21 октября 1961 года, во время XXII съезда Коммунистической партии в Москве, заместитель секретаря обороны Роузвелл Джилпатрик бросил недвусмысленный вызов претензиям Хрущева на ядерное превосходство, произнеся продуманную речь на Деловом совете в Уайт Салфур Спрингс, штат Западная Вирджиния. Основная тема речи Джилпатрика — согласованной с Макджорджем Банди, помощником президента по делам национальной безопасности, и одобренной президентом Кеннеди — была следующей: у Соединенных Штатов ядерного оружия больше и оно лучше, чем у Советского Союза. Джилпатрик сказал, что Соединенные Штаты «располагают ядерным потенциалом для ответного удара, обладающим такой летальной мощью, что любой вражеский маневр, вводящий это оружие в игру, был бы актом самоубийства с его (Хрущева) стороны... Разрушительная мощь, которую могут задействовать Соединенные Штаты даже после внезапной атаки Советов, столь же велика — а может быть, и больше, — как общие неповрежденные силы, которыми враг может угрожать Соединенным Штатам при нанесении первого удара. Короче, мощность ответного удара у нас, по крайней мере, не меньше, чем мощность первого удара Советского Союза. Таким образом, мы уверены, что Советы не собираются своими действиями спровоцировать серьезную ядерную атаку».

Выверенное и недвусмысленное предупреждение Джилпатрика Хрущеву появилось на первых полосах газет всего мира. Позже Макджордж Банди назвал его «трезвым подтверждением ядерной мощи и реального превосходства Америки». Заключения Джилпатрика были основаны на информации, переданной Пеньковским в течение последних шести месяцев, а также новых спутниковых фотографий советских ракетных полигонов. Совет ОРВ ЦРУ использовал в сентябре материал Пеньковского и дал иную оценку числу действующих советских ядерных ракет.

Чтобы речь Джилпатрика была понята абсолютно правильно, государственный секретарь Раск подчеркнул на следующий день в телеинтервью: «Мистер Хрущев должен знать, что мы сильны, а он этого не знает». Европейским союзникам провозглашение американского ядерного превосходства придало уверенности и политического спокойствия. Берлинский кризис все еще не был решен, и речь Джилпатрика, как доказывал Макджордж Банди, «была частью политической защиты Западного Берлина, так же как угрозы Хрущева были частью политической атаки на Запад».

Хрущев был обеспокоен речью Джилпатрика и спешно организовал выступление министра обороны маршала Малиновского, где тот похвастался, что советские боеголовки более мощны, чем американские, — средняя мощность двадцать, тридцать и до ста мегатонн, — даже если было меньше боеголовок и носителей.

За четыре дня до выступления Джилпатрика Никита Хрущев разразился обвинительной речью в продолжение шести с половиной часов на первом заседании XXII съезда Коммунистической партии. Хрущев, выступавший как Генеральный секретарь Центрального Комитета партии, превзошел самого себя в напыщенности, обращаясь к «съезду строителей коммунизма», собравшемуся перед ним в Кремлевском Дворце съездов. Советский Союз, сказал Хрущев, стоит «на пути социального прогресса, мира и созидательной деятельности» против «пути реакции, насилия и войны». Длительными аплодисментами встретили более 5000 делегатов заявление, что «сегодня Советский Союз сильнее и могущественнее, чем когда-либо!»

Говоря о Берлине, Хрущев настаивал на том, что германское мирное соглашение «должно быть и будет подписано, с западными силами или без них», но отказался от своей июньской угрозы «так или иначе до конца этого года» подписать договор в одностороннем порядке. Хрущев сказал, что время соглашения «уже неважно. Нам кажется, что западные силы показывают определенное понимание ситуации и что они склонны найти решение германской проблемы и вопроса о Западном Берлине на взаимно приемлемой основе». Он имел в виду переговоры в Нью-Йорке между Раском и министром иностранных дел Андреем Громыко, длившиеся уже месяц, с 21 сентября, и ни к чему не приведшие, хотя у прессы сложилось впечатление, что переговоры свидетельствуют о наступательных действиях и сокращении напряженности. Громыко присутствовал на заседаниях Генеральной Ассамблеи ООН .

В это время Пеньковский должен был передавать информацию, дававшую президенту Кеннеди возможность быть в курсе намерений Хрущева относительно Берлина и реального состояния советских ядерных сил. Новая оценка появилась в результате сложных бюрократических процессов. Окончательный результат, подчеркнул Джилпатрик, представлял собой совокупность отчетов Пеньковского, его оценок и технической информации, полученной с помощью спутниковой фотографии. Американская программа по подслушивающим разведывательным спутникам была так засекречена, что их существование не могло быть признано официально.

Первый отчет Пеньковского американскому разведывательному сообществу по поводу достижений советской ракетной технологии был распространен 16 мая 1961 года. Он назывался «Советская программа по МБР» и был передан избранной группе высших чиновников по совершенно секретному кодированному каналу связи. Официально отчет приписывался «надежному советскому чиновнику высокого ранга, состоящему в близких профессиональных и личных связях с советскими генералами, имеющими отношение к ракетной программе».

В отчете говорилось:

«...когда информатора попросили прокомментировать различные положения Хрущева по советским испытаниям, производству, размещению МБР и серьезности угрозы, он ответил, что Хрущев блефует. На просьбу обосновать это суждение информатор сделал следующее заявление:

1. Основная идея Хрущева во всем этом деле — быть на голову впереди лидеров западных держав и создать у них впечатление, что у него есть все, хотя у него либо этого нет, либо есть, но в незначительном количестве. Испытания того или иного типа ракет во многих случаях проходят успешно, но он выступает так, будто они уже пущены в производство. Таким образом, план Хрущева и Президиума — продемонстрировать и доказать тем или иным образом, что у Советского Союза все есть. Например, запустить в космос человека или спутник Земли, чтобы произвести впечатление на западных военных лидеров. Это делается для того, чтобы заставить глав западных правительств и военных заниматься планированием, основываясь на заключении, что у Советского Союза уже существует гигантский военный потенциал, когда на самом деле Советы еще только начали развиваться в этой сфере.

2. Затем информатор заговорил об угрозах Хрущева и вспомнил, что генерал артиллерии, ответственный за один из аспектов советской ракетной программы, — с этим офицером источник поддерживает близкие профессиональные и личные отношения — сказал в начале 1961 года: «Мы об этом только думаем, только планируем это, даже если нам что-то удается. Но чтобы чего-нибудь добиться, надо чрезвычайно увеличить объем производства и готовить кадры». Далее информатор сказал: «Этот военный постоянно утверждает, что нужно проделать огромную работу не только с кадрами, но и с вооружением, типами ракет и так далее, а Хрущев в то же время кричит, что у нас все это уже есть». Далее военный сообщил, что Советы располагают тактическими ракетами и ракетами, которые могут долететь до Южной Африки, Соединенных Штатов или Канады, но точность их попадания нуждается в корректировке.

3. Некоторые ракеты все еще находятся в стадии испытаний, они расположены не на базах. СССР может запустить всего одну или две. Может быть, в этой стадии их десятки. Даже для того, чтобы запустить спутник или человека в космос, мобилизуются силы всех ученых; перед запуском спутника было несколько неудач. Теперь основная цель заявлений Хрущева — произвести впечатление на Запад, но вместе с тем он всеми силами пытается приблизиться к массовому производству ракет.

4. Уже существующие ракеты (среднего радиуса действия) производятся в больших количествах; они могут быть запущены в любое время в пределах их рабочих радиусов действия. Что касается МБР, здесь Советы терпят неудачу за неудачей. Они продолжают вкладывать миллионы, и, если что-то выходит удачно, они, чтобы произвести впечатление на Запад, делают вид, что у них сотни таких ракет. Но на самом деле этих сотен нет. Все это пустые слова. Однако когда-нибудь им удастся чего-то достичь, ведь на это работают вся экономика и политика. Основная проблема — создать ракету с мощной боеголовкой и высококалорийным топливом, занимающим мало места. На бумаге у Советов это получается довольно успешно. Но необходимо учесть, что на эту стезю направлены усилия миллионов человек, что экономика всей страны регулируется однопартийной системой, которой подчиняется все, — они способны это сделать. В конце концов они разработают такие ракеты и пустят их в массовое производство.

5. Даже теперь, возможно, где-нибудь на Дальнем Востоке или в Капустином Яру существуют какие-то ракеты, которые могут достичь других континентов и произвести атомный и даже водородный взрыв, но такой запуск был бы совершенно незапланированным, неконтролируемым и, безусловно, не массовым. В этом я абсолютно уверен, но года через два-три картина изменится».

Этот отчет распространялся среди двенадцати человек помимо ЦРУ. Во главе списка был Макджордж Банди из Белого дома. В Департаменте обороны отчет Пеньковского был передан директору разведки для Объединенного комитета начальников штабов и помощников начальников штабов разведки, в армии, флоте и авиации. Копии были посланы директору Агентства национальной безопасности и директору разведки и исследований в Государственном департаменте.

В Агентстве доступ к отчетам Пеньковского был примерно у двадцати человек, пользовавшихся системой «Чикади», — только у тех, кто по долгу службы обязан был знать эту информацию. Системы под кодовым названием используются для засекреченных материалов по сигнальной разведке, спутниковым фотографиям и разведданным от информаторов высокого уровня — «Хью-минт».

В курсе дела были директор и его заместитель, начальник секретных операций, помощник директора по государственному бюджету, помощник директора по разведке, помощник директора по научной разведке и помощник директора по исследованиям и отчетам. «Айронбарк» использовался для распространения перевода статей, которые переснял Пеньковский. Эти документы включали в себя инструкции по ракетам, секретные документы Коммунистической партии и совершенно секретный телефонный справочник Кремля.

Изменить оценку государственной разведки — дело нелегкое.

— Мы столкнулись с фактом, что для изменения оценки нужно больше доказательств, чем для оценки новых данных, потому что всегда можно ошибиться, а капиталы в программу уже вложены, — объясняет Эдвард Проктор, бывший заместитель директора по разведке.

Оценка разведданных готовится отделом оценки и планирования (ООП) ЦРУ и представителями разведки Государственного департамента и Департамента обороны, ЦРУ, Комиссией по атомной энергетике и другими организациями, имеющими юридические права. Оценка советских стратегических ракетных сил пересматривалась ежегодно, иногда чаще, если того требовали обстоятельства. Оценивались и другие советские стратегические программы. ООП начинал с того, что обрисовывал круг оцениваемых явлений и просил организации обсудить это. Сообщения готовились в течение трех-четырех месяцев, иногда дольше. Обмен информацией между агентствами и департаментами длился от двух недель до двух месяцев, в зависимости от сложности оценки и количества разногласий.

— Как будто пишешь роман — просишь разных людей написать по одной главе, людей с разными точками зрения, а потом пытаешься скоординировать и отредактировать их тексты, чтобы они составили единое целое, — разъясняет бывший член ООП.

После отчетов представителей проходит встреча Разведывательного совета Соединенных Штатов, чтобы выработать оценку. Представители сидят рядом с начальниками и дают им советы, таким образом вырабатывается оценка. В 1961 году этот Совет все еще собирался в офисе южного здания Военно-морского госпиталя, выходящего на Потомак. В завершение, если члены Совета не приходят к соглашению, они представляют свои возражения в письменном виде. Возражают не только против определенных фактов, но и из бюрократических интересов. В случае с оценкой советских ракет огромную роль сыграли военно-воздушные силы. Чем сильнее была советская ядерная угроза, тем больший бюджет выделяли на развитие военно-воздушных сил и тем важнее становилась роль стратегического воздушного командования и ракетной программы по авиации. К 1961 году ракеты с радиусом действия до 1600 километров находились в распоряжении армии, а ракеты с радиусом действия, превышающим 1600 километров, — в распоряжении авиации. У военно-морского флота существовала программа «Поларис» — для ракет, запускаемых с подводных лодок.

Внедрить информацию Пеньковского в систему было легче, чем заставить принять эту информацию. Хотя его первый отчет по советской программе МБР был составлен весьма поспешно, для информации, представленной Разведывательному совету к пересмотру оценки в июне 1961 года, его материал не имел особого значения. Отчет Пеньковского упоминался лишь в краткой сноске. Ни один из участников встречи не говорил о нем, отчет не вошел в окончательную оценку и даже не повлиял на нее. Член Совета сказал Джеку Мори, что «неважно, насколько хорош информатор, но, если косвенный источник информируемым неизвестен и при распространении данных о нем ничего не сказано, ему надо дать самый низкий рейтинг — ,,F“». Сообщество не хотело при изменении оценки принимать во внимание информатора, получившего такой рейтинг. В этом случае ,,F“ означало бездоказательность.

Был еще один фактор: «отчет „Чикади“ не совпадал с мнениями членов Совета». Член Совета вспоминает, что «никто не хотел принимать отчет, потому что он противоречил их взглядам и политическим позициям, особенно это касалось военно-воздушных сил. Пересмотр означал изменение их бюджета».

Хотя члены Совета не оспаривали оценку, данную тайной службой информатору (Пеньковскому), но косвенный источник, маршал Варенцов, от которого Пеньковский получил эти данные, по соображениям безопасности не был назван в отчете, что и вызвало скептицизм, с которым были восприняты сообщения Пеньковского. Однако этот материал требовал внимания и дальнейшего анализа.

Эдвард В. Проктор, в то время начальник Комиссии по специально управляемым ракетам в директорате разведки, подготовил отчет от 2 июня 1961 года, производя переоценку данных разведки на основе сообщений Пеньковского. Проктор сказал, что «в свете обширных изменений, необходимых в случае принятия отчета, может быть, надо будет отказаться от существующей оценки. Отчет Комиссии по данному вопросу был передан заместителю директора разведки Роберту Эмори.

Отчет включал исследование секретного сообщения и требовал полного пересмотра отчета военного ведомства. Он гласил:

«Советские лидеры, особенно Хрущев, считают, что они серьезно улучшили свои стратегические позиции благодаря достижениям в разработке баллистических ракет дальнего радиуса действия...

Нам кажется, что существуют прямые и косвенные доказательства того, что: а) СССР в конце концов не спеша разработал в общем успешную программу по МБР; б) СССР в ближайшем будущем будет располагать мощью в несколько сотен пусковых установок для МБР, и это произойдет в ближайшие несколько лет.

На основе наших оценок темпов реализации их программы и наших суждений относительно соотношения того, что мы узнали, и того, что мы, скорее всего, не заметили, мы определяем возможный уровень мощи Советов к середине 1961 года примерно в 50— 100 действующих пусковых установок для МБР плюс необходимая для ракетных установок техника и обученные группы. Это приблизительная оценка. Мы считаем, что программу будут постепенно развивать, и в результате уровень мощи будет примерно следующим: 100—200 пусковых установок к середине 1962 года, 150—300 к середине 1963-го и 200—400 к середине 1964-го. Часть пусковых установок, созданных в период 1963—1964 годов, возможно, будет рассчитана на новые, улучшенные системы МБР».

Проктор доказывал:

Полное принятие отчета (Пеньковского) подразумевает, что Советы не разработали успешную в общем программу по МБР и что они в настоящее время не располагают 50—100 пусковыми установками.

Обоснованная интерпретация отчета, при принятии во внимание и другой информации, приводит к следующему описанию программы Советов:

1. Советы разработали надежный ракетоноситель, который используют и, вероятно, будут использовать и впредь в своих космических программах. В связи с этим они получают значительное психологическое и политическое превосходство, создавая впечатление, что у них великолепные МБР.

2. Этот ракетоноситель не стал основой для удовлетворительной системы МБР, может быть, из-за недостаточной точности и трудностей в размещении устройства такого размера.

3. Они разрабатывают новые МБР, с лучшими системными характеристиками, и их будет легче разместить. Эти новые системы, возможно, сейчас проходят испытания в зоне «С» в Тиуратаме.

4. Из-за недостатков нынешних МБР в настоящее время их размещено только несколько штук. Эта ситуация, видимо, будет существовать и в дальнейшем, пока не войдет в действие новая система.

5. Если новая система будет удовлетворительной и не возникнет никаких серьезных трудностей, СССР, по-видимому, начнет разрабатывать первоочередную программу по производству этого оружия.

Возможно, у СССР на пусковых установках будет следующее количество МБР (сравнимые данные текущего плана ОРВ 11-8-61 даны в скобках):

  

Проктор сообщил, что необходимо получить больше информации о полномочиях источника, «потому что принятие (его отчета) как точного отражения состояния советской программы МБР существенно изменит нашу оценку и может вызвать важные изменения в политике США. Необходимо, чтобы те, кто оценивает масштабы этой программы, имели доступ ко всей возможной информации, чтобы мы могли независимо судить об истинности этого отчета».

После серьезного обсуждения Джек Мори и Дик Хелмс решили не сообщать больше никаких подробностей. Это могло привести к раскрытию автора отчета. Их серьезно беспокоило, как бы дальнейшее обсуждение личности информатора, где он работает и откуда получил этот материал, не скомпрометировало его.

В результате в июне не было произведено переоценки числа советских стратегических ракет. Однако ОРВ от июня 1961 года в пояснительной сноске сообщал, что «мы располагаем информацией о том, что советская программа продвинулась вперед не так далеко, как пытаются нас убедить Хрущев и другие, и мы исследуем этот вопрос», — вспоминает Говард Стоэрц, ответственный за оценку советской программы по стратегическим ракетам Совета ОРВ. В 1989 году Стоэрц сказал в интервью:

— Информация Пеньковского помогла свести воедино всю информацию, которой мы располагали, и мы смогли лучше понять, как выглядела советская программа. Эксперт всегда хочет понять советскую программу. В течение длительного времени мы получали довольно много технической информации. Она была неполной. Она в каком-то отношении была противоречивой и трудной для обработки. Насколько я помню, только информация Пеньковского сообщала данные о советских планах по поводу межконтинентальных ракет. Он передал, что у Советского Союза существует-таки серьезная программа — это мы знали и из других источников, — но что она движется вперед гораздо медленнее, чем мы предсказывали. Это и было решающим объяснением.

Достоверность информации, правдивость информатора были тщательнейшим образом проверены, и мне доложили, что и источник информации, и сам материал заслуживают доверия. У меня не было данных для вынесения решения. Таким образом, я не мог использовать эту информацию в полной мере. Я мог бы разобраться в фотографии, сделанной У-2. Существует эксперт, который может мне объяснить, что на ней изображено. С этим информатором я никогда не говорил и не имел никакой возможности выяснить, кто он. Это спасает ему жизнь, но в определенной мере снижает его полезность для меня. Я учитываю все, что он говорит, но ищу других подтверждений».

Аналитики все же считали, что в чем-то есть пробел. Советская программа по ракетам, казалось бы, должна была продвинуться дальше, и спутниковые фотографии должны показывать большее количество ракетных баз. Где они? Может быть, как предполагали в ВВС, эти ракеты спрятаны? Один из членов сообщества пошутил, что военно-воздушные силы каждое облако, каждый дефект спутниковой фотографии засчитывают как советскую ракетную базу.

Июньский отчет разведывательного ведомства был поворотным пунктом, когда была пересмотрена завышенная оценка производства советских ракет. В распоряжение аналитиков поступили новые фотографии спутниковой программы «Дискаверер», которые впервые подтвердили существование действующих советских ракетных баз в Плесецке, к югу от Архангельска, около Баренцева моря.

Спутниковая разведка проекта «Дискаверер» наряду с сообщениями Пеньковского вынуждали провести переоценку. Программа «Дискаверер» существовала с 1958 года и после серии неудач в августе 1960 начала передавать фотографии. «Дискаверер» установила, как выглядят советские ракетные базы МБР, это позволило аналитикам исключить ракетные базы, в существовании которых они не были уверены. Они сократили число баз МБР СС-6 до десяти — четырнадцати.

Угрозы Хрущева по поводу Берлина все еще имели серьезный смысл, когда 6 сентября 1961 года вышел отчет ЦРУ «Нынешнее состояние военных сил Советов и стран-сателлитов и их военные планы». Отчет за подписью директора Центральной разведки Чарльза П. Кэбелла гласил, что ни СС-6, ни СС-7 «этой осенью и зимой» не будут как следует разработаны. Это позволило Кэбеллу сделать вывод: «Теперь нам кажется, что наша нынешняя оценка количества действующих носителей МБР к середине 1961 года (50—100 штук), видимо, завышена» .

Это мнение ЦРУ поддержали армия, флот и Бюро разведки и исследований Государственного департамента, и оно было отражено в новом отчете разведывательного ведомства — ОРВ 11-8/1-61, — который сокращал советские силы до примерно тридцати пяти ракет. 21 сентября 1961 года этот отчет был одобрен Советом разведки США и передан американскому президенту.

Кеннеди, знавший, что прежняя оценка авиацией советских ракетных сил резко противоречила мнению разведки, отмахнулся от требований военно-воздушных сил. Новые данные, полученные от Пеньковского, и спутниковые фотографии «Дискаверер» были важнее несостоятельных предположений военно-воздушных сил. Переход от идеи американской слабости к идее американского превосходства нелегко было внедрить в сознание общественности. Официальное заявление о таком переходе последовало лишь после длительной бюрократической волокиты.

Новая оценка, более низкая, положила, таким образом конец дебатам о так называемом разрыве между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Этот разрыв был основным пунктом во время президентской кампании 1960 года. Кеннеди ошибался, заявив во время этой кампании, что Советский Союз опережает Соединенные Штаты по количеству МБР. Он полагался на оценку военно-воздушных сил и сенатора Стюарта Симингтона, бывшего секретаря военно-воздушных сил (1947—1949 годы), который сам рассчитывал стать кандидатом от демократов. Несмотря на возражения многих членов администрации Эйзенхауэра, в том числе вице-президента Ричарда Никсона, кандидата от республиканцев, Кеннеди продолжал заявлять, набирая таким образом голоса, что у Советов ракет больше, чем думают в Соединенных Штатах.

Непрекращающееся хвастовство Хрущева вкупе с нежеланием президента Эйзенхауэра обсуждать мощь американского ядерного оружия заставили думать, что Кеннеди использовал кампанию 1960 года, чтобы укрепить идею советского ядерного превосходства. Хрущев воспользовался успешным запуском спутника и другими запусками в космос — запуск проводился с тех же ракетных установок, которые были предназначены для советских ракет, — чтобы создать образ непобедимой страны. К февралю 1961 года, через месяц после того, как Кеннеди занял Овальный кабинет, секретарь по обороне Роберт Макнамара признал во время первой встречи с пресс-службой Пентагона, что, в сущности, разницы в количестве ракет нет, «а если и есть, то в нашу пользу». Макнамара думал, что его слова не записываются, как он потом оправдывался, но репортеры кинулись из его офиса объявлять новости. Когда Макнамара увидел заголовки утренних газет на следующий день, он отправился в Белый дом и попросил об отставке. Макнамара значительную часть первого месяца работы провел, изучая оценку военно-воздушных сил и фотографии советских ракет. Он заключил, что военно-воздушные силы не пытались его обмануть, а просто ошиблись. Кеннеди посоветовал ему не волноваться и оставить этот вопрос в покое.

Однако вопрос остался открытым и приобрел особое значение летом, когда начал углубляться берлинский кризис. Пересмотренная оценка разведывательного ведомства наконец привела к консенсусу, но прошло достаточно времени, пока прекратились разговоры о разнице в количестве ракет и началось обсуждение советских угроз по поводу Берлина.

Без сомнения, все было брошено на то, чтобы догнать Соединенные Штаты по ядерному оружию, но на данный момент США были впереди по числу ракет, бомбардировщиков и подводных лодок. Решение дать Хрущеву понять, что Соединенные Штаты в курсе реального положения дел в советской ракетной программе, обдумывалось долго и тщательно. Роджер Хилсман, в то время возглавлявший Бюро разведки и исследований Государственного департамента, вспоминал в мемуарах «Управлять страной», опубликованных в 1967 году, что, если они расскажут обо всем русским, это, безусловно, заставит тех ускорить программу. «С другой стороны, некоторые ультиматумы Хрущева по Берлину показывали, что, если ему позволить и дальше думать, что мы еще верим в разницу в количестве ракет, он, вполне вероятно, подтолкнет весь мир к войне. Поэтому мы решили показать Советам, что теперь нам все известно», — писал Хилсман. По словам Хилсмана, Джилпатрика выбрали потому, «что ранг заместителя секретаря по обороне был достаточно высок, чтобы его речь могла убедить, но не настолько высок, чтобы его речь звучала как угроза, в то время как речь президента, государственного секретаря или секретаря по обороне могла быть воспринята как угроза».

После речи Джилпатрика последовали брифинги союзников, «в том числе и тех, у которых, как мы знали, действовали советские агенты, чтобы утвердить и подтвердить через каналы советской разведки то, что открыто было сказано в речи Джилпатрика», — писал Хилсман.

«Для Советов это сообщение было ужасающим. Дело было не столько в том, что американцы обладали военным превосходством, это не явилось новостью. Их больше всего испугало, что американцы знали о своем превосходстве. Советы быстро осознали: для того, чтобы это узнать, американцы должны были воспользоваться утечкой разведывательной информации, каким-то образом выяснить, где расположены советские ракеты, и узнать их общее число... Вся система МБР внезапно оказалась устаревшей».

Хилсман преувеличивал. Наземная ракетная система Советов была далеко не устаревшей, но достаточно уязвимой. В критический момент между миром и войной за Берлин отчет Пеньковского, спутниковые фотографии и исследования англо-американской группы — все это слилось воедино и указало на уязвимость системы. Хрущев не хотел больше меряться силами в борьбе за Берлин.

Пеньковский вернулся в Москву в субботу, 14 октября, а в следующую пятницу, 20 октября, холодным, дождливым днем он снова сфотографировал необходимые секретные документы. Он готовился встретиться с Дженет Чисхолм в комиссионке на Арбате в час дня. Она пришла первой — после танцкласса для жен дипломатов в резиденции американского посла, недалеко от Арбата.

Когда дверь в теплый, душный магазин открылась, звякнул колокольчик. Витрины были заполнены старинными тарелками, хрусталем, столовой посудой, серебряными блюдами, часами, драгоценностями и вазами. На стенах висели пейзажи, портреты и фотографии в рамках — коллекция памяти, вырванной с корнем и выставленной на продажу. Большая часть товаров была не лучшего качества, но время от времени появлялись ценные дореволюционные вещи.

Встречаться в комиссионном было удобнее, чем в кулинарном отделе ресторана «Прага». Чисхолм сначала пришла туда, увидела, что купить практически нечего, и поняла, что, если Пеньковский опоздает, нечем будет оправдывать свое присутствие там. Комиссионный магазин был прекрасным прикрытием.

Пеньковский пришел вовремя и быстро обошел магазин, чтобы она его заметила. Когда он вышел, она последовала за ним по Арбату, не говоря ни слова. Серое, тяжелое небо и сырой, морозный воздух — осенний день, который действует москвичам на нервы. Они больше любят морозную сухую зиму, чем мокрую неустойчивую осень. У Дженет была продуктовая сумка, а на голове — советская меховая шапка, и нельзя было сказать, что это иностранка. Пеньковский прошелся по Арбату к Смоленской площади. Он повернул направо в переулок и вошел в последнюю дверь справа. Дом был старый, в конце переулка, на нем значился номер 7/4. Сначала шли два ряда дверей, затем — холл. Миссис Чисхолм увидела, как Пеньковский исчезает за дверью. Никто за ними не следил, она вошла вслед за ним. Они были одни. Он передал ей письмо. Они обменялись приветствиями и поинтересовались, как здоровье домашних. Пеньковский выразил сожаление, что ничего не получит в ответ от нее. Встреча продолжалась меньше минуты.

На следующей неделе, 27 октября, в то же время они снова встретились в комиссионке; все шло так же. Однако на этот раз, когда они замешкались в дверях дома, по ступенькам спустилась пожилая женщина. Пеньковский заметил ее и быстро обнял Дженет, закрыв ей лицо и делая вид, что они влюбленные. Она не противилась. Женщина не посмотрела в их сторону и вышла на улицу. Пеньковский быстро положил в сумку, которую держала Дженет, пачку из-под сигарет, где лежали три фотопленки. Они расстались молча. 3 и 10 ноября Пеньковский вновь встречался с миссис Чисхолм в комиссионке и действовал так же. Пеньковский во время этих встреч передал Дженет пять роликов пленки и два письма.

Дженет после встреч шла или ехала на троллейбусе домой. Когда ее муж возвращался к обеду на Садовую-Самотечную, она передавала ему материалы, а он доставлял их в посольство. В квартире передача материалов проходила в полном молчании, и Чисхолмы никогда не обсуждали дома встречи с Пеньковским или подробности самой операции. Из посольства материалы отправлялись диппочтой в Лондон.

Вечером 16 ноября Пеньковского пригласили в квартиру к британскому научному атташе доктору Сениору. Там он на людях встретился с миссис Чисхолм и ее мужем. Они не обменивались материалами, но теперь, после официального знакомства, у Пеньковского появился повод приветствовать Дженет, если они встретятся на людях. На следующий день Пеньковский прибыл в комиссионку в час дня, убедился, что Дженет его видит, и ушел. Они не разговаривали. Он вновь прошел вниз по Арбату, повернул направо в переулок, вошел в последнюю дверь по правую руку того же дома. Слева в холле на уровне пояса стояли две металлические коробки, одна чуть выше другой. Пеньковский сообщил Дженет, что пространство между коробками будет новым тайником. Потом передал ей одну пленку, письмо, тридцать восемь страниц заметок, написанных от руки, и две страницы свежих московских анекдотов. Это должна быть их последняя встреча в этом месяце. Пеньковский сказал Дженет, что он уезжает в отпуск с женой и дочерью в Кисловодск, лучший курорт Минеральных вод в горах Северного Кавказа, и что они встретятся 9 декабря, когда он вернется.

После парижской просьбы Пеньковского разработать средство быстрой связи ЦРУ и МИ-6 пытались найти способ связаться с ним в случае чрезвычайных обстоятельств. Когда в главный штаб из Парижа пришел первый отчет Пеньковского о широкомасштабных советских военных приготовлениях к Берлину, Джек Мори обсудил с Диком Хелмсом, что делать с этой информацией. Мори заметил, что Пеньковский «теперь может снабжать нас информацией, чрезвычайно сильно влияющей на нашу реакцию на последние действия Советов. Например, «Герой» может убеждать нас, что вся подготовка, которую мы увидим в ближайшие несколько недель, — это на самом деле часть уже описанных маневров, и в этом случае Советы смогут предпринять агрессивные военные действия в обход наших механизмов слежения». При критическом положении дел, предположил Мори, «Герой» может передать информацию о том, что Советы блефуют и не готовы нанести удар, несмотря на их требования о необходимых уступках. Хелмс согласился, что подобные вопросы, скорее всего, будут подниматься, но возразил, что Управление должно действовать исходя из того, что потребители информации сами должны все решить. ЦРУ, по словам Хелмса, ручается лишь «за то, что, если говорить только о рабочих моментах самой операции, мы не могли ни в чем обвинить «Героя» и не увидели в рабочих и контрразведывательных аспектах дела ничего, что могло бы заставить нас усомниться в истинности переданной информации».

Система раннего оповещения «Дистант», показанная Пеньковскому в Париже, должна была разрешить проблему быстрой связи в случае чрезвычайных обстоятельств. Шеф московской резидентуры ЦРУ получил инструкции немедленно сообщить в штаб о приеме сигнала раннего предупреждения, прежде чем проводить проверку тайника. В результате этого предупреждение было бы принято гораздо раньше, чем если бы московская резидентура ждала материала из тайника. Такое предупреждение могло привести к безотлагательному объявлению тревоги.

Британцы беспокоились о том, что сигнал раннего оповещения, посланный с помощью «Дистанта», не-проконтролированный и неправильно оцененный, мог быть неправильно понят и привести к началу войны. Морис Олдфилд, представитель МИ-6 в Вашингтоне, выразил эти дурные предчувствия в письме Джеку Мори, обсуждая договоренность о любых «внезапных» сообщениях «Героя», «говорящих о намерении Советов атаковать Запад». «Внезапные» — это сообщения первоочередной важности.

Закодированное сообщение будет послано в лондонское отделение ЦРУ, а потом в Британский объединенный разведывательный комитет, куда будут приглашены представители ЦРУ. «Таким образом надеялись, что англо-американская оценка сообщения сохранится в секрете до выхода из разведывательного сообщества. Отчет «Дистанта» не будет воспринят Соединенным Королевством как доказательство нападения, пока ОРК не признает его таковым», — писал Олдфилд.

Это не совпадало с мнением американцев о том, как обращаться с ранним оповещением об атаке. Дик Хелмс настаивал на том, что ЦРУ должно было передать необработанные данные, если источник заслуживал доверия. Потребители информации сами обязаны были решить, что она обозначает.

28 октября 1961 года в лондонское отделение ЦРУ было послано сообщение, составленное Джеком Мори от имени Аллена Даллеса и одобренное самим Даллесом. Это была попытка выработать соглашение о работе системы раннего оповещения. Отдавая дань беспокойству англичан по поводу риска, который был неизбежен при передаче столь важной информации раннего предупреждения «стрелявшим без разбора», как англичане говорили о потребителях информации, Управление все же стояло на своем. Англичане никогда открыто не говорили о командовании стратегическими ВВС, но основная ответственность за стратегический ядерный ответ на советскую военную инициативу лежала на КСВВС и военно-воздушных силах, завысивших оценку советской ядерной мощи и первыми выступивших за стратегию упреждающего удара по СССР.

Сообщение Даллеса допускало, что необходимо найти нужный баланс между опасностью неправильного использования и еще большей опасностью задержки подобной информации, иначе могут возникнуть чрезвычайно сложные проблемы. По приказу Управления шеф лондонского отделения ЦРУ Фрэнк Уизнер заявил англичанам, что ЦРУ не может связать себе руки обязательством запретить распространение информации раннего оповещения, которая может стать решающей. Необходимо несколько часов, чтобы собрать Объединенный разведывательный комитет, и нужно еще несколько часов для связи между Вашингтоном и Лондоном, а даже эти часы могли означать успех или неудачу атаки. Когда информацию раннего оповещения передадут в ЦРУ и Штаб разведки Соединенных Штатов, если там ее сочтут угрожающей, надо будет немедленно связаться с правительственными чиновниками, не относящимися к разведывательному сообществу.

ЦРУ обещало, что в дальнейшем, безусловно, будет учитывать взгляды англичан в особых делах, но, скорее всего, окончательное решение должно зависеть от ситуации, сложившейся к моменту, когда Пеньковский передаст раннее предупреждение. ЦРУ настояло на том, чтобы отчет мог свободно попасть к президенту, если того требовали обстоятельства.

Предусматривалось, что Пеньковский поместит материал в тайник ЦРУ, но в случае, если он передаст материал англичанам, ЦРУ обстоятельно объяснило им, что необходимо послать сообщение представителям МИ-6 в Лондоне и Вашингтоне и передать их определенным офицерам в советском отделе, «не ожидая его интерпретации или оценки на любом уровне».

Вопрос был решен 31 октября 1961 года в Лондоне на встрече сэра Дика Уайта, главы МИ-6, Аллена Даллеса, пока еще директора ЦРУ, и его преемника Джона Макоуна, приехавшего в Лондон для встречи с сэром Диком. Фрэнк Уизнер, глава лондонской резидентуры ЦРУ, и его заместитель Карлтон Б. Свифт тоже пришли на встречу, как и сэр Хью Стефенсон из Министерства иностранных дел и его коллеги Чарльз Рэнсон, Джон Тэйлор и Норман Дарбишир.

Сэр Дик возвышенно, в своем неподражаемом стиле, тонко намекнул американцам, что сотрудники Британской секретной разведслужбы, безусловно, лучше своих американских коллег, хотя и терпимо к ним относятся. Сэр Дик объяснил процедуру «Дистанта», которая была создана в Лондоне ОРК, и прокомментировал, что эта система разработана для полной уверенности, что отчеты раннего оповещения, полученные от «Героя», будут оценены и приняты до того, как попадут к министрам, как это происходит с политической информацией, переданной «Героем». При использовании «Дистан-та» сэр Норман Брук, секретарь кабинета, будет немедленно проинформирован о получении раннего оповещения. Это даст ему возможность созвать нужных членов кабинета и обсудить отчет сразу же после оценки Объединенного разведывательного комитета.

Аллен Даллес сказал, что канал, по которому будет передаваться информация, — через британскую разведку или ЦРУ, из Москвы или из любой другой точки, в том числе вне Советского Союза, откуда может послать сообщение «Герой», — не будет сильно влиять на время, которое останется в их распоряжении, и любая сторона должна немедленно передать сообщение другой. Он продолжил: ЦРУ поступало бы с подобными отчетами так, как предложил Лондон в разработанной процедуре «Дистант», но, как директор Центрального разведуправления, он не может не передать президенту, напрямую или как председателю Совета национальной безопасности, материал от этого информатора, даже если информация еще не оценена. В этом случае ЦРУ непременно подчеркнет тот факт, что материал еще не получил оценки.

Даллес объяснил англичанам, что Кеннеди имеет четкое представление об условиях, в которых находится московский информатор, и лично заинтересован в материале. Президент выказал особый интерес к русскому варианту изложения его недавних венских переговоров с Хрущевым, содержащемуся в документе, который передал Пеньковский.

Сэр Дик не для отчета, а лишь желая узнать о возможностях КГБ в прослушивании, спросил: не думает ли ЦРУ, что русская версия была сделана по записям? Могли ли они пользоваться для этой цели небольшим записывающим устройством? Даллес сказал, что ЦРУ так не считает; по их ощущениям, отчет был основан на записях переводчика. Однако, добавил он, слова сэра Дика нельзя не учитывать.

Даллес добавил, что кроме президента он одновременно проинформирует об отчете раннего оповещения государственного секретаря и секретаря обороны. Макоун, подчеркнув, что он согласен с Даллесом по поводу того, что президент должен быть в курсе, сказал, что, видимо, существуют две различные системы отношения к разведматериалу на высших правительственных уровнях в Лондоне и Вашингтоне. В результате пришли к решению воздержаться от передачи необработанного разведматериала от «Героя» членам американской администрации.

Сэр Дик подчеркнул, что британская разведка, в сущности, занимается лишь сбором информации, ее задача — передать эту информацию в Объединенный разведывательный комитет. ОРК, в свою очередь, даст материалу оценку и передаст его в Кабинет. СИС и Британское разведывательное сообщество в целом считали, что политический подход Пеньковского был весьма схематичен: от политиков, о чьих планах он сообщал, его всегда отделяла как минимум одна ступень. Таким образом, существовала вероятность того, что он мог быть невольно введен в заблуждение. Более того, в то время, когда он получал информацию, она могла быть правильной, но в нашем изменчивом мире его отчет мог уже устареть за время, пока им будут заниматься. СИС подчеркнула, что «Герой» без колебаний поправил некоторые свои отчеты по Ирану. Особенно надо было следить за датами его отчетов, и Берлин был прекрасным тому примером.

В заключение Даллес предупредил: «Все мы должны учитывать, что в подобных операциях возможна провокация». Он добавил, что ЦРУ не думает, что эта операция относится к подобным. Сэр Дик согласился.

Небо закрывали тяжелые облака, собирался снег. Дженет Чисхолм ждала Пеньковского в сквере у Цветного бульвара 9 декабря, но он не пришел. Не пришел он на этой неделе и на другое место встречи — в комиссионный магазин и в кулинарию «Праги». Рори Чисхолм связался с Лондоном, который проинформировал Вашингтон. Все забеспокоились, все ли в порядке с Пеньковским: поднимался гаденький страх, что его арестовали или перевербовали. Но проверять было нельзя, иначе Пеньковский был бы засвечен. Оставалось лишь ждать.

Прошла неделя. Днем 16 декабря Дженет Чисхолм пришла к Цветному бульвару, она жила недалеко, на Садовой-Самотечной. Она безумно обрадовалась, увидев Пеньковского, — он ждал ее на промозглом холоде. Она пошла за ним в переулок. Когда они убедились, что их никто не видит, они обменялись письмами, и Пеньковский дал Дженет восемь роликов пленки и фотоаппарат, который надо было починить. Он сказал, что не смог прийти на прошлой неделе, потому что задержался из-за нелетной погоды.

На следующей неделе, 23 декабря, они снова встретились в заснеженном сквере, и все повторилось, но на этот раз миссис Чисхолм пришла со своим сыном. Ему было два с половиной года. Ей пришлось уговаривать малыша не возиться в сугробах, чтобы они могли пойти за Пеньковским.

Все было так же. Дженет одевалась просто, чтобы не выделяться. Пеньковский заходил в переулок, где было немного машин, но пешеходы всегда были опасны. Войдя в подъезд, он устроился на лестнице, чтобы видеть всех, кто спускался сверху или входил в подъезд. Однажды он намеренно вошел в другой подъезд, увидев, что в тот входят четверо. Больше особых происшествий не было.

В тот день, за два дня до Рождества, Дженет Чисхолм с сыном вошла вслед за Пеньковским. Они были вместе секунд двадцать. Пеньковский принес письмо на трех страницах, пять пленок и открытки с новогодними поздравлениями американским и британским офицерам спецгруппы. Она передала ему материалы в коробке из-под русских сигарет. То, что он передал, Дженет положила в сумку, и он помог ей. Они перекинулись парой слов о семье, здоровье. Пеньковский сказал, что они снова, как обычно, встретятся на следующей неделе. Им никто не мешал. Дженет ушла с сыном; все выглядело так, будто они зашли погреться. Потом она вернулась домой.

25 декабря 1961 года около 21.00 жена американского военного атташе сообщила, что по телефону, номер которого был известен «Герою», дважды звонили, ничего не говоря, с интервалом в три минуты. Когда она сняла трубку, никто не ответил, но в трубку не дули — не было сигнала, что в тайнике есть материалы. Других звонков не было. Когда проверили телеграфный столб № 35, там не нашли букву «X». ЦРУ передало Шерголду о происшествии.

27 декабря Шерголд сообщил об удачной встрече с «Героем» 23 декабря. В связи с этой встречей Шерголд почувствовал, что звонки 25 декабря были ложной тревогой. Он обратил внимание ЦРУ на то, что не совпадали два знака: не было буквы «X» на столбе — сигнала, что можно забрать материалы из тайника, — и между звонками был перерыв в три минуты. 30 декабря миссис Чисхолм пошла с младшими детьми в сквер и встретилась с Пеньковским, он не упомянул о звонках рождественским вечером. Она дала ему письмо и получила от него письмо и две пленки.

5 января 1962 года Пеньковский и Дженет встретились впервые в новом году. Это произошло в комиссионном магазине, и, как обычно, они прошли в подъезд жилого дома. Она передала ему открытку с новогодними поздравлениями от группы. Пеньковский опустил к ней в сумку три ролика пленки.

Их следующая встреча произошла в кулинарии ресторана «Прага» 12 января. Дженет прошла за ним по Арбату и вошла в подъезд. Она передала письмо, фотоаппарат «Минокс» и восемнадцать роликов чистой пленки. Пеньковский передал ей четыре ролика пленки и письмо на одной странице и сказал, что на следующей неделе, 19 января, она должна прийти прямо к подъезду этого дома. Когда Дженет пришла, она увидела, что Пеньковский стоит в телефонной будке, проверяя, не следит ли кто за ними. Она вошла в подъезд. Пеньковский последовал за ней. Он отдал Дженет четыре ролика пленки, а она передала ему письмо. Пеньковский сказал ей, что уедет до 20 января в Ленинград и в следующий раз они встретятся 2 февраля. На это время миссис Чисхолм возвращалась в Англию на врачебный осмотр.

Частые встречи Пеньковского и миссис Чисхолм все больше беспокоили офицеров советского отделения ЦРУ, занимавшихся этим делом. 12 января офицер по особым делам, сменивший Джорджа Кайзвальтера после Парижа, написал памятную записку о том, что передавать слишком большое количество материала опасно. Пеньковский в письме, переданном 23 декабря, описывал, как на несколько минут остался один в кабинете генерала Бузинова, помощника Варенцова, и увидел в куче секретных бумаг отчет Варенцова с грифом «совершенно секретно». Он достал «Минокс» и сфотографировал статью Варенцова. Этот случай, писал новый офицер по делу, «всего лишь последняя и наиболее драматическая иллюстрация к проблеме, которая тревожит всех, связанных с этим делом: колоссальный и все увеличивающийся риск, на который мы позволяем идти «Герою», когда он ищет и передает материалы разведки. Еще одно подтверждение — руководство по атомному оружию на 420 страницах, которое мы недавно запросили у «Героя», а сейчас оказывается, что для нас это не более чем побочный интерес. Наши частые предупреждения, чтобы «Герой» был осторожнее и в первую очередь думал о своей собственной безопасности, реже встречался с «Энн», и вместе с тем наши просьбы переснять какие-то страницы документов — все это выглядит как «хватит, хочу еще» и, безусловно, так и понимается «Героем».

Ясно, что в настоящее время самая большая опасность заключается в частых встречах с «Энн» и в фотостараниях «Героя», — безусловно, это в большой степени взаимосвязано. Необходимо заметить, что за последние 11 недель (с 20 октября по 5 января включительно) «Герой» встречался с «Энн» десять раз, и она несколько раз приходила на место встречи по другим поводам. За этот же период «Герой» передал 27 роликов пленки. Уровень риска не является постоянной величиной, он прямо пропорционален регулярности и частоте встреч и количеству отснятого и переданного материала».

Офицер утверждал, что «то, что риск в определенный момент операции был оправдан, не значит, что он необходим сейчас». Он упомянул, что у переводчиков и аналитиков, оценивающих материал, завал работы. «Потребители не могут даже нормально усвоить имеющийся материал». И, добавил он, «мне кажется, что вполне возможно, что мы достигли такого состояния, когда получение некоторых статей военных наставлений приносит нам скорее убытки».

Информация Пеньковского становится «все более своевременной, подробной и доказательной», говорилось далее. Таким образом, риск тоже возрастал.

«В свете вышесказанного мне кажется, что мы спокойно можем прекратить фотографирование на несколько месяцев. Это позволит «Герою» «успокоиться» и даст нам возможность разобраться с имеющейся информацией. Кажется, все в порядке, и будущее представляется более безоблачным, чем когда-либо, — «Герой» продвинется по службе и перед ним откроется широкий доступ к секретной информации. У нас есть повод тщательно проверить, оправдан ли наш риск, когда мы требуем все больше военных наставлений (в этой связи записи ясно показывают, что сам «Герой» не способен определить степень риска, на который он может и должен идти)».

Офицер предложил немедленно потребовать, чтобы «Герой» прекратил фотографировать документы до дальнейших запросов и занялся исключительно собственными отчетами. Он потребовал также, чтобы встречи с «Энн» проходили не чаще чем раз в две недели.

15 января, всего через три дня после памятной записки о том, чтобы Пеньковский сократил свои встречи с миссис Чисхолм, Морис Олдфилд передал Джеку Мори сообщение от Гарольда Шерголда.

«Сообщаем, что «Энн», кажется, забеременела. Это явно скажется на ее роли как сейчас, так и в дальнейшем.

Сейчас это будет выражаться в том, что вскоре она перестанет посещать балетный класс, который оправдывал ее встречи по пятницам и понедельникам, если они проходили в городе. Мы рассмотрели возможность того, что она будет продолжать встречи по тем же дням, отправляясь за покупками. Это могло бы подойти, но есть одно препятствие. У «Энн» есть няня, из Англии, которая весьма хотела бы посещать балетные классы; до сих пор она не могла туда ходить, потому что ей надо было сидеть дома и заниматься с младшим ребенком. Если «Энн» перестанет их посещать, будет очень трудно, практически невозможно найти оправдание, почему туда не сможет ходить няня.

«Энн» могла бы встречаться с «Героем», выходя за покупками по другим дням недели — во вторник, среду или пятницу. Мы попросили «Энн» пользоваться тем же расписанием до конца января. В феврале проблема разрешима, так как основные встречи будут в сквере, и она может туда приходить. На этот месяц мы предлагаем попросить «Героя» перенести альтернативную встречу с понедельника на вторник...

В дальнейшем нам, возможно, придется смириться с тем, что «Энн» выйдет из игры раньше, чем мы думали, то есть в июне или начале июля. У нас есть замена, но та женщина только полтора месяца как родила. Мы хотели бы, чтобы ребенку было шесть или семь месяцев, прежде чем вводить мать в игру. Она, как и «Энн», бывший секретарь СРС и жена нашего представителя, еще не введенного в должность» .

Шерголд представил новый распорядок встреч на одобрение в ЦРУ. Мори в ответ заговорил о сокращении встреч с Чисхолм и инициатив Пеньковского, опасаясь его разоблачения. 23 января Шерголд ответил:

«За время нашего общения с «Героем» мы по разным поводам пытались дать ему советы в интересах его собственной безопасности. Обычно... он соглашался с нами, благодарил нас за заботу и так далее, но через несколько дней неизбежно возвращался к тому же и пытался убедить нас, что то, что он хочет сделать, правильно. Ни разу мы не смогли отговорить его.

В декабре мы подобным же образом осторожно предупредили его, что он слишком часто встречается с «Энн». Он поблагодарил нас за заботу о его безопасности и продолжал все так же появляться раз в неделю. Если мы предупредим его еще раз, он, скорее всего, выразит благодарность, но продолжит в том же духе. Предупредив его еще раз через такой небольшой промежуток времени, мы добьемся лишь того, что он начнет раздражаться.

Мы согласны... что действия, предложенные ЦРУ, соответствуют всем правилам. Однако они предполагают, что агенты — личности идеальные и мыслят логически. На наш взгляд, подобные агенты существуют редко, если существуют вообще. «Герой» не всегда осознает, что он агент. Он на словах признает, что служит нам, признает наши инструкции и советы, но думает, что сам знает лучше, и его не переубедить.

Все, что мы узнали от «Энн» и Винна о поведении «Героя» на территории своей страны, убеждает нас, что он действительно знает порядок вещей и умеет с ним справляться. На наш взгляд, основной риск — фотографирование, а не передача материала. Даже если в этом мы неправы, мы не думаем, что дальнейшее предупреждение заставит его действовать по-другому.

«Герой» упивается тем, что он делает, мечтает быть лучшим из всех, кто был до него (возможно, не понимая, что он, скорее всего, уже достиг этого статуса), и видит в своих встречах с «Энн» символизацию своих отношений с американцами и с нами. Это важно для него.

Мы абсолютно согласны с ЦРУ, что не нужно заставлять его рисковать еще больше, требуя сфотографировать отсутствующие страницы или перефотографировать те, что плохо получились. В будущем необходимо быть весьма избирательными, прося его передать определенный документ или вид документа.

Суммируя вышесказанное, мы чувствуем, что повторять предупреждение было бы тактической и психологической ошибкой с нашей стороны. Если в ближайшие месяцы мы увидимся с ним, давайте будем убедительнее».

2 февраля Пеньковскому было передано письмо с новыми требованиями. Его попросили представить данные по нынешнему состоянию программы по советским антибаллистическим ракетам и размещению ракет в Восточной Германии, подробности учений стран Варшавского Договора в октябре и ноябре и оценку Советами этих учений. В письме особо просили выяснить, какие были замечены недостатки, какие проблемы и что планировалось сделать для их решения. Пеньковского попросили также написать отчет по некоторым политическим вопросам, в том числе о фракционной борьбе в Центральном Комитете, о положении Молотова — в 1957 году Хрущев исключил его из Президиума, и теперь он был советским представителем в Международном агентстве по атомной энергии в Вене, — и о новых расследованиях смерти Сергея Кирова, лидера ленинградских коммунистов, убитого по приказу Сталина в 1934 году. Поиски убийц Кирова и «врагов народа», которые их поддерживали, послужили для Сталина предлогом «великой чистки» 30-х годов. Пеньковскому был передан полный список документов, которые были получены от него после последнего письма. Эта чрезвычайная мера была вызвана тем, что он не вел записей, а количество сфотографированных им документов и руководств было столь обширным, что ему нужно было следить за тем, чтобы не делать дубликатов и быть более избирательным. Ему дали также номер телефона капитана ВВС США Алексиса Дэвисона, атташе воен-но-воздушных сил в посольстве, который будет ждать звонка с ранним предупреждением по телефону 43-26-94.

Письмо от 2 февраля требовало, чтобы Пеньковский был более внимателен к своей личной безопасности, и подчеркивало важность этого. Напряжение между США и Советским Союзом по поводу Берлина слегка снизилось, когда 17 января были отозваны 12 советских танков, стоящих у стены, — за двое суток до этого были выведены американские танковые силы. Но Берлин оставался больным вопросом, совершенно непредсказуемым, и Советский Союз продолжал препятствовать прохождению самолетов союзников в Западный Берлин, вызывая протест англичан, французов и американцев против «агрессивных и опасных действий Советов». В письме к Пеньковскому был также сделан запрос информации по маневрам стран Варшавского Договора, по боеготовности и эффективности советских сил в Европе.

За три дня до написания этого письма Пеньковскому, 29 января, в Женеве состоялась конференция по запрещению ядерных испытаний. Конференция провела 353 заседания за три года. Попытки выйти из тупика, в котором оказалась система контроля над ядерными испытаниями, ни к чему не привели. Отчеты Пеньковского о советских достижениях в области ядерного оружия и их намерениях, таким образом, были чрезвычайно важны.

В конце января 1962 года Квентин Джонсон, начальник операций советского отдела ЦРУ, вылетел в Лондон для встречи с Гарольдом Шерголдом. Цель поездки — обсуждение дела под кодовым названием «Герой»; они пришли к соглашению, что количество сфотографированных Пеньковским документов было слишком рискованным для дела. Джонсон и Шерголд встретились с миссис Чисхолм — она приехала в Лондон ненадолго на консультацию гинеколога — и обговорили с ней московские действия, после чего она вернулась и продолжала приходить на места встреч.

Джонсон, профессионал, обладающий живым воображением, был доволен впечатлением, которое произвела на него миссис Чисхолм. Он сказал, что она «совершенно не волнуется из-за своего участия в операции». Джонсон спросил, следят ли за ней и какое оправдание своим действиям она использует. Она заметила, что за ее мужем следили постоянно, но за ней не часто. Джонсон отметил, что, видимо, ей хорошо удавалось маскироваться — то, что она заходила в подъезд, можно было оправдать тем, что ей нужно было поправить одежду или увести сына погреться. «Дженет никогда не фиксировала, какие окна выходят на место встречи, но чувствовала, что обычное движение на этих улицах не привлекало внимания к их встрече», — записал Джонсон в отчете.

На встрече в Лондоне Шерголд сообщил Джонсону, что планирует отозвать Дженет и ее мужа из Москвы в июне 1962 года из-за ее беременности. Для замены можно было взять другую пару — Джервеза Кауэлла и его жену Памелу, тоже работавшую секретарем в Британской разведслужбе.

— У них тоже трое детей, — объяснил Шерголд. — Двое слишком взрослые, чтобы использовать их как прикрытие, но третий будет еще в коляске, когда они сюда приедут.

Шерголд согласился, что надо не только тайно встречаться на улице, но и посещать официальные приемы или, при возможности, переключиться только на официальные встречи. В любом случае изменения, видимо, вызовут задержку связи.

Джонсон возражал, доказывая, что было бы благоразумно вообще воздержаться от действий в ближайшие несколько месяцев или даже год. Шерголд не поддержал этого мнения, говоря, что Пеньковский воспримет подобное предложение как утрату доверия. Он контролирует себя, знает, что нужно делать в Москве, и не примет приказов, по словам Шерголда. Джонсон сказал, что с американской точки зрения Пеньковскому надо передохнуть и поберечь свой пыл до другого времени.

Вернувшись в Вашингтон, Джонсон встретился со своими коллегами в советском отделе, чтобы обсудить свой разговор с Шерголдом. Джонсон сообщил своим коллегам, что он «как-то успокоился по поводу ее (миссис Чисхолм) контактов с Пеньковским». Меморандум ЦРУ, резюмирующий встречу, гласил:

«Шерголд думает, что Пеньковский не примет предложение ЦРУ прекратить встречи по следующим причинам:

А. Личный контакт с кем-то, кого он знает, субъективно очень важен для «Героя».

Б. «Герой» не принял предыдущее предложение о сокращении количества личных встреч.

В. Группа по особым делам не смогла убедить «Героя» сократить число личных контактов в Париже.

Г. «Герой» не выносит тайники из соображений безопасности, а также потому, что получает удовлетворение от личных встреч».

Джо Бьюлик — он был с Пеньковским в Париже — выслушал отчет Джонсона и возразил, что не Пеньковский, а сам Шерголд требовал, чтобы встреч в Париже было больше, чем значилось в плане. Бьюлик заметил также, что Пеньковский действительно не любил тайники, но лишь до тех пор, пока у него были другие средства связи. Бьюлик чувствовал, что англичане меньше, чем американцы, хотели защитить Пеньковского и готовы были использовать его, несмотря на риск слишком частых встреч.

Пеньковский не пришел на запланированную встречу с Чисхолм 2 февраля в сквер на Цветной бульвар. Тогда она пошла на альтернативные места встреч 5 и 6 февраля. Пеньковского не было. 9 и 16 февраля Пеньковский также не появился.

СИС в Лондоне получила эту информацию от Рори Чисхолма и попросила его «осторожно проверить», когда из СССР уехала англо-американская делегация, которой занимался Пеньковский. Морис Олдфилд, сотрудник МИ-6 в Вашингтоне, связался с Мори и предложил, чтобы ЦРУ тоже попыталось выяснить, что произошло с Пеньковским. Олдфилд предупредил, что англичане «могут воспользоваться нашим научным атташе или коммерческим советником в Москве, чтобы выяснить, где находится «Герой», обратившись в его офис». Шерголд с нетерпением ждал ответа от Мори.

«Энн» получила инструкции продолжать выходить на встречи с «Героем» по разработанному плану. «До сих пор, — сообщил Олдфилд, — она ничего особенного не заметила. Шерги отмечал, что это может доказывать, что все прекрасно, и что по неизвестным причинам, например по болезни, «Герой» просто не может прийти».

20 февраля Олдфилд снова написал Мори: «Я только что услышал от Шерги, что «Героя» сегодня не было на условленном месте» (кулинария над рестораном «Прага»).

Пеньковскому было передано новое закодированное сообщение по радио: «„Энн” придет на встречи в сквер по понедельникам в 16.00 в соответствии с планом и на основные встречи в 13.00 по пятницам в условленных местах, когда сможет, но не каждую неделю. Мы волнуемся из-за вашего отсутствия и надеемся, что все в порядке. Привет».

Только 9 марта 1962 года ЦРУ выяснило, почему Пеньковский больше не приходит на встречи. После встречи с «Энн» 19 января он заметил машину, разворачивавшуюся на улице с односторонним движением. На заднем сиденье машины было двое в темных пальто. Он понял, что за «Энн» следят.

«Энн» сообщила, что и она 19 января заметила машину, которая, возможно, следовала за ней, когда она поехала с балетного урока на автобусе; но больше она ее не видела. Она не знала, что Пеньковский видел эту машину и после этого, в тот же день: за «Энн» следили.

Пеньковский беспокоился за «Энн» и попытался с ней связаться. С 20 по 28 января он работал с американской делегацией в Ленинграде и в Москве. Во время поездки и на приемах Пеньковский приметил одного американца, который, как он думал, сможет ему помочь, и проводил с ним много времени. Он предложил американской делегации устроить коктейль и пригласить британского научного атташе доктора Сениора. 27 января американский экономический атташе устроил коктейль, на котором был и Пеньковский. К сожалению, доктор Сениор не пришел, и Пеньковский не смог ничего передать миссис Чисхолм.

Ранним утром 28 января, когда делегация должна была уехать, Пеньковский позвонил в гостиницу американскому бизнесмену, с которым у него установились рабочие отношения. Американец упаковывал вещи, когда приехал Пеньковский. Пеньковский попросил его передать в Лондон сообщение. Пеньковский объяснил, что это сообщение должно быть передано человеку, который ответит на телеграмму, присланную американцем, когда он приедет в Лондон. Телеграмму надо послать на имя «Лабориси» — это имя Пеньковскому дала группа.

Пеньковский написал американцу текст телеграммы: «Пожалуйста, встречайте меня (время и место должен был написать американец, отправлявший телеграмму). Алекс».

Потом нужно было передать человеку, ответившему на телеграмму, сообщение от Пеньковского. Оно было написано по-русски: «Осторожнее, автомобиль с номером ... (американец не мог вспомнить номер) следует за вами, и теперь он следит за вами все время».

Американский бизнесмен записывал все, что говорил Пеньковский, потом вошел портье за чемоданами, и разговор прервался. В Шереметьево американец, убежденный, что это всего лишь одна из провокаций, о которых его предупреждали, сказал Пеньковскому, что не выполнит его просьбу, и уничтожил записи. Пеньковский был ошеломлен. Он пал духом.

Потом Пеньковский попросил американца обязательно позвонить ему в Государственный комитет, когда тот приедет в Советский Союз. Американец, конечно, не собирался контактировать с Пеньковским, все еще думая, что это, скорее всего, провокация. Американец вспоминает, что до этого, когда они ехали из Ленинграда в Москву, Пеньковский сказал ему: «Они (советские) вас не любят: вы слишком много знаете».

Пеньковский также проинформировал американца, что он приедет на тридцать вторую Международную автомобильную выставку в Женеву, с 15 по 25 марта, и что он подал документы для получения визы на Всемирную ярмарку в Сиэтле, она открывалась 21 апреля.

Но ничего этого не было известно до 9 марта 1962 года, когда МИ-6 связалась в Лондоне с американским бизнесменом, который ездил в Москву. Его спросили, когда он в последний раз видел Пеньковского. Бизнесмен, который когда-то работал на ЦРУ и не хотел больше иметь с ним дела, работая в частном секторе, сказал МИ-6, что встречался с Пеньковским как раз перед отъездом из Москвы. Он также сообщил все, что запомнил из слов Пеньковского.

ЦРУ послало нового офицера по особым делам, заменившего Джорджа Кайзвальтера, в Лондон, чтобы допросить американского бизнесмена и встретиться с Шерголдом. Шерголд считал, что «Герой» намеренно прервал контакт из-за слежки за «Энн», но все остальное было нормально. Тот факт, что «Герой» сопровождал американскую делегацию в аэропорт 28 января, спустя девять дней после того, как он увидел слежку, ясно это доказывал, считал Шерголд.

Шерголд и ЦРУ согласились, что надо прекратить контакты «Героя» с «Энн». Она не должна больше ходить на встречи или иметь при себе любой компрометирующий материал. Чтобы резко не изменять ее поведение, она должна ходить в комиссионку, в «Прагу» и в сквер во время, когда должны были состояться встречи, но по другим дням. Если она случайно увидит «Героя» и он даст ей понять, что хочет, чтобы она последовала за ним, она ни в коем случае не должна этого делать. МИ-6 боялась, что Пеньковского перевербовали и что «Энн» может быть арестована КГБ.

Готовилось сообщение по радио для «Героя», извещающее его, что от американского бизнесмена получена его информация.

Были предприняты приготовления для возможной женевской встречи. Бьюлик и Шерголд должны были приехать туда в воскресенье, 11 марта.

С 16 по 31 марта Пеньковскому по радио передавали сообщение номер 6:

«Начало текста номер шесть. Мы получили ваше сообщение о слежке и о возможных поездках. Не надо (повтор) не надо встречаться в Москве, как раньше. До скорой встречи. Конец».

Пока Шерголд и Бьюлик ждали Пеньковского в Женеве, они обсуждали будущую работу с ним. По собственной инициативе Шерголд требовал теперь отказаться от встреч на улице как основного способа контакта и довольствоваться меньшим количеством материала ради повышения безопасности. ЦРУ резюмировало женевские встречи Бьюлика и Шерголда: «Каковы бы ни были трудности в прошлом, видимо, в будущем с Шерголдом не возникнет подобных проблем». Шерголд также согласился на предложение американцев послать Пеньковскому набор открыток, которые он мог отправлять в особых случаях по определенным адресам в Англии. Адреса были обычными, но МИ-6 и ЦРУ получали на них почту от своих агентов. На открытках уже будет написан текст по английски. Каждая открытка будет означать простое сообщение, ключом к которому будут подпись, фотография на открытке и адрес. Решили, что наиболее важными сообщениями будут: «Я нахожусь под подозрением», «Я уезжаю», «Я снова готов работать» и «Я скоро приеду на Запад». Были отобраны открытки для каждого случая, и Шерголд согласился подготовить их — на них разным почерком будут написаны безобидные туристические письма, с различными адресами в Англии, на первый взгляд тоже безобидными.

Эти тщательные приготовления вскоре оказались ненужными. Пеньковский не поехал в Женеву на Международную автомобильную выставку.