Разоблачение Пеньковского, судебный процесс и расстрел не помешали Западу продолжать использовать огромный объем информации, полученной от него. Теперь уже не было опасности подвергнуть его разоблачению, однако по-прежнему оставалась необходимость сохранять в тайне от КГБ, какие именно материалы получены англичанами и американцами и в каких объемах. Налицо была классическая дилемма разведки. Шпиона уже нет в живых, но, как убеждали некоторые официальные лица, не следовало трубить на весь мир о том, что от него получено; его информацию можно было с большим успехом использовать, сумев сохранить ее в тайне. В таком случае команда противника не будет знать, что именно украдено, и не сможет лишить Запад тех преимуществ, которые он получил с помощью Пеньковского. Если противнику станет известно, какие из его секретов раскрыты, он может изменить стратегию или пойти на контрмеры.
Внутри правительства всегда существует правило хранить в тайне то, что ему известно, поскольку оно твердо уверено, что сила находится в руках обладателя секретов. По диапазону и глубине информация, добытая Пеньковским, была слишком важна, чтобы позволить ей покрываться плесенью в архивных папках. Не считая информации, связанной с берлинским и кубинским кризисами, архив Пеньковского содержал ценные доказательства деятельности советской разведки и сведения о закрытых обсуждениях военных вопросов. Он содержал убедительные примеры, характеризующие привилегированный образ жизни советской военной элиты, недовольство военных политикой Хрущева, методы работы разведки ГРУ и цели в отношении Соединенных Штатов.
Запустить сообщения и документы Пеньковского в бюрократическую машину разведки было делом непростым и деликатным. Жесткие требования в отношении секретности, действующие в советском отделе ЦРУ, и система анонимной классификации источников разведданных нередко вызывали у пользователей информацией недоверие к материалам Управления. Поскольку не было никакой возможности узнать, кем является источник, не было и возможности проверить информацию. Достаточно ли объективен источник? Является ли его информация достоверной или же это умышленно «подсунутая» дезинформация? Бывает, что к моменту получения сведений события их опережают. Что и говорить, добиться признания для Пеньковского и его информации было задачей не из легких.
Документальные материалы Пеньковского, сфотографированные с помощью фотокамеры «Минокс», оказались неоспоримыми. Это была подлинная информация без всяких оговорок. Засекреченные документы из Министерства обороны не оставляли сомнения в их достоверности и ценности. ЦРУ предприняло важную попытку снизить степень секретности для материалов, полученных от Пеньковского, с тем чтобы их можно было шире использовать в правительственных кругах США и сделать более доступными для союзников. Многие из документов раскрывали деятельность советской разведки внутри НАТО. Руководства по советской стратегии и тактике боевых действий и статьи о ядер-ной стратегии и химическом оружии в «Военной мысли» имели несомненную ценность для подготовки американских военных офицеров.
ЦРУ и СИС выпустили массу докладов, основанных на переснятых экземплярах «Военной мысли». Степень их секретности была понижена с «совершенно секретно» до «секретно», в результате чего расширился круг лиц, имеющих к ним доступ. Выпуск новых докладов, основывающихся на материалах Пеньковского, продолжался почти до конца 1965 года.
Внутри Управления дискутировался вопрос, какими из докладов можно разрешить пользоваться союзникам; нужно было позаботиться о том, чтобы не «подсунуть» им «сырые» разведданные, потому что это могло бы быть неправильно истолковано. Стремясь не допустить, чтобы КГБ и ГРУ узнали, насколько успешно Пеньковский переснимал документы, ЦРУ решило не предоставлять оригиналы документов на русском языке. Вместо этого было решено просто понизить гриф секретности переводов и докладов, основывающихся на материалах Пеньковского. Такая аргументация, впервые прозвучавшая в апреле 1963 года, все еще была в силе в 1965 году, когда Управление решило предоставить в распоряжение союзников по НАТО копии «Военной мысли», хранившиеся под грифами «секретно» и «совершенно секретно». Комплекты «Военной мысли», которые были добыты Пеньковским, остаются засекреченными и по сей день, несмотря на судебное дело, возбужденное покойным конгрессменом Джоном М. Эшбруком (R-III) и Дж. Ф. и Филлисом Шэфли в 1972 году, требовавшими их рассекречивания на основании Закона о свободе информации. Эшбрук, консервативный республиканец, дал отвод кандидатуре Никсона на президентский пост от республиканцев в 1972 году. В иске, предъявленном министру обороны Мелвину Р. Лэрду, Эшбрук и оба Шэфли утверждали, что специальное собрание статей «включает планы внезапного нападения на Соединенные Штаты» и что они «должны быть раскрыты американскому Конгрессу и американскому народу, с тем чтобы получить полную поддержку усилиям Соединенных Штатов обеспечить необходимые средства для расходов на оборону и вооружения».
Министерство обороны возражало, что специальное собрание содержит в высшей степени секретные материалы, многие из которых до сих пор имеют непосредственное отношение к нынешней советской стратегической доктрине и военным планам. В одном из писем Эшбруку от 1 февраля 1972 года заместитель министра обороны Лоуренс С. Иглбергер писал: «Когда его арестовали советские, полковник Пеньковский и сам не мог вспомнить, какие документы он передал на Запад. Поэтому, по всей вероятности, Советы все еще интенсивно расследуют, какие из секретов были выданы Пеньковским. Мы полагаем, что помочь им в этом деле, рассекретив документы, противоречило бы национальным интересам, поскольку, если они узнают, какие именно секреты были выданы, это даст им возможность принять контрмеры в ущерб интересам безопасности США». Окружной суд США Южного округа штата Иллинойс 17 июля 1972 года поддержал Министерство обороны, и обжалЮвание этого решения было отклонено Апелляционным судом США седьмого судебного округа 7 июня 1973 года. С тех пор минуло почти двадцать лет, и теперь специальное собрание представляет собой важный сборник исторических документов, которые предстоит рассекретить и исследовать, потому что они составляют жизненно важную часть истории «холодной войны».
Значительная часть информации Пеньковского оставалась строго засекреченной потому, что она касалась оперативных советских секретов, которые были сочтены жизненно важными для национальной безопасности. Советский отдел подготовил совершенно секретное резюме «позитивных результатов работы Пеньковского». Оно включало информацию о потенциале советской противовоздушной обороны, тактико-технические характеристики ракеты V-75 класса «земля — воздух», называемой в НАТО СА-2, «Гайдлайн». Информация Пеньковского раскрыла высоту над уровнем моря (4000 футов), на которой ставится на боевое дежурство СА-2. Обладая этой информацией, командование стратегической авиации разработало новую тактику полета ниже высоты, на которой ракеты «земля — воздух» приобретают эффективность. К числу прочих материалов относились:
Боевой устав советских вооруженных сил и проект поправок к нему 1962 года. Это были самые последние советские руководства по ведению ядерных боевых действий. Содержащиеся в них данные относительно потенциальных поражающих факторов ядерного оружия на поле боя и о полных оперативных процедурах защиты войск были уникальны по своему характеру.
Статья из сверхсекретного «Сборника информации по артиллерии» — «первый из имеющихся документов о советской политике в области предполагаемого использования химического оружия и об идентификации такого оружия».
Полные технические характеристики всех советских тактических баллистических ракет класса «земля — земля» и неуправляемых ракет, а также подробное описание наземного оборудования для их обеспечения также представляли собой уникальную информацию.
Статья министра обороны Малиновского в первом номере за 1962 год совершенно секретного выпуска «Военной мысли», которая, по мнению ЦРУ, была «ценнейшим документом о советских боевых бронемашинах из всех когда-либо полученных военным ведомством». Эта статья о советских Т-62 оказала большое влияние на конструкцию нового американского боевого танка М-60.
Бывший старший офицер ЦРУ, связанный с этим делом, говорил: «Пеньковский внес бесценный вклад, позволивший нам понять способности Советов, оценить их и противостоять им. Пеньковский дал нам необходимую информацию о состоянии на тот момент стратегического оружия Советов и о том, к достижению какой цели они стремятся».
Полученная от Пеньковского информация была настолько велика по объему, что даже позволяла заглянуть в кулуары закрытых совещаний, на которых советские военные обсуждали вопросы стратегии в ядерной области и мощи военно-воздушных и военно-морских сил.
После его разоблачения любые сомнения относительно честной игры Пеньковского были исключены благодаря массовому отзыву Советским Союзом старших военных офицеров и связанных с ними официальных лиц и посыпавшимся на их головы дисциплинарным взысканиям. Маршал Варенцов был понижен в чине до генерал-майора, выведен из состава Центрального Комитета и лишен звания депутата Верховного Совета «за утрату бдительности и совершение неблаговидных поступков». Генерал Иван Серов был понижен в чине и смещен с должности начальника ГРУ в марте 1963 года. Предполагалось, что он станет заместителем начальника штаба Волжского военного округа, однако он так и не занял этот пост. Серов запил и, судя по сообщениям, покончил жизнь самоубийством, застрелившись в одном из арбатских переулков после того, как его исключили из Коммунистической партии в 1965 году вслед за смещением с поста Хрущева. Помощники Варенцова генерал-майор А. Позовный и полковник В. Бузинов были признаны «близкими знакомыми Пеньковского» и подвергнуты «жестким дисциплинарным взысканиям», их карьера рухнула. Член Центрального Комитета, правая рука и близкий помощник Хрущева Виктор Михайлович Чураев получил строгое дисциплинарное взыскание. По оценкам, были отозваны 300 человек из числа офицеров и воен-ного персонала ГРУ и КГБ, которых Пеньковский раскрыл англичанам и американцам. Получили выговоры, были понижены в должности или переведены из Москвы в глубинку около 170 офицеров ракетных войск и артиллерии, с которыми Пеньковский находился в контакте. В Государственном комитете происходили перестановки и увольнения должностных лиц, которые работали вместе с Пеньковским. В. В. Петроченко. заместитель начальника отдела внешних сношений Госкомитета, занимавшегося координацией научных исследований, был уволен со строгим выговором.
Тем временем англичане готовили почву для обмена Винна на Гордона Лонсдейла. Лондонская «Таймс» от 13 мая 1963 года в редакционной статье, написанной, по-видимому, по заказу правительства, отмечала, что «хотя судебный процесс и происходил с соблюдением законности... тем не менее создавалось впечатление, что все это дело было чрезмерно раздуто. Очевидная неуклюжесть попыток Пеньковского вступить в контакт с американской разведкой и небрежный характер его последующих взаимоотношений с Винном могли бы подтвердить предположение, что он, возможно, с самого начала находился под контролем русских. Если это так, то свидетельские показания Винна требуют разъяснения. А объяснить это можно было бы шестимесячной подготовкой к суду над ним. И он, и Пеньковский, должно быть, подвергались всем формам психологического воздействия. Не было никакой необходимости применять более грубые формы давления, которые оставляют явные следы. Ни тот, ни другой не были доведены до состояния автомата».
Лондонская «Таймс» высказывала предположение, что помимо пропагандистских целей судебного процесса более конкретная цель «всего этого тщательно подготовленного дела заключалась в том, что до прошествии какого-то благопристойного периода Советский Союз, возможно, сам предложит обменять Винна на Лонсдейла. «Таймс» ссылалась на такой прецедент, как обмен Фрэнсиса Гари Пауэрса на Рудольфа Абеля в феврале 1962 года.
ЦРУ считало необходимым узнать, каким образом был разоблачен Пеньковский, и затеяло крупную контрразведывательную операцию с целью выявления причины. Хотя ничего нового обнаружить не удалось, еще долгие годы продолжалось копание в прошлом, и множество домыслов выдвигается и по сей день. Появилась масса версий, но, хотя на многие вопросы имеются ответы в существующих отчетах, ряд других вопросов продолжает вызывать беспокойство и остается загадкой. Англичане, у которых МИ-6 официально не существует, давно отказались от практики ведения протоколов бесед и открытого доступа к документам. Источник, близкий к британской разведке и этому делу, высказал предположение, что Шерголда мучит чувство вины за смерть Пеньковского. Шерголд, по его словам, понимал, что группа нещадно эксплуатирует Пеньковского, однако было трудно отказаться от этого, учитывая его сверхчеловеческое рвение. Анализируя ситуацию задним числом, он считает, что группе следовало бы постараться умерить это усердие и законсервировать его деятельность на какой-то период, пока не рассеются подозрения. Требования, которые ЦРУ и МИ-6 предъявляли к работе Пеньковского, были настолько непомерны, что просто не могли не привести к его разоблачению. Но каким же образом он был пойман? После смерти еще больше, чем при жизни, Пеньковский был олицетворением образа идеального шпиона периода «холодной войны». Вокруг его имени роились слухи и домыслы.
Советские вскоре после его расстрела развернули кампанию, цель которой заключалась в том, чтобы внушить, что Пеньковский был двойным агентом, то есть передавал только ту информацию, которую получал от КГБ и ГРУ. Несколько раньше распространились слухи, что он не был расстрелян, а остался в живых, расстрела же избежал благодаря тому, что был двойным агентом на самом деле. Одна из первых попыток внушить это предположение была предпринята Николаем Трофимовичем Федоренко, советским представителем при Организации Объединенных Наций, на обеде, состоявшемся 27 мая 1963 года. Федоренко обсуждал дело Пеньковского с одним западным дипломатом, имевшим контакты с ЦРУ. Дипломат высказал предположение, что откровения Пеньковского нанесли Советскому Союзу тяжелый удар. Федоренко, улыбнувшись, ответил: «Не верьте всему, что пишут газеты. Пеньковский жив и здоров; он был двойным агентом, работая против американцев».
В отчете, полученном ЦРУ в июле 1963 года от одного надежного советского агента, говорилось, что «Хрущев в декабре 1962 года упомянул в присутствии Тито и других лиц в Киеве, что Пеньковский причинил много вреда, но при этом сделал кое-что полезное, поскольку благодаря ему Соединенным Штатам теперь известны мощь и технические достижения Советского Союза».
В то же время КГБ и советские военные круги прилагали неимоверные усилия, чтобы свести к минимуму последствия шпионской деятельности Пеньковского для общественного мнения. Для послушной печати это было нетрудной задачей. Редакционная коллегия «Известий», возглавляемая главным редактором Алексеем Ивановичем Аджубеем, зятем Хрущева, опубликовала 29 мая 1963 года интервью обвинителя Горного. Горный ответил на письма читателей, пожелавших узнать размеры ущерба, причиненного советскому оборонному потенциалу шпионской деятельностью Пеньковского.
Горный преуменьшил роль Пеньковского, утверждая, что тот не выдал секретов, связанных с военным оборудованием и оборонным потенциалом Советского государства. «Такие предположения не имеют под собой почвы. Пеньковский по роду своей работы был весьма далек от информации, связанной с вооружениями наших войск, а также с применением новых видов оружия. Он передавал иностранным разведслужбам только некоторые технические доклады советских специалистов, ездивших за границу, и отрывочные данные военного характера, которые ему удавалось вытянуть из своих болтливых приятелей или почерпнуть из закрытых публикаций... Тем не менее можно с полной ответственностью утверждать, что передаваемые им материалы не могли причинить сколько-нибудь серьезного ущерба оборонному потенциалу Советского Союза», — писал Горный.
На самом деле советские военные власти не знали полного объема деятельности Пеньковского, потому что он не составлял перечня того, что фотографировал, и уничтожил список интересующих вопросов, переданный ему англо-американской группой. В своем признании Пеньковский намеренно уменьшил объем того, что было им похищено и сфотографировано. Первые сведения, полученные КГБ, о том, какого рода секретные материалы он регулярно фотографировал, основывались на непроявленной пленке, обнаруженной в ящи-ке письменного стола при его аресте. Еще до судебного процесса над Пеньковским и Винном ЦРУ и МИ-6 обсуждали планы долгосрочного использования его материалов против КГБ. В меморандуме ЦРУ, подготовленном до суда, в мае, кратко излагался план серьезной контрпропагандистской операции, цель которой заключалась в том, чтобы свести к минимуму последствия судебного процесса, однако там предусматривалось следующее: «Некоторые документы, относящиеся к общей теме советского шпионажа на Западе, будут преданы гласности для прикрытия, при условии, что это можно будет сделать без риска или без прямой связи с делом Пеньковского».
Так было заронено семя, выросшее в «Записки Пеньковского», книгу, пользовавшуюся огромным успехом и созданную на основе «ряда написанных второпях заметок, набросков и замечаний». В меморандуме ЦРУ в мае 1963 года отмечалось, что «предварительные обсуждения между англичанами и ЦРУ относительно долгосрочного использования документов уже состоялись. Переговоры назначено провести в Лондоне в период московского судебного процесса. Как предусматривается в настоящее время, главные усилия будут направлены на подготовку мемуаров Пеньковского на основе огромного объема информации, полученной в результате контактов с ним, в которых были бы по возможности представлены полные и подробные собственные взгляды Пеньковского на характер советского режима, его историю и перспективы. Мемуары будут сопровождаться соответствующими документами, отобранными из тех, которыми мы располагаем и которые предназначены для публикации. И то, и другое — мемуары и документы — будут затем опубликованы с пояснением, что они были оставлены на Западе в личном распоряжении одного доверенного лица, которому Пеньковский поручил предать их гласности в том случае, если его усилия в борьбе против партийной диктатуры в Советском Союзе приведут к аресту. Это пояснение подчеркнет ту мысль, что арест Пеньковского был не результатом его работы в качестве агента западной разведки, а скорее следствием его горячего желания бороться с советским режимом, как это теперь и установлено. В дополнение к другим соображениям с претворением в жизнь этого плана придется подождать до окончательного решения судьбы Винна. Тем временем, однако, в Лондоне началась подготовительная работа над мемуарами».
Англичане на начальной стадии вызревания этого плана предложили, чтобы в мемуарах, которые будут подготовлены МИ-6, Пеньковский был изображен как агент КГБ, работавший внутри ГРУ. Превращение Пеньковского в человека, предавшего КГБ, дискредитировало бы КГБ, показав, что один из его сотрудников занимается шпионажем в интересах Запада. Это запятнало бы образ элитарной организации, на который КГБ претендовал.
МИ-6 подготовила черновик первой главы, чтобы обсудить его с ЦРУ в Вашингтоне. Британская манера и стиль изложения взглядов Пеньковского были неубедительными. 24 июня 1963 года ЦРУ направило англичанам записку, в которой категорически возражало против такого подхода.
«Мы полагаем, что основывать историю жизни Пеньковского на вымышленном факте его причастности к КГБ в течение большей части своей служебной карьеры было бы неправильно... в глазах тех, кто хорошо знаком со всеми обстоятельствами дела. Такое утверждение показалось бы слишком далеким от правды, и ему не поверили бы именно те, кого мы более всего хотим убедить с помощью документов, — сотрудники советской разведслужбы и советские официальные лица. Введение этого элемента в повествование могло бы усложнить его для понимания читателей на Западе. Западные журналисты, по-видимому, сталкивались со значительными трудностями, пытаясь понять Пеньковского как человека и анализируя этот случай на основе фактов, которые теперь доступны широким кругам. Если же добавить еще и такой поворот, то это совершенно собьет их с толку.
Мы считаем, что повествование было бы не только более ценным, но и приобрело бы больший драматизм, если бы в нем точнее придерживались основных фактов и слов самого Пеньковского. Отчет о беседе, в ходе которой он довольно подробно излагает автобиографию, например, можно было бы использовать почти дословно».
После такой критики было решено, что за дело возьмется ЦРУ при условии одобрения англичанами конечной продукции. Теперь англичане хотели держаться подальше от непосредственного осуществления проекта, потому что это беспрецедентное дело публично подтвердило бы связь якобы несуществующей СИС с реально существующими документами разведки. Англичане беспокоились также, как бы это не поставило под угрозу освобождение Гревила Винна; они не хотели помешать происходившим в то время переговорам о его обмене на Лонсдейла.
В июле 1963 года англичане стали уговаривать Вашингтон отложить публикацию материалов о Пеньковском до возможного в скором времени освобождения Винна. Однако сэр Хэмфри Тревилиан, посол Ее Величества в Москве, сказал, что он предпочел бы, чтобы американцы сначала опубликовали материалы, чтобы избежать голословных утверждений о том, что правительство Ее Величества якобы было об этом осведомлено, однако он предупреждал о «вполне вероятном ущербе от этого для контроля за операцией».
Тревилиан предупреждал, что попытка нарядить Пеньковского в сверкающие рыцарские доспехи разобьет последнюю возможность положительно повлиять на общественное мнение и может лишь привести к тому, что мемуары назовут неуклюжей фальшивкой. Посол заявил, что он «счастлив, что это его мнение обнародовали».
В середине июля Морис Олдфилд из СИС написал Говарду Осборну, преемнику Мори на посту начальника советского отдела, предложив несколько изменить тему влияния КГБ на Пеньковского и контроля над ним: «Главное управление заинтересовано в вашей трактовке темы давления КГБ на «Героя» и хотело бы рассмотреть возможность изменить направление повествования: рассказать, что КГБ якобы вступил в контакт с «Героем» в начале пятидесятых годов, еще до смерти Сталина, и изобразить, таким образом, «Героя» как человека, преисполненного надежды на то, что послесталинский режим скоро положит конец этому давлению, но обнаружившего, что и при Хрущеве ситуация не изменилась к лучшему. Это объясняло бы разработку долговременного плана тайной полиции предпринять шпионскую деятельность в армии и ГРУ. Они готовы проявить деликатность в вопросе о степени активного сотрудничества «Героя» с КГБ».
Эта полностью сфабрикованная англо-американская дезинформация против КГБ так и не была использована. И ЦРУ, и СИС решили придерживаться материал а, содержащегося в отчетах, и документов, переснятых Пеньковским с помощью фотокамеры, которой его снабдили американцы. Они решили не фабриковать ни одной части «Записок Пеньковского», но изложить описания встреч по возможности в виде связного повествования. После совместных консультаций было решено попросить Петра Дерябина, офицера контрразведки КГБ, попросившего политического убежища в Вене в 1954 году, поработать над мемуарами Пеньковского. В то время Дерябин был уже в штате ЦРУ и работал в качестве консультанта, специалиста по советским разведывательным организациям. Ему передали подготовленные ЦРУ расшифровки пленок на русском языке, записанных во время бесед с Пеньковским в Лондоне и Париже, и он с помощью знающего русский язык сотрудника ЦРУ занялся их переводом на английский.
В августе 1963 года в Белом доме Джон Макоун обсудил с Макджорджем Банди, советником президента Кеннеди по вопросам национальной безопасности, планы ЦРУ относительно опубликования мемуаров Пеньковского. Получив «добро» на продолжение работы над проектом без дальнейших консультаций, Макоун возвратился в штаб-квартиру ЦРУ в Лэнгли. Предполагалось, что англичане присоединятся, как только будет освобожден Винн. Позднее, в 1963 году, Кеннеди, проконсультировавшись с послом Томпсоном, принял решение не публиковать документы, потому что в то время велись переговоры относительно Договора о запрещении ядерных испытаний, и правительство «сочло нецелесообразным опубликование документа такого рода».
22 апреля 1964 года в 17.35 состоялся обмен Винна на Лонсдейла на контрольно-пропускном пункте Хеер-штрассе на границе между Западным Берлином и Восточной Германией. Русские пошли на обмен, горя желанием освободить из тюрьмы Лонсдейла, которого высоко ценили. Первым шагом со стороны советских было письмо от 10 июля 1963 года, отправленное из Варшавы миссис Шейле Винн, которое было подписано Галиной Лонсдейл, женщиной, утверждавшей, что она является женой Лонсдейла. В письме предлагалось, чтобы обе женщины обратились — каждая к своему правительству — с просьбой ускорить возвращение их мужей.
Британская печать высказала предположение, что кабинет одобрил сделку после продолжительных дебатов, «несмотря на очевидную неравноценность обмена», потому что здоровье Винна пошатнулось после почти восемнадцати месяцев суровых условий содержания в советской тюрьме и допросов. Учитывая вклад Винна в доставку информации Пеньковского на Запад, такую сделку можно было считать более чем выгодной и немалой заслугой англичан.
Как только Винн оказался на свободе, ускорилась работа над материалами Пеньковского. Дэвид Э. Мерфи, новый шеф советского отдела, сменивший на этом посту Осборна в сентябре 1963 года, одобрил использование записей устных отчетов Пеньковского в целях подготовки полного изложения взглядов Пеньковского по критическим вопросам напряженности в отношениях Восток — Запад и по поводу конфликтных ситуаций внутри Советского Союза.
Ныне удалившийся от дел бывший директор ЦРУ Аллен Даллес встретился в нью-йоркском клубе «Сен-чури» с Фрэнком Джибни, тогдашним издателем журнала «Шоу» и бывшим автором журнала «Лайф» и редактором «Ньюсуик». Даллес знал Джибни по его рассказам о советском шпионе Рудольфе Абеле и по серии его статей о Дерябине. Он попросил Джибни участвовать вместе с ним в подготовке телевизионного сериала, основанного на его собственной биографии. Даллес сказал, что свяжет его с двумя сотрудниками Управления, которые могут снабдить его материалами. Джибни счел проект Даллеса бесперспективным в коммерческом плане. Позже один из его знакомых в ЦРУ, Дональд Джеймсон, упомянул о возможности сделать книгу на основе материалов Пеньковского. Так телевизионный сериал об Аллене Даллесе превратился в «Записки Пеньковского».
На Джибни была возложена ответственность за оформление книги, и он решил построить ее в виде биографии Пеньковского. Он отредактировал и снабдил аннотацией перевод Дерябина и включил некоторые из полученных от Пеньковского материалов о вербовке агентов ГРУ и связях с ними в США.
Подробности жизни Пеньковского были почерпнуты из автобиографии, которую Пеньковский изложил на его первой встрече с группой в Лондоне. Расшифровки стенограмм судебного процесса, которые публиковались в Москве, позволили дополнить повествование фактическими подробностями из признаний Пеньковского и Винна.
Во время судебного процесса контрразведка КГБ, возможно, умышленно, а может быть, из-за недостатка информации неправильно назвала общее число встреч и ошиблась в оценке полного объема информации, переданной Пеньковским, однако большая часть профессиональных шпионских уловок, раскрытых в Москве, была описана точно.
Джибни и Дерябин совместно работали над книгой «Секретный мир», где описывалась жизнь Дерябина как офицера кремлевской охраны и сотрудника КГБ, с успехом выпущенной издательством «Даблдей и К°». Джибни также планировал предложить книгу о Пеньковском Даблдею и другим издателям.
К лету 1964 года Джибни работал над материалами Пеньковского и писал речи для Линдона Джонсона в конторе, помещавшейся в старом здании исполнительного аппарата президента рядом с Белым домом. Из-за разных проволочек, а также потому, что президент Кеннеди в 1963 году продержал материалы у себя, ЦРУ заново пересмотрело план публикации с Мак-джорджем Банди в октябре 1964 года в Белом доме. Банди считал, что «Записки Пеньковского» не должны выходить в свет в явном соавторстве с правительством США и не должны вообще прямо связываться с правительством. Он полагал, что неоднозначный характер материалов не должен влиять на дипломатические переговоры между Советским Союзом и Соединенными Штатами.
На сей раз никаких секретных переговоров не велось, и документы предполагалось включить в книгу, которая должна была «появиться скорее усилиями частного лица, чем официального агентства правительства США». Банди не снизошел до встречи с Джибни. У него появился «имперский стиль», который Джибни считал «настолько помпезным, что даже Генри Киссинджер казался лицом незначительным по сравнению с ним».
В ходе подготовки материалов для публикации ЦРУ составило перечень высказываний, «которые могли бы быть сочтены неделикатными с дипломатической и политической точек зрения». И наконец, этот перечень был разделен на две категории: информация, которую следовало сохранить, и информация, которую следовало изъять.
A. Практически в каждой главе содержатся своего рода выпады против Никиты Хрущева. Он описывается как глупый хвастун, без нужды беспокоящий Запад бряцанием своего оружия, как поджигатель войны, авантюрист, который мечтает «похоронить капитализм под ракетным дождем». (Эти высказывания были сохранены, поскольку книга была опубликована после смещения Хрущева с поста главы государства в 1964 году.)
Б. Сайрус Итон предложил Хрущеву свои услуги как агента. (Это было изъято из текста, потому что такое обвинение не имело под собой почвы: Итон не имел доступа к секретным материалам.)
B. Следовало устроить решительный отпор Советскому Союзу в 1956 году по поводу Венгрии. (Это было сохранено в тексте, поскольку так говорил Пеньковский, и многие сотрудники секретной службы были убеждены, что он прав.)
Г. Действия, предпринятые президентом Кеннеди в отношении Кубы, были совершенно правильными. (Это было изъято из текста как само собой разумеющееся.)
Д. Советской разведке было известно, что Сирия планирует выйти из состава ОАР (Объединенной Арабской Республики) в 1961 году, но она об этом помалкивала, потому что Хрущев желал ослабления позиции Насера. (Это было изъято из текста ввиду деликатности вопроса с политической точки зрения, поскольку президент Насер в то время был у власти в Египте.)
Е. Он (Пеньковский), обсуждая Ерзина, бывшего резидента КГБ в Турции, а в настоящее время ректора (и представителя КГБ) Университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы, утверждает: «Эти негры продают себя, не задумываясь». (Высказывание было изъято из текста из-за расистской подоплеки, но была сохранена мысль о том, что Университет имени Патриса Лумумбы контролируется КГБ.)
Ж. Все евреи были «выкорчеваны» из русской разведслужбы: это являлось принципом политики. (Изъято из текста, поскольку КГБ пользовался услугами ограниченного числа еврейских специалистов по лингвистике, и было решено не касаться вопроса антисемитизма в контексте других связей Пеньковского.)
3. Советское Министерство обороны не призналось Хрущеву, что наш RB-47 был сбит ими над нейтральными водами 1 июля 1960 года. (Изъято, поскольку не было известно точно, что именно министерство доложило Хрущеву.)
И. ГРУ считает Канаду благодатным «охотничьим заповедником» для сбора разведданных. (Изъято, чтобы не затронуть национальных чувств канадцев.)
К. Советы продолжали тайно проводить испытания ядерного оружия в период действия моратория. (Изъято ввиду предстоящих переговоров относительно Договора о запрещении ядерных испытаний.)
Л. Советские разведывательные операции в Индии в настоящее время «заморожены». (Сохранено в тексте, поскольку индийское правительство было частным образом проинформировано о деятельности ГРУ, о которой сообщалось в материалах, полученных от Пеньковского.)
На обложке первоначального варианта переведенных Дерябиным мемуаров Пеньковского, который получил Джибни, было написано, что книга составлена на основе магнитофонных бесед, состоявшихся при личных встречах Олега Пеньковского с сотрудниками советского отдела. Там приводятся подлинные высказывания Пеньковского, и, хотя редакторская правка была весьма незначительной, его высказывания не обязательно изложены здесь в том же порядке или в том же контексте, в каком они были сделаны первоначально. Например, его замечания о «неудовлетворенности советским строем» включены в одну главу, хотя они были взяты из записей бесед, состоявшихся во время нескольких разных встреч. Мемуары содержат весьма глубокий анализ характера Пеньковского и мотивов, которыми он руководствовался, а также массу самой разнообразной информации о советских взглядах и «советских реалиях».
Внутри Управления существовала сильная фракция, выступавшая против доступа широкой публики к архивам разведки. По правде говоря, рассекречивание источников развединформации было анафемой для многих оперативных работников старой закалки. Один из высокопоставленных официальных сотрудников, непосредственно связанный с «Записками Пеньковского», вспоминал: «Сам факт публикации этой книги был необычайным новшеством, поскольку раньше считалось, что любой разведывательной организации неблагоразумно раскрывать свои досье и тем более рассказывать о подобной истории с такими подробностями, когда прошло еще совсем немного времени после случившегося. Возможно, следовало бы подождать лет двадцать или около того. Лично я думаю, что есть доля правды в том доводе, что ЦРУ не должно по своей воле быть инициатором мероприятия такого рода. Позднее мы разговаривали с другим человеком, который сказал: «Только не поступайте со мной так же, как поступили с Пеньковским». Подразумевалось, что если его поймают, то он не хотел бы заканчивать жизнь знаменитым героем и не хотел бы, чтобы его семья пережила подобное. Возможно, люди в Советском Союзе видели в этом лишь одно: те, кто руководил Пеньковским как агентом, не должны были вести себя столь неподобающим образом. Мы же попытались внушить, что этот человек сделал все по собственной инициативе, помимо Управления.
Нас никогда не мучали угрызения совести, что мы действовали не так, как он от нас ожидал. И нам не хотелось бы давать кому-либо, включая Советский Союз, повод думать, что мы обошлись с Пеньковским неправильно».
Было решено написать книгу от лица самого Пеньковского, как будто он сам сделал это, вместо того чтобы сообщать, что материал заимствован из расшифрованных записей ЦРУ и МИ-6. В атмосфере «холодной войны» 1965 года Управлению не хотелось признавать свою роль и тем самым напрямую связывать правительство США с книгой. Те, кто был замешан в этой истории, отчасти обосновывали это тем, что не следует раскрывать перед КГБ методы руководства деятельностью Пеньковского как агента. Один из бывших высокопоставленных сотрудников ЦРУ, имевший непосредственное отношение к операции, объяснял это так: «Если книга выйдет, пройдя цензуру ЦРУ, читатели скажут, что она сфабрикована. Нам кажется, что она была бы более приемлемой и получила бы более широкий отклик, если бы была написана от лица самого героя».
Взять расшифровки записей и превратить их в книгу, которая написана якобы от лица Пеньковского, было непростой задачей. Для того чтобы избежать раскрытия содержания секретных оперативных сообщений и не позволить КГБ узнать полный объем деятельности Пеньковского, ЦРУ ограничило содержание книги выдержками из переводов записей бесед, судебных отчетов и автобиографии, рассказанной самим Пеньковским.
Дик Хелмс называл впоследствии «Записки Пеньковского» «черной пропагандой». Хотя содержание книги и не было сфабрикованным, оно сильно проигрывало из-за непризнания того факта, что подлинным источником были расшифровки записей бесед с Пеньковским в Лондоне и Париже.
Во введении к переизданию книги в 1982 году Фрэнк Джибни объясняет, что «Записки» были подготовлены на основе расшифровок записей бесед и что ранее по настоянию ЦРУ они не были упомянуты в качестве источника. «Единственное условие, поставленное мне, — писал Джибни, — заключалось в том, чтобы я не раскрывал, каким образом «Записки» попали в эту страну, и не упоминал, что они хранились в ЦРУ. Я счел это условие вполне обоснованным, тем более что оно никак не влияло на подлинность «Записок». Если книгу хотели посвятить Пеньковскому, то она должна была основываться на материале, подлинность которого не вызывала сомнения».
Получив «добро» от ЦРУ, Джибни предложил рукопись нескольким нью-йоркским издателям. Даблдей предложил аванс в размере 50 000 долларов. Договор на издание книги был заключен между доверенным лицом Пеньковского в Нью-Йорке и Даблдеем. Собственностью по доверенности распоряжался Герберт П. Джэкоби из нью-йоркской юридической фирмы «Шварц и Фролих». Фонд Пеньковского — благотворительный фонд, зарегистрированный Управлением внутренних бюджетных поступлений, — управлялся группой видных бизнесменов, в состав которой входили Герман Данлоп Смит, известный чикагский инвестор и филантроп, Чарльз Фрэнсис Эдамс, председатель правления «Рейтеон корпорейшн», и Карл Джилберт, председатель правления «Джиллетт корпорейшн».
Редактор издательства «Даблдей» Ле Барон Баркер предложил озаглавить книгу «Записки Пеньковского». Брумли Смит, секретарь Совета национальной безопасности, считал, что при издании «Записок» официальное правительство не должно указываться в качестве спонсора. Тем не менее он заверил Баркера в подлинности «Записок»: «Публикация их вами, вне всякого сомнения, отвечает национальным интересам. По целому ряду причин мы не говорим, что они исходят отсюда, но смею вас заверить, они подлинны». Даблдей не был осведомлен об истинном характере материалов Пеньковского.
Джибни и Дерябин получили 40 процентов за авторское право на книгу. Остальная часть была передана в Фонд Пеньковского, который распределил 78 000 долларов среди студентов, закончивших курс обучения по советологии, и среди перебежчиков. В обзоре «Записок Пеньковского» Джон Ле Карре писал, что он с нетерпением ждет, когда первый стипендиат Фонда Пеньковского будет зачислен в Московский университет. Книга стала бестселлером. Даблдей реализовал 110 000 экземпляров в Соединенных Штатах; кроме того, было также британское издание (вышло в издательстве «Коллинз» с предисловием, написанным Эдвардом Крэнкшо); книга также была издана во Франции, Германии, Швеции, Корее и Японии.
После первого издания в ноябре 1965 года происхождение материалов, связанных с Пеньковским, вызвало целую бурю кривотолков. Кампанию недоверия к подлинности материалов Пеньковского возглавлял Виктор Зорза в «Манчестер гардиан». Зорза утверждал, что Пеньковский никогда не сумел бы говорить так, как в книге, и ставил под сомнение то, что книга действительно основана на его собственных высказываниях. Он говорил, что Управлению следовало бы лучше поработать над «Записками», однако написал: «Обнародование Центральным разведывательным управлением сообщений, которые оно получало в 1961 — 1962 годах от одного из самых удачливых русских шпионов, Олега Пеньковского... является беспрецедентным событием в истории шпионажа».
Советское правительство было возмущено публикацией книги и появлением в октябре 1965 года выдержек из нее примерно в тридцати американских газетах. Советское посольство в Вашингтоне заявило официальный протест против публикации «Записок Пеньковского» в газете «Вашингтон пост». В нем говорилось: «В действительности так называемые «Записки Пеньковского» являются не чем иным, как грубой фальшивкой, сфабрикованной два года спустя теми, кому служил разоблаченный шпион, после вынесения ему приговора. Это не первый случай, когда публикуются клеветнические материалы об СССР, и цель у них одна — опорочить Советский Союз, отравить международную атмосферу и воспрепятствовать поиску путей улучшения отношений между государствами». В советском заявлении «Записки» были названы «не чем иным, как преднамеренной акцией в худших традициях „холодной войны”». В качестве ответной меры на публикацию выдержек из книги советское правительство закрыло отделение «Вашингтон пост» в Москве и выслало из страны ее московского корреспондента Сте-фена С. Розенфельда.
«Записки Пеньковского» в свое время стали откровением. Они впервые позволили со знанием дела рассмотреть изнутри систему советской разведки и военную структуру. Даже такие отъявленные критики книги, как Виктор Зорза, утверждавший, что она не могла быть написана Пеньковским, а составлена из записей бесед с Пеньковским, испытывали благоговейный трепет перед ее содержанием. Впервые за период «холодной войны» западная разведка перешла в наступление и не ограничивалась лишь реакцией на такие успешные операции КГБ, как с Кимом Филби и Джорджем Блейком. По оценкам Джибни, Олег Пеньковский предстает перед нами в «Записках» как «герой небезупречный», но «тем не менее герой». В свете гласности и перестройки высказывания Пеньковского о слабых сторонах Советского Союза звучат пророчеством.
Маловероятно, чтобы событие, подобное публикации «Записок Пеньковского», повторилось. После расследования деятельности ЦРУ Комитетом по делам церквей в 1976 году была четко ограничена «специальная деятельность» ЦРУ, влияющая на общественное мнение в стране. Действующий сейчас исполнительный указ N9 12333 от 4 декабря 1981 года разрешает специальную деятельность «в поддержку целей национальной внешней политики за границей, однако планироваться и осуществляться она должна таким образом, чтобы роль правительства Соединенных Штатов не являлась очевидной или признанной публично; она предназначается для поддержки, но не для того, чтобы оказывать влияние на политические процессы Соединенных Штатов, общественное мнение, политику или средства массовой информации». Короче говоря, никакой специальной деятельности для внутриамериканского потребления не допускается.
* * *
Один британский историк коварно заметил, что человек никогда не бывает столь опасен, как в тот момент, когда он может личные обиды преподнести как дело принципа. Измена Пеньковского логически объяснялась пережитыми им несправедливостями, которые он испытал при коммунистической системе. Ален Стаднер, психиатр ЦРУ, исследовавший психику перебежчиков, отмечает, что «никогда еще никто не совершал побег из-за того, что был счастлив». Большинство перебежчиков— выходцы из распавшихся семей с непрочными или разорванными родственными связями. «Я никогда не встречал человека, имевшего хорошие отношения со своим отцом, который стал бы перебежчиком и был бы нелоялен по отношению к режиму», — говорил Стаднер.
Среди различных типов перебежчиков Стаднер выделяет человека обиженного, возводящего свою личную неудовлетворенность в политический принцип. Такие перебежчики обычно остро ощущают отсутствие одного из родителей, которого у них не стало в результате либо распада семьи, либо смерти. Кроме того, существует еще мотивация, характерная для человека противоположного склада характера, который всю свою жизнь был борцом и на удар отвечал ударом. Чаще всего бывает, что таким перебежчикам не повезло в жизни, вследствие чего они становились коварными предателями, способными нанести удар в спину. Именно такие с готовностью становятся наемниками, движимыми стремлением отомстить и добиться справедливости. Такие люди не испытываю^ лояльности к режиму, который, как они считают, не выполнил по отношению к ним свою часть взаимных обязательств. Именно эти качества присутствовали у Пеньковского. У него накопилась обида, потому что в течение всей своей жизни он считал себя несправедливо пострадавшим от зависти некомпетентных, но влиятельных соперников.
Для перебежчика характерно также чувство самолюбования, а это нечто большее, чем простое себялюбие. Стаднер определяет это как патологический эгоцентризм, поглощенность самим собой в ущерб всем прочим. Пеньковский, несомненно, обладал гипертрофированным самомнением и видел себя в роли вершителя истории, то есть обладал всеми качествами, типичными для перебежчиков. С раннего возраста он чувствовал, что от него ожидается нечто особое из-за его дворянского происхождения. Стать генералом было равнозначно тому, чтобы доказать свою принадлежность к классу дворянства, к которому принадлежали его праотцы. Поскольку детство его пришлось на период гражданской войны и рос он без отца (его мать так и не вышла замуж вторично), который мог бы помочь ему сделать карьеру, его взяли под свое крыло и помогли ему другие люди, особенно маршал Варенцов. Продвинуться до генерала и войти в состав военной элиты, руководящих кругов компартии, стать членом немногочисленного узкого круга, который был равноценен дореволюционному дворянству, означало бы, что он выполнил свое предназначение. Но путь к осуществлению этих надежд был для него закрыт, и его недовольство нарастало, наполняя его яростью и жаждой отмщения.
«Когда ему не удалось стать генералом, это вызвало в нем неистовую злобу. Он ожидал, что Варенцов будет ему как отец», — объяснял Ален Камерон, который делал психологический анализ поведения Пеньковского. Когда маршал Варенцов оказался недостаточно влиятельным, чтобы добиться для Пеньковского уважения и признания, которых, как считал Пеньковский, он заслужил, Пеньковский предал Варенцова.
Камерон развивал мысль, что Пеньковский стремился найти отца, на которого мог бы стать похожим, но так и не нашел, в результате чего прекратилось развитие личности, которое начинается в раннем детстве с контактов с родителями. «Если этот момент упущен, у человека отсутствует четкое представление о том, кто он есть на самом деле. И он начинает принимать внешние сигналы. Примером тому является желание Пеньковского стать полковником британской или американской армии. В этом проявлялась потребность восстановить уверенность в себе».
Пеньковский существовал на самой черте, ограничивающей внутренний круг советского военного руководства, и он паразитировал на этом положении, пользуясь всем, на что мог наложить руку, что могло помочь ему исполнить свою честолюбивую мечту стать величайшим шпионом в истории. Его личные проблемы и амбиции совпали с потребностями западных союзников, желавших иметь сведения о мощи Советского Союза, и, как это нередко бывает в истории, стечение обстоятельств свело их вместе. Он добровольно предложил свои услуги Западу в период напряженности и недоверия. В то время как он занимался шпионской деятельностью, хрупкое равновесие периода «холодной войны» между Соединенными Штатами и Советским Союзом нарушалось, чаша весов склонялась в сторону ядерной войны сначала в связи с Берлином, а затем по поводу Кубы.
По мнению психиатров, изучавших Пеньковского как объект клинического анализа, он был чрезмерно самоуверен. «Он не мог представить, что его поймают. Простых смертных могут поймать, но не его, баловня судьбы, обладающего такой проницательностью», — объяснял Стаднер. Другой психиатр ЦРУ, исследовавший Пеньковского, заявил: «Он походил на юнца, ведущего автомобиль по наклонной дороге со скоростью 140 миль в час и воображающего, что он контролирует ситуацию».
Дебаты по поводу дела Пеньковского и его подлинного лица начались под влиянием показаний перебежчика Анатолия Голицына, который заронил сомнение относительно Пеньковского. Голицын, майор КГБ из Первого главного управления, работавший против НАТО и бежавший в Хельсинки 15 декабря 1961 года, прибыл в США 19 декабря. В течение двух лет сотрудники ЦРУ проводили с ним собеседования, и от него были получены ценные материалы, которые использовались для поимки шпиона из Британского адмиралтейства Джона Вассала в 1962 году.
Когда голицынский кладезь оперативной информации иссяк, он предложил, чтобы ЦРУ стало спонсором исследования стоимостью в несколько миллионов долларов, которое он мог бы осуществить и которое касалось бы того, каким образом советская система разведки ведет широкую кампанию дезинформации, направленную против Запада. Голицын утверждал, что КГБ уже внедрил своего агента в самые высшие круги разведки США и что действующие под контролем Советов агенты под видом перебежчиков или двойных агентов будут «подбрасывать» дезинформацию, с тем чтобы подтвердить достоверность личности окопавшегося шпиона («крота»).
Разочарованный полученным от ЦРУ отрицательным ответом на свое предложение, Голицын отправился в Англию. В период с марта по июль 1963 года он вел многочасовые беседы со Стефеном де Маубреем из МИ-6 и Артуром Мартином и Питером Райтом из МИ-5, которые с ним соглашались и поощряли его. Возвратившись в Вашингтон, Голицын выложил свою теорию массированной кампании дезинформации Джеймсу Энглтону, начальнику контрразведки. Дезинформация проникла так глубоко, утверждал Голицын, что частью ее стал даже раскол в советско-китайских отношениях. Этот план, по словам Голицына, начал осуществляться в 1959 году и включал работы Андрея Сахарова.
Внутри Управления теории Голицына нашли очень мало сторонников, разве что в лице самого Энглтона и его сотрудников. Энглтон принял голицынскую теорию, рассчитанную на дальнюю перспективу массовой дезинформации. Голицын считал каждого советского агента, прибывшего на Запад после 1959 года, в том числе и Пеньковского, частью этого тайного плана. «Имеются серьезные неопровержимые доказательства того, что полковник Пеньковский был внедрен в западную разведку усилиями КГБ», — писал Голицын.
Голицын преподносил каждую успешную операцию ЦРУ как провал. Он был основным источником информации для Эдварда Джея Эпштейна, автора «Обмана»— исследования невидимой войны между КГБ и ЦРУ. По словам Эпштейна, информация, полученная от Голицына, не оставляла камня на камне от «Записок Пеньковского». «Он (Голицын) доказал, нарисовав схему размещения скрытых советских микрофонов в посольстве США в Москве, что ранее проводившиеся собеседования с Пеньковским прослушивались КГБ. Даже если он был не подставным лицом, а настоящим предателем, утверждал Голицын, его вынудили бы — обставив все таким образом, что он не смог бы отказаться, — передавать такие документы, которые советским было желательно передать ЦРУ. Иными словами, во время ракетного кризиса он служил советским почтальоном». На самом же деле с Пеньковским никогда не проводили собеседований в американском посольстве в Москве. И нет никаких доказательств того, что он попал под контроль советских до того, как был арестован. Тем не менее Энглтон согласился с выводами Голицына; единственный вопрос, интересовавший теперь Энглтона, заключался в том, когда именно Пеньковский попал под контроль советских.
Голицын утверждал, что Пеньковский был провокатором и что сообщения служили для того, чтобы контролировать реакцию администрации Кеннеди на действия Советов. Ракеты были размещены на Кубе, настаивал Голицын, чтобы поторговаться по поводу их вывода. Они оказались там, чтобы заставить Кеннеди признать режим Кастро на Кубе и таким образом, по сути дела, отказаться от «доктрины Монро».
Голицын и Эпштейн не учитывали факты, касающиеся результатов работы Пеньковского и его ареста. Пеньковский, например, никогда прямо не сообщал англо-американской группе, что Хрущев размещает ракеты средней и промежуточной дальности на Кубе, хотя он задолго до этих событий совершенно правильно понимал, что Куба станет местом советско-американского конфликта. Вклад Пеньковского в урегулирование кризиса был иного характера. Он раздобыл справочники и характеристики ракет, дав правительственным военным аналитикам возможность интерпретировать все, что они видели на Кубе, а президенту выступать в переговорах с Хрущевым, опираясь на эти сведения и американскую мощь.
Великая голицынская теория о начале массовой кампании советской дезинформации против ЦРУ основывалась на сомнительной предпосылке,— выдвинутой в тот момент, когда его собственная полезность для ЦРУ иссякала, — что КГБ проникло в Управление и что у него в распоряжении имеется высокопоставленный американец в роли «крота». После расстрела Пеньковского Энглтон вызвал к себе в кабинет Бью-лика и сказал ему, что все его агенты, завербованные после 1960 года, засвечены и являются частью советского плана дезинформации. «Я так разозлился, что просто повернулся и ушел, и мы с ним больше не разговаривали», — вспоминал Бьюлик.
Однако, судя по сообщениям, Энглтон поначалу верил в надежность Пеньковского и настаивал на том, чтобы его информация поступала прямо к президенту Кеннеди. Пока Пеньковский был жив и передавал информацию, Энглтон никогда не ставил под сомнение достоверность его материалов. Правда, как показывают протоколы, Энглтон во время одного совещания утверждал, что Пеньковский — анархист, который хотел бы, чтобы началась война между Соединенными Штатами и Советским Союзом.
После того, как Голицын выдвинул свою теорию, подозрения Энглтона возросли, и он стал утверждать, что Пеньковский — провокатор. «Трудно передать, каким отступничеством это показалось всему советскому отделу, который возглавлял Джек Мори», — писал Томас Пауэрс в своем исследовании «Человек, который хранил секреты», посвященном карьере Ричарда Хелмса. Пеньковского по праву считают самым значительным из шпионов, когда-либо завербованных американцами в борьбе с русскими. Сотрудники ЦРУ, своими глазами видевшие 5000 кадров микропленки, переданных Пеньковским, на каждом из которых умещалось по две страницы текста документов, были потрясены качеством его информации. По приблизительной оценке, провокатор должен давать 95 процентов подлинной информации, если желательно, чтобы ему доверяли и верили его информации. Мысль, что Пеньковский был «подсадной уткой» и что русские умышленно выдавали такой объем достоверной информации, казалась сотрудникам ЦРУ лишенной здравого смысла. Одному из сотрудников, спорившему по этому поводу с Энглтоном, в конце концов «заткнули рот», сославшись на неизвестную ему секретную часть информации. «Вы ведь не имеете доступа к некоторым источникам», — загадочно произнес Энглтон, не пожелав продолжать разговор на эту тему.
Начальник контрразведки подверг сомнению достоверность лучшего шпиона ЦРУ, правда, только после его смерти. Настороженность Энглтона была одним из элементов интуитивного поиска «крота», окопавшегося в Управлении. Доверие Энглтона к Голицыну дошло до того, что тому в течение небывало продолжительного периода было дозволено проверять личные досье офицеров ЦРУ, говоривших по-русски или работавших в Москве, в надежде напасть на след «крота». Подобное нарушение принципов безопасности было беспрецедентным. Предполагалось, что «крот» окопался в советском отделе, в результате чего сотрудники этого отдела, попавшие под подозрение, переводились с должностей, где они занимались советскими или восточноевропейскими проблемами, на менее секретную работу .
В течение долгого времени Теннент Бэгли, бывший заместитель начальника советского отдела, утверждал, что Пеньковского не арестовали раньше только потому, что КГБ защищал «крота», внедрившегося в ЦРУ, и опасался его разоблачения, если арестуют Пеньковского. Он аргументировал это тем, что расследование, которое предприняло бы ЦРУ с целью выяснения обстоятельств разоблачения Пеньковского, привело бы к «кроту».
Бывший директор ЦРУ Ричард Хелмс вспоминает, что «мысль о том, что Пеньковский является двойным агентом, впервые была высказана Джимом Энглтоном, который был слишком тесно связан с Голицыным. Согласно концепции Энглтона, ни одна операция не обходилась у нас без инфильтрации советских. Мы с ним в этом отношении расходились во взглядах. Если бы дело зависело только от него, то ни одному из перебежчиков не было бы веры. Пока я работал в Управлении, мне еще удавалось держать в руках Энглтона. Как только я ушел, Управление утратило контроль над ним».
ЦРУ предприняло серию анализов того, что произошло с Пеньковским и каким образом он был схвачен. 26 июня 1963 года Джон Макоун обсудил этот вопрос с Консультативным советом по делам разведки при президенте. Когда один из членов Совета спросил, какими мотивами руководствовался Пеньковский в своей деятельности, Макоун ответил: «Прежде всего он руководствовался эмоциональными мотивами — этот человек не мог смириться с тем, что ему не удалось подняться на более высокую ступеньку власти, что и побудило его работать против нынешних лидеров».
Макоун сказал избранной группе президентских советников, в которую входил и Эдвард Лэнд, председатель и глава исполнительной администрации «Полароида», что «англичане всполошились главным образом из-за Винна, который был курьером, работавшим на МИ-6. Мы полагаем, что дело провалилось из-за того, что некто, проникший в британские правительственные круги, видел Винна и Пеньковского вместе. Мы также думаем, что Пеньковский утратил бдительность и что при обыске его квартиры им удалось обнаружить все шпионское оборудование».
Еще один член Совета спросил, существует ли опасность того, что Пеньковский был двойным агентом. Макоун ответил: «Этого мы боялись всегда. Мы проверяли его подлинность с особой тщательностью и придерживали распространение его информации, чтобы убедиться в ее надежности. После самых тщательных сверок со сведениями, полученными по всем другим каналам развединформации, мы пришли к заключению, что его информация является подлинной».
Непрерывные попытки найти причину провала Пеньковского привели к охлаждению отношений и нарастанию напряженности между американской и британской разведками, пытавшимися свалить вину друг на друга. Руководители англо-американской группы Джо Бьюлик и Гарольд Шерголд, ни один из которых никогда в глаза не видел Гревила Винна, полагали, что вполне возможно, что причиной утечки информации был именно он. Самым очевидным ответом был как раз тот, который и британская, и американская стороны, казалось, отвергали, потому что он предполагал низкий уровень профессионализма в работе. Пеньковский встречался с миссис Чисхолм двенадцать раз за период с 20 октября 1961-го по 19 января 1962 года, причем одиннадцать из этих встреч происходили в публичных местах, где за ними могли наблюдать.
Идея «крота», или утечки секретной информации, устраивала их больше, поскольку это было менее серьезно, чем традиционное обвинение в низком уровне профессионализма: слишком частые встречи с одним и тем же лицом. Пеньковский после возвращения из Парижа стал одержимым. Он работал с дьявольским рвением, переснимая документы в секретной библиотеке варенцовской артиллерийской команды. Он отказывался вести себя осторожнее и появлялся в местах встреч на Арбате или в сквере на Цветном бульваре, имея при себе в целом за этот период тридцать пять катушек и. к'пки «Минокс». Пеньковский также передал Дженет Чисхолм восемь писем, адресованных группе, содержавших все новую и новую стратегическую развединформацию и план встреч на 1962 год. Это был период напряженной и ценной работы.
Пеньковский был случайным эпизодом во внутренней борьбе, развязанной в ЦРУ Голицыным, однако обвинение, что он действовал под контролем КГБ, утвердилось даже еще сильнее в Англии стараниями Чепмена Пинчера, страдающего подозрительностью и одолеваемого сомнениями британского журналиста, который специализировался на тематике разведки. Сначала Пинчер согласился с голицынской оценкой, что дело Пеньковского было крупной успешной операцией по дезинформации. «С этим также согласны некоторые старшие офицеры служб безопасности (МИ-5) и разведки (МИ-6)»,— писал он. Пинчер до сих пор сомневается относительно Пеньковского, замечая, что «очень многие не могут заставить себя поверить, что Пеньковский был не тем, за кого себя выдавал, хотя бы потому, что, признав его величайшим советским перебежчиком всех времен, они поставили свою профессиональную репутацию в зависимость от его подлинности. Некоторые из них, однако, не отрицают возможность того, что он был «засвечен» вскоре после контакта с Западом. Один из этих людей, Джеймс Энглтон, подозревает, что работавшим на КГБ агентом, выдавшим Пеньковского, был англичанин, причем, возможно, высокопоставленный сотрудник МИ-5». Пинчер отмечал, что глава МИ-5 сэр Роджер Холлис, отвечавший за безопасность Пеньковского и наблюдение за ним, «совершил необычный поступок, попросив назвать имя перебежчика (и ему его назвали)», и, когда Пеньковский впервые приехал в Лондон в апреле 1961 года, Пинчер утверждал, что Холлис был давнишним советским агентом. Однако Пинчеру не удалось выяснить предполагаемую связь между Пеньковским и Холлисом. Почему Пеньковскому позволили поехать в Лондон вторично, а потом отправиться в Париж, если КГБ было известно, что он шпион и работает на американцев и англичан?
Питер Райт, бывший заместитель начальника МИ-5, писал в своем автобиографическом романе «Ловец шпионов»: «Когда я читал архивные материалы, у меня появилось немало причин поверить, что Пеньковский, несомненно, являлся частью операции по дезинформации, о которой Голицыну стало известно в 1959 году». Райт, несмотря на свой прежний официальный статус, допускает многочисленные искажения фактов и пишет, что первоначально Пеньковский «прошел собеседование с ЦРУ в помещении их безопасного «пузыря»... Американцы сочли Пеньковского провокатором и отклонили его предложение». Но с Пеньковским представитель ЦРУ в Москве никогда не беседовал — ни в посольстве, ни за его пределами, — и его предложение не отклонялось. Райт проявил подозрительность в отношении Пеньковского еще и потому, что «он явно не обладал никакими сведениями о советской разведывательной сети на Западе». В действительности Пеньковский опознал всех своих однокурсников из военнодипломатической академии, занимавших посты в резидентурах ГРУ на Цейлоне, в Индии, Египте, Париже и Лондоне, а также сотни других сотрудников ГРУ и КГБ.
Более того, Райт принял на веру голицынскую идею дезинформации и помог повлиять на Энглтона. Райт утверждал, что Пеньковский был умышленно послан на Запад, чтобы разгласить сведения о низком уровне развития советской ракетной техники. «Он (Пеньковский) помог убаюкать подозрения Запада более чем на десяток лет и ввел нас в заблуждение относительно истинного состояния развития советской ракетной технологии». Райту никогда не приходилось читать предупреждение Пеньковского о том, что Советский Союз отстал, но не надолго. Материалы Пеньковского, основываясь на документах для служебного пользования, которые имели неопровержимый характер, объясняли изменение ориентации советской ракетной стратегии.
Филип Найтли в своей истории шпионов и шпионской деятельности XX века, озаглавленной «Вторая древнейшая профессия», столкнулся с затруднениями в связи с Пеньковским и истинным характером этой личности. Будучи не в состоянии решить эту проблему, он предлагает читателю две противоречивые версии на выбор. Сам Найтли отдает предпочтение версии, хотя и не подтвержденной фактами, согласно которой Пеньковский с самого начала был контролируемым двойным агентом, снабжавшим Запад лишь теми материалами, которые его заставляли выдавать во исполнение грандиозного плана массовой дезинформации.
Вразрез с этим Найтли утверждает также, что «Пеньковского использовала определенная фракция внутри Кремля для того, чтобы передать на Запад жизненно важную информацию». Суть информации сводилась к тому, что, как бы ни угрожал Хрущев, у него не было возможности привести свою угрозу в исполнение. Согласно этой версии, информация, передаваемая Пеньковским, была не только его собственной, но исходила также и от какой-то антихрущевской группировки. Найтли высказывает предположение, что арест Пеньковского в самый разгар кубинского ракетного кризиса был для американцев сигналом о том, что Хрущев признал поражение: ему стало известно, что Кеннеди знает о более низком уровне советского ракетного потенциала, потому что об этом американцам должен был сообщить Пеньковский.
После казни Пеньковский стал объектом внимания тех, кто стряпал теории заговоров и пытался посеять семена раздора между американцами и англичанами. В Белом доме и Госдепартаменте Макджордж Банди и Реймонд Гартхофф пытались свести к минимуму ценность материалов Пеньковского и заставить забыть о нем как о неудачливом пасынке судьбы. В работе «Годы кризиса» Майкл Бешлосс пишет, что Банди необычайно гордился тем, что в своей истории ядерного оружия «Угроза и выживание» «ему удалось избежать малейшего упоминания об этом шпионе». Сделанный Пеньковским анализ советской системы не совпадал с их собственными взглядами на контроль над вооружениями и советское вмешательство. Он был шпионом. Разве можно было ему доверять? Принимать краденые вещи неприятно, особенно если с их помощью оказывается влияние на политические решения. Гораздо проще задним числом похваляться собственной прозорливостью и мудростью.
Пеньковский и эпизоды его деятельности являются исторической реальностью. Кроме того, его имя увековечила беллетристика. Он является прототипом героев для таких авторов романов о шпионах, как Джон Ле Карре и Том Клэнси. В романе «Кардинал Кремля» герой Тома Клэнси полковник Филитов, адъютант министра обороны, был специально избран Пеньковским в качестве преемника. У Ле Карре в «Русском Доме» советский предатель «Гёте», который предает страну во имя ее спасения, обладает таким же фантастическим энтузиазмом, что и Пеньковский, предавший свою страну, чтобы предотвратить ядерную войну.
Кристофер Крейтон и Ноэл Хинд в своем романе «Цель Хрущева» настойчиво утверждают, что «общая канва» их повествования взята из жизни. В их романе раскрываются причины гибели командира британских водолазов-разведчиков Лайонела Крэбба во время визита Хрущева в Англию в апреле 1956 года. Согласно авторам, секция «М» британской военно-морской разведки раскрыла тогда заговор с целью убийства Хрущева, во главе которого стоял тогдашний председатель КГБ Иван Серов. Крэбб был убит, когда он пытался обезвредить мины, заложенные по указанию Серова на советском крейсере «Орджоникидзе», стоявшем на якоре в портсмутской гавани. Серова, как говорится в романе, англичане «приперли к стенке», предъявив ему вещественные доказательства, и он предпочел скорее работать на англичан, чем быть разоблаченным перед Хрущевым. Согласно этому роману, Серов «соблюдал условия сделки, заключенной в Лондоне в апреле 1956 года. В последующие годы из Москвы поступал поток первоклассной секретной информации... и никогда она не была такой ценной, как в 1962 году, когда сделанные в Кремле оценки их собственного военно-морского потенциала просочились через Британское адмиралтейство в военно-морской флот США, который затем тайно блокировал Кубу в период ракетного кризиса в октябре того же года. Вскоре после этого канал, по которому из советской разведки утекала информация, был прослежен до Серова».
Серов возглавил ГРУ в конце 1958 года. Россказни о его роли британского шпиона позволили бы объяснить тесную связь Пеньковского с Серовым и его семьей только в том случае, если бы правда была еще более неправдоподобной, чем вымысел.
Найджел Уэст (Руперт Олласон), член парламента и автор нескольких полемических историй о британской разведке, в своем романе о кубинском ракетном кризисе под названием «Кубинский блеф» с уверенностью утверждает, что Пеньковский выдал Западу сведения о слабости советских ракет. Уэст воссоздает в романе обстоятельства действительно имевшей место встречи обосновавшегося в Вашингтоне сотрудника КГБ
Александра С. Фомина с Джоном Скейли, корреспондентом Эй-би-си, в самый разгар кубинского ракетного кризиса. В романе Фомин говорит Скейли: «Единственной целью размещения наших ракет на Кубе было... установление паритета. Единственным способом достичь равновесия с США в области стратегических вооружений было размещение наших ракет малого радиуса действия поближе к Северной Америке».
— И они были обнаружены как раз вовремя? — спросил Скейли.
— Нет. Политбюро только во вторник сообщили, что ЦРУ внедрило в Москве шпиона. Он выдал сведения об относительной слабости наших ракет. КГБ утверждает, что ЦРУ в течение последних восемнадцати .месяцев было известно о технических проблемах, из-за которых рухнула советская программа в области стратегических ракет.
— Как фамилия этого шпиона? — спросил Скейли.
— Его фамилия Пеньковский. Он рассказал американцам обо всем. Его арестовали, и он во всем признался.
— Я никогда не слышал о таком, — равнодушно заметил Скейли, но мысленно взял на заметку это имя. — Но разве может один человек предотвратить все это? Так не бывает.
— Бывает, мой друг. Так оно и было. Поверьте мне. Спросите в своем Госдепартаменте о том, что произошло в Москве в понедельник, когда агент ЦРУ был схвачен на месте преступления. Они вам расскажут.
Найджел Уэст, по-видимому, имеет в виду сотрудника ЦРУ Дика Джекоба, который был схвачен около тайника на Пушкинской 2 ноября, то есть после того как кризис был урегулирован, а не 22 октября. Эта ошибка объясняется тем, что Реймонд Гартхофф исходил из ложной посылки, что Пеньковский пытался привести в действие систему «раннего предупреждения» 22 октября, когда, по утверждению КГБ, его арестовали. По всей вероятности, Пеньковский был арестован еще до 22 октября и не имел возможности подать сигнал. Поскольку по телефону не произносилось ни слова, когда 2 ноября поступил сигнал о том, что следует опорожнить тайник, нет никакой возможности узнать, сам ли Пеньковский звонил по телефону или вместо него звонил какой-нибудь сотрудник КГБ. Сам сигнал означал необходимость опорожнить тайник, и, хотя следовало ожидать записку, это могло быть также сигналом опасности, потому что ключом к разгадке должна быть записка, а не сам телефонный звонок.
Когда его спросили о романе Уэста, Скейли ответил, что он никогда не слышал о Пеньковском во время ракетного кризиса и что он никогда не говорил о Пеньковском с Фоминым. Однако Фомин действительно предлагал Скейли способ вывода советских ракет с Кубы в обмен на вывод американских ракет из Турции и Италии, что и послужило ключом к урегулированию кризиса.
Каким образом был схвачен Пеньковский и на кого он работал — ответы на эти вопросы по-прежнему вызывают жгучий интерес. Споры относительно скрытых фактов и побудительных мотивов составляют суть непрекращающейся тайной войны между КГБ и западными разведслужбами, о которой большая часть мира и не подозревает. Даже после окончания «холодной войны» обе стороны тайного мира разведки продолжают соперничество, стремясь найти точку опоры в непрекращающейся борьбе за проникновение в секреты друг друга. Идеологическая острота этой борьбы притупилась, однако разведывательные службы все еще стремятся доказать свое превосходство друг перед другом и утвердить контроль друг над другом.
В мае 1991 года Том Бауэр из Британской радиовещательной корпорации в сотрудничестве с Агентством печати «Новости», советской пропагандистской организацией, тесно связанной с КГБ, выпустили часовой документальный киноочерк о деле Пеньковского под названием «Фатальное знакомство». Документальный фильм включал пленки, отснятые КГБ, творчески обработанный биографический материал о Винне и интервью с советскими и американскими официальными лицами, связанными с этим делом.
В документальном фильме, сопровождавшемся комментариями Бауэра, без каких-либо оснований предполагалось, что МИ-6 обманывала своих американских коллег из объединенной группы. Заложенная в нем информация поддерживает давнишнюю попытку КГБ заронить мысль о нечестной игре в отношениях между американской и британской разведслужбами.
Бауэр рассказывает, что бывший председатель КГБ Владимир Семичастный откровенно говорил, что сотрудники КГБ засекли краткий контакт между британским дипломатом, которого считали сотрудником МИ -6, и одним советским гражданином, происшедший в большом московском универмаге (ГУМ) зимой 1962 года. Бауэр сказал, что об этой встрече американцам ничего не известно и она не была санкционирована. Семичастный не назвал имени этого дипломата, не назвал он также и точной даты, однако, по словам Бауэра, это произошло в январе 1962 года. Семичастный сказал, что КГБ не было известно, кто этот советский гражданин. Бауэр поспешно делает вывод, что встреча в ГУМе происходила между Пеньковским и Родериком Чисхолмом, главой резидентуры МИ-6 в Москве. Именно на ту встречу, утверждает Бауэр, Пеньковский явился под наблюдением КГБ, однако он не приводит никаких доказательств в подтверждение своего предположения. «Это было подтверждено британскими источниками», — сказал Бауэр, но так и не назвал эти источники.
Сэр Дик Уайт, возглавлявший Интеллидженс сервис во времена дела Пеньковского, настойчиво утверждает, что никаких сепаратных несанкционированных встреч между Пеньковским и МИ-6 не было. «Это весьма неправдоподобно и в высшей степени маловероятно. Мы занимались этим вместе с американцами и откровенно рассказали бы вам обо всем. Пеньковского было чрезвычайно трудно держать под контролем. Он шел на невероятный риск. Он хотел, чтобы его считали человеком, изменившим равновесие сил между двумя сторонами. Он был безмерно тщеславен. Не так уже редко бывают случаи такого состояния психики у людей, когда их влекут только такие дела, важность которых как бы придает вес им самим. Тут-то как раз ему и было где развернуться! Мне кажется, что при сочетании такого активного человека и такого огромного риска вся эта деятельность в конечном счете не могла продолжаться долго. Каждый, кто участвовал в этом деле, безупречно выполнял свои функции, и это очень радовало меня».
Открыто упомянутый Семичастным факт встречи Пеньковского с каким-то британским дипломатом в ГУМе не зафиксирован ЦРУ в отчетах о встречах Пеньковского. Миссис Чисхолм отрицает, что ее муж имел какие-либо сепаратные оперативные встречи с Пеньковским. Один британский чиновник, тесно связанный с этим делом, вспоминал: «Игра велась абсолютно честно. Очевидно, каждая из сторон считала, что она могла бы сделать это лучше, чем другая, но они не отступали от разработанного плана. Рори Чисхолм никогда тайно не встречался с Пеньковским». (Чисхолм умер в сентябре 1979 года от церебральной малярии.)
Трудно представить себе сепаратные встречи англичан с Пеньковским. Рори Чисхолм имел все основания не встречаться с Пеньковским в то время, потому что Пеньковский был убежден, что за Дженет Чисхолм ведется наблюдение; и американцы, и англичане потребовали временно прекратить открытые встречи с Пеньковским.
Почему Бауэр поверил в сочиненную КГБ басню о сепаратной встрече британского дипломата с Пеньковским? Во время суда над Пеньковским в 1963 году КГБ прилагал неимоверные усилия, чтобы вбить клин между американцами и англичанами. Сотрудники КГБ безуспешно старались заставить Пеньковского сказать, что американцы предпринимали попытки завербовать его, с тем чтобы он работал только на них. Тогда это не сработало, как не срабатывает и теперь. Для каждого, кто в этом участвовал, дело Пеньковского было кульминационным моментом их карьер, и они отчетливо помнят, что седаратных встреч не было.
Бауэр говорил Джозефу Бьюлику, что британские источники подтвердили по меньшей мере одну сепаратную встречу. Услышав это от Бауэра, Бьюлик, по его словам, был шокирован и сделал вывод, что «англичане вели себя с нами нечестно». Ту же самую историю Бауэр рассказал миссис Рине Пейтон, бывшей сотруднице ЦРУ, которая была уже на пенсии и просматривала досье Пеньковского, чтобы выяснить, каким образом он был разоблачен. Однако миссис Пейтон заявила: «В досье нет никаких подтверждений того, что Пеньковский сепаратно встречался с англичанами».
Учитывая дополнительный риск разоблачения из-за несанкционированных встреч, такая практика была бы в высшей степени непрофессиональной и маловероятной. Материалы, полученные от Пеньковского, обрабатывались и использовались совместно американцами и англичанами. И те и другие роптали по поводу ограничений, которые налагало на них соглашение о совместном использовании услуг Пеньковского, и между двумя службами существовало острое соперничество, но в действительности они были честны друг с другом и работали в тесном контакте.
Исказив факты, Бауэр утверждал в статье, появившейся в «Санди телеграф» от 5 мая 1991 года, что в провале Пеньковского повинен Гревил Винн. Бауэр утверждал, что Винн якобы был направлен в Москву в июле 1962 года без ведома американцев и что его якобы не предполагалось использовать для оперативных целей в связи с Пеньковским. Винн, который в 1988 году жил на Майорке (он умер от рака в 1990 году), описывал, как он привез в Москву фотографию Родни Карлсона, сотрудника ЦРУ, который должен был стать американским связным Пеньковского в Москве. Винн рассказывал, что сразу по приезде 2 июля он показал фотографию Карлсона Пеньковскому, с тем чтобы Пеньковский мог связаться с Карлсоном на приеме в американском посольстве по случаю Дня независимости. Это поручение подробно зафиксировано в досье. Там же сделано примечание о том, что американцы и англичане договорились показать Пеньковскому фотографии Карлсона и Джервеза и Памелы Кауэлл, которые должны были сменить Чисхолмов.
Винн рассказывал, что он попал под наружное наблюдение, когда направлялся на встречу с Пеньковским, договорившись пообедать вместе с ним в ресторане «Пекин» вечером 5 июля. Тогда он отправился в «Дом Америки» в Москве, чтобы рассказать Чисхолму о том, что произошло. Винн не ходил в британское посольство, чтобы встретиться с Джервезом Кауэллом, как утверждает Бауэр, Кауэлл прибыл в Москву только два месяца спустя, в сентябре 1962 года.
На Винна пало подозрение в шпионаже, когда Пеньковского «засекли» при встрече с миссис Чисхолм в декабре 1961 года. Пеньковский сказал своему начальству в ГРУ, что Винн помогал ему выполнять раз-ведзадания в Лондоне; тогда Пеньковскому было разрешено встретиться с Винном в нерабочее время. Однако к июлю Пеньковский оказался под наблюдением КГБ.
Бауэр утверждал, что поездка Винна в Москву в июле 1962 года привела к разоблачению Пеньковского и что Винн скрыл «свою личную ответственность за неожиданный арест Пеньковского сотрудниками КГБ». Бауэр утверждал далее, что слежка КГБ за Пеньковским не дала никаких результатов. В августе, когда генерал Олег Грибанов, начальник Второго главного управления КГБ, попросил у генерала Николая Чистякова, начальника следственного отдела КГБ, разрешения на арест Пеньковского, Чистяков, по словам Грибанова, «потребовал какого-нибудь более конкретного обоснования». Только в результате обыска квартиры Пеньковского 20 октября были найдены улики, по утверждению КГБ, достаточные для его ареста. Затем Бауэр говорит, что, когда Пеньковский после ареста раскрыл роль Винна, «для, КГБ это оказалось неожиданностью». Если это было неожиданностью, то как мог Винн выдать Пеньковского? Таким образом, Бауэр противоречит самому себе и дискредитирует свое собственное утверждение, что арест Пеньковского лежит на совести Винна. Винн был причастен к этому, но его роль в провале Пеньковского была второстепенной. Винн был арестован в Венгрии, после того как в результате признания Пеньковского была раскрыта его причастность к этому делу.
Винн, которому, как известно, было свойственно преувеличивать и приукрашивать свою роль, жаждал завоевать признание и славу, однако все это были человеческие слабости, далекие от предательства, которое он, по словам Бауэра, якобы совершил. Винн храбро держался в Москве, несмотря на оказываемое на него давление, хотя и чрезмерно преувеличивал свою роль после того, как был освобожден из советской тюрьмы.
Винн как шпион или как писатель был, по словам Джона Ле Карре, одним из тех людей, которые не могут обойтись без того, чтобы не добавить что-нибудь еще к удачной шутке. Однако, давая оценку Винну, Ле Карре добавляет: «Информация, которую добывал Пеньковский и доставлял Винн, несомненно, привела к величайшему моральному поражению каждой стороны, участвовавшей в «холодной войне», — решению Хрущева вывести свои ракеты с Кубы».