от нашей стоянки виднелись сильные нагромождения льда. Восточное направление казалось более надежным.

Я решил остаться здесь у кромки льда по крайней мере на несколько дней, чтобы предоставить самой природе возможность совершить то, что мы не смогли сделать с помощью своего судна, то есть взломать лед на протяжении тех нескольких километров, которые отделяли нас от цели. Казалось, нам было суждено встречать препятствия при каждой попытке исполнения намеченных планов, но мы не забывали, что препятствия – неизбежный жребий всех полярных исследователей, да и самая игра не стоила бы свеч, если б не было никаких трудностей. Больше всего меня беспокоило то, что каждый лишний день задержки у кромки уменьшал наш скудный запас угля. Пары необходимо было поддерживать все время, чтобы быть готовыми двинуться тотчас же, как только заметим, что на нас надвигается лед с севера или что льдина, к которой мы пришвартовались, трогается с места. Последнее случалось постоянно: то льдина уплывала прочь, то ветерок отгонял судно и вытягивал якорь из льда. Тогда нам приходилось опять подводить судно ближе к ледяной кромке и заново бросать якорь. С другой стороны, план перевозки всего нашего груза на санях по припаю, отделявшему нас от мыса Хат, пришлось оставить как совершенно неосуществимый. Даже в том случае, если б лошади наши находились в прекрасном состоянии и возможно было бы использовать на льду автомобиль, мы все же никогда не были бы в состоянии перевезти 180 тонн снаряжения в течение того краткого времени, которым располагали.

Вместе с тем сильно тревожило меня и здоровье капитана Ингленда. Он казался совсем больным. Очевидно, напряжение, вызванное постоянной плохой погодой и трудностями плавания во льдах, сильно отразилось на его здоровье. Обстоятельства же в то время были не такими, чтобы он мог позволить себе отдохнуть. Естественно поэтому, что Ингленд стремился увести судно как можно скорее; он понимал, что на «Нимрод» как на парусное судно нельзя особенно рассчитывать. Однако я никак не мог назначить точную дату отплытия «Нимрода», тем более, что еще не было даже известно место нашей зимовки.

Вечером 29 января мы сняли деревянный футляр с автомобиля и поставили машину на колеса – я собирался испытать ее на льду. Дело это было поручено Дэю, который скоро привел мотор в действие: уже на следующее утро 30 января, несмотря на низкую температуру, машина работала исправно. Надо было испытать, как она будет вести себя на льду, покрытом довольно толстым слоем снега. Мы выбрали более легкие колеса с шинами Дэнлопа и нескользящие цепи, полагая, что в данном случае нет надобности пользоваться тяжелыми колесами.

Днем поднялся свежий юго-восточный ветер со снежной метелью, и судно скоро приняло совершенно зимний вид. В этот день каждый раз во время еды все теснились в кают-компании, чтобы согреться; есть, как прежде, стоя у дверей кухни стало уже невозможно. Два-три раза судно срывалось с якоря, и льдины, к которым оно было прикреплено, уплывали к северу. Хотя льдины эти и были длиной всего около сотни метров, у нас все же появилась кое-какая надежда: чувствовалось, что лед начинает ломаться. Правда, мы учитывали, что если лед будет расходиться такими темпами – по нескольку сот метров в день, то понадобится очень много времени, чтобы вся масса льда шириной в 30 км сдвинулась и дала нам возможность своевременно подойти к мысу Хат для выгрузки запасов и снаряжения.

Весь день косатки во множестве показывались у кромки льда и выдували столбы пара. Они часто проходили под самым бортом, и время от времени мы могли наблюдать, как они выставляют надо льдом голову, высматривая, нет ли тюленей. Раз как-то мы увидели тюленя, который стрелой вылетел из воды на лед и помчался по его поверхности с такой поспешностью, какой никак нельзя было ожидать от неповоротливого животного. Он прополз по льду по крайней мере четыреста метров, прежде чем остановился передохнуть. Минуту-две спустя причина этой поспешности обнаружилась: из воды медленно и зловеще поднялась огромная голова косатки, высматривавшей жертву.

Нам ни разу не пришлось наблюдать, как эти чудовища ловят тюленей, но без сомнения тюлени временами становятся их жертвами. Косатки постоянно вертятся вблизи льда, высовывая головы из воды между плавучими льдинами. Тревогу, которая поднимается при виде косатки среди лежащих на льду тюленей, и их быстрое отступление от воды в более надежное место можно истолковать только как стремление избежать уже хорошо знакомой опасности. Вокруг находилось также много пингвинов Адели. Было очень забавно смотреть, как они выстраивались линейкой на краю льда и затем ныряли по очереди, как пловцы на состязании. Обычно проходило минуты две, прежде чем они вновь появлялись из воды.

Мы освободили большинство креплений, удерживавших конюшни, чтобы не было никаких затруднений, когда понадобится вывести лошадей, и чтобы сделать это возможно скорее. Большая часть бедных животных находилась в очень плохом состоянии. Почему-то белые лошади лучше перенесли тяжелые условия погоды, нежели лошади разной масти. После перенесенной ужасной качки все они были, по-видимому, очень довольны тем, что судно стояло. Бока большинства лошадей были стерты из-за постоянных ударов о стены стойл, а Зулу был в таком плохом состоянии, что я решил тут же пристрелить его. У нас оставалось, таким образом, только восемь лошадей, и надо сказать, мы считали себя все же счастливыми, что потеряли в пути лишь двух животных.

До сих пор наше плавание протекало без всяких несчастных случайностей, но утром 31 января, когда мы все были заняты выгрузкой запасов из кормового люка, чтобы подготовить их к переброске на берег, вдруг железный крюк на талях соскользнул, качнулся через всю палубу и ударил Макинтоша, попав ему в правый глаз. Макинтош упал на палубу от страшной боли, но через несколько минут все же смог при помощи товарищей дойти до каюты Ингленда, где Маршалл его осмотрел. Выяснилось, что глаз сильно поврежден и не будет видеть, пришлось подвергнуть Макинтоша операции под хлороформом. Маршалл, ассистируемый д-ром Мичеллом и Маккеем, удалил ему пострадавший глаз. К своему большому удовлетворению я убедился при этом, что экспедиция обслуживается врачами, стоящими на должной высоте. Макинтош горько оплакивал потерю глаза не столько из-за уменьшения способности зрения, сколько из-за того, что эта несчастная случайность не позволяла ему теперь остаться с нами в Антарктике. Он просил разрешить ему остаться, но Маршалл категорически этому воспротивился, заявив, что Макинтош нуждается в тщательном уходе и в очень осторожном пользовании зрением, иначе может потерять и второй глаз. Пришлось согласиться. На некоторое время экспедиция потеряла одного из самых ценных своих сотрудников.

Пока мы ожидали, таким образом, у кромки льда, я счел полезным отправить небольшую партию к мысу Хат, чтобы разузнать, в каком состоянии находится дом, оставленный там экспедицией «Дискавери». Можно было думать, что за пять лет он совершенно занесен и разрушен снегом. Я решил послать Адамса, Джойса и Уайлда и дал Адамсу инструкцию побывать в доме и на следующий же день вернуться на судно.

Мы находились примерно в 25 километрах от мыса Хат. На следующее утро назначенная партия отправилась, взяв с собой большой запас провизии, на случай возможной задержки, и лопаты, чтобы отрывать дом. Для Адамса это был первый опыт путешествия с санями. Поход на расстояние 25 км с тяжелым грузом был вообще нелегкой задачей для людей, которые больше месяца пробыли закупоренными на корабле. Вначале, впрочем, они отправились довольно быстрыми шагами. Несколько километров их сопровождали профессор Дэвид и Коттон, которые, вернувшись на следующий день, сообщили, что пришлось идти по не изломанному за предыдущий год старому льду в метр толщиной и более прочному, чем тот, который остановил наше судно при его первом приходе. Это был годовалый лед, но мне кажется вполне вероятным, что он взламывался раньше, а затем снова замерз.

За предыдущую ночь мы продвинулись несколько к западу и, после новой безуспешной попытки прорваться на юг, стали на якорь у большой льдины. Вскоре после того, как ушла санная партия, мы спустили с борта автомобиль и благополучно водрузили его на лед. Дэй тотчас же забрался на сиденье и пустил в ход мотор. Автомобиль двинулся с характерным прерывистым шумом, столь привычным для цивилизованного мира, но впервые раздававшимся в Антарктике. Впрочем, ушла машина недалеко – пройдя около сотни метров, она завязла в рыхлом снегу. Общими усилиями мы перетащили автомобиль через трещину, которая вот-вот могла разойтись, так что льдина ушла бы на север. По другую сторону трещины снова запустили мотор. На короткое расстояние автомобиль опять пошел, но затем вновь увяз в снегу. С помощью нашего подталкивания и при некотором содействии собственного мотора автомобиль прошел примерно 800 метров к югу от судна, но… все наши надежды на возможность применения его на практике значительно упали! Правда, мы не могли еще по этой пробе судить о способностях машины, так как на автомобиле не было настоящих колес для путешествия по снегу, да и мотор его не был еще надлежащим образом отрегулирован. Никаких затруднений с воспламенением смеси, впрочем, не было. Взрывы от искры получались сразу, несмотря на двадцатипятиградусный мороз.

В 13 часов мы пошли завтракать на судно, оставив автомобиль на льду. Когда же вернулись назад, то увидели, что несколько пингвинов Адели стоят и благоговейно рассматривают странного пришельца.

Около автомобиля образовалось еще больше трещин, и, так как никаких надежд на то, что машина поможет нам добраться до суши не было, я решил поднять ее обратно на палубу и ждать более благоприятного случая для испытаний. Самым бесцеремонным образом мы перетолкнули его собственными силами по снегу до расстояния в несколько сот метров от судна, где лед был прочнее. Затем, шипя и свистя, автомобиль некоторое расстояние вдоль борта прошел сам. А я-то еще утром мечтал о том, как вместе с Дэем сяду в автомобиль и перегоню нашу санную партию, ползущую по льду. Увы, эти мечты быстро пропали!

После полудня мы подняли якорь и направились к западу, чтобы взглянуть, каково положение льда у западного берега. Не пройдя и 6,5 км, мы опять уткнулись в лед и были вынуждены возвратиться на старое место. Вечером за ужином большинство членов экспедиции впервые отведало жареных больших поморников и нашло их великолепными. Способ ловли этих птиц был весьма прост и эффективен, но с охотой имел мало общего. На льдину выбрасывался с судна крючок с наживкой, прикрепленный к бечевке. Через несколько минут птица подходила, хватала приманку и проглатывала ее, после чего мы втаскивали ее на борт. Другие птицы, по-видимому, совершенно не замечали, что их компаньонка попала в затруднительное положение. Напротив, полагая, что она схватила какой-то особенно лакомый кусочек, который им, к огорчению, не достался, они всей стаей тотчас же набрасывались на нее, стараясь заставить ее выплюнуть эту добычу. Лишь после того, как около дюжины поморников было поймано таким коварным образом, птицы стали подозревать, что тут что-то не чисто, и тогда даже самые лакомые куски мяса уже более не привлекали их. Во второй половине дня мы убили также несколько тюленей, и на следующее утро на завтрак у нас были грудинка и свежая тюленья печень.

2 февраля не было заметно никаких изменений в состоянии льда, хотя отдельные льдины иногда отламывались и уплывали. Погода продолжала быть хорошей, и группа членов экспедиции, состоявшая из профессора Дэвида, Моусона, Коттона, Пристли и Армитеджа, отправилась по льду на остров Неприступный. Мы вместе с Инглендом пошли на лыжах к югу, чтобы посмотреть, каковы трещины во льду, но результат нашей экскурсии был мало утешителен – лед оказался совершенно прочным, и единственные трещины мы нашли у самого судна. Я решил поэтому не ожидать более у кромки льда, а когда вернется санная партия, поискать места для зимовки на восточном берегу острова Росса.

Вскоре после полудня поднялся восточный ветер, небо затянуло тучами, и началась легкая метель. С востока быстро несло ветром отдельные льдины, так что судну пришлось отойти назад на чистую воду. Хорошо, что мы успели это сделать, так как вскоре дрейфующие льды сомкнулись с прочным ледяным припаем, и если бы судно осталось на прежнем месте, его бы основательно помяло. Когда начался ветер, на судне подняли флаг, отзывающий береговую партию обратно, но они его не видели и вернулись только около 17 часов. К этому времени мы переместились с судном примерно на 1,6 км к востоку от прежней стоянки. Профессор Дэвид сообщил, что они не были в состоянии попасть на остров, так как между льдом и берегом острова тянулась полоса воды шириною примерно в 50 метров. По дороге они нашли на льду морского ежа, которого Мёррей тотчас же забрал в свою коллекцию. Они получили также первый наглядный урок путешествия в Антарктике, заключавшийся в том, что расстояния здесь чрезвычайно обманчивы и земля находится всегда гораздо дальше, чем кажется.

Этим вечером мы все время поглядывали, не возвращаются ли наши путешественники с мыса Хат, но их все не было, даже когда мы ложились спать. Я был уверен, что Адамс сразу же вернется, если только ему с его партией не придется встретить каких-либо особых трудностей при попытке забраться внутрь дома. В половине второго ночи, наконец, Харборд спустился вниз и сообщил, что вдалеке видна возвращавшаяся партия. Надо сказать, что в это время у нас постоянно было светло, и фактически не ощущалось разницы между днем и ночью. Я приготовил для путешественников какао и открыл коробку сардинок, так как по опыту знал, как приятно закусить после такой прогулки.

«Макинтош горько оплакивал потерю глаза не столько из-за уменьшения способности зрения, сколько из-за того, что эта несчастная случайность не позволяла ему теперь остаться с нами в Антарктике.»и Э. Г. Ш.

«А я-то еще утром мечтал о том, как вместе с Дэем сяду в автомобиль и перегоню нашу санную партию, ползущую по льду. Увы, эти мечты быстро пропали!» Э. Г. Ш.

По возвращении Адамс рассказал, что путь к мысу Хат был очень труден. Они достигли цели лишь в 23 часа 15 минут, находясь в пути с 10 часов. Последние три километра пришлось идти по совершенно гладкому, чистому от снега льду, а у самой оконечности мыса Хат им встретилось обширное пространство чистой воды. Залив, в котором когда-то стоял замерзший «Дискавери», был затянут прозрачным голубым льдом, показывающим, что в предыдущий сезон морской лед здесь не взламывался. Путешественники так устали, что залезли в свои спальные мешки, как только забрались в дом, куда они легко попали через одно из окон с подветренной стороны.

Снега в доме не было, и постройка почти не пострадала. Небольшое количество льда по стенам внутри появилось, очевидно, в результате таяния снега летом. Несмотря на полную заброшенность в течение пяти лет, строение было в превосходном состоянии. Кое-где валялись различные предметы, оставленные последней экспедицией, в том числе мешки с остатками провизии различных санных партий. Нашлась даже открытая жестянка с чаем, который мы заварили на следующее утро. Чай даже не утратил своего аромата после пятилетнего пребывания на воздухе, что свидетельствует о чрезвычайной сухости климата. Нашлась также жестянка с керосином, который тоже был использован и тоже оказался в прекрасном состоянии. Лед у оконечности мыса Хат был весь в мелких и широких трещинах, но во всех остальных отношениях обстановка казалась такой же, как и в феврале 1904 года, когда «Дискавери» ушел отсюда на север. Все еще стоял крест, поставленный в память Винса, погибшего поблизости отсюда в одну из метелей. Стояли и домики, построенные для магнитных наблюдений. В 13 часов на следующий день все трое отправились обратно на судно. Несмотря на помощь установленного на санях паруса, надуваемого южным ветром, путешественники лишь с большим трудом добрались до «Нимрода».

На следующее утро мы попробовали подойти вплотную к острову Неприступному, так как казалось, что лед разломан до самого острова, однако, подойдя ближе, увидели, что между судном и островом все еще имеется широкая полоса льда. Определение глубины дало здесь 545 метров и показало, что на дне – вулканическая галька. Мы опять прикрепились якорем к льдине, и в течение второй половины дня береговая партия занималась тем, что наполняла снегом бак над котельным помещением. Чай из растопленного снега оказался значительно вкуснее, чем чай из застоявшейся воды пароходных цистерн, которой мы обычно пользовались.

Около 16 часов мы снялись и пошли по направлению к мысу Барни, чтобы посмотреть, нет ли там подходящего места для высадки. В 18 часов на расстоянии около 3 км от мыса измерение глубины показало 144 метра, а с полтора километра дальше – 80 метров. Частицы морских губок, облепившие лот, указывали на то, что дно здесь послужило бы прекрасным местом охоты для биолога. Медленно продвигаясь под парами вдоль берега к северу, мы увидели поперек залива длинный низменный снежный склон, связанный с голыми скалами мыса Ройдс. Он показался нам удобным местом для зимовки.

Около 20 часов я вместе с Адамсом и Уайлдом отправился на вельботе к берегу, захватив с собой ручной лот. Мы прошли на веслах всего минут десять, делая частые остановки для промеров, и уперлись в сплошной лед. Он покрывал весь залив от мыса Флагштока, как мы назвали после утес на южной оконечности мыса Ройдс, по направлению к югу вплоть до мыса Барни. Недалеко от этого мыса лед был разломан и образовал нечто вроде естественного дока. Мы завели туда лодку, перебрались с Адамсом через четко обозначенную приливную трещину, вскарабкались на берег и поднялись на голую скалистую вершину по покрытому ровным снегом склону шириной примерно в 15 метров. Сотни пингвинов собрались на льду залива. Еще больше их было наверху склона. Так что, когда мы поднялись наверх, нам пришлось зажимать носы от нестерпимой вони их гнездовья. Птицы эти сновали по всем направлениям и приветствовали нас хриплыми взволнованными криками. Над пингвинами летали во множестве их естественные враги, хищные большие поморники, у которых, очевидно, были птенцы, потому что, когда мы, подымаясь по склону, приблизились к их гнездам, они стали бросаться прямо на нас, пролетая над самыми головами. Резкий шелест их быстрых крыльев явно говорил о том, как они возмущены нашим вторжением.

Даже самое беглое обследование окрестностей показало, что мыс Ройдс может служить превосходным местом для выгрузки наших запасов. Поэтому мы возвратились в шлюпку и, проплыв вдоль кромки льда к югу, промерили залив. Оказалось, что здесь вблизи берега глубины начинаются от 3,6 метра и дальше к югу на расстоянии 400 метров достигают 36,5 метра. Окончив промеры, мы направились к судну, которое понемногу подходило к нам. Мы шли на веслах с хорошей скоростью, как вдруг какое-то тяжелое тело выскочило из воды и, задев матроса, сидевшего на корме, с шумом шлепнулось на дно лодки. Оказалось, что это был пингвин Адели. Трудно сказать, кто был более удивлен – пингвин ли, который без сомнения считал, что прыгает на скалу, или мы, неожиданно приняв на борт этого забавного пассажира. Матросы на вельботе решили, что это счастливое предзнаменование. У моряков есть поверье, будто бы после смерти души старых матросов вселяются в тела пингвинов или альбатросов. Впрочем, это не мешает моряку изготовить превосходный обед из грудки пингвина, как только представляется такая возможность. На судно возвратились в 9 часов вечера, а в 10 часов 3 февраля «Нимрод» пришвартовался к покрывавшему залив льду, чтобы начать выгрузку.

Как только судно было закреплено, я отправился на берег в сопровождении профессора Дэвида, капитана Ингленда и Дэнлопа, чтобы выбрать место для постройки дома. Миновав пингвинов, которые шествовали церемониальным маршем взад и вперед, мы дошли до довольно ровного места, на котором стоял огромный кенитовый валун, он мог служить хорошим видным издалека знаком. Мне пришло в голову, что хорошо бы поставить дом с подветренной стороны валуна, он был бы прикрыт тогда скалой от юго-восточного ветра. Но такой план имел и свои теневые стороны: перед закладкой дома пришлось бы затратить много времени на выравнивание местности.

Мы пересекли узкий гребень скалы позади этого валуна и, повернув немного вправо, увидели небольшую долинку, казавшуюся идеальным местом для постройки зимовья. Поверхность здесь была совершенно горизонтальна, причем ее покрывал слой вулканической почвы толщиной около метра. По сторонам имелись выходы каменистых пород, но уже прямо на глаз можно было сказать, что здесь будет достаточно места как для постройки дома, так и для складов и конюшни. Холм позади долины мог служить превосходной защитой от господствующих юго-восточных ветров. Один взгляд, брошенный на иллюстрацию, даст читателю гораздо лучшее представление об этом месте, чем всякие описания. Здесь природа сама замечательно позаботилась о том, чтобы защитить нас от действия своих наиболее разрушительных стихий.

Разведка местности на мысе Ройдс

Решив поставить дом на этом месте, мы обогнули гребень с юга и вышли на небольшую площадку, с которой открывался вид на залив. Здесь располагался лагерь, в котором капитан Скотт и д-р Уилсон провели несколько дней в январе 1904 года, когда ожидали прибытия спасательного судна. Место для лагеря было выбрано великолепное. С него открывался обширный вид к северу на море и развертывалась великолепная панорама Западных гор. Мы нашли все лагерные и кухонные принадлежности в том самом виде, в каком они были оставлены. Принимая во внимание, что местность здесь совершенно открытая, следовало думать, что она не слишком подвержена действию сильных бурь, иначе материя палаток, пустые ящики и различные другие вещи, валявшиеся на земле, давно были бы снесены ветром в море. С вершины гребня мы могли рассмотреть небольшую бухту в обширном заливе, где находилось наше судно, а несколько далее к востоку – другую бухточку, за которой было уже море. Большое количество тюленей, лежавших на льду залива, обещало, что у нас не будет нехватки в свежем мясе.

Найдя местность с точки зрения удобств идеальной, – поблизости имелся даже запас пресной воды в виде небольшого озерка, – я решил, что надо тотчас же начинать выгрузку всего экспедиционного имущества на берег. Имелось одно лишь обстоятельство, возбуждавшее у меня некоторые опасения: замерзнет ли море между этим местом и мысом Хат в такое время, чтобы позволить нам следующей весной перебраться туда по льду для нашего южного и западного походов? Было также очевидно, что следующей весной большие трудности представятся в смысле устройства складов для наших путешествий. Как только судно нас оставит, мы окажемся здесь совершенно отрезанными от всякого сообщения с областями, лежащими к югу, и не сможем проникнуть туда ни по морю, ни по суше. Опоясывающие берег ледники, сильнейшим образом изрезанные трещинами, являются полной преградой для путешествия с санями. Время, однако, не ждало, и мы могли только радоваться, что нашли здесь, так близко к нашей будущей исходной точке отправления на юг, столь удобное для зимовки место.

Выгрузка запасов и снаряжения

Мы возвратились на судно и принялись выгружать снаряжение. Это были две недели чрезвычайного напряжения, самой тяжелой работы, полной всяких неприятностей и разочарований, и если бы не единодушное участие в этом деле всех членов экспедиции, трудившихся с неослабеваемой энергией, мы, кажется, никогда бы не кончили этой выгрузки. День и ночь, – если эти понятия, относящиеся к более низким широтам, применимы к месту, где ночи не было вовсе, – работали все, не покладая рук, в самых ужасных условиях, с полной преданностью делу и готовностью сделать все, что было в силах. Когда возникало какое-нибудь новое препятствие, никто не тратил времени на бесполезные сожаления, напротив, все тотчас же брались за дело, чтобы устранить его.

Прежде всего следовало выгрузить автомобиль, а за ним лошадей, так как ежечасно можно было ожидать, что лед в заливе взломается. У берега же глубина, как мы в этом убедились промерами, равнялась всего 3,6 метра, так что близко к берегу судно подойти не могло. Высаживать лошадей на шлюпках было фактически немыслимо; малообъезженные животные находились в слишком возбужденном, нервном состоянии.

Вверху: начало высадки на мысе Деррик. Внизу: разбросанное после метели снаряжение

В 22 часа 30 минут 3 февраля мы опустили наш автомобиль на лед залива, переправили через трещину, образовавшуюся у берега, и общими усилиями втащили его по снежному склону, так что машина оказалась, в конце концов, на твердой земле. Затем переправили один из спасательных ботов, который предполагали оставить здесь для себя. Джойс переправил на берег собак, за исключением Поссумы, занятой еще своими щенками, и привязал их там к скалам. Затем последовали части фундамента нашего разборного дома, который необходимо было построить прежде, чем судно уйдет на север. Тем временем плотник спешно разбирал конюшни, отчего лошади пришли в страшное возбуждение и доставили нам массу хлопот. Мы работали до 3 часов утра, выгружая корм для лошадей и основные запасы продовольствия, потом устроили перерыв, чтобы выпить какао и немного отдохнуть, собираясь вновь приступить к работе в 6 часов утра.

Только мы принялись опять за выгрузку, как поднялся сильный ветер с метелью. Судно стало с силой бить о кромку льда, и оно дважды срывалось с якорей. При таких условиях продолжать выгрузку запасов было невозможно. Мы отошли под парами назад и стали около кромки главного льда, примерно в десяти километрах к югу, вблизи от того места, где мы стояли последние несколько дней. Весь день задувало очень сильно. Ветер продолжался и ночью и улегся только после полудня 5 февраля. К вечеру того же дня мы вернулись в залив.

Все это время бедные собаки сидели на берегу на привязи без крова и без еды. Как только мы стали на якорь, Джойс поспешил к ним на берег с дымящейся горячей пищей. Навстречу ему мчался Скемп. Квини, как выяснилось, также отвязалась и бесчинствовала среди пингвинов. Обе собаки передушили сотню птиц. Большие поморники налетели тучей, чтобы извлечь выгоду из этого бедствия. Квини мы так больше и не видели – очевидно, во время этих ратных подвигов она сорвалась с утеса в море.

Не теряя времени, мы принялись за доставку на берег лошадей. Это оказалось нелегким делом, некоторые из животных были норовисты и могли наделать бед и нам и себе. Сперва мы думали заставить их спуститься с борта на лед по дощатым сходням. Затем было решено построить нечто вроде ящика и ставить туда лошадь. Ящик поднимался и опускался на блоке с гафеля. Дно этого ящика мы покрыли золой, а все острые выступы защитили мешками и тюками сена. Первая лошадь довольно спокойно перенесла эту процедуру и через минуту явилась уже пионером лошадиной породы на антарктическом льду. Затем мы по очереди выводили из конюшни других лошадей, помещали их в ящик и опускали на лед. Дошла очередь до Гризи. Мы заранее ожидали, что она покажет свою прыть. Эта лошадь лучше всех других перенесла переезд и была полна сил и энергии. Предположения наши оправдались. С Гризи пришлось долго повозиться, пока ее не засадили в ящик и не завязали дверцу веревкой. Это удалось только благодаря тому, что в критический момент Маккей приложил всю свою силу. Когда ящик был поднят, лошадь начала так лягаться, что мы опасались, как бы все это сколоченное на скорую руку сооружение не развалилось, и вздохнули свободно только тогда, когда ящик, наконец, благополучно стал на лед. Все лошади, по-видимому, почувствовали себя как дома, потому что сразу же стали бить копытами о снег. Так они делают на своей далекой родине, в Маньчжурии, чтобы добраться до скрытых под снегом кустиков жесткой травы.

В 3 часа 30 минут утра 6 февраля лошади были выгружены и тотчас же переведены на сушу. Несчастные животные, конечно, страшно застоялись в своих узких стойлах, где на протяжении более месяца они качались и стукались о стены. По льду лошади едва тащились. Все же через приливную трещину – к счастью, не слишком широкую – они перебрались благополучно и были помещены на участке голой земли у входа в долину, находившуюся метрах в пятидесяти от будущего дома. Место показалось нам самым подходящим, но впоследствии этот выбор нам дорого обошелся.

При решении вопроса о выгрузке важную роль играла приливная трещина во льду у берега. Как в северных, так и в южных полярных областях, после того как море замерзнет, между прочным льдом – береговым припаем, и морским льдом образуется трещина. Это вызвано движением морского льда в связи с приливом и отливом. Если морское дно понижается от берега ступенями, иногда получаются две-три параллельные трещины. Там, где трещин нет, принято считать снежную или ледяную кромку постоянным придатком берега. В нашем случае это убеждение подкреплялось еще результатами промеров глубины в трещине, которые показывали, что со стороны материка лед должен покоиться на твердом грунте. Я так подробно говорю об этом потому, что только приняв в расчет эти соображения, я решил выгрузить основную массу наших запасов под скалой на снежном склоне, который считал постоянным.

Утром 6 февраля около 9 часов мы начали перевозить на санях провизию и различные части разборного дома на берег. Накануне ночью были врыты в землю и залиты цементом из вулканической земли и воды столбы, образовавшие фундамент дома, которые, конечно, сейчас же замерзли. Ямы для них копали Дэнлоп, Адамс, Джойс, Брокльхёрст и Маршалл. Это оказалось очень трудным делом – в некоторых случаях под несколькими сантиметрами земляного покрова обнаруживалась скала и ее приходилось выбивать по кусочкам долотом и молотком. Теперь, когда лошади находились на берегу, необходимо было, чтобы тут же жила и часть людей, которые присматривали бы за лошадьми, если бы судну пришлось внезапно отойти от кромки, и, конечно, могли бы продолжать тем временем строительство.

Первая береговая партия состояла из Адамса, Марстона, Брокльхёрста, Маккея и Мёррея. Около строящегося дома они поставили две палатки, запаслись обычными походными принадлежностями: спальными мешками, походными кухнями и т. п. На нескольких веслах был растянут брезент и получилась палатка для кухни; позднее для кухни соорудили более удобный домик из мешков с лошадиным кормом.

За этот день мы выгрузили прежде всего запас корма для лошадей, достаточное количество керосина и провизии для береговой партии на случай, если судно вынуждено будет из-за плохой погоды уйти в море. Для облегчения выгрузки мы разделились на две группы. Часть судовой команды доставала грузы из трюмов и спускала ящики, тюки и мешки на лед по широкой наклонной доске. Другая часть команды грузила все это на сани, которые переправляли на берег члены берегового отряда, впрягаясь по три человека в сани.

Выгрузка снаряжения с «Нимрода»

Косатки в заливе Мак-Мёрдо

Путь до берега шел по твердому и очень неровному льду, чередующемуся с рыхлым снегом. Тащить сани от стоянки судна до приливной трещины (около четырехсот метров) было очень тяжело. Особенно трудно было перебираться через трещину и втаскивать сани на снежный склон. После доставки нескольких саней с грузом я решил оставлять груз внизу снежного склона, сейчас же за трещиной, откуда его можно будет взять со временем.

Работа была настолько тяжелой, что мы попытались заменить ручную доставку механической. С этой целью на снежном склоне как раз над трещиной укрепили на якоре блок. Все бывшие в ходу и запасные бухты каната, имевшиеся на судне, срастили в один длинный канат, пропустили его через блок и провели обратно на судно. Один конец каната был накручен на барабан паровой лебедки. К другому концу привязывались сани и через блок втаскивались на берег лебедкой. Теоретически это было неплохое приспособление, но на практике мы убедились, что доставка этим способом занимает намного больше времени, в особенности из-за того, что конец каната каждый раз приходилось обратно тащить на судно. Поэтому пришлось возвратиться к первоначальному способу доставки вручную. Около полудня нам удалось продвинуть судно вдоль кромки льда метров на сто ближе к берегу, так как утром часть льда обломалась и уплыла, оставив пространство, в котором судно удобно устроилось.

Когда в 14 часов мы принялись опять за выгрузку, поднялся свежий юго-восточный ветер, и судно снова начало колотиться о лед, выплескивая на его поверхность воду. Мы находились в довольно опасном положении. Судно стояло в вершине угла залива, образованного льдом, и так как ветер крепчал, я отослал береговой отряд на лед. Судно с некоторым трудом отошло от кромки льда. Когда ветер усилился, мы стали на якорь в узком проливе, примерно в девяти километрах к югу.

Этот сильный юго-восточный ветер с метелью дул всю вторую половину дня и всю ночь. Он улегся только на следующий день после полудня. Все это время мыс Ройдс, вулкан Эребус и гора Берд были совершенно закрыты туманом. С места нашей стоянки казалось, что на побережье погода очень плохая, но когда к 10 часам вечера на следующий день мы вернулись в залив, выяснилось, что, если не считать небольшого снегопада, погода была вполне хорошей и ветер, поднявшийся в 14 часов, продолжался не более часу. К сожалению, были потеряны два полноценных рабочих дня.

Отправившись на берег, я убедился, что оставленная там небольшая партия не только успела перетащить на место будущего дома все выгруженные тяжелые бревна, но и сложила на твердой земле ящики с различной провизией, остававшиеся на снежном склоне у берега. Мы работали до 2 часов утра 9 февраля, потом отдыхали до 9 часов и затем вновь взялись за работу. Это был один из самых трудных дней. Мы тащили сани и затем на себе же переправляли их через трещину. Час за часом проходил в этом адском труде; с каждым разом переправа груженых саней через трещину становилась все труднее, так как лед в заливе начал расходиться. Приходилось перебираться с санями по качающимся на воде плавучим льдинам и через полыньи между ними, достигавшие метровой ширины. Во второй половине дня мы пустили в дело лошадей, которые уже успели отдохнуть. Это подвинуло выгрузку вперед, хотя и не уменьшило труда людей, буквально обливавшихся потом. После длительного пребывания на судне люди находились в не очень хорошем физическом состоянии, так что к полуночи тяжелые ящики ложились на утомленные плечи и руки двойным грузом.

На следующий день работа продолжалась, лед еще кое-как держался, но с минуты на минуту угрожал разойтись. Если б глубина у берега позволила поставить вдоль него судно, мы имели бы удовольствие видеть, как лед уходит из залива. Но в том месте, где мы производили выгрузку, глубина была всего 3,6 метра, тогда как осадка «Нимрода» в то время была 4,2 метра. Мы попытались удержать якорем одну из небольших оторвавшихся льдин у кромки, но это действовало только во время прилива. Приток тяжелых плавучих льдин в результате приливного движения в залив, в котором находилось судно, вызывал опасения. Несколько раз мы были вынуждены уводить судно от места причала из-за тяжелых льдин и торосов, которые волной притирало к льду залива. Большой айсберг подплыл с севера и сел на мель примерно в миле южнее мыса Ройдс. Через некоторое время появился второй, точно такой же – не менее 45 метров высотой. Оба они примерзли к мели и оставались в таком положении всю зиму. Высота торосистого льда, заплывавшего в залив и уплывавшего оттуда с приливом и отливом, была более 4,5 метров, а так как еще большая часть скрывалась под водой, этот лед явно обладал достаточной силой, чтобы повредить корабль, если поднимется ветер.

Когда после завтрака мы снова приступили к работе, то еще до того, как первый груз был доставлен на санях до места выгрузки, обнаружилось, что так работу невозможно продолжать. Небольшую льдину, которую мы причалили и поставили на якорь, вынесло отливом в море. Примерно в 350 метрах далее вдоль берега залива у подножья утесов имелись более крутая закраина льда и более узкий снежный склон, чем тот, на который мы выгружали запасы. Теперь это было ближайшим местом, пригодным для выгрузки. Мы надеялись, что потом, когда судно отойдет, можно будет перетащить оттуда запасы через скалы– от них до дома было всего 90 метров, следовало только перенести их на небольшое расстояние, а затем скатить по крутому снежному склону, находившемуся в вершине долины, где строился дом. Надо сказать, что все это время наша строительная партия работала день и ночь, и постройка быстро подвигалась вперед. Были уже поставлены основные столбы и закреплены перемычки между ними, так что, если б даже поднялся ветер, можно было не опасаться, что вся постройка будет разрушена.

Теперь приходилось возить грузы на расстояние примерно 300 метров от судна до места выгрузки. Эта работа значительно облегчалась тем, что мы могли использовать четырех лошадей, которые работали посменно: час одна пара, затем ей давался отдых и работала другая. Лед был покрыт глубоким снегом, и лошади вязли в нем по колено. Очень тяжело было передвигаться и сопровождавшим их людям. Все же мы переправили таким способом большое количество груза; но тут вдруг возникло новое серьезное препятствие – у основания припая начал обламываться край.

Еще накануне подозрительная трещина наблюдалась у конца закраины, близ мыса Флагштока. Стало очевидным, что если трещина начнет расширяться и пойдет дальше, она врежется как раз в середину сложенных грузов, и если мы их не уберем, они безвозвратно исчезнут в море. На следующий день, 10 февраля, дальнейшего распространения трещины не замечалось, но в 19 часов другая трещина образовалась у основания льда, около мыса Деррик, где мы теперь выгружали запасы. Непосредственной опасности тут не было, так как основание льда не могло оторваться, пока не разошелся лед в заливе. Из предосторожности все же, прежде чем продолжать дальнейшую выгрузку с судна, предпочтительно было перетащить выгруженные запасы в более надежное место. Поэтому в 20 часов 10 февраля мы начали перетаскивать остальные строительные материалы для дома и тюки с пробковой прокладкой для стен на чистую от снега землю. Это заняло время до полуночи, когда мы прервали работу, чтобы напиться какао и лечь спать.

Возвратившись на работу в 6 часов на следующее утро, я решил заняться в первую очередь перетаскиванием грузов, находящихся у мыса Деррик, так как основание льда там находилось в более угрожающем состоянии, нежели около грузов у Передней бухты, нашего первого места выгрузки. Адамс, Джойс и Уайлд установили наверху скалы бревно с блоком, закрепив его конец огромными обломками вулканической породы и устроив, таким образом, настоящий подъемный кран. Несколько человек осталось внизу у подножья, они укладывали ящики на строп и зацепляли их крюком. Другая партия, находившаяся на скале на высоте 15 метров над ними, тянула канат по поданной снизу команде и, когда груз достигал вершины скалы, подхватывала и оттягивала его концом. Эта тяжелая работа продолжалась с восьми утра до часу ночи, причем людям едва-едва удалось слегка перекусить.

Теперь нам надо было найти другое, более надежное место для выгрузки остальной части угля и запасов. По заливу, несколько дальше от стоянки судна, имелась маленькая бухта с довольно пологим склоном, ведущим прямо на голые скалы, – позднее мы ее назвали Задней бухтой – здесь мы и устроили свой новый склад. Лошадей водили вниз по холму и через эту бухточку к судну. Приходилось совершать, таким образом, более долгий путь, чем от мыса Деррик, но ничего нельзя было поделать.

Здесь начали выгружать уголь и, чтобы он не смешивался с землей, разостлали на скалах брезент. В это время на льду залива появилось несколько подозрительных трещин. Они то открывались, то закрывались, образуя отверстия между льдинами в 18–20 см. Из днища и сторон ящика, в котором стоял автомобиль, устроили импровизированные мосты, так что лошади могли перебираться через эти трещины, и до 11 часов успешно работали.

Маккей только что переправил с одной из лошадей груз на берег, Армитедж собирался пристегнуть груженые сани к другой лошади около судна, третья лошадь, привязанная к кормовому якорному канату, стояла в ожидании саней, как вдруг совершенно внезапно большая часть льда в заливе расползлась на отдельные льдины и вся масса их стала медленно подвигаться в открытое море. Лошади на льду оказались в очень опасном положении. Матросы бросились к той, которая была привязана к кормовому канату, и перевели ее через первую трещину. Армитедж схватил свою лошадь и перетащил ее со льдины, расположенной у судна, на следующую льдину. Как раз в этот момент из-за угла Задней бухты, возвращаясь на корабль за грузом, появился Маккей с лошадью и пустыми санями. Ему кричали, чтобы он не шел дальше, но он сперва не мог понять, в чем дело, и продолжал двигаться по льду, который все быстрее и быстрее теперь ломался. Люди, работавшие наверху скалы у мыса Деррик, также стали кричать и махать ему, обращая его внимание на то, что происходит на море, тогда он бросил свою лошадь и сани и кинулся к двум другим лошадям, бывшим на льдинах. Перескакивая через все более и более расширяющиеся трещины, он добрался до льдины, на которой они стояли. Эта льдина постепенно приближалась к еще более крупной, с которой животных можно было перевести в более надежное место. Маккей схватил Чайнамена за узду и пробовал перетащить его через трещину, когда она была всего сантиметров пятнадцать шириною, но лошадь вдруг чего-то испугалась. Она поднялась на дыбы и, пятясь к краю льдины, за которым было уже пространство воды около метра, оборвалась и упала в ледяную воду.

Казалось, наш бедный Чайнамен погибнет. К счастью, Маккей все еще держал его за узду. Бывшие поблизости Дэвис, Моусон, Мичелл и один из матросов бросились ему на помощь. Лошади удалось, наконец, поставить передние ноги на край льда. С большим трудом подвели под нее петлю каната и подтянули настолько, что она кое-как смогла выкарабкаться на лед и вот она стояла теперь мокрая, дрожа всем телом.

Через несколько минут льдина пристала к другой, более крупной. Большое счастье, что это не случилось, когда лошадь находилась в воде, иначе она, конечно, была бы насмерть раздавлена льдинами. С судна бросили на лед бутылку коньяка. Половина ее содержимого была влита Чайнамену в глотку. Судно, между тем, развернулось, чтобы подтолкнуть льдину к берегу и позволить лошадям перебраться на прочный лед. Машине был дан полный ход, и льдина медленно, но верно стала приближаться к припаю. Как только она коснулась уцелевшего льда, лошади тотчас же были переведены и доставлены на берег. Люди, оставшиеся на отдельных льдинах, также использовали этот момент и перебрались вместе с грузами в надежное место. После такого приключения, едва не окончившегося катастрофой, я решил не рисковать больше лошадьми на льду. Судно отошло от берега, и отделившиеся льдины начали постепенно уходить на запад.

Около 13 часов большая часть залива очистилась от льда. «Нимрод» подошел к краю твердого ледяного поля, находившегося против Задней бухты. Но едва были закреплены ледяные якоря, как появились новые трещины. Через четверть часа судну снова пришлось отойти. При этих условиях выгрузка сделалась невозможной. «Нимроду» ничего не оставалось, как остановиться на некотором расстоянии от берега. Вся наша партия, предполагавшая зимовать, находилась на берегу и после наскоро проглоченных горячего чая и мяса продолжала работу по перегрузке у мыса Деррик.

Я организовал после полудня еще один небольшой отряд для доставки наших главных запасов в надежное место. Немного спустя после начала работы обнаружилось, однако, что требуются чрезвычайная поспешность и напряжение всех наших сил, чтобы спасти драгоценные ящики, так как трещина, замеченная нами ранее, с каждым часом все более и более расширялась. От этой тяжелой работы под лучами солнца пот катился с нас градом. Через два часа все ящики с научным снаряжением и большая часть корма для лошадей были переброшены в более надежное место. Едва только это было сделано, как вдруг раздался сильный треск, и лед, на котором прежде лежали наши ящики, с грохотом обрушился в море. Было бы серьезным несчастьем потерять это имущество. Большая часть нашей научной работы не могла бы быть выполнена, а потеря лошадиного корма означала бы также и потерю лошадей.

Случай этот заставил нас удвоить усилия по спасению остального груза. В любой момент могла обломаться новая часть припая, хотя трещин пока и не было заметно. В конце концов, оказалось к лучшему, что в это утро лед в заливе разошелся, иначе мы не принялись бы столь поспешно за работу. Я взобрался на верх холма на мысе Флагштока, как мы называли возвышенность на южной оконечности мыса Ройдс, чтобы просить Ингленда прислать нам еще людей на помощь, но «Нимрод» отошел на такое расстояние, что голоса не было слышно, и только около 19 часов судно подошло ближе. Я крикнул тогда Ингленду и попросил немедленно прислать всех, кого можно. Через несколько минут пришел вельбот с шестью матросами, но я попросил капитана через возвращавшегося на судно штурмана прислать еще людей, оставив на борту только тех, кто необходим для управления судном и машиной. Кроме того, я снял с работы всех занятых на постройке дома. Только после принятия таких чрезвычайных мер нам удалось действительно быстро продвинуть дело вперед. Лед продолжал обламываться большими кусками, но к полуночи мы могли с удовлетворением констатировать, что весь наш груз лежит уже на твердой почве.

После этого наш отряд приступил к перевозке на санях наиболее тяжелых ящиков и банок с керосином от подножья мыса Деррик через узкий проход между отвесными скалами и морем к складу Задней бухты. Я был удивлен и обрадован, когда обнаружил, что отряд, работавший у мыса Деррик, уже собственными силами переправил огромное количество грузов в надежное место. К часу ночи 13 февраля все выгруженные на берег припасы были в безопасности. Оставалось еще перенести около тонны муки в ящиках, но поскольку той муки, что уже была на берегу, могло хватить на год, а кроме того, на мысе Хат было большое количество сухарей, оставленных предыдущей экспедицией, которыми в случае надобности мы могли воспользоваться, мы только перекатили ящики по льду во впадину у подножья скалы, где они были в относительной безопасности. По всей видимости, лед там еще не должен был ломаться. Позже, после ухода судна, мы забрали их оттуда.

Как уже говорилось в главе, посвященной снаряжению экспедиции, я стремился поместить большую часть всех припасов в ящики одинакового размера и веса, в среднем примерно по 22–27 кг, так как при такой упаковке с грузом легче было обращаться. Продукты и предметы, запакованные в ящики «Венеста», выдерживали самое грубое обращение без каких бы то ни было последствий. Эти ящики сделаны из трех тонких слоев дерева, скрепленных патентованным средством. Получающийся таким образом материал гораздо прочнее обычного дерева, к тому же ящики, сделанные из него, имеют меньший вес и, поскольку стенки их тоньше, занимают меньше места, что весьма важно для полярной экспедиции. Это дерево не ломалось даже под ударами тяжелого молотка. Пустые ящики можно было использовать для сотни всевозможных надобностей, которые обязательно возникают в ходе подобной экспедиции.

В 1 час 13 февраля я подал сигнал, чтобы судно прислало за командой вельбот. Дул небольшой ветер, и команде пришлось довольно долго добираться на веслах до «Нимрода», который стоял теперь далеко. Мы же, остававшиеся на берегу, так устали, что сейчас же легли спать и проснулись только к полудню. Стоило взглянуть на море, чтобы убедиться в том, что мы ничего не потеряли, проспавши так долго: в заливе было сильнейшее волнение и выгружать при таких условиях было бы невозможно.

После полудня судно подошло довольно близко, но я известил Ингленда сигналом, что шлюпку посылать нам не стоит. Если бы этот северный ветер и волны, разбивавшиеся о край льда, разыгрались две недели назад, мы были бы этим очень довольны – они поломали бы тогда весь сплошной лед на юг вплоть до мыса Хат, где теперь, вероятно, море было совершенно чисто. Но в настоящее время для нас это было совсем некстати, бесполезно проходило драгоценное время и тратился еще более драгоценный уголь в топках «Нимрода».

На следующий день волнение продолжалось. В 16 часов я сигналом велел Ингленду подойти к Ледниковому языку и устроить там склад, выгрузив часть запасов.

Ледниковый язык – весьма замечательное ледниковое образование. Ледник выдается там в море, спускаясь с юго-западных склонов вулкана Эребус. Он имеет в длину около восьми километров, тянется с востока на запад, снижаясь постепенно к морю. В том месте, где Язык спускается с суши, он около 1,6 км ширины. Лед в нем сильно сдавлен и пронизан трещинами на всей своей поверхности, он поддерживается в плавучем состоянии на глубокой воде и пока представляет собой таинственное явление природы. Ледниковый язык находится примерно в 13 км к северу от мыса Хат, а от мыса Ройдс до него около 21 км к югу. Учитывая такое его расположение, я считал удобным устроить там склад припасов, необходимых для санных путешествий, так как тем самым мы выигрывали при доставке по крайней мере 21 км расстояния между мысом Ройдс и точкой на южном маршруте.

Судно пришло туда к вечеру и выгрузило некоторый запас продуктов на северной стороне Языка. Профессор Дэвид сделал ряд засечек, чтобы можно было без труда найти этот склад, когда начнется сезон санных экспедиций. Измерение глубины показало здесь 287 метров. С морской оконечности ледника можно было наблюдать, что в южном направлении лед разломался на протяжении лишь нескольких километров. Так что, оказывается, действие северного волнения распространилось не так далеко, как я себе представлял. Ночью судно стояло на якоре у Языка.

В течение этого дня на мысе Ройдс мы занимались разными делами: одни продолжали постройку дома, другие устраивали более удобное временное жилье и кухню. Стены кухни сложили из мешков с лошадиным кормом, которые оказались для этого чрезвычайно удобными. Сверху были положены доски и растянут брезент, так что получилась крыша, а снаружи стены поддерживались столбами, оставшимися от конюшен. Поскольку крыша получилась такая низкая, что не позволяла человеку стоять выпрямившись, в одном углу кухни вырыли траншею, чтобы повар мог двигаться свободно, не сгибаясь в три погибели. В этом уголке готовились такие удивительно вкусные блюда, какие только может пожелать голодный человек после целого дня тяжелой работы. Пока Робертс не перебрался окончательно на берег, за повара действовал Уайлд. Надо было видеть только эту картину, как мы рядком сидели на ящиках в тускло освещенной хижине из мешков и с нетерпением ожидали чашки дымящейся похлебки или поджаренной черной пингвиньей грудки, за коими следовали сухари, масло и варенье. В качестве ложек нам служили палочки с донышком от консервной жестянки на конце– продукт изобретательности Дэя. Оканчивалась наша трапеза чаем и трубочкой, и когда после сытного обеда мы растягивались на снегу и закуривали, невзирая на 27–28-градусный мороз, нам казалось, что дела наши вовсе не так уж плохи.

В тот же день, как была построена эта хижина из мешков, мы поместили в нее ящики с консервированными фруктами в надежде, что спасем банки от разрыва, который угрожал им из-за сильного мороза. Главный запас этих ящиков, содержащих жидкость, мы хранили, впрочем, еще на борту судна до последнего момента, чтобы поместить их прямо в дом, когда он будет выстроен и начнет отапливаться.

Мы легли спать около полуночи и встали в 7 часов, как раз в то время, когда подошло судно. Я отправился на него вместе с Маршаллом, который должен был еще делать перевязки Макинтошу. Рана Макинтоша быстро заживала, он был уже на ногах и страшно хотел с нами остаться, но Маршалл не советовал ему так рисковать. Весь этот, а также и следующий день, 15 февраля, волнение достигало такой силы, что нельзя было и думать о выгрузке. Однако рано утром 16-го мы нашли возможным начать выгрузку у неширокого берегового припая, к северо-востоку от мыса Флагштока. Здесь, несмотря на волну, мы умудрились выгрузить шесть полных шлюпок ящиков консервированных фруктов, небольшим количеством масла и 24 мешками угля.

Пока припасы выгружались на берег, матросам приходилось сидеть на веслах. Когда волна раскатывалась по пологому берегу, они со всей силой гребли назад, чтобы лодку не разбило о припай. Дэвис, старший офицер «Нимрода», командовал в этих условиях удивительно. Этот высокий, рыжеволосый ирландец, вечно деятельный и веселый, не знал устали в работе. Он и Харборд – второй помощник, человек спокойный и положительный – были ценнейшим приобретением нашей экспедиции. Оба они превосходно ладили с командой и, несмотря на тяжелый труд и всякие неудобства нашего плавания, были всегда любезны, веселы, работали великолепно. Старший механик Дэнлоп не только прекрасно справлялся со своим хозяйством на судне, но и возглавил работу по строительству дома. Читэм, который уже не был новичком в Антарктике, так как служил боцманом на судне «Морнинг» во время обеих экспедиций для спасения «Дискавери», много способствовал поддержанию бодрости и веселого настроения. В нашей экспедиции он был третьим помощником и боцманом.

Накануне я посетил судно и увидел, что капитан Ингленд все еще плохо себя чувствует и находится в очень встревоженном состоянии. Ему, конечно, хотелось возможно скорей увести судно отсюда, так как запас угля все уменьшался. Я также был бы счастлив, если б можно было сейчас же отправить «Нимрод» домой, но предварительно следовало во что бы то ни стало снабдить зимовку углем. Чтобы уменьшить на обратном пути бортовую качку порожнего судна при сильной волне, пришлось укоротить грот-мачту. Набрать в качестве балласта береговых камней не было возможности: на это потребовались бы продолжительное время и огромное количество угля. Впрочем, я надеялся, что тяжелый дубовый, обшитый железом корпус «Нимрода», вес машины и котла, а также запасы воды смогут достаточно гарантировать его остойчивость.

В конце дня производить выгрузку около мыса Утесистого оказалось невозможным. Судно отошло, в то время как находившиеся на берегу люди продолжали строить дом. Кое-кто из членов экспедиции вернулся на «Нимрод», чтобы закончить последние письма домой. В течение ночи нам пришлось держаться в море и ожидать, когда уляжется волнение. Погода, впрочем, стояла неплохая, и если б не волнение, мы смогли бы многое сделать. Февраль в этих широтах нельзя назвать особенно хорошим месяцем, но нам до сих пор все-таки везло: ни разу не было настоящей снежной бури.

На следующее утро, в понедельник 17 февраля, опять разыгралась сильная волна, бившая о лед у мыса Утесистого. Ящики, выгруженные накануне, были уже подняты наверх – здесь у нас получился четвертый по счету склад угля и припасов. Казалось, что в Передней бухте волна несколько слабее, поэтому мы начали перевозить туда грузы на вельботе, выбрав место, где подножье льда было обломано; при этом береговому отряду приходилось втаскивать мешки с углем и ящики по льду на высоту примерно 4 метров.

Все время вокруг нас собиралось огромное количество пингвинов. Мы были поглощены разгрузкой и не могли наблюдать за ними и все же невольно обратили внимание на то, как пара пингвинов внезапно выскочила из воды и тут же стала на ноги на краю льда, прыгнув вверх на высоту 3,5 метров. Для таких маленьких существ это удивительный прыжок: какова же должна быть скорость, с какой они двигаются в воде, чтобы получить разбег, позволивший им прыгнуть на высоту, в четыре раза превышающую длину их тела! Точность в определении расстояния и высоты, которую они при этом проявляли, также чрезвычайно поразила нас.

В этом месте разгрузке сильно мешали более или менее заполнявшие залив осколки льдин, между которыми приходилось пробиваться вельботу. Грести было невозможно, как только вельбот вступал в полосу вскрывшегося льда, весла использовались, как шесты. Нос шлюпки направляли в наиболее подходящий проход между льдинами, и вся команда стоя отталкивалась веслами и таким путем заставляла вельбот двигаться вперед. Обычно лед раздавался в стороны, но иногда льдины смыкались и сжимали шлюпку так, что будь она менее прочной, она неминуемо была бы раздавлена. Экипаж вельбота состоял из профессора Дэвида, Моусона, Коттона, Мичелла и двух матросов. С Дэвисом или Харбордом у руля вельбот неплохо лавировал среди льдин, особенно если принять во внимание, что у окраины льда волнение было сильное. Когда вельбот шел вдоль кромки льда, один из членов команды повисал на веревке на носу, другой – на корме шлюпки, убирая часть веревки, как только вельбот поднимался на гребень волны и освобождая ее, когда вода крутясь отступала с поверхности льда обратно в море. Была там одна остроконечная скала, которая при спаде волн почти выступала из воды. Самым трудным делом было уберечь шлюпку, чтобы она не напоролась на вершину этой скалы. Остальные люди в вельботе и на берегу использовали всякую представлявшуюся возможность для перетаскивания ящиков и мешков с углем наверх. Там уголь взвешивали и ссыпали из мешков в кучу, которая составила наш основной запас на зимние месяцы. Теперь у нас было три склада угля в различных местах вблизи зимовки.

Во второй половине дня лед в Передней бухте окончательно сплотился, но, к счастью, несколько расчистилась Задняя бухта, где мы, несмотря на сильный прибой, продолжали выгрузку до тех пор, пока не выгрузили около восьми тонн угля.

Утомительная и монотонная работа оживлялась лишь не слишком приятным сознанием опасности, угрожавшей шлюпке. В любой момент она могла оказаться затертой между тяжелыми обломками плавучих льдин и неподвижным ледяным основанием берега. Массы льда взлетали и опускались на волнах, поднимая водовороты при каждом погружении, а всякий раз, как они всплывали на поверхность, вода потоками скатывалась с их боков и верхушки. От Харборда требовались максимальное внимание и быстрота действий, чтобы избежать повреждения шлюпки.

Нечего и говорить, что после этого все стали черны, как угольщики, особенно команда шлюпки, работавшая среди полузамерзшей, полужидкой угольной пыли и водяных брызг. Профессор Дэвид, Моусон, Коттон и Мичелл продолжали оставаться в составе этой команды. Они провели, таким образом, в лодке более 12 часов, до полуночи, отрываясь не больше, чем на 10 минут, чтобы перекусить. После каждой выгрузки им приходилось долго грести обратно к судну. Каждую выгруженную порцию угля и других припасов перетаскивали на санях по очень крутому склону в надежное место, после чего наступало продолжительное ожидание следующей партии груза.

Работа продолжалась всю ночь. Мы едва держались на ногах от усталости, но я послал со шлюпкой, возвращавшейся на судно в 5 часов (18 февраля), распоряжение Ингленду в 7 часов утра дать людям завтрак и отправить их спать. В это же время в нашем доме, где действовала уже плита, Робертс сварил кофе. Мы выпили его и залезли в спальные мешки, чтобы соснуть часок-другой прежде, чем снова приняться за тяжкую работу. В 7 часов утра я поднялся на вершину мыса Флагштока и увидел наше судно далеко на горизонте. Не было заметно никаких признаков, чтобы оно подходило к зимовке для окончания выгрузки. Последив за ним с полчаса, я возвратился в дом, разбудил тех, кто от усталости заснул сидя, велел им забраться в спальные мешки и отдохнуть как следует. Я не мог понять, почему судно не подошло к берегу, но в четверть одиннадцатого явился в шлюпке Харборд и сказал, что Ингленд просит меня приехать на судно. Я оставил товарищей спать, а сам отправился на «Нимрод». На мой вопрос, почему в 7 часов судно не пришло для выгрузки, Ингленд ответил, что все были в состоянии полного изнеможения, и он счел нужным дать им выспаться. В самом деле, вся команда дошла до крайнего предела утомления. В столовой Дэвис крепко спал, положив голову на стол, не успев даже вынуть ложки изо рта. Коттоном сон овладел на площадке трапа, ведущего в машинное отделение, а Моусон, койка которого находилась в небольшом чуланчике около машинного отделения, заснул там на полу. Его длинные ноги высовывались за дверь каюты и упирались в ползун машины, так что когда машина пошла, они стали совершать ритмические движения вместе с поршнем, и Моусону снилось, что он танцует. Матросы также спали непробудным сном. Убедившись в том, насколько все выбились из сил, я решил не возобновлять работы до часу дня.

Ингленду я твердо обещал, что отправлю его на север, когда запас угля «Нимрода» сократится до 92 тонн. По опыту нашей прежней экспедиции крайним сроком, до которого судно могло оставаться здесь, был конец февраля. Около этого времени в проливе начинает образовываться новый лед, который может составить серьезное препятствие для выхода судна из моря Росса. Позднейшие наблюдения над ледовыми условиями в проливе Мак-Мёрдо показали, что судно с более сильной машиной могло бы пройти на север и позднее, возможно даже зимой, так как все время в непосредственной близости от нас было открытое море.

В 14 часов «Нимрод» подошел опять к мысу Флагштока, чтобы начать выгрузку. Я решил, что теперь можно уже выгружать и инструменты, требующие более осторожного обращения, научные приборы, хронометры и все личное снаряжение. Члены экспедиции, находившиеся на борту, сами занялись выгрузкой этого ценного имущества с судна на вельбот, который отправился в Переднюю бухту. Дэй, Уайлд, Адамс и Маршалл, бывшие на берегу, явились теперь на судно, чтобы собрать свои вещи и написать письма домой. Макинтош и плотник оставались на берегу, последний все еще возился с постройкой дома, быстро приближавшейся к концу. После полудня мы продолжали выгружать уголь в Передней бухте, которая теперь опять освободилась от льда, и все наше внимание было всецело направлено на это дело.

Пурга. Отплытие «Нимрода»

Около 17 часов 18 февраля пошел снег, поднялся легкий северный ветер. Временами шлюпку было плохо видно с судна, поэтому команда ее получила инструкцию всякий раз пережидать у берега, пока не пронесется снежный шквал и судно не сделается опять ясно видным. В 18 часов, как раз когда шлюпка пришла за следующим грузом, ветер вдруг переменился на юго-восточный и значительно усилился. Вельбот тут же подняли на палубу, «Нимрод» отошел от берега, миновав несколько огромных льдин. Об одну из них он ударился винтом, но, к счастью, без дурных последствий. Уже через каких-нибудь полчаса завывала ужасающая буря, и все признаки земли как на востоке, так и на западе исчезли из-за сильнейшей метели.

Я находился в это время на судне. Мы пошли на юг по направлению к кромке неподвижного льда, но «Нимрод» плохо подвигался вперед против сильного ветра и коротких высоких волн. Чтобы сберечь уголь, я решил дать машине слабый ход, стараясь по мере возможности сохранить наше прежнее положение в проливе, хотя, конечно, нас должно было отнести несколько к северу.

Всю ночь яростно бушевала буря, скорость порывов ветра достигала временами не меньше ста шестидесяти километров в час. Ветром срывало верхушки волн. Брызги летели на палубу, на мачты и снасти судна и моментально замерзали, борта судна были также покрыты толстым слоем льда.

Скоро все ящики и сани, лежащие на палубе, тоже покрылись толстым ледяным слоем; температура упала ниже —32° С. Харборд, стоявший на вахте, приложил свисток к губам, чтобы вызвать команду, и вдруг почувствовал, что металл свистка прилип к губам, таково было действие низкой температуры. Большую часть ночи я провел на мостике в надежде, что буря уляжется. Надежда эта не оправдалась, и в 8 часов на следующее утро 19 февраля буря свирепствовала еще сильнее. В утренние часы температура достигала —26,7° С, а затем держалась все время ниже —24,5° С. Судно испытывало сильнейшую качку, но, если принять во внимание состояние моря, а также малую осадку судна, оно все же обнаруживало большую остойчивость. До некоторой степени это зависело от того, что грот-мачта была укорочена. На руле приходилось держать все время двух человек – рулевая лопасть сильно выставлялась из воды, и руль получал такие удары волн, что когда у штурвала оказался только один матрос, он от удара волны перелетел через рулевые цепи к самому борту судна. Временами наступало короткое затишье, волны не так часто били в руль. В результате рулевое управление оказалось сплошь забитым льдом и совершенно перестало действовать. Чтобы как-нибудь поправить дело, рулевым приходилось постоянно вращать штурвал и класть руль то на правый, то на левый борт. Но при всех их стараниях рулевое управление продолжало обмерзать; все время кому-нибудь из команды приходилось стоять рядом и скалывать лед длинным железным ломом. Пурга слепила глаза, было совершенно невозможно различить что-либо в нескольких метрах от судна; вдруг совсем близко от наветренного борта «Нимрода» вынырнул огромный айсберг. К счастью, руль в это время оказался в порядке, судно послушалось, и столкновение было предупреждено.

В течение суток 20 февраля, а также и на следующий день и ночью 21-го буря продолжала свирепствовать. Случалось, что пурга на время прекращалась, и тогда мы видели в тумане скалистые горы то с восточной, то с западной стороны. Верхушки покрывали снеговые облака и поэтому совершенно невозможно было точно установить, где мы находимся. Нам с судном все время приходилось разворачиваться, описывать круги, чтобы ветер был то с кормы, то с носа, таким способом мы кое-как могли еще держаться на месте. Лавировать во время бури было невозможно. Около полуночи 21 февраля, когда мы производили один из таких поворотов, во время которых «Нимрод» всякий раз сильно качало, судно сильно зачерпнуло бортом. Вода, попавшая на палубу, не могла стечь – все шпигаты замерзли. Она стала замерзать на палубе, где и без того уже был слой льда толщиной более фута. Такое увеличение груза могло лишить судно управления. Канаты, также покрытые льдом, могли смерзнуться в сплошную ледяную массу. Пришлось принять самые решительные меры и прорубить в фальшборте отверстия, чтобы дать воде сбежать.

В носовой части корабля это было уже сделано во время тех штормов, которые мы ранее испытывали, но так как кормовая часть трюма была больше нагружена, большая часть воды собралась в середине судна и на корме. Прорубать такие отверстия оказалось, однако, гораздо труднее, чем мы это себе представляли, и Дэвис с Харбордом смогли проделать это в результате сильнейшего напряжения. Надо было видеть, как Харборд висел на правом борту «Нимрода» вниз головой (в то время как его держали за ноги) и наносил удары тяжелым топором. Дэвис благодаря своим длинным ногам перегибался пополам через левый борт без чужой помощи и с ожесточением делал то же самое. Причем все это происходило при сильном морозе.

Между прочим, ночью, когда судно подошло к восточному берегу острова Росса, мы встретили поверхность моря, покрытую толстым слоем желтовато-коричневой пены. Это обусловливалось массами снега, снесенными ветром в море с горных склонов, и, надо сказать, пена до некоторой степени умеряла волну. Если бы не эта неожиданная защита, мы, наверное, потеряли бы нашу шлюпку с правого борта, которая не была как следует закреплена.

Трудно себе представить, как такое сильное и опасное волнение могло разыграться в относительно узком проливе Мак-Мёрдо. Сила же ветра была такая, как во время бури, которую мы испытали вскоре после выхода с Новой Зеландии, хотя волны и не достигали такой вышины, как там, где они прежде чем броситься на нас, брали хороший разбег на просторе Южного океана. В 2 часа утра погода вдруг стала проясняться, и хотя ветер все еще дул сильными порывами, было очевидно, что он стихает. Теперь мы могли хорошо определить и свое положение. Ветер и течение, несмотря на все наши старания держаться на одном месте, отогнали судно более чем на 48 километров к северу, и в данный момент мы находились против мыса Берд. Море становилось спокойнее, вышина волн уменьшилась, и мы могли полным ходом направиться к мысу Ройдс.

«Нимрод» пришел туда ранним утром и остановился у бухты Задней. Я отправился на берег в вельботе, с трудом проталкиваясь между блинчатым льдом и салом, образовавшимися во время бури. Поспешив к дому, я увидел, к своему удовольствию, что он совершенно цел, и затем выслушал полный отчет о всех событиях, происшедших на берегу за последние три дня. Из слов живших в доме вытекало, что с точки зрения тепла дело обстоит плохо, так как, несмотря на непрерывную топку печи, в доке было холодно. Правда, постройка еще окончательно не закончена: не сделано внутренней облицовки, вместо окон временно были набиты доски, но все же приходилось подумать о нашей печи – от ее удовлетворительного действия зависел ведь не только комфорт, но и наше существование. Береговому отряду пришлось пережить сильнейшую бурю. Дом непрерывно дрожал и сотрясался от ветра и если бы не удачное местоположение, я не сомневаюсь, что от него не осталось бы и следа. Без беды все-таки не обошлось, хотя она была и меньшего масштаба.

«…постройка еще окончательно не закончена: не сделано внутренней облицовки, вместо окон временно были набиты доски…» Э. Г. Ш.

«Нимрод» перед отплытием в Новую Зеландию

Наша сложенная из мешков хижина не устояла перед бурей, одна стенка обвалилась, придавив щенка Поссумы. Крышка также была разрушена.

Придя к главному месту выгрузки, мы поняли всю силу бури. От большей части наших припасов не осталось никаких признаков. Сперва казалось, что ящики, мешки, кучи угля просто занесены снегом, но при ближайшем рассмотрении обнаружилось, что действительной причиной их исчезновения было море. Сила ветра, дувшего с юга прямо на берег, была такова, что с моря летели струи воды, покрывая толстым слоем все, что находилось на берегу. Ветер нес ее на расстояние более четверти мили от берега, внутрь страны. В результате все наши драгоценные запасы оказались замурованными на глубине полутора-двух метров в сплошной массе замерзшей морской воды. Из-за выдававшихся в разные стороны углов ящиков эти массы льда, как показывают иллюстрации, приняли самые фантастические формы. Мы боялись, что придется целыми неделями работать над тем, чтобы очистить склад ото льда. Можно было предположить также, что соленая вода испортила лошадиный корм и попала в ящики, не выложенные внутри жестью и не имевшие фанерных стенок, поэтому кое с чем придется навсегда распроститься.

Место выгрузки, где мы работали в течение последних двух недель, стало совершенно неузнаваемым, столь изменила его ярость бури. Наша угольная куча была покрыта слоем замерзшей соленой воды, но нет худа без добра – без этого ветер унес бы более мелкие куски угля. Освобождать, однако, припасы ото льда было некогда. Главная наша задача состояла в том, чтобы доставить остальной уголь на берег и отправить судно на север. Мы тотчас же принялись выгружать уголь у крайнего угла Передней бухты. Дело поневоле подвигалось вперед очень медленно – все было сплошь покрыто скользким новообразовавшимся льдом. Не обращая внимания на волну, мы проработали все утро, а во второй половине дня, когда бухта заполнилась льдинами, судну было передано приказание направиться к Ледниковому языку, выгрузить там пять тонн угля, а затем возвратиться к мысу Флагштока. Однако полчаса спустя волнение почти улеглось, и мы были очень довольны, когда в 18 часов увидели возвращающийся к нам «Нимрод». Для нас было много выгоднее выгрузить уголь здесь, у самой зимовки, чем доставлять его потом на санях 21 километр с Ледникового языка.

По возвращении «Нимрода» капитан Ингленд сообщил мне, что Ледниковый язык оказался окруженным подвижным плавучим льдом, поэтому устроить там склад невозможно. Мы снова занялись выгрузкой, и около 22 часов 22 февраля была доставлена последняя шлюпка с грузом угля. По нашим расчетам, у нас имелось теперь около 12 тонн угля. Чтобы протянуть с этим запасом до того времени, когда начнется период санных экспедиций, требовалось расходовать его очень экономно. Я, конечно, хотел бы иметь запас угля побольше, но задержки, происшедшие из-за подыскивания места для зимовки, и трудности, встреченные при выгрузке, заставили и без того задержать «Нимрод» дольше, чем предполагалось. Мы передали наши письма команде, отправлявшейся на последней шлюпке, распрощались с людьми. Среди них был и Коттон, который поехал с нами только для того, чтобы совершить путешествие на юг, но оказался одним из самых усердных работников.

В 22 часа нос «Нимрода» повернулся к северу, и судно быстро пошло от нашей зимовки при попутном ветре. Я рассчитывал, что оно благополучно прибудет в Новую Зеландию через месяц, и его команда получит там вполне заслуженный отдых. По правде сказать, мы все были очень счастливы, что закончилась выгрузка и что мы не будем уже теперь так зависеть от состояния моря. Все-таки не без некоторого щемящего чувства смотрели мы на уходящий «Нимрод» – ведь это порывалась последняя связь с цивилизованным миром. Нельзя было рассчитывать ни на какие известия извне, пока он не вернется к нам на следующее лето, а впереди нас ожидало еще много тяжелой работы, связанной с известным риском.

Впрочем, времени на размышления у нас было мало. После хорошего ночного отдыха на следующее утро мы принялись тотчас же отрывать погребенные подо льдом запасы и перетаскивать их в окрестности дома. Необходимо было разместить запасы в непосредственной близости от дома, отчасти для того, чтобы зимой мы могли без труда достать то, что нам потребуется, отчасти потому, что мы остро нуждались в защите от холода, а ящики, составленные стеной вокруг нашего маленького жилища, могли предохранить нас от ветра. Мы надеялись, что разместив припасы, сможем приступить к научным наблюдениям, которые должны были занимать большое место в работе экспедиции.

По крайней мере дней пять было потрачено нами на скалывание лопатами и ломами ледяной оболочки с ящиков. Все это напоминало известное лакомство, так называемые миндальные камушки. Очистить ящики ото льда было столь же трудно, как трудно было бы, вероятно, достать миндаль из этого липкого конгломерата. Случалось, что при отрывании одного ящика освобождались и другие, лежавшие под ним. Их легко было вытащить, но гораздо чаще приходилось отбивать лед с каждого ящика в отдельности. После долгой работы киркой и ломом ящик, наконец, вытаскивали и рассматривали марку, указывавшую на его содержимое. При этом не обошлось и без разочарований. Брокльхёрст, например, был чрезвычайно заинтересован шоколадом и в течение всей работы присматривал за одним покрытым льдом ящиком. Он собственноручно снес его в дом, заботясь о благополучии любимого продукта и… вызвал там восторг у профессора Дэвида, который тотчас же узнал, что в этом ящике находятся нужные ему научные инструменты. Конечно, радость Брокльхёрста по этому поводу была не так искренна, как профессора.

После четырех дней тяжелой работы у Передней бухты основная часть наших запасов была отрыта. Мне кажется, можно сказать, что потерь было не очень много, хотя с течением времени нет-нет да выяснялось, что отсутствует тот или другой нужный ящик, и нам оставалось ломать голову, забыт ли он на судне, или погребен во льду. Точно известно, что наш единственный ящик с пивом по сей день лежит подо льдом. Лишь за несколько дней до нашего отъезда из Антарктики, один из научных сотрудников экспедиции отрыл несколько томов «Отчетов экспедиции на «Челленджере», которые должны были служить нам материалом для полезного чтения во время полярной ночи. В долгие темные дни мы не раз возвращались к вопросу о том, которую из этих заблудших овец – ящик с пивом или «Отчеты экспедиции на «Челленджере» – стал бы отыскивать каждый из нас, если б вдруг представились время и возможность для этого занятия.

Отрытые ящики подвозились к дому на расстояние 4,5 метра, где в это время года земля не была покрыта снегом. Здесь сани разгружались и часть людей переносила груз к южной стороне дома, тогда как сани отправлялись за новой порцией. Для перевозки мы теперь постоянно пользовались лошадьми; они оказали нам большую помощь. Что касается склада, находившегося наверху холма Деррик, то он, к счастью, не был занесен снегом, почему мы и не стали его перевозить, довольствовавшись тем, что взяли оттуда только те ящики, которые были необходимы.

День за днем мы продолжали собирать наше разбросанное имущество, и примерно через десять дней после отхода судна на север все находилось у нас под руками, за исключением угля. Работа была нелегкая и доставляла массу мелких неприятностей. Почти у каждого из нас были ушибы и ранения, с которыми приходилось возиться Маршаллу – он значительную часть дня занимался перевязками. Адамс сильно порезал себе руки о железо, которым были обиты ящики, а мне отдавили пальцы при перетаскивании автомобиля. Самым неприятным было то, что в наших условиях эти пустяшные повреждения крайне медленно заживали. Еще хуже бывало, когда в рану попадала земля, поэтому мы после первых печальных опытов стали сразу обращаться к Маршаллу при всяком повреждении кожи.

На следующий день после ухода судна мы заготовили на зиму запас свежего мяса, убив около сотни пингвинов и закопав их в снег возле дома. 28 февраля как будто закончили все работы и могли заняться обследованием окрестностей нашей зимовки.

Завершение постройки дома

Из дверей нашего дома, выходящих на северо-запад, открывался великолепный вид на пролив и на Западные горы. Прямо перед нами у самой двери находилось небольшое озеро, названное нами впоследствии Лошадиным. Слева от него простиралось другое ледяное поле, с осени покрывшееся снегом. В долгие темные месяцы оно служило местом прогулки для нас и манежем для лошадей. Пройти шесть раз взад и вперед по «Зеленому парку», как принято было называть это поле, – значило совершить примерно полуторакилометровую прогулку; здесь же до наступления зимней поры мы играли в хоккей и футбол. Слева от Зеленого парка между двумя утесами был пологий склон, ведущий к морю, оканчивающийся бухточкой, известной под названием залива «Дохлой лошади». По обе стороны этой долинки находились гнездовья пингвинов. Склоны здесь были все покрыты слоем гуано, и в апреле, когда температура была относительно высокая, с этих покинутых обиталищ пингвинов до нас доносилась отвратительная вонь.

Выйдя из дому, стоило только завернуть за угол постройки, чтобы увидеть во всей красе вулкан Эребус, находившийся как раз позади нас. Вершина его была приблизительно в 24 километрах от зимовки, но склоны его и холмы начинались уже в каком-нибудь километре от дома. Вид к востоку и юго-востоку загораживал небольшой хребет, расположенный у входа в долину, где стоял наш дом. Поднявшись на этот хребет, можно было видеть в юго-восточном направлении залив, где находился мыс Барни. Направо виднелся мыс Флагштока, а налево, над заливом, возвышались склоны Эребуса.

Здесь в окрестностях было немало мест, которые мы особенно полюбили для прогулок – они обозначены на прилагаемой карте. Когда ненадежность погоды уже удерживала нас от экскурсий в глубь материка, но мерцающий свет все еще позволял отходить на такое расстояние, обычной целью всякой прогулки стал песчаный берег, находившийся примерно в полутора километрах к северо-западу от дома. Здесь мы иногда прогуливали и лошадей, которые с удовольствием катались по мягкому песку. Берег состоял из черного вулканического песка, наметенного ветром с окрестных холмов. Позже спресованный лед, прижатый к берегу движением дрейфующего льда в южном направлении, также покрылся здесь наносами песка и пыли.

Береговая линия, начиная от мыса Флагштока и до залива Лошадиной подковы к северу от мыса Ройдса, была сильно изломана и прерывиста. В одних местах острые ледяные утесы, в других – голые скалы, выдававшиеся в море, чередовались с небольшими участками берега, состоявшего сплошь из вулканического песка. Окружающий ландшафт, хотя и не был особенно величествен, все же казался просторным при лунном освещении, когда зимние ночи стали удлиняться. Фантастические тени делали скалы выше, а долины глубже, чем на самом деле, налагая на все окружающее отпечаток чего-то нереального, чего днем и в помине не было. Ни одна из многочисленных остроконечных вулканических скал, видневшихся в окрестностях, не превышала 90 метров, но ландшафт все же был намного интереснее и живописнее мест в том же проливе Мак-Мёрдо, где зимовали экспедиции в 1901 и в 1904 годах.

Прогулки по холмам и в окрестностях замерзших озер доставляли нам много удовольствия, они были полезны и для здоровья. К тому же окрестности мыса Ройдс представляли значительно больший интерес для геологов и биологов, нежели окрестности мыса Хат. Самое крупное озеро, расположенное примерно в километре от нашего дома на северо-восток, мы называли Голубым озером за густой голубой цвет его льда. Это озеро особенно интересовало Моусона, который изучал свойства льда. Позади Голубого озера, к северу, располагалось Прозрачное озеро, самый глубокий внутренний водоем в окрестностях. Слева, по направлению к северу, у самого берега находился округлый водоем, названный нами Береговым озером. Когда мы прибыли, в нем купались и летали над ним сотни поморников. Двигаясь вдоль берега от этой точки обратно к дому, можно было встретить еще один водоем, названный нами Зеленым озером. В каждом из этих столь различных озер было много интересного в научном отношении. Несмотря на свои малые размеры, они играли большую роль в наших исследованиях, будучи постоянным источником интереснейших наблюдений во время нашего пребывания там.

Позади Голубого озера поднимались к востоку невысокие, покрытые льдом и снегом склоны, тянувшиеся к подножию Эребуса. Стоило перебраться через два небольших хребта, сложенных из вулканических пород, – и перед тобой простиралась обширная снежная равнина, по которой можно было путешествовать на санях без опасения попортить их полозья гравием. Склон, спускавшийся к Голубому озеру, оказался особенно удобен для лыжного спорта, и до наступления темной поры, нередко по окончании работ, кое-кто из членов экспедиции скатывался на лыжах с вершины склона высотой около 60 метров. В несколько секунд они достигали замерзшей поверхности озера, стрелой проносились по ней и взлетали на противоположный склон.

К северу от Прозрачного озера простирались холмы из вулканических горных пород, на протяжении примерно полутора километров, разделяемые долинами, более или менее занесенными снегом. Вдали находилось побережье, по правой стороне которого, к северу, был залив Лошадиной подковы – примерно в 6,5 км от нашей зимовки. Дальше, вправо от северной оконечности мыса Ройдс, тянулись склоны Эребуса. С северного берега открывался хороший вид на мыс Берд, а с возвышенности можно было видеть на юге скалу Замок, находившуюся на расстоянии примерно 29 км. Во время предыдущей экспедиции для нас самым обыкновенным делом была прогулка от мыса Хат к скале Замок. Эта скала казалась гораздо ближе, чем была на самом деле, так как в Антарктике вообще расстояния обманчивы благодаря разнообразным эффектам, возникающим от изменчивости света и от искажений, производимых миражем.

База экспедиции Шеклтона на мысе Ройдс

С течением времени эта местность все больше и больше нравилась нам, так как для каждого находилось много достаточно увлекательных занятий. Профессор Дэвид и Пристли видели здесь перед собой новую и чрезвычайно интересную главу исторической геологии. Вообще, повторяю – окрестности мыса Ройдс были гораздо удачнее в смысле возможности геологических исследований, нежели местность у мыса Хат. По склонам окрестных возвышенностей были разбросаны сотни валунов, и изучая их, геологи надеялись познакомиться с прошлым острова Росса. Неиссякаемый источник новых открытий представляли для Мёррея здешние озера. Кроме того, и залив с его постепенно падающими глубинами был богат морскими животными, виды которых изменялись в зависимости от глубины. Залив также представлял собой неисчерпаемый кладезь ценнейших находок для биолога. Не мог пожаловаться и наш метеоролог Адамс, так как в непосредственном соседстве с его метеорологической станцией поднимался величественный Эребус с облачком дыма на вершине. Этому соcедству мы в значительной степени обязаны интересными результатами в области метеорологии. Для нашего физика чрезвычайно обширное поле исследования представляла структура льда в различных озерах, разнообразные соли, содержащиеся в почве, магнитные особенности горных пород, хотя, надо сказать, что магнитные свойства пород являлись в то же время и большим препятствием для магнитных наблюдений: чувствительные инструменты нередко подпадали под влияние местных магнитных сил. Таким образом, со всех точек зрения надо было признать чрезвычайно удачной местность, избранную нами для зимовки из-за чисто случайной ледовой обстановки. Едва ли мы могли бы найти другое более благоприятное место для научной работы

Уже через 10 дней, проведенных на берегу, дом был в основном готов, хотя, надо сказать, что прошло больше месяца, прежде чем он превратился из пустой оболочки в окончательно оборудованное и обставленное жилье, когда каждый из нас устроился и разместил свои вещи. Жилище оказалось не слишком просторным для 15 человек, но зато в нашей тесной квартире было теплее, чем могло бы быть в большом доме. Самой холодной частью дома, когда мы в нем поселились, был пол, сделанный из однодюймовых фальцованных досок, настланных в один слой.

Под северо-западным углом дома имелось пустое пространство, примерно в 1,2 метра, на другом конце пол находился вровень с землей. Стало очевидно, что пока существует под полом свободное пространство, мы будем страдать от холода, поэтому решили преградить туда доступ холодному воздуху. Для этого было задумано поставить с юго-восточной и южной наветренной сторон стену из ящиков с провизией. Чтобы совершенно исключить проникновение воздуха с этих сторон, мы сначала поставили на небольшом расстоянии от стен дома два или три ряда ящиков. Пространство между ними засыпали вулканической землей вровень с ящиками так, чтобы не оставалось никаких щелей, а затем сверху нагромоздили остальные ящики на высоту в 1,8–2 метра. Этого хватило лишь на две смежные стороны дома.

По обеим сторонам крыльца постепенно были возведены еще две пристройки. Одну из них выстроили из сухарных ящиков, покрыв крышу войлоком и брезентом, – это была кладовая Уайлда, который заведовал выдачей провизии. Пристройка по другую сторону крыльца имела более высокое назначение – она должна была служить Моусону в качестве физической и химической лаборатории. К сожалению, в конце концов, ее также пришлось превратить в кладовую, так как температура в ней была не выше наружной, а из-за влажного и теплого воздуха, проникавшего туда из дома, все, что помещалось внутри нее, немедленно покрывалось самыми фантастическими узорами из крупных ледяных кристаллов.

Подветренная сторона дома, в конце концов, была превращена в одну из стен конюшни, так как мы решили держать лошадей зимой под кровлею. Во время метели 18 февраля и в течение следующих трех дней животные, хотя и пострадали, но главным образом из-за тех ран и ушибов, которые они получили на судне по дороге на юг. Мы сочли, что содержание лошадей в помещении, даже без отопления, будет для них полезнее, чем пребывание на открытом воздухе. К 9 марта  постройка конюшни закончилась. Одна короткая стена конюшни была образована двумя рядами ящиков с маисом и имела в высоту 1,72 метра; другую, более длинную стену, сложили из мешков с лошадиным кормом. На другом конце врыли в землю широкую доску и к ней приспособили ворота. Над всем этим растянули брезент, который прежде служил крышей временной хижины и затем все это закрепили и защитили от ветра досками и планками. Таким образом, конюшня была готова. Внутри нее протянули вдоль стены дома проволочный трос, к которому привязывались недоуздки лошадей. В первую же ночь, когда лошадей поместили в конюшню, они не дали никому из нас ни минуты покоя – некоторые из них оторвались с привязи и убежали в долину, где мы держали их раньше. Как-то позже Гризи, одна из самых бойких лошадей, просунула свою голову прямо к нам в окно, так что нижнюю половину окон пришлось заколотить досками. При первом же сильном ветре крыша конюшни стала так трястись и рваться, что мы с минуты на минуту ожидали, что ее совсем унесет; поэтому после бури на крышу положили все сани, кроме тех, которые были в употреблении и протянули из конца в конец крепкую веревку. Как только пошел снег, он засыпал сани, и крыша получилась превосходная, в дальнейшем никакой ветер на нее не действовал. Позднее к этим наружным пристройкам прибавился еще один вид – конуры для тех собак, которые собирались щениться, и помещения эти никогда не пустовали.

С юго-восточной стороны дома была пристроена из ящиков еще одна кладовая с крышей, сшитой из парусиновых коек. Здесь мы хранили свой плотничий инструмент, сапожные принадлежности, которые требовались нам постоянно, и разные другие необходимые вещи. Впрочем, первая сильная буря порядочно потрепала эту постройку – крышу сорвало и унесло, стены разрушились, так что когда погода исправилась, нам пришлось посылать целый отряд на поиски повсюду разнесенного имущества – шарфов, вязаных шлемов и т. п. Некоторые вещи были унесены более чем на милю. Я нашел один русский валенок весом в два килограмма в километре от плетеной корзины, в которой он до этого помещался. Видимо, все это расстояние он пролетел прямо по воздуху, так как на кожаной подшивке не было ни единой царапины; если б он катился по земле, ударяясь по дороге о скалы, кожу, конечно, поцарапало бы.

Труба на доме была железной, она выступала над крышей на 60–90 см, помещалась в ее юго-восточном углу, и была укреплена со всех сторон большим числом стальных канатов для защиты от ветра; сверху к ней был пристроен колпак. Благодаря этому мы избавились от тех неприятностей, какие не раз случались в большом доме, выстроенном экспедицией «Дискавери». Нашу трубу ни разу не снесло ветром и не засыпало снегом. Правда, вращающийся колпак был унесен при первой же сильной метели. То же самое случилось и при второй. Тогда мы просто-напросто сняли его, причем это нисколько не повлияло на исправную работу печи.

С правого края фото – тропинка к метеорологической станции. На заднем плане – склон Эребуса. На нижнем снимке – гараж Дэя с автомобилем

Собачьи конуры располагались вплотную к крыльцу, но в них мы держали постоянно на цепи лишь трех собак. Метеорологическая станция помещалась с наветренной стороны дома, наверху небольшого хребта, метров на шесть выше дома и в 12 метрах над уровнем моря. Туда вела естественная тропинка. Адамс устроил эту станцию и с 22 марта на ней начались регулярные метеорологические наблюдения. Фундаментом для метеорологической будки служил тяжелый деревянный ящик, поставленный на скалы и на три четверти наполненный камнями. Вокруг него навалили обломки кенита, а все промежутки между ними заполнили вулканической землей, которую облили водой. Конструкция получилась прочная, как камень. Внутрь ящика по обеим сторонам поставили и закрепили камнями и болтами два столба, к которым крепко привинтили болтами метеорологическую будку стандартного размера конструкции Стивенсона. Ввиду того что запись показаний инструментов приходилось делать через каждые два часа и днем и ночью, а в плохую погоду наблюдатель мог легко заблудиться и не найти дороги к будке, по пути туда поставили ряд столбов, укрепленных в почве льдом, и между ними протянули веревку, по которой можно было добраться до будки даже во время самой непроглядной метели.

Первые дни на зимовке

Внутреннее устройство дома только что было закончено, и теперь он приобрел совершенно иной вид, нежели в первые дни. Мы начали с того, что отвели место каждому из обитателей. При этом сочли наиболее удобным разделить дом на отделения, в каждом из которых поместились два человека. Размер этих кабинок был 1,9 метра в длину и 2,1 метра в ширину от стены дома до его центра. Получилось семь таких кабинок и еще помещение для начальника экспедиции. Таким образом, удалось устроить всех 15 человек, составлявших береговой отряд.

Очень важной частью дома являлась темная фотографическая комната. Досок у нас было мало, поэтому для постройки внутренних перегородок мы использовали ящики с консервированными фруктами, которые все равно следовало держать внутри дома, чтобы уберечь их от мороза. Фотографическую комнату устроили в левом углу, сейчас же у входа. Ящики с фруктовыми консервами своими крышками были обращены наружу, так что можно было доставать их содержимое, не разрушая стен сооружения. Когда ящики эти пустели, мы превращали их в шкафы и составляли туда всякое запасное снаряжение, чтобы оно не мешало в наших маленьких кабинках. Все устройство фотографической комнаты взяли на себя Моусон и профессор Дэвид. Стены и потолок ее обили войлоком, оставшимся от устройства дома. Моусон соорудил все необходимые полочки, баки для промывки пленок и т. п. В общем фотографическая комната вышла на славу – лучше при данных условиях нельзя было и желать.

По другую сторону входа, прямо против фотографической комнаты, находилась моя комнатка, имевшая в длину 1,8 метра и в ширину 2,1 метра. Она была отгорожена досками и имела потолок на высоте 2,1 метра от пола. Стены внутри я обил брезентом. Койка была сооружена из ящиков с фруктовыми консервами, которые после освобождения их от банок тоже служили мне вместо шкафа. В моем помещении находились большая часть библиотеки, хронометры, барограф и электрический термометр. Оставалось еще достаточно места для стола. Все вместе взятое выглядело чрезвычайно уютно. На чердаке над моим помещением хранились научные инструменты, которые не были в постоянном употреблении, например теодолиты, запасные термометры инклинаторы и т. п. Постепенное нагромождение этих вещей привело к тому, что потолок прогнулся и угрожал обрушиться мне на голову, но я на это не обращал внимания, и дело обошлось благополучно.

На крышу темной комнаты мы сложили все приспособления для фотографии и наши немногочисленные ящики с вином. Последнее извлекалось оттуда лишь в особо торжественных случаях, как, например, в день зимнего солнцестояния. Установка для ацетиленового газового освещения помещалась на площадке между моей и темной комнатой. Мы пытались провести газ от крыльца, но там была такая низкая температура, что вода замерзала и газ не шел. Переместив установку внутрь дома, мы не имели больше никаких хлопот с газом.

Четыре газовые горелки, в том числе переносная лампа, находившаяся в моем помещении, давали достаточно света. Простота и портативность установки и яркий свет, который она давала, являлись большою роскошью в подобных условиях. Немудрено, что полярную ночь мы перенесли легче, чем это было в прежних экспедициях.

Тип установки для газового освещения, которым мы пользовались, был выработан м-ром Моррисоном, старшим судовым механиком на «Морнинг» во время экспедиции, отправленной на помощь «Дискавери». Единственный недостаток этого способа освещения заключался в том, что аппарат, дававший газ, пришлось устроить в жилом помещении. При ежедневном перезаряжении его карбидом, он награждал нас весьма неприятным запахом. Впрочем, мы скоро к этому привыкли, хотя все-таки ежедневно на голову бедного Дэя, который заведовал освещением, сыпались различные нелестные эпитеты. Установка работала все время безотказно. Газ распределялся из резервуара при помощи гибких стальных трубок, которые обвивались вокруг балок крыши и к которым где нужно подвешивались горелки.

С каждой стороны от одного до другого конца дома был протянут стальной трос на расстоянии 2,1 метра от стены. Поперек от стены к стене также натянули тросы на расстоянии 1,8 метра друг от друга. В местах их пересечения с продольными тросы были связаны. Таким образом, получились границы для отдельных кабинок, а повешенные куски сшитой парусины образовали стены; вход в кабину закрывался одеялом.

Надо сказать, что каждое из этих обиталищ представляло некоторые отличительные особенности меблировки, общего расположения и устройства коек, вот почему о них стоит сказать подробнее. Вопрос этот отнюдь не пустой, как может показаться читателям, ведь в течение долгих зимних месяцев внутренность дома составляла для нас весь обитаемый мир!

Стены расположенной рядом с моей кабинки Адамса и Маршалла были снабжены шкафчиками из фанерных ящиков, в ней царили такая чистота и порядок, что мы именовали ее не иначе как «Парк Лэйн № 1». На ящиках висели марлевые занавески, подвязанные голубыми лентами. Первый же взгляд на книжные полки обнаруживал литературные вкусы хозяев комнатки. В библиотеке Адамса были главным образом книги, касающиеся периода французской революции и времен Наполеона, кроме того, имелось полное собрание сочинений Диккенса. В шкафчиках Маршалла хранились склянки с лекарствами, различные медицинские книги и кое-что из беллетристики. Парусиновая занавеска, отделявшая каморку от следующей, была украшена художественными произведениями Марстона, изобразившего красками портреты Наполеона и Жанны д’Арк в натуральную величину. Адамс и Маршалл проделывали ежедневно гимнастические упражнения по Сандову. Позднее их примеру последовали и другие участники экспедиции, особенно когда из-за темноты и плохой погоды трудно стало заниматься какой-нибудь работой на воздухе. Койки в этой единственной в своем роде кабинке были самые удобные в доме, но для того чтобы приспособить их вечером для спанья, требовалось больше времени. Неудобство это компенсировалось тем, что в течение дня здесь имелось свободное пространство. С разрешения владельцев их комната использовалась как врачебный кабинет, аптека и операционная. Койки состояли из двух бамбуков, между которыми была растянута и прикреплена парусина, так что они напоминали собой носилки. Концы, упиравшиеся в стену, покоились на плотно приделанных планках с вырезами; противоположные концы бамбуков помещались на скамейке. На этих койках обитатели кабинки могли спать сладким сном.

План дома на зимовке

Следующее отделение по той же стороне занимали Марстон и Дэй. Так как первый был художником, а второй вообще мастером на все руки, то, понятно, они особенно постарались украсить свою каморку. Полочки были обиты бахромой, а фанерные ящики выкрашены коричневой краской. Эта идея была заимствована у владельцев «Парк Лэйн № 1», которые покрасили стены своей кабинки жидкостью Конди. Кабинка Марстона и Дэя именовалась «коньком», вероятно, потому, что их полки напоминали своим видом двускатную крышу. Прочные койки, сделанные из старых ящиков, с матрацем, набитым древесными стружками, покрытые одеялами, представляли собой комфортабельное ложе. Одну из коек можно было во время обеда выдвигать и пользоваться ею вместо стульев. Занавеска, расписанная художником, изображала пылающий камин как воспоминание об утраченной цивилизованной жизни, на верхушке камина красовался букет цветов в вазе. Занавеска, отделявшая эту кабинку от «Парк Лэйн № 1», не нуждалась в особом украшении, так как краски на портрете Жанны д’Арк, а частично на портрете Наполеона проступили сквозь парусину. В этом же отделении помещался литографский станок, на котором печатались иллюстрации к изданной нами на зимовке книге.

Следующую кабинку, по ту же сторону дома занимали Армитедж и Брокльхёрст. Здесь вся меблировка, шкафчики и полочки были весьма примитивны. Мне пришлось прожить в этом помещении два месяца на месте Брокльхёрста, в то время как его после операции уложили в моей комнате. Я соорудил там тогда постель на ящиках из-под керосина, и первое время их запах был не очень приятен, но мало-помалу он выдохся. Дальше за кабинкой Армитеджа и Брокльхёрста находилась буфетная, отгороженная рядом ящиков, образовавших настоящую стену между головами спящих и продовольствием. Буфетная, служившая также пекарней и кладовой, была не слишком обширна – всего 1,8 метра в длину и 0,9 метра в ширину, но нас она вполне удовлетворяла. Второй стеной буфетной служила стена дома, сплошь до начала ската крыши заполненная полками, продолжавшимися и в средней части помещения за печью. Печь помещалась отступя от стены на 120 см. В этом пространстве была отгорожена досками, обитыми парусиной, наша биологическая лаборатория, занимавшая 121×121 см. Недостаток места восполнялся множеством полок по ее стенам, содержавших бесчисленное количество баночек, вскоре наполнившихся биологическими трофеями Мёррея.

Позади плиты, против буфетной, находилась кабинка Маккея и Робертса. Ее главной особенностью был тяжеловесный шкаф, в котором покоились большею частью носки и тому подобные легкие вещи, а единственным тяжелым предметом был граммофон с пластинками. Койки хозяев представляли собою неудачное подражание мебели на «Парк Лэйн № 1», и затруднения, которые пришлось испытать Маккею и Робертсу, прежде чем койками стало можно пользоваться, доставили немало развлечения присутствующим. Я как сейчас вижу перед собой победоносное лицо Маккея, когда он созвал всех полюбоваться своей конструкцией кровати. Обитатели «Парк Лэйн № 1» указывали Маккею, что бамбуки прогнутся под его тяжестью, и концы палок соскочат с подпорок. Не обращая внимания на критически настроенных зрителей, Маккей разделся, залез в спальный мешок и стал распространяться о том, какое это удобное и приятное ложе по сравнению с жесткими досками, на которых он вынужден был спать до сих пор. Робертс тоже жаждал испытать свое ложе, сконструированное по тому же принципу. Ожидания товарищей насладиться зрелищем катастрофы как будто не оправдывались. Все уже разочарованно расходились, как вдруг раздался треск и грохот, сопровождавшийся энергичными словоизвержениями. Ложе Маккея оказалось наполовину на полу, согнутое под самым неудобным углом. Смех и иронические замечания по поводу его уменья мастерить кровати были ему нипочем; три раза в эту ночь пытался он закрепить свою кровать, но, в конце концов, махнул на это рукой. Позднее, впрочем, ему все-таки удалось устроить прочные крепления, и с тех пор он спал с комфортом.

Подъемный обеденный стол и кухня с плитой

Робертс у выхода из «хижины»

Отделение Моусона и профессора Дэвида, получившее название «ломбард»

Между этой и следующей кабинкой не было никакой разделяющей перегородки, что, на первый взгляд, как будто мало беспокоило обитателей. Однако в результате между четырьмя квартирантами шла постоянная война из-за поползновений на чужую площадь. Так, отличавшийся долготерпением Пристли, живший с Мёрреем, однажды решительно заявил, что он, конечно, не возражает, если на него во время сна кладут том Британской энциклопедии или ставят стул, но полагает все-таки лишним, что на его вещи бросают мокрые сапоги, только что побывавшие в конюшне. В кабинке Пристли и Мёррея, собственно говоря, не было ни одного свободного участка пола, так как койки их были построены из пустых ящиков от собачьих галет, и оба ложа разделялись также ящиками. Всю же остальную часть площади со стороны Пристли заполняли обломки каменных пород, топоры, молотки и другое геологическое снаряжение, а со стороны Мёррея – принадлежности биолога.

В следующей кабинке, которая была оборудована одной из первых, жили Джойс и Уайлд; она у нас была известна под названием «Приют бродяг». Вход в нее украшался этой надписью с изображением над нею двух весьма сомнительных типов, пьющих пиво из огромных кружек. Койки в ней были построены раньше всех других. Марстон и Дэй воспроизвели у себя в «коньке» эту же конструкцию. Первую койку Уайлд строил в тайне от всех у себя в кладовой. Он хотел поразить товарищей и вызвать в них чувство изумления и зависти при виде столь замечательного произведения столярного искусства. Однако, сооружая ее, он не принял во внимание размеров двери, через которую койку придется протаскивать, и чтобы перенести это великолепное произведение из кладовой в дом, пришлось самым варварским образом распилить койку пополам! Один из углов кабинки был занят типографским станком и кассой со шрифтом для печатания нашей полярной газеты.

Следующее и последнее отделение было занято профессором Дэвидом и Моусоном. Трудно описать тот художественный беспорядок, какой царил в их обители. Впрочем, едва ли можно было обвинить их в неряшливости, так как и на самом деле вещи, валявшиеся днем у них на постелях, больше негде было разместить с достаточным удобством. Поверх одеял располагалась пестрая смесь фотографических камер, спектроскопов, термометров, микроскопов и тому подобных принадлежностей. Койка Моусона была сделана из двух ящиков, в которых прежде находилась его научная аппаратура. Ложе профессора состояло из двух керосиновых ящиков. Эти ученые мужи собирали все пустые жестянки от консервов, все коробочки, соломенные колпаки от бутылок и прочие вместилища. Моусон обычно помещал это имущество в кладовой, которая находилась в его распоряжении, а профессор Дэвид, не располагая другим помещением, нагромождал блестящие консервные банки и разноцветные соломенные обертки в углу своей койки, что придавало ей некоторое сходство с гнездом австралийского ткача . Правда, на некоторое время, когда профессор вместе с Пристли занимались упаковкой своих геологических образцов, эти соломенные колпаки и жестянки исчезали, но вскоре они появлялись вновь. Соломенные обертки использовались для заворачивания образцов горных пород; в банках же помещали более хрупкие геологические образцы, завернутые в бумагу. Помещение это у нас было известно под названием «ломбард», потому что в нем не только постели были заняты коллекцией разнообразнейших предметов, но и по стенам громоздились ящики в виде шкафов, сплошь набитых самыми разнородными принадлежностями, записными книжками и инструментами.

Для того чтобы оставить как можно больше свободного пространства посередине дома, наш большой обеденный стол мы сделали поднимающимся к потолку и, как только кончалась еда, убирали его. Таким способом у нас освобождалось место для разных столярных, слесарных и иных работ, которыми постоянно приходилось заниматься. Стол этот Мёррей сколотил из крышек ящиков, и, хотя его часто скребли, клейма их так и не исчезли. Скатерти у нас отсутствовали, но это в сущности было большим преимуществом: хорошо выскобленный стол выглядел гораздо чище, чем если б он был покрыт скатертью, выстиранной в нашей антарктической прачечной.

Ножки стола были вроде отъемных козел, которые, как только заканчивалась еда, при помощи веревки, прикрепленной к каждому концу, поднимались вместе со столом на высоту 2,4 метра. Ящики с ножами, вилками, тарелками и чашками мы сперва попробовали ставить на стол и поднимать вместе с ним к потолку, но после того, как они однажды свалились на голову несчастного, пытавшегося снять их оттуда, решили оставлять их на полу.

Меня очень беспокоил вопрос о печке – этой важнейшей части оборудования дома. Особенно я встревожился, когда узнал, что во время бури, задержавшей меня на «Нимроде», температура в доме была ниже нуля [—17,7 °C], а носки, положенные для просушки в духовку, на следующее утро оказались такими же сырыми. Однако мое беспокойство рассеялось после того, как печь разобрали и обнаружилось, что при устройстве ее забыли приспособить там восемь необходимейших частей. Как только эта ошибка была исправлена, печь стала действовать великолепно. Хвала ее создателям, выбравшим такую подходящую для нас конструкцию! Печь подверглась весьма серьезному испытанию – ее топили непрерывно день и ночь в течение 9 месяцев, если не считать перерывов минут на десять, когда необходимо было почистить топку. Печь давала достаточно тепла, чтобы поддерживать температуру в доме на 60–70° F [15–20° C] выше наружной. В ней можно было напечь достаточно хлеба для удовлетворения голода 15 человек, три раза в день готовилась горячая еда и растоплялось из льда, имевшего температуру градусов на 20 ниже нуля [—28,9° C], необходимое количество воды для нас самих и для лошадей, которых поили два раза в день. При всем этом печь потребляла не более 250 кг угля в неделю. Определив с точностью расход угля за месяц, мы уверились в том, что наших угольных запасов хватит на всю зиму.

Лаборатория Моусона в наружной пристройке. Из-за влажного теплого воздуха, проникающего из дома, все внутри покрывалось инеем

В кабинке Джойса и Уайлда находились касса со шрифтом и типографский станок, на котором была напечатана первая в Антарктиде книга

Когда настала зима и снаружи стало совершенно темно, наш дом начал все более и более превращаться в мастерскую. Оглядываясь теперь назад на эти давно прошедшие дни, я просто удивляюсь, как много затрачивалось нами труда и стараний, чтобы устроить и украсить свое временное жилище. Один из наших многочисленных друзей перед отъездом подарил нам большое число картин, их распределили по кабинкам, и они чрезвычайно украсили нашу обитель.

Во время первой сильной метели дом трясся и дрожал так, что каждую минуту мы ожидали, что ветер унесет все сооружение. Нет и тени сомнения в том, что, если б мы находились в более открытом месте, наш дом и все его содержимое действительно было бы разрушено и сметено. Даже при нашем сравнительно защищенном положении я вынужден был привязать хронометры в своей комнате к полке, так как они могли свалиться, когда сильные порывы ветра сотрясали стены. Как только буря окончилась, мы протянули через крышу крепкий стальной трос, закопав его концы в землю, чтобы они там примерзли и дали добавочную гарантию безопасности, на случай, если бы у природы оказалась для нас в запасе новая буря посильнее.

Снаряжение санных экспедиций. Лошади и собаки

В начале книги я дал уже некоторое общее представление о нашем снаряжении и продовольственных запасах, теперь же остановлюсь несколько подробнее специально на подготовке различных санных экспедиций, отправленных с места зимовки. Первым и одним из важнейших предметов их снаряжения были, разумеется, сани, хотя, надо сказать, что каждый предмет, взятый санной экспедицией, абсолютно необходим. Тут уж никто не станет набирать вещей на всякий случай. Полярный исследователь должен прежде всего стремиться к тому, чтобы при максимальной эффективности снаряжение весило как можно меньше.

Тип саней, которыми мы пользовались, был выработан на основании опыта многих наших предшественников, но столь полезным приспособлением для передвижения они стали главным образом благодаря Нансену. Во время экспедиции «Дискавери» мы располагали санями различной длины – в 7, 9, 11 и 12 футов длиною. Опыт показал, что одиннадцатифутовые сани наиболее пригодны для обычного употребления, но я взял с собой также некоторое количество двенадцатифутовых саней, полагая, что они, может быть, окажутся более пригодными для лошадей.

Хорошие сани для антарктических и арктических путешествий должны обладать неподвижными вертикальными стойками-копыльями и поперечными перекладинами, но вместе с тем на неровной поверхности они должны несколько пружинить, чтобы на застругах натяжение действовало не на все сани в целом. Хорошо построенные сани при передвижении по неровной поверхности производят впечатление несколько волнообразного, змеящегося движения. Достижение такой гибкости, без нарушения прочности структуры саней, – главное требование, которое надо к ним предъявлять. Наши сани в этом отношении не оставляли желать ничего лучшего.

Деревянные полозья шириной около 10 см были сделаны из американского ореха. При изготовлении их ствол не распиливался, а расщеплялся на планки по ходу древесных волокон. Мы просмотрели и забраковали большое количество этих планок, отобрав только те, которые оказались совершенно безупречными. Само собой разумеется, что этот способ изготовления полозьев дает значительно большие возможности в смысле изгибания, чем когда дерево распиливается не по волокну. При ходе саней по снежной поверхности, направление волокна полозьев имеет большое значение. Получается удивительная разница, когда сани движутся в направлении волокна, а не против него. Второй существенный пункт в конструкции саней – высота рамы над поверхностью снега. Очевидно, если рама поставлена низко, груз, находящийся на санях, имеет меньше возможности свалиться на неровной поверхности. Поэтому надо стараться, чтобы уровень самого груза на санях был также возможно ниже. Опытом установлено, что в обычных условиях достаточна высота над полозьями в 15 см – примерно такую имели и наши сани.

Копылья были вставлены на некотором расстоянии друг от друга в отверстия, сделанные на верхней стороне полозьев. Вместо того, чтобы укреплять их на нижней стороне, в верхнем выдающемся канте полозьев просверлены отверстия и сквозь них продеты ремни из сыромятной кожи, проходящие и сквозь копылья. Поперечные перекладины врезаны «в лапу». Снаружи это крепление дополнялось обмоткой из прочной бечевки; кроме того, копылья скреплялись с поперечными перекладинами небольшими железными косячками. Это соединение перекладин с копыльями – единственная абсолютно неподвижная часть саней. Все остальные части хороших саней должны проявлять податливость при различных натяжениях. От хорошей работы деревянных частей и от прочности сделанной по морскому образцу обмотки – бечевой – зависит, примут ли сани свою нормальную форму после устранения натяжения или навсегда окажутся деформированными.

Два продольных стержня или поддержки около дюйма в поперечном сечении покоятся на копыльях и на поперечных перекла динах во всю длину саней. Они закреплены особенно прочными обмотками из бечевы, которые снаружи покрыты кожей, чтобы защитить их от стирания грузом, положенным на сани. Стержни и поперечные перекладины образуют нечто вроде платформы, на которой помещается груз.

На переднем конце саней имеется деревянная дуга, равная полукругу, оба конца ее прочно скреплены со слегка загнутыми вверх концами полозьев. Верхние продольные стержни на концах несколько загнуты вниз и также связаны с дугой. Загнутые вверх передние концы полозьев позволяют саням преодолевать неровности снежной поверхности, а дуга служит для того, чтобы концы полозьев не зарывались в снег или не упирались в лед. Задние концы полозьев также слегка загнуты кверху и связаны с загнутыми книзу концами продольных стержней. Понятно, что в дуге на этом конце полозьев надобности нет.

На том и другом конце саней к крайним копыльям привязана альпийская веревка, очень прочная и в то же время весьма легкая. Концы этой веревки образуют тяжи, которые прикрепляются к лямкам. Если сани идут друг за другом, в одну линию, то следует обращать особое внимание на эти веревки, чтобы все полозья попадали в одну колею. Таким способом трение полозьев вторых саней значительно уменьшается, так как первые сани прокладывают путь и вторые бегут уже совсем легко по готовой колее. Одиннадцатифутовые сани при полной нагрузке лучше всего работают, если вес груза не превосходит 283 кг, но это далеко не предельная их нагрузка. Во время разгрузки судна мы устроили им хороший экзамен: на сани нередко нагружалось более чем по 450 кг и они выдерживали этот груз без малейшего повреждения. Опыт путешествия по барьерному льду во время экспедиции «Дискавери» убедил меня совершенно отказаться от металлических полозьев. Поэтому мы взяли с собой лишь несколько комплектов надевающихся стальных полозьев, которыми предполагали пользоваться на почве, не покрытой снегом или на очень неровном глетчерном льду. Для укрепления груза на санях к поддержкам были приделаны ремни. Это крепление достаточно прочно и надежно при минимальной затрате времени.

Сани изготовлены по образцу саней Нансена. Материалом послужили выдержанный ясень и североамериканский орех

Другой жизненно важный предмет в снаряжении полярного исследователя это керосиновая кухня. В этом отношении мы также обязаны удивительной практической сметке Нансена. Разработанный им тип кухни и сейчас применяется в полярных экспедициях. Эта кухня сделана из обыкновенного примуса, потребляющего керосин. Она прекрасно действует и очень экономна: 4,5 литров керосина хватает для трех человек на 10 дней, считая по три еды в день. Экономичность кухни обусловливается ее устройством: она состоит из цельного алюминиевого колпака, под которым помещается кольцеобразный сосуд, установленный таким образом, чтобы вокруг него мог циркулировать нагретый воздух. Внутри этого сосуда, на некотором расстоянии от его стенок находится котелок для варки пищи. Оба эти сосуда помещаются на вогнутой алюминиевой пластинке, прикрепленной над горелкой примуса.

Сперва наполняется плотно умятым снегом или льдом внутренний сосуд. Он закрывается крышкой и ставится внутрь кольцеобразного, который также наполняется снегом. Оба сосуда покрываются наружным алюминиевым колпаком, после чего зажигается пламя. Горячие газы нагревают сперва дно внутреннего сосуда, поднимаются в пространство между ним и кольцеобразным сосудом и затем направляются книзу вдоль наружной стенки кольцеобразного сосуда и выходят из-под алюминиевой покрышки наружу.

Опыт показал, что около 92 % тепла, даваемого горелкой, идет на нагревание – результат более чем удовлетворительный, так как экономия горючего имеет огромное значение при санном путешествии, когда приходится тащить керосин с собой на санях. У нас на обоих сосудах не было ушков, но все же они были так устроены, что внутренний котелок легко вынимался и вставлялся. Действие этой кухни было таково, что даже при температуре 40–50° ниже нуля [—40–45° C] можно было в полчаса растопить снег и лед, имевший ту же температуру, и приготовить горячий обед. Весь аппарат вместе с примусом весил не более 6,8 кг.

Когда после еды котелок освобождался, в него помещались наши столовые принадлежности, состоявшие только из алюминиевых мисок и ложек. Миски входили попарно одна в другую, причем наружная была с ручкой, чтобы можно было пить горячий чай или какао; другая, которая входила внутрь первой, применялась для более основательных кушаний. Мыть посуду во время путешествия не приходилось, так как ложки тщательно вылизывались, а у чашек все дно выскребалось дочиста под влиянием развивающихся «санных» аппетитов.

Следующая важная принадлежность снаряжения – палатка. Обычно санная партия состоит из трех человек, и наши палатки были рассчитаны на это количество обитателей. Палатки были сшиты из тонкой парусины и имели по нижнему краю широкий, так называемый «подснежный» борт из более толстой материи. Этот борт расстилался на земле и на него накладывали снег или лед, так что по форме палатка напоминала перевернутый граммофончик вьюнка. Вместо одного поддерживающего столба мы употребляли обыкновенно пять бамбуковых жердей длиной по 2,6 метра. Они связывались на одном конце, который приходился как раз к вершине палатки. Затем бамбуковые жерди расставлялись и палатка растягивалась на них. С подветренной стороны у нее был вход из непромокаемого берберийского габардина в форме рукава. Этот свободный рукав можно втянуть в палатку и завязать, когда обитатели внутри, а при желании его оставляют открытым. Внутри палатки на снегу расстилался круг из толстого непромокаемого брезента, чтобы защитить спальные мешки от непосредственного соприкосновения с почвой. На первый взгляд материя, из которой были сшиты палатки, могла показаться недостаточно прочной, а бамбуки очень легкими, но и на материю и на них вполне можно было положиться – они на деле блестяще выдержали сильнейшие бури этой части света, исключительно подверженной ветрам. За всю экспедицию не было случая, чтобы палатку сильно повредило ветром.

Не менее важной частью нашего снаряжения были спальные мешки. Среди полярных исследователей, несмотря на опыт экспедиции «Дискавери», широко распространено убеждение, что во время санного путешествия необходима меховая одежда. Это оказалось совершенно излишним. На основании опыта двух экспедиций, предпринимавшихся в бесспорно более суровых климатических условиях, чем те, какие существуют в северных полярных областях, я могу с достаточной определенностью сказать, что в мехах нет никакой необходимости. Мех требуется лишь для защиты рук и ног и для спальных мешков. Наши спальные мешки, как уже сказано, были сшиты из шкур молодых северных оленей – они для этой цели являются наиболее удобными, так как очень плотны и толсты. Название «мешок» буквально соответствует его внешнему виду. Это продолговатый мешок с плотно заделанными швами, в который залезают через отверстие в верхней части. Клапан перекидывается сзади через голову находящегося в мешке человека и застегивается спереди у верхнего края мешка. Устроившись таким образом, можно спать с большим или меньшим комфортом в зависимости от температуры.

Что касается одежды, употреблявшейся при санных экспедициях, то она состояла из толстого егеровского нижнего белья и пижамы, толстых брюк из плотного синего сукна и в качестве главной защиты от холода и ветра надетых поверх всего – блузы и брюк из непромокаемого габардина «бербери». На руки мы надевали шерстяные перчатки, а поверх них меховые рукавицы; на ноги – несколько пар толстых шерстяных чулок и финеско. Попробовав «бербери» на вес и на ощупь, трудно поверить, что эта материя так хорошо предохраняет от мороза и ветра и во время метели полностью защищает от мелкого снега, обладающего способностью проникать всюду. Некоторые члены нашей экспедиции в течение всей зимы носили брюки из этой материи прямо поверх егеровского белья, не испытывая никакой надобности в суконных брюках.

Что касается головного убора – предмета одежды, от которого особенно требуется удобство, то тут были серьезные различия во мнениях. Наиболее распространенный способ содержания ушей и головы в тепле заключался в следующем: вокруг подбородка и головы дважды обматывался шерстяной шарф. Таким образом, были защищены уши, которые обычно раньше всего обнаруживают признаки обморожения. Затем шарф обматывался вокруг шеи и сверху надевалась барашковая походная шапка в виде шлема, действительно напоминающая старинный шлем без забрала. Во время метели шарф убирали, а поверх шлема надевали второй – из «бербери». У этого шлема спереди имеется жесткий клапан, который можно застегнуть в виде трубки. Шлем и меховые рукавицы прикреплялись к длинному куску фитильного шнура, который вешали на шею. Благодаря этому можно было по временам снимать их без опасения потерять. Участник санной экспедиции, одетый таким образом, мог быть уверен, что при обычных условиях лицо его и тело защищены от обморожения. Разумеется, при очень низкой температуре или даже при умеренном морозе, но с ветром, приходилось время от времени осматривать друг у друга лица – нет ли признаков обморожения. Если замечали белое пятно, немедленно принимали меры.

Рассмотрев одежду и снаряжение для стоянок и варки пищи во время санной экспедиции, мы подошли теперь к такому важному вопросу, как питание. Аппетит человека, пришедшего в лагерь после пятичасового пути при очень низкой температуре, чрезвычайно трудно представить не испытавшему этого. Даже сам путешественник иногда бывает изумлен, когда, покончив со своей основательной порцией, чувствует себя почти таким же голодным, как и перед едой. Относительно питания уже немало написано почти в большинстве книг о полярных экспедициях. В отчете экспедиции «Дискавери» капитан Скотт трактует этот вопрос очень интересно и, можно сказать, исчерпывающим образом. Подбирая пищевые запасы для путешествия, я основывался на опыте, полученном во время предыдущей своей экспедиции. Для санных путешествий я старался выработать рацион, который содержал бы наибольшее количество продуктов, развивающих тепло и дающих питание мышцам, в то же время избегая продуктов с большим содержанием воды: в путешествии она представляет собою совершенно излишний вес, который приходится тащить на себе.

Наша кухня не отличалась особым разнообразием, но голодные желудки не очень разборчивы и не нуждаются в приправах, чтобы еда показалась более аппетитной. Единственное желание – это получить побольше. Как раз это-то и недоступно, когда санная партия, пользуясь лишь собственной тягой, рассчитывает продвинуться на приличное расстояние. Голодному человеку трудно удовлетвориться одним сознанием, что тот или иной съеденный им продукт весьма питателен и достаточно покрывает нужды его организма, если после еды он не чувствует себя сытым и если через час-другой щемящее ощущение в желудке возвращается, а до ближайшей еды еще добрых пять часов.

Одним из главнейших элементов нашего питания был пеммикан, приготовленный из лучшей говядины, высушенной и превращенной в порошок с добавлением 60 % жира. Пеммикан принадлежит к основным видам пищи во время полярного путешествия, содержащийся в нем жир служит для выработки тепла в организме. Пеммикан, употреблявшийся нами во время долгих санных поездок, был получен у фирмы Бовэ (Копенгаген), той самой, которая снабжала экспедицию «Дискавери»,

Второй столь же важный продукт – сухари. Тут я несколько отошел от установившихся правил, принятых предыдущими экспедициями. Мы нашли, что тонкие сухари из непросеянной муки, которые применялись ранее, – очень ломкие. Они крошатся и поэтому трудно определить точно порцию на день, в результате нередко недельный запас оказывается съеденным раньше срока. Поэтому я заказал сухари потолще, но главное – изменил состав. Фирма «Плазмон» изготовила для нас тонну высокосортных сухарей из непросеянной муки, в которых, кроме муки, содержалось 25 % плазмона. Плазмон придает сухарям большую твердость и, как известно, представляет сам по себе превосходный пищевой продукт. Эти сухари приготовили специально для нас из расчета по 450 грамм в день на человека. Они были более совершенным продуктом по сравнению с мучной пищей, которая применялась в предыдущих экспедициях. Надо сказать, что во время санных путешествий на юг и на север, когда наши пищевые запасы начали подходить к концу, дневной рацион пришлось значительно сократить, но, что касается качества сухарей, тут мы никак не могли пожаловаться. Добавление плазмона, без сомнения, увеличивало питательные свойства сухарей.

Из напитков мы выбрали чай и какао, причем чай приготовлялся к первому и второму завтраку, а какао, от которого обычно слегка клонит ко сну, пили вечером за обедом. Сахар – в высшей степени ценное теплообразующее вещество, и в наш рацион входило до 150 грамм сахару в день на человека. Мы брали с собой также шоколад, сыр и овсянку. Хотя разнообразие продуктов было и невелико, зато мы располагали пищей максимальной питательности. На зимовке имелся более широкий выбор продуктов, поэтому и состав пищи для санных экспедиций можно было до некоторой степени изменять.

Опыт Национальной антарктической экспедиции оказался очень ценным в смысле выяснения различных способов передвижения в условиях Антарктики. До экспедиции «Дискавери», зимовавшей у входа в пролив Мак-Мёрдо, еще никогда не предпринимались санные путешествия по поверхности Великого ледяного барьера. Перед отправлением этой экспедиции из Англии, там среди большинства лучших авторитетов по изучению Антарктики господствовало мнение, что санные экспедиции вообще мало понадобятся. Предполагалось, что большая часть исследований будет произведена с судна. Однако все же были сделаны приготовления на случай высадки. У этой экспедиции были превосходные сани, упряжь и прочее путевое снаряжение. Однако в качестве транспортных средств были взяты собаки. Использование этих животных на поверхности барьерного льда на деле оказалось не особенно успешным. На «Дискавери» было всего 20 собак. Затруднения, которые они вызвали, как и некоторая доля вины собак в неуспехе экспедиции, достаточно известны всем, кто интересуется антарктическими исследованиями. Сведения о поверхности барьерного льда, приобретенные в этой экспедиции, навели меня на мысль о возможности использования там лошадей. Мне приходилось слышать, что в Сибири, и в особенности в северной Маньчжурии, имеются небольшие лошадки, настоящие пони, отличающиеся крепостью и выносливостью, способные передвигаться с санями и с грузом по снежным и ледяным пространствам при очень низких температурах и в самую суровую погоду.

Принято считать, что такие маньчжурские пони могут тащить сани по очень изрезанной местности со скоростью 30–50 км в день при нагрузке не менее 550 килограммов. Некоторые специалисты даже определяют возможную нагрузку в 800 кг, но, по-моему, это слишком много. Разумеется, было рискованным предприятием везти лошадей с Дальнего Севера через тропики, затем тащить их 3000 километров по бурному морю на маленьком тесном судне, но я чувствовал, что если это удастся, все хлопоты будут оправданы. Лошади по сравнению с собаками приносят гораздо больше пользы в экспедиции. Одна лошадь выполняет по крайней мере столько же работы, сколько 10 собак; потребляя примерно столько же пищи, она проходит за день гораздо большее расстояние.

Когда мы обосновались на зимовку, у нас было восемь лошадей, но, к несчастью, четырех из них мы потеряли в первый же месяц. Три лошади погибли из-за того, что, когда мы только высадили их и привязали на песчаном берегу, никто не заметил, как они стали есть песок. Я упустил из виду, что лошадям нужно давать соль. Лошади же, почувствовав соленый вкус находившегося у них под ногами вулканического песка, просоленного брызгами морской воды во время бурь, принялись есть этот песок. По-видимому, это делали все лошади, но некоторые особенно пристрастились к песку и съели больше других. Несколько животных заболело, и мы совершенно не понимали причины болезни, пока не пал Сенди. Вскрытие обнаружило, что в его желудке содержится около килограмма песку. Тогда-то и стала ясна причина болезни других лошадей. Мы тотчас же перевели их на другое место, где они не могли достать песку, и стали лечить всеми средствами, какие были в нашем распоряжении. Но, несмотря на все усилия, вскоре пали еще две лошади. Гибель четвертой лошади была вызвана отравлением. Маньчжурские лошади вообще склонны есть все, что попало и что им удастся сжевать, а эта лошадь, по-видимому, проглотила некоторое количество стружек, в которых были запакованы химикалии. Вскрытие ее показало явные признаки отравления.

Падеж лошадей имел для нас чрезвычайно важное значение. У нас остались всего четыре лошади: Квэн, Сокс, Гризи и Чайнамен. Весьма любопытно, что в живых остались лошади белой или светлых мастей, тогда как все темные погибли.

Оставшимися четырьмя лошадьми мы чрезвычайно дорожили, следили за ними, не спуская глаз, и охраняли их самым тщательным образом.

Сначала мы устраивали лошадям ежедневную проминку на холмах, но позже, когда из-за наступившей темноты передвижение по неровной почве сделалось опасным, мы стали водить их взад и вперед по находившемуся вблизи от дома, покрытому снегом озеру, которое мы называли Зеленым парком. Пока еще сохранялся дневной свет, обычный маршрут утренней прогулки проходил по берегу моря через холмы до Песчаного берега, где лошади каждый раз катались по мягкому вулканическому песку. Затем мы возвращались окружным путем, по дальнему берегу Голубого озера и по берегу Задней бухты. Иногда для разнообразия мы отправлялись к снежным склонам у подножья вулкана Эребус и, выбирая более ровные участки, объезжали там лошадей. Но когда свет стал убывать и появилась опасность оступиться, это пришлось прекратить.

Во время зимних месяцев те из нас, кто обычно водил лошадей на прогулку, хорошо изучили характер и повадки каждого животного. Все лошади были хитрее и смышленнее, чем обычные европейские лошади, и эта хитрость, направленная к тому, чтобы добиться каких-то своих целей, была источником нашего постоянного беспокойства. Главным разбойником был Квэн, который при первом удобном случае перекусывал недоуздок и набрасывался на лежащие позади тюки с кормом. Пришлось заменить веревку цепью, но и тут он не угомонился. Он, как нарочно, стучал этой цепью о стенку дома, обитую листами оцинкованного железа, и не давал нам спать. Вскоре после того как лошадей поместили в конюшню и обнаружилось, что они перегрызают веревки, мы протянули во всю длину конюшни спереди и сзади две проволоки, чтобы привязывать к ним лошадей. Квэн имел обыкновение, ухватив эту проволоку зубами, оттягивать ее назад, сколько хватало силы, а потом отпускать со страшным звоном. Мы пробовали оставлять у него на морде торбу, но не проходило и двух часов, как он ухитрялся проделать в ней дыру и снова принимался за проволоку. Если же кто-нибудь из нас отправлялся в конюшню, чтобы прекратить безобразие, все раздражение вмиг улетучивалось при виде того, с каким осмысленным выражением преступник косил глазом, как будто говоря: «Ага, опять я вас провел». В конце концов, пришлось привязать старину Квэна за задние и передние ноги, а сверху проволоку убрать. После этого в конюшне воцарился мир и покой. Сначала Квэн тоже пострадал, наевшись песку. С тех пор мы особенно следили за ним, чтобы это не повторилось, так как он продолжал питать склонность к песку. Как только представлялась малейшая возможность, он опускал голову и тотчас же начинал громко хрустеть, пережевывая рыхлую вулканическую землю.

Гризи была самой красивой из всех лошадей, с хорошей осанкой, серой в яблоках масти, но она так злобно вела себя по отношению к другим лошадям, что пришлось устроить ей отдельное стойло в дальнем углу. К тому же по малейшему поводу она начинала лягаться. Во время полярной ночи Гризи сделалась особенно нервной и раздражительной, несмотря на то что мы постоянно держали в конюшне зажженную лампу. Сокс – красивая маленькая лошадка (клайдсдэйл в миниатюре) – был очень трудолюбив и отличался горячим и живым нравом. Это особенно чувствовалось, когда после него выводили на прогулку старину Квэна – большого, сухопарого и добродушного. Квэн, хотя и не отличался красотой, был всеобщим любимцем.

Вверху: императорские пингвины без опаски подходят к собакам. Справа: пропавшая при высадке Квини.

Пони на прогулке

Наконец, последней из оставшихся у нас лошадей был Чайнамен – сильная лошадь немного унылого вида, но на деле едва ли не лучшая из всех. Чайнамен тоже был склонен грызть недоуздок, но мы пресекли это при помощи цепочки.

В первое время после высадки мы думали, что сможем обойтись без конюшни, так как по сведениям, полученным от сибиряков, эти лошади легко переносят холод, но после первой же метели стало очевидно, чтобы поддержать животных в приличном состоянии, необходимо поместить их в конюшню. Уже приближался август, когда нам пришлось разобрать часть стенок конюшни, сложенных из мешков с кормом, так как до них дошла очередь. Окна дома, обращенные к конюшне, мы забили досками в последнюю очередь; с наветренной стороны это было сделано гораздо раньше. Нижнюю часть окон с подветренной стороны загородили после того, как однажды Гризи просунула туда голову, верхняя же половина оставалась незабитой. В обязанности ночного дежурного входила проверка конюшни каждые два часа. Если же в промежутках оттуда доносился какой-нибудь подозрительный шум, дежурный обязан был выйти и выяснить причину. Через пару месяцев эти предосторожности отпали. В это время в конюшне спасалась от холода уже целая армия щенят. Если какая-нибудь из лошадей ухитрялась отвязаться, они сейчас же окружали ее с яростным лаем, оповещая таким образом дежурного, находящегося внутри дома. Мне вспоминается, как однажды ночью Гризи отвязалась и бросилась прочь из конюшни, а весь собачий выводок помчался за ней следом. В Зеленом парке собаки окружили Гризи, и после некоторой борьбы Маккею удалось захватить ее и привести назад. Собаки бежали сзади с гордым видом, как будто от сознания выполненного долга.

Нам удалось достать для экспедиции только девять собак, из них пять сук и четыре кобеля, но они были так плодовиты, что к середине зимы у нас имелось уже девять щенят, из коих пятеро родилось на «Нимроде». Щенят рождалось гораздо больше, но большинство их преждевременно погибало, главным образом из-за слабого материнского инстинкта у некоторых собак.

Гвендолин по прозвищу «Бешеная» вообще не обращала на своих щенят никакого внимания, тогда как Дэзи выкормила не только своих, но и единственного оставшегося в живых щенка Гвендолин, которого у нее отобрали, как только обнаружилась ее преступная небрежность, приведшая к гибели всего потомства. Младшие щенята, родившиеся уже на зимовке, отставали в росте от щенят Поссумы, родившихся на «Нимроде». Причиной этого могло быть то, что им пришлось расти в условиях более холодной погоды, и матери их тоже были гораздо мельче Поссумы. Старых собак обычно мы держали на привязи. Отвязывали только, чтобы дать им размяться и когда обучали их ходить в упряжке с санями. Это вызывалось не только тем, что предоставленные себе, они начинали гонять и убивать пингвинов, если эти птицы в то время были возле зимовки, или охотиться на мирных глуповатых тюленей Уэдделла, но и тем еще, что два наших лучших кобеля испытывали такую острую взаимную антипатию, что между ними сейчас же разыгрывались яростные схватки. Один из них, Трипп, был чисто белой масти, красивый и сильный по сложению и к тому же очень ласковый – за ним присматривал Адамс, который приучал его к саням, тогда как Маршалл питал слабость к второму драчуну – Скемпу. Скемп был постарше, более плотный, с белой в черных пятнах шерстью. Они не уступали друг другу ни в силе, ни в храбрости. Обычно при стычках присутствовали все щенки и две суки, причем последние наблюдали за этой картиной с живейшим интересом. Я думаю даже, что иногда эти драки затевались исключительно с целью завоевать их одобрение.

Присутствие собак на зимовке и участие их в прогулках скрашивало нашу жизнь, помогало нам чувствовать себя более по-домашнему. Особенно развлекала возня со щенками. Было очень интересно следить за тем, как они подрастали и как у них вырабатывались характерные, свойственные каждому черты. Мы давали им имена без разбора, поэтому, например, Роланд, как оказалось, не принадлежал к сильному полу. В раннем возрасте эта собака была всеобщей любимицей. Она имела обыкновение поджидать у дверей. Как только дверь открывалась, она белым пушистым шариком вкатывалась внутрь, в самый центр нашего общества. Затем у нас был Эмброз, большой, толстый, сонливый пес, которого Адамс назвал так, возможно, потому, что он своей дородностью напоминал хорошо откормленного монаха. Так или иначе, но имя Эмброз очень ему подходило. У него была манера просовывать голову между ногами стоявшего человека. Если кто-нибудь из нас, выйдя из дому, вдруг чувствовал в темноте у своих колен собаку, было известно, что это Эмброз. У Эмброза были еще брат и сестра, которые, не имея собственных имен, пользовались лишь отраженным блеском славы своего великого брата. Они назывались «брат Эмброза» или «сестра Эмброза». Была еще белая собака с кличкой Сисси, всегда трогательно сопровождавшая Пристли в его экспедициях для исследования льда. Сисси обычно укладывалась на краю отверстия, которое Пристли прорубал во льду. Когда ученый задерживался там и на время завтрака, она тоже получала в награду сухарь. Кроме того, популярностью пользовался еще один щенок, тоже сука, по имени Меркурий, прозванный так за живость.

Все наши щенки были белыми или по крайней мере должны были быть белыми, если бы некоторые из них не предпочитали спать в ящике, куда в ночное время выбрасывалась из печки теплая зола. Места отдыха щенят вообще были разнообразны: в очень холодную погоду их всегда притягивали свет и тепло конюшни, но если температура была лишь немного ниже нуля, они спали всегда на дворе, свернувшись в комок, втроем или вчетвером, забравшись в какой-нибудь тюк с пробкой, в пустой бак или в ящик с мусором. Многим из них пришлось на горьком опыте убедиться в справедливости старинного изречения:

Нередко раздавался жалобный писк и вой, и оказывалось, что у щенка примерз язычок к жестянке, из которой он вылизывал остатки.

Я уже писал о том, как щенки помогали нам в охране лошадей. Ту же службу они несли и по отношению к взрослым собакам, сидевшим на привязи. Если какая-нибудь из этих собак срывалась с привязи, за ней тотчас же кидалась скулящая и воющая толпа щенят. Когда, в конце концов, пришлось привязать и подросших щенков, за ними столь же ревностно следили младшие. Привыкнув в течение нескольких месяцев к полной свободе, молодые собаки страшно мучились, когда на них впервые надевали ошейник и им приходилось приучаться к неволе. Еще меньше им нравилось, когда их учили тащить сани. Помнится, в первый день они просто улеглись впереди саней и не двигались с места. Тогда применили другой способ: привязали Эмброза вместе с его братом к саням сзади, так что им волей-неволей пришлось тащиться вслед. Некоторое время тренировка происходила в Зеленом парке, но потом мы стали выбирать более далекие расстояния. Излюбленный маршрут был до мыса Барни и обратно. Мыс находился примерно в трех с половиной километрах к юго-востоку от места зимовки. При легкой нагрузке собаки пробегали это расстояние за час в оба конца.

«Все наши щенки были белыми или по крайней мере должны были быть белыми, если бы некоторые из них не предпочитали спать в ящике, куда в ночное время выбрасывалась из печки теплая зола.» Э. Г. Ш.

Скемп

Эмброз и Сисси

Опыт, накопленный во время экспедиции «Дискавери», и особенно во время продолжительного южного путешествия, вызвал у меня большое предубеждение против собак как средства передвижения. Тогда у нас была масса неприятностей и затруднений с нашей многочисленной и пестрой по составу оравой собак. Поэтому сейчас на всякий случай мы взяли больше собак, чтобы заменить ими лошадей, если те сдадут. Поскольку у нас осталось всего четыре лошади, использование собак стало необходимым и очень важно было обучить их. Пири, рассказывая о своей экспедиции в Арктику, говорит, что собаки могут довольно быстро проходить значительное расстояние. В одном случае, например, они прошли более 145 километров за 23 часа. Очевидно, они бежали по гладкому морскому льду или по гладкой снежной, покрытой настом поверхности суши. На антарктическом барьерном льду, где путь идет либо по плотным застругам, либо по рыхлому снегу, пройти такое расстояние было бы, конечно, совершенно невозможно.

Пири Роберт (1856–1920) – американский полярный исследователь. В 1886-м и 1891–1895 годах совершил четыре путешествия в Северную Гренландию, в результате которых установил ее островной характер, открыл ряд ледников и залив Независимости. В 1901–1909 гг. предпринял три экспедиции от северных берегов Гренландии и Земли Гранта к Северному полюсу. В географической литературе упрочилась версия, будто бы Пири достиг полюса, однако еще в десятых годах нынешнего столетия специальная комиссия конгресса США, разбиравшая скандальный спор между Пири и другим американским полярным путешественником Фредериком Куком, претендовавшим на первенство в открытии Северного полюса, установила, что из-за неисправности хронометра Пири ошибся в вычислениях своего местоположения и не дошел до полюса лишь полтора градуса, то есть около 150 км. Комиссия сочла это расстояние формальностью и первенство в открытии Северного полюса оставила за Пири. Как узнает читатель из этой книги, Шеклтон не дошел до Южного полюса также всего лишь 180 км, однако первенство ему не присуждалось.

Наши собаки неожиданно порадовали нас своими способностями. Надо сказать, что лишь предки их жили в полярных условиях, и то это было в 1899 году, а так ни одна из наших собак сама не была знакома с арктическими холодами, как не была обучена бегать по льду. Скемп, например, был овчаркой, и когда мы выходили с ним на прогулку вместе с другими собаками, было интересно наблюдать, как у него сохранились его прежние привычки. Он постоянно кружил вокруг других собак и облаивал их; мне кажется даже, они предпочитали гулять без Скемпа.

Выше я уже описал нашу первую попытку пустить в ход автомобиль на морском льду. Позже мы сделали ряд опытов с ним на берегу и увидели, что не представляет никакой трудности пустить машину в ход даже на сорокаградусном морозе, но большим препятствием были автомобильные колеса. Вес же машины делал путешествие по снеговой поверхности почти невозможным. Тяжелые задние колеса проваливались даже на самом твердом снегу и затем вертелись в сделанных ими ямах. Автомобиль шел превосходно по голой земле, даже по крутому склону Пониглен, и мы решили, что весной попробуем заменить его колеса другими. Если бы только он смог передвигаться по поверхности барьерного льда, то, конечно, все наши затруднения сразу бы разрешились, так как тогда мы могли бы рассчитывать делать в день не меньше 160 километров.

Завоевание вершины Эребуса

Устройство всяких второстепенных приспособлений для зимовки, окончательная отделка дома, постройка конюшен и метеорологической будки, наконец, наведение порядка в складах – все это занимало наше внимание до 3 марта. Затем мы начали искать приложения своей энергии к какому-нибудь другому предприятию, полезному для науки и содействовавшему целям нашей экспедиции. Мне очень хотелось устроить как можно южнее склад продовольствия для нашего путешествия, намеченного на следующее лето, но широкое пространство открытой воды, образовавшееся между мысом Ройдс и мысом Хат, не позволяло продвигаться в этом направлении. Невозможно было организовать экскурсию к Западным горам, где геологические исследования дали бы, вероятно, очень интересные результаты. В данный момент было мыслимо лишь одно путешествие – правда, довольно трудное, но зато более интересное и увлекательное, – подъем на вулкан Эребус.

Это восхождение казалось желательным во многих отношениях. Прежде всего наблюдения над температурой и воздушными течениями на вершине этой большой горы могли бы иметь серьезное значение для изучения движения воздуха в верхних слоях – метеорологическая проблема, до сих пор еще не разрешенная полностью. С точки зрения геологии изучение Эребуса также могло дать ряд интересных фактов. Помимо научных соображений, восхождение на гору высотой больше 3950 метров, находящуюся на крайнем Юге, могло доставить немало спортивного удовольствия как нашим альпинистам, так и всем остальным, желавшим им успеха.

Обсудив вопрос, я решил, что в партию, которая отправится с целью достичь вершины Эребуса, войдут профессор Дэвид, Моусон и Маккей. Они возьмут с собой продовольствия на десять дней. Вспомогательная партия в лице Адамса, Маршалла и Брокльхёрста сколько возможно будет сопровождать первую. Адамс должен возглавлять всю экспедицию до того момента, когда он решит, что его партии пора возвращаться, тогда начальство над передовой партией примет профессор Дэвид.

В данных мною Адамсу письменных инструкциях ему разрешалось также подняться на вершину, если он сочтет это возможным для своей партии. Адамс на самом деле так и сделал, несмотря на то что его вспомогательная партия не была снабжена так хорошо всем необходимым для восхождения, как главная, и имела с собой продовольствия всего на шесть дней. В инструкциях значилось также, что вспомогательная партия не должна чем-либо обременять главную, особенно в смысле распределения продовольствия. Фактически три члена этой партии не только не доставили каких-либо затруднений, но, напротив, оказали величайшую помощь передовому отряду и все время жили исключительно за счет своего собственного продовольствия.

Подъем решено было начать 4 марта. Все на зимовке сразу же занялись приготовлениями к походу. Следовало подбить шипы к обуви, сшить мешки для продовольствия, наполнить их, осмотреть и отремонтировать спальные мешки, достать ледорубы и выполнить тысячу разных других мелких дел, потребовавших много энергии. Обе партии были готовы и выступили в путь в 8 часов 30 минут 5 марта.

В предыдущей главе я описывал уже то снаряжение, которое необходимо для санной экспедиции, так что нет надобности касаться деталей подготовки этого путешествия – оно отличалось лишь размерами взятых с собой запасов продовольствия. При восхождении на такую гору, как Эребус, конечно, нельзя было идти с санями. Поэтому передовая партия приспособила ремни к спальным мешкам таким образом, чтобы каждый мог взять мешок себе на спину в виде ранца, уложив в него все остальное снаряжение. Участники вспомогательной партии, на случай, если им придется зайти далеко, до мест, свободных ото льда и снега, устроили такие же приспособления, чтобы переложить весь свой груз себе на плечи.

Когда они отправились в путь, я, надо сознаться, мало рассчитывал на то, что вся партия достигнет вершины. Однако уже на третий день после их ухода мы прямо из дома при помощи сильной подзорной трубы Армитеджа увидели шесть крохотных точек, медленно ползущих по огромному снежному полю к основанию крутых склонов конуса. Когда же на следующий день я опять увидел на горизонте те же крохотные точки, я убедился в том, что и вспомогательная партия собирается проделать весь путь. По возвращении из экспедиции Адамс и профессор Дэвид составили подробный отчет. На основании этого отчета я и попытаюсь проследить шаг за шагом весь поход, участники которого отличались не только тем, что совершили свое первое путешествие в Антарктике, но и тем, что вообще впервые в жизни принимали участие в серьезном горном восхождении.

Вулкан Эребус носит имя, достаточно прославленное в истории полярных исследований как севера, так и юга. Этот огромный вулкан, у подножья которого расположилась наша зимовка, получил свое наименование 28 января 1841 года от Джемса Кларка Росса по имени главного корабля его экспедиции. Трагическая гибель этого корабля связана с поисками экспедиции Джона Франклина – одной из наиболее захватывающих страниц истории исследования Арктики. И, хотя «Эребус» и «Террор» погибли далеко от тех мест, которые были ареной их наиболее славной исследовательской деятельности, память об этих отважных кораблях увековечена в Антарктике двумя величественными вулканами, получившими их имена.

После возвращения Джеймса Кларка Росса из своего третьего антарктического плавания (см. прим. 3 к главе «Предисловие») экспедиционные суда «Эребус» и «Террор» были приданы другой английской экспедиции, направлявшейся в Арктику для открытия Северо-Западного прохода, под начальством Джона Франклина. Экспедиция в составе 129 человек отплыла из Англии в мае 1845 года в Баффинов залив, чтобы разведать путь вдоль северного побережья Америки к Берингову проливу. Перезимовав у острова Бичи (в Канадском архипелаге), летом 1846 года экспедиционные суда направились на юг по заливу Пил, но в сентябре были затерты паковыми льдами. В апреле 1848 года экспедиция оставила суда, намереваясь идти пешком к реке Бекс-Фиш, но в пути в полном составе погибла. Свою главную задачу экспедиция Франклина не выполнила, открытия, совершенные ею, были относительно невелики, но гибель ее послужила толчком к организации ряда новых, спасательных экспедиций (около 50), составивших целую эпоху в истории исследования американского Севера.

Стоя, как страж, у окраины Великого ледяного барьера, Эребус являет собою великолепное зрелище. Огромная гора поднимается от уровня моря до высоты более 3950 метров, с нее открывается вид на бесконечное пространство Барьерного льда, возвышающееся над белыми склонами побережья. На вершине горы громадная впадина отмечает положение древнего кратера, а сбоку от нее расположен действующий конус, из которого обычно выходит столб паров или дыма. Восхождение на такую гору – достаточно трудное дело в любой части света и едва ли возможно без опытных проводников. В этих же широтах все трудности, конечно, значительно увеличиваются прежде всего уже чрезвычайно низкой температурой. Наши исследователи вполне понимали предстоящие трудности, но в то же время сознавали, какое большое научное значение будет иметь их поход. Поэтому они приложили все старания, чтобы дойти до самого кратера. О том, как совершалось восхождение, и об его результатах лучше всего рассказать, пользуясь выдержками из представленного мне отчета.

Уже с места нашей зимовки можно ясно видеть следы трех кратеров Эребуса. Это отмечено еще наблюдениями, сделанными издали научным персоналом экспедиции «Дискавери». От уровня моря до высоты примерно 1670 метров склоны вулкана поднимаются постепенно, становясь все более крутыми к основанию первого кратера. Они обильно покрыты снегом и глетчерным льдом, спускающимся до самого берега, где этот лед либо образует обрывы, либо, как у Ледникового языка, вдается в море в виде узкого голубого мола длиной около восьми километров. Однако вблизи мыса Ройдс имеются длинные ровные гряды из коричневого ледникового гравия, а также морены, большей частью непокрытые снегом, которые прерываются массивами черных вулканических скал, достигающих высоты около 300 метров. Над ними до высоты 1500 метров над уровнем моря все покрыто снегом и льдом, за исключением случайных выступов темной лавы, или паразитических конусов, черные силуэты которых четко вырисовываются на светлом фоне неба или снега.

На уровне приблизительно 1800 метров к северу от второго или главного кратера выдается утес в виде огромного черного клыка. Это остаток самого древнего и наиболее низко расположенного кратера. Непосредственно к югу от него поднимается изящным изгибом главный конус, выпуклый наверху и вогнутый в нижней своей части, что так характерно для вулканов. Местами выступают нагромождения обломков вулканических пород, перемежающиеся с крутыми снежными склонами, которые поддерживают края этого второго кратера, достигающего высоты 3470 метров. От его северного края склон опять поднимается сперва постепенно, затем более круто к третьему кратеру, расположенному еще южнее. Именно над этим последним кратером и видно постоянно огромное облако пара.

Вид на Эребус с мыса Ройдс

Во времена экспедиции Росса это облако имело красноватый оттенок из-за отсвета расплавленной лавы, а из кратера по склонам стекали потоки лавы. Во время экспедиции «Дискавери» мы видели красный отсвет лишь раз или два, в зимние месяцы, но тогда мы находились на расстоянии примерно 45 километров от вершины. Возможно, слабые отблески были и в другое время, только мы их не замечали. К тому же, чтобы как следует увидеть гору – она закрывалась местными небольшими холмами, – необходимо было пройти от стоянки судна 200–300 метров.

С нашей теперешней зимовки мы гораздо лучше могли наблюдать вершину вулкана. До нее было всего около 24 км, и с нашей стороны подъем склонов горы к вершине был более плавным. Нам стоило лишь открыть дверь дома, чтобы увидеть полностью большую часть вулкана. Наблюдатели, через каждые два часа производившие метеорологические наблюдения, постоянно видели перед собой Эребус и даже специально смотрели на него, так как он был нашей высокогорной метеорологической обсерваторией. По его вершине мы определяли направление воздушных течений на данной высоте, а потому, конечно, видели и все фазы его внутренней вулканической деятельности. Без сомнения, именно вследствие этих причин за время нашего пребывания на мысе Ройдс, особенно в зимние месяцы, мы смогли отметить почти непрерывную вулканическую деятельность горы. Стало обычным явлением, что люди, выходившие зимой из дома, возвращаясь говорили, что заметно «сильное свечение вершины Эребуса». Временами это свечение было сильнее, иногда слабее. В одном особом случае, когда барометр устойчиво показывал чрезвычайно сильное давление, свечение было особенно интенсивным. Оно то появлялось, то исчезало ночью, примерно через каждые четверть часа. В другое время нам приходилось наблюдать также сильные вспышки пламени на вершине кратера.

Огромный столб пара, поднимавшийся из кратера в холодный воздух, временами достигал высоты 900–1200 метров. Прежде чем начать распространяться в стороны, он принимал направление тех воздушных течений, которые в данный момент обнаруживались в верхних слоях атмосферы. Временами это облако паров становилось особенно отчетливым. Мы заметили, что лучше всего его бывало видно, когда луна восходила в восточной части горизонта и поднималась позади вершины горы. В этом случае пары проектировались на диске луны, и было ясно видно, что это большое облако движется вверх не спокойно и равномерно, а толчками выбрасывается снизу. Иногда становилось очевидным, что магма находится уже недалеко от краев кратера, так как на облаках пара было заметно ярко-красное отражение. Мы часто спрашивали себя, какое направление принял бы лавовый поток и какое влияние он оказал бы на колоссальные глетчеры и снежные поля, прилегающие к склонам горы, если бы он вышел за пределы кратера. Эти внезапные подъемы лавы были, очевидно, результатом сильнейших взрывов паров внутри вулкана и служили верным доказательством того, что Эребус все еще обладает значительной активностью.

5 марта, после хлопотливого дня и ночи, заполненных приготовлениями, партия отправилась в путь. В 6 часов был подан завтрак, затем все имущество нагружено на одиннадцатифутовые сани. Общий вес груза вместе с санями составлял всего 254 кг. Перед тем как партия отправилась в путь, я ее сфотографировал. Она выступила в 6 часов 15 минут. Мы проводили путешественников, помогли им перетащить сани на руках через скалистый хребет позади зимовки, а затем тащить их вдоль берега Задней бухты, через Голубое озеро и по восточному склону до первого подъема. Здесь мы распростились с горной партией и пожелали ей счастливого пути.

Исследователи направились прямо по снежному склону, ближе к скалам и моренам, чтобы избежать глетчеров с их трещинами. Примерно в полутора километрах на высоте 120 метров им преградила путь ледниковая морена. Сани пришлось перетаскивать через нее на руках, пропустив ледорубы между полозьями и рамой. По другую сторону морены находился склон, покрытый льдом и фирном, где сани в первый раз перевернулись. Шел небольшой снег, дул слабый ветер. Дэвид и Адамс довольно живописно изображают в отчете этот первый опыт партии в передвижении с санями.

Местами тащить сани было очень тяжело. В одном месте, на крутом склоне небольшого ледника, партии пришлось приложить много усилий, передвигаясь ползком на руках и коленях, чтобы протащить сани по голубой поверхности льда, покрытой тонким слоем рыхлого снега. Едва было преодолено это препятствие, как встретились снежные поверхности с застругами, которые тоже замедлили продвижение. Застругами называют снежные борозды и гребни, наметенные ветром. При путешествии с санями – это одно из наиболее неприятных препятствий. Под воздействием снежной метели в снегу образуются ямы, особенно в том случае, когда ветер встречает препятствие в виде каких-либо скал или участков земли, мешающих ему дуть свободно. Глубина этих заструг колеблется от 5–7 см до 90–120 см в зависимости от положения ближних скал и силы ветра. Гребни наметенного между ложбинами снега затрудняют движение, особенно если их направление более или менее параллельно направлению движения саней. Как ни неприятны заструги, в некоторых случаях присутствие их приветствуется путешественником, особенно когда небо затянуто тучами и низкие слоистые облака закрывают все приметы на горизонте. Серое расплывчатое освещение делает совершенно невозможным как-либо направлять свой путь, и заструги с их всегда определенным направлением – единственное спасение. Можно отметить их угол по отношению к стрелке компаса, поставленного на снег, и таким способом точно определить направление. Руководствуясь застругами, удается довольно точно придерживаться намеченного курса, особенно если время от времени останавливаться и проверять по компасу направление. Последнее является необходимой предосторожностью, так как временами направление заструг все же меняется.

В данном случае путешественники с трудом удерживались на ногах. Кое-кому из них даже изменило обычное хладнокровие. Замечания по поводу заструг перекрывали шум поступи финеско, поскрипывание лыжных ботинок и легкий свистящий звук полозьев, скользящих по мягкому снегу. Вечером около 18 часов партия остановилась лагерем у невысокой, одиноко торчащей черной скалы на высоте 838 метров над уровнем моря в 11 км от зимовки. После хорошего горячего ужина путники забрались в палатки и скоро заснули в своих спальных мешках. На следующее утро перед ранним завтраком температура была —23,3° C, тогда как у нас на зимовке она в это время была —17,8° C. Отправившись в путь, участники экскурсии заметили, что подъем стал круче: 1:5. Заструги, шедшие в косом направлении по отношению ко взятому ими курсу, нередко заставляли сани опрокидываться. Температура была —22,2° C, но чтобы тащить сани приходилось прилагать усилия, и от этого путники согрелись.

Вечером 6 марта исследователи остановились лагерем на высоте 1533 метра, пройдя за день всего около пяти километров, но зато поднявшись на 853 метра выше предыдущей своей стоянки. Температура в эту ночь была —33,3° C. Второй лагерь находился на одном уровне с самым древним кратером Эребуса. Познакомившись с природой обломков вулканических пород, разбросанных вокруг, профессор Дэвид пришел к убеждению, что Эребус еще сравнительно недавно выбросил некоторое количество лавы из этого кратера.

На следующее утро Адамс решил, что их вспомогательная партия должна принять участие в подъеме на вершину вместе с передовой партией. Я оставил это на его усмотрение, но полагал, что едва ли трое участников вспомогательной партии будут иметь возможность подняться на вершину, и не обеспечил их снаряжением. Они были снабжены одним большим спальным мешком на троих, и это громоздкое сооружение пришлось нести одному человеку. Точно так же мы не снабдили их широкими ремнями для ношения тяжестей на спине, какие были у передового отряда, и им пришлось заменить ремни кусками веревки. Обувь членов вспомогательной партии не имела шипов на подошвах, отчего они с трудом могли подниматься по скользким склонам, покрытым снегом. Впрочем, у профессора Дэвида были лыжные ботинки, которые он подбил на подошвах полосками кожи. Дэвид находил, что полоски эти действуют не хуже шипов на горных ботинках и ссудил свою пару Маршаллу. Профессор и Адамс в течение всего восхождения были в лыжных ботинках. Лыж с собой они не брали, так как карабкаться по такому неровному склону на лыжах было бы невозможно. У каждого из участников похода имелось по паре финеско и лыжных ботинок и прочее необходимое снаряжение, причем в отношении одежды были в известной степени учтены индивидуальные вкусы.

Шестеро путешественников устроили склад на месте второго лагеря, оставив здесь сани, кое-что из провизии и часть кухонных принадлежностей. Далее решили подниматься налегке. Они захватили было с собой среди прочего снаряжения шесты от палаток, но пройдя 800 метров, убедились, что взбираться на гору с этими предметами совсем невозможно и доставили их обратно в склад. Каждый из участников нес на себе около 18 кг груза, причем груз экспедиции состоял в основном из спальных мешков, двух палаток, походной кухни и трехдневного запаса провизии. Снежные склоны становились все круче и круче. Однажды Маккей, выбивавший ледорубом ступени в твердом снеге, поскользнулся, скатился со своим грузом метров на тридцать вниз и едва успел задержаться за снежный выступ, спасшись от дальнейшего падения. На третий вечер, 7 марта, партия устроила лагерь на высоте 2669 метров над уровнем моря. Температура была —28,9° C.

Вечером между 21 и 22 часами поднялся сильный ветер. Когда на следующее утро путники проснулись, жесточайшая метель задувала с юго-востока. С наступлением дня метель разбушевалась еще больше и с ужасающей силой несла снег вниз по скалистой долине, где находился лагерь. Снег был так густ, завывания ветра так сильны, что, хотя расстояние между обеими отрядами было не больше 10 метров, путешественники не могли ни видеть, ни слышать друг друга. Шестов у палаток не было, и палатки растянули просто над верхними концами спальных мешков, чтобы защитить их отверстия от снега. Однако, несмотря на предосторожности, много снегу проникло внутрь мешков. После полудня Брокльхёрст вылез из трехспального мешка. Сильный порыв ветра моментально подхватил и унес одну из его рукавиц, подбитых волчьим мехом. Брокльхёрст бросился за ней, но ветром его самого отнесло вниз в ущелье. Адамс, который вылез из мешка одновременно с Брокльхёрстом, увидел, что товарищ внезапно исчез. Он только собрался вернуться к мешку и попросить, чтобы Маршалл помог отыскать Брокльхёрста, как сам подвергся той же участи. Между тем Маршалл, оставшись единственным обитателем мешка, держался с величайшим трудом, всячески стараясь, чтобы не сдуло ветром мешок с ним самим и прочим содержимым. В конце концов Адамсу как-то удалось добраться на карачках до мешка, затем появился ползком и Брокльхёрст, взобравшийся на скалы ценой отчаянных усилий. И как раз вовремя, так как совершенно изнемогал от пронизывающего холода. Они с Адамсом забрались в мешок. Оказалось, что пока Маршалл оставался в нем один, мешок закрутило ветром и набило внутрь снегу. Адамсу и Маршаллу пришлось снова вылезть и попытаться растянуть мешок. Попытка была малоуспешна; они окоченели от холода, а мешок, в котором оставался лишь один человек, вздувался, вырываясь из рук, так что они снова кое-как забрались в мешок. Вскоре Адамс решил еще раз попытать удачи, но в то время, как он старался закрыть отверстие, ветер проник в мешок и раскрыл его во всю ширь. Адамс поспешил залезть обратно и на этом приключение благополучно закончилось. Теперь им больше ничего не оставалось, как лежать неподвижно, пока не прекратится буря. Время от времени они грызли плазмоновые сухари или съедали по кусочку шоколада.

Весь этот день, 8 марта, а также и следующую ночь они ничего не пили, так как зажечь примус и растопить снег не было никакой возможности. Впрочем, несмотря на бурю, путники ночью все же немного поспали. Проснувшись в 4 часа на следующее утро, они увидели, что метель кончилась, и после завтрака, в 5 часов 30 минут отправились дальше.

Угол подъема становился все более крутым и достиг 34°, то есть увеличился до 1:1,5. Склоны, покрытые плотным снегом, были слишком круты, чтобы можно было взбираться по ним не прорубая ступеней ледорубом, поэтому путники насколько возможно придерживались голых скал. Подчас гребень скалы оканчивался вверху широким снежным склоном, тогда они вырубали в этом склоне ступени, ведущие к другим голым скалам, расположенным еще выше. Брокльхёрст, обутый в лыжные ботинки, почувствовал, что ноги мерзнут, но не придал этому серьезного значения и не сменил ботинки на финеско. Около полудня путешественники нашли место, удобное для остановки, и вскипятили чай. В это время они находились всего в каких-нибудь 240 метрах ниже краев древнего кратера. Влияние большой высоты и сильного холода здесь заметно ощущалось.

Внизу расстилалась величественная панорама облаков, сквозь которые проглядывала окраина Барьера. Но путники не могли тратить много времени на созерцание красот. Наскоро закусив, они снова начали подъем. Неподалеку от края главного кратера, Маккей, вместо того чтобы идти менее трудной и более надежной дорогой по скалам, где шла остальная партия, вздумал проложить себе путь с помощью ледоруба по очень крутому фирновому скату. Только он скрылся из виду, как путники услышали его крик о помощи: он устал и боялся, что долго не продержится. Маршалл и профессор Дэвид бросились к краю обрыва и тут чрезвычайно удачно наткнулись на Маккея. Он имел вид человека совершенно обессилевшего. Маршалл тотчас же освободил его от заплечного груза. Оказалось, что прорубать ступени с тяжелой ношей на плечах – работа гораздо более трудная, чем предполагал Маккей. Он едва смог достичь места, как тут же свалился и потерял сознание. Несомненно, что это отчасти было вызвано горной болезнью. Суровые условия и большая высота привели к тому, что горная болезнь поразила и Брокльхёрста.

Отыскав место для лагеря и сбросив на землю свои тюки, члены горной партии осмотрелись вокруг. Они представляли себе, что внутри кратера найдут ровную поверхность фирна или глетчерного льда, заполняющего потухший кратер до самого края и спускающегося постепенно к действующему конусу на южной стороне горы. Вместо этого оказалось, что они находятся на самом краю обрыва, сложенного из черной лавы, – это была стена древнего кратера. Обрыв большей частью был вертикальным, а кое-где и нависал, причем высота стены достигала 25–30 метров. Основание этой скалы отделялось от снежной равнины, простиравшейся внизу глубоким рвом, возникшим, очевидно, в результате снежных метелей. Юго-восточные ветры, ударяясь с силой в эту огромную стену древнего кратера, завихряются, дают начало мощным обратным токам воздуха у самого основания скалы. Эти токи и вырыли глубокую траншею в плотном снегу. Глубина траншеи достигала 10–12 метров, а стены ее были более или менее вертикальны. В районе нашей зимовки у каждой отдельно стоящей скалы или утеса, обращенных одной своей стороной к юго-восточным ветрам, обнаруживалось то же самое явление, но, конечно, в гораздо меньшем масштабе.

За стеной в траншее простиралось обширное снежное поле. На южном конце поля виднелись действующий конус и кратер вулкана, из которого поднимались массы пара. Больше всего поразили путешественников какие-то совершенно необычайные образования, разбросанные в разных местах на поверхности снежного поля. Они имели вид холмиков или башенок самой фантастической формы. Одни из них походили на пчелиные ульи, другие представлялись какими-то огромными вентиляционными трубами парохода или поднимались в виде отдельных башенок; некоторые даже напоминали своими формами различных животных. С первого взгляда казалось невозможно определить происхождение этих странных фигур. К тому же пришло время еды, и было решено произвести тщательное исследование попозже.

Когда путешественники бродили по краю стены древнего кратера в поисках удобного места для лагеря, их силуэты на горизонте можно было видеть с зимовки в подзорную трубу Армитеджа. В эту трубу Армитедж наблюдал весь путь отряда в течение двух первых дней. Затем путники пропали из поля зрения, когда начали взбираться по скалам, и Армитедж снова поймал их в подзорную трубу как раз на краю кратера.

Место стоянки, выбранное для обеда, находилось в небольшой расщелине между скал на северо-западном склоне главного конуса, примерно на 15 метров ниже края древнего кратера. Пока другие стряпали обед, Маршалл осмотрел ноги Брокльхёрста, который жаловался на то, что они потеряли всякую чувствительность. Когда лыжные ботинки и носки были сняты, оказалось, что оба большие пальца на ногах Брокльхёрста совершенно черны; остальные пальцы, хотя и менее сильно, но тоже поморожены. По виду можно было судить, что обморожение произошло несколько часов назад. Маршалл и Маккей принялись тотчас же восстанавливать кровообращение в ногах, растирая и согревая их. Для данных обстоятельств их усилия можно было считать успешными, но также стало очевидно, что полное излечение пойдет медленно и трудно. Когда ноги согрелись, Брокльхёрст надел сухие носки и финеско, выложенные сеннеграсом. В 15 часов 30 минут все принялись за завтрак.

Брокльхёрстом были проявлены, можно сказать, колоссальное упорство и выносливость. В течение предыдущих девяти часов он, несмотря на обмороженные ноги, взбирался по крутым и трудным для подъема склонам. После завтрака его оставили в лагере, тщательно закутав в трехспальном мешке, а остальные пятеро путешественников отправились исследовать дно древнего кратера. Они поднялись на край кратера и шли вдоль него, пока не добрались до места, где в стене кратера была удобная для прохода брешь. У ее основания, как мост через фирновую траншею, лежала узкая полоса снега.

На краю древнего кратера

Связавшись веревкой, путники добрались до плотного снега в кратере и осторожно, остерегаясь расселин, стали продвигаться по снежной поверхности. Они направились к одному из вышеупомянутых холмиков и, рассмотрев его подробнее, заметили тянувшиеся к нему странные полосы вроде канав с нависающими краями. Медленно продвигаясь вперед, примерно в тысяче метров выше лагеря и на расстоянии немногим более 1,6 км, они встретили небольшой паразитический конус. Из-под снега торчали обломки лавы, огромные кристаллы полевого шпата длиной в один-три дюйма, куски пемзы; как полевой шпат, так и пемза частично были покрыты серой. Осмотрев конус с тщательностью, какую допускало время, путники направились обратно в лагерь, уже не прибегая к помощи веревки, поскольку на пути сюда не было ни одной существенной трещины. По пути им встретился ледяной холмик, удивительно похожий на лежащего льва, – обнаружилось, что из него выходит дым. Профессор Дэвид понял загадку происхождения этих странных образований – это было не что иное, как внешние, видимые признаки фумарол. В обычных климатических условиях фумаролы, то есть отверстия, через которые выделяются пары из вулкана, узнаются по облачку пара над ними. Если подержать руку в струе пара, можно сразу ощутить тепло. Но в суровом антарктическом климате на Эребусе пары фумарол, как только достигают поверхности земли, немедленно превращаются в лед. Так появляются ледяные холмики, несколько сходные по форме с холмиками из известковой накипи, которые встречаются возле гейзеров в Новой Зеландии, Исландии и в Йеллоустонском парке. Исследуя такую фумаролу, Маккей вдруг провалился выше колен в один из скрытых ее протоков и спасся от дальнейшего падения только благодаря ледорубу. Примерно тогда же и Маршалл пережил подобное приключение.

Отряд возвратился в лагерь около 18 часов. Оказалось, что Брокльхёрст чувствует себя значительно лучше. После чая все расселись на скалах, любуясь великолепным зрелищем, открывшимся на западе. Под ними катилось огромное море кучевых облаков, а вдали на горизонте в лучах заходящего солнца пылали Западные горы.

Маккей, Дэвид, Адамс и Маршалл около ледяного образования над фумаролой

Брокльхёрст на высоте 3000 метров, под облаками виден мыс Ройдс

На следующее утро исследователи поднялись в 4 часа; им представилось еще более поразительное зрелище – тень Эребуса, отбрасываемая восходящим солнцем на плывущие внизу облака. Силуэт горы вырисовывался очень четко, можно было рассмотреть каждую деталь. После завтрака Маршалл занялся обмороженными ногами Брокльхёрста. К этому времени оттаял гипсометр, замерзший по дороге, и путешественники произвели определение точки кипения. После соответствующих поправок и сверки с отсчетами анероида высота края древнего кратера в этом месте, непосредственно над лагерем, была определена в 3475 метров. В 6 часов партия оставила лагерь и с максимальной поспешностью направилась к конусу действующего кратера. По пути через древний кратер Моусон сфотографировал фумаролу, похожую на льва, а также вид на действующий кратер с расстояния около 2,5 км. Съемка производилась с большими затруднениями, так как моментальный затвор на морозе перестал действовать.

Недалеко от крайней точки, достигнутой накануне, путешественники увидели обломки желтого льда. Исследовав его, они убедились, что желтая окраска обусловливалась присутствием серы. Поднимаясь по довольно крутым склонам, образованным чередующимися массами твердого снега, скоплениями крупных, правильных кристаллов полевого шпата и кусков пемзы, исследователи достигли основания действующего конуса вулкана. Их продвижение вперед теперь шло мучительно медленно, так как большая высота в сочетании с морозом очень затрудняли дыхание.

Действующий конус Эребуса сложен главным образом из серых или зачастую желтых вследствие отложения серы кусков пемзы размерами от нескольких сантиметров до нескольких метров в диаметре, имеющих на изломе темно-коричневую окраску.

Партия подошла к краю действующего кратера в 10 часов 10 марта и остановилась на его вершине, куда теперь впервые ступила нога человека. Достижение этой, быть может, самой замечательной в мире горной вершины было блестящей победой. От своего последнего лагеря путники прошли около 4 км, поднявшись точно на 609 метров, что заняло у них более четырех часов. В своем отчете они живо описывают развернувшееся перед ними прекрасное и величественное зрелище.

«Мы стояли на краю колоссальной пропасти и первоначально не могли ничего различить ни на дне ее, ни по другую сторону из-за массы паров, наполняющих кратер и поднимающихся вверх столбом высотой в 150–300 метров. После непрерывного громкого шипящего звука, продолжавшегося несколько минут, внизу вдруг раздавался сильный глухой шум и тотчас же колоссальные клубы пара взвивались вверх, увеличивая собою объем белого как снег облака, обычно парящего над кратером. Это явление повторялось через некоторые промежутки все время, пока мы находились на кратере. Окружающий воздух был наполнен едким запахом горящей серы. Но вот удачный порыв северного ветра раздул облако пара, и кратер предстал перед нами на всем своем протяжении и во всю свою глубину. Моусон засечками определил глубину его – 274 метра и наибольшую ширину – около 800 метров. На дне пропасти виднелось не менее трех хорошо намеченных отверстий, из которых и выбрасывался взрывами пар. В стене юго-западной части кратера был огромный пролом глубиной в 100–120 метров. Стена кратера против того места, где мы стояли, представляла некоторые интересные особенности. Слои темной пемзовой лавы или пемзы чередовались с белыми полосами снега. Определенных доказательств, что снег перемежался именно с лавой, правда, не было, но возможно дело обстояло именно так. С поверхности одного из наиболее толстых слоев лавы или пемзы, как раз там, где этот слой соприкасался с полосой снега, поднимались мелкие струйки пара, вытянувшиеся в ряд. Их было слишком много, и они слишком близко находились одна от другой, чтобы можно было принять их за отдельные фумаролы. Внешний вид их скорее заставлял думать, что снег превращается в пар от действия теплоты расположенного под ним слоя горной породы».

Здесь на краю кратера была также определена гипсометром точка кипения, но результат оказался менее удовлетворительным, нежели полученный утром в лагере. Взяв среднее из определения анероидами и гипсометром на краю древнего кратера, можно определить высоту Эребуса в 4075 метров над уровнем моря. После того как были закончены все измерения, а Моусон сделал несколько снимков, партия возвратилась в лагерь, так как было решено в тот же день спуститься к основанию главного конуса, то есть проделать спуск примерно в 2400 метров.

На обратном пути партия пересекла главный кратер и произвела определение уровней для геологического разреза. Были собраны в большом количестве образцы единственных в своем роде кристаллов полевого шпата, а также образцы пемзы и серы. По возвращении в лагерь путешественники быстро поели, собрались, взвалили на плечи каждый свою ношу и отправились вниз по крутому склону вулкана. Брокльхёрст настоял на том, чтобы самому нести свой тяжелый груз, несмотря на помороженные ноги. Путники взяли теперь несколько западнее пути, по которому совершали восхождение. Скалы были покрыты мелкими камнями, беспрестанно осыпавшимися под ногами, отчего нередко приходилось падать.

Спустившись на сотню метров, они обнаружили, что каменистая осыпь внезапно оканчивается длинным и крутым спуском, покрытым фирном. У них было только три выхода: либо вернуться назад, к месту, где скалистый отрог, по которому они шли, отклонился от основного гребня, либо выбивать ступени в фирновом склоне, либо попытаться просто съехать вниз на 150–200 метров туда, где виднелась скалистая поперечная перемычка. Путешественники уже настолько устали, что избрали путь наименьшего сопротивления, перепаковав свой груз, чтобы скатываться было легче.

Все испытывали сильную жажду. Обнаружилось, что если собрать немного снегу, скатать в шар и положить его на камень, то под лучами солнца снег тает почти моментально. Таким образом путешественники получили суррогат питья. Они спустили свои ноши вниз по откосу и следили за тем, как свертки катились и подпрыгивали на волнистой поверхности фирна. Сверток Брокльхёрста, в котором были кухонные принадлежности, катился со страшным шумом. Алюминиевая походная кухня оказалась сильно помятой, когда мешок, в конце концов, докатился до камней внизу. Затем и сами путешественники, крепко держа ледорубы, последовали за своим снаряжением. Скорость спуска быстро нарастала, острие ледоруба все глубже врезалось в твердый фирн, обдавая затылки и лица людей градом ледяных осколков.

Спуск прошел вполне благополучно. Этот прием отряду пришлось применить еще несколько раз на других склонах, пока они не добрались до подножья главного конуса. Временами они крепко стукались о твердые заструги, так что и одежда и снаряжение пострадали от быстрого спуска. К несчастью, при этом был потерян анероид и сломан один из гипсометров. Наконец, спуск стал более пологим и перешел в террасу с небольшим уклоном, на которой находился склад, устроенный путешественниками перед восхождением. Всего партия спустилась на 1500 метров, проделав это расстояние между 15 и 19-ю часами.

Адамс и Маршалл добрались до склада первыми, так как остальным участникам экскурсии, за исключением Брокльхёрста, пришлось проделать некоторый крюк влево, чтобы подобрать кое-какой груз, скатившийся поодаль. Дойдя до склада, они увидели, что метель 8 марта натворила немало бед с их снаряжением. Сани были перевернуты, а некоторые из вещей отнесены ветром на большое расстояние и засыпаны снегом. Собрав все свои пожитки, Адамс и Маршалл пошли навстречу отставшему Брокльхёрсту, так как заметили признаки начинающейся метели. К счастью, ветер вскоре прекратился, погода прояснилась, и они втроем спокойно вернулись в лагерь. Скоро был готов чай, а к 22 часам подошли и остальные товарищи. На ночь устроили лагерь у склада. На следующий день поднялись в 3 часа утра. После завтрака пришлось заняться поисками еще кое-каких недостающих вещей, затем груз был уложен на сани и в 5 часов 30 минут отряд отправился в обратный путь домой.

Путешественникам очень мешали заструги, образовавшиеся во время последней бури. Высота гребней доходила до 1–1,5 метра и располагались они под острым углом к направлению пути отряда. Пришлось привязать к полозьям саней веревки; два человека шли впереди, чтобы тащить сани, когда это требовалось, двое придерживали с боков, а еще двое шли сзади и в случае надобности оттягивали сани назад. Передвижение в таком виде было более чем трудным. Сани то не двигались с места, то внезапно раскатывались и перегоняли шедших впереди людей. Поминутно происходили аварии. Было скользко, и те члены отряда, у которых не было шипов на подошвах сапог или хотя бы лыжных ботинок, подбитых полосками кожи, испытывали неприятную встряску от частых и неожиданных падений. В цивилизованном мире нечто подобное испытываешь, если случайно наступишь на полосу льда, раскатанную на тротуаре уличными мальчишками. Маршалл изобрел способ управлять санями. Когда сани раскатывались, он вскакивал на них сзади и при ударе о заструги или перескакивании через них направлял сани ногами. Подчас, несмотря на 82-килограммовый вес Маршалла, его перебрасывало через сани и швыряло о лед с другой стороны.

В 7 часов 30 минут отряд добрался до скалы, у которой был устроен первый лагерь, километрах в десяти от мыса Ройдс. К этому времени появились уже явные признаки приближения снежного бурана. Поднялся пронзительный юго-восточный ветер, начало мести снег. Путники опасались, что им не удастся в этот день добраться до зимовки. Они страшно устали, одна из палаток была сильно прожжена и не защищала от ветра, запас керосина почти кончился, а один из примусов в результате кувырканий по склонам вулкана пришел в полную негодность. Тогда исследователи решили идти на мыс Ройдс налегке, оставив сани и все снаряжение с тем, чтобы забрать их впоследствии. При пасмурном небе и неопределенном освещении заструги стали почти неразличимыми, так что то и дело кто-нибудь из участников экскурсии спотыкался и распластывался на снегу. Наконец, путешественники, к своему облегчению, увидели блестящую поверхность Голубого озера, от которого до зимовки оставалось всего полмили. Теперь, когда тихая гавань была уже близко, и напряжение спало, усталость особенно чувствовалась. Ноги налились, как свинцом, и эти последние полмили показались им самой трудной частью всего пути. На счастье, погода не ухудшилась.

Все это время мы на зимовке занимались раскупориванием ящиков и разборкой содержащихся в них запасов, отчего каморки отсутствующих членов экспедиции были в большей или меньшей степени загружены разными вещами. Накануне их возвращения Армитедж сообщил, что видит в трубу, как они спускаются с горы, и мы решили очистить их кабинки от лишнего имущества. В 11 часов, когда мы только принялись очищать помещение профессора Дэвида, я вышел зачем-то из дому и вдруг, к своему изумлению, увидел в каких-нибудь 30 метрах шесть молчаливых фигур, медленно ползущих к дому. Я бросился к ним, спрашиваю: «Что же, добрались до вершины?» Ответа не было. Спрашиваю еще раз. Тогда Адамс в полном изнеможении поднял вверх палец. Меня это не удовлетворило. Я снова пристал к нему с тем же вопросом. Наконец, Адамс произнес: «Да». Тогда я бросился в дом и позвал остальных. Все высыпали наружу, чтобы приветствовать вернувшихся и поздравить их с успехом. За рукопожатиями и криками последовало хлопанье пробок шампанского – нашим усталым путникам оно показалось нектаром. Впрочем, Маршалл прописал некоторую порцию этой жидкости и остававшимся дома, чтобы они могли в более спокойном состоянии слушать рассказы вернувшегося отряда.

За исключением Джойса, Уайлда и меня, видевших подобные вещи во время прежней экспедиции, все остальные были поражены способностью вернувшихся к поглощению еды и питья. Робертс в несколько минут приготовил огромную кастрюлю овсянки на молоке и ее содержимое исчезло молниеносно. За этим последовала значительная часть окорока и большое количество самодельного хлеба со свежим новозеландским маслом. Все шестеро, по-видимому, принесли с собой со склонов Эребуса великолепно развитый полярный аппетит.

В конце концов еда прекратилась; за ней снова последовали рассказы, курение и, наконец, заслуженный отдых для усталых путешественников.

Из-за дурной погоды за оставленными одиннадцатифутовыми санями и снаряжением только через несколько дней отправилась партия, состоявшая из Адамса, Дэвида, Армитеджа, Джойса, Уайлда и Маршалла. На случай плохой погоды они взяли с собой маленькие семифутовые сани, палатку и продовольствие. После довольно трудного пути по рыхлому, только что выпавшему снегу, при туманной погоде и при температуре в середине дня около —28,9° C с сильнейшим юго-восточным ветром, они добрались до скалы. Откопав из-под снега оставленные там сани и привязав свои маленькие поверх них, партия дотащила все это имущество до Голубого озера, где я ее встретил. Мы решили оставить все здесь до следующего дня. Позже наши маньчжурские лошадки привезли сани на зимовку.

Результаты экспедиции на Эребус

В заключение своего отчета профессор Дэвид и Адамс пишут о впечатлении, которое произвело на них все виденное:

«Эти удивительные закаты и еще более волшебный восход солнца, когда огромная тень Эребуса ложилась на море облаков под ногами, тянулась через весь пролив Мак-Мёрдо и достигала далеких Западных гор, фантастические формы холмиков из зеленоватого или белого льда над фумаролами древнего кратера, покров дна кратера, сверкающий кристаллами льда, вперемежку со снегом и пемзой, наконец, гудящее жерло кратера, с вырывающейся из него высокой струей паров, которая оканчивается облаком, – все это совершенно неизгладимые впечатления, которые никогда не исчезнут из нашей памяти».

Надо сказать, что, принимая во внимание время года, нашим альпинистам очень повезло в смысле погоды. Прежде всего состояние поверхности пути оказалось вполне удовлетворительным, можно было передвигаться с санями по снегу, и никаких опасных трещин во льду не встречалось. Наконец, даже снежная буря, хотя и явилась тяжелым испытанием, – она началась при температуре —34,4° C – оказалась, в конечном счете, благодеянием, так как продолжалась ровно столько времени, сколько было необходимо, чтобы значительно поднять температуру воздуха и прекратить на высотах юго-западный ветер, сменившийся полным затишьем. Конечно, меня очень радовало, что все участники восхождения вернулись назад, так блестяще выполнив задачу и без серьезных аварий, хотя, впрочем, нога Брокльхёрста вызывала все же некоторое беспокойство. Два пальца его правой ноги сильно распухли и стали белыми, тогда как большой палец оставался совершенно черным; по мнению Маршалла, эти пальцы нужно было впоследствии ампутировать. За исключением этого несчастного случая, все остальные члены партии возвратились совершенно здоровыми.

Я попросил профессора представить мне краткий обзор научных результатов восхождения на Эребус. Думаю, что он не будет лишним в книге, так как цель восхождения прежде всего состояла в том, чтобы собрать эти научные сведения, хотя, конечно, было также и стремление достигнуть вершины этой высокой, до сих пор никем не изведанной горы.

«Из научных результатов, – пишет профессор Дэвид, – следует упомянуть прежде всего определение высоты вулкана. Джемс Кларк Росс в 1841 году определил его высоту в 12 367 футов (3769 м). Национальная антарктическая экспедиция 1901 года сперва определила ее в 13 120 футов (3999 м), но позднее переопределила ее, указав высоту в 12 922 фута (3938 м). Эта цифра теперь приводится на картах, издаваемых Британским адмиралтейством. Наши наблюдения были произведены частично анероидами, частично гипсометром, причем показания их сличались с одновременными отсчетами барометра на зимовке мыса Ройдс. Эти наблюдения показывают, что край второго или главного кратера Эребуса поднимается на 11 350 футов (3459 м) над уровнем моря, тогда как высота вершины действующего кратера около 13 350 футов (4069 м). Надо, конечно, принять во внимание, что оба применявшихся нами метода основывались исключительно на наблюдениях над атмосферным давлением, тогда как определение экспедиции «Дискавери» произведено триангуляционным способом при помощи теодолита с уровня моря. Впрочем, вполне возможно, что первоначальное определение высоты Эребуса, сделанное Россом, было правильно и что за те 67 лет, которые прошли со времени его экспедиции, действующий конус вулкана вырос в вышину примерно на 1000 футов (304,8 м).

Среди наблюдений в области геологии заслуживает внимания в первую очередь факт нахождения на западных склонах Эребуса на высоте полных 1000 футов (304,8 м) над уровнем моря древних морен, оставленных там гигантским предшественником Великого ледяного барьера. Принимая во внимание, что прилегающий пролив Мак-Мёрдо имеет глубину не менее 300 сажен (548,6 м), надо думать– толщина этого ледяного слоя в период своего максимального развития была не менее 2800 футов (853,4 м). Мы обнаружили также, что, кроме этих древних морен, имеются морены более позднего происхождения, возникшие уже после периода максимального оледенения. Очевидно, они образовались в результате деятельности ледников, спускавшихся с Эребуса в разные стороны.

В отношении геологического строения самого Эребуса, экспедиция сделала следующее предварительное заключение: вулкан имеет четыре, находящихся один над другим, кратера. Древнейший, наиболее низко расположенный и в то же время самый большой из них, находится на высоте 6000–7000 футов (1372–1600 м) над уровнем моря и имеет в диаметре шесть миль (9,7 км). Второй кратер поднимается до высоты 11 350 футов (3459 м) и в диаметре имеет более двух миль (3,2 км); его края опускаются внутрь в виде отвесного обрыва, который первоначально переходил, без сомнения, в жерло кратера огромной глубины. Этот второй кратер в настоящее время наполнен почти до краев частично снегом, частично крупными кристаллами полевого шпата и кусками пемзы, в нем же находятся многочисленные, похожие на трубы холмики – фумаролы, описанные выше. Третий кратер поднимается до высоты 12 200 футов (3719 м) над уровнем моря. Его первоначальные очертания в настоящее время почти совершенно исчезли в результате образования современного действующего конуса и кратера. Последний поднимается примерно на 800 футов (на 244 м) над третьим кратером и сложен, главным образом, из обломком пемзы, размерами от одного-двух дюймов до ярда в диаметре. С ними перемешаны в большом количестве кристаллы полевого шпата и как те, так и другие покрыты налетом серы. Пары, поднимавшиеся из кратера, имели сильный запах серы. Это обстоятельство в связи с желтым налетом серы по краю действующего кратера указывает на то, что вулкан находится еще отчасти в стадии сольфатары . В то же самое время часто наблюдающийся отблеск пламени на облаках паров над кратером, хорошо заметный с места нашей зимовки в зимние месяцы, свидетельствует о том, что расплавленная лава еще клокочет внутри кратера. Совершенно свежие вулканические бомбы, найденные в разных местах милях в четырех (6,4 км) от кратера на поверхности относительно недавно выпавшего снега, – доказательство того, что Эребус незадолго перед тем выбрасывал лаву на большую высоту.

Что касается размеров, то, как было уже упомянуто, действующий кратер имеет в диаметре от полумили (804 м) до одной трети мили (536 м) и примерно 900 футов (274 м) глубины. Если сравнить этот действующий кратер с кратером Везувия, то можно сказать, что он примерно в три раза глубже последнего.

Одна из наиболее странных особенностей, замеченных на вершине, – это длинный ряд струек пара, примерно на 300 футов (91 м), глубже внутреннего края кратера. Они образовались в большом количестве в верхней части толстого слоя темной лавы или пемзы несколько вдававшегося внутрь кратера. Возможно, что горизонт этих струек пара представляет собой наивысший уровень лавы внутри кратера, а пар получается в результате испарения снега, который приходит в соприкосновение с раскаленной каменной породой. И на самом деле, над той темной полосой каменной породы, от которой начинались струйки пара, имелась белая полоса снега. Нельзя, впрочем, сказать, является ли этот снег самостоятельным слоем между слоями пемзы, или же он представляет поверхностный нанос на выступающем каменном закрайке.

Минералогический состав недавно выброшенных из действующего кратера бомб позволяет предполагать, что Эребус извергает тот редкий тип лавы, который известен под названием кенита. Эребус отличают две геологические особенности – огромные скопления крупных кристаллов полевого шпата превосходной формы и ледяные фумаролы. Кристаллы достигают двух-трех дюймов длины; у многих углы и грани слегка закруглены вследствие трения друг о друга при выбросе из жерла вулкана, но некоторые из них сохраняют и резко очерченные, совершенно правильные формы. Жидкая лава, некогда окружавшая их, очевидно, силой взрыва паров измельчается в тонкую пыль, а кристаллы остаются в неприкосновенности.

Ледяные фумаролы явление особенно замечательное. Мы насчитали их до 50, но на вулкане, без сомнения, их гораздо больше. Эти единственные в своем роде ледяные холмики образуются вследствие сгущения паров вокруг отверстий фумарол. Только в условиях очень низкой температуры возможно подобное явление. Нигде в мире нет ничего похожего.

Нельзя не признать также большого научного значения наблюдений за метеорологическими условиями на Эребусе. Это – земля обетованная для метеоролога. Более детально данные этих наблюдений будут изложены в метеорологических записках экспедиции, здесь же я отмечу лишь четыре явления, которые произвели на нас особое впечатление во время восхождения на вулкан. Прежде всего замечено, что все снежное пространство внутри второго кратера покрыто резко выраженными застругами, тянущимися с юго-запада к северу-востоку. Крутой склон заструг направлен к западу. Именно из этого квадранта дуют господствующие на вершине Эребуса ветры. Это – возвратное течение воздуха от Южного полюса к экватору. Кроме того, наблюдениями на Эребусе установлено, что юго-восточные снежные бури простираются иногда в высоту от уровня моря и по меньшей мере до высоты второго кратера, то есть более чем до 11 000 футов (3353 м).

В-третьих, должно отметить, что в тот день, когда экспедиция достигла вершины Эребуса, именно 10 марта, на высоте 13 300 футов (4054 м) она оказалась на нижней границе верхнего течения воздуха. Следует напомнить, что это происходило через полтора дня после сильной юго-восточной снежной бури. По-видимому, после бури и, вероятно, в течение последних фаз ее большое среднее воздушное течение, обычно направляющееся приблизительно от Южного полюса к экватору, временно прекращается, поглощенное мощным током бури.

В-четвертых, наблюдения за температурой воздуха указывают на следующий несомненно важный факт: от уровня моря у мыса Ройдс до вершины Эребуса, на протяжении первых 6000 футов (1829 м) температура падала примерно на 4° F [на 2° C] на каждые 1000 футов (304,8 м). Выше этого уровня падение температуры шло не так быстро, менее чем на 1° F [на 0.5° C] на 100 футов (91 м), а в одном случае температурная кривая на Эребусе обнаружила даже обратное направление.

Наконец, утром 10 марта мы имели возможность наблюдать из своего лагеря объяснение того замечательного явления, которое капитан Скотт назвал «тенью Земли». Мы увидели, как восходящее солнце отбрасывало огромную коническую тень Эребуса шириной около 40 миль (64,3 км) через весь пролив Мак-Мёрдо до самых Западных гор. Если бы какой-нибудь наблюдатель находился внутри или близко к основанию этой тени и смотрел бы в сторону ее верхушки на запад, он видел бы коническое сечение, подобное несколько обращенному конусу, рассматриваемому в очень косом направлении. Позднее, наблюдая «тень Земли» с места нашей зимовки у мыса Ройдс, мы видели, что обе бородки стреловидной тени не одинаково наклонены к вертикали, а их соответствующие углы пропорциональны углам наклона южного и северного склонов Эребуса. Очевидно, эти теневые бородки являются не чем иным, как проекцией тени конуса вулкана. Той центральной темной полосы, которую изобразил капитан Скотт, мы, однако, отчетливо не наблюдали.

Из приведенных кратких замечаний ясно, что Эребус представляет огромный геологический интерес как своими единственными в своем роде фумаролами, замечательными кристаллами полевого шпата и редко встречающимися лавами, так и тем, что он служит как бы гигантским футштоком, отмечающим уровень льда во время наибольшего оледенения Антарктики, когда весь остров Росса представлял собою нунатак , одиноко торчавший среди колоссального моря льда. С метеорологической точки зрения он интересен тем, что занимает промежуточное положение между поясом полярного затишья и областью Южного полюса, а также своей полной изолированностью от нарушающего равновесие влияния обширных земных пространств и своей большой высотой, которая позволяет проникнуть в целую систему атмосферных течений? Однако прежде всего Эребус является одним из наиболее интересных на земле мест для метеоролога из-за своего постоянного облака пара на вершине, отклоняющегося то в ту, то в другую сторону, подобно гигантскому флюгеру».

Походная кухня Нансена

Жизнь и работа на зимовке

После экскурсии на вершину Эребуса мы начали готовиться к долгим зимним месяцам, которые быстро приближались. Ночи стали длиннее, звезды все дольше и дольше не сходили с неба. Главное к чему мы стремились – это как можно лучше защитить дом от разрушительного действия юго-восточных бурь. Приведя все в надежное состояние, насколько это было в наших силах, мы решили обратить свое внимание на те научные работы, которыми еще можно было заниматься. Нас было, конечно, очень мало, поэтому не все имели возможность совмещать научную работу с выполнением разных домашних обязанностей.

Геологам было чрезвычайно важно до окончательного наступления полярной ночи собрать в окрестностях как можно больше материала. Поэтому профессор Дэвид и Пристли с утра до вечера ходили по окрестностям со своими геологическими молотками и мешками. Из каждого такого похода в пределах пяти-шести километров от зимовки они всегда приносили новые и интересные геологические образцы, исследованием которых собирались заняться потом в зимние месяцы.

Вокруг мыса Ройдс рассеяно огромное количество гранитных валунов разных размеров и окраски, попавших сюда при отступании гигантского ледяного покрова, некогда заполнявшего пролив Мак-Мёрдо и покрывавшего нижнюю часть склонов Эребуса. Геологи были чрезвычайно рады, что зимовка оказалась расположенной в местности, доставлявшей им столь интересную пищу для исследования. Мёррей так же был доволен представлявшимися ему в будущем возможностями биологических наблюдений, так как чуть не ежедневно то тот, то другой из нас приносил известие о нахождении еще какого-нибудь нового озера или озерка в окрестностях. Вскоре мы установили, что поблизости находится не менее дюжины небольших водоемов, которые могли оказаться интересными для биологических исследований. Внимание Моусона привлекали различные формы льда и снега в озерах и на окружающих холмах. Изучение их обещало дать любопытные результаты в той области физики, которая его особенно интересовала. Ночи, становившиеся все длиннее, напоминали о том, что над зимовкой скоро появится и южное полярное сияние. Собрать о нем возможно более подробные сведения представлялось также чрезвычайно необходимым, и Моусон заранее уже готовился к этим наблюдениям.

Я уже писал о том, что метеорологическая будка была построена еще до отправления партии на Эребус и что тогда же начались наблюдения. Теперь, когда все находились дома, на зимовке были организованы регулярные метеорологические наблюдения. Адамс, метеоролог экспедиции, вел все наблюдения от 8 до 20 часов. Ночной дежурный производил их от 22 часов до 6 часов. Наблюдения проводились через каждые два часа.

Я не собираюсь писать здесь длинный трактат по метеорологии, но изложу главное, что может интересовать читателя. Наблюдения производились прежде всего над температурой воздуха, ветром и направлением облаков. Подобные наблюдения и в более умеренной полосе имеют большое значение, здесь же в Антарктике, которая еще так мало изучена с точки зрения метеорологии, было в высшей степени важно собрать все возможные данные об атмосферных явлениях. Мы были в особенно выгодном положении вследствие того, что могли наблюдать не только изменения, происходившие в нижних слоях атмосферы, но и те, которые совершались в ее верхних слоях. Эребус своим облаком пара или дыма, находящимся на его вершине, точно указывал нам направление верхних воздушных течений, так что мы как будто были связаны с превосходной высокогорной обсерваторией.

Комплект метеорологических инструментов, приобретенных Адамсом, был полон настолько, насколько позволяли наши финансы. В метеорологической будке находился максимальный термометр, то есть термометр, отмечавший наивысшую температуру в период между двумя наблюдениями. Он устроен так, что раз поднявшись, ртуть в трубке остается на своей высшей точке, хотя бы температура после этого и упала. Записав показания, термометр встряхивают, и это заставляет ртуть понизиться до уровня, соответствующего действительной температуре в момент наблюдения. Затем термометр возвращают на место и через два часа снимают новые показания. Минимальный термометр для констатирования низкой температуры был не ртутный, а спиртовой ввиду того, что ртуть замерзает при –39°. Когда температура падает, столбик спирта, понижаясь, увлекает вниз погруженный в него маленький черный индикатор. Если затем температура повышается и столбик спирта поднимается, индикатор остается на месте, показывая, таким образом, самую низкую точку температуры. Положение индикатора отсчитывается по специальной шкале. При помощи этих приборов мы всегда могли установить высшую и низшую точки температуры в промежутке между наблюдениями.

Кроме максимального и минимального, там же помещались простые термометры с сухим и смоченным шариком. Сухой термометр отмечает температуру воздуха в каждый данный момент, и для этой цели у нас применялся, конечно, спиртовой термометр. Влажный термометр представляет собой обыкновенный термометр, вокруг шарика которого намотан маленький кусочек материи, предварительно погруженной в воду; на воздухе мокрая материя моментально замерзала. В результате испарения льда, окутывавшего шарик, температура, отмечавшаяся этим термометром, была ниже той, которую показывал сухой термометр. Это понижение стояло в прямом соотношении с влажностью воздуха. Для большей точности влажные термометры менялись каждые два часа: термометр, по которому был произведен отсчет, уносили в дом и заменяли другим, на котором только что образовался новый слой льда. Смачивать термометр мокрой кисточкой, как это делается в умеренном климате, было, разумеется, невозможно: по дороге от дома к будке вода обязательно превратилась бы в кусок льда. Для проверки показаний термометров в будке находился также самозаписывающий термометр или термограф. Это очень тонкий инструмент, снабженный металлическими дисками, расширяющимися или сжимающимися при каждом колебании температуры. К дискам прикреплен рычаг, поддерживающий самопишущее перо, которое упирается в разграфленную бумагу, намотанную на барабан, приводимый в движение часовым механизмом. Завод этого часового механизма рассчитан на неделю. Перо термографа вычерчивает на бумаге кривую, подъемы и падения которой соответствуют изменениям температуры воздуха.

Все эти инструменты помещались в метеорологической будке, устроенной таким образом, что хотя наружный воздух имел в нее свободный доступ, ветер не мог врываться туда с силой, так же как не попадали непосредственно на чувствительные термометры и лучи солнца. На плоской крыше будки были прибиты в виде креста две планки, причем более длинная была направлена точно по меридиану, то есть с севера на юг. На небольшом стержне в передней части будки был укреплен флюгер, который поворачивался в сторону, противоположную той, откуда дул ветер. По положению флюгера относительно креста определялось и отмечалось вместе с прочими наблюдениями и направление ветра. Для определения силы ветра и расстояния, пройденного им в промежуток между наблюдениями, применялся специальный прибор – анемометр, укрепленный на одной из подставок, поддерживающих будку. Мы использовали прибор, известный под названием анемометра Робинсона. Он состоит из четырех чашек или полушарий, прикрепленных к концам вращающегося на вертикальной оси креста, который соединен при помощи ряда зубчатых колес с двумя стрелками, вращающимися на циферблате. Длинная стрелка, делая полный оборот, отмечает 5 миль (8 км), короткая до 500 миль (800 км), так что одного взгляда достаточно, чтобы определить число миль, сделанных ветром со времени предыдущего наблюдения.

В обычных климатических условиях отсчет всех этих инструментов не составляет большой трудности и занимает лишь несколько минут, но в Антарктике, особенно во время снежной бури, это становится делом трудным. Бывает, что ветер задует огонь фонаря, применяющегося для отсчета инструментов в темноте. В таком случае неудачливый наблюдатель вынужден возвращаться в дом, зажигать там фонарь и снова с большим трудом добираться до будки. Мы пытались облегчить отсчет всех этих инструментов во время долгой полярной ночи, устроив в будке электрическое освещение, пробовали приспособить для этого аккумуляторы автомобиля, но сила тока их оказалась недостаточной.

В дополнение к метеорологической будке Моусон устроил на вершине самого высокого холма у зимовки особый анемометр своей собственной конструкции для определения силы самых сильных порывов ветра во время бури. Выяснилось, что такие порывы нередко обладают скоростью более 160 км в час.

Затем имелся еще один инструмент, связанный с метеорологическими наблюдениями – снегомер. Профессор Дэвид использовал в качестве снегомеров несколько запасных колен железной печной трубы, в которые набирался падающий снег. Снег из них потом высыпали в ведро, приносили в дом, и, когда он таял, по количеству воды мы могли точно определить количество выпавшего снега. Эти наблюдения были очень важны, так как от количества осадков зависит весьма многое в антарктических странах. Все расчеты относительно образования огромных снежных полей и ледников основываются на количестве осадков в форме снега и на скорости испарения льда. Последняя также определялась нами: мы наблюдали за испарением точно измеренных кубиков льда или снега, подвешенных под краем крыши дома, где на них не действовала теплота помещения.

В доме находился ртутный барометр, показания которого также записывались каждые два часа; кроме того, имелся барограф, который отмечал все изменения атмосферного давления в виде недельной кривой. Каждый понедельник утром Адамс менял бумагу у барографа и термографа; текущие ежедневные наблюдения регулярно заносились в метеорологический журнал. Таким образом, метеорологу было достаточно дела. Кроме того, обыкновенно всякий человек, возвращаясь с экскурсии или с каких-нибудь работ вне дома, приносил сведения относительно направления облака дыма на Эребусе или о виденном им ложном солнце или луне.

Как только лед в заливе стал достаточно прочным, чтобы выдерживать тяжесть человека, Мёррей занялся своими биологическими исследованиями. Его целью было собрать коллекцию различных морских животных, обитающих на дне и в глубинных слоях моря. Это дело требовало обширных приготовлений: во льду пробивалась прорубь, через которую на дно опускалась обычно на несколько дней сеть с приманкой в виде кусков мяса пингвина или тюленя. Различные моллюски, ракообразные и другие морские животные забирались в отверстие, находившееся наверху этой ловушки. Когда ловушку вытаскивали, все содержимое помещалось в ведро с водой. Затем его несли в дом, чтобы оттаять, так как и на этом коротком пути в четыреста метров вода успевала замерзнуть. После оттаивания улов разбирался и раскладывался по банкам, в которых животные, предварительно умерщвленные различными химикалиями, хранились в спирту для последующего изучения в Англии. Позднее Мёррей нашел, что ловушка дает недостаточно материала, и предпринимал драгировки следующим образом: когда во льду залива появлялась трещина, он опускал вдоль нее на дно веревку длиной метров в пятьдесят. На концах трещины пробивались проруби, через одну из которых на дно опускалась привязанная к концу веревки небольшая драга; веревку тянули за другой конец и проволакивали таким образом драгу по дну на протяжении всей длины веревки. Подобным способом удавалось собирать гораздо больше животных, каждый раз драга приносила что-нибудь новое. Когда трещина замерзала, работу все равно продолжали, пока сохранялись проруби у концов веревки. В этом деле Мёррею помогал Пристли.

Когда предпринимались экскурсии, то каждый из нас внимательно смотрел, не встретится ли какая-нибудь интересная горная порода или образчик флоры. Однажды Мёррей был страшно обрадован, когда мы принесли ему мох, найденный в одном хорошо укрытом месте за Задней бухтой, – это был единственный образчик мха, добытый по соседству с нашей зимовкой до наступления полярной ночи. Случалось, что мы натыкались на какой-нибудь крохотный лишайник или любопытного вида водоросли, растущие на вулканической почве, но этим и ограничивались все представители наземной растительности в этой широте. В северных полярных областях под соответствующими широтами находят до 18 видов различных цветковых растений; там имеется даже крохотное карликовое дерево – полярная ива.

Но если наземная растительность в Антарктике так бедна, то этого нельзя сказать о подводной растительности. Когда мы только что сюда прибыли, то, бродя по окрестностям, обнаружили на северном побережье мыса Ройдса довольно большое количество мелких озер. Позднее, когда эти озера замерзли, сквозь их прозрачный ледяной покров можно было различить огромное скопление ярко окрашенных водорослей и плесени. Изучение растительной жизни озер составляло одно из главных занятий Мёррея, Пристли и профессора Дэвида в течение зимних месяцев. Читатель легко может найти все места, упоминающиеся в этом рассказе, на плане нашей зимовки.

После возвращения группы с Эребуса на зимовке был установлен регулярный распорядок дня. Временно был освобожден от всяких обязанностей только Брокльхёрст, так как отмороженная нога совершенно не позволяла ему двигаться, и, как довольно вскоре по его возвращении установил Маршалл, ему предстояла ампутация, по крайней мере части большого пальца. Все остальные члены экспедиции, кроме своих научных обязанностей, выполняли еще и ряд работ хозяйственного порядка. С самого момента нашего прибытия мы установили ночные дежурства. Каждый из нас по очереди выполнял эту важную обязанность. От нее был освобожден только повар Робертс, поскольку он весь день был занят готовкой. Таким образом, большую часть зимы дежурства повторялись для каждого члена экспедиции через двенадцать ночей.

Первейшей обязанностью ночного дежурного были метеорологические наблюдения через каждые два часа. С 22 до 9 часов следующего дня он являлся ответственным за благополучие и порядок в доме, а также за лошадей и собак. Кроме того, он должен был поддерживать огонь в очаге и наблюдать за ацетиленовым освещением. Огонь поддерживался всю ночь, и горячая вода поспевала к раннему завтраку, когда в 7 часов 30 минут будили Робертса. Эти ночные дежурства были вовсе не такой уж неприятной обязанностью – они давали каждому из нас возможность, когда доходила до него очередь, постирать свое белье, поштопать носки, записать что-нибудь и сделать множество мелких дел, до которых днем обычно не доходили руки. Обычно мы использовали эти дежурства и для принятия ванны – раз в две недели или в месяц, в зависимости от индивидуальных склонностей.

Кое-кто из нашей экспедиции при несении ночного дежурства имел совершенно точно выработанную программу. Так, например, один из членов экспедиции, как только все остальные ложились спать, освобождал от всего лишнего маленький столик перед печкой, покрывал его скатертью и усаживался за какой-нибудь сложный пасьянс, вооружившись при этом запасом кофе, чтобы отгонять сон. После того как пасьянс был разложен определенное количество раз, вытаскивался портфель с бумагами, просматривались и приводились в порядок письма, документы и записи, писался дневник. По окончании и этих важных занятий, дежурный погружался в изучение цветистого исторического труда.

Из всей нашей одежды только носки постоянно требовали починки. Члены экспедиции применяли самые разнообразные методы штопки пяток, протиравшихся твердой обувью. То и дело приходилось латать в носках дыры, так как запас их, как и всех видов одежды у нас был очень ограниченный. Сколько же было этих заплат и из чего только мы их ни делали! Дырки заделывались то кожей, то холстом, то фланелью, и, конечно, никто их не штопал по-настоящему. Под конец зимы гардероб почти всех зимовщиков был украшен пестрыми заплатками.

В течение первых зимних месяцев ночной дежурный был очень занят из-за того, что лошади никак не могли привыкнуть к конюшне и часто пытались выбраться на свободу, поднимая при этом сильный шум. Этот внезапный шум часто заставлял дежурного выходить среди ночи. Когда же лошади, наконец, научились спокойно вести себя в конюшне, мы почувствовали большое облегчение.

Метеорологические наблюдения через каждые два часа, забота об огне и об ацетилене требовали постоянного внимания. Счастливым почитал себя тот, кому во время ночного дежурства доставался мешок хорошего крупного угля, так как в этом случае нетрудно было поддерживать в доме температуру до 40° F [+4,4° C], но, надо сказать, что уголь у нас был большей частью мелкий и ночью при топке это доставляло много хлопот. Чтобы помочь этому делу, мы прибегали к тюленьему жиру. Перед тем как приступить к исполнению своих обязанностей, ночной дежурный обыкновенно сам запасался этим жиром. Куски жира, положенные на горячий уголь, превосходно разгорались в печи. Приятно было думать, что при легкости, с какой в этих широтах можно добывать тюлений жир, никакая экспедиция не должна страшиться нехватки топлива, так как на крайний случай всегда существует этот заменитель. Заметного запаха жир не давал, хотя над ним обычно подымался дымок из-за оставшихся на нем кусочков шкуры. Толщина слоя тюленьего жира колеблется от пяти до десяти сантиметров.

Некоторые дежурные не испытывали желания заниматься чем-нибудь, кроме чтения и необходимых наблюдений. Я тоже принадлежал к их числу, потому что, хотя я часто строил планы, принимал решения заняться чем-нибудь вроде стирки и тому подобных дел, но когда наступало время дежурства, все эти планы обычно шли прахом. Исключение я делал только для мытья.

К середине зимы кое-кто из зимовщиков стал ложиться позже, чем прежде, когда было больше работ вне дома, и постепенно у нас вошло в привычку позднее чаепитие под названием «одиннадцатичасового чая». Профессор особенно был привязан к своей чашке чая и обычно брал на себя приготовление чая для всех, кто еще не ложился. Другие предпочитали чашку горячего молока, которое без труда приготовлялось из превосходного молочного порошка, имевшегося у нас в большом количестве. Однако к часу ночи уже почти все обитатели дома были погружены в глубокий и более или менее шумный сон. Кое-кто имел обыкновение разговаривать во сне. Эти прерывистые фразы тщательно фиксировались ночным дежурным, который сообщал о них на следующее утро за завтраком. Иногда кто-нибудь принимался рассказывать свой сон, причем, если не аудитория, то во всяком случае сам рассказчик получал большое удовольствие.

Около 5 часов наступало самое критическое для сторожа время. Веки как бы наливались свинцом. Чтобы не заснуть, приходилось делать величайшие усилия. Многие в этих случаях принимались за какую-нибудь стряпню. Так, Маршалл, перед отправлением из Англии учившийся на поварских курсах, пускал в ход свои познания и готовил вполне приличный хлеб или печенье. Правда, потом за ранним завтраком публика критиковала его изделия, но вместе с тем никогда от них ничего не оставалось. В 7 часов 30 минут будили Робертса, и на этом почетная деятельность ночного дежурного почти заканчивалась. В это же время полагалось будить Армитеджа или Маккея кормить лошадей. Впрочем, во второй половине зимы Армитедж целиком взял на себя обязанности по наблюдению за лошадьми и конюшней, и с тех пор вставать приходилось только ему. В 8 часов 30 минут был общий подъем.

Особое внимание обращалось на то, чтобы поднять дневного дежурного. Затем, несколько минут понежившись в постели, начинали вставать и все остальные, не жалея сильных выражений, если температура в доме была ниже нуля, и обзывая Ионой – вестником несчастья – ночного дежурного, если тот объявлял, что утро ветреное. Одеванье для большинства было делом несложным, требовалось лишь сунуть ноги в финеско и немного размяться; тем же, кто спал раздевшись, приходилось снимать пижамы и влезать в ледяное белье. В 8 часов 45 минут давался сигнал опустить стол, поднятый вечером под потолок. Стараниями дневного дежурного на столе появлялись ложки, ножи, вилки, и ровно в 9 часов все садились завтракать.

В этот момент обязанности ночного дежурного оканчивались, на его место заступал дневной дежурный, обязанности которого были, пожалуй, потяжелее, чем у ночного. Они начинались, как уже указано, подготовкой стола к завтраку – операция, впрочем, довольно простая в тех примитивных условиях, в которых мы жили. Затем дежурный подавал на стол разные горячие соуса в угоду упрямым вкусам некоторых членов экспедиции, а в 9 часов, когда мы усаживались за стол, раздавал чашки с овсянкой и втаскивал огромный жбан с горячим молоком, что было нашей постоянной едой по утрам. Разговоры как-то не клеились, пока не было съедено это первое блюдо. Затем следовала команда дежурного – «чашки сюда». Мы оставляли у себя ложки и передавали ему чашки. Если день был «фруктовый», то есть вторым блюдом были консервированные фрукты, чашки тоже оставлялись для этого излюбленного всеми кушанья.

В 9 часов 35 минут завтрак кончался, и мы могли покурить. Посуду убирали, стол поднимался к потолку. Дежурный принимался за мытье посуды, в чем ему обычно помогал товарищ по кабинке; иногда один-два добровольца вызывались вытирать посуду. Еще кто-нибудь подметал пол. Эта операция производилась трижды в день для поддержания порядка в доме. Покончив с посудой, дежурный должен был наполнить льдом баки для получения воды, выгрести золу, выбросить мусор в мусорный ящик, принести мешок угля. К 10 часам 30 минутам все утренние работы заканчивались, и дежурный был свободен до 12 часов 40 минут, когда наступало время ставить воду для полуденного чая.

Дуглас Моусон на ночном дежурстве

Джойс и Уйалд за ремонтом снаряжения

В 13 часов подавался чай и нечто вроде второго завтрака. Время этой трапезы не так твердо соблюдалось, потому что научные и другие обязанности заставляли многих членов экспедиции опаздывать. После второго завтрака дежурный должен был только позаботиться о том, чтобы к 16 часам приготовить достаточно воды для чая.

В 18 часов 15 минут стол снова опускался, и ровно в 18 часов 30 минут начинался обед – самая продолжительная из всех трапез. Часто можно было слышать, как дежурный озабоченно спрашивал, из каких блюд будет состоять обед. С его точки зрения лучшими кушаньями были те, после которых на тарелках оставалось наименьшее количество жира.

Обед кончался вскоре после 19 часов, и подавался чай. За куреньем и беседой мы просиживали у стола до 19 часов 30 минут, после чего опять происходила процедура мытья посуды и подметания пола. В 20 часов 30 минут обязанности дежурного на этот день оканчивались, следующая его очередь наступала лишь на 13-й день. Состояние погоды делало его обязанности легче или тяжелее, так как в ветреный день выливание воды, выбрасывание золы и добывание льда были занятиями весьма мало приятными. В пургу приходилось надевать верхний непромокаемый костюм для того только, чтобы пройти несколько метров по двору за льдом и обратно.

Кроме постоянных обязанностей ночного и дневного дежурного, существовали различные другие специальные обязанности у отдельных членов экспедиции по линии их деятельности. Так, Адамс каждое утро, сейчас же после завтрака, заводил и проверял хронометры. Затем он занимался метеорологическими наблюдениями и выводил на проминку свою лошадь. Если он шел куда-нибудь на экскурсию, то поручал метеорологические отсчеты другим членам экспедиции, остававшимся дома. Маршалл как врач занимался перевязками всяких ранений и выдавал лекарства; кроме того, он возился со своей лошадью. Обязанностью Уайлда был надзор за складами. Он отвечал за выдачу продуктов Робертсу, должен был откупоривать ящики с консервами, добывать из-под снега хранившееся там мясо: туши пингвинов, тюленей или баранину, в зависимости от потребностей меню. Джойс после завтрака кормил собак; щенята получали тарелку остатков от нашего завтрака и обеда. Когда стало светлее и полярная ночь кончилась, Джойс занялся обучением собак и запрягал их каждое утро в сани. Профессор Дэвид обыкновенно отправлялся на «геопрогулку» или занимался геодезической съемкой окрестностей нашей зимовки, тогда как Пристли и Мёррей возились с драгировкой или с определением температур водоемов через пробитые проруби. Моусон был занят физическими исследованиями, включавшими наблюдения над южным полярным сиянием, изучение структуры льда, наблюдения над атмосферным электричеством и многое другое. Таким образом, мы все были сильно заняты, не скучали, и время прошло для нас незаметно. В эти зимние месяцы нам не приходилось слишком много спать, как случалось с участниками других полярных экспедиций. Объяснялось это тем, что нас было очень немного, а различные домашние обязанности в дополнение к научным целиком заполняли наше время. В специальной главе читатель найдет краткий обзор результатов научных работ экспедиции во всех областях. Из этого обзора видно, что, хотя работа производилась в совсем незнакомом краю и в таких необычных условиях, все же было сделано много интересного с точки зрения естественных наук.

Если бы я стал перечислять день за днем все, что делалось нами в течение тех месяцев, когда исчезло с горизонта солнце, то это было бы сплошным повторением. Мы жили в условиях строго установленного распорядка, нарушавшегося только в короткие периоды непогоды, и достаточно были заняты весь день, так что вовсе не познакомились с тем ужасным явлением, которое известно под названием «полярной скуки». День зимнего солнцестояния, а также дни рождения участников экспедиции давали нам повод устраивать празднества. В этих случаях режим трезвенности нарушался и устраивался легкий кутеж. Пока солнце еще не совсем скрылось, у нас практиковался также хоккей, дома же по вечерам кое-кто занимался игрой в бридж, покер и домино.

Джойс, Уайлд и Дэй в течение зимних месяцев много времени тратили на издание «Южного сияния» – первой книги, которая когда-либо была написана, отпечатана, иллюстрирована и даже переплетена в Антарктике. Благодаря вниманию фирмы «Джозеф Каустон энд санс» у нас был с собой полный набор приспособлений для печатания, а также необходимый запас бумаги. Джойс и Уайлд немного обучились искусству набирать и печатать, а Марстон умел гравировать и литографировать. Конечно, все они отнюдь не были опытными печатниками, но все же приобрели некоторые практические навыки в этом деле.

Как только мы обосновались в доме, Джойс и Уайлд занялись приспособлением ручного печатного станка и распределением набора шрифта по кассам. Эти предварительные операции заняли все их свободное время на несколько дней. Затем они пробовали набирать и печатать различные произведения членов экспедиции. Первое время это книгопечатное предприятие действовало не особенно успешно. Наши любители-наборщики нередко делали отчаянные ошибки, кроме того, каждый раз после набора страницы, исправления и отпечатания ее в требуемом количестве экземпляров им приходилось заниматься кропотливой разборкой шрифта и распределением его по кассе. Они, однако, упорно упражнялись в этом деле и вскоре приобрели некоторый навык, так что через две-три недели могли печатать уже по две страницы в день. Под печатный станок пришлось ставить лампу, чтобы подогревать его. Кроме того, свечой подогревалась типографская краска, чтобы она не густела от холода. Труднее всего нашим печатникам было научиться производить надлежащее давление прессом от руки, а также ровно покрывать набор краской, но, поупражнявшись, они добились вполне приличных результатов. Дэй занимался приготовлениями для переплета книги – чистил, строгал и полировал дерево от ящиков с провизией, а Марстон возился с иллюстрациями, которые он печатал с алюминиевых пластинок. У него не было настоящего литографского станка, он пользовался обыкновенным типографским и очень жаловался на то, что вода постоянно содержала следы соли, плохо действовавшей на чувствительные пластинки. Ему все же удалось отпечатать вполне приличные иллюстрации. В законченном виде книга содержала 120 страниц. Каковы бы ни были ее качества, она много способствовала тому, что мы не страдали от недостатка занятий в течение долгой полярной ночи.

Полярная ночь

13 марта мы испытали страшнейшую бурю с метелью. Дом весь скрипел и сотрясался, несмотря на свое защищенное положение. Все, что осталось лежать на дворе, было разбросано и разнесено ветром во все стороны. Даже ящики весом в 25–30 килограммов были сдвинуты с места, что указывало на огромную силу ветра. После бури мы постарались все, что могло быть унесено ветром, закрепить как можно надежнее.

Именно в этот день Мёррей набрел на интересную находку: он открыл живых микроскопических животных на водорослях, которые заключались в комках льда, добытых со дна одного из озер и затем оттаявших. Это было одно из наиболее интересных биологических открытий, сделанных в Антарктике. Изучение этих крохотных существ заняло большую часть времени нашего биолога в течение всего срока пребывания на юге. Добытые им результаты пролили новый свет на возможность существования жизни в условиях чрезвычайного холода и при сильнейших колебаниях температуры. Мы все тогда сильно заинтересовались этими живучими коловратками и тщательно следили за всеми работами Мёррея. Со стороны было даже несколько забавно наблюдать, как он расправляется с этими крохотными существами. Он оттаивал их из тех кусков льда, где они заключались, замораживал опять и повторял процесс несколько раз подряд, а им ровно ничего не делалось. Затем он помещал их в рассол, содержащий такое количество соли, что он не замерзал при температуре выше —22 °C, а коловратки оставались живы. Значительное количество их выживало и при температуре 200° F [+93° C]. Казалось, между биологом и коловратками шло непрерывное соревнование, в котором они неизменно одерживали верх.

«Банный день» полярной ночью

Джордж Марстон устраивал театральные постановки

Марстон читает книгу перед сном

У меня в дневнике есть запись о том, что в середине марта, когда дневной свет продолжался всего лишь восемь часов, в районе зимовки еще оставались большие поморники. Почти все их птенцы теперь могли летать, но наблюдались и отсталые в развитии особи, еще не научившиеся пользоваться крыльями и находившиеся под покровительством родителей. Пингвины Адели в общем уже покинули нас, в это время на гнездовьях их оставалось штук тридцать. Они линяли и, за исключением шести экземпляров, все уже закончили эту операцию. Мы заметили, что, когда пингвины линяют, они совсем не отправляются в море за пищей, а живут, по-видимому, за счет своего жира; они ничего не едят и только поглощают большое количество снега.

17 марта, после того как всю ночь шел снег, Мёррей прогуливался по месту гнездовья пингвинов, и ему сперва показалось, что птиц осталась только половина, как вдруг у него из-под самых ног поднялись и остальные. Они лежали на земле, совершенно покрытые снегом; из снега торчали только их клювы.

В это время поблизости было большое количество тюленей Уэдделла. С вершины холма мы как-то наблюдали даже, как один такой тюлень лежал в воде и спал, причем, на поверхности воды виднелись лишь его ноздри. Около нашей зимовки все еще были довольно большие пространства открытого, незамерзшего моря. В заливе же начинал опять образовываться молодой лед и на его поверхности появились красивые ледяные цветы.

Тогда же на склонах Эребуса в двух километрах от дома была сделана чрезвычайно интересная геологическая находка. На морене, около ста метров над уровнем моря, найдены ископаемые трубки морских червей и рядом с ними обнаружено некоторое количество желтой почвы, содержащей диатомовые водоросли. Мы тогда совершенно не могли объяснить причины существования здесь таких странных отложений. Никак нельзя было ожидать встретить их на острове Росса. Понятно, что наши геологи, так же как и биологи, очень заинтересовались этой находкой.

До сих пор мы без труда пополняли запасы мяса и жира, но в конце марта тюленей стало меньше и потому пришлось организовать регулярную охоту на них.

В конце месяца Эребус стал обнаруживать сильную активность, он выбрасывал огромные облака дыма, поднимавшегося на 600 метров над кратером. Эти облака подхватывались ветром, благодаря чему у нас всегда было представление о направлении течений в верхних слоях воздуха.

Приблизительно в это же время появилось и южное полярное сияние. Каждую ночь, за исключением полнолуния или ночей, когда небо было затянуто тучами, на небосклоне извивались эти таинственные световые полосы. Они то вырастали, то моментально исчезали, будто свешивающиеся с неба занавеси, разбивались на складки, образовывали огромные дуги или вдруг превращались в вертикальные столбы, тянущиеся к зениту. Иногда, и даже нередко, полярное сияние играло над Эребусом, без сомнения притягиваемое этой огромной отдельно стоящей каменной массой, случалось – оно как бы спускалось до самых склонов его. Мы наблюдали полярное сияние с неослабевающим интересом: стоило кому-нибудь крикнуть «сияние», как большинство зимовщиков разом бросались из дому поглядеть, какие новые формы примет это таинственное явление. Надо сказать, нам действительно очень повезло – сияние наблюдалось часто и было удивительно эффектно. Наш физик Моусон сделал ряд интереснейших наблюдений, проливающих новый свет на этот трудно объяснимый феномен.

В конце марта залив все еще не был покрыт льдом, и мы как-то наблюдали в нем огромную косатку, охотившуюся за тюленем. Тогда же мы начали пробивать проруби в Прозрачном озере, и, когда добрались до воды, добыли образцы грунта дна и водоросли, кишащие живыми организмами. В начале апреля солнечные закаты были поразительно красивы. На небе весь день можно было наблюдать дуги, окрашенные радужными цветами, а также ярко-красные и золотистые облака.

Приближалась полярная ночь, и солнце скоро совсем должно было нас покинуть. Дни становились все короче и короче, а сумерки удлинялись. Во время солнечных закатов Западные горы были великолепно освещены, а вершина Эребуса иногда горела красным пламенем в то время, как его склоны были уже в серой дымке. К Эребусу и к Западным горам также все чаще обращались наши взоры в августе, когда приближался конец долгой полярной ночи. Могучие вершины первыми ловят лучи солнца, возвещая о наступлении дня, так же как при приближении ночи они последними сбрасывают с высоких плеч пурпурную мантию заката. Словами нельзя описать ту волшебную игру цветов, которую мы наблюдали в самые последние дни, когда солнце нас покидало. В это время даже облака переливали всеми цветами радуги. Каждый заход солнца был настоящей поэмой. Точно так же удивительно красив был переход сумерек в ночь, нередко сопровождавшийся сиянием прибывающего месяца. Белые утесы и обрывы при этом резко вырисовывались на темном фоне голых скал и ночное освещение придавало картине особое очарование. В моем дневнике отмечено, что в течение апреля почти не проходило дня без игры полярного сияния. Во многих случаях при этом обнаруживались удивительнейшие переливы цветов, от темно-красного на черте горизонта до яркого зеленоватого оттенка в вышине.

Около начала апреля температура стала быстро падать. В течение нескольких тихих дней, при безветренной погоде, термометр нередко показывал ниже 0° F [—17,8° C].

6 апреля Маршалл решил, что необходимо ампутировать Брокльхёрсту большой палец на ноге, так как никаких признаков улучшения не было. Пациента усыпили хлороформом и операция была произведена в присутствии заинтересованной и сочувственно настроенной аудитории. После удаления пальца больного уложили в моем помещении, где он и оставался до середины зимы, когда смог выходить и двигаться.

8 апреля разразилась одна из тех своеобразных южных снежных бурь, какие нам часто приходилось наблюдать во время последней экспедиции, – температура при этом быстро изменялась от —30,6° до —15,6° C. Буря продолжалась до вечера 11 апреля, и, когда она улеглась, мы увидели, что залив и пролив опять свободны от льда. Меня это стало даже огорчать и беспокоить. Хотелось, чтобы море скорее снова замерзло, так как для поездки на юг нам нужно было сперва пройти часть расстояния по льду.

В эти же дни мы иногда наблюдали то своеобразное явление, свойственное проливу Мак-Мёрдо, которое получило название «тени Земли». При восходе солнца на Западных горах и на небе появлялись длинные темные полосы – результат проектирования на Западные горы гигантской тени Эребуса.

Дни стали короткими, и количество дневного света стало совсем ничтожно. Мы забили остававшуюся незакрытой часть окон и жили уже только при искусственном свете. Ацетиленовое освещение действовало великолепно, четыре горелки заливали весь дом своим светом.

За все время нашего пребывания в Антарктике нам попались лишь два морских леопарда и обоих удалось приобщить к коллекции. Первый из них был убит вскоре после наступления полярной ночи. На льду, неподалеку от зимовки, заметили тюленя. Джойс спустился, чтобы убить его, так как нам хотелось добыть свежего мяса и жира. Подойдя поближе, охотник увидел, что это морской леопард. Джойс был вооружен только дубиной и поэтому побежал назад за револьвером, так как знал, что морские леопарды дики, агрессивны и могут очень быстро передвигаться по льду. Вооружившись тяжелым револьвером, Джойс вернулся к леопарду, застав его в прежнем положении. Он сделал по два выстрела в сердце и череп леопарда. Животное оказалось исключительно живучим. Оно продолжало биться даже после пятой пули, прошедшей сквозь мозг. Прошло несколько минут прежде чем леопард в последний раз повернулся и застыл неподвижно. Джойс освежевал, вскрыл его и обнаружил, что первые две пули пробили сердце. Как он сообщил, у животного, по-видимому, было два сердца, одно из которых оставалось неповрежденным. К несчастью внутренности морского леопарда Джойс положил возле дома и их сожрали собаки, так что проверить это не было возможности. Убитый морской леопард оказался прекрасным представителем своего вида и послужил желанным добавлением к нашей зоологической коллекции.

В другой раз – это было в самом начале весны, как только появилось солнце, – я заметил в четырех километрах от дома тюленя, который показался мне непохожим на обычных тюленей с мыса Барни. Приглядевшись, я увидел, что это молодой морской леопард, должно быть погибающий от голода. Я послал Джойса пристрелить его. Думаю, что животное заблудилось на льду и не могло найти дорогу обратно к морю. Когда Джойс убил его, оказалось, что желудок его совершенно пуст.

Морской леопард (англ. – Sea-leopards) – широко распространенный вид настоящих тюленей Антарктики. Крупное животное; длина туловища достигает 3,5 м, средний вес до 500 кг. Окраска тела более пестрая, чем у других антарктических тюленей. Спина и бока серые, с темной полосой вдоль хребта; серая голова с бледными отметинами вокруг глаз; бедра и живот почти белые с резко очерченной границей светлого тона. По бокам неправильные и несимметричные темные пятна и мазки. Ведет одинокий образ жизни, в лежбища не группируется, на берег выходит очень редко. Плотояден, питается рыбой, пингвинами, иногда нападает даже на тюленей (по В. Арсеньеву и В. Земскому).

Снова наступили светлые дни, и мы около середины августа начали совершать санные экскурсии по полуострову мыса Ройдс; во время одного такого похода нашли под слоем вулканической почвы большое количество лишайников. Эта находка очень заинтересовала Мёррея, так как растительная жизнь в Антарктике крайне бедна.

Вскоре сильной бурей выбросило на лед морские водоросли. Это – вторая наша удача, так как во время предыдущей экспедиции водорослей почти не удалось добыть.

Весенние санные экскурсии

После дня зимнего солнцестояния, когда появилось уже слабое сумеречное освещение, предсказывавшее возвращение солнца, и с каждым днем становилось светлее, я начал подготовку к санным экскурсиям. Прежде всего хотелось как можно раньше устроить склад провизии в какой-нибудь точке на южном направлении ввиду предполагаемого путешествия к Южному полюсу. Я надеялся, что такой склад удастся устроить по крайней мере в 160 километрах от нашей зимовки. Было желательно также получить и некоторые сведения о состоянии снежной поверхности Великого ледяного барьера. Кроме того, прежде чем приступать к серьезному делу, мне хотелось несколько потренировать членов экспедиции, приучить их к передвижению с санями. Кое-кто из них уже бывал ранее в Антарктике, но большинство не обладало опытом походов и стоянок среди снега и льда при очень низкой температуре.

Благодаря регулярной тренировке и постоянному уходу нам удалось в течение всей зимы поддерживать лошадей в хорошей форме. Несмотря на это и даже на то что лошади и сами, по-видимому, непрочь были поработать, чтобы освободиться от накопившегося избытка энергии, – я не предполагал брать их в предварительные санные экскурсии. Мне казалось неблагоразумным без особой необходимости рисковать лошадьми, когда их осталось только четыре, – и так уже слишком мало для предстоявшего южного путешествия.

В течение зимы я много размышлял о сроке выхода в путь полюсной партии. Полюс находился от нас на расстоянии примерно 1400 километрах к югу. Короткого полярного лета явно не хватало, чтобы совершить такое путешествие пешком в оба конца. Наше судно должно было отправиться на север не позже конца февраля, иначе льды могли сомкнуться. Мы также едва ли могли надеяться увезти на своих санях запас провизии более чем на три месяца, при сколько-нибудь полном рационе. В конце концов, я решил, что Южная партия оставит зимовку числа 28 октября. Если выйти раньше, то весьма вероятно, что от сильных ночных холодов будут сильно страдать лошади и мы ничего не выиграем – они выйдут из строя прежде, чем мы успеем продвинуться далеко вперед. Не было сомнений в том, что к концу дня тяжелой работы лошади будут покрыты испариной, и холодные ночи окажутся для них очень опасными. Укрыть же их от ветра там не будет никакой возможности.

Таким образом, когда был установлен момент отбытия Южной партии, возникла необходимость организовать ранней весной для нее склад. Я полагал, что первым шагом к этому послужит предварительная экскурсия по поверхности барьерного льда, которая даст нам представление о местных условиях и одновременно покажет, сможем ли мы использовать автомобиль, хотя бы в начале похода.

Солнце еще не появлялось, температура воздуха была очень низкая, но что путешествие в подобных условиях возможно, доказано еще во время экспедиции «Дискавери». Поэтому 12 августа я отправился в эту предварительную экскурсию, взяв с собой профессора Дэвида, так как позднее ему предстояло возглавлять Северную партию, отправляющуюся к Южному магнитному полюсу, и Бертрама Армитеджа – будущего начальника экспедиции для исследования Западных гор. Читатель легко может себе представить, с какими чувствами мы покидали наш теплый благоустроенный дом, направляя стопы в полумрак и холод. Но мысль, что наконец-то начинается настоящее дело, из-за которого мы забрались сюда, на край света, – подбадривала нас и доставляла известное удовлетворение.

Мы запаслись провизией на две недели, погрузив ее и всю походную утварь на одни сани, и захватили три галлона керосина на случай, если решим остаться дольше. Галлона керосина обычно хватает для партии из трех человек дней на десять. Запас провизии в случае надобности мы могли пополнить на мысе Хат. Мы взяли с собой три односпальных мешка, надеясь, что в них будет достаточно тепло даже при очень низкой температуре. Мешки большого размера на двух-трех человек, конечно, теплее, так как спящие в них люди согревают друг друга, но, с другой стороны, покой каждого нарушается движениями соседа. Оделись мы для этой экскурсии очень тепло, так как солнце должно было появиться из-за горизонта лишь через 10 дней.

Все товарищи вышли из дому проводить нас. В сани запрягли Квэна. Он вез наше снаряжение по морскому льду до оконечности глетчера, расположенного к югу от мыса Барни километрах в восьми от зимовки. Оттуда мы отослали лошадь обратно: погода портилась, а я не хотел рисковать потерей хотя бы одной лошади, так как у нас и без того их оставалось мало. Мы прошли мимо гнездовья больших поморников и немного поодаль устроили остановку на завтрак. Профессор Дэвид, движимый неутомимой жаждой знания, тут же отправился обследовать геологию местности. Затем мы продолжили путь вдоль берега, к мысу Хат. Погода портилась, двигаться вперед стало труднее, поэтому в 18 часов мы остановились лагерем под самым берегом с южной стороны от Головы турка. Спали мы хорошо и крепко, несмотря на то что температура была примерно градусов на 40 ниже нуля. Это меня окончательно убедило в преимуществе спальных мешков для одного человека.

На следующее утро, 13 августа, мы перешли через Ледниковый язык, но до этого пришлось перебираться через широкую трещину, возникшую от бокового давления льда между островом Палатки и Языком. Стоило только пересечь Язык, как мы ясно увидели на горизонте склад, который был устроен вскоре после первого прибытия судна в пролив. Мы добрались до Языка без затруднений. Здесь от морского льда вверх к поверхности глетчера ведет довольно пологий склон. В течение зимы с юга сюда намело снегу и благодаря этому образовался превосходный путь. Склад мы нашли в полной сохранности, только ящики, лежавшие на льду, стали бледно-желтыми от ветра и солнца. Позавтракав на южной стороне Языка и отыскав такой же хороший спуск, снова перешли на морской лед.

С южной стороны Ледникового языка имеется очень неприятная трещина, но ее нельзя назвать приливной трещиной в обычном понимании этого слова. Думаю, причина ее образования в том, что прилив оказывает большее воздействие на морской лед, нежели на тяжелую массу Языка, хотя несомненно Язык также находится в плавучем состоянии. Подъем и опускание этих ледяных масс не совпадает и в результате получается трещина.

Тащить сани мы еще не привыкли и, пока не втянулись в это занятие, оно нас утомляло, поэтому было решено остановиться лагерем, не доходя до скалы Замок примерно в 6,5 км от мыса Хат. Скала Замок находится в пяти с половиной километрах от мыса Хат; мы всегда замечали, что последний отрезок пути от скалы до старого дома казался очень длинным, вероятно потому, что к этому времени мы сильно уставали. Температура достигала уже —42,7 °C. Оба компаньона впервые испытали неудобство от пользования металлическими предметами на таком сильном морозе. Впрочем, пальцы профессора Дэвида обладали каким-то поразительным свойством противостоять обмораживанию.

Шли мы при освещении, напоминавшем сумерки. Солнце все еще находилось за горизонтом, так что никаких теней на поверхности льда не было и нам нередко приходилось спотыкаться, задевая за выступы льда.

Утром 14 августа мы добрались до места зимовки экспедиции «Дискавери» на мысе Хат. После хорошего завтрака я повел профессора Дэвида и Армитеджа показать им столь хорошо знакомые мне места. Мне и самому было очень интересно восстановить в памяти прошлое. Мы увидели, например, место, где много лет назад, когда «Дискавери» стоял на якоре во льду невдалеке от берега, мы брали лед для пополнения запасов пресной воды. Все еще виднелись знаки, оставленные нашими кирками и лопатами. Я заметил также старый ящик, вмерзший в лед, и вспомнил даже день, когда он был выброшен. Вокруг дома мы нашли большое количество всяких остатков, в том числе тюленьи шкуры и скелеты тюленей и пингвинов. На кусках шкуры еще кое-где оставался жир, несмотря на то что прожорливые поморники, по-видимому, над ними поработали. Затем мы отправились к так называемому Пролому и взглянули на единственное озеро или, скорее, пруд, расположенный возле этой зимовки. По сравнению с нашими обширными озерами у мыса Ройдс это очень маленький водоем. Мы еще раз отметили особые преимущества нашей теперешней зимовки для биологических и зоологических исследований. Через Пролом был виден Великий ледяной барьер, растянувшийся перед нами длинной белой полосой, по которой вскоре предстояло нам двинуться. Очарование неизвестности взволновало меня. Так хотелось скорей пойти по этому пути вперед на юг, начать путешествие к Южному полюсу, которое, я надеялся, раскроет тайну этого места.

Захватив с собой мешок для образцов горных пород и фотографический аппарат, мы поднялись на вершину Кратерного холма, сделали там несколько снимков и исследовали строение конуса. Профессор Дэвид высказал мнение, что ледяной покров проходил поверх этого холма, достигавшего 335 метров высоты, так как на нем имелись явные признаки прежнего оледенения. Вскарабкавшись километров на шесть к северу по хребту к скале Замок, мы занялись там геологическими исследованиями, затем вернулись в дом, позавтракали и начали готовиться к путешествию по Барьеру.

Старый дом никогда не имел особенно уютного вида, даже в те времена, когда мы жили по соседству с ним на «Дискавери». Теперь же, простояв шесть лет пустым и без всякого ухода, он выглядел вдвойне негостеприимно. Одна стена была заставлена ящиками с сухарями и мясными консервами. Снег, проникший туда, лежал большими сугробами вдоль стен. Печь увезла с собой экспедиция «Дискавери». Уголь был разбросан по полу вперемежку со всякими остатками и мусором. Кроме сухарей и мясных консервов, здесь было также некоторое количество чая и кофе.

Чтобы устроиться поуютней, мы расчистили местечко для спанья и решили соорудить внутри дома из ящиков с сухарями и консервами маленькую хижину. Я имел в виду использовать этот дом в качестве склада провианта для нашего южного похода. Если бы льды в проливе разошлись раньше, чем ожидалось, было бы трудно переправить на Барьер продукты с мыса Ройдс. К тому же мыс Хат находился километров на 30 далее к югу, чем наша зимовка. Ночь мы провели на полу в доме. Спать было довольно удобно, хотя спали мы все-таки хуже, чем предыдущую ночь в палатке, так как лежали дальше друг от друга и было холодно.

Утром следующего дня, 15 августа, мы отправились в путь около 10 часов, прошли по гладкому льду до Зимней гавани и, придерживаясь берега, обошли мыс Армитедж. Мы нашли там трещины и лед, претерпевший боковое давление, что указывало на некоторое движение барьерного льда. Еще через 5 километров мы миновали место, где морской лед соединяется с барьерным льдом в виде пологого склона около двух с половиной метров высотой.

Поверхность барьерного льда оказалась волнистой. Мы пошли дальше и за восемь часов удалились примерно на 19 км от мыса Хат. Дорога в общем была твердой, но имелись резко выраженные заструги и местами попадались полосы рыхлого снега. Условия казались мало благоприятными для использования автомобиля, так как еще раньше мы выяснили, что по рыхлому снегу машина может пройти не более нескольких метров. Можно было предвидеть, что, если притащить ее сюда на барьерный лед, она не в состоянии будет пройти через участки пути с рыхлым снегом. Поверхность ледника постоянно менялась. Вряд ли имело бы смысл постоянно сменять колеса автомобиля, приспособляясь к условиям.

Температура была очень низкая, но погода ясная и хорошая. В 18 часов термометр показывал —48,8 °C и даже керосин, который мы взяли для примуса, стал молочного цвета, получив консистенцию густых сливок. За ночь температура еще более упала. Спать в мешках было неприятно из-за сырости, образовавшейся от дыхания и испарений оттаявшей одежды. К чему ни прикоснись, все было убийственно холодным, так что мы совсем не спали.

На следующее утро, 16 августа, погода обещала мало хорошего, имелись признаки приближающейся пурги. Я решил вернуться к мысу Хат, не желая на этой стадии путешествия подвергать себя и других ненужному риску. После горячего завтрака, очень необходимого после тяжелой ночи, мы в 8 часов утра отправились обратно на мыс Хат. Двигаясь ускоренным темпом, что, к тому же, еще и согревало нас, мы добрались до дома уже к 15 часам и были очень довольны, когда снова очутились под его кровом. Солнце все еще не показывалось из-за горизонта. Хотя в течение дня небо было довольно светлым, все же пребывание на барьерном льду в зимних условиях показалось нам мало приятным.

До дому мы добрались более чем во время, так как сейчас же поднялась буря, и нам несколько дней пришлось спасаться в этом прибежище. Это время мы использовали для очистки дома. Найденной старой щеткой подмели облюбованный нами участок, отгородили себе на нем каморку, поставив друг на друга ящики до самой крыши. Получилось довольно уютное помещение размерами 6×3 метра. Устроили себе также обеденный стол и привели все в порядок. Обоим моим компаньонам первый раз в жизни приходилось путешествовать в полярных условиях. За это время они несколько приспособились к снаряжению и к образу жизни, что было для них весьма полезно в дальнейшем.

Утром 22 августа (в этот день солнце показалось над горизонтом) мы отправились назад на нашу зимовку. Мыс Хат мы оставили в 5 часов утра при сильном холодном ветре, дувшем с северо-востока и несшем снег. Прошли без остановки 14,5 км, пока не добрались до Ледникового языка, позавтракали там и затем прошли еще 22,5 км, остававшиеся до мыса Ройдс, куда прибыли в 17 часов. Дома нас не ожидали, так как погода была очень неблагоприятна для путешествия, все обрадовались нам и накормили превосходным обедом. Затем мы позволили себе роскошь – принять хорошую ванну.

Главный результат этого путешествия заключался в том, что мы убедились в полной невозможности рассчитывать на наш автомобиль для южной экспедиции. Кроме того, профессор Дэвид и Армитедж получили хорошее полярное крещение и познакомились с настоящим холодом. Считая очень желательным, чтобы все члены экспедиции проделали такое путешествие по снегу и льду при низких температурах до того, как начнется настоящее дело, я решил каждую неделю отправлять небольшую партию с санями для переправки запасов и снаряжения на мыс Хат. Все эти походы в общем мало отличались друг от друга, но каждый раз случались приключения, о которых потом много было разговоров на зимовке. Полагаю, что достаточно описать для примера одно такое путешествие

1 сентября Уайлд, Дэй и Пристли отправились на мыс Хат через Ледниковый язык с грузом снаряжения и провизии в 204 кг, получив инструкцию оставить 104 кг провизии в хижине «Дискавери» для нашего южного путешествия. Они вышли в 10 часов 20 минут в сопровождении Брокльхёрста с лошадью, которая везла груз первые восемь километров. Погода была превосходная, но низкое стояние барометра предвещало, что она скоро испортится. Несмотря на плохой прогноз, я все же решил отправить эту партию. Дорога хорошо известна, а познакомить людей с трудностями путешествия было даже полезно. На Неприступном острове партия остановилась завтракать. Температура была —27,2 °C, и дул свежий северный ветер с небольшой метелью. В 14 часов 30 минут путники отправились с этого острова на Ледниковый язык. Погода ухудшалась, но они, не встретив никаких препятствий, вроде приливных трещин, добрались до склада на Ледниковом языке, остановились там ненадолго, подкрепившись банкой замерзших консервированных вишен. Когда путешественники пересекли Ледниковый язык, пурга усилилась, никаких примет, по которым можно ориентироваться, не было видно и они решили остановиться лагерем на южной стороне Языка.

На следующее утро погода все еще была плохой, и партия смогла отправиться в путь только после полудня. В 13 часов 20 минут они вышли из полосы северного ветра в область легкого южного ветерка с промежутками затишья. При этом путники наблюдали, как при встрече двух ветров шедший в это время снег образовывал крутящиеся столбы до 12 метров высотой. В 16 часов 30 минут группа достигла дома «Дискавери» и сразу же легла спать. Температура была —40 °C.

На следующий день в 5 ч. 30 мин. оказалось, что южный ветер с метелью настолько силен, что отправляться в обратный путь не стоит. После завтрака путники пошли на Наблюдательный холм и осмотрели ряд столбов-реперов на леднике, которые были поставлены в Проломе Ферраром и Уайлдом в 1902 году. Эти реперы показывали, что за шесть лет со времени их установки ледник продвинулся всего лишь на несколько сантиметров. Средний репер продвинулся вперед на двадцать, а стоящие по бокам, справа и слева от него, – примерно на пятнадцать сантиметров. В полдень ветер спал, и, хотя все еще довольно сильно мело, партия отправилась обратно, руководствуясь в пути до Языка застругами. Как раз в той точке, где накануне они испытали смену северного ветра южным, опять подул сильный северный ветер. Ледниковый язык путники увидели только подойдя к нему совсем близко, причем заметили, что из боязни миновать его они взяли слишком на восток и находились примерно в двух с половиной километрах от склада. Пришлось идти вдоль Языка по направлению к складу, но поднялся сильный юго-восточный ветер, пошел густой снег и путники решили пересечь Язык. Они как-то умудрились взобраться наверх и счастливо миновали примерно шестиметровую яму, вырытую ветром в снегу. Из-за пурги впереди ничего не было видно даже на метр. Стараясь по возможности скорее перебраться через Язык, партия перескакивала через мелкие трещины и, как оказалось впоследствии, с полдюжины метров тащила сани по самому краю Языка, где обрыв был высотой метров 15. По пути Уайлд ощупывал край глетчера своим ледорубом, пока не нащупал крутого спуска, по которому все же оказалось возможным спуститься. Все трое скатились на санях с этого спуска и заночевали с подветренной стороны глетчера. Пурга бушевала над ними всю ночь. Температура воздуха поднялась, так что все промокло, и все же путники умудрились спать при этих условиях. На следующее утро погода прояснилась, и партия без затруднений отправилась дальше. За мысом Барни ее встретили Джойс и Брокльхёрст с собаками. Группа Уайлда отсутствовала четыре дня.

У каждой партии, возвращавшейся из такой поездки, было что рассказать о своих приключениях: участники сравнивали различные случаи и условия, обменивались мнениями о всех сторонах и подробностях такого санного путешествия. Беседа в нашем доме после возвращения партии принимала очень оживленный характер. Каждый стремился высказать свое решительное и основанное на личном опыте мнение по таким серьезным вопросам, как одежда или наилучший способ залезания в спальный мешок. Любопытно, что хотя все участники поездок испытали на себе действие непогоды, дело обошлось без несчастных случаев и работа эта всем доставляла явное удовольствие.

В начале сентября на мыс Хат отправилась партия, состоявшая из Адамса, Маршалла и меня. Мы решили проделать путь за один переход, не останавливаясь лагерем. Вышли мы в 8 часов. Уже вблизи от цели, неподалеку от мыса Хат, когда мы медленно тащились по плохому рыхлому снегу, вдруг поднялась сильнейшая метель. К счастью, мне было известно направление, в котором находился дом, а также место, где можно взобраться на береговой лед. Но весь лишний груз, который тащили для нашего склада, пришлось оставить. Благодаря этому мы умудрились все же добраться до дому к 22 часам, правда, страшно страдая от холода и такие усталые, что едва могли двигаться. У нас все же хватило сил приготовить горячую пищу. А когда поели, скоро все опять было в порядке. Я упоминаю этот случай специально для того, чтобы показать, насколько в этих негостеприимных областях юга приходится всегда быть готовым к внезапным атакам стихий.

Поход для устройства южного склада

К середине сентября на мыс Хат был уже перевезен достаточный запас провизии, керосина и снаряжения. Туда доставили все требовавшееся для путешествия к Южному полюсу, чтобы мы могли выступить в путь с базы, расположенной возможно южнее. Все это время, пока люди приобретали необходимые опыт и навыки, лошади также проходили регулярную тренировку, совершая переходы по льду вдоль берега от зимовки до мыса Барни, и я был очень доволен их успехами. Я чувствовал, что лошадки оправдают мое доверие, недаром я притащил их в суровую Антарктику из Маньчжурии, заставив проделать такой долгий путь. Я давал им везти грузы различного веса, чтобы как можно точнее выяснить, при какой максимальной нагрузке они могут работать достаточно эффективно. После ряда очень тщательных опытов, я пришел к заключению, что самая большая нагрузка, которую можно дать лошади – 295 килограмм. Было совершенно очевидно, что, если их перегрузить, уменьшится быстрота хода и мы ничего не выиграем. Для успешного же проведения намеченного нами южного путешествия было очень важно, чтобы лошади не выбились из сил на первом же этапе продвижения по барьерному льду. Общий вес груза должен был включать в себя и вес саней, равный, как было установлено, 27,2 кг. Только занявшись этим вопросом, я по-настоящему понял, какой серьезной потерей для экспедиции была гибель остальных четырех лошадей. Выяснилось, что теперь мы не можем взять с собой в экспедицию к Южному полюсу то количество провизии, какое мне представлялось желательным.

Собаки, число которых увеличилось вследствие рождения щенков так, что теперь мы располагали уже довольно большой упряжкой, также тренировались это время, но я не ждал от них пользы для южного путешествия. Я уже знал по опыту, что собаки не побегут, если им прямо в морды будет дуть поземка, а такую метель можно было часто ожидать на барьерном льду даже в летнее время.

Самка тюленя Уэдделла с детенышем

Использование автомобиля для устройства склада на Ледниковом языке

Лагерь «Дискавери» на мысе Хат

В мае Дэй вытащил из автомобиля двигатель, что при такой низкой температуре оказалось далеко не легким делом, почистил как следует все его части и запаковал их на зиму в ящик. 14 сентября, когда свет начал понемногу прибавляться, он снова поставил мотор в автомобиль, работая при температуре —23,4 °C, и стал готовиться к поездкам по льду. Первая такая поездка, имевшая некоторое практическое значение, была совершена 19 сентября, и тогда уже опыт показал, что если мы вообще желаем как-то использовать машину, то необходимо значительно уменьшить ее вес. Из этих соображений Дэй принялся удалять из автомобиля одну за другой все деревянные и металлические части, без которых можно было хоть как-нибудь обойтись, не понижая способности машины к движению. В конце концов, остались только шасси, двигатель и сидение для шофера. Низкая температура, даже если она была значительно ниже нуля [—17,8° C], не вызывала никаких перебоев в работе машины. Камера смешения и питательные трубки разогревались керосином, горевшим вокруг карбюратора в небольшой плоской коробке, и сам карбюратор в это время наполнялся. К тому времени, когда керосин выгорал, мотор был готов к действию и заводился после нескольких поворотов рукоятки. Бензиновый бак вмещал 104 литра горючего, которое подавалось в карбюратор при помощи небольшой ручной помпы. Зажигание аккумулятором было, конечно, невозможно, так как подкисленная вода в аккумуляторах замерзала, но магнето действовало безотказно. Существовал еще второй бак для горючего, питавший карбюратор без накачивания, но он был снят из экономии веса. Машина имела приспособление для автоматической смазки, но так как масло в трубках замерзало, приходилось примерно через каждые восемь километров смазывать ручным способом. Обыкновенное смазочное масло густеет при температуре —6,7 °C, а при —17,8 °C переходит в твердое состояние. Но у нас было особое масло, специально приготовленное для антарктических условий фирмой Прайс и К°; оно не застывало даже при температуре —34,4 °C.

Движение передавалось коробке скоростей при помощи сцепления, причем в соприкасающихся частях металл был покрыт кожей. Скорости были специально заниженные; всего имелось четыре скорости переднего хода и одна заднего. Когда Дэй в первый раз попытался пустить машину в ход, он не мог выключить сцепление, так как кожа примерзла к металлу. Пришлось разогреть все части и потом высушить их, протерев губкой.

У нас было несколько типов колес, но скоро мы пришли к убеждению, что наилучшие результаты дают обыкновенные колеса с резиновыми шинами и цепями против скольжения. При температуре —34° C шины делались очень твердыми и не пружинили, но никаких особых неудобств это не вызывало, даже если приходилось ехать по очень неровному льду.

19 сентября Дэй, Брокльхёрст и Адамс отправились на автомобиле, к которому были привязаны сани с 340 килограммами груза, устраивать на Ледниковом языке склад для южного путешествия. Дул резкий ветер при температуре —30,6 °C, но автомобиль прошел первые 13 км по морскому льду до острова Неприступного очень хорошо. Затем он попал на заструги, образовавшиеся от действия ветра между Неприступным островом и островом Палатки, и застрял в мягком, рыхлом снегу. Однако примерно на полтора километра дальше к северу был найден лучший путь, где заструги оказались не так сильно выражены. Автомобиль добрался все же до Ледникового языка и остановился в четырехстах метрах от него. Остальную часть пути людям пришлось самим тащить сани, потому что поверхность льда была покрыта слишком рыхлым снегом. Обратный путь представлял уже меньше трудностей, так как Дэй ехал по своей же колее. За весь этот день автомобиль прошел не менее 48 км со скоростью от 5 до 24 км в час. Трое участников поездки выехали с зимовки в 9 часов 30 минут и вернулись в 18 часов 45 минут, проделав работу, которая без помощи автомобиля, заняла бы шесть человек на два-три дня.

Очень трудно было выводить машину на морской лед, зачастую это было самой мучительной частью путешествия. Короткий крутой спуск с уклоном градусов в 45 вел к широкой приливной трещине, а за ней начинались мелкие трещины и широкий прорыв с нагроможденным по обеим сторонам льдом и большими сугробами. Нередко автомобиль совсем застревал, и требовалось участие всех, кто был дома, чтобы вытащить его и сдвинуть с места. Оставлять автомобиль на морском льду было невозможно, там не находилось никакого укрытия, и первая же буря могла унести его.

Около 14 сентября мы начали деятельные приготовления к поездке для устройства склада. Я решил поместить склад в 100 географических милях (185 км) к югу от зимовки экспедиции «Дискавери», предполагая сложить там маис для лошадей. Если бы по какой-то случайности во время похода к Южному полюсу мы не смогли бы отыскать этот склад, потеря некоторого запаса маиса была бы для нас все же менее серьезным несчастьем, чем потеря провизии, предназначенной для нас самих. Я вовсе не предполагал, что представятся трудности в отыскании склада, но могло случиться, что сильные снежные бури совершенно занесут его и уничтожат все опознавательные знаки.

В партию для устройства склада, кроме меня, вошли Адамс, Маршалл, Уайлд, Джойс и Марстон. По уже изложенным мотивам я не собирался брать с собой ни лошадей, ни собак. Мы взяли две палатки, на трех человек каждую, и два трехспальных мешка, так как ожидали, что придется иметь дело с очень низкими температурами. Неудобство этих мешков, как я уже писал, заключается в том, что спящие в них мешают друг другу, но при столь коротком путешествии это не так уже существенно, а дополнительное тепло могло нам понадобиться. Я совершенно убежден в том, что для длительных путешествий в полярных условиях лучше применять мешки на одного человека. Помимо всех прочих соображений, для человека большое облегчение обладать таким собственным маленьким домом, куда он может удалиться после тяжелого дня работы и где его никто не потревожит. В таком мешке каждый приспосабливает отверстие для воздуха по своему вкусу, тогда как если в одном мешке находятся два или три человека, один из них будет задыхаться от духоты, а другой жаловаться, что дует.

Партия наша вышла с мыса Ройдс 22 сентября с грузом около 77 кг на человека. Первую часть пути проделали в автомобиле. Дэй повез нас на машине с привязанными к ней сзади санями, причем все участники разместились кто на санях, кто на автомобиле. Дэй доставил нас к Неприступному острову со скоростью около 9 км в час (позднее мне рассказали, что обратно машина прошла до дома 13 км за 20 минут). Затем мы сами впряглись в сани и пошли по довольно хорошей дороге. Первую ночь ночевали уже в доме «Дискавери». Когда автомобиль отъехал от дома, за ним побежали трое из наших щенков. Они никак не хотели возвращаться, вероятно, потому, что Джойс обыкновенно кормил их. Они следовали за нами до мыса Хат – это была первая далекая прогулка щенков за их короткую жизнь. Вечером, наевшись сухарей и мяса, которые мы им дали, они устроились в углу дома на ночевку. Мы не могли взять их с собой на барьерный лед, хотя они, конечно, охотно последовали бы за нами. Поэтому ничего больше не оставалось, как запереть их в доме до нашего возвращения. Там было достаточно снега, так что они не могли нуждаться в воде. Мы откупорили ящик с сухарями и несколько жестянок мяса и поставили их так, чтобы щенки могли до них добраться. Когда мы выступили в путь, нас долго провожал тревожный лай и визг, доносившийся из дома.

Путешествие оказалось очень тяжелым, так как температура опустилась до —50,5° C, при ветре, достигавшем силы бури. Мы шли по пути, который был хорошо уже известен по предыдущим поездкам, и потому я не буду пространно останавливаться на наших переживаниях. Первая снежная буря захватила нас немного южнее острова Уайт-Айленд. Мы вышли утром, двигались вперед до 10 часов 30 минут. К этому времени порывы ветра усилились и поднялась такая непроглядная метель, что нам пришлось остановиться лагерем. Сперва мы поставили только одну палатку в надежде, что через несколько часов сможем идти дальше; но ветер не утихал, и нам пришлось сооружать вторую палатку, отказавшись от мысли о дальнейшем продвижении на этот день. Ранним утром 26 сентября мы смогли выйти в путь. Керосин так замерз, что нельзя было налить примус. Немного севернее утеса Минна-Блаф мы попали на ледяные гребни, образовавшиеся от сжатия льда. К счастью, погода в это время была хорошей.

Большинству из нас уже приходилось испытывать удовольствие, когда проваливаешься в трещину на всю длину постромков. Адамс же, Маршал и Марстон еще не были знакомы с этими мелкими неприятностями, неизбежными в путешествии по Антарктиде, однако очень скоро они тоже освоились с ними. Помню, как-то вечером Марстон спросил, как мы думаем, ничего не случится, если он немного побродит по окрестностям. Ему кто-то ответил: «Если хочешь поиграть в «или-или», можешь попробовать». Марстон не понял этого ответа. Тогда кто-то другой пояснил ему, что «игра» заключалась в том, что или ты провалишься, или останешься цел.

Марстон делал зарисовки с пометками о цветах на будущее. На таком холоде это было чрезвычайно трудным делом.

На небе вечером и на рассвете наблюдалась дивная игра красок. Человеку, никогда не видавшему полярного ландшафта, трудно представить себе все богатство и разнообразие тончайших оттенков, которыми расцвечиваются снег и лед. Однако грубые рукавицы плохо приспособлены для работы карандашом и мелками. О том же, чтобы снять их, не могло быть и речи. Впрочем, Марстон стойко переносил все многочисленные трудности и в результате привез с собой из экспедиции немало интересного и ценного материала.

Уходя, мы оставили на месте стоянки мешок с маисом, и впоследствии так и не забрали его оттуда. Главный склад был устроен под 79°36’ ю. ш. и 168° в. д. на расстоянии примерно 120 географических миль (222 км) от нашей зимовки. Мы добрались до этого места 6 октября. Поскольку вокруг не было никаких естественных примет, мы отметили его поставленными вертикально санями, над которыми был укреплен черный флаг на бамбуковом шесте. В этом складе оставили 4,5 литра керосина и 75,7 кг маиса для лошадей, так что груз, который нам предстояло взять в поход на юг, на первом этапе пути значительно облегчался. Этот склад назвали складом «А».

На обратном пути погода была плохая, температура очень низкая, и я решил сделать обход, чтобы по возможности избежать трещин. Нарушение в структуре льда в этой местности обусловливается тем, что барьерный лед встречает здесь Минна-Блаф, а также небольшие ледники, спускающиеся с горы Дискавери. Как и по пути на юг, нас сильно задерживали снежные бури, поэтому в погожие дни приходилось делать большие переходы: провизии у нас было всего на 20 дней. Особенно свирепая снежная буря застигла нас поблизости от Уайт-Айленда. В то утро мы вышли из лагеря в 4 часа. Примерно часа через полтора ветер, дувший нам в спину, стал усиливаться и превратился в бурю. Четверо из нас крепко держали сани за тяжи, двое придерживали их сзади, но сани, гонимые ветром, то и дело набегали на шедших впереди людей. Ветер быстро нарастал, поднялась непроглядная метель, и через несколько минут мы не могли ничего различить в нескольких шагах от себя. Тут обнаружилось, что мы находимся посреди трещин: то у одного, то у другого ноги проваливались сквозь снежный покров. Решено было остановиться и устроить лагерь. Ветер все более и более усиливался. Потребовалось часа полтора упорной работы, чтобы поставить палатки. Снег облепил нам лица, образовав сплошные ледяные маски, в результате несколько человек сильно обморозились. В конце концов нам удалось поставить палатки, и затем мы пролежали в них 30 часов подряд. Из-за всех этих задержек мы добрались до прежней зимовки «Дискавери» лишь 13 октября. В отсутствии находились 21 день. Запасы провизии все кончились, хотя до последнего дня мы смогли не уменьшать порции. Из этого времени погода позволила нам идти лишь 14 с половиной дней, но на обратном пути у нас было все-таки несколько хороших переходов, когда мы делали в день по сорок километров.

Мы застали своих приятелей-щенят в доме целыми и невредимыми. Радость их совершенно не поддается описанию. Почуяв наше приближение, щенки на все лады старались привлечь к себе внимание, и лишь только мы открыли дверь, все трое бросились на нас с восторженным лаем и визгом. Им бедняжкам, без сомнения, было очень скучно и страшно все эти три недели в пустом доме, хотя в смысле питания они были устроены отлично. Мясо щенки съели, но у них еще оставались сухари. Все они заметно поправились; шерсть у них стала совершенно черной оттого, что спали они на полу в угольной пыли.

На следующий день мы отправились к мысу Ройдс и очень кстати: километрах в двух с половиной южнее мыса Барни повстречали Дэя на автомобиле. Мы тут же прицепили свои сани к автомобилю и торжественно подкатили к зимовке. Это было 13 октября. За двадцать два дня путешествия мы прошли 515 километров. Вернулись мы страшно голодными, усталыми, поэтому вполне смогли оценить тепло и уют нашего маленького жилья. Тем временем щенята – любители приключений – изо всех сил старались убедить своих друзей и родственников в том, что они свои, а не какие-то чужаки, пытающиеся силой проникнуть в их семью.

Слева направо: Уайлд, Дэвид, Марстон, Шеклтон, Маршалл, Робертс, Адамс, Брокльхёрст, Армитедж, Джойс

За время нашего отсутствия Северная партия в составе профессора Дэвида, Моусона и Маккея отправилась в путешествие, целью которого было достижение Южного магнитного полюса. По инструкции, которую я оставил профессору Дэвиду, возглавлявшему эту партию, они должны были выйти в путь 1 октября или в любой ближайший день, как то позволит погода и прочие обстоятельства. 25 сентября профессор Дэвид, Пристли и Дэй отвезли на автомобиле 385 кг припасов для Северной партии к середине залива на расстояние около 22,5 км от зимовки. Дэй намеревался довезти груз до островов Динли, но этому помешали заструги, тянувшиеся по льду поперек всего залива. Заструги местами доходили до 60 см высоты; колеса, не находя опоры, глубоко увязали в рыхлом снегу. По пути встретилось также несколько неприятных трещин, одна, например, шириной в полметра, но автомобиль благополучно перебрался через них. Вторую порцию грузов вывезли на автомобиле 3 октября, так как до этого дня была плохая погода.

В этой поездке участвовали профессор Дэвид, Дэй, Пристли и Маккей и по числу мелких происшествий она превзошла все предшествующие. Впрочем, людям, которым приходится иметь дело с автомобилем на сильном морозе и при плохой дороге, всегда перепадает достаточно синяков и царапин. На этот раз Пристли сорвало ноготь, профессору прищемило палец передним колесом, а Маккей, заводя мотор, повредил запястье. Одна трещина, преградившая путь, заставила отряд потерять целых два часа. В другую трещину автомобиль угодил передними колесами на скорости около 19 км в час; при этом была погнута передняя ось.

Северная партия окончательно оставила зимовку 5 октября. Подобрав по дороге груз, доставленный ранее автомобилем, партия начала свое долгое путешествие по морскому льду вдоль берега. Первые пять километров Дэй вез их на автомобиле, но затем ему пришлось вернуться, потому что небо заволокло, и температура падала. Маккей, несмотря на больную руку, впрягся в сани вместе с остальными.

Я простился с профессором Дэвидом и двумя его спутниками 22 сентября 1908 года, а вновь нам пришлось встретиться только 1 марта 1909 года.

Историю северного путешествия профессор рассказывает сам в специальной главе этой книги.

Приготовления к походу на Юг

Санная партия, отправлявшаяся на юг, должна была покинуть зимовку 29 октября, поэтому мы принялись за окончательные приготовления к этому главному путешествию, имевшему целью достижение Южного полюса, сразу же после возвращения из поездки для устройства склада. Я решил, что на юг отправятся четыре человека, считая в том числе и меня, и что мы возьмем провизии на 91 день. Это количество продовольствия вместе с прочим снаряжением доведет нагрузку каждой лошади до того предельного веса, который был установлен опытным путем. Надо напомнить, что, составляя план экспедиции в начале 1907 года, я предполагал, что будет отправлена еще одна партия на восток через Ледяной барьер, по направлению к Земле короля Эдуарда VII, с заданием разрешить по возможности тайну самого Барьера и получить некоторые сведения относительно страны, находящейся по ту сторону от него. Несчастная случайность, из-за которой мы остались всего-навсего лишь с четырьмя лошадьми, заставила меня отказаться от этого плана. Лошади должны были отправиться на юг, автомобиль не смог бы проехать по барьерному льду, а собаки были необходимы для устройства складов, предназначенных для Южной партии. Я решил поэтому сосредоточить все усилия санных партий на достижении полюсов, географического и магнитного, и отправить третью партию к Западным горам для изучения геологии этой области и прежде всего для отыскания там полезных ископаемых.

В свой отряд для похода на юг я включил Адамса, Маршалла и Уайлда. На некоторое расстояние нас должна была сопровождать вспомогательная партия, чтобы мы могли начать свое путешествие, уже пройдя торосистый лед, от какого-нибудь места за утесом Минна-Блаф с более свежими силами. С собой мы брали четырех лошадей с четырьмя санями. Не без сожаления оставлял я автомобиль, но опыт использования его вблизи зимовки показал, что он совершенно не может передвигаться по рыхлому снегу. Во время же путешествия для устройства складов мы убедились, что поверхность барьерного льда покрыта именно таким снегом, даже более мягким и глубоким по сравнению с встречавшимся в 1902 году, во время экспедиции «Дискавери».

Я был совершенно убежден в том, что для передвижения по Барьеру при таком состоянии его поверхности непригоден ни один вид колесного транспорта. Колеса непременно уходили бы в снег все глубже и глубже, пока автомобиль не лег бы на снег всем корпусом. Мы изменили устройство колес и свели вес автомобиля до минимума, удалив все части, без которых как-то можно было обойтись, но и при этом он лишь с трудом передвигался по рыхлому снегу. Если бы мы прицепили сзади груз, автомобиль оказался бы совершенно бесполезным. Он не сдвинулся бы с места и ведущие колеса вращались бы вхолостую, пробивая для себя дыры в снегу. Подвязав полозья к передним колесам и поставив широкие ведущие колеса с шипами, мы получили бы возможность провести автомобиль через некоторые участки рыхлого снега, но зато такое устройство оказалось бы неудовлетворительным на твердом неровном льду. Постоянная смена колес, конечно, отняла бы слишком много времени. Я полагался на наших лошадок и счел за лучшее отказаться от попытки использовать автомобиль в путешествии на юг. Снабжение Южной партии провизией служило предметом многих и продолжительных обсуждений. Этим вопросом особенно тщательно занимался Маршалл, он выяснил относительную питательность различных пищевых продуктов. К тому же мы могли теперь многое извлечь из опыта предшествовавших экспедиций. Решили, что ежедневный рацион наш будет 964 грамма на человека. При этих условиях общий вес провизии, взятой из расчета на 91 день, составил бы примерно 351 кг. Основной провизией должны были быть сухари и пеммикан. Эти сухари из пшеничной муки с 25 % плазмона содержали, как показывал анализ, не более 3 % воды. Пеммикан, поставленный нам фирмой Бовэ в Копенгагене, состоял из лучшей говядины, высушенной и размолотой в порошок, с добавлением 60 % говяжьего жира. В нем также содержалось лишь очень небольшое количество воды. Все усилия полярного путешественника должны быть направлены к тому, чтобы провизия его содержала как можно меньше воды, так как вода здесь совершенно бесполезный груз.

ПОЛНЫЙ ЕЖЕДНЕВНЫЙ РАЦИОН

на одного человека, в граммах

Пеммикан 213

Пищевой концентрат (Emergency ration) [82] 43

Сухари 454

Сыр или шоколад 57

Какао 20

Плазмон 28

Сахар 122

Овсянка 28

_________________

Всего 965

Чай, соль и перец не входили в этот вес. Чая было взято около 56 г на день для четверых; соль и перец мы разложили по маленьким мешочкам, рассчитанным на неделю. Часть сухарей взяли в измельченном виде, чтобы заправлять ими похлебку, из расчета по 0,45 кг в неделю на каждого участника. Это количество входило в общий запас сухарей.

Интересно сравнить этот список с рационом санной партии «Дискавери» во время путешествия по Барьеру. Дневной рацион каждого участника того похода состоял из следующих продуктов:

РАЦИОН САННОЙ ПАРТИИ «ДИСКАВЕРИ»

на одного человека, в граммах

Пеммикан 215

Пищевой концентрат Read ration 31 (соответствующий Emergency ration)

Сухари 340

Сыр 57

Шоколад 31

Какао 20

Плазмон 57

Сахар 108

Овсянка 43

Гороховая мука 43

_________________

Всего 945

Следующий список показывает общее количество провизии, взятой нами в южную экспедицию, не считая чая, соли и перца:

ОБЩЕЕ КОЛИЧЕСТВО ПРОВИЗИИ

в килограммах

Пеммикан 77,4

Пищевой концентрат 15,5

Сухари 165,1

Сыр 10,3

Шоколад 10,3

Какао 7,2

Плазмон 10,3

Сахар 44,4

Овсянка 10,3

_________________

Всего 350,8

С зимовки мы захватили с собой только 4,5 кг чаю, а затем взяли дополнительно еще полкило в доме «Дискавери». Соль была взята с расчетом по 56 г в неделю на человека, а перец – 56 г на две недели на четверых. Сухари были запакованы в одиннадцатикилограммовые жестянки, причем на полкило их приходилось около 14 штук. Остальные продукты мы уложили в коленкоровые мешки; каждый мешок содержал недельный запас определенного продукта. Кроме того, имелись мешки побольше, содержавшие двухнедельный запас и весившие 44,5 кг каждый.

Одежда у всех участников путешествия была довольно легкой. Во время нашей весенней санной экспедиции мы пришли к убеждению, что даже при очень низких температурах можно свободно обойтись без костюма из тяжелой толстой лоцманской ткани, самый вес которого утомляет человека. В походе вполне достаточно носить шерстяное белье и верхнюю одежду из материи, непроницаемой для ветра.

Личное снаряжение каждого состояло из следующих предметов:

Шерстяная пижама

Шерстяная рубашка

Шерстяная фуфайка

Две пары толстых носков

Одна пара финеско

Костюм из берберийского габардина

Балаклава

Капюшон из «бербери»

Шерстяные варежки

Меховые рукавицы

Запасную одежду и прочее личное имущество каждый нес в мешке весом примерно в 7,7 кг. В мешках, кроме дневников, письменных принадлежностей и других мелких предметов личного пользования, находились:

Запасная шерстяная пижама 1 шт.

Шерстяные носки 8 пар

Финеско 3 пары

Варежки 3 пары

Запасной шерстяной шлем 1 шт.

Подбитые шипами лыжные ботинки 1 пара

Шерстяное одеяло 1 шт.

Снегозащитные очки с дымчатыми и цветными стеклами 2 пары

Моток лампового фитиля для подвязывания рукавиц и финеско

Флаг для саней

Запас табака и спичек

Запас сеннеграса

У нас имелся также мешок с починочными принадлежностями, в котором находились куски материи для починки, иголки, нитки и пуговицы.

В остальное снаряжение входили:

Палатки с кольями и матерчатым полом 2 шт. (со всеми принадлежностями весом 13,6 кг каждая)

Спальные мешки (в сухом виде вес 4,5 кг) 4 шт.

Алюминиевая кухня с запасным котелком 1 шт.

Примусы с запасными частями 2 шт.

Керосин 59 л

Метиловый спирт для разжигания 4,5 л

Большие ножи 2 шт.

Револьвер 450 калибра с дюжиной патронов (вес 1,8 кг) 1 шт.

Ледорубы (весом 1,3 кг каждый) 4 шт.

Лопаты (2,7 кг каждая) 2 шт.

Двенадцатифутовые бамбуковые шесты (3,6 м) 8 шт.

Флаги для обозначения складов 8 шт.

Колеса-счетчики (одометры) для определения 2 шт. расстояния пройденного санями

Теплые попоны и проволочные путы для лошадей 4 шт.

Торбы 4 шт.

Альпийская веревка 18 м

Различные ремни и металлические части для починки упряжи

Сверток пеньковой веревки, пропитанной креозотом

Карты

Два английских флага (один из них флаг королевы)

Медный цилиндр с документами и марками с изображением английского флага, которые мы намеревались оставить в самом южном достигнутом нами пункте

У Адамса, Маршалла и меня было по большому карманному ножу.

Научное снаряжение для экономии веса пришлось сократить до минимума, но все же мы были не так уж плохо обеспечены. У нас имелись:

3-дюймовый теодолит со штативом 1 шт.

Хронометры 3 шт.

Карманные компасы 3 шт.

Термометры 6 шт.

Гипсометр с двумя термометрами 1 шт.

Фотографическая камера с 36 пластинками 1 шт.

Ящик с чертежными принадлежностями 1 шт.

Призматические компасы 2 шт.

Секстан с искусственным горизонтом 1 шт.

«Руководство для путешественников» 2 экз.

Карта и запас бумаги

Набор медикаментов заключался в небольшом кожаном чемоданчике и состоял из следующих лекарств в форме пилюль и таблеток:

Слабительные пилюли 1 тюбик

Борная кислота 1

Смесь железа с мышьяком 1

Двусернокислый хинин 1

Глазная мазь 1

Эмезина (адреналин) 1

Гидрохлористый кокаин 2

Сернокислый цинк 2

Хлорнокислая ртуть 1

Экстракт алоэ 1

Хлородин 1

Сульфонал 1

Сода с мятой 1

Висмут с пепсином на активированном угле 1

Бертолетова соль 1

Бромистый аммоний 1

Имбирный экстракт 1

Салициловый натрий 1

Сернокислый морфий 1

Кроме того, у нас были следующие медицинские принадлежности:

Перевязочные пакеты для оказания первой помощи 4 шт.

Компрессные повязки 2 шт.

Треугольные повязки 2 шт.

Адсорбирующая шерсть 2 унц. (56 г)

Дерево для лубков 2 куска

Катушка липкого пластыря 1 шт.

Пакет липкого пластыря на шелке 1 шт.

Облатка [83] 1 тюбик

Малый набор хирургического перевязочного материала 1 шт.

Запасные пары снегозащитных очков и запасные стекла 2 шт.

Щипцы для удаления зубов 1 шт.

«Ньюскин» [84] 2 бут.

Таблетки, приготовленные из микстуры Истона [85] (1/8 унции) 600 шт.

«Имердженси оксо» 6 унц. (170 г)

Медицинские термометры 2 шт.

Общий вес лекарств и всего медицинского снаряжения был равен 3 кг.

Мы брали с собой четверо одиннадцатифутовых саней по числу лошадей. Каждые сани были снабжены пятью постромками для крепления груза. Одним концом постромки прикреплялись вдоль корпуса саней на равном расстоянии друг от друга. К обоим концам саней были пристроены ящики, в которых поместились инструменты, керосин, примуса, медикаменты и другие предметы. К крышке одного из этих ящиков мы привязали кухню. Упряжь для людской тяги прикреплялась к дуге саней.

Упряжь лошадей состояла из широкого кожаного ремня, опоясывавшего грудь, от которого к саням шли постромки из альпийской веревки. Для поддержки этого ремня имелся еще ремень вокруг шеи и другой – через спину с подпругой. Постромки пристегивались к стержню, привязанному в центре дуги саней. Мы очень боялись, как бы сбруя не натирала лошадям кожу, когда от замерзающей на морозе испарины образуются ледяные корки. Как выяснилось впоследствии, опасения оказались напрасными. Чтобы металл не прикасался к лошадям, все металлические части сбруи были покрыты кожей. Мы также заботились о том, чтобы сбруя очищалась от льда и грязи.

Корм для лошадей состоял из маиса и особой кормовой смеси «моджи», а также небольшого количества австралийского прессованного корма. На каждую лошадь приходилось 4,5 кг в день, и в общей сложности всех кормов мы взяли 408 килограмм. Как маис, так и «моджи» были упакованы в холщовые мешки весом по 3,6 кг каждый.

Я решил на время своего отсутствия возложить руководство экспедицией на Мёррея и поэтому оставил ему инструкции, предусматривающие, как казалось, даже случайности. Пристли надо было предоставить возможность исследовать геологическое строение северных склонов Эребуса. В начале декабря Армитедж, Пристли и Брокльхёрст должны были отправиться устраивать склад для Северной партии и затем обследовать область Западных гор. Все текущие научные наблюдения должны были продолжаться. В случае, если бы в проливе разошлись льды и отрезали бы наше зимовье от более южных пунктов, надлежало перенести склады к Ледниковому языку и к мысу Хат. Мёррею предписывалось 15 января отправить на юг партию для устройства в каком-нибудь пункте за Минна-Блаф склада с достаточным количеством провизии, чтобы наша Южная партия на обратном пути могла получить там снабжение. Эта партия для устройства склада, находящаяся под командой Джойса, должна была затем вернуться к мысу Хат, нагрузить вновь свои сани и вторично отправиться к складу, чтобы ждать там прибытия Южной партии до 10 февраля. Если бы мы не вернулись к этому времени, она должна была возвратиться обратно на мыс Хат и оттуда на судно.

Если пролив очистится от льдов, судну, которое придет к зимовке в конце декабря или в начале января, поручалось ожидать Северную и Западную партии, которые должны были подавать ему сигналы с Масленого мыса. Если до 1 февраля профессор Дэвид, Моусон и Маккей не появятся на берегу, «Нимрод» должен будет направиться в Гранитную гавань искать там на северной стороне у входа в гавань извещения от них. В случае, если извещения не окажется, судно пойдет на север до низменного берега северной стороны Барьера Дригальского, держась ближе к берегу, чтобы отыскать партию. К зимовке «Нимрод» должен возвратиться не позднее 10 февраля. В случае, если Южная партия еще не вернется к этому времени, «Нимроду» снова надлежало отправиться на поиски Северной партии и обследовать побережье с тщательностью, какая только возможна при условии безопасности судна. Возвращения Южной партии следовало ожидать начиная со второй недели февраля. Людям, остающимся на зимовке, поручалось ежедневно между полуднем и 13 часами наблюдать за световым сигналом, который мы должны дать с Ледникового языка. Если лед к югу от Языка вскроется, судно время от времени должно подходить к мысу Хат для проверки – не возвращается ли наша партия. Тем временем все коллекции и снаряжение следовало погрузить на «Нимрод», чтобы таким образом быть наготове к возвращению домой.

Необходимо было также подготовиться и на тот случай, если Южная партия не вернется. Хотя мы не строили никаких мрачных предположений, все же я оставил инструкции, как экспедиции вести себя, если нас постигнет несчастье. Эти инструкции, данные Мёррею, заключались в следующем:

«В случае невозвращения Южной партии к 25 февраля, вам предлагается выгрузить на берег у мыса Ройдс достаточное количество угля и провизии для партии из семи человек на один год. Затем вы должны предложить команде выделить трех людей, которые пожелали бы добровольно остаться. Если добровольцев не найдется, что весьма маловероятно, то вы сами должны выбрать троих и приказать им остаться. Им вы дадите распоряжение сразу же отправиться к югу по 168° меридиану на поиски Южной партии, оставив точный срок начала поисков на усмотрение начальника группы. Всех собак вы оставите на берегу в распоряжении этой группы. Вы дадите группе инструкции произвести поиски остатков Южной партии в течение следующего лета. Вам предоставляется полное право давать всякие другие распоряжения по собственному усмотрению. С «Нимрода» надо выгрузить как можно больше сахара, фруктов и варенья. Всех остальных продуктов имеется достаточный запас, но надо по возможности добавить сладостей и какой-нибудь растительной пищи. «Нимрод» должен выгрузить также такое количество одежды, какое вы сочтете необходимым для остающейся партии из трех человек. В случае, если вернется Адамс, а я не вернусь, он должен возглавить экспедицию и действовать на основании моих инструкций. 1 марта судно должно отправиться ко входу в пролив Мак-Мёрдо, чтобы ознакомиться с ледовой обстановкой. Если там не будет тяжелых плавучих льдов, которые могли бы задержать судно, оно может еще раз вернуться к мысу Ройдс. Я полагаю, что самый крайний срок, до которого вы должны оставаться – 10 марта 1909 года, так как, если мы не вернемся к этому времени, то, очевидно, с нами случилось несчастье».

Мои инструкции предусматривали завершение работ экспедиции во всех областях, а также те шаги, которые следовало предпринять для оказания помощи, если наша Южная партия не вернется.

К концу октября все было готово к отправлению в путь, и мы глубоко верили в успех нашего предприятия. Вспомогательная партия, состоящая из Джойса, Марстона, Пристли, Армитеджа и Брокльхёрста должна была сопровождать нас первые 10 дней. Дэй также собирался идти с этой партией, но повредил себе ногу, скатившись с крутого спуска около зимовки, и ему пришлось отказаться от участия в походе.

Погода в эти последние дни нашего пребывания в доме стояла не слишком хорошая, хотя уже замечались признаки приближающегося лета. Лошади были в форме. Самые последние дни мы занимались приспособлением саней и снаряжения, проверяли, все ли в порядке и распределено ли надлежащим образом. По вечерам писали письма домашним на тот случай, если не вернемся из неведомых стран, куда мы надеялись проникнуть.

Лыжные ботинки

Первые дни похода на Юг

Все события нашего долгого похода на Юг день за днем заносились в дневник, который я вел. Я прочитал этот дневник, когда мы вернулись в цивилизованный мир и пришел к убеждению, что при всякой попытке переписать его исчезнет свойственный ему особый колорит. Он писался в условиях исключительной трудности, нередко после большого напряжения и усталости, и мне кажется, все это в нем отразилось.

Поэтому я публикую дневник лишь с незначительными поправками, которые вызваны требованиями ясности изложения. Читатели, конечно, поймут, что когда пишешь в спальном мешке, при очень низкой температуре, в полуголодном состоянии, то большое количество всяких «а», «для», «на» и тому подобных словечек отбрасывается. Это описание нашего странствования, быть может, покажется читателям слишком бедным, но, во всяком случае, оно представляет собой правдивый отчет обо всех событиях. Некоторых сторон путешествия я коснусь подробнее в одной из следующих глав. Высоты, которые приводятся в дневнике, были вычислены во время самого путешествия и не всегда точны… Расстояния исчислялись при помощи колеса-счетчика, прикрепленного к саням, проверялись астрономическими наблюдениями по солнцу и приблизительно правильны.

29 октября 1908 года. Превосходный день для начала пути. Солнце ярко сияет, небо безоблачно, хороший северный ветер – вообще все, что только может способствовать благополучному началу. Мы позавтракали в 7 часов, а в 8 часов 30 минут сани, которые автомобиль должен был поднять на Ледниковый язык, спустились мимо гнездовья пингвинов на лед. Вспомогательная партия отправилась в путь в 9 часов 30 минут и скоро исчезла из виду, так как автомобиль шел хорошо. В 10 часов наша партия из четырех человек последовала за ними. Покидая дом, в котором провели столько месяцев в тепле и удобстве, мы испытывали чувство настоящего сожаления – никогда уже больше не придется нам быть здесь всем вместе! Правда, в доме темновато (ацетиленовое освещение по сравнению с солнечным светом казалось слабым) и порядочно тесно, но все же нам жаль было расставаться с домом.

Накануне, когда мы сидели за обедом, лучи вечернего солнца проникли через иллюминатор и бросили круг света на портрет королевы. Затем этот круг медленно продвинулся и осветил фотографию его величества короля. Мы восприняли это как предзнаменование удачи. Недаром это случилось именно в тот же день и час. И вот сегодня мы выступили в путь с намерением воздвигнуть флаг королевы на самой отдаленной точке мира.

В 10 часов мы попрощались с Мёрреем и Робертсом и отправились своей дорогой. Каждый из них со своей стороны сделал для успеха нашей экспедиции все, что было в человеческих силах. Пожатие руки иногда стоит многих слов. Когда в ответ на их приветственный крик мы обернулись еще раз и увидели их стоящими на льду возле знакомых утесов, я понял, что ради всех нас и мы должны напрячь все силы к тому, чтобы экспедиция удалась.

Мы не были и часа в пути, как Сокс захромал. Это жестокий удар: перед этим хромал целую неделю Квэн и мы только начали считать, что неприятность уже позади. Теперь Сокс повредил себе ногу о какую-то торчащую острую льдину. Идти все же надо. Будем надеяться, что через несколько дней лошадь поправится. Когда дойдем до склада на мысе Хат, я не двинусь дальше в путь, пока ему не станет лучше или пока я, по крайней мере, не выясню, что с Соксом будет дальше. В нашем теперешнем положении хромота лошади дело серьезное. Если бы у нас было восемь или хотя бы шесть лошадей, мы легче бы вышли из затруднения, но когда приходится рассчитывать все до последней унции, это очень серьезно.

В 13 часов мы сделали остановку и покормили лошадей. Когда мы сидели на санях, Гризи вдруг лягнула и ударила Адамса копытом по ноге, чуть ниже колена. Если бы удар пришелся сантиметров на семь выше, была бы разбита коленная чашка, и Адамс не смог бы с нами идти. Рана такая, что кость почти обнажилась. Адамс испытывал ужасную боль, но не жаловался. Мы отправились дальше и в 14 часов 30 минут наткнулись на сани, которые вышли раньше нас с автомобилем. Автомобиль в этот момент как раз возвращался за ними, после того как доставил другие сани на расстояние в полкилометра от Языка. Я взял одни сани, другие прицепили к автомобилю, и Дэй пустил машину по довольно рыхлому снегу. В особенно трудных местах ему помогали члены вспомогательной партии. Ледяные гребни, образовавшиеся от сжатия льда, и плавучие льдины у самого Языка не позволили автомобилю двигаться дальше. Я распряг Квэна, передал сани Адамсу, который вел Чайнамена, и отправился назад за другими санями. Попрощались с Дэем, он уехал в сопровождении Пристли и Брокльхёрста, которые помогали ему, так как больная нога Дэя еще плохо действует.

Мы дошли до южной стороны Ледникового языка в 16 часов и после чая отправились в наш склад, чтобы смолоть маис. Это было делом нелегким, но мы вертели мельницу по очереди. К 20 часам намололи достаточно маиса на все путешествие. Сейчас 23 часа, солнце стоит высоко, ярко светит и греет, погода спокойная и ясная. В 21 час мы поужинали. Нога у Адамса не сгибается и сильно болит. Лошади ведут себя довольно спокойно, но Квэн опять принялся за свои прежние штучки и грызет повод. Если так будет продолжаться, придется послать за проволочным тросом.

Итак, наконец, мы начали свой долгий путь после четырех лет трудов и размышлений.

У самого нашего лагеря лежит множество тюленей; почти все – самки, у которых скоро будут детеныши. Эребус выпускает сегодня три отчетливо видных столба дыма, и фумаролы старого кратера отсюда можно хорошо рассмотреть. Какое счастье, что Адамсу к ночи стало лучше. Не могу себе представить, что бы он делал, если б ему не пришлось участвовать в нашем походе на юг – его так интересует эта экспедиция! Температура —16,7° C, расстояние, пройденное за день, – 23,3 км.

30 октября. На мысе Хат. Опять великолепная погода. Мы оставили наш лагерь и направились сюда в 10 часов 30 минут; вспомогательная партия осталась заканчивать помол маиса. Лошади в хорошем состоянии и шли неплохо. Сокc шел без саней, тогда как Гризи везла 227 кг, Квэн – 195 кг и Чайнамен – 154 килограмма. Соксу сегодня, по-видимому, лучше. Удивительно приятное ощущение, когда, вставая утром, надеваешь лыжные ботинки без всяких затруднений и берешься за посуду, не опасаясь «обжечь» пальцы о промерзший металл. С радостью отмечаю, что лошади чувствуют себя хорошо, несмотря на то что ночью шел снег и был сильный ветер. По-видимому, Квэну доставляет удовольствие грызть поводок именно тогда, когда на него смотрят. Каждый раз, как я ночью высовывал голову из палатки, чтобы проверить, все ли благополучно, Квэн принимался кусать поводок. В промежутках все было спокойно.

3 ноября 1908 года. Старт экспедиции на мысе Хат

Сокс

Квэн

Гризи

Чайнамен

Мы перебрались через небольшую трещину, что не представило особых затруднений, и в 13 часов 30 минут дошли до скалы Замок, делая примерно 2,8 километра в час. Там я переменил сани и запряг Квэна в сани Маршалла, так как Гризи приходилось очень трудно: местами дорога была покрыта мягким снегом. Квэн тащил 227 килограммов с той же легкостью. В 15 часов мы добрались до мыса Хат, привязали лошадей и пили чай. Дул легкий северный ветер. В 17 часов подошла вспомогательная партия. Мы решили ночевать в доме, а вспомогательная партия спала в палатках на том месте, где шесть лет назад зимовала экспедиция «Дискавери». Завтра я пойду к Ледниковому языку за оставшимся лошадиным кормом. Члены вспомогательного отряда предпочли спать на воздухе, потому что так теплее. Нашей же партии предстоит провести несколько месяцев без крепкой крыши над головой, поэтому мы решили хоть напоследок воспользоваться этой возможностью. Перед тем мы убрали из дома мусор.

Уайлд убил тюленя, чтобы добыть свежего мяса, и вымыл его печень в той самой лунке, которую тюлень проделал во льду – завтра у нас будет хороший обед. Человеку с «санным» аппетитом ничего не стоит съесть полбанки варенья, что мы и делаем. Когда мы начнем сам поход, с этой роскошью придется проститься. Нога Адамса лучше, но по-прежнему плохо действует. Сегодня мы прошли 15,2 км. Сейчас 22 часа.

31 октября. Начало дня было пасмурным и снежным, затем разыгралась снежная метель, но не особенно сильная. Я намеревался перебраться на другую сторону Ледникового языка с Квэном, Гризи и Чайнаменом. Утром мы перепаковывали свои мешки, перераспределяли провизию по весу. После полудня прояснилось, и в 15 часов 30 минут мы отправились в путь, причем Квэн тащил наши спальные принадлежности. Расстояние до Ледникового языка, составляющее 13,6 км, мы прошли за три часа. Не найдя там извещения от наших товарищей, остававшихся на зимовке, а также и тех принадлежностей, которые я просил прислать, решил, что у них там была, очевидно, такая же снежная буря, и после обеда отправился далее в путь. 19 км я сделал за три часа, так что пришел к мысу Ройдс в 23 часа 30 минут. В общей сложности 37 км между мысом Хат и мысом Ройдс были пройдены за шесть часов. Наши очень удивились, увидев меня, и обрадовались, узнав, что здоровье Адамса поправляется, а ноге Сокса лучше. В 2 часа я лег и проспал несколько часов. Утром здесь действительно бушевала сильная пурга и нельзя было отправить автомобиль к Ледниковому языку. По дороге к мысу Ройдс я заметил несколько тюленей с маленькими, очевидно только что родившимися детенышами. По словам Мёррея, температура —5,6 °C.

1 ноября. Позавтракали в 6 часов, Мёррей поехал вместе со мной на автомобиле, которым правил Дэй. Дул довольно свежий восточный ветер. Мы выехали с мыса Ройдс в 8 часов и через 20 минут были против Неприступного острова, покрыв расстояние в 12,8 км. Автомобиль шел очень хорошо. Затем против острова Палатки мы оставили автомобиль и сами потащили сани, груженные проволочным тросом и другим снаряжением, по направлению к лагерю Ледникового языка. Туда мы добрались в 10 часов, а в 14 часов – на мыс Хат. Нашим лошадям пришлось тащить по 227 и 250 кг. Гризи понесла было со своими санями, но вскоре остановилась. Лошади тянули хорошо, несмотря на плохое освещение и отвратительную дорогу. После обеда мы предполагали заняться упаковкой саней, но нас задерживает Сокс. Нога его, по-видимому, совсем не в порядке, и это настоящее несчастье – нам чрезвычайно важна движущая сила, дороги каждые полкило груза. Сегодня вечером идет сильный снег, но без ветра.

Ноге Адамса значительно лучше. Уайлду удалось наблюдать, как рожает самка тюленя, детеныш ее был длиной 1 метр 16 сантиметров и весил 23 кг. Я рано отправился спать – ведь за последние сутки сделал 63 километра.

2 ноября. Рано утром погода была пасмурная и снежная. Проснувшись, мы увидели, что Квэн перекусил свой повод и забавляется тем, что разбрасывает маис и другой корм. Как только он заметил, что я к нему подхожу, так пустился вскачь, кидаясь от одних саней к другим, топча и разрывая мешки с кормом. Нам пришлось минут десять ловить его. К счастью, на одних санях корм уцелел, Квэн становился на дыбы, лягался, причем делал все это только из страсти к разрушению, потому что явно успел уже вволю наесться маисом – брюхо его было раздуто от большого количества пищи.

После обеда наши три лошади с полным грузом в санях перебрались через место стыка морского и барьерного льда; несмотря на рыхлый снег, они шли превосходно. Мы совсем готовы к отправлению завтра утром в путь. Сокс, по-видимому, чувствует себя лучше и не хромает. Солнце сейчас, в 21 час, ярко светит. Ветер улегся, и все предсказывает на утро превосходную погоду. Лошади работали более чем удовлетворительно. Если они так будут вести себя в течение месяца, это даст нам очень много. Нога Адамса почти зажила.

3 ноября. В 9 часов 30 минут вышли с мыса Хат. Квэн везет 300 кг, Гризи – 279, Сокс и Чайнамен по 272 кг. Кроме того, пятеро людей везут 300 кг, из которых семьдесят составляет корм для лошадей. Стояла превосходная погода, но, уже пройдя небольшое расстояние, мы убедились в том, что снег страшно рыхлый. Лошади все время шли по колено в снегу, иногда проваливаясь по брюхо.

Около Барьера мы нагнали остальные сани, и Брокльхёрст сфотографировал всех нас с развевающимися флагами. В 10 часов 50 минут мы покинули морской лед с надеждой, что по барьерному льду идти будет легче. Однако оказалось, что снег там еще рыхлее. Лошади работали отлично, и наша вспомогательная партия с трудом поспевала за ними. Каждый час сопровождающие лошадей менялись с теми, кто тащил сани на себе. В 13 часов передовой отряд, шедший с лошадьми, разбил лагерь. Лошадей привязали. Тут же был готов второй завтрак, состоявший из чая с плазмоном, плазмоновых сухарей и сыра. В 14 часов 30 минут мы снялись с лагеря. Вспомогательная партия пошла вперед, потащив на себе сани, остальные с лошадьми вышли позже, свернув предварительно лагерь. К 16 часам нам стали попадаться участки более хорошей поверхности. Люди реже проваливались в снег, но лошадям было по-прежнему трудно. Погода держалась превосходная, дул легкий юго-восточный ветер. С наветренной стороны лошади были совершенно сухи, но с подветренной пот замерзал и шерсть их покрылась льдом. Когда нам приходилось тащить сани, мы также сильно потели. Ввиду того что вспомогательная партия не могла двигаться так быстро, как лошади, и задерживала нас, мы решили, что она пойдет с нами еще не более двух дней, а потом мы понесем на спине остатки лошадиного корма, который был на санях вспомогательной партии. Завтра утром мы устроим склад, куда сгрузим около 45 кг провизии и керосина. Это значительно сократит груз, который нам передаст вспомогательная партия.

В 18 часов разбили лагерь, покормили лошадей и сами пообедали пеммиканом, пищевым концентратом с плазмоновыми сухарями и какао. Затем закурили, что составляет немалое удовольствие для людей, которым целый день пришлось тащить сани. Поскольку сейчас у нас образовался избыток сухарей, мы побаловали ими наших славных лошадок. Сейчас они со всем удобством расположились на солнце при температуре —10° C и время от времени роют копытами снег. Гризи вырыла в мягком снегу уже целую яму. В течение всего дня мы придерживались юго-восточного направления, стараясь оставить Уайт-Айленд подальше к северу, чтобы избежать трещин в леднике. В течение дня сделали 19,6 км.

4 ноября. Выступили из лагеря в 8 часов 30 минут. Погода превосходная, но освещение плохое. Температура —12,8° C. Пришлось надеть снегозащитные очки, так как глаза начали утомляться. Вспомогательная партия вышла первой из-за того, что сегодня утром поверхность пути лучше. Они шли впереди лошадей, которые постоянно проваливались. Как только мы миновали оконечность Уайт-Айленда, снег сделался более рыхлым, и как людям, так и лошадям стало труднее идти. Тем не менее мы прошли 14,9 км до 13 часов. Вспомогательная партия шла самостоятельно, даже не требуя смены. Груз, который они тащили, уменьшился примерно на 45 кг благодаря тому, что вчера устроили склад. После полудня снег стал еще мягче, и когда в 18 часов мы остановились лагерем, лошади были совершенно утомлены: за день сделали 26,2 км по плохому снегу. Вспомогательная партия также хорошо поработала. Эребус вечером совершенно очистился от облаков, в северной части неба ясное, на юге затянуто. Путь наш сегодня я направлял на восток-юго-восток, чтобы избежать трещин около Уайт-Айленда, но с завтрашнего дня мы пойдем на юго-восток. Ночью мы определили свое астрономическое положение, и оказалось, что находимя в 55 километрах к югу от мыса Ройдс. Все здоровы и бодры.

5 ноября. Проснувшись утром, увидели, что погода пасмурная и идет снег, лишь вдали на севере заметны кое-какие предметы, на юге же ничего не видно. В 8 часов 15 минут отправились в путь, руководствуясь компасом. Освещение настолько плохое, что совершенно нельзя разглядеть заструг; впрочем, последних было немного, так как только что падавший снег образовал толстый покров. Как для лошадей, так и для людей путь очень труден. В течение всего утомительного утра лошади, выбиваясь из сил, упорно шли вперед и до остановки на завтрак в 13 часов мы сделали 14 километров. В 14 часов 15 минут после завтрака снова отправились в путь. Снег продолжал идти и направление трудно было выдерживать: все утро шли на юго-восток, а теперь пришлось менять направление. Вдруг Маршалл, который вел Гризи, провалился в трещину и Гризи вместе с ним. Кое-как выбрались. Маршалл закричал мне, я остановил свою лошадь и побежал ему на помощь. Надо было снять сани со снежного мостика, под которым находилась расщелина. Ширина расщелины метр, внизу стенки ее еще расширялись и дна не было видно. Она тянулась с северо-запада на юго-восток. Я сразу же изменил курс на восточный, но примерно через четверть часа Уайлд, Адамс и Маршалл тоже угодили в трещину, на сей раз узкую. Пришлось остановиться и, разбив лагерь, дожидаться более ясной погоды, чтобы выяснить наше положение. Это было в 15 часов, по счетчику на санях мы прошли за день 15,6 км. В 16 часов началась снежная метель, которая и сейчас не прекращается. Такая задержка для нас большая неудача. Утешаюсь мыслью, что за ночь ветер уляжется и завтра погода будет хорошая: лошадям не мешает передохнуть. Сегодня нам пришлось весь день идти в снеговых очках, так как из-за плохого освещения мы начали ощущать уже признаки снежной слепоты.

6 ноября. Весь день лежим в спальных мешках. Вылезаем только, чтобы покормить лошадей, все время продолжается сильнейшая пурга. Ветер юго-западный. Очень досадно, что задерживаемся, ведь каждый день стоит нам 18 килограммов лошадиного корма. Сами мы за завтраком съели лишь по несколько сухарей, так как при каждой задержке надо экономить продовольствие, иначе нам его не хватит. Мы вышли с продовольствием на 91 день, но если расходовать его экономно, то можно растянуть этот запас на 110 дней. Если и за это время нам не удастся выполнить нашей основной задачи, значит не суждено. Кое-кто из вспомогательной партии совсем отказался от всякой еды в последние сутки. Что касается лошадей, то Квэн и Чайнамен ели хорошо, а Сокс и Гризи что-то не в аппетите. Все они очень любят «моджи» и съедают его до маиса. Лошади вели себя спокойно, стояли повернувшись хвостом к ветру. Нередко пурга была так густа, что мы выглядывая сквозь щелку палаток, не могли их совсем разглядеть. Вокруг палаток намело огромные сугробы снега, и некоторые сани совсем погребены. Вечером, около 17 часов 30 минут, немного прояснило, и ветер спал. Выйдя покормить лошадей в 18 часов, я мог уже рассмотреть Уайт-Айленд и Минна-Блаф, так что, надеюсь, завтра погода будет лучше. Барометр весь день стоял на 28,60 дюйма (726,6 мм), температура доходила до —7,8° C. В общем тепло и каждый из нас чувствует себя в своем спальном мешке довольно уютно, как в маленьком доме. В мешке можно писать, читать и любоваться захваченными с собой домашними божествами. Утром я читал «Много шума из ничего». Поверхность барьерного льда стала лучше, так как ветер сдул с нее большое количество рыхлого снега. Надеюсь, теперь мы будем различать трещины до того, как в них провалимся. Сегодня четвертый день нашего пути от мыса Хат, а к югу мы продвинулись всего на 32 километра. Необходимо идти быстрее, если хотим лучше использовать лошадей. Эта задержка из-за метели была бы не так досадна, если бы дело касалось только нас самих, мы можем экономить свое продовольствие, но ведь лошадям-то приходится давать корм полностью.

7 ноября. Опять день, приводящий в отчаяние. Мы встали к завтраку в 5 часов, чтобы выйти в 8 часов. Счистили с саней весь нанесенный ветром снег и, перевернув их, осмотрели полозья – они в превосходном состоянии. Дело это при содействии вспомогательной партии заняло время до 8 часов 30 минут. Покончив с ним, мы выступили в путь, распрощавшись со вспомогательной партией, которая сегодня возвращается на зимовку. Когда мы двинулись и лошади быстро зашагали, вспомогательная партия проводила нас троекратным «ура». Погода была пасмурная при полном безветрии. Вдали виднелась часть Уайт-Айленда и позади него Наблюдательный холм, зато впереди простиралась глухая белая стена. Не было ничего, даже малейшего облачка, по которому можно ориентироваться. Почти сразу же, как мы оставили лагерь, нам пришлось пересечь большую трещину. Не прошли мы и километра, как оказались среди множества трещин. Присутствие их можно было обнаружить только тогда, когда лошадь проваливалась сквозь тонкую кору и начинала выбираться, или когда человек, сопровождавший лошадь, попадал в трещину ногой.

Первая трещина, через которую удалось перебраться Маршаллу с Гризи, была шириной почти в два метра. Когда я заглянул в нее, то увидел внизу лишь черную зияющую пропасть. Вскоре затем я задержал своего Квэна, как мне показалось при неясном освещении, перед самой трещиной, однако, осмотревшись, обнаружил, что мы стоим на самой середине прикрывающей трещину снеговой корки. Осторожности ради пришлось отпрячь Квэна и перевести его на противоположную сторону. Затем полегоньку были перетащены и сани. Трехмесячный запас провизии был таким образом спасен. Вслед за этим и Адамс едва не провалился в другую трещину со своим Чайнаменом, у которого передняя нога уже попала в зияющую пасть трещины. Следуя за ним с Квэном, я оказался так же в затруднительном положении. В конце концов, я решил, что подвигаться вперед при таких условиях слишком рискованно, и мы разбили лагерь между двумя огромными трещинами. Привязали лошадей и расставили одну палатку, чтобы подождать, пока освещение будет лучше. Если б мы продолжали путь в таких условиях, легко могла стрястись беда. Так и окончился наш дневной поход, во время которого мы прошли каких-нибудь полтора километра. Около 13 часов пошел снова снег и поднялся юго-западный ветер, разыгравшийся в настоящую пургу. Мы расставили вторую палатку и позавтракали. Завтрак состоял из чая, кусочка шоколада и двух сухарей на каждого. Температура около полудня была —11,1 °C.

После полудня немного задувало. Надеюсь, что этот ветер по крайней мере разгонит мертвую белую завесу, которая преграждает нам путь. Лошади утром были в превосходном состоянии и прекрасно могли бы идти, но, увы, нам пришлось остановиться. Гризи и Сокс ели плохо и утром и днем. Температура вечером была —12,8° C, и лошади, очевидно, зябнут. Наша работа поистине требует огромной выдержки и терпения. Более чем досадно сидеть здесь и смотреть, как уходит время, сознавая, что каждый день сокращает наши запасы продовольствия. Вспомогательная партия выступила из лагеря в 9 часов 30 минут, и мы видели, как она превратилась в маленькое пятнышко, а затем исчезла на севере. Без сомнения, уже через несколько дней они будут на мысе Хат.

Теперь мы всецело предоставлены своим собственным силам, и надо сказать, что, с точки зрения удобства, в наших палатках стало много лучше, так как при двух обитателях в каждой теперь много свободного места. Адамс устроился вместе со мной, Маршалл с Уайлдом поместились во второй палатке. Эту неделю за повара у нас Уайлд, поэтому кухня и примус находятся в их палатке, и для еды нам приходится ходить к ним. Следующую неделю поваром – Адамс, и тогда стряпня будет происходить в нашей палатке. Мы будем также меняться, чтобы по очереди иметь соседом по палатке каждого из троих товарищей. В те дни, когда нас задерживает погода, – надеюсь, таких дней будет не слишком много, – мы лежим и читаем. Я сейчас оканчиваю «Укрощение строптивой». У меня с собой комедии Шекспира, Маршалл захватил «Библию в Испании», Борроу, Адамс – «Путешествие по Франции» Артура Юнга, а Уайлд – «Очерки Боза». Когда кончим читать свои книги, поменяемся. Паёк табаку у нас очень ограниченный, а в такие дни, как сегодняшний, он иссякает моментально: при неспокойном состоянии духа невольно тянет покурить. Чтобы поэкономнее расходовать папиросы – моя роскошь – я устроил себе сегодня из кусочка бамбука мундштук. Таким образом, папиросы дольше курятся и вместе с тем бумага не прилипает к губам, которые и так уже потрескались от прикосновения горячих металлических кружек с чаем и холодного воздуха.

Путешествие по снегу и льду при плохом освещении связано с большими трудностями. Во время облачности или тумана свет рассеянный, он не отбрасывает никаких теней на мертвую белую поверхность и она поэтому представляется глазам совершенно ровной. Порой наши сани становились чуть ли не вертикально, наткнувшись на застругу или снежный холмик, и хорошо еще, если мы сами при этом не перекувыркивались. Мелкие ямы и впадины были совершенно неразличимы. Случалось, что смело шагая в полной уверенности, будто бы идешь по ровной поверхности, мы оступались в яму глубиной в 0,5–1 м. В этих условиях глаза напрягаются очень сильно, и именно при такой пасмурной и туманной погоде и возникает снежная слепота. Эта болезнь, с которой всем нам пришлось познакомиться во время южного путешествия, очень мучительна. Первый признак начала снежной слепоты – насморк; затем начинает двоиться в глазах и постепенно все вокруг делается расплывчатым и неясным. Вслед за этим очень скоро появляются и более тяжелые симптомы. Кровеносные сосуды глаз набухают. Ощущение такое, будто под веки попал песок. Глаза начинают непрерывно слезиться и постепенно совсем закрываются. Лучше всего помогает, если закапать в глаза несколько капель кокаина, а потом, чтобы сжались сосуды, употребить какое-нибудь сильное вяжущее средство, например сернокислый цинк. Единственный путь уберечься от болезни – это постоянно носить защитные очки, чтобы глаза не подвергались напряжению. Эти очки не пропускают фиолетовых лучей, которые всего опаснее для глаз. Но в теплую погоду человек, везущий сани, потеет и от этого стекла туманятся. Приходится часто снимать очки, чтобы протереть их. У нас были очки с комбинированными красными и зелеными стеклами, через которые все приобретало желтоватый оттенок и освещение сильно смягчалось. Когда мы снимали очки, белизна окружающего снега казалась настолько яркой, что единственным спасением было забраться внутрь палатки. Наши палатки были из зеленой материи, хорошо успокаивавшей глаза. Мы заметили, что во время весенней экспедиции, когда температура была очень низкой и солнце светило прямо на нас, мы не страдали от снежной слепоты. Яркий свет, отраженный снегом, в солнечные дни вызывает очень сильное напряжение глаз, так как при этом солнечные лучи отражаются миллионами кристаллов. Но самые опасные дни с точки зрения снежной слепоты, когда солнца не видно, свет равномерно поступает из всех направлений, а температура сравнительно высокая. – Э. Г. Ш.

8 ноября. Опять пустой день! Лежим с утра до вечера в мешках, а снаружи снег метет вовсю и завывает ветер. Температура в полдень была —13,3° C, и ветер не особенно силен; если бы он был сильнее, я думаю, эта погода скорее бы кончилась. Тяжкое испытание лежать вот так и смотреть на сугроб возле палатки, думая о том, что драгоценный корм все убывает и при этом без всякой пользы. Сокc и Гризи едят что-то плохо, жесткий маис им не нравится. У нас на завтрак была лишь пара сухарей и кусочек шоколада. Кухню свою мы использовали для того, чтобы сварить лошадям «моджи», так что сегодня они получили теплую похлебку и с удовольствием ее съели. И то хорошо. Стоять таким образом четыре дня в снежной метели при морозе 24° F им не очень полезно, и мы с нетерпением ожидаем лучшей погоды. Сегодня вечером прояснило, виден горизонт и кое-какие трещины барьерного льда. Мы, как видно, попали в настоящий лабиринт из трещин. Обитатели второй палатки сегодня обнаружили, что она разбита как раз на самом краю незамеченной ими трещины. К ужину у нас был горячий суп из пеммикана и консервов, а также какао. Это нас немного согрело, лежать 12–13 часов без горячей пищи при низкой температуре дело скверное! Если бы нам только удалось пуститься снова в путь и сделать несколько хороших переходов, мы чувствовали бы себя гораздо лучше. От нашей зимовки до полюса 1200 км по воздушной линии, а мы пока прошли лишь 82 км. Я не сомневаюсь, что счастье переменится. Но нельзя отрицать, что полярному путешественнику надо обладать большим запасом терпения. Сегодня вечером сквозь падающий снег слегка просвечивает солнце, а ветер стал более сильным, так что, может быть, завтра и на самом деле будет хорошая погода. Сегодня я прочел кое-что из комедий Шекспира.

9 ноября. Вот сегодня другое дело. Когда мы проснулись, в 4 часа 30 минут, была превосходная, ясная и совершенно тихая погода – полная противоположность четырем предшествовавшим дням! Мы позавтракали в 5 часов и занялись откапыванием саней из-под снега. После этого мы все четверо отправились на поиски пути между трещинами. К несчастью, трещин не было видно; они обнаруживались только при ударе киркой. При этом мы нашли множество трещин всех видов, начиная от узких расщелин и кончая страшными пропастями, у которых даже дна нельзя было разглядеть. Мы пробовали бросать в них комки снега, но звука падения не было слышно. По-видимому, до дна очень далеко. Большая часть их тянулась в направлении с юго-востока на северо-запад, но некоторые загибались к югу, а другие к востоку. Ничего не оставалось, как положиться на волю Провидения, ведь так или иначе в каком-то месте нужно было перебраться через эти трещины.

В 8 часов 30 минут выступили в путь. Лошади тащили сани неважно, очевидно за время пурги застоялись и закоченели. Через несколько первых трещин перебрались без затруднений, затем внезапно Чайнамен провалился в трещину, простиравшуюся параллельно нашему курсу. Адамс бросился вытаскивать лошадь, которая и сама напрягала все силы, чтобы выбраться. Мы с Уайлдом также подбежали к ним и стали тащить сани. Лошадь еще приналегла и выбралась на твердый лед. Еще бы немного, и всему нашему южному путешествию мог наступить конец! Метровая трещина открывалась в бездонную пропасть и там едва-едва не оказались наша лошадь, все кухонные принадлежности, сухари, половина запаса керосина, а может быть и сам Адамс! Впрочем, как часто бывает, когда положение кажется отчаянным, вдруг наступает поворот и дело идет на поправку. Эта трещина была последней, встреченной нами. Снежная поверхность постепенно улучшалась, и, хотя временами и приходилось идти по рыхлому снегу, мы все же быстро подвигались вперед. Остановились на завтрак в 12 часов 40 минут. Лошади при кормежке обнаружили неплохой аппетит. Квэн вез сегодня 300 кг, Гризи – 267, Чайнамен – 258 и Сокc – 272. Во вторую половину дня путь стал еще лучше, и до 18 часов, когда был разбит лагерь, мы прошли 23 километра, позади нас отчетливо видны утес и скала Замок; Уайт-Айленд также ясно виден, но горы Эребус, Террор и Дискавери затянуты слоистыми облаками.

В 18 часов 20 минут мы вдруг услышали глухой гул, продолжавшийся секунд пять, и настолько сильный, что воздух и лед вибрировали. Он шел как будто с востока и был похож на отдаленный гул тяжелых орудий. Мы предполагаем, что он скорее всего вызван отламыванием большой массы льда от стены Барьера. Расстояние от нас до того места, где это произошло, должно быть не менее 80 километров. На нас этот удар произвел по меньшей мере оглушительное впечатление.

Вечером сварили немного «моджи» лошадям, и они охотно ели теплую похлебку, которая так приятно пахла, что и самим нам хотелось ее попробовать. В настоящий момент Квэн опять предается любимому занятию – грызет веревку, за которую привязан. Чтобы предотвратить это, я привязал его за заднюю ногу, но он сделал открытие, что, подняв ногу, может достать до веревки. Придется вылезть и надеть на него торбу. Температура сейчас —15 °C, но кажется гораздо теплее, потому что совершенно тихо и солнце светит вовсю.

Позднее по возвращении на зимовку, я поинтересовался, был ли слышен на мысе Ройдс тот гул, который мы слышали на барьерном льду, но оказалось, что никто из членов экспедиции не заметил ничего особенного в это время. Возможно, что вулканы Эребус и Террор перехватили этот звук. Не подлежит, впрочем, сомнению, что лед от Барьера отламывается огромными массами. Пример тому – исчезновение Барьерного островка, на котором я ранее предполагал устроить нашу зимовку. Такое отламывание льда от края Барьера происходит не только в пределах нашего квадранта, но и по другую сторону антарктического материка. Так образуются те огромные столовые ледяные горы, которые приходится встречать в антарктических водах.

Трещины образуются вследствие действия морской воды на лед и распространяются все более и более, пока, в конце концов, не отломится огромная масса льда. Тогда айсберг или целая серия айсбергов отрывается и уплывает на север. Когда мы слышали гул, мы находились примерно в 80 км от края Барьера, так что разрушение льда, которое тогда произошло, по-видимому, было весьма значительным. – Э. Г. Ш.

Открытие новых земель

10 ноября. Встали и позавтракали в 6 часов. В 8 часов 15 минут отправились в путь. Ночью пришлось выходить из палатки к лошадям: Квэн объел ремни своей попоны, а Гризи и Сокc передрались. Затем Квэн принялся жевать повод Чайнамена, а последний грыз веревки на санях. К счастью, у Чайнамена нет таких злонамеренных наклонностей, как у Квэна, и мешки с кормом остались нетронутыми. Все это означает дополнительную работу, которая предстоит нам вечером после перехода, чтобы исправить все, что они натворили. Вначале лошади шли хорошо по удобной плотной снежной поверхности, но свет был плохой, и мы в своих финеско нередко падали, спотыкаясь о заструги. В конце концов, я снял снеговые очки, и теперь расплачиваюсь. У меня приступ слепоты. В течение утра страну, расположенную на западе, становилось видно все отчетливее. Шли мы хорошо, так что до остановки на второй завтрак сделали 15,3 км. Все лошади, кроме Квэна, кажутся хорошо упитанными, это действия рациона «моджи».

Отправившись после завтрака в путь, мы сразу же натолкнулись на следы пингвина Адели. Было совершенно непонятно, каким образом птица сюда попала. Судя по тому, что следы были свежие, пингвин проходил здесь недавно. Большое расстояние он полз на брюхе, причем двигался на восток, по направлению к морю, но откуда он взялся – это совершенная загадка. Ближайшая вода в том направлении, откуда он шел, находится в 80 км, и прежде чем добраться снова до воды и пищи, ему нужно было сделать не менее того.

Вид, открывающийся с горы Хоуп

«Как для лошадей, так и для людей путь очень труден. В течение всего утомительного утра лошади, выбиваясь из сил, упорно шли вперед…» Э. Г. Ш.

После полудня поверхность пути сделалась ужасно рыхлой. Лошади проваливались выше колен, но внизу был слой твердого снега. В 18 часов остановились и разбили лагерь. Всего за день пройдено 25,5 километров. Во второй половине дня солнце пригревало, так что можно было вывернуть спальные мешки и просушить их. Сегодня температура колебалась от —16° до —11,1° C. В 20 часов было —15° C. Сейчас дует легкий северный ветер, и я думаю, что Эребус скоро очистится от облаков. По астрономическим определениям и по засечкам, мы находимся в 96,5 км от нашего склада, где заготовлено 75 килограммов корма для лошадей.

11 ноября. Сегодня утром смогли отправиться в путь лишь в 8 часов 40 минут, так как за ночь температура упала значительно ниже нуля, и когда мы встали, было —24,4 °C. Оказалось, что наши финеско и все снаряжение замерзло, как бывало во время весеннего нашего путешествия. Пришлось также распаковать сани и очистить полозья, потому что на солнце снег на верхней части полозьев подтаял, вода подтекла под полозья и за ночь превратилась в лед. Снег опять стал страшно рыхлым, но под ним скрывались нередко твердые заструги. Вероятно, об одну из них споткнулся Квэн и, к нашему ужасу, часов в 11 он стал хромать. Я сначала подумал, что у него набился снег в копыта, мы их почистили, но Квэн все-таки продолжал хромать. Впрочем, к счастью, он быстро поправился и после второго завтрака уже шел как следует. Ночью снег обыкновенно набивается в копыта лошадей и образует комки, так что наша постоянная забота утром при запряжке – очищать их от снега. После полудня дорога стала лучше, слой снега на поверхности достигал не более двенадцати сантиметров, и мы быстро подвигались вперед. Минна-Блаф находится теперь в 26 километрах к северо-западу, вся столь хорошо нам знакомая местность сейчас ясно видна. Эребус испускает огромные массы пара, тянущиеся на юго-запад даже за гору Дискавери, которая отстоит на 80 километров от его кратера. Опять нам попались следы пингвина Адели, шедшего в том же направлении, как и тот, которого мы встретили накануне. В 18 часов 30 минут остановились лагерем, сделав 24 километра. По астрономическому определению до нашего склада еще 75,6 км. Надеюсь, погода продержится, пока мы дойдем до него. Писать сегодня холодно, температура опустилась до —22,8 °C. Вся местность на юго-юго-запад от нас видна чрезвычайно отчетливо.

13 ноября. Вчера не писал дневника, так как у меня был сильный припадок снежной слепоты, да и сейчас я чувствую себя лишь немного лучше. Вчера был сделан хороший переход более 24 км по легкой поверхности. Сегодня мы проделали столько же, хотя путь шел по более рыхлому снегу. Лошади снова набедокурили. Я застал Квэна и Чайнамена закусывающими попоной; они объели всю подкладку.

Погода превосходная, но температура опустилась до —24,5° C. У всех остальных глаза в порядке, только Уайлд слегка ослеп, но сегодня ему лучше. Снежная слепота крайне неприятна: сперва начинаешь видеть все вдвойне, затем кажется, что глаза полны песку, начинают течь слезы, и, в конце концов, совсем ничего не видишь. Вчера всю вторую половину дня, хотя я и был в очках, слезы непрерывно бежали у меня из глаз и потом замерзали на бороде. Но погода прекрасная и мы счастливы, насколько возможно. У всех хороший аппетит, даже слишком хороший по тому количеству еды, которое мы можем себе позволить. Мы сидим на голодном пайке, но когда лошади погибнут, у нас будет еще конина.

Мы сэкономили столько пищи, чтобы нам хватило ее от нашего первого склада до утеса Минна-Блаф, где на обратном пути мы найдем новые запасы, которые Джойс завезет туда в январе. Надеюсь, что завтра отыщем склад, и можно будет вздохнуть спокойно. Не так-то легко найти эту крохотную точку на снежной равнине, находящуюся почти в 97 километрах от ближайшей земли. Ведь это почти такая же задача, как, например, найти буек в Немецком море, имея для ориентировки лишь горы, видимые в большом отдалении.

Мы теперь знаем, как обстоит дело с давлением льда вокруг утеса, и рассчитываем, что путь до склада будет неплохой. Во время весеннего путешествия нам встретился ряд трещин около утеса. Трещины эти являлись результатом движения ледяного покрова и столкновения его с длинным отрогом Утеса, тянущимся к востоку. Ближе к центру ледника давление выражено еще сильнее, вся поверхность барьерного льда представляет ряд волнистых возвышений и зияющих трещин. Когда летнее солнце начинает греть и ветер сдувает нанесенный снег, поверхность становится чрезвычайно скользкой. Приходится передвигаться на санях с величайшей осторожностью, чтобы как-нибудь не попасть в провалы зачастую глубиной в тридцать метров и более. Дальше от этой области столкновения льда с каменистыми отрогами неровности начинают сглаживаться, глубокие провалы исчезают и зияющие расщелины превращаются в небольшие трещины во льду. Сейчас мы идем уже по ровной поверхности льда и никакие опасности нам не угрожают.

14 ноября. Опять превосходный день, но температура низкая —21,7° C в 18 часов. Утром холодный ветер с запада-юго-запада дул нам прямо в лицо, обжигая потрескавшиеся губы, зато спину грело солнце. Лошади шли хорошо, несмотря на то, что местами снег был глубок. В полдень остановились для астрономических наблюдений, взяли высоту солнца для определения широты, и ко второму завтраку наше положение было выяснено. Надежда увидеть склад сегодня вечером или завтра утром оправдалась. После полудня, сделав остановку для небольшой передышки, мы заметили, что жестянка с керосином выпала из саней и потерялась где-то по дороге. Адамс побежал назад и нашел ее в пяти километрах от остановки. Это вызвало некоторую задержку и в 18 часов мы разбили лагерь. После обеда занялись нанесением на карту нашего положения, как вдруг Уайлд, осматривавший окрестности в призматический бинокль, закричал, что видит склад. Мы выскочили из палатки и действительно совершенно ясно увидели флаг и вертикально поставленные сани. Для нас это было большой радостью – в складе на четыре дня лошадиного корма и 4,5 литра керосина. Сегодня будем спать спокойно. Поверхность глетчера покрыта теперь огромными застругами, несколько сглаженными и идущими в направлении с запада-юго-запада на восток-северо-восток; между ними мягкий снег. Не было двух дней подряд, когда бы поверхность льда была совершенно одинакова – она так же своенравна и изменчива, как поверхность моря.

15 ноября. Опять превосходная погода. В 8 часов сняли лагерь и в 9 часов 20 минут были уже у склада. Все оставалось нетронутым, флаг приветливо развевался на легком западо-юго-западном ветре. Остановились лагерем и тут же занялись перераспределением грузов и отбором провизии, которую собираемся оставить в складе. Оказалось, что за счет сэкономленного продовольствия мы можем оставить здесь провизии на три дня для обратного пути. Провизию эту мы сложили в мешок, добавили немного керосина в расходную жестянку, а 2 литра оставили для тех 80 км, которые нам предстояло проделать на обратном пути до утеса. Также оставили в складе кое-какую лишнюю обувь, жестянку с сардинками и банку варенья из черной смородины. Эта провизия предназначалась на Рождество, но вес ее слишком велик; каждая унция имеет значение. Из склада же забрали маис, так что лошадям приходится теперь везти 203 кг каждой. Квэн и до этого вез 213 кг, поэтому к его грузу ничего не прибавили. Все эти хлопоты заняли время, и мы кончили возиться только около полудня. Астрономическое определение дало 79°36’ ю. ш., 168° в. д.

В полдень позавтракали; в 13 часов 15 минут двинулись далее на юг довольно быстро, так как лошади шли хорошо. По мере нашего продвижения поверхность изменялась: снег стал плотным, с длинными сглаженными застругами высотой до 1,2 метра, похожими на мелкие волны, бегущими с юго-запада на северо-восток. Причем на их поверхности наблюдались заструги меньшей величины, направленные с запада на восток. В 18 часов разбили лагерь, сделав за день 20,7 километра. На небе – высокие слоистые легкие облака, первые облака примерно за неделю. Сейчас, в 21 час, солнце приятно пригревает, хотя температура воздуха —18,9° C. Стоит мертвая тишь. Теперь на каждой нашей остановке будем устраивать высокий снежный холм-гурий, чтобы потом легче найти обратный путь. Между остановками не больше 11,3 километров и эти знаки смогут оказать нам немалую помощь. Тайна барьерного льда начинает захватывать нас, и мы горим нетерпением узнать, что лежит за ним в неведомой области юга. Если удача будет нам сопутствовать еще две недели, мы это узнаем.

У меня записано, что оставленной на складе провизии должно было хватить на три дня, но фактически запас был не больше, чем на два. Мы чувствовали, что нам важна каждая унция пищи, взятой с собой, и что если на обратном пути мы доберемся до этого склада, то сумеем дойти и до утеса. Еще зимой у нас родилась мысль о том, чтобы оставлять по пути гурии как вехи для возвращения. Мы пришли к выводу, что хоть это и дополнительная работа, но она оплатится с лихвой, если мы хотя бы раз или два наткнемся на них на обратном пути в критическую минуту. У нас были с собой две лопаты и достаточно десяти минут, чтобы насыпать холмик в 2–2,5 метра высотой. Мы не могли знать, устоят ли эти холмики под действием ветра и солнца, а след от наших саней исчезнет, или, наоборот, исчезнут гурии, а след сохранится, или же уцелеет или пропадет и то и другое. Однако поскольку мы шли не по наземным приметам, а двигались на юг по прямой линии, нельзя было пренебрегать предосторожностями. Как оказалось впоследствии, на обратном пути гурии сослужили нам хорошую службу. Они оставались и после того как стерлись наши следы, и находить их было для нас большим облегчением во время обратного пути от достигнутой нами крайней южной точки. – Э.Г.Ш.

16 ноября. Вышли сегодня утром опять при превосходной погоде. Температура —26,1 °C, ночью она спускалась до —31,7° C. Лошади везли сани отлично. Все Западные горы были ясно видны и поднимаемые миражем казались какими-то фантастическими замками. Даже утес, походивший теперь на гигантскую крепость, можно было видеть вдали. Перед отправлением в путь в 7 часов 40 минут устроили из снега гурий высотой в 1,8 метра. Он был поставлен на хребте крупной заструги, и мы могли различить его, даже отойдя от лагеря на 4 километра. В 11 часов 20 минут остановились, чтобы взять широту, и нашли, что находимся на 79°50’ ю. ш.

После завтрака снежная поверхность несколько изменилась, но все же идти было довольно хорошо. За день сделали 27,5 километров – для нас это пока рекордный переход. Вечер пасмурный, высокие кучевые облака движутся с юго-востока на северо-запад. Температура —20,6° C, но совершенно тихо и поэтому нам кажется довольно тепло. Под лучами солнца за день наши спальные мешки из оленьей шкуры высохли, и сегодня мы опять спим в сухих мешках.

По успешности продвижения это была замечательная неделя – совсем не то, что шесть лет назад, когда я тащился по этим же самым местам со скоростью восемь километров в день. Вечером можно было разглядеть огромный горный хребет к югу от прохода ледника Барни. Мы продолжаем экономить продукты, каждый из нас откладывает ежедневно из своей порции три кусочка сахару. Так, мало-помалу, у нас накопится приличный запас. Главная задача – это забросить наши запасы продовольствия как можно дальше на юг, пока нам еще служат лошади. Все в великолепном состоянии, глаза у всех опять в порядке и пока что мы испытываем лишь мелкие неприятности вроде потрескавшихся губ, которые не дают смеяться.

Уайлд весь день шел впереди, мы ежечасно останавливались, я снимал с саней компас и выверял направление нашего пути, чтобы идти как можно точнее, прямо на юг. Чайнамен, или «Вампир», как называет его Адамс, не совсем в порядке, у него что-то не сгибаются колени, и его часто приходится тащить. Квэн, или иначе «Цветочек», среди наших лошадей занимает самое первое место, но его нельзя оставить ни на минуту без надзора – того и гляди сжует всю сбрую! За последнюю неделю он изгрыз большую часть своей попоны, примерно пару метров веревки, несколько кусков кожи и еще разные мелочи вроде застежек от торбы. Но пищеварение у него завидное, и от этого необычного корма он только толстеет. Он предпочитает сгрызть метр пропитанной креозотом веревки, нежели поесть маиса и «моджи», а порой из чистого буйства разбрасывает всю свою еду по снегу.

17 ноября. Вышли в 9 часов 50 минут при пасмурной погоде, но горы впереди были видны до полудня. Затем небо совсем затянуло и освещение стало чрезвычайно трудным для продвижения. Казалось, перед нами стояла глухая белая стена. При расплывчатом свете заструги не отбрасывали ни малейшей тени и были совсем незаметны. Шли от полудня до 13 часов, а потом после второго завтрака до 18 часов. Однако направление наше было далеко не прямым, постоянно приходилось останавливаться, снимать компас с саней, проверять курс и изменять его. Всего было сделано за день 25,9 км по плохому снегу, в котором лошади вязли по колено. Снег этот походит на тот, какой встречался во время нашей последней поездки на юг. Верхняя корка наста легко проламывается, затем на глубине пятнадцати сантиметров находится воздушная прослойка, а под ней опять ледяные корки и воздушные прослойки, расположенные одна под другой. Идти по такому снегу лошадям очень трудно. Но все они справлялись великолепно, каждая на свой лад. Старина «Цветочек» равнодушно шагает вперед, Чайнамен тащится с трудом, так как он уже стар и неловок; Гризи и Сокс стараются взять трудные участки рывком. Все они работают весь день, а ночью исправно питаются. Впрочем, Квэн изъявляет недовольство недостаточным количеством «моджи» и выкидывает из своей торбы маис. Каждую ночь мы ждем от них каких-нибудь новых выходок. Сегодня утром оказалось, что Гризи лежит на земле не в силах подняться. Она запуталась за конец привязи и не могла вытянуть ногу обратно. Гризи тряслась от холода, хотя температура была всего лишь —20,6° C.

Сегодня в полдень впервые за время пути температура была —12,8 °C, а вечером —15 °C. Покров из облаков действует, по-видимому, как одеяло, и поэтому во время ходьбы нам было тепло, даже слишком тепло.

18 ноября. Вышли в 8 часов при ясной погоде; солнце светило весь день, но утром пошел снег с южной стороны и продвигаться вперед было трудно. Сегодня снежная поверхность просто ужасная. По-видимому, мы пришли в такие широты, где нет ветров и снег остается там, где упал. Ноги вязли гораздо глубже, чем по щиколотку, да и бедным лошадям приходилось туго. Они проваливались сквозь снежную корку выше колен и при каждом шаге им приходилось вытаскивать ноги из этой ломкой корки. Сильнее всего это сказывается на Чайнамене, и он двигается медленно. От трения о снег у него на ногах образовались ссадины. Когда доберемся до следующего склада, примерно дня через три, придется пристрелить его. Забавные животные эти лошади, мы даем им полный рацион, и все же они предпочитают грызть первый попавшийся кусок веревки. Сегодня утром Квэн закусил зубами мою куртку, когда я счищал снег с его задних ног, а прошлой ночью мне пришлось выйти, чтобы остановить Сокса, который отщипывал и глотал куски хвоста Квэна. Если б знать заранее, что они будут выкидывать такие штуки, мы захватили бы трос подлиннее, чтобы привязывать их дальше друг от друга.

Возможно, что мы действительно достигли безветренной полосы вокруг полюса, так как барьерный лед представляет собой сейчас совершенно гладкую, мертвую белую равнину, производящую гнетущее впечатление. Нигде кругом не видно земли. Мы чувствуем себя какими-то ничтожными точками в этом безграничном пространстве.

На небе во второй половине дня, когда погода прояснилась, наблюдались замечательные облака, лучами расходившиеся от юго-запада и очень быстро двигавшиеся в северо-восточном направлении. Кажется, будто мы находимся в каком-то ином мире, но беспокоят все же самые обыденные вещи – потрескавшиеся губы и все сильнее разыгрывающийся аппетит. Еда теперь всякий раз кажется нам недостаточной. Что же будет дальше, когда мы начнем голодать по-настоящему? Я уже испробовал это однажды, теперь придется испытать это вновь вместе с товарищами. Как бы то ни было, мы все время подвигаемся к югу и чувствуем, что с каждым днем приближаемся к нашей цели. Сегодня сделали 24,6 км.

19 ноября. Вышли утром в 8 часов 15 минут при свежем южном ветре со снегом. Температура весь день была —16,7 °C, так что идти было холодно. Но для лошадей это хорошо. Им, беднягам, приходится туго: на каждом шагу они проваливаются в снег на 20–25 см. На первый взгляд это не так уж глубоко, но когда идешь таким образом часами, это вызывает большое напряжение и у лошади и у человека, так как нам приходится поддерживать лошадей, когда те спотыкаются. Несмотря на плохую дорогу и метель, все же к 18 часам мы сделали уже 24,3 км и с радостью разбили лагерь, так как бороды наши и лица покрылись льдом, а шлемы прочно примерзли к голове. В полдень определяли широту и нашли, что находимся на 80°32’ ю. ш. Во время своей прошлой экспедиции я оказался на этой широте лишь 16 декабря, хотя мыс Хат мы покинули 2 ноября, то есть днем раньше, чем теперь. Лошади наши, как видно, поработали неплохо!

Вчера я писал, что мы как будто находимся в безветренной полосе, но сегодня пришлось изменить это мнение. Все заструги явно направлены к югу, и если на обратном пути будет ветер, он нам сильно поможет. Сегодня опять были видны лучеобразно расходящиеся облака, направленные с юго-востока на северо-запад, а когда разъяснило, появились настоящие кучевые облака, похожие на дождевые облака «в полосе штилей» у экватора. В том месте юго-восточной части неба, где облака сходились, возникали, как видно, новые облака, присоединявшиеся к главной массе. Они были направлены от горизонта под углом в 30°, а расстояние до них казалось лишь в несколько километров. Наметенный ветром снег на поверхности льда образовал сугробы. По своей структуре он был мелкозернистым, и сани по нему двигались с большим трудом. Когда наружная корка проламывается, под ней обнаруживается снег в виде отдельных зернышек, а на глубине примерно 20 см опять – твердая кора, притом почти совершенно ровная. Я предполагаю, что верхний слой в двадцать сантиметров это снег, выпавший за последний год.

20 ноября. Вышли в 8 часов 55 минут снова при пасмурной погоде. Небо кругом обложено, но солнце прорывалось утром сквозь облака, так что можно было кое-как ориентироваться. Снег был хуже, чем когда-либо до сих пор – он страшно рыхл и вязок, но мы все же сделали за день 24,9 км. Последняя часть пути, к вечеру, была лучше.

Надоедает писать каждый день о трудностях пути и о рыхлом снеге, но ведь это самое существенное для нас теперь. Все время приходится думать и говорить о том, что еще встретится дальше на пути к югу. Местность и вся окружающая обстановка так удивительны и не похожи на все, что когда-либо приходилось видеть, поэтому трудно найти подходящие слова для описания. Порой готов сказать вместе со «Старым моряком» Кольриджа:

Но вдруг со всех сторон в тишине и молчании надвигаются толпы облаков и быстро мчатся по небу без всякого ветра – чудится чье-то присутствие, и слова эти замирают на губах. Затем внезапно порыв ветра с севера, другой с юга, потом с востока или запада, без какой-либо закономерности, как-то неожиданно и беспорядочно! Как будто мы действительно на самом краю света, в том месте, где зарождаются облака и гнездятся все четыре ветра. Возникает такое чувство, будто за нами, дерзкими смертными, следят ревнивым оком силы природы. Вдобавок к этим странным впечатлениям сегодня ночью солнце было окружено ложными солнцами, а в зените виднелась дуга – часть огромного круга. Все это было окрашено цветами радуги.

Мы все ужасно устали сегодня к вечеру, а Уайлд не совсем здоров. Надеюсь, что ночной отдых ему поможет. Лошади все в порядке, за исключением старика Чайнамена. Завтра придется его прикончить. Он не может идти наравне с остальными, плохая дорога его окончательно доконала. Температура —17,8 °C.

21 ноября. Вышли в 7 часов 30 минут, так как хотели сделать в полдень как следует астрономические наблюдения, а вечером пораньше остановиться. Однако все утро нам пришлось идти среди метели, коловшей лицо ледяными иглами. В полдень не было никакой возможности поймать солнце для определения широты. В 12 часов 30 минут остановились лагерем как раз когда погода прояснилась настолько, что с правой стороны вдали стали видны горы. Поскольку мы могли видеть лишь их подножья, определить, что это за горы, было невозможно. Наконец, приплелся Чайнамен, который совсем выбился из сил. Вечером, когда устроили склад, мы пристрелили его. Мясо его используем, это поможет нам дольше продержаться и сберечь сухую провизию. Температура в полдень была только —13,3° C; ветер был хоть и небольшой, но очень холодный. Ветер все время вращается и дует поочередно со всех румбов компаса, облака движутся в самых разнообразных направлениях. Снежная поверхность барьерного льда сегодня лучше, но все же лошади проваливались по крайней мере на 20 см. Заструги направлены на юго-восток – это, очевидно, направление господствующего здесь ветра. Вечером прояснилось, и мы увидели землю совсем близко впереди, а также большой горный массив, оставшийся позади, к северу от залива Барни.

Прошли за день 24,5 км. Теперь находимся южнее 81-й параллели и чувствуем, что уже приближаемся к желанной цели. Это наш второй склад. Предполагаем оставить здесь около 36 кг конского мяса, жестянку сухарей (12,2 кг), немного сахару и жестянку с керосином, чтобы нам хватило на обратный путь до склада «А». Сейчас уже поздно, так как пришлось долго провозиться с устройством склада. Много работы было с перераспределением груза на сани трех оставшихся лошадей, с упаковкой провианта, с разделкой туши Чайнамена и все это на сильном морозе.

Убивать лошадей было малоприятным делом, но мы испытывали удовлетворение от того, что до последнего момента хорошо кормили лошадей и ухаживали за ними, и что смерть эта была безболезненной. Когда наступало время убить лошадь, с подветренной стороны лагеря мы сооружали снежный холм, так что запах крови не мог донестись в лагерь. Лошадь уводили за холм, чтобы другие животные этого не видели. Факт тот, что остальные лошади никогда не проявляли интереса к происходившему. Даже звук револьверного выстрела не привлекал их внимания. Правда, звук этот далеко не распространялся. Револьвер держали примерно на расстоянии трех дюймов от лба жертвы, и достаточно было одного выстрела, чтобы вызвать немедленную смерть. После этого сразу же перерезали горло, чтобы дать крови вытечь. Затем Маршалл и Уайлд снимали шкуру, а мы срезали мясо с ног, плеч и спины. – Э. Г. Ш.

Что касается Чайнамена, то мы вскрыли его и получили печенку и вырезку. Только эта операция была столь длительна, что мы не повторяли ее с другими животными. Туша очень быстро промораживалась, и поэтому всегда торопились еще до этого разрезать мясо по возможности на небольшие куски, так как резать мороженое мясо гораздо труднее. В последующие дни все свободное время мы продолжали нарезать мясо, пока все оно не было подготовлено для варки. Через некоторое время мы обнаружили, что мясо не следует варить, а гораздо лучше только разогреть его. В слегка подогретом виде оно было достаточно мягким, а при кипячении делалось жестким. В то же время у нас было слишком мало керосина, чтобы тушить это мясо, пока оно не размягчится как следует. Керосина из экономии веса мы взяли с собой в обрез. Тщательно варили лишь мясо Гризи, так как обнаружилось, что оно плохое, и мы полагали, что в вареном виде оно не будет вызывать таких приступов дизентерии. Упряжь убитой лошади использовали для крепления саней, оставленных на складе. Сани поставили вертикально, нижний конец их зарыли в снег примерно на метр, а наверху установили черный флаг на бамбуковой палке, чтобы на обратном пути легче было найти этот маленький склад с провизией. Укрепить это сооружение сбруей и упряжными веревками было необходимо на случай снежной бури.

22 ноября. Превосходное утро. Покинули склад с развевающимся над ним черным флагом в 8 часов 20 минут. У нас теперь три лошади, тянущие каждая по 227 кг. Несмотря на рыхлый снег, они работали сегодня превосходно. К моей радости, путь все же становится лучше, местами встречаются участки с более твердой поверхностью.

Особое событие сегодняшнего дня – новая страна, которую мы увидели на юге, – страна, которую до нас не видал еще человеческий глаз. Она состоит из покрытых снегом огромных вершин, поднимающихся позади горы Лонгстаф и простирается внутрь континента на север от гор Маркем. Эти горы не были видны во время предыдущей экспедиции к Южному полюсу, может быть, потому что мы находились слишком близко к их подножью; теперь же, с далекого расстояния, их можно превосходно рассмотреть. День был ясный, все хорошо знакомые нам горы были также прекрасно видны. Линия берега поворачивает с юга на восток, так что нам предстоит еще долгое продвижение к югу. В полдень остановились лагерем и сделали хорошее астрономическое определение – мы теперь под 81°8’ ю. ш. После полудня взяли несколько более восточное направление. Остановились лагерем в 18 часов, сделав за весь день 24,4 км. Это неплохо – ведь лошади везут очень тяжелый груз. Правда, мы их хорошо кормим. В полдень у нас была долгая стоянка из-за того, что пробовали вырвать Адамсу зуб, который так разболелся, что Адамс всю ночь не спал. Однако зуб сломался, и ему теперь еще хуже. Мы не подготовились к вырыванию зубов во время похода. Уайлд сегодня чувствует себя лучше, но жирная пища ему неприятна и он предпочитает конину. Впрочем, нам всем она нравится – ею можно насытиться, хотя она несколько и жестковата. Во всяком случае, мы сберегаем таким образом большое количество другой пищи. Температура поднялась до —13,9 °C; поверхность барьерного льда хорошая.

23 ноября. Сегодня сделан рекордный переход, прошли 28,9 км. День превосходный для путешествия. С юга тянул прохладный ветер и солнце было слегка закрыто облаками. Лошади шли хорошо. Дорога значительно улучшилась, так как с юга тянулись заструги с довольно твердой поверхностью. Перед нами постепенно поднимались выше и выше восхитительные пики гор Лонгстаф и Маркем. В первом хребте, как видно с теперешнего нашего пункта, имеется несколько острых пиков. За ними земля тянется на большое расстояние к югу, открывая некоторое число вершин, впервые видимых человеческим глазом. Видны также и все давно знакомые нам горы, к которым я пробирался с такими мучениями, когда был здесь в прошлый раз. Теперь у меня совсем другое настроение. Вечером свежий ветер тянет как бы из прорыва между горами Лонгстаф и Маркем и гонит снег по поверхности.

Уайлду вечером стало лучше, но он очень утомлен долгим переходом. На завтрак мы дали ему чашку консервированного бульону и это его несколько подбодрило. С тех пор он ел очень мало, но говорит, что ему значительно лучше. Наконец-то Маршаллу удалось вытащить зуб у Адамса, так что теперь он сможет насладиться кониной. Сегодня мы ее поджарили к ужину и таким образом сэкономили все другие продукты, кроме сухарей и какао. Эту неделю я за повара. Мой товарищ по палатке сейчас Уайлд.

24 ноября. Утром вышли в 7 часов 55 минут и до 13 часов сделали хороший переход – 16,6 км. Затем шли с 14 часов 30 минут до 18 часов и остановились на ночь. Когда мы вышли, был слабый бриз, дувший в лицо, но он постепенно усиливался, стал мести снег по поверхности, и вечером разыгралась настоящая летняя снежная буря при температуре —8,3° C. Снег таял на палатке и на всем снаряжении. Несмотря на рыхлый снег, мы сделали за день 28 км. Поверхность барьерного льда ровна, как биллиардный стол, нет ни малейшего признака какой-либо волнистости или подъема, но, если Барьер и не обнаруживает никаких изменений, зато горы меняют вид все более и более.

С каждой пройденной милей перед нами раскрывается новая, невиданная страна, состоящая в большей своей части из высоких гор. Вышину их сейчас мы не можем точно определить, но, надо думать, они возвышаются более чем на 3 000 метров. Сейчас ясно, какое преимущество мы имеем, находясь вдали от берега. Отсюда можно различить длинный хребет остроконечных гор, который тянется на запад от гор Маркем и образует южную сторону прохода Шеклтона, находящегося с восточной стороны этих гор. Можно также видеть другие пики и столообразные горы, тянущиеся к югу между горами Лонгстаф и Маркем. Между горой Лонгстаф и этой новой страной, простирающейся к востоку от гор Маркем, по-видимому, имеется широкий проход. Затем к юго-востоку от горы Лонгстаф тянется высокий горный хребет, который при нашем дальнейшем продвижении к югу мы увидим вблизи. Надеюсь, что снежный буран за ночь кончится и завтра мы сможем идти дальше. Уайлду сегодня гораздо лучше, и он перешел на обычное питание. К ужину мы опять жарили конину, а во время марша ели сырое мороженое мясо. Это хорошее блюдо, но у нас едва хватает керосина, чтобы варить мясо к обеду.

25 ноября. Вышли в 8 часов. Утро было хорошее. Ветер, который нанес на палатки слой тонкого снега, за ночь спал. Горизонт был затянут весь день, но к вечеру прояснило, и мы могли рассмотреть все детали окраин барьерного льда. Там, по-видимому, имеется ряд прорывов и мысов по всем направлениям, и нет определенной границы, отделяющей землю от льда. Вместе с тем высокий горный хребет продолжается к югу, слегка уклоняясь на восток. Поверхность барьерного льда сегодня была очень трудной для путешествия – снег рыхлый и скользкий. Лошадям, впрочем, идти было легче. Мы сделали за день 28,8 км. За завтраком мы довольствовались мороженой кониной, а вечером у нас была похлебка из конины с пеммиканом. Уайлд окончательно поправился, а у Адамса, как он сегодня открыл, вырастает зуб мудрости вместо того, который он потерял. С глазами у нас опять не все в порядке.

Мы находимся в удивительном, еще никому неведомом краю, и я чувствую, что не могу описать его. На всем здесь лежит печать безграничного уединения, и когда мы бредем так – несколько темных точек, затерявшихся на снежной равнине, и новая земля возникает перед нашим взором, – невольно охватывает ощущение собственной ничтожности перед величием природы.

Там, где еще не ступала нога человека

26 ноября. Знаменательный день – прошли самый южный пункт, который был достигнут прежними исследователями. Сейчас мы на широте 82°18’30'' ю. ш. и 168° в. д. Причем этой широты мы смогли достичь в гораздо более короткое время, нежели в последнем походе с капитаном Скоттом, когда широта 82°16’30'' была крайней южной точкой.

Мы вышли сегодня утром при превосходной погоде, температура была —7,2° C и за день поднялась еще на один градус, так что мы смогли просушить свои спальные мешки. Перед выходом в путь мы несколько тревожились за Квэна, у которого был припадок колик. Без сомнения, это результат его болезненного пристрастия к веревкам, ремням и прочим неподходящим предметам в ущерб нормальной пище. Однако ему полегчало, и в 7 часов 40 минут мы отправились в путь все еще по рыхлому снегу.

Многие признаки указывают, что зимой здесь ветер дует преимущественно с юго-юго-востока – заструги имеют именно это направление. На поверхности льда встречаются очень крупные снежные кристаллы, твердые и ломкие, отражающие солнечный свет, как рефлекторы. Эти миллионы сверкающих точек вокруг страшно утомляют глаза.

С каждым часом пути все больше интересного появлялось перед нами на западе, где находится земля. Мы шли вновь открытым проходом Шеклтона, за которым виднелась большая горная цепь; и еще далее к западу одна за другой появлялись новые горные вершины. К западу от мыса Уилсон появилась еще одна цепь острых пиков высотой около 3 000 метров. Она тянулась к северу за пределы Снежного мыса и была продолжением той горной страны, где располагается гора Альберт Маркем. На юго-юго-востоке все время появляются новые горы. Надеюсь, что горные хребты не преградят нам пути к полюсу. Сегодня, побив рекорд «крайнего Юга», мы отпраздновали это событие маленькой четырехунцевой бутылочкой ликера «Кюрасо», которая была прислана кем-то из друзей на родине. Разделили ее и каждый получил по две столовые ложки. Затем на радостях закурили и немного поболтали перед сном. Интересно, что принесет нам следующий месяц. Если все пойдет хорошо, мы через месяц должны быть уже близко к нашей цели.

Мало кому из людей выпадает на долю увидеть землю, которой никогда еще не видал глаз человека; поэтому не только с захватывающим интересом, но и не без некоторого внутреннего трепета наблюдали мы эти новые хребты гор, возникавшие среди великой и неведомой страны, расстилавшейся впереди. Это были могучие пики, покрытые вечными снегами у основания и высоко поднимающиеся к небу. Кто скажет, что еще откроется нам на пути к югу, какие чудеса могут там таиться. Воображение разыгрывалось вовсю, пока какое-нибудь препятствие на пути, острое чувство голода или ощущение физической усталости не возвращали нас к непосредственным нуждам действительности. Когда день за днем перед нами вырисовывались в мрачном величии все новые и новые горы, нас все сильнее охватывало сознание собственного ничтожества. Мы были всего лишь крохотным черным пятнышком, медленно и с трудом ползущим по белой равнине, напрягая свои слабые силы в попытке исторгнуть у природы ее тайны, сохраненные неприкосновенными в веках. Все же стремление узнать, что лежит дальше, не остывало, и долгие монотонные дни пути по поверхности барьерного льда были наполнены впечатлениями от постоянного появления новой горной страны на юго-востоке. – Э.Г.Ш.

27 ноября. Вышли в 8 часов, причем лошадям пришлось тянуть сани по очень плохой дороге – по чрезвычайно рыхлому снегу. Погода прекрасная, совершенно ясно, но на горизонте мираж – вся земля и хребты кажутся значительно выше, чем на самом деле. Весь день перед нами на горизонте возникают новые горы и мы с некоторой тревогой замечаем, что они заходят все более и более на восток. Это значит, что нам придется изменить свой путь и уклониться от линии, идущей прямо на юг. Правда, до них еще далеко, а когда мы подойдем ближе, то, может быть, найдем какой-нибудь проход, который позволит идти прямо на юг.

Когда идешь таким образом, невольно в голову приходят всякие мысли; очевидно, прежде всего необходимо терпение. Я думаю, что на лошадей тоже действует это однообразное продвижение день за днем по снежной равнине. Бедняжки, они, конечно, не понимают, для чего все эти труды и страдания! Чудеса новой великой горной страны для них – ничто, хотя временами они тоже вглядываются в далекую простирающуюся перед нами страну.

Во время остановки на завтрак я сфотографировал наш лагерь с горой Лонгстаф на заднем плане. Мы подняли флаги на санях в честь своего рекорда.

На карте длинный Снежный мыс связан с горой Лонгстаф, на самом же деле это не так – он соединен с более низкими холмообразными горами, лежащими к северу от горы Лонгстаф. Самый северный пик этой горы спускается непосредственно к барьерному льду, и вдоль всего этого ряда гор видны круто лежащие глетчеры, изборожденные трещинами. Когда мы проходим вдоль гор, мысы, от них отходящие, исчезают, однако имеется все же и несколько хорошо заметных мысов, на которые мы взяли засечки. Еще большее число гор появилось на горизонте после полудня. Когда мы остановились на ночь, некоторые горы вырисовывались уже резко, хотя до них еще было много миль пути.

Температура поднялась сегодня до —5,6° C. Мы воспользовались этим и просушили спальные мешки, вывернув их наизнанку и растянув на санях. Вечером температура —10,6° C. Сырая мороженая конина, которую едим в походе, сильно нас охлаждает, поэтому теперь во время десятиминутных передышек после каждого часа пути мы нарезаем ее на мелкие куски к обеду или к завтраку – под лучами солнца они хорошо оттаивают. Сырое мясо должно предохранить нас от цинги. Квэн как будто чувствует себя сегодня лучше, но Гризи совсем плоха – по-видимому, у нее снежная слепота. Сегодня мы сделали 26,8 км.

28 ноября. Вышли в 7 часов 50 минут при чудной погоде, но снег был ужасный, лошади глубоко вязли в нем. Сани шли все же легко, так как температура поднялась до —6,7 °C и яркие лучи солнца растопляли снежную поверхность. В полдень мы остановились для астрономического определения и установили, что находимся на параллели 82°32’ ю. ш. Земля теперь лежит более к востоку. Она тянется с юго-востока на юг, и в отдалении там заметны очень высокие горы с холмами у подножья. Они совсем непохожи на хребты перед нами, состоящие из острых пиков с изрезанными трещинами глетчерами, спускающимися по их склонам. Маршалл тщательно наносит на карту все главнейшие вершины.

Весь день мы шли, то поднимаясь, то спускаясь по волнообразным складкам льда; расстояние от гребня до гребня около 2,5 километров, а крутизна ската 1:100. Нам хорошо видна линия пройденного санями пути, которая обрывается, когда мы спускаемся под уклон, и вновь появляется позади, когда поднимаемся. Первым признаком волнистости был небольшой холм, который виднелся утром на нашем пути и который исчез как только мы прошли полкилометра. После полудня было очень жарко. Утром нам помогал идти прохладный ветерок, но потом он стих. У Маршалла припадок снежной слепоты. В течение дня ослепли также Гризи и Сокс.

Когда мы вечером разбили лагерь, пришлось застрелить Гризи. За последние дни она сильно сдала. Снежная же слепота доконала ее, так как она совсем потеряла аппетит. Поэтому-то мы решили пристрелить ее, оставив мясо на складе, который устроим здесь сегодня вечером. Это уже третий склад – склад «С». Здесь оставляем провизии на неделю, керосин и конину, чтобы на обратном пути нам хватило этого до склада «В». Завтра мы отправимся с грузом в 544 кг, что составляет запас продовольствия на 9 недель. Нам придется тащить сани вместе с лошадьми, впрягшись по двое в каждые сани. Сейчас уже поздно, 23 часа, и мы только что залезли в спальные мешки, а каждое утро встаем в 5 часов 30 минут. Сегодня мы прошли 25,5 километров.

29 ноября. Вышли в 8 часов 45 минут, перераспределив груз по 286 кг на каждые сани. Мы впряглись было сами, но убедились, что лошади из-за этого перестали тянуть. Так как груз теперь меньше, мы выпряглись. Снег был очень рыхлый, но в течение утра попадались отдельные участки с твердыми застругами, которые все были направлены на юго-восток. Мы идем теперь по этому направлению, так как земля тянется приблизительно с юго-востока на восток. В течение дня появился еще ряд гор на юго-востоке; на западе мы заметили несколько огромных вершин, высотой в 3 000–5 000 метров. Похоже, что вся эта страна состоит из хребтов, расположенных друг за другом. Самое неприятное сегодня – ужасно рыхлый снег во впадинах между волнообразными складками, которые нам приходилось пересекать. Во второй половине дня попалось такое плохое место, что лошади проваливались по брюхо, и чтобы как-нибудь продвигаться вперед, нам приходилось ценой героических усилий вытаскивать и их самих и сани. При подъеме по южной стороне волнообразного возвышения дорога стала лучше. К 17 часам 40 минутам лошади совершенно выбились из сил, особенно наш старый Квэн, едва державшийся на ногах не столько из-за тяжести груза в санях, сколько от постоянной необходимости выбираться из рыхлого снега. Погода ясная, безветренная и такая теплая, что даже трудно стало работать и людям и лошадям.

Мы сильно сократили свое питание, так как должны экономить, чтобы пройти как можно дальше. Маршалл взял засечки на горные вершины новой открывшейся перед нами страны – он делает это регулярно. Отсчеты гипсометра в 13 часов были очень высоки. Если только это не нуждается в поправке и не связано с состоянием погоды, – по ним оказывается, что мы сейчас примерно на уровне моря.

Волнообразные складки тянутся с востока на юг и в западном направлении – они являются для нас сейчас полной загадкой. Я не могу себе представить, чтобы их существование стояло в какой-либо связи с питанием барьерного льда с прилежащих гор. Там имеется ряд глетчеров, но их размеры совершенно незначительны по сравнению с огромным протяжением Барьера. Эти глетчеры сильно изрезаны трещинами. У подножья хребта, мимо которого мы идем, видны колоссальные гранитные утесы с вертикальными обрывами без малейшего следа снега на них; они возвышаются на 1200–1800 метров. Основная порода скал, по-видимому, сланцы, похожие на те, из которых сложены Западные горы против нашей зимовки, но мы, конечно, слишком далеко от них находимся, чтобы определить породы с достаточной уверенностью. Далее к югу расположены горы, совершенно лишенные снега, так как склоны их почти вертикальны; высота их должна достигать 2400–2700 метров. Какая это все же необыкновенная и удивительная страна! Единственно, что совершенно ясно, это то, что Барьер имеет широкое протяжение к востоку, где пока не видно никакой земли.

Мы сделали сегодня 23,4 км и очень устали. Ноги вязли в снегу выше щиколотки, и каждый шаг требовал больших усилий. Все же мы продвигаемся к югу, и каждая пройденная миля сокращает оставшийся путь по неизвестным местам. Менее чем за месяц мы продвинулись в южном направлении на 483 километра.

30 ноября. Вышли утром в 8 часов. Квэн, несчастное животное, очень слаб и едва движется. И он и Сокc больны снежной слепотой и, чтобы хоть как-нибудь помочь им, мы надели им импровизированные козырьки, защищающие глаза. Сменяясь через час, мы по очереди помогали Квэну тащить сани, взявшись с двух сторон. Сокc сильнее, поэтому он все время уходит вперед, а потом отдыхает, что сильно облегчает ему работу. Сегодня двигались очень медленно, так как до полудня снег был хуже, чем когда-либо. В общем прошли 19,4 км. Квэн совершенно выбился из сил, так что в 17 часов 45 минут мы остановились. Даем лошадям вдоволь корма, но они совсем не едят, хотя Квэн начинает ржать каждый раз, как подходит время еды. Он особенно любит «моджи», а маис не желает есть совсем.

Сегодня мы опять видели новые горы в южном направлении и к огорчению заметили, что окраина льда загибает все более и более к востоку, в направлении совершенно невыгодном для нас. Видимо, приближается время, когда нам придется сойти со льда и подняться на горы. В конце концов, мы и не могли ожидать, что все здесь окажется приспособленным к нашим интересам. Хорошо еще, если удастся сохранить лошадей до следующего склада, который мы собираемся строить на 84-й параллели. Сейчас они лежат и греются на солнышке. Вечер тихий и ясный, и вообще надо сказать, что с погодой нам удивительно везет. Погода дала Маршаллу возможность сделать все необходимые засечки для нанесения на карту новых гор и береговой линии.

Эту неделю за повара действует Уайлд, моя неделя уже кончилась, и я живу в другой палатке. Мы все чувствуем себя прекрасно, но аппетит возрастает с катастрофической быстротой. Мы особенно почувствовали это сегодня вечером, после тяжелого перехода.

Большая часть гор, мимо которых идем, состоит из огромных гранитных масс. Во многих местах они прорезаны глетчерами, спускающимися, вероятно, из какого-нибудь скопления льда, находящегося внутри страны, позади гор, подобно тому, как это наблюдается к северу от Земли Виктории. Горы очень похожи по очертанию, и пока не видно никаких признаков действующих вулканов. Температура за день упала от —8,9° до —11,1 °C, но благодаря жаркому солнцу казалось теплее.

1 декабря. Вышли сегодня в 8 часов. Квэн с каждым часом слабеет, и фактически мы сами тащим его сани. Пересекли три волнообразные складки и остановились на завтрак в 13 часов. Во вторую половину дня прошли только шесть километров, так как Уайлду пришлось вести Квэна под уздцы; он вел также и Сокса с его санями. Я, Маршалл и Адамс тащили другие сани с грузом по 90 кг на каждого по очень рыхлому снегу. Бедный Квэн совсем валился с ног и, когда мы в 18 часов разбили лагерь, сделав всего 19,5 км, пришлось его застрелить.

Потеря Квэна всех очень огорчила, особенно меня, так как я с ним много возился, ухаживал за ним во время его болезни в марте. Вообще, несмотря на свои вредные выходки, Квэн был всеобщим любимцем, так как он умнее всех других наших лошадей. Однако для него самого теперь было лучше умереть. Как и других лошадей, мы хорошо кормили его до самого конца. Теперь осталась одна единственная лошадь, а мы находимся еще только на параллеле 83°16’ ю. ш.

Перед нами расстилается страна, тянущаяся на восток, а перед нею заметна белая полоса, как будто гигантский Барьер. Ближе к нам поверхность льда кажется складчатой, будто бы она подвергалась сильному боковому давлению. Как видно, мы приближаемся к концу барьерного льда и перемена, которая наступит, должна быть грандиозной в соответствии со всей окружающей обстановкой. Горячо надеемся не встретить препятствий к дальнейшему продвижению на юг. Сейчас живем главным образом кониной. Во время пути, когда приходится тащить сани под жарким солнцем так, что пересыхает горло, мы, чтобы освежиться, жуем мороженую конину.

Сегодня некоторое время дул легкий ветерок. Нам было прохладно, тем более, что мы тащили сани в одних рубашках. Все время приходится носить защитные очки, так как снег при безоблачном небе блестит очень ярко. Легкие клочки барашковых облаков задерживаются над вершинами самых высоких гор, но остальное небо безоблачно. Поверхность барьерного льда сверкает миллионами ледяных кристалликов, лежащих отдельно поверх снега. Сегодня появилось еще несколько новых гор. Число этих удивительных гор, открытых нами, беспрестанно увеличивается. Мысли направляются то к величию развертывающегося перед нами зрелища, то к мечтам о том, какие бы кушанья мы заказали, очутившись в хорошем ресторане. Последние дни мы очень голодны и знаем прекрасно, что будем не менее голодны еще месяца три. Один из гранитных утесов, к которому мы приближаемся, достигает в высоту более 1800 метров и обнаруживает во многих местах совершенно голую каменную поверхность, по которой, вероятно, бежит вода, когда солнце растапливает на нем снег. Весь день на небе мы видели луну. Она напоминала нам что-то знакомое, весьма далекое от этих снежных пустынь, озаряемых ярким солнцем. Температура сейчас —8,9° C, и в палатке совсем тепло.

2 декабря. Вышли в 8 часов. Мы все вчетвером тащили одни сани, а Сокc следовал за нами с другими. Он скоро научился попадать в нашу колею и работал великолепно. Снег в это утро был отвратительным, двигаться было трудно. Солнце жгло голову, мы обливались потом, хотя работали в одних рубашках и пижамных штанах, в то же время ноги мерзли в снегу. В 13 часов мы остановились для второго завтрака и сварили немного мяса Квэна. Надо сказать жесткое мясо было у бедняги! Сокc остался теперь один и страдает от одиночества, всю ночь он ржал, призывая своих погибших товарищей. К 13 часам сегодня мы подошли достаточно близко к тому препятствию, которое давно виднелось впереди. Оно состоит из огромных ледяных гребней, прорезанных многочисленными трещинами и тянущихся на далекое расстояние к востоку. Как видно, нет никаких шансов продвинуться по Барьеру далее к югу. Таким образом, после завтрака, взяв направление прямо на юг, двинулись к земле, которая тянется теперь в юго-восточном направлении.

В 18 часов были уже вблизи от хребтов, расположенных по окраине льда. Виден красный холм вышиной примерно в 900 метров – надеемся завтра на него взобраться, чтобы с вершины осмотреть окружающую местность. Затем, если возможно, попытаемся пройти с лошадью по расположенному впереди нас глетчеру до континентального льда, а если все пойдет хорошо, то до самого полюса. Все это нас очень волнует – время дорого, а запас пищи еще дороже. Большое было бы счастье, если бы удалось отыскать хороший путь через горы.

Теперь, находясь неподалеку, мы можем лучше рассмотреть природу этих гор. В юго-восточном направлении, начиная от горы Лонгстаф, страна кажется более покрыта льдом, чем часть, расположенная к северу. Из-за того, что долины между горами имеют очень крутые склоны, лежащие в них глетчеры сильно изрезаны трещинами. Эти глетчеры направлены на северо-восток, к Барьеру. Прямо против нашего лагеря снег, по-видимому, сдут ветром с крутых склонов горы. Та гора, на которую мы завтра собираемся забраться, сложена, без сомнения, из гранита, но сильно выветрившегося. На расстоянии он имел сходство с вулканическими породами, но сейчас можно не сомневаться, что это настоящий гранит. Очевидно, некогда огромные массы льда прошли над этой частью страны, так как округлые формы гор не могли образоваться только в результате обычного выветривания.

Колоссальные гребни, возникшие от бокового давления льда и сбегающие с южной стороны горы впереди нас, принадлежат, бесспорно, леднику таких гигантских размеров, каких мы еще не встречали. Ледник, выходящий из прохода Шеклтона, тоже вызывает нарушения в строении льда Барьера, но они далеко не так велики, как те, возле которых мы сейчас находимся. Ледник в проходе Шеклтона совсем короткий.

Сейчас вплотную подошли к этой горной стране, но пока мы шли, успели рассмотреть в отдалении закругленные вершины высоких гор, тянущихся в юго-восточном направлении. Если завтра удастся подняться на вершину, мы сможем более ясно рассмотреть этот юго-восточный хребет. Было бы очень интересно пройти по льду Барьера на юго-восток и выяснить направление горных хребтов, но это не входит в нашу программу, наш путь лежит на юг. Как было бы хорошо иметь больше времени и неограниченные запасы провизии! Тогда мы действительно могли бы проникнуть во все тайны этой великой пустынной страны. Но это праздные сожаления, интересно узнать уже и то, что скрывается за этими горами, если нам только удастся попасть туда. Более тщательное исследование этих гор могло бы дать весьма важные геологические сведения. Может быть, нам удастся найти здесь какие-нибудь ископаемые остатки и во всяком случае набрать образцы, которые позволят выяснить геологическую историю страны и докажут связь гор внутри страны с выходами гранита, встречающимися на склонах Эребуса и Террора.

Вечером находимся под 83°28’ ю. ш. и 171°30’ в. д. Если нам удастся завтра подняться на гору, это будет первая разведка местности на крайнем Юге. Сегодня сделали 19 км. Это неплохо, если принять во внимание, что каждому из нас пришлось тащить по 82 кг по плохой дороге. Нам удалось сделать удачный снимок этих удивительных пиков из красного гранита – мы находимся от них примерно на расстоянии 13 км. Температура сейчас —6,7° C, и барометр стоит высоко. Погода продолжает быть хорошей, но утром в 5 часов 30 минут, когда мы встали к завтраку, дул холодный ветер.

4 декабря. Вчера не мог писать из-за приступа снежной слепоты. Сегодня вечером мне ненамного лучше, но все же совершенно необходимо записать события этих двух дней – самых замечательных со времени выхода с зимовки.

Вчера в 5 часов 30 минут мы отправились в путь, не свертывая лагерь; там же привязали Сокса, оставив ему достаточно корма на весь день. Вышли в 9 часов, захватив с собой по четыре сухаря, по четыре куска сахару и по две унции (56 г) шоколада для каждого на второй завтрак. Воду мы рассчитывали добыть у первой скалы, до которой доберемся. Не прошли мы и сотни метров, как наткнулись на трещину, которую из-за плохого освещения – солнце было за облаками – не могли как следует рассмотреть. Связались веревкой и двинулись гуськом друг за другом с ледорубами в руках. Мне было трудно выбирать дорогу в защитных очках, я снял их (отсюда мой теперешний приступ снежной слепоты), так как вскоре солнце вышло из-за туч и стало ярко светить. Мы пересекли несколько трещин, наполненных снегом, с промежутками лишь по краям, шириной сантиметров шестьдесят, тогда как сами трещины были шириной от 3 до 6 метров. Затем мы наткнулись на огромную пропасть в 24 метра шириной и около 90 метров глубиной, преграждавшую нам дорогу. Она походила на ту, которую я встретил как-то во время путешествия на юг с экспедицией «Дискавери» капитана Скотта под 80°30’ ю. ш., но была еще больше. Пришлось сделать обход справа. Там трещина постепенно суживалась и оказалась наполненной снегом. Мы, наконец, смогли перебраться через нее и двинуться снова по прямой линии к земле, которая обманчиво казалась очень близкой, но на самом деле находилась на расстоянии нескольких километров.

Пересекли ряд гребней, образованных давлением льда, и множество трещин. Примерно в 12 часов 30 минут добрались до области гладкого голубого льда, в котором были уже включены обломки гранита. Здесь мы нашли превосходную ледяную воду, образовавшуюся от таяния льда у основания нагретых солнцем скал. Пройдя еще метров восемьсот, мы достигли подошвы горы, на которую собирались подняться, чтобы осмотреться. Гора сложена из гранита, и красный цвет его несомненно указывает на присутствие железа. Позавтракав в 13 часов сухарями и водой, мы начали подъем по обрывистому склону. Эта часть пути была самой тяжелой в восхождении; гранит здесь выветрился и был расколот по всем направлениям. Нередко крупные обломки его едва держались на мелких камешках, так что они при малейшем прикосновении обваливались. С величайшим трудом нам все же удалось подняться по этому скалистому склону к более пологой и покрытой снегом поверхности; затем следовал другой скалистый участок, но уже более легкий для подъема.

С вершины гребня перед нашими взорами предстал свободный проход к югу: в этом направлении был виден огромный ледник, спускавшийся с юга на север между двумя колоссальными горными хребтами. Насколько хватало глаз ледник этот казался довольно ровным, за исключением его устьевой части, но уверенности в этом у нас, конечно, не было: расстояние до него слишком велико. В нетерпении мы поднялись еще выше, на следующий гребень и оттуда по снежному склону достигли, наконец, вершины горы. Высота ее оказалась, по данным анероида и гипсометра, 1021 метр.

С вершины мы могли рассмотреть ледник, тянувшийся внутрь страны, к югу, и как будто сливающийся с высоким материковым льдом. Там, где он впадал в лед Барьера, примерно на северо-востоке, от давления образовались гигантские складки. Поверхность барьерного льда на много миль была совершенно изломана. Как раз это мы и видели впереди в последние дни. Теперь причина этого нарушения поверхности барьерного льда стала совершенно понятной. В юго-восточном направлении виднелась высокая горная цепь – продолжение той, вдоль которой мы шли все это время. Теперь можно было уже с уверенностью сказать, что Великий ледяной барьер ограничивается этой цепью гор, тянущейся в юго-восточном направлении вплоть до 86° ю. ш.

Горы на западе кажутся более обильно покрытыми льдом, чем горы на востоке. С южной стороны они кое-где спускаются колоссальными гранитными обрывами, и эти обрывы соединены между собою утесами более темной окраски. К юго-юго-востоку, где, по-видимому, находится головная часть ледника, виднеется несколько острых конусов из очень темной породы; их всего восемь или девять. Позади них видны красные гранитные склоны и острые, иглообразные вершины, напоминающие скалы Кафедрального собора, которые найдены в Западных горах и описаны Армитеджом во время экспедиции «Дискавери».

Далее к югу горы имеют вид утесов с длинными почти горизонтальными линиями, свидетельствующими об их слоистом строении. Эта цепь, по-видимому, километрах в ста отсюда, а за нею смутно виднеются другие горы. С западной стороны горы имеют округленные очертания и покрыты огромными массами льда, а ледники обнаруживают многочисленные трещины.

На очень далеком расстоянии видна гора, напоминающая по виду действующий вулкан. Это очень большая гора и облачко над ее вершиной производит впечатление паров, выходящих из действующего кратера. Было бы очень интересно найти действующий вулкан так далеко на юге.

Отметив направление всех окружающих гор, Барьера и нового, лежащего впереди ледника, мы съели свой завтрак, посетовали, что нет ничего больше, и начали спускаться. Адамс вскипятил гипсометр, произвел температурные наблюдения на вершине, а Маршалл, всю дорогу тащивший на своей спине фотоаппарат, сделал ряд снимков. Как хотелось бы иметь побольше пластинок, чтобы запечатлеть удивительную страну, по которой мы идем!

Спуск начали в 16 часов, и уже в 17 часов были снова на барьерном льду. В 19 часов мы добрались до нашего лагеря, страшно усталые и голодные. После хорошего обеда с чашкой «моджи», прибавленной в похлебку в виде лакомства, мы легли спать.

Сегодня 4 декабря мы встали в 8 часов и направились к горам. Вопрос о том, каким путем следовало идти, был теперь ясен. Конечно, на новом леднике мы могли встретить трещины и другие препятствия, каких нет на барьерном льду, но по поверхности последнего мы могли добраться не далее чем до 86° ю. ш., а затем все равно пришлось бы перейти на землю и перебраться через ряд горных цепей, чтобы дойти до полюса.

Мы понимаем, что главное затруднение на пути по леднику будет составлять Сокc, и в то же время едва ли мы сможем сами бессменно тащить весь груз. Адамс, Маршалл и я тянули сани грузом 308 килограммов. Уайлд с Соксом шел следом за нами, так что, если мы подходили к трещине, он получал предупреждение заранее. Все шло хорошо, но вдруг, когда мы были уже недалеко от земли, Маршалл провалился сквозь слой снега, покрывавший трещину. Ему удалось удержаться, ухватившись за край. Дна этой трещины не было видно. В 13 часов мы находились уже вблизи от того снежного склона, по которому полагали повернуть внутрь материка и затем оттуда перебраться на ледник.

После завтрака снова отправились в путь, встретив здесь вместо крутого и короткого склона длинную, постепенно повышающуюся наклонную плоскость. Всю вторую половину дня мы с трудом тащили сани в гору, тогда как Сокc шел со своим грузом довольно легко. Примерно в 17 часов дошли до перевала, поднявшись примерно на 600 метров над уровнем моря. Отсюда к леднику вел постепенный спуск, так что в 18 часов мы остановились лагерем уже около голубого льда ледника с включенными в него гранитными обломками, вокруг которых виднелись лужи чистой воды. Эта вода сберегает некоторое количество керосина – нам не приходится растапливать снег или лед. В 20 часов легли спать, очень довольные сегодняшними успехами.

Погода сейчас великолепная, ни малейшего ветра, солнце греет жарко. Температура в полдень поднялась до —5,6° C, а сейчас —7,8 °C. По бокам прохода, которым мы пришли сюда, возвышаются гигантские гранитные столбы высотой не менее 600 метров. Они служат как бы входом торжественно открывающим «путь на юг». Все вокруг так интересно и имеет такие огромные масштабы, что трудно передать словами впечатление. Мы четверо впервые любуемся этими величественными творениями и фантастическими причудами природы, и, быть может, никогда больше глаз человеческий их не увидит.

Бедняге Маршаллу пришлось сегодня вечером прогуляться понапрасну километров шесть, так как он где-то обронил с саней свою фуфайку. Поднявшись по нашим следам вверх по склону, он нашел ее в трех километрах пути. Сокc что-то плохо ест, по-видимому, скучает без своих товарищей. Мы поили его сегодня талой водой, но он совсем не оценил этого новшества и предпочитает снег из-под копыт.

На Большом леднике

5 декабря. Вышли ровно в 8 часов. Двинулись на юг вниз по обледенелому склону к главному леднику. Лошадь скользила на льду, и Уайлд повел ее кружным путем по поверхности, покрытой снегом. Сани быстро катились по склону, несмотря на то что мы их сдерживали и даже обвязали полозья веревками. Конец склона был покрыт снегом и тянулся параллельно леднику, который имел здесь направление примерно на юго-запад с отклонением к югу. Впереди, совсем близко от нас, виднелись фантастические по своим очертаниям скопления льда, образовавшиеся вследствие давления. Там было совершенно невозможно пройти, но, к счастью, в этом и не оказалось надобности, так как рядом находился покрытый снегом склон, совершенно без трещин, вдоль него мы и направились.

Через некоторое время снежный склон сменился голубым льдом с бесконечным множеством трещин и мелких расщелин, через которые лошадь не могла тащить сани, не подвергаясь опасности. Сокса распрягли, и Уайлд c большой осторожностью перевел его, а мы втроем перетащили сперва свои сани, а потом те, которые вез Сокc, на участок снежной поверхности, расположенный под гигантским гранитным столбом высотой больше 600 метров. Здесь поблизости нашли талую воду и сделали остановку для завтрака.

Я все еще сильно страдал от снежной слепоты и поэтому остался в лагере. Маршалл и Адамс пошли поискать хорошую дорогу, по которой можно было бы идти дальше после завтрака. Возвратившись, они сообщили, что впереди опять много голубого льда с трещинами, и что деформация льда от давления обнаруживается главным образом вблизи того гранитного столба, перед которым мы находились, а за ним снова начинается местность, покрытая снегом и удобная для ходьбы. Однако самым замечательным было сообщение о том, что они встретили там птицу коричневого цвета с белой полосой под крыльями. Она пролетела прямо над их головами и исчезла в южном направлении. Поразительно слышать о подобной встрече под 83°40’ ю. ш.! Маршалл и Адамс совершенно уверены, что это небольшой поморник – единственная птица, которая, по моему мнению, отваживается залетать сюда. Поморника мог привлечь запах крови последней убитой нами лошади. Во время моего предыдущего южного путешествия, когда мы находились под 80°30’ ю. ш., поморник прилетел вскоре после того, как была убита одна из собак.

После завтрака мы снова отправились в путь. Прошли с большими затруднениями несколько километров по голубому льду, изрезанному трещинами, через которые приходилось переправлять сани и лошадь, и в 18 часов разбили лагерь. Осмотрев немного времени спустя окрестности, мы увидели, что завтра нам идти будет очень трудно. Придется три или четыре раза на протяжении почти километра пробираться по льду, изрезанному трещинами, местами покрытыми предательским снегом, местами с торчащими острыми, как бритва, краями льдин.

Лагерь наш расположен под замечательным гранитным утесом. Под действием ветров этот утес-столб симметрично закруглен, и на его поверхности видны полосы гнейса. Под столбом нашлось лишь небольшое пятно снега для наших палаток, но, как оказалось, и оно прикрывает собою трещины. Ничего не поделаешь. Положимся на волю Провидения. В любой момент на нас может скатиться огромный кусок скалы. Вокруг все усыпано обломками гранита размерами начиная с ореха и до огромных валунов в 20–40 тонн весом. В одном месте снежного склона виден совершенно свежий след от падения такого обломка. Но другого выхода у нас не было – на поверхности голубого льда невозможно расставить палатку, а идти дальше мы не в состоянии. Здесь мы оставим склад провианта. Мое главное несчастье – глаза, они так плохо видят, что я совсем не могу выбирать дороги и вообще способен лишь тянуть сани. За сегодняшний день мы прошли 14,5 км, из них 6,5 км – возврат за санями при переправе через трещины.

6 декабря. Вышли из лагеря в 8 часов при хорошей погоде. Сначала пришлось перетащить груз через покрытый трещинами участок льда длиной метров восемьсот на снежный склон, тянущийся на юго-юго-запад. Разделили груз так, что смогли перетащить его в три приема. Все же это была ужасная задача. Каждый шаг здесь связан с риском. Для меня это было особенно трудно, так как из-за снежной слепоты один мой глаз совсем ничего не видит. Все же к 13 часам все имущество было благополучно переправлено, и трое моих товарищей отправились за Соксом. Уайлд привел его, и в 14 часов мы остановились лагерем снова на снегу. Все-таки Провидение о нас заботится. В 15 часов вышли на юго-юго-запад, поднимаясь по пологому склону справа от изломанной части главного ледника. Идти было чрезвычайно трудно. В 17 часов мы опять разбили лагерь у огромной трещины, через которую перебрались по снежному мосту. Отсюда великолепный вид на горы с целым рядом новых пиков и гребней на юго-востоке, а также на юге и юго-западе. Некоторые из этих гор состоят из гранитных пород в соединении с какой-то другой темной горной породой.

Сейчас мы находимся на леднике на высоте более 518 метров и, глядя вниз, можем увидеть Барьер. Облачко по-прежнему сидит на вершине той горы, которая виднеется впереди, – определенно оно похоже на облако вулканических паров, но, возможно, что образовалось просто от сгущения паров из воздуха. Нижний слой облаков движется довольно быстро с юго-юго-востока на северо-северо-запад. Погода превосходная, ясная, температура —8,3° C.

7 декабря. Вышли в 8 часов. Адамс, Маршалл и я тянули одни сани, Уайлд шел позади и вел Сокса с другими. Мы шли то поднимаясь, то спускаясь по склонам, покрытым довольно глубоким снегом, в котором Соке увязал по брюхо. Мы также постоянно проваливались, затрачивая на это массу сил. Миновали несколько трещин, расположенных от нас по правую руку; еще больше было их слева. В 13 часов, когда мы остановились на завтрак, освещение сделалось очень плохим, стало трудно различать трещины, тем более что почти все они покрыты снегом. Но затем освещение несколько улучшилось. Мы уже радовались этому, отправившись снова в путь, как вдруг услышали крик Уайлда о помощи. Тут же бросились к нему и увидели, что его сани передним концом свешиваются над пропастью, а сам Уайлд висит на краю трещины, удерживая их от падения, от лошади же нет и следа. Мы добрались до Уайлда и помогли ему выкарабкаться, а бедняга Сокс погиб. Да и спасенье Уайлда было прямо чудом. Он шел точно по нашим следам. Мы вполне благополучно пересекли трещину, совершенно занесенную снегом, а под тяжестью лошади снежный покров проломился, и в одну секунду все было кончено. Уайлд говорит, что он почувствовал только как бы сильный порыв ветра, и в тот же миг повод был вырван у него из рук. Уайлд расставил руки и едва успел ухватиться за края трещины. К счастью для него и для нас, под тяжестью Сокса обломалось дышло саней, так что сани уцелели, хотя их верхняя дуга была также сломана. Лежа на животе, мы заглянули в зияющую пропасть трещины, но там ничего не было видно и не доносилось ни звука – она казалась черной бездной. Пришлось прицепить сани Сокса к нашим и двинуться в путь, волоча теперь вчетвером 453 килограмма груза.

В 18 часов 20 минут, страшно усталые, мы свернули в сторону от массы трещин и обломков льда на клочок пространства, где можно было разбить палатки. Мы не перестаем благодарить судьбу за спасение Уайлда. Обдумывая теперь все происшествия дня, я представил себе с полной ясностью, что значила бы для нас и потеря саней. У нас осталось бы лишь два спальных мешка на четверых, и сомнительно, чтобы нам удалось с уцелевшим запасом пищи благополучно добраться обратно до зимовки.

Шансы на достижение полюса были бы безнадежно потеряны. Теперь оставшийся маис мы съедим сами. Лишь один светлый луч за этот черный для нас день; мы все равно не могли бы идти с Соксом дальше и должны были бы сегодня же застрелить его. Конечно, потеря Сокса весьма ощутима, так как мы рассчитывали на его мясо, но в перевозке груза от него уже пользы не было.

Вечером, пытаясь разбить лагерь, мы стали пробовать ледорубами снег, чтобы узнать, нет ли там скрытых трещин, и ледоруб всюду проходил насквозь! Было бы совершенным безумием разбивать лагерь в этом месте: ночью мы все могли бы провалиться. Чтобы разбить палатки на более надежном месте, пришлось отойти на полкилометра в сторону. Как ни обидно делать крюк хотя бы и на короткое расстояние, но в таких условиях это неизбежно.

8 декабря. Вышли в 8 часов и сразу же начали лавировать, чтобы избежать трещин и провалов неведомой глубины. Мы с Уайлдом шли впереди, показывали дорогу – к счастью, мои глаза снова поправились. Медленно и с трудом мы поднялись по длинному изрезанному трещинами склону. К завтраку оказались на высоте более 579 метров, сделав 9,8 км при постоянном подъеме и с грузом около 113 кг на человека. После завтрака мы продолжали подъем, но скоро дошли до голубого льда, почти лишенного трещин, где идти было много легче. Разбили лагерь в 18 часов, сделав за день 19,4 км.

Склон, по которому мы подымались в это утро, оказался не так плох, как мы ожидали, но все же достаточно тяжел для нас. Мы радовались лишь тому, что хоть на некоторое время избавились от скрытых под снегом трещин. Гипсометр вечером показал, что мы находимся на высоте 701 метр над уровнем моря. По-прежнему держится замечательная погода – в этом отношении нам повезло, особенно если принять во внимание наше теперешнее положение.

9 декабря. Опять превосходная погода, для нас тем более дорогая, что это был один из самых трудных и, без сомнения, один из наиболее опасных дней. Мы вышли в 7 часов 45 минут по гладкому голубому льду, но менее чем через час попали снова в густую сеть трещин, то прикрытых тонкими снежными мостами, то прячущихся под предательским толстым покровом. Маршалл провалился сквозь один из мостов и спасся лишь благодаря упряжи, соединявшей его с санями. В один миг он очутился ниже уровня ледяной поверхности. Это была одна из тех трещин, которые расширяются книзу. Дна не было видно, так что глубина ее, видимо, не менее 300 метров. Немного спустя провалился Адамс, а затем и я. Положение с каждой минутой становилось все более и более опасным. Сани, раскатившись, ударились в острый край одной из трещин, и передняя дуга вторых саней, уже надломленная при падении Сокса, сдала окончательно. Все же решили как-нибудь перебраться через эту опасную часть ледника, пока не попадем на более надежное место. Когда, наконец, мы перетащили сани на более гладкий лед, было уже больше одиннадцати часов. В 11 часов 45 минут остановились для определения по солнцу наших координат и заодно решили позавтракать. Оказалось, что находимся под 84°2’ ю. ш. Не так плохо, если принять во внимание, что в течение последних двух дней мы тащили свой тяжелый груз – по 113 килограмм на человека – все время в гору. В полдень мы находились на высоте почти 762 метра над уровнем моря. Во вторую половину дня пришлось опять тяжело поработать. Сейчас находимся в лагере между двумя огромными трещинами, на небольшом пространстве, покрытом твердым снегом.

Остановку сделали в 18 часов, страшно усталые и чрезвычайно голодные, так как пять часов подряд поднимались со своим грузом в гору. Сейчас 20 часов. Находимся на высоте примерно 914 метров над уровнем моря. К югу от нас, как и все последние дни, повисла завеса из кучевых облаков, она совершенно закрывает вид в том направлении. Мы мечтаем и надеемся поскорее найти ровную поверхность континентального льда, по которой можно будет передвигаться с большей быстротой. За сегодняшний день было пройдено 19,3 км плюс три километра при возвращении за вторыми санями в опасных местах. Все наши разговоры теперь вращаются главным образом вокруг еды. Каждый рассказывает, чего бы ему хотелось поесть. Похлебка во время обеда исчезает что-то уж слишком быстро. С нетерпением ждем дня Рождества – будь что будет, но уж в этот день мы наедимся вдосталь!

10 декабря. Постоянные падения, ушибы, синяки, опасные трещины, льдины, острые, как бритва, и страшно тяжелый подъем вверх – такова сумма всех наших сегодняшних испытаний. Некоторой наградой за все это были прекрасный вид на причудливые скалы и те 18,4 км, на которые мы приблизились к цели. Вышли из лагеря в 7 часов 30 минут и сразу оказались среди трещин, но скоро выбрались из них и двигались вверх по покатому снежному склону. В полдень мы находились на высоте 990 метров над уровнем моря, затем спустились вниз по голубому льду, прорезанному трещинами. Маршалл, а за ним и я провалились в трещину, но все обошлось благополучно. В 13 часов мы позавтракали и в 14 часов отправились опять в путь по длинному гребню боковой морены ледника. Путь был очень труден, лед там мелко раздроблен и торчал ножеобразными остриями. Кроме того, были и трещины, в одну из них попал Адамс. Тащить сани было страшно тяжело, они постоянно утыкались в угловатые льдины, и каждый раз стоило труда сдвинуть их с места. Мы переменили обувь: вместо лыжных ботинок надели финеско и, несмотря на это, продолжали падать на льду, расшибаться и сильно резать руки об острые льдины. Все мы более или менее изукрашены порезами и синяками.

Остановились лагерем в 18 часов на небольшом покрытом снегом пространстве у края глетчера. Горные породы, из которых образована морена, весьма примечательны – они всех цветов и самого различного строения. Я затрудняюсь описать их, но мы собираемся доставить образцы геологам. Главнейшие породы, слагающие гору Клаудмэйкер, под которой разбит наш лагерь, по-видимому сланцы, кварц и очень твердая темно-коричневая порода, названия которой я не знаю. Очень красивы валуны из мрамора, конгломерата и брекчии самых разнообразных цветов, но эти породы мы не можем взять с собой. Для нас чрезвычайно много значит вес, поэтому сможем взять лишь небольшие образцы главнейших пород, и пусть по ним уже геологи определят общий геологический характер страны.

Это именно та гора, которую мы приняли сперва за действующий вулкан, когда увидели ее с вершины горы у подножья ледника. Но сегодня ветер сдул облако с ее вершины, и мы убедились окончательно, что это не вулкан. Гора удивительно красиво поднимается над нами высокой башней, украшенной на склонах снежным покровом.

Сегодня холодный северный ветер. Я взобрался метров на двести на гору и добыл образцы горных пород с естественных обнажений. Ледник, очевидно, движется очень медленно и не настолько заполняет долину, как в прежние времена, потому что старые морены располагаются выше в виде террас. Низкие кучевые облака в южной стороне горизонта закрывают от нас новую страну, расположенную в этом направлении.

Сегодня вечером мы все страшно голодны и устали до последней степени после тяжких испытаний на леднике. Пока я взбирался на гору, чтобы осмотреть окрестности, другие занимались тем, что с помощью плоских камней перетирали маис, привезенный в качестве лошадиного корма. Используем его сами и сэкономим таким образом запасы. Правда, подобный способ приготовления довольно примитивен, но иначе для продолжительной варки маиса пришлось бы расходовать слишком много керосина. Температура в полдень была —11,1° C, а сейчас в 20 часов —10° C. Мы все продвигаемся на юг и рассчитываем через несколько дней добраться до континентального льда, тогда пойдем быстрее. Погода все еще прекрасная.

11 декабря. Тяжелый день. Вышли в 7 часов 40 минут и пытались держаться ближе к краю ледника, у самой земли, но лед спускался там слишком круто. Пришлось перейти на гребень ледника, где сани шли, не так сильно раскатываясь в стороны, что чрезвычайно вредно отражается на их полозьях. Пересекли среднюю морену и нашли на ней горную породу, на которой было заметно нечто вроде отпечатков растений. Взяли с собой несколько образцов. Во второй половине дня поверхность ледника была лучше, почти всюду трещины наполнены водой, превратившейся в лед. Завтракать остановились на льду, покрытом камнями. После завтрака удалось довольно легко обойти несколько гребней, образовавшихся от давления льда. Потом двигались с санями вверх по пологому ледяному склону со множеством остроконечных возвышений. На следующем участке пути трещины ледника затянуты льдом. У нас уже возникла надежда, что приближаемся к концу ледника и скоро будем в состоянии сделать несколько хороших переходов по ровной поверхности.

4 декабря. Лагерь у склада «D»

10 декабря 1908 г. Лагерь у горы Клаудмэйкер

Однако в 17 часов опять встретилось большое количество трещин, а впереди виднелись массы льда, подвергшегося боковому давлению. Когда облака рассеялись, впереди снова открылись горы. Наше положение возбуждает некоторые опасения – сани едва ли долго выдержат такой тяжелый путь по льду, а до полюса остается еще 630 километров. К счастью, погода стоит прекрасная.

В 18 часов мы разбили лагерь на голом льду, между двумя трещинами. Снега не было даже для того, чтобы обложить им края палатки. Пришлось использовать для этого сани и мешки с провизией. Затем сравняли ледорубами все ледяные острия внутри палатки. После ужина остались совершенно голодными.

Неприятная особенность этого ледника – небольшие ямки, наполненные иловатым осадком; я взял маленький образчик последнего. По-видимому, это измельченный материал горных пород, но как он попал сюда, непонятно. Этот нанос, нагретый солнечными лучами, протаивает лед и постепенно опускается внутрь ледника. Сверху же остается рыхлый ледяной покров, сквозь который мы часто проваливаемся, как будто идешь по раме парника.

Иногда во льду видны валуны, опустившиеся на глубину в 1–1,2 метра. Лед над такими опустившимися камнями прозрачнее, чем обыкновенный глетчерный лед.

Мы поднялись уже на 1128 метров над уровнем моря и за сегодняшний день прибавили к пройденному пути 13,7 км. С удовлетворением чувствуем, что все же постепенно продвигаемся на юг. Быть может, уже завтра придет конец всем затруднениям. В конце концов, трудности существуют лишь для того, чтобы их преодолевать. Все мы чувствуем себя хорошо.

12 декабря. Пройденное сегодня расстояние – пять километров за целый день – лучше всяких слов выражает, каковы были встреченные нами трудности. Мы вышли в 7 часов 40 минут. Идти пришлось по поверхности, хуже которой нельзя себе представить, – это был острый, угловатый, голубой лед со множеством провалов и трещин, то поднимавшийся высокими холмами, то опускавшийся, образуя глубокие ямы. По трудности передвижения я не знаю ничего подобного в полярных странах! Сани жестоко страдают от такой дороги. Мы же находимся в постоянном напряжении – должны оберегать сани от поломок, удерживать их, когда они катятся в пропасть, и в то же время спасать собственную жизнь.

Все мы сплошь в синяках от падений на острый угловатый лед, но, слава богу, пока обошлось без переломов и вывихов. Сегодня работали посменно, так как могли тащить зараз лишь одни сани: двое, по очереди, тянули их, тогда как двое других поддерживали и уравновешивали, чтобы они шли прямо. Пройдя таким образом полтора километра, мы возвращались через трещины назад и брались за вторые сани. Проделав это сегодня на протяжении 5 км, мы прошли на самом деле 15 км по такой дороге, где на каждом шагу угрожала гибель. В результате мы все-таки продвинулись к югу на пять километров. Лагерь устроили сегодня на пространстве, покрытом фирном, расчистив на нем при помощи ледоруба место для палатки. Погода по-прежнему великолепная, но на юге горизонт затемнен низко опустившимися облаками. Очень надеемся, что завтра минуем область максимального давления льда, и тогда будет значительно лучше идти. Как только будет хороший путь, мы очень скоро доберемся до нашей цели. Маршалл наносит на карту засечки и углы на все новые горы – они все время появляются то на западе, то на востоке. За день прошли 5,2 км, с возвращениями – 15,8 км.

13 декабря. Вышли в 8 часов и опять потащились то вверх, то вниз, через трещины и ребристый голубой лед, по очереди продвигая сани. Едва прошли около полутора километров, как попали в такое место, где, по-видимому, было уже совершенно невозможно двигаться вперед. Впрочем, с правой стороны, в направлении с юго-запада на юг тянулась как будто более удобная поверхность. Мы решили сделать крюк в том направлении, чтобы попробовать обойти область сильного давления льда. Возвращаясь к саням, я упал и сильно расшиб об лед левое колено – такое падение могло иметь серьезные последствия. Во вторую половину дня мне пришлось работать с повязкой, и сейчас колено не так болит. Можно себе представить, что было бы, если б кто-нибудь из участников экспедиции получил серьезное повреждение в таком месте и в таких условиях.

После полудня вступили на более хорошую поверхность льда и смогли тянуть одновременно те и другие сани. Мы по-прежнему постепенно поднимаемся, и сегодня вечером гипсометр показывает уже 203,7, то есть 1332 метра над уровнем моря. Дует свежий южный ветер, он много сильнее, чем прежде. Мы расположились с палатками на очень небольшом участке ледника, покрытом фирном. Полы палаток пришлось закрепить снятыми с саней мешками провизии. Температура сейчас —7,2 °C. По мере того как мы поднимаемся, на западо-юго-западе появляются все новые и новые горы. Теперь идем вверх, словно по какой-то длинной желтой дороге, лед здесь не голубой. Очевидно, мы двигаемся над древней мореной, камни которой опустились, пройдя сквозь лед, когда ее движение задержалось. Я уверен, что главная масса ледника нарастает слабее, но его продвижение вперед продолжается, хотя и более медленным темпом, чем в предыдущие периоды. За день мы прошли восьми километров. Кроме того, нам пришлось сделать лишних 6,5 км, возвращаясь каждый раз за вторыми санями.

14 декабря. Один из труднейших дней за все время. Весь день двигались по леднику в юго-западном направлении, главным образом по руслу древней морены со множеством ям, протаянных много лет назад камнями и валунами, опустившимися вниз. Весь день шел снег при относительно высокой температуре и потому все кругом было мокро. Поднялись за день более чем на 300 метров и в 18 часов находились на высоте 1707 метров над уровнем моря. Можно предположить поэтому, что горы на западе достигают 3 000–4500 метров, если судить по тому, как они возвышаются над нашим местонахождением.

Колено мое поправляется. Тащить сегодня было очень тяжело, и мы много раз падали на скользком льду. Незадолго до остановки Адамс провалился сквозь снег и едва удержался над страшной пропастью. Сани становятся все хуже и хуже, особенно те, у которых сломана передняя дуга, – они постоянно наталкиваются на твердый, острый лед и тянут нас рывком к себе, нередко заставляя падать. На такой большой высоте тащить сани очень изнурительно, особенно, когда скользишь по снегу, покрывающему голубой лед. Очевидно, когда-то здесь было колоссальное обледенение, которое теперь уменьшается. Даже на горах видны признаки этого процесса. Вечером у нас возродилась надежда на то, что мы находимся у конца подъема и скоро достигнем желанного плоскогорья. Тогда-то, наконец, по-настоящему: вперед, на юг! Вопрос только в том, хватит ли продовольствия. Сегодня мы сделали 12 км.

15 декабря. Вышли в 7 часов 40 минут при ясной погоде. Шли с большим трудом вверх по голубому льду, но постепенно перед нами появилась земля. Казалось, наконец, наступит перемена, и мы увидим что-то новое. Ко времени второго завтрака мы оказались уже на лучшей поверхности льда, с участками, покрытыми снегом, и увидели перед собой далеко простиравшуюся широкую равнину. Казалось, мы в самом деле поднялись на то плато, о котором мечтали, тем более, что гипсометр показывал высоту 2204 метра. Однако вечером давление опустилось и соответствовало только высоте 1777 метров. Возможно, кажущаяся высота зависела от барометрического давления, связанного с переменой погоды: во второй половине дня налетел сильный юго-западный ветер. Температура в полдень была —7,8 °C, и на ветру нам стало холодно, так как мы тащили сани в одних пижамах. После полудня мы все время поднимались, но дорога стала значительно лучше: вместо голубого льда шли уже по твердому фирну, трещин не было, лишь кое-где имелись покрытые снегом, но хорошо заметные провалы. Впереди действительно расстилается высокое плато. Мы видим также отдельные горы, которые, очевидно, пробиваются сквозь континентальный лед. Итак, перед нами открытый путь на юг! Огромные горы тянутся к востоку и к западу. Какая блаженная перемена после всех треволнений и тягот последней недели! Мы сделали за день 21,1 км.

16 декабря. Позавтракав в 5 часов 30 минут, мы вышли в 7 часов; сначала падал небольшой снег, затем погода прояснилась. Мы легко двигались по твердой поверхности льда. В полдень разбили лагерь, сделали астрономическое наблюдение и убедились в том, что находимся на 84°50’ ю. ш. Впереди – длинный склон, покрытый льдом и трещинами, зато сегодня прошли 22,4 км.

В 17 часов 30 минут остановились лагерем и решили устроить здесь склад снаряжения. Дальше предполагаем идти налегке, лишь в той одежде, которая на нас. Здесь надо также оставить запас провианта на четыре дня, которого, как я рассчитываю, на обратном пути должно хватить, чтобы добраться до следующего склада при уменьшенном рационе.

В общей сложности мы прошли теперь по глетчерному льду, изрезанному трещинами, около 160 км и поднялись по этому самому огромному в мире леднику на высоту 1829 метров. Еще один склон с трещинами – и мы будем на плоскогорье. Благодарение богу!

Все мы здоровы и чувствуем себя хорошо. Температура вечером —9,5° C, дует свежий юго-западный ветер. На запад-юго-запад видны великолепные горные цепи, впереди открывается вид на ледник и горы. Прямо перед нами находятся три острых пика, связанных между собой и образующих как бы остров посреди континентального льда или головной части глетчера. Эти пики расположены прямо к югу от нас. К востоку и к западу от этого острова от континентальной массы льда отделяется лед и низвергается вниз на соединение с верхней частью самого ледника. К западу вдоль края ледника все горы имеют форму утесов, и на них ясно различимы полосы, указывающие на слоистость. Еще далее к западу, позади переднего ряда гор, располагаются острые пики правильной конусообразной формы. От горы Клаудмэйкер земля простирается примерно на юго-юго-запад.

Мы идем по западной стороне ледника. С другой, восточной, стороны имеется прорыв в обрывистых горах, за которым земля тянется в более юго-восточном направлении. Долина заполнена льдом, подвергшимся боковому давлению и происшедшим, по-видимому, из континентального ледяного покрова. Юго-восточные горы также обнаруживают слоистые полосы. Надеюсь, фотографии будут достаточно ясны, чтобы дать общее представление об этой местности. Эти горы нельзя назвать красивыми в общепринятом смысле этого слова, но они поистине великолепны в своем строгом и мрачном величии. Ни одна нога человеческая не ступала на их могучие склоны, и до нас еще ни один глаз не улавливал их очертаний.

17 декабря. Выступили в 7 часов 20 минут. Все утро поднимались вверх по голубому льду с отдельными участками, покрытыми снегом, которые препятствовали нашему продвижению, пока мы не догадались, что лучше всего перетаскивать сани через эти участки рывком. Иначе сани, задерживаясь, тянули назад, и ноги скользили на гладком льду. К 13 часам сделали таким образом около 13 км, а во вторую половину дня прошли еще 6,5 км, причем шли от 7 часов 23 минут до 18 часов 40 минут с остановкой лишь на час для завтрака. Пройдено как будто немного, но надо сказать, что в последние два часа подъем был очень крут.

Нам приходилось тащить по ледяному склону одни сани вчетвером и при этом выбивать ледорубами ступени во льду. Продвижение затруднялось еще сильным южным ветром, дувшим прямо в лицо. Вторые сани подняли уже с помощью альпийской веревки, привязанной к передку. По мере того как мы продвигались с первыми санями, веревку эту выпускали, пока она не кончалась, затем выбивали площадку во льду, на которой можно было стоять, и соединенными усилиями подтягивали вторые сани. Такой прием повторяли до тех пор, пока не добрались, наконец, с обоими санями до более ровного места. Там мы разбили палатки на небольшом клочке, покрытом снегом.

Снега этого было недостаточно, чтобы укрепить края палаток, и нам пришлось разложить вокруг них все свое снаряжение.

Теперь в смысле теплой одежды можно сказать, мы сожгли за собой корабли. Вечером был устроен склад около острова из скал, мимо которого мы проходили, там оставили все имущество, кроме самых необходимых предметов. Вечером после еды Уайлд поднялся по склону на холм, чтобы рассмотреть находящееся впереди плато. Он вернулся с известием, что оттуда действительно, наконец, видно плато и что завтра закончатся все наши тяжелые испытания.

Уайлд принес с собой также несколько интересных геологических образцов, некоторые из них похожи на каменный уголь. Быть может, этот уголь и плохого качества, но я не сомневаюсь, что это все же он самый. Если окажется так и на самом деле – это будет чрезвычайно интересное для науки открытие. Уайлд рассказывает, что там имеется около шести слоев этого темного вещества, перемешанного с песчаником, и что слои его от 10 см до 2–2,5 метров толщиной. Большое количество его лежит в виде обломков на склоне. Мы сфотографировали выходы песчаников. Мне очень бы хотелось как-нибудь выгадать время, чтобы рассмотреть эти скалы более подробно. Может быть, мы в состоянии будем сделать это на обратном пути. Теперь же нет возможности заниматься геологическими исследованиями – мы должны идти на юг, а времени мало. Все же мы определили, что основная порода песчаник, и на обратном пути обязательно возьмем образцы его. Полагаю, что это самый южный пункт, где вообще мы сможем взять образцы горных пород, так как завтра будем уже находиться на плато, и горы от нас останутся далеко.

Вечером сильный ветер, но совершенно ясно. Высота, по данным гипсометра, 1859 метров.

Когда позднее, по возвращении на «Нимрод», я показал эти образцы профессору Дэвиду, он окончательно установил, что один из них представляет собою каменный уголь, другие – угленосную породу. Геологические заметки в специальной главе подробнее касаются этого весьма любопытного открытия. – Э. Г. Ш.

По Великому плато на Юг

18 декабря. Почти наверху! Сегодня вечером находимся на высоте 2256 метров над уровнем моря. Это был один из самых тяжелых дней, но по крайней мере труды не пропали даром, потому что мы, наконец, добрались до плато. Вышли в 7 часов 30 минут, подтаскивая сани по очереди. Таким образом, за день продвинулись вперед на 10,4 км, на самом же деле прошли около 30 км.

Все утро пришлось идти по рыхлому скользкому льду, поднимая и те и другие сани с помощью альпийской веревки и впрягаясь, когда подъем был не так крут. В 12 часов 45 минут остановились лагерем на гребне, вблизи льда, подвергшегося большому давлению, в самой гуще трещин. В одну из этих трещин угодил я, а Адамс затем попал в другую. Пока приготовляли завтрак, я добыл образцы пород с окружающих скал, они были вовсе не похожи на вчерашний песчаник. Да и здесь горы все разные. На горах, находящихся слева, ясно заметна слоистость, а на западе на склонах виден песчаник, притом сильно выветрившийся.

Всю вторую половину дня мы втаскивали по очереди сани по бесконечному снежному склону и, когда добрались до лагеря, были страшно голодны и утомлены. Мы очень экономим провизию, чтобы растянуть ее возможно дольше, поэтому все сильнее голодаем. По ночам нам снится еда. Каждый экономит по два сухаря в день, кроме того, откладываем некоторое количество пеммикану и сахару, пополняя нехватку маисом, взятым для лошадей. Маис размачиваем в воде, чтобы сделать его помягче. В результате продовольствия у нас остается на пять недель, а до полюса еще около 300 географических миль (556 км). Причем нам предстоит пройти тот же путь и обратно до последнего склада, устроенного вчера. Ясно, дабы достигнуть цели, приходится сокращать рацион. Температура вечером —8,9 °C, но холодный ветер все утро режет нам лицо, щиплет потрескавшиеся губы.

Сегодня нам еще приходилось иметь дело с трещинами, но завтра, я полагаю, они кончатся. Когда поднялись сегодня на главный склон, к западу от полюса появились в еще большем числе горы, одни с крутыми обрывами, другие закругленные с пологими, покрытыми снегом склонами. Думаю, что южная граница этих гор проходит примерно около 86° ю. ш.

19 декабря. Мы все еще не достигли уровня плато, хотя сегодня вечером находимся уже на высоте 2404 метра. Перед нами опять новый подъем. Позавтракали в 5 часов и вышли ровно в 7 часов, взявшись вчетвером за одни сани. Мы скоро взобрались на вершину хребта и затем вернулись за вторыми санями. Остальную часть дня тащили те и другие сани одновременно. Груз составлял примерно 91 кг на человека. Шли мы до 18 часов с часовой остановкой на завтрак. В полдень удалось сделать астрономическое определение, оказалось, что мы находимся на 85°5’ ю. ш.

Нам, кажется, никак не отделаться от трещин – весь день пришлось перебираться через них и проваливаться. При этом дул прямо в лицо холодный южный ветер, а температура менялась от —9,4° до —12,8° C. Работать было чрезвычайно тяжело, так как дорога шла все время в гору, а полозья саней сильно пострадали от острых льдин и находятся в очень плохом состоянии. Местами нас сильно задерживал рыхлый снег, но все же мы прошли свои 16 км и сейчас разбили лагерь на хорошей снежной поверхности между двумя трещинами. Думаю, что завтра все-таки мы действительно окажемся на самом плато.

Этот ледник должно быть один из самых длинных, если только не самый длинный в мире. Заструги здесь направлены главным образом на юг, так что можно ожидать, что на пути к полюсу ветер будет постоянно дуть нам в лицо.

Вечером Маршаллу пришлось померзнуть, определяя углы на новые, открывшиеся сегодня на западе горы. Пообедав, занялись осмотром полозьев саней. Пришлось у одних саней перевернуть полозья другим концом, так как они сильно пострадали от путешествия по леднику и тяжело шли по рыхлому снегу. Погода благоприятствует по-прежнему, и это большое утешение: при плохой погоде было бы совершенно невозможно передвигаться среди трещин, образовавшихся от скопления льда при его движении вниз с плоскогорья между горами. Сейчас обнаруживается относительно небольшое движение льда, и многие трещины заполнены снегом. Сегодня находимся на расстоянии 290 географических миль (538 км) от полюса. Мечтаем о рождественском ужине. Во что бы то ни стало в этот день мы будем сыты.

20 декабря. И все еще мы не наверху, хотя близки к этому. Вышли из лагеря в 7 часов при сильном южном ветре, продолжавшемся весь день, и при температуре от —13,9° до —15 °C. Бороды наши совершенно обледенели. Весь день пришлось подыматься по льду, подвергшемуся боковому давлению. Сейчас мы на высоте более 2438 метров над уровнем моря. Погода была ясной, хотя на небе и ходили облака различного вида, отмеченные Адамсом. В полдень Маршалл брал углы и засечки, определив наше положение по солнцу. Установлено, что мы находимся под 85°17’ ю. ш.

Каждый гребень, на который мы поднимаемся, заставляет надеяться, что это последний, но затем за ним оказывается еще один, также исковерканный боковым давлением, и снова приходится лезть вверх. Это трудное дело, особенно если учесть, что мы свели теперь завтрак к одной кружке похлебки с одним сухарем. После пятичасового подъема да при холодном ветре к полудню мы страшно голодны. Второй завтрак состоит из кусочка шоколада, чая с плазмоном, кружечки какао и трех сухарей. За сегодняшний день мы сделали 18,5 км, причем под конец пути пришлось опять втаскивать сани поочередно, так как подъем был очень крут. Несмотря на все, мы подвигаемся вперед. Теперь до полюса осталось только 279 миль. Горы сейчас, по-видимому, уходят на юго-восток, и скоро мы превратимся в точку среди огромной пустыни покрытого снегом континентального льда. Вечер холодный. Следующую неделю я за повара и уже сегодня вечером вступил в свои обязанности. Все здоровы и чувствуют себя хорошо.

21 декабря. День летнего солнцестояния при морозе в —33,3 °C! Мы поморозили себе пальцы и уши. Весь день с юга дул резкий ветер со снегом, все это потому, что мы находимся на высоте более 2438 метров над уровнем моря.

С раннего утра, напрягая все силы, двигались на юг, но прошли всего 9,6 км, так как с полудня, или, вернее, с 13 часов – после остановки на завтрак, опять пришлось по очереди подтягивать одни и другие сани, перебираясь через трещины и высокие ледяные гребни, образовавшиеся от давления. Продвинув одни сани на некоторое расстояние, мы ставили на них бамбуковую палку с флагом, чтобы отметить их положение, и затем возвращались за вторыми.

Понижение температуры, без сомнения, связано с ветром, а мы особенно сильно мерзнем и от недоедания. Большая высота, на которой мы теперь находимся, прибавила трудностей, но мы все равно непрерывно подвигаемся к югу. Сегодня вышли из лагеря в 6 часов 45 минут и, за исключением часовой остановки на завтрак, шли до 18 часов Сейчас расположились лагерем в заполненной снегом трещине. Это единственное место, где можно найти снег, чтобы обложить им вокруг полы палаток. В других местах везде либо твердый фирн, либо голый лед.

Мы совсем не думали, что этот ледяной гребень, возникший от давления, будет таким серьезным препятствием для нас. Он казался довольно обыкновенным даже на близком расстоянии. Решили больше не полагаться на глазомер: расстояния здесь страшно обманчивы.

С высоты, на которой мы сейчас находимся, открывается великолепный вид на ледник и на горы, простирающиеся к востоку и западу от него; некоторые из них достигают высоты более 4500 метров.

Мы очень голодны, а холод почти такой же, как во время весенней санной экспедиции. Бороды наши превратились в комки льда и не оттаивают весь день. Слава богу, все здоровы, и дело пока обходится без несчастных случаев; это особое везенье, если учесть, что мы прошли больше двухсот километров по глетчерному льду, изрезанному множеством трещин.

22 декабря. Записывая сегодняшние события, я легко могу вообразить, что нахожусь в весенней санной экспедиции. Температура воздуха —20,6° C, дует резкий, пронизывающий юго-восточный ветер, пробирающийся сквозь стены в палатку, которая уже порядком поизносилась. Весь день, начиная с 7 часов, мы перетаскивали через гребни льда и трещины по очереди одни и другие сани, сделав только часовую остановку для завтрака. И за все это время мы продвинулись в южном направлении всего-навсего на 6,5 км. Впрочем, сегодня вечером перспективы прояснились: должно быть, мы все-таки добрались до конца этого огромного ледника. Он уже становится более пологим, и, кроме трещин, вероятно, завтра не будет других препятствий на нашем пути.

Сегодня при спуске с ледяного гребня одни из саней перекувыркнулись вверх полозьями, но ничто не пострадало, хотя вес всего груза был более 180 килограммов. Нам приходится разом поднимать эти 180 кг по крутым склонам и через ледяные гребни с помощью альпийской веревки и самим привязываться к ней, когда направляемся вниз за вторыми санями. Поверхность льда здесь предательская, и не раз за день мы спасались от падения в бездонные провалы лишь благодаря этой предосторожности.

Уайлд сравнивает ощущение от ходьбы по этой поверхности, покрытой наполовину снегом, наполовину льдом, с прогулкой по стеклянной крыше какого-нибудь вокзала. Обычно, когда кто-нибудь из нас падает в трещину, другие подшучивают и кричат ему: «Достал ли до дна?». При такой постоянной опасности невольно становишься невосприимчивым к ней, хотя, надо сказать, мы всегда очень рады, когда встречаем трещины с ясно заметными неприкрытыми снегом краями. Сегодня расположились на ночь в трещине, заполненной снегом.

К северу от нас, низко спускаясь над ледником, лежат непроницаемые кучевые облака, но некоторые наиболее высокие горы ясно видны. Мы только что оставили позади целое море изломанного давлением льда. Впереди, слава богу, открылся свободный путь к полюсу!

23 декабря. Находимся на высоте 2688 метров и все еще продолжаем подниматься вверх по волнам льда, образовавшимся от давления. Наше «плато» после утреннего перехода по довольно хорошей поверхности начало снова подниматься высокими гребнями. Это все еще не плоскогорье! Сегодняшние трещины были куда опаснее всех, какие нам приходилось преодолевать. Рыхлый снег совершенно скрывает их, так что не видно ни малейшего следа; замечаешь трещину, лишь когда в нее проваливаешься. Постоянно то одного, то другого приходилось вытаскивать из пропасти за лямки, которыми мы тянем сани. Только эти лямки и спасают от гибели в ледяной могиле.

Мы вышли в 6 часов 40 минут и шли до 18 часов с обычной часовой остановкой для завтрака. Лошадиный маис теперь не разбухает в воде: температура так низка, что вода замерзает. В результате маис, когда его поешь, начинает разбухать внутри. Мы все время уж очень голодны. Разговоры большей частью вращаются вокруг того, чего каждый хотел бы поесть.

Несмотря на трещины, мы прошли сегодня 20,9 км и сейчас находимся под 85°41’ ю. ш. Температура в полдень была —14,5 °C, а в 18 часов —18,3 °C, но по ночам она много ниже. Дувший весь день сильный юго-восточный и юго-юго-восточный ветер щипал нам носы и потрескавшиеся губы. Уайлд отморозил себе лицо. Надеюсь, завтра кончатся эти затруднения, и мы скорым шагом отправимся к полюсу.

24 декабря. Сегодня день для нас получше, пожалуй, это самый ясный день с тех пор, как мы вошли в «Южные ворота». Вышли в 7 часов, двигаясь по волнообразным складкам льда, причем время от времени то один, то другой из нас проваливался сквозь тонкую снежную кору трещин. В 10 часов 30 минут я решил взять более западное направление. Вскоре попали на гораздо лучшую поверхность и смогли пройти до полудня 8,2 км, так как дорога улучшилась. После завтрака мы разгрузили вторые сани и пошли дальше лишь с одними. Дул сильный южный ветер со снегом при температуре —22,2 °C. Лица наши покрылись коркой льда и то и дело обмораживались.

Во второй половине дня дорога стала лучше, трещины и провалы исчезли, но мы все еще идем в гору и с вершины одного из гребней увидели новую горную цепь, расстилавшуюся на юго-юго-восток до 86° ю. ш. В 18 часов крайне усталые, с закоченевшими ногами, остановились лагерем. Из одежды лишь то, что на нас надето, все лишнее оставили в складе. Между тем постоянный подъем заставляет выносить гораздо более низкие температуры, чем я предполагал.

Сегодня находимся на высоте 2772 метра над уровнем моря, а местность впереди нас все еще поднимается. Надеюсь, что скоро дойдем до ровного места: идти с грузом на такой высоте чрезвычайно тяжело. Пока нет никаких следов той особенно твердой поверхности, которую встретил капитан Скотт во время своего путешествия по северному плато. По-видимому, здесь имеются правильные слои снега, не слишком разметенные ветром. Через несколько дней, вероятно, лучше узнаем условия этой снежной поверхности.

Завтра Рождество, и мысли невольно обращаются к дому и ко всем домашним развлечениям, связанным с этим временем. Хотелось бы слышать шум праздничной толпы на лондонских улицах, а вместо этого мы лежим здесь в маленькой палатке, где-то на самом краю света, одинокие, вдали от проторенных путей. Но в мыслях мы переносимся через эти безмерные пространства льда и снега, через безграничные океаны к тем, кто думает о нас в это время. И, слава богу, мы приближаемся к цели. За сегодняшний день прошли 17,9 км.

25 декабря. Рождество. Мороз сегодня был от —25° до —26,7° C. Сильный колючий южный ветер и снежная метель. При этих условиях шли с 7 до 18 часов по самому крутому подъему, какой нам пришлось до сих пор встречать, местами пересеченному трещинами. Сейчас, когда я это пишу, мы находимся на высоте 9500 футов над уровнем моря и на параллели 85°55’ ю. ш.

Вышли после хорошего завтрака и вскоре попали на рыхлый снег, по которому полозья саней, сильно потрепавшиеся за время пути, двигались с большим трудом. К полудню сделали только 8,3 км. Астрономическое определение дало 85°51’ ю. ш.

После завтрака я сфотографировал наш лагерь, украшенный флагами, и всех своих спутников. Было очень холодно, температура —26,7 °C, ветер пронизывал насквозь. Всю вторую половину дня мы непрерывно поднимались. В 18 часов увидели впереди новую горную страну, простирающуюся к юго-востоку, большей частью покрытую льдом. Она относительно бедна снегом, но на склонах хребта ясно обозначены глетчеры. Хребет этот оканчивается на юго-востоке отдельной огромной горой в виде башни – мы и назвали ее «Замком». Позади этих гор виднеются другие с более пологими склонами и закругленными формами. Они уклоняются к юго-востоку, так что по мере продвижения на юг угол, под которым мы их видим, расширяется, и скоро мы их совсем потеряем из виду.

К 18 часам, когда мы расположились лагерем, ветер стал ослабевать. Трудно понять, почему здесь при постоянных ветрах такой рыхлый снег. Можно предположить, что мы все-таки не достигли еще действительного уровня плато, и снег, по которому теперь идем, сдут со склонов плоскогорья южными и юго-восточными ветрами.

Ради праздника у нас сегодня великолепный обед. Прежде всего была похлебка из лошадиного маиса с пеммиканом, в которую добавили немного консервированного бульона с сухарями. Затем на воде от какао я заварил немножко плум-пудинга, подаренного Уайлду одним из его друзей. Вместе с каплей коньяка из медицинского запаса все это было такой роскошью, какой мог бы позавидовать сам Лукулл! В заключение мы выпили по кружке какао, выкурили по сигаре и насладились ложкой мятной настойки, присланной одним из шотландских друзей. Сегодня наелись досыта, но это в последний раз перед многими и долгими днями.

После обеда обсудили свое положение и решили еще более сократить рацион. От места, где мы сейчас находимся, до полюса и обратно остается примерно 500 географических миль (975 км). Провизии у нас на месяц, сухарей же только на три недели. Придется растянуть недельный паек на 10 дней. Будем съедать утром по одному сухарю, в полдень – три и вечером – два. Ничего не поделаешь. Завтра оставим здесь все, за исключением самого необходимого. В смысле одежды мы достигли уже крайних пределов, но теперь решили обойтись даже и без запасных полозьев в надежде, что старые полозья выдержат. Приходится рисковать! Мы вдали от всего мира, и сегодня особенно много думалось о доме. Но не раз эти мысли прерывались падением в скрытую от глаз трещину. Ладно, мы увидим всех наших близких, когда окончим свой труд!

Сегодня вечером Маршалл смерил у всех температуру тела. Она оказалась на два градуса ниже нормальной, но мы чувствуем себя в полном порядке. Это благодаря жизни на чистом воздухе и сознанию, что мы продвигаемся на юг!

26 декабря. Вышли ровно в 7 часов, оставив на месте ночевки массу снаряжения. Шли весь день, за исключением перерыва на завтрак, сделали 23 км, несмотря на то, что все время шли в гору, местами по рыхлому снегу и при противном ветре. Перед нами вырастал один ледяной гребень за другим, и, хотя поверхность пути была лучше и местами тверже, после десятичасового похода мы чувствуем страшную усталость. Сейчас находимся на высоте 2923 метра над уровнем моря, по показанию нашего гипсометра.

Ледяные гребни, через которые мы перебираемся, по внешнему виду почти одинаковы. Вершина такого гребня, освещаемая солнцем, видна уже издали, затем начинается постепенный подъем. По мере приближения к вершине гребня снег делается рыхлее, тяжесть саней становится более заметной. Потом рыхлый снег уступает место твердой поверхности, а на самой вершине имеются мелкие трещины. Каждый раз, добравшись до вершины гребня, мы говорим себе: быть может, это уже последний? Но нет, это не последний, впереди появляется новый гребень!

Думаю, что земля должна лежать неглубоко под ледяным покровом. Трещины на вершинах гребней позволяют предполагать, что ледяной покров движется над поверхностью земли, находящейся на небольшой глубине. По-видимому, лед, спускаясь с плоскогорья на ледник, образует ряд террас. Сегодня мы совершенно потеряли из виду горы, все они остались позади, и сейчас кругом расстилается безграничная снежная пустыня.

Еще два дня, и запас маиса кончится, тогда наша похлебка будет иметь еще более жалкий вид, чем теперь. Терпеть недостаток пищи очень неприятно, но ведь если бы мы позволили себе количество еды, которое в обычных условиях кажется совершенно необходимым, нам пришлось бы оставить всякую мысль о достижении полюса!

27 декабря. Если обширная снежная равнина, поднимающаяся через каждые 11 километров крутым гребнем, может быть названа плоскогорьем, то мы, наконец, на нем находимся, причем высота его превышает 2993 метра. Вышли в 7 часов и шли до полудня, встретив опять в 11 часов крутой, покрытый снегом гребень, на котором нам пришлось жарко. Все-таки к полудню мы втащили на гребень сани и остановились лагерем. На каждого теперь приходится по 68 килограммов груза. Во второй половине дня до 17 часов шли хорошо, но затем снова встретили новый гребень, ничуть не легче предыдущего, так что, когда в 18 часов добрались до вершины, сделав примерно 23,4 км за день, спины и ноги наши совсем отказывались служить. К счастью, погода была чудная и ветер очень слабый. Температура воздуха —22,8° C. Поверхность снега здесь очень своеобразна, снег лежит слоями с небольшими застругами, направленными на юго-юго-восток.

Голод заставляет нас все время думать о плум-пудинге, а жесткий, недоваренный маис вызывает расстройство желудка. И все же мы продвигаемся на юг! Сегодня вечером определение дало 86°19’ ю. ш. Много думаем о доме и о близких.

28 декабря. Если поверхность Барьера переменчива, как море, то плато переменчиво, как небо. В течение утреннего перехода продолжали непрерывно подниматься, но поверхность пути все время менялась. Сперва это был рыхлый снег, расположенный слоями, затем снег такой глубокий, что мы вязли в нем чуть не по колено. При низкой температуре наши ноги сильно мерзли от этого. Кто знает, что мы встретим дальше, но пока еще можно безостановочно идти вперед.

Сегодня вышли в 6 часов 55 минут и до полудня прошли 11,5 км. Тянуть сани было очень тяжело. Кое-где ветер намел снегу, образовав твердые заструги. В других местах совершенно гладкий и твердый на вид снег оказывался тонкой коркой над трещиной, в которую мы и проваливались. Все это вместе мучительно. Вчера прошли последнюю трещину, но мелкие трещинки еще попадаются. По краям их блестят, как алмазы, кристаллы льда, предостерегая об опасности. Сейчас находимся на высоте 3109 метров над уровнем моря. Плато постепенно становится более плоским, но все же сегодня во второй половине дня тащить сани было страшно трудно. Значительная высота и —26,7° C затрудняют дыхание, от этого работать тяжело. Все же продвинулись к югу. Сейчас находимся под 86°З1` ю. ш. Последние 100 километров перед полюсом рассчитываем пройти скорым маршем налегке, оставив все, что возможно. С собой думаем взять только одну палатку, а шесты другой палатки используем в качестве знаков через каждые 16 км. В последнем складе в 100 км от полюса оставим свои пищевые запасы, за исключением того, что необходимо для пути туда и обратно При благоприятной погоде я рассчитываю достичь полюса 12 января.

Затем мы приналяжем изо всех сил, чтобы добраться до мыса Хат к 28 февраля.

Мы так устаем, что, протащив сани час, бросаемся на снег и минуты три отдыхаем. Сегодня у нас ушло 10 часов на то, чтобы пройти 22,9 км, но мы все-таки их прошли! Удивительное это дело, чувствовать себя на высоте 3000 метров, чуть ли не на краю света! Голод тяжело терпеть, но мы будем счастливы, когда выполним свое дело. Вчера у Адамса весь день была сильная головная боль; сегодня то же самое у меня, но сейчас уже лучше. В остальном все здоровы и в норме. Поверхность льда, по-моему, все больше и больше выравнивается, поэтому я надеюсь, что завтра пройдем по крайней мере 24 км.

29 декабря. Вчера я писал, что надеемся пройти сегодня 15 миль, но поверхность пути здесь так изменчива, что и за час вперед ничего нельзя предсказать с уверенностью. Из-за сильного южного ветра при морозе от —23,4° до —25° и при нашем голодном состоянии нам удалось пройти всего лишь 19,8 км. Поднялись на высоту 3142 метра, причем подъем был такой, что подвигаться с санями в течение 10 часов оказалось труднее, чем когда-либо.

Дело принимает серьезный оборот. Если мы хотим дойти до полюса, положительно необходимо увеличить количество пищи. Придется рискнуть устроить склад в 112 километрах от полюса и пойти вперед с максимальной скоростью. Сани совершенно износились, их страшно трудно тащить по отвратительной поверхности рыхлого снега. У меня весь день сильная головная боль; Адамс также нездоров. Я полагаю, что эти головные боли – разновидность горной болезни и вызваны большой высотой, на которой мы находимся. У других шла кровь из носу, и, по-видимому, это принесло им облегчение. Физическая работа на большой высоте всегда утомительна, а нам весь день приходится страшно напрягаться: тащить сани, иногда спотыкаться о твердые заструги, покрытые рыхлым снегом. С головой у меня что-то плохо – ощущение такое, как будто из нее вытаскивают штопором нервы. Маршалл мерил нам сегодня вечером температуру, она у всех примерно 34,4°, но, несмотря ни на что, мы все же продвигаемся к югу! До цели осталось теперь только 318 километров. Холод не так уж страшен. Лишь бы только скорее кончился подъем; кто знает, где может наступить предел человеческим силам. На каждого из нас сейчас приходится всего по 68 кг груза, но тащить намного труднее, чем было на глетчере, где на каждого приходилось по 113 кг. Нелегко достается нам полюс!

30 декабря. Сегодня прошли только 6,5 км; вышли в 7 часов, но уже в 11 часов пришлось разбить лагерь, так как с юга налетела снежная буря. Это более чем досадно, я прямо не могу выразить своих чувств. Мы, наконец, попали с санями на ровную поверхность льда, хотя и с довольно рыхлым снегом, как вдруг в 10 часов южный ветер стал усиливаться, начал мести снег. К 11 часам непогода так разыгралась, что пришлось остановиться. Итак, лежим теперь здесь целый день в спальных мешках, пытаясь согреться и прислушиваясь к шуршанию снега, заносящего палатку. Я нахожусь в палатке, где кухня. Ветер проходит сквозь тонкую материю. Наши драгоценные припасы истощаются, время идет, для нас было бы так важно теперь двигаться вперед. Лежим здесь и думаем, как бы поправить дело, но сокращать порции еще более уже невозможно. Единственное, что можно сделать, это оставить все, что мыслимо, перед самым концом и пойти налегке, напрягши все силы. Конечно, мы сделаем все, что в человеческих возможностях. Да поможет нам Провидение!

31 декабря. Последний день Старого года и чуть ли не самый тяжелый из всех. Пришлось опять весь день тащить сани вверх по рыхлому снегу и при сильнейшем ветре, гнавшем прямо в лицо тучи снега. Температура воздуха —21,7 °C, а высота 3193 метра над уровнем моря. Эта высота доставляет жестокие испытания. У меня весь день очень болит голова. Все мы сильно страдаем от голода, но все же продвигаемся. Сейчас находимся на 86°54’ ю. ш. Для предстоящего пути примерно в 500 географических миль (927 км) у нас продуктов на три недели, а сухарей только на две. Будем делать все, что в наших силах. Я слишком устал, чтобы писать дальше. Наши лица сплошь покрываются льдом, и мы все время рискуем обморозить их. Если, бог даст, в ближайшие две недели будет хорошая погода, тогда все в порядке. Сегодня прошли 17,7 км.

Если бы мы знали наперед, с какими холодами придется иметь дело во время этой экспедиции, то захватили бы по крайней мере пару ножниц, чтобы подстригать бороду. Влага от дыхания скапливалась и замерзала на бороде, а затем капала на фуфайку, образуя слой льда, который так примерзал к белью, что на стоянке фуфайку трудно было снять. Такие мелкие неприятности, конечно, производили бы на нас меньше впечатления, если бы после целого дня работы можно было поесть как следует, а мы постоянно страшно голодали и большую часть времени только и думали о еде. Шоколад в этих условиях определенно казался нам лучше сыра, потому что две ложки сыра, приходившиеся на человека по нашему рациону, не так долго оставались во рту, как два кусочка шоколаду, но того и другого вместе за один обед мы не получали. Тогда же нам не повезло и с сухарями: попалась жестянка с очень тонкими и пережженными. В обыкновенных условиях, быть может, они показались бы нам даже вкуснее других, но теперь хотелось прежде всего, чтобы они были больше. Мы обмакивали их в чай, чтобы они разбухли, и хоть казались больше, но опять-таки, если сухарь слишком размочить, то не чувствуешь, как откусываешь, и он слишком быстро и незаметно исчезает! – Э. Г. Ш.

1 января 1909 года. Слишком болит голова, чтобы писать сегодня. Сделали 18,5 км, в 18 часов были под 87°6’30'' ю. ш.; таким образом, мы уже побили и северный и южный полярные рекорды. Весь день, совершенно измученные и слабые от недостатка пищи, тащились по склону вверх по рыхлому снегу. Когда остановились лагерем в 18 часов, наступила, славу богу, хорошая теплая погода. Только 277,6 км отделяют нас от полюса. Высота 3278 метров над уровнем моря делает всякую работу трудной. Как будто впереди дорога лучше; надеюсь, завтра будет легче идти.

2 января. Страшно трудный путь сегодня. Вышли в 6 часов 45 минут по довольно хорошей снежной поверхности, но скоро снег стал рыхлым. Ноги вязли выше щиколотки, поломанные сани все время скатывались на сторону и увеличивали наши затруднения. Весь день мы опять поднимались и сегодня вечером находимся на высоте 3363 метра над уровнем моря. За весь день прошли 16,5 км, несмотря на то что идем теперь с довольно легким грузом. Холодный ветер при температуре —25,6 °C пронизывает насквозь.

Мы явно слабеем от недоедания, а высота делает затруднительным каждое движение, особенно если споткнешься во время пути. Головная боль все время не дает мне покоя. Из всех нас Уайлд как будто наиболее приспособленный. Видит бог, делаем все, что можем, но если и дальше поверхность такая же трудная, а плато будет продолжать подниматься, то положение становится серьезным. Мы недостаточно быстро подвигаемся вперед, чтобы обойтись имеющимся запасом пищи и вовремя вернуться назад к нашему складу. Я не могу думать сейчас о неудаче и вместе с тем должен взглянуть на дело разумно и не рисковать жизнью моих спутников. Чувствую, что если мы зайдем слишком далеко, то при таком состоянии пути не доберемся назад. Тогда все результаты экспедиции будут потеряны для человечества. Сейчас можем с уверенностью сказать, что Южный полюс находится на самом высоком плоскогорье мира. Наши геологические и метеорологические наблюдения принесут много пользы науке, но, конечно, это еще не достижение полюса! Возможности человека ограничены, а нам приходится сейчас бороться против неодолимых сил природы. Этот пронизывающий южный ветер с метелью положительно губит нас, и после десятичасовой борьбы с ним кружка похлебки, два сухаря и чашка какао нисколько не согревают. Завтра надо будет тщательно обдумать наше положение. Время идет, и наши запасы тают.

3 января. Вышли в 6 часов 55 минут при пасмурной, но относительно теплой погоде. Температура в полдень была —22,2° C. Все утро шли по ужасной снеговой поверхности и сделали только 8,1 км. Астрономические наблюдения показали, что находимся под 87°22’ ю. ш. Поверхность пути несколько улучшилась, и во вторую половину дня мы сделали 5 географических миль (9,3 км). В 18 часов температура была —23,9° C. Под вечер пришлось все время подниматься. В 18 часов 20 минут мы достигли высоты 3420 метров над уровнем моря. Завтра придется рискнуть устроить склад на плоскогорье и от него попробовать сделать вылазку налегке. Если, однако, и дальше будет такая дорога, то потребуется не менее двух недель чтобы дойти до цели.

4 января. Приближается конец нашего пути. Мы сможем идти вперед самое большее еще три дня, так как быстро теряем силы. Голод и снежная буря с юга при температуре —26,1 °C наглядно показали сегодня, что мы дошли до предела. Мы настолько обессилели из-за холода, что, когда в полдень смерили температуру тела, она у троих из нас оказалась ниже 34,4 °C.

Вышли сегодня в 7 часов 40 минут, оставив на месте лагеря, на этом обширном пустынном плато, склад – риск, который оправдывается лишь данными обстоятельствами и на который пошли и мои спутники. Они и до сих пор соглашались на всякий риск с полным самозабвением и готовностью, благодаря чему только нам и удалось забраться так далеко. Крохотным и жалким казался наш флаг из куска мешковины на бамбуковом шесте от палатки. Он поставлен возле этого склада провизии, которой на обратном пути нам должно хватить, чтобы добраться до следующего склада, расположенного в 241 километре к северу. Уже через полчаса мы потеряли его из виду и сейчас можем надеяться только на то, что собственные следы будут вести нас от одной до другой бамбуковой вехи, пока не отыщем его вновь. Надеюсь, что погода останется ясной.

Сегодня сделали 12,5 географических мили (23,1 км), и, хотя на каждого из нас приходится лишь 31,7 кг груза, идти было тяжело, труднее даже, чем с какими-нибудь 45 кг вчера и значительно труднее, чем три недели назад, когда при подъеме по леднику на каждого приходилось по 113 кг. Это ясно показывает, как мы слабеем. Наши худшие противники – огромная высота в 3414 метров и встречный пронизывающий ветер. Лица наши потрескались от мороза, а руки и ноги все время на грани отморожения. Нередко случается и в самом деле отмораживать пальцы, но обычно удается их кое-как оттереть. У меня случилась беда с двумя пальцами на левой руке – они уже были сильно помяты, когда мы на зимовке втаскивали автомобиль на лед, и потому в них плохое кровообращение. Наша обувь порядком поизносилась, и временами приходится останавливаться, чтобы выковырять снег из подошв. Запас сеннеграса почти исчерпался, так что изо дня в день приходится пользоваться все той же замерзшей травой. Еще одна беда: ламповый фитиль, которым обвязываются наши финеско, перетирается. Приходится делать на нем узлы, а в них набивается снег, образуя комки, которые время от времени надо счищать. Я полагаю, что для путешествия с санями по этому плоскогорью даже теперь, в разгар лета, мы должны были бы иметь не менее 1134 грамм пищи в день на человека, а наш рацион – еще уменьшенная принятая порция в 907 грамм. Чтобы облегчить груз, мы уже три недели назад оставили на складе все свое белье, и сейчас нам нечего переодеть.

На каждом из нас пара белья, рубашка, толстая верхняя фуфайка и костюм из тонкого габардина со множеством заплат. Когда мы утром вылезаем из влажных спальных мешков, наши костюмы мгновенно превращаются в панцири с ледяной чешуей, а волосы на голове и бороды обледеневают от дыхания. Ветер с силой полубури непрерывно дует нам в лицо. Надеемся, что удастся приблизиться к полюсу на расстояние 100 географических миль (185 км) – при данных обстоятельствах мы не можем рассчитывать на большее. Я уверен, что полюс находится на этом огромном открытом нами плоскогорье и отстоит на многие десятки миль от какой-либо горной страны. Температура сегодня вечером —31,1 °C.

5 января. Сегодня опять встречный ветер со снегом при морозе —27,8 °C и ужасная дорога. Нам приходилось идти по застругам с острыми краями, покрытым сверху слоем снега толщиной в восемь дюймов. Это привело в ужасное состояние наши ноги. Все же сделали 24,7 км, так как увеличили несколько свой рацион, убедившись, что это совершенно необходимо, если желаем чего-либо достичь. Я вижу ясно, что пища, которую мы получали, недостаточна, чтобы поддерживать наши силы, не говоря уже о восстановлении того, что мы затрачиваем на тяжелую работу. Сейчас должны стараться поддержать в себе внутреннее тепло, хотя силы наши исчерпаны. Температура тела сегодня в 5 утра у нас была 94° F [34,4 °C].

Вышли ровно в 7 часов, шли до полудня и потом с 13 до 18 часов Теперь помещаемся все в одной палатке. Это замедляет наши работы на стоянке. Из-за сильной тесноты приходится вставать в 4 часа 40 минут, чтобы поспеть выйти в 7 часов.

Вечером двое из нас вынуждены были стоять снаружи палатки, пока другие разбирались внутри. Конечно, из-за этого мы мерзнем еще сильнее. Больше всего мы все же страдаем от голода, а запасы наши сейчас уже очень малы. Меня все время мучит сильнейшая головная боль. Врагу своему такой не пожелал бы, но что об этом говорить. О самих себе вообще стараемся говорить поменьше. Мы теперь с трудом выдерживаем до вечера, так что едва ли сможем идти более двух-трех дней. Температура с того времени, как вышли на плоскогорье, не поднималась выше —17,8° C, а сейчас ведь самый разгар лета. Мы свершили все, что могли, и благодарим бога за то, что удалось продвинуться так далеко.

6 января. Это был наш последний переход вперед с санями и со всем лагерным снаряжением. Завтра мы выйдем из лагеря с небольшим запасом пищи. Постараемся продвинуться как можно далее на юг и водрузить там флаг. Сегодня мороз достигает —31,7 °C при сильнейшей метели. Прошли 24,5 км по рыхлому снегу: помогло некоторое увеличение порций. Они, правда, не достигли размеров полной порции, но все же были больше, чем последнее время. Лошадиный маис кончился.

Сегодня был самый тяжелый день за время путешествия. Все время отмораживали себе лица и пальцы. Итак, завтра устремимся к югу с нашим флагом. Сейчас находимся на 88°7’ ю. ш. Это наш последний переход на пути к полюсу. Дует страшный ветер. Если бы я и попытался изложить свои переживания и чувства теперь, когда вижу, что пришел конец пути, то едва ли мне удалось бы это сделать. Лишь одно немного облегчает наше разочарование – это сознание, что мы сделали все, что могли. Непреодолимые силы природы не дают нам завершить начатое. Больше не могу писать.

7 января. Ужасная снежная метель весь день. Мороз —51–56,7° C. Из палатки выйти невозможно, с подветренной стороны она вся занесена снегом. Целый день пролежали в спальных мешках, которые покрывались снегом, проникавшим сквозь изношенные полы палатки. Согревались лишь во время еды. Лежим в страшной тесноте. У Адамса время от времени делается судорога. Итак, приходится истреблять драгоценные запасы еды, не подвигаясь вперед. Скорость ветра достигает, вероятно, 120–140 км в час. Уснуть невозможно. Надеюсь, что завтра это кончится. Как только ветер спадет, мы пойдем на юг как можно дальше, водрузим флаг и повернем назад. Больше всего нас волнует мысль, не занесет ли снегом наши следы, так как в этом случае мы легко можем не найти склада, ведь нет никаких примет, по которым можно было бы ориентироваться на этой огромной снежной равнине. Пошли на серьезный риск, но мы должны были довести дело до конца. Да поможет нам Провидение!

8 января. Опять весь день в мешках. Страдаем и физически от холода и голода, и еще более душевно, от сознания того, что не можем идти дальше, а просто лежим здесь и дрогнем. То у одного, то у другого нога замерзает до полной потери чувствительности, так что ее приходится вытаскивать из спального мешка и отогревать под рубашкой товарища, который и сам находится почти в таком же состоянии. Все-таки надо еще хоть немного пройти к югу, хотя пищевые запасы кончаются и мы сами все более и более слабеем, лежа здесь на холоду при —57,8 °C. Ветер пронизывает тонкую палатку. Даже снег проходит внутрь, покрывает и без того сырые мешки, забирается вглубь. Вокруг палатки намело столько снегу, что она сжалась, и мы едва помещаемся в ней. Целый день дует сильнейший ветер, сила отдельных порывов должна быть больше 110–120 км в час. Сегодня к вечеру, впрочем, снаружи как будто стало тише. Как только буря действительно уляжется, мы тут же встаем и устремляемся к югу. Чувствую, что этот переход будет последним, дальше нам не пройти! Пищи почти не осталось, а на этой огромной высоте в 3536 метров трудно сохранять в себе тепло в промежутках между скудными трапезами. Теперь нам и читать нечего. Чтобы уменьшить груз, все книги мы оставили в складе. Томительно скучно лежать так в палатке без чтения, чтобы писать дневник подробнее – слишком холодно.

9 января. Последний день нашего пути вперед. Закончили свое предприятие. Крайняя точка, достигнутая нами, находится под 88°23’ ю. ш. и 162° в. д. Ветер спал около 1 часа. К 2 часам мы поднялись, позавтракали и в 4 часа вышли на юг, захватив с собою английский флаг королевы, медный цилиндр с документами, чтобы зарыть его на самой южной точке, фотографический аппарат, бинокль и компас. Мы то бежали, то шли по поверхности, сделавшейся твердой благодаря последней метели, и в 9 часов были уже на 88°23’ ю. ш.

Дальний Юг. 9 января 1909 года

Странно и непривычно не чувствовать за спиной неотступных, как кошмар, саней. На крайней точке своего пути мы подняли флаг, врученный нам ее величеством королевой, и второй английский флаг и именем его величества короля объявили это плоскогорье британским владением. Ледяной ветер, пронизывающий до костей, гордо развевает наши флаги. Вооружившись сильным биноклем, мы старались рассмотреть южную часть горизонта, но не увидели ничего, кроме мертвой, покрытой белым снегом равнины. По направлению к полюсу незаметно никакого прорыва в плоскогорье. Мы твердо уверены, что цель, которой нам так и не удалось достичь, лежит именно на этой равнине.

Мы пробыли там лишь несколько минут, затем сняли флаг королевы, чтобы взять его с собой, и, глотая на ходу скудный завтрак, поспешили назад, а к 15 часам достигли лагеря. Смертельно устав, мы во вторую половину дня смогли идти лишь два часа; в 17 часов 30 м. остановились на ночевку. Температура была —28,3° C. К счастью, метель не замела наши следы, они хорошо заметны, и мы с легкостью находим дорогу – увы, теперь уже по направлению к дому! Как ни велики наши сожаления, но большего сделать мы не могли.

Обратный путь

10 января. Вышли в 7 часов 30 минут при попутном ветре и шли весь день с остановкой лишь на час для завтрака. За день прошли к северу 34,3 км. Какое счастье, в самом деле, что мы можем идти по своим следам: ветер оборвал все флаги с шестов, которые мы поставили. Если удастся найти склад, все будет в порядке. Мы пошли на отчаянный риск, оста вив все свое продовольствие среди безграничной белой пустыни, в надежде лишь на то, что не будут заметены следы. Устали к вечеру страшно, но сделали в общем хороший переход. Температура —22,8° C.

11 января. Хороший день. Сделали почти 17 географических миль (31 км). По дороге нашли склад и забрали все, что там находилось. Сейчас по следам саней тянемся к северу. Температура была —26,1° C. Здесь свирепствовала ужасная метель, наметены огромные заструги.

12 января. Прошли 22,6 км при слабом попутном ветре. Снежная поверхность была очень скверной, с огромными застругами. Теперь к вечеру ветер крепчает. Надеюсь, завтра нам будет помогать хороший бриз.

13 января. Весь день было очень трудно тащить сани по плохой дороге, но все же прошли порядочное расстояние – продвинулись к северу на 25,6 км. Идем все время с парусом на санях, но не могу сказать, чтобы сегодня это особенно помогало.

Холод страшный, температура почти все время —27,8° C. Последнюю ночь мы плохо спали. Я совсем не спал, так как обе мои пятки поморожены, на них лопается кожа. То же самое под несколькими пальцами на ногах. Все же мы можем еще хорошо идти и подвигаемся довольно быстро. Ведь нам поневоле приходится торопиться: осталось всего фунтов 20 сухарей, которыми должны довольствоваться на протяжении более 225 километров. Полагаю, от них мало что останется, пока мы доберемся до нашего склада в головной части ледника. Поверхность снега сегодня была отвратительная.

14 января. Сильный попутный ветер, дувший весь день, был причиной того, что мы сделали рекордный переход за все время – 25,5 км за 10 часов. Решили сократить свои порции еще на один сухарь. Запаса сухарей при сокращенных порциях остается лишь на шесть дней, а нам до склада предстоит сделать около 193 км. Голод, таким образом, еще более усилился. Температура воздуха колебалась между —27,8° и —29,5° C при ветре. При таких условиях легко обмораживаешься.

15 января. Вышли в 7 часов 30 минут При сильном ветре и при температуре воздуха —30,6 °C шли непрерывно до полудня, сделав 15,2 км. Затем шли с 13 часов 30 минут до 18 часов, в общей сложности за день сделали 32,1 километров. Была пасмурная погода, бледное солнце едва просвечивало сквозь облака, но мы все еще различаем старые следы саней, хотя временами они плохо заметны. Случилась беда: в 15 часов 30 минут мы остановились передохнуть и вдруг заметили, что колесо-счетчик исчезло, отломившись целиком в том месте, где оно соединялось с санями. Для нас это серьезная потеря, так как все расстояния, пройденные по Барьеру, были исчислены по этому колесу. Правда, в складе у подножья глетчера имеется второе колесо, но мы не знаем в точности, каким расстояниям соответствуют его показания. Теперь придется судить о расстояниях лишь по приметам.

16 января. Сегодня при сильном попутном ветре сделали 29,7 км. Потрескавшиеся пятки доставляли мне страшные мученья. Вечером Маршалл сделал мне перевязку. Сегодня снова увидели землю и горы, после того как они были скрыты от нас в течение почти трех недель.

17 января. Вышли ровно в 7 часов. При свежем попутном ветре, при температуре —30,6° C сделали превосходный переход – прошли 36,2 км, почти все время спускаясь вниз по склону. В 10 часов добрались до места лагеря, где встречали Рождество. Бамбуковый шест, оставленный там в качестве знака, теперь послужит нам мачтой для паруса. Парус на самом деле сильно помогает. Спустились сегодня на 152 метра и, надо думать, что в три дня доберемся до склада, если пойдем с такой быстротой.

18 января. Это наш наилучший день: сделали 42,6 км, правда, все время спускаясь и при сильном попутном ветре, дошли почти до конца главного ледопада. Температура незаметно повысилась, вечером было уже —25,6 °C, а показания гипсометра – 196,5° – говорят о том, что мы сильно спустились. Если повезет, завтра вечером доберемся до склада. Имея в виду, что запасы уже почти в наших руках, мы вечером прилично поели. Мне сегодня весь день не везло, я несколько раз проваливался в трещины и больно расшиб плечо. Кроме того, я много падал, да и отмороженные пятки тоже доставляют немало мученья на твердой поверхности.

19 января. Опять рекордный день. Продвинулись примерно на 46,6 км к северу, проносясь с помощью паруса вниз по ледопадам и через трещины. Отыскали опять следы саней, сделанные месяц назад. В 18 часов совершенно разбитые остановились лагерем, хорошо поужинали. Сейчас спустились уже на высоту 2286 метров и температура вечером —25,6 °C. До склада осталось всего 16,6 км, так что надо надеяться, завтра утром мы до него доберемся. Этот сильный южный ветер оказывает нам на обратном пути большую помощь, не то было, когда мы шли на юг.

20 января. Хотя прошли сегодня и немного, но затратили невероятное количество усилий. Вышли в 7 часов по своим прежним следам и в 7 часов 30 минут миновали лагерь, где были вечером 18 декабря. Два часа спускались по снежному склону с очень трудными застругами, затем попали на изрезанный трещинами фирн, растянувшийся на полмили. Потом начался скользкий голубой лед, на котором трудно было держаться в наших финеско. Ветер дул такими страшными порывами, что часто отбрасывал в сторону сани и сшибал нас с ног. Все много раз падали, у меня было два особенно тяжелых падения, которые прямо все во мне перевернули. Добравшись до крутых склонов, где на пути туда подтягивали сани на веревке, мы теперь таким же образом спустили их, привязывая веревку к врубленному в лед ледорубу. Много раз мы скатывались вниз по ледяному склону, сбитые с ног ветром, и потом с невероятными усилиями добирались назад к саням и к остальным товарищам.

В 12 часов 30 минут добрались, наконец, до склада, совершенно избитые и израненные. Во второй половине дня было немного лучше, уже через час мы выбрались с голубого льда на снежную поверхность. Как ни тяжел был этот день, все же мы счастливы, что распрощались с ужасным плоскогорьем и сейчас можем уже спускаться по леднику по нашей старой дороге.

21 января. Вышли в 7 часов 45 минут при легком южном ветре, так что парус нам все еще помогает. Тяжелые падения, которые мне вчера пришлось претерпеть, сегодня сказываются, я чувствую себя совсем больным. Сперва я тоже впрягся в сани, но вскоре должен был оставить это и просто шел рядом. Впрочем, весь день мы спускались. Попутный ветер хорошо помогал, так что мои товарищи не испытывали особых затруднений. Шли вперед довольно быстро и прошли 27,3 км. Погода потеплела, температура сегодня вечером —18,3 °C.

22 января. Вышли в 7 часов 30 минут по хорошей снежной поверхности, которая после полудня сменилась ледяными склонами, прорезанными трещинами. Продвигались довольно хорошо. Чувствую себя все еще так скверно, что не могу тянуть сани, но, впрочем, тянуть их приходится немного, так что это неважно. Фактически, кроме меня, еще кто-нибудь шел не в упряжке, направляя движение саней. Сегодня пройдено 25 км.

23 января. Погода, поверхность льда и работа наша совсем, как вчера. Ясно и тепло; температура —13,3 °C.

24 января. Один из самых тяжелых дней и во всяком случае самый длинный. Мы вышли в 6 часов 45 минут, шли до 12 часов 50 минут, позавтракали, в 14 часов отправились снова в путь и шли до 18 часов. Потом, выпив по кружке чаю, шли дальше до 21 часа. Только тогда получили по тарелке похлебки и по сухарю. Еды у нас осталось всего лишь на два дня, а сухарей даже при самой сокращенной порции только на один день. Впереди же еще 64 километра изрезанного трещинами пути до следующего склада, где можно пополнить запасы. Я сейчас совсем поправился, хотя и чувствую себя слабым. Сегодня утром нам очень плохо пришлось среди множества трещин на леднике. У саней с одной стороны осталась лишь половина полоза, и вообще они едва держатся. Все же я думаю, мы уже в безопасности. Сегодня прошли 25,7 км.

25 января. Вышли из лагеря в 6 часов 45 минут, шли до полудня, выпили по кружке чаю и продолжали идти до 15 часов, когда позавтракали кружкой чаю, двумя сухарями и двумя ложками сыра. После этого шли до 21 часа и тогда уже получили по кружке похлебки и по сухарю. Всего пройдено 41,8 км. Погода превосходная. Еды осталось вообще лишь на один раз – сухарей нет совсем, имеется лишь немного какао, чаю, соли и перцу. Завтра надо добраться до склада! Шли мы сегодня хорошо, за исключением последних двух часов, когда пришлось передвигаться по опаснейшим трещинам, в которые мы проваливались – нас спасали только лямки санной упряжи. Устали страшно, но, к счастью, сейчас хорошая теплая погода. Вдали уже виднеется скала, под которой наш склад. Надеемся завтра добраться до него. Сейчас, в 23 часа, ложимся спать. Температура —11,1 °C.

26 и 27 января. Пишу об этих двух днях, как об одном. Это были самые тяжелые и ужасные дни, испытанные нами когда-либо в жизни. Такого не забудешь. Сегодня вечером (27-го) мы в первый раз основательно поели с самого утра 26-го. У нас кончился весь запас провизии, оставалось лишь немного какао и чаю. От 7 часов 26 января до 14 часов 27-го мы прошли 25,7 км по отвратительнейшей дороге с самыми опасными трещинами, какие когда-либо приходилось встречать. Пока не прошли их, мы останавливались лишь для того, чтобы выпить чаю или какао. Шли 20 часов подряд по рыхлому снегу глубиной, как правило, в 25–45 см, а кое-где и в 75 сантиметров. Временами то один, то другой из нас проваливался в скрытые трещины, и товарищи вытаскивали его за лямки. Положительно, лишь благое Провидение спасло нас от гибели и позволило добраться до надежного пристанища у нашего склада. Я не в состоянии описать того душевного и физического напряжения, в каком мы находились последние двое суток. Вчера, выйдя в 7 часов, сразу же попали в рыхлый снег, и нам пришлось двигаться вверх по склону через скрытые под снегом трещины. Сухари кончились, вся наша еда была лишь кружка похлебки почти из одного лошадиного маиса и кружка чаю. Шли до полудня, когда позавтракали кружкой чаю с унцией шоколада. Снова пустились в путь, шли до 4 часов 45 минут, выпили опять по кружке чаю – провизии больше никакой не было. Пошли дальше и в 22 часа получили маленькую кружечку какао. Снова двинулись в путь и шли до двух часов ночи, окончательно уже выбившись из сил. Подкрепив себя кружкой какао, проспали до 8 часов. Снова выпили по кружке какао, шли до 13 часов. Остановились лагерем всего в какой-нибудь полумиле от склада. Маршалл сходил туда за продовольствием, и в 14 часов мы получили, наконец, еду, забрались в палатки и легли спать. По дороге Адамс совсем обессилел. Он упал, даже не сбросив своих лямок, но затем оправился и пошел дальше. То же самое случилось накануне с Уайлдом.

28 января. Слава богу, наконец мы опять на Барьере! Проснулись сегодня в 1 час, позавтракали чаем с одним сухарем и в 3 часа отправились в путь. До склада добрались без затруднений в какие-нибудь полчаса. Снег покрывал теперь трещины таким толстым слоем, что выдерживал нашу тяжесть, и трещины не мешали нам идти, как было на пути к югу.

В 5 часов у нас был настоящий завтрак, затем мы отрыли склад. За это время на спрятанное здесь снаряжение навалило огромное количество снега. Частью снег подтаял и затем замерз в сплошной лед. Запасное колесо-счетчик оказалось в самом низу, под снегом. Отсюда мы пошли вдоль скалы, пока не подошли к ущелью, где позавтракали. В 13 часов прошли ущелье и оказались снова на пути к Барьеру с его покрытой трещинами и ледяными гребнями поверхностью льда. Сейчас мы в полной безопасности, продовольствия у нас на шесть дней, и до следующего склада нам нужно пройти лишь 80 км. Беда лишь в том, что у Уайлда началась дизентерия. Неизвестно, что тому причиной; возможно – конина.

Погода весь день довольно хорошая, хотя около полудня с юга стали надвигаться облака. Легкий южный ветер помог нам подняться по склону к голове ущелья. Помощь его была очень кстати, так как тащить наши изуродованные сани по такой скверной дороге страшно тяжело. Когда мы почти прошли ледник, я вдруг провалился сквозь рыхлый снег в скрытую трещину. Меня здорово тряхнуло и лямки с силой врезались в грудь под сердцем. Ледник словно говорил на прощанье: «Вот тебе еще разок. Впредь сюда не являйся». С чувством величайшего облегчения оставили мы этот гигантский ледник – слишком велико было напряжение. Теперь только снежные метели и пасмурная погода могут помешать нам вовремя добраться до складов.

Сегодня вечером за час до остановки освещение стало очень плохим, и мы не можем даже сказать наверное, миновали мы уже большую пропасть возле гор или нет. Поэтому, на всякий случай, делаем далекий обход. Температура поднимается, сейчас уже —3,3° C, после тех морозов, которые мы переносили в течение месяца, нам кажется очень тепло.

29 января. Барьер встретил нас весьма неприветливо. Встали и позавтракали по обыкновению в 5 часов 30 минут. Небо было обложено тучами, но горы все же видны настолько, что мы могли ориентироваться. В 7 часов 20 минут вышли. Вскоре пошел снег при температуре воздуха —1,1 °C. Снег таял на санях и на одежде, промачивая все насквозь. Пришлось время от времени справляться по компасу, так как окрестностей не было видно. В 9 часов 30 минут ветер внезапно переменился на восточный, чрезвычайно холодный и сильный; наша мокрая одежда и все, что было на санях, замерзло. Не прошло и пяти минут, как поднялась снежная метель. Нам с трудом удалось расставить палатку и забраться в нее. Там мы сидели в надежде, что погода прояснится. Никаких признаков такой перемены, однако, не замечалось. В полдень расставили вторую палатку, позавтракали и затем лежали в спальных мешках, занимаясь починкой изношенной одежды. Метель продолжалась весь день, иногда налетали особенно мощные порывы ветра. Палатки совершенно заносило снегом, и временами их приходилось отряхивать и счищать снег.

30 января. Вышли в 8 часов, после того как три четверти часа прозанимались откапыванием саней и палаток, занесенных метелью, которая окончилась в час ночи. Когда вышли, часть окружающей местности была видна, но скоро снег опять пошел, и видимость ухудшилась. Нам приходилось идти по компасу. Каким-то образом миновали трещины, даже не затронув их, тогда как раньше, чтобы их избежать, приходилось здесь делать всяческие обходы. Тащить сани по нанесенному метелью рыхлому снегу было очень тяжело. Тем не менее мы прошли 21 км за 10 часов, до 19 часов 50 минут. Во вторую половину дня разъяснило, и подвигались вперед довольно хорошо. Уайлд производит сегодня совсем жалкое впечатление. Надеемся, что когда доберемся до склада, где была убита Гризи, ему станет лучше. Пища страшно однообразна, и теперь, кроме конины, мы имеем на день лишь четыре тонких сухаря. Запасы плазмона исчерпаны, то же можно сказать о наших силах в конце дневного перехода. Сани тоже находятся в ужасном состоянии, но когда мы достигнем склада, все поправится. Во второй половине дня снег был лучше, мы даже не ожидали встретить здесь такой. Погода ясная при температуре —4,4° C, совершенно тепло. Тащить сани было очень трудно, но после полудня нам немного помогал ветер. Уайлд все еще чувствует себя плохо, он только идет в лямках, но тянуть не может. Снег сейчас хороший, мы быстро приближаемся к складу. Еды совсем мало, можем расходовать лишь по 567 грамм в день. Очень устали. Погода хорошая.

31 января. Вышли в 7 часов. У Уайлда сильный приступ дизентерии. В 16 часов нашли один из наших знаков, в 18 часов остановились лагерем. Снег очень плохой. Прошли 21,7 км.

1 февраля. Вышли в 7 часов. Поверхность дороги местами отвратительная. Уайлд чувствует себя очень плохо. Нашли свой холмик. Остановились лагерем в 18 часов, пройдя примерно 22,5 км.

2 февраля. Вышли в 6 часов 40 минут и в 19 часов остановились лагерем у склада. У Уайлда и у меня дизентерия. Смертельно устали, идя по отвратительной волнистой поверхности. Прошли 21,7 км. Сегодня день рождения Рэя. Мы отпраздновали его двумя лишними кусочками сахару, положив их по пяти на кружку какао.

3 февраля. Вышли в 8 часов 40 минут с новыми санями и с грузом, увеличившимся на 68 килограммов. Остановились лагерем в 17 часов 30 минут, пройдя всего восемь километров. Снежная поверхность невозможно рыхлая. У всех острая дизентерия, вероятно от мяса. Надеюсь, что после сна будем чувствовать себя лучше. Сегодня дальше идти не могли. Уайлду очень плохо; сам я слабею; другие оба тоже захвачены болезнью. Освещение плохое, голодны, снег хуже, чем когда-либо, он глубиной до 30 см. Проснулся сегодня в 4 часа 30 минут, хотя лег в 23 часа. Больше не пишу сегодня. Температура —15 °C. Скверное настроение.

4 февраля. Не могу писать. У всех страшная дизентерия. Ужасный день. Идти невозможно. Положение серьезное… Хорошая погода.

5 февраля. Прошли сегодня 12,8 км и смертельно устали. С дизентерией дело обстоит лучше, только Адамс еще плохо себя чувствует. Остановились лагерем в 17 часов 30 минут. Свои знаки, насыпанные снежные холмики, мы хорошо находим. Сидим на половинной порции, и я так слаб, что не могу более писать. Геологические образцы бережем. Бог даст, доберемся благополучно. Настроение тревожное.

6 февраля. Сделали сегодня 16 километров. Всем стало лучше, снег сегодня лучше. Зверски голодны. Наша дневная порция – шесть сухарей и чашка супу из конины в каждую еду. Нашли сегодня холмик, насыпанный 28 ноября, и устроили там лагерь. Надеюсь, что голод не слишком ослабит нас. Пережили тревожное время, но, к счастью, дизентерия прекратилась, да и снег стал лучше.

Завтра мы сможем больше пройти; по некоторым признакам, будет юго-восточный ветер. Температура —12,8 °C.

7 февраля. Сильная метель. Шли все-таки до 18 часов. У Адамса и Маршалла дизентерия возобновилась. Смертельно устали, голодны и страшно слабы.

8 февраля. Прошли 19,3 км. После 10 часов была хорошая погода, а вышли из лагеря при сильном ветре. У Адамса и Маршалла все еще дизентерия, мы с Уайлдом в порядке. Прямо умираем от голода, весь день только и говорим о еде. Все же продвигаемся к северу, слава богу. До склада, где был убит Чайнамен, осталось 111 километров.

9 февраля. Сильный попутный ветер. Продвинулись на 23,3 км к северу. Адамс все еще не поправился. Все мы только и думаем, только и говорим о еде.

10 февраля. Сильный попутный ветер. Прошли 32,4 км. Температура воздуха вечером —5,6 °C. Думаем и говорим о еде.

11 февраля. Сегодня прошли 26,5 км, продолжаем находить наши снежные холмики – это нас очень успокаивает. Температура воздуха сегодня —6,7 °C. Все наши мысли только о еде. Мы должны достичь следующего склада через два дня. Сейчас пришлось сократить порцию до половины чашки конины и до пяти сухарей в день. Адамс все еще плох, Уайлду сегодня тоже нездоровится. Снег был хороший и ветер попутный. Вышли в 4 часа 45 минут, остановились в 18 часов.

12 февраля. Прекрасная погода, никакого ветра. Встали в 4 часа 30 минут, шли до 18 часов и сделали 23,3 км. В 18 часов Адамс разглядел вдали флаг нашего склада. Температура поднялась от —15° до —6,7 °C. После полудня шли по застругам, имеющим юго-восточное направление. Дул слабый западный ветер. Страшно устали.

13 февраля. Позавтракали в 4 часа 40 минут, упаковались, вышли при очень холодном ветре и добрались до склада в 11 часов 30 минут, совсем уже без продовольствия. Там мы нашли печень Чайнамена, которую приготовили сегодня вечером. Удивительно вкусно! Искали везде вокруг, нет ли каких-нибудь обрезков мяса. Роясь в снегу, я нащупал какой-то твердый красный комок – это была замерзшая кровь Чайнамена. Мы ее отрыли и нашли, что и она неплохое приложение к обеду. В сваренном виде она походила вкусом на бульон. Сегодня прошли 19,3 км при незначительном ветре.

14 февраля. Снег сегодня хороший, но ветра нет. Тащить сани было тяжело. Температура была —12,2° и —7,8° C. Прошли 18,5 км. Мы все еще очень слабы, но сейчас чувствуем себя лучше – помогает лошадиная кровь. Большой неприятностью являются потрескавшиеся губы.

15 февраля. Сегодня день моего рождения. Мне поднесли подарок – папиросу, сделанную из трубочного табака и клочка грубой бумаги. Это было восхитительно! Тащить сани сегодня было очень тяжело, и опять у меня что-то плохо с головой. Прошли 20,1 км при хорошей погоде и по вполне сносному снегу.

Безошибочно находим все наши снежные холмики. В отдалении сквозь дымку видны уже горы. Даже здесь еще поверхность волниста, но не слишком. Направление возвышений обычное. Температура в полдень —19,5 °C.

16 февраля. Сегодня поверхность пути довольно хороша, но ветра нет. Заструги исчезают. Мы ужасно голодны. Пришлось уменьшить порцию до половины чашки недоваренной конины на каждую еду и до четырех сухарей в день. Прошли сегодня 20,9 км при температуре от —17,8° до –21,7 °C. Появились признаки южного ветра – длинные, вытянутые полосами, слоистые облака. Мы теперь настолько ослабли, что бывает трудно поднять даже столь сильно опустевший мешок с провизией. Когда снимаемся с лагеря утром, то прежде всего стаскиваем палатки с их остовов, а потом уже начинаем укладывать вещи – нам слишком трудно вытаскивать спальные мешки и другое имущество через узкие двери палатки. Вечером, когда приходим в лагерь, нередко, чтобы перешагнуть через порог палатки, приходится поднимать каждую ногу обеими руками. Без такой помощи ее трудно поднять – настолько ноги деревенеют от дневной ходьбы. Пальцы страшно болят. Кое у кого из нас появились огромные волдыри, которые потом лопаются.

17 февраля. Я ожидал, что будет ветер, и не ошибся. Сегодня пришлось идти сквозь слепящую пургу при морозе в —22,8 °C. К счастью, ветер был попутный, и мы продвинулись на 30,5 км. Сани с натянутым парусом часто даже перегоняли нас, а иногда внезапно останавливались, врезавшись в рыхлый снег. Лямки упряжи, охватывавшие наши пустые желудки, причиняли при этих неожиданных толчках сильную боль. Мы вышли в 6 часов 40 минут и шли до 18 часов. Сегодня ввиду успешного продвижения выдано по три чашки полусваренной конины и шесть сухарей. Всех нас мучат трагические сны, как будто мы получаем еду, но очень редко нам снится, что мы действительно едим. Вчера ночью я почувствовал вкус хлеба с маслом. Сидя за своим скудным обедом, мы невольно наблюдаем друг за другом и чувствуем определенную обиду на того, кому удается растянуть поглощение своей порции дольше, чем другим. Иногда стараемся приберечь кусочек сухаря для следующей еды, но никак не можем прийти к соглашению, что лучше – сразу ли все съесть или оставить кое-что про запас. Я лично съедаю за завтраком все сухари, а за обедом приберегаю кусочек сухаря, чтобы съесть его в спальном мешке – тогда легче заснуть. Чем меньше остается у нас сухарей, тем вкуснее они нам кажутся.

18 февраля. Ветер улегся за ночь. В 4 часа 40 минут мы встали, отрыли из-под снега сани и в 7 часов уже были в пути. Дул слабый ветер, температура в полдень —28,9 °C. Сегодня после полудня наметили на горизонте нашу старую знакомую – гору Дискавери. Какой у нее симпатичный родной вид. Когда на севере показались очертания ее крутых склонов, мы подумали, что, может быть, в этот самый момент на гору устремлены также глаза наших товарищей на зимовке, и она представилась нам каким-то связующим звеном. Может быть, и они думали о том, что мы смотрим на эту гору.

19 февраля. Сегодня очень холодный южный ветер, но мы встали в 4 часа 40 минут при температуре —28,9 °C. Весь день были голодны и мерзли, но все же прошли 23,3 км, так как снег был хороший. Утром увидели на горизонте вулкан Эребус. Так приятно видеть хорошо знакомые горы! В 18 часов разбили лагерь при температуре —23,4 °C. Завтра мы должны добраться до склада «А». По дороге мы нашли все наши холмики, за исключением одного. Все было бы хорошо, если б у нас имелось достаточно пищи, но продовольствие опять кончается, остались лишь кое-какие обрезки мяса, соскобленные с костей Гризи, после того как они пролежали все эти месяцы на снегу под солнцем. Не рискуем их есть, пока не наступит крайность. Ведь еще дней пять, и мы придем в страну изобилия.

20 февраля. Поднялись в 4 часа 40 минут, позавтракали, хотя это слово звучит сейчас насмешкой. Никто не приглашает: «Ешьте, ребятки, хорошая похлебка». Хорошей похлебки нет и в помине. Быстрее, чем я пишу эти строки, исчезает наша жалкая еда, и все мысли и надежды устремляются к следующей трапезе, которая называется так только по привычке. Погода пасмурная, весь день небо обложено, и мы можем видеть перед собой лишь небольшой кусочек дороги. Все же подвигаемся вперед. К 16 часам достигли нашего склада «А». За день пройдено 22,5 км при морозе —25,6° C.

В 14 часов 30 минут мы уже увидели вдали наш склад, и теперь у нас достаточно продовольствия, чтобы благополучно добраться до склада у Минна-Блаф. Когда подходили к складу, наши запасы совершенно кончились, но сейчас мы уже поели хорошей похлебки. С непривычки я как-то нехорошо себя чувствовал после жирного пеммикана, но зато мне очень пришелся по вкусу пудинг, который мы сделали из сухарей и банки варенья, предназначавшегося первоначально для празднования Рождества, но оставленного нами здесь для уменьшения груза.

В этом же складе оставался табак и папиросы, и трудно передать удовольствие, которое они нам доставили. Я уверен, что табак возместит нам недостаток пищи. Без сомнения, в складе у Минна-Блаф запасы уже пополнены. Джойс, конечно, об этом позаботился. Так или иначе, мы только на это рассчитываем. Запасов, имеющихся здесь, не хватит, чтобы дойти до судна. Но Джойс хорошо знает свое дело, и теперь все наши разговоры вращаются вокруг еды, которая ждет нас там, в этом складе. Он – наш яркий маяк, пронизывающий своими лучами эти темные голодные дни. Каждый раз, как приходилось стягивать пояс потуже, мы утешали себя тем, что дело поправится, как только доберемся до склада, а ведь мы уже направляемся к нему.

21 февраля. Встали в 4 часа 40 минут, и тогда же начался ветер, продолжавшийся весь день, – настоящая буря при —37,2 °C. У нас зуб на зуб не попадал, но все же прошли 32,1 км. Во время обычного полярного путешествия никто бы и не подумал идти в такую ужасную бурю, но нас вынуждает к этому крайняя необходимость.

Дела наши теперь такие, что либо пан, либо пропал. Впереди ждет еда, а за нами по пятам идет смерть. Сейчас как раз то время года, когда можно ожидать самых сильных бурь. По ночам теперь солнце скрывается, и когда мы ложимся спать, обычно около 21 часа 30 минут, уже по-настоящему темно. Мы так исхудали, что у нас болят кости, когда лежим на твердом снегу в спальных мешках, у которых мех наполовину вытерся. Сегодня сварили часть остатков мяса Гризи, еда показалась нам превосходной. Не могу больше писать, слишком холодно. Слава богу, до склада уже недалеко.

22 февраля. Превосходная погода. Прошли 33 километра и ввиду такого перехода поели получше. Около 11 часов вдруг увидели на снегу следы четырех человек с собаками. Очевидно, была хорошая погода, и наша вспомогательная партия сделала небольшую вылазку к югу. Что погода была тогда хорошая, можно судить по тому, что на них были лыжные ботинки, а не финеско; кое-где мы находили и окурки на снегу. По длине шагов можно заключить, что они шли быстро. Сейчас устроили лагерь на их следах, которые кажутся нам очень свежими. По ним мы пойдем до самого утеса Минна-Блаф, так как они, очевидно, шли от склада. Это доказательство того, что склад действительно пополнен. Не могу себе представить, кто бы это мог быть четвертый из партии – разве только Бакли, который теперь, после прихода судна, вероятно, там.

Мы прошли мимо лагеря, устроенного ими в полдень, и я удостоверился теперь, что судно пришло, так как у этого лагеря мы нашли консервные банки с иными этикетками, чем те, которые были у нас. Тщательно обыскав лагерь, мы нашли три маленьких кусочка шоколада и кусочек сухаря. Мы разыграли их по жребию. Мне не повезло – кусочек сухаря достался не мне. Забавно, что на какой-то момент я на самом деле был очень огорчен этой неудачей! Это показывает, до какого первобытного состояния мы дошли, что даже вопрос о жалком кусочке пищи может затемнить рассудок. Запасы у нас уже пришли к концу, но мы рассчитываем найти все на складе у утеса и потому сегодня поели в волю. Если не найдем склада, тогда все пропало.

Конец пути

23 февраля. Вышли в 6 часов 45 минут при превосходной погоде. В 11 часов остановились передохнуть, как вдруг Уайлд заметил на горизонте наш склад у Минна-Блаф. Он казался совсем близко, и флаги его приветливо развевались, как бы говоря: «Вот я, идите сюда, идите сюда и кормитесь». Для нас это было самое приятное зрелище, какое когда-либо приходилось видеть. Ведь у нас оставалось всего лишь несколько сухарей, которые мы тут же и съели. От мяса Гризи у Уайлда возобновилась дизентерия.

После короткой остановки мы двинулись дальше. На нашем складе вдруг вспыхнула яркая светящаяся точка. Когда в 16 часов мы достигли его, оказалось, что это жестянка с сухарями, поставленная на снег так, чтобы отражать лучи солнца. Она была похожа на большой глаз, который нам весело подмигивал. Мы думали, что склад ближе, чем оказалось в действительности, так как судили по обычной высоте наших складов, а это был снежный холм высотою более 3 метров, с двумя бамбуками, концы которых были связаны вместе, и с тремя флагами. Превосходный знак! Джойс и его товарищи хорошо сделали свое дело. Теперь едой мы обеспечены, остается только добраться до судна.

Я залез на вершину склада и оттуда кричал товарищам, какая роскошь нас ожидает. Сначала я скатил вниз три жестянки с сухарями, потом ящики, содержавшие лакомства всех видов. Многие из них были присланы нам друзьями. Тут находились чернослив, яйца, печенье, плум-пудинг, имбирные пряники, засахаренные фрукты и даже свежая вареная баранина, приготовленная на судне! После трех месяцев лишений и голода мы вдруг оказались обладателями пищи богов, а аппетиты у нас были такие, что и боги могли позавидовать. Кроме этой роскоши, был также достаточный запас обычного нашего рациона. Сегодня вечером мы устроили из сухарной банки даже вторую плиту и приспособили второй примус для варки лакомых кушаний. Наши сны о пище претворились в действительность!

Однако наевшись вдоволь сухарей, съев по две чашки пеммикана и напившись какао, мы почувствовали, что наши съежившиеся за это время желудки не в состоянии вместить больше пищи, и, волей-неволей, пришлось остановиться. Невозможно передать, какое облегчение мы теперь почувствовали. Никаких новостей с судна мы не получили. В письме, оставленном в складе, говорится лишь, что судно пришло 5 января и что все обстоит благополучно. Письмо это было помечено 22 января и подписано капитаном Ивенсом. По-видимому, это тот самый Ивенс, который был капитаном на «Куниа». Теперь нам остается лишь добраться до судна, и я надеюсь, что нам это удастся.

Уайлду сегодня вечером лучше. Погода превосходная, теплая, – температура —12,2 °C. Пишу лежа в мешке, а тут под рукой у меня сухари, шоколад и варенье!

24 февраля. Встали в 5 часов и в 7 часов позавтракали сухим молоком, яйцами, овсянкой и пеммиканом со множеством сухарей. Шли до 13 часов, и после второго завтрака – до 20 часов, пройдя за день 24,1 км. Погода была хорошая. Хотя нам и приходится теперь тащить солидную тяжесть, но мы не ощущаем ее так сильно, как ощущали более легкий груз в голодном состоянии. У нас достаточный запас хорошой пищи внутри, и время от времени то тот, то другой по дороге съедает сухарь или кусочек шоколада. Зная по опыту экспедиции Скотта и Уилсона, как это опасно, я принимал все меры к тому, чтобы не переедать. У Адамса совершенно удивительная способность переваривать пищу, он может не особенно стеснять себя. Дизентерия Уайлда сегодня несколько уменьшилась. Он ест с осторожностью, лишь то, что можно. Как приятно, что есть возможность выбирать и не особенно стесняться в пище. В письме Мёррея ко мне имеется одно непонятное место, где говорится, что Макинтош на льдине отогнан ветром от берега. Конечно, все это разъяснится, когда мы вернемся. Во всяком случае, как будто все обстоит благополучно. От нашей Северной партии, а также и от Западной известий нет. Сегодня мы легли спать совершенно сытые.

25 февраля. Встали в 4 часа, чтобы выйти пораньше. Опасаемся, что если не будем торопиться, то судно успеет уйти, и мы останемся. Войдя в палатку, чтобы завтракать, я увидел, что Маршалл болен – у него спазмы в желудке и опять возобновилась дизентерия. Пока мы завтракали, поднялась метель. Как только над Минна-Блаф появились скопления разорванных облаков, мы укрепили все, что можно, так как ожидали, что разыграется сильная буря. Я считал, что Маршалл не в состоянии идти в бурю, и мы остались на месте. После полудня продолжали лежать в спальных мешках; погода несколько прояснилась, но ветер все еще был очень сильный.

Если к вечеру Маршаллу не будет лучше, придется его оставить с Адамсом, а нам вдвоем отправиться дальше, так как время идет, и судно, согласно данным инструкциям, может отплыть 1 марта, если пролив не свободен от льда. Ветер такой, что я с трудом добрался до палатки Маршалла. Он все еще в плохом состоянии, но полагает, что завтра сможет идти.

27 февраля. Пурга прекратилась в полночь. Мы встали в 1 час, в 2 часа позавтракали и вышли в 4 часа. В 9 часов 30 минут остановились для второго завтрака, в 15 часов пили чай, в 19 часов поели основательнее и шли опять до 23 часов. Остановились лагерем, сварили похлебку и в 1 час легли спать. Прошли, таким образом, 38,6 км. Маршалл сильно страдает, но все же идет и не жалуется – впрочем, он никогда не жалуется.

5 марта. Хотя 27 февраля легли спать лишь в 1 час, в 4 часа мы встали и, хорошо подкрепившись, в 6 часов снова отправились в путь. Шли до 13 часов. Маршалл не способен был тащить сани, дизентерия его усилилась, и во второй половине дня после еды ему стало еще хуже. В 16 часов я решил разбить лагерь, оставить здесь Маршалла под присмотром Адамса и дальше двигаться вдвоем с Уайлдом, взяв провизию на один день, а все остальные запасы предоставить оставшимся в лагере. Я рассчитывал взять на судне спасательную партию. Мы сбросили с саней все, кроме компаса, спальных мешков и однодневного запаса провизии. В 16 часов 30 минут мы с Уайлдом двинулись в путь. Шли до 21 часа, поели и продолжали дальше идти по очень твердому снегу до 2 часов 28 февраля. На полтора часа мы остановились против северо-восточного конца острова Уайт-Айленд, но не спали, затем отправились дальше и шли до 11 часов. К этому времени все наше продовольствие кончилось. Мы подавали сигналы гелиографом в надежде привлечь внимание наших товарищей на Наблюдательном холме. В ожидании нашего возвращения там должны были наблюдать, но обратных сигналов мы не получили. Единственное, что оставалось делать – это двигаться вперед, хотя мы и были уже страшно утомлены.

В 14 часов 30 минут впереди стала видна открытая вода: очевидно, километрах в шести к югу от мыса Армитедж лед разошелся. Полтора часа спустя поднялся сильный ветер, погода стала пасмурной, и видимость ограничилась. Однажды нам показалось, что мы видим продвигающуюся навстречу партию людей, и сани сразу стали легче, но через несколько минут обнаружилось, что это группа пингвинов шествует по краю льда. Туман стал таким густым, что было видно только на самом коротком расстоянии, и мы вдруг очутились у самого края льда. Лед колебался то вверх, то вниз: мы рисковали, что льдину может оторвать и вместе с нею унести нас. Я решил оставить здесь сани, так как знал, что если мы достигнем мыса Хат, то там сейчас же найдем помощь. А дело обстояло так, что помощь уже настоятельно требовалась. Нам необходимо было добраться как можно скорее до крова и до пищи. У Уайлда болели ноги, он шел с трудом.

В тумане мы не решились идти через мыс Прам, и я вынужден был избрать кружной путь, мимо скалы Замок, хотя этот путь на 11 километров длиннее. Мы карабкались через трещины, по снежным склонам, путь казался нам бесконечным, но все же мы добрались до Замка. Отсюда можно было ясно видеть, что с северной стороны все море открыто.

Возвращение домой оказалось совсем иным, нежели мы себе представляли. Когда мы шли по Барьеру и по ледяному плато, наши мысли неоднократно обращались к тому дню, когда мы возвратимся назад и попадем сразу в обстановку всевозможных удобств и изобилия на нашей зимовке. Нам никогда не приходило в голову, что придется попасть сюда, так сказать, через черный ход да еще в таком печальном состоянии.

В 19 часов 45 минут мы добрались до вершины лыжного спуска, откуда уже, как на ладони, были видны дом на мысе Хат и залив. Однако никаких признаков судна не было, так же как незаметно было и дыма или каких-либо следов жизни у дома.

Охваченные мрачными мыслями, мы поспешили добраться до дома и не нашли в нем ни души! Впрочем, там нашлось письмо с сообщением, что Северной партии удалось достичь Магнитного полюса и что все партии экспедиции уже собрались, за исключением нашей. В письме также говорилось, что судно до 25–26 февраля будет стоять под защитой Ледникового языка. Нас охватила тревога: было уже 28 февраля. Ведь если судно ушло, то наше собственное положение и положение двух товарищей, оставшихся на Барьере, оказывалось очень серьезным!

Кое-как сымпровизировали посуду для стряпни, нашли керосин и примус, устроили себе неплохой обед из сухарей, лука и плум-пудинга, которые отыскали среди запасов в доме. Утомились страшно, но никаких приспособлений для спанья у нас не было – спальные мешки оставили на санях, а между тем температура в доме была весьма низкая. Наконец, удалось найти кусок войлока для крыши. Мы завернулись в него и так просидели всю ночь. Было совершенно темно, мы лишь временами зажигали лампу, чтобы хоть немного согреться. Попытались поджечь домик для магнитных наблюдений в надежде что таким образом обратим на себя внимание судна, но зажечь его не удалось. Тогда мы попытались привязать флаг к кресту на могиле Винса, стоявшему на бугре, но были так утомлены и пальцы так плохо повиновались, что никак не могли завязать узла. Это была мучительная ночь, и мы были счастливы, когда наступил рассвет.

Утром удалось немного согреться. В 9 часов мы подожгли, наконец, магнитный домик и подняли флаг. Впрочем, все наши страхи сразу рассеялись, как только мы увидали вдали судно, поднимаемое миражем над горизонтом. Тотчас же стали подавать сигналы гелиографом. В 11 часов 1 марта мы находились уже на палубе «Нимрода», целыми и невредимыми, среди друзей! Не пытаюсь описать наши чувства! Все были счастливы видеть нас, жаждали услышать, что нам удалось сделать. Нас уже считали погибшими. Как раз в этот самый день поисковая партия должна была отправиться, чтобы отыскать хоть какие-нибудь наши следы.

Все члены экспедиции были здоровы, намеченные планы удовлетворительно выполнены, научные работы проделаны надлежащим образом. Одни лишь хорошие вести были привезены судном и из далекого внешнего мира. Казалось, огромная тяжесть свалилась с моих плеч!

Первой заботой было доставить на судно Адамса и Маршалла, и я распорядился, чтобы сейчас же была организована спасательная партия. Меня вкусно накормили свиной грудинкой с поджаренным хлебом. В 14 часов 30 минут, оставив Уайлда на «Нимроде», я вместе с Маккеем, Моусоном и Макджиллоном отправился с окраины барьерного льда на юг. Мы шли до 22 часов, пообедали и проспали несколько часов. В 2 часа 2 марта мы встали и в 13 часов добрались до лагеря, где я оставил двух своих спутников. Маршаллу стало лучше, отдых и покой ему помогли, так что он мог идти и даже тащить сани.

После завтрака мы отправились обратно и шли до 20 часов при хорошей погоде. На следующее утро в 4 часа отправились далее, в полдень позавтракали и пришли к окраине ледника к 15 часам. Судна не было видно, а море опять сплошь покрывалось льдом. Мы прождали до 17 часов, затем решили, что можем пройти через мыс Прам. Погода становилась хуже, на юго-востоке появились облака. У Маршалла опять из-за сделанного им слишком быстрого перехода возобновилась дизентерия. Поэтому мы оставили на Барьере палатку и сани, взяв с собой лишь спальные мешки и образцы горных пород. Позже, когда взобрались на Кратерный холм, то оставили внизу и все остальное, кроме спальных мешков, так как погода стала ухудшаться.

В 21 час 35 минут начали спускаться к мысу Хат. В 21 час 50 минут добрались до зимовки и уложили Маршалла в постель.

Мы с Маккеем зажгли на холме около креста ацетиленовый факел, и после обеда все, кроме меня и Маккея, улеглись спать.

Через короткий срок Маккей заметил приближающееся судно. Была довольно сильная буря, но Макинтош увидел огонь нашего факела с расстояния в 15 километров. Мы с Адамсом отправились на «Нимрод». И вот Адамс, перенеся все опасности, грозившие нам внутри континента, едва не погиб здесь, когда, казалось, всем опасностям уже пришел конец. Спускаясь с Барьера, он поскользнулся в своих новых финеско и полетел в море; спасся от гибели только тем, что ухватился за край льда и смог продержаться, пока к нему не подоспели товарищи с судна.

За Маршаллом и за другими пришла лодка, и в 13 часов 4 марта мы все находились в полной безопасности на борту «Нимрода».

Последующие вычисления показали, что расстояния, которые приведены мною в дневнике Южной экспедиции, не всегда абсолютно точны. Во время путешествия расчеты производились в исключительно тяжелых условиях и не могли быть проверены, пока мы не вернулись назад в цивилизованный мир. Читатель должно быть заметил, что часть расстояний указана в английских, а часть в географических милях. С момента последнего астрономического определения, сделанного у склада на плоскогорье, и до нашего возвращения к этому складу расстояния записаны в географических милях. Я счел правильным оставить цифры в дневнике без изменения, но при составлении карты соответствующие исправления были сделаны. В конце книги приводится таблица, в которой день за днем указаны фактически пройденные нами расстояния [96] . – Э.Г.Ш.

Колесо-счетчик

Заметки о походе на Юг

После путешествия к полюсу сохранилось живое воспоминание о терзавшем нас ощущении неистового голода. За период от 15 ноября 1908 года до 23 февраля 1909 года мы только один раз по-настоящему поели – это было на Рождество. Но даже тогда ощущение сытости длилось недолго. Через час или два мы были так же голодны, как раньше. Дневной рацион был бы мал даже для городского рабочего в умеренном климате, а тем более для нас, занятых напряженным физическим трудом при очень низкой температуре. Мы с нетерпением предвкушали каждую трапезу, но когда, наконец, наступало время еды, пища, казалось, исчезала, ни на йоту не утоляя нашего голода. Приготовление ужина после десятичасового перехода обычно отнимало у нас много времени. Нужно было снять поклажу с саней и разбить лагерь. После этого наполняли снегом котелок и разжигали примус. Нелегко было это сделать нашими обмороженными пальцами. Все, что входило в состав нашей тощей похлебки, включая оставшийся от лошадей маис, клалось во внутренний котелок, а в наружном заваривался чай. Для заварки чай мы всегда насыпали в маленькую жестянку с пробитыми в ней дырками, которую сразу же вынимали, как только закипала вода. Обычно в ожидании еды мы сидели вокруг походной кухни.

Наконец, похлебка была готова и разливалась в кружки очередным поваром. Получив скудную порцию сухарей, мы приступали к еде. Горячая пища исчезала в две минуты, и мы начинали осторожно обгрызать края сухарей, стараясь сохранить их как можно дольше. Маршалл иногда на минутку ставил свою кружку с похлебкой на снег, так как застывая она становилась гуще. Но способ этот у нас считался спорным. Пища при этом казалась более основательной, но терялось тепло, а при низких температурах, какие были на плоскогорье, мы считали более рациональным есть похлебку очень горячей. Сухари старались растянуть как можно дольше, а иногда делали попытку сохранить кусочек, чтобы съесть его попозже, в спальном мешке, но это было очень трудно. Если кто-нибудь ронял крошку, другие указывали ему на это, и владелец, послюнив палец, поднимал ее.

Мы не допускали, чтобы пропал хотя бы мельчайший кусочек пищи. Для полной справедливости при разделе пищи мы распределяли ее по жребию. Повар разливал похлебку по кружкам и раскладывал сухари на четыре кучки. Если кто-нибудь считал, что какая-то порция похлебки меньше других и если это мнение поддерживалось остальными, справедливость восстанавливалась. Затем, когда все находили, что пища поделена правильно, кто-нибудь из нас отворачивался, а другой, указывая на кружку или кучку сухарей, спрашивал: «Кому?». Отвернувшийся называл имя, и раздача таким образом продолжалась дальше. Причем каждый из нас всегда был уверен, что именно ему досталась самая маленькая порция. На завтрак попеременно один день был шоколад, на другой – сыр. Мы явно предпочитали «шоколадные дни». Шоколад, казалось, лучше утолял голод и его было легче делить. Сыр в походе искрошился на мелкие кусочки, и паек (две столовые ложки на человека) приходилось делить с возможной точностью на четыре одинаковые кучки. Шоколад же без труда ломался на палочки одинакового размера.

Можно себе представить, что задача дежурного повара была не из легких. Его работа стала еще труднее, когда в ход пошло мясо лошадей. При варке мяса и крови получался превосходный бульон, а вываренные кусочки мяса опускались на дно котелка. Бульон был лучшей частью блюда, и получить вместо него порцию жесткого, волокнистого мяса, значило проиграть. Поэтому повару приходилось быть особенно осторожным. Бедный старый Чайнамен оказался особенно жестким и жилистым на вкус.

Выяснилось, что лучше всего было мясо загривка и огузка, а самые жилистые части – у ребер и ног. Впрочем, с собой мы взяли все мясо – и жесткое и мягкое. По дороге на юг, пока конины было много, мы на ходу сосали кусочки мороженого сырого мяса. Потом пришлось перейти на строгий паек. Порция мяса на день рубилась обычно на куски во время утреннего привала, и мешок с кусками подвешивался к задку саней, чтобы мясо оттаяло на солнце. Замороженное, оно резалось легче, чем наполовину оттаявшее, но наши ножи постепенно затупились, и их приходилось точить о специально захваченный по дороге камень. На обратном пути, когда для нас имела большое значение каждая унция веса, мы использовали в качестве точила один из геологических образцов (кусок песчаника). В воде мясо сначала сильно разбухало, но так как в свежем виде оно содержит около 60 % влаги, то в процессе варки сильно съеживалось. Поэтому мы могли класть в котелок меньше снега. Каждый раз убивая лошадь, мы сразу же пускали в ход ее мясо, чтобы сохранить за этот счет другую еду и поменьше таскать с собой бесполезный груз содержавшейся в нем воды.

Пеммикан и сухари, напротив, содержат очень мало влаги, и было выгодно сберечь их для последующих этапов продвижения на юг, когда нам, как мы предполагали, понадобится насколько возможно уменьшить вес груза. Мы оставляли мясо в каждом складе для обратного похода к побережью и всегда брали с собой возможно больше готовой пищи. Читатель поймет, что потеря Сокса, означавшая потерю стольких фунтов мяса, была для нас серьезным ударом. После этого нам пришлось оставлять на складах запасы, предназначенные для похода. Я не сомневаюсь, что если бы мы могли воспользоваться мясом Сокса, то прошли бы дальше на юг, может быть, даже до самого полюса. Хотя в этом случае мы вряд ли успели бы вернуться вовремя, прежде, чем судну пришлось бы отплыть из-за приближения зимы.

Когда мы питались мясом, нам все больше и больше хотелось поесть овощей или мучного. Вообще все виды пищи, которых мы были лишены, казались нам входившими в естественную потребность организма. Когда кончился сахар, мы мечтали о сладостях, а когда стало мало сухарей, мысли были заняты поджаристыми ковригами хлеба и другими хорошими вещами, которые выставляют в витринах булочных. В последние недели пути на юг и во время долгого обратного похода, когда наш паек сократился до 340 грамм в день на человека, мы почти ни о чем не думали, кроме еды. Великолепие гор, высоко громоздившихся по обеим сторонам пути, величие гигантского ледника, вверх по которому мы продвигались с такими муками, мало затрагивали наши чувства. Человек, когда он голоден и испытывает недостаток пищи, быстро становится очень примитивным, а мы узнали, что значит быть отчаянно голодными,

Я иногда думал, испытывают ли люди, страдающие от голода в больших цивилизованных городах, нечто подобное тому, что испытывали мы, и пришел к выводу, что – нет: нас не остановили бы никакие преграды закона, если бы мы могли добыть какую-нибудь пищу. Человек, умирающий от голода в городе, ослаблен, лишен надежды и инициативы, мы же были полны энергии и настойчивы. До 9 января голод еще усиливался от сознания, что мы все время удаляемся от продуктовых складов.

Полюсный отряд на борту «Нимрода». Слева направо: Уайлд, Шеклтон, Маршалл, Адамс

Мы не могли шутить по поводу пищи, как это делают иногда люди, голодные в обычном смысле этого слова. Мы думали о еде почти непрерывно; на обратном пути говорили о ней, но всегда самым серьезным образом. Мы планировали грандиозные пиры, когда вернемся на судно, а затем в цивилизованный мир. По пути на юг мы не испытывали настоящего голода, пока не попали на большой ледник, да и тогда были слишком заняты тяжелым и опасным продвижением по неровному с трещинами льду, чтобы много разговаривать. Приходилось идти на некотором расстоянии друг от друга на случай, если бы кто-нибудь упал в трещину. Кроме того, на плоскогорье наши лица постоянно были покрыты льдом, и резкий ветер, дувший с юга, делал всякий разговор, кроме самого необходимого, невозможным. Это были молчаливые дни, и мы лишь изредка обменивались короткими репликами. Но на обратном пути, когда мы спустились с ледника и шли через Барьер, мы много говорили о еде. Ветер дул в спину, тащить сани было не так тяжело. Трещин уже нечего было опасаться, так что мы шли рядом. Мы вставали в пять часов утра, чтобы отправиться в путь в семь часов. Съев скудный завтрак, который, казалось, только усиливал голод, начинали дневной переход, и на ходу по очереди описывали, что будем есть в те хорошие времена, которые скоро наступят. Каждый из нас собирался дать обед остальным, а кроме того, каждый год должен устраиваться юбилейный обед. И на этих обедах мы сможем есть, есть, есть… Ни один французский кулинар не посвящал столько мыслей изобретению новых блюд, как это делали мы.

Со странным чувством просматриваю я записки и читаю описания удивительных блюд, которые мы собирались съесть. Мы совершенно серьезно рассказывали друг другу о том, какие блюда приходили нам в голову, и если одобрение было всеобщим, хором раздавалось: «Да! Это здорово!». Иногда возникал спор, является ли предлагаемое блюдо действительно оригинальным изобретением или оно напоминает что-то, что мы уже пробовали в более счастливые дни. Рулет Уайлда был признан вершиной гастрономической роскоши. Уайлд предложил рубленое мясо, обильно сдобренное специями, завернуть в ломти жирного бекона и все вместе покрыть слоем теста, наподобие огромной сосиски. Затем эту сосиску следовало обжарить в большом количестве жира.

Моим лучшим блюдом, которое, должен сознаться, я не без гордости предложил в один из переходов, был пирог с сардинками. На раскатанное тесто выкладывалось содержимое по меньшей мере десяти коробок сардин, затем тесто нужно было завернуть и запечь, после чего блюдо было готово для дележки на четыре равные порции. Я помню, как-то Маршалл предложил высокий пудинг на говяжьем сале, обильно покрытый сверху джемом, и возник горячий спор о том, можно ли считать это блюдо его изобретением или это просто пудинг с повидлом, давно известный домашним хозяйкам цивилизованного мира. В одном пункте все безусловно сходились – на наших будущих пирах не отводилось никакого места желе или чему-нибудь в этом роде. Эфемерные кушанья вроде желе не вызывали у нас никаких эмоций.

Обычный день нашего обратного пути начинался с того, что мы покидали лагерь около 6 часов 40 минут утра. Полчаса спустя окоченевшие пальцы немного отогревались, а влага, которой покрылась одежда, пока мы лежали в спальных мешках, сперва замерзала, а потом начинала испаряться. Таким образом, мы уже достигали известной степени комфорта. Тогда кто-нибудь из нас говорил: «Ну, ребята, что у нас сегодня будет на завтрак?». Нужно заметить, мы только что позавтракали половиной кружки супа из недоваренной конины, полутора сухарями и кружкой чаю. Но еда не уменьшила остроты аппетита. Мы обычно начинали сами себя уговаривать, что эти полсухаря меньше, чем полагалось бы быть, и иногда в результате добавляли еще кусочек. Каждый из нас с максимальной серьезностью и вниманием подхватывал тему о еде, и голодное воображение рисовало блаженные дни, проведенные за едой.

«Вот мы уже на корабле, – говорил кто-нибудь, – просыпаемся на койке и первым делом протягиваем руку, берем лежащие тут же на краю койки шоколад, сухари и два яблока. Съедаем все это еще лежа, а потом встаем к завтраку. Завтрак в 8 часов: овсянка, рыба, яичница с ветчиной, холодная говядина, плум-пудинг, свежие булочки с маслом, мармелад и кофе. В 11 часов горячее какао, открытый пирог с вареньем, жареные тресковые молоки и кекс с изюмом. До часу дня мы больше ничего не будем есть. В 1 час на второй завтрак: рулет Уайлда, пирог с начинкой из картофеля и мяса, свежие хлебцы на соде, горячее молоко, паточный пудинг, орехи, изюм и пирожное. После этого сон. В 3 часа 45 минут нас разбудят, и возле на койке окажутся пышки и сладости. Съев их, мы встанем и пойдем пить из больших кружек горячий чай со свежим пирожным и шоколадными конфетами. В 6 часов обед: густой суп, ростбиф, йоркширский пудинг, цветная капуста, горох, спаржа, плум-пудинг, фрукты, яблочный пирог с кремом, лепешка с маслом, портвейн, орехи и миндаль с изюмом. Ну, а в полночь, перед сном, тоже поедим по-настоящему. Будут дыня, форель в масле, жареная на рашпере, жареные цыплята с множеством печенок, хороший салат с яйцами и приправой, зеленый горошек, молодая картошка, баранье седло, пудинг, жареный на говяжьем сале, персики a la Melba, кэрри с яйцами, плум-пудинг с вареньем, гренки с сыром, королевский пудинг, сливочный сыр с сельдереем, фрукты, орехи, портвейн и какао с молоком. А потом отправимся спать до завтрака, и под подушкой будут лежать шоколад и сухари, на случай, если захотим чего-нибудь поесть ночью».

Трое остальных слушали этот план и время от времени вносили поправки и улучшения, сводившиеся обычно к дополнительным блюдам. Затем инициатива переходила к другому, и он набрасывал другую столь же великолепную картину дня, заполненного сном и едой.

Читателю, никогда не стоявшему на грани голодной смерти, мы, должно быть, покажемся жадными, недостаточно культурными, но, как я уже говорил раньше, голод делает человека примитивным. Мы не смеялись над собой и друг над другом, когда планировали эти удивительные подвиги обжорства, а совершенно серьезно относились к этому и записывали на последних страницах дневников подробности трапез, которые устроим, когда доберемся до мест, где пища имеется в изобилии. Все утро мы таким образом давали волю воображению. В час дня я смотрел на часы и говорил: «Привал!» Сбрасывали с себя лямки, расправляя усталые мышцы, ставили палатку на самом ровном месте, трое забирались в нее в ожидании скудной еды, а четвертый наполнял котелки снегом и кусками мороженого мяса. Час спустя мы снова были в пути и опять думали и говорили о пище. Так продолжалось до вечернего привала. Опять скудный ужин, после которого заползали в спальные мешки и всю ночь видели во сне еду, которую почему-то никак не удавалось съесть.

Дизентерией, от которой мы страдали на обратном пути к побережью, мы, без сомнения, обязаны мясу Гризи. В тот вечер, когда пришлось пристрелить эту лошадь, она была в состоянии крайней усталости, и я думаю, что в мясе содержались какие-то яды, возникающие от усталости, как это бывает у загнанных животных. Уайлд заболел первым, как только мы начали употреблять мясо Гризи наряду с мясом Чайнамена. По-видимому, Уайлду, на его несчастье, досталось больше мяса Гризи, нежели другим. Мясо Чайнамена, которое ели до тех пор, было вполне здоровым. А через несколько дней, когда всем пришлось поесть мяса Гризи, все заболели дизентерией. Мясо не могло испортиться после того, как лошадь была убита, так как оно сразу же замерзло. То, что мы находили в себе силы идти во время болезни, и быстрота, с которой мы поправились, как только стали есть доброкачественную пищу, без сомнения, говорят о том, что дизентерия была лишь результатом отравления, а не вызывалась каким-то органическим заболеванием.

Сильный попутный ветер, дувший изо дня в день в этот период, в немалой степени способствовал тому, что мы остались живы, ибо при встречном ветре в том состоянии, в каком тогда находились, мы не смогли бы делать достаточно длинных переходов от одного склада до другого и умерли бы с голоду. Мы поставили на санях парус из куска материи, служившего полом в палатке. Часто сани даже наезжали на нас, хотя по временам застревали в снегу и останавливали нас резким рывком.

В начале путешествия, когда мы передвигались по ровной поверхности Барьера, солнце сильно припекало, однако температура обычно была очень низкой и падала иногда до 0° F [—17,8 °C], хотя лето было в разгаре. Одновременно чувствовалось, как одна сторона лица мерзнет, а другая обгорает на солнце. Шерсть лошадей на теневой стороне была покрыта инеем от замерзшего пота, а сторона, обращенная к солнцу, была сухой и горячей. По мере того как день клонился к вечеру и солнце меняло свое положение, соответственно с этим иней покрывал другие участки на теле животных. Я помню, что 4 декабря мы шли раздетые до рубашек и сильно загорели, хотя температура воздуха в полдень была 10° мороза.

Когда начали подъем по леднику и проходили вблизи от скал, жара ощущалась сильнее, так как скалы действовали, как радиаторы. Это обстоятельство склонило меня к решению оставить всю лишнюю одежду и снаряжение на Верхнем ледниковом складе на высоте около двух тысяч метров. Никак не думалось, что придется лезть намного выше, но, как известно читателю, мы достигли плато только на высоте трех тысяч метров над уровнем моря и поэтому жестоко страдали от холода. К тому времени наша ветронепроницаемая одежда вытерлась и была заплатана во многих местах, разорванных об острый лед. Однажды ветер проник через дыру в моих штанах, и я обморозил ногу ниже колена. На обмороженном месте образовалась открытая рана, в которую попадала шерсть от нижнего белья, и мне пришлось произвести довольно болезненную операцию ножом, прежде чем рана зажила. На плато мы все время обмораживались. Когда обувь начала сдавать, и местами ноги фактически защищала лишь прокладка из сеннеграса, стали обмораживаться и пятки. Когда же мы пошли по твердой почве, у меня полопалась кожа на пятках, и к концу каждого дневного перехода мои носки покрывались запекшейся кровью. В конце концов, Маршалл залепил мне пятки пластырем, который продержался, пока не зажили трещины. Шрамы от них, по-видимому, останутся у меня на всю жизнь.

В очень холодные дни, когда наши силы значительно поубавились, было тяжело ставить парус на санях. Стоило поднять руки, чтобы установить парус, как кровь отливала от пальцев, и они моментально замерзали. Проходило 10, а то и 15 минут, прежде чем удавалось как следует снарядить сани.

Тому, что мы обмораживались, способствовала, без сомнения, и легкость одежды. Но в этом было и свое преимущество – мы могли быстро двигаться. Я глубоко убежден, что люди в полярных экспедициях должны быть одеты насколько возможно легче, даже если есть опасность обморозиться во время остановок.

Поверхность пути во время нашего путешествия на юг все время менялась. Несколько первых дней мы шли по твердому насту, покрытому рыхлым снегом, но еще больше рыхлого снега было под настом. Нашего собственного веса было достаточно, чтобы провалиться до наста, а когда мы тащили сани, давление на наст увеличивалось, и мы проваливались в нижний слой. Это очень затрудняло передвижение. Пока мы прошли утес Минны, нам часто доводилось перебираться через высокие заструги с острыми гребнями, а за утесом начались гребни высотой от 1,2 до 1,6 метра. Снег обычно был сухим и рассыпчатым, но некоторые кристаллы достигали большой величины и сверкали в отраженном свете тысячами огней, как бриллианты.

После того как мы прошли 80-ю параллель, снег с каждым днем становился все более рыхлым, лошади часто проваливались через верхнюю корку и увязали по брюхо. Когда припекало солнце, передвигаться становилось намного легче, так как снег на поверхности подтаивал и образовывал плотный скользкий слой, который нелегко было проломить. А когда температура падала, снова образовывался тонкий, легко проламывавшийся наст. Между 80° и 83° ю. ш. под рыхлым снегом находились твердые заструги, от которых страдали копыта лошадей. Прибрежный лед был изломан давлением ледников, но вдоль самых гор тянулась гладкая полоса скользкого льда, образовавшегося от замерзания воды, стекавшей с каменистых склонов, когда пригревало солнце. Тот же процесс происходил на снежных склонах, вверх по которым мы карабкались, чтобы достичь ледника. Здесь у подножья ледника вокруг скал стояли лужи чистой воды, и мы могли пить, сколько хотели, хотя прикосновение холодной воды к растрескавшимся губам было мучительным.

Поверхность ледника была самой разнообразной, от рыхлого снега до растрескавшегося голубого льда. Постепенно самой характерной чертой пути стали трещины, от которых мы никак не могли избавиться. Некоторые были совершенно закрыты слоем рыхлого снега, и мы обнаруживали их, только когда один из нас проваливался и повисал на упряжи саней. Другие трещины скрывались в месиве подтаявшего льда, и с ними было труднее всего иметь дело. Наименее неприятны – ясно видимые широкие трещины с твердым льдом по краям. Если трещина не была чересчур широкой, мы подтаскивали сани к самому краю, перепрыгивали через нее, а затем перетаскивали сани. Сделать это труднее, чем описать, так как лед был очень скользкий, но упряжь страховала нас на случай падения. Широкие трещины приходилось объезжать. Длинные сани вряд ли могли соскользнуть в трещину, так что мы чувствовали себя в относительной безопасности, когда были надежно связаны с ними упряжью. Когда дорога стала совсем плохой, приходилось тащить одни сани километр-полтора, отмечать бамбуковым шестом место, где их оставляли, и идти обратно за другими. На обратном пути мы связывались веревкой, но, даже связанные, не чувствовали себя в такой же безопасности, как когда были впряжены в тяжелые, длинные сани. Иногда мы подымались по крутым склонам гладкого льда, и тогда часто приходилось вырубать ступени ледорубами и тащить сани за собой на альпийской веревке. Поднявшись метров на 18 (на длину веревки), подтягивали сани, привязанные к нижнему концу веревки, и закрепляли их так, чтобы они не могли соскользнуть вниз. Затем один из нас спускался, чтобы прикрепить веревку к другим саням.

Одной из любопытных особенностей ледника была желтая полоса, по-видимому, старая морена, протянувшаяся на 50 или 60 километров. Валуны морены нагревались на солнце, лед под ними подтаивал, они постепенно опустились и скрылись из виду, но от них осталось достаточно ила и пыли, чтобы придать льду грязно-желтую окраску.

Передвижение по этой старой морене было не таким уж трудным, но по обе стороны от нее находилась масса сдавленного льда из-за того, что ледник был стиснут с запада и востока горами. К сожалению, у нас не осталось фотографий этой части ледника. Пластинок было мало, и мы решили на пути в глубь страны часто не фотографировать, чтобы сберечь пластинки на случай, если встретим интересную землю или горы южнее, ближе к полюсу. Нам казалось, что на обратном пути, если останутся пластинки, сможем фотографировать ледник сколько угодно. В действительности же, когда попали на ледник вторично, у нас было так мало пищи, что мы не могли тратить время на то, чтобы доставать тщательно упакованный фотоаппарат.

На леднике, останавливаясь на ночлег, мы зачастую были вынуждены тратить до часу времени, чтобы подготовить площадку для палатки на лишенной снегового покрова неровной поверхности льда. Мешки с провизией и сани приходилось оставлять снаружи, придавливая ими края палатки. Нам повезло в том, что все время, пока двигались по леднику, держалась хорошая погода. Если бы в то время, пока мы спали, началась пурга, она разнесла бы наши пожитки во все стороны, и мы очутились бы в весьма затруднительном положении. Все время, пока мы продвигались по леднику, держался северный ветер, хотя направление заструг ясно показывало, что здесь господствуют южные ветры; позже, на обратном пути, ветер все время дул нам в спину. Едва добрались до вершины ледника, поднялся сильный встречный ветер, и было трудно тащить сани вверх по покрытым снегом ледяным склонам. Когда мы достигли тех же склонов на обратном пути, летнее солнце растопило на них снег, и мы просто скользили вниз, если только склон не был слишком крут, несмотря на то, что у одних саней был сильно поврежден полоз. По крутым склонам приходилось спускаться очень осторожно – если бы мы выпустили сани из рук, они умчались бы от нас совсем и потом разбились бы где-нибудь глубоко внизу.

Над Верхним ледниковым складом нависали огромные скалы, подточенные морозами и бурями многих столетий. Часть их находилась в состоянии неустойчивого равновесия, и казалось, что они обрушатся вниз от малейшего толчка. Вокруг на льду повсюду лежали обломки скал, упавшие с высоты, и мы, находясь в лагере, все время опасались, как бы на нас не свалилась какая-нибудь глыба. Разбить лагерь в другом месте мы не могли, так как лед кругом был неровный. Утесы эти состоят главным образом из выветрившегося песчаника, так же как и горы выше по леднику, где на пологом склоне был найден уголь. С высоты можно было видеть ледник на всем его протяжении до соединения с Барьером и горы, подымавшиеся на западе и востоке. Большинство вершин к западу от ледника приближается по форме к куполу, но к западу от той горы, под которой был наш склад, возвышается несколько острых конических пиков. Из них три выделялись отчетливо, и лед плоскогорья, спускаясь вниз, образовал на западной стороне ледника длинную морену. На востоке тянется гряда высоких гор почти одинаковой формы и без острых вершин. Выступы этой гряды, по-видимому из гранита, выдаются на запад и сдавливают ледник. Горы находились примерно в сорока километрах от нас, но отчетливые линии слоистости были ясно видны. Глядя вниз с места склада, мы видели кучевые облака, которые всегда клубились над горой Клаудмэйкер.

К югу от склада туч не было видно; там вообще не было ничего, кроме холодного ясного неба. На небе – ни малейшего намека на те бураны, которые обрушились на нас на плоскогорье И когда, пройдя на юг, насколько хватило сил, мы вернулись опять к этому складу и посмотрели назад, то увидели то же ясное небо с несколькими клочками барашковых облаков. Мы не сомневались, что внизу безжалостная буря продолжает бушевать на громадной замерзшей равнине. Без сомнения, ветер, сопровождавший нас на обратном пути к побережью, дул из района полюса.

Продвигаясь дальше вперед от Верхнего ледникового склада, мы подошли к громадному ледопаду. Издали поверхность казалась гладкой, и мы думали, что уже находимся на плато, но, по мере приближения, увидели перед собой круто вздымавшиеся огромные ледяные гребни. Пришлось по частям перетаскивать через них наше имущество. Часто на вершинах оказывались глубокие трещины, от которых ответвлялись более мелкие, украшенные ледяными кристаллами по краям и зияющие страшной глубиной. Вскарабкивались на край гребня, чтобы посмотреть, что находится на другой стороне, и случалось, видели там обрыв в 15 метров с уклоном примерно один к трем.

Мы часто рисковали спускать сани по очень крутым склонам, но иногда опасность разбить их была слишком велика, и нам приходилось медленно и осторожно спускать сани вниз на веревке. Лед был достаточно прочен в это время, по нему можно было ходить всюду, кроме гребней, где трещины особенно опасны. Через меньшие трещины в углублениях и на склонах можно было перебраться без труда.

Гребни ледопада сильно задержали нас, а затем мы попали на рыхлый снег, по которому было тяжело тащить сани. Мы думали, что наконец достигли уровня плоскогорья, но в течение последующих нескольких дней опять встретились новые торосы и валы нагроможденного под давлением льда. Лед между этими валами был очень слабым, и мы часто проваливались. Тогда к упряжи саней привязали веревку. Передний, тащивший сани, шел впереди, примерно на расстоянии 5,5 метров, остальные люди были расставлены так, чтобы двое не могли одновременно упасть в трещину.

Повернув на запад, мы вышли на лучшую дорогу, но это было довольно опасно, так как теперь мы шли параллельно трещинам, вместо того чтобы пересекать их под прямым углом. Не раз мы находились на краю гибели вместе с санями, когда лед обваливался в невидимую трещину, тянувшуюся параллельно нашему курсу. Мы благодарили Провидение за то, что погода оставалась ясной, так как при плохой видимости нам не удалось бы пройти и метра по этому слабому льду, не подвергая себя смертельной опасности. Не знаю, является ли хорошая погода, которая стояла тогда, обычной в этих местах.

Перебравшись через гребень, мы шли довольно легко около одиннадцати километров, а затем перед нами вставал новый гребень, и приходилось снова карабкаться. На вершине всегда были трещины. Это свидетельствует о том, что слой льда, двигающегося по материку, не слишком толст. Наконец, мы прошли последний гребень и достигли плоскогорья. Но вместо твердого фирна, вроде того, какой встретила экспедиция «Дискавери» на плоскогорье позади гор, находящихся к западу от залива Мак-Мёрдо, мы попали на рыхлый снег и твердые заструги. Все заструги были обращены к югу, и почти все время держался сильный ветер с юга или юго-востока, иногда с юго-запада. Временами мы шли по твердым застругам; иногда они были покрыты слоем рыхлого снега. У меня сложилось мнение, что заструги эти образовались зимой, когда ветер с юга, должно быть, дует на плоскогорье со страшной силой. Еще дальше к югу твердая корка, лежащая под слоем рыхлого снега, проламывалась под нами, и мы проваливались на глубину около 20 см. Так мы шли до того места, где водрузили флаг. Снежная буря, длившаяся с ночи 6 января до утра 9 января, сдула слой рыхлого снега и обнажила достаточно твердый наст, по которому мы без саней довольно легко совершили последний переход к югу.

Дорога на обратном пути улучшилась. Бураны сдули поверхностный слой рыхлого снега и обнажили большую часть трещин. Мы шли по своим старым следам, и только теперь стало видно, что мы, не подозревая об угрожающей опасности, много раз пересекали трещины, которые тогда были замаскированы снегом. Достигнув головы ледника, мы двинулись кратчайшим путем к Верхнему ледниковому складу, но попали в лабиринт трещин и торосов на восточной стороне и, чтобы выйти из него, пришлось повернуть на запад. Мы предпочли знакомую опасность незнакомой. Ветер и солнце очистили ледник от снега на протяжении около ста шестидесяти километров, и мы, спускаясь по леднику, шли по скользкому голубому льду, покрытому бесчисленными трещинами и острыми выступами, часто падая и больно ушибаясь.

Использование паруса на санях

Прибытие к складу на утесе Минна-Блаф

Когда до подножья ледника оставалось около 65 км, опять начался глубокий, рыхлый снег, по которому быстро двигаться стало невозможно. По-видимому, пока мы находились южнее, здесь был сильный снегопад. В течение нескольких дней, когда пища уже подходила к концу, перед нами маячили скалы, под которыми находился склад. Мы продвигались к ним мучительно медленно и, как известно читателю, последние 30 часов шли совсем без еды.

Снег на Барьере оказался очень рыхлым и оставался таким до тех пор, пока мы не миновали склад с мясом Гризи. После этого дорога исправилась и была достаточно хорошей до конца пути, что при нашей слабости было очень важно.

Обдумывая опыт этого путешествия на юг, я все-таки не могу сказать, какие улучшения следовало бы внести в снаряжение будущей экспедиции. Поверхность Барьера, по-видимому, очень изменчива, и ее состояние нельзя предвидеть сколько-нибудь достоверно. Путешественник должен быть готов к тому, что снеговой покров может оказаться местами твердым, местами очень рыхлым. Может случиться и так, что ему придется идти и по той и по другой поверхности в течение одного дневного перехода.

Сани длиной в 11 футов очень удобны в пути, и мы не обнаружили слабых сторон в нашем методе упаковки и передвижения. На леднике нам бы очень пригодились захваты на подошвах, еще лучше были бы тяжелые альпийские ботинки, кругом подбитые гвоздями, потому что с неровной поверхностью льда соприкасалось бы зачастую не более одного или двух захватов, а этого было недостаточно для того, чтобы удержаться. В обычных кожаных ботинках при такой низкой температуре ходить нельзя, нужны специальные ботинки, способные хорошо сохранять тепло и кругом подбитые гвоздями.

Мачта из бамбука, привязанная к жестянке для керосина, в передней части саней оказалась вполне пригодной для езды на санях под парусом. Ее было легко оснастить и не требовалось сложной системы штагов.

Я не стал бы вносить никаких изменений и в одежду; сочетание легкого шерстяного нижнего белья с тонким ветронепроницаемым материалом верхней одежды оказалось вполне удовлетворительным со всех точек зрения. Мы, безусловно, не могли бы двигаться так быстро, если бы были одеты в обмундирование из флотской ткани, обычно принятое в полярных экспедициях.

Наш опыт доказывает с очевидностью, что экспедиция, которая хочет достигнуть полюса, должна взять с собой больше провианта на человека, чем мы. Но как быть с лишним весом, это уже вопрос, требующий самостоятельного рассмотрения. Я бы теперь не брал с собой сыра. Хотя это и хорошая пища, но шоколад вкуснее и практически так же питателен. Другие виды пищи, которые мы брали с собой, были вполне удовлетворительны.

У каждого члена Южной экспедиции были свои обязанности. Адамс ведал метеорологией. В его обязанности входили измерение температуры через определенные промежутки времени и кипячение гипсометра иногда по нескольку раз в день. Днем он делал заметки, а вечером в спальном мешке записывал наблюдения. Маршалл был космографом. Он измерял углы и высоты, когда встречали новую землю, а также определял широты, в каких мы находились, отмечал отклонения компаса по мере продвижения на юг. Высоту солнца над горизонтом для контроля обычно определяли все члены экспедиции, чтобы потом вывести среднее.

Работа Маршалла была самой неприятной, какую только можно себе представить. В конце дневного перехода и часто во время передышки после второго завтрака он должен был на ледяном ветру возиться с винтами теодолита. Карта пути составлена Маршаллом, им же сделано большинство фотографий. Уайлд заботился о ремонте саней и снаряжения, а также помогал мне в геологических наблюдениях и сборе образцов. Это он нашел уголь вблизи от Верхнего ледникового склада. Я следил за курсом и расстояниями, обрабатывал наблюдения и устанавливал направление нашего движения. Мы все вели дневники. Я же, кроме дневника, воспроизведенного в предыдущих главах этой книги, вел еще журнал наблюдений.

Лето на зимовке

Мы находились приблизительно в 53 километрах от мыса Хат, когда я решил отправить вспомогательную партию обратно. Партия смотрела, как мы все удалялись по белой равнине, пока не превратились в точки на широком просторе; затем она погрузила свои вещи и двинулась на север. Начальником партии оставался Джойс; он решил достигнуть мыса Хат за один форсированный переход. Партии предстояло пройти большой участок с трещинами, но если напрячь силы, то люди могли бы расположиться на ночь уже под крышей. Они вышли в 7 часов утра и шли до полудня. Несмотря на плохую дорогу, партия Джойса хорошо продвинулась вперед. Днем она шла с 14 до 17 часов, а затем за последний переход от 19 часов до 1 часа 30 минут ночи достигла домика «Дискавери». Единственным происшествием этого дня было то, что Брокльхёрст опять приморозил ноги, так как был обут в лыжные ботинки, в то время как остальные надели финеско. Обморожение было несерьезное, хотя у пострадавшего в течение некоторого времени после этого болели ноги. Партия покрыла расстояние в 51 км за 14 часов 30 минут; это очень хорошая скорость перехода, если учесть, что поверхность льда была рыхлой и неровной.

Утром 12 ноября партия покинула мыс Хат и совершила тяжелый переход до Ледникового языка. Сначала они собирались расположиться лагерем на южной стороне Языка, но, к счастью, пошли дальше и встретились на другой стороне с Дэем, Мёрреем и Робертсом, которые привезли на автомобиле припасы. Я оставил распоряжение, чтобы туда на склад доставили около 820 килограммов провианта и оборудования в качестве запаса для санных партий на случай, если бы они на обратном пути оказались бы отрезанными от мыса Ройдс очистившейся от льда водой. Дэю удалось подъехать на автомобиле прямо к Ледниковому языку, расположенному приблизительно в 19 км от зимовки. После хорошего обеда, состоявшего из сухарей, джема, крабов, языка и тресковой икры, объединившиеся партии доставили запасы на склад. Затем все возвратились на зимовку на автомобиле и легких санях, которые автомашина тащила на буксире. Тяжелые сани, которые брала с собой вспомогательная партия, были оставлены на месте с тем, чтобы забрать их позже при случае. Путешественники достигли домика зимовки ранним утром и, поев еще раз, улеглись, чтобы как следует выспаться.

В течение некоторого времени после возвращения вспомогательной партии зимовщики были заняты обычной работой. Научные работники экспедиции очень огорчились, обнаружив, что в те дни, когда домик оставался необитаемым (Мёррей, Дэй и Робертс тоже отправились в небольшой поход), несколько собак ухитрились выбраться на свободу и убили 30–40 пингвинов. Мы все время старались избегать таких случайностей, так как не хотели без нужды уничтожать птиц. Пингвины в это время неслись, и зимовщики находили их яйца очень вкусными.

Фрэнк Уайлд с тюленями

Императорские пингвины

Пингвины Адели на берегу мыса Ройдс

Яйцо пингвина примерно такой же величины, как утиное; белок прозрачен и напоминает желе, желток мал. Чтобы яйцо сварилось как следует, его нужно кипятить около 8 минут, а если нужно сварить вкрутую и желток, то 10 минут. Скорлупа изнутри очень красивого темно-зеленого цвета, снаружи она меловая, белая, хотя обычно изукрашена пятнышками помета. Мёррей отвел определенную часть гнездовья для сбора яиц на «домашние надобности», отчасти, чтобы обеспечить получение свежих яиц, отчасти, чтобы установить, сколько яиц откладывает самка пингвина. Другую часть гнездовья не трогали, чтобы изучать развитие и воспитание молодых пингвинов.

Зимовщики продолжали научную работу в разных отраслях, совершали небольшие экскурсии в окрестности.

«Сегодня мы проехали на автомобиле на остров Палатки через остров Неприступный, – записывает Пристли 14 ноября. – Главная цель этой поездки заключалась в том, чтобы дать Джойсу возможность убить и освежевать несколько молодых тюленей, но мы также вели и геологическую работу. Партия состояла из Дэя, Джойса, Мёррея и меня. Когда автомобиль остановился напротив острова Неприступного, трое из нас отправились осматривать его западный склон. У нас не было времени на восхождение, но остров с этой стороны образован целиком массивным потоком базальта с небольшими вкраплениями порфира, лучше всего видными на выветрившихся образцах. Пласт базальта, по-видимому, имеет падение к югу. Дэй пытался присоединиться к нам, но выбрал неудачное место и заехал глубоко в сугроб, по самую ось. Поэтому ему пришлось дать задний ход и выбраться назад. Оттуда мы отправились дальше на остров Палатки. Джойс выбрал молодого тюленя и занялся им. Мёррей, Дэй и я взобрались на остров по размытому водой ущелью, бегло осмотрели горные породы, слагающие остров. Это – агломерат из очень грубых обломков; поверх агломерата массивный поток кенитовой лавы. Дэй сфотографировал нижние складки ущелья, в то время как Мёррей и я взобрались по склону скал до конца обнажений, а затем стали вырубать ступеньки в снежном склоне. Наверху склона я уперся в снежный карниз и, перебираясь через него, чуть не попал в беду. Достигнув вершины, мы пошли вдоль гребня и сфотографировали великолепный выветрившийся кенитовый валун с выемкой в нем, вроде беседки; валун был весь усеян кристаллами шпата вроде того, как бывает усеяна гвоздями старинная церковная дверь.

Сделав эти снимки, мы спустились на другую сторону острова и обошли его кругом, чтобы присоединиться к остальным. Взбираться на гору здесь по сколько-нибудь крутому склону очень трудно из-за выветрившихся обломков. Из-за отсутствия мощных естественных факторов, которые могли бы перемещать обломки на другое место, а также вследствие того, что ветер уносит самые легкие частицы почвы, эти обломки остаются лежать под своим углом откоса; неверный шаг может заставить альпиниста и камни на поверхности горы скатиться с поверхности горы вниз на 15–30 метров – переживание не из приятных, как я хорошо знаю по неоднократному опыту. Солнце сегодня греет очень сильно, и по ущелью бежит небольшой поток, увлекающий с собой вниз значительное количество частиц почвы».

В эту поездку у Дэя с его автомобилем было приключение. Около мыса Барни ему попалась на пути большая трещина во льду; он направил машину под прямым углом к ней и дал скорость, чтобы, как обычно, «перескочить» через нее. Когда автомобиль был всего в нескольких метрах от нее и несся со скоростью около 25 км в час, Дэй увидел, что трещина резко изменила направление и идет по тому пути, который он выбрал; мгновение спустя переднее правое колесо машины очутилось в трещине. Внезапная нагрузка, которой подвергся автомобиль, выявила бы слабые места машины, если бы они были, но, к счастью, ничего в ней не сломалось, а так как трещина снова изменила направление, то колесо выскочило на повороте вверх, и автомобиль опять очутился на крепком льду.

16 ноября Пристли совершил интересную экскурсию вверх по склону Эребуса. За нижней мореной обнаружил отделенные от нее снеговым полем значительной величины кенитовые гребни и конусы, покрытые очень небольшим количеством обломков. Гребни эти тянулись на некоторое расстояние до края главного ледника, где заканчивались несколькими отдельными заостренными скалами.

«Та, которую я осмотрел, – пишет Пристли, – находилась ближе всего к большому вторичному конусу и имела в вышину 24 метра; она была образована кенитовым массивом коричневого цвета, мелкозернистого строения, с очень большими кубическими глыбами в местах стыка, в целом ряде соединений. На этой скале я собрал девять родов лишайника, в том числе четыре или пять новых видов, и один образец мха. Один из лишайников был настолько больше других и так сильно разветвлен, что его с полным правом можно было бы назвать лесным лишайником. Мёррей считает, что этот лишайник находится в близком родстве с оленьим мхом».

Джойс в это время был занят сбором зоологической коллекции; пользуясь автомобилем, он смог охватить большой район. Автомобиль, которым правил Дэй, отвозил Джойса за 22–25 км по морскому льду в какое-нибудь подходящее место, обычно вблизи Кафедральных скал на северной стороне Ледникового языка, и оставлял его охотиться там на тюленей и пингвинов. Чтобы убить молодых тюленей, которые нужны были Джойсу, ему приходилось сначала отгонять матерей. На это часто уходило много времени, так как самка тюленя проявляет агрессивность, когда ее беспокоят. Работа была не из приятных, но Джойс убил и препарировал для сохранения пять молодых и четыре взрослых экземпляра тюленей Уэдделла. Перед отъездом из Англии Джойс обучался таксидермии, чтобы подготовиться к этим работам. Джойс и Дэй также убили и освежевали двадцать императорских пингвинов, двенадцать пингвинов Адели и двенадцать больших поморников; в сборе яиц помогали все зимовщики.

Мёррей руководил научной работой, обращая особое внимание на свою область – биологию, а Марстон уделял столько времени, сколько мог, зарисовкам и живописи. Он взял с собой на юг масляные краски, акварельные и пастель. Оказалось, что на открытом воздухе совсем нельзя пользоваться акварельными красками, так как они сейчас же замерзают. Пользоваться масляными красками довольно удобно летом, хотя всегда было холодно сидеть за работой долгое время. Весной масляные краски замерзали на открытом воздухе приблизительно через час, так что работать долго без перерывов невозможно. Пастелью для «набросков в цвете» можно было пользоваться всегда… Для любой работы на открытом воздухе приходилось надевать рукавицы; это затрудняло писание этюдов.

Марстон, как и другие художники, обнаружил, что палитра природы в Антарктике удивительно примитивна, хотя часто замечательно красива. Чистый синий и зеленый цвета резко контрастируют с ярким красным, так что точная передача цветов, в которые окрашен закат, напомнила бы многим импрессионистский плакат, какой можно встретить на улицах Лондона.

Не хватает слов при попытке описать необычайно странные эффекты, наблюдаемые в некоторые дни, когда небо окрашено в огненно-красный и бледно-розовый цвета, переходящие над головой в темно-синий, а снежные поля и скалы при свете луны кажутся фиолетовыми, зелеными и белыми. Марстон наслаждался «серыми днями». Тогда не было прямого солнечного освещения, и снег кругом окрашивался в нежнейшие оттенки серого; нигде не было теней. Иногда ветер нес легкие снежные вихри, и весь пейзаж превращался в замороженную сказочную страну. Снежные горы и поля при прямом освещении были белыми, но впадины казались ярко-синими, и цвет этот сгущался почти в черный в глубоких местах. Для работы художника здесь был неограниченный простор, и Марстон отчасти страдал, как и другие специалисты, участвовавшие в экспедиции, от того, что людей было так мало, что каждому, кроме своей собственной работы, приходилось выполнять какую-то долю общих обязанностей.

Джойс посвящал все свободное время, какое у него оставалось, окончанию томов «Aurora Australis». Он напрактиковался и стал более искусным в обращении со шрифтом. Ему удавалось сделать довольно много. Дэй помогал Джойсу в подготовке дощечек «Венеста», в которые должны были переплетаться эти тома. Кое-какой литературный материал поступил поздно, и оставалось еще много работы. Марстон продолжал трудиться над литографированием иллюстраций.

Я оставил указания о проведении геологической разведки в направлении северного склона Эребуса и об исследовании, если будет возможно, некоторых вторичных конусов и древнего главного кратера. Угроза непогоды в течение некоторого времени мешала выполнению этого плана. В течение почти двух недель после возвращения Южной вспомогательной партии ожидаемая буря не наступала, но погода для путешествия была неблагоприятной. Наконец, дальше откладывать экскурсию стало невозможно, так как геолог Пристли должен был отправляться в Западные горы. Поэтому 23 ноября поход начался, хотя люди и опасались бури, которая уже давно должна была наступить, по их расчету.

Партия состояла из Пристли, Марстона, Джойса, Мёррея и Брокльхёрста. Они взяли с собой 31,8 кг провизии – недельный запас из обычного расчета по 907 грамм в день на человека, но только одну палатку, рассчитанную на троих, полагая, что один или двое смогут спать в мешках, вне палатки. Погода, когда они покинули домик, была хорошей, но после полудня задул сильный южный ветер, и им пришлось идти в поземке. Путешественники расположились на ночлег около крутой отдельной скалы, приблизительно в восьми километрах от домика, на высоте почти 600 метров над уровнем моря. Найти хороший заснеженный участок для лагеря оказалось трудным делом. Пришлось разбить палатку на гладком голубом льду ледника, покрытом тонким слоем снега. Лед под небольшим уклоном спускался к морю и заканчивался ледяным обрывом в нескольких сотнях метров от лагеря. После обеда Пристли, Мёррей и Джойс взобрались на отдельные скалы и нашли несколько новых лишайников; однако собранные ими образцы потом пропали во время бури. Пристли также нашел множество очень правильных кристаллов полевого шпата, выветрившихся из кенита, и собрал несколько горстей самых лучших.

Путники залезли в спальные мешки в восемь часов вечера в понедельник, а еще до полуночи налетела буря, которая оказалась исключительно жестокой, с сильной метелью. Пристли вызвался спать в эту ночь под открытым небом и отнес свой спальный мешок в укрытое место между скал, на некотором расстоянии от палатки. Услышав рев бури, остальные выглянули наружу, но увидев, что Пристли успел спуститься и улегся рядом с палаткой, успокоились. В первую ночь легкий снег вокруг палатки сдуло, и одна ее сторона оказалась открытой для ветра, но обитатели палатки нашли несколько кусков камня и закрепили ими край полотнища.

«В течение следующих трех дней нам было довольно тепло в спальных мешках внутри палатки, – пишет Мёррей в своем отчете. – Хотя мы не могли готовить, но ели сухари и пеммикан. Брали горсти снега, находившегося в небольшом количестве под полотнищем пола, и, сжимая в руке, получали ледышки, которые сосали взамен питья. Мы беспокоились о Пристли и время от времени отстегивали полотнище входа и окликали его; каждый раз Пристли отвечал, что все в порядке. В начале бури Джойс сумел передать ему еду, поэтому мы не боялись, что он голодает, но, как выяснилось потом, Пристли нечего было пить, и он поэтому не мог есть. Никто не мог предложить ему поменяться местами, так как при этом в спальный мешок моментально набился бы снег, да и его самого могло бы унести ветром. В среду Марстон надел свой непромокаемый костюм и подполз к Пристли, который сказал, что «все в порядке», но он не ел уже сутки. Марстон дал ему сухарей и шоколаду. В четверг утром Пристли откликнулся на зов, но голос его все удалялся от палатки: оказывается, при каждом движении Пристли немного соскальзывал вниз по гладкому льду ледника. В середине дня на наш оклик не последовало ответа. Мы вспомнили об обрыве на краю ледника и забеспокоились. Джойс и я оделись и вышли на поиски Пристли. Из-за сильной бури ничего не было видно; стоило поднять голову, чтобы попытаться взглянуть вперед, как все лицо и глаза мгновенно покрывались коркой льда. Мы ползали на четвереньках, разыскивая пропавшего. Единственная возможность вернуться в палатку состояла в том, чтобы придерживаться направления ветра: по ветру в поисках Пристли, против ветра – назад к палатке. Ориентиром служили сани, стоявшие с одной стороны палатки. Пристли же лежал неподалеку от них. Я прополз вдоль саней к тому месту, где он лежал, и не обнаружил его. Джойс отполз немного дальше вправо и натолкнулся на него: Пристли был жив».

То, что Пристли испытал за это время, рассказано в его дневнике. «Я вызвался спать в мешке вне палатки, – пишет он. – К тому времени, когда я приготовился укладываться, метель уже снова разыгралась основательно; единственное защищенное место, которое я смог найти, было на вершине холма. Я сказал Джойсу, где он меня найдет утром, и расположился на ночлег, к счастью, навалив сначала из предосторожности на свои непромокаемые штаны и куртку рядом с мешком несколько глыб кенита. Проснувшись через несколько часов, я увидел, что ветер, усиливаясь, перешел в бурю и что пурга несет тучи снега над моей головой. Я понял, что оставшимся в палатке будет трудно добраться до меня утром. Поэтому вылез из мешка и оделся, причем во время этой операции и в мешок, и в одежду набился снег. Затем с трудом я стащил мешок вниз по крутому склону скалы к саням. Здесь я завернулся в полотнище палатки и лег поперек ветра. Примерно через два часа меня занесло так сильно, что я был вынужден высвободить плечи из мешка и высунуться из сугроба. Затем я попробовал, что будет, если лечь головой к ветру. Это оказалось очень удачным положением, и я провел в нем следующие 72 часа. При каждом изменении направления ветра он перемещал меня книзу на один-два метра; меня постепенно сносило по обдуваемой ветром поверхности ледника. Я был уже в 20–30 метрах от палатки. В случае, если бы сила ветра возросла, мне угрожала опасность быть снесенным либо на скалы, находившиеся в 400 метрах книзу от палатки, либо прямо вдоль по леднику через обрыв высотой в 30 метров в бухту Подковы.

Товарищи, находившиеся в палатке, трижды ухитрялись передать мне сухарей и сырого пеммикана, а Марстон достал из моего спинного мешка шоколад и принес его мне. Главной моей бедой, однако, было отсутствие воды. Перед тем как улечься, я выпил немного чаю, но с того времени почти 80 часов я ничего не пил, а только пососал несколько кусочков льда, которые удавалось отковырять кончиком английской булавки. Когда Джойс пришел во второй раз, кажется в начале третьего дня, он сообщил мне, что веревки на верхних концах кольев палатки сдали и что брезент прорван углом банки с сухарями. Он добавил, что снег на нижнем краю полотнища палатки не держится и что оно прижато только несколькими камнями; поэтому находящиеся в палатке все время ждут, что палатку вот-вот унесет совсем. Когда Джойс в этот раз уходил от меня, снег несло такой густой пеленой, что он ничего не видел. Чтобы найти дорогу обратно, Джойсу пришлось кричать и прислушиваться к ответным крикам товарищей по палатке. Он прошел только четверть расстояния до нее, как глаза его забило снегом и сейчас же закрыло льдом. Когда Джойс добрался до палатки, лицо его было покрыто маской льда и обе ноги приморожены. Ему помогли войти и отходили ноги растиранием. Дальнейшие попытки добраться до меня были уже невозможны. Джойс принес мне сухарей и сырого пеммикана.

Готовить в палатке было невозможно, так как нельзя было добраться до саней и достать воронку для заправки керосином. Может показаться преувеличением, что мы не могли добраться до саней, находившихся от палатки всего в четырех метрах или даже меньше того, но нужно помнить о том, что мы лежали на склоне чисто выметенного ветром ледника, на котором наши финеско не находили опоры. Снег, покрывавший лед, когда мы располагались на ночлег, весь исчез под бешеным натиском бури. Наши подбитые гвоздями лыжные ботинки были повешены сушиться на ледорубы вокруг саней, но все равно в бурю их невозможно было бы носить: ноги коченели даже в меховых финеско. Поскользнуться на льду означало верную гибель.

Небольшое ослабление ветра к концу третьего дня вызвало у меня надежду добраться до палатки. Я стал готовиться к переходу и надел для этого свою верхнюю одежду – нелегкая задача, когда лежишь в спальном мешке. Ветер и пурга уменьшились, и я обрадовался, что, наконец, смогу ориентироваться по окружающим предметам. Однако я не мог бы выбраться из мешка без того, чтоб меня не снесло еще ниже вдоль скользкого ледника, а я понимал, что с громоздким мешком мне невозможно будет ползти вверх по склону. Лишиться же мешка было равносильно тому, чтобы дать ветру снести себя в море».

Часа через два после этого, во время одного из тех удивительных промежутков затишья, которые наступают иногда среди антарктической бури, Марстон рискнул выбраться из палатки. По обе стороны от лагеря ветер с полной силой гнал снег, но Марстону удалось добраться до Пристли раньше, чем снова налетела буря. Они поволокли спальный мешок вверх по леднику, прижимая его камнями и подвигая вперед толчками; оба вошли в палатку.

«Четверым в палатке на троих здорово тесно, – продолжает Пристли, – но когда людей пятеро – это ужасно; понадобилось некоторое время, пока я сумел поместиться хоть сидя. Первым делом нужно было осмотреть примороженные ноги и заняться уходом за ними; осмотр дал максимум того, чего можно было ожидать: и у Марстона, и у меня были обморожены обе ноги. Массаж восстановил кровообращение. Я залез в мешок Марстона, и он стал готовить чай… После чая я залез в свой мешок и улегся поверх Мёррея и Марстона. Повозившись долгое время, мы ухитрились улечься довольно сносно, хотя в настолько неудобных позах, что спать было невозможно.

Около половины пятого утра сготовили в палатке пеммикан и позавтракали по-настоящему, так как ветер, наконец, действительно начал стихать. Из-за холода, длительного пребывания в полуголодном состоянии в тесноте и из-за того, что в еду попал керосин, мы не могли отдать должное ни похлебке, ни какао, которое за ней последовало. Мы все еще чувствовали пустоту в желудке, когда метель прекратилась, и вышли из палатки в бурю, чтобы уложить сани и двинуться домой.

От восхождения на гору пришлось, конечно, отказаться. Я надел свои мокрые финеско и вышел помогать, но меньше, чем через пять минут, хотя температура была 22° F [—5,6 °C], был снова в палатке: на обеих ногах обмерзли пальцы. Понадобилось полчаса, чтобы восстановить циркуляцию поколачиванием, массажем и растиранием снегом. Этот излюбленный Марстоном способ лечения весьма радикален, но вместе с тем он и самый болезненный из известных мне: антарктический снег всегда состоит из маленьких острых кристаллов, очень хрупких и твердых. Мы очень нетерпеливо переносили эту неизбежную задержку, так как налицо были все признаки возобновления бури и метели. К счастью, мы тронулись в путь раньше, чем поднялась метель, а ветер был в общем благоприятен. Мы оставили на месте лагеря все продовольствие, единогласно дав этой отдельно стоящей скале название «Несчастный нунатак». Покидая это место, мы, пожалуй, так же радовались, как радовалась бы душа, покидающая чистилище. Здесь также была оставлена банка сухарей и керосин для будущей попытки восхождения, которое должны были совершить Мёррей, Дэй, Марстон и Джойс.

Поразителен был контраст между выметенной ветром поверхностью ледника и той, по которой мы с трудом тащили сани во время нашего похода вверх. Вместо ровного ковра рыхлого снега толщиной в 15 см, местами с сугробами по колено, теперь виднелись пятна ледникового льда, большие участки фирна и твердые сугробы снега, на котором ни наш вес, ни вес саней не оставлял ни малейшего отпечатка. Эти сугробы сильно нависали с юго-восточной стороны и часто имели в высоту от 30 до 45 см. Хотя два человека тянули, а два направляли сани, везти их поперек дувшего в это время сильного ветра было нелегко. В течение долгого времени мы поднимались приблизительно в километре к северу от бухты Подковы по совершенно незнакомой местности, среди ряда еще не исследованных морен. К несчастью тащивших сани, от меня не было никакого толку: я едва мог тащиться сам, поэтому все очень обрадовались, когда довезли сани до бухты Задней на Голубом озере, где мы их и оставили до следующего дня. Добравшись до зимовки, все усиленно занялись питанием и восстановлением сил, так как пробыли в походе пять дней».

Когда партия возвращалась назад на зимовку 27 ноября, она заметила, что на Эребусе происходит извержение. Из кратера поднимались громадные, расширяющиеся кверху столбы пара, а позади виднелись странные перистые облака. Температура во время бури не опускалась ниже —11,1° C и большую часть времени была выше —6,7° C. Обморожения, которым подверглись люди, можно объяснить главным образом пониженной сопротивляемостью, вызванной теснотой и отсутствием горячей пищи.

Пережитые трудности были довольно серьезными, но после одного-двух дней пребывания на зимовке люди уже оправились и начали сейчас же готовиться к походу на запад.

Я оставил указание, чтобы Армитедж, Пристли и Брокльхёрст 1 декабря выступили по направлению к мысу Масленому, взяв с собой 272 килограмма запасов. Им надлежало устроить склад для Северной партии, которая по нашему предположению могла посетить этот мыс на обратном пути с Магнитного полюса. Затем группа Армитеджа должна была обеспечить себя необходимыми для них самих запасами и направиться дальше вверх по леднику Феррара до склада Нунатак, чтобы Пристли мог произвести поиски ископаемых в песчаниках Западных гор. Группа должна была вернуться на мыс Масленый в начале января, чтобы встретиться там с профессором Дэвидом, Моусоном и Маккеем. Если встреча партий состоится, Моусон, Пристли и Брокльхёрст продолжат геологические работы в Сухой долине и ее окрестностях, а профессор Дэвид, Армитедж и Маккей вернутся на зимовку. То, что Северная партия не прибыла, до некоторой степени нарушило этот план, но группа Армитеджа произвела некоторые весьма нужные работы.

Горы к западу от пролива Мак-Мёрдо были исследованы лейтенантом Армитеджом и капитаном Скоттом во время экспедиции «Дискавери». Армитедж поднялся на горы и проник на запад на ледяной купол до высоты 2743 метра, а Скотт достиг на западном плоскогорье 146°33’ в. д. Однако нужны были более подробные сведения по геологии этих гор. Итак, Армитедж, Пристли и Брокльхёрст вышли 1 декабря с зимовки, взяв с собой около 245 кг оборудования и припасов. Первые 26 км их вез автомобиль, несмотря на то что морской лед к этому времени стал очень плох. Лето было уже в разгаре, солнце все время стояло над горизонтом, по всем направлениям виднелись трещины и озера воды. От зимовки автомобиль вели Дэй и Марстон. Когда они возвращались обратно, расставшись с Западной партией, машина прочно застряла в поперечной трещине. Они затратили два часа на околку льда, чтобы автомобиль мог выбраться, а затем были вынуждены сделать крюк в восемь километров, объезжая трещину. Это был последний рейс автомобиля в Антарктике: по возвращении на зимовку, машину поставили на консервацию.

Западная партия после тяжелых переходов с санями расположилась лагерем у подножья ледника Феррара 4 декабря. У Армитеджа в это время был приступ снежной слепоты. Пристли нашел мох и гриб на прибрежной морене, а также кенит. Люди предвкушали находку яиц большого поморника, которые могли бы служить приятной заменой пеммикану и сухарям, но, по-видимому, птицы еще не начинали нестись, и яиц не нашли.

«На береговых скалах этих морен идет значительное обнажение и вымывание водой, – записывает Пристли в своем дневнике. – Вдоль подошвы льда можно видеть довольно толстый слой осадочных отложений, очень похожий на ряд миниатюрных дельт, которые будут снесены в море, когда вскроется лед. Нанос пыли с морен привел к образованию с их внутренней стороны интересной поверхности на протяжении трех километров. Очевидно, иногда ветры были настолько сильны, что переносили вместе со снегом значительное количество гравия. Наносы снега, содержавшие гравий, растаяли, образовав подрезы у краев более чистых снеговых сугробов. Таким образом, получилась обнаженная поверхность льда с пятнами снеговых сугробов, нависающих со всех сторон».

Партия 5 декабря достигла мыса Масленого, приблизительно в 56 км по прямой линии от нашей зимовки и нашла там маленький склад, оставленный Северной партией на пути к Магнитному полюсу. Профессор Дэвид и его спутники оставили здесь перед уходом письма в банке из-под молока. Оставив на складе привезенные запасы, Армитедж, Пристли и Брокльхёрст отправились обратно на зимовку и прибыли туда в 23 часа 30 минут 7 декабря. 9 декабря они снова выступили на мыс Масленый, взяв с собой припасы на пять недель на три человека, чтобы идти вверх по леднику Феррара и позже попытаться соединиться с Северной партией.

На зимовке оставалось теперь только пять человек – Мёррей, Джойс, Дэй, Марстон и Робертс. Жара антарктического лета достигла высшей точки, сугробы быстро таяли, повсюду слышалось журчание текущей воды. На холме позади дома оставался большой снежный нанос, по которому шла дорога к анемометру Моусона. 1 декабря этот снег подтаял и от него потекло несколько ручейков; на другой день оказалось, что один из них проник под дом и образовал на низкой стороне ямы лужу около 30 см глубиной. Под домом хранилось много ценного, а единственное отверстие – ход в яму – залило. Пришлось выкопать яму с той стороны дома, где грунт был повыше. Джойс влез в нее и провел несколько часов, ползая в помещении высотой немногим больше тридцати сантиметров, спасая ценные ящики с типографским оборудованием и печатными материалами.

В следующие дни жители дома наблюдали пример контраста, свойственного антарктическому климату. Солнце растопило снег, погода стояла просто жаркая, но вода, подтекавшая под дом, куда не могли проникнуть солнечные лучи, и где температура воздуха никогда не поднималась выше 0° F [—17,8° C], замерзала по ночам и уже не оттаивала. Каждый день эта вода добавляла новый слой к скопившемуся под домом льду, который, наконец, почти достиг пола.

После окончательного отбытия Западной партии 9 декабря жизнь на зимовке текла без всяких событий до прибытия «Нимрода». Участники экспедиции, остававшиеся на мысе Ройдс, были заняты сбором яиц большого поморника, обработкой шкур, выполнением обычных научных наблюдений и наблюдениями над поведением пингвинов Адели. Было сделано много снимков, особенно Дэем, пингвинов во всевозможных позах; снимали и другие интересные вещи. Были проведены опыты по фотографированию микроскопических животных, и получен ряд их снимков в естественных условиях.

Возвращение «Нимрода»

Оставив нас 22 февраля на зимовке, «Нимрод» без всяких приключений возвратился в Новую Зеландию. Всю дорогу держался попутный ветер, никаких затруднений со льдами не было и через 12 дней после выхода с мыса Ройдс показались берега Новой Зеландии.

В течение зимы «Нимрод» стоял в Литтелтоне в ожидании, когда настанет время снова отправиться за нами. Судно поставили в док и тщательно отремонтировали. Все результаты той сильной трепки, которую «Нимрод» получил во время нашего плавания, были устранены, и он находился в полной готовности вступить опять в борьбу со льдами.

В конце года запасы были приняты на борт. Предполагалось, что, если не вернется какая-нибудь из санных экспедиций, то одна из партий экспедиции вынуждена будет провести вторую зиму на мысе Ройдс. Возможно, что и сам «Нимрод» окажется затертым во льдах и тоже зазимует. Поэтому на судно взяли достаточное количество припасов, погрузили как можно больше угля. Капитан Ивенс, командовавший пароходом «Куниа», буксировавшим «Нимрод» в антарктические воды, по моему представлению был назначен командиром «Нимрода», так как капитан Ингленд, после прибытия в Новую Зеландию, вынужден был подать в отставку из-за плохого состояния здоровья.

«Нимрод» вышел из Литтелтона 1 декабря 1908 года и свой путь на юг совершал в условиях превосходной погоды. Вечером 3 декабря задул попутный ветер. На судне остановили машину и шли под парусами до 20 декабря уже под 66°30’ ю. ш. и 170°28’ з. д. Впереди виднелся отблеск льдов. Подняли пары, но все же шли до самых льдов под парусами.

Скоро судно оказалось среди мелкого льда и несколько часов пробивалось через него. Затем, встретив тяжелый плавучий лед, оно вошло в него и медленно продвигалось, отыскивая проходы среди льдин. На льду лежало много тюленей, смотревших на судно с обычным выражением добродушного изумления. На следующий день лед оказался более сплоченным. Ход судна на юг замедлился. Команда умудрилась даже по пути убить на льду и освежевать нескольких тюленей-крабоедов. Вечером в тот же день «Нимрод» вышел на чистую воду и в полдень 22 декабря находился под 68°20’ ю. ш. и 175°23’ з. д. Далее он смог идти опять под парусами по свободному ото льда морю Росса. Пояс плавучих льдов был примерно в 100 километров шириной.

26 декабря «Нимрод» достиг 70°42’ ю. ш. и 173°4’ з. д. – той точки, в которой в 1843 году Джеймс Росс видел «сплошной торосистый лед», а мы встречали лишь отдельные плавучие льдины на обширном пространстве свободной воды. При измерении глубины лот не достиг дна на 2880 метров. Таким образом, предположение, будто лед, виденный Россом, стоял на мели, было полностью опровергнуто.

В полдень 27 декабря «Нимрод», продвигаясь в юго-восточном направлении, встретил тяжелый лед под 72°8’ ю. ш. и 173°1′ з. д. Однако к концу дня он получил опять возможность двигаться вперед. В 4 часа следующего дня «Нимрод» снова был на свободной ото льда воде; отблеск льда виднелся только на востоке.

Капитан Ивенс придерживался восточного направления, надеясь увидеть Землю короля Эдуарда VII, но в этом направлении плавучий лед казался сплошным. Поэтому 30 декабря был взят курс на мыс Берд. 1 января 1909 года на горизонте показался вулкан Эребус.

Это плавание капитана Ивенса подтверждает мое мнение о том, что в нормальных условиях плавучий лед, простирающийся по морю Росса от Великого ледяного барьера на восток, совершенно непроходим и что экспедиция на «Дискавери» в 1902 году смогла пройти так далеко и увидеть Землю короля Эдуарда VII только потому, что в том году море было на редкость свободно от льдов.

Препятствием в продвижении «Нимрода» к месту нашей зимовки оказались льды у острова Бофорт. После трехчасового лавирования капитан Ивенс поставил судно на ледяной якорь у одной из льдин. На следующее утро «Нимрод» отцепился от льдины и с помощью течения, направленного на запад, которое, видимо, постоянно действует между мысом Берд и островом Бофорт, медленно продвигался, лавируя между льдинами. В течение двух дней судно добралось до точки, находившейся лишь в 45 километрах от мыса Ройдс. При этом «Нимроду» пришлось испытать несколько сильных ударов о льдины, но судно обнаружило большую прочность. В конце концов оно встретило лед, который казался совершенно сплошным, и на некоторое время продвижение к югу стало невозможным.

Ввиду того что сразу попасть к мысу Ройдс «Нимрод» не мог, капитан Ивенс решил послать Макинтоша с тремя людьми на нашу зимовку, чтобы сообщить о прибытии судна и передать почту. Партии предстояло пройти по морскому льду с санями и при этом как будто не ожидалось никаких крупных затруднений. 3 января в 10 часов 15 минут партия, состоявшая из Макинтоша, Макджиллона, Ричса и Пэтона отправилась в путь, взяв с собой сани, палатку, спальные мешки, принадлежности для варки пищи и запас провизии. Им надо было пройти примерно 40 км. После полудня Макинтош отослал Ричса и Пэтона обратно на судно и уменьшил груз саней, оставив 22 кг провизии на складе. Передвижение стало весьма тяжелым, им попадался очень трудный лед и рыхлый снег. В 19 часов сделали привал, отдохнули и в 1 час 55 минут на другой день отправились опять в путь. Скоро поверхность льда стала лучше. Макинтош и Макджиллон быстро продвигались вперед до 5 часов 30 минут, когда вдруг встретили широкое свободное ото льда пространство воды, позади которого виднелись плавающие льдины. Полынья преградила им путь. Два часа они шли в западном направлении, чтобы посмотреть, как далеко тянется открытая вода, но дойти до ее конца не смогли. Вся масса льда далее к югу, казалось, находится в движении, а течение в том месте, где была партия, имело скорость около 5 км в час. В 7 часов З0 минут Макинтош и Макджиллон позавтракали и отправились обратно на судно, так как им было ясно, что нет никаких шансов добраться до мыса Ройдс.

Тут Макинтош вдруг обнаружил, что и позади имеется вода, преграждающая обратный путь к судну. Он забрался на высокий торос, чтобы осмотреться и открыл, что льдины начинают расходиться. Людям грозила весьма серьезная опасность быть унесенными на льдине в пролив. Единственное спасение – это как можно скорее добраться до берега на востоке. Оба путешественника тот час же принялись изо всех сил тащить сани по неровному льду и по глубокому снегу. Местами им приходилось поднимать сани и перетаскивать их через нагроможденные льдины. Когда, наконец, они были уже невдалеке от земли, вдававшейся в море, оказалось, что путь к ней опять преграждает вода!

«Мы потащились к следующему мысу, который казался более надежным, – пишет Макинтош в своем дневнике, – льдины здесь были небольшие, квадратной формы. Через каждые 180 метров нам приходилось, подтащив сани к краю льдины, прыгать через полыньи на другую льдину и с огромными усилиями перетягивать к себе сани. После часа такой работы руки наши были все окровавлены и изрезаны. Одежда по грудь промокла насквозь, так как нередко мы оступались и падали в воду, перепрыгивая с льдины на льдину. При этом одежда замерзла и стала твердой. В 14 часов 30 минут мы были близко от земли и подошли к огромной льдине, образовывавшей мост. Льдина, на которой мы находились, быстро двигалась. Нам пришлось страшно напрячь свои силы, чтобы скорее перетащить сани через двухметровую трещину. Счастье было на нашей стороне. Кое-как мы вытащили сани на твердый лед и распаковали их. Здесь мы были в безопасности и как нельзя более вовремя: минут 15 спустя там, откуда мы перебрались на землю, опять была открытая вода».

На этом месте, где путешественники вышли на сушу, Макинтош решил устроить лагерь, имея в виду, что путешествие по скалам и ледникам тоже предприятие нелегкое, может быть даже неосуществимое, если не оставить здесь тяжелый мешок с почтой. К тому же Макджиллон заболел снежной слепотой, и оба они страшно устали. Дальше я привожу выписки из отчета Макинтоша о последующих приключениях этой маленькой группы.

«На следующее утро Макджиллон оказался совершенно больным. Глаза его были закрыты, а лицо страшно распухло. Единственное, что я мог сделать – промыть ему глаза и это, как будто, доставило ему некоторое облегчение. Взобравшись на высокое место, я старался разглядеть наше судно, но не увидел и следа. С наступлением дня я и сам начал ощущать боль в глазах и очень опасался, как бы и мне не попасть в такое же положение, как мой спутник, – тогда нам обоим пришлось бы плохо. И на самом деле, утром 6 января мы оба совсем ослепли. Лицо Макджиллона раздулось ужасным образом, глаза окончательно и плотно закрылись, так что он долгое время даже не знал, что я тоже ослеп. Сперва я старался ему об этом не говорить, но затем боль в глазах усилилась и пришлось признаться. Я мог немного видеть, когда, преодолевая страшную боль, раскрывал веки пальцами, но это удавалось только на самое короткое время. Глаза Макджиллону я продолжал промывать. Промучившись, таким образом, в течение шести часов, я, наконец, заснул. Проснувшись, почувствовал себя несколько свежее и мог уже видеть без труда. Макджиллон также немного оправился, и мы оба с ним радовались своему излечению. Около полуночи зрение у нас восстановилось настолько, что мы смогли добраться до гнездовья пингвинов. Птицы нас очень позабавили. Мы добыли там также яйца».

Макинтош и Макджиллон оставались в лагере несколько дней, не видя никаких признаков судна. После того как глаза их поправились, они большую часть времени посвящали изучению окрестностей и наблюдению за птицами. Им пришлось убавить порции и есть только два раза в день, так как запас пищи был очень невелик. Наконец, Макинтош решил, что они оставят здесь в палатке мешок с почтой, слишком тяжелый, чтобы нести его, и налегке отправятся пешком на мыс Ройдс. Утром 11 января они вышли, взяв с собой каждый на плечи по 18 кг, включая провизию на три трапезы. Дойти до зимовья они рассчитывали за сутки. Первая часть пути лежала по базальтовым холмам у подножья горы Берд, поэтому путешественники решили забраться как можно выше, чтобы избежать глубоких долин и ледников. Им удалось подняться примерно на 1500 метров. Склоны горы не представляли никаких затруднений, пока путники не попали на глетчер. Здесь начались их бедствия. Они были в обыкновенных лыжных ботинках, без гвоздей, поэтому часто скользили на льду и падали.

«Мы шли, каждый сам себе выбирая дорогу, – пишет Макинтош, – примерно на расстоянии 45 метров друг от друга и нелепейшим образом не догадались связаться. Я шел впереди, обернулся, чтобы сказать что-то своему спутнику, как вдруг вижу, что он исчез. Слышу, где-то раздается его голос. Бросаюсь к трещине глетчера и нахожу Макджиллона в глубине трещины, в нескольких футах ниже меня – его задержал от дальнейшего падения случайный выступ льда. Я снял перевязки со своего вьюка, привязал к ним пояс и спустил в трещину эту импровизированную веревку. Макджиллон за нее ухватился. Я стал тянуть изо всех сил. Кое-как, с большим трудом Макджиллону удалось выкарабкаться на поверхность, но наш примус и весь запас провизии полетели вниз, на дно трещины. Пытаясь подцепить их крюком, я привязал свои ремни и пояс к лыжной палке. Но попытка не удалась, ремни и пояс были потеряны, и мы остались, таким образом, почти без снаряжения.

Как только Макджиллон оправился от полученного при падении ушиба, мы пошли дальше, теперь уже связавшись запасными ремнями. Пришлось перебираться через ряд снежных мостов, прикрывавших бездонные пропасти. Затем попали положительно в целое гнездо глубоких трещин. Они были непроходимы и совершенно преградили нам путь. Заглядывая внутрь, мы не видели их дна. Повернули назад, попробовали взобраться выше, чтобы обойти это опасное место. Теперь мы были связаны. Я шел впереди, Макджиллон за мной, так что, когда я падал, как это часто случалось, и по грудь проваливался в трещину, он мог меня вытянуть. Несколько выше действительно поверхность льда оказалась лучше, но когда мы начали спускаться, то опять попали в район сплошных трещин. Сперва они были покрыты сверху льдом, но затем мы дошли и до совершенно открытых, с такою зияющей пастью, что страшно было внутрь заглядывать. Перебраться через них было совершенно невозможно. Снова начали подыматься вверх. Наконец, дошли до ледяного моста, переброшенного через огромную трещину метров шесть шириной. Связались еще прочнее, и я пошел впереди, широко расставляя ноги, по этому узкому мосту. Нам удалось благополучно перебраться на другую сторону, но достаточно было поскользнуться или мосту рухнуть под нашей тяжестью, как мы бы полетели в черную бездонную пропасть».

Куда бы ни повернулись Макинтош с Макджиллоном, всюду дорогу им преграждали трещины. Наконец, они попали в такое место, откуда выше подыматься было уже невозможно, а вниз вел крутой спуск примерно в 900 метров. Что там внизу, у подножья этого спуска, они не знали, но больше ничего не оставалось делать, и они решили скатиться вниз. Ножи, которыми они скатываясь пробовали тормозить, вырвало у них из рук, но все же им как-то удавалось задерживать быстрое скольжение ногами. На счастье путников, на пути не встретилось ни одной трещины, хотя они и виднелись по бокам. Таким образом, Макинтош и Макджиллон благополучно добрались до подножья спуска. Это было в 16 часов 11 января.

Голод сильно мучил путешественников, а еды почти никакой не было. Все же они смогли продвигаться вперед. В 18 часов они увидели впереди мыс Ройдс и попали на более или менее гладкую поверхность. Затем они съели последние крошки сухарей и остававшуюся половину банки сгущенного молока; кроме нескольких кусочков шоколада, больше у них ничего не оставалось. Вскоре пошел снег, погода испортилась. Мыс Ройдс скрылся из виду. Поднялась такая густая метель, что за два-три шага ничего не было видно. Два часа путники брели совершенно наугад, временами останавливаясь на несколько минут отдохнуть. Укрыться было некуда. Одежда вся покрылась льдом, лица обледенели, донимал холод. Когда ненадолго прояснилось, Макинтошу показалось, что он видит впереди мыс Ройдс. Они двинулись по тому направлению, но опять заплутали. Наступил полдень 12 января, а они все еще блуждали среди скал, так как падающий снег мешал как следует ориентироваться.

Вскоре снег прекратился, но поднялся сильный ветер, началась метель, так что опять все скрылось из глаз. Несколько раз путешественникам казалось, что они видят мыс Ройдс, но затем обнаруживалась ошибка. В действительности же они находились очень близко от нашей зимовки. К счастью, в 19 часов их нашел Дэй. Они были в состоянии полного изнеможения и едва-едва брели, шатаясь из стороны в сторону, боясь только остановиться, так как знали, что остановка грозит гибелью. Через несколько минут они были уже в доме, где тепло, пища, сухая одежда и отдых быстро восстановили их силы.

Им с трудом удалось избежать смерти, и если бы Дэй не отправился случайно из дому посмотреть, не пришло ли судно, надо думать, они никогда не попали бы на зимовку.

Макинтош и Макджиллон добрались до зимовки 12 января, а между тем «Нимрод» побывал уже на мысе Ройдс и пошел опять на север искать их. Мёррей отправился на судне и обстоятельства сложились так, что вернулся он домой лишь через десять дней.

«5 января днем мы пили чай. Марстон случайно открыл двери дома, и вдруг видим – у края льда, в каких-нибудь полутора километрах от нас, стоит «Нимрод» – пишет Мёррей в своем отчете о летних работах. – Мы, конечно, сейчас же бросились на судно. Побежали по льду, как пришлось, кто в сапогах, кто в туфлях, с единственной мыслью – получить письма из дому. Разочарование было потрясающее. Не успели мы поздороваться на «Нимроде» со старыми друзьями, как нас спрашивают: «А Макинтош добрался до вас?» С ужасом мы узнали, что он и его спутник еще за два дня до того оставили судно в 48 км к северу от мыса Ройдс, чтобы пробраться по льду, покрывавшему залив, и доставить нам письма как можно раньше. За несколько дней перед этим мы видели в заливе на горизонте широкую полосу воды, а теперь эта полоса только что заполнилась отдельными плавающими льдинами.

Таким образом, не получив писем из дому, мы имели все основания думать, что наши друзья заплатили жизнью за стремление поскорее доставить их нам. Было ясно, что они попали на большую плавучую льдину и теперь было мало шансов снова увидеть их. 7 января «Нимрод» отошел от мыса Ройдс, чтобы искать пропавших товарищей; мы надеялись, что они добрались до мыса Берд. Но через несколько часов судно попало в плавучий лед, быстро двигавшийся к югу вдоль берега острова Росса. Около бухты Подковы «Нимрод» едва не был приперт к самому берегу, и лишь с большими усилиями ему удалось отойти от материка. Лед все же плотно окружил судно, и с 7 по 15 января «Нимрод» оставался в скованном положении, имея возможность самостоятельно продвигаться под парами лишь в течение нескольких часов первых двух дней. Он был совершенно зажат и двигался вместе с плавучим льдом. Сперва его несло к западной стороне пролива, затем – на север.

12 января судно оказалось прочно вмерзшим в лед и, пожалуй, могло даже зазимовать в нем. Однако во второй половине дня вследствие внезапного давления весь лед вокруг «Нимрода» насколько хватал глаз вдруг пришел в движение. Огромные льдины толщиной в 2–2,5 метра стали нагромождаться одна на другую, образуя с обеих сторон судна торос. К счастью, судно не было повреждено, и примерно через час давление прекратилось. Утром 15 января еще не было никаких признаков ослабления льда, но вскоре после полудня Харборд с бочки на мачте увидел неподалеку от судна в восточной стороне обширные полыньи. Были подняты пары. Через несколько часов мы выбрались из нашего плена и попали на широкое пространство, покрытое лишь тонким льдом, который судно легко могло ломать. Затем показалась и совсем свободная ото льда вода. Вскоре после полуночи мы были уже на чистой воде, обнаружив, что находимся недалеко от ледяного барьера Норденшёльда.

Интересно, что разошедшийся лед долго обманывал нас. Несколько часов нам казалось, будто бы чистая голубая вода находится впереди всего в 2–3 километрах. Мы пробивались часами, а она все не приближалась. Мы потеряли уверенность в ее действительном существовании, пока не оказались в нескольких сотнях метров от кромки льда. Все это время, пока судно сидело во льдах, нас чрезвычайно беспокоила участь Макинтоша. Вернее, мы не сомневались в его гибели, но были лишены возможности что-либо сделать. После полудня 16 января, в тот день, когда мы освободились от льда, «Нимрод» прошел мимо острова Бофорт и, пробившись через очень редкий лед, приблизился к той части берега, где имелась еще некоторая возможность отыскать потерянных товарищей.

На конце полоски берега, упиравшейся в совершенно безнадежные утесы, мы заметили маленькое зеленоватое пятнышко. В подзорную трубу мы разглядели покинутый лагерь Макинтоша, изорванную в клочья палатку и разбросанное вокруг походное снаряжение. На берег была послана шлюпка под командой Дэвиса. Моряки нашли мешок с письмами и записку Макинтоша, приколотую к палатке, в которой он сообщал о своей рискованной попытке перебраться через горы; записка была написана около недели назад. Зная коварный характер долины между горой Берд и Эребусом, сплошь заполненной льдом с ужасными трещинами, мы сомневались в удачном исходе этой отчаянной попытки. Покрытый трещинами склон простирается до самой вершины горы Берд и чрезвычайно круто спускается в сторону Эребуса. Когда около полуночи мы достигли мыса Ройдс, на берег вышли встретить судно лишь два человека, но… один из пришедших был товарищ Макинтоша во всех его приключениях. Мы с радостью узнали, что все окончилось благополучно».

В это время была отправлена партия устроить склад провизии для Южной партии около Минна-Блаф. Чтобы все было готово к тому моменту, когда воротятся обе партии, команда «Нимрода» занялась погрузкой на судно геологических и зоологических коллекций, собранных экспедицией и находившихся в доме.

Затем последовало несколько недель ожидания и полной неизвестности относительно того, что сталось с теми, кто находился в пути.

Поход для устройства склада возле утеса Минна-Блаф

На зимовке я оставил распоряжение, чтобы в начале нового года возле Минна-Блаф был устроен продовольственный склад для Южной партии, которым она воспользуется на обратном пути. Руководить этим должен был Джойс. Задание было очень важным, так как нам четверым из Южной партии требовалось получить запас провизии на последние 160 км пути до зимовки. Мы всецело зависели от успеха этого дела. Джойса сопровождали Макинтош, Дэй и Марстон. Снежный покров был очень рыхлым, поэтому Джойс решил сделать две поездки к Минна-Блаф: одну с грузом обычной еды, другую с особыми лакомствами, доставленными судном.

Джойс взял с собой сани, запряженные 8 собаками, с грузом провизии 226 кг. В полдень они вошли в рыхлый и липкий от соли снег, идти стало очень трудно. Джойс, Макинтош и Марстон все проваливались в разное время, так как рыхлая поверхность поддавалась под ними. Они промокли по пояс, и одежда их моментально обледенела. В первую ночь они разбили лагерь у Ледникового языка. Наутро погода оказалась настолько плохой, что идти было невозможно. Дул сильный ветер с юга, который вскоре превратился в ревущую бурю. В полночь непогода утихла, и утром 18-го они снова были на ногах. Собаки оказались погребенными под сугробом, на поверхности торчали только их носы. Так что, прежде чем их запрягать, пришлось сначала откапывать. Из склада на Языке группа Джойса взяла еще 136 кг продуктов и погрузила их на семифутовые сани. Всего груза на двух санях было 362 кг. Прежде чем достичь старой зимовки «Дискавери», им пришлось тяжело поработать, передвигаясь по рыхлому льду и снегу. Собаки хорошо тянули и, казалось, испытывали удовольствие от работы после длительного бездействия на мысе Ройдс. В полночь 18 января партия добралась до мыса Хат.

Утром 19 января партия вступила на Барьер. Дорога была хорошей, собаки почти все время бежали, и Джойс счел необходимым посадить двух людей на сани, чтобы уменьшить их скорость, так как люди не могли передвигаться так быстро. На каждую собаку приходилось добрых 45 кг груза, хотя с мыса Хат взяли только одни сани.

Температура несколько последующих дней держалась низкая, бороды людей были постоянно покрыты льдом, но партия продвигалась быстро. 23 января, когда она пробиралась по глубокому снегу, покрывавшему заструги, примерно в пяти километрах западнее их курса показался склад. В этом складе был корм для лошадей, оставленный здесь весной. Вскоре стали попадаться трещины, расположенные под прямым углом к курсу; передвижение затруднилось. Джойс распорядился, чтобы люди связались веревкой, так как трещины были предательски замаскированы снегом и поэтому особенно опасны. В последовавшие за этим два дня трещины становились все хуже. Гряды торосов с огромными трещинами между ними тянулись на восток-юго-восток и запад-северо-запад и достигали высоты более десяти метров. В экспедиции не было ни одного человека, который не падал бы в трещину, после внезапного рывка повисая на веревке. Однажды четыре собаки, бежавшие в центре, провалились через снег в трещину, и их с трудом вытащили. Дэй и Джойс с двумя вожаками очутились по одну сторону от трещины, а Макинтош с Марстоном с двумя задними собаками по другую. Дэю и Джойсу пришлось распрячь собак, а Макинтош с Марстоном подтащили их к саням. Пока Дэй и Джойс освобождали упряжь, собаки висели над пропастью, и это положение им, видимо, не нравилось. Джойсу приходилось менять курс, чтобы избежать трещин, но после продвижения в юго-западном направлении в течение шести часов, трещины стали меньше, дорога улучшилась, хотя фирн, по которому они шли, вызывал частые падения. Попытка повернуть на юг, прямо к месту, где предстояло оставить склад, кончилась тем, что экспедиция опять попала в местность, изборожденную трещинами. Джойсу снова пришлось повернуть на восток-юго-восток.

К полуночи 25 января партия достигла места, где было решено оставить склад, примерно в 22,5 км от Минна-Блаф.

Рано утром 26 января люди приступили к сооружению склада. За семь часов был насыпан снежный холм высотой в 3 метра. На вершине холма установили два связанных вместе одиннадцатифутовых бамбуковых шеста с тремя черными флагами на них. Высота всего сооружения составляла 6,7 м; склад был виден на расстоянии 13 км.

О месте, где следовало устроить склад, я сговорился с Джойсом еще весной, перед тем как отправиться в путь на юг. Оно должно было находиться на пересечении линий, проведенных от острого пика на Минна-Блаф, хорошо известного Джойсу, к вершине горы Дискавери и от центрального пика острова Уайт-Айленд до вершины Эребуса.

27 января партия отправилась обратно на север. Пройдя небольшое расстояние, Дэй заметил шест, торчащий из снега несколько западнее их пути. Джойсу удалось установить, что этот шест отмечал местонахождение склада, устроенного для обратного пути Южной партии экспедиции «Дискавери» в 1902 году.

Это был бамбуковый шест высотой в 2,4 метра с обрывками флага. Оттяжки, которыми он был прикреплен, были зарыты глубоко в снег. Люди вырыли яму примерно в полтора метра, чтобы установить глубину снега, покрывавшего склад, но не добрались до него. Так как время у них было ограничено, они прикрепили к шесту новый флаг и продолжали свой путь, надеясь посетить склад во время следующего путешествия.

Свежий ветер помогал быстро продвигаться на север по направлению к мысу Крозье. На санях был поднят парус, и это настолько помогало собакам, что на санях ехало уже три человека, а скорость 6,5 км в час тем не менее сохранялась.

Партия Джойса довольно быстро дошла до мыса Армитедж, но потом начался изрезанный трещинами лед, и партии пришлось идти очень извилистым путем, чтобы обходить эти препятствия. Джойс сообщает, что он насчитал до 127 трещин, от 0,5 до 10 метров шириной. Большие трещины легко было обнаружить, зато маленькие, как правило, были покрыты снегом. 30 января партию вновь задержала сильная метель, которая совершенно засыпала снегом сани и собак. Но все же в 23 часа 31 января им удалось добраться до мыса Хат.

Здесь они взяли вторую порцию запасов, в том числе разные лакомства, вроде яблок и свежей баранины, привезенной «Нимродом». 2 февраля партия снова двинулась к югу. Но теперь Джойс, чтобы избежать трещин, изменил направление. Он взял курс прямо на мыс Крозье, шел так два дня, затем повернул на юг и достиг склада, не встретив ни единой трещины.

Мёррей и Пристли в пещере под Зеленым озером

Я думаю, что трещины пересекали мыс Крозье в районе Уайт-Айленд, но они, очевидно, были покрыты снегом. Когда партия уже находилась вблизи от склада, с юга налетела метель и люди едва успели поставить палатки. Палатки совершенно занесло, и когда погода прояснилась, людям стоило больших трудов вылезти наружу. Собак тоже засыпало снегом, но они казались очень довольными своими «гнездами» в сугробе. Отрыли собак, сани, и 8 февраля в 2 часа партия вторично достигла склада у Минна-Блаф.

«Мы ожидали найти здесь Южную партию и угостить их лакомствами, которые для них доставили, – писал Джойс в своем отчете, – но их там не было. А так как у нас имелись указания вернуться к 10 февраля, если Южная партия не появится, то мы начали сильно беспокоиться.

Опять задул сильный южный ветер, скоро перешедший в страшную снежную бурю, которая не прекращалась до 11 февраля. Всякий раз, как буря на время стихала, мы залезали на вершину снежного холма и осматривали в бинокль горизонт, ожидая, что вот-вот на белом фоне зачернеется Южная партия. Но она не показывалась.

11 февраля, посовещавшись между собой, решили расставить так флаги склада по направлению к Минна-Блаф, чтобы Южная партия не могла пропустить склад продовольствия. Мы знали, что провизия у них должна была кончиться, так как они запаздывали против расчета уже на 11 дней, и эта задержка вызывала сильную тревогу.

Флаги были расставлены на расстоянии 5,5 км один от другого, с указаниями, где находится склад. Затем мы отправились к югу на поиски Южной партии. На каждой остановке мы становились на сани, осматривали в бинокль горизонт, принимая каждый снежный бугорок за человека или палатку.

13 февраля Дэй нашел странные следы. Рассмотрев их, мы убедились, что это следы лошадиных копыт, очевидно оставленные Южной партией три месяца назад, когда они шли еще туда. Были видны также следы четырех саней. По этим следам мы шли семь часов подряд, пока они не потерялись.

В тот день мы расположились на ночлег в 20 часов, а на следующий день рано утром снова двинулись к югу, ожидая все время, что в этой пустыне что-нибудь появится. Странно, чего только не увидишь при таких обстоятельствах, особенно при плохом освещении. Испытывая опасения за судьбу Южной партии, мы направились назад к складу».

Группа Джойса добралась туда в полдень 16 февраля. Джойс пишет: приближаясь к холму, они все были уверены, что видят поставленную палатку и расхаживающих около нее людей. Однако, подойдя вплотную, нашли все без изменений. Джойс и его спутники сложили все запасы на вершине холма, надежно их привязали, осмотрели флаги, расставленные в восточном направлении, и отправились обратно к берегу, тревожась о судьбе Южной партии, которая теперь уже запаздывала на 18 дней.

Группа направилась сначала к старому складу «Дискавери», обнаруженному в первом походе, так как Джойс хотел произвести некоторые измерения, чтобы определить движение барьерного льда и количество выпадающего снега. Склад был заложен за шесть лет до этого и запеленгован относительно Минна-Блаф. Установив как можно более точно первоначальное положение склада, Дэй и Марстон определили расстояние до бамбукового флагштока, пользуясь двенадцатиметровой веревкой, длина которой была отмерена рулеткой. Это расстояние оказалось равным 2926 метрам, причем движение льда происходило в направлении восток-северо-восток. Следовательно, в этом месте барьерный лед продвигается вперед со скоростью около 457 метров в год.

Затем до 1 часа ночи партия копала снег, чтобы определить, какова толщина слоя, накопившегося за шесть лет. Оказалось, что уровень, на котором были закреплены растяжки флагштока склада, находился теперь под слоем твердого, слежавшегося снега на глубине 2,5 метров.

Чтобы измерить действительное количество выпавших осадков, некоторое измеренное количество этого снега растопили. Интересные моменты, связанные с этими исследованиями, будут рассмотрены в научных отчетах экспедиции.

На следующий день партия снова отправилась на север и прошла за день расстояние в 53 км. Собаки тащили сани отлично, так что три человека смогли ехать. На следующий день снова стали встречаться трещины, и несколько раз люди глубоко проваливались в них, на длину всей упряжки. Общее направление трещин было: восток-северо-восток и запад-юго-запад. Партия едва избежала полной гибели на этом этапе.

«Мы продвигались бойкой рысью по очень твердой поверхности льда, – пишет Джойс, – как вдруг я почувствовал, что нога моя провалилась. Я крикнул: «Трещина!» и погнал собак вовсю. В тот момент, когда сани достигли другого твердого края, весь снеговой мост, по которому мы переехали, рухнул. Марстон, бежавший позади саней, почувствовал, что падает в пустоту, но собаки с разгона перетащили его через трещину, висящим на упряжи. Мы очутились на краю зияющего провала, который легко мог поглотить сани, собак и всю партию. На другой стороне были видны следы полозьев наших саней, ведшие прямо к краю трещины. Дэй сфотографировал трещину, и мы, переменив курс, направились к мысу Крозье. Около 17 часов мы выбрались из района трещин. Так как все порядочно переволновались, то тут же расположились на ночлег».

На следующий день партия Джойса, сделав большой переход по хорошей дороге, к полуночи достигла мыса Армитедж. Здесь они обнаружили, что лед из пролива ушел, поэтому им пришлось перебираться через пролив около Наблюдательного холма. Налетела буря, и партия с большим трудом к 2 часам ночи добралась до старого дома «Дискавери» на мысе Хат. За день было пройдено 72 км – исключительно хороший результат. Дорога была хорошая, ветер попутный, и собаки тащили сани отлично.

Джойс с большой похвалой отзывается о работе собак в этом путешествии. На каждую собаку приходилось свыше 45 кг груза, и тем не менее большую часть времени они тащили бегом. Собаки очень страдали от слепящего блеска снега и часто выкапывая ямку в снегу, погружали в нее морду. По-видимому, от подобного лечения их глазам делалось легче, они очень быстро оправлялись от приступов этой болезни.

«Однажды я отпряг Триппа, потому что у него была растерта нога, – пишет Джойс, – и он весь день бежал на своем месте среди собачьей упряжки, как будто бы был запряжен. Этой ночью он спал примерно в километре от лагеря. Когда утром я попытался подманить его, он не пошел, но как только мы тронулись в путь, он прибежал на свое старое место. Я скармливал собакам по полкило сухарей в день на каждую, и им, по-видимому, этого хватало; их состояние в пути с течением времени улучшилось. Упряжь собак в общем была удовлетворительна, но ее можно бы улучшить, добавив еще несколько вальков, чтобы постромки не запутывались, когда собаки соскакивают со своей линии бега. По-моему, все собачьи упряжки нужно приучать к тому, чтобы ими правили с саней, так как человек не может угнаться за собаками, а придерживание собак, чтобы человек мог идти впереди, приводит к тому, что собаки утомляются. Если позволить собакам бежать с наиболее удобной для них скоростью, можно при легком грузе, порядка 36 кг на собаку, по хорошей поверхности добиться от них переходов по 64 км в день».

Поход на Запад

Тем временем Западная партия, вышедшая во второй раз с зимовки 9 декабря (1908 года), продолжала работы в Западных горах. 13 декабря Армитедж, Пристли и Брокльхёрст дошли до прибрежных морен, набрав по дороге изрядное количество яиц больших поморников. Впрочем, предполагавшееся пиршество оказалось не слишком роскошным, так как из всей массы яиц, по словам одного из членов отряда, лишь около дюжины были «сносны» для еды. Все остальные яйца они выбросили прямо на снег около палатки, в результате чего подверглись настоящему нашествию поморников. Птицы не только набросились на яйца, но вообще сильно мешали людям, так как стали клевать и санную упряжь и сложенные на санях запасы.

Во время пути много неприятностей доставляли небольшие участки тонкого льда, толщиной не более 3–6 мм в форме чечевицы, середина которой была иногда на 12–15 см выше основной поверхности льда. Если ступить на такую ледяную чечевицу, она проламывается, и нередко под льдом оказывается скопление соленой воды в 3–5 см глубиной. Пристли высказывает предположение, что они образуются от таяния нанесенного метелью снега, а особенность их строения обусловливается тем, что соленая вода разрушает снег снизу быстрее, нежели лучи солнца сверху.

15 декабря партия Армитеджа приступила к восхождению на ледник Феррара. Перед этим Пристли тщательно исследовал окружающие скалы, чтобы выяснить, нет ли там каких-нибудь ископаемых. Поверхность глетчера большею частью была в плохом состоянии; вместо льда местами встречался рыхлый снег. 19 декабря партию сильно задержала снежная метель, а затем она попала на очень скользкий лед, изрезанный трещинами. 20 декабря путешественники заночевали у Одиноких скал, на том месте, где был лагерь капитана Скотта, после того как он оставил Сухую долину. Мысль дойти до склада Нунатак пришлось оставить, так как шел густой снег и двигаться было очень трудно, а время, имевшееся в распоряжении экспедиции, слишком ограничено. Пристли без особого успеха поработал под скалой, расположенной между Сухой долиной и восточной ветвью ледника, и затем они направились к горе Обелиск.

«Я исследовал без всякого успеха одну глыбу песчаника за другой. По виду его можно было думать, что ископаемых в нем нет, – записывает Пристли в своем дневнике вечером 21 декабря. – Единственное, что в нем отличается от обычных зерен кварца – это отдельные прожилки конгломерата с кусками кварца и линзы мягкого глиноподобного вещества. Другая порода, найденная мной здесь, представлена глыбами гранита порфировой структуры, встречающимися вообще часто. Песчаник здесь сильно выветрившийся, часто рассыпающийся в куски от одного удара. Я стою перед необходимостью искать ископаемые в породах, которые старательно избегал бы исследовать, будь я в Англии или каком-либо другом месте. Я никогда не встречал осадочных пород, нахождение ископаемых в которых казалось бы менее вероятным. Многие валуны покрыты твердой коркой белой непрозрачной соли (вероятно, углекислого кальция); если в этом песчанике когда-нибудь была известь, то она уже давно растворилась. Здесь много интересных пород, но я лишен возможности отбирать много образцов из-за трудности транспортировки…

В карте этой местности, очевидно, есть серьезные ошибки. Вся скала, расположенная напротив, помечена «биконский песчаник», а отсюда со стороны обрыва хорошо видно, что на протяжении по меньшей мере 900 метров она состоит из гранита; видно даже зернистое строение породы. Этот гранит покрыт на вершинах холмов песчаником, но долерит здесь, по-видимому, кончился, за исключением верхнего потока. Если принять во внимание горизонтальное залегание пород, характер этой формации соответствует моему предположению. Именно то, что я сомневался в существовании «биконского пecчаника» на такой глубине и привело меня сюда, наряду с ожиданием находки ископаемых, если б оказалось, что карта составлена правильно».

В это время на леднике шло быстрое таяние. Западная партия направилась к северной стенке ледника, но остановилась перед ледяным обрывом, высотой в 60–90 метров, у подножья которого бежал водяной поток. Глубокие трещины в складках и ямки были заполнены водой; вода стекала с выпуклой поверхности ледника к потоку, ревевшему у подножья ледяного обрыва. Зрелище великолепное, но для исследователей обстановка была не приятная.

Скалы по бокам ледника отделяла от льда проталина, глубиной около 15 метров, по дну которой также бежал поток. Затем шла боковая морена, находившаяся еще в районе, где ощущалось действие нагретых скал; морена вызвала образование ложбины глубиной в 1–2 метра ниже основной поверхности ледника. Морена начиналась крутым, почти перпендикулярным, подъемом, немного вогнутым. Затем шла обычная волнистая поверхность, а находившиеся дальше камни образовывали промежуточную морену, недостаточно высокую, чтобы вызвать общее понижение поверхности, хотя каждый камень находился в собственной ямке, наполненной талой водой. Посередине тек извиваясь небольшой ручей в несколько футов шириной; дно его русла было заполнено моренным гравием. Вечером в ямках, защищенных от солнца, вода стала замерзать. Длинные ледяные иглы начинали расти от небольших зерен гравия и скрещивались много раз, образуя красивый рисунок. В некоторых ямках на поверхности образовались шестиугольные пластинки льда.

Обследование Одиноких скал показало, что на карте это место нанесено не совсем правильно. Предыдущие экспедиции полагали, что эти скалы образуют остров, обтекаемый с обеих сторон ледником, но более тщательное исследование обнаружило, что на самом деле они являются чем-то вроде полуострова, так как соединены с главным северным массивом гранитным перешейком, высотой не менее 300 метров.

Ледник на пути к Сухой долине обтекал этот полуостров. Сразу же за перешейком находилось порядочных размеров озеро, питаемое ручьями из противолежащего ледника. Вода в ручьях была желтая от увлекаемого ила. Из озера вниз в Сухую долину вытекал поток, тоже очень мутный. Одинокие скалы находятся на высоте около 600 метров над уровнем моря. Пристли занимался геологическими исследованиями и съемкой окрестностей восточной ветви ледника. Он исследовал места, носящие названия Керки-Киллз, гора Шишка и Ущелье ветров. 24 декабря около самого лагеря путешественники нашли побелевший скелет тюленя-крабоеда. Любопытно, что одно из этих животных проникло так далеко вверх по леднику. Новый лагерь был разбит у подножья горы Шишки, как раз за вторым ущельем к востоку от Ущелья ветров. Здесь Армитедж и Пристли взобрались по склону, находившемуся позади лагеря, на высоту 1280 метров. На высоте 944 метров они нашли желтый лишайник, на 1158 метрах – черный, а на высоте 1280 метров – зеленый лишайник, или мох. Лагерь был разбит на высоте 753 метра.

Партия провела день Рождества в этом лагере. Как и все остальные санные экспедиции, которые в это время находились вне зимовки, партия устроила себе праздник. На завтрак ели похлебку, сардины в томатном соусе и изюм; на второй завтрак – сухари и мармелад; а на обед консервированных цыплят без костей и маленький плум-пудинг.

В этом районе Армитеджу удалось найти обломок песчаника с отпечатками, похожими на папоротник, хотя Пристли мало рассчитывал встретить здесь хорошие отпечатки ископаемых, так как песчаник был сильно метаморфизован. День они провели за геологической работой.

«Солнце, – пишет Пристли, – здесь уходит в 21 час 30 минут. Было очень интересно наблюдать, как яркий свет внезапно сменяется полной темнотой в палатке; в то же время снаружи тонкая поверхность льда, покрывающая лужи талой воды вокруг камней, начинает сжиматься, издавая звуки, схожие с пистолетными выстрелами. Иногда лед даже ломается и разлетается по всем направлениям, звеня, как разбитое стекло. Это, конечно, результат быстрого охлаждения льда холодным ветром плоскогорья, начинающим дуть как только прекратится действие солнца. Плум-пудинг был с «воробьем» под верхней корочкой. Не забыть передать через Уайлда один из кусков песчаника с выемкой в нем – в подарок той новозеландской девушке, которая дала ему этот плум-пудинг».

27 декабря партия Армитеджа опять спустилась с ледника, чтобы посмотреть, не подошла ли Северная партия к мысу Масленому. По пути Пристли изучал морены и собрал большую коллекцию геологических образцов. 1 января (1909 года) партия дошла до склада. На леднике им постоянно попадались трещины и круглые ямы, но все обошлось благополучно. Нередко приходилось проваливаться на снежных мостах по колено или по пояс, но всегда удавалось успешно выбраться на поверхность. Погода стояла теплая, что при их работе было неприятно, так как снег таял и люди все время были мокрыми.

На мысе Масленом партия Армитеджа не нашла никаких следов Северной партии и, прождав там до 6 февраля, направилась к береговым моренам, расположенным в расстоянии дня пути к югу: там она хотела собрать коллекцию геологических образцов. Морены эти, открытые еще экспедицией «Дискавери», являются остатками времен более сильного оледенения и состоят из обломков самых разнообразных пород. По этим обломкам можно судить о геологическом строении гор, находящихся далее к западу, почему они и представляют большой интерес. Проведя там два дня, партия собрала примерно 115 кг образцов, возвратилась с ними на мыс Масленый и пробыла там до 11 января. Никаких признаков Северной партии все еще не было, поэтому 11 января Армитедж с товарищами снова пошел на север к Сухой долине. Там Пристли открыл древний морской берег на высоте примерно 18 метров над современным уровнем моря, а Брокльхёрст поднялся на гору, известную под названием горы Гавани.

В песке древнего берега вплоть до высоты в 18 метров были вкраплены многочисленные обломки раковины Pecten Colbecki, и сейчас распространенной у мыса Ройдс. Пристли полагает, что эти раковины, вероятно, можно обнаружить еще выше. Описывая местные морены, Пристли говорит:

«По своим основным характерным чертам они очень похожи на береговые морены. Большие участки покрыты гравием, перемешанным с валунами всевозможных видов и размеров, хаотической смесью осадочных, вулканических, изверженных, глубинных и метаморфизированных пород. Поверхность прорезана руслами потоков, окаймленных плоскими участками, покрытыми гравием. Приближаясь к морю, потоки эти разливаются по большим веерообразным равнинам из осадочной грязи. От береговых морен эти образования отличаются присутствием многочисленных экземпляров и ныне существующих раковин, вкрапленных в моренный гравий и песок. Большей частью раковины попадаются под любым крутым углублением в русле потоков, где они, отступая назад, прорыли себе ложе в гравийной террасе. Поразительно, что эти крайне хрупкие раковины сохранились. Я видел тысячи экземпляров раковины Ресtеn Соlbecki и собрал много отдельных целых створок. Мне встретилось несколько участков с раковинами Аnataena, столь распространенными на мысе Ройдс. В начале одной из равнин осадочной грязи, примерно на 60 см выше нынешнего уровня моря, я нашел много высохших маленьких ракообразных [amphypoda] и высохшую рыбку в 2,5 см длиной. Вся морена, насколько я по ней прошел, покрыта костями тюленей, и я видел два высохших трупа, еще покрытых кожей. Один из этих тюленей был крабоед. Среди различных подобранных образцов горных пород был кусок биконского песчаника, с такими же странными отпечатками, как на двух образцах, найденных Армитеджем на горе Шишке. Отпечаток на камне имел в точности такой вид, как будто в глину вдавили тело бескрылого насекомого, похожего на осу в несколько сантиметров длиной».

14 января партия Армитеджа опять вернулась к складу и в соответствии с оставленными мной инструкциями разбила лагерь, чтобы ждать Северную партию до 25-го числа, когда им надлежало возвратиться на зимовку или начать подавать сигналы судну гелиографом.

24–25 января Западная партия с трудом избежала гибели. Исследователи устроили свой лагерь на морском льду у подножья мыса Масленого, предполагая следующим утром направиться в обратный путь. Положение их в этом месте казалось вполне надежным. Армитедж обследовал вдоль всего берега приливную трещину и не заметил никаких признаков необычного движения льда; точно так же и по соседству лед казался совершенно прочным. В 7 часов 24 января первым вышел из палатки Пристли и через несколько минут прибежал обратно с криками, что лед отломился и льдина плывет к северу в открытое море. Армитедж и Брокльхёрст немедленно выбежали из палатки и сейчас же убедились, что действительно это так. Между их льдиной и берегом было уже примерно километра три, и льдина несомненно двигалась в море.

«Увидев, что лед оторвался, мы быстро сняли лагерь, нагрузили сани и отправились в путь, чтобы посмотреть, нельзя ли сойти с этой льдины где-нибудь с северной стороны. Положение было довольно серьезное. Перебраться через водное пространство мы никак не могли, нельзя было ожидать и помощи с судна. К тому же большая часть пищевых запасов находилась на мысе Масленом. Мы прошли очень недалеко на север. Встретив опять пространство чистой воды, мы решили возвратиться обратно. Пришли к месту своего лагеря и там в 11 часов дня позавтракали. Посовещавшись между собою, пришли к заключению, что лучше всего оставаться на этом месте. Возможно, что придет судно и заберет нас на следующий день, или переменится течение и льдину опять прибьет к берегу. Однако до 15 часов никакого улучшения в нашем положении не произошло. В широких полыньях гуляли косатки, выбрасывая свои фонтаны. Иногда снизу под льдом, на котором мы находились, слышались их удары.

Мы пошли опять на север, но по всем направлениям была вода. Обойдя льдину кругом, в 22 часа мы вернулись в прежний лагерь и поужинали там похлебкой и сухарями. У нас на льдине имелся запас провизии лишь на четыре дня, и я решил сократить порции. Несколько ободряло нас то обстоятельство, что льдина, по-видимому, перестала продвигаться к северу и, быть может, нас опять принесет к припаю. Чтобы согреться, мы залезли в свои спальные мешки.

В 23 часа 30 минут Брокльхёрст вышел из палатки, чтобы посмотреть, не изменилось ли наше положение, и вернувшись сообщил, что как будто мы уже в нескольких сотнях метров от припайного льда и двигаемся по направлению к берегу. Я также вылез из мешка, надел финеско, вышел и увидел, что мы уже очень близко к припаю; до него осталось, быть может, не более 200 метров. Решив, что есть шанс на удачу попытки выбраться на берег, я изо всех сил побежал обратно в палатку и закричал товарищам, чтобы собирались. В несколько минут лагерь был снят и все погружено на сани. Я побежал опять к тому углу льдины, на котором совершенно случайно находился в первый раз. В момент, когда товарищи с санями подошли ко мне, я почувствовал, что льдина ударилась о припай. Она прикоснулась к нему не более как на протяжении двух метров и как раз на том месте, где мы находились. Мы моментально перетащили сани через образовавшийся мост.

Как только мы очутились на льду припая, льдина снова отплыла и на этот раз уже отправилась прямо к северу, в открытое море. Единственное место, которым она прикоснулась к припаю, было именно то самое, на которое я попал, когда вышел первый раз из палатки. Если бы случайно я направился в какое-нибудь другое место, мы не выбрались бы со льдины.

Отсюда мы направились к мысу Масленому. К 3 часам добрались до него, разбили там лагерь, поели как следует, залезли в свои спальные мешки и заснули. Когда мы встали к завтраку, то на том месте, где находилась наша льдина, была совершенно открытая вода. Вместе с тем я увидел вдали, в 15 или 20 километрах, «Нимрод» под парусами. Мы направили на него свой гелиограф и, просигнализировав примерно в течение часа, получили ответ.

«Нимрод» подошел к припаю в 15 часов 26 января и мы со всем своим снаряжением и с геологическими образцами перешли на судно. На мысе Масленом был оставлен склад провизии и запас керосина на случай, если Северная партия доберется до этого места после нашего отъезда».

22 и 23 января дул свежий ветер, ледяной покров по соседству с мысом Ройдс начал взламываться. Это заставило «Нимрод» отойти на стоянку немного южнее. Отсюда Дэвис совершил поездку к мысу Хат с донесениями, которые вспомогательная партия должна была оставить для меня на складе утеса Минна-Блаф. 25 января лед взломался на таком протяжении, что капитан Ивенс счел возможным попытаться проплыть достаточно далеко на противоположную сторону пролива Мак-Мёрдо и вдоль западного берега, чтобы отыскать партию, исследовавшую Западные горы, а также и Северную партию, которая к этому времени могла уже возвратиться из своего путешествия к Магнитному полюсу и находиться на мысе Масленом. «Нимрод» вышел в пролив. Километрах в 15 или 20 от мыса Масленого с судна заметили мелькание гелиографа. «Нимроду», удалось пристать к припаю и забрать Армитеджа, Пристли и Брокльхёрста.

После этого дня хорошая погода наблюдалась лишь временами и на короткий период. Приближалась осень. Оставшийся в проливе сплошной лед начал быстро взламываться и превращаться в плавучие льдины, двигавшиеся на север. Когда задували бури, что случалось часто, «Нимрод» становился под защиту севшего на мель айсберга по соседству с мысом Барни, чтобы, оставаясь на месте, расходовать только абсолютно необходимый минимум угля. Когда лед сильно взломало, судно нашло себе приют под Ледниковым языком.

Мыс Ройдс

Старший помощник Дэвис

Раймонд Пристли

Ожидание было очень неприятно для членов экспедиции, остававшихся на берегу, как и для экипажа судна. Приближалось время, когда «Нимрод» должен был уйти на север, иначе он рисковал замерзнуть во льдах и зазимовать. Однако обеих партий – Южной и Северной – все еще не было. По оставленным мною инструкциям, если бы Северная партия не возвратилась к 1 февраля, то судно должно было предпринять поиски ее вдоль западного берега в северном направлении. Партия опаздывала уже на три недели, поэтому 1 февраля «Нимрод» направился на север, и капитан Ивенс предпринял тщательное обследование берега. К зимовке «Нимрод» возвратился лишь 11 февраля.

В это время Мёррей и Пристли были заняты интересными научными исследованиями. Пристли обследовал окрестности. Теперь, когда в значительной степени исчез снежный покров, Пристли имел возможность видеть много интересных геологических обнажений, ранее укрытых снегом. Найденные здесь отложения с иглами губок и различными другими ископаемыми остатками несомненно свидетельствовали о недавнем поднятии морского дна. Между двумя озерами был найден толстый слой отложения соли, а также открыты различные интересные вулканические образования. Мелкие озерки в это время совершенно растаяли и дали возможность познакомиться с разнообразными представителями водной фауны, не встречавшимися зимой. Кроме того, материал для наблюдений продолжали доставлять Мёррею пингвины.

Предпринятые «Нимродом» поиски Северной партии были чрезвычайно затруднительны и вместе с тем опасны. Море сплошь было заполнено плавучими льдами, а капитану Ивенсу приходилось держаться вблизи от берега, чтобы не просмотреть сигналов, заключающихся, быть может, лишь в каком-нибудь небольшом флаге. «Нимрод» должен был пройти на север до песчаного берега, расположенного у северной стороны ледника Дригальского. Капитан Ивенс выполнил эту задачу, несмотря на все препятствия, которые впоследствии в своем отчете он скромно называл «маленькими навигационными затруднениями».

Как выяснилось, песчаного берега, отмеченного на карте, вовсе не существовало, но все же «Нимрод» дошел до указанного места и затем направился обратно на юг, обыскивая каждый метр побережья. 4 февраля на краю ледяного барьера была замечена палатка. Судно дало два выстрела. Тотчас же из палатки выскочили трое участников экспедиции к Магнитному полюсу и бросились бежать к краю барьера. Моусон второпях свалился в трещину и не мог из нее выбраться, пока с судна не явилось на помощь несколько человек.

Описывая, как была найдена эта партия, Дэвис говорит: «Это были счастливейшие люди, каких я когда-либо видел». Их сани, снаряжение, собранные коллекции были взяты на «Нимрод», которому удалось причалить прямо к Барьеру, и затем капитан Ивенс направился назад к нашей зимовке.

В следующих главах профессор Дэвид описывает все приключения Северной партии.

Финеско

Возвращение в Новую Зеландию

«Нимрод» с участниками экспедиции к Магнитному полюсу возвратился к зимовке 11 февраля и высадил Моусона. В доме в это время жили Мёррей, Пристли, Дэй и Робертс. Ничего нового о Южной партии не было слышно; вспомогательная партия под начальством Джойса также отсутствовала. Большую часть времени судно стояло у Ледникового языка, изредка навещая мыс Хат, чтобы узнать, не вернулся ли кто-нибудь. 20 февраля стало известно, что вспомогательная партия вернулась на мыс Хат, не встретив Южной партии. Температура стала понижаться, и бури участились.

По инструкциям, оставленным мной, в том случае, если мы не вернемся к 25 февраля, следовало на мысе Хат высадить партию с упряжкой собак, которая 1 марта должна была отправиться на юг. 21 февраля Мёррей и капитан Ивенс начали приготовления для высадки поисковой партии. Судно прошло на мыс Ройдс, где взяло на борт Моусона. В соответствии с выраженным мной пожеланием Моусону предложили возглавить поисковую партию; он согласился. Если бы для поисков Южной партии пришлось отправиться на юг, то людям, высаженным на мысе Хат, пришлось бы еще раз зимовать, так как судно не могло ждать их возвращения. Следовательно, те, кто оставался, должны были это серьезно обдумать, но недостатка в добровольцах не оказалось. Когда все эти меры были проведены, большинство членов экспедиции, находившихся на судне, сошло на мысе Ройдс, чтобы упаковать свое имущество и подготовить его к отъезду.

Судно стояло у Ледникового языка, когда мы с Уайлдом 28 февраля добрались до мыса Хат. И когда затем я высадился со вспомогательной партией на берег, чтобы доставить Маршалла и Адамса, судно отправилось к мысу Ройдс забрать всех остальных членов экспедиции, коллекции и запасы.

«Нимрод» стал на якорь недалеко от берега, и обе шлюпки его были спущены. Единственным удобным местом для погрузки, расположенным неподалеку от стоянки судна, был невысокий ледяной обрыв в бухте Задней. Груз спускали с обрыва в шлюпки прямо на веревках. Погрузка и перевозка на судно коллекций, всего частного имущества и запасов заняла несколько часов.

Дул сильный ветер, очень затруднявший перевозку имущества на шлюпках, но в 6 часов 2 марта оставалось перевезти на судно только людей и собак. Погрузка собак поодиночке на веревке в лодку подвигалась медленно. За это время ветер усилился, достиг размеров шторма, и волна стала опасной. Волны подмыли ледяной обрыв, так что у него получился нависающий край. Одна из шлюпок, под командой Дэвиса, удачно добралась до судна, второй же, под командой Харборда, не повезло. На ней находилось 12 человек и много собак, как вдруг довольно далеко от берега сломалось одно весло. Между тем «Нимроду» пришлось поднять якорь и под парами отойти от берега; шторм настолько усилился, что якорь мог не выдержать и судно потащило бы на скалы. Попытка бросить лодке буй с привязанным к нему тросом не удалась. Некоторое время Харборд и все, кто находился в лодке, подвергались большой опасности. Они не могли выйти из бухты из-за сильной волны, а если бы подошли к берегу, то им угрожал бы выступающий край ледяного обрыва. Брызги волн, несомые ветром, покрыли их коркой льда, руки у всех закоченели и были наполовину поморожены. Пробившись около часа, люди все же умудрились закрепиться за трос, протянутый от якоря, брошенного в нескольких метрах от обрыва, причем другой конец троса натягивался людьми, остававшимися на берегу. Положение находившихся в лодке все же было еще опасным, но, в конце концов, всех людей и собак удалось поднять по этому тросу на верх ледяного обрыва и спасти до того, как шлюпка затонула. В доме быстро изготовили горячий чай, люди обсушили свою одежду у огня и заночевали там. Все спальные принадлежности находились уже на судне, температура в доме была очень низкая, но люди были счастливы, что остались в живых.

На следующее утро, 3 марта, погода была такой же отвратительной, но «Нимрод», отстаивавшийся под защитой Ледникового языка, все же вернулся к мысу Ройдс. Сильная волна еще била, однако капитану удалось найти другое место погрузки, под защитой мыса, и всех людей и собак благополучно переправили. Судно возвратилось к Ледниковому языку и стало на якорь в ожидании поисковой партии.

Около 22 часов Макинтош ходил по палубе, разговаривал с кем-то из членов экспедиции, но вдруг почему-то стал волноваться и заявил: «Я чувствую, что Шеклтон вернулся на мыс Хат!». Он требовал, чтобы судно направилось туда, но никто не обращал на его слова внимания. Тогда Дэнлоп посоветовал: если он так уверен в возвращении партии, то пусть заберется на мачту, в «воронье гнездо», и поглядит оттуда, не видно ли сигналов. Макинтош залез и сейчас же увидел сигнальные вспышки на мысе Хат. Судно немедленно направилось к мысу Хат, пришло туда около полуночи, и в 2 часа 4 марта наша экспедиция в полном составе находилась на «Нимроде».

Времени терять было нельзя. Пора стояла поздняя, и нас сильно тревожил вопрос о состоянии льдов, но мне все же хотелось предпринять на судне исследование в западном направлении, а именно – обследовать Землю Адели и нанести на карту ее береговую линию. Когда все оказались на «Нимроде», я отдал распоряжение идти на север. Судно сейчас же отправилось в плавание.

Было совершенно очевидно, что по соседству с нами море замерзнет через очень короткий срок, и хотя мною и предусматривалась возможность вторичной зимовки в Антарктике, такая перспектива для всех представлялась не особенно приятной, и мы были склонны по возможности ее избежать. Я предполагал обогнуть мыс Армитедж и забрать геологические образцы и снаряжение, оставленные на мысе Прам, но на юге наблюдались тяжелые льды, и это угрожало судну: его могло затереть во льдах. Поэтому я решил стать на несколько часов под защиту Ледникового языка с северной стороны, в надежде, что южный ветер, несущий лед, прекратится, и мы сможем вернуться, забрать геологические коллекции и снаряжение. Это происходило в 2 часа 4 марта. Мы, члены Южной партии, сильно уставшие за день, легли спать.

В 8 часов судно снова подошло к проливу Мак-Мёрдо. На море образовался новый лед, ветер совершенно прекратился, было тихо. Следовало торопиться, чтобы не застрять здесь еще на зиму. «Нимрод» стал у края льда, образовавшегося от давления ледника, и я показал на склоне холма наш маленький склад.

Макинтош с несколькими людьми из команды отправился туда, чтобы забрать геологические образцы и снаряжение. Другая партия была отправлена к тому месту, где имелось лежбище тюленей, чтобы посмотреть, не удастся ли добыть того совершенно особенного тюленя, которого мы видели по дороге к дому накануне ночью. Мы полагали, что это либо новый вид тюленя, либо самка тюленя Росса. Это было небольшое животное длиной 1 метр 37 сантиметров с широкой белой полосой на брюхе от горла до хвоста. Если бы накануне у нас имелись ножи, мы убили бы его, но у нас ничего с собой не было, а, кроме того, мы были сильно утомлены. Поиски тюленя оказались бесплодными. Между тем море позади нас начало замерзать, и как только все вернулись с берега с имуществом, я приказал идти вперед на север.

Возвращение «Нимрода» в Новую Зеландию

Ветер стал усиливаться и дул с юга уже с большой силой, когда мы проходили мимо нашей зимовки на мысе Ройдс. Все вышли на палубу и прокричали три раза «ура», бросив последний взгляд на то место, где провели столько счастливых дней.

Конечно, дом наш был далеко не роскошным жилищем, во время пребывания в нем мы испытали немало неудобств и даже больших трудностей, но все же он давал нам приют в течение года жизни, который никогда не исчезнет из памяти. В его стенах наш маленький коллектив жил, в общем, счастливо. Как часто, когда мы находились вдали от дома с его умеренными удобствами, он казался настоящим раем и привлекал к себе все наши мечты и мысли. Теперь, видя, как этот маленький домик исчезает вдали, многие из нас почувствовали, как сжалось сердце. Мало у кого из нас не возникла мечта побывать там снова, провести еще ряд дней, полных напряженной деятельности в тени могучего Эребуса.

Я оставил на зимовке на мысе Ройдс запас провизии, достаточный для 15 человек на год. Случайности жизни в Антарктике таковы, что, быть может, этот запас окажется когда-нибудь чрезвычайно ценным для какой-нибудь из будущих экспедиций. Мы закрыли дом на замок и повесили ключ тут же снаружи, так что его легко можно найти. Все крепления дома усилили заново, чтобы в течение ряда лет он выдержал самые сильные бури. Кроме того, внутри я оставил письмо с изложением того, что было сделано экспедицией, а также с разными полезными сведениями для будущих исследователей. Среди оставленных запасов имеются керосин, мука, варенье, сухие овощи, сухари, пеммикан, плазмон, спички, различные консервы, а также чай, какао и разнообразные предметы снаряжения. Если какая-нибудь партия исследователей в будущем воспользуется нашим домом, она найдет там все, что требуется для поддержания жизни.

Когда 4 марта мы под парами и под парусами вышли в северном направлении, ветер понемногу стал крепчать. Это обстоятельство было для нас благоприятным, так как лед, образовывавшийся в проливе, быстро утолщался отчасти за счет старого плавучего льда, встречавшегося в большом количестве на нашем пути. Мне хотелось забрать склад геологических образцов, оставленный Северной партией на острове Склада. С этой целью «Нимрод» взял курс несколько западнее, чем следовало бы в другом случае. Ветер достиг силы шторма, и нам приходилось плыть среди движущихся льдин. Чем ближе мы подходили к берегу, тем лед, казалось, становился толще. Я решил, что слишком рискованно отправлять людей на берег за геологическими коллекциями, так как на этом маленьком островке не имелось защищенного от ветра места для высадки. С другой стороны, всякая даже короткая задержка могла иметь серьезные последствия. Поэтому было дано распоряжение взять курс прямо на север. Ветер, дувший в корму, помогал нам, и утром 6 марта мы были уже у мыса Адэр. Я хотел пройти между островами Баллени и материком, попытаться проследить береговую линию к западу от мыса Северного, чтобы связать ее с очертаниями Земли Адели. Ни одно из судов до сих пор не могло проникнуть западнее этого мыса, так как при каждой попытке там встречались тяжелые плавучие льды. «Дискавери» прошел через острова Баллени, а также там, где на картах значится так называемая Земля Уилкса, но вопрос о существовании этой Земли в других точках все же остается открытым.

Прошли под парами вдоль плавучего льда, начинавшего утолщаться, и хотя нам не удалось сделать всего, что предполагалось, все-таки испытывали некоторое удовлетворение, так как наше маленькое суденышко прошло вдоль берега до 166°14’ в. д. и 69°47’ ю. ш., то есть до точки, находящейся западнее, чем удавалось достичь прежним экспедициям.

Утром 8 марта мы увидели позади мыса Северного новый берег, тянущийся сперва в южном, затем в западном направлении на протяжении более 72 километров. Мы взяли углы засечки, а Марстон зарисовал важнейшие его очертания. Расстояние было слишком велико, чтобы можно было сделать фотографии, которые имели бы ценность, но сделанный от руки набросок достаточно ясно изображает общий характер страны. Профессор Дэвид был того мнения, что это северный край полярного плоскогорья. Берег, по-видимому, состоял из обрывов с небольшим числом бухт в отдалении. Нам всем чрезвычайно хотелось исследовать берег подробнее, но об этом не было и речи, лед становился все толще и необходимо было уходить с судном и без замедления искать чистую воду.

Проникнуть дальше на запад в этом месте не было уже никаких шансов. Между старыми дрейфующими льдинами и континентом образовывался новый лед. Мы подвергались серьезной опасности замерзнуть и зазимовать в таком месте, где нельзя было бы предпринять сколько-нибудь значительных геологических исследований. Потому мы пошли вдоль края плавучего льда на север, придерживаясь максимально западного направления, в сторону островов Баллени. Я все еще надеялся, что, может быть, окажется возможным обогнуть их и найти Землю Уилкса. Однако продвигаться уже было трудно, и временами судно почти стояло на месте.

Наконец, около полуночи 9 марта, я убедился, что крайне необходимо повернуть на север, и мы изменили курс в этом направлении. Это было сделано с некоторым опозданием. Лед начал смыкаться вокруг, и вскоре мы остановились. Судно совершенно не могло двигаться. Положение начало становиться критическим, но нам удалось найти чистое водное пространство, по которому можно было пройти. После полудня 10 марта мы находились уже в море, свободном ото льда, только иногда проходя мимо случайных плавающих льдин. Все наши тревоги и опасения кончились, и до Новой Зеландии мы шли вполне благополучно. 22 марта мы стали на якорь у устья реки Лорда на южной стороне острова Стюарт. Я не вошел ни в одну из гаваней, так как хотел, чтобы сведения о результатах работы экспедиции попали в Лондон прежде, чем придется повстречаться с энергичными корреспондентами новозеландских газет.

Это был день для нас совершенно удивительный. В течение года и даже более мы видели только одни скалы, лед, снег и море. Никаких красок, никакой мягкости ландшафта нет на антарктическом континенте, взор наш не ласкала зелень растений, слух не услаждало музыкальное пение птиц. Правда, у нас имелось свое любимое дело, но мы были лишены всех тех мелочей, которые заставляют ценить и любить жизнь. Тот, кому не приходилось проводить столь долгое время в печальных снежных пустынях, ограждающих полюс, едва ли сможет понять, как много значили для нас теперь эти деревья и цветы, этот солнечный луг и бегущие ручьи. Мы высадились на берегу моря, за которым начинался роскошный, густой лес, и резвились на нем как дети полные радости жизни.

Я не хотел отправлять телеграмм из Полулунного залива ранее назначенного времени. Поэтому мы могли свободно провести здесь несколько часов, нежась на теплом песке морского берега, купаясь в море и гуляя в лесу. Мы разложили костер и вскипятили чай на берегу. Когда сидели и закусывали, к нам подобрались уэка, замечательные, не умеющие летать птицы, которые встречаются только в Новой Зеландии: они также хотели получить свою порцию сухарей. Эти грациозные птицы, с длинным клювом, коричневым оперением и умным проницательным взглядом, не боятся человека. Дружелюбные птицы, они, казалось, передавали нам привет от солнечной страны, которая всегда встречала нас с таким сердечным радушием. В то же время в лесу раздавалось музыкальное пение других пернатых обитателей, и мы почувствовали, что для полного счастья нам не хватает лишь еще хороших вестей из дому. Один из наших ученых, тут же, на берегу, нашел пещеру и в ней следы обитания человека в какие-то отдаленные периоды. Ему посчастливилось даже отрыть каменное орудие из зеленого камня – поунаму.

На следующее утро мы подняли якорь и в 10 часов вошли в Полулунный залив. Я отправился на берег со своими телеграммами и испытывал какое-то странное чувство, когда увидел на пристани новые человеческие лица после того, как 15 месяцев подряд не видел никого, кроме своих товарищей по экспедиции. На пристани были девушки, и все они обрадовались нам со свойственной новозеландцам сердечностью. Я добрался до маленькой телеграфной конторы, отправил телеграммы, вернулся на судно и отдал приказание идти на Литтелтон – тот порт, из которого мы вышли в первый день прошлого года. Прибыли туда 25 марта под вечер.

Новозеландцы приветствовали бы нас, конечно, вне всякой зависимости от результатов экспедиции. Они обнаружили живейший интерес к антарктическим исследованиям еще во времена экспедиции «Дискавери» и отношение к нам у них было самое теплое и дружественное. Но сведения о степени нашего успеха уже достигли Лондона и возвратились оттуда назад в Новую Зеландию. Наше судно встретили в гавани на пристани огромные толпы народа, горячо приветствовавшего нас. Восторженные друзья наводнили «Нимрод» как только он причалил к пристани. Палуба переполнилась посетителями так, что по ней невозможно стало передвигаться. Тотчас же мне передали целые пачки писем и телеграмм. Дома все обстояло благополучно, весь мир был доволен нашей работой, и, казалось, что отныне в жизни нам предстоит только счастье.