1

Роза Джефферсон всегда мечтала о свадьбе не где-нибудь, а именно в бальном зале Дьюнскрэга, имения своего деда в Лонг-Айленде, в Нью-Йорке. И сегодня, в этот удивительный июньский день 1907 года, ее мечта наконец осуществится.

Роза стояла у ограды балкона, опоясывающего бальный зал на третьем этаже. Великолепие этого зала всегда захватывало у нее дух. Для колонн и пола ее дед Иосафат Джефферсон заказал из каррарских каменоломен самый лучший розовый мрамор. Белые стены с персиковым оттенком были отделаны лакированными панелями из эбенового дерева. С потолка свисали три роскошных люстры работы венецианских мастеров: на их создание ушли многие годы. Ниже, на галерее, оркестранты уже настраивали свои инструменты и раскладывали ноты на пюпитрах. Внизу слуги поправляли букеты ярких роз, которые украшали скамьи для гостей, и смахивали последние пылинки с ярко-синей ковровой дорожки, ведущей к алтарю.

– Мадемуазель! Мадемуазель! Ну можно ли вот так исчезать? Всего час до свадьбы, а вы еще не одеты!

Матильда Лебрен, французская модистка, приглашенная из парижского дома мод Дусэ, спешила к Розе, выговаривая на ходу и умудряясь при этом не уронить зажатые в губах булавки.

– Матильда, только посмейте убавить хоть на сантиметр! – пригрозила Роза. – Еще чуть-чуть, и я задохнусь!

Это была правда. Под пышным нарядом из шелка и кружев, к которому еще оставалось приладить десятифутовый шлейф, на Розе был специальный корсет «Ройял Уорчестер», придававший талии особый изгиб, поверх корсета – лиф, сдавливающий диафрагму двойной застежкой и стянутый на спине шнурками; и это не считая двух нижних юбок. Как полагала Матильда Лебрен, выглядела она великолепно.

За годы работы в доме мод Матильде довелось одевать немало невест. Но даже самые благородные из них не шли в сравнение с этой восемнадцатилетней американкой. Длинные черные волосы Розы Джефферсон были уложены в высокую прическу с локонами и прядями – сложную конструкцию, державшуюся благодаря перламутровым заколкам. Летнее солнце покрыло ее щеки ярким румянцем, солнечный свет отражался и в ее огромных серых глазах, оттененных черными бровями и длинными, загнутыми вверх ресницами.

Глаза самого дьявола на ангельском личике, – подумала француженка. Эти глаза придавали Розе неповторимость. В зависимости от настроения Розы они либо искрились блеском и весельем, либо смотрели сердито и холодно. Испуская то нежные, то решительные, то упрямые взгляды, эти глаза постоянно светились трезвым умом и проницательностью.

Матильда Лебрен искренне сочувствовала жениху Розы. Каким бы искушенным и мудрым он ни был, эта девица еще доставит ему немало хлопот.

Терпеливо ожидая, пока модистка прикалывает последние булавки, Роза думала о своем будущем муже. С первого дня знакомства с Саймоном Толботом (это было пять лет назад, когда ей было тринадцать лет, а ему – тридцать) ей, еще подростку, стало ясно, что когда-нибудь она должна выйти за него замуж. Саймон, мужчина, своими руками создавший могущественную железнодорожную империю, изменившую облик промышленной Америки, казался ей очаровательным. Он был так изящен, обаятелен, а его галантность, типичная для выходца из южных штатов, заставляла трепетать девичье сердце. Розе казалось, что на ее пути к счастью есть лишь одно препятствие – жена Саймона.

Роза возненавидела Николь Толбот с первого взгляда. У Николь было все, чего она сама была лишена: самообладание, уверенность в себе и сдержанная элегантность, которая лишь выгодно подчеркивала блестящие достоинства. Поскольку Саймон был деловым партнером Иосафата Джефферсона, чета Толботов непременно появлялась на больших приемах, что давались в Дьюнскрэге дважды в год: в День Благодарения и в День памяти павших в войнах. Пользуясь этой возможностью, Роза старалась изучать Николь: ее походку, манеру говорить, изящно держать чашку чая или чуть вскидывать голову перед тем, как рассмеяться. Однажды Николь заметила, как Роза тайком подражает ей, и расхохоталась.

– Ах, Роза, и зачем тебе это! По-моему, ты и так просто красавица! Вот и Саймон тоже так считает.

Роза была вне себя от злости и унижения. Каких только несчастий она не желала Николь! По ночам девочка лежала в кровати, придумывая, как бы увести Саймона от жены. И когда в 1904 году Николь умерла от гриппа, Роза почувствовала в душе какое-то опустошение. Она была уверена, что повинна в смерти соперницы; так или иначе за это придется расплачиваться. И расплата пришла: Саймон Толбот перестал бывать у Джефферсонов в Дьюнскрэге.

Почти два года Роза непрерывно думала о том, что могло случиться с Саймоном, и о том, что будет с ней. Молодые люди из лучших нью-йоркских семей так и вились вокруг нее; Роза не обращала на них ни малейшего внимания. Она была уверена, что деловые связи Саймона с ее дедом когда-нибудь приведут его в Дьюнскрэг. Когда же это наконец произошло, она не упустила своего. Вместо долговязой и неуклюжей девочки-подростка Стивен увидел очаровательную юную леди, отмеченную уже почти женской красотой.

Роза часто задавалась вопросом: понимает ли Саймон, что она медленно, но верно завлекает его в свои сети? Она всегда изобретала повод, чтобы остаться с ним наедине – будь то в Дьюнскрэге или на Манхэттене, и пускала в ход все чары или уловки, отработанные на незадачливых юнцах-ухажерах. В течение следующих лет, когда визиты Саймона становились все регулярнее, Роза не раз была почти уверена, что Саймон вот-вот влюбится в нее. Но, стоило ей решить, что битва выиграна, он отступал, и между ними вновь возникала пропасть, которую Роза преодолеть не могла – семнадцатилетняя разница в возрасте.

Роза решила идти до конца. С присущим ей упорством она воспитывала в себе ангельское терпение. Она читала книги, которые читал Саймон, посещала театральные спектакли, которые видел он, усваивала правила спортивных игр, в которые он играл, и даже осваивала основы железнодорожного дела. Нить за нитью плела она мост через разъединяющую их пропасть. Она сама порой поражалась, как яростно и неистово любит Саймона. Только эта ярость поможет ей пробить дорогу к его сердцу, проникнуть в него и заполнить любовью, которая не даст ему ни уйти, ни скрыться. Она упорно преодолевала его сопротивление, между поцелуями устраняя его доводы против брака: то он чересчур стар для нее, то их интересы слишком несхожи или ее ждет разочарование в нем. Но решимость Розы была столь сильна, что все преграды в конце концов рухнули…

– Идемте же, мадемуазель! – ворчливым голосом окликнула ее Матильда Лебрен. – Уже пора прикалывать шлейф. Надо поторопиться!

Роза послушно последовала за модисткой в гостиную. По пути ей то и дело встречались горничные со свадебными подарками – их уже неделю назад начали присылать гости, которых ожидалось не менее трехсот. Среди них – сенаторы, конгрессмены, двое судей из Верховного Суда и губернатор штата Нью-Йорк. Все они съезжались на торжество не только для того, чтобы засвидетельствовать свое почтение Иосафату Джефферсону, но и чтобы увидеть своими глазами свадьбу его внучки. Роза была уверена, что все подарки окажутся великолепными. Но, конечно же, самым лучшим будет тот, который она получит от дедушки.

Лишенная отца и матери, Роза выросла в доме, похожем на королевство, откуда стареющий властелин – Иосафат Джефферсон – управлял всей своей великой империей, своей Американской Мечтой, претворенной в жизнь. Каждый день девочке давали уроки греческого, латыни, а также математики и литературы. По вечерам, когда другим детям читали сказки, дедушка, усадив Розу рядом с собой, рассказывал ей о компании «Глобал Энтерпрайсиз», транспортной фирме, которую он основал еще в тысяча восемьсот пятидесятом году. Тогда у него было всего-навсего три экипажа да дюжина лошадей, теперь же его компания – один из гигантов американской транспортной индустрии.

Позже, когда ее подружки были озабочены своими веснушками и прыщиками и бездельничали целыми днями, мечтая о мальчиках, Роза сопровождала деда в контору фирмы, располагавшуюся на Нижнем Бродвее в районе Уолл-стрит. Счастливее всего она чувствовала себя, когда могла провести субботний день, сидя в огромном кожаном дедушкином кресле, таком громадном, что ноги с трудом доставали до пола, и листая толстые бухгалтерские книги, брошюры и технические проспекты компании. Уже в первый раз взобравшись на это кресло, Роза подумала, что удобнее ничего и быть не может.

История «Глобал Энтерпрайсиз» прямо-таки захватила Розу. Транспортное дело зародилось еще в глубокой древности: уже Геродот писал о персидских гонцах, которые не знали преград на своем пути. Никто не мог остановить их, ибо они выполняли волю царей. Кроме царских посланий, они доставляли в самые отдаленные уголки страны рыбу и пряности, одежды и шелк, дуги и масло…

В начале 50-х годов прошлого века Иосафат Джефферсон увидел некое сходство между стремительно растущей Америкой и некогда великой и могущественной Римской империей. Как и Римская империя, Соединенные Штаты представляли собой огромную, практически неосвоенную территорию, быстрота заселения которой зависела от того, с какой скоростью переселенцы могли продвигаться на запад. Исследование заняло у Джефферсона целый год и подтвердило его предвидения: на востоке и юге страны уже возникла потребность в надежном транспортном сообщении.

В 1856 году компания открыла свой первый маршрут, пустив несколько почтовых дилижансов между Манхэттеном и Рочестером. Начинание оказалось успешным, и вскоре целый сноп транспортных магистралей протянулся к Эри и другим оживленным торговым портам Великих Озер. За следующие несколько лет «Глобал Энтерпрайсиз» в полной мере оправдала свой девиз – «Эффективность, надежность, вежливость». Репутация компании была столь высока, что во время Гражданской войны между Севером и Югом только она гарантировала доставку посылок и багажа обеим воюющим сторонам.

После сражения при Аппоматтоксе компания развернула свою деятельность в другом направлении. Стоимость пересылки письма из Нью-Йорка в Рочестер составляла в то время двадцать пять центов, что для многих было непозволительной роскошью. Иосафат Джефферсон был уверен, что сможет работать дешевле и эффективнее. Он разработал для «Глобал Энтерпрайсиз» план почтовых перевозок и выпуска собственных марок. Художник Дж. С. Уайетт выполнил для фирменной синей шестицентовой марки гравюру с женским профилем, напоминающем мать Розы.

Всего через год компания оказалась буквально заваленной заказами на перевозку почты. «Глобал Энтерпрайсиз» стала доставлять в тысячу раз больше корреспонденции, чем государственная почтовая служба «Юнайтед Стейтс Мэйл». В конце концов государство решило защитить свою монополию и потребовало, чтобы компания прекратила почтовые операции, угрожая суровыми мерами. Джефферсон не дал себя запугать: расходы на судебный процесс он оплачивал из прибыли. Благодаря мощной поддержке общественности компания заставила государство отступиться и снизить стоимость почтового отправления до трех центов. А Джефферсон покинул почтовый бизнес, приобретя при этом, однако, тысячи надежных клиентов – мелких бизнесменов и предпринимателей.

На исходе XIX века пароходы компании уже бороздили Великие Озера и крупнейшие реки – Гудзон, Огайо, Миссисипи, центральные артерии растущей национальной торговли. Бизнесмены с Западного побережья доверяли знаменитой транспортной фирме перевозку товаров из центральных штатов к берегам Тихого океана. Для защиты пассажиров и груза, в первую очередь золотых слитков, компания организовала свою собственную службу безопасности, которая состояла из охранников мрачного вида в полицейских мундирах, ковбойских шляпах и с винтовками винчестер.

Однако Роза очень рано узнала, что за успех приходится платить, и порой жестокую цену. Когда ей было девять лет, ее отец, мать и бабушка погибли во время бури на озере Верхнем, когда затонул пароход «Глобал Энтерпрайсиз». Этой трагедии Иосафат Джефферсон так никогда и не смог себе простить. В день похорон, стоя у могилы родителей, Роза мысленно пообещала деду, что будет достойной наследства, которое должно было перейти к ее отцу. Все, что она делала с тех пор, было подчинено одной цели: унаследовать императорскую мантию. И вот этот день настал…

Посмотрев на себя в полный рост в огромное зеркало, Роза увидела не встревоженную невесту, но молодую женщину, спокойную и уравновешенную, готовую занять свое место рядом с дедом в конторе на Нижнем Бродвее.

– Я готова, – спокойно объявила она.

Она знала, что мадам Лебрен не имеет ни малейшего понятия о том, что она хотела этим сказать.

Гостиная была расположена в восточном крыле особняка, вдалеке от главных комнат. Однако кое-что из разговоров, которые вели прибывшие гости, по коридорам проникало сквозь закрытую дверь. Семидесятипятилетний Иосафат Джефферсон думал о том, как относятся к сегодняшнему торжеству окружившие его призраки…

Иосафат Джефферсон любил эту комнату, обставленную его покойной женой Эммой. Стены были отделаны атласным деревом, украшены эбеновым деревом и золотом и обтянуты узорчатой, расшитой шелковой тканью с красной каймой. Свет попадал в комнату сквозь огромное окно-фонарь с толстыми стеклами, выходящее на Атлантический океан. Здесь, среди тяжеловесной мебели, когда-то играли его дети, а Эмма сидела на оттоманке, поджав ноги, и что-то терпеливо вышивала, и на устах ее была нежная улыбка. В пустоте и тишине комнаты Джефферсону казалось, что он видит сына: сначала ребенком, потом – юношей и наконец – мужем, вводящим в дом молодую жену, которая скоро принесет ему дитя… И Эмма, милая Эмма! Он видел и ее, окруженную внуками…

Слезы подступили к глазам старика. Их нет больше, все они погибли много лет назад в ледяных водах озера Верхнее. Но в его сердце они продолжали жить, не покидая его ни на мгновение, и теперь он спрашивал себя: что они думают? Согласились бы с его решением?

Никого в целом мире Иосафат Джефферсон не любил так, как внучку Розу. Когда погибла вся семья, он дал себе клятву, что не позволит никаким делам, даже делам компании, помешать ему быть рядом с девочкой, воспитывать ее. Долгие годы он сдерживал эту клятву. Теперь она вновь звучала из прошлого, преследуя его.

Джефферсон всегда считал, что его внук Франклин, на восемь лет моложе Розы, единственный его отпрыск по мужской линии, когда-нибудь станет его преемником и главой компании. Девушки же всегда воспитывались как будущие жены, матери, хозяйки; их удел – семья, любовь, благотворительность. Даже в нынешние времена, в эпоху прогресса, невозможно было представить себе женщину, руководящую крупной современной фирмой.

Но Роза разрушила это шаблонное представление. На первый взгляд она казалась великолепно одетой юной леди, безупречно воспитанной и сведущей в жизненных устоях своего слоя, готовой стать прекрасной супругой для достойного ее мужа. Но под покровом этой изысканности пряталась девочка, которая, впервые в жизни посетив контору «Глобал Энтерпрайсиз», стала донимать деда просьбами взять ее туда снова. Так повторялось раз за разом, и в конце концов десятилетняя Роза прочно обосновалась на Нижнем Бродвее. Секретари поддразнивали ее, администраторы обожали.

Хотя Иосафата позабавила привязанность девочки к делам фирмы, он был уверен, что спустя какое-то время они наскучат ей, и она займется чем-нибудь другим. Но все получилось не так, как он ожидал. К шестнадцати годам Роза знала историю компании наизусть. Джефферсон не переставал удивляться, как быстро она схватывала тонкости будничной рутинной работы, осваивала сложные графики и схемы. Факты и цифры, наводившие зевоту даже на самых усердных счетоводов, доставляли ей истинное наслаждение.

«Она не смогла бы дать мне понять это яснее». Роза никогда не просила, во всяком случае прямо, разрешения войти в состав «Глобал Энтерпрайсиз». Но ее отношение к фирме, ее преданность интересам компании не оставляли сомнений в ее намерениях. И в день когда ей исполнилось восемнадцать, когда другие девушки были поглощены мыслями о будущем выходе в свет, Роза объявила, что хочет работать полный рабочий день в фирме «Глобал Энтерпрайсиз».

– Я так многому должна научиться, – сказала она тогда. – Я хочу, чтобы ты мной гордился, дедушка.

Иосафат Джефферсон был потрясен. Твердая решимость и собственнический инстинкт Розы говорили сами за себя: конечно, она хочет быть в компании не просто служащей, но активным партнером, членом семьи Джефферсонов, и когда-нибудь в будущем занять его место, возглавить дело.

Вот что за приданое ей нужно, – подумал Иосафат Джефферсон, обращаясь к своим призракам. – Как же мне сказать ей, что я не могу подарить ей то единственное, чего она хочет?

Старик вздрогнул: в дверь неожиданно постучали.

– Прошу прощения, сэр, – произнес слуга. – Мисс Роза готова. Она ждет вас внизу.

Иосафат Джефферсон медленно поднялся с кресла. Немного задержался, надеясь, что призраки подскажут ему в последнюю минуту, как объяснить Розе принятое им решение. Но, выходя из комнаты, он оставил за собой лишь молчание.

* * *

Возвращаясь с завтрака, устроенного его друзьями после вчерашней вечеринки, Саймон Толбот проскользнул в Дьюнскрэг незамеченным: ему удалось не столкнуться ни с одним из своих многочисленных родственников. Это принесло ему облегчение: он знал, как родня относится к его будущему браку… С той самой минуты, как было объявлено об их с Розой помолвке, Саймону пришлось выслушать все – от слезливых сожалений до прямых отговоров: «нечего тебе связываться с этими северянами».

Проходя через самую большую из десяти шикарных комнат для гостей, Саймон с удовлетворением отметил, что его чернокожий камердинер Олбани уже упаковал сундуки и чемоданы для свадебного путешествия. Саймон сбросил испачканный вечерний костюм, измазанную губной помадой рубашку, пропахшую дешевыми духами, и попробовал воду в ванне. Он был высоким, крупным, с массивными конечностями, но не страдал от избыточного веса. В тридцать пять лет в его каштановых курчавых волосах начала пробиваться седина, выгодно оттеняя высокий лоб, резко выступающие скулы, энергичную линию подбородка. Даже погрузившись в горячую ванну, Саймон не смог полностью расслабиться. Его черные глаза сомкнулись, но и за покровом век продолжали мчаться вперед мечты, подогревавшие его безудержное честолюбие.

Саймон Толбот был главой разветвленного семейства – целой коллекции братьев, сестер (родных и двоюродных), тетушек и дядюшек. Это сборище южных аристократов когда-то подчинялось железной руке его отца. После его смерти приходящее в упадок семейное дело – торговлю хлопком и табаком – взял в свои руки Саймон. В глубине своей коллективистской души клан не верил, что Гражданская война проиграна, и упрямо отказывался признать наступление новой промышленной эры с ее ожесточенной конкуренцией и бесчеловечными методами ведения бизнеса. Саймон понял тогда, что подобная близорукость скоро превратит семью в пережиток прошлого. У него не было никакого желания разделить ее судьбу.

Когда Саймон подался на Север, это вызвало в семье гнев и разочарование. Начав с нескольких старых железнодорожных линий, он меньше чем за десять лет построил густую сеть железных дорог в самом сердце территории янки. Семейство взирало на его достижения скорее снисходительно, чем с гордостью, и все его прегрешения были прощены, когда, как и подобает верному сыну Юга, Саймон женился на красавице из штата Джорджия.

Его женитьба ничего не изменила. Работая как одержимый, Саймон утроил свои капиталы в первые годы нового столетия и превратил Нью-Йорк в узловой пункт своей железнодорожной сети, откуда тысячи паровозов, товарных и пассажирских вагонов отправлялись на Север – до самого Вермонта и на Юг – до Флориды.

Первые годы супружества принесли Саймону счастье. Николь была образцовой женой. Она точно знала свои обязанности и вела хозяйство со скрупулезной деловитостью. Она никогда не расспрашивала мужа о делах и не требовала объяснений, когда он приходил домой под утро. В награду за столь примерное послушание Саймон подарил Николь просторный новый дом на Пятой авеню, а также открыл на ее имя неограниченный кредит. Их брак был своего рода сделкой, которая Саймона вполне устраивала.

Несмотря на любовь Николь к мужу, она не могла дать ему одного – подарить наследника. В тот день, когда врач сказал Саймону, что у Николь не может быть детей, судьба отвернулась от него. Спустя некоторое время Николь заболела гриппом и умерла. Люди, знавшие ее, втихомолку уверяли, что причиной ее смерти были горе и стыд, а не только эпидемия гриппа. Саймон не знал, насколько это было правдой. Со своей стороны он сделал все от него зависящее, чтобы выполнить супружеский долг. Смерть Николь открыла ему дорогу для поисков жены, которая сумеет исполнить свое назначение.

Саймон Толбот обмыл лицо холодной водой, насухо вытерся и отдал себя в руки Олбани, уже готового начать бритье. В последние годы он весьма прилично обходился без супруги. Признаться, он открыл для себя тот факт, что репутация вдовца – превосходная приманка даже для самых респектабельных дам. Однако многочисленные романы не приносили того, что ему было нужно и что, как ему казалось, он заслужил.

Несмотря на свой молниеносный взлет в мире бизнеса, Саймон чувствовал, что нью-йоркский высший свет отвергает его. Это общество было таким же замкнутым и клановым, как любое семейство аристократического Юга. Как бы радушно он ни открывал двери своего дома, как бы щедро ни жертвовал деньги на нужды благотворительности, Саймон всегда ощущал себя чужаком. Он не мог и надеяться подняться выше, пока не проникнет в зачарованный круг Четырехсот Семейств, правящих Нью-Йорком. Этого нельзя было добиться одними деньгами. Нужна была жена, которая уже принадлежала бы к этому миру и чья родословная послужила бы туда пропуском.

Очень быстро Саймон обнаружил, что почти все подходящие для него женщины уже разобраны. Было несколько вдов, но все они были значительно старше, и Саймон избегал их так же тщательно, как и старых дев. Будь он проклят, если удовольствуется остатками. Тогда он поднял глаза и увидел Розу Джефферсон.

Саймон не забыл, что Роза была когда-то по-детски влюблена в него. Но теперь в ней чувствовалось нечто большее; она расцвела огненной, дразнящей красотой, и чем больше он видел ее, тем яснее понимал, как сильно она действует на него. Кожа его горела всякий раз, когда пальцы Розы касались его руки, а от страстного блеска ее глаз у него захватывало дух.

Тем не менее Саймон был очень осторожен с Розой и не позволял ей обольщаться; Иосафат Джефферсон и дела, которые он вел с Саймоном, были слишком важны, чтобы рисковать ими по пустякам. Саймон начал разыгрывать роль одинокого вдовца, уставшего от бремени забот, надеясь, что это вскоре охладит пыл девушки. Но она вдруг попросила его быть ее кавалером по котильону на очередном балу.

Дерзость Розы буквально ударила Саймону в голову. Теперь он бешено хотел ее. Самые веселые и блестящие вечера тускнели, если он не слышал ее гортанного смеха и не видел дерзких, вызывающих взглядов ее глаз. Но Саймон по-прежнему был убежден, что, приняв приглашение Розы, он навлечет на себя гнев Иосафата Джефферсона. А это означало бы конец его карьеры в Нью-Йорке.

– Роза сказала, что вы еще не дали ей ответа, – сказал Иосафат Джефферсон, когда они с Саймоном прогуливались у мола в Дьюнскрэге во время одного из его визитов.

– Простите, о чем вы, сэр?

– О котильоне. Саймон сглотнул слюну.

– Не знаю, как бы вы отнеслись к тому, чтобы я сопровождал ее, сэр.

Старик пробормотал что-то и некоторое время шел молча.

– Я знаю, как Роза относится к вам, – сказал он наконец. – Она упрямая девчонка, но судит здраво.

Джефферсон остановился и посмотрел в лицо своему младшему спутнику.

– А вы-то как к ней относитесь?

Саймон понял, что сейчас ему придется дать самый важный ответ в своей жизни. Он смотрел Иосафату Джефферсону прямо в глаза.

– Я люблю ее, сэр.

Джефферсон кивнул и посмотрел вдаль, на море.

– Ты мне нравишься, Саймон. Николь мне тоже нравилась. Я восхищался тем, как ты с ней себя вел. Когда меня не станет, Розе будет нужен такой человек, как ты. Она еще очень многого не знает в жизни, и ты научишь ее, поможешь ей. Ты понимаешь, о чем я?

Мысли Саймона мчались, обгоняя друг друга. Он всегда знал, что в качестве приданого Роза получит часть акций «Глобал Энтерпрайсиз», может быть, больше, может быть, меньше. Ему было абсолютно ясно и то, что, кто бы ни стал мужем Розы, Иосафат Джефферсон никогда не передаст ему сколько-нибудь значительного пакета акций, который бы позволил ему контролировать деятельность компании. На роль преемника, несомненно, готовят Франклина, младшего брата Розы.

Усилием воли Саймон сохранил спокойствие. Он тщательно отбирал слова.

– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь Розе, – сказал он. – Я с глубоким уважением отнесусь к любым распоряжениям, которые вам будет угодно сделать на ее счет.

Иосафат Джефферсон долго смотрел на него.

– Уверен, что так и будет, – сказал он наконец и вынул из кармана запечатанный конверт.

– Тебе, конечно, нужно будет подписать кое-какие бумаги, но это – мой свадебный подарок для вас обоих. Открой, не бойся.

Саймон смотрел на контракт, предоставлявший его фирме «Толбот Рейлроудз», исключительное право перевозить грузы компании «Глобал Энтерпрайсиз». Величие этого жеста ошеломило его. Ведь Иосафат Джефферсон только что предоставил ему необходимые средства для того, чтобы бросить вызов таким гигантам, как «Вандербилтс Пенсильвания Рейлроудз» и «Морганс Трансамерика Лайнз», и занять по праву принадлежащее ему место на Олимпе великих промышленников Америки. Больше того, Саймон получал жену, которая может дать ему не только безупречное имя в высших кругах, но и то, чего не могла дать Николь – наследника.

– Я хочу, чтобы ты заботился о ней, Саймон, – сказал Иосафат Джефферсон. – Если со мной что-нибудь случится и я не успею научить ее всему, что она должна знать, пообещай мне, что доведешь до конца то, что я начал. «Глобал» у нее в крови. Когда-нибудь она возглавит фирму, уж это я знаю наверняка.

– Я выполню все, о чем вы говорите, сэр, – торжественно ответил Саймон.

– Хорошо. Вернемся в дом. Нам надо еще о многом поговорить.

Десятью днями позже, на балу, Саймон Толбот сделал Розе Джефферсон формальное предложение и получил согласие. По радостному лицу Розы и по ее страстным поцелуям Саймон понял: она и не подозревает, что его мысли уже далеко…

Олбани протянул хозяину светло-серый фрак с фалдами. Саймон Толбот надел фрак, поправил жемчужную заколку на галстуке и взглянул в зеркало, изучая результат приготовлений.

Он посмотрел на часы.

– Я думаю, пора.

Олбани протянул ему руку.

– Поздравляю с женитьбой, сэр. И желаю удачи.

Саймон вышел из своей комнаты и по балкону прошел до лестницы. Там он остановился и посмотрел вниз. Все триста гостей уже заняли свои места. Епископ ожидал за алтарем. Музыканты на галерее играли под сурдинку. Саймон обозревал зал, словно средневековый феодал, упиваясь величием этой сцены. Интересно, рассказал ли Розе старик Джефферсон о сделке, которую они заключили с Саймоном? Смешно было даже представить, что восемнадцатилетняя девчонка надеется играть какую-то роль в такой крупной компании, как «Глобал Энтерпрайсиз». Менее всего на свете Саймон нуждался в упрямой молодой жене, норовящей лезть в его дела. Особенно теперь, когда он уже представлял себе, как его фирма – «Толбот Рейлроудз» прибирает к рукам «Глобал»…

«Все будет отлично», – ободрил себя Саймон и, набрав в грудь побольше воздуха, продолжил шествие по ступеням парадной лестницы, чтобы заключить в объятия свою победу.

 

2

– Согласна ли ты, Роза Джефферсон, стать законной супругой этого мужчины, Саймона Горацио Толбота, любить его, чтить его и повиноваться ему?..

Роза Джефферсон перестала вслушиваться в монотонную речь епископа. Она прилагала страшные усилия, чтобы выдержать тяжесть свадебного наряда, плотные складки которого натирали кожу. Этот многослойный шедевр весил, наверное, не меньше тонны. Роза едва добралась до алтаря по проходу между скамьями, а о том, чтобы пошевелить рукой (спина нестерпимо чесалась под кружевным шлейфом), и речи быть не могло.

«Люблю ли я Саймона? Конечно! Чтить? Разумеется, я его уважаю. Повиноваться?»

Она подняла глаза и, посмотрев Саймону прямо в лицо, застенчиво прошептала:

– Да, я согласна.

Роза почувствовала рывок: Саймон надел ей на палец обручальное кольцо.

Сделав изящный полуоборот, она оперлась на руку мужа, и оба прошествовали через огромные двойные двери на безупречно постриженную лужайку, тянувшуюся до самого мола. В ушах раздавались взрывы смеха и грохот аплодисментов; Роза, не глядя, кинула через плечо свадебный букет, нисколько не интересуясь, какая девушка из пестрой стайки подружек невесты поймает его на лету.

«Теперь я – взрослая женщина. Прощайте, детские глупости. Начинается настоящая жизнь!»

Она стала повторять про себя слова, которые скажет, когда дедушка публично объявит о ее приданом.

Пока фотографы щелкали затворами, делая снимки для жениха с невестой, для родственников и гостей, а также для газет, бальный зал превращался в сказочной красоты зал для банкетов, его великолепие довершали статуи Купидона и нимф из мороженого вместе с двенадцатиярусным свадебным тортом.

Длинная череда гостей, выстроившихся, чтобы поздравить новобрачных, все не кончалась. Розе казалось, что рука ее скоро отвалится; лицо застыло в улыбке, а голос охрип от бесконечных ответов на поздравления. Несмотря на волчий аппетит, она едва притронулась к поданным блюдам и лишь чуть-чуть пригубила шампанское, которое лилось на обеде рекой. При всем восторге, который вызывали у нее эти великие минуты, она с нетерпением ждала, когда же дедушка объявит наконец о приданом. Саймон в качестве свадебного подарка преподнес ей огромный каменный особняк в неогеоргианском стиле на Пятой авеню – в нем молодым и предстояло поселиться после свадьбы. Роза же присмотрела более скромное здание на Парк-авеню, совсем недалеко от главной конторы «Глобал Энтерпрайсиз» на Нижнем Бродвее. Роза была уверена: в конце концов Саймон согласится, что ее выбор гораздо правильнее.

Когда отзвучали нескончаемые тосты и был разрезан свадебный торт, слуги убрали столы, а музыканты приготовились играть. Стоя перед грудой подарков в пестрых коробках, Саймон благодарил собравшихся за доброту и щедрость; Роза между тем стояла с нахмуренными бровями: где же дедушка, чего он ждет?

Не успела она придумать на это ответ, как заиграл оркестр. Первый вальс она танцевала, как того требовали приличия, с Саймоном, затем из его рук перешла к деду.

– Уж не думаешь ли ты, что я про тебя забыл? – поддразнил он ее.

– Конечно, нет, деда, – нежно ответила Роза, назвав его так, как называла маленькой девочкой.

– Вот оно, тут, у меня, – Иосафат Джефферсон похлопал себя по груди.

Роза скользнула вбок, мельком заметив толстый белый пакет, торчащий из-под дедушкиного сюртука.

– Привет, сестренка. Потанцуем?

Роза взглянула на своего десятилетнего брата Франклина: на его чисто отмытых щеках сверкал яркий румянец, пряди золотистых волос падали со лба, прикрывая озорные глаза.

– Как же не потанцевать с таким кавалером? – Роза протянула ему обе руки, чтобы он мог вести танец, и, смеясь, закружилась с братом по залу к восхищению всех присутствующих.

Она нежно смотрела на Франклина. Всегда, с самого раннего детства, Роза заботилась о брате. Она была для него защитницей и товарищем в играх, пыталась даже заметить ему мать. Становясь старше, Роза мечтала, как они с Франклином когда-нибудь будут работать вместе. Как старшая сестра, она, конечно, первой возьмет на себя работу в компании. Потом, когда Франклин вырастет, она научит его всему, что он должен знать о делах фирмы. Вместе они будут продолжать дело, которое завещал им дед, и судьбы их будут нераздельны.

Внезапно она очнулась от грез, со всего разбегу налетев на что-то вроде дубового ствола.

– Послушай, а ты… То есть я хотел спросить… Роза не могла удержаться от смеха. Монк Мак-Куин был угрюм и нескладен во всем: и в разговорах, и в общении с девушками.

– Ну давай, спрашивай! – взяла она инициативу на себя.

В свои шестнадцать лет Монк Мак-Куин уже вымахал на шесть футов с лишним. Это был по-медвежьи неуклюжий парень с буйной гривой темных волос и живыми, любопытными глазами.

Роза знала Монка всю жизнь. Ее дед читал «Кью», газету Элистера Мак-Куина, с религиозным благоговением считая ее наиболее надежным источником финансовой информации в Соединенных Штатах. Семейство Мак-Куин было состоятельным, но отнюдь не богатым. Деньги, которые они извлекали из собственных вложений, были ничем по сравнению с доходами, которые люди вроде Джефферсона или Толбота получали, выжав все до капли из той же самой идеи.

– Ты надолго в Европу? – спросил Монк, обнимая Розу, словно хрупкую фарфоровую статуэтку.

– Это ведь наш медовый месяц, дурачок! – ответила она насмешливо. – Мы будем путешествовать как можно дольше!

Монк старался сохранить невозмутимость, но Роза заметила его удрученный вид. Она придвинулась к нему ближе.

Ни для кого не было тайной, что Монк Мак-Куин был влюблен в нее уже много лет. Хотя Роза и была старше него на два года, разница в возрасте становилась незаметной благодаря высокому росту и серьезности Монка. Еще ребенком он торжественно признался ей в любви, когда они стояли на верхнем балконе Дьюнскрэга. Тогда, больше из любопытства, Роза позволила ему поцеловать себя в губы. Соприкосновение их оказалось забавным, но было в нем и что-то странно прекрасное.

Весь во власти своей детской влюбленности, Монк осыпал Розу подарками: конфетами, открытками, маленькими безделушками-амулетами, купленными на сэкономленные карманные деньги. Поначалу ей казалось, что таким способом он изливает свое чувство; подобная щедрость ей льстила, и даже странное имя Монка ей нравилось.

Она была тогда в том возрасте, когда девочки созревают быстрее, чем мальчики, и была тому ярким примером. Когда на лето Роза вернулась в Дьюнскрэг (ей только что исполнилось тринадцать), она обнаружила, что пыл Монка становится более тревожащим, чем забавным. Она начала его избегать, предпочитая проводить время в компании мальчиков постарше. А когда Роза полюбила Саймона Толбота, Монк превратился из друга в воспоминание, которое она постаралась со смущенной улыбкой отогнать прочь.

– Что собираешься делать, Монк? – спросила Роза, отсчитывая про себя такты, оставшиеся до конца танца.

– О, думаю, что поступлю учиться в Йельский университет, – отвечал он с сомнением в голосе.

– Очень мило!

– Ты, конечно, будешь жить в Нью-Йорке.

– Да, конечно. Монк просиял.

– Это просто здорово! Йель не так уж далеко от Нью-Йорка.

– Мы оба наверняка будем очень заняты, – сказала Роза, отказывая ему в последней его надежде. Когда музыка кончилась, она стала оглядывать бальный зал.

– Смотри, Монк, разве это не ужасно? – воскликнула она.

Роза кивнула в сторону девушек, жавшихся кучками по залу, одним глазом посматривая на танцующих, другим – на молодых людей в другой стороне зала, которые не могли набраться храбрости и пригласить их.

– Вон Поппи и Мелисса… О, да и Констанс здесь! Будь хорошим мальчиком, потанцуй с ними!

И не успел Монк возразить, как Роза уже подвела его к девицам, которые тут же покраснели.

– Ты был чудесным другом, – шепнула Роза, высвобождая свои руки из стиснутых рук Монка. – Приходи в гости к нам с Саймоном, когда мы вернемся из путешествия. Мы будем ждать тебя.

Роза заметила, что дедушка машет ей рукой, и пошла к нему, даже не оглянувшись.

Ничего, он переживет, – думала она, убеждая себя, что сердце Монка Мак-Куина было точь-в-точь таким же, как и все остальные сердца, разбитые ею за последние годы.

Роза вошла в кабинет деда с сильно бьющимся сердцем. Иосафат Джефферсон подошел к ней и заключил в объятия.

– Никогда в жизни еще не видел такой прекрасной невесты!

– Все было так чудесно, дедушка. Спасибо тебе!

Иосафат Джефферсон подвел внучку к софе, что стояла перед полукруглым окном-фонарем, из которого открывался вид на английский парк Дьюнскрэга. Он вынул из кармана сюртука конверт и протянул ей.

– Я хочу, чтобы ты прочитала это.

Роза, озадаченная его непривычным немногословием, начала читать. Она не верила своим глазам.

– Продолжай, – тихо сказал он. – Читай до конца.

– Но я не понимаю… – Роза была в замешательстве. – Я же так старалась…

– Я хотел, чтобы твое будущее было обеспечено, – отвечал Иосафат Джефферсон. – Если со мной что-то случится…

– Ты думаешь, я не способна руководить фирмой?! Роза тут же пожалела о своей несдержанности. Это было так нетерпеливо, так по-детски…

– Ты знаешь о делах «Глобал Энтерпрайсиз» столько же, сколько и любой другой, – продолжал Иосафат Джефферсон. – Но это не заменит тебе опыта. Благодаря договору с Саймоном ты сможешь приобрести этот опыт, если меня не будет рядом. Он обещал мне, что обучит тебя всему, что необходимо для руководства компанией. А когда тебе исполнится двадцать шесть, Саймон снимет с себя обязанности опекуна и передаст тебе твою долю акций фирмы. И у тебя будет контрольный пакет – пятьдесят один процент. Все дела будут вестись от имени Франклина, и, надеюсь, когда он подрастет, вы вместе будете продолжать то, что начал я.

Иосафат Джефферсон умоляюще посмотрел на Розу.

– Я только хочу предупредить тебя: у Саймона нет права голоса в «Глобал Энтерпрайсиз».

Лишь теперь Роза почувствовала успокоение.

– Значит, все останется по-прежнему, – тихо проговорила она.

– Судьба твоего наследства совершенно не будет зависеть от состояния дел Саймона, – сказал Иосафат Джефферсон. – Я назвал наше с ним соглашение «отравленной пилюлей».

Роза с трудом заставила себя рассмеяться.

– А что это значит?

– Саймон – опытный делец, а его «Толбот Рейлроудз» – солидный концерн, но и он может потерпеть крах. Видишь, здесь ясно сказано, что имущество «Глобал Энтерпрайсиз» – твое наследство – не может быть использовано как залог в сделках «Толбот Рейлроудз». Ты понимаешь, что это означает?

Роза, вся просияв, обвила его шею руками.

– Конечно, дедушка! Извини, я вела себя как дура. Ведь мы же с тобой оба знаем, что ничего плохого с тобой не случится.

«Да простит меня Бог, – думал Иосафат Джефферсон, держа внучку в объятиях. – Все это к лучшему. Я знаю, все к лучшему!»

Иосафат Джефферсон должен был верить в это. Свой договор с Саймоном Толботом он оформил так, что тот казался обычной сделкой двух предусмотрительных бизнесменов. Этим он заставил Розу поверить, что ничего не изменилось. Но все теперь было по-другому. И причина тому – маленькая, почти незаметная злокачественная опухоль, которая не даст ему дожить до конца этого года.

Примирившись с неизбежным и с собственными сомнениями, Иосафат Джефферсон задумался о будущем. Он уже не увидит, что будет дальше с его империей, но по крайней мере может быть уверен, что у его внучки, которая живет и дышит этим, будет возможность оставить свой след в том, что он создал. Вся эта благостная ложь – только ради нее, ради Розы.

 

3

Каюта-люкс, предоставленная им на пароходе США «Конституция», была отделана красным деревом, латунью и цветным граненым стеклом. В гостиной, спальне и будуаре стояли букеты летних цветов и шампанское в серебряном ведерке со льдом – подарки от капитана.

– Божественно! – воскликнула Роза, кружась по комнате и обнимая Саймона.

Она дала указания горничным, занятым распаковкой багажа, затем выбрала яркое вечернее платье от Пуаре – темно-фиолетовое с оранжевым – для ужина, на который новобрачных пригласил капитан, и приняла горячую ванну. Оставшись в будуаре одна и сбросив дорожное платье, она сидела обнаженная перед зеркалом. «Что же теперь я должна сделать?» – спрашивала она себя.

Воспитанной в доме, где практически не было женщин, Розе не с кем было говорить о сексе. Дед, разумеется, никогда не обсуждал с нею этот вопрос, а незамужние тетушки только заливались краской, когда она спрашивала их, что это там делают друг с другом лошади в загоне. О мужчинах и мальчиках она судила, сравнивая их с дедушкой, и никогда не понимала, чего они все время хотят от нее. Прекрасный принц, о котором она мечтала, походил одновременно на Хатклиффа из романа «Грозовой перевал» и на князя Андрея из «Войны и мира». Саймон, казалось, вполне соответствовал этому идеалу. Но теперь, когда он принадлежал ей, Роза дрожала от страха при мысли, что может его разочаровать.

Может быть, сегодня я буду пить вино, – думала она, – мы с Саймоном будем танцевать, а потом он обнимет меня, возьмет на руки и, не успею я опомниться, как…

Внезапно дверь будуара отворилась.

– А, вот и ты…

Роза обернулась, чтобы схватить платье… Она похолодела: перед ней стоял Саймон, совершенно обнаженный. Лицо его раскраснелось от поднимающегося над ванной пара, дыхание смешалось с запахом шампанского. Роза не могла оторваться от спутанных волос на его груди и напрягшегося, торчащего члена, который едва не касался ее губ, слегка пульсируя.

– Возьми! – хрипло сказал он.

– Саймон!

Роза почувствовала, как его рука охватывает ее затылок и резко толкает вперед. Губы натолкнулись на головку его члена, и во рту стало горячо и влажно.

– Тебе понравится, Роза, – простонал Саймон. – Я тебя все научу делать!

Она изо всех сил пыталась отстраниться, но Саймон крепко держал ее голову. Нависнув над ее лицом, он с силой вдавливал член ей в рот, так глубоко, что она боялась подавиться. Из ее крепко зажмуренных глаз текли слезы. Почувствовав, что ее вот-вот вырвет, она сделала единственное, что пришло в голову: резко сомкнула челюсти.

Саймон взвыл и отскочил назад, оставив ее почти бездыханной. Рыча, он поволок ее в спальню и швырнул поперек кровати на атласные простыни. Раздвинув ей ноги, он начал щупать ее промежность, грубо царапая ногтями. Потом навалился и, тяжело пыхтя, стал толчками входить в нее, пока не вошел полностью.

Комната закружилась над головой Розы. Она кричала, но не слышала своего крика. Ее ногти впивались Саймону в спину, а зубы так глубоко вонзились в его плечо, что она почувствовала вкус крови. Но его уже ничто не могло остановить. Саймон был словно гигантская, тупая машина, которая все давила и давила на нее своей тяжестью, пока Роза не почувствовала, что сейчас ее разорвет. Потом ощутила внутри теплую влагу. Саймон взвыл, яростно задвигал бедрами, а потом, обессилевший, повалился рядом с ней, задыхаясь.

Дюйм за дюймом Роза медленно отодвинулась от него. Атласная простыня была мокрой от крови, между ног все было скользкое на ощупь. И эта боль! Никогда Роза не испытывала ничего ужаснее. Она медленно подтянула колени к груди, скручиваясь от боли, прижала кулак к губам. Когда Саймон наконец дотронулся до нее, ее передернуло.

– В первый раз женщине всегда тяжело, – хрипло проговорил он, сжимая ее руку. – Но тебе ведь понравилось, да, Роза? Ты такая прекрасная, мне опять тебя так хочется. Я все тебе покажу. Ты научишься, Роза, ты будешь любить это делать. Каждый раз тебе будет все лучше и лучше, вот увидишь…

Роза только тихо всхлипнула, когда Саймон, легонько шлепнув ее по ягодицам, исчез в ванной комнате. Она открыла глаза только тогда, когда услышала стук закрывающейся двери ванной и шум воды.

В эту минуту она была охвачена непреодолимым желанием убить Саймона. Все, что он говорил, было ложью! Не может быть, чтобы любовь причиняла такую боль. Любовь – это нежность и забота, это союз двух душ и тел.

«Может быть, это я виновата. Если бы я знала, что делать, все было бы не так».

Образ Саймона, заталкивающего член ей в рот, вспыхнул в сознании как молния. Значит, Саймон делал это и с Николь? Неужели она позволяла себя так наказывать? Могла ли она испытывать от этого наслаждение?

«Прекрати! Ты теперь женщина, и ты можешь сделать это прекрасным. Ты должна попытаться!»

Но прекрасным это не стало. Всю следующую неделю Роза приходила в ужас при виде восхитительных закатов солнца над океаном. Они предвещали невыразимую муку, которой Роза и боялась, и стыдилось. Каждый день она молила Бога, чтобы горничные сказали кому-нибудь об окровавленных простынях. Но каждое утро, вернувшись с завтрака, она находила свою кровать свежезастеленной и готовой к пыткам, которые должны на ней совершаться. Путешествие, о котором она столько мечтала, превратилось в невыразимый и нескончаемый кошмар.

* * *

Лето 1907 года было золотой порой на континенте. Европа наслаждалась миром и процветанием. В каждой стране царило карнавальное оживление, которое жители спешили разделить с гостями из-за океана.

Как только «Конституция» пришвартовалась в порту Саутгемптон, Роза стала искать предлог вернуться домой. Она написала чуть ли не дюжину телеграмм деду, но все порвала. Она краснела от стыда, перечитывая их: они были так наполнены страданием, что она сама не могла в них поверить. В глубине души ее терзало отвратительное сомнение: поверит ли дедушка всему этому? Ведь он так высоко ценит Саймона, так доверяет ему…

– Я убегу, – упорно повторяла она про себя. – Вернусь домой одна, и тогда дедушка поймет, что Саймон – чудовище!

Но бежать не было никакой возможности. Уже в порту Розу и Саймона встречали его друзья, знакомство с которыми он завязал во время предыдущих поездок, и она сразу же оказалась окруженной дамами из высшего света, которые, оказывается, давно вознамерились ввести ее в британское общество.

Мало-помалу страхи Розы исчезли: Саймон все время стал проводить с друзьями. Все чаще она обнаруживала его храпящим на диване, зарывшимся обрюзгшим лицом в гору подушек. Довольно быстро она заметила, что любовные его порывы ослабевали в прямой пропорции к количеству выпитого спиртного, и постаралась сделать так, чтобы в их каюте был всегда приличный запас крепких напитков и вин.

Однако сократить свадебное путешествие было не в ее силах. Саймон уже наметил маршрут трехмесячного круиза по Европе, и везде, где бы они ни останавливались, их готовы были встретить его друзья и деловые партнеры. Саймон приобрел великолепный с серебряной отделкой роллс-ройс «Серебряный призрак» и еще две машины для слуг и перевозки багажа. После двух недель, проведенных в Лондоне, они всей компанией отправились в поездку по Англии, держа путь через Оксфорд, Уинчестер и Кентербери: гостям хотели показать крупнейшие соборы страны. Теперь Роза чувствовала себя в относительной безопасности. Еще в Лондоне она купила изрядную порцию сильного снотворного порошка и, если Саймон собирался остаться дома на ночь, подмешивала снотворное лошадиными дозами ему в аперитивы.

Переплыв на пароходе Па-де-Кале, новобрачные на машине отправились в Париж на Европейскую выставку, затем – в туманные долины винодельческого края, где их с почестями принимали герцоги и графы, чьи титулы и имена украшали лучшие марки вин. В конце сентября и начале октября Розу и Саймона ожидало путешествие по Швейцарским Альпам, а дальше их путь лежал в Германию: долина Рейна и, наконец, Берлин.

Везде, где бы они ни останавливались, Роза производила наилучшее впечатление; в глазах хозяев она была просто безупречной гостьей. Она мало говорила, внимательно слушала. Не зная иностранных языков, она все же старалась пополнить свои знания, читая об истории страны и семьи, чьим гостеприимством она пользовалась в данный момент. Светские дамы, с которыми она знакомилась, были очарованы ее аристократическими манерами и оказывали всяческое покровительство, прощая ей, что она американка.

Но, сохраняя на лице вежливую улыбку, Роза не переставала внимательно вглядываться в незнакомый для нее мир. Прожив некоторое время среди европейцев, она поняла, почему состоятельные американцы подражают их изяществу и обаянию, заимствуют жеманство и манерность. Роза ничего не имела против хороших манер, но все-таки задумывалась, а замечала ли Америка когда-нибудь, что скрывается за фасадом европейской утонченности? Роза видела, какой хрупкой была европейская знать, которая, чтобы увековечить себя, не останавливалась перед кровосмесительными браками и высокомерно игнорировала перемены, происходящие вокруг. Упадок и разрушение видны были повсюду. Роза была уверена: рано или поздно это грандиозное здание рухнет от собственной тяжести.

Каким бы увлекательным ни было путешествие, Роза не переставала считать дни, оставшиеся до конца, и не спускала глаз с Саймона. На людях он был изящен, остроумен, обаятелен, неизменно привлекая внимание окружающих дам. Оставаясь наедине с женой, он либо безучастно молчал, либо становился настойчиво-требовательным. Если подмешать снотворное ему в напиток почему-либо не удавалось, Роза находила другие способы не подпускать его к себе. Она начинала жаловаться на сильные спазмы и головокружения, а когда он прикасался к ней, лежала холодная и неподвижная. Саймона это ее безразличие доводило до бешенства. Если он все-таки настаивал на близости, Роза расцарапывала себе пах бритвенным лезвием. Тогда, обнаружив кровь, Саймон с отвращением отодвигался от жены и переворачивался на другой бок, выражая недовольство ее слишком уж частыми менструациями.

Когда они вернулись в Лондон, Роза, еще полная ужасными воспоминаниями первого путешествия через океан, начала собираться с силами для обратной дороги. К счастью, Саймон стал теперь проводить ночь в курительной комнате, где до зари играл в бридж и покер в мужской компании. Но Роза не ослабила бдительность и спала в длинных ночных сорочках, завернутая в их бесчисленные складки, словно мумия.

Когда «Конституция» взяла курс на Нью-Йорк, Роза твердо решила сделать все, чтобы исправить ужасную ошибку, которую она совершила, выйдя замуж за Саймона. Хотя сама мысль об этом была неприятна, нужно было поговорить с дедом. Другого выхода у нее не было. Роза верила, что, хотя Иосафат Джефферсон и возлагал большие надежды на ее брак, он должен выслушать ее и помочь найти правильное решение.

Когда они в последний раз во время путешествия сидели за обедом, к Саймону подошел стюард и протянул запечатанный конверт. Роза не обратила на это внимания, слушая забавные, хотя и слегка скабрезные анекдоты капитана. Дослушав, Саймон извинился и, к удивлению Розы, сделал ей знак следовать за ним.

– В чем дело, Саймон?

Не сказав ни слова в ответ, он отвел ее в безлюдный зал для коктейлей и усадил за столик в углу. Потом молча протянул телеграмму от Мэри Киркпатрик, личного секретаря ее деда, работавшей у него уже тридцать лет.

«Извещаем вас повторно:

Мистер Джефферсон скончался два дня назад. Прошу подтвердить получение этой телеграммы как можно скорее».

– Как ты мог?! – в ярости вскричала Роза. – Почему ты не говорил?

– Потому что ты все равно ничего не смогла бы сделать, – ответил Саймон, стараясь не отставать от нее, когда она почти бежала сквозь зал таможни и иммиграционной службы, чтобы как можно скорее пройти все формальности. – Я не хотел, чтобы тебе было еще труднее…

Роза, резко обернувшись, посмотрела ему в лицо.

– Не опекай меня, Саймон! Никогда, понял?

– Я взял на себя все дела фирмы, – заверил ее тот. – Там все идет по-прежнему…

– Хочу предупредить тебя, – перебила Роза, – ничего не предпринимай в «Глобал Энтерпрайсиз», пока я не разберусь, в каком состоянии ее дела.

Инспектор иммиграционной службы узнал Розу по фамилии и отдал честь, прикоснувшись двумя пальцами фуражке.

– Я слышал о несчастье с мистером Джефферсоном, миссис Толбот. Очень вам сочувствую. Проходите, пожалуйста, я прослежу, чтобы ваш багаж задерживали. Слезы застилали ей глаза.

– Благодарю вас, вы очень добры. Муж присмотрит за моими вещами. Мне нужно добраться до дома.

И, прежде чем Саймон успел остановить ее, Роза побежала через зал таможни к королевскому черному экипажу, запряженному четверкой лошадей в черных плюмажах.

Роза сидела в кожаном кресле деда, твердо упершись ногами в пол. Она ощущала его присутствие в этом кабинете, пропитанном запахом его любимого табака. Картины с видами бушующего океана на стенах (он так любил смотреть на них), медали, почетные знаки, поздравительные адреса под стеклом – их присылали президенты и государственные деятели. Воспоминания, нахлынувшие на нее в этой комнате, не причиняли боли, но, наоборот, успокаивали и утешали.

«Может быть, это потому, что я была здесь так счастлива…»

– Вот и все, что я могу тебе сказать Роза… простите, миссис Толбот, – продолжала Мэри Киркпатрик. – Поверьте мне, он покинул нас тихо, не мучаясь. Я знаю, я ведь была с ним до конца.

– Не называйте меня «миссис Толбот», Мэри, – тихо сказала Роза. – Вы всегда называли меня Розой или Рози.

Мэри Киркпатрик скомкала носовой платок и попыталась улыбнуться. Она была дочерью ирландских бедняков, бежавших в Америку во время «картофельного голода» 1846 года, и первым и единственным личным секретарем Иосафата Джефферсона. Даже в свои пятьдесят с лишним лет она сохраняла глянцевитую белизну кожи и блеск синих глаз своих предков. Сильно посеребренные волосы ее были уложены в толстую косу.

Мэри казалось, что она знает Розу лучше, чем кто-либо в мире. Девочка выросла на ее глазах: Мэри бранила ее, когда та бегала и шалила в конторе, приносила ей молоко и печенье, когда она работала рядом с дедушкой, усердно выводя карандашом цифры на листах плотной бумаги. Она знала: если бы Господь позволил ей иметь детей, они были бы такими же хорошенькими и не по годам сообразительными, как ее милая и любимая Рози.

– Вы видели Франклина, Мэри? – спросила Роза. – Как он?

– Он молодец. Миссис Малкэхи звонит мне каждый день и говорит, что он держится отлично.

– Я должна поехать в Дьюнскрэг, – рассеянно сказала Роза. – Так много нужно сделать…

Она взглянула на листок бумаги, лежавший поверх зеленого кожаного блокнота на письменном столе вишневого дерева. Своим каллиграфическим почерком Мэри перечисляла все, что понадобится Розе. Папки с необходимой информацией уже лежали стопкой на столе. В медицинском заключении госпиталя Рузвельта указывалась причина смерти дедушки – «тяжелая саркома кости». Домашний врач подтверждал в своем письме, что Иосафат Джефферсон постоянно получал впрыскивания морфия и почти не испытывал боли.

В другой папке находилось завещание Иосафата Джефферсона вместе с письмом от его поверенного в делах. Вопреки предупреждениям, писал адвокат, основатель «Глобал Энтерпрайсиз» запретил кому бы то ни было говорить Розе о характере и степени серьезности его заболевания. Еще до свадьбы внучки Иосафат Джефферсон знал, что едва ли доживет до следующего Рождества.

В последней папке были распоряжения деда относительно собственных похорон: где и когда следует их провести, кто должен нести гроб, какие цитаты из Библии следует прочитать над могилой.

– Вы обо всем позаботились, Мэри, – сказала Роза. – Спасибо вам. Я знаю, вы его очень любили.

Губы Мэри Киркпатрик задрожали; она не смогла сдержать слез. Роза подошла к ней и крепко обняла.

– Вы будете нужны мне, Мэри, – прошептала она. – Мы должны продолжить то, что он нам оставил. Вы ведь поможете мне?

Мэри Киркпатрик кивнула. Она молилась, чтобы Роза разрешила ей остаться. Ведь ей действительно некуда было больше идти.

Пять дней спустя, когда горькие ветры осени гнали длинные серые волны по проливу, Роза Толбот прощалась с дедом. Теперь в роду Джефферсонов оставалось всего двое. Она стояла в стороне от других участников церемонии – друзей и деловых партнеров Иосафата Джефферсона, представителей правительства – высокая одинокая фигура в черном, словно дерево, упрямо вросшее корнями в скалистый утес. Рука ее лежала на плече младшего брата Франклина.

Под скорбные звуки погребальной мелодии, исполненной волынщиком в шотландской клетчатой юбке, гроб был опущен в землю. Роза принимала соболезнования от проходивших мимо нее чередой мужчин и женщин.

– Рози, ну как ты? – услышала она голос Франклина. Мальчик стоял, всхлипывая, с опухшими от слез глазами, раскрасневшийся от ветра.

Роза слабо улыбнулась:

– А ты?

Франклин ответил не сразу.

– Кажется, ничего. – Он снова помолчал. – Что же нам теперь делать?

– Мы сделаем все так, как хотел дедушка. Точно так. И Роза сдержала слово. Она перевезла Франклина вместе с его воспитателями из Дьюнскрэга в Нью-Йорк, в дом на Пятой авеню, купленный Саймоном. Затем, вернувшись в Лонг-Айленд, она проследила, чтобы мебель, старинные ковры и картины в имении были тщательно упакованы и убраны, велела описать и упаковать антиквариат, серебряную посуду, старинные вещи. Для прислуги, покидающей имение, были написаны рекомендательные письма, а слуги, оставленные следить за домом и парком, получили подробные указания. Несмотря на неоднократные предложения Саймона выставить имение на продажу, Роза оставалась при своем мнении: это ее дом, и она может делать с ним все, что захочет. Когда-нибудь она еще вернется в Дьюнскрэг и возродит его былую славу.

Прежде чем приступить к исполнению своих семейных обязанностей, Роза оставила Мэри Киркпатрик целый набор подробных инструкций. Вернувшись в главную контору «Глобал Энтерпрайсиз» на Нижнем Бродвее, она осталась довольна, что Мэри ни о чем не забыла. Офис был подготовлен к ее приезду; Мэри показала Розе свое рабочее место и познакомила ее с только что нанятыми стенографистками и машинистками. Роза одобрила новый фирменный бланк, заказанный Мэри; просмотрела сводки за последний квартал и назначила дату следующего заседания правления компании.

– Я хочу встретиться с руководством компании, – сказала она Мэри. – И, пожалуйста, позвоните мистеру Толботу в его офис и спросите, удобно ли ему будет заехать за мной по пути домой.

Приехав в контору к вечеру, Саймон скептически осмотрел произведенные Розой изменения.

– Я вижу, ты здесь весьма мило устроилась, – сказал он. – Можно узнать, зачем все это?

– Ты обещал дедушке, что научишь меня всему, что я должна знать о компании, – бесстрастно ответила Роза. – Надеюсь, ты сдержишь слово.

– Разумеется. По правде говоря, я уже начал подумывать о том, чтобы перевести офис «Толбот Рейлроудз» в это здание. Места здесь хватит. Да и я буду рядом, если тебе понадобится помощь.

– Да, если мы договоримся об арендной плате, – добавила Роза.

– Какие еще изменения ты хочешь произвести? – поинтересовался Саймон.

Уязвленная его снисходительным тоном, Роза хотела уже сообщить, что велела приготовить в их семейном особняке отдельные спальни. Но передумала: пусть он сам это обнаружит.

– Саймон, я хочу как можно скорее встретиться с руководством компании.

Роза прислонилась к столу, опершись на него рукой. Голова ее вдруг склонилась, собственные слова смутным гулом отдавались в ушах. Она пошатнулась, схватившись за живот.

– Саймон…

Не успел он подхватить ее, как Роза почувствовала, что проваливается в таинственную пустоту. Все, что она слышала, был собственный испуганный крик.

 

4

Придя в себя, Роза увидела, что лежит в большой бледно-желтой комнате – палате госпиталя Рузвельта. Глаза с трудом различали склонившееся над ней лицо молодого врача.

– Что… Что случилось?

Врач ободряюще похлопал ее по руке.

– Вы просто упали в обморок, вот и все. Мистер Толбот ждет за дверью…

– Упала в обморок? – рассердилась Роза. – Но я отлично себя чувствовала утром!

Она готова была скорее умереть, чем признаться, что в эту минуту голова раскалывалась от сумасшедшего барабанного боя, но только это помогало ей преодолеть тошноту.

Врач весело усмехнулся.

– Ничего удивительного. Но, думаю, вы еще не знаете, как все это проходит. Ведь это у вас первый…

– Что «все это»?

– Беременность, разумеется. Поздравляю, миссис Толбот. У вас будет…

Прежде, чем он успел договорить или отойти, Роза повернулась на кровати и ее начало рвать.

* * *

Очнувшись во второй раз, Роза обнаружила, что окружена несколькими пожилыми джентльменами представительного вида.

– Может быть, кто-нибудь из вас скажет мне, что происходит? – спросила она в отчаянии.

Один за другим специалисты важно излагали свои выводы. Вне всяких сомнений, она в положении. Все уже подготовлено для необходимого обследования, хотя, по общему согласию, она определенно здорова и не должна испытывать затруднений при вынашивании ребенка. Разумеется, мистер Толбот уже в курсе событий. К сожалению, он не смог остаться в госпитале, чтобы поговорить с супругой, так как вынужден был отлучиться по срочному делу. Тем не менее он подписал необходимые бумаги, дающие медицинскому персоналу полное право принимать все нужные меры.

«Да, он это сделал…»

– Как это могло случиться? – спросила Роза.

Все так и застыли с широко раскрытыми глазами: смущенное молчание повисло в палате.

– Я применяла меры предосторожности. Я хочу знать, почему они не подействовали!

– Миссис Толбот, ни один метод контрацепции не совершенен, – ответил один из врачей. – Кроме того, как мы понимаем, мистер Толбот и вы хотели иметь детей.

– Это вы с ним так понимаете. Но не я! Я хочу видеть того молодого доктора!

Шарканье ног, тихое перешептывание.

– Кого вы имеете в виду, миссис Толбот?

– Молодой, светлые волосы, чуть лысоватый. На нем были очки без оправы.

– Молодой Симмонс, – предположил чей-то голос.

– Отличный врач, – произнес один из старцев. – Но он работает у нас всего два года. Уверяю вас, все присутствующие в этой комнате сделают для вас все, что в их силах.

– Тогда для начала приведите сюда этого Симмонса! Иначе я сама встану, выйду отсюда и найду его!

Несколькими минутами позже в палату заглянул молодой человек, явно встревоженный.

– Вы обо мне спрашивали, миссис Толбот? Роза, полулежа в кровати, сделала ему знак войти.

– Как вас зовут?

– Бартоломью Симмонс, миссис Толбот.

– Расскажите о себе.

Склонность Симмонса перескакивать через слова не умаляла его превосходной профессиональной подготовки. Ему было двадцать восемь лет, он был лучшим из выпуска Гарвардской медицинской школы, был женат и имел двоих детей.

– Я хочу, чтобы вы наблюдали меня, – сказала ему Роза.

Симмонс изумленно посмотрел на нее.

– Благодарю вас за такую честь, миссис Толбот, но, я думаю, лечащие врачи не согласятся…

– Вы плохой врач?

– Конечно, нет!

– Тогда вопрос решен.

– Миссис Толбот, – медленно спросил Симмонс, – не угодно ли вам будет сказать, почему вам нужна именно моя помощь?

Роза смотрела ему прямо в глаза, по голос выдавал ее.

– С тех пор, как я стала взрослой, мне приходилось иметь дело с такими врачами, как эти ваши консультанты, которые осматривали и ощупывали меня. Все они смотрят на тело женщины или как на какое-то неудобство, или как на тайну, загадку, которую только они могут разгадать. Они едва скрывают презрение к женскому полу, а ведь мы-то и приносим им доход! Они не терпят никаких возражений от пациенток, требуют, чтобы их указания выполнялись беспрекословно, и любят ободрять мужа, забывая о будущей матери.

Роза помолчала секунду и продолжала, уже без гнева в голосе:

– Я не жду многого от мужа, Симмонс. Вы, кажется, добрый человек. Думаю, вы помогали вашей жене при родах. Я очень хочу вам верить, потому что у меня на самом деле больше никого нет, никого, кто… рассказал бы мне, что со мной и что нужно делать.

Симмонс склонился и легонько похлопал Розу по руке. Не было больше властной молодой особы; перед ним сидела испуганная будущая мать, еще не освоившаяся в своем новом положении. Он почувствовал в ней скрытую, тлеющую обиду, которая весьма его встревожила.

– Для меня было бы большой честью быть вашим врачом, миссис Толбот, – мягко сказал он. – А теперь, будьте так добры, откиньтесь назад, и я осмотрю вас. Позже мы поговорим о диете и специальных упражнениях.

– Что угодно, только не плавание, – сказала Роза. – Ненавижу плавать. – И добавила: – Будет намного удобнее, если вы будете называть меня Розой. И простите, что меня тогда на вас вырвало…

* * *

Розе нелегко было смириться со своей беременностью. Лишь роковой поворот судьбы, казалось ей, повинен в том, что она попала в ловушку, хотя была с Саймоном всего раз или два. Ей было ясно: Саймон воспользуется ее положением, чтобы отстранить ее от дел компании.

Правда, беременность принесла с собой и спасительный покой: теперь Саймон совершенно перестал интересоваться ею как женщиной. Ласки и приставания прекратились. Он создал себе жизнь, в которой Розе не было места (за исключением случаев, когда ее присутствия требовали приличия), нередко уходя из дому, когда она спускалась к завтраку, и возвращаясь, когда она уже спала. Роза не надеялась, что с рождением ребенка характер мужа смягчится и его поведение изменится к лучшему. Саймон был слишком консервативен, чтобы изменить свои привычки. Но его безразличие все равно задевало ее за живое, особенно когда он осведомлялся о результатах медицинских осмотров: было ясно, что его волнует лишь – родит ли его жена здорового ребенка – мальчика, наследника. В его глазах Роза была всего лишь чем-то вроде сосуда.

Именно тогда Роза начала замечать, что с ней происходит нечто страшное. Вся та обида, весь тот гнев, которые она испытывала по отношению к Саймону, перешли теперь на будущего ребенка, словно одним своим существованием он предавал ее. Ощутив это, Роза была потрясена. Она понимала, что должна преодолеть в себе эту ненависть. Принятое ею решение вначале не вселило большого энтузиазма в Бартоломью Симмонса, но и он, встревоженный беспокойством и мрачным расположением духа пациентки, согласился, что она должна чем-то себя занять, вместо того чтобы суматошно метаться по дому.

Роза решила обратиться к человеку, на которого, как была уверена, могла положиться. Вызвав к себе с Нижнего Бродвея Мэри Киркпатрик, она попросила ее найти лучших преподавателей бухгалтерского учета, администрации, экономики. Мэри не только быстро исполнила это поручение, но и, переворошив библиотеку компании, извлекла на свет все личные записные книжки Иосафата Джефферсона, содержавшие подробнейшую историю «Глобал Энтерпрайсиз» – от зарождения службы перевозок до теперешнего состояния компании – одного из крупнейших транспортных гигантов страны.

– Того, что здесь есть, ты не найдешь ни в одной книге и не узнаешь ни у каких профессоров, – объявила она.

Изучая отчеты деда, Роза готова была с этим согласиться. Однако она продолжала настаивать на том, что нужно овладеть и современными методами и практикой ведения бизнеса. Жизнь уже преподнесла ей горький урок: все может резко и быстро измениться, и Роза решила быть готовой к переменам.

К тому времени, когда она была уже на шестом месяце, Толбот-хауз фактически превратился в филиал «Глобал Энтерпрайсиз», а Мэри стала не только секретарем, но и связующим звеном между Розой и офисом компании на Нижнем Бродвее: она знала едва ли не обо всем, что происходит в фирме. Очень скоро Роза поняла, что главной опорой «Глобал Энтерпрайсиз» были простые служащие компании – секретари, клерки, машинистки, коммивояжеры, администраторы; эффективность работы напрямую зависела именно от тех людей, кто непосредственно эту работу исполнял.

Пока Роза усердно поглощала книгу за книгой и проводила часы, готовясь к суровым опросам преподавателей, Мэри постоянно держала ее в курсе всех событий на Нижнем Бродвее, в том числе и пересудов между работниками. Розу поражало, как много обычный служащий знает о компании: в чем ее сильные стороны, что нужно улучшить, кто из управляющих – отличный парень, а кто – ленивый и придирчивый тиран. Она составила для себя список тех сотрудников, которые, по ее мнению, были бесполезным грузом в фирме, и тех, кто заслуживал продвижения по службе.

Несмотря на то, что Саймон с самого начала не одобрял ее занятий, а позже стал относиться к ним с открытой враждебностью, Роза придерживалась своего жесткого рабочего графика вплоть до восьмого месяца, когда беременность начала отнимать силы. Знойным июльским днем 1908 года, когда Нью-Йорк изнывал от жары, у нее начались первые схватки. Одиннадцать мучительных часов спустя доктор Симмонс принял новорожденного – здорового мальчика весом в семь фунтов. Не снимая окровавленного белого халата, усталый, он вышел в приемный покой, где нетерпеливо расхаживал посыльный из «Толбот Рейлроудз», и попросил его сообщить мистеру Толботу, что мать и ребенок чувствуют себя хорошо.

Через два дня после рождения ребенка – мальчика назвали Стивеном, в честь ее отца – Роза начала обзванивать агентства в поисках няни и кормилицы. Убедившись, что Стивен в хороших руках, она несколько недель спустя вернулась на Нижний Бродвей.

Этот год ей дал возможность своими глазами увидеть разницу между теорией бизнеса и тем, как она применялась на практике – в мире, где игра велась не по книжным правилам. Несколькими месяцами раньше группа финансистов организовала собственную транспортную компанию – «Мерчентс Консолидейтид Груп» – с целью разрушить монополию «Глобал Энтерпрайсиз» и перераспределить часть огромной прибыли этой отрасли в свою пользу. Началась разорительная для «Глобал Энтерпрайсиз» война тарифов, и лишь мощная сеть железнодорожных подрядчиков, возглавляемая «Толбот Рейлроудз», смогла предотвратить крах. Клиенты делали выбор между различными транспортными компаниями, руководствуясь в первую очередь сроками доставки и надежностью, и в этом отношении конные упряжки «Мерчентс Консолидейтид Груп» не могли соперничать с паровозами, арендованными «Глобал Энтерпрайсиз».

Несмотря на холодное безразличие к Саймону как к супругу, Роза не могла не признать, что он отличный руководитель и ревностно блюдет интересы ее компании. Доводя до изнурения даже самых закаленных своих служащих, Саймон умудрялся одновременно управлять и «Глобал Энтерпрайсиз» и «Толбот Рейлроудз». Магнаты Уолл-стрит превозносили его успехи, и акции его стремительно росли.

Однако, сдержав данное Иосафату Джефферсону слово, Саймон пренебрег другим своим обещанием. Он отказывался предоставлять Розе какие бы то ни было серьезные права в вопросах руководства компанией и с едва скрываемым раздражением выслушивал ее мнение или совет. Видя, что успехи его не подлежат сомнению, Роза понимала: именно Саймона, а не ее, начинают признавать главой «Глобал Энтерпрайсиз». Если она за себя не постоит, Саймон в конце концов захватит контроль над компанией. Нужно было взять инициативу в свои руки, выступить с собственной идеей – новой и дерзкой.

Долгими часами Ром изучала проекты и наброски, доставшиеся в наследство от Иосафата Джефферсона. В 1912 году она определила для себя цель, выступив перед руководством «Глобал Энтерпрайсиз» с революционным проектом собственного, фирменного, денежного перевода. Она считала, что возможности этой идеи очевидны, и Саймон вряд ли отвергнет ее план.

– Ты не в своем уме, если надеешься соревноваться с почтовым переводом, – отрезал тот. – Правительство сотрет в порошок и тебя, и деньги, которые ты в это вложишь.

– Почтовые переводы приносят прибыль, – парировала Роза, хлопнув по объемистому гроссбуху, лежащему перед ней на столе. – Вот, взгляни на цифры!

– Конечно, почта на этом зарабатывает, – ответил Саймон. – Они снимают комиссионные, десять центов с каждых ста долларов. Но учти, что из этих десяти центов восемь уходят на административные расходы и обеспечение безопасности. Не такая уж большая получается прибыль.

– Может быть, у почты прибыль и небольшая, – не сдавалась Роза, – но ведь мы работаем гораздо эффективнее!

– Помнишь, что произошло, когда Иосафат взялся за перевозку почты? Государство сбило цену на свои почтовые марки до трех центов.

– У нас шире сеть маршрутов, не говоря уже о репутации, которую мы имеем благодаря своевременным поставкам. Мы сможем победить государственную почту в ее собственной игре!

Как бы то ни было, мнение Саймона в конце концов возобладало. «Глобал Энтерпрайсиз» не стала ввязываться в операции с почтовыми переводами.

Были оставлены без внимания и другие предложения, внесенные Розой. Компания арендовала в то время помещения и склады в двадцати крупных городах по всей стране, а также во множестве небольших поселений, которые она обслуживала. Роза страстно отстаивала свое мнение: территория страны расширялась так стремительно, что стоимость земли могла только возрастать. Сама мысль о необходимости тратить деньги на арендную плату, пополняя тем самым чужой кошелек, раздражала ее. Но и здесь дорогу ей преградил Саймон. Чтобы поддерживать и развивать транспортную сеть «Глобал Энтерпрайсиз», закупать новый транспорт, нанимать новых служащих и оплачивать расходы железным дорогам, нужен был капитал.

Роза уже начала задумываться, а не заинтересован ли Саймон скорее в том, чтобы «Глобал Энтерпрайсиз» оставалась тесно привязанной к «Толбот Рейлроудз», чем в том, чтобы компания росла и развивалась? Она поделилась своими мыслями с Мэри Киркпатрик и была поражена высказанными ею комментариями.

– В дирекции есть люди, готовые с тобой согласиться, – сказала Мэри. – Не из высшего руководства: там считают, что мистер Толбот работает превосходно.

– Тогда кто же? – настаивала Роза.

– Точно сказать не могу, – ответила Мэри. – Эти джентльмены весьма осторожно выражают свое мнение, как ты, очевидно, понимаешь.

– Узнайте, кто они, – снова потребовала Роза. – Мне понадобится их мнение. – Она помолчала секунду. – А в дальнейшем, может быть, и их помощь.

Саймон Толбот имел все основания быть довольным судьбой. Несмотря на присутствие Розы в «Глобал Энтерпрайсиз», штурвал корабля был в его руках, а все ее безрассудные идеи относительно расширения компании удавалось успешно нейтрализовать. Саймон часто встречался с членами правления и высшими административными работниками и быстро дал им понять, кому принадлежит реальная власть в компании. Он также перевел офис «Толбот Рейлроудз» в здание «Глобал Энтерпрайсиз» на Нижнем Бродвее, чтобы легче было присматривать за Розой и чтобы дать почувствовать свое присутствие служащим. Саймон знал, что многие из них сохранили преданность памяти старого Джефферсона и перенесли эту верность на Розу. Их он решил распознать и выжить из компании. Этого требовало будущее, которое он наметил для «Глобал Энтерпрайсиз» – или для того, что останется от транспортной компании.

Саймон Толбот был также уверен, что постепенно полностью вытеснит жену из «Глобал Энтерпрайсиз». Роза не могла, став матерью, продолжать проводить столько времени в конторе. Саймон был чрезвычайно горд, что у него родился сын. По крайней мере, в этом отношении Роза не разочаровала его. Все остальное в браке с нею он считал абсолютно неудачным вложением средств. Женщина, которую он хотел сформировать в соответствии с желаемым образом, оказалась упрямой и неуправляемой. И все же, полагал он, с этим можно смириться. Свои потребности Саймон регулярно удовлетворял, прибегая к услугам множества юных и доступных леди. Даже если бы Роза что-то и узнала об этом, ее положение не позволило бы ей жаловаться.

За океаном шатались и рушились монархии. Угроза войны нависла над Европой. Промышленная мощь Америки росла тем временем с каждым годом, на глазах Розы. Но, чем больше времени и энергии Роза вкладывала в «Глобал Энтерпрайсиз», тем меньше с ней считались.

Ни Саймон, ни его ближайшее руководство и не думали выслушивать ее мнение, более того, они едва терпели Розу. Ее идеи встречали с вежливым интересом, ее предложения вносились в повестку дня и обсуждались. Но ничто из предложенного не осуществлялось на деле, и никакие знания, приобретенные ею, казалось, не имели значения.

Хуже всего было то, что, как стала замечать Роза, прибыли «Глобал Энтерпрайсиз» пошли на спад. Но когда она предъявила Саймону цифры, он только рассмеялся.

– Конечно, наши инвестиции превысили прибыль, но когда-нибудь, пусть и не скоро, они окупятся. Все, что нам нужно, это не сойти с рельсов, – хохотнул он над собственным каламбуром. – Вот в чем вся суть.

– Суть в том, что в компании застой, Саймон, – сердито ответила Роза. – Я вижу, что вложенные средства приносят один-два процента прибыли вместо шести-семи процентов, которых мы ожидали. Я вижу, что деньги выбрасываются на ветер, потому что мы все еще арендуем тысячи квадратных футов помещений по всей стране.

– Роза…

– Но что меня больше всего возмущает, так это твое убеждение насчет моей некомпетентности в делах компании. Неплохо бы тебе вспомнить, ЧТО у тебя в «Глобал Энтерпрайсиз» – ни одной акции. Через два года срок твоего опекунства истечет и руководить компанией стану я. Если еще будет чем руководить!

– А тебе неплохо бы вспомнить, что ты моя жена и мать моего ребенка! – парировал Саймон. – Я уже давно простился со всякими надеждами относительно твоих супружеских обязанностей. И тебя, кажется, вполне устраивает, что Стивена воспитывают посторонние люди. Вот где, оказывается, твоя ответственность!

– …Кстати, раз уж мы заговорили об ответственности, – продолжал он наступление, – как быть с нашими обязательствами перед обществом? Мы уже несколько месяцев не даем обедов, не бываем в театрах, в опере, в благотворительных фондах, не принимаем участия в политической жизни. Короче говоря, дорогая, из-за тебя страдает доброе имя Толботов.

У Розы подступили слезы к горлу. Она не думала, что Саймон дойдет до таких несправедливых упреков. Она любила своего пятилетнего сына так сильно, как не любила никогда и никого. Она не забыла ужасных обстоятельств его зачатия и горькой обиды, не покидавшей ее во время беременности. Она не испытала чувств, знакомых каждой будущей матери – тепла, затаенной нежности к новой жизни, радости от чуда рождения. Только после появления Стивена на свет она постепенно начала осознавать, как необыкновенно и прекрасно то, что произошло.

«Саймон так не прав! Он не знает, как сильно я люблю Стивена, не знает, на что я пойду, чтобы защитить его!»

Роза возмутилась, что кто-то, и тем более Саймон, осмеливается обвинять ее в безразличии к сыну только потому, что она каждый день ходит на службу. Дома она проводила со Стивеном столько времени, сколько могла, в отличие от Саймона, который уходил рано утром и возвращался, когда Стивен уже давно спал. Он засыпал сына дорогими игрушками, но они не могли восполнить время, которое он должен был уделять Стивену.

Да и время, которое Саймон крал у нее самой! На постоянные раздоры с ним уходило много времени и сил, которые Роза берегла для сына. По непонятной причине Стивен начал играть огромную роль в ее решимости противостоять Саймону. В его жилах текла кровь Джефферсонов, и когда-нибудь он унаследует то, что она создавала.

Слушая мужа, Роза внезапно поняла, что конфликт между ними неизбежен. Она содрогнулась при одной мысли о том, что ее сын будет втянут в бракоразводные баталии и с какими ужасными вещами он столкнется. И хуже всего, что это болезненно скажется на нем, хотя он пока ничего не понимает. Роза спросила себя, стоит ли добиваться у Саймона контроля над компанией, рискуя потерять Стивена?

«Если до этого дойдет, я буду бороться и за него!»

 

5

Из всех нью-йоркских клубов «Метрополитен» считался наиболее элитарным. Основанный в 1891 году Дж. П. Морганом после того, как одного из его друзей не приняли в члены «Юнион-Клуба», он строго придерживался четырех принципов свободы: права слова против демократии, права почитания аристократии, права удовлетворения желания выпить и права свободы от страха перед женщинами.

Здесь, как ни в каком другом месте, Саймон чувствовал себя как дома. Мебель была удобной, обслуживание было ненавязчивым и учтивым, а винному погребу клуба завидовал весь Нью-Йорк. Но самым удобным было другое: если член клуба предупреждал хозяина, что его «нет», добраться до него уже не мог никто, даже истеричная жена.

– Хелло, Саймон. Извини, что опоздал. Давно меня ждешь?

Пол Миллер был высоким и грузным, с багровым, обветренным лицом фермера, а вовсе не процветающего финансиста и члена правления «Толбот Рейлроудз». Действительно, родичи Миллера, известные еще под фамилией Мюллер, были в свое время фермерами в штате Миннесота. Как и Саймон Толбот, Миллер сколотил небольшое состояние, прежде чем отправиться на Восток и наделать шуму в банковских кругах Нью-Йорка. Как и Саймона, его считали чужаком в восточном высшем обществе. Дружба между обоими коренилась в общей борьбе за признание в Нью-Йорке и в деловых интересах. Они были естественными союзниками.

– Рад тебя видеть, Пол, – сказал Саймон, подавая знак официанту. – Не хочешь снять пробу с этого портвейна? Мне сказали, что пара бутылок вывалилась из фургона по пути в Букингемский дворец.

Миллер осклабился.

– Хочу, и даже за мой счет.

– Не иначе, как у тебя хорошие новости, – заметил Саймон.

Миллер подождал, пока официант, подавший портвейн, отойдет, затем с заговорщическим видом склонился вперед.

– Хорошими они будут, только если в дело вмешаешься ты. Как бы ты отнесся к идее поставить на колени Командора?

Командором был Корнелиус Вандербильт. Саймону это прозвище казалось нарочитым: Вандербильт получил его за то, что когда-то владел империей речных паромов. Но неприязнь Саймона к этому железнодорожному магнату возникла не только из презрения к его тщеславию.

Помимо Пенсильванской железной дороги, Вандербильт построил линии, ведущие к Нью-Хейвену, Гарлему и Гудзону. Этот триумвират брал начало от Большого Центрального Вокзала. Вместе с Гарриманами, владельцами Южно-Тихоокеанской железной дороги, Вандербильт ожесточенно сопротивлялся экспансии «Толбот Рейлроудз» на северо-востоке страны. Саймон вынужден был расходовать миллионы долларов на судебные процессы с ним и на подачки сенаторам и конгрессменам, чтобы склонить их на свою сторону. И не уставал клясться себе, что когда-нибудь заставит Командора заплатить за все.

– Расскажи-ка, в чем дело, – как бы между прочим попросил он.

– Мои друзья из Вашингтона как-то обмолвились, что правительство собирается определить новые направления строительства железных дорог, в первую очередь в «пшеничном поясе» Среднего Запада, – сказал Миллер. – Территории будут выставлены на аукцион. Вот Командор и хочет на них наложить лапу. Собирается закупить их втихую, еще до объявления о распродаже.

– А мне-то эти земли зачем? – спросил Саймон, хотя ответ он уже знал.

– Да затем, что тот, кто будет контролировать Средний Запад, будет перевозить все, что производит этот зерновой район – крупнейший в мире зерновой район. Это исключительный контракт, Саймон!

Саймон сделал вид, что размышляет.

– О какой сумме идет речь?

Пол Миллер небрежно черкнул на бумажке цифру.

– Стоящее дело, – прошептал Саймон, медленно разрывая бумагу. – Очень даже стоящее.

– Нет сомнений, – согласился Миллер. – Смотри, ты ведь всегда хотел пободаться с Вандербильтом. Лучшей возможности не придумаешь.

Саймон кивнул. С тех пор как Вандербильт попытался вторгнуться на его территорию, попробовав захватить «Толбот Рейлроудз», он ждал случая рассчитаться. Саймон испытал бы бесконечное удовлетворение, если бы ему удалось лишить Командора чего-нибудь, что тот страстно желал. Он мог теперь разом скинуть с себя личину выскочки, которым он прослыл с первого же дня в Нью-Йорке.

«Но чего это будет стоить…»

Будто читая в мыслях Саймона Толбота, Пол Миллер сказал спокойно:

– Ведь у тебя в арсенале есть еще «Глобал Энтерпрайсиз»…

Роза со свойственным ей усердием готовилась к неизбежному, как она полагала, выяснению отношений с Саймоном. Вместе с Мэри Киркпатрик она внимательно просмотрела список административных работников компании, вычеркивая тех, кто явно встал на сторону Саймона, а также сотрудников других подразделений, которые могли поддаться нажиму сверху, если бы встали перед выбором.

– Не так уж много остается! – удрученно заметила Мэри.

– Только самые лучшие, – ответила Роза. – А больше никто мне и не нужен.

Приняв решение, Роза лично навестила двух работников компании, которых больше всего хотела привлечь на свою сторону – Эрика Голланта и Хью О'Нила. Оба были весьма удивлены ее вечернему визиту.

Эрик Голлант, аккуратный молодой человек лет тридцати пяти с открытой обезоруживающей улыбкой, не имел себе равных в точности расчетов. Открыв входную дверь, он предстал перед Розой в окружении смеющихся детей и их любимой овчарки.

Голлант был одним из младших служащих в бухгалтерии «Глобал Энтерпрайсиз»; несмотря на явные способности, по службе он продвигался медленно. Причину этого Роза усматривала в том, что Эрик был сильно привязан к своей семье. Он совсем не был «человеком фирмы», который отдает работе все время и силы.

Оставшись с бухгалтером наедине в его маленьком рабочем кабинете, Роза вкратце обрисовала ему суть своего предложения.

– Через год с небольшим полный контроль над «Глобал Энтерпрайсиз» перейдет в мои руки, – сказала она. – По разным причинам я имею основания считать, что мой муж будет против этого. Я знаю, что есть люди, на поддержку которых я рассчитывать не смогу. Миг нужно знать, кому я могу верить. Я не говорю, ЧТО эта поддержка ничего не будет стоить. Возможно, за нее придется дорого заплатить. Но я не забуду тех, кто решился помогать мне.

Эрик Голлант задумчиво потрепал овчарку по загривку и поправил очки в металлической оправе.

– Миссис Толбот, я очень хотел бы работать с вами. Но кое-что вам нужно иметь в виду.

– И что же это?

– Я – еврей, – спокойно отвечал Эрик Голлант. – Возможно, не в ваших интересах будет иметь такого человека среди своих сторонников.

– Мой дед работал вместе с неграми, когда это отнюдь не приветствовалось, – так же спокойно сказала Роза. – На Западном побережье лучшими управляющими всегда считались – и до сих пор считаются – китайцы. Меня не интересуют цвет кожи человека или его религиозные убеждения. Все, что для меня имеет значение – полезен ли он для компании. А вы для нее полезны.

Эрик Голлант внимательно смотрел на пылкую молодую женщину, стоящую перед ним. Наконец на лице его появилась широкая улыбка.

– Хорошо, если так, я согласен.

Встреча с Хью О'Нилом прошла совсем по-другому. Худой, серьезный ирландец, О'Нил разбирался в юридических вопросах работы компании еще лучше, чем Роза, и был предан фирме.

– Я был бы просто счастлив быть в вашей команде, миссис Толбот, – сказал он, заваривая ароматный чай, который называл «ирландской колыбелью».

Он передал чашку Розе и другую – жене, миловидной темноволосой ирландке.

– Но думаю, вы еще не совсем представляете, какие битвы вам предстоят. Те, кто на вашей стороне, должны иметь право знать обо всем, что связано с делом.

– Согласна. Поэтому я и хочу, чтобы вы вели мои личные дела. В конце концов так вам большего удастся добиться.

Юрист откинулся на спинку стула, в глазах его блеснул огонек.

– Не имею абсолютно никаких возражений, миссис Толбот. Думаю, что в таком случае даже воздержусь от обычного соглашения.

Летом 1914 года, ровно за год до своего двадцатишестилетия, Роза полностью разработала свою стратегию. Она была убеждена: в борьбе против нее Саймон не остановится ни перед чем. Однако случилось непредвиденное событие, разом изменившее всю ситуацию. Двадцать восьмого июня в Сараево был убит эрцгерцог Франц Фердинанд, а несколькими неделями позже мир, именовавший себя цивилизованным, был ввергнут в мировую войну.

Для миллионов людей по ту сторону Атлантического океана первая мировая война принесла неописуемые страдания. Для американских предпринимателей она оказалась даром Божьим. Члены антигерманской коалиции, в первую очередь Великобритания и Франция лихорадочно закупали все новые и новые партии самых разнообразных товаров – от сапог и шнурков для ботинок до пуль и барж. Заводы Америки работали сверх нормы, чтобы выполнить все заказы, и производимая продукция немедленно отгружалась. Меньше чем за шесть месяцев объем деятельности «Глобал Энтерпрайсиз» вырос втрое. Тем самым главное оружие, которое Роза намеревалась использовать против Саймона – застой в развитии компании – было выбито у нее из рук. Слушая отчет мужа о стремительном росте прибыли «Глобал Энтерпрайсиз», она испытывала такое унижение, какого не приходилось переживать еще никогда.

– Но все это скоро кончится! – упорно убеждала она себя. – По сути все остается по-прежнему. Они на волне чистого, слепого везения и даже этого не понимают!

К несчастью Роза должна была признать, что ее мнение никто не разделяет. Деловые круги целиком и полностью одобряли все, что предпринимала команда Саймона. Усталая и разочарованная, Роза прекратила свое, и до того слабое, участие в повседневных делах компании. Никто из руководящего состава фирмы не удосуживался даже на словах соглашаться с ее предложениями; все полагались исключительно на Саймона. Служащие, обычно работавшие с нею, с неохотой и смущением выполняли ее указания, зная, что все равно их заставят все переделывать. Людей, которых она хотела видеть, невозможно было найти, а на ее послания никто не реагировал.

Хотя терпение никогда не было ее сильной стороной, Розе удалось обуздать свое возмущение. Она должна дожить до дня своего двадцатишестилетия, – если только Саймон ей в этом не помешает. А после этого все будет по-другому.

Новогодний бал в Толбот-хаузе стал в Нью-Йорке своего рода традицией. По этому случаю Роза надела вечернее платье от Эльспет Фелпс; усыпанный по краю алмазами шлейф, скроенный с ним из одного куска ткани лиф, пышная юбка из белого тюля с серебристой отделкой. Она стремилась произвести этим нарядом незабываемое впечатление, сделать так, чтобы ее присутствие заметили банкиры, финансисты, маклеры вашингтонских бирж, дать им почувствовать, с какой женщиной они будут иметь дело в ближайшем будущем. Судя по тому, как все они расталкивали друг друга, чтобы перемолвиться с нею словом, Роза решила, что определенно пользуется успехом.

– Вечеринка что надо, Роза! – сказал Пол Миллер, оттесняя локтем заместителя министра по коммерции и прокладывая себе дорогу к группе людей, столпившихся вокруг хозяйки дома.

– Я рада, что вы приятно проводите время, Пол.

– Вам надо бы почаще устраивать приемы, – заметил Миллер. – У вас несомненный талант.

– Я все время очень занята в фирме, – приветливо ответила Роза.

Пол Миллер рассмеялся.

– Вы удивительная женщина, Роза. У меня в голове не укладывается, как вы можете интересоваться этими скучными делами бизнеса.

– Если это мои дела, Пол, мне они очень интересны. Простите, мне пора…

Как жаль, – думал Миллер, глядя, как она растворяется в толпе.

Едва познакомившись с Розой, Пол Миллер был ею очарован. В его глазах она обладала всеми достоинствами, которые мужчина хочет видеть в женщине – изяществом, чутьем и безупречным вкусом. В отличие от Саймона Толбота, Миллер восхищался и невероятной деловой сметкой Розы и, не обращая внимания на шуточки Саймона относительно ее идей и планов, считал ее способной предложить фирме очень многое – если только Саймон разрешит ей это сделать.

Пол Миллер тщательно скрывал от всех свои чувства к Розе, хотя ни для кого не было секретом, что Толботы живут фактически порознь. Миллер не собирался ставить под угрозу деловые отношения с Саймоном, пытаясь ухаживать за его женой. Он сохранял терпение, зная, что, несмотря на общественное мнение, чета Толботов вполне могла закончить разводом. А если этого не произойдет, могут возникнуть другие обстоятельства, которые позволят Розе стать свободной. В ожидании этого Миллер всеми силами добивался, чтобы Роза видела в нем друга, которому могла бы доверять.

Пол взглянул на часы. Пора было устроить одну сделку. Для этого он должен добраться до Саймона, пока тот не напился как сапожник, отмечая Новый год.

Пол Миллер закрыл и запер на ключ двери кабинета. Он смотрел, как Саймон слегка нетвердыми шагами подходит к серванту.

– Черт возьми, Пол, что у тебя там такое срочное, что нельзя отложить на 1915 год? – раздраженно спросил тот.

– Я тебя предупреждал, что министр может объявить о новых участках под железные дороги в любой момент, – сказал Миллер. – Так вот, он объявит о них в понедельник утром, второго января.

Миллер взял у Толбота бокал, но не притронулся к напитку.

– Саймон, наши друзья в Капитолии не могут больше ждать. Сейчас самое время действовать. Я могу подать бумаги в Вашингтоне в тот самый момент, когда правительство будет выступать с сообщением. Командор не узнает, кто обошел его.

Саймон Толбот стоял спиной к Миллеру, потягивая виски и глядя в окно, в глубокую холодную ночь, где кружились тяжелые снежные хлопья. За последние месяцы уже несколько тайных встреч состоялось на яхте на реке Потомак, в ложах на ипподроме во время дерби в Кентукки, на площадках для игры в поло в Лонг-Айленде. В дело были вовлечены некоторые из высших чинов правительства; сумма, которой предстояло в результате сделки перейти из рук в руки, была невообразимой. Теперь же Саймон Толбот понял, что стоит на пороге чего-то, что раньше казалось таким далеким.

Чтобы добыть средства для участия в аукционе, Саймон готов был заложить все свое имущество до последнего цента. Но этого было недостаточно. Не хватало еще пяти миллионов долларов. Занять эти деньги было невозможно; ни один банкир, даже самый благосклонный к Саймону, не мог выделить ему такую сумму без каких-либо объяснений или гарантий. Оставался только один выход.

Саймон открыл верхний ящик своего письменного стола и извлек оттуда два договора. Согласно первому из них, половина пятидесяти одного процента акций «Глобал Энтерпрайсиз», находившихся в распоряжении Саймона по праву опекуна, или четверть всех акций компании, передавалась Полу Миллеру. Во втором договоре уточнялась сумма вознаграждения, выплачиваемого Миллером за акции – пять миллионов долларов.

Саймон снова и снова убеждал самого себя, что подобное соглашение – всего лишь пустая формальность. Как только он заполучит новые железные дороги, любой банк Манхэттена забросает его деньгами. Он вернет Миллеру его пять миллионов, а Миллер вернет ему акции «Глобал Энтерпрайсиз». Роза никогда ни о чем не узнает.

– У тебя какая-то проблема, Саймон? – мягко спросил Пол Миллер.

Саймон Толбот не мог дать ответа ни Миллеру, ни самому себе. Нет, он вовсе не был святым. В бизнесе он не пренебрегал никакими средствами, находя лазейки в законе, а иногда и преступая закон. Мошенничество, фальсификация, хвастовство, запугивания, угрозы – все эти уловки были в его мире приемлемыми, лишь бы действовать в рамках приличия и не попадаться.

«Но поступать так с собственной женой…»

Саймон Толбот не строил иллюзий: он давно смирился с тем, что его брак – чистейшая условность. В последнее время поведение Розы все более сбивало его с толку. Он не понимал, почему она так одержима судьбой «Глобал Энтерпрайсиз». Он не мог постичь, почему Розу не устраивала роль жены промышленного короля, что позволило ей бы вертеть всем Нью-Йорком, словно кольцом на се маленьком пальчике… Саймон знал, что по достижении двадцати шести лет Роза захочет взять на себя управление «Глобал Энтерпрайсиз». И это приводило его в бешенство, так как он думал, что Роза не только не способна руководить компанией, по и скоро сведет на нет весь труд, вложенный им в «Глобал», а затем окончательно развалит дело.

«А «Глобал Энтерпрайсиз» нужна мне для этой сделки. Проклятье, с моим приходом капитал компании стал в десять раз больше. Имею же я право воспользоваться тем, что сам создал!»

– Черт с ней! – проворчал Саймон, небрежным росчерком поставив свою подпись на обоих документах.

Не успели на них высохнуть чернила, как тишина ночи взорвалась веселыми криками, гуденьем рожков, свистом. Церковные колокола зазвонили по всему городу, приветствуя наступление Нового года. Но Саймону в эту ночь было не до веселья. Он не мог освободиться от ощущения какой-то глубокой необратимой перемены. Он чувствовал, что собственный опыт и интуиция привели его сейчас на чужую, враждебную территорию.

– За твое здоровье, Саймон!

Мужчины подняли бокалы. Пол Миллер взял документы и потянулся за своим пальто.

– Ты что, не остаешься на ужин? – попытался удержать его Саймон.

– Вы-то имеете все основания праздновать, – ответил Миллер. – А вот мне надо навестить кое-кого, убедиться, что к понедельнику все будет готово. Отступать нам некуда, Саймон, и я не хочу никаких неожиданностей в последний момент.

С этим Саймон Толбот охотно согласился.

Уходя, Пол Миллер отыскал Розу среди гостей. Он извинился за столь ранний уход и пообещал позвонить сразу в новом году.

Миллер промчался по пустынной Парк-авеню к отелю «Уолдорф», оставил машину под присмотр швейцара и торопливо прошел через холл к лифтам. Поднимаясь в кабине, он искал в кармане пальто ключи от номера-люкс на седьмом этаже.

– Добрый вечер, мистер Миллер. С Новым годом!

Молодой человек, сидевший в кресле под лампой у окна, не поднялся с места.

– Вас тоже, мистер Смит.

Миллер знал, что молодого человека зовут не Смит, что это не его номер и что в журнале регистрации нет о его прибытии никаких записей.

Молодой человек протянул руку и взял бумаги, принесенные Миллером. Послюненным пальцем он начал перелистывать страницы, сличая подписи. Пол Миллер стоял перед ним.

– Кажется, все в порядке, – сказал мистер Смит. – Спасибо, что упростили нам работу.

Пол Миллер с облегчением вздохнул. Теперь его уже ничто не могло остановить. Через несколько недель, а может быть и раньше, акции «Глобал Энтерпрайсиз», которые передал Саймон Толбот, будут принадлежать ему без всяких оговорок.

Миллер знал все о так называемой «отравленной пилюле» – пункте, который старина Джефферсон включил в соглашение со своим зятем. Толбот не сказал ему об этом, а притворно раздумывал: обмануть ему Розу или нет. Но он и не подозревал, что Миллер, подкупив секретаря адвоката Иосафата Джефферсона, видел документ собственными глазами. Нет, Саймону Толботу его не надуть! Саймон думал, что из-за «отравленной пилюли» акции теряли стоимость, что, иначе говоря, он передавал Миллеру ничем не обеспеченные бумаги. Но у Миллера было на этот счет другое мнение. Его адвокаты были уверены, что пресловутая «отравленная пилюля» не сработает только в том случае, если Саймон Толбот не будет иметь возможности это оспаривать. А если все пойдет, как надо, у него такая возможность исчезнет.

Миллеру не нужна была компания «Толбот Рейлроудз». Железные дороги его не интересовали. Он хотел заполучить «Глобал Энтерпрайсиз». Для начала достаточно будет доли в двадцать пять процентов. Потом, когда Саймон выйдет из игры, последует и остальное.

– Мистер Миллер, у меня к вам все. Если вы хотите что-либо добавить…

Пол Миллер пробудился от своих грез.

– Нет… То есть я хотел спросить, а он…

– «Он», мистер Миллер? – в голосе молодого человека появились холодность и враждебность.

– Я только хотел сказать… пожелать счастливого Нового года.

– Благодарю за пожелание.

Пол Миллер вышел из люкса и неподвижно застыл в коридоре. Он увидел, как дверь закрывают на задвижку, а мгновением позже услышал тихие, едва различимые голоса.

«Так, значит, этот ублюдок был все время там!»

За несколько дней до этого Полу Миллеру – ценой огромных затрат – удалось узнать, что номер люкс на седьмом этаже арендуется на неограниченный срок Корнелиусом Вандербильтом – Командором.

 

6

Дубовый вращающийся стул угрожающе скрипнул, когда Монк Мак-Куин уселся на него и положил на стол ноги в ботинках великанского размера. Он свернул трубкой напечатанную рукопись и обратился к своему редактору финансового отдела, выпускнику Принстона Джимми Пирсу, у которого был особый нюх на новости делового мира.

– Ты абсолютно уверен, что Толбот хочет получить эти новые территории под железнодорожное строительство?

– Мои люди позвонят мне из Вашингтона в ту минуту, когда он подаст заявку, – отвечал редактор.

– Непонятно, – сказал Мак-Куин, почесывая затылок. – У Саймона Толбота нет таких денег.

– Будут, если он заложит все свои владения, – жизнерадостно предположил Пирс.

Мак-Куин покачал головой.

– И все равно нескольких миллионов ему не хватит. – У него богатая жена.

Мак-Куин кисло посмотрел на редактора.

– Боюсь, от нее он ничего не получит.

– Значит, у кого-нибудь одолжил на улице…

Резко зазвонил телефон. Пирс схватил трубку. На лице его появилась снисходительная улыбка.

– Это подтверждение. Толбот подал свою заявку перед самым перерывом. Он отвечал всем требованиям и получил контракт.

– А как же Вандербильт? Он ведь тоже участвовал в бегах.

– Хм, не знаю. Правду сказать, люди Вандербильта там не показывались. Наверное, услышали, что происходит, и отказались от участия.

«Может быть, и так, размышлял Мак-Куин, – а может, и нет».

Он кинул редактору рукопись.

– Скорее, на первую полосу!

Монк Мак-Куин продолжал испытывать свой стул на прочность, еще дальше откинувшись назад и разглядывая потолок. Он чуял нутром: здесь что-то не так. Все, что он знал о Саймоне Толботе, убеждало его, что этот человек – не из тех, кто ставит на карту дело всей жизни и даже больше, чем всей жизни. И все-таки Саймон пошел на это.

– Что ты собираешься делать, помимо того, чтобы написать об этом? – вслух спросил он себя.

За годы, прошедшие после того, как Роза вышла замуж, Монк окончил Йельский университет, изъездил вдоль и поперек всю Европу и, когда скончался отец, унаследовал его финансовую газету. Не прошло и трех лет, как «Кью» разрослась с десятистраничного издания до авторитетного финансового журнала. Монк собрал со всей страны лучших журналистов и аналитиков и создал широчайшую сеть корреспондентов. Прибыль он, не жалея, вкладывал в самые современные средства телеграфной и телефонной связи и в расширение типографских мощностей. В результате, журнал «Кью» приобрел полную независимость. Монк предоставлял своим репортерам полную свободу выискивать новости повсюду, поощрял расследования о коррупции на Уолл-стрит и в Вашингтоне, результаты которых незамедлительно сообщались всему свету. За то недолгое время, что Монк проработал издателем, он нажил себе немало врагов. Однако никто не мог упрекнуть «Кью» в предвзятости или фаворитизме.

Несмотря на долгие часы, проводимые им в Челси, где два специально спланированных здания служили ему одновременно рабочим помещением и жильем, Монк никогда не терял из виду Розу Толбот. Он присутствовал на похоронах Иосафата Джефферсона и прислал Розе огромный букет цветов, когда она родила сына. Оба раза он получал от нее открытки с вежливыми словами благодарности.

По роду своей деятельности, которая подобно магниту притягивала всевозможные сплетни как из деловых, так и из светских кругов, Монк знал, что в Толбот-хаузе жизнь не ладится. Его возмущали методы, с помощью которых Розу отстраняли от участия в повседневной деятельности «Глобал Энтерпрайсиз», он одобрял упорную решимость Розы не выпускать компанию из рук. Монк внимательно следил, как Саймон ведет дела компании, но не находил изъянов в его оценках ситуации и решениях. По его расчетам, вскоре Роза должна была получить в распоряжение гораздо более мощную фирму, чем та, какой была «Глобал Энтерпрайсиз» восемь лет назад.

Каким бы болваном Монк не считал Саймона и как бы он ни желал счастья Розе, он поклялся, что ничего не будет предпринимать, чтобы вбить клин между супруга ми Толбот.

За прошедшие годы Монк не испытывал недостатка в женском внимании. Каминная доска в его доме была завалена приглашениями лучших семейств Нью-Йорка. Матери горели желанием познакомить с ним дочерей на выданье, надеясь устроить изысканный, аристократический брак. Но, наслаждаясь обществом этих юных девиц, Монк всегда держался от них на некотором расстоянии. Он убеждал себя, что уже давно перестал сравнивать всех женщин с Розой, хотя в глубине души признавал, что это совсем не так. Поэтому таинственный источник добытых Саймоном Толботом денег и не давал ему покоя.

Вздохнув, Монк Мак-Куин набрал номер «Глобал Энтерпрайсиз» и спросил Мэри Киркпатрик, найдет ли Роза время, чтобы встретиться с ним за чашкой чая ближе к вечеру в «Плазе».

– Конечно, я знаю, что Саймон получил эти участки, – сказала Роза. – Кто же об этом не знает?

Она улыбалась, наблюдая за тщетными усилиями Монка Мак-Куина удобно устроиться в изящном мягком кресле ресторана «Палм Корт».

Приглашение Монка оказалось для Розы полнейшей неожиданностью. Однако, к своему удивлению, она приняла его с удовольствием. С Монком она виделась редко, от случая к случаю, на приемах и балах, и разговор никогда не заходил у них дальше обмена любезностями. Роза не забыла его прежней страстной влюбленности и с радостью заметила, что чувство это еще не остыло. «Он такой милый, внимательный, – думала она, – таких мужчин не часто встретишь».

Только не говори, что хотел со мной встретиться, чтобы разузнать по секрету, как это у Саймона получилось? – кокетливо сказала она.

Поддразнить Монка ей не удалось: на этот укол он не отреагировал.

– Нет, совсем нет, – поспешно ответил он. – Просто… Ну, в общем, есть вещи, которых я не понимаю.

– Какие именно? – спросила Роза, наслаждаясь мелодичной игрой квартета, что музицировал где-то позади.

– Я не понимаю, откуда у Саймона деньги, – без околичностей отвечал Монк. – Ты же знаешь, он заложил «Толбот Рейлроудз» до последнего гвоздя.

Роза сдвинула брови. – Нет, об этом я не знала.

– Но и тогда ему не хватило бы пяти миллионов. Роза поставила свою чашку на столик и наклонилась к Монку.

– Монк, скажи, чего ты от меня хочешь?

Тот никак не мог спокойно усидеть в кресле. Исчезнуть бы среди густой листвы пальм и гигантских папоротников, расставленных по залу!

– Саймон просил у тебя денег? – наконец выпалил он. – Использовал ли он средства «Глобал Энтерпрайсиз», чтобы профинансировать эту сделку?

Роза рассмеялась, запрокинув голову.

– Конечно же, нет! Саймон просто не мог этого сделать – из-за «отравленной пилюли».

– «Отравленной пилюли»?

Роза прикусила губу, сообразив, что сказала лишнее.

– Только пообещай, что это останется между нами, – предупредила она. – Дела семьи Джефферсонов – наше внутреннее дело, они не для публики.

– Даю слово.

Роза объяснила, какие условия выдвинул ее дед, чтобы разделить «Глобал Энтерпрайсиз» и «Толбот Рейлроудз», и какие бумаги были в связи с этим подписаны Саймоном.

– Так что, сам видишь, Саймон никак не мог запустить руку в средства компании, – заключила она.

– Извини, – покачал головой Монк. – Именно из-за этого мне и было многое неясно. Я совсем не хотел тебя огорчать…

Роза дружески похлопала его по руке.

– Да что ты! Честно говоря, мне было очень приятно поговорить с тобой. И я с удовольствием встретилась бы с тобой еще.

Монк расплылся в лучезарной улыбке.

– Мистер Мак-Куин!

Между столиками «Палм Корта» пробирался молодой человек. Посетители оборачивались ему вслед: он спешил, шарф и полы пальто развевались. Монк с трудом высвободил свое тело из кресла, поднимаясь навстречу Джимми Пирсу.

– Джимми, какого черта…

– Об этом кричит весь Уолл-стрит, мистер Мак-Куин, – задыхаясь, проговорил Пирс. – Командор скупает «Толбот Рейлроудз» – линии, подвижной состав, товарные склады – все, на корню!

Монк схватил его за плечи.

– Ты уверен?

Тот глотнул воздух.

– На все сто!

Уверения Розы казались Монку несерьезными, но он решил не поднимать тревогу, пока не убедится в своих подозрениях.

– Узнай, откуда у Толбота эти пять миллионов: – шепнул он своему редактору. – Не важно, чего это будет стоить. Мне нужны факты и документы. Бросай все остальное, бери на подмогу всех, кто тебе понадобится из офиса. Иди!

Монк обернулся к Розе.

– Я думаю, тебе лучше вернуться сейчас в «Глобал Энтерпрайсиз», – спокойно сказал он. – Позвони своим адвокатам и попроси их еще раз просмотреть этот дополнительный пункт к завещанию твоего деда.

– Зачем?

– Просто из предосторожности. – Монк помедлил. – Ты знаешь, где сейчас Саймон?

– В Вашингтоне. Он уехал вчера.

Монк Мак-Куин непроницаемо улыбнулся. Он отлично знал, что Саймон Толбот сейчас вовсе не в столице.

– Ты уверен, что твоя жена думает, что ты поехал в Вашингтон?

Мари Джексон, урожденная Анна-Мария Яуних, спросила это у своего отражения, что смотрело на нее из зеркала в полный рост. Она капнула на палец духами и провела им по своей обнаженной груди, мягкому и гладкому животу, потом опустила руку ниже, под шелковые панталоны. Прикоснувшись к себе, она почувствовал сухость.

И это уже не в первый раз, – подумала ока, вздыхая, и перевела взгляд на мужчину, лежащего позади нее на кровати, на пышных подушках.

Впервые повстречав Саймона два года назад в клубе «Фламинго», Мари подумала, что в жизни не видела такого красивого мужчины. Ей было достаточно представить его без одежды, чтобы возбудиться до предела. Тогда она в нем не разочаровалась. Однако вскоре Мари обнаружила, что Саймон – любовник требовательный и жестокий. Сделав ее своей содержанкой, он хотел, чтобы она была для него доступной в любой момент, когда возникнет такая надобность.

Стараясь не привлекать его внимания, Мари поглаживала себя до тех пор, пока влагалище не увлажнилось. Зачем рассеивать иллюзии? Саймон Толбот думал, что она задыхается от страсти при одном его прикосновении. Он не был первым мужчиной, которого она ублажала. Но он был богат и не скупился. Благодаря содержанию, которое он регулярно выплачивал, Мари уже скопила порядочную сумму; не хватало лишь немного, чтобы осуществить свою давнюю мечту – открыть собственное заведение. Она рассчитала, что должна пробыть у Саймона в любовницах еще шесть месяцев. А потом, когда наберется нужная сумма, можно будет постепенно ослаблять эту связь… Если она проявит осторожность, Саймон не доставит ей затруднений. Напротив, Мари рассчитывала на его поддержку в будущем, если понадобится замолвить за нее слово в полиции, в инспекции по торговле спиртными напитками, в банке.

Мари в последний раз взглянула в зеркало на свои рубиново-красные губы, слегка припухшие («как будто пчела укусила», – говорили мужчины), на великолепной формы брови, выгодно подчеркивавшие зеленые с карим оттенком глаза, слегка поправила каштановые локоны и неторопливо направилась к кровати.

– Так ты уверен, что жена не знает? – продолжала она поддразнивать Саймона, проводя пальцами по его заросшей густыми волосами груди.

Саймон протянул руку. Ладонь его коснулась ее полной грушевидной формы груди, жирные пальцы затеребили сосок.

– Уверен, – лениво проговорил он и, глядя на нее, отхлебнул еще вина. – А что тебя это так беспокоит? Раньше ты никогда Розу не вспоминала.

– Я просто глупая девочка, – сказала Мари. – Ты не волнуйся, мой сладкий. Сейчас я поухаживаю за моим папочкой…

Саймон простонал от удовольствия, когда ее рука достигла наконец своей цели.

«О, женщины…» – мрачно вздохнул он.

И все-таки надо признать, что Мари была лучше остальных: она не ломалась, не церемонилась и прекрасно понимала, что от нее требуется, знала, чего хочет сама.

Эта сделка полностью устраивала Саймона. Вилла «Орлиное гнездо» на севере штата Нью-Йорк была зарегистрирована как охотничий клуб, в который жены согласно уставу не допускались, однако прочих дам принимали весьма радушно (собственно говоря, для этого клуб и основывался «отцами-основателями»). Заплатив по-королевски, в этом клубе можно было рассчитывать на отличный сервис и свободу действий.

Поэтому-то Саймон и не услышал тихого, но настойчивого стука в дверь его люкса, пока ритмичные движения головы Мари не довели его почти до высшей точки наслаждения.

– Ах, сукин ты сын!

Саймон оттолкнул испуганную Мари и выпрыгнул из постели.

– Какого дьявола тебе надо? – проревел он, открыв задвижку и злобно уставившись на перепуганного швейцара.

– К вам тут пришли, сэр, – робко проговорил тот.

– Кто?

– Мистер Мак-Куин, сэр.

– Котик, что там такое? – крикнула Мари из постели.

– Заткнись!

Саймон схватил халат, кое-как затянул его поясом и распахнул дверь. Промчавшись мимо швейцара, он, как был, босиком, понесся к лестнице. На площадке стоял Монк Мак-Куин.

Добрый вечер, Саймон, – вежливо приветствовал его Монк.

– Потрудитесь объяснить, в чем дело! – крикнул тот.

Монк стоял и смотрел на него, раздумывая, что к нему больше испытывает: жалость или отвращение.

– И вы тоже, Саймон, – сказал он. – Для начала вы могли бы рассказать, что именно вам известно о скупке Вандербильтом ваших железных дорог. Разумеется, для прессы.

Весть о молниеносном набеге Командора на «Толбот Рейлроудз» всколыхнула финансовые круги, пробудив их от новогоднего похмелья. Вернувшись на Нижний Бродвей, Саймон обнаружил, что здание компании осаждает толпа репортеров. Лишь с помощью нескольких плечистых нью-йоркских полицейских ему удалось пробиться сквозь орущую массу. Вскоре стало ясно, что его возвращение в Нью-Йорк не улучшило положения дел.

Адвокаты, помрачневшие и встревоженные, докладывали ему, что сложившаяся ситуация не из легких: несмотря на конфиденциальный характер сделки, Вандербильт каким-то образом узнал, насколько серьезно она затрагивает интересы «Толбот Рейлроудз». Поскольку Саймон рискнул подтвердить свою заявку на конкурсе наличными деньгами, Вандербильт, воспользовавшись предоставленным шансом, вышел на банки, где Саймон оставил имущество своей компании в качестве залога, и заявил о своем намерении выкупить железные дороги «Толбот Рейлроудз».

– Банки никогда не продадут ему! – заявил Саймон. – Они не посмеют так меня подставить!

– Они это сделают, если вы не сможете вовремя выплатить залог, – сказал старший из юристов. – Мы можем выполнить наши обязательства только в том случае, если правительство разрешит нам начать строительство этих линий незамедлительно. А это означает, что Сенат должен отклонить протесты, поступившие от поселенцев и индейцев.

– Сенат сделает все, как надо, – доверительно сообщил Саймон. – У меня договоренность с сенатором Риджмаунтом из Миннесоты.

На это юристам осталось лишь поднять брови. Никто не знал об этой договоренности, но вникать в ее детали тоже никому не хотелось.

Три дня спустя сенатор Мэтьюс Риджмаунт от штата Десяти Тысяч Озер объявил о своей отставке из верхней палаты Конгресса по состоянию здоровья. Сразу же после принятия его отставки подкомитет по транспорту единодушно проголосовал за дальнейшее обсуждение вопроса о развитии железнодорожного строительства на Среднем Западе и временно предписал компании «Толбот Рейлроудз» воздержаться от начала работ.

– Ты же мне говорил – и обещал, – что Риджмаунту заплатили и он сделает, что нужно! – бушевал Саймон Толбот. – Что, черт побери, произошло?

– Он ушел в отставку, Саймон, вот что произошло, – холодно сказал Пол Миллер. – Ты что, газет не читаешь?

– Так не лучше ли вернуть его из отставки? Или найти кого-нибудь другого, чтобы расшевелить этот комитет и дать нам зеленый свет!

– Никого другого мы не найдем, – вздохнул Миллер. – Ты это знаешь. Риджмаунт был нашей опорой в комитете. Ни у кого нет такого влияния, как у него.

– Слушай, Пол, – проговорил Саймон с угрозой в голосе. – Банки начали этот шум из-за графика выплат. Я согласился на этот график, потому что ты мне пообещал, что я могу начать строительство сразу. Любая задержка – и я не укладываюсь в график. Это знаешь ты. Это знают банки. И, уж конечно, это знает Вандербильт.

– Тебе нужно убедить банки пересмотреть график выплат, – ответил Миллер. – И больше ничего, все очень просто.

– Вот ты и сделай это, если все так просто! – взорвался Саймон. – Проклятье, я наизнанку вывернулся, чтобы вытрясти деньги из этих чертовых банков, а теперь, когда мне нужно время, эти янки уперлись со своим гонором! Ты тоже заинтересован в этом деле, Пол. Теперь твоя очередь их уговаривать!

– Ладно, сдался Пол, подняв руки. – Сделаю все, что смогу.

На следующий день Пол Миллер был приглашен на роскошный ланч в номер люкс на седьмом этаже отеля «Уэлдорф». Он действительно сделал все, что смог.

Роза никогда еще не видела мужа таким. Она всегда представляла Саймона человеком, подчиняющим судьбу своей воле, но всего за несколько, недель этот образ разрушился. Саймон словно постарел на двадцать лег. Он уединился в своем офисе как вор и не выходил из дому без сопровождения полиции. Доведенный до отчаяния непрерывным преследованием репортеров и зловещим молчанием банков, он быстро растерял свои светские манеры и обаяние южанина и впадал в ярость по малейшему поводу. Слугам в Толбот-хаузе пришлось научиться ходить на цыпочках.

Видя, как сжимается кольцо вокруг Саймона, Роза спрашивала себя, не сожалеет ли он сейчас о том состоянии, в котором – по его вине – оказался их брак. Она не находила ни капли сочувствия к мужу. Он иссушил ее сердце, преградив дорогу ее мечтам и желаниям. И вот теперь она, Роза, стала его последней надеждой.

* * *

Они сидели друг против друга за длинным «семейным», обеденным столом вишневого дерева, восьмифутовым, до блеска отполированным. Саймон обедал дома в первый раз со времени разрушительного набега Вандербильта. Он сильно исхудал, и одежда висела на нем, как на пугале. Роза заметила, что его рука, тянувшаяся за бокалом, дрожит.

Когда прислуга убрала со стола, Саймон спросил:

– Ты ведь знаешь, что произошло?..

И, не дожидаясь ответа Розы, проговорил:

– Конечно, знаешь.

Она чувствовала по его голосу, что он пытается и не может скрыть горечь.

– Должен ли я объяснить тебе ситуацию, Роза? – спросил Саймон.

– Не надо.

Роза могла бы добавить, что Хью О'Нил, теперешний глава юридического отдела «Глобал Энтерпрайсиз», постоянно наблюдал за происходящим в «Толбот Рейлроудз». Тщательно исследовав вместе с другими юристами пресловутую «отравленную пилюлю», он заявил, что данный пункт завещания Иосафата Джефферсона безупречен. Если бы для борьбы с Вандербильтом Саймону потребовалось имущество «Глобал Энтерпрайсиз», ему ничего не оставалось бы, как иметь дело с Розой.

– Если так, то перейду сразу к делу, – сказал Саймон. – Мне необходимо занять у «Глобал Энтерпрайсиз» денег. Нужен всего лишь краткосрочный заем, чтобы вовремя выплатить банкам.

– Достаточно будет одной выплаты, чтобы свести на нет всю прибыль компании, – заметила Роза. – А что потом?

– К тому времени я уже начну строительство железных дорог.

– Ты не можешь этого гарантировать, Саймон. Подкомитет Сената может бесконечно тянуть с разрешением, и ты ничего не выиграешь.

Она смотрела, как он допивает бургундское. Громко зазвенел хрусталь: Саймон резко отставил свой бокал.

– Тогда мне потребуется заложить фонды «Глобал Энтерпрайсиз». Такой залог банки примут.

Роза почувствовала, как в ней поднимается раздражение.

– Вопрос не в том, примут они или не примут.

– Нет, конечно, – ответил Саймон. – Вопрос в том, согласишься ли на это ты. – Он помолчал. – Ты согласна?

Даже зная заранее, что Саймон задаст этот вопрос, Роза разозлилась. Он не имел права даже предлагать ей такое – после всего, что он с ней сделал. Однако усвоенное с детства чувство долга перед мужем, необходимости следовать его советам и указаниям не покидало ее, и Роза сердилась не столько на Саймона, сколько на себя.

– Нет, Саймон. Я не позволю тебе отдавать «Глобал Энтерпрайсиз» в руки банкиров.

Очевидно, Саймон ожидал такого ответа, так как не удивился.

– Если ты не сделаешь этого, я разорен.

– А если сделаю, погибнет все. Не дави на меня, Саймон, не шантажируй. После всего, что было. Я не собираюсь рисковать ни своим будущим, ни будущим Стивена (она не смогла заставить себя выговорить «нашим будущим») из-за того, что ты ошибся.

Саймон долго смотрел на нее, затем молча встал из-за стола и вышел. Роза почувствовала, как дрожит все тело и подкашиваются ноги, как будто с плеч упал тяжелый груз, который она несла так долго. Она не могла даже предположить, что Саймон собирается делать. Может быть, у него есть свои, семейные деньги, о которых он ей никогда не говорил. Возможно, он попытается выиграть время, продав часть «Толбот Рейлроудз». Так или иначе, будущее сейчас не зависело от нее, но и Саймон был не властен над ним.

Когда подошел последний срок первого платежа по займу, в финансовых кругах пронесся вздох облегчения. Саймон Толбот практически перестал появляться на людях. По Уолл-стрит носились слухи о его возможном местонахождении и действиях. Говорили, что в последний момент ему удалось получить заем в Европе, что создается некий консорциум состоятельных людей из Южной Америки, были даже слухи о встрече с президентом, во время которой Саймон Толбот якобы просил о вмешательстве Белого Дома в его дело. В холлах частных клубов шли бурные обсуждения; заключались пари, доживет ли Саймон Толбот до Дня Святого Валентина 1915 года.

Спокойно сделав свою ставку, Пол Миллер решил, что пора склонить чашу весов на свою сторону. Он позвонил Монку Мак-Куину и пригласил его отобедать с ним в клубе «Метрополитен».

– Вы, наверное, видитесь с Саймоном не чаще, чем остальные, – сказал Миллер как бы между прочим.

– Нет, – ответил Монк. – Да и зачем?

– Да так, просто интересно. У вас, должно быть, уже телефоны раскалились от сплетен и домыслов.

Монк вежливо улыбнулся. Странно, что Пол Миллер так просто закидывает удочку. Как член правления «Толбот Рейлроудз», он должен был знать, где находится президент компании в каждую минуту, ведь фирма сейчас в кризисном положении.

– Наверняка вы не имеете ни малейшего представления, где сейчас Саймон, – сказал Миллер. – Но я спросил вас просто так, без задней мысли. Вам, наверное, не надо и говорить, что многие начинают беспокоиться.

– В том числе и вы, мистер Миллер.

– Пожалуйста, называйте меня Пол. Честно говоря, так и есть. Я держался рядом с Саймоном, сколько мог, гораздо дольше, чем того требовал финансовый расчет. Я думал, он сможет как-то спасти положение, но…

– Вы хотите сказать, что Саймон не сможет выполнить свои обязательства перед банками?

– Возможно, сможет, – допустил Миллер. – И я искренне надеюсь, что он это сделает. Однако я смотрю на ситуацию в перспективе.

«Другими словами, вы не хотите иметь ничего общего с потенциальным неудачником и банкротом».

– И, таким образом, я принял решение выйти из состава правления. – Миллер уронил на коктейльный столик конверт. – С сегодняшнего дня.

Монк был поражен.

– Вы что, спасаете свою шкуру?

– Я делаю это, чтобы защитить свои интересы.

– Какие же интересы вы сохраняете, если вы выходите из компании?

Миллер улыбнулся. Глаза его блестели, как твердые холодные пуговицы.

– Очень значительные. Каждый, кто знаком с арифметикой, знает, что Саймону не хватало для покупки территорий под железные дороги пяти миллионов и ему удалось их достать.

Монк неловко шелохнулся в кресле, ожидая, когда Миллер перейдет к главному.

– Он получил эти деньги от меня. Теперь Монк был основательно озадачен.

– Если так, то зачем вам уходить? Ведь этот заем явно ничем не обеспечен. Единственная возможность для вас получить деньги обратно – это если Саймон сумеет вовремя расплатиться.

– Почему вы предполагаете, что заем не обеспечен? – мягко спросил Миллер. – Это ведь не так.

Он выложил на столик рядом с конвертом пачку бумаг.

– Вот вам, пожалуйста, прочитайте это. Просматривая страницы, Монк не верил своим глазам: взамен пяти миллионов долларов Саймон Толбот передал Полу Миллеру половину фондов «Глобал Энтерпрайсиз», которыми он распоряжался как опекун Розы.

– Он не имел на это права!

– Как-как, простите? – резко спросил Миллер. Монк выругал себя за несдержанность.

– Да ничего, – пробормотал он. – Не понимаю, как…

– Нет, – прервал Миллер, накинувшись на него. – Вы сказали, что Саймон не имел права. Что вы имели в виду? Он клялся мне, что полностью контролирует компанию. Вы хотите сказать, что он лгал мне, что взял у меня деньги обманным путем?

– Я не могу давать комментарии на эту тему, – ответил Монк.

Миллер будто не слышал его.

– Раз так, то я буду судиться с Саймоном. А если окажется, что у него ни гроша за душой, тогда, если понадобится, я буду претендовать на имущество «Глобал Энтерпрайсиз».

Монк почувствовал прилив тошноты. Вот какой ящик Пандоры он ненароком открыл. Но была в голосе Миллера и какая-то фальшивая, чересчур самодовольная нотка.

«А не знал ли он с самого начала, что у Саймона никогда не было права использовать эти фонды как залог?»

– Монк, боюсь, что мне придется докапываться до правды, – сказал Миллер с приличествующим случаю мрачным выражением лица. – Можете спокойно напечатать обо всем, о чем мы тут говорили. У вас есть подтверждающие документы. Я свяжусь с вами, как только смогу.

Монк смотрел, как финансист торопится к выходу: ни дать ни взять наивный и простодушный человек, вдруг сообразивший, что мог быть обманутым. Это сильно его беспокоило, потому что Пол Миллер отнюдь не был простодушным, а тем более дураком.

Он отогнал эти путаные мысли. Самое важное сей час – немедленно сообщить Розе, что Саймон предал ее. Затем предстояло решить, стоит ли публиковать содержание разговора с Полом Миллером и тем самым обречь Саймона Толбота на поражение в суде.

В тот вечер Саймон Толбот приехал домой поздно. Он сбросил пальто с бобровым воротником и удобно устроился у камина в библиотеке. Треск сухих березовых поленьев успокоил его, как и первый глоток бордоского вина.

Саймон раскрыл журнал «Кью», лежащий у него на коленях. Номер был полностью посвящен делу «Толбот Рейлроудз», трудностям, возникшим у компании с банками, и надвигающемуся скандалу с незаконной продажей Саймоном акций «Глобал Энтерпрайсиз». Саймон перечитал все это раз десять. Он не понимал, как мог так сам себя наказать.

Не отрываясь от страницы, Саймон обрезал сигару и прикурил ее. Надо признать, что в своем изложении событий Монк Мак-Куин был юридически весьма корректен. Фактов было более чем достаточно. Были там комментарии Пола Миллера по поводу его ухода с поста, текст соглашения, подписанного Саймоном, затем – небольшое интервью с Розой, которая страстно отрицала какое бы то ни было право Саймона на подобный торг. В качестве доказательства Роза предоставила «Кью» текст «отравленной пилюли». В журнале были также опубликованы письменное согласие Саймона с этим пунктом завещания и его обязательство выступать по отношению к наследству Розы только в качестве опекуна.

В заключение приводилось высказывание прокурора округа Манхэттен: если мистер Толбот не представит удовлетворительного объяснения происшедшего, то ему будет предъявлено обвинение в мошенничестве и хищении. В то же время адвокаты Пола Миллера объявили о своем намерении привлечь к делу все имеющие отношение к завещанию ценные бумаги компании Джефферсона и подать иск о возмещении Миллеру пяти миллионов долларов. Они также обратились в суд с ходатайством о том, чтобы Миллер вплоть до окончания расследования прокурором округа получил право управлять двадцатью пятью процентами акций «Глобал Энтерпрайсиз» по доверенности.

Роза – через посредничество Хью О'Нила – перешла в контрнаступление, утверждая, что Миллер не имеет никакого права претендовать на акции.

Саймон Толбот глубоко затянулся и прикрыл глаза. Ему понадобилось слишком много времени, чтобы увидеть правду, но теперь она предстала перед ним во всей ясности и простоте: Пол Миллер предал его.

Сначала он подумал, что Миллер, узнав о существовании «отравленной пилюли», переметнулся на сторону противника. Но в интервью журналу «Кью» Миллер вовсе не выглядел испуганным и обманутым человеком. Видимо, он каким-то образом знал об «отравленной пилюле» все время, и ждал лишь подходящего момента, чтобы выразить возмущение. Если бы он был действительно оскорблен, он наверняка бы явился к Саймону и потребовал объяснений.

А кто выиграл от всего этого? Конечно, не Пол Миллер, который потеряет свои пять миллионов, если Саймон обанкротится. Выиграет только Вандербильт. Сейчас, когда Саймон на грани финансового краха, подобный скандал должен окончательно добить его, и «Толбот Рейлроудз» станет легкой добычей для Командора.

Нет, – ответил себе Саймон. – В этом не вся правда. Выиграет не только один Вандербильт, но и те, кого он склонил на свою сторону угрозами или подкупил обещаниями и вознаграждениями. Саймон не знал, за сколько сребреников предал его Миллер. Конечно, больше чем за тридцать.

Сквозь щели в оконных рамах потянуло легким холодком. Саймон поворошил дрова в камине, в трубу полетел рой искр. Откинувшись в кресле, он спросил себя, поступил бы он иначе, если бы представилась такая возможность. Нет. Ничего. Абсолютно ничего. Он никогда не смог бы довольствоваться жизнью на Юге, с его обветшавшими грезами о славе и благородстве. Он был слишком сильным и очень ко многому стремился. Но, несмотря на все усилия изменить себя, он вынужден был признать, что в душе остается южанином. Объяви банкротом янки, тот отряхнет с себя позор неудачника и начнет все сначала. Саймон никогда не был янки и никогда не станет им. Он пришел сюда чужаком и остался им, Роза и эти восточные банкиры дали это ясно понять. От них он больше никогда не получит шанса.

– Отец!..

Саймон вздрогнул от неожиданности: в дверях стоял его семилетний сын – босиком, в пижаме с ковбоями и индейцами. Он выглядел очень хрупким; волосы спутались ото сна, он тер глаза кулачками. Глаза у него огромные и темные. Саймон поманил его пальцем, и Стивен бросился к нему, обвил руками шею.

Горькое сожаление пронзило сердце Саймона. Как и большинство мужчин, он никогда не был захвачен целиком любовью к собственному ребенку. Он вспомнил, как держал Стивена в руках в первый раз: крохотное, извивающееся, краснолицее существо, орущее во всю глотку. Этот крик и запах были так отвратительны, что Саймон тут же отдал сына обратно на руки кормилице.

Саймон уверял себя, что это произошло не потому, что он не любил сына. Он любил его по-своему – безмолвно, на расстоянии – и работал ради него. Наследство, оставленное его собственным отцом, было слишком ветхим, изъеденным червями, чтобы на нем можно было что-либо построить. Саймон поклялся, что создаст для Стивена что-то такое, что он с гордостью сможет продолжить.

Годами Саймон ждал, пока Стивен подрастет и он сможет объяснить ему это и многое другое. А теперь, когда это время уже почти настало, у него не было больше ничего, кроме грез. Он не мог даже сказать сыну, как страшно сожалеет об этом…

Стивен Толбот не мог знать о душевных муках, которые испытывает отец. Всегда, сколько себя помнил, Стивен испытывал к отцу горячую любовь. В его глазах Саймон был великаном, заполнявшим собой всю комнату, в которую входил. Все склонялись перед ним, он был подобен королю, раздающему награды и назначающему наказания. Любимым развлечением Стивена было пробраться в кабинет отца и сидеть там, с наслаждением вдыхая запахи табака, кожи, портвейна, благоговейно впитывая в себя все, что было связано с отцом, и мечтая, что когда-нибудь этот особый мир станет и его миром.

Но постепенно, пока он подрастал, реальность начала разрушать его фантазии. Даже в таком огромном доме, как Толбот-хауз, до него доносились голоса. Стивен превратился в настоящего шпиона, отыскивая укромные места, откуда подглядывал за ссорами родителей. Он не мог понять, почему мать спорит с отцом, ибо мысль, что отец может быть не прав, даже не приходила ему в голову. Слушая эти перебранки, он все время хотел броситься на защиту отца. Но смелости никогда не хватало, и мальчик прятал свою любовь все глубже и глубже после каждой ссоры. Пока в нем не родилась ненависть к матери.

– Уже давно пора спать, правда, малыш? – прошептал Саймон.

Стивен крепко прильнул к отцу.

– Папа, я хочу к тебе.

– Ты всегда будешь со мной. Ты мой сын, и ты сделаешь все, что я не смог закончить. Мир будет гордиться тобой, сынок. Он узнает твое имя.

Саймон мягко снял руки сына со своей шеи и поставил мальчика на пол.

– Хочешь, я пойду с тобой и укрою тебя? Стивен покачал головой.

– Не надо, папа. Я сам пойду, – сказал он решительно. Саймон склонился к сыну и поцеловал его в лоб. Он смотрел, как Стивен нерешительно поднимает руку.

– Спокойной ночи, папа.

Стивен Толбот услышал щелчок дверного замка. Он неподвижно, едва дыша, стоял в коридоре. Затем опустился на колени и приник к замочной скважине. Медь холодила кожу.

Отец встал с кресла и теперь стоял перед шкафом, в котором хранилось оружие. Он отпер стеклянную дверь и вынул красивое двуствольное ружье с полированным ложем. Потом зарядил стволы двумя патронами и снова сел в кресло.

Стивен ничего не мог понять. Ему всегда говорили, что ружье нельзя заряжать, если не собираешься сразу из него выстрелить. Теперь отец снимал правый ботинок. Он стянул носок, поставил ружье на пол дулом вверх и нашел курок большим пальцем ноги. Потом вставил оба ствола себе в рот.

Звук был оглушительным. Стивен отлетел от замочной скважины, будто пуля ударила в него. Когда подбежала мать вместе со слугами, он снова был на ногах, стоял перед дверью как изваяние. Ему казалось, что этого хотел бы от него отец.

 

7

«До сих пор не могу поверить…»

Из окна гостиной Роза видела, как конная полиция пытается сдержать толпы репортеров. Услышав звон каминных часов, она ужаснулась от мысли, что за прошедшие два часа рухнул целый мир.

Дверь отворилась, и на пороге появился доктор Генри Райт.

– Что с ним, Генри? – спросила Роза с дрожью в голосе.

Райт был мужчиной богатырского сложения, чья внешняя суровость скрывала нежность и доброту к детям. С ними он умел творить чудеса.

– Он уснул, – густым басом сказал он. – Я дал ему сильное снотворное, чтобы он выспался и отдохнул до утра. Сиделка не будет отходить от него ни на минуту.

– Слава тебе, Господи, – прошептала Роза.

С тех пор, как это случилось, все заботы ее были о Стивене. Она мысленно вспомнила тот момент, как она, пробегая по коридору, увидела его стоящим у двери в библиотеку Саймона. Ударом распахнув дверь и увидев труп мужа с изувеченной головой, она прикрыла рукой глаза Стивену. Мальчик тут же увернулся и зло, по-волчьи, уставился на нее.

– Я знаю, что папа сделал! – пронзительно закричал он. – Это ты заставила его! Это ты его убила!

Роза пришла в такой ужас от обвинений сына, что в оцепенении смотрела ему вслед, когда он убегал. Позже, когда приехал Генри Райт, Стивен отказывался открыть дверь своей спальни, пока врач не пообещал ему, что мать туда не войдет.

– Он перенес страшное потрясение, – говорил Райт. – Он в самом деле подглядел в замочную скважину, как Саймон застрелился. То, что он рассказывает, настолько совпадает с тем, что говорят полицейские, что ему нельзя не верить.

Роза изо всех сил старалась не разрыдаться.

– Что же мне сейчас делать?

– Рекомендую круглосуточное дежурство: без сомнения, некоторое время у него будут очень страшные сны. – Райт помедлил. – Мы не имеем возможности определить, насколько серьезна его травма. Я знаю случаи, когда дети сразу избавляются от такого шока. У других выздоровление тянется дольше…

Роза чувствовала, что он чего-то недоговаривает.

– Что еще, Генри?

– В большинстве случаев ребенок кажется выздоровевшим только внешне. В течение многих лет он ведет себя вполне нормально. Затем, обычно в подростковом возрасте, его начинают беспокоить сильные головные боли или проявляются иные симптомы, говорящие о заболевании. Сознание пытается бороться с подавленной, но не забытой болью.

Роза никогда не испытывала к Саймону такой ненависти. Да, он выбрал трусливый выход из беды, но пытаться отомстить ей, используя ребенка – этому не было прощения.

«А если бы ты поступила тогда по-другому? – услышала она свой внутренний голос. – Может быть, всего этого не случилось, если бы ты согласилась помочь Саймону…»

Раскаяние задело Розу за живое. Может быть, ей не следовало отказывать Саймону сразу. Возможно, она смогла бы найти другой способ помочь ему, не поступаясь обретенным контролем над компанией.

«Ты хочешь думать так из-за того, что пришлось перенести Стивену. Но другого выхода у тебя не было. Если бы ты пошла на то, чего добивался Саймон, то ты упустила бы единственную возможность вернуть «Глобал Энтерпрайсиз»… А кончилось бы все тем, что ты только продлила бы свои мучения…»

– Я должна это как-то ему возместить, – вслух сказала Роза.

Райт с любопытством взглянул на нее.

– Что это значит?

– Я говорю, что возмещу это Стивену. Эту потерю. Врач задумался в нерешительности.

– Конечно, Роза, я уверен, что вы это сделаете, но…

– Со временем, Генри. Я знаю.

Утром всему городу стало известно об ужасных подробностях самоубийства Саймона Толбота. Возмущение нью-йоркского общества по поводу вопиющего поступка Саймона – продажи доли акций, принадлежащей Розе в «Глобал Энтерпрайсиз» – сразу улеглось. Газетчики, следуя общему настроению, стали печатать панегирики гражданским добродетелям Саймона, его покровительству наукам и искусствам, благотворительным начинаниям. Банкиры и адвокаты Вандербильта, забыв прежние угрозы, выразили подобающие случаю трогательные публичные соболезнования, после чего без особого шума приступили к дележу «Толбот Рейлроудз».

– Когда они вместе с налоговым департаментом закончат свое дело, – думала Роза, – они оставят от компании Саймона, которой он отдал всю жизнь, одни обглоданные кости. Наследники не получат почти ничего.

Ненасытное, зловещее любопытство публики заставило Розу наглухо запереться в Толбот-хаузе. У дома круглосуточно дежурили полицейские, сдерживавшие газетчиков и любопытных прохожих и пропускавшие только администраторов «Глобал Энтерпрайсиз» и врачей.

Те, кто с симпатией относился к Розе, принимали ее молчание за проявление скорби и превозносили ее мужество. Другие, не столь отзывчивые, не стесняясь, называли ее бездушной тварью. Но Розе было все равно. Она отгородилась от всего мира, чтобы осознать, какой удар нанесла ей смерть Саймона. Именно ей.

Саймон обманул ее. Сейчас она понимала, что он подло отнял у нее любовь. Когда она выходила за него, она не знала, что такое любовь. Она была слишком молода. Она хотела, чтобы Саймон научил ее всему – нежности и страсти, радости делиться друг с другом своими чувствами. Но в его сердце этому не нашлось места. Он отнял у нее веру… и надежду.

Ее пролитые слезы были рождены не горем, а страхом перед пустотой одиночества, в котором она проведет остаток жизни.

Впервые в жизни Роза осознала, что ей нужна чья-то помощь. Казалось, она не ощущала времени: все внимание поглощали сотни мелочей. Едва не обезумев из-за Стивена, она теперь была обеспокоена тем, что могло случиться с «Глобал Энтерпрайсиз» после передачи «Толбот Рейлроудз» новым хозяевам.

У нее совсем опустились руки, но через четыре дня после смерти Саймона в Толбот-хауз приехал Франклин Джефферсон. Он вернулся из Канады, где ловил рыбу. Едва он переступил порог, как Роза бросилась к нему и крепко стиснула в объятьях.

– Ты нужен мне здесь, Франклин, – сказала она. – Я не могу одна со всем справиться. Я обучу тебя всему, что ты должен знать о фирме. Дедушка ведь завещал ее нам обоим, и теперь на нас лежит ответственность за нее.

Франклин любил сестру. Ее энергия и неистовая решимость показались ему следствием тяжелого горя. И он, всегда старавшийся держаться подальше от дел «Глобал Энтерпрайсиз», сказал «да».

Вплоть до смерти Саймона Толбота Франклин Джефферсон вел беззаботную жизнь. В свои девятнадцать лет он уже был высоким, стройным молодым человеком О походкой прирожденного спортсмена. Он с детства сохранил светлые, почти белые волосы, а его глаза все так же сверкали озорно и хитро. Франклин был такого склада, что никакие искушения и злоключения юности не наложили отпечаток на его жизнерадостную натуру. Глядя на мир, он видел лишь его красоту, ожидал от него чуда. А мир улыбался его невинности и простодушию и оберегал его.

Пока Роза вела свою личную войну на Нижнем Бродвее, Франклин окончил престижную частную школу и поступил в Йельский университет. Ему и его друзьям хватало средств на самые разнообразные увлечения – от поло до парусного спорта. Он усердно занимался и обнаружил наряду с интересом к гуманитарным наукам склонности к языкам. Ко второму курсу Франклин свободно говорил по-испански и по-французски. Все больше и больше его тянуло к этому пестрому калейдоскопу, имя которому – история Европы.

Франклин успел посетить Европу дважды до того, как там разразилась война. С каждым разом он все сильнее влюблялся в Старый Свет и в девушек, что совершали вместе с ним паломничество к великим соборам Франции, в итальянские музеи и на греческие развалины. Когда он возвращался в университет, его талантливые работы удивляли и восхищали преподавателей, которые помогали юноше оттачивать стиль, поощряли его исследования. По мнению профессоров, Франклин Джефферсон выказывал все признаки юного гения – этакого неотшлифованного алмаза.

Сам Франклин смутно представлял себе, чем он будет заниматься в будущем. Лишь бы только его жизнь не была связана с «Глобал Энтерпрайсиз». Он начал путешествовать в том возрасте, когда мир видится в поэтическом свете. Жизнь казалась ему долгим, полным открытий путешествием. Так много нужно узнать, что дорога была каждая минута. Однако ни с кем и никогда он не делился своими чувствами, опасаясь, что так или иначе о них узнает Роза.

Любя Розу и часто посещая ее, Франклин тем не менее старался быть в стороне от жизни обитателей Толбот-хауза. Ради самосохранения он не позволит себе слишком приблизиться к ним, иначе Роза начнет воспитывать его, готовить к будущему ответственному посту в компании. А это не входило в его жизненные планы.

Франклин знал, что в один прекрасный день ему придется сказать Розе, что никакого интереса к «Глобал Энтерпрайсиз» он не чувствует. Насколько ему было известно, она в любой момент могла получить в распоряжение его долю, стоило ей захотеть. Ему будет нелегко, понадобится больше решимости, чем сейчас, чтобы не поддаться ее убеждениям, не отступить перед ее досадой. Однако со смертью Саймона эта возможность исчезла. Обнимая сестру и чувствуя, как она дрожит всем телом, Франклин ужасно боялся, что подходящий для объяснения момент упущен, и, возможно, навсегда.

Было холодное, ясное февральское утро, когда Роза покинула наконец стены Толбот-хауза. Опираясь на руку Франклина и обняв сына, она прошла сквозь фалангу полицейских к своему лимузину модели «Серебряный призрак». Им предстояла поездка к собору Святого Патрика.

– Мама, а отец теперь с ангелами? – спросил Стивен тихо и серьезно.

Роза сжала его руку. Долгие дни Стивен окружал себя стеной молчания. Потом вдруг, словно по волшебству, начал разговаривать и очень скоро стал вести себя совершенно нормально. Роза была вне себя от радости, но врачи не теряли бдительности.

– Да, милый, он с ангелами, – сказала Роза. – Как ты себя чувствуешь? Хорошо?

Стивен кивнул.

– Ты ведь его любила, правда, мама? У Розы комок подступил к горлу.

– Конечно, милый, любила.

Стивен смотрел прямо перед собой. С тех пор как умер отец, он начал чувствовать в себе что-то новое. Он не мог бы ответить, как и почему это происходило, но что-то менялось в его душе. Сначала, когда доктора задавали ему свои дурацкие вопросы, он отказывался отвечать. Но, сообразив, что от этого они станут только настойчивее, он начал говорить и вскоре усвоил, что они хотят от него услышать. Стивен считал скучными вопросы врачей: любил ли он отца, что они вместе с ним делали, были ли счастливы его родители. Но он давал обстоятельные ответы, отметив, что чем больше он говорит, тем более довольными становятся доктора и все более редкими их посещения.

Так Стивен понял, насколько доверчивы взрослые. Каждый раз, когда он дурачил докторов или мать, он ощущал в себе гигантскую силу, с помощью которой, казалось ему, можно добиться всего. Сейчас Стивен должен был заставить мать поверить, что сказанное им тогда не было правдой. Она никогда не должна догадаться, как сильно он ее ненавидит.

– Ты правда хорошо себя чувствуешь, милый? – спросила Роза, когда автомобиль подъехал к собору.

Стивен посмотрел на нее и улыбнулся.

– Да, мама.

Роза облегченно вздохнула. Она так гордилась сыном. В своем новом костюмчике, с прямым пробором в черных волосах и устремленным вперед взглядом он был больше похож на маленького мужчину, чем на ребенка. Глядя на него, Роза была убеждена, что Стивен – это воплощение прошлого и будущего, Иосафата Джефферсона и того мужчины, которому она когда-нибудь оставит в наследство могущественную империю. Ее сын будет достоин всего, что она ради него совершила.

Поминальная служба была недолгой. Когда она закончилась, Роза приняла соболезнования от Четырехсот Семейств Нью-Йорка, финансистов и высших чинов правительства. Она выдержала давление молчаливой враждебности, исходящей от родственников Саймона, и вздохнула свободно, когда катафалк вместе со свитой конных экипажей наконец исчез из виду, проехав по Пятой авеню. В соответствии с заключенным между Розой и Толботами соглашением прах Саймона не должен был покоиться в Дьюнскрэге. Толботы увезли своего сына домой, на Юг.

– Роза, пора идти.

Роза подняла голову: над ней возвышалась фигура Монка Мак-Куина. Широкое лицо его было печальным. Она крепко сжала его руку и прошептала:

– Спасибо.

Ведя Стивена перед собой, Роза шла рядом с братом и Монком. У машины она обернулась к Франклину.

– Ты отвезешь Стивена домой?

– Конечно, но…

Роза положила руку ему на плечо.

– Мне нужно ехать в офис.

Франклин не мог скрыть удивления и уже готов был возразить, но поймал предупреждающий взгляд Монка.

– Я отвезу тебя на Бродвей, – сказал Мак-Куин.

Поскольку большинство служащих получили выходной, чтобы присутствовать на поминальной службе, офис «Глобал Энтерпрайсиз» был почти пуст. Но Хью О'Нил и Эрик Голлант, покинувшие собор раньше, были уже на месте. С ним был еще один человек – Исайя Фиппс, личный адвокат Саймона.

– Здравствуйте, Исайя, спасибо, что пришли, – сказала Роза.

Адвокат, седеющий человек в черной визитке, лишь холодно улыбнулся ей в ответ.

– Саймон был хорошим другом, – сказал он. – Мне будет не хватать его.

«Если он был таким хорошим другом, почему ты позволил ему рисковать делом всей его жизни?» Однако вместе этого Роза сказала:

– Можно ли быть уверенной, что больше не последует никаких неожиданностей?

– Завещание Саймона вполне однозначно. За исключением некоторых владений, переходящих к Стивену и другим наследникам, вам остается Толбот-хауз. Поскольку железные дороги для нас потеряны, больше не о чем и говорить.

– Не согласна с вами, Исайя. Есть еще претензия Пола Миллера на мои акции. Что нам с этим делать?

– Лично я ничего не могу предпринять, – ответил Фиппс. – Это было решено Саймоном и Полом Миллером.

– Вы хотите сказать, что позволили вашему клиенту – и другу – подписать залоговый контракт на пять миллионов долларов, даже не просмотрев документ? – спросил Хью О'Нил.

– Как вы сами отлично знаете, сэр, адвоката не всегда посвящают в дела клиента. А в данном случае я готов поклясться на нескольких Библиях, что ничего не знал об этом контракте.

– Позвольте мне в этом разобраться, – сказала Роза. – Мой муж отдал под залог акции, которые ему не принадлежали. Тем самым он нарушил условия договора с моим дедом. Теперь Саймона больше нет. То, что раньше было его собственностью, теперь принадлежит Вандербильту. У Миллера остается двадцать пять процентов акций моей фирмы, которые, как он сам говорит, он не отдаст без борьбы. Исайя, вы говорите мне, что я должна выкупить то, что и так мне принадлежит?

– Возможно, будет нелегко определить, можно ли применить эту «отравленную пилюлю» из завещания вашего деда, – задумчиво проговорил Фиппс. – Не исключено, что пройдут месяцы и даже годы, прежде чем судья или присяжные вынесут свое решение. Да и в конце концов, Саймон в то время нес ответственность за фирму. Он принес ей колоссальный доход и мог это сделать именно потому, что у него были развязаны руки. Признаться, даже ваши собственные сотрудники скажут вам, что «Глобал Энтерпрайсиз» своим процветанием обязана компании «Толбот Рейлроудз». Таким образом между обеими фирмами существовала определенная связь – и, как многие будут доказывать, очень тесная, – которая может свести на нет действие «отравленной пилюли».

Роза взглянула на Хью О'Нила.

– Такое может случиться, – нехотя проговорил ирландец. – Мы будем бороться и несомненно победим, но на это потребуется время.

«Которого у меня нет!»

– Исайя, я не могу понять одну вещь, – медленно произнесла Роза, надеясь, что в ее словах прозвучит неподдельная озадаченность. – Что собирается делать Миллер с двадцатью пятью процентами акций «Глобал Энтерпрайсиз»? Ведь он никак не связан с транспортом.

Фиппс снова холодно улыбнулся.

– Может быть, этот вопрос вам стоит задать ему самому.

– Это ваша профессиональная рекомендация, адвокат? Ведь Полу Миллеру случалось пользоваться вашими советами, не правда ли?

– Вообще-то приходилось.

– И, без сомнения, недавно.

Фиппс не обратил внимания на подозрительный тон Розы.

– Я взял на себя смелость попросить его к нам присоединиться – разумеется, с вашего разрешения. Сейчас он ожидает внизу. Пригласим его подняться?

Пока не появился Пол Миллер, Роза попросила Фиппса подождать вместе с О'Нилом в комнате для собраний. Она хотела предстать перед Миллером в одиночестве, вдовой, одетой в траур. Это даст ей хоть и слабое, но преимущество.

У Пола Миллера был подобающий случаю унылый вид. Нависнув над Розой, он разразился потоком соболезнований. При этом руку ее он задержал в своей чуть дольше, чем того требовали приличия. Роза с трудом высвободилась и скользнула за письменный стол Иосафата Джефферсона, принуждая тем самым Миллера сесть напротив нее, словно просителя.

– Думаю, будет лучше, если мы сразу расставим все точки над «и», – сказал он.

– Полностью с вами согласна, – отвечала Роза.

– Уверен, вы поймете, как я был поражен, когда узнал, что Саймон не имел права отдавать под залог акции «Глобал Энтерпрайсиз», – продолжал Миллер. – Тем не менее он это сделал.

– Пол, – прервала его Роза, – я понимаю, что Саймон занял у вас пять миллионов и что из-за того, что произошло с «Толбот Рейлроудз», вы не сможете получить ваши деньги с Вандербильта. Я намерена лично выплатить вам долг. Нам с вами нужно будет договориться о справедливой процентной ставке и каком-то графике выплат, который устраивал бы нас обоих, но это можно сделать.

Пол Миллер положил ногу на ногу и сделал вид, что внимательно рассматривает свои ухоженные ногти.

– Роза, я всегда вами восхищался. Особенно тем, как самоотверженно вы работали для «Глобал Энтерпрайсиз». Честно говоря, я всегда считал, что Саймон недооценивает ваши способности. Когда я принял от него акции, я сделал это только потому, что они были солидным дополнительным обеспечением. Я думал – и думаю так до сих пор, – что могу внести значительный вклад в компанию. Я не хочу бороться с вами, Роза. Я хочу работать вместе с вами.

– Я польщена, Пол, – осторожно ответила Роза. – Но у вас не много опыта по части транспорта, не так ли?

Миллер склонил голову.

– Верно. Но я предприниматель. Мы могли бы работать вместе, Роза. Мое знание финансов и ваш опыт в «Глобал Энтерпрайсиз» сделают фирму вдвое богаче, чем сейчас.

– Очень щедрое предложение, Пол, но, признаться, я никогда не думала о том, чтобы брать в дело компаньона.

– Я говорю о чем-то большем, чем партнерство, – тихим голосом сказал Миллер. – Это так неловко с моей стороны, и я знаю, как это должно для вас звучать, особенно сейчас. Но я должен это сказать. Ни для кого не секрет, что вы с Саймоном… вы долгое время были не вместе. Сейчас не важно, почему и как. Главное, что вы небезразличны мне, Роза, и я хотел бы дать вам такую жизнь – полную жизнь, – какой у вас с Саймоном никогда не было.

Роза с трудом верила, что слышит такое, но ей удалось сдержать свой гнев. Она должна поймать его на слове.

– Я тронута, Пол. Но необходимо соблюдать приличия.

– Разумеется, – быстро сказал Миллер. – Мне лишь хотелось, чтобы вы знали о моих чувствах.

– Невзирая на них, нам все же необходимо договориться о выплате…

Миллер прервал ее, вскинув руку.

– Я не хочу, чтобы вы о чем-либо беспокоились. Я отложу на время это дело с акциями и попрошу моих поверенных подождать. Я не хочу бороться с вами из-за них, Роза, – повторил он.

«А под твоей бархатной перчаткой, оказывается, стальной кулак», – подумала Роза.

– Я высоко ценю вашу искренность, Пол, – сказала она, убежденная, что в этих словах он не различит сарказма. – Я также уверена, что вы поймете: мне нужно время, чтобы обо всем подумать.

Миллер улыбнулся.

– Конечно. Обязательно позовите меня, если вам что-то понадобится. Что угодно. И я приду, Роза.

– Да, я уверена, вы придете, – мягко ответила она.

В тот вечер Роза держала военный совет в Толбот-хаузе с Франклином, Хью О'Нилом и Монком Мак-Куином. Никто из них не мог поверить, что Пол Миллер собирается оставить у себя акции.

– Миллер – продажный негодяй, каких мало, – удачно выразил общее мнение Франклин.

– Но это негодяй, у которого в руках все еще остается двадцать пять процентов акций «Глобал Энтерпрайсиз», – добавил О'Нил.

– Ну и что? – возразил Франклин. – Этого недостаточно, чтобы причинить нам ущерб. В конце концов мы получим их обратно, как только выплатим пять миллионов долларов.

– А мы тем временем вынуждены топтаться на месте, – сказала Роза. – Да, сейчас у нас удачная полоса. С этой войной в Европе невозможно не делать деньги. Но мы должны смотреть вперед. Планы, которые я разработала для «Глобал Энтерпрайсиз», ждать не могут.

Франклин с любопытством глядел на сестру, удивленный и взволнованный ее хладнокровными замечаниями. Роза явно не могла знать о кошмарной бойне, происходящей в окопах Франции и Бельгии: вряд ли она читала об этом в газетах.

– Прежде всего мы должны быть уверены, что сможем выплатить заем, – продолжала Роза. – Хью, вы должны связаться с банками и выяснить, каким образом можно продлить срок выплаты по нашим кредитам. Франклин, я хочу, чтобы ты работал с Эриком. Он знает все дела фирмы досконально и может научить тебя всему, что необходимо.

– А я могу что-нибудь сделать? – спросил Монк. Роза тронула его за руку.

– Да, можешь. Но об этом я хотела бы поговорить с тобой отдельно.

О'Нил и Франклин поняли намек. Когда они с Монком остались одни, Роза налила ему еще бокал портвейна и поставила на столик перед камином.

– Думаю, здесь нам будет намного удобнее, – пригласила она.

Монку казалось, что Роза никогда еще не была так прекрасна, как теперь: розовые отблески пламени на коже, сверкающие черные как смоль волосы. Чувства, которые она пробуждала в нем сейчас, так не соответствовали моменту…

– Мне нужно сказать тебе что-то, чем я не могу поделиться с другими, – сказала Роза. – Хью это совсем не касается, а Франклин… мне кажется, он слишком сильно на это отреагирует. Но я должна рассказать об этом кому-то, лучше всего другу…

– Да, Роза, конечно. Мне ты можешь рассказать все.

Медленно, со строго выверенной серьезностью и сдержанностью, Роза объяснила ему, чего на самом деле добивался Пол Миллер. Монк воспринял это именно так, как она и ожидала.

– Просто поверить не могу! – взорвался он. – В тот самый день, когда ты похоронила мужа, Миллер заявляет, что влюблен в тебя!

– Ну, так уж напрямик он этого не говорил, – уточнила Роза. – Но своих намерений совершенно не скрывал.

– Он тебя шантажирует! – бушевал Монк. – По-другому это и не назовешь!

– Мне кажется, так оно и есть, – предположила Роза, благодарная Монку за то, что он сделал вывод сам.

– Это ему так не сойдет, – объявил Монк. – Пола Миллера надо остановить.

– Но как? – спросила она. – Я о нем не так уж много знаю. У него деньги, влияние…

– Предоставь это мне, – сказал Монк зловещим тоном. – Уж я-то смогу разузнать о нем что угодно!

– Ты очень помог бы мне этим, Монк.

– Я начну немедленно. Но если Миллер начнет… делать тебе какие-то авансы, ты должна мне сразу об этом сказать.

– Хорошо, Монк, – торжественно сказала Роза. Только после этого она позволила Монку обнять себя и взять на руки.

 

8

Весна постепенно вытесняла зиму с Манхэттена. Саймон Толбот уже два месяца лежал в могиле. Нью-йоркское общество быстро забывало о тех, кто причинял ему неудобство. В центре внимания оказалась теперь прекрасная Роза Толбот, которая с таким изяществом и шиком несла бремя своего вдовства. Мельницы сплетен и пересудов заработали в полную силу. Строились предположения даже не о том, выйдет ли Роза снова замуж, но о том, когда это произойдет и кто станет ее женихом. Что касается самой Розы, мысль о браке вовсе не приходила ей в голову.

С того дня, как Роза впервые встретилась с Полом Миллером, она словно все время ходила по натянутому канату. Дни ее были наполнены сотнями мелких дел, которые нельзя было упускать из виду, если она хотела удержать «Глобал Энтерпрайсиз» на плаву. Фирма «Толбот Рейлроудз» была единственной транспортной компанией, перевозившей грузы «Глобал Энтерпрайсиз». После того, как железные дороги были захвачены Вандербильтом, Роза обратилась в суд с требованием принудить Командора выполнить контрактные обязательства «Толбот Рейлроудз» и выиграла дело. Но это дало всего лишь небольшую передышку. Сроки договоров, заключенных между «Глобал Энтерпрайсиз» и «Толбот Рейлроудз», истекали уже через несколько месяцев. Разумеется, никаких дальнейших переговоров по ним быть не могло, не говоря уже о продлении контрактов.

Миллер и сам причинял Розе немало трудностей. Он ясно дал понять, что намеревается использовать попавшие в его распоряжение акции в качестве камня преткновения. Он уговаривал Розу как можно скорее встретиться с Вандербильтом и разработать с ним долгосрочное соглашение о грузоперевозках. Миллер вызвался даже вести переговоры от ее имени; Роза вежливо отказалась. Она слишком ясно видела, на какой путь ее толкает Миллер: как только она согласится на торговлю с Вандербильтом, она окажется целиком в его власти. Всевозможные «стихийные бедствия» будут устроены для того, чтобы задержать или сорвать перевозки грузов «Глобал Энтерпрайсиз». А когда пойдут слухи о том, что компания – ненадежный поставщик, начнется массовое бегство клиентов.

Вмешательство Пола Миллера в ее дела помешало Розе и в разработке новых идей, над которыми она размышляла так давно и от которых не могла отказаться. Однажды она доверила их Теодору Кулиджу, банкиру, много лет работавшему вместе с ее дедом.

– Твоя идея с этим «денежным переводом» – просто блестящая, – сказал он, выслушав ее. – Жаль, что я сам до такого не додумался, потому что ты на этом заработаешь просто огромные деньги.

– В ваших словах я слышу какую-то неуверенность, – заметила Роза.

– Ты сама прекрасно знаешь, что я имею в виду, – отвечал Кулидж. – Прежде всего банкиры и близко к тебе не подступятся, пока у тебя не полный контроль над «Глобал Энтерпрайсиз». Они не захотят перебегать дорогу Миллеру, а уж тем более этому «серому кардиналу» – Вандербильту. А во-вторых, как только они пронюхают, что у тебя на уме, они накинутся на тебя всей стаей. Эта твоя схема может принести огромные деньги, и если ты не будешь очень, очень осторожна, они украдут их у тебя из-под носа.

Теодор Кулидж помедлил.

– Я очень высоко ценю тебя, Роза, и буду помогать тебе, как только могу. Но ты должна что-то решать с Миллером.

Роза подумала, что эта головоломная проблема начинает сводить ее с ума.

Пол Миллер превратился в ее тень. Он звонил ей в офис чуть ли не каждый день, приглашая пообедать вместе или пойти с ним на ужин, который давали некие «общие друзья». Роза, никогда особенно не обращавшая внимания на легкомыслие нью-йоркской аристократии, которая, в свою очередь, платила ей равнодушием, оказалась вдруг засыпанной приглашениями на скромные вечера в узком кругу, которые она как вдова могла посещать. Она была убеждена, что за всем этим стоит Пол Миллер, но не могла отвечать отказом на все приглашения. Ясно было, что все думают о Розе Толбот как о женщине, для которой кончина мужа – неожиданный подарок судьбы и которая стремится взять как можно больше от вновь раскрывшейся перед нею жизни. Кое-кто из замужних дам уже намечал на будущую зиму свадьбу.

В ответ на такого рода намеки Роза лишь мило краснела и отвечала то, что полагается отвечать в подобных случаях. Но кровь ее кипела. У нее было такое ощущение, что Пол Миллер незаметно надел на ее шею золотой поводок, который пока решил не затягивать слишком туго. Однако Роза знала, что терпение Миллера не безгранично. Он тратил на ухаживания за нею массу времени и еще больше денег и в ответ ожидал чего-то осязаемого. По ночам Роза лежала без сна, терзаемая мыслями о том, чем ей придется пожертвовать Миллеру, чтобы выиграть время. Время, необходимое Монку, чтобы помочь ей, как он пообещал. Если он вообще мог ей помочь…

С той минуты, когда Роза обратилась к нему с этой просьбой, мир вокруг Монка Мак-Куина изменился. Раньше он думал, что время и расстояние заставят его забыть о страстной любви к ней. Теперь это чувство разгорелось с прежней силой, словно в отместку. Монк был убежден: если он сможет помочь Розе, их ничто уже не будет разделять.

В течение нескольких недель после похорон Саймона Толбота Монк обдумывал, как должен поступить, чтобы избавить Розу от власти Пола Миллера. Но все его планы, один за другим, разбивались об одну и ту же скалу: Миллер был богатым и влиятельным человеком, и в его панцире не было заметно ни одной трещинки.

Преследование Розы Полом Миллером превратилось в главную тему нью-йоркских разговоров. Монка страшно раздосадовала собственная беспомощность. Он ненавидел Миллера за то, с каким собственническим, самодовольным видом он появлялся рядом с Розой, заставляя всех присутствующих молчаливо завидовать его удаче. Еще хуже было видеть, в каком состоянии Роза. Иногда, во время светского приема или ужина, она начинала искать его глазами. Порой в ее взгляде виделась улыбка надежды, но чаще в глазах ее Монк читал немой вопрос и, хуже того, разочарование, которое больно ранило его.

Перелом произошел в День памяти павших в войнах. В этот день Роза устраивала небольшой прием в Лонг-Айленде по случаю нового заселения имения в Дьюнскрэге. Монк приехал одним из первых, надеясь провести немного времени с Розой. Войдя в дом, он увидел Пола Миллера, спускающегося по огромной парадной лестнице. Миллер не сумел скрыть удивления, но быстро взял себя в руки и радушно приветствовал Монка, хотя сам был гостем. Монк почувствовал запах лосьона после бритья и заметил, что волосы у Миллера еще влажные. В этот момент он мог думать только о расположении спален на втором этаже, где он играл еще ребенком.

Не успев подавить в себе возникшие подозрения, Монк увидел на балконе Розу. По выражению ее лица он сразу понял, что она прочитала его мысли. Радушие в ее глазах погасло. Проходя мимо него, она едва заметно пожала плечами и высоко вздернула подбородок, словно говоря этим: «А чего ты ожидал?»

В ту минуту Монк понял, что должен теперь сделать…

Элистер Мак-Куин всегда говорил сыну, что информация – бесценный капитал. За время своей блестящей карьеры консультанта по финансовым вопросам Элистер Мак-Куин собрал досье на сотни предпринимателей Америки. Некоторые из этих людей по тем или иным причинам лишились своего состояния, деньги других пустили по ветру беспечные наследники. Кое-кто поднялся до вершин могущества и оставался у руля промышленности до сих пор. Незадолго до смерти Элистер Мак-Куин доверил сыну свои наблюдения и секреты. Он показал Монку, как гигантские состояния создавались на костях соперников, как молодые люди, рвущиеся к богатству, лгали, мошенничали и воровали, чтобы сколотить капитал для первого своего крупного дела, а затем наращивали его, пользуясь чужими неудачами, а иногда и разоряя других ради собственной выгоды. Он объяснял, как эти, теперь уже немолодые негодяи, завоевав своими деньгами уважение общества, старались поглубже спрятать свои грехи и переписывали собственные биографии, чтобы занять достойное место среди сильных мира сего.

Элистер Мак-Куин коллекционировал чужие грехи, но никогда не старался извлечь из них выгоду. У его так называемой «Книги Страшного Суда» было одно-единственное предназначение: сохранить свободу и независимость «Кью» – газеты, издаваемой им. В своих редакционных статьях и специальных репортажах он рассказывал читателям о темных делах некоторых бизнесменов, спорил с постановлениями законодателей и требовал публичного расследования, если частный предприниматель наносил ущерб общественному благу. Всякий раз, когда его комментарии вызывали неодобрение, и в его адрес раздавались требования умерить остроту критики или вообще замолчать, Элистер Мак-Куин спокойно замечал, что при желании мог бы рассказать значительно больше. Ему достаточно было нескольких фактов и цифр, чтобы противостоять замаскированным угрозам и скрытым обвинениям во взяточничестве.

В понедельник, на следующее утро после праздника, Монк Мак-Куин явился в Готэм-банк и открыл личный сейф, приобретенный отцом тридцать лет назад. Один, без свидетелей, в специальной комнате, где хранился сейф, он раскрыл «Книгу Страшного Суда» и принялся листать ее в поисках нужных сведений.

Элистер Мак-Куин подробно осветил все этапы карьеры Пола Миллера от безвестности к удаче и богатству.

Книга содержала целый список дел, расположенных в хронологическом порядке и касающихся некоторых сомнительных предприятий Миллера. Несколько раз Миллер и Элистер Мак-Куин становились на пути друг у друга, но, насколько Монк мог судить по заметкам, отец никогда не продолжал расследование совершенного Миллером.

Почему? Что еще из того, что отец знал о Миллере, заставляло его отступать? Об этом в записках ничего не было. Монка не покидало чувство, что здесь что-то было неспроста.

Открыв «Книгу Страшного Суда», Монк уставился на обложку. Он помнил взгляд Розы тогда, в Дьюнскрэге: презрение к себе окутывало ее как пелена, а глаза были полны покорности и осуждения, когда она проскользнула мимо него.

И Монк принял решение. Он получил от отца возможность начать поиски. И он будет упорно искать до тех пор, пока не докопается, в чем был замешан Миллер. Он опубликует все, что обнаружит, чьи бы интересы это не затрагивало. Монк был убежден, что правда сделает Розу свободной.

Монк начал поиски в штате Миннесота, где Пол Миллер родился и вырос. Разговаривая с горожанами, он вскоре обнаружил, что они вовсе не питают любви к разбогатевшему земляку.

В двадцать с небольшим лет Пол Миллер организовал строительство небольшой мясоконсервной фабрики. Он убедил фермеров, что они заработают больше, если будут сдавать на мясо своих коров, свиней и овец прямо на месте, а не поставлять скот на чикагские бойни. Фабрика была основана на кооперативных началах. Фермеры построили ее, работали на ней и были ее владельцами. Миллер же стал главным управляющим.

После пуска предприятия оно оказалось убыточным. Поначалу его основатели, упоенные первыми успехами, дали право Полу Миллеру закупить дорогие станки и выделить средства на строительство новых зданий, а также подписать контракты с поставщиками из восточных штатов. Но незаметно задолженность кооператива превысила его доходы.

Когда банки стали требовать деньги, Пол Миллер бесследно исчез. Люди, прежде гордившиеся своим положением независимых собственников и управлявшие своим предприятием, вдруг узнали, что они не более чем должники. Фабрика перешла в собственность банков. Но последний удар нанес кооперативу один из крупных чикагских консервных заводов, сделавший банкам предложение, от которого они не смогли отказаться. Кооператив был закуплен на корню, со всем, что в нем было, втрое дешевле своей стоимости, и вновь открылся уже в следующем месяце. Его члены, лишенные собственности и капиталовложений, оказались в безвыходном положении и вынуждены были принять любые цены, назначаемые новым владельцем за их скот. За все это время о Поле Миллере никто ничего не слышал. Прошло долгое время, прежде чем в одной из газет Миннеаполиса появилось сообщение, что тот же самый чикагский концерн недавно назначил Миллера вице-президентом по региону Среднего Запада.

Монк поведал об этой первой афере Пола Миллера во всех подробностях, уделив основное внимание человеческой драме: надеждам, мечтам и жизням, разбитым из-за амбиций этого человека. Довольный статьей, Монк отправил ее в «Кью» с указанием дать ей заголовок «Без ретуши». Она должна была стать первой из серии «Бизнес в лицах». Мак-Куин задумался, оценит ли персонаж статьи авторскую иронию.

Все лето Монк упрямо шел по следу, оставленному Полом Миллером за прошедшие годы. Этот след тянулся из Миннеаполиса и Сент-Пола через Дулут, Чикаго и Вашингтон до самого Нью-Йорка. Путь Миллера в пантеон воротил американского бизнеса состоял из выкупов и распродаж, нарушенных обязательств, захватов имущества и поглощения мелких компаний.

Монк встречался с владельцами небольших банков, разоренных финансовыми махинациями Миллера, с семьями, оставшимися без средств к существованию из-за того, что их предприятия были поглощены гигантскими концернами, на стороне которых был Миллер, со смелыми начинающими предпринимателями, чьи идеи, зародившиеся в подвалах, на конюшнях и в гаражах, Миллер присваивал и запатентовывал как свои собственные. Вырисовывающийся мало-помалу образ Пола Миллера напоминал портрет Дориана Грея. В жизни Миллер был прямо-таки эталоном успеха. Но глубоко в прошлом прятался другой, настоящий – жадный, ненасытный мошенник. Судя по письмам читателей, приходившим к Монку, те видели его в том же свете.

С каждой новой статьей Монк все сильнее закручивал гайки. Он считал, что, если надавить посильнее, кто-то наверняка выступит с информацией настолько серьезной, что необходимо будет начать официальное расследование дела Миллера. При этом он давал резкий отпор всякой попытке Миллера связаться с ним, а когда его поверенные подали на Монка в суд за клевету, он приказал своим адвокатам отстоять дело. Позже, уже в Вашингтоне, на ступенях Капитолия, к нему вдруг подошли два частных детектива. Монк громко спросил у них, что им нужно. Уж не Миллер ли их подослал? Не собираются ли они угрожать ему, Монку? Детективы бежали, но сообщение об инциденте появилось в следующем номере журнала «Кью».

– Я жду от вас решения, Роза. Времени остается немного.

Они сидели друг против друга в английском парке Дьюнскрэга, на фоне декоративных кустов, искусно подстриженных в виде фигур животных, и затейливо рассаженных роз, гармоничный узор которых подчеркивали яркие клумбы герани и тюльпанов. За полосой зеленой травы виднелся залив Лонг-Айленд. Рыбацкие парусные лодки в морской дали казались живописным этюдом: белое на ярко-голубом.

Роза налила еще чаю.

– О каком решении вы говорите, Пол?

– Контракты «Глобал Энтерпрайсиз» с Вандербильтом о грузовых перевозках теряют силу через три недели. Вы даже не приступили еще к переговорам об их продлении.

Роза внимательно изучала его. Миллер явно был напряжен и обеспокоен: сказывалось впечатление, которое производили на него статьи Монка Мак-Куина. Его прежнее обаяние сменилось резкостью, которая давала о себе знать даже тогда, когда он был рядом с ней. Прекратилось и его пылкое ухаживание. В эти дни Пола Миллера занимали совсем другие мысли.

Роза с волнением читала статьи Монка Мак-Куина. Она знала, ради чего он их пишет, и мысленно, на расстоянии многих миль, торопила его. Она не спускала глаз с Пола Миллера, стремясь обнаружить признаки слабости, ожидая момента, когда он сдастся, добровольно откажется от акций и согласится принять деньги Ничто другое не заставит его навсегда исчезнуть из ее жизни – и из жизни компании.

– Я не уверена, что Вандербильт – лучший из возможных вариантов, – сказала Роза, проводя ногтем с блестящим ярко-красным маникюром по ободку чашки.

– Он – единственный, кто нам нужен! – резко ответил Пол Миллер.

– А его условия?

– Лучших нам пока никто не предлагал. «Потому что ни одна транспортная компания не решается предлагать другие условия. Вандербильт всех запугал».

– Если сделка не будет заключена, Роза, «Глобал Энтерпрайсиз» может остаться без транспорта. Вы не хуже меня знаете, что, если это произойдет, компания и гроша ломаного не будет стоить.

«Ты имеешь в виду стоимость акций, которые держишь у себя».

– хочу навязывать вам решение, Роза, – сказал Миллер. – Но если вы сами не видите своей выгоды, мне придется дать указание моим адвокатам обратиться в суд, чтобы предъявить вам иск по поводу этих акций. После этого вам будет уже не так легко отклонить мой совет.

Несмотря на теплое вечернее солнце, руки Розы покрылись гусиной кожей.

– Вы действительно считаете это необходимым, Пол? – мягко спросила она. – Неужели я это заслужила? Вы дали мне время, как я и просила, и я благодарна вам за это. Но и я ответила вам взаимностью. Вопреки всему, что о вас пишут, я никогда не сомневалась в вашей честности. Разве это вам ни о чем не говорит?

Пол Миллер облизал губы.

– Не уверен. То есть не понимаю, о чем вы. Роза рассмеялась, положив ладонь на его руку.

– Вы, мужчины, иногда такие непонятливые. Неужели вы не видите, что я влюблена в вас, Пол?

Часом позже Роза лежала в своей кровати с балдахином, невидящими глазами глядя вверх, на причудливые узоры фламандских кружев. Рядом легко похрапывал усталый Пол Миллер.

Неслышно Роза выскользнула из постели и отправилась в ванную комнату. Заперев за собой дверь, она долго смотрела в зеркало на свое обнаженное тело. Все осталось таким, как было, только саднило в паху после того, как Пол Миллер овладел ею, стеная от наслаждения. То, что произошло между ними, можно было назвать по-разному: механическим актом, уловкой, чтобы отвлечь внимание, попыткой выиграть время, первым взносом при покупке товара, жертвой во имя будущего, которого она никогда не уступит никому. Не было в этом – и быть не могло – только любви.

Роза долго стояла перед зеркалом, обнаженная и дрожащая, глядя на себя так, как будто хотела выжечь свой образ в мозгу, чтобы никогда не забывать, что она сделала и чего ей это стоило. Лишь убедившись, что не пошатнется и не упадет, она взяла губку и начала омовение.

Оружие возмездия, призванное уничтожить Пола Миллера, уже ковалось. Газеты всей страны, в том числе и влиятельные ежедневные газеты Вашингтона, Нью-Йорка и Бостона, так и ухватились за статьи Монка Мак-Куина. Редакционные статьи требовали отчета от Пола Миллера, в то время как специалисты по финансам размышляли о причинах его молчания и строили догадки, почему он прячется за спины адвокатов. Монк присоединил и голос своей газеты к общему хору, заявив, что готов предоставить Полу Миллеру всю первую страницу «Кью», если тот решится публично выступить в собственную защиту. Однако ответ, полученный Монком, был совершенно неожиданным.

Сенатор Чарлз Хамболт от штата Делавэр провел в парламенте больше половины из своих семидесяти лет. Он был автором некоторых наиболее действенных законов, принятых Сенатом, и обеспечивал ускоренное рассмотрение тех законопроектов, которые считал особенно полезными для страны. Ко времени своей отставки Хам-болт занимал пост председателя комитета по финансам – одного из самых влиятельных в Сенате, и теперь его изящный особняк на Дюпон Серкл был полон подарков и подношений в награду за столь долгую службу на благо общества.

– Даже у вашего отца нашлась бы обо мне пара добрых слов. – Хамболт довольно усмехнулся, охватив узловатыми, негнущимися пальцами серебряный набалдашник своей трости.

– И совершенно справедливо, сенатор, – ответил Монк, пододвигая к нему поближе свое кресло.

Слух у Хамболта был ничуть не хуже, чем у Монка, однако говорил он, как правило, очень тихо. Этот прием принуждал собеседника внимательно вслушиваться в то, что сенатор скажет.

Монк все еще был сбит с толку неожиданным звонком Хамболта. Для него так и оставалось загадкой, зачем законодатель хочет встретиться с ним.

– Ну, а теперь, когда вы сделали мне все необходимые комплименты, а я в ответ издал соответствующие звуки, перейдем к делу, – сказал Хамболт. – Вы столько пишете о Поле Миллере. Если не секрет, почему?

Монк начал с ответа, который он уже многократно повторял за последние месяцы. Он был заинтригован ролью Пола Миллера в «Толбот Рейлроудз» и весьма сомнительным, если не явно беззаконным, соглашением между ним и Саймоном Толботом. А это, естественно, побудило его к расследованию делового прошлого Пола Миллера.

Сенатор Хамболт резко стукнул тростью об пол.

– Благодарю за любезность, мистер Мак-Куин. Если мне надо поразвлечься, я читаю в газете страничку юмора. Давайте я помогу вам немного. Вы подняли весь этот шум потому, что хотите помочь Розе Толбот в том, чтобы не дать Миллеру наложить руки на «Глобал Энтерпрайсиз».

Монк покраснел.

– Так и есть, сенатор, – признался он.

– И вы неплохо над этим потрудились, не так ли?

– Да, если вы имеете в виду те тайны, которые я предал гласности. Но, хотя каждое мое слово подкреплено фактами, Пол Миллер так до сих пор и не возразил мне.

– А вы знаете, почему?

– Потому что я пишу правду, сенатор, – спокойно ответил Монк.

– Правду… – прошептал Хамболт. – Вы говорите о ней так уверенно, как может говорить только человек очень молодой и чистый. Мистер Мак-Куин, вы только приближаетесь к истине. Вы еще не прикоснулись к ней, и, может быть, не захотите прикасаться.

– Простите, не понимаю вас, сенатор.

– Вы вытащили на свет Божий немало грязи, но еще добрались до самого дна, – грустно сказал Хам-болт. – Вы обвиняете Миллера в безнравственности, воровстве, обмане. И он, без сомнения, виновен. Но, видите ли, мистер Мак-Куин-младший, мы уже давным-давно обо всем этом знали. Черт побери, кое-кто из нас этим даже пользовался. Удивляюсь, как вы, с вашими блестящими способностями и с вашим проповедническим пафосом, до сих пор этого не обнаружили.

У Монка перехватило дыхание.

– Кто это «мы», сенатор?

– Кое-кто из высокопоставленных членов Сената Соединенных Штатов. – Хамболт вызывающе выпятил подбородок. – А среди них и я. И я расскажу вам сейчас, кто, когда, где и почему.

Эти слова все еще эхом откликались в голове Монка, когда он услышал свой собственный голос:

– Сенатор, надеюсь, вы не будете против, если я буду записывать…

Хамболт слабо улыбнулся.

– Я настаиваю на этом.

Три часа спустя Монк чувствовал себя таким опустошенным, словно какая-то страшная сила выкачала из него всю кровь и энергию. На лице его читалось явное недоверие.

– Ну как, получили даже больше, чем рассчитывали? – спросил Хамболт, взглянув на него.

Сенатор Хамболт сдержал слово. Его энциклопедическая память сохранила массу имен, дат, названий, цифр. Из рассказа сенатора Монк понял, что щупальца Пола Миллера протянулись дальше, чем он раньше себе представлял, и захватывали людей, которые, как казалось Монку, были вне его влияния. Долгий перечень купленных и проданных услуг, прекращенных государственных расследований, тайных, негласных сделок между Нью-Йорком и Вашингтоном казался бесконечным. В противоположность сложившейся о нем легенде, Пол Миллер был обязан своим стремительным подъемом вовсе не удаче, умению и смелости. Каждый свой шаг он подготавливал заранее, за каждое движение расплачивался.

– Надеюсь, вы не обидитесь, сенатор, – сказал Монк. – Но есть ли у вас документы, подтверждающие то, о чем вы мне сейчас рассказали?

Хамболт подтолкнул своей тростью к Монку старый портфель.

– Все, что нужно, вы найдете здесь. Многих из тех, кто помогал Миллеру, уже нет в живых. Конечно, в архивах, семейной переписке, бумагах агентов по торговле недвижимостью могли сохраниться записи. Собрать их вместе – нелегкая задача для одного человека, но я не думаю, что вам это понадобится.

– Почему, сенатор?

– Потому что вам не хуже меня известно, что произойдет, если это попадет в газеты.

На этот счет у Монка не было никаких иллюзий. Опубликовав материал на первой странице «Кью», он развяжет самый громкий скандал за последние десять лет.

– Это будет связано с расследованием в Конгрессе, сенатор. Его непременно начнут по требованию общественности. Вы тоже будете привлечены к делу и должны будете давать показания.

– Если только вы решитесь печатать то, что вам известно.

Монк нерешительно замолчал, не понимая, куда клонит Хамболт.

– Видите ли, создавать таких, как Пол Миллер, помогали не только политики и законодатели, – продолжал сенатор. – Мы не думали тогда, что совершаем нечто ужасно дурное или безнравственное. Любезность, оказанная в обмен на частную информацию о биржевых делах, слово, замолвленное в благодарность за поддержку на следующей избирательной кампании – все это казалось мелочами, которые случаются всего-то раз в много лет и не влекут за собой серьезных последствий. И, конечно же, мы не очень-то любим хранить в памяти воспоминания о таких вещах, так что никогда и не задумаешься, сколько раз за всю жизнь допустил такое. Пока в один прекрасный день не сталкиваешься с тем, что то, что раньше было любезностью в порядке исключения, теперь становится правилом, и те самые люди, которые по-дружески договорились с тобой однажды, приходят к тебе снова, зная, что отказа не будет.

– Вы сказали, что здесь были замешаны и другие, – сказал Монк. У него пересохло в горле.

Чарлз Хамболт откинулся на спинку кресла. Пристально посмотрев на молодого человека, он указал ему на портфель.

– Элистер Мак-Куин, ваш отец, был одним из этих людей. Как и они, он кое-чем был обязан Полу Миллеру. Все это здесь, и вы можете убедиться в этом сами. Вот почему я сказал «если». Если вы решитесь это напечатать. Потому что, мой юный друг, вы вполне можете и передумать. Да и кто бы упрекнул вас в этом случае?

 

9

Да, все это было в портфеле, записанное черным по белому. Монк Мак-Куин не мог отмахнуться от этих бумаг или заставить их исчезнуть.

Он вернулся от сенатора Хамболта к себе в отель «Уиллард», где снимал номер-люкс, и велел прислуге не беспокоить его. Долго смотрел он на черный кожаный портфель, прежде чем решился открыть его. Наконец он приступил к чтению.

Сенатор записывал все тщательнейшим образом. Его письма и заметки были аккуратно подшиты и снабжены сведениями об именах, датах, местах встреч. Прочитав все, Монк узнал об отце то, о чем раньше и не догадывался.

Было время, когда Элистер Мак-Куин, отчаянно пытавшийся поставить на ноги свою газету, едва не был разорен до нитки кредиторами. Никто не желал помочь ему, и лишь в последний момент удалось занять деньги у некоего Пола Миллера, в ту пору делавшего первые шаги в своей карьере финансиста.

По теперешним масштабам сумма была до смешного мала – всего несколько сот долларов. Элистер Мак-Куин взял деньги и вернул их с процентами, когда «Кью» начала приносить прибыль. Только платежи на этом не кончились.

На протяжении многих лет Элистер Мак-Куин исследовал немало сообщений о деятельности Пола Миллера. Ему стало известно, что Миллер замешан в подкупе, взятках и махинациях с ценными бумагами. Написанные им об этом статьи даже сейчас, когда Монк читал их, не утратили своего обличительного пафоса. Однако Элистер Мак-Куин ни одной из них не опубликовал.

Но своим возмущением Мак-Куин поделился с молодым многообещающим политиком по имени Чарлз Хамболт. Не скрывая своего гнева, он рассказал Хамболту о наглых намеках Миллера: если хоть один из материалов увидит свет, он, Мак-Куин, будет разорен, а его газета, название которой всегда было символом честности и журналистской порядочности, превратится в посмешище, и тогда ее основателя будут считать лицемером, который хочет уничтожить человека, когда-то спасшего от гибели его мечту. Чарлз Хамболт посоветовал Элистеру Мак-Куину оставить Миллера в покое. «Есть много других мишеней для критики, которые больше заслуживают твоего внимания, – писал он. – Забудь о Миллере. Поверь мне, ему от тебя ничего не нужно».

Монк мог лишь вообразить, какие невыносимые душевные муки пришлось тогда пережить отцу. Однако он все-таки оставил в покое Миллера, а статьи не были уничтожены и до сих пор ждали своего часа.

Громко зазвонил телефон, и Монк долго слушал, как он трезвонит, не снимая трубки.

– Добрый вечер, сенатор.

– Хелло, Монк. Ну что, должно быть, все уже прочли?

– Да.

– Будете печатать?

Монк не знал, что ответить.

– Подумайте о вашем отце. Подумайте, как это повлияет на его доброе имя… Вы играете в чужие игры, Монк. Роза Джефферсон сама сумеет о себе позаботиться. Если надо, она пустит в ход все средства. Но если вы возьметесь нести знамя в ее битве, расплачиваться придется вам одному. Монк, сынок, не делай этого.

Монк вскипел от ярости. Как смеет Хамболт указывать ему, что следует или не следует делать для Розы?!

– Я знаю, о чем вы думаете, – продолжал Хамболт. – Вы единственный, кто может ей помочь. Она целиком на вас положилась, и вы не хотите бросать ее в беде. Остановитесь и подумайте, Монк. У Элистера Мак-Куина было много поводов, чтобы использовать то, что он знал о Миллере. Он видел, сколько порядочных людей страдает из-за этого подонка. Но он никогда его не трогал. Знаете почему? Потому что «Кью» должна была сохранить свою силу и авторитет, чтобы ваш отец мог охотиться за дичью покрупнее этого Миллера. Как ни ненавидел он компромиссы, он понял, что на этот компромисс он должен пойти. Поймите это и вы.

– Поэтому он и передал вам все сведения о Миллере? – спросил Монк. – Потому что знал, что вы позаботитесь о том, чтобы они не попали в чужие руки?

– Да, именно поэтому, – негромко сказал Хамболт.

– Не верю вам, сенатор.

– Монк…

– Еще вопрос. Это Миллер попросил вас показать мне эти материалы?

По молчанию Хамболта Монк понял, что вопрос застал его врасплох.

– Он думал, что я смогу объяснить все гораздо лучше, ведь мы с твоим отцом были друзьями. Но сейчас мне на это наплевать. Не печатай этих статей, Монк. Ты знаешь, я прошу не ради себя. Я пытаюсь позаботиться о тебе.

– Я ценю вашу заботу, сенатор, – сказал Монк. – Я буду держать вас в курсе.

Всю ночь Монк не мог уснуть. Он сидел у приоткрытой стеклянной двери на балкон, куря сигару за сигарой и глядя на огни Капитолия, словно пытаясь угадать ответ на свой вопрос. Он старался рассмотреть проблему объективно, взвесить все «за» и «против». Но напрасно: все его мысли были о Розе.

В пять утра Монк вызвал коридорного и велел принести полный кофейник, пишущую машинку и двести листов бумаги. Пора было приниматься за работу.

Роза сидела на террасе Дьюнскрэга за белым металлическим столиком, под огромным полосатым, красно-синим зонтом. Она смотрела на залив, видневшийся вдали за зеленой лужайкой. Там Стивен занимался парусным спортом. Роза гордилась его ловкостью и сноровкой в управлении двадцатифутовым судном, спорящим с капризными морскими течениями.

– Только что пришло для вас, мэм, – сказал Олбани, протягивая ей большой конверт.

Просматривая первую страницу журнала «Кью», Роза почувствовала, что сердце выскакивает у нее из груди. Она начала читать, заставляя себя внимательно вглядываться в каждое слово.

– Олбани, позвоните, пожалуйста, Хью О'Нилу.

Ее голос, наверное, сильно изменился, когда она произносила эти слова, так как слуга тут же спросил:

– Что-нибудь не в порядке, мэм?

Роза улыбнулась ему.

– Все в порядке, и даже больше чем в порядке! – Ока помедлила. – Свяжитесь также с мистером Голлантом.

Сотни мыслей роились в ее голове, пока она бежала к дому. Она никогда не видела, чтобы сын помахал ей рукой, выполняя какой-нибудь сложный поворот; он никогда не звал ее, чтобы привлечь к себе внимание.

* * *

Аромат дорогих сигар витал в роскошных апартаментах на седьмом этаже отеля «Уолдорф». Но сидевший перед Полом Миллером молодой человек не курил, а пепельницы были чистыми.

– Вы можете это объяснить? – спросил он бесцветным голосом, похлопав рукой по обложке журнала «Кью».

Пол Миллер отрицательно покачал головой. Он выглядел безукоризненно: свежевыбритый, с изящно отполированными ногтями, в безупречно скроенном синем костюме. Он только беспокойно озирался, как бы ища выхода из комнаты.

Он откашлялся.

– Я звоню в редакцию «Кью» все утро. Люди Мак-Куина утверждают, что его нет на месте, и отказываются сообщить, где его можно найти.

– Нам говорят то же самое, – заметил молодой человек. – И все-таки, как вы понимаете, в этом деле затронуты интересы мистера Вандербильта.

– А мои – нет? – взорвался Миллер. – Этот подонок закладывает меня по-черному! Мне нужна помощь! Что я, не знаю, что Вандербильт сидит в соседней комнате? Почему он не выйдет сюда и не поговорит со мной?

Молодой человек, казалось, не слышал вопроса.

– Надеюсь, вы сознаете всю серьезность последствий, – сказал он. – Будет начато расследование. Разумеется, в этой ситуации мистер Вандербильт не может поддерживать с вами никаких контактов.

– Не поздно ли вы спохватились? – резко возразил Миллер.

– Отнюдь. Мистер Вандербильт не имел никакого отношения к вашим прежним делам. Он связан с вами исключительно через «Толбот Рейлроудз». Уверен, вы со мной согласитесь, что теперь эта связь должна быть прекращена.

Глаза Миллера сузились.

– Что вы хотите сказать?

– Вы должны устраниться от всякого участия в делах «Глобал Энтерпрайсиз», через которые вы связаны с «Толбот Рейлроудз».

– То есть я должен вернуть акции? – недоверчиво спросил Миллер. – Я же одолжил Толботу деньги с одной-единственной целью: закрепиться в фирме, чтобы в дальнейшем и она перешла в руки Вандербильта.

– Планы меняются, мистер Миллер. Мы готовы уладить с вами эту проблему, когда вы, так сказать, окажетесь за пределами пристального внимания общественности.

– Это точно, окажусь. За решеткой!

Пол Миллер старался не выходить из себя. Теперь, больше чем когда-либо, ему нужно было быть начеку.

– Каким же образом вы собираетесь это уладить? – осторожно спросил он.

– Пятьдесят тысяч долларов, наличными.

Пол Миллер вздрогнул. Это было еще хуже, чем жалкие гроши. Это было оскорбление. Он понял, что кроется за этой подачкой.

– Отделаться от меня хотите? Чтобы я убрался отсюда побыстрее и подальше?

– Мы предлагаем вам обеспечить себе спокойную старость, – равнодушно заметил молодой человек. – Подумайте об этом, мистер Миллер. Хорошо подумайте.

Пол Миллер кивнул, как будто обдумывая решение. Затем внезапно вскочил на ноги и со всего размаху обрушился на дверь соседнего номера. Несмотря на его массу и силу удара, дверь даже не дрогнула.

– Выходи, Вандербильт! – ревел он. – Выходи и расскажи сам, как ты собираешься меня продать!

Молодой человек достал свой пистолет, но отложил его, увидев, что Миллер рыдает. Он готов был застрелить Миллера в случае необходимости. Теперь же он мог только пожалеть его.

– Ну, вот и я. Хорошо, что застал тебя. Пол Миллер вошел в оранжерею и нагнулся, чтобы поцеловать Розу.

– Пол, прошу тебя… – Роза уклонилась в сторону. Миллер рассмеялся.

– Ах, какие мы стали вдруг стеснительные!

Пол Миллер был уже не тем человеком, что несколько часов назад. После сокрушительного разгрома, пережитого в отеле «Уолдорф», он помчался домой, на Парк-авеню, где постарался как можно спокойнее взвесить все свои возможности. Оставался единственный шанс: если Роза еще не читала ту статью, он все еще может уговорить ее заключить договор с Вандербильтом. Единственное, что его может спасти – если Роза сейчас в Дьюнскрэге. Вероятно, журнал «Кью» в Лонг-Айленд еще не доставили. Значит, необходимо оказаться там раньше.

Пол Миллер достал из кармана маленькую коробочку, обернутую в серебристую бумагу, и положил ее на стол.

– Ну-ка, Роза, открой ее.

Роза сняла крышку и открыла оказавшийся в коробочке бархатный футляр от фирмы «Картье». Огромный брильянт, чистый, как слеза, вставленный в золотой ободок кольца, сверкнул перед глазами.

– Зачем, Пол? – спокойно спросила она.

– Затем, что я люблю тебя, Роза, – ответил он, не отводя от нее взгляда. – Все, что произошло между нами за последние недели, только подтвердило то, что я знал и раньше: я хочу жениться на тебе, Роза, хочу стать твоим мужем.

Роза громко захлопнула крышку футляра. Протянув руку, она взяла свежий номер журнала «Кью» и бросила на стол.

Миллер вздрогнул.

– Я предполагал, что ты это уже прочла, – проговорил он как можно более ровным голосом. – Прошу тебя, поверь мне, обвинения Мак-Куина совершенно беспочвенны. Я уже разговаривал с моими адвокатами. Сегодня же они подадут на него в суд.

Тактика Миллера оказалась для Розы неожиданной. По ее предположениям, он должен был скорее спровоцировать ее на сделку с Вандербильтом, чем преподнести обручальное кольцо. Если только Вандербильт не исчез со сцены…

Не говоря ни слова, Роза пододвинула Миллеру лист бумаги. Затем сняла колпачок с авторучки и вручила ее ему.

– Это отказ от прав, Пол, – сказала она бесцветным голосом. – Ты подпишешь его и откажешься от всех претензий на акции «Глобал Энтерпрайсиз», которые сейчас в твоем распоряжении.

Миллер смотрел на нее в упор. Будь он проклят, если позволит этой женщине запугать себя.

– А почему я должен это подписать, Роза?

– Потому что очень скоро ты предстанешь перед судебным комитетом Сената. Затем тебе предъявят в гражданском суде обвинения во взяточничестве, вымогательстве и мошенничестве. Если ты сейчас подпишешь эту бумагу, Пол, то я не присоединю свой иск к длинному перечню других исков против тебя.

– Ты сама не знаешь, о чем просишь меня, Роза.

– Знаю, – ответила она, кладя перед ним второй лист бумаги. – Вот список обвинений против тебя, которые Хью О'Нил готов представить завтра в федеральный суд вместе с ходатайством о конфискации у тебя акций. Учитывая твои обстоятельства, я не думаю, что кто-либо из судей встанет на твою защиту, находясь в здравом уме.

Роза выдержала небольшую паузу.

– Конечно, ты можешь рискнуть и пойти к Вандербильту. Насколько я понимаю, сейчас это твоя единственная возможность.

Пол Миллер долго не сводил глаз с обоих документов, словно пытаясь с помощью одной силы воли изменить то, что в них написано. Потом посмотрел на Розу и увидел в ее глазах абсолютную пустоту. Такое же непостижимое выражение, лишенное радости, он уже замечал у нее однажды. Это было после того, как они занимались любовью; она не подозревала, что он смотрит на нее, или ей это было безразлично. Тогда он подумал, что Роза фригидна. Теперь он понял: холод исходил из ее сердца.

– Сколько? – хрипло спросил он. – Сколько ты предлагаешь за акции?

– Ни цента! – отрезала Роза. – У тебя была прекрасная возможность договориться со мной. Ты предпочел другое. Ты хотел большего; в конце концов ты это получил. Но ты еще никогда не платил такую высокую цену за то, чтобы переспать с женщиной. Так вот тебе счет! Подписывай и уходи.

Пол Миллер изумленно уставился на нее.

– Так ты легла под меня ради фирмы, ради… вещи?

– Подписывай, Пол, – тихо сказала Роза. – Пока я не передумала и не вызвала полицию.

Миллер смотрел на нее, словно чего-то не понимал. Его рука дрожала, когда он схватил ручку и торопливо расписался на листе с отказом от прав.

– Да поможет тебе Бог, Роза, – прошептал он. – Потому что когда-нибудь настанет и твой черед!

– Если от этого тебе легче, Пол, что ж, можешь так думать!

Разоблачения, опубликованные в «Кью», были подхвачены газетами всей страны. За ними последовали парламентские запросы, заявления губернаторов штатов, петиции граждан с требованием расследования дела Миллера в Конгрессе.

Пока на Капитолийском холме царило волнение, Монк Мак-Куин вернулся в Нью-Йорк. Редакция «Кью» пребывала в атмосфере подавленности, почти в траурном настроении. Собрав всех сотрудников, Монк попытался выяснить причину. Общее мнение выразил Джимми Пирс.

– Мы считаем, что вам понадобилось невероятное мужество, чтобы сделать это, сэр. Нам хотелось бы, чтобы вы знали: каждый из нас гордится, что он работает в этом журнале. Мы будем с вами, что бы ни случилось.

Монк готов был расплакаться. Поддержка сотрудников редакции, вплоть до мальчиков-помощников корректора, значила для него очень много. Через несколько дней ему на деле пришлось убедиться, как важно это доверие.

Большинство журналистов и обозревателей финансовых газет превозносили Монка за то, что он раскрыл причины, по которым его отец отказался от расследования преступлений Пола Миллера. Они признавали, что Элистер Мак-Куин пошел на сделку с совестью и тем самым запятнал свой безупречный авторитет журналиста. Вместе с тем, по их мнению, эта единственная ошибка не могла зачеркнуть достижений Мак-Куина, дела всей его жизни.

Далеко не столь великодушными оказались бульварные газеты, падкие до скандалов. В них попадались обвинения в адрес Элистера Мак-Куина в том, что он, якобы, неплохо наживался, замалчивая грязные дела Миллера в своей газете. Кое-кто из репортеров намекал, что эти тайные доходы пополнялись и за счет других крупных мошенников, которым Мак-Куин, по их словам, оказывал скрытое покровительство. Монк возмущенно опровергал все эти обвинения, но один вопрос неизменно задевал его за живое:

– Почему вы это сделали, Мак-Куин? Что заставило вас предать вашего отца? Как вы думаете, что бы он сказал вам, если бы очутился поблизости?

– Мой отец был достойным человеком, – заявлял Монк в ответ. – Но он не был совершенным. Он делал ошибки. Я уверен, что, имей он такую возможность, он бы и сам опубликовал эти статьи.

Крики и насмешки больно ранили Монка, но он продолжал говорить.

– Я думаю, отец одобрил бы мой поступок.

– А как же, конечно, одобрил бы! – крикнул один из репортеров. – Какой отец не желает, чтобы сын нанес ему удар в спину!

Лицо Монка горело от стыда и гнева. Когда он начинал писать первую из своих статей, он был так уверен, что отец согласился бы с ним. Но теперь, когда Монк мысленно умолял об ответе, тень Элистера Мак-Куина хранила подозрительное молчание. Теперь только один человек мог облегчить его ношу.

– Монк! Ты вернулся!

Ему казалось, что Роза еще никогда не была так прекрасна. Ее густые черные волосы были уложены в высокую прическу, закрепленную тонкими бриллиантовыми шпильками, она протягивала к нему руки в белых кружевах, алые полные губы смеялись, кончики пальцев ее были прохладными.

– Хелло, Роза, – негромко сказал он.

Она взяла его за руку и повела в гостиную, где слуги под присмотром Олбани накрывали на стол к чаю.

– Если бы я знала, что ты придешь, я бы все отменила, – щебетала Роза. – С минуты на минуту сюда пожалуют тридцать членов городского комитета покровительства изящным искусствам.

– Я ненадолго, – сказал Монк. – Дел невпроворот. Но мне хотелось просто зайти к тебе…

Впервые за несколько недель он не мог найти нужных слов.

– Да, ты выглядишь совсем измотанным. И неудивительно: все эти ужасные вещи, которые пишут в бульварных газетах о твоем отце… Как это недостойно!

– Роза… – Монк запнулся. Он так много хотел сказать, ему так многое нужно было услышать! – Роза, ты читала мои статьи?

– Конечно, читала. Они просто блестящие!

– У вас все получилось с акциями? Роза победно улыбнулась.

– Они снова там, где им полагается быть.

– Тогда все в порядке?..

Роза пытливо посмотрела на него.

– Конечно. С Полом Миллером покончено, и все благодаря тебе.

Монк поморщился, но тут же простил Розе эти бесчувственные слова.

– Знаешь, я хотел бы… то есть если ты не занята… может, мы пообедаем вместе?

Роза захлопала в ладоши от радости.

– Ах, милый, милый Монк! Ты совсем такой же, как тогда, на моей свадьбе. Такой серьезный и стеснительный. Конечно же, мы можем с тобой пообедать. Франклину не терпится тебя увидеть.

– Я думал, только ты и я…

– О, Монк, прошу тебя, – проговорила Роза с ноткой отчаяния в голосе. – Ведь ты же не будешь начинать все сначала.

– Что начинать?

– Эти твои глупости насчет любви.

– Но я же действительно люблю тебя! – выпалил он.

Роза встала с места и подошла к нему совсем близко.

– Мне не везло с мужчинами, – спокойно сказала она. – Тебе, как никому другому, должно быть это известно. Я очень хорошо отношусь к тебе, Монк, и я всегда ценила твою дружбу. Но я не люблю тебя в том смысле, в котором тебе бы этого хотелось. Не знаю, смогу ли я вообще когда-нибудь полюбить снова. Я поняла, что нельзя хотеть слишком многого сразу. У меня есть моя работа, которую я ценю превыше всего, и будущее, которое я должна построить. Пока мне больше ничего не нужно, и, может быть, так будет всегда.

Монк не осмеливался поднять глаза, пока Роза говорила. Он слышал слова, но сознание почему-то отказывалось их воспринимать. Они не могли быть правдой, в них невозможно было поверить. Реальными были лишь его слезы.

Послышался звон дверных колокольчиков.

– Это, наверное, твои гости, – хрипло сказал он. – Мне надо идти. До свиданья, Роза.

– Монк!

Но он продолжал идти – не к парадной двери, но в глубину дома, по коридорам, которые он так хорошо помнил, мимо горничных и поваров, сразу уступавших ему путь. Он прошел через сад, вышел из ворот на улицу и побежал куда глаза глядят.

Разоблачения, начало которым положили статьи Монка Мак-Куина на первых полосах журнала «Кью», приковали внимание всей страны к Вашингтону. Назначенная президентом Вудро Вильсоном комиссия начала слушания и за неделю до Рождества вынесла свое решение: материалы дела Пола Миллера следовало передать в федеральный суд, а Чарлз Хамболт, чьи показания оказались решающими, был освобожден из-под следствия.

Для широкой публики дело на этом было закончено. Общественное внимание было теперь привлечено к войне в Европе. Во всей стране бушевали дебаты между изоляционистами, протестовавшими против вмешательства Америки в конфликт, и интервенционистами, считавшими необходимостью поддержать Антанту. Когда Пол Миллер был приговорен к трем годам заключения в федеральной тюрьме за взяточничество и коррупцию, пресса отозвалась на это событие коротеньким сообщением, затерянным где-то в глубине «Нью-Йорк таймс».

 

10

Франклин Джефферсон взбежал по ступеням клуба «Метрополитен», преодолевая порывы начинающейся метели, несущиеся с Манхэттена. Оставив швейцару свою огромную енотовую шубу, он поспешил в бар, где клубные завсегдатаи пережидали вьюгу, весело обсуждая открывшуюся перспективу заночевать в стенах клуба. Франклину они напомнили компанию школьников, возбужденных предвкушением провести ночь вне дома.

С бокалом в руке он пробирался между столиками, узнавая знакомые лица и отвечая на приветствия, пока не наткнулся на Монка Мак-Куина, одиноко сидящего за своим столом в нише.

– Ты что, проказой заразился или попал к чертям на вечеринку? – весело поинтересовался он.

Монк поднял свой бокал в ответ.

– Наверное, и то и другое.

Будучи завсегдатаем клуба, Франклин знал, что в последние несколько недель Монк стал у членов клуба притчей во языцех. В то время как финансовые круги Нью-Йорка встречали его действия аплодисментами, мнение обывателей по поводу его победы над Полом Миллером было гораздо более сдержанным: на Уоллстрит подобных «скелетов в шкафу» можно было обнаружить еще немало. В результате Монк фактически оказался в изоляции: в клубе все были с ним подчеркнуто вежливы, но никто не приглашал его в свою компанию.

– Пора бы нам уже перестать вот так встречаться, – сказал Франклин, стараясь разрядить атмосферу. – Начнутся всякие разговоры. Да и Роза о тебе спрашивала. Она боится, как бы ты не превратился в отшельника.

Монк пожал плечами и посмотрел в сторону. В первый раз за многие годы он не приехал в Толбот-хауз ни на Рождество, ни на Новый год. Были приглашения и в другие дома, но все они оказались в мусорной корзине. Его боль все еще была слишком острой и глубокой, чтобы позволить ему думать о встрече с Розой.

Франклин прекрасно чувствовал это и от всего сердца переживал за Монка. Монк всегда был для него старшим другом, заменяя ему брата, которого у Франклина никогда не было. С ним связаны были первые воспоминания детства; тогда Монк играл вместе с ним в закоулках Дьюнскрэга. Именно он помогал Франклину преодолевать мучительные трудности, неизбежные для мальчика-подростка. Он научил его видеть, как огромна и прекрасна земля, сколько замечательных возможностей готова она открыть перед человеком, который сумеет стать гражданином мира. Они вместе обсуждали и решали главные вопросы эпохи и строили грандиозные планы на будущее. Монк всячески поддерживал Франклина и в более практическом плане. Будучи на шесть лет старше, он мог провести его, несовершеннолетнего, в самые лучшие клубы, а когда Франклину исполнилось шестнадцать, он приобщил его и к земным утехам, приведя в изысканный и закрытый для посторонних бордель мадам Катрины.

Франклин так же хорошо видел, как сильно Монк влюблен в Розу. Он никогда не понимал, почему сестра отвергла привязанность Монка и вышла за Саймона Толбота. После смерти Саймона Франклин надеялся, что она прозреет и ответит на это чувство.

Он никогда не задавался вопросом, почему Монк преследует Пола Миллера с такой жестокой целеустремленностью. Он думал, что Роза рассказала об акциях только Хью О'Нилу и Эрику Голланту. Даже когда в «Кью» появились статьи Монка, Франклин все еще не мог уловить связи. Только потом до него дошли слухи, давно уже циркулировавшие в «Метрополитене», что Монк Мак-Куин ополчился на Пола Миллера, чтобы таким окольным способом оказать рыцарскую услугу Розе Джефферсон.

И только тогда у Франклина наступило просветление. Он понял наконец, что все в Нью-Йорке знали о настоящей причине поступка Монка, кроме него.

Франклин оказался в весьма затруднительном положении. Он очень хотел поговорить с Монком и в то же время боялся, что приведет друга в еще большее замешательство. Он был сердит и на Розу, которая вела себя так, словно Монк и пальцем не пошевелил, чтобы помочь ей. Эта ее невнимательность всегда была Франклину непонятна.

– Как там Роза? – спросил Монк.

Он почувствовал, что Франклин хочет что-то сказать, но не может найти слов.

– Вся в делах, – чуть быстрее, чем нужно, ответил он. – Ты не представляешь, какие перемены происходят в «Глобал Энтерпрайсиз».

– Да нет, это как раз я себе представляю.

Хотя уже несколько месяцев Монк ни слова не писал о «Глобал Энтерпрайсиз», его редакторы внимательно следили за тем, какую основательную генеральную уборку Роза проводит в фирме. Сотрудники «Толбот Рейлроудз», которых привел с собой в компанию Саймон, были уволены. То же произошло и с администраторами, нанятыми им в штат «Глобал Энтерпрайсиз». В каждом отделе Роза кого-то продвигала по службе, кого-то повышала в должности, кого-то увольняла. Тем, в чьей преданности она сомневалась, было несдобровать.

Точно так же быстро и решительно действовала Роза и вне стен компании. Она помирилась с Вандербильтом и даже склонила его на публичное подписание нового контракта. Прочие владельцы железных дорог восприняли это событие однозначно. Боевой топор был зарыт: Роза Джефферсон вернулась в бизнес. Уже на следующий день в двери «Глобал Энтерпрайсиз» застучались клиенты, предлагая новые договора.

– А у тебя какие новости? – спросил Монк. – Ты обучаешься у Эрика Голланта тому, что тебе надо узнать?

Франклин слегка нахмурился.

– Да, – признал он, – обучаюсь. Это довольно интересно. Но… – Франклин допил бренди.

– Но я чувствую, что это не по мне. Никогда не было моим и не будет.

– Ты говорил с Розой об этом? Франклин покачал головой.

– У нее никого нет, кроме меня, Монк. Что она сделает, если я скажу, что не хочу стать частью ее жизни? А ведь помимо фирмы у нее есть еще заботы о Стивене…

Он помолчал немного.

– Как ты думаешь, стоит ли ей говорить? Думаешь, она поймет?

«О да, она поймет тебя, – думал Монк. – И сделает все, что посчитает необходимым, чтобы ты поступал так, как она того хочет».

– Тебе нужно будет решить, как будет лучше для вас обоих, – отделался он пустой фразой.

Франклин явно был разочарован двусмысленностью этого совета, но Монк не хотел вмешиваться.

– Думаю, ты прав, – сказал Франклин, прощаясь. Он рассмеялся: – Знаешь что? Ничего не изменится, но в конце концов все как-нибудь образуется само собой.

Позже, вспоминая эти слова, Монк не мог понять, действительно ли в них был легкий привкус горечи, или ему это только показалось.

– Ну, что ты на это скажешь? – спросила Роза, с нетерпением ожидая услышать ответ Франклина.

Это было на следующее утро после метели; они сидели у Розы в кабинете, наблюдая из окна, как Манхэттен постепенно освобождается от снежных завалов. Роза с Франклином превратили утренний кофе в офисе в своего рода ритуал. Это была лучшая возможность обсудить предстоящий день. Франклин поднял к свету лист бледно-голубой бумаги, и солнечные лучи заиграли на рельефных золотых буквах, оттиснутых у его верхнего края.

– Сама себе решила сделать рождественский подарок, – добавила Роза.

– Роза Джефферсон… – прошептал Франклин. – Мне очень нравится, как это звучит.

Роза сжала его в объятиях. Ей давно не терпелось сообщить Франклину о своем решении вернуть себе девичью фамилию. Она надеялась, что он согласится, так как уже дала указание хозяйственному отделу заказать для компании новые канцелярские принадлежности и выбросить старые фирменные бланки «Толбот Рейлроудз».

– Тебе действительно нравится?

– Да, нравится, – заверил ее Франклин.

Улыбка удовлетворения появилась на лице Розы. Несмотря на все, ей удалось сохранить то, что ей было по-настоящему дорого: с ней оставались Стивен, Франклин и, конечно, «Глобал Энтерпрайсиз».

За Франклина Роза боялась больше всего. Она опасалась, что когда-нибудь так или иначе его потеряет. Если сама она бросала вызов каждому новому дню, то Франклин встречал каждый свой день с распростертыми объятиями, одинаково наслаждаясь обществом друзей, спортом и красивыми женщинами. Эта его свобода пугала Розу; она так не вписывалась в безупречный план, управлявший ее жизнью… И эта свобода оставалась вне ее контроля, хотя все было уже сказано и сделано. Роза внимательно наблюдала за успехами Франклина, которых он добивался под руководством Эрика Голланта, и быстрота, с которой он схватывал основы деятельности компании, одновременно радовала и поражала ее. Но, несмотря на все заверения Эрика, Роза никогда не была полностью уверена в преданности Франклина делу фирмы. Как женщина, которая, заведя себе молодого любовника, обрекает себя на жизнь в постоянном страхе, что однажды ночью ее постель окажется пустой.

«И все-таки он еще со мной, и я сделаю все, чтобы удержать его».

– Я говорю, нам стоило бы сместить центр тяжести. Роза, ты слушаешь меня?

«Боже милосердный, да я замечталась!»

– Прости, Франклин. Сместить центр тяжести – как и куда?

Франклин никогда не проявлял интереса к стратегическим направлениям деятельности компании. Эту область Роза оставила для себя. Сильной стороной Франклина было умение общаться с людьми, и Роза, быстро распознавшая в нем эту способность, поручила ему работу с кадрами. Франклин проявил прямо-таки гениальные способности в обращении со всеми сотрудниками: от девушек-машинисток до вечно чего-то требующих директоров территориальных представительств.

– Ты настроилась на то, чтобы выкупить здания и склады, которые мы арендуем, – сказал Франклин. – Я думаю, лучшего времени, чем сейчас, для этого не найти. Не успеем мы оглянуться, как война в Европе выбросит на наши берега множество людей. Спрос на недвижимость взвинтит цены. Если бы нам пришлось ограничиться собственными средствами, мы могли бы даже прикупить недвижимость про запас, а позже продать ее.

Франклин протянул ей несколько бумаг.

– Я проверил состояние нашей ликвидности, которое, как тебе хорошо известно, далеко не идеально. И все-таки мы можем добыть деньги без особых проблем, если будем предлагать на рынке ценных бумаг свои акции.

– Распродавать акции? – воскликнула Роза. – Только нам и не хватало отвечать перед толпой вкладчиков, которые будут вмешиваться в наши дела и указывать, как управлять компанией.

– Нам так или иначе потребуется капитал, – напомнил Франклин, – чтобы профинансировать систему наших денежных переводов. Какую бы прибыль мы ни получили, это будет значить, что позже нам придется меньше брать в долг.

– А кому именно мы можем предложить наши акции? – недоверчиво спросила Роза.

– Мы – акционерная компания, а не общество закрытого типа, – ответил Франклин. – От нас не требуют публиковать отчеты об имуществе и размере прибыли. Мы платим налоги за то, что зарабатываем, а не за то, чего мы на самом деле стоим. Не думаешь ли ты, что найдется немало вкладчиков, которые обеими руками ухватятся за возможность приобрести акции по цене гораздо ниже их стоимости? И, разумеется, у них будет личная заинтересованность в том, чтобы держать рот на замке.

Франклин улыбнулся.

– Все это есть в моем докладе. Вместе со списком маклеров, которых мы могли бы использовать для скупки недвижимости. Думаю, мы должны держать «Глобал Энтерпрайсиз» как можно дальше от настоящих сделок. Нет никакого смысла, если люди узнают, что мы вышли на рынок недвижимости, и цены пойдут вверх.

– Ну, а теперь мне пора. – Франклин посмотрел на часы.

– Куда это? – спросила Роза, сбитая с толку таким неожиданным переходом.

– Иду завтракать с моей новой секретаршей.

– Франклин, ты же знаешь, как я отношусь к твоему панибратству со служащими!

Франклин подмигнул ей.

– Я только что переманил ее у нашего главного конкурента. Ей диктовал письма сам старина Адамс. Бьюсь об заклад, она многое может рассказать о делах компании.

Роза только головой покачала. Быть может, она недооценила успехи Франклина в учебе.

После того, как Франклин ушел, Роза удивила Мэри Киркпатрик, отменив все свои утренние встречи.

– Никаких звонков, и вообще прошу меня не беспокоить, – велела она.

Роза внимательно вчитывалась в каждую букву доклада Франклина. Она готова была поклясться, что делает это не для того, чтобы обнаружить ошибки. Вместе с тем Роза боялась, что природный оптимизм брата ослепил его, сделав невосприимчивым к реальности бизнеса. Перечитав доклад три раза, она должна была признать, что ни в анализе положения дел, ни в аргументации Франклина нет ни малейшего изъяна. Роза была очень этому рада.

– Принесите мне папки с нашими арендными договорами, – попросила она свою секретаршу, вызвав ее по селекторной связи.

– Все, мэм?

– Все до одной. И позвоните в «Дельмонико». Попросите Мэрфи удивить меня каким-нибудь его фирменным деликатесом. Сегодня мы с мистером Джефферсоном обедаем не дома.

Всю весну и все лето Франклин Джефферсон путешествовал по стране, разыскивая маклеров, которые за приличную цену могут держать язык за зубами. В южных портах – Майами, Новом Орлеане, Галвестоне, в крупных портовых городах – Сент-Луисе, Детройте и Чикаго – компания «Глобал Энтерпрайсиз» начала скупать пакгаузы и портовое оборудование на целые мили вдоль побережья.

Для Франклина эта поездка значила больше, чем просто длительная командировка. Хотя он и путешествовал в свое время по Европе, Франклин, как и многие молодые люди его круга и воспитания, никогда не бывал дальше восточного побережья Соединенных Штатов. Америка оказалась для него откровением.

На своем пути по стране он встречался с людьми всех слоев общества. В первый раз в жизни он увидел своими глазами упорство и силу мужчин и женщин, которые строили Америку. Их лица и голоса, такие разные, несли на себе один и тот же отпечаток мечты о лучшей доле. Франклин поймал себя на том, что с отвращением вспоминает о своей прежней нью-йоркской жизни, замкнутой и ограниченной. Здесь не было места финансовым махинациям и тайным сделкам, заключавшимся в городских клубах. Люди, связанные с ними, самонадеянно полагали, что из своих особняков на Пятой авеню и офисов на Нижнем Бродвее руководят всей страной. Они ничего не знали о сердце Америки.

Во время своих поездок Франклин вел дневник, занося туда свои раздумья, наблюдения, описания, обрывки разговоров. За многие месяцы дневник этот превратился в старого доброго друга, от которого ничего не нужно было скрывать, которому он мог рассказать о своих чувствах и о переменах, происходящих в его душе. Но Франклин никогда не говорил о существовании этого дневника Розе. Его письма к сестре были аккуратно составлены и написаны в нейтральном, деловом стиле, скрывавшем всякие эмоции. Лишь теперь Франклин начал осознавать, какую огромную часть своей личности он позволил захватить Розе. Мало-помалу он начал восстанавливать свою жизнь – по частям, по кусочкам, строить се по-новому, из мыслей и чувств, которые – он знал наверняка – вызывали бы у Розы неприязнь и желание от них избавиться. Франклин понимал, что не может этого допустить. Но не мог он и позволить, чтобы она увидела, как отдаляется он от нее и от того, что ей было дорого. Сначала он должен стать сильным, гораздо сильнее, чем сейчас, и выработать свое понимание жизни.

Роза тщательно следила из Нью-Йорка за успехами Франклина и финансировала его покупки недвижимости за счет средств, полученных от продажи акций. Акционеров она старательно отбирала, привлекая людей, которые не строили иллюзий относительно участия в руководстве компанией.

К концу 1917 года компания «Глобал Энтерпрайсиз» утроила свои капиталы, не вызвав ни малейшей ряби на поверхности делового мира. Хотя товарные перевозки и продолжали приносить основную долю дохода фирме, деньги в изобилии поступали и из других источников: компания сдавала в аренду помещения и площади – главным образом небольшим транспортным компаниям и частным железным дорогам. «Глобал Энтерпрайсиз» из съемщика превращалась теперь в хозяина, и к концу года прибыль компании приблизилась к двадцати семи миллионам долларов.

– Это, – объявила Роза, поднимая свой бокал с шампанским, – выводит нашу фирму на второе место после нью-йоркского «Нэйшнл сити банка». В будущем году – нет, даже в этом! – мы обойдем и его!

Франклин рассмеялся.

– Правильно! Обойдем!

Они отметили успех и отправились в гости. Помогая Розе надеть пелерину, Франклин заметил:

– Прежде чем строить грандиозные планы, давай лучше поговорим с Олкорном из Комиссии по коммерции. Последнее время я все время слышу от него, что назревает нечто серьезное.

Роза сжала его руку.

– Подождет, что бы там ни было!

Роза не хотела ничем омрачать своего триумфа. Для нее этот момент был воплощением мечты – она и Франклин, рука об руку, ведут «Глобал Энтерпрайсиз» к новым и новым горизонтам. С этой минуты уже ничто не могло остановить ее.

Член Комиссии по коммерции Мэтьюс Олкорн был невысоким человеком аскетического вида, лет пятидесяти с лишним. В своем всегдашнем темно-синем костюме и при галстуке в горошек он выглядел солидным профессионалом. Роза знала: за его мягкостью академического ученого скрывается блестящий ум.

Возможно, Мэтьюс Олкорн был богаче мифического Креза, однако это не мешало ему выступать против того слоя, к которому он сам принадлежал. Оседлав волну популистских и прогрессивных движений, захлестнувшую Америку на рубеже веков, Олкорн сделался трибуном «простого народа». Он неизменно выступал за государственное регулирование бизнеса и уничтожение монополизма и подвергал резкой критике постыдно мягкий, по его мнению, приговор, вынесенный по делу Миллера-Хамболта.

Для Розы встречаться с Олкорном было все равно что дразнить палкой змею. Но до нее доходили упорные слухи, что он все время вынюхивает что-то в деятельности транспортных компаний. Ей необходимо было знать, за чем Олкорн охотится.

– Благодарю вас, что вы смогли выкроить время в вашем жестком распорядке дня и встретиться с нами, – сказала Роза, убедившись, что бокал Олкорна наполнен его любимым хересом.

– Рано или поздно вы все равно бы обо мне услышали, миссис Толбот, – отвечал Олкорн, протирая свои очки с бифокальными стеклами носовым платком невозможной расцветки в розовый и фиолетовый горох.

– Конечно, – прошептала Роза, скрипнув зубами при упоминании фамилии мужа.

– Да, боюсь, что так, – сказал Олкорн. – Объединенная комиссия по коммерции весьма обеспокоена тем, что творится в транспортной индустрии.

Роза вздрогнула от неожиданности. Объединенная комиссия по коммерции, или ОКК, была организована в 1888 году для урегулирования железнодорожного бизнеса. Много лет подряд владельцы железных дорог владели монополией на транспорт и устанавливали тарифы перевозок исключительно по своему усмотрению. Невзирая на возмущение общественности, эта практика процветала до тех пор, пока федеральное правительство не признало такое положение дел нетерпимым. Согласно постановлению ОКК, железные дороги были объявлены «общенациональным транспортом», а, следовательно, обязаны были предоставлять свои услуги любому, способному за них заплатить, без всякой дискриминации в ценах. Однако новые правила, затронувшие деятельность железных дорог, не были распространены тогда на транспортные компании.

– Почему, сенатор? – спросила Роза. – У наших клиентов нет жалоб.

– Потому что вашим клиентам не с кем заключать сделки на более выгодных условиях, – ответил Олкорн, сухо улыбаясь. – Вы, владельцы транспортных компаний, можете драться друг с другом из-за дорог, как бойцовые петухи, но когда дело доходит до тарифов, вы объединяетесь, назначаете цену и держите ее все без исключения. Не очень-то похоже на свободное предпринимательство, не так ли?

Франклин, никогда не слышавший об этой стороне деятельности «Глобал Энтерпрайсиз», вопросительно посмотрел на сестру.

– Каковы бы ни были наши условия, – спокойно ответила Роза, – а они совсем не такие страшные, какими вы их пытаетесь представить, – эти условия служат интересам наших клиентов и обеспечивают им наилучшее обслуживание.

– Не возражаю относительно обслуживания, – сказал Олкорн. – Но оставляю за собой право судить о том, действительно ли оно самое лучшее и дешевое.

– Что же вы в таком случае предлагаете? – напрямик спросила Роза.

Ходить вокруг да около явно не было никакого смысла: Мэтьюс Олкорн занял слишком воинствующую позицию.

– Зная о ваших возможностях, миссис Толбот, я удивлен, что вам это еще не стало известно, – кротко произнес Олкорн. – Несколько часов назад Верховный Суд вынес свое решение. С этого момента транспортные компании считаются, подобно железным дорогам, общенациональным транспортным средством. – Что означает, – закончил сенатор, – что ОКК в ближайшее время проведет ревизию ваших бухгалтерских документов и тарифов, а также прибыли.

– Жалкий недомерок! – вне себя от злости воскликнула Роза. – Этот Олкорн с самого начала знал, что решит суд. Он пришел, только чтобы позлорадствовать над нами!

– Ну и что же? – ответил Франклин. – ОКК заставляет нас показать нашу отчетность? Хорошо, мы покажем ее. Остальные транспортные компании сделают то же самое. Можно подумать, что мы хотим что-то утаить. Ведь все эти разговоры о тайном сговоре и жестких ценах – чепуха, правда?

– По большей части да, – уклончиво ответила Роза. – Были кое-какие соглашения в прошлом.

– Какие соглашения, Роза?

– Это не важно, – ответила она. – Для нас сейчас главное – помешать ему.

– Мы не можем ему помешать. Есть такие вещи, как государственное законодательство.

– Вот именно, – согласилась Роза. – К счастью для нас, закон имеет много толкований. – Она помедлила. – А в нашем случае может оказаться, что самое строгое толкование – самое лучшее. Пойдем, у нас есть дела.

Только у двери Роза заметила, что Франклин все еще сидит у камина.

– Кто такие «мы», Роза? – тихо спросил он. – С кем из наших конкурентов ты заключила сделку – если они действительно конкуренты? И на какой срок?

Роза оглянулась и посмотрела прямо на него.

– Со всеми. Дедушка создал это соглашение задолго до того, как мы с тобой появились на свет.

Франклин опешил.

– Почему ты даже не сказала мне об этом? А главное, зачем нам это нужно сейчас? У нас ведь, кажется, и так дел хватает.

– Прежде чем кипятиться и делать глупости, подумай о своей девочке-секретарше, – напомнила ему Роза, уловив в его голосе упрек. – Ты без всяких угрызений совести использовал ее, когда на карту были поставлены интересы компании.

В эту минуту Роза не жалела о сказанных ею словах. Она не почувствовала их жестокости, так как искренне полагала, что Франклин сразу поймет, что произойдет, если ОКК удастся сунуть свой нос в документы транспортных компаний: тайные соглашения между компаниями, гарантирующие прибыль даже самой мелкой транспортной фирме, будут подвергнуты публичной проверке, вызовут возмущение в обществе и, наконец, будут насильственно изменены. Роза знала: это будет началом конца транспортного бизнеса.

 

11

Как и предполагала Роза, решение Верховного Суда было с восторгом встречено публикой, но среди транспортных компаний вызвало бурю возмущения. На тайном собрании в Толбот-хаузе Роза и руководители других транспортных компаний выработали программу действий, чтобы выступать сообща, вместе нести расходы на оплату услуг адвокатов и с помощью рекламы оказывать влияние на общественное мнение.

«Они воображают себя героями романа Дюма, – подумала Роза, когда собравшиеся разошлись. – Один за всех и все за одного».

Она была уверена, что против массированных атак Мэтьюса Олкорна долго не выстоять. И стала действовать по собственному плану. Весной 1917 года компания «Глобал Энтерпрайсиз» начала потихоньку распродавать свои контракты мелким провинциальным транспортным фирмам. Свои прибыли Роза незамедлительно вкладывала в государственные железные дороги. По своему опыту она знала, что железнодорожная индустрия требовала интенсивных капиталовложений, а финансирование отрасли зависело от банков и организаций, выпускающих ценные бумаги. Роза обратилась к руководству нескольких железнодорожных линий с предложением кредита на льготных условиях. На первый взгляд, в договорах о кредите нельзя было обнаружить никакого подвоха. Только когда компания «Глобал Энтерпрайсиз» стала в качестве оплаты по кредиту принимать крупные пакеты акций фирм-должников, официальные лица поняли наконец, что Роза Джефферсон держала под контролем всю эту операцию от начала и до конца, а не выступала как посредник на последнем ее этапе.

Когда клиенты железных дорог – производители фруктов и овощей с Западного побережья – объединились, протестуя против высоких транспортных тарифов и угрожая судом, Роза немедленно нанесла встречный удар. Она дождалась сообщения от своих осведомителей из Калифорнии, что там ожидается небывалый урожай винограда, и моментально взвинтила цены на товарные перевозки. Поставщиков винограда она поставила в известность, что, если их не устраивают цены, они могут договариваться с другой фирмой. Поскольку обе стороны знали, что альтернативы у них нет, Роза предложила компромисс: если производители оставят свою угрозу подать в суд, компания «Глобал Энтерпрайсиз» гарантирует поставку их продукции на рынок. В противном случае лучший урожай за последние десять лет оставался бы гнить под палящим калифорнийским солнцем.

– Может быть, тебе и удастся отбиться от Олкорна с его комиссией и выиграть все твои судебные процессы с помощью послушных адвокатов, но есть одна проблема, в решении которой все эти способы не годятся.

Роза смотрела, как Франклин закрывает за собой двери, входя в ее кабинет. Она глубоко вздохнула. Она чувствовала, что брат уже давно не одобряет ее действий. Но если Франклин не может согласиться с ней, то и она не собирается идти ему навстречу.

– Оставь свои проблемы, сегодня такой чудесный день, – сказала она беспечно, стремясь уйти от очередного спора. – Я думаю, а не закончить ли нам сегодня пораньше и не поехать ли вечером в Дьюнскрэг. На море будет прекрасно.

Франклин покачал головой.

– Это не может ждать, Роза. Это касается наших рабочих.

– Да?

– Компании грозит забастовка.

Роза бросила на него резкий взгляд. Вот уже несколько месяцев до нее доходили слухи, что железнодорожные рабочие высказывают недовольство условиями труда на линиях «Глобал Энтерпрайсиз». Но, с другой стороны, региональные менеджеры постоянно уверяли ее, что поводов для беспокойства нет. Разумеется, в главном офисе «Глобал Энтерпрайсиз» на Нижнем Бродвее Роза не слышала ропота недовольства.

– Откуда ты знаешь об этом?

– Я большую часть времени провожу на местах, – напомнил Франклин. – Очень многое из того, что там происходит, никогда не доходит до Нью-Йорка.

– Но все менеджеры говорят…

– Забудь о них! Они говорят тебе то, что ты хочешь услышать. Поверь мне, Роза, если в ближайшее время «Глобал» не повысит заработную плату, забастовка сделает с нами то, чего хочет добиться и ОКК – разорит нас!

– О забастовке и речи быть не может, – сказала Роза, поднимаясь с места. – Наши люди будут умирать от голода.

Фрэнк ошеломленно смотрел на нее.

– Как ты думаешь, что происходит с ними сейчас? На следующей неделе Роза обнаружила ответ на этот вопрос на первой полосе журнала «Кью»: там сообщалось о забастовке. А через день служащие «Глобал Энтерпрайсиз» по всей стране начали покидать свои рабочие места.

– Как ты мог опубликовать такую безответственную статью? – бушевала Роза. – Ведь это же, черт возьми, самое что ни на есть подстрекательство к забастовке!

Монк встал и закрыл дверь своего кабинета.

– Я не единственный, кто причастен к этому, Роза, – заметил он. – Все дело в тебе. Я только сообщаю новость.

– Не запутывай вопрос! – отрезала Роза. – Твоя статья была провокационной!

– Роза, на самом деле спровоцировала все ты сама. Своим отношением к машинистам, грузчикам, упаковщикам, клеркам и всем, кто выполняет тяжелую работу в твоей компании. Ты уже давно должна была это предвидеть.

Монк откинулся на своем стуле, балансируя на нем, как обычно, с риском упасть. Он не видел Розу уже долгие месяцы, но, едва влетев в его кабинет, она снова без остатка завладела его сердцем. С каждым уходящим в прошлое годом, с каждым новым испытанием, которое приходилось ей переживать, лишь ярче становился огонь, что сверкал в ее серых глазах и таился в ее румянце. Это действовало на Монка как некий гипноз, которому он и сейчас не мог противостоять.

– Что тебе нужно от меня, Роза?

– По крайней мере ты мог бы рассказать и о моей точке зрения.

– Знаешь, что это такое?

Дверь с грохотом распахнулась, и в комнату, красный от гнева, влетел Франклин.

– Что это, черт побери? – кричал он, размахивая перед сестрой листком бумаги.

Роза вырвала его у него из рук.

– Во всяком случае, здесь мы это обсуждать не будем.

– Ты хочешь, чтобы публика узнала о твоей точке зрения? – не обращая на нее внимания, продолжал Франклин. – Отлично. Давай расскажем. – Он повернулся к Монку. – То, что моя сестра не хочет тебе показать – это докладная записка о договоре, который сна подписала с Артуром Гладстоном.

Монк вскочил со стула.

– Роза, ты шутишь?

Артур Гладстон был известнейшим в стране частным детективом. Вся страна слышала о его специальных командах по подавлению забастовок.

– Ну, если на то пошло, то мне не до шуток, черт побери! – крикнула Роза обоим.

– Неужели ты не хочешь хотя бы поговорить с нашими людьми? – умолял ее Франклин.

– Их мы уже загнали в угол, – отрезала Роза. – Если я поговорю с машинистами, следом за ними потянутся экспедиторы, которые будут стучаться в мою дверь. И конца этому не будет.

– О, конец будет. Кровавый!

– Ради Бога! – воскликнула Роза. – Вы что, не понимаете? Другие компании выжидают. Они полностью за меня, если я отступлю, их служащие тоже откажутся работать. Не успеем мы опомниться, как наступит хаос.

– Сколько, по-твоему, может продержаться «Глобал Энтерпрайсиз»?

– Столько, сколько понадобится, – жестко ответила Роза.

– Должен быть какой-то другой выход… – начал Франклин.

– Если уж ты так печешься об этих… большевистских агитаторах, почему бы тебе не пойти и не поговорить с ними? – оборвала его Роза.

– Может быть, именно так я и сделаю, – холодно ответил он.

– И напомни им, когда будешь с ними говорить, что на каждое вакантное место есть дюжина безработных. Пусть не думают, что мы без них не обойдемся!

Роза развернулась и вышла из кабинета, прошествовав в приемную мимо ошеломленных сотрудников «Кью».

– Знаешь, я должен буду написать о том, что ты рассказал, – произнес Монк.

– Мне все равно, – ответил Франклин. – Не верю, что Роза пойдет на такое. Эти люди ведь нам не враги!

– Тогда тебе лучше поговорить с ними. Кроме тебя, никто этого не сделает. Может быть, это ваш последний шанс предотвратить насилие.

Франклин закурил сигарету.

– Я никогда не просил ни о чем этом. Я никогда не хотел иметь этой проклятой доли в «Глобал».

Монк переживал за друга. Он хотел сказать Франклину, что не надо следовать представлениям других людей об ответственности и справедливости. К сожалению, в данном случае этим «другим человеком» была Роза Джефферсон.

– Хотел ты этого или нет, компания сейчас в ваших руках. Если что-нибудь случится, ты никогда себе этого не простишь.

Франклин взглянул на него.

– Если кто-либо пострадает, никто не дождется моего снисхождения.

Ожидая столкнуться с ожесточением и воинственностью рабочих «Глобал», Франклин готовился подойти к ним осторожно. Однако его встретили на удивление приветливо, и он вскоре обнаружил, что рабочие так же горячо стремятся излить ему свои обиды, как он сам – выслушать их.

В прокуренных залах, пакгаузах, в недрах гигантских сортировочных станций «Глобал» Франклину Джефферсону открылась другая часть жизни компании, казалось, на миллионы миль удаленная от главного управления фирмы на Нижнем Бродвее. Хотя Франклин знал, как низка заработная плата рабочих в промышленности, он и не подозревал, что ее едва хватало на жалкое существование. На самой нижней ступени стояли грузчики; некоторые из них получали всего по семнадцать долларов в месяц. Самые усердные зарабатывали меньше пятидесяти долларов. Машинисты приносили домой лишь девять сотен в год. К тому же обычным делом был пятнадцатичасовой рабочий день, причем людей заставляли выходить на работу и по праздникам, включая и одну субботу в каждый месяц.

Эти цифры ужаснули Франклина, но по-настоящему он их понял тогда, когда по требованию рабочих посетил их дома и увидел своими глазами, какую жизнь они могли устроить за эти гроши: шумные, перенаселенные квартиры, где целая семья ютилась в двух комнатах, а кухню и уборную делила еще с тремя семьями. Сердце его обливалось кровью при виде детей, одетых в лохмотья, и беременных жен рабочих, при свечах шьющих одежду на продажу.

– Разве вы не можете найти другую работу? – спросил он как-то у одного из машинистов.

Тот недоверчиво поглядел на него; затем, когда сообразил, что Франклин не шутит, горько рассмеялся.

– Вы что, не понимаете? Я, кроме как в поездах, ни в чем другом не смыслю. Когда мы нанимались сюда на работу, ваши люди сказали, что нам надо подписать бумагу: если мы работаем на «Глобал», то не можем уйти в другую компанию.

– Значит, вы не можете расторгнуть контракт с работодателем?

– Если вы имеете в виду, что я вместе с семьей принадлежу компании и должен работать на нее до конца дней, то так и есть.

Франклин просмотрел список претензий работников к трудовым соглашениям, которые они подписали, а также контракты рабочих со своими хозяевами в других фирмах той же отрасли. Вывод был однозначным: «Глобал Энтерпрайсиз» и другие транспортные компании держали своих рабочих в стальном кулаке. Убедившись в справедливости требований рабочих, Франклин составил список необходимых мер для их защиты.

– Повышение зарплаты, сокращение рабочего дня, улучшение условий труда… – Роза ставила в списке одну галочку за другой. – А есть ли вообще что-нибудь, чего они не требуют?

– Ради Бога, Роза, выйди из своего кабинета. Поговори с этими людьми. С твоими людьми. Посмотри, как они живут. Ты поймешь тогда, что не так много им нужно.

– Я предложила всем забастовщикам сохранить за ними их места, если они немедленно вернутся на работу.

Последний срок – завтра. Если они не возвратятся, пусть пеняют на себя. Но, что бы ни было, «Глобал Энтерпрайсиз» начнет работу!

Последний срок наступил, затем прошел. У пакгаузов «Глобал Энтерпрайсиз» на берегу Гудзона появились грузовики со штрейкбрехерами. Их встречали сотни пикетчиков, вооруженных дубинками, трубами и цепями.

– Какие будут указания, мадам? – спросил Артур Гладстон.

Это был невысокий человек с бочкообразной грудью, длинными, торчащими, как у моржа, усами и курчавыми баками, закрывавшими почти все лицо, на котором блестели глаза полицейского, беспокойные, но наблюдательные. Со своего наблюдательного пункта Гладстон смотрел, как сотрудники службы безопасности «Глобал Энтерпрайсиз» с трудом удерживают забастовщиков, выстроившихся у ограды пакгауза, прокладывая дорогу колонне грузовиков со штрейкбрехерами.

Роза стояла позади него, дрожа от холодного ветра с реки.

– Будь они прокляты! – пробормотала она. – И почему только до этого дошло?

Гладстону не раз приходилось слышать этот вопрос – от владельцев шахт, ткацких фабрик, сталеплавильных заводов. В Америке не было ни одной крупной отрасли промышленности, где рано или поздно не понадобились бы его ребята. Он ничего не сказал. Роза Джефферсон должна сама прийти к неизбежному выводу и принять решение – так же, как и другие до нее.

Роза думала о грузах, ожидавших отправки, об уже сорванных поставках, о перебоях в отгрузке, из-за которых по всей стране на складах скапливался товар, начинавший портиться и гнить.

«Я несу ответственность перед моими заказчиками. Я отвечаю за «Глобал». Потому что «Глобал» должна выстоять».

Ей так хотелось бы, чтобы Франклин был рядом с ней и поддержал в ее решении. На сердце было тяжело от мысли, что он покинул ее, нарушив свой долг, и считает ее врагом.

– Начинайте, мистер Гладстон, – проговорила она ясным голосом. – Пусть ваши люди защитят мою собственность.

Забастовщики не спускали настороженных глаз с остановившихся перед ними грузовиков. Кое-кто выкрикивал оскорбления в адрес сидевших на них людей. Вожаки нервно прохаживались вдоль цепи рабочих, помахивая своими дубинками. Они, как и их товарищи, были не бойцами, а семейными людьми, и на лицах их отпечаталась долгая трудовая жизнь. С одной стороны, они отчаянно стремились избежать насилия; с другой, чувство собственного достоинства не позволяло им отступать. Именно оно, а не деньги и не что-либо другое, удерживало теперь людей перед воротами пакгауза.

– О Боже милосердный!

Они повернулись на крик и увидели, что из грузовиков выпрыгивают люди с длинными полицейскими дубинками и в зеленых фуражках боевиков Гладстона. Рабочие начали разбегаться, но обнаружили, что скрыться некуда; оставалось только лезть через ограду. Охранники из службы безопасности «Глобал Энтерпрайсиз», патрулировавшие нейтральную полосу, ретировались.

– Не поддавайтесь панике! Не бегите, стойте на месте!

Рабочие обернулись к Франклину Джефферсону, бежавшему к ним через улицу, напрямик.

– Они вас не тронут! – кричал он, встав между рабочими и надвигающимся на них отрядом Гладстона.

– Я на вашей стороне. Все еще есть выход! Мы можем решить все без драки!

– А зачем они тогда сюда явились? – выкрикнул кто-то у него за спиной.

Франклин поднял руки вверх.

– Все в порядке. Я поговорю с ними. Вам нечего бояться!

Он повернулся и смело шагнул к предводителю отряда Гладстона.

Роза схватила Гладстона за руки.

– Там мой брат! Вы должны остановить их! Гладстон продолжал наблюдать за разворачивающейся внизу драмой.

– Слишком поздно, мадам, – ответил он. – Мистеру Джефферсону нечего было лезть туда, а у моих людей приказ. Будьте уверены, они его выполнят.

Роза не могла сдержать ужаса. Изо всех сил она закричала:

– Франклин!

– Сэр, мое имя Франклин Джефферсон. Мы вместе с сестрой являемся владельцами этих зданий. Я должен попросить вас не двигаться с места, иначе я вызову полицию и вы будете арестованы за вторжение в частные владения.

Рыжеволосый ирландец, возвышавшийся над Франклином, словно башня, удивленно моргал, будто не мог поверить в то, что слышал.

– Так вы с ними? – спросил он наконец.

– Да, сэр, я с ними, – сказал Франклин. – Я понимаю ваши намерения…

– Если ты с ними, так получай!

Ирландец резко взмахнул рукой, и резиновая дубинка угодила Франклину по ребрам. Следующий удар пришелся по почкам, а третий – в пах – заставил его корчиться на земле.

Страшный рев вдребезги расколол воздух. Франклин чувствовал, как его бьют ногами, лупят кулаками, затем что-то тяжелое ударило его в челюсть, и он погрузился в спасительное забытье, взлетая куда-то ввысь, прочь от воплей и кровавой драки. Последняя его мысль была о Розе, и он уже не чувствовал, как глаза его наполняются слезами.

К концу дня, когда утихли крики сражения, в больнице насчитали пятьдесят два раненых. Трое из них умерли, не дожив до следующего утра.

Однако насилие этим не закончилось. Вооруженные столкновения разгорались то в одном, то в другом отделении компании еще целый месяц. Росло число пострадавших; приходилось хоронить все новых и новых убитых. В конфликт вынужден был вмешаться мэр Нью-Йорка Уильям Гэйнор, который пригрозил конфисковать вагонетки и грузовики, управляемые штрейкбрехерами, и подкрепил свои угрозы, прислав полицейских. Обе стороны смягчили свои требования, и под пристальным надзором мэра было наконец заключено перемирие. Роза нехотя согласилась не увольнять рабочих, участвовавших в забастовке, за исключением тех, кто был арестован полицией за нарушение общественного порядка, а также назначила своих представителей для рассмотрения требований забастовщиков. Рабочие, в свою очередь, вернулись на прежние места, и вскоре товарные поезда компании «Глобал Энтерпрайсиз» вновь двинулись по железным дорогам страны.

– Сорок тысяч долларов… – задумчиво проговорила Роза, изучая итоговый отчет Эрика Голланта об ущербе, причиненном забастовкой.

Когда-то и сумма вдвое выше этой показалась бы ей недорогой ценой за перемирие. Но теперь Роза измеряла потери уже не только в деньгах.

Роза бросилась к Франклину, как только увидела, что он упал. Она привела отряд охранников из службы безопасности компании на поле битвы и помогла вынести брата в безопасное место, а затем отвезла его в больницу.

Франклин Джефферсон был среди тех, кто легко отделался: у него не оказалось никаких повреждений внутренних органов, сломанные ребра зажили, а огромная иссиня-желтая опухоль на подбородке рассосалась. Несмотря на ежедневные визиты Розы, Франклин отказывался ее видеть. Вместо этого он писал письма с соболезнованиями семьям убитых рабочих, а Хью О'Нила попросил проследить, получили ли их вдовы и дети компенсацию. Единственное, на чем он настаивал – чтобы средства на это шли из его личных доходов. Он не желал, чтобы помощь приходила от «Глобал Энтерпрайсиз».

Впервые с тех пор, как Франклин начал работать в компании, он чувствовал себя совершенно одиноким и никому не обязанным. Единственным человеком, с которым он делился своими мыслями и сомнениями, был Монк Мак-Куин.

– Роза ужасно переживает за тебя, – сказал Монк, усаживаясь на подоконник и загораживая Франклину захватывающий вид на окрестности Ист-Ривера и остров Рузвельта, уже тронутый яркими красками осени. – Она не может себе простить того, что случилось. До тех пор, пока ты ее не простишь.

– Она не меня должна просить об этом, – ответил Франклин. – Я еще жив.

– Тогда ты должен простить ее, – сказал Монк. – Ведь ты же не думаешь, что она хотела, чтобы все это произошло.

– Может быть, она и не хотела. Но это она наняла Гладстона с его головорезами. Она знала, на что они способны. Я больше не могу работать с Розой. Не могу вернуться в «Глобал», как будто ничего не случилось. Мне дороги наши люди, Монк, и я никогда не смогу смотреть им в лицо.

Монк знал, какая борьба происходит сейчас в душе его друга. Франклин поступил так, как подсказывали его сердце и совесть, не понимая, что, как бы ни были благородны его намерения, за них придется расплачиваться. А это значило бы перечеркнуть все надежды, которые Роза когда-либо на него возлагала.

– Я всегда старался поступать по справедливости, – продолжал Франклин. – Я поверил Розе, когда она говорила о моей ответственности перед дедом и перед компанией. Поэтому я и пришел в «Глобал». Я поверил в образ, который она мне нарисовала, и вошел в сказочный мир Нижнего Бродвея, не зная, что он так же далек от действительности, как и то, что произошло в тот день на Гудзоне. Я хотел поступить по справедливости… И потерпел неудачу.

Монку стало не по себе от того, какое направление получил разговор.

– Не принимай поспешных решений. Тебе очень многое нужно обдумать. Пройдет немало времени, прежде чем ты сможешь оценить все объективно.

– Я уже все обдумал, – тихо сказал Франклин. – Я знаю свою дорогу и что мне делать.

Монк был озадачен.

– Куда же ты собираешься?

– Туда, куда и ты.

Сперва Монк не понял, что имеет в виду Франклин. Когда значение его слов наконец дошло до него, ему стало страшно – не от смысла сказанного, но от непоколебимой решимости, звучавшей в голосе друга.

Стивен Толбот любил грандиозные приемы, которыми славился Толбот-хауз. Несмотря на свои девять лет, он принимал очень серьезный вид, когда мать представляла его гостям. Ему не дозволяли оставаться с ними больше часа, и Стивен, возмущенный этим, старался использовать свое время как можно лучше. Он прохаживался в толпе приглашенных, обходя стороной дам, которые непременно желали тискать его и ерошить ему волосы. Его тянуло к мужчинам; он любил аромат одеколона и сигар. Скоро Стивен стал понимать, что громкий, сердечный смех – нередко примета мужчин, чем-то обиженных или уязвленных и старающихся сохранить жизнерадостный вид, а вот те, кто уверен в своей силе и могуществе, говорят тихо, непринужденно, но их голоса всегда звучат весомо. Такие мужчины напоминали Стивену отца.

Когда мать объявила, что из-за болезни Франклина отменяет прием в честь Дня Благодарения, Стивен злился несколько дней. Но никто ничего не заподозрил. Стивен научился мастерски скрывать свои чувства. От чучел зверей, которые он злобно распарывал ножницами, чтобы выместить гнев, он побыстрее старался избавиться, как только порыв ярости ослабевал.

Сидя за обеденным столом рядом с матерью, Стивен обиженно поглядывал на своего дядю. Он знал все о ссоре между Розой и Франклином, знал, что мать вызвала полицейских, чтобы прекратить забастовку, а дядя пытался их остановить. Стивен никогда не испытывал привязанности к дяде, про себя он считал его слюнтяем и не мог понять, почему мать души в нем не чает. Как может она не замечать, что это за человек? Стивен терзался этим вопросом, пока не пришел к неизбежному ответу: люди не желают отказываться от своих иллюзий. В его глазах это было слабостью, о ней нужно помнить, по возможности использовать, но ее необходимо всегда остерегаться.

Стивен обедал молча, прислушиваясь к попыткам матери и Франклина поддержать разговор. Он знал, что пока он не уйдет, они не скажут друг другу ничего, что хотели бы сказать. Стивен запихнул в рот остатки тыквенного пирога, допил свое молоко и, извинившись, встал из-за стола. Он улыбнулся и сказал, что идет в свою комнату. Ему, разумеется, поверили.

– Роза!

– Франклин!

Они посмотрели друг на друга и смущенно рассмеялись.

– Начни ты первая, – сказал Франклин.

Роза перевела дух. Она готовилась к этому разговору много дней, теперь же слова вылетели у нее из головы.

– Я хотела бы сказать, что прошу у тебя прощения, – выпалила она наконец. – За то, что с тобой случилось… и за все.

– Все это уже в прошлом, – произнес Франклин. – Тогда ты сделала то, что считала нужным. Все произошло не по нашей воле…

Роза облегченно вздохнула. Она никогда не умела оправдываться. Особенно когда знала, что права. Она с готовностью приняла оливковую ветвь, которую протягивал ей Франклин.

– Тебе пора вернуться, Франклин. Ты нужен мне.

– Не могу, Роза. У меня другие планы. – Он чуть помедлил. – Я поступил в морскую пехоту.

Роза поставила чашку с кофе на блюдечко, отчетливо услышав мелодичный звон тонкого фарфора. «Этого не может быть».

– В морскую пехоту?

– Я отправляюсь на войну в Европу. Мой корабль отплывает через три дня.

«Только не теряй голову. Он наверняка решит уехать, если ты сорвешься…»

– Тебе не кажется, что ты мог бы сначала обсудить это со мной? – спросила Роза очень спокойным голосом.

– Нет. Это решение должен был принять я сам. А не ты и не кто-нибудь другой.

– Не думаю, что Монк имеет к этому какое-нибудь отношение. Я слышала, он уезжает в Европу.

– Нет, он здесь ни при чем. Он даже отговаривал меня ехать.

– Без особого успеха, – язвительно заметила Роза. Франклин поднялся.

– Я не хочу препираться с тобой, Роза. Я должен выполнить свой долг перед родиной… и перед самим собой. Я надеялся, что ты сможешь это понять.

Роза не смогла удержаться:

– А как же твой долг передо мной? Перед компанией? Как же все, что я сделала ради твоего участия в ней?

– После того, что произошло, я ничего не должен ни тебе, ни компании.

Впервые за всю жизнь Роза почувствовала, что здесь она ничего не может изменить. За три дня ничего не изменишь. Давить на Франклина значило бы еще дальше отталкивать его от себя, а может быть, и потерять его навсегда.

– Для меня это ужасный удар, – проговорила она наконец.

– Я делаю это не для того, чтобы причинить тебе боль, Роза.

Она оглянулась, слабо улыбаясь Франклину.

– Конечно, именно для этого. У тебя и быть не могло другой причины.

Всю ночь Роза не могла сомкнуть глаз. Она призывала на помощь один довод за другим, но отвергала каждый из них. К рассвету ей стало ясно, что остается одна-единственная надежда. Она взяла телефон и набрала номер Монка Мак-Куина.

– Я звоню тебе не для того, чтобы начинать ссору, – заговорила она, как только услышала на другом конце провода сонный голос. – Франклин сказал мне, что он поступил в армию и… что ты ни при чем. Прошу тебя, Монк, пообещай мне только одно: что ты привезешь его обратно живым и невредимым.

– Роза…

– Обещай мне, Монк!

– Конечно, обещаю.

Связь прервалась. Роза оттолкнула телефон и встала у окна, всматриваясь в великолепие осеннего рассвета. Потом в окно проникли лучи солнца и согрели слезы на ее лице.

«Теперь все зависит от меня. Опять. Делать то, что нужно делать. Одной».

* * *

Стивен Толбот мирно спал в своей детской. Освещенный изнутри глобус отбрасывал тени на его лицо. Подслушав разговор между матерью и дядей, он отправился в постель очень довольным. Франклин был одним из двух взрослых, над которыми Стивен должен был одержать верх, чтобы получить то, что оставил ему отец. Он не знал, как сможет это осуществить, но вдруг понял, что, возможно, ему ничего не надо будет для этого делать. Он уже был достаточно взрослым, чтобы понять: когда мужчины уходят на войну, их часто ранят. А иногда они не возвращаются совсем…

 

12

Он видел солнце, желтый огненный диск на фоне темно-красной завесы, даже сквозь сомкнутые веки. Жар давил невидимой тяжестью, проникая сквозь кожу, пропитывая все тело до костей, прежде чем уйти в глинистую почву. Он вдыхал полной грудью пьянящий аромат желтых цветов горчицы, синих васильков и алых маков. Запах примятых цветов под ним смешивался с пряным духом нагретой солнцем весенней травы, усиливаясь от зноя, переполняя его и унося куда-то вдаль вместе с пением цикад, сверчков и кузнечиков, звучащим согласно, словно симфония. Голова его откинулась набок, губы тронула невольная блаженная улыбка.

Франклин Джефферсон открыл глаза и приложил руку, чтобы защитить их от солнца. Но солнца не было. Лишь мрачные свинцово-серые тучи клубились в утреннем небе, предвещая очередную грозу.

Франклин перевернулся на другой бок, тяжело охнув: фляга, сумка с противогазом и скатанная шинель за спиной больно вдавились в тело. Он лежал не на луговых травах, а в грязи глубокой, вырытой под углом траншеи. Запах исходил не от цветов, а от мокрых, продрогших тел усталых и голодных солдат, что лежали, приникнув к твердой утоптанной земле, сгорбленные, не выпуская своих штыков из судорожно сведенных пальцев с побелевшими суставами.

Он осторожно приподнялся и выглянул из траншеи. На другом конце изрытого воронками поля, когда-то засеянного пшеницей и рожью, он увидел немецкие позиции. Только там и росли цветы – розы, чудом пережившие яростные атаки. Целый куст роз вырвало с корнем и швырнуло через все поле прямо на моток колючей проволоки, опоясывающей позиции противника.

Франклин Джефферсон соскользнул в траншею. Теперь он точно знал, где находится. Никакой сон не мог рассеять этой реальности: сейчас он во Франции, эта местность называется Беллосские леса, и на дворе, скорее всего, июнь нескончаемого 1918 года.

* * *

– Давай, Мак-Куин, пора чем-нибудь набить живот.

Франклин Джефферсон перешагнул через двух морских пехотинцев, развалившихся поперек узкого прохода на дне траншеи, и опустился на корточки, стараясь не выронить из рук жестяные тарелки с жирной тушеной бараниной и черствыми ломтями хлеба.

Монк Мак-Куин подозрительно обнюхал еду и отрицательно покачал головой.

– О, прошу, только не с утра натощак.

– Нам еще повезло, что хоть это дают, – весело ответил Франклин, ткнув тарелкой Монку в грудь. – Немцы едят одно крысиное мясо.

Монк обмакнул свой ломоть хлеба в тушенку и стал молча жевать. Он пристально осматривал траншею; солдаты один за другим просыпались после короткой передышки от страха, холода и кошмаров. Ветер подул в другую сторону, и траншея наполнилась зловонием от расположенного поблизости отхожего места.

– Как ты думаешь, эти гунны сегодня пойдут в атаку? – спросил Франклин, накалывая на штык кусок мяса.

– Сегодня – нет. Скоро польет, как из ведра, а немцы не захотят драться в грязи.

Вот уже шесть дней, как Вторая дивизия морской пехоты Соединенных Штатов застряла в Беллосских лесах к северу от кровавых полей сражений Шато-Тьерри. По приказу дивизия должна была удержать любыми средствами оборону до прихода подкрепления из американских и французских частей. Неделю назад наступление немцев было остановлено Первой и Второй дивизиями ценой огромных потерь со стороны американцев. Генерал Першинг по прозвищу «Блэк Джек – дубинка» – дал всем ясно понять, что эти люди не могли погибнуть зря.

– Вот как раз поэтому немцы и пойдут в контрнаступление! – сказал Франклин звенящим от волнения голосом. – Они всегда наступают, когда погода паршивая и мы думаем, что они окопались.

Прежде чем Монк успел возразить, в траншею проскользнул командир взвода, крепкий седой сержант – ветеран войны с Испанией.

– Ну что, парни, еще один дерьмовый денек в этой веселой стране? Есть добровольцы в разведку – посмотреть, что затевают ребята кайзера?

Франклин поднял руку.

– Запишите меня, Сардж.

«Будто старик Сардж сам не знает», – сердито подумал Монк.

С того дня, как их взвод вступил в боевые действия – а было это 6 декабря 1917 года, – Франклин Джефферсон добровольно вызывался выполнять все рискованные задания, которые предпринимало командование. Чудом ему удавалось выполнять их и возвращаться назад без единой царапины на своей когда-то белой коже горожанина. Для товарищей по взводу, суеверных, какими бывают только солдаты, он стал талисманом. Таким Монк его раньше никогда не знал.

Перерождение Франклина Джефферсона началось вскоре после того, как старый военный корабль «Гаттерас» отчалил от заросшего водорослями причала бруклинского военного порта. Судно не прошло и половины пути через штормовые волны Атлантики, а чуть ли не половина солдат дивизии уже страдала от мучительной морской болезни, которую еще тяжелее было переносить от непрерывного стона и визга металлической обшивки «Гаттераса», качавшегося по бесконечным волнам. Даже Монку, бывалому моряку, стало плохо. Но только не Франклину. Фрэнки, как его окрестили солдаты из роты «Браво», стал их ангелом-хранителем. Он выносил за ними подкладные судна и ночные горшки, менял простыни, стирал их промокшую от пота одежду. Он выслушивал самые сокровенные тайны больных, которые не сомневались, что скоро умрут, и даже ассистировал дивизионному хирургу во время операции аппендицита.

К тому времени, когда «Гаттерас» пристал в Гавре, у Франклина друзей было уже не сосчитать. Все знали о его происхождении, но если кто-то из чужих позволял себе обидное замечание в адрес Франклина, что, дескать, богатый мальчик решил поиграть в войну, его быстро ставили на место. Эти люди считали Фрэнки своим.

Монк никогда не предполагал, что Франклин может вести людей за собой. Но, когда рота прибыла на американские передовые позиции, люди старались держаться ближе к нему. Они слушали, что приказывают им офицеры, но, если раздавалась команда идти в атаку, поднимались только вслед за Франклином. Пока волна наступления американских войск катилась по Франции, с кровью отвоевывая у немцев милю за милей, о Франклине начали ходить настоящие легенды. В Сент-Амьене, где рота натолкнулась на ожесточенное сопротивление, он в одиночку бросился на наступающий немецкий танк, подорвал его гусеницы ручной гранатой, а затем покончил с его экипажем. В другой раз он, стоя на поле сражения, отстреливался от немцев, старавшихся уложить его и двоих раненых, которых он тащил в безопасное место.

Уже к началу весны рассказы о подобных подвигах были на устах всей дивизии. Но, когда солдаты подходили к нему с поздравлениями, Франклин смущался. Генерал «Блэк Джек» Першинг, лично награждая Франклина на поле битвы, говорил о его скромности. Другие считали его стеснительным. И только Монк, аккуратно заносивший в свой дневник записи как о сражениях, так и о необыкновенных подвигах своего друга, знал, что тогда, в военном порту Бруклина, Франклин сказал ему правду: он отправился на войну, чтобы испытать свою судьбу. Но, какая бы судьба ни была уготована Франклину, Монк был убежден, что жизнь его не закончится в кровавой грязи под небом чужой страны.

– Так, парни, все готовы?

Среди вызвавшихся сопровождать Франклина в разведку, охотников хватало. Каждый был уверен, что, пока он рядом с Джефферсоном, ничего плохого не случится.

– Заметно ли было какое-нибудь движение в их окопах, Сардж? – спросил Монк.

– Там тихо, как на кладбище, – отвечал ветеран. – Но надо выяснить, там ли еще эти ублюдки или они убрались ночью.

– Да там они, – проворчал Франклин, поправляя лямки своего вещмешка. – Просто спят долго.

– Если они спят, устроим им веселую побудку. Третьим в дозоре был девятнадцатилетний рядовой из Кентукки, парень с пожелтевшими и огрубелыми от работы на табачных плантациях руками. Солдаты так и прозвали его – Табачок.

– Не лезь в герои, – предупредил его сержант. – Просто доберись до того холма и посмотри. Если они в окопах, дай сигнал. Предоставь артиллерии сделать всю грязную работу.

– Раз старина Фрэнки с нами, то нам никакая артиллерия не нужна! – рассмеялся парень из Кентукки.

Трое разведчиков перелезли через заграждение и поползли по-пластунски через испещренное воронками поле, держа ружья у локтя. Метров через тридцать Франклин сделал знак остановиться.

– Тишина, – прошептал он.

– Точно. Хоть бы кто перднул, – согласился рядовой. – Может, подойти прямо к ним и постучаться в дверь?

– Поползем на холм, – твердо сказал Монк. Холм был на самом деле всего лишь большой кучей грязи, накопившейся на поле за четыре года беспрерывного обстрела. Дозорные залегли с одной ее стороны, затем медленно начали карабкаться вверх. Приподняв головы, они увидели немецкие траншеи всего метрах в двадцати впереди.

– Вот это да, – протянул солдат из Кентукки. – Они смылись.

Франклин приподнялся, чтобы лучше видеть. Траншеи были пусты.

– Не знаю, – тихо произнес он. – Если бы они ушли, мы бы услышали их ночью. Единственное место, куда они могли перейти – вот та роща. Но тогда без шума бы не обошлось.

– Ну, Фрэнки, слушай, если это так, мы сейчас пойдем и спокойно займем их норы.

Франклин нерешительно молчал. Неглубокие траншеи казались пустыми, но с вершины холма не все они были видны. Там могли еще прятаться люди.

– Нет!

Окрик Франклина раздался слишком поздно. Парень из Кентукки подал сигнал, и морские пехотинцы начали вылезать из своих окопов и побежали через поле, даже не пригибаясь к земле.

– Здесь что-то не так! – прокричал Франклин Монку.

Его слова прервал рядовой: чтобы лучше видеть, он поднимался над вершиной холма во весь рост.

– Эй, Табачок!!!

Рядовой поглядел на него сверху вниз, широко ухмыляясь. Он уже открыл рот, чтобы ответить, но вместо слов Франклин и Монк услышали резкий звук, как от удара хлыста. Солдат удивленно раскрыл глаза и схватился за горло, медленно падая на Франклина.

– Нет!

Франклин перевернул его на спину; руки стали скользкими от крови, хлеставшей из горла. Парень с ужасом смотрел на него, лихорадочно шевеля губами. Франклин взял его голову в свои ладони.

– Все будет хорошо! Я вытащу тебя отсюда, обещаю тебе!

В эту секунду тишина взорвалась артиллерийским огнем, стрельбой из пулеметов и карабинов. Франклин с Монком прижались спинами к насыпи из грязи, увлекая за собой тело мертвого пехотинца. Франклин оглянулся назад и глазам своим не поверил: солдаты морской пехоты – сначала поодиночке, потом целыми группами – падали на землю, сраженные снарядами и пулями.

«Я должен остановить это!»

– Оставайся здесь! – крикнул Монк, прижимая друга к земле. – Ты ничего не можешь сделать! Ничего!

Мак-Куин смотрел, как глаза Франклина стекленеют. Все время, до самого конца яростной схватки, он не отводил глаз от этого поля смерти, безотчетно чувствуя, что должен наконец испытать свою судьбу.

 

13

Триста жителей, остававшихся еще в деревне Сент-Эстас, в полутора километрах в тылу американских позиций, едва обратили внимание на обстрел. Уже годы жили они в условиях войны; за это время в деревне побывали и оставили свой след армии пяти стран.

Первыми промаршировали по древним булыжным мостовым Сент-Эстаса сыны Франции. Они шли на фронт, гордые и радостные, уверенные в своей непобедимости. Несколькими месяцами позже, когда из-за прибывающих с передовой раненых деревня превратилась в импровизированный полевой госпиталь, появились войска бельгийцев, а за ними – англичане и канадцы. Жители угрюмо смотрели, как все новые, свежие отряды с горнистами, волынщиками и барабанщиками проходят по каменному мосту через ручей и шагают по деревне, весело свистя выстроившимся вдоль улицы девушкам, выкрикивая ободряющие слова старикам и старушкам, безмолвно глядевшим на них из открытых окон затененных листвой домов. Все это жители Сент-Эстаса уже видели раньше, и солдаты неповинны были в том, что принимали их слезы за слезы радости и облегчения. Они не могли знать, что в их сияющих лицах жители видели не защитников, а лишь призраки сыновей, мужей и отцов.

Война долго щадила Сент-Эстас и пришла в деревню лишь на второй год. Осенью 1915 года лавина немецких войск, прорвав тридцатикилометровый участок фронта, захлестнула треть территории Франции. К октябрю сотни городов оказались под немецким игом. Но и теперь Сент-Эстас избежал опустошения. Раненые солдаты союзников, оставленные своими в деревне из-за нехватки транспорта для эвакуации, были быстро отправлены в немецкие лагеря для военнопленных. За одну ночь пустые кровати были заняты немецкими ранеными, и берлинское командование, как и до него – союзники, объявило Сент-Эстас зоной вне боевых действий.

Услышав об этом, жители крестились и безмолвно благодарили Бога. Оставшиеся в деревне здоровые мужчины продолжали работать на полях и пасти скот. То, что немцы требовали больше продуктов, казалось совсем недорогой ценой за мир и спокойствие. Женщины чувствовали еще меньше перемен. Как и прежде, надо было стирать простыни, менять повязки, накладывать шины на сломанные руки и ноги, быстро и умело выполнять указания военных врачей, правда, теперь уже немецких. Разница была в том, что глаза, смотревшие с кроватей и коек, принадлежали врагам. Однако спустя некоторое время женщины поняли, что страх и покорность этих молодых парней как две капли воды похожи на те, что они видели в глазах раненых солдат, лежавших здесь прежде.

С таким же стоицизмом встретил Сент-Эстас и войска американцев, когда 16 января оккупационная власть вновь сменилась.

«Когда же это наконец кончится?»

Мишель Лекруа отошла от пациента и тревожно взглянула в окно: снова начиналась бомбардировка. Она была миниатюрной, стройной женщиной с пышной гривой рыжих волос, волнами спадающих на плечи. Хотя выступающие скулы Придавали ее лицу форму сердца, подбородок говорил о силе и решительности. Но особенно ярким и незабываемым делали ее облик темно-голубые глаза. Многие солдаты вздрагивали, когда всматривались в их глубину. Среди ужасов и кровопролития глаза Мишель Лекруа напоминали им о том, что в этом мире все же существует красота.

С тех пор как четыре года назад в Сент-Эстас начали привозить первых раненых, Мишель, тогда еще четырнадцатилетняя девочка, начала работать в этом импровизированном госпитале, устроенном на месте бывшего сырного склада. Она была дочерью французского фермера, чьи предки жили в деревне на протяжении многих поколений, и англичанки, оставившей свою родину ради мужчины, который не только любил ее, но и позволял ей беспрепятственно предаваться ее увлечению – ваянию.

Первое время Мишель была помощницей медсестры. Хотя еще на ферме ей довелось познать жестокость природы, кровавая бойня войны застала ее врасплох. Через ее руки проходили люди с оторванными руками и ногами, выбитыми глазами, страшными лицами-масками, изуродованными шрапнелью. Сначала она боялась подступиться к раненым, но, когда бои усилились, и поток раненых затопил госпиталь, Мишель заставила себя побороть страх. Военные врачи вместе с единственным доктором Сент-Эстаса едва справлялись, и Мишель стала ассистировать при операциях. К тому времени, когда ей исполнилось шестнадцать, она думала, что уже видела все зло и жестокость, которые только могут причинять друг другу мужчины.

Хотя Мишель днями была в госпитале, она умела сохранять внешнее спокойствие, и в ее глазах солдаты видели нежность и участие, дававшие, пусть и ненадолго, отдохновение среди адских страданий.

Но это спокойствие давалось Мишель дорогой ценой. По ночам ее преследовали кошмары. Переполненная и потрясенная происходившим вокруг нее, она, улучив иногда драгоценную минуту, укрывалась от всех на поляне в лесу за деревенским прудом. Там, в полном одиночестве, склонив голову на сцепленные у колен руки, она думала о страшных потерях, свидетелем которых становилась каждый день.

Мишель страстно желала излить кому-нибудь свою душу, мечтала, чтобы чьи-то сильные руки обняли ее и кто-то прошептал ей, что она не одинока. Но из самозащиты она уходила от всех попыток солдат ухаживать за ней, хотя многие из них были веселы и недурны собой. Ей достаточно было бросить взгляд на одну из коек, чтобы увидеть, во что неизбежно превратится ее предполагаемый возлюбленный.

– Э, да ты холодная, как ледышка. Что случилось? Мишель посмотрела на лежащего в кровати солдата, который, улыбаясь во весь рот, держал ее руку в своей. Она прогнала тень со своего лица.

– Ничего. Совсем ничего, – беспечно произнесла она.

– Наверное, сегодня у меня удачный день, – сказал морской пехотинец. – Мы так долго держимся с тобой за руки, что нам уже пора обручиться.

Стекла в окнах задрожали от нового шквала стрельбы. Мишель невольно поежилась.

– Волноваться не о чем, – заверил ее солдат бодрым тоном бывалого вояки (хотя сам участвовал в одном-единственном бою). – Наверное, наши ребята решили, что пора потеснить старого Фрица ближе к Берлину.

Мишель подошла ближе к окну.

– Нет, не думаю.

– Как это? Чьи же тогда это орудия? Мишель обернулась к нему.

– Они принадлежат немцам. Поверьте мне, я слышала их достаточно, чтобы различать.

Она взглянула в простодушные глаза солдата, внезапно наполнившиеся страхом.

– Это контратака. Она все-таки началась.

Следующие двенадцать часов были самыми сумбурными из тех, что Мишель до сих пор пришлось пережить. Как только немцы прорвали оборону союзников, американские войска начали эвакуацию. Одна за другой пустели койки в госпитале. Были заняты все повозки, телеги, подводы – все, что еще оставалось в деревне. Мишель работала как одержимая, пытаясь сохранить хоть какой-то порядок в этой суматохе. Она решала, кто из раненых может покинуть госпиталь сам, а кому надо дождаться специального транспорта. Она объясняла еле державшимся на ногах солдатам, как менять повязки, и совала лекарства и бинты в их вещмешки.

– Не думайте, просто делайте, и все! – повторяла она снова и снова. – Если вы не будете обрабатывать рану и менять повязку, то в рану попадет инфекция. После этого начнется гангрена, и тогда ваш друг потеряет руку или ногу или даже погибнет!

Еще через несколько часов Сент-Эстас превратился в настоящий бедлам. Узкие улочки были запружены людьми, лошадьми, повозками, пробивающимися к горбатому мосту – единственному выходу на шоссе. Этому массовому бегству еще больше помешала страшная гроза. Под потоками холодного дождя подводы застревали в грязи. Напуганные громом и молнией лошади рвали сбрую, а люди, с руганью пытаясь удержать их, налегали на оси увязших в грязи колес.

Яростная канонада подгоняла бегущих. Те, кто раньше храбро утверждал, что американские ребята-пехотинцы отобьют атаку, теперь поникли: обстрел усиливался, все ближе приближаясь с каждым залпом. Настала минута, когда Мишель показалось, что над нею разверзлось небо. На окраине Сент-Эстаса появились первые раненые. Они брели в одиночку и группами, поддерживая друг друга, оборванные, сломленные призраки, ищущие приюта.

Увидев их, Мишель поспешно затолкала последних пациентов на оставшиеся повозки, побежала в госпиталь и принялась срывать с коек грязное постельное белье. К тому времени, когда первый солдат переступил, спотыкаясь, порог госпиталя, Мишель была в полной готовности. Только глубокая горечь поражения, застывшая на лице молодого морского пехотинца, застала ее врасплох. Надежды Мишель угасли: американцы не устояли. Немцы возвращались.

* * *

По иронии судьбы, жизнь им спасло как раз то, что они оказались на передовой, на склоне холма. Когда стрельба усилилась и из окопов появился первый немецкий пехотинец, Франклин пришел в себя и бросился к Монку, сталкивая его вниз с возвышенности. Через секунду прямое попадание снаряда в то место, где Монк только что лежал, заставило ощутить мощный удар взрывной волны. Франклин услышал пронзительный вопль Монка и пополз к нему.

Небо бешено вращалось над головой Франклина, а он лежал, судорожно ловя грудью драгоценный воздух. Он протянул руку, превозмогая боль, ища пальцами тело друга. Не успел он нащупать руку Монка и крепко сжать ее, как небо раскололось на куски. На Франклина посыпались камни, грязь, осколки, он скорчился от боли. Последним усилием он перевернулся и накрыл Мак-Куина своим телом. Потом что-то с силой кузнечного молота ухнуло рядом. Франклин задохнулся от боли, пронзившей голову. В последний миг он поразился силе своего крика.

Закрыв глаза, Франклин Джефферсон вдруг понял, что кричал не он. Сквозь клубы дыма он увидел немцев: их длинные шинели хлестали по сапогам, а окровавленные штыки прокладывали дорогу среди убитых и раненых американцев, чтобы убедиться, что никто не выжил в этом адском котле.

«Они идут к нам», – устало подумал Джефферсон. И понял вдруг, что напрасно испытывал свою личную судьбу: в действительности она ничем не отличалась от судьбы парня из Кентукки, Монка или любого смертного.

Быстрота немецкого контрнаступления оказалась неожиданной и для войск союзников, и для местного населения. Всего за сутки солдаты кайзера продвинулись на двадцать километров на стодвадцатикилометровой линии фронта. В сумерки, когда последние американские солдаты покидали деревню, жители Сент-Эстаса увидели, как из окрестных лесов осторожно выходят вражеские пехотинцы.

Как и все, Мишель Лекруа считала, что эта оккупация ничем не будет отличаться от предыдущих. Немцы займут госпиталь Сент-Эстаса и положат на пустые койки своих раненых. Начнется обычная жизнь, насколько се можно считать обычной в таких обстоятельствах.

Но на этот раз все оказалось по-другому. Мишель вздрогнула от недоброго предчувствия, когда увидела, как неприятель входит в деревню. Солдаты были не зелеными юнцами, а опытными ветеранами. Они мрачно обыскивали дома, лающими голосами выкрикивали приказы, вытаскивали на улицы спрятавшихся в подвалах и на чердаках солдат союзников. Мирных жителей, приютивших у себя американцев выводили на площадь перед церковью.

После того как солдаты союзных войск и жители были выстроены в два ряда, а все население Сент-Эстаса согнано на площадь, командир полка, высокий усатый офицер с выправкой прусского дворянина, выступил вперед. Не говоря ни слова, он шагал вдоль рядов и наконец остановился перед человеком, в котором Мишель узнала начальника почтового отделения.

– Вы отрицаете, что прятали солдата противника у себя дома? – спросил он по-французски с сильным акцентом.

Начальник почтового отделения, стоявший понурившись с шляпой в руке, лишь отрицательно покачал головой, не смея взглянуть офицеру в глаза.

– Вы прячете еще кого-нибудь?

– Нет, господин майор, клянусь вам!

Офицер молча и пристально посмотрел на него, затем резко отступил на два шага назад.

– Клянетесь?

– Да, клянусь жизнью, господин майор!

– Жизнью… – прошептал пруссак. Обернувшись к жителям деревни, он прокричал:

– Вы слышали, что он сказал? Он поклялся жизнью, что не прячет у себя противника.

Офицер поднял руку. Два пехотинца из здания почты выволокли под руки раненого американского летчика. Они бросили его к ногам начальника. Пруссак уставился на стонущего, теряющего сознание человека, затем вытащил пистолет и прицелился в переносицу пленного.

– Вы клянетесь своей жизнью! – прокричал офицер. – Так, кажется, вы говорили?

Начальник почты в страхе смотрел на немца.

– Но, господин майор…

– Вы ведь так сказали!

Начальник почтового отделения кивнул, не в силах отвести глаз от летчика, которому оставалось жить считанные секунды.

«Прости меня, – думал он, крестясь. – Я сделал все, что мог».

– Вы все слышали! – проревел пруссак, поворачиваясь к толпе. – Вы слышали, как он сказал, что никого у себя не укрывает. Вы своими глазами увидели, что он лжет. Теперь вы будете свидетелями наказания, которое он понесет за свой обман.

Пруссак протянул руку с пистолетом вперед, почти касаясь дулом лба летчика.

– Надеюсь, вы уже готовы отправиться в мир Создателя, – произнес он звонким голосом.

В тишине, окутавшей площадь, раздался выстрел. Мужчины и женщины, не пугавшиеся обстрела, содрогнулись и крепко зажмурили глаза. Затем послышался общий вздох изумления и ужаса. Летчик был жив; он лежал на земле, дрожа и всхлипывая, скорчившись, как ребенок. Двести пар глаз следили за рукой прусского офицера, сжимающей дымящийся пистолет. В нескольких метрах от него лежал начальник почты; кровь лилась из открытой раны в его груди – из того места, где пуля пробила сердце.

Пруссак медленно убрал пистолет в кобуру.

– Я не стреляю в беспомощных, раненых людей, которые храбро сражались, – выкрикнул он в толпу. – Я буду без пощады убивать лжецов и вражеских агентов. Это, жители Сент-Эстаса, – единственное, что вам нужно знать о майоре Вольфганге фон Отте!

Мишель Лекруа, майор Вольфганг фон Отт и Эмиль Радиссон, единственный в деревне врач, лечивший уже третье поколение жителей Сент-Эстаса, стояли у входа в госпиталь. Мишель с удивлением наблюдала за усердием немцев, которое, она знала, спасет немало жизней. Часовые еще не заступили на свои посты, а военные врачи уже вовсю оказывали раненым первую помощь. Менее серьезные раны обрабатывались санитарами. Хотя десятки солдат уже ожидали своей очереди на улице, майор еще не дал указания Мишель и другим шести медсестрам, а также доктору Радиссону приступить к работе.

«Он нам не доверяет».

Мишель искоса взглянула на майора. Даже если бы его фамилии не предшествовал титул «фон», она все равно наверняка распознала бы его происхождение по ледяным серым глазам и презрительной складке тонких суровых губ. Вольфганг фон Отт, казалось ей, был очень холодным и безжалостным человеком.

– Вы Мишель Лекруа.

Мишель поразило, что это прозвучало не вопросом, а утверждением.

– Да, это я, мсье, – ответила она, стараясь сохранить спокойствие.

«Откуда он знает, как меня зовут?»

– Ваша добрая слава обгоняет вас, – сказал майор Вольфганг фон Отт, едва заметно улыбнувшись. – Как и слава этого доброго доктора. Я получил полный отчет от командира нашей части, которая стояла здесь до нас. Он очень высоко отзывается о вашей работе.

Ни Мишель, ни Радиссон не промолвили ни слова.

– Скажите, мадемуазель, – продолжал фон Отт, – вы возмущены тем, что я сделал на площади?

Мишель почувствовала, что пальцы Радиссона сжимаются вокруг ее запястья, но не обратила внимания на предупреждение.

– Я нахожу этот поступок низким, майор.

– Начальник почты был вашим родственником?

– Нет. Но у него были жена, дети и внуки.

– У всех нас есть семьи, мадемуазель. Моя семья погибла, когда французские войска захватили Эльзас и Лотарингию. – Он помолчал. – Я дал ему шанс остаться в живых. Он мог бы им воспользоваться.

– Чем он вам угрожал? – воскликнула Мишель. – Это же был всего лишь старик, который пытался защитить раненого солдата.

– Мне не нужно рассказывать вам, что пережили мои люди, – сказал фон Отт, – обводя рукой больничную палату. – Вы и сами можете это видеть. Я не потерплю никакой опасности, угрожающей им. Вы, французы, думаете, что, раз американцы здесь, война выиграна. Я говорю вам, что это не так. Ваши люди будут уважать моих солдат. Пока они это делают, мы будем с вами ладить. Но если они попытаются предать меня, то последствия им уже известны.

Фон Отт испытующе посмотрел на Мишель.

– Мне нужно доверять вашим людям, мадемуазель. Мне нужно доверять и вам – медсестре, которая будет ухаживать за моими солдатами. Я могу быть в вас уверен?

Мишель смотрела прямо ему в глаза.

– Я медсестра, майор, – сказала она. – Я обязана оказывать помощь всем, кто в ней нуждается, – немцу или французу, солдату или мирному жителю. Обещаю вам, что буду делать все, что в моих силах.

Вольфганг фон Отт пристально всматривался в сверкающие синие глаза стоящей перед ним женщины. От его внимания не укрылись высокая грудь, стройная талия и полные бедра Мишель, заметные даже под мешковатой форменной одеждой. Взглянув на нее впервые, он почувствовал прилив желания. Но сразу понял, что это нечто большее, чем просто влечение к красивой женщине. В другое время и в другом месте он бы удовлетворил свое любопытство.

– Вы сделаете все, что в ваших силах, – медленно повторил он. – Это все, о чем я могу просить вас, мадемуазель. Я лишь надеюсь, ради нас обоих, что остальные жители Сент-Эстаса разделяют ваши чувства… Сейчас поздно, и я предлагаю вам вернуться домой и отдохнуть. Мои врачи позаботятся о тех, кто находится здесь. Но утром приходите, вы будете нам нужны. Очень нужны.

«Не может быть, чтобы я был жив… все-таки я жив!»

Монк Мак-Куин резко открыл глаза. Франклин лежал рядом, протянув одну руку поперек груди Монка. Мак-Куин поморщился; глаза слезились от едкого, раздражающего дыма, поднимающегося над полем. Вокруг стояла глухая, неестественная тишина. Не слышно было ни звука – ни стона, ни шепота, ни жалобы, ни молитвы.

Монк осторожно пошевелил ногами. Все было цело. Потом он почувствовал свои руки, грудь и, наконец, лицо. Подняв руки, он увидел, что они в крови.

«Поэтому они и не распотрошили меня. Посмотрели и решили, что я мертв».

Он осторожно снял руку Франклина со своей груди и перекатился к нему. На теле друга Монк не нашел никаких ран, но, сняв с его головы каску, увидел глубокую темно-красную дыру над правым ухом.

«О, Господи!»

Монк стал ощупывать рану пальцем, разделяя волосы над нею, пока не выяснил, что черепная кость пробита насквозь. Он осторожно повернул голову Франклина: выходного отверстия не было.

«Пуля застряла у него в черепе!»

Он прижал пальцы к яремной вене Франклина и испустил громкий вздох облегчения, нащупав сильный и ровный пульс.

– Держись, друг, – прошептал он. – Сейчас я вытащу тебя отсюда.

Вдруг Франклин простонал и широко открыл глаза. Монк закрыл ему рот ладонью, прижав палец к своим губам. Франклин мигнул в знак согласия. Монк с опаской приподнял голову, вглядываясь в клубы порохового дыма. Насколько было видно, поле было усеяно телами американских солдат. Убедившись, что неприятеля поблизости нет, он встал на ноги.

«Они не брали пленных… Скосили нас огнем, а потом, когда наступали, добивали штыками тех, кто остался в живых. Во время контрнаступления нет времени возиться с пленными…»

Его стошнило от ужасного зрелища, открывшегося перед ним.

Снова услышав стон Франклина, Монк склонился над ним, взял за плечи.

– Франклин, ты должен встать!

– Не знаю, смогу ли… Голова болит… Я как будто тону…

– Вставай! Нас могло убить, а мы живы. Так что, черт побери, мы сейчас встанем и выйдем отсюда. Не умирать же нам в этой проклятой куче дерьма!

На губах Франклина неожиданно появилась улыбка.

– Ты всегда хотел идти своей дорогой, – с трудом выдавил он из себя, мучительно поднимаясь на ноги и всей тяжестью опираясь на Монка.

– Ступай осторожно, вот так, одна нога, за ней другая… – шептал Монк, не переставая вглядываться в кровавое месиво вокруг.

– О, Боже…

– Не смотри. Они мертвые. Ты ничем им не поможешь. Давай, Франклин, ставь одну ногу… теперь другую… одну… другую…

Когда дошли до леса, Монк почувствовал, что они в относительной безопасности. Но он знал, что немцы, пройдя американскую линию обороны, могли направиться и через лес. В зависимости от того, как глубоко они продвинулись за линию фронта, они могли занять новые позиции в любом месте между его теперешним местонахождением и деревней Сент-Эстас. В таком случае нужно было как-то просочиться сквозь эти позиции и добраться до деревни.

Идти было невероятно трудно, но, невзирая на свою крайнюю усталость и на свистящее дыхание Франклина, Монк не останавливался и даже не замедлял хода. Он тащил друга вперед, почти неся его на руках, зная, что, может быть, убивает его этим, но остановиться означало бы убить его наверняка.

«Одну ногу, потом другую…»

Наверное, прошла целая вечность, прежде чем Монку удалось оттащить Франклина в безопасное место в заросли низкого кустарника и уложить на землю.

– Странно, на Париж не очень-то похоже, – прошептал Франклин, хрипло кашляя.

– Умолкни и выпей это, – сказал Монк, поднося фляжку к его губам.

Через несколько минут они снова шагали вперед. Монк обнаружил охотничью тропинку и решил дальше идти по ней. Это был заведомый риск: немцы тоже могли ее использовать. Но тропинка была гораздо безопаснее дороги и позволяла продвигаться вперед быстрее, чем через заросли кустарника.

Когда они прошли километра полтора, Монк внезапно остановился. Он мог бы поклясться, что слышит на опушке леса чьи-то шаги. Внимательно прислушавшись, он снова услышал те же звуки. Теперь они были громче; судя по всему, там было несколько человек. Монк оттащил Франклина подальше в лес и уложил на землю.

– Тихо, ни звука! – прошептал он.

Франклин сжал его руку, глаза его лихорадочно блестели.

– Если что-то случится, – проговорил он через силу, – обещай мне, что бросишь меня….

– Черта с два я тебя брошу!

– Кто-то должен сказать Розе. – Лицо Франклина перекосилось от боли. – Так больно…

Шаги приближались. Монк отомкнул штык винтовки и пополз к краю тропинки. Двигаясь, как краб, он приблизился к высокому клену и скользнул за его ствол. Шаги раздавались уже совсем рядом. Как только на дорожку упала тень, Монк шагнул вперед из-за дерева и резко сдавил горло появившемуся перед ним человеку, заглушая его крик. Другую руку, со штыком, он высоко занес над головой жертвы. Через несколько секунд все должно было быть кончено.

 

14

Когда на дома Сент-Эстаса спустилась ночь, меры устрашения, предпринятые против жителей деревни майором фон Оттом, возымели свое действие. Улицы опустели, в окнах не было видно огней. Только в штабе майора, за светомаскировочными шторами, все еще было светло.

– Ладно, выведите его отсюда и проводите домой. Аптекарь был предпоследним из двенадцати жителей деревни, вызванных для допроса. Полчаса ему трепали нервы, задавая бесконечные вопросы, и он отвечал на них, моля Бога, чтобы ему поверили. Как он мог услышать что-либо о планах союзников, если он не понимал по-английски, и ему нечего было сообщить американцам, когда они заняли деревню?

Аптекарь, пятясь и низко кланяясь, покинул кабинет фон Отта. Сердце его сжалось от сострадания, когда он увидел последнего односельчанина, ожидавшего вызова. Это был Серж Пикар – булочник – добродушный толстяк, чей хлеб и выпечка когда-то, в лучшие времена, украшали столы Сент-Эстаса. Теперь же потное его лицо казалось белее теста, которое он замешивал.

– Закройте дверь, – скомандовал фон Отт, когда Пикар прошел в комнату и втиснулся в кресло перед реквизированным у кого-то из местных жителей письменным столом, за которым сидел майор.

Фон Отт постарался скрыть отвращение при виде тучного, свиноподобного булочника. Серж Пикар согнулся в кресле, протягивая руку поверх своего трясущегося живота и извлекая сигарету из кармана взмокшей от пота рубашки. Прикурив, он беспечно кинул спичку через стол в пепельницу, стоявшую рядом с фон Оттом. Фон Отт сделал вид, что не заметил дерзости.

– Ну, мой капитан, – по-свойски спросил Серж Пикар, – поймали кого-нибудь на крючок?

– Вы знаете так же хорошо, как и я, что допрос служит только прикрытием для нашей с вами встречи, – ответил фон Отт.

– Я рад, что вы цените мою службу, – сказал булочник. – Я позаботился о том, чтобы в Сент-Эстасе не было предателей, которые помогали бы американцам.

«Кроме тебя, – подумал фон Отт. – Ты – последний мерзавец, иуда, предавший собственных близких».

Однако майор должен был нехотя признать, что Пикар заслужил свои тридцать сребреников. Он читал донесения своих предшественников, в которых те хвалили Пикара.

– Вы к нам надолго на этот раз? – спросил Пикар насмешливо.

– Мы останемся здесь достаточно долго, чтобы вам хватило работы, – парировал фон Отт. – А ее у вас, думаю, уже хватает.

– Кроме несчастного начальника почты, никто не прячет у себя американцев, – гордо произнес Пикар. – В этом я не сомневаюсь.

– Прячет кто-либо оружие?

– Американцы все забрали с собой, когда уходили. Пикар умолчал о том, что прячет в подвале пекарни сахар, муку и даже сливочное масло, выпрошенное им у квартирмейстера в суматохе отступления. Такие продукты были в военное время на вес золота. Ведь пули и порох в пищу не годились.

– Вы уверены, что никто в Сент-Эстасе не заподозрил, кому вы служите? – спросил фон Отт.

– Абсолютно, – ответил Пикар.

– Хорошо. Во время этого наступления для меня жизненно важно получить любую – я повторяю, любую информацию об американских войсках и их продвижении.

– Будьте уверены, господин майор, я в вашем распоряжении. А сейчас, если я вам не нужен, я отправляюсь домой.

– Надо, чтобы кто-нибудь из моих солдат проводил вас, ведь сейчас все-таки комендантский час.

– Лучше выпишите мне пропуск, – предложил булочник.

– Если я дам вам пропуск, я выделю вас среди остальных, а это опасно – для нас обоих, – возразил фон Отт.

– А если я назову убедительную причину, – вкрадчиво ответил Пикар. – Например, скажу, что меня подняли среди ночи, чтобы печь хлеб для ваших солдат.

Фон Отт слишком устал, чтобы спорить. Он вызвал адъютанта и приказал выписать пропуск. Серж Пикар нырнул в темноту из дома майора, сгорбленный и с низко опущенной головой. Он шел, волоча ноги, и каждому он мог показаться несправедливо обиженным человеком. Но сердце его трепетало, а пропуск жег ладони. Ему не терпелось увидеть выражение лица Мишель Лекруа, когда он появится на пороге ее дома.

Мгновенно в сознании Монка запечатлелись его рука со штыком, поднятая для смертельного удара и длинные рыжие волосы и пронзительной синевы глаза предполагаемой жертвы.

Острие штыка застыло у самой шеи Мишель Лекруа.

– Qui êtes – vous? – свирепо прошипел Монк.

Мишель изогнулась в мощных тисках рук этого великана, напавшего на нее из темноты. Испуганный шепот вырвался из ее горла.

– Лекруа… Меня зовут Мишель Лекруа…

Монк ослабил свою хватку, пораженный, что слышит английскую речь. Пусть и с акцентом, но эта девушка заговорила с ним по-английски.

В темноте скрипнула ветка. Теперь солдаты были ближе, позади него. Монк потащил свою пленницу прочь с тропинки, в кустарник.

– Сколько немцев в дозоре? – спросил он.

– Я… я не знаю.

– Где их основные силы? Как близко они подошли к Сент-Эстасу?

Мишель уставилась на него, как на сумасшедшего.

– Как близко? Мсье, немцы заняли нашу деревню. Монк медленно выпустил испуганную женщину. Сент-Эстас занят, повсюду немцы, а из-за раны, которую никто не перевяжет, у Франклина с каждой секундой тают силы…

Мишель протянула руку и дотронулась до американца.

– Вам нельзя здесь оставаться, мсье. Патруль наверняка обнаружит вас.

– Но я не могу уйти отсюда!

Монк раздвинул кусты и показал француженке Франклина. Мишель опустилась на колени и быстро осмотрела солдата, лежавшего без сознания.

– Ему необходима медицинская помощь, – сказала она. – Немедленно.

– А где он ее получит? Не от немцев же!

– Нет, мсье, от меня. Я – медсестра и живу недалеко отсюда. Если мы не наткнемся на дозор, то сможем отвести вашего друга в безопасное место, где я позабочусь о нем.

Монк был в замешательстве. Действительно ли она медсестра? Можно ли доверять этой красивой женщине, которую он несколько секунд назад готов был убить? Если он поверит ей, а она его предаст, то Франклин умрет. Но если он ничего не предпримет… Треск веток под сапогами немецких солдат заставил его принять решение.

– Что вы хотите сделать?

– Я вернусь на тропинку, – быстро объясняла Мишель. – Немцы остановят меня, но шанс есть: кто-нибудь из них узнает меня, потому что видел меня в госпитале, и меня не тронут. Я постараюсь отвлечь их, чтобы они прошли мимо этого места.

Монк пытливо посмотрел на нее. Лучшего выхода он не мог придумать.

– Надеюсь, вы не работаете на немцев, – прошептал он, крепко сжимая ей запястье. – Если вы выдадите нас, я позабочусь, чтобы вы умерли первой.

Мишель не дрогнула.

– Я думаю, вы выразились предельно ясно, мсье, – спокойно произнесла она, с трудом освобождая руку от пальцев Мак-Куина.

Мгновение спустя тьма поглотила ее.

Как и надеялась Мишель, один из солдат узнал ее. Окликнув девушку, дозорные окружили ее; их дружелюбные лица казались бледно-желтыми в свете фонарей. Мишель вежливо отклонила их настойчивые предложения проводить ее домой, на ферму. Отведя немцев далеко от места, где прятались американцы, Мишель пожелала им спокойной ночи и долго смотрела, как дозор удаляется по тропинке в сторону Сент-Эстаса.

– Молодец, девушка! – сказал Монк, выходя из зарослей.

Мишель не обратила внимания на комплимент.

– Мы должны доставить вашего друга в безопасное место.

Она снова осмотрела рану американца и закусила губу. Дыхание американца было учащенным, кожа горячей на ощупь. Пуля засела глубоко, и Мишель была уверена, что без операции тут не обойтись. Иначе американец умрет.

Мишель приподняла голову солдата и просунула руку ему под мышку.

– Помогите мне поставить его на ноги.

– Если вы возьмете этот мешок, я сам понесу его, – предложил Монк.

– Если он сам сюда дошел, лучше нам вести его и дальше. Не стану и говорить, что произошло бы, если бы вы взвалили его себе на плечо и кровь прилила бы к голове.

Уйдя от коменданта, Серж Пикар отправился в госпиталь, где узнал, что Мишель Лекруа уже ушла. Ничего. Он зайдет в пекарню, захватит для нее свежую булку и пойдет напрямик, чтобы оказаться на ферме раньше нее. Он шагал, запыхавшись, по освещенной луной дороге, стараясь идти так быстро, как только позволял его вес.

Сын булочника Серж Пикар влюбился в Мишель, когда они еще были детьми. Он был убежден, что когда-нибудь он и эта веснушчатая девочка с золотисто-каштановыми волосами станут мужем и женой. Его нисколько не волновало, что Мишель остается с ним вежливо-холодной. Подростком Серж сильно растолстел, но продолжал уверять себя, что Мишель любит его, несмотря на все свое упрямство. В конце концов разве она одна из деревенских ребятишек дразнила его и насмехалась над ним?

Объявление войны невероятно обрадовало Сержа Пикара. Молодые люди, уже начавшие обхаживать расцветавшую Мишель, были призваны в армию, тогда как сам Пикар был комиссован из-за избыточного веса. Со своим раболепным характером ему нетрудно было втереться в доверие к квартирмейстерам военных частей, размещенных вблизи Сент-Эстаса, и получить Выгодные подряды на поставку хлеба. Пекарня – наследство отца – приносила ему неплохой доход. Война должна была сделать его богатым человеком.

Но, когда военные действия начали затягиваться, а армии противоположных сторон стали вести бои за одни и те же клочки земли, Пикар стал замечать, что мечты его рассеиваются как дым. Вместо того, чтобы искать у него прибежища при первых признаках опасности, Мишель Лекруа поступила работать в госпиталь. Те часы, которые, казалось Пикару, она должна была проводить рядом с ним, она проводила у постелей раненых и умирающих людей. За четыре года войны Пикар перевидал десятки привлекательных иностранцев, влюблявшихся в Мишель. Соперников у него стало еще больше, чем раньше. Серж Пикар жил в постоянном страхе, что в один прекрасный день с поля боя в госпиталь привезут мужчину, который уведет с собой его Мишель.

Наконец Пикар обнаружил способ унять свои страхи. Он пронюхал, что немцы готовы щедро заплатить золотом за надежность, скромность, а главное, за безупречную информацию. Пикар не считал себя предателем. В конце концов англичане, канадцы и бельгийцы, которых он выдавал, были для него точно такими же иностранцами, как и немцы. Пикар никогда не видел их в лицо, и ему легко было оставаться равнодушным к их судьбе. А немецкое золото означало, что он сможет купить для Мишель все, что будет угодно ее душе.

Несмотря на холодную ночь, Пикар вспотел, пересекая свежевспаханное поле. Впереди, в неглубокой долине, он видел очертания фермы Лекруа. Мысль о Мишель заставила Пикара вспотеть еще больше. Скоро никакие солдаты не будут соперничать с ним, и в тот день, когда окончится война, Мишель станет его невестой. Они будут жить в маленькой квартирке прямо над пекарней, и весь день Мишель будет стоять за прилавком. Они все будут делать вместе, и он не оставит ее ни на минуту.

Пикар так распалился, что едва успел заметить три фигуры, направлявшиеся к небольшому хлеву: двое поддерживали с обеих сторон третьего. Он похолодел. «Солдаты! Американские солдаты!» Когда луна, выйдя из-за облаков, залила бледным светом окрестности, Пикар узнал в одной из фигур Мишель Лекруа.

– Положите его сюда, – сказала Мишель.

Она показала на набитый соломой тюфяк в углу хлева. До войны на этой импровизированной постели спал батрак, которого ее отец нанимал на время сбора урожая.

– У стойл есть еще фонарь. Принесите его.

Мишель накачала воды старой помпой, стоявшей рядом с кормушками, и при свете фонаря начала осторожно промывать рану. Работая, она поняла, что до сих пор так и не рассмотрела хорошенько этого американского солдата. Она была поражена его красотой, особенно густыми, светлыми, почти белыми волосами и длинными, загнутыми вверх ресницами. Но в нем было и что-то большее, чем физическая привлекательность. Это была сила духа, поддерживавшая в нем жизнь и заставлявшая сдерживаться от боли, которая, должно быть, мучила его в те минуты, когда он приходил в сознание.

– Как его зовут? – услышала она свой собственный голос.

– Франклин Джефферсон. А я – Монк Мак-Куин.

– Франклин… – Мишель взяла его лицо в свои ладони и прошептала: – Франклин, надо крепиться…

– Вы чертовски хорошая медсестра, – сказал Монк, глядя, как она ополаскивает тряпку в воде и накрывает Франклина грубым одеялом из конского волоса. – Где вы выучили английский?

– Мать научила меня, – ответила она нерешительно. – А вы – монах?

Монк тяжело опустился на лежанку и рассмеялся.

– Нет. Это просто одно из тех чудных англосаксонских имен, которыми родители иногда наделяют своих детей. – Посерьезнев, он придвинулся поближе к ней. – Серьезное у него ранение?

– Пуля застряла в мозгу и давит на него. Ее нужно удалить.

– Тогда я должен искать дорогу к своим.

– Он не перенесет этой дороги, даже если на пути не будет немцев.

– Что же тогда делать? Если ничего не предпринять, он умрет Мишель закусила губу. Только сейчас, когда все трое добрались до безопасного места, она осознала, какой поступок совершила. Как ясно дал понять новый комендант, за помощь американцам ее ожидала смерть.

– Вам нехорошо? – спросил Монк, коснувшись ее рукой. Ее волосы, рыжие с золотистым от падающего света оттенком, легко коснулись его ладони. Когда она посмотрела на него, он почувствовал, что проваливается в глубину этих огромных синих глаз.

– Нет, ничего.

– Я понял, о чем вы подумали, – мягко сказал ей Монк. – И нисколько вас не виню. Вы и так уже рисковали слишком много, спасая нас. Дайте мне только поспать здесь несколько часов. Мы уйдем еще до полуночи.

– И куда же вы пойдете? Далеко ли вы уйдете, если кругом немцы, а вы даже не знаете, где ваши войска?

– Мы должны рискнуть.

– Этот риск погубит Франклина. Монк был удивлен ее горячностью.

– Нет, – продолжала Мишель. – Мы поступим так. Вы оба останетесь здесь. Немцы уже обыскали ферму и сюда не вернутся. Завтра я найду доктора и приведу его сюда, чтобы помочь вашему другу… Франклину.

– Средь бела дня?

– Иногда бывает, что люди – как это у вас говорится – за лесом не видят деревьев, n'est-ce pas?

Несмотря на свое намерение бодрствовать, Монк погрузился в глубокий сон без сновидений. Его не разбудили ни шум грозы и ливня, ни утреннее пение птиц. Он проснулся от грохота мотора и света автомобильных фар.

Монк схватил винтовку и пополз к дверям хлева. Осторожно приподнявшись к грязному окну, он выглянул и увидел немецкую военную машину, останавливающуюся возле фермы. Первыми вышли двое солдат, за ними – пожилой человек и девушка.

Затаив дыхание, Монк смотрел, как Мишель Лекруа что-то говорит солдатам. Затем она показала рукой в сторону хлева. Немцы тронулись с места и пошли.

«Я верил ей, а она нас выдала!»

Дрожа от ярости, Монк зарядил винтовку и тщательно прицелился. Что бы ни произошло, первую пулю он готовил для нее.

* * *

– Ну, mon vieux, на этот раз вы действительно влипли, – сердито выговаривал доктор Радиссон сидящему на кровати мужчине.

Его пациент, высокий, костлявый фермер, одетый в потертую замшевую рубаху, рваные кожаные рабочие штаны и единственный высокий сапог до колена, уклончиво пожал плечами. Он глубоко вдохнул в себя воздух, когда доктор наклонился и начал ощупывать зияющую рану на его правой икре.

– Нам нужно будет отвезти его в госпиталь для операции, – сказал доктор Радиссон, выпрямляясь. – Здесь я ничего не могу сделать.

Двое немецких солдат, которые привезли на ферму врача и Мишель Лекруа, побледнели, когда увидели кровавую рану на ноге фермера и вонзившийся в нее зазубренный осколок лемеха. Не было сомнений в том, что, если бы не запах бренди из его рта, он стонал бы в муках.

Мишель подошла к отцу и осторожно прикрыла ему плечи одеялом.

– Все будет хорошо, отец, вот увидишь, – прошептала она.

Эмиль Лекруа потрепал дочь по щеке шишковатой рукой.

– Вы мне понадобитесь, чтобы помочь посадить его в машину, – сказал Радиссон солдатам.

– Всем не хватит места, – возразил одни из них. – Нам надо было приехать сюда с санитарной машиной или повозкой…

– У нас нет времени, – нетерпеливо прервал его доктор Радиссон. – Везите его как можно быстрее в госпиталь. Мы с мадемуазель Лекруа поедем за вами следом в коляске.

На лицах солдат появилось сомнение.

– Ваш комендант любезно одолжил нам свою машину, – многозначительно заметил Радиссон. – Уверен, он хотел бы получить ее обратно.

Ссылка на фон Отта рассеяла все сомнения пехотинцев. Они положили Лекруа на носилки и укрыли одеялом. Мишель наклонилась и поцеловала отца в щеку. Тот в ответ подмигнул.

– Ну, а теперь приступим к нашей настоящей работе, – сказал Радиссон, глядя, как отъезжает машина с немцами. – Вы знаете, что делать.

Когда врач удалился в направлении коровника, Мишель бросилась к коляске. Подхлестывая кнутом гнедого мерина, она направилась по извилистой аллее и замедлила ход, достигнув шоссе. Осторожно Мишель направила коня так, чтобы одно колесо коляски оказалось в канаве. Выпрыгнув наружу, она ослабила поводья, затем принялась откручивать болт, удерживающий колесо на оси, пока он не подался. Коляска, и так застрявшая под опасным углом, повалилась набок, колесо откатилось в сторону. Мишель привязала мерина и осмотрела результаты своей работы. Удовлетворенная тем, что поломка выглядит случайной, она побежала обратно на ферму.

– Как он? – спросила она запыхавшись, закрывая двойные двери на засов.

Вдруг она заметила, что Мак-Куин целится из винтовки в доктора Радиссона.

– Что происходит?

– Наш американский друг хотел бы знать, что здесь делали немцы, – невозмутимо отвечал Радиссон.

По мрачному виду Мак-Куина Мишель догадалась, в чем их подозревал американец.

– Вы видели человека, которого немцы унесли на носилках? – быстро спросила она. – Это был мой отец. Он был ранен во время франко-прусской войны 1871 года. До сих пор у него в ноге осколок шрапнели. Мне нужен был предлог, чтобы привезти сюда доктора Радиссона, и я вскрыла шрам на ноге отца. Как только немцы заметили стальной осколок, они не могли оставить отца без помощи.

– О, Господи! – взмолился Монк, опуская винтовку.

– Поэтому доктор Радиссон и смог приехать сюда, – сказала Мишель и поведала Мак-Куину об инсценированном происшествии, которое должно было служить оправданием долгого отсутствия Радиссона в деревне.

– Может быть, все это вы делали зря, – тихо сказал Монк.

Видя озадаченное выражение на лице Мишель, он пояснил:

– Доктор говорит, что пуля раздробила черепную кость и он не сможет извлечь все осколки.

Радиссон кивнул.

– Не только это. Я могу только гадать, насколько глубоко пуля вошла в кость. Если она слишком близко к мозгу, то ее удаление может вызвать внутреннее кровотечение, которого я не смогу остановить.

– Если вы оставите пулю там, он умрет! – с горячностью проговорила Мишель.

– Эй, не волнуйтесь так! Я не собираюсь умирать. Но могу остаться без руки, если вы будете сжимать ее так сильно.

Мишель опешила, услышав надтреснутый голос Франклина. Она почувствовала легкое пожатие его пальцев и выпустила его руку из своей.

– Я не имел в виду, что вы должны бросить ее словно раскаленную головешку, – прошептал Франклин. – Знаете что, так как я не уверен, что вы существуете на самом деле, почему бы вам не попросить этих ребят раздобыть мне стаканчик вермута, а не вытаскивать этот гуннский сувенир у меня из черепа. Головная боль убивает меня…

Мишель едва могла скрыть облегчение.

– Вы будете жить, – пообещала она. – Мы извлечем эту пулю, и вы будете жить!

Решительность француженки потрясла Монка.

– Сколько времени займет операция?

– Час, может быть больше, – ответил врач. – Не смогу сказать сколько, пока не начну.

Радиссон уже готовил тампон с хлороформом, а Мишель наполнила шприц морфием. У нее было всего несколько миллилитров снотворного, гораздо меньше, чем нужно. Она молила Бога, чтобы этого хватило хотя бы для смягчения боли.

Монк в отчаянии оглянулся вокруг. Он соглашается на безумство! Как можно оперировать человека в таких условиях – на грязном соломенном тюфяке, в хлеву, где нет даже света, кроме фонарей, а по углам пищат мыши? Даже если каким-то чудом Франклин не погибнет под ножом хирурга, он умрет от инфекции.

– Монк… – Он обернулся, когда она коснулась его. – Я знаю, он ваш друг, – тихо сказала Мишель. – Я знаю, как вы любите его. Верьте мне. С Франклином не случится ничего плохого.

Сердце Монка сжалось. Если бы эти слова могли его успокоить! Потом в его памяти возник образ отца Мишель, которого уносят на носилках. Да, эти люди буквально жертвуют своей жизнью ради них, двух чужестранцев. О чем еще можно было их просить?

– Принимайтесь за работу, – сказал он, оглядываясь через плечо на Франклина. – А я буду делать то, что снова научился делать, когда попал сюда.

Мишель вопросительно подняла бровь.

– Буду молиться, – сказал ей Монк.

 

15

– Остальное в руках Божьих!

Доктор Эмиль Радиссон вытер руки окровавленным полотенцем и закурил. Позади него Монк смотрел, как Мишель заканчивает перевязывать голову Джефферсону.

– Он поправится?

Прежде чем доктор успел ответить, Мишель сказала:

– Конечно, поправится. Монк взглянул на Радиссона.

– Некоторые осколки глубоко застряли в его черепе. Извлечь их было невозможно. Я не могу с уверенностью сказать, что они не будут давить на черепную коробку.

– А если отвезти его в полевой госпиталь? – спросил Монк. – Если доставить его как можно скорее на родину?

Радиссон пожал плечами.

– Не хочу показаться нескромным, но сомневаюсь, что ваши военные врачи смогут улучшить мою работу. Что касается того, что можно сделать для него в Америке, то на это я ничего не могу вам сказать. Я не знаком с вашими методами лечения.

– Главное сейчас, – закончил Радиссон, – это дать ему отдохнуть. Ему нужно набраться сил. Сейчас и речи не может быть о том, чтобы везти его куда-либо.

– Франклин будет здесь в безопасности, – пообещала Монку Мишель. – От укола морфия он проспит остаток дня. Я постараюсь достать еще морфия в госпитале.

– Кстати, раз уж вы заговорили о госпитале: нам с вами пора туда отправляться, – сказал доктор Радиссон, взглянув на свои старинные часы. – Даже с учетом нашего «дорожного происшествия», нам давно пора быть на месте.

Монк помог Мишель собрать запачканные кровью полотенца и отнести их для стирки.

– Я должен попытаться добраться до своих, – сказал он. – Если они собираются отбросить немцев назад, я хочу, чтобы какая-нибудь наша часть дошла сюда, к Франклину, как можно быстрее.

– Вам нельзя появляться средь бела дня в этой военной форме, – возразила Мишель.

– Мы, кажется, одного роста с вашим отцом. Дайте мне что-нибудь из его одежды. Я буду держать путь на запад, пойду в сторону от главного шоссе и, надеюсь, не нарвусь на немецкие патрули.

– Вам лучше подождать, пока стемнеет.

– Я уже и так слишком долго ждал. Я никогда не забуду того, что вы для нас сделали. Если вам что-то понадобится, я сделаю все, что в моих силах…

Мишель чмокнула его в щеку.

– Ну, друг, лучшее, что вы можете сделать – это дойти целым и невредимым до своих и вернуться за Франклином. В эти дни мы не можем просить Всевышнего о большем.

Серж Пикар продрог, устал и сильно проголодался. Одежда промокла насквозь от мокрого кустарника, в котором он сидел, наблюдая за хлевом фермы Лекруа. В животе непрестанно урчало, но, несмотря на все неудобства, Пикар не шевелился.

Проведя всю ночь без сна, измученный нерешительностью и сомнениями, Пикар вернулся на свой наблюдательный пункт, едва начало светать. Когда он увидел подъезжающих немцев, он воспрянул духом. Значит, Мишель одумалась. Как и полагается добропорядочной француженке, она выдает американцев. Но удовлетворение быстро сменилось недоверием, когда булочник заметил хитрую уловку Мишель.

После того как немцы уехали, несколько часов все было тихо. Поскольку и Радиссон, и Мишель оставались внутри, Пикар подумал, что, наверное, они ухаживают за раненым американцем. Его так и подмывало пробраться в деревню и показать этому высокомерному пруссаку фон Отту, как глупы его подчиненные. Сотни солдат побывали в этом районе, но никто не обнаружил двоих раненых американцев.

Лишь одно удерживало Пикара от этого: мысль о Мишель Лекруа. Ему никогда не удалось бы убедить фон Отта пощадить Мишель. Пикар места себе не находил, думая о том, какому риску подвергает себя Мишель. Но, с другой стороны, теперь он знал секрет, за сохранение которого Мишель пошла бы на все.

Воображение Пикара так распалилось, что он едва не проглядел одного из американцев, одетого в батрацкие штаны и рубаху, выходящего из хлева. Тот внимательно оглядел местность, затем исчез, растворившись в лесу.

Не успел Пикар сообразить, что делать дальше, как из хлева вышли Мишель и Радиссон. Он видел, как они, пройдя по аллее, починили коляску и уехали.

«Как они могли оставить его одного? Наверное, ему нельзя двигаться. Может быть, он мертв».

Пикаром овладело любопытство. Он осторожно приблизился к хлеву, то и дело беспокойно озираясь по сторонам. Потом отворил дверь; громко скрипнула щеколда.

«А что, если американец вооружен?» – подумал Пикар, дрожа от страха.

Глубоко вздохнув, он вломился в хлев. Признаков того, что здесь кого-то прятали, он не заметил. Стойла и сеновал были пусты. Булочник снова огляделся, на этот раз более тщательно, и нашел в полу потайной люк, прикрытый соломой и грязью. Схватившись за кольцо, он приоткрыл крышку люка, вытер пот со лба и заглянул вниз. В лунном свете, проникавшем сквозь пыль, он увидел лежащего на койке человека с забинтованной головой. Его дыхание было неглубоким и прерывистым, но он был жив.

Пикар долго не сводил глаз с американца. До тех пор, пока совершенно ясно не понял, что собирается делать.

Мишель Лекруа смертельно устала. Сразу же по возвращении в Сент-Эстас они с доктором Радиссоном с головой окунулись в ожидавшую их работу. Контрнаступление немецких войск далось дорогой ценой, и недостатка в раненых не было. Лишь к полуночи Мишель смогла помочь своему отцу, рана которого уже была промыта и зашита, сесть в коляску и отвезти его домой. Когда они стали подъезжать к ферме, Мишель почувствовала, как беспокойно забилось в груди сердце. Лицо того американского солдата преследовало ее, и девушка не могла дождаться, когда ее руки снова прикоснутся к Франклину Джефферсону.

Мишель ввела отца в дом, поудобнее уложила его на кровати, затем с фонарем выскользнула в темноту ночи. Тайник был прикрыт соломой так же, как она его оставила. Успокоенная, Мишель стала открывать люк.

В первое мгновение ей показалось, что он мертв. Франклин Джефферсон лежал так тихо, что она не могла различить ни малейшего движения. Только когда она приподняла его, она почувствовала тепло его тела. Он был жив. Слабый румянец появился на его лице. Мишель была убеждена, что он идет на поправку.

Она внимательно осмотрела повязку на голове Франклина. К ее радости, она не пропиталась кровью. Намочив в холодной воде кусок ткани, она приложила его к губам солдата. Она смотрела, как он, не просыпаясь, вбирает в себя воду.

«Что в нем особенного?» – спросила себя она. Откуда у нее такая нежность к совершенно незнакомому человеку, с которым она не перемолвилась и дюжиной слов? И почему возникло это чувство?

Погруженная в раздумья, Мишель не услышала, как открывается дверь хлева. Только мгновением позже она уловила сверху хруст соломы под чьими-то сапогами.

«Немцы! Наверное, они видели свет».

Мишель в ужасе вскочила на ноги, но сообразила, что бежать некуда. У нее не было даже оружия, чтобы защитить себя.

Над тайником нависла тень. Мишель зажала рот стиснутыми в кулаке руками, зубы впились в суставы пальцев. Но пронзительный крик, готовый вырваться из ее груди, превратился в стон облегчения, когда она увидела знакомое лицо Сержа Пикара.

Монк Мак-Куин преодолел без малого шесть миль за столько же изнурительных часов. Первое время он шел лесом, по охотничьим тропам, не переставая настороженно вслушиваться в каждый звук, непохожий на привычные звуки леса. Когда лес стал редеть, Монк вошел в воду речки и передвигался, держась берега, готовый в любую секунду укрыться в прибрежных кустах и деревьях. Ближе к вечеру он нашел пристанище в небольшой лощине, где жадно набросился на хлеб и сыр, которые дала ему в дорогу Мишель.

Хотя его тело изнывало от усталости, Мак-Куин упорно продолжал идти вперед. Он обогнул окраину Сент-Эстаса и сразу направился на запад. Ночь застала его в двух шагах от немецких позиций. У Монка опустились руки, когда он увидел, как далеко продвинулся неприятель. Он размышлял, где бы найти лазейку, чтобы пробраться на нейтральную полосу, разделявшую немецкие и американские войска.

Монк ускорил шаги. Его удача зависела сейчас от облаков, закрывавших луну. Он полз по полям, покрытым вязкой грязью, и прятался среди сонных свиней, когда пришлось спасаться от приближающегося патруля. Он подобрался к немецким передовым позициям так близко, как только смог, и видел иногда пулеметчиков, спящих на своих лафетах, чувствовал согревающий аромат табачного дыма. Наконец, дойдя до заброшенной мельницы, Монк перестал бороться с усталостью. Собрав последние силы, он забрался в расщелину за неподвижным водяным колесом и свернулся в клубок.

* * *

– Боже мой, Серж, ты меня до смерти напугал!

От облегчения после пережитого испуга у Мишель подкашивались колени, и она едва сумела выбраться из тайника по приставной лестнице.

– Что ты здесь делаешь, ночью, в такой час?

Пикар нервно облизнул губы. С растрепанными волосами, разметавшимися по груди, Мишель была прекрасна, как никогда прежде.

– Кто это? – спросил он.

Едва переводя дух, Мишель ему все объяснила.

– Серж, я так рада тебя видеть, – сказала она, окончив рассказ. – Ты не смог бы принести нам чего-нибудь поесть? В доме совсем ничего не осталось.

– Для тебя, Мишель, – все что угодно, – пылко отвечал Пикар.

Мишель, улыбнувшись, показала на Франклина Джефферсона.

– Не для меня, а для него.

Булочник взглянул через ее плечо на неподвижного солдата.

– Мишель, – нерешительно произнес он, – то, что ты делаешь, очень опасно…

– Разве у меня был выбор? Я же не могла отдать его в руки немцев.

– Именно это ты и должна была сделать, – сказал Пикар, удивленный твердостью ее тона. – И ты все еще можешь это сделать. Тебе нужно только сказать, что ты нашла его у хлева и промыла ему рану перед тем, как пойти в комендатуру.

– Серж, ты что, шутишь? – воскликнула Мишель. – Как только немецкий врач снимет повязки и увидит швы, он поймет, что была операция. А поскольку Радиссон – единственный французский хирург на километры в округе, он немедленно будет арестован. А вместе с ним арестуют и меня с отцом.

– Нет, Мишель, так нельзя, – сказал Пикар, схватив ее за руки. – Надо, чтобы ты выполнила свой долг, объяснила фон Отту…

– Мой долг? – крикнула Мишель, не веря его словам. – Мой долг – помочь выгнать бошей, которые захватили мою родину.

– Мишель, прошу тебя, послушай, – умолял Пикар. – Рано или поздно фон Отт узнает, что ты прячешь у себя американца.

– Как, Серж? Как он узнает? Всего три человека, кроме меня, знают, что он здесь. Я могу положиться на двоих из них. Пожалуйста, скажи, что я могу доверять и тебе.

Пикар дрогнул. Может быть, стоит промолчать и превратиться в героя в ее глазах?

«Ты будешь героем, пока остаешься для нее единственным мужчиной, – нашептывал ему злобный голос. – Как ты думаешь, надолго ли она останется с тобой после того, как вернутся другие мужчины? И потом неужели ты хочешь рисковать состоянием, которое уже накопил?»

– Нет, Мишель, – услышал он собственный голос. – Я не могу позволить тебе подвергаться такой опасности. Если ты не скажешь фон Отту, я сам скажу ему.

Мишель не верила своим ушам. Она вцепилась в Пикара, заставляя его глядеть ей прямо в глаза.

– Серж, ты не… ты не работаешь на немцев… Ты не можешь!

Весь Сент-Эстас думал, что Пикар снабжает противника хлебом по принуждению. Это было одним из неизбежных следствий войны, и все это понимали. Но что, если все было не так?

Мишель с трудом заставляла себя выслушивать возражения Пикара и его признания: он любит ее, он ее боготворит, он сделал все это ради нее. Когда он закончил свои излияния, она была ошеломлена и преисполнена отвращения.

– Хватит! – пронзительно закричала она. – Убирайся отсюда! Быстро! Видеть тебя больше не хочу!

– Мишель, я люблю тебя! – У Пикара был жалкий вид, когда он произносил эти слова. – Ты – моя…

– Твоя?! Да как ты можешь говорить такое! Я думала, что знаю тебя, Серж. Как ты мог предать людей, среди которых вырос?

Мгновение оба молчали.

– Я люблю тебя, Мишель, – снова выговорил наконец Пикар. – Разве это плохо?

Мишель покачала головой.

– Но я тебя не люблю.

– Ты полюбишь, Мишель…

– После того, что ты сделал?

– Но я сделал это для тебя. Для нас…

– Нет, Серж. Ты сделал это для себя одного. Только для себя самого. – Мишель помолчала. – Тебе лучше уйти. Нам нечего больше сказать друг другу.

Серж Пикар уже давно уверил себя, что пойдет на адские муки ради Мишель. Поэтому сейчас он послушался ее. Он уже повернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился.

– Нет, Мишель, – негромко сказал он. – Нам очень многое нужно сказать друг другу. У нас впереди еще вся жизнь вместе…

Когда он встал перед ней и посмотрел в лицо, Мишель задрожала. Глаза Пикара остекленели.

– Серж…

– Ведь это не американец, Мишель? – хрипло прошептал он. – Ведь ты не влюбилась в него?..

– Конечно, нет!

– Тогда тебе все равно, если я его выдам, да? – сказал Пикар, медленно приближаясь к ней.

– Ты не сделаешь этого! – закричала Мишель. – Я тебе не позволю!

– Но почему, дорогая моя Мишель? Почему бы мне не сдать его моему хорошему другу, майору фон Отту?

Глаза Мишель сверкнули, руки сжались в кулаки, когда Пикар подошел ближе.

– Потому что ты убьешь его!

– Он мне безразличен, – сказал Пикар. – Я люблю только тебя.

Он был так близко, что она чувствовала отвратительный запах его тела. Мишель содрогнулась, когда он дотронулся до ее груди и начал ласкать ее. Она знала, чего он хочет.

– Я не смогу полюбить тебя, если ты причинишь ему зло, Серж, – услышала она свои собственные слова. – Я никогда бы не смогла полюбить убийцу.

«Боже милостивый, что же я делаю?!»

– Я не трону его, любимая моя, – ворковал Пикар, вминая ее в жирные складки своего тела. Мишель вонзила ногти ему в спину, чтобы не закричать во весь голос.

«Сопротивляйся ему! – кричало ее сердце. – Бей его ногами, царапайся, кричи! Делай что-нибудь!»

«Если ты будешь сопротивляться, Франклин умрет».

Мишель почувствовала, как валится на пол под тяжестью тела Пикара. Его руки блуждали по ней, задирая юбку, щупая между ног.

– Мишель! Мишель…

Мишель отвернулась в сторону. Волосы ее разметались по мокрому от слез лицу. Она крепко зажмурила глаза, пытаясь вызвать образ Франклина. Потом с ней случилось что-то ужасное, как будто ей вырвали все внутренности. Она пронзительно закричала, как сумасшедшая, колотя Пикара по спине кулаками. Она не знала, как долго пыталась наказать его, пока ее боль не разлетелась на куски и не наступила спасительная тьма.

В нескольких метрах от них, в темноте тайника, Франклин Джефферсон слышал женские крики, от которых душа его разрывалась. Он слышал каждое слово и пытался кричать, звать ее. Но слова, если он их вообще произносил, не достигали ее слуха.

Глухие удары и стук наверху все не прекращались, и Франклин проклинал свое бессильное тело. Не в силах пошевелиться, он лишь шептал снова и снова:

– Я убью его, мой ангел. Клянусь тебе: я убью его!

 

16

Сон Монка оборвался от свиста артиллерийских снарядов. Инстинктивно он глубже забился в свое логово, зажав уши руками. Но грохот все равно оставался оглушительным.

Обстрел, казалось, продолжался до бесконечности. Земля дрожала и выгибалась, а мельница превратилась в месиво из осколков камней, кирпича и дерева. Потом внезапно воцарилась тишина, нарушаемая только стонами раненых. Монк осторожно выкарабкался из-под навеса.

Водяное колесо каким-то чудом не было повреждено. Проверив, выдержат ли лопасти, Монк взобрался по ним до мостика, перекинутого через реку. Он перепрыгнул через ограждение и тут же обо что-то споткнулся. Мостик и ведущая к мельнице дорожка были покрыты телами немецких солдат, не успевших спастись из-под обстрела. Задерживая дыхание, Монк начал пробираться между мертвыми и умирающими.

«Одна нога, потом другая. Шаг, еще шаг…»

– Стой, стрелять буду!

Монк остановился и оглянулся. В нескольких метрах от него стоял молодой солдат и целился в него из винтовки. Его глаза казались неестественно белыми на покрытом копотью лице. Монк устало опустился и сел прямо посреди дороги.

– Убери эту штуку, сынок, – сказал он, – я свой.

И, сорвав с шеи свой и Франклина личные знаки, бросил их ошеломленному солдату.

Быстрота и жестокость американской атаки застала немцев врасплох. Они в панике отступали и сдавались в плен тысячами. В сущности, наступление американцев остановилось только из-за того, что победители не справлялись с таким количеством военнопленных.

Неразбериха, в которой очутился Монк, расстраивала его. Целый день ушел на медосмотр, получение новой амуниции и снаряжения. Наконец он вернулся в свою родную часть, вернее к тем, кто остался жив. Все его мольбы о боевом задании оставались без ответа.

– Мы не продвигаемся ни на дюйм, – сказал ему командир роты. – Господи, мы не знаем: что делать с этими ублюдками, которых повесили нам на шею!

У Монка оставался в запасе лишь один ход. Он выяснил, что штаб генерала Першинга расквартирован на передовых позициях. Начальник штаба был одноклассником Монка и помнил Франклина Джефферсона еще с тех пор, когда молодой солдат получил награду за храбрость от генерала Першинга.

– Ах, вот и ты! Рад тебя видеть, сынок! – просиял генерал, подняв голову от шаткого столика, заваленного картами.

Монк, не теряя времени, объявил, какая участь постигла его часть, и рассказал о тяжелом ранении Франклина.

– Ему нужна помощь, генерал, – закончил он. – Я прошу у вас разрешения пойти за ним.

Першинга тронули решительность и преданность Монка.

– Так ты говоришь, Джефферсон?

– Так точно, сэр.

– Тот самый парень, которого я недавно наградил на поле боя?

– Тот самый, сэр.

– Вот что, сынок, нечего тебе здесь стоять. Возьми кого тебе надо и привези его сюда.

– Так точно, сэр!!!

Сидя на кухне своей фермы, освещенная одной-единственной лампой, Мишель Лекруа раздумывала о том, что же будет с ней дальше. После того раза Пикар приходил каждую ночь. С ее молчаливого согласия он всегда являлся прямо в хлев, где без всяких предисловий набрасывался на нее. Мишель, как ни старалась, не могла заглушить его хриплых криков страсти и признаний в любви. После этого она всегда старательно скребла себя щеткой, но все равно чувствовала себя нечистой.

Скотство Пикара не знало границ. Он заходил в госпиталь по несколько раз на дню и открыто целовал и обнимал ее. Вскоре весь персонал начал понимающе улыбаться и подмигивать Мишель. По деревне пошли слухи о том, что она влюбилась в молодого булочника.

Несмотря на все это, Мишель не падала духом. Немцы не навечно останутся в деревне, а когда вернутся американцы, она объявит, что Пикар – предатель. А пока ее ненависть к нему возрастала с каждым его прикосновением.

На ее счастье, Пикар по крайней мере соблюдал условия сделки. Он, казалось, забыл о спрятанном в тайнике американском солдате. Более того, что касалось самой Мишель, то Пикар открыл перед ней свою сокровищницу.

Мишель была поражена, какое богатство он скопил в то время, когда другие голодали и умирали. Но пища и лекарства, которые она принимала от Пикара, помогали Франклину Джефферсону восстанавливать силы. Хотя он все еще страдал от невыносимых приступов головной боли и периодических обмороков, Мишель верила, что самое страшное уже позади. Она урывала часы, чтобы ухаживать за ним и оставляла ему еду, когда уходила. Мишель ни на секунду не сомневалась, что Франклин не знает о страшной цене, которую она платит за его жизнь. Она ошибалась.

Однажды вечером, когда Мишель была в тайнике с Франклином, сверху раздался зов Пикара: он пришел за ней. Франклин схватил ее за руку.

– Не надо.

Мишель почувствовала, как горят ее щеки. Она постаралась сохранить бравый вид.

– Это просто мой друг. Франклин не выпускал ее руку.

– Не надо, – повторил он.

«Он знает», – подумала она с замирающим сердцем.

На следующий день Мишель приготовила Франклину еду гораздо раньше, задолго до того, как должен был прийти Пикар. Но, подходя к хлеву, она видела, что дверь уже приоткрыта.

«Не может быть, чтобы он уже пришел!»

Мишель проскользнула внутрь и уже готова была позвать Пикара по имени, когда почувствовала, как чья-то рука зажимает ей рот. В темноте зажегся огонек спички; на Мишель смотрели глаза Монка Мак-Куина.

– С вами все в порядке? Мишель поспешно кивнула.

– Франклин?

– Он в безопасности.

– Ему уже можно двигаться?

– Да… да, думаю, что так.

Сердце Мишель наполнилось радостью, когда она увидела Монка и троих пришедших вместе с ним солдат. Американцы вернулись! Они спасут ее! Но надежды ее рассеялись, когда Монк объяснил, что они пришли только для того, чтобы забрать с собой Франклина Джефферсона. Основные силы американской армии были все еще в нескольких километрах от Сент-Эстаса. Монк заметил ее удрученный вид и постарался ободрить ее.

– Мы еще вернемся. Для нас сейчас только вопрос времени – отбросить немцев назад.

«Время! А для меня каждый час – смертельная мука!»

Она обернулась к Монку, но тот уже спускался в тайник.

– Хватит толкаться, я тебе сказал! – пробормотал Франклин. – О господи, это и вправду ты. А я думал, мне снится страшный сон.

– Не разговаривай! Скажи только, можешь ли ты двигаться, – сердито сказал Монк. – Старина Блэк Джек хочет поговорить с тобой. Кажется, насчет еще одной медали.

Франклин Джефферсон приподнялся на локте и ощупал повязку на голове.

– Смогу, – сказал он. – Но я никуда не пойду. Во всяком случае сейчас.

– Черта с два ты не пойдешь! Думаешь, я прошел весь этот путь…

– Послушай меня! – торопливо прошептал Франклин. – Ты не знаешь, что здесь происходит…

Монк долго сидел в тайнике, слушая Франклина и стараясь совладать с подступавшей к горлу яростью. Он с трудом верил своим ушам, но, взглянув наверх, увидел в глазах Мишель горькую правду.

– Мишель!

Жалобный зов Сержа Пикара эхом отдавался под крышей хлева. Булочник явился нагруженный данью: свежим хлебом, копченой поросячьей ножкой, за которую отвалил целое состояние, сыром и дорогим вином, которое добыл в немецкой офицерской столовой. Но самым драгоценным подарком была маленькая коробочка из ювелирного магазина, которая жгла ему карман. Это только поможет ему навсегда привязать к себе Мишель, пока ветры войны не переменились и у нее нет возможности ускользнуть от него.

Пикар тщательно осмотрел хлев и онемел от изумления, обнаружив, что тайник пуст. Куда мог исчезнуть американец? Кто мог унести его? Мишель не смогла бы сделать это одна.

Спотыкаясь от страха, Пикар побежал к дому. Дверь была заперта на замок; он обошел, волоча ноги, вокруг дома и заглянул в окно. Кровать была пуста. С упавшим сердцем Пикар взобрался на свой велосипед и направился к деревне, изо всех сил нажимая на педали. Он не мог поверить, что Мишель попытается бросить его.

Когда он поднимался по ступеням своего дома, еле двигаясь от невыносимой боли в мышцах, он дал себе обещание, что, как только найдет Мишель, заставит ее заплатить за эти выходки. Сначала он сделает ее своей невестой, а затем будет учить ее послушанию.

Тяжелый стук в дверь моментально разбудил Пикара. Ворча, он вылез из кровати.

– Ладно, ладно! Иду!

Последние его слова потонули в грохоте разбиваемого дерева, и входная дверь слетела с петель. В дом ворвались вооруженные немецкие солдаты. Двое из них схватили Пикара и швырнули его лицом к стене. Остальные рассеялись по комнатам, открывая полки и шкафы.

– Что вы делаете? – завопил Пикар.

– Просто хотим взглянуть, что за специальные добавки вы подмешиваете в свое тесто, – сказал майор фон Отт, входя в комнату.

– Ничего не понимаю, – ревел Пикар, поддерживая пижамные штаны. – Какие еще специальные добавки? Вы что ищете?

Фон Отт подошел к нему ближе, холодно улыбаясь.

– Мы все об этом скоро узнаем, не правда ли?

– Герр майор! – крикнул один из солдат. Офицер быстро направился в кухню и заглянул в шкафчик за раковиной. Затем полез в него и начал вытряхивать наружу содержимое. Отнеся сверток в спальню, он один за другим стал бросать к ногам Пикара предметы одежды.

– Полевой мундир американского солдата, плечо запачкано в крови, – нараспев произносил он, – рубаха от той же формы, крови на ней еще больше. Носки, трусы. Вы проявили большую щедрость, булочник, поделившись с противником вашим нижним бельем.

Голова Пикара лишь дергалась из сторону в сторону, когда фон Отт наотмашь бил его по лицу, затем схватил за волосы.

– Ах ты продажная тварь, подонок, – шипел фон Отт. – Как ты посмел меня так обмануть?

– Я ничего не знаю! – захлебывался кровью и собственными выбитыми зубами Пикар. – Клянусь, я не…

– Наверное, американец пришел сюда сам, воспользовался вашим гостеприимством, пока вы были у своей шлюхи, и смылся, даже не сказав вам «спасибо», – насмешливо заметил фон Отт.

– У меня никогда не было ничего общего с американцами! – слабо простонал Пикар. – Я никогда вас не предавал!..

– Тогда откуда взялась эта одежда? – спросил немец. – И вот это?

Он сунул под нос булочнику пачку американских оккупационных банкнот.

– Вы заглядываете слишком далеко, друг мой. Пока еще мы, а не американцы, у власти в Сент-Эстасе!

– Вывести его на улицу, – приказал фон Отт своим людям.

Пикара, подтягивающего пижаму и продолжающего орать, стащили вниз и вытолкнули из дома. Как только он увидел односельчан, собравшихся на улице, он позабыл об аресте и о безумном положении, в котором очутился. Единственное, о чем он мог думать в эту минуту – как нелепо он, наверное, выглядит, полуголый, дрожащий от смущения и стыда.

– Мишель!

Имя ее смешалось в его крике с кровью и слюной. Последним отчаянным усилием Пикар вырвался из рук солдат, шатаясь, подбежал к стоявшей посреди улицы Мишель и свалился к ее ногам.

– Мишель, где ты была?..

Пикар смотрел на нее с земли и уже видел ясный ответ в этих синих, ледяных глазах.

– За что, Мишель? Я же любил тебя…

Когда немцы подняли Пикара на ноги, Мишель отступила от него на шаг и плюнула ему в лицо.

– Чтоб ты сгнил в аду за то, что сделал со мной!

Жители Сент-Эстаса отшатнулись и в то же мгновение увидели, что из дома выходит фон Отт, неся в руках одежду американца.

– Ведите его на площадь! – приказал офицер.

Он повернулся к Мишель и, щелкнув каблуками, отвесил ей глубокий поклон.

– Как вы и ожидали, мадемуазель Лекруа, – сказал он, показывая ей одежду. – Ваш любовник работал на американцев. Вы честно выполнили свой долг.

Мишель не слышала ни его слов, ни протестующих воплей Пикара, когда уходила прочь. В душе ее было пусто, и она знала, что эту пустоту ничто и никогда не заполнит.

– Putain!

Первый камень попал ей в плечо, заставив ее вскрикнуть. Второй до крови поранил ногу.

– Collaboratrice!

Мишель, пятясь, отступила назад, видя, как жители Сент-Эстаса один за другим поднимают из грязи камни.

– Как ты смела выдать такого порядочного человека? – раздался женский голос. – Позор!

– Немецкая подстилка! – крикнула другая женщина. – Подожди, придет и твой черед!

Мишель побежала. Камни градом летели в нее. Она вскрикивала от боли, но все это было как во сне, как будто происходило не с ней, а с кем-то другим. Только голос Монка Мак-Куина был реальным, только он, как эхо, звучал в ее сознании. Она вспомнила, как он посмотрел на нее, выбравшись из тайника.

– Пикар заплатит за все, – сказал он спокойно и решительно.

Мишель не соглашалась, умоляла его забыть об оскорблении, которое нанес ей булочник. Но, даже произнося эти слова, Мишель ощущала их гулкую пустоту. Кожа ее горела везде, где к ней прикасался Пикар. Она все еще чувствовала, как он давит на нее своим телом и разрывает все внутри. И она послушалась Мак-Куина…

– Я подсуну одежду в комнату Пикара, когда его не будет дома. На следующее утро вы пойдете к фон Отту и скажете ему, что Пикар прячет у себя раненого солдата союзников. А потом просто уходите, Мишель. Уходите прочь от всего этого. Все остальное сделают немцы.

Мишель бежала, стараясь оторваться от разъяренной толпы, и не остановилась, обгоняя немецких солдат, ведущих Пикара на площадь.

Все произошло точно так, как говорил Монк, думала она, продолжая бежать все быстрее; ноги несли ее дальше и дальше, хотя теперь она была уже на безопасном расстоянии от деревни. Потом она услышала звук одиночного выстрела и похолодела. Она рухнула на пыльную дорогу и зарыдала.

Дойдя до фермы, Мишель обнаружила, что ее ждут отец и Монк Мак-Куин. Услышав ее рассказ о том, что произошло в Сент-Эстасе, Монк сказал:

– У вас нет выбора. Вы должны идти со мной. Если все думают, что вы коллаборационистка, ваша жизнь в опасности. Я рассказал все о вас генералу Першингу. С нами вам ничто не будет угрожать.

– Я не могу оставить отца, – возразила Мишель.

– Можешь и должна, – сказал Эмиль Лекруа. – Я знаю этих людей. Что бы они о тебе ни думали, меня они не тронут.

С неохотой Мишель вынуждена была признать, что отец прав. В конце концов правда о Серже Пикаре откроется, и ее невиновность будет доказана. Но до тех пор жить в Сент-Эстасе будет небезопасно, и она будет окружена врагами.

– Мы возвращаемся на наши позиции, – сказал Монк, словно читая ее мысли. – Франклин и те, кто с ним, уже там. – Его голос стал мягче. – Вы скоро сможете его увидеть.

«Но что я скажу ему? Что общего захочет он иметь с женщиной, которая стала шлюхой – даже если сделала это ради него?»

– Собирайтесь-ка лучше, – мягко сказал Монк. – Нам предстоит долгий и трудный путь.

Мишель собрала в дорогу то немногое, что у нее было из одежды, и свои личные вещи. Она страстно обняла отца, и слезы жгли ей глаза, когда он, благословляя, положил руку на ее голову. Затем они с Мак-Куином отправились в дорогу, держа путь на запад. Как Мишель ни старалась, она не могла освободиться от глубокого чувства, что ее жизнь необратимо меняется. Она знала только, что никогда еще не испытывала такого ощущения – так же, как никогда раньше не знала, что такое любовь, пока не встретила Франклина Джефферсона.

Когда они миновали американские передовые позиции и приблизились к городу Сен-Дени-дез-Анж, штаб-квартире американского наступления, Мишель стала беспокоиться все больше и больше. Она не могла выбросить из головы образ Франклина. Она помнила, как крепко он сжимал ее руку, помнила тембр его голоса, когда он просил ее не ходить к Пикару. В то мгновение какая-то незримая связь возникла между ними, и от этой связи она уже не могла отречься.

«Нужна ли я еще ему?»

Мишель страстно хотелось убедить себя в том, что Франклину она нужна. И все же, увидев огромный флаг Красного Креста перед зданием госпиталя, она замедлила шаг.

– Я пойду и посмотрю, там ли он, – сказал ей Монк. – Не волнуйтесь, все будет отлично.

Однако сомнениям Мишель не суждено было рассеяться. Через несколько минут она услышала, что Франклина Джефферсона утром того дня перевели в госпиталь в Париж.

* * *

Хотя, разминувшись с Франклином, Мишель впала в уныние, где-то в глубине души она почувствовала облегчение оттого, что их дороги разошлись. Теперь она могла начать строить свою жизнь заново, оставив позади Сент-Эстас и все, что произошло.

Монк оказался для нее находкой. Он замолвил за нее слово начальнику госпиталя, который признал и оценил опыт Мишель. Не успела она оглянуться, как уже работала в две смены и вскоре стала заместителем заведующего отделением ожогов и газовых отравлений. Ее английский язык стремительно улучшался благодаря ежедневному общению с врачами и медсестрами, а ее профессиональные навыки быстро совершенствовались, когда она знакомилась с методами лечения американцев. Лето, не успев начаться, пролетело незаметно и вскоре превратилось в воспоминание.

Пятнадцатою сентября 1918 года войска генерала Першинга перешли в новое наступление в районе Сен-Михиеля, меньше чем за две недели взяв в плен 15 000 солдат противника. К середине октября уже вошли в историю сражения при Аргоне и Ипре, а Германия балансировала на краю катастрофы. Двадцать восьмого октября мятеж охватил штаб-квартиру немецкого военно-морского флота в Киле, а через десять дней за ним последовало восстание в Мюнхене. На следующий день, 8 ноября кайзер Вильгельм II отрекся от престола, открыв путь для переговоров о мире. Одиннадцатого ноября пушки на Западном фронте наконец смолкли.

– Ты вернулся! Целый и невредимый!

Мишель обвила руками шею Монка Мак-Куина, когда он шагнул через порог госпиталя, очень привлекательный в новой отглаженной военной форме и начищенных сапогах.

– А я-то так переживала, что ты на фронте, – сердито выговаривала она Монку. – Ты выглядишь, как манекен у портного.

Монк расхохотался, схватил ее за талию и закружил по комнате.

– На самом деле все это время мы с боями прорывались к Берлину. Потом – это было две недели назад – Блэк Джеку надоело бить гуннов, и он решил отправиться в Париж. А поскольку я в его штабе…

– В его штабе! – воскликнула Мишель. – Вот это да! Я поражена!

– А я и подавно, – невесело сказал Монк. – Как я слышал, ты вернула себе доброе имя в Сент-Эстасе.

Мишель покраснела.

– Ничего особенного не произошло.

У Мак-Куина были другие сведения. К тому времени, как американские войска вновь заняли Сент-Эстас, генерал Першинг уже знал все о мужественном поступке Мишель Лекруа. Он был возмущен, когда узнал, что жители деревни считали ее коллаборационисткой и рады были бы ее повесить. Решив исправить эту несправедливость, Першинг приказал привезти Мишель в Сент-Эстас, где перед всеми жителями объявил ее героиней. Генерал закончил эту церемонию, вручив Мишель медаль президента Соединенных Штатов – высшую награду за доблесть для гражданских лиц.

– Ты можешь, если захочешь, вернуться в Сент-Эстас, – сказал Монк.

– Мне некуда возвращаться, – ответила ему Мишель, и глаза ее наполнились слезами. – Мой отец умер от сердечного приступа через несколько дней после моего награждения.

– Прости, Мишель, – тихо сказал Монк. – Я не знал об этом.

Она приняла извинения и спокойно улыбнулась в ответ.

«Но это еще не все, мой дорогой друг. Ты и представить себе не можешь, какой обнаженной и беззащитной я себя чувствовала, когда стояла перед всеми этими людьми. Да, правда, они узнали, что Серж Пикар был предателем. Но это не сделало меня героиней. В их глазах я стала девкой предателя. Ты не слышал этого злого шепота: люди обсуждали между собой, сколько мне удалось вытянуть из Пикара, прежде чем сдать его немцам. Поэтому я никогда не смогу туда вернуться, да и не захочу».

– Ты, наверное, ничего не слышала о Франклине, – сказал Монк, видя, что разговор неприятен Мишель, и стараясь сменить тему.

– Да, ничего, – легко ответила Мишель. – И ты ничего не узнавала о нем?

– Монк, о чем мне было узнавать? Мы были с ним едва знакомы.

– Я думал, ты хотела узнать, все ли у него в порядке.

– Я уверена, что он в порядке.

«Но сколько раз он снился мне во сне, и я просыпалась, думая, что…»

– И потом, сейчас он наверняка уже дома, в Нью-Йорке, и ждет тебя, – добавила она.

– Нет, он не в Нью-Йорке, – ответил Монк. Когда он рассказал ей остальное, Мишель едва не лишилась чувств.

Мишель быстро шла между тысячами палаток, выросших вокруг Сен-Михиеля. Большинство их них служили солдатам биваками, в других были полевые госпитали, склады и командные посты. Люди, лошади, машины – все пришло в движение, везде слышался шум, лязг – армия готовилась разбить лагерь. В воздухе повисла тонкая пыль, поднятая ногами, копытами, колесами машин. Мишель пробиралась сквозь потоки автомобилей и повозок, не обращая внимания на оклики и задорный свист солдат, и наконец взбежала по шаткой лестнице выделенной для нее квартиры.

Франклин Джефферсон предстал перед ней точно таким, каким она ожидала его увидеть: белокурые волосы откинуты назад, светло-карие глаза, легкая улыбка на губах. Он набрал вес, и Мишель только сейчас увидела, какая у него красивая и атлетическая фигура, подчеркнутая хорошо сидящей военной формой. Она едва не забыла о повязке, туго стягивающей его виски.

– Франклин!

– Хелло, Мишель. – Он отвернулся от разбитого окна и подошел к ней. – Я никогда не оставлял тебя, Мишель. И никогда не оставлю. Пока ты сама не прикажешь мне уйти.

Его слова смутили ее, но кончики его пальцев, прикоснувшись к ее волосам и скользнув по щеке и верхней губе, заставили вздрогнуть.

– Как ты могла поверить, после того что сделала для меня, что я хотя бы секунду не думал о тебе, не мечтал о тебе? – прошептал Франклин.

Мишель задохнулась, чувствуя, как его руки обвивают ее, как он нежно прижимает ее к груди; она ощутила его дыхание на своей шее.

– Я… Я не знала, что с тобой.

– Я написал бы тебе, но врач велел мне подождать. Мишель, я должен был знать, смогу ли я стать совсем здоровым… для тебя.

Она чуть отстранилась и прикоснулась к его виску, ощупывая рубец под повязкой.

– Я в порядке, Мишель, клянусь тебе. Я никогда не переставал любить тебя. С той самой минуты, когда в первый раз тебя увидел.

Мишель потянулась к нему губами, глядя, не отрываясь, в его глаза, и почувствовала, как поток его страсти изливается в нее, словно бурная река. Затем он взял ее на руки и понес к кровати в углу. Мишель почувствовала, как он опускает ее на постель, как стягивает с нее одежду. Со слабым криком она отшатнулась в сторону.

Франклин, прошу тебя, любовь моя… Я хочу, но…

Как ни старалась Мишель изгнать из памяти ужасный образ Сержа Пикара, ей это не удавалось. Пикар словно стоял рядом с ними и с вожделением смотрел на нее.

– Хорошо, – прошептал Франклин, крепко прижимая ее к себе. – Я люблю тебя, Мишель. Дай я обниму тебя, просто подержу в руках…

Она лежала, дрожащая, в его объятиях, а он гладил ее волосы и нежно говорил о том, какие чудесные вещи ждут их впереди. Понемногу Мишель расслабилась и уткнулась ему в плечо заплаканным лицом.

– Мы выжили, Мишель, – шептал Франклин. – Мы потеряли друг друга, а потом нашли снова. Нас ничто и никогда больше не разлучит, обещаю тебе.

Франклин почувствовал трепетание ресниц Мишель у себя на коже; робким поцелуем она тронула его губы. Она верила ему. О Боже, она ему верила!

 

17

Роллс-ройс «Серебряный призрак» свернул с авеню Оверлэнд и покатился по мощеным мостовым, опоясывающим Бруклинский армейский терминал. Переехав рельсы, автомобиль застрял в скоплении телег, машин, велосипедов, грузовиков и толпы, парализовавшем движение на пути к пирсам. Плотный водитель нажал на сигнал, звук которого как будто потонул в грохоте, однако люди сторонились, глазея на шикарный лимузин, отливающий серебром. Водитель вел его по лабиринту узких улиц мимо зданий, складов и казарм, где жили моряки. Когда он подъехал к армейскому терминалу, ворота, ведущие к зданию администрации порта, неожиданно растворились, и водитель подкатил к подъезду для гостей.

– Мисс Джефферсон, – обратился к даме начальник порта, церемонно снимая свой котелок и протягивая руку, чтобы помочь ей выбраться с заднего сиденья.

– Благодарю.

Роза Джефферсон вышла в русских соболях цвета пеканового ореха. Ее замшевые сапоги были коротки, в соответствии с официальной установкой на экономию кожи, и были застегнуты на маленькие пуговки. От свежего декабрьского воздуха ее щеки пылали на тонком бледном лице.

– Эти люди ждут своих? – спросила Роза, глядя на толпу, заполнившую изрытую выбоинами зону ожидания между таможней и службой иммиграции.

– Да, мэм. Мы здесь как в сумасшедшем доме вот уже несколько недель. Но не обращайте на них внимания, мэм. Мой офис в вашем распоряжении. Я уже предупредил людей из таможни, чтобы они отыскали мистера Джефферсона и срочно сопроводили его наверх.

– Вы очень любезны, сэр.

Роза позволила начальнику порта провести ее к лифту, напоминавшему птичью клетку, на котором они поднялись на четвертый этаж. В тот момент, когда они приблизились к офису, Роза тронула руку начальника порта.

– Как вы думаете, можно ли мне посмотреть, что там внизу? Я знаю, что мне не удастся разглядеть своего брата, но если бы вы позволили мне…

Начальник порта нахмурился.

– Если вы уверены, что шум вас не будет беспокоить, мисс Джефферсон.

Он не знал, сказать ли ей про ужасную вонь, пропитавшую буквально весь товарный склад снизу доверху. Подумав, он решил дать ей самой почувствовать это.

Начальник порта провел высокую гостью в дальний конец помещения и отворил окованную железом дверь. Грохот был такой, как если бы тысячи молотов обрушились на огромную наковальню. Сойдя в узкий проход, она увидела, по крайней мере, тысячу человек, набившихся в зону разгрузки, горланивших на дюжине различных языков, пытавшихся найти близкого, вернувшегося с войны.

– Некоторые из них спали здесь, – сказал начальник порта, морща нос.

Запах немытых тел и портящихся от жары продуктов нисколько не беспокоил Розу. Душой она была с теми, чьи крики слышались снизу, ее глаза лихорадочно всматривались в лица, как и глаза тысячи других. Шум голосов волновавшихся матерей и отцов, сестер и любимых стоял в ушах.

За высокой деревянной оградой и цепью полицейских в синей форме располагались таможенные кабины. Перед каждой из них образовались очереди из молодых людей в форме и с мешками из грубой ткани у ног. Роза искала глазами Франклина, но не могла найти его. Затем она стала вглядываться в прокопченные высокие окна, которые целиком опоясывали один из этажей склада, и увидела военные корабли, пришвартованные к пирсам. Один в этот момент разгружался: трап был набит людьми, страстно стремившимися ступить на родную землю. Это был «Игл Стар». Роза потянулась к своей сумочке, и ее пальцы сжали стопку писем, перевязанных ленточкой, пахнувшей жимолостью. В своем последнем письме Франклин сообщил, что «Игл Стар» доставит его и Монка Мак-Куина домой.

«Что, если это не так? Что, если с ним что-нибудь случилось за то время, пока письмо шло ко мне?»

Этот мучительный страх не оставлял Розу неделями. Мысль, что последняя пуля в этой войне могла достаться ему, была ей нестерпима.

«Бог мой, сделай так, чтобы он был со мной! Верни его домой живым и здоровым».

Роза вскрикнула, зажав рот рукой в тонкой опойковой перчатке: она увидела Мак-Куина в очереди к таможне. На его плече болтался вещевой мешок из грубой ткани. Роза не могла сдержаться. Хотя до сих пор винила его и все еще испытывала к нему негодование, Роза окликнула его, надеясь, что ее голос донесется до него сквозь монотонный гул голосов пехотинцев, пробиравшихся к своим близким.

«Не делай глупостей! Он не может видеть, тем более слышать тебя».

Монк повернул голову, и его глаза пробежали по терминалу в направлении склада. Увидев Розу, он начал размахивать руками словно ветряная мельница. Роза помахала в ответ, и пристально посмотрела в ту сторону, куда он показывал, как раз в тот момент, когда светловолосый высокий мужчина промелькнул у таможни.

«Франклин!»

Роза вцепилась в перила, чтобы унять дрожь в руках. Облегчение и страх одновременно пронзили ее. Ведь все было правдой, реальностью. Франклин вернулся домой!

«Но многое, и он об этом не знает, изменилось. Он возвращается, а компании больше не существует, во всяком случае в том виде, в котором он знал ее… Значит, все с начала для нас обоих. Он увидит, что…»

* * *

В 1918 году индустрия железнодорожного строительства, которая освоила новые просторы и оплела страну сетью железных дорог, была в значительной степени разрушена. После кровопролитных забастовок 1917 года и публичных выступлений общественности за повышение заработной платы рабочим и улучшение условий их труда, эти компании столкнулись с необходимостью вести тяжелый бой за выживание, не думая уже о расширении бизнеса. Действуя по указке популистской оппозиции, Комиссия по коммерции Мэтьюса Олкорна нанесла удар железнодорожным компаниям в самое уязвимое место – тарифы. Поговаривали, что компании по железнодорожным перевозкам имели более 200 миллиардов дополнительных доходов, делая невозможным точный контроль за финансовыми документами. Одним махом Комиссия по коммерции полностью изменила всю систему, заменив индивидуальные тарифы на зональную систему оплаты, по которой устанавливались фиксированные тарифы, в зависимости от зоны следования. Если компании хотели изменить тарифы, они должны были обращаться в Комиссию, которая сразу же отвергала любое их повышение. Прибыли компаний, особенно прибыли «Глобал», резко упали.

Летом того года был нанесен другой ощутимый удар. Правительство разрешило министерству связи США значительно расширить созданную в 1913 году систему по доставке посылок почтой. «Глобал» и другие компании сражались яростно, но из-за непопулярного имиджа и из-за иссякающей поддержки с Капитолийского холма, они не смогли противостоять. В дальнейшем прибыли еще более сократились, и компании стали разоряться.

В отличие от конкурентов, которые поклялись сражаться до конца, Роза не собиралась пустить «Глобал» по освященной клятвой стезе самоуничтожения. Как ей ни было больно, она начала сворачивать «Глобал».

За несколько недель до объявления перемирия, компания «Глобал Энтерпрайсиз» закрыла участки протяженностью 14 000 миль и 2600 офисов по всей стране, оставив 30 000 человек без работы. Роза продала правительству линии, которые едва приносили прибыль, с тем условием, что обширное недвижимое имущество и излишки наличности останутся нетронутыми. «Глобал», не сопротивляясь, подчинилась судьбе других компаний, которые тонули в болоте правительственных ограничений.

– Роза!

Она резко обернулась на знакомый ей голос и увидела брата в конце прохода.

– Ах, Франклин!

Он стоял с кривой усмешкой на губах, засунув руки в карманы брюк, вальяжно опершись на одну ногу. Роза сделала к нему два робких шага, затем, разметав по воздуху волосы, бросилась к Франклину.

Она увидела, как Франклин остановился. Он повернулся, поднял руку и посмотрел в другую сторону. Озадаченная, Роза замедлила движение. Внезапно Франклин раскинул руки и сжал в объятиях молодую женщину с блестящими рыжими волосами, бросившуюся ему на грудь и обхватившую его за шею. Франклин рассмеялся, закружил ее по воздуху и поставил рядом с собой на землю.

Роза не знала, что делать. Она сердилась, что Франклин не предупредил ее, близкого человека, о том, когда приходит корабль. И еще, кто эта женщина рядом с ним? Думая об этой рыжеволосой незнакомке, Роза не могла найти объяснение. Его и не потребовалось: когда Франклин положил руку на плечо женщины, Роза уловила блеск золотого кольца на безымянном пальце левой руки Франклина.

«Нет, это невозможно!»

Роза метнула взгляд на руку женщины, и кровь схлынула у нее с лица. На безымянном пальце левой руки незнакомки было кольцо.

«Бог мой, что он натворил!»

 

18

Серебристый утренний свет едва проникал сквозь плотно задернутые окна оранжереи. Роза Джефферсон одиноко сидела во мраке, держа на коленях чашку. Прислуга еще не встала, и она, заварив себе чай, ушла в этот рай, где потонула в пьянящем благоухании растений, цветов, листвы. Но смиренная красота не принесла ей ни внутреннего спокойствия, ни ответов на вопросы, которые донимали ее в эту нескончаемую ночь.

Роза смутно припоминала вчерашнее. Она была настолько потрясена, что ходила и говорила совершенно механически. Роза считала, что она была достаточно благосклонна к этой женщине. Из разговора в машине она помнила, что Мишель Лекруа француженка, она работала медсестрой и у нее не было семьи, что она встретила Франклина в местечке Сент-Эстас и вышла за него замуж в Сен-Михиеле, где состоялось бракосочетание. Франклин рассказывал о Мишель как о настоящей героине, но Роза снисходительно отнеслась к этому заявлению, объясняя его любовью. Единственное, в чем Роза не могла сомневаться, что эта женщина – его жена. Это не нравилось ей еще и потому, что брат беспрестанно рассказывал всем о своей женитьбе. Каждый раз, когда Роза смотрела на кольца молодоженов, она болезненно морщилась.

«Кто эта Мишель Лекруа? Что она хочет? Что я должна делать?»

Планы, которые она так долго хотела осуществить с Франклином, рушились; время, которое, как она надеялась, сгладит размолвку между ними, было попросту украдено другой. Роза поклялась, что, чего бы ей это ни стоило, она разузнает все об этой привлекательной нежданной пришелице. Возможно, Мишель Лекруа и в самом деле была большеглазым невинным существом. Но она могла оказаться и совершенно другим человеком, имевшим тайные намерения и грезы. Роза должна была выяснить это.

«Я должна это сделать! Потому что он думает, что теперь Мишель член семьи. Члены семьи включаются в новое завещание. Новое завещание может привести в «Глобал» постороннего человека».

Эта мысль ошеломила и рассердила Розу. К тому же могли возникнуть новые осложнения. Франклин был так увлечен своей любовью к Мишель Лекруа, что, возможно, никогда не задал себе очевидного вопроса: несмотря на какие бы то ни было чувства, которые Мишель питала к нему, найдет ли она свое место в этом новом для нее мире, куда он ее привел? Возможно, следовало не убеждать Франклина в ошибочности его поступков, а показать Мишель, насколько она на самом деле чужая и всегда такой останется.

«Тогда он никогда не сможет обвинить меня в том, что я вмешивалась в принятие ею решения покинуть этот дом».

* * *

Мишель внезапно проснулась и секунду-другую не могла понять, где находится. Но, прикоснувшись к Франклину, она успокоилась. Сон пропал. Бледный свет уличного фонаря отбросил ее тень на золотисто-желтые декоративные обои, когда она вынырнула из кровати и скользнула в стеганый сатиновый халат. Мишель осмотрелась, едва осмеливаясь дышать. За спинкой кровати был искусно сложенный камин с медными створками, облицовка которого почти полностью скрывалась за тонкой работы китайской фарфоровой вазой. Рядом с камином стояла убранная тахта и, справа от двери, большой, из орехового дерева туалетный столик с восьмифутовым обрамленным позолотой зеркалом.

Мишель медленно вдохнула запах комнаты. Она впервые осталась наедине с этим большим домом. С того самого дня, когда она приехала в Толбот-хауз, Мишель чувствовала себя так, как будто забрела во двор в волшебном королевстве. Все это ошеломляло, приводило в замешательство. Теперь Мишель решила познакомиться с домом поближе.

Она прошла по холлу на третьем этаже, затем спустилась по винтовой лестнице вниз к центральному холлу, украшенному величественным высоким потолком, безмолвными греческими и римскими статуями с невидящими глазами, холодными коринфскими колоннами. Когда она зашла в картинную галерею, ее размер и величие поразили Мишель. Потолок из красного дерева, застекленный опаловым с отливом стеклом, был высотой по крайней мере футов тридцать. Гигантский ковер почти полностью скрывал паркетный пол. Коллекция картин была вывешена на темной, дубового дерева панельной обшивке. Для Мишель эта комната с таким же успехом могла бы казаться Лувром. Картины были подписаны легендарными именами: Рубенс, Тициан, Гойя.

Сказка продолжалась и в библиотеке. Хотя она и представляла собой небольшую комнату, около тридцати на сорок футов, ее стены были напичканы книжными полками, вырезанными из палисандрового дерева и инкрустированными жемчугом и бронзой. В опойковых переплетах тома мировых классиков стояли длинными рядами в шкафах с маленькими декоративными стеклянными дверцами. Когда она проходила мимо этого наследия веков, то вспоминала свою мать и думала, могла ли та видеть что-нибудь подобное, когда была молода. Ее мать редко говорила об Англии, но по нескольким фразам Мишель поняла, что юность матери, проведенная там, должно быть, была несчастливой. Сейчас Мишель жалела, что не расспросила мать обо всем. Возможно, эти беседы стали бы выражением доверия к Мишель, в котором она так нуждалась, научили бы ее, как люди должны жить среди таких драгоценных вещей, которые были так хрупки, что ими нельзя не только пользоваться, но и прикасаться к ним.

Внезапно она почувствовала, что впечатлений стало слишком много. Мишель поспешила из библиотеки, облегченно вздохнув, когда добралась до огромной кухни с ее теплым, стойким запахом выпеченного прошлой ночью хлеба. Пока она ждала, когда закипит кофе, мысли Мишель были обращены к Розе. Для нее не осталось не замеченным, с каким изменившимся похолодевшим лицом Роза приветствовала ее, какой оценивающий взгляд бросила на нее. Было также ясно, что Роза поняла: Мишель нуждалась в чем-то.

«Франклин предупреждал меня. Он сказал, что Роза очень ревнива. А почему бы ей не быть такой?»

Она изо всех сил постаралась представить, что человек чувствует, когда ему внезапно приходится разделить с кем-то брата, который целиком и полностью принадлежал ему одному. Кроме того Роза была не только воспитывавшей маленького сына вдовой, но и возглавляла огромную компанию. Мишель сказала себе, что должна все это понять, по крайней мере попытаться.

«Но пойдет ли Роза навстречу? Примет ли она меня? Примет ли меня этот мир?»

Погрузившись в свои мысли, Мишель с чашкой кофе прошла в оранжерею.

– Доброе утро, Мишель. Я вижу, что ты тоже «жаворонок».

Чашка кофе, которую ока держала, звякнула на блюдце.

– Роза! Извини, я думала, что еще никто не встал… Несколько секунд обе женщины смотрели друг на друга, не зная что сказать. Почему бы нет? – подумала Роза, делая Мишель знак рукой.

– Подойди и посиди со мной, моя дорогая. Это прекрасная возможность для нас познакомиться поближе, ведь так?

– Да… Благодарю.

Роза откинулась в кресле. Чашка, которую она держала перед собой, скрывала ее улыбку.

– Теперь мне хотелось бы узнать о тебе все, – сказала Роза мягко. – Ты даже представить себе не можешь, насколько мне это интересно.

На следующий день Америка праздновала окончание войны, которая положит конец всем войнам. На площади Мэдисон-сквер ветераны парадным строем проходили под огромной гипсовой триумфальной аркой, а дети ликующе поджигали плакаты с изображением низверженного кайзера.

Для Мишель дни до Рождества пролетели как вихрь. Нью-Йорк ошеломил ее шумом и суматохой, уходящими в небо зданиями и невероятно пышным убранством улиц. Казалось, что невозможно угнаться за городом, который передвигается так быстро, говорит на дюжине языков и не собирается останавливаться.

Карусель жизни закружила ее еще быстрее, потому что Франклин настаивал на том, чтобы Мишель познакомилась со всеми его друзьями. Закадычные друзья детства приходили на завтрак, с друзьями по колледжу они встречались в самых фешенебельных ресторанах Нью-Йорка, а все остальные, которых набиралось целый особняк, приходили к девяти часам по вечерам.

Порядки в Толбот-хаузе были удивительные. Когда Мишель понадобилось пойти в магазин, чтобы купить себе что-нибудь вместо вещей, которые умещались в маленький чемодан, привезенный ею, Роза подала список магазинов и весело заявила, что Мишель было необходимо только расписаться за покупки. Казалось, Джефферсоны редко платили за что-либо наличными. Но, если им приходилось это делать, то в спальне, в сейфе, код от которого был сообщен Мишель, всегда хранилась тысяча долларов.

Мишель очень старалась чувствовать себя уютно в доме, но, когда Франклина не было дома, она ощущала себя одинокой. Она попыталась сблизиться с прислугой, по те уважительно держались на расстоянии. Сын Розы Стивен был достаточно вежлив с Мишель, когда их представили друг другу, хотя Мишель сразу поняла, что мальчик отнесся к ней недоверчиво. Как она ни старалась подружиться с ним, Стивен держался отчужденно.

Только поздно вечером, когда Мишель и Франклин были одни в роскошной спальне на третьем этаже, она чувствовала себя по-настоящему свободно. Как только он обнимал ее, остальной мир переставал существовать для нее. В их брачную ночь, Мишель узнала, что Франклин был опытным и нежным любовником, который ощущал равное удовольствие как отдавая, так и получая. Она боялась, что после ощущения стыда, оставшегося после Сержа Пикара, она никогда не сможет ответить на любовь. Но Франклин был терпеливым и изобретательным. Теперь каждый раз, когда Мишель раздевалась в будуаре, она ощущала трепет предвосхищения. Она выходила нагой и улыбалась, а Франклин смотрел на нее. После стольких лет, когда молодые люди умирали у нее на руках, она могла наконец верить, что тот, кто пробудил в ней любовь, всегда будет там, где она сможет отдать ему себя свободно и полностью, никогда не покинет ее.

– Посмотри, как красиво, дорогая!

Мишель прикусила от боли губу, слишком туго затянув винтик на серьге. Наконец она посмотрела на себя в зеркало, украшенное в стиле рококо, и направилась к балкону их спальни.

– Франклин, ты простудишься.

– Оно великолепно, – ответил Франклин, глядя на ночное небо.

Мишель видела мириады звезд, разбросанные по черному небосклону. Каждая звезда была настолько яркой, что трудно представить, какая из них привела волхвов в Иерусалим. Мишель поежилась от холода, прижалась к Франклину.

– Ты выглядишь восхитительно.

Этот комплимент заставил Мишель зардеться от стыда, но она должна была признать, что часы, потраченные на подготовку этого рождественского вечера, стоили того. Мишель была одета в желто-зеленое платье с алмазного цвета бретельками, расшитыми парчой. Это одеяние облегало каждый изгиб ее тела, обнажая голые молочного цвета руки и слишком веснушчатую, как думала Мишель, грудь. Ее распущенные золотисто-рыжие волосы, пряди локонов и кудряшки вызывали желание прикоснуться к ним. Крошечные изумруды сверкали в ее ушах, алмазное ожерелье с крупным желто-зеленым алмазом посередине красовалось на ее шее.

– Мне кажется, что в любой момент я могу проснуться, что все это может оказаться сном, – сказала Мишель, поигрывая ожерельем.

– Чепуха, – успокоил ее Франклин, скользнув пальцами по волосам своей жены. – Теперь все это твое.

Он посмотрел на часы.

– Нам не пора?

– Ты уверен, что там не будет много гостей? – спросила Мишель нервно.

Они прошли на первый этаж через холл, украшенный пейзажами Барбизона, написанными Диазом де Ла Пенья, и мавританскими видами, выполненными Мариано Карбо, двумя наиболее популярными художниками у четырехсот самых богатых семейств Америки.

– Кое-кто из друзей семьи, – подбодрил ее Франклин.

Мишель подумала: «Если это так, то для кого были эти горы еды и море вина?»

В течение последней недели Мишель видела, как торговцы и разносчики продуктов сновали в доме. Целая армия уборщиков нагрянула в Толбот-хауз и под пристальным взглядом Олбани навела в нем блеск снизу доверху. Горничные-ирландки, сидя за торжественным обеденным столом, усердно чистили тяжелое столовое серебро и судачили о подарках к Рождеству. Во Фламандском зале, называвшемся так потому, что все его убранство было привезено из Бельгии, из Гента, лакеи заканчивали наряжать елку, уже обвисшую под тяжестью весело сверкающих лампочек, свечей, серпантина, домашней выпечки.

Мишель подумала, что всем наготовленным можно накормить и развеселить по крайней мере шестьдесят человек. Когда она с Франклином спустилась по большой резной лестнице в основной холл, то оцепенела, увидев по меньшей мере в два раза большее количество гостей.

– Роза, что ты затеяла? – спросил Франклин, едва касаясь щеки сестры. – Ты пообещала мне и Мишель спокойное Рождество. Несколько друзей, сказала ты, будет приглашено.

– Ох, Франклин, не будь придирчивым, – ответила Роза, при этом ее улыбка сменилась недовольной гримасой. – Они наши друзья. Кроме того, все хотят увидеть невесту.

Роза, на которой было серое платье в блестках, прошитое серебряного цвета нитками, и алмазная диадема, покоившаяся в ее завитых, уложенных наверх волосах, отступила, оценивающе глядя на Мишель.

– Ты выглядишь просто потрясающе, моя дорогая, – приглушенно сказала она. – Я же говорила, что зеленый – твой цвет.

Мишель нервно улыбнулась. Роза настояла на том, чтобы они пошли выбирать платье на Рождество. Они отправились к кирпичному зданию на Мэдисон-авеню, в котором располагался самый лучший в Нью-Йорке салон мадам Бушар. Мишель спокойно сидела, пока Роза и другие женщины обсуждали наиболее подходящие цвета и выделку ткани. Затем они обратили внимание на покрой платья, после чего перешли к его примерке. Когда же наконец этот шедевр был в руках у Мишель, она осмелилась спросить цену.

– Конечно, вы припозднились со своим заказом, – пропела мадам Бушар монотонно.

Мишель казалось странным, что француженка никогда не говорила на родном языке и даже со своей соотечественницей решила говорить на ломаном английском.

– Обычно я не принимаю заказов менее чем за три месяца.

– Три месяца назад я была на войне, – глухо ответила Мишель.

– Что вы такое говорите? – подозрительно спросила мадам.

Мишель тряхнула головой.

– Я просто сказала, как вы были любезны, найдя время…

– Время – деньги, – произнесла мадам Бушар, очень напоминая Мишель бретонскую крестьянку.

– Вы понимаете, что вам придется заплатить больше.

– Конечно, – быстро согласилась Мишель.

– Но, – прервала ее мадам Бушар, – даже семьсот долларов ничто в сравнении с тем, как вы будете выглядеть.

Мишель чуть не лишилась чувств. «Семьсот долларов!..»

– Конечно же, я запишу это на счет мадмуазель Розы. Я это понимаю.

Когда Мишель сообщила Розе о неприемлемой цене за платье, ее золовка только рассмеялась.

– Считай это моим свадебным подарком тебе.

– Сюда, мои дорогие, – услышала Мишель голос Розы, ставшей между ней и Франклином и взявшей их за руки, – настало время показать вас.

В течение следующего часа Мишель была представлена элите нью-йоркского общества. Каждый представляемый мужчина казался ей богаче и влиятельнее предыдущего; их жены и дочери соперничали по красоте и великолепию нарядов. Мишель не могла не заметить, что очень скоро Франклин стал центром всеобщего внимания. Молодые женщины оставили своих кавалеров и потянулись через комнату поближе к нему, образуя зачарованный кружок веселья и обожания. Стоя одна, Мишель думала, должна ли она заявить о своем присутствии похитителям ее мужа.

– Как поживаете?

Вздрогнув, Мишель обернулась и увидела Монка Мак-Куина, который был очень изящен в строгом белом галстуке и фраке.

– У меня все прекрасно! – воскликнула Мишель. Она указала на группу женщин постарше, которые расселись вдоль стен и, как вороны, глазели на празднество.

– Кто они?

– Ах, те, – воскликнул Монк. – Это вдовы бывших высокопоставленных чинов. Они были баснословно богаты до замужества, да и теперь владеют имуществом мужей. Если бы они сговорились, они могли бы купить и продать половину собравшихся здесь.

Мысль об этом напугала Мишель.

– Послушайте, если вам что-нибудь нужно, – сказал Монк, – помните, что я хочу непременно вас видеть у себя и пообедать вместе.

Мишель не поняла, почему в глазах Монка промелькнула озабоченность. До того, как она успела что-нибудь ответить, эта озабоченность пропала. Появился Франклин.

– Ты была настоящим гвоздем программы, – сказал он с ухмылкой. – Люди говорят, что я самый удачливый здесь человек.

Мишель не смогла сдержаться. Она обхватила шею мужа и страстно его поцеловала. Через плечо Франклина Мишель увидела несколько молодых женщин, стоявших рядом. Некоторые из них пялились на Франклина с нескрываемым интересом, другие посматривали на нее и внезапно начали хихикать.

– Я думаю, что настало время для ужина, не так ли? – вкрадчиво произнесла Роза. – Мишель, я посажу вас на особое место среди моих лучших друзей.

Рождественский ужин в Толбот-хаузе был словно из сказки. Когда они вошли в банкетный зал, галантно одетые официанты показали их места. На каждом месте среди серебряной посуды и китайского фарфора имелась карточка с надписанным на ней именем гостя. Карточки укреплялись на подставке. Мишель посадили между банкиром, который, вежливо представившись ей, повернулся к женщине средних лет с убранными наверх в форме купола волосами, и более молодым человеком, всецело занятым напудренной престарелой дамой, лицо которой напоминало Мишель морду голштинской коровы.

Сначала Мишель испугалась, а затем она почувствовала себя подавленной от увиденного количества съестного. Трапеза началась с вареных устриц, поданных с божественным, очень редким белым вином «Барсаз». После этого последовали консоме по-британски, рагу из гусиной печенки и что-то ярко-красное, запеченное в тесте.

– Сколько же еще будет? – подумала Мишель, тщетно пытаясь покончить с вновь подаваемыми блюдами. Потом она заметила, что женщины, сидящие за столом, едва прикасались к пище. Ощущая на себе их любопытные, а дважды явно неодобрительные взгляды, Мишель отложила нож и вилку. Однако она не могла справиться с чувством сожаления, что пропадает столько продуктов.

Мишель едва притронулась к куропатке, но потеряла счет тому, сколько раз официант наполнял ее темно-красный бокал. К концу ужина ее щеки приятно разгорелись. Все вокруг искрилось пляшущими разноцветными огоньками, а свечи, казалось, горели еще ярче. Она посмотрела вдоль стола и увидела Франклина, который развлекал женщин, сидевших по обе стороны от него, веселыми историями. Ей хотелось подойти к нему и крепко-крепко поцеловать.

После ужина Франклин повел мужчин в бильярдную на кофе, бренди и сигары, а женщины увязались за Розой, чтобы ретироваться в музыкальную гостиную, где будет подано шампанское, кофе и бисквиты. Выходя из бильярдной, Франклин подошел к Мишель и едва прикоснулся губами к ее щеке.

– Тебе нравится?

– Мне так хорошо! – воскликнула Мишель.

Она не заметила, что ее голос громко прозвучал и несколько голов повернулись к ней.

Франклин положил свою руку на ее.

– Ты всем нравишься.

До того, как Мишель смогла что-либо ответить, Роза увела ее в музыкальную гостиную, усадив между двумя дамами, которые сидели ближе всего к ней за столом.

– Меня зовут Амелия Ричардсон, – сказало вульгарное рыжеволосое создание, стиснув руку Мишель. – Я знаю, что мы станем закадычными подругами!

Мишель изумленно смотрела, как Амелия Ричардсон вставляла сигарету в желто-зеленого цвета мундштук.

– Вы курите?

– Нет… То есть я никогда не пробовала. Это вредно. Молодая женщина холодной красоты, давясь от смеха, жеманно произнесла:

– Такие терзания! Моя дорогая, наша Амелия не позволяет никому говорить ей, что плохо и что хорошо, что она должна делать и что не должна. Зачем, ведь она первая женщина, начавшая курить в гостинице «Плаза»? Когда глупый управляющий подошел к ней и попросил выбросить сигарету, Амелия сказала: «Меня приучили думать, что это свободная страна, и я ничего не предприму, чтобы изменить этот статус». Разве этого не достаточно, чтобы повергнуть вас?

Мишель окончательно растерялась. О чем говорила ей эта болезненно худая, белокожая девушка? Неужели о том, что американские женщины будут сражаться до последних дней своих за право курить в гостиницах?

– У вас, конечно, очень хороший аппетит, моя дорогая, – сказала Амелия Ричардсон. – Вы, я надеюсь, не за двоих едите?

Вконец смутившись, Мишель забылась и ответила по-французски:

– Пардон?

Амелия хитро прищурилась.

– А вы случайно не беременны?

– Нет, что вы! – все так же по-французски воскликнула Мишель, заливаясь краской от ярости.

Она покраснела еще гуще, когда поняла, что все на нее смотрят.

– Скажите мне, – спросила другая молодая женщина, – как вы встретили Франклина?

– Я работала медсестрой в Сент-Эстасе, – ответила Мишель и начала объяснять подробности.

– Как благородно! – съязвила Амелия.

– Да, да, – вмешалась преклонного возраста дама со смахивающим на коровью морду лицом, – откуда, вы сказали, ваши родители?

– Мои родители?

– Да, ваши родители, – нетерпеливо выпалила старуха, – откуда они?

– Обратите внимание на Констанцию, – зашептала Амелия Мишель, – она глуха, как скала.

– Из деревни Сент-Эстас, мадам, – ответила громче Мишель.

– Не кричите на меня, девочка! Она принадлежит им?

– Принадлежит?

– Вы что, не понимаете по-английски? Да, принадлежит ли деревня им?

– Тетушка хочет знать, – сказала холодная красавица, – владеют ли ваши родители землей?

– Да, у моего отца своя ферма, – начала было Мишель.

– Ферма?

– Да, она досталась ему от прадедушки и дедушки, – терпеливо объясняла Мишель.

– Сколько людей работает на него?

– Он сам со всем управляется.

– О, да, он настоящий фермер, – все так же язвительно произнесла красавица. – Как эксцентрично! Это там, в Сент-Эстасе Франклин женился на вас?

– Нет, мы были повенчаны мэром Сен-Михиеля. Женщина безучастно посмотрела на Мишель.

– Как забавно, – затем она добавила, – это так похоже на Франклина.

– Должно быть, вам было трудно все это организовать, – сказала с ехидством Амелия. – Подготовить туалеты… Да, кстати, к какому парижскому модельеру вы обращались? – вставляя французские словечки, спросила она.

– Парижскому?

– Естественно, у вас был парижский модельер, моя дорогая?

– Я никогда не бывала в Париже. Амелия закатилась ослиным смехом.

– Никогда не бывала в Париже! Моя дорогая, это бесценно!

– Она даже не бывала, – сразу же буркнула старуха, скинув дрему.

– Она неотесанная деревенщина, ни на кого из нас не похожая. Она даже не может нормально говорить по-английски. Я прожила жизнь и не могу понять, почему Франклин женился на ней.

Мишель оторопело уставилась на старуху. Она не верила своим ушам, настолько холодно и непреклонно звучали эти слова. Напротив нее две молодые девушки, впервые вышедшие в свет, начали шептаться между собой и хихикать.

«Почему они так со мной?»

Мишель была настолько погружена в свои мысли, что не заметила Розу, которая стояла в дальнем конце комнаты и наблюдала за всем происходящим с довольной усмешкой.

 

19

Роза Джефферсон была довольна тем, как переменился облик комнаты правления. Темное внешнее убранство, которое Саймон считал мужеподобным, заменили на теплые тона желтой сосновой панели, появились удобные кресла, обтянутые голубой кожей, стол для приема, вывезенный после провала миссии из Испании. Вместо суровых пейзажей, которые любил Саймон, были повешены в ярких масляных красках картины Ремингтона и других известных американских художников. Роза считала, что такая обстановка идеально отражает жизненную силу компании, смело вступающей в будущее.

Пока Роза ждала Франклина, она пролистывала стопку бумаг, в которых содержался результат многомесячной и изнурительной работы. Роза сознавала, что иногда у нее просто опускаются руки. Даже ей непосильными были планы такого размаха и сложности.

С самых первых дней «Глобал» занималась перевозкой денег. Сначала компания была полностью связана с банками, затем Иосафат Джефферсон стал оказывать услуги отдельным лицам. Поскольку «Глобал» и американские границы расширились, все больше людей переправляли деньги из одного конца Соединенных Штатов в другой.

Поскольку к проверке счетов допускались немногие, купцы и торговцы, доверяясь на слово, клали наличные деньги в конверт и заклеивали его сургучной печатью. За небольшую плату «Глобал» гарантировала доставку.

В 1864 году Конгресс принял закон, который имел далеко идущие последствия для всех железнодорожных компаний: закон касался почтового перевода, чтобы предотвратить воровство наличности почтальонами. Такса составляла десять центов за перевод в десять долларов, и к 1880 году министерство связи, хотя этот факт оспаривался, заработало сто миллионов долларов в своих 5491 отделениях связи.

Роза намеревалась принять вызов правительства тем, что создаст систему услуг по почтовому переводу внутри «Глобал». Когда другие железнодорожные компании дрались за новые источники доходов, она приступила к разработке в полной секретности прототипа оружия «Глобал».

После глубокого изучения операций министерства связи, Роза поняла, что в его деятельности есть серьезные изъяны, связанные с денежными почтовыми переводами. Всякий, кто хотел сделать перевод, перво-наперво должен был уметь говорить по-английски, затем – читать и писать, чтобы заполнить бланк. Это представляло собой непреодолимую проблему для иммигрантов и неграмотных, которые полагались на незнакомцев, часто мошенников, чтобы оформить перевод.

Вторую проблему составляли фальшивые переводы. Деньги по почтовому переводу можно было получить только в том отделении связи, куда заранее поступали сведения о сумме перевода. Эта мера вводилась для пресечения искажений в тексте перевода. Реально система превращалась в настоящий кошмар, когда люди ждали неделями компенсацию за утраченные или неаккуратно заполненные переводы.

Проблема мошенничества терзала Розу, но наконец она ухватилась за решение, которое представлялось одновременно простым и оригинальным. По ее системе, сразу же запатентованной, десять цифр от 1 до 10 долларов образовывали девять колонок. Роза подумала, что, когда клиент делал почтовый перевод, служащий заполнял его имя на двух корешках квитанции, один отдавая клиенту, а другой оставляя у себя для отчетности. Теперь вместо того, чтобы вписывать сумму, служащий будет просто отрезать корешок. Для переводов больше чем в десять долларов будут использоваться бланки с большими цифрами.

Роза не ожидала сразу получить прибыль. Ей не только придется бороться с министерством связи и его сетью хорошо известных услуг, но и выложить большую сумму денег на рекламу. После тщательных подсчетов Роза определила, что может получить неплохой доход и в то же самое время снизить тарифы государственной почты на два цента за перевод. Более того, она проследит за тем, чтобы в 4213 представительствах «Глобал» по всей стране денежные переводы не только принимались, но и обналичивались. Отшлифовав и подготовив планы действий внутри страны, Роза начала подумывать о том, как вывести «Глобал» и ее услуги по денежным переводам на международную арену. Со времен Ренессанса испытанным средством финансирования передвижений путешественника и торговца было кредитное письмо. В письме отражалось количество наличности в банке на депозите, с которого клиент мог, поставив свою подпись, перевести деньги на корреспондентский счет за границу. Но здесь была и оборотная сторона. Случались задержки, когда проверялась подлинность подписи, и, кроме того, только определенный банк мог выдать наличность по такому письму. Обычно этих банков было один-два в больших городах и совсем не было в маленьких. Более того, бизнесмены теряли на том, что доллары, указанные в кредитном письме, переводились банками в фунты, франки или марки по устанавливаемому этими же банками курсу. Сложности с обменом росли, как и росли расходы при пересечении границы и обмене валюты.

Роза была полна решимости покончить с этой бюрократией и неудобствами. Она внимательно выслушивала нескончаемые истории своих друзей о муках при получении наличных по кредитному письму за границей, об опыте, который превращал солидных особ в обычных смертных. Если такое происходило с такими клиентами, то каково же было обычным туристам. А средний класс был как раз тем рынком, где «Глобал» могла получать значительные прибыли, если бы Роза нашла способ освоить его.

Используя в качестве денежного перевода внутри страны голубой печатный бланк, Роза подумала о создании за рубежом его подобия – дорожного чека. Из кредитного письма она взяла идею о необходимости подписи, хотя в ДЧ, как она обозначала дорожный чек в своих записках, клиент должен был расписаться дважды – слева вверху, когда он делает покупку, и слева внизу, когда он обналичивает чек. Подпись должна была соответствовать образцу при обналичивании чека.

Роза также решила покончить с неопределенностью обменного курса. Она изучила курсы иностранных валют по отношению к американскому доллару за последние два года и нашла их достаточно стабильными, чтобы обеспечить дорожный чек по фиксированному курсу к европейским валютам. Это обстоятельство, думала Роза, станет одной из сильных сторон ДЧ: клиенты с чеками компании «Глобал» больше не будут обмануты хитрыми банкирами.

Наконец Роза составила список британских банков, с которыми «Глобал» сотрудничала постоянно. Решив выпустить дорожные чеки в Англии, она считала, что без труда убедит англичан принимать их. Идея состояла в том, чтобы охватить всех, создав такую разветвленную сеть, чтобы любой клиент, где бы он ни находился, не беспокоился о деньгах.

И чтобы, просчитала Роза, не было беспокойства «Глобал», которая должна получить свою часть сразу же после того, как будет совершена покупка.

Роза посмотрела на часы из позолоченной бронзы, стоявшие на камине, не понимая, куда пропал Франклин. Она заставила себя оставаться спокойной. Он сказал, что придет и, значит, придет. Роза была горда послужным списком Франклина на войне, его медалями и отличиями. Она думала, что война заставила его повзрослеть и понять, что он не может так просто отказаться от ответственности. Он ответствен перед мужчинами их рода и должен был выполнить обязательства перед семьей. Роза собиралась нажать кнопку вызова секретаря, когда Мэри Киркпатрик сказала по селектору внутренней связи:

– Пришел господин Джефферсон, мэм. Роза улыбнулась.

– Впустите его.

Не известив Розу, Франклин уже несколько часов провел в компании. Он пришел задолго до того, как появился кто-либо из персонала и медленно прошелся по залам здания, которое, думал он, принадлежало другому времени. На Нижнем Бродвее ничего не изменилось. Изменился он сам – Франклин Джефферсон.

Потянулись служащие. Франклин исчез в своем офисе. Здесь также все было по-прежнему. Даже заметная впадина на стуле. Фотографии на стенах тщательно протирались. Он представил, какие инструкции раздала Роза персоналу: «Я хочу, чтобы все было готово к возвращению господина Джефферсона и имело такой же вид, как до его отъезда».

Франклин покачал головой, потер виски, когда резкая боль пронзила его голову.

«Роза будет огорчена».

Франклин открыл верхний ящик стола и достал свой дневник. Слой пыли покрывал корешок. Он знал, что никто не прикасался к дневнику с того момента, когда он положил его в стол. В течение часа Франклин совершил путешествие назад во времени, оживляя в памяти те дни, когда он работал в «Глобал», встречаясь и разговаривая с людьми по всей Америке. На каждой странице содержалось описание отдельного события, полного живыми воспоминаниями. Но все непостижимо оборвалось в то самое время и в том самом месте, когда ужасным утром на складах «Глобал», располагавшихся вдоль реки Хадсон, частный полицейский отряд Артура Гладстона обрушился на забастовщиков, и погибли люди на холодной твердой мостовой.

Когда Франклин закрыл дневник, он услышал за дверями офиса знакомые звуки: телефонные звонки, стрекот печатных машинок, легкие отзвуки каблучков секретаря, ступавшего по накрытому тонким ковром деревянному полу. Огромный механизм, который представляла собой «Глобал», готовился к следующему дню так же, как это было вчера и будет завтра.

«И так же, как это делалось каждый день, когда меня не было».

– Извини за опоздание, – сказал Франклин, заходя в офис Розы.

Роза подставила щеку для традиционного поцелуя.

– Я только что пришла сама. Чудесно, что ты вернулся, Франклин. Готов приступить к работе?

Франклин неопределенно пожал плечами.

– Ты сказала, что хотела о чем-то поговорить со мной. Ты о чем-то умалчиваешь.

В течение двух последующих часов Роза описывала план выхода «Глобал» на финансовую арену, вдаваясь в каждую деталь. По сосредоточенному выражению лица брата она поняла, что он понимал и мог оценить ее планы.

– Это чертовски интересно, – сказал Франклин, когда Роза завершила.

Несмотря на то, что он пытался держаться флегматично, Франклин был потрясен замыслом сестры. Возможности, о которых говорила Роза, представлялись грандиозными, но вызывали некоторые сомнения.

Франклин прикоснулся к стопке бумаг, лежавшей перед ним.

– Знаешь, что ты хочешь сделать? Создать новую универсальную валюту. Ты хочешь получить разрешение печатать деньги.

– Совершенно верно.

– Позволь мне сыграть роль дотошного адвоката, – Франклин поднял палец. – Камень преткновения номер один – мошенничество. Как и всякие бумажные деньги, бланк денежного перевода и дорожный чек можно скопировать. Хороший фальшивомонетчик мог бы обанкротить компанию.

– Мы станем использовать наилучшую в стране защитную систему, – ответила Роза. – Предпочтительнее всего обратиться в бюро по печатанию денег и чеканки. Они же поставят бумагу.

Франклин кивнул.

– Второе: для того, чтобы денежные переводы и дорожные чеки работали, надо, чтобы обещания соответствовали реальности. Если «Глобал» обещает выплачивать компенсацию за подделки, она должна держать слово. Банки, с уважением относящиеся к чекам компании, не должны страдать.

– «Глобал» обеспечит каждый чек. Если подделка будет все же обнаружена, и наши банки-корреспонденты понесут убытки, мы компенсируем потери.

– И последнее, но не менее важное, – клиент. Ты говоришь, что если дорожные чеки утеряны или украдены, «Глобал» компенсирует их. Все правильно. Я согласен с тем, что это сильная сторона, когда речь идет о клиентах. Но ты должна уважать эти обязательства. Одна ошибка с твоей стороны – и добропорядочное отношение, которого ты добьешься, дорого за это заплатив, испарится.

– Мы будем держать слово, – настаивала Роза. – К тому времени, когда мы все завершим, американцы не захотят пользоваться ничем, кроме наших денежных переводов и дорожных чеков.

– Если все так продумано, я думаю, что ты не просчитаешься.

– Ты правда так думаешь?

– Конечно.

– Я не могу дождаться момента, когда мы начнем! – воскликнула Роза.

Роза пристально посмотрела на Франклина, раскрыв рот.

– Нет? Что-то не так?

– Мы не начнем, – сказал мягко Франклин. – Я не возвращаюсь в компанию. И у тебя нет права требовать, чтобы я сделал это.

Роза откинулась в кресле. Ее сердце выпрыгивало из груди.

– Я не понимаю. Ты можешь мне сказать почему? Франклин подал ей дневник.

– Это объяснит лучше моих слов. Прочитай несколько первых страниц и последнюю.

Не отрывая глаз от Франклина, Роза взяла тетрадь. Она читала полчаса.

– Забастовка произошла давно, Франклин, – сказала она. – Это было ужасно. Ошибки допущены страшные с обеих сторон. Но я возместила убытки. Ты не можешь вечно обвинять меня.

– Я не хочу этого делать, – ответил Франклин. – Но это не только забастовка, Роза. Это то, что я чувствую, в этом я.

– Ты имеешь в виду то, кем ты стал. Франклин покачал головой:

– Нет, я был всегда таким, каким ты меня никогда не хотела видеть.

Роза молча посмотрела на дневник, затем сказала:

– Я готова признать свои прошлые ошибки. А ты готов оправдать возложенные на тебя надежды?

– Я не знаю, чем бы я мог помочь тебе, Роза. – Это ты доказала мне и себе, управляя «Глобал», пока я был в Европе. Только посмотри на все то, чего ты достигла. Ты не нуждаешься во мне.

– То, что я достигла, предназначалось для нас обоих, – спокойно ответила Роза. – Ты так говоришь, словно все было слишком легко, но поверь мне, Франклин, это не так.

– Я и не говорю, что было легко. Но это был твой выбор. Дай мне шанс сделать свой.

Роза собиралась убедить его, но тон Франклина заставил ее воздержаться от этого, так как дальнейший спор только усилил бы настойчивость Франклина.

– Чего же ты тогда хочешь? Франклин глубоко вздохнул.

– Я помогу тебе с денежными переводами, внедряя систему, договариваясь с банками и так далее. После я уйду из компании совсем.

Роза положила обе руки на журнал деловых записей.

– Извини, но я не могу этого принять. Франклин не поверил ее словам.

– У тебя как будто бы нет выбора, Роза.

– Но у меня есть альтернатива. Выслушай меня по крайней мере.

– Конечно.

– Я хочу почти полностью заняться денежными переводами, – сказала Роза. – Так как дорожный чек задуман как международное платежное средство, я буду не в состоянии заниматься им и денежными переводами одновременно. «Глобал» нужен будет человек в Лондоне, чтобы следить за всеми деталями. Так как переговоры с английскими банками будут такими же деликатными, как с нашими, я думаю, только один человек сможет вести их – ты. Я прошу тебя запустить систему денежных переводов здесь, а затем распространить дорожный чек в Лондоне.

Франклин подумал над предложением. Чем больше он думал, тем привлекательнее оно ему казалось. Три тысячи миль по океану – большое расстояние. У него и Мишель будет шанс вместе начать новую жизнь.

– Я принимаю предложение, но обещаю только попытаться, – сказал Франклин.

– И я тоже.

Роза вышла из-за стола и обняла брата. Она смогла спасти то, что было возможно в данных обстоятельствах, и более того, приобрести драгоценное благо – время. По крайней мере налаживание системы денежных переводов займет год, если все пойдет хорошо. Многое может произойти, что способно повлиять на Франклина и изменить его.

Было шесть часов, когда Мэри Киркпатрик стояла перед лифтом, из которого вышел молодой офицер.

– Извините, мэм. Не скажите ли вы мне, где я могу найти мисс Розу Джефферсон?

Мэри сопроводила его по пустынному коридору к офису Розы.

– Вас хотят видеть, мисс Джефферсон.

У Розы стеснило сердце, как у любого другого человека, чей родственник был на войне, при виде хмурого офицера на пороге своего дома. Но война закончилась. Франклин был в безопасности. Тем не менее Роза с беспокойством приняла запечатанный конверт.

– Я закончу через десять минут, – спокойно сказала она, распечатывая письмо.

– Нужна ли я вам? – спросила Мэри Киркпатрик. Роза пристально посмотрела на нее, надеясь в душе, что та ничего не заметила.

– Спасибо, Мэри, не надо. Здесь нечто такое, что я должна сделать сама.

– Извините, мисс Джефферсон, но ошибки здесь нет. Доктору Вильяму Харрису было трудно произносить слова, такие страшные в их безысходности. Этот худощавый маленького роста мужчина с черными вьющимися волосами, подернутыми сединой, и добрыми глазами сидел за столом перед шкафом, переполненным официальными документами, статистикой, приказами о присвоении званий. Вильям Харрис закончил Колумбийскую медицинскую школу, жил и работал в госпитале Вальтера Рида, затем служил в отряде «Раф Райдерз» Теодора Рузвельта в Сан-Хуане, а также в Европе. Он специализировался, как заметила Роза, на неврологических и мозговых травмах и был одним из лучших, и это обстоятельство отнимало у Розы последнюю надежду, за которую она так старалась уцепиться.

Роза пристально смотрела куда-то в пустоту, где за окном падал снег на город, погруженный в новогоднюю неразбериху.

– Пожалуйста, расскажите мне обо всем еще раз. Харрис глубоко вздохнул. Он не привык к такого рода вещам: по своему рангу ему редко приходилось обрушивать трагическую весть на родственников. Но Франклин Джефферсон не был обычным солдатом. Генерал Першинг собственноручно написал Харрису о подвигах молодого человека и очень просил доктора лично поговорить с сестрой Франклина. В конце концов Роза Джефферсон тоже не была обычным человеком.

– Нет никакой возможности добраться до шрапнели, засевшей в черепе вашего брата, – сказал Харрис. – С годами кусочки металла начнут вызывать давление в области мозга. У вашего брата наступит периодическая потеря памяти, его будет мучить головокружение. В конце концов его парализует…

– И что, он умрет? Харрис ничего не ответил.

– Сколько ему осталось жить?

– Ответить невозможно. Год, два, может, пять. Извините, мисс Джефферсон, но это только предположения. Вы, конечно, имеете право на мнение других; однако я не думаю, что вы получите другой ответ.

Роза отметила профессиональную учтивость Харриса, и ей не нужно было мнение других. Стопка медицинских заключений на столе доктора подтверждала то, чему она должна была верить. В Париже, в армейском госпитале, Франклин прошел всевозможные обследования.

– В подобных случаях, как этот, мы, военные, всегда сообщаем ближним родственникам, только потом… пациентам, – закончил Харрис. – Хотите ли, чтобы я сказал ему сам?

Роза подняла лицо.

– Сказать что, доктор? Что он умирает и даже не знает об этом? Что он никогда не увидит своих внуков? Что, возможно, он никогда не будет иметь своих детей?

Харрис был потрясен.

– Мисс Джефферсон, это несправедливо! Ни по отношению к вашему брату, ни по отношению к его жене. Они оба имеют право знать, что для них готовит будущее. Обмануть их таким образом…

– Мне нет дела до Мишель Лекруа, – произнесла Роза холодно.

– Ах, вот что, но вам не должно быть все равно! – ответил Харрис сердито. – Она не только жена вашего брата, она спасла ему жизнь. Если бы не она и ее забота, ваш брат, возможно, был бы уже мертв.

– С другой стороны, он мог бы вернуться точно таким же человеком, каким был, когда уехал, – парировала Роза. – Я сыта и устала от рассказов о подвигах Мишель, ее сообразительности. Если бы Франклин получил настоящую медицинскую помощь, в которой нуждался, а не был бы кое-как и непонятно где прооперирован, с ним было бы все в порядке сегодня.

Харрис понял, что спорить бесполезно. Роза Джефферсон обезумела от горя. Он должен принять ответственность на себя.

– Вы можете полагать, что лучше ничего не говорить вашему брату, но как лечащий врач я ответствен перед ним, – сказал Харрис твердо.

– Каким образом?

– Ваш брат имеет право знать, что ожидает его. Он должен научиться разбираться в симптомах. Ему необходимо постоянное наблюдение и различные лекарства. Те, кто рядом с ним, особенно его жена, должны знать, на что обращать внимание.

– И что же будет? – настаивала Роза. – Можете вы сказать Франклину точно, что его ждет?

– Точно нет…

– Что у него есть два года, три месяца и семь дней?

– Конечно же нет…

– Что он будет чувствовать головокружение в 11 часов по понедельникам, средам и пятницам?

– Мисс Джефферсон, вы становитесь безрассудной.

– Нет, доктор. Я хочу сказать, если вы не знаете, чего ожидать, то о чем бы вы могли говорить с Франклином? Человек живет и не думает о неопределенности, но, если вы сообщите ему, он начнет думать о ней. Разве это справедливо?

– Возможно, я несправедлив, мисс Джефферсон, – тяжело произнес Харрис, – но это мой долг.

Роза потянулась через стол и сжала руку Харриса.

– Я прошу вас, молю вас не делать этого. Кроме моего сына, Франклин – все, что у меня осталось в жизни. Я возьму на себя всю ответственность за него. Я подпишу любые бумаги. Я сниму ответственность с вас, военных, и даже чертова правительства. Никому не придется и пальцем пошевелить или потратить даже доллар на заботу о Франклине. Я всем займусь сама, я клянусь.

Харрис мягко убрал ее руку. Он был убежден, что эта женщина не уйдет, пока не добьется своего. Она использует все свое влияние, которое, как доктора предупредили заранее, распространялось даже на Белый Дом, чтобы бросить вызов его решению. Это совсем не нравилось Харрису, но он убедил себя думать как врач. Пострадает ли его пациент, Франклин Джефферсон, если такое случится. Ответ был очевиден – не пострадает. Когда придет время, Роза Джефферсон сможет оплатить самые лучшие в мире медицинские услуги.

Роза почувствовала ход мыслей Харриса. В ее голове сформировался план. План этот был рискованным, так как она ничего не знала об этом человеке, но инстинкт подталкивал к этой рискованной игре.

– Доктор Харрис, можно ли мне спросить, сколько вам лет?

– Простите?

– Сколько вам лет, доктор?

– Сорок три.

– В таком случае двадцать лет вашей службы скоро пройдут?

– Да, через несколько месяцев.

– Думаете ли заняться частной практикой? Вильям Харрис пожал плечами. Он хотел заниматься частной практикой с того самого дня, когда решил стать врачом. Но он – сын человека из глубинки, получивший образование в Колумбийской медицинской школе, не мог себе этого позволить, какими бы блестящими способностями он ни обладал. Единственной альтернативой оставалась служба в армии, где ему платили зарплату, но взамен требовали двадцать лет службы.

– Доктор, я хочу, чтобы вы выслушали то, о чем мне придется сказать, – продолжала Роза. – Я не хочу оскорбить вас и не хочу, чтобы вы меня неправильно поняли.

Роза жестом показала на бумаги в шкафу.

– Судя по всему, вы прекрасный врач. Вы честно служили своей стране. Вы в расцвете своих сил и еще столько можете сделать. Если захотите открыть частную клинику, я дам вам безвозмездную субсидию. Взамен я прошу только о двух вещах: вы станете личным врачом моего брата, и ни он, ни кто-либо еще никогда не узнает правду о его состоянии. Что бы ни случилось, я единственный посвященный человек.

Голос Розы был тверд как скала. Но ее руки, скрытые от глаз Харриса, дрожали на коленях.

– В силу обстоятельств я должна вас попросить дать ответ сейчас же. Если вы откажитесь, вам придется думать о другом возможном стечении обстоятельств.

Вильям Харрис был ошеломлен. Женщина практически предлагала ему взятку. Предложение выглядело чудесным, просто соблазнительным, но, тем не менее, его хотели подкупить. Слова решительного отказа готовы были слететь с его губ, но он никак не мог заставить себя произнести их. Роза Джефферсон предлагала все то, о чем он так долго мечтал, включая возможность занять до-стойкое место среди равных себе. Хотя Харрис дорос до чина капитана и скрупулезно откладывал часть денег, он накопил меньше чем пять тысяч долларов. На эти деньги он никогда не смог бы открыть такое дело, которое хотел. Эти деньги никогда не позволили бы ему иметь жену и семью, о которых Харрис мечтал в одиночестве все долгие годы на чужбине. Вильям знал, несмотря на свои сорок три года впереди у него еще много плодотворных лет. Он мог провести их в армии до ухода в отставку, мог пойти работать в госпиталь или же ухватиться за шанс, предлагаемый Розой Джефферсон.

– Ваше предложение очень щедрое, мисс Джефферсон, – сказал спокойно Харрис, – и я принимаю его. Однако я должен настоять на определенных условиях. Во-первых, вы подпишете официальные бумаги, освобождая армию от всякой ответственности во всем, что касается вашего брата. Во-вторых, я попрошу вас подтвердить, что я известил вас о действительном состоянии здоровья Франклина Джефферсона, и, что, несмотря на мой совет проинформировать его жену, вы решили вверить мне заботу о нем на весь период его жизни. Если когда-либо вы не согласитесь с моими медицинскими рекомендациями, я не смогу нести ответственность за последствия.

– Ваши условия принимаются, доктор, – сказала Роза. – Я попрошу своего адвоката подготовить все необходимые бумаги в качестве гарантии.

Роза протянула руку, и Харрис быстро пожал ее.

– Поверьте, – произнесла Роза мягко, – так будет лучше.

– Я надеюсь, что вы правы, мисс Джефферсон. Во всяком случае для вас и вашего брата, но не для меня.

Роза не могла заставить себя вернуться в Толбот-хауз. Постепенно она начала осознавать, насколько изменилась ее жизнь. Розе хотелось излить кому-то свои чувства, бурлившие у нее внутри. Ей хотелось быть с другом, которому можно все рассказать. Вместо этого Роза пошла к единственному месту, где она могла найти убежище.

В тишине своего офиса она рассматривала картины, которые привезла из Дьюнскрэга. На этот раз даже героические дела ее деда, о которых Роза думала, не принесли ей облегчения. Компания «Глобал» уже не была тем, чем сделал ее дед. «Глобал» стала меняться, разрушаться и трескаться, словно кристалл, из которого образуется новое тело. В тот момент ей очень хотелось знать, одобрил бы ее дед все то, что она сделала. Роза нуждалась в поддержке того, кого она любила. Ей не хватало уверенности в правильности того, за что она боролась. Но суровое выражение лица деда оставалось суровым, живописное изображение не изменилось и не вернуло его к жизни.

«И Франклину я не могу дать жизнь».

Мысль о том, что ее брат доживал отпущенное ему время, опустошала ее. Роза пыталась отгородиться от холодных бесчувственных слов медицинского заключения: они так терзали ее. Но Франклин никогда не узнает о ее боли, которую Роза научится переносить и скрывать от него. Когда придет время и ему будет необходимо все рассказать, она что-нибудь придумает, но только не теперь.

Роза подумала о Мишель. Доктор Вильям Харрис говорил, что Мишель ничего не знала о состоянии здоровья Франклина. Но так ли это? В конце концов она была первой, кто оказывал ему помощь. Мишель – опытная медицинская сестра, которая могла бы предположить, какие последствия ожидают Франклина после ранения. Затем она могла наблюдать развитие его болезни. «Значит, – подумала Роза, – Мишель знала, знала до замужества, какой короткой будет у Франклина жизнь. Может быть, она сознательно пошла на приемлемую сделку: прожить несколько лет с человеком, которого она заставит полюбить ее, а потом, после смерти Франклина перед ней откроется огромное будущее, когда у нее будет не только молодость, но и богатство».

Она нацарапала записку для себя, чтобы не забыть о том, что доктор Харрис должен детально описать состояние здоровья Франклина в подписанных ею бумагах. Если Франклин изменит свое завещание, включая туда Мишель, Роза могла бы, если понадобится, доказать, что Франклин не был в здравом уме, когда изменял свое завещание. Она была бы полной идиоткой, позволив Мишель получить хотя бы пенни по завещанию.

Роза подумала о сделке, заключенной с Франклином несколько часов назад, и ей стало дурно. Если бы она знала о состоянии его здоровья, тогда бы ни за что не настаивала, чтобы он остался в компании. Теперь соглашение невозможно изменить: Франклин сразу заподозрит, что что-то не в порядке, и неизбежно секрет раскроется.

Роза как-то сгорбилась и тихо заплакала. Вся власть, деньги, влияние, которыми она обладала, не могли помочь ей. Не могли они также каким-либо образом извлечь те несколько кусочков металла, как часовая мина, засевших в голове брата.

 

20

Мишель налила себе кофе из сервизного чайника, стоявшего на столе в углу библиотеки в Толбот-хаузе. Холодный мартовский ветер хлестал в оконные стекла вот уже месяц. Унылый вид Пятой авеню был совершенным отражением настроения Мишель, хотя это утро мало чем отличалось от других. Она попыталась улыбнуться.

Когда Франклин подолгу отсутствовал, Мишель, привыкшая постоянно много работать, не знала, чем заняться. Олбани с удивительной педантичностью следил за домом и вежливо, но непреклонно отклонял ее предложения о помощи. Вечная тишина в доме раздражала Мишель. И, хотя в доме находилось шесть слуг, она очень редко видела или слышала их; лишь когда у нее возникала нужда в чем-либо, прислуга появлялась в то же мгновение как по мановению волшебной палочки. Это вызывало у Мишель тягостное чувство, словно за ней все время наблюдали.

Когда бы они ни выходили в свет, Мишель чувствовала себя неуютно и стремилась быть поближе к Франклину, всегда предлагая уйти пораньше. Во время болтовни перед ужином и разговоров за столом она старалась говорить как можно меньше. Взамен Мишель получала что хотела – на нее не обращали внимания.

Когда Франклин вдруг сообщил ей новость о том, что они в конце года уедут в Европу, Мишель едва смогла скрыть радость и облегчение. Ожидание будет долгим. Тем не менее Мишель продолжала наблюдать, учиться и слушать. Для того, чтобы время проходило быстрее, она стала уединяться в небольшом углу библиотеки Толбот-хауза, читая вслух книги великих мастеров, стараясь правильно произносить слова. Она устала от замечаний по поводу ее милого акцента.

– Извините меня, мэм, – обратился к ней Олбани. – К вам пришел господин Мак-Куин. Могу ли я впустить его?

– Да, конечно.

Мишель обрадовалась: такое случилось впервые, что пришли в Толбот-хауз, чтобы увидеть именно ее.

– Монк! Я так рада видеть тебя!

Мишель обняла Монка, хотя его спина была настолько широкой, что ее руки не сомкнулись. Монк стоял перед ней и улыбался.

– Ты прекрасна, как всегда. Мишель покраснела.

– Хочешь кофе?

– Да, пожалуй, выпью чашечку. Где же твой несносный муж?

– Он ушел в офис.

Монк нахмурился и посмотрел на часы.

– Рановато для него.

– Да нет, – сказал Мишель. – Он часами пропадает. Монк уловил тоску в ее голосе. Он тоже был удивлен возвращением Франклина на Нижний Бродвей, помня, что произошло между ним и Розой. Франклин объяснял, что соглашение было временным и что к концу года он и Мишель уедут в Европу. Франклин не сообщил подробностей, да и Монк не любопытствовал.

– Я принес это тебе, – сказал Монк, положив на стол перед ней два толстенных тома.

Мишель вслух прочитала названия: «Американский этикет и правила вежливости», 1886 год, «Руководство по общественному и деловому этикету».

Монк расплылся в улыбке.

– Необходимо для хозяйки дома в Нью-Йорке. Обычным детям читают сказки Гримм. А люди голубых кровей суют вот это в люльку дочери.

Мишель открыла «Руководство» и обнаружила залежи информации о правилах и предписаниях, соблюдаемых в нью-йоркском обществе. Наконец-то она сама может научиться тому, чему никто никогда ее не учил. Мишель была тронута внимательностью Монка.

– Я прямо сразу и начну читать. Слава Богу, времени у меня достаточно.

– Есть еще кое-что, о чем мне хочется поговорить, – сказал Монк как бы невзначай. – Тебе не кажется, что настало время заниматься еще чем-то кроме замужества?

– Мне бы очень хотелось, – ответила Мишель. – Но я не знаю, что предпринять. Разве что ты предложишь мне работу?

Монк сказал, что двери его журнала «Кью» в Челси всегда открыты для Мишель, и она решила поймать его на слове. В первый раз, когда Мишель побывала в его редакции, бурный ритм деловой активности подавил ее. В суете все как будто бы сошли с ума. Люди бранились, толкались, критиковали друг друга, кричали в телефонные трубки. Эта атмосфера совершенно отличалась от размеренности, ощущавшейся в офисах «Глобал» на Нижнем Бродвее. Монк подмигнул:

– Это не совсем то, что я имел в виду, но здесь есть над чем поразмыслить.

Через два дня Мишель набралась храбрости, чтобы изложить Розе одну из идей, которую подал ей Монк. Она предложила свою помощь в обучении Стивена французскому языку.

– О, Мишель, это так мило с твой стороны, – сказала Роза. – Я поговорю с директором его школы.

На следующий день Мишель обошла книжные магазины и отыскала учебник для начинающих изучать французский язык в качестве второго языка. Она надеялась, что эти занятия помогут ей преодолеть безразличие Стивена к ней, которое за несколько месяцев переросло в неприязнь.

Мишель никогда не встречала такого мальчика, как Стивен. Хотя ему исполнилось десять лет, она считала, что он выглядит значительно старше. Он был лишен детской непосредственности и любознательности. Сначала Мишель думала, что мальчик холоден только с ней, но со временем поняла, что это не так. Стивен любил одиночество и редко приглашал своих одноклассников в Толбот-хауз. Когда же он все-таки приглашал кого-либо, то вел себя задиристо и агрессивно. Некоторые дети, и это было заметно, боялись его.

Мишель не раз порывалась поговорить о Стивене с Розой, однако не решалась завести беседу. Ведь Роза всегда яростно защищала сына. К тому же Мишель узнала от Франклина, что Стивен был свидетелем самоубийства своего отца. И она могла себе представить, насколько глубоко эта трагедия задела душу мальчика. Тем не менее Мишель считала, что, желая поддержать сына, Роза невольно сдерживала его эмоциональное развитие. Она окружала его всем тем, чем богатая и образованная мать могла окружить сына – гувернантками, учителями, преподавателями музыки и инструкторами по верховой езде. У Стивена было все, кроме внимания самой матери, щедрости ее души и любви. Не то чтобы Роза не любила сына… Любила. Просто «Глобал» она любила больше. Мишель спрашивала себя, видела ли Роза, какое человеческое существо она создает: ведь не достойного наследника, как думала мать, а человека хмурого, подозрительного, постоянно погруженного в мрачные мысли.

Когда Роза вернулась домой в тот вечер, Мишель сказала ей, что готова начать занятия.

– Ах, моя дорогая, извини, – ответила Роза, – я действительно собиралась позвонить тебе из офиса. Я поговорила с его директором, который считает, что у Стивена слишком большие нагрузки в настоящее время, и ему не следует заниматься еще чем-то.

– Но это скорей не работа, а развлечение, – запротестовала Мишель. – Я могла бы научить его думать на языке, а не только говорить на нем.

– Мишель, я действительно тронута твоей заботой. Но я должна следовать решению директора. Школа в Копперфилде признана одной из лучших по методам обучения. Я думаю, что им виднее.

– Если ты так считаешь… – сказала Мишель, стараясь скрыть свое разочарование.

Роза улыбнулась.

– Я так рада, что ты все понимаешь. Возможно, что-то промелькнуло в голосе Розы, но Мишель поняла, что Роза не говорила с директором копперфилдской школы и не собиралась этого делать.

Роза считала себя высшим авторитетом не только в делах, касающихся Стивена. Когда Франклин и Мишель сопровождали ее к общественные места, она всегда каким-либо образом комментировала вкус Мишель:

– Не слишком ли напыщенно для коктейля, дорогая? Мишель осматривала себя, не зная, что ответить, а затем неизменно уступала Розе и надевала что-либо другое.

То же самое происходило, когда Джефферсоны принимали гостей. Думая, что Роза слишком занята, чтобы проследить за всем, Мишель предлагала заказать цветы, составить меню и получала вежливый, но решительный отказ: в помощи Мишель никто не нуждался.

– Мадам действительно не стоит беспокоиться, – сухо говорил ей Олбани. – Цветочник знает, что нужно для этого случая, повар знает, что предпочитает мисс Джефферсон, все остальное – моя забота. Спасибо, мадам.

Мишель не хотела оставаться в стороне от дел. Видя, как много Роза занималась благотворительностью, она предложила свою помощь в одной из многочисленных городских больниц.

– Я думаю, идея хорошая, – воскликнула Роза и заверила Мишель, что она этим обязательно займется.

Мишель готовилась тщательно, перечитывая все медицинские тексты, которые она привезла из американского армейского госпиталя во Франции. Мишель позвонила доктору Симмонсу, с которым Роза познакомила ее, и забросала его вопросами о работе современного американского оборудования. Когда Мишель посчитала себя готовой, она сопроводила Розу в госпиталь Рузвельта.

Мишель была поражена оборудованием и самоотдачей, с которой работал персонал госпиталя. Она подумала, что ей так хочется поработать с высококвалифицированными людьми, имевшими самое лучшее оборудование. Мишель удивилась, когда Роза провела ее на последний двадцать первый этаж, где размещалась комната для персонала, а не в одну из палат. Ее посадили за овальный стол с восемью другими женщинами, причесанными и одетыми так, словно их пригласили на чай в «Уолдорф». Встреча началась без единого врача, и Мишель скоро поняла, что больше никого не будет. Но еще больше поразило ее то, о чем говорили собравшиеся – благотворительном бале, где он состоится, сколько будут стоить входные билеты и какой будет программа.

Мишель повернулась к Розе и зашептала:

– Разве мы здесь не для того, чтобы работать? Роза неодобрительно посмотрела на Мишель, привлекая внимание других женщин.

– Что случилось, Мишель? – прощебетала одна из них.

Тишина стояла оглушающая. Наконец заговорила Амелия Ричардсон, с которой Мишель познакомилась на рождественском вечере:

– Моя дорогая, мы собираемся работать. Благотворительные балы очень важны и ответственны, – Амелия сделала паузу. – Или ты думала, что мы будем здесь выносить за больными судна?

Весной 1919 года Роза как никогда стала далека от ежедневной деятельности «Глобал». Все, чем занималась компания на внутреннем рынке, она передала в руки способных и надежных управляющих, которые непосредственно подчинялись Эрику Голланту. Недвижимостью «Глобал», невероятно разросшейся, управлял Хью О'Нил. Франклин занимался штатом коммерческих представителей и ведением конфиденциальных переговоров с крупнейшими банками Нью-Йорка, добиваясь финансовой поддержки с их стороны. Эта поддержка была решающей в планах Розы.

В июне, впервые с того дня, когда Роза стала во главе компании, она оставила Нью-Йорк. Для нее был зарезервирован президентский люксовский номер в фешенебельном отёле «Уиллард» в Вашингтоне, откуда Роза и боролась с препятствиями, чинимыми федеральным правительством. Их было несметное количество.

Директор Бюро по печатанию и чеканке денег, где выпускались бумажные купюры и чеканились монеты, скептически отнесся к тому, что считал незаконным вмешательством в исключительно его владения. Когда никакая лесть и похвалы не смягчили его нежелания сотрудничать, Роза обратилась за поддержкой к сенаторам и членам Палаты представителей, чтобы те убедили директора: у нее нет намерения соперничать со всемогущим долларом.

Как только Роза выиграла этот важный бой, вмешался министр финансов. Встретив сопротивление законодателей, которые горячо одобрили план Розы, главным образом потому, что он позволил бы вновь открыть та крытые представительства «Глобал» в их собственных штатах, министр решил напрямую связаться с Белым Домом, намереваясь похоронить эту затею раз и навсегда.

Роза ответила тем же. Войдя в расположение к управляющему делами аппарата президента, она тут же добилась аудиенции и представила свои планы президенту. После этого на ужине для высокопоставленных персон, на котором Роза сидела за главным столом, Вудро Вильсон шепнул министру финансов, попросив его не быть таким упрямцем и разрешить мисс Джефферсон взять на себя работу государственной почты.

Прорвавшись сквозь правительственную бюрократию, Роза начала работать над прототипом системы денежных переводов. Художники, граверы, эксперты в области полиграфической промышленности и производства бумаги сновали через гостиничный номер в отеле «Уиллард». Роза изучала и отвергала один проект фирменного знака за другим.

Наконец в конце июля она выбрала один: стилизованная «Г» и название компании в верхней части, в нижней – места для подписей, ее и Франклина, – и все это на роскошно голубом и кремовом фоне.

– Здесь есть сила, твердость, – заявила Роза.

На следующий день газетчики старались что есть мочи. В качестве жеста благодарности Роза переслала денежный перевод на сумму в сто долларов президенту, как бы в счет издержек бизнеса.

Все время, пока она находилась в столице, Роза поддерживала постоянную связь с Нижним Бродвеем, звоня Франклину через день. Она не могла и желать большего, получая сообщения брата, однако полное спокойствие пришло к ней, когда Эрик Голлант и Хью О'Нил развеяли все ее сомнения.

– Франклин вчера предложил услуги по переводу денег владельцам отелей в «Уолдорфе», – сказал ей управляющий. – Я очень удивлен, что он вам не сообщил об этом сам. Они чуть с руками не оторвали товар. Все крупнейшие банки подписали соглашение.

Хью О'Нил также ободрил ее:

– Разве Франклин ничего не сказал? Сеть агентов практически начали работу.

Эти вести были бальзамом на душу, и она хотела верить: врачи, даже такие высококвалифицированные, как Вильям Харрис, могли ошибиться. С тех пор как она узнала о состоянии здоровья Франклина, Роза прочитала все, что могла достать о солдатах, которые носили в себе неизвлеченные кусочки металла. В большинстве случаев эти люди жили нормальной, продуктивной жизнью. И почему же такому не случиться с Франклином?

Роза оставила отель, чтобы присутствовать при выпуске дорожного чека.

С того самого дня, как Роза Джефферсон уехала в Вашингтон, произошли две вещи, изменившие жизнь Мишель так, как нельзя было ожидать. Когда хозяйка уехала, атмосфера в Толбот-хаузе смягчилась. Мишель слышала, как слуги рассказывали смешные истории и посмеивались над забавными привычками своей хозяйки, думая, что никто их не слышит. Мишель тут же воспользовалась этим маленьким бунтом. Когда она познакомилась со слугами поближе, их сдержанность растаяла, и скоро они болтали друг с другом как старые друзья.

С другой стороны, друзья Розы, которые предпринимали и до того слабые усилия вовлечь Мишель в их хорошо отлаженный круг, перестали звонить совсем. Мишель стремилась преодолеть безразличие к себе. Это безразличие запало бы глубоко в ее душу, если бы не Франклин. На ужине в первый же после отъезда Розы вечер, Франклин наконец объяснил жене, чем он занимался все эти месяцы.

– Я прошу прощение за скрытность, – извинился Франклин. – Роза настаивала на абсолютной секретности. Ты представить не можешь, что сделали бы наши конкуренты, если бы они что-нибудь узнали о наших планах.

Мишель не обиделась. Наоборот, идея с денежными переводами и дорожными чеками привела ее в восторг.

– Могу ли я чем помочь, – поинтересовалась Мишель. Муж рассмеялся.

– Я думаю, что тебе не понравится заниматься таким нудным делом.

– Мне кажется, что это интересно!

В течение нескольких недель Мишель прочитала все книги, статьи, вырезки, которые Франклин приносил домой, делала записи по истории «Глобал». Каждый новый факт заставлял ее восхищаться своим мужем и, хотя с неприязнью, Розой. Они стояли у руля огромной компании, что требовало мастерства, мужества и проницательности. Мишель знала: если представится возможность, и она сможет внести свой вклад.

– Я вот что тебе скажу, – продолжал Франклин после того, как выслушал ее. – Почему бы тебе не дождаться, пока мы не уедем в Лондон и не запустим дорожный чек. Поверь мне, работы будет более чем достаточно.

Он сделал паузу и застенчиво улыбнулся:

– Я думаю, что нам лучше ничего не говорить Розе. В ее понимании прогрессивные идеи – например, жена, работающая рядом с мужем, – касаются только ее.

Мишель обняла его. В этот момент она любила Франклина больше чем когда-либо.

Угловой стол в библиотеке стал офисом Мишель. Там она находилась в те же самые часы, когда Франклин был на Нижнем Бродвее. Когда он возвращался домой, они вместе анализировали рабочий день, сравнивая замечания и предложения. Через некоторое время Франклин решил, что пора посвятить Мишель в сверхсекретные намерения Розы относительно дорожного чека в Европе.

– Прочитай это и скажи, что ты думаешь, – сказал Франклин, протягивая Мишель папку бумаг.

Она углубилась в чтение прежде, чем Франклин вышел за дверь. Листы, исписанные четким косым почерком Розы, содержали в себе планы соперничества «Глобал» с крупнейшей в мире туристической компанией «Кукс». Роза снабдила Франклина именами людей, контролировавших крупнейшие банки Лондона и влиявших на весь мир. Цель состояла в том, чтобы заставить их уважать новый, хотя и не проверенный в действии дорожный чек, освободив, таким образом, американских туристов от пут компании «Кукс». Если дорожный чек приживется, турист сможет путешествовать где угодно, когда угодно, как угодно, а не просить милости у «Кукс».

Второе направление атаки Розы – убедить через Франклина пароходные и железнодорожные компании считать дорожный чек законным платежным средством. Это в будущем подрежет «Кукс».

Мишель понимала, что все сводилось к двум вещам – соблюдению тайны и быстроты. Если «Кукс» почует что-либо неладное, они привлекут свои огромные резервы наличности, не только чтобы непосредственно противостоять плану Розы, но и оказать давление на клиентов, убедить их отказаться от дорожного чека. Потери «Глобал» были бы сокрушительными, если не смертельными.

Чем больше Мишель вникала в план Розы, тем более смелым он ей казался. Предстояли деликатные переговоры по очень щекотливому вопросу. Все шаги необходимо тщательно продумать и не сделать ошибки. Нагрузка на Франклина…

Внезапно Мишель обернулась, случайно задев чернильницу, и черно-синяя клякса поползла по страницам.

– Стивен, ты меня до смерти напугал!

Немерцающие бледно-голубые глаза Стивена уставились на Мишель. Она хотела пошевелиться, но не могла. Этот десятилетний мальчик в серых шортах, белой рубашке и голубой школьной куртке загипнотизировал ее.

– Что ты здесь делаешь? – слабо пролепетала Мишель. – Почему ты не в школе?

– Сегодня нет занятий, – ответил Стивен. – Сегодня день спортивных игр.

– Я не поняла…

– Конечно, вы и не можете понять. Вы иностранка.

– Стивен, это нехорошо…

– Я не должен вести себя хорошо с вами. Вы иностранка! Вы не такая, как мы! Вы должны уехать. Не притворяйтесь, что хотите работать. Вы только хотите добраться до наших денег. Я слышал, как вы и дядя Франклин говорили об этом.

Глаза Мишель наполнились слезами.

– Почему ты так жесток, Стивен? Что я тебе сделала плохого? И мне не нужны твои деньги!

Стивен улыбнулся. Он подошел и приподнял за уголки пропитанные чернилами листы так, чтобы испачкать юбку Мишель.

– Я могу с вами делать все, что захочу, – сказал он спокойно и повернулся к Мишель спиной.

Мишель наблюдала, как Стивен вышел и как дверь библиотеки закрылась за ним. Она услышала голос шофера, затем хруст гравия под колесами лимузина Джефферсонов. Она вся дрожала. Затем она встала и постаралась вытереть со стола чернила. Ее страх сменился гневом, когда Мишель увидела, что юбка безнадежно испорчена. Она выбежала из библиотеки и поднялась в свою спальню, яростно расстегивая пуговицы. Рано или поздно Стивен придет домой. Тогда она потребует объяснений и извинений, даже если ей придется выпороть мальчишку.

Мишель открывала один из одежных шкафов, когда заметила свое нижнее белье, разбросанное на кровати.

«Как они Посмели!..»

Мишель застонала, поднимая изодранные на кусочки шелк и кружево. В ее голове возник образ Стивена, маячивший как призрак с его лишенными всякого выражения глазами, пронизывающими ее.

«Я могу делать с вами все, что захочу!»

 

21

Копперфилдская школа в Мюррей-Хилле была нью-йоркским учебным заведением, колыбелью будущих политиков, юристов, бизнесменов. Франклин и сам был ее питомцем, и ему не трудно было убедить директора привести Стивена Толбота со спортивной площадки для важного разговора. В ожидании Франклин массировал себе виски, пытаясь унять острую головную боль. Он все еще не мог поверить тому, что увидел, вбежав в Толбот-хауз: застывшая на краю кровати Мишель, ее залитое слезами лицо, а позади ворох искромсанного дамского белья, ножницы, блеснувшие сквозь кружево. Гнев захлестнул его, когда Мишель рассказала о случившемся со Стивеном. Дверь открылась, Стивена привели, его шорты и футболка в грязи после футбольного матча, его ботинки в траве и грязи на отполированном полу.

– Мистер Франклин, если я буду нужен, я в соседней комнате, – сказал директор и вышел.

– Сядь, Стивен.

Мальчик не послушался. Остался стоять, расставив ноги, дерзко глядя на Франклина.

– С мамой все в порядке? – спросил он.

– Все прекрасно. Я хотел поговорить о другом. Стивен, что ты сделал Мишель в библиотеке?

Тень улыбки мелькнула на губах Стивена.

– Я не знаю, о чем ты, дядя Франклин.

– Ты пролил чернила ей на платье?

– Нет! Это она сама!

– А перед этим заходил ты в нашу комнату?

– Нет!

Франклин зажмурился от резкого приступа головной боли. Потом он почувствовал, что вот-вот потеряет сознание.

С трудом выговаривая слова, он произнес:

– И ты… ты ничего не брал из тетиного комода?

– Она мне не тетя!

– Я спрашиваю не об этом! Ты взял нижнее белье Мишель и порезал его?

– Не знаю я ничего про ее нижнее белье! Можно я пойду?

Не ожидая ответа, Стивен повернулся к двери. Он не успел сделать и шага, как Франклин схватил его за шиворот и швырнул в кресло.

– Ты порезал вещи Мишель? – прошептал он охрипшим голосом.

Стивен был испуган, но не сдавался.

– Ну и что, если порезал?

Франклин схватил Стивена за плечи, его пальцы вцепились в кожу мальчика.

– Запомни. Если ты еще будешь груб с Мишель, если ты попытаешься сделать ей больно, я накажу тебя самолично.

– Не посмеете! – взвизгнул Стивен. – Я скажу маме!

Франклин глубоко вздохнул и ослабил хватку.

– Не трудись. Я сам ей все расскажу.

Стивен не знал, что овладело им. В эту секунду ненависть к Мишель перешла в злобу на весь мир. Очень медленно он откашлялся и плюнул Франклину в лицо.

Франклин пошатнулся. Боль ослепила его. Сквозь розовый туман он увидел, что на него опускается осклабившееся лицо Сержа Пикара.

В соседней комнате директор вскочил на ноги, услышав звон бьющегося стекла. Он вбежал и увидел Франклина, держащего Стивена в воздухе. Мальчик царапал его лицо, через разбитое матовое стекло двери торчали покрытые кровью ноги ребенка.

– Мистер Джефферсон!

Франклин прорычал что-то и отшвырнул директора так, что тот потерял равновесие.

– Ты, маленький ублюдок! – орал он. – Ты больше никому не сделаешь больно!

Находясь в состоянии шока, директор наблюдал, как Франклин Джефферсон швырнул своего племянника сквозь разбитое стекло; мальчик пронзительно закричал, поранившись об острые осколки.

– Он с ума сошел! – подумал директор, шатаясь и хватая Франклина, распахивающего дверь, чтобы снова схватить Стивена.

– Оставьте его! Если вы его еще тронете, я вызову полицию, клянусь!

Заслонив мальчика, директор видел, как Франклин попятился, потом вдруг повернулся и выскочил в коридор, сбивая с ног всех, кто оказался на его пути.

– Не держите его! – крикнул директор. Он наклонился к Стивену, который лежал на полу и стонал.

– Медсестру сюда, быстро!

– Вызвать полицию? – спросил кто-то.

– Никакой полиции! – отрубил директор.

Что бы там ни случилось – это была Копперфилдская школа – и больше того: дело касалось не кого-нибудь, а Джефферсонов. Директор знал, что он должен делать.

Роза возвратилась в отель «Уиллард», перебирая в памяти подробности дня, проведенного в Бюро по печатанию и чеканке денег. Аргументы в пользу дорожного чека оказались убедительными, она имела весьма приятный ланч с директором, согласовывая детали. В большом черном портфеле лежали пятьдесят чеков – первые ласточки. Роза дождаться не могла, когда покажет их Франклину. Роза спешила через вестибюль, когда ее остановил гостиничный менеджер.

– Мисс Джефферсон, слава Богу, – потом, понизив голос, добавил: – Будьте добры зайти ко мне. Очень срочно.

Едва закрыв за собой дверь, менеджер протянул ей пачку телеграмм. Роза быстро их просмотрела. Три были от Мишель, три от Мак-Куина, остальные от доктора Генри Райта. Содержание всех было одинаковым: она должна немедленно выехать в Нью-Йорк.

– Можно от вас позвонить?

Через десять минут лицо Розы было мертвенно-бледным.

– Это, должно быть, ошибка.

– Боюсь, что нет, Роза, – ответил доктор сквозь треск в телефонной трубке. – Приезжайте скорее.

– Я буду вечерним поездом. Спасибо, Генри…

Роза сказала менеджеру, что уезжает прямо сейчас. Она велела упаковать вещи, заказать место в «Кэпитл Экспресс». Вскоре Роза уже ехала в поезде, пытаясь осознать то, что сказал ей Райт. Это было непостижимо. И тем не менее…

На следующий день в час ночи Роза стояла у кровати сына. Его лицо имело синеватый оттенок от ночной лампы на туалетном столике. Она с трудом сдерживала слезы, глядя на забинтованные подбородок и лоб.

– Необратимых повреждений нет, – громко сказал доктор Райт. – Кости целы, шрамов нет и, – он поднял палец, – что наиболее важно, ни один осколок в глаз не попал. Он счастливец, Роза. Я дал ему успокоительное, чтобы ночью он поспал. Завтра будет как огурчик.

– Что произошло? – прошептала Роза, теребя волосы Стивена. Прибыв домой, она проигнорировала Мишель и Монка, который ждал ее внизу, и вбежала прямо в комнату Стивена.

Доктор Райт, опустив глаза, рассматривал свои ботинки.

– Как говорит директор, Франклин швырнул Стивена через стеклянную дверь.

– Но это невозможно. Доктор пожал плечами:

– Скажите это в школе.

– Полицию вызывали?

– Нет.

Роза оживилась.

– Я полагаю, я могу рассчитывать на ваше благоразумие. – Это было утверждение, а не вопрос.

– Конечно, – Генри Райт поднял портфель. – Все в порядке, Роза, поверьте мне. Я загляну завтра.

Роза не слышала, как он ушел. Она села около Стивена, держа его руку, стараясь унять страх, не отпускавший ее в течение всего времени как она добиралась из Вашингтона.

«Как мог Франклин сделать такое?»

Роза считала себя счастливейшей матерью: такой сын! Лидер, пользуется популярностью среди других мальчиков. Учителя и наставники всегда хвалили его за успехи, никто на него не жаловался – ни в школе, ни дома.

Хотя Стивен, казалось, не придавал значения тому, что растет без отца, Роза всегда держала его при себе в Толбот-хаузе, не отправляя в интернат. Она таким образом пыталась опекать его, показывая, как она его любит. Нет, она его не баловала. «Глобал» отнимала так много времени, что она учила Стивена быть самостоятельным, думать и заботиться о себе самому. Чтобы восполнить свое отсутствие, Роза пыталась открыть ему свой мир, рассказывая ему о его дедушке и компании, им созданной, которая в один прекрасный день станет его. Ничто не приносило ей такого удовольствия, как видеть глаза сына, вспыхивавшие от ее рассказов о будущем.

– Я так виновата, милый мой, – прошептала Роза. – Это больше никогда не случится, обещаю тебе. – Роза поцеловала сына в щеку и тихо вышла из комнаты. Стивен досчитал до десяти и открыл глаза. Боль от порезов вообще не беспокоила его. В действительности он был счастлив. Теперь, может быть, мама увидит, что дядя Франклин – сумасшедший и что виновата во всем Мишель. Так или иначе, Стивен был уверен – мать вычеркнет француженку из их жизни. А если нет, он еще не то устроит этой Мишель Лекруа.

– Где Франклин?

Роза влетела в гостиную и столкнулась с Монком и Мишель.

– Здесь его нет, Роза, – ответила Мишель. – Никто его не видел с тех пор, как… с тех пор, как в школе вот это случилось. Я беспокоюсь…

Роза опять почувствовала страх, похолодело где-то в животе.

– Что, он даже не дал знать о себе?

– Ни слова, – ответил Монк. – Мишель не смогла найти его в «Глобал», позвонила мне. Я обошел всех его друзей, все клубы. Никто его не видел.

Роза села на оттоманку.

– Не понимаю. Зачем ему исчезать?

Она взглянула на Мишель, и голос ее напрягся:

– Тут что-то произошло, не так ли? Что именно? Мишель колебалась. Она могла вообразить, что должна чувствовать Роза, увидев израненного сына. Она не хотела снова причинять ей боль, но также не могла скрывать правду. Она медленно начала рассказывать, что произошло между ней и Стивеном в библиотеке, потом – что она увидела в спальне.

– Я не знала, что думать, – сказала она. – Я была в шоке. Я позвонила Франклину, он приехал. Когда он увидел, что сделал Стивен, он пошел прямо в школу.

Роза не могла поверить тому, что она услышала.

– Ты сказала Франклину, что это Стивен изрезал твое нижнее белье! Мишель, это же смешно! Стивен не способен на такое.

Глаза Мишель вспыхнули.

– Ты хочешь, чтобы я показала, что он сделал?

– Мишель, в самом деле. У тебя истерика.

– Твой сын ненавидит меня, – тихо сказала Мишель. – Это с того дня, как я здесь появилась.

Роза вздохнула:

– Теперь я понимаю. Ты такое наплела вокруг этой истории, даже если действительно Стивен провинился… что Франклин поверил тебе и решил в клочки разорвать моего сына в виде наказания.

– Он не наказывал, Роза, – прервал Монк. – Директор говорит, Франклин потерял над собой контроль. Я рад, что у Стивена ничего серьезного, но меня тревожит поведение Франклина и это его исчезновение.

– Я разберусь досконально, что там случилось в Копперфилде, – запальчиво сказала Роза. – Что же касается Франклина… ему, вероятно, стыдно за то, что он сделал.

– Он, конечно, стыдится, Роза, – сказала Мишель, – но только если он осознает, что он сделал. Последнее время он жаловался на головные боли и головокружение. Такого он себе никогда не позволял. Я никогда не видела, чтобы он вел себя так, как, по словам директора, он вел себя в школе. Туг что-то… странное. Я позвоню доктору Харрису.

– Какой в этом смысл? Мишель повернулась к Розе.

– Если Франклин выбежал из школы в таком состоянии, то, кто знает, что могло потом случиться? Он мог и сам пораниться. Или какой-нибудь несчастный случай…

– Мишель, ТЫ чрезмерно реагируешь…

– Может быть, но Франклин – мой муж. Я так же забочусь о нем, как ты о своем сыне.

Когда Мишель ушла, Роза встала, качая головой.

– Мишель перевозбуждена. Франклин, слава Богу, взрослый человек. Вы оба относитесь к нему, как к какому-то инвалиду.

Роза сама ужаснулась последнему слову, неведомо как сорвавшемуся у нее с губ, но Монк не придал ему значение.

– Нет, Роза, – сказал он. – Мишель относится к нему как к мужу. А ты? Тебя это не волнует?

Роза холодно посмотрела на него.

– Это низко, Монк…

Она воспользовалась предлогом, чтобы оставить его. Поднялась к себе в комнату и сняла телефонную трубку. Пора напомнить доктору о контракте – и о последствиях для него, если они не найдут общего языка.

Трехэтажный дом Вильяма Харриса находился на углу Парк-авеню и 61-стрит. Харрис купил его, потому что с чеком Розы Джефферсон он мог не только открыть свой офис в хорошем месте, но и позволить себе отличные апартаменты. Этого было более чем достаточно, чтобы обзавестись семьей. Когда позвонила Роза Джефферсон, Вильям Харрис как раз думал о милой его сердцу мисс Джейн Примроуз, старшей и все еще незамужней дочери Мюррея Хилл Примроуза. Вильяму Харрису искренне нравилась застенчивая, худенькая тридцатилетняя женщина, которую недобрая молва уже зачислила в старые девы. Они стали бы замечательной парой. Сейчас, сидя в офисе, возбуждая себя крепким кофе, он с тревогой думал, как бы не осталось это все только мечтой. В дверь позвонили.

– Добрый вечер – или, скорее, добрый день, миссис Джефферсон. Входите, пожалуйста. Простите – с вашим спутником не знаком.

– Монк Мак-Куин, – сказала Мишель. – Это лучший друг Франклина.

– Ах, конечно. Я – жадный читатель журнала «Кью», мистер Мак-Куин.

Тревога Вильяма Харриса усилилась. Обезумевшую от горя жену он мог бы успокоить. Этому он научился давно. Но человека репутации Мак-Куина так просто не проведешь. Нужно действовать очень осторожно.

– Ну, так что? – спросил Харрис, когда все уселись.

Вильям Харрис слушал с возрастающим страхом, когда Мишель рассказала, что случилось в Копперфилдской школе, особенно когда она упомянула о приступах головокружения и обмороках.

– Миссис Джефферсон, я выписывал Франклину пилюли. Он принимал их?

Мишель вынула из сумки бутылочку:

– Вот это я нашла в кабинете.

Харрис почувствовал тошноту. Он дал Франклину сотню таблеток, снимающих боль, очень сильного действия, предупредив его об использовании их только в крайнем случае. Харрис считал, что хватить должно не менее, чем на год. И вот через шесть месяцев бутылочка почти пуста.

«Или он сам передозировал, или ухудшение наступило быстрее, чем можно было предположить». – Что же это, доктор?

Мольба Мишель перевернула сердце Харриса. Все, чему его учили и чего он свято держался, требовало, чтобы он сказал этой женщине правду.

«Но, если я это сделаю, Роза Джефферсон раздавит меня. Она отберет все, что дала. Если что-нибудь случится с ее братом, она сделает так, что департамент медицины меня растопчет».

Харрис смотрел на Мишель, молясь, чтобы она простила его.

– Миссис Джефферсон, я уверен, что волноваться не стоит. Согласно последнему медицинскому осмотру, ваш муж вполне здоров. Меня немного беспокоят эти головные боли, но, вероятно, это просто дают себя знать ежедневные перегрузки. Я помню, мистер Джефферсон говорил, что он работает очень много последнее время. Сейчас я обзвоню все больницы, чтобы исключить тот вариант, что в результате какого-нибудь несчастного случая он находится без сознания и его не могут опознать.

– А как насчет его поведения, доктор? – вмешался Монк. – Франклин никогда не был вспыльчивым. Вы можете объяснить, почему он такое сотворил?

Лицо Харриса приняло «озабоченное, но успокаивающее» выражение.

– Нет, не могу, мистер Мак-Куин. Однако, как только мы его найдем, я проведу тщательное обследование, вне зависимости от того, как он сам будет объяснять случившееся.

– Спасибо, доктор, – благодарно проговорила Мишель.

– Не за что. Вы посидите в приемной, я приступлю к делу.

– А там есть телефон, доктор? – спросил Монк.

– Конечно. Пожалуйста, пользуйтесь.

– Кому ты звонишь? – спросила Мишель, когда они вышли в приемную. Монк приложил палец к губам.

– В отели. Франклин мог там где-нибудь остановиться. Я об этом раньше не подумал.

Мишель слабо улыбнулась. Она была уверена, что Монк думал об этом. Он просто не хотел, чтобы она видела, что он хватается за соломинку.

Спустя полчаса стало ясно, что усилия обоих мужчин результатов не принесли.

– Что теперь делать? – тревожно спросила Мишель.

– Будем искать на улицах, – ответил Монк.

Мишель была ошеломлена тем, куда привели их поиски.

– Не говори мне, что вы с Франклином бывали в таких местах! – выдавила она, когда они шли по узким тротуарам Тендэ-Лэйн.

Между Пятой и Девятой авеню, вверх по 48-стрит тесно лепились пансионы, лавчонки, ночные клубы, картежные дома, бордели. Деревянные строения были столь ветхи, что Мишель казалось, что они вот-вот рухнут. Улочки и тротуары были завалены мусором, зловоние мешало дышать.

– В юности мы были большими исследователями, – ответил Монк уклончиво. – Не беспокойся. Меня здесь все знают.

Это была правда. В какие бы темные и зловещие места они не заходили, Монка всюду приветствовали как своего. Хозяева баров, проститутки, жулики всех мастей видели, что он занят делом, и быстро отвечали на его вопросы. Ничто, однако, не наводило на след Франклина.

– А ты уверен, что мы ищем его там, где нужно? – нервно спросила Мишель, когда они проходили через какие-то притоны, не закрывающиеся всю ночь.

– Уже не так много мест осталось, где можно бы его искать, – мягко сказал Монк.

Рассвет застал их в районе Лоуэр Ист-сайд на 14-стрит, после Третьей авеню. Это был дом еврейских эмигрантов, прибывших из России, Польши и Румынии. Мишель глазам своим не верила: улицы переполнены народом даже в этот час: чем-то торгуют с рук, тянут за собой ручные тележки; женщины сплошным потоком выходят из маленьких многоквартирных домов, спешат куда-то с огромным мешками за спиной, тут же полусонные дети… Когда они дошли до верхней части города, Мишель почувствовала, что последняя из ее надежд растворилась в холодном, равнодушном утре. Выхода не было.

Она позвонит в полицию, как только они вернутся в Толбот-хауз.

– Это единственное, что можно сделать, – сказал Монк, прочитав ее мысли. – И не позволяй Розе отговаривать себя.

Мишель остановилась и взглянула ему в лицо:

– Франклин – мой муж. С этим Розе ничего не поделать.

Спальня Розы Джефферсон была самой большой в доме. Стены были обиты кремовыми шелковыми с голубым горошком панелями, и мебель из розового дерева давала красновато-золотой оттенок. Висели фотографии в серебряных рамках, и вообще Роза сотворила миниатюрный оазис, центром которого был элегантный столик Людовика XIV. Когда лучи солнца упали на ковер, Роза встала с кушетки. Всю ночь она не сомкнула глаз. Впервые за долгие годы Роза почувствовала, что события вышли из-под ее контроля.

Роза помассировала холодной, влажной махровой мочалкой лицо, чтобы убрать мешки под глазами, причесалась и сошла вниз вскипятить чай. Ожидая, пока закипит вода, она с удивлением подумала, куда это запропастились Мишель и Монк. Всю ночь она боялась услышать телефонный звонок. Но это еще не означало, что поиски их ничем не увенчались.

Роза принесла чай в библиотеку, где она просматривала адресную книгу. Выбора не было. Нужно вызвать полицию и организовать поиски. Но сначала нужно обговорить, какую они там выдадут историю для прессы, этого не избежать. Роза набрала номер полиции, когда в дверь позвонили.

– Мисс Роза Джефферсон!

Она узнала голубую форму и метнулась к двери.

– О, Боже мой!

Между двумя полицейскими стоял Франклин в грязной и рваной одежде с исцарапанным в кровь лицом. Его левый глаз заплыл; огромный синяк уже становился разноцветным. Роза обняла его, погладила гладкие спутанные волосы:

– Помогите мне ввести его!

Роза ввела Франклина в гостиную и усадила. Она обхватила его лицо своими ладонями.

– Что с тобой случилось?

Франклин все также глядел отсутствующим взглядом. Он мигнул, и две слезы медленно поползли по щекам.

– Я не знаю, – прошептал он. – Я ничего не помню… Полицейские смущенно переминались с ноги на ногу.

– Мы нашли его, когда он бродил вокруг Бауэра, мисс Джефферсон, – сказал наконец офицер. – Видно, его ограбили до того, как мы его обнаружили. К счастью, у него остался бумажник. Деньги, конечно, исчезли, но вор не взял водительские права.

– Да, – пробормотала Роза.

Она снова взглянула на Франклина, и ее сердце дрогнуло. Но она точно знала, что делать дальше.

– Будьте добры пойти со мной.

Роза провела полицейских в библиотеку и попросила подождать, пока она говорила по телефону с комиссаром. Через несколько минут она протянула трубку офицеру, который стал по стойке «смирно», услышав голос комиссара. По почтительному выражению его лица она поняла, что дело пошло.

– Я в долгу перед вами, – сказала Роза, после того как полицейский повесил трубку. – Я позабочусь, чтобы вы получили ощутимую компенсацию.

Оба офицера поднесли руки к козырькам.

– Мы просто делаем свое дело, мэм. Все нормально, мы не будем подавать рапорт.

– Я думаю, так лучше всего.

Роза проводила их и поспешила в гостиную.

– Мишель у себя? – спросил Франклин.

– Она и Монк ушли искать тебя. Они могут вернуться в любую минуту. Франклин, давай я позову Олбани, и он приготовит тебе ванну. Тебе надо сменить одежду. Я позвоню также доктору Харрису…

Франклин задержал ее руку.

– Как Стивен? Роза опустила глаза:

– Так ты помнишь?

– Только то, что мы с ним поссорились, и я его поранил. После этого – ничего.

– Он поправляется, Франклин. Потом ты с ним поговоришь и…

– Нет, Роза. Говорить с ним должна только ты. Холодный тон брата заставил Розу отшатнуться.

– Что ты имеешь ввиду?

– Рассказал Стивен, как он вел себя с Мишель, что он ей сделал?

– Я слышала версию Мишель, – холодно сказала Роза. – Если откровенно, я нахожу ее возмутительной.

Франклин потряс головой.

– Стивен не отрицает, что все это он сделал.

– Франклин, это абсурд! Мы не должны говорить об этом сейчас, после всего, через что ты прошел.

– Нет, Роза. Мы будем говорить об этом сейчас. Мне надо было завести этот разговор гораздо раньше. Разве ты не видишь? Стивен перенял настроение от тебя.

– От меня?

– Да, Роза. С того дня, как Мишель здесь появилась, ты пытаешься сделать ее жизнь как можно более невыносимой. Ты знала, что она воспитана не так, как мы, но вместо того чтобы помочь ей приспособиться, ты унижала ее перед своими друзьями и высмеивала все, что она пыталась делать. Решив, что она недостаточно хороша для меня, ты сделала все, чтобы это так и стало. С намерением, я думаю, разрушить наш брак.

Роза рассмеялась.

– Но это же просто фантазия! Правда, я интересовалась, потому что ничего не знаю о Мишель.

– Ты никогда не хотела узнать ее, – оборвал Франклин. – Позволь мне сказать тебе также о моей жене то, что сама она не расскажет. Мишель – больший герой, чем я был когда-то. Когда я лежал раненый в сарае в Сент-Эстасе, Мишель использовала свое тело, чтобы защитить меня.

Роза нахмурилась:

– Что ты имеешь в виду?

– Коллаборационист выследил, что она прячет меня. Мишель спала с ним, чтобы он не донес немцам и меня не расстреляли. Я не могу представить большего проявления мужества и любви. А ты, Роза? Глаза Розы были холодны.

– Я рассматриваю это как распутство, – сказала она без выражения. – Кто-то имел преимущество перед тобой, а жениться заставил как дурачка тебя.

– Как ты можешь такое говорить?!

– Потому что это правда! С тех пор как Мишель Лекруа пошла в нашу жизнь, мы не имеем ничего, кроме проблем.

Роза наклонилась вперед и стиснула руку Франклина в своих руках.

– Я всегда пыталась сделать так, как лучше для нас, Франклин. Мы – семья.

– Что ты отказываешься видеть, Роза, так это то, что Мишель часть нашей семьи. Если ты делаешь больно ей, ты делаешь больно всем, особенно мне.

Звук голосов мог быть слышен в передней. Франклин смотрел на сестру, но Роза трясла головой.

– Я так тебя люблю, Роза. Я также хотел бы, чтобы Бог дал тебе побольше милосердия.

Роза наблюдала, сдерживая слезы, как он медленно вышел из комнаты, когда услышала свой вздох облегчения.

На следующий день Франклин Джефферсон и его жена отправились к Вильяму Харрису. После тщательного осмотра Харрис заявил, что Франклин, если не считать порезов и синяков, совершенно здоров.

– Я предупреждал вас о таблетках, – сказал он, открывая синюю бутылочку. – Они очень сильно действуют. Нужно принять одну, потом запить водой. Сразу две могут привести к обморочному состоянию.

Мишель посмотрела на Франклина.

– Так и случилось? Франклин пожал плечами.

– Должно быть.

Это прозвучало неубедительно. Франклин редко пил что-то, кроме как вино в обед. Но Мишель с уважением отнеслась к мнению доктора. К тому же, Харрис показался ей добросовестным и знающим.

– Доктор, – сказала она нерешительно, – пожалуйста, не думайте, что я подвергаю сомнению ваш диагноз, но все-таки возможно ли, что то, что произошло, как-то связано со старым ранением Франклина?

– Миссис Джефферсон, я вполне согласен с вами, что носить кусочки металла в своем теле – это не самая естественная вещь на свете, – ответил Харрис, терпеливо улыбаясь. – Однако тысячи солдат живут с пулями и шрапнелью в теле и ведут вполне нормальную жизнь. Я уверен, что головные боли – не больше чем симптомы перенапряжения на работе. Я думаю, нужно отдохнуть, чтобы все пришло в норму.

– А знаешь, это неплохая идея, – сказал Франклин, когда они вышли из кабинета Харриса. – У нас ведь никогда не было медового месяца.

– У нас каждый день медовый месяц.

Произнося эти счастливые слова, Мишель не переставала думать о том, что сказал Харрис. Она была сестрой милосердия. Она знала, как доктора могут говорить полуправду. Она не могла избавиться от чувства тревоги.

– Ну, если ты не хочешь медового месяца, может быть, вот это компенсирует то, что произошло? – Франклин протянул Мишель аккуратно сложенный документ.

– Шесть месяцев жизни в собственном доме. С мебелью. Наш дом, Мишель.

Мишель поглядела на него с недоверием.

– О, Франклин!

И в тот момент, когда она думала, что все устраивается к лучшему, Мишель вдруг одновременно поняла, что именно ее беспокоило: сказав много обнадеживающих слов, доктор Харрис ушел от ответа на ее вопрос.

 

22

Слякотным январским днем Монк Мак-Куин спустился вниз по ступенькам и вошел в длинную теплую комнату бара, где постоянные клиенты с мрачной решимостью потягивали небольшими глотками вино. Монк угрюмо посмотрел на свое отражение в зеркале во всю стену бара, потом на барменов, тихо размешивающих коктейли…

«Это место теперь изменится, – подумал он. – Как и миллионы питейных заведений в стране». В этот день, 16 января 1920 года Палата представителей приняла 18-ю поправку к Конституции, запрещающую продажу спиртных напитков.

Но Монка волновал не Волстед с его ослиным законодательством. Его волновало то, что он терял двух лучших друзей.

С решения Франклина, что он и Мишель будут жить вне Толбот-хауза, все и началось. К всеобщему удивлению и большому удовольствию Монка Мишель преуспела, став хозяйкой красивого дома на Ист-72-стрит недалеко от Центрального парка. Впервые посетив их, Монк был восхищен тем, как она сумела мрачную резиденцию превратить в веселый, элегантный дом. Повсюду стояли вазы со свежесрезанными цветами, античные статуи, висело несколько небольших, но со вкусом подобранных картин, в том числе Ван Гог, которого он подарил Франклину на день рождения. Когда дом был готов, Мишель дала вечер, пригласив друзей Франклина и кое-кого из нью-йоркского общества.

Отсутствие Розы, однако, бросилось в глаза.

– Я послала ей приглашение, – сказала Мишель Монку. – Очевидно, она занята.

– Какая жалость, – ответил он весело, глядя на Мишель с нескрываемым восхищением. Черная парча, серебро, серый шелк, украшение с жемчугом и изумрудом.

– Ты выглядишь прекраснее всех.

– Ну спасибо, ты так добр, – ответила Мишель, стараясь не краснеть.

Хотя она вполне могла себе это позволить, Мишель не заключала договоров с поставщиками прекрасных продуктов для Четырех Сотен семейств. Вместо этого каждую субботу вместе с Монком они обходили рынки в Гринвич Виллидж, Лоуэр Ист-сайд и других уголках Нью-Йорка, где она сама делала покупки.

В результате обеды, даваемые ею, имели не просто успех, но потрясающий успех. Она потчевала гостей «королевским цыпленком», спагетти, кукурузными лепешками, сладким картофелем, черной горчицей. Из Московитз и Луповитз на Эссек-авеню поступал бесподобный фаршированный перец, от Раппапорта – салат из лосося, шпинат с рублеными яйцами, салат из осетра. Мишель узнавали на Пелл-стрит в Чайна-таун, где процветали торговцы опиумом и белыми рабами, там она покупала экзотические пряности. Дом Мишель стал местом, где можно было встретить художников, писателей, бизнесменов и даже нескольких представителей семейств Четырех Сотен.

Но Монк скоро узнал, что Мишель стремилась к большему, чем устройство коктейль-вечеров. Она спросила его, где можно узнать больше о бизнесе, и Монк дал ей имена нескольких профессоров с факультета коммерции в Колумбии. В следующий раз он заметил, что трое из них стали у нее частными учителями. После всего, чему она подверглась в Толбот-хаузе, Монк не только радовался за Мишель, его восхищало упорство, с которым она занималась, помогала Франклину во всем. Тайные агенты с Уолл-стрит говорили ему, что Франклин проводил долгие часы в переговорах с банками: процесс, где одна десятая процента могла обернуться сотнями тысяч долларов для каждой стороны. В то же время он искал новых кандидатов для расширения торговли «Глобал» и готовил уже нанятых.

– Не думаешь ли ты, что Франклин слишком усердствует? – спрашивал Монк Мишель в таких случаях.

– Вот поэтому я и стараюсь узнать о его бизнесе все, что могу, – отвечала Мишель. – Я хочу сделать для Франклина больше, чем устройство вечеров.

Будучи близко знакомым с финансовым обществом, Монк поведал Мишель малейшие детали, необходимые хозяйке для приема гостей, деловых клиентов ее мужа. Мишель знала их любимые блюда, напитки и сигары. Она была в курсе, кто с кем в длительной вражде, кто кому конкурент, и можно было надеяться, что за ее столом не встретятся люди, неприятные друг другу. В то же время было ясно, что Мишель вникает в работу мужа все глубже. Присоединяясь к их завтраку, он слышал, как Франклин спрашивал у Мишель о ее впечатлениях о гостях: могут ли они быть полезны «Глобал» или окажутся, в случае чего, волками у ворот. И неизменно определения Мишель были лаконичными и здравыми.

Наслаждаясь временем, проведенным с Франклином и Мишель, Монк не подозревал, что незаметно растет нечто властное и неожиданное. Он понял это только накануне отъезда Джефферсонов. И испытал шок. В последнюю минуту Монк не мог заставить себя прийти провожать их на пирс и вместо этого говорил с ними на ланче в «Уолдорфе». Прошел сквозь тосты, слезы, обещания писать и сдал их водителю. В ту минуту, когда они скрылись из виду, он почувствовал пустоту в душе.

«Это было, – размышлял Монк в баре, – такое чудесное время, что он не понял, как это случилось: он влюбился в Мишель». Думая о ней сейчас, Монк был рад, что пространство Атлантического океана пролегло между ними.

Хотя Роза считала дни до отъезда Франклина, она никогда не говорила об этом ни дома, ни в офисе. Окружающие быстро поняли, что этот вопрос поднимать не надо.

Роза прятала свою боль от расставания с Франклином под видом бурной деятельности, всю свою энергию она тратила на усиленное продвижение векселей. Приходили все новые сообщения о соглашении с ведущими банками, телефон Розы звонил беспрерывно. Она с удовлетворением замечала, что более мелкие банки реагировали так, как она и предполагала, все их директора думали одинаково: если крупные учреждения уверены, что иметь дело с векселями выгодно, почему бы не попробовать и им? Группа новых работников, которую подобрал Франклин, была молода, энергична и полна энтузиазма. Все шло так хорошо, что Роза заставила себя верить, что так будет всегда.

В день отъезда Роза отвергла приглашение Франклина позавтракать с ним, Мишель и Монком. Вместо этого она взяла Стивена, и они приехали на пирс, от которого отходил лайнер «Нептун». Роза выждала до последнего момента и прошла в отделение первого класса, когда была уверена, что Мишель уже на борту.

– Даже проститься с ней не могла прийти, – грустно сказал Франклин.

Роза провела ладонью по его щеке.

– Давай не будем ссориться. – Она с трудом улыбнулась.

– Дай мне телеграмму по прибытии и сразу же обратись к сэру Манфреду Смиту. Он ждет тебя.

Франклин засмеялся:

– Роза, мы об этом говорили сто раз.

– Да, конечно, прости, – отступила Роза. Потом она добавила:

– И не забудь связаться с твоим новым доктором, сэром Деннисом Притчардом. Харрис очень рекомендовал его.

Франклин кивнул и помрачнел.

– А ты как, Роза? У тебя все будет хорошо?

Роза нервно засмеялась.

– Что за глупости! У меня все будет отлично. Почему нет?

– Я просто желаю тебе, чтобы рядом с тобой был кто-нибудь.

– У меня есть Стивен, – начала Роза.

– Ты знаешь, что я имею в виду. Может быть, пора найти другого мужа.

– Один уже был, Франклин, и мы оба знаем, как это кончилось.

– Это не значит, что я не беспокоюсь о тебе или теряю надежду.

Ударили в колокола, провожающих попросили покинуть борт. Протяжные свистки прорезали туман, они смешались с возгласами пассажиров, стоящих у поручней. Роза крепко обняла брата.

– Счастливо! – прошептала она.

– Я люблю тебя, Роза!

Роза наблюдала, как Франклин взбежал вверх по трапу. Когда «Нептун» отчалил, Роза не могла оторвать глаз от парохода, покидавшего порт, смотрела до тех пор, пока он не стал точкой на горизонте.

– Можно теперь домой, мама?

– Конечно, мой дорогой.

«Ты – единственное, что у меня осталось. Ты сделаешь то, что не сможет Франклин. Ты мой свет, моя надежда, мой сын!»

Но, идя к машине, она уже не думала о далеком будущем Стивена. Были более неотложные дела. Роза с усмешкой вспомнила слова Франклина о том, что ей нужно, чтобы кто-то был рядом.

Нужно, конечно, но это не муж.

Она любила Франклина и знала, что у нее нет выбора, кроме как искать ему замену. Она содрогнулась при мысли, как одиноко и холодно будет в этом поиске.

 

23

Когда Мишель поднялась на борт «Нептуна», она почувствовала себя так, как будто она попала не на корабль, а прошла в двери великолепного отеля.

Начитавшись книг по этикету, она знала, что первый вечер в море считался неофициальным. Мужчинам необязательно быть во фраке, и женщины могут выбрать себе наряд по вкусу вместо официального платья. Мишель выбрала бархатное платье кораллового цвета с бриллиантами у запястья и жемчужной ниткой по рукаву, завершало туалет черное декоративное перо в волосах.

Оглядев себя в зеркало, она засомневалась, не слишком ли все это вызывающе. Ей не стоило беспокоиться. Возвращавшиеся на континент в том январе титулованные европейцы значительно превосходили на борту по численности американцев. Среди первых, кому была представлена Мишель, был герцог Шамбор, который настаивал, чтобы его называли просто Кристоф, и его белокурая оживленная спутница англичанка, леди Патриция Фармингтон.

После, за обедом у капитана, Кристоф повернулся к Мишель и сказал:

– Извините, мадам Джефферсон, но я вас откуда-то знаю. Париж, может быть?

– Я так не думаю, – пробормотала Мишель. Герцог не унялся. Во время еды он постоянно смотрел на Мишель, его вопросы были не навязчивы, но настойчивы.

– Конечно, я знаю, кто вы! – воскликнул он наконец.

Кристоф постучал по своему стакану вилкой, чтобы привлечь внимание окружающих.

– Леди и джентльмены! – провозгласил он. – Мне приятно сообщить, что я только что открыл великую тайну. Вот эта прелестная женщина, что сидит справа от меня, которую вы все знаете как мадам Мишель Франклин Джефферсон, это не кто иная, как Мишель Лекруа, героиня моей страны и истинная дочь Франции.

Мишель залилась краской, когда Кристоф начал рассказывать о ее боевых подвигах.

– Скромность вам к лицу, мадам, – заключил герцог. – Однако как патриот страны я настаиваю, чтобы вы приняли надлежащие почести.

Капитан осушил шампанское, посыпались тосты.

– Я горжусь тобой, милая, – прошептал Франклин.

– И давайте не забудем храброго мсье Джефферсона, – добавил герцог. – После всего он носитель ордена Почетного легиона.

Франклин поднялся и с благодарностью принял почести.

После этого первого вечера Мишель и Франклин стали центром светской жизни на лайнере. Каминная полка в их каюте была усыпана приглашениями с благородными гербовыми щитами или сдержанными рельефными печатями, принадлежавшими наиболее известным европейским фамилиям.

– Франклин, но невозможно выбрать, какое из приглашений принять! – вскрикнула Мишель.

Решение Франклина было простым:

– Принимай все!

Неожиданно Мишель оказалась в роли советчицы обслуживающего персонала: ее спрашивали о нравах американцев, о выборе меню, составлении списков гостей.

– Я не знаю, что бы я делала без вас, – дышала ей в ухо итальянская графиня после одного из обедов. – Эти американцы очень странные. Их манеры такие nouveaux, вам не кажется?

Первые несколько дней на «Нептуне» были раем для Мишель. Постоянно было много дел, времени ей просто не хватало. Однако несмотря ни на что по несколько часов ежедневно они с Франклином обсуждали стратегию Франклина относительно дорожных чеков. Говорили о банках, их активах, их филиалах и, что важнее всего, насколько тесно они были связаны с Куком. Они обсуждали личные и деловые качества каждого директора, чтобы определить как он будет расположен к предложению «Глобал». Все это отнимало много времени и сил, но Мишель чувствовала только радостное возбуждение. Она как-то подумала, что с тех самых пор как они прибыли в Америку, у них с Франклином не было столько общих счастливых минут. С каждым новым днем Мишель все больше убеждалась, что ничто не может снова встать между ними.

Из всех пароходов, бороздивших воды Атлантики, «Нептун» имел наиболее роскошный салон. Здесь было маленькое казино с рулеткой, а также комнаты, оборудованные экранами, где делались высокие ставки.

Вечером четвертого дня Франклин Джефферсон сидел в удобном кресле из черной кожи в окружении других игроков у круглого стола, покрытого зеленым фетром. Шла игра в покер, ставки измерялись в сотнях долларов. Франклин внимательно осмотрел свои карты в руке, опустил несколько фишек в кружку, затем отбросил одну карту и спросил другую. Когда другие игроки приняли решение, он поднял пальцы к виску и помассировал его. По причине, которую он не мог понять, головные боли возобновились, они были сильнее и продолжались дольше, чем когда-либо. Франклин полез в карман своего жилета, надеясь найти пилюли. Он ничего не говорил Мишель, не желая беспокоить ее. Игра продолжалась, Франклин отхлебнул коньяк, вынул свою любимую сигару и следил за действиями игроков. Потом он вдруг услышал треск ружейного выстрела.

– Где Блюграсс Бой? – спросил он неожиданно. Игроки за столом взглянули на него вопросительно.

Кто-то засмеялся, потом игра возобновилась.

– Я спросил: где Блюграсс Бой?

Пульс Франклина бешено участился. Ружейные выстрелы превратились в артиллерийскую канонаду, смех и голоса вокруг – в крики солдат, выскакивающих из траншей.

– Нет! Это не спасет! Блюграсс Бой, не высовывайся. Франклин опрокинул стул и бросился на соседнего игрока, сбив его на пол, пытаясь прикрыть его тело своим собственным.

– Они нас поджидают, разве ты не видишь? – шептал он, глаза разъедал дым от пушечных выстрелов, как ему казалось. Он схватил голову человека и раскачивал ее на своих коленях:

– О, Блюграсс Бой, почему ты не послушал меня!

– Мы не знаем, что произошло, миссис Джефферсон, – сказал корабельный врач. – Только что он играл в карты и уже в следующую минуту вел себя так, будто кто-то атаковал его.

Мишель смотрела на мужа, неспокойно спавшего в своей постели. Даже успокаивающие лекарства не могли до конца рассеять его ужас. Франклин стонал, его пальцы перебирали простынное полотно, как будто хватая воображаемые призраки, пугающие его. Мишель вывела доктора из спальни.

– Мой муж был на войне, – сказала она ему. – Как и многие, он видел ужасные вещи. Иногда он не справляется с собой…

Доктор, сам ветеран, выразил свое сочувствие.

– Будьте уверены, ваш муж будет под медицинским наблюдением, миссис Джефферсон, – сказал он. – Я поговорю с капитаном.

Когда доктор ушел, Мишель опустилась в кресло у кровати. Заставляя себя блокировать свой страх, она оказывала помощь мужу, вытирая выступающий пот. Позднее, когда Франклин успокоился во сне, Мишель достала листочки, где она усердно записывала то, что говорил Вильям Харрис. Всю ночь она перечитывала странички снова и снова, стремясь найти тот неуловимый ключ, который помог бы ей понять, что случилось с Франклином. Но открытие не приходило. Когда Мишель легла в постель, обняв Франклина, она не могла заставить себя забыть тот ужасный вопрос, который бился у нее в мозгу: что Вильям Харрис скрывал от них?

Когда Франклин проснулся на следующее утро, первое, что он осознал, был его собственный запах. Он быстро сбросил пропахшую потом пижаму и принял душ. Одеваясь, он заметил кучу фишек от покера на туалетном столике: неплохой выигрыш. Забавно, что он не мог вспомнить, как он кончил игру, как пришел в каюту.

Смотрясь в зеркало, Франклин заметил, что Мишель смотрит на него.

– Доброе утро, любовь моя, – сказал он, подходя и целуя ее. – Долго мы спали, правда?

Мишель изобразила улыбку.

– Как ты себя чувствуешь, милый?

– Я? Лучше чем когда-либо. И посмотри, – Франклин показал пригоршню фишек, – мы можем похвастаться. Ты спустишься вниз к завтраку?

– Конечно.

– Тогда до встречи внизу.

Когда Франклин поцеловал ее и исчез, Мишель опустилась обратно на подушки. Он явно ничего не помнил о вчерашнем вечере. Она не знала, что испугало ее больше: отклоняющееся от нормы поведение Франклина или потеря памяти.

Мишель поклялась, что, как только они прибудут в Лондон, она отведет Франклина к новому доктору, Деннису Притчарду.

В последний вечер на море Мишель и Франклин приняли приглашение на вечер от новых друзей – Кристофа и Патриции.

Мадам Патриция, сто двадцать фунтов светлой, пенящейся энергии, трижды обняла Мишель – в континентальной манере.

– Поверишь ли? – сказала она весело. – До того, как я встретила Кристофа, от мысли о том, что можно поцеловать иностранца у меня мурашки по телу бегали. Не потому, что ты иностранка, милая…

Мишель искренне нравилась Патриция, черпавшая жизнь полными горстями и выжимавшая из нее каждую каплю удовольствия. Слывя ветреной, Патриция имела острый ум, Мишель в этом убеждалась.

Пока Мишель помогала Патриции, гости начали прибывать. Скоро вечер был в полном разгаре, и, когда Кристоф напомнил, Мишель едва заметила, что Франклина все еще нет.

– Позвольте мне привести его, – предложил Кристоф.

– Хорошо, – быстро сказала Мишель. Кристоф взял ее руку.

– Все на борту знают, что произошло в тот вечер. Некоторые думают, что Франклин выпил лишнего, другие, – что он эпилептик. Я был на фронте, Мишель. Человек не может так просто избавиться от всего, что он там пережил. Пожалуйста, позвольте мне пойти с вами.

Тронутая его участием, Мишель согласилась. Когда они вошли в каюту, она была рада, что согласилась. Передняя превратилась в редут. Ковер усеян осколками зеркал. Мебель перевернута, шторы, картины изорваны. Слабый стон доносился из спальни.

– Я вызову доктора, – прошептал Кристоф.

– Нет! Нет, пока я не посмотрю на него. Мишель открыла дверь в спальню и увидела еще большее разрушение. В одном углу она увидела Франклина с искаженным лицом, съежившегося.

– Мишель… Мишель, я слышу, они гудят. Они меня ищут!

Дребезжащий голос Франклина, ужас в его глазах вернули Мишель в прошлое.

«Ему кажется, что он все еще в амбаре прячется от немцев».

Мишель схватила простыню и опустилась на колени перед мужем. Мягко говоря по-французски, как она делала там, в той жизни, она собирала осколки, как могла.

– Ему нужен доктор, Мишель, – услышала она голос Кристофа.

– Нет, ему нужна я. Пожалуйста, возвращайся и скажи всем, что Франклин нездоров. Ты знаешь, что сказать. – Мишель выдержала паузу. – Я доверяю тебе, Кристоф.

– Если ты уверена… – сказал француз, колеблясь.

– Да. Сейчас оставь меня с ним. Если будет хуже, я обещаю, я позову тебя.

Кристоф неохотно удалился, не потому, что он хотел, но потому, что чувствовал, что в таких обстоятельствах Франклин Джефферсон заслуживал того, чтобы сохранить его достоинство.

Мишель отвела Франклина в ванную. Она убрала комнату как могла, потом вернулась, чтобы помыть его, одновременно давая ему две успокоительные таблетки. Час спустя она, ослабев от слез, убедила себя, что завтра они будут в Лондоне и Франклин получит нужную ему медицинскую помощь. До тех пор она не выпустит его из поля зрения.

Мишель собиралась переодеться, когда она услышала стук в дверь. Думая, что это Кристоф, она побежала открывать.

– Простите меня за вторжение, миссис Джефферсон, – произнес капитан. – Можно войти?

Мишель молча кивнула.

К его чести, капитан не произнес ни слова, увидев, во что превращена каюта.

– Миссис Джефферсон, – сказал он мягко. – Я думаю, будет лучше для всех, если ваш муж перейдет в изолятор.

– Я ценю ваше участие, капитан, – начала Мишель.

– Боюсь, я должен настоять. Мне очень жаль, но вы, я думаю, видите: он представляет опасность для самого себя и для пассажиров. Обстоятельства таковы, что у меня нет выбора, кроме как изолировать его до тех пор, пока корабль войдет в док.

Капитан тронул ее за руку.

– Если вы хотите, я дам радиограмму, чтобы подготовили «скорую помощь».

– В этом не будет необходимости, капитан, – твердо произнесла Мишель. – Однако я хотела бы воспользоваться связью с берегом.

– Конечно, миссис Джефферсон. С кем вы хотите говорить?

– Доктор Деннис Притчард, Харли-стрит, Лондон.

 

24

Через восемь дней после отъезда Франклина Роза получила известие, что он и Мишель благополучно прибыли и устраиваются в новом доме. Роза передала по телеграфу свои наилучшие пожелания, не забыв напомнить Франклину дать ей знать, когда он начнет переговоры с британскими банкирами. Когда она уже уходила из офиса, позвонил доктор Харрис.

– Я только что получил срочное послание от сэра Притчарда, – сказал он. – Он просил выдать полную медицинскую карту Франклина – и как можно скорее.

Роза не выказала признаков волнения.

– Пошлите ему результаты последнего медицинского обследования.

На другом конце провода колебались.

– Мисс Джефферсон, не кажется ли вам, что было бы лучше для Притчарда знать все? В конце концов информация останется конфиденциальной.

Молчание Розы означало: да было бы лучше… Но насколько можно доверять Притчарду? Она знала его только по отзывам, а не лично. Он может оказаться не таким сговорчивым, как Вильям Харрис.

– Данные последнего обследования – это все, что ему нужно, – жестко сказала Роза. – Если вы чувствуете себя обязанным добавить что-то еще, я думаю, вы тщательно подберете слова.

И поскольку в послании из Лондона ни словом не упоминалось о том, что произошло на борту «Нептуна» во время рейса, доктор Харрис не стал вступать в спор с Розой, чтобы не осложнять с ней отношения.

За три месяца векселя «Глобал» приобрели стремительный успех. Сбыт перешагнул через отметку 5 миллионов долларов, и не было признаков его снижения. Роза удвоила объем продажи и купила здания, соседние с головным офисом на Бродвее.

Менеджеров по продаже Роза держала на коротком поводке. Каждого она знала персонально. Кроме жесткой слежки за отчетностью она знала все о их жизненных привычках, браках, пороках и добродетелях, целях. Все они, отмечала Роза с удовлетворением, стали преданными компании людьми, частично потому, что получали свой процент с каждого доллара. Был, однако, один, который затмевал всех остальных.

Молодой человек по имени Гарри Тейлор отвечал за чикагскую ветвь вексельного бизнеса после неожиданной смерти менеджера, подобранного Франклином. Отчеты демонстрировали, что с тех пор дела чикагского бюро неумолимо шли в гору и уже достигли объема продажи в головном офисе. Припоминая, Роза поняла, что она никогда не сталкивалась с этим двадцатипятилетним Гарри Тейлором. Из документов было видно, что он никогда не бывал в Нью-Йорке, не посещал даже конференций компании. Тем не менее, это был человек, уже принесший компании миллионы. Заинтересованная, Роза захотела узнать о нем больше.

Друзья Гарри Тейлора всегда говорили о нем: «Ему все легко дается. Минута – он уже вник в дело, и тут же бросил, уже опять ищет, где травка позеленее».

Гарри усмехался в ответ на такие комментарии, никогда не обольщаясь, потому что в таких высказываниях обычно звучали нотки зависти.

Выросший на ферме в штате Айова, он принес ценности честности и трудолюбия в студенческую среду Чикагского университета. В отличие от многих провинциалов, теряющихся в большом городе, Гарри быстро адаптировался. Его природная сила и усвоенная с детства привычка к физическому труду сделали из него великолепного атлета. И все же мастерство футболиста или взятие университетского рекорда по плаванию, казалось (к огорчению тренеров), не имели значения для Гарри, считавшего, что он просто распыляется.

Привычку к концентрации усилий, приобретенную еще на ферме, он перенес и на учебу. Гарри быстро расправлялся с работой, на которую у других студентов уходили часы.

Он с отличием окончил университет и начал свою карьеру в бизнесе товарной брокерской фирмы, быстро разобравшись в хитросплетениях торговой системы. Скоро он зарекомендовал себя и был переведен в офис, где его незаурядные способности в предсказании взлетов и падений принесли ему быстрый успех.

Как раз в тот момент, когда он мог бы открыть собственное дело, Гарри Тейлор все бросил. Не то что он заскучал делать каждый день одно и то же и не то чтобы хотел обойти соперников. Просто он освоил дело, и пришла пора двигаться дальше.

В «Глобал» Гарри попал по счастливой случайности. Одна из трех женщин, с которыми он встречался, случайно упомянула, что ее босс – менеджер офиса в Чикаго только что уволил своего помощника. Гарри вполне способен к этой работе, и не прелестно ли, если они смогут работать вместе? Гарри от души посмеялся над нехитрой девичьей уловкой привязать его к себе, но начал присматриваться к новому месту работы, согласился побеседовать с работодателем.

– Вы будете посещать клиентов – банки, отели, железнодорожные и автокомпании и предлагать векселя. Вот и все.

Менеджер, сухощавый армянин с очками, похожими на донышки бутылок от кока-колы, рассчитывал на отказ при таких требованиях к претенденту.

– Меня это устраивает, – заявил Гарри.

– И ужасно большая территория, – предупредил его менеджер.

Гарри не сказал вслух, но это было именно то, чего он хотел. Он хотел посмотреть белый свет, встречаться с новыми людьми, приобрести новый опыт, увидеть новые места. Компания вроде «Глобал», только что разработавшая новый финансовый инструмент, офисы которой были разбросаны по всей стране, давала ему такую возможность. Она дала бы также, думал он, отличный повод выкрутиться из затруднительных положений в текущих романтических делах.

Успех Гарри в чикагском офисе был таким же стремительным и не потребовавшим усилий, как и все, что он делал. Он начал продавать векселя в окружающих промышленных районах, где «Глобал» имел свои точки. Через три месяца эта территория дала 30 процентов от региональных продаж. Когда Гарри вернулся в Чикаго, ему поручили расчеты с ведущими банками. Два вечера в неделю уделял им, сражая их президентов решающими доводами, и проводил остальное свое время в средних и мелких заведениях. Пока его босс лежал с третьим и последним сердечным приступом на руках белокурой жены, Гарри Тейлор включил более 50 банков в поле деятельности «Глобал». Нью-Йорк только взглянул на такие результаты – и Гарри тут же дали еще теплое кресло менеджера.

Приобретая свободу, Гарри изменил дело по своему вкусу. Он убрал продавцов с телефонов и поставил их на дорогах. На собраниях он подчеркивал важность открытия новых торговых точек. Он нанимал лучших секретарей, щедро платил им под гарантию, что он и его приближенные могли отсутствовать по нескольку дней, уверенные, что все будет в порядке. И так и было до дня, когда Роза Джефферсон прибыла в Чикаго.

После того как он потерял свою девственность с соседской девчонкой, Гарри Тейлор никогда не был озабочен женщинами. Для Гарри секс был чем-то, что он дарил свободно и, поскольку он искренне любил женскую натуру, получал также. В то время, как привлекательность его созревшего тела невозможно было отрицать, женщинам нравился теплый, наделенный чувством юмора мужчина, понимающий и добрый – перед, ласковый и уютный – после. Да, именно потому, что Гарри любил всех женщин, он не мог выбрать среди них одну. Женщины в их бесконечных различиях и оттенках были особой радостью; радостно было упрашивать и открывать, познавать и наслаждаться, потом мягко отворачиваться к другим. И поскольку ни одна женщина не ранила его, Гарри не знал, способен ли он ранить в ответ.

Гарри Тейлор оказался совсем не таким, как ожидала Роза. Все ее менеджеры были честными, загруженными работой людьми, которые кричали, играли на повышении цен, льстили, торговались – по ситуации, Гарри, с другой стороны, действовал легко, к чему и обязывало его имя.

На шесть лет моложе ее, он был высоким и крепким, с белокурыми цвета лютиков волосами, ясными зелеными глазами и ослепительной открытой улыбкой. Работа была для него лишь продолжением его личности, и Роза быстро увидела, что его люди пойдут за него в огонь и в воду.

– Приятный сюрприз, мисс Джефферсон, – сказал Тейлор, откидываясь в своем кресле. – Что-то нами головной офис заинтересовался.

Роза осмотрела офис, отметив, что своими письменными столами с откидывающимися досками и пишущими машинками он более напоминал кабинет провинциального адвоката, чем нерв операций в миллион долларов за год. Она нашла эту эксцентричность вызывающей.

– Конечно, мистер Тейлор, хотелось бы, чтобы вы поделились секретами вашего успеха.

Гарри Тейлор вытянул из-за стола свои длинные ноги.

– Пойдемте.

Роза рассчитывала, что ей покажут контору, но вместо этого Гарри быстро вел ее по городу. Роза не могла поверить, как много Тейлор мог успеть за один день. Они посетили аптекарский магазин на южной стороне, продуктовые магазины в Итальянском районе, книжные лавки на северном побережье. И везде продавались векселя «Глобал», и в каждом месте Гарри встречали как старого друга.

– Я вспомнил, что вы писали о векселях как инструменте обычного, среднего человека, – объяснил Гарри, когда они шли вдоль Мичиган-авеню. – Так вот, это все места, куда люди ходят каждый день. Устанавливая точки по городу, я получаю бизнес, который теряют банки и наши регулярные точки.

Роза подумала, что идея столь же проста, сколь гениальна. Это она и сказала Гарри.

– Но это казалось очевидным, – скромно отвечал он. Роза думала, что день – в крайнем случае два – достаточно, чтобы исследовать операции Чикаго. К концу недели она все еще не уехала. Гарри Тейлор был отличным хозяином. Когда он брал ее с собой при посещении клиентов, он превращал визиты в приключения. Потом еще оставалось много времени для осмотра достопримечательностей.

Больше того, Роза поняла, что смотрит на Гарри как на мужчину. Он был безусловно красив, но его привлекательность не была внешней. Она была где-то внутри него. Роза знала, что Гарри родился и вырос на Среднем Западе и окончил университет в Чикаго. Из его дел было видно, что он жил на часть своей зарплаты и расчетливо вкладывал остаток. Гарри, казалось, имел все, что он желал от жизни, и был почти безразличен к вознаграждениям, которые уже получил и которых мог бы легко достичь.

«Он ничего не хочет от меня. Ему просто нравится, что он делает. И, видит Бог, он – лучшее из того, что у меня есть».

Роза была в ванной, мыла голову, готовясь к обеду с Гарри, когда зазвонили колокольчики в ее номере. Она вспомнила, что ждет важное сообщение из Нью-Йорка.

– Открыто! – крикнула она. – Оставьте на столе. Роза закончила с волосами и вошла в комнату, ища пакет.

– Вы это ждали? – спросил Гарри, протягивая его.

Роза покраснела. Она не рассчитывала, что здесь кто-то есть. Тем более Гарри. Вдруг она почувствовала смущение: на ней был тонкий ситцевый халатик, который плотно облегал ее влажное тело; никакой косметики, волосы мокрые и непричесанные. А Гарри приближался к ней.

– Гарри, пожалуйста…

– Ш-ш, – прошептал он.

Он прикоснулся ладонью к ее щеке и медленно приподнял ее лицо, так что невозможно было уклониться от света в его зеленых глазах. Роза трепетала, когда он целовал ее, плотно прижимаясь губами. Она хотела сказать ему, чтобы он прекратил, что это нехорошо, но она боялась открыть рот, потому что вырваться могли совсем другие слова – что это чудесно, что она уже забыла, что так бывает, и ей это так нужно…

Роза чувствовала кончики его пальцев, расстегивающие халат, прикосновение к груди, пока его голова не опустилась и губы не начали целовать каждый изгиб тела. Ее колени подогнулись, Роза медленно опускалась, ее тело вытягивалось против тела Гарри, так, будто он взял его своими поцелуями. Его губы продолжали ласкать ее плоть, заставляя ее постанывать, когда губы касались ее живота, ласкали бедра и дальше… выпрашивая, дразня надеждами… до тех пор, пока она, не в силах противостоять, схватила его за волосы и повела туда, куда, она знала, он все это время шел.

Роза закрыла глаза и предалась нахлынувшим ощущениям. Она не осознавала, что ее бедра поднялись, а ее ноги были крепко сомкнуты вокруг головы Гарри. Она чувствовала только его интимное, мягкое прикосновение, деликатную настойчивость, сменяющуюся просящей нерешительностью, подводящей ее к взрыву, который оставил ее в сладких содроганиях… еще раз… еще, пока она не начала смеяться и истерически кричать, не в состоянии выносить спазмы наслаждения.

Комната закружилась, когда Гарри поднял ее и понес в спальню. Как раз в тот момент, когда Роза подумала, что она не сможет вынести больше ни секунды его восхитительного мучения. Она задохнулась, потому что он проник в нее. Она соединила руки вокруг его широкой спины и повисла на нем, как если бы он был сама жизнь, позволяя ему вести ее, двигаясь вместе с ним и в конце концов навязывая ему свой ритм.

Когда она проснулась, голубоватый лунный свет заливал кровать, Гарри спал возле нее, разметавшись, одной рукой обняв ее. Долго Роза пристально рассматривала его, любовь, страх, влечение, удовлетворение и теплота – переполняли ее, сталкиваясь и конфликтуя. Потом она оставила его.

– Эй, что случилось? Я беспокоился. Роза медленно перевела дыхание.

– Как ты узнал, что я здесь?

– Где еще ты могла быть? Я один в твоей комнате. Роза почувствовала нелепость ситуации. После побега из собственного номера она взяла такси до офиса в Чикаго, прибыв туда как раз к уходу уборщиц. Она уговорила швейцара принести ей кофе из круглосуточного ресторана и провела последние три часа за столом Гарри, обложившись открытыми бухгалтерскими книгами. Ни одной колонки цифр она не прочитала.

– Купить что-нибудь на завтрак? – предложил Гарри.

– Нет! Я имею в виду, я тут уже…

Роза не знала, что сказать Гарри. Она думала о нем все утро – о том, что она нарушила два главных своих правила: никогда больше не связываться с мужчиной; особенно, если он подчиненный. Гарри был и тем и другим – и в то же время много больше…

– Я понимаю, Роза, – сказал Гарри. – Я обещаю тебя не беспокоить. Дай мне 30 минут, и мы будем завтракать с нашими служащими.

– Гарри, я не хочу, чтобы ты думал… Слова покинули ее.

Чего она не хочет, чтобы он думал? И что он должен знать?

– Хорошо, Роза. Мы поговорим позже, если хочешь. Роза пробормотала что-то невразумительное и повесила трубку.

«Будь ты проклят, Гарри Тейлор!»

Когда Роза засиделась в Чикаго, нью-йоркский головной офис начал слать ей послания ежедневно. Она почувствовала новый прилив энергии, справляясь с работой быстро и эффективно, так что всегда было время для Гарри. Гарри, который приходил к ней в номер каждую ночь, принося цветы, хорошее вино, маленькие необычные подарки. Гарри, который не позволял словам прервать эту непрочную связь, но всегда знал, чего она хочет, когда и как… Гарри, который никогда ни о чем не просил, что заставляло Розу размышлять, действительно ли она удовлетворяет его или он оказался достаточно мудр, чтобы быть терпеливым, показывать ей, учить ее, позволять ей расцвести. Они никогда не говорили перед или после, и в свете раннего утра он показывал Розе, что красота и страсть не были мечтой.

За эти дни, проведенные вместе, Гарри посвятил Розу в новый план, почти готовый к выполнению.

– Люди оплачивают ежемесячно различные счета, правда? Газ, электричество, вода, телефон и т. д.

– Правда, – согласилась Роза.

– Что, если мы убедим коммунальные предприятия принимать наши векселя в качестве оплаты? В одном Чикаго мы имеем тысячи точек, где люди могли бы купить вексель у нас, получить квитанцию как доказательство платежа, и мы, действуя как биржа, могли бы ускорить использование.

– Идея мне нравится, – с энтузиазмом сказала Роза. – Но согласятся ли коммунальные службы?

Гарри прищурил глаз:

– Я тут случайно узнал человека, который их контролирует.

Роза не могла удержаться от смеха. Гарри ей виделся как волшебник, который может превращать проблемы в решения взмахом руки. Чем больше времени Роза проводила с ним, тем больше она думала, что нашла мужчину, которого нарисовала в своем воображении тем холодным, туманным днем, когда провожала Франклина. Очень осторожно она начала допускать: может быть, Гарри будет тем человеком, которого она сможет послать со временем в Лондон как персонального представителя, советника Франклина. Но сначала она должна узнать о нем побольше. Даже лучше, она должна чем-то обязать Гарри – и так сильно, чтобы он даже не мечтал когда-либо предать ее.

Контролером Чикагской коммуникационной службы был бывший юрист Алан Хирш. Розу впечатляло, что Гарри был знаком с ним и что Хирш пообещал решение, как только он изучит детали предложения «Глобал». Она была так убеждена, что их предложение будет одобрено, что после встречи сообщила имя Гарри шефу департамента безопасности «Глобал». Рассказав все, что она знала о нем, она была уверена, что разрешение будет лишь формальностью.

Если информация точная, то Микеланджело Пикорелла был в самом деле могущественным человеком. В 1914 году после окончания им Йельского университета М. А., как его называли, был завербован Государственным департаментом и откомандирован в Черную палату, в секцию криптологии, которая дешифровала послания зарубежных правительств и их армий. В течение войны М. А. Пикорелла был посвящен в пороки и добродетели государственных деятелей, генералов всего мира. Что он понял, так это то, что часто они были полнейшими дураками. Они его не впечатляли.

В 1919 году, после того как Черная палата была закрыта государственным секретарем Гарри Стимсоном, который полагал, что «джентльмен не читает чужих писем», Пикорелла разведал альтернативные возможности. Он читал и слышал о Розе Джефферсон. Он исследовал ее операции и быстро увидел, что вексель «Глобал» будет нуждаться в защите от умных, инициативных и жестоких преступников. Пикорелла думал, что было бы интересно помериться с ними силами – если Роза Джефферсон захочет дать ему шанс сделать это. После встречи Роза была убеждена, что было бы просто дурным тоном не иметь М. Пикореллу работающим на нее. Вскоре после этого миниатюрный мягко говорящий итальянец стал первым директором вновь созданного инспекторского отделения «Глобал».

– Мистер Пикорелла, это сюрприз, – воскликнула Роза, после того как менеджер отеля лично сопроводил М. А. вверх по ступеням. – Мои вопросы по поводу Тейлора не столь важны, чтобы вызывать вас в Чикаго.

– И я сначала так думал, – ответил М. А. – И если бы мои исследования не привели к связи между Тейлором и контролером коммунальной службы, проверка была бы обычной.

Протяжной звоночек тревоги прозвучал в уме Розы.

– И что это за связь?

Офицер безопасности протянул ей листки копий.

– Я думаю, это все объяснит: к сожалению, это было так. В своем письме к Гарри контролер настаивал уволиться из «Глобал» и присоединиться к нему, поделившись идеями. Он объяснял, что коммунальная служба не нуждается в векселях «Глобал», чтобы получать платежи, но может создать собственное агентство, возглавляемое Гарри Тейлором.

Роза закусила губу и продолжала читать.

К листку был прикреплен официальный контракт, подписанный контролером с датой двухнедельной давности.

«Первый раз, когда Гарри и я занимались любовью… Совпадение?»

– Подписи Тейлора на контракте нет, – сказала Роза, надеясь, что Пикорелла не уловил драмы в голосе.

– Она может быть на оригинале, которого у меня нет.

– Но что реально означает этот контракт? Пикорелла поднял брови. Это было самоочевидно.

– Мистер Тейлор пришел к вам с уникальным планом, как «Глобал» может легко внедриться в других городах. Однако если он принимает предложение мистера Хирша…

Роза не могла слушать дальше. Если Гарри сделал это, он сорвет столь удачное начинание «Глобал».

– В своем контракте с «Глобал» мистер Тейлор обязуется действовать в интересах компании, – продолжал Пикорелла. – Ясно, что он нарушил контракт, и надо с ним поступить соответственно.

Сердце Розы похолодело. Надо объясниться! Гарри мог ничего этого не делать. Или он дурманил ее поцелуями, пока уже будет поздно. Роза мучительно думала. Если Гарри действительно пытался обмануть ее, она немедленно вышвырнет его из «Глобал». А если была причина тому, что его подписи нет на контракте, она подтолкнет его.

– Можем ли мы остановить Хирша? – спросила Роза.

– У нас есть друзья в Чикаго, которые ждут повода сдвинуть его, – тихо сказал Пикорелла. – Я думаю, что этого будет достаточно.

– Можем ли мы дать им эту информацию на том условии, что вексель «Глобал» должен быть использован для оплаты за коммунальные услуги?

– Я не вижу проблемы с этим, мисс Джефферсон. Однако мы должны действовать быстро, до того как Тейлор сделает его соглашение гласным.

– Действуйте, – сказала Роза без выражения.

– А мистер Тейлор, мэм?

Роза посмотрела своему мучителю прямо в глаза:

– С ним я сама разберусь.

– Еще что-нибудь, мэм?

– Да, – сказала Роза. – Подцепите мой личный железнодорожный вагон к следующему поезду, отправляющемуся в Нью-Йорк. Этот город раздражает меня!

 

25

Когда Роза прибыла в Нью-Йорк, ее ждали шесть посланий Гарри Тейлора. Она информировала свой обслуживающий персонал, что, как бы часто мистер Тейлор ни звонил, его с ней не соединять.

Роза с головой окунулась в работу. М. А. Пикорелла держал ее в курсе развития событий в Чикаго, а в течение недели Роза с удовлетворением прочла об отставке суперревизора коммунальной службы. Далее следовало сообщение (вступающее в силу немедленно), что департамент будет принимать векселя «Глобал» в качестве платежей, компания сдается в концессию.

«Ну-ка посмотрим, как мистер Тейлор это воспримет!»

Роза думала об этом, проходя мимо швейцара на Нижнем Бродвее. Она шла к своей машине, когда она почувствовала, что кто-то схватил ее за руку.

– Мы должны поговорить.

Эти слова, почти потерявшиеся в шуме, заставили сердце сжаться.

– Что ты здесь делаешь?

– Мне нужно поговорить с тобой, Роза, – сказал Гарри Тейлор, глядя на нее.

– Нечего обсуждать.

– Я не согласен.

Роза заметила, что на них оглядываются прохожие.

– Садись в машину.

– Домой, мэм? – громко спросил шофер.

– Да. Я думаю, мы высадим мистера Тейлора по дороге.

– Как ты сделала это, Роза? – мягко спросил Гарри. – Как ты достала копию предлагаемого контракта?

– Люди из службы безопасности знают свое дело, – сказала Роза, уходя от вопроса. – Ты расторг контракт с «Глобал», Гарри. Я должна предпринять шаги, чтобы защитить интересы компании.

– Я никогда не подписывал контракт, который Хирш предлагал, – напомнил ей Гарри. – Он составил его месяц тому назад. Письмо, которое ты видела, было последним в длинном ряду его предложений. Я никогда не собирался оставлять «Глобал», Роза. Если ты помнишь, я дал идею, чтобы сделать «Глобал» расчетной палатой в области коммунальных платежей. Ты узнала о контракте, почему не поговорила со мной? Я рассказал бы тебе все, что ты хотела знать.

Роза смотрела на свое отражение в оконном стекле.

– Я не могла рисковать, – пробормотала она.

– Рисковать? Чем? Ты боялась, что я попытаюсь нанести ущерб компании?

– Ты мог, – сказала Роза. – Твоя идея была очень хороша. Компания могла потерять много денег, если у тебя пошла бы другая игра.

Гарри подумал, потом сказал:

– Попроси шофера остановить здесь, пожалуйста.

Машина плавно свернула к обочине. Одним движением Гарри открыл дверь и выскочил из машины. Потом он наклонился обратно к машине.

– Дело только в компании, Роза? Это единственная причина того, что ты делаешь то, что делаешь?

– Конечно, – быстро сказала Роза и сразу же поняла, что попала в капкан.

– Ты лжешь, – мягко сказал Гарри Тейлор. – То, что ты взяла у меня, не было твоим, чтобы его украсть, Роза. Это было моим – и я отдал тебе, я хотел этого, и я это сделал. Ты могла доверять мне. Почему же ты не доверяла себе?

Дверь захлопнулась, машина поехала. Вдруг Роза наклонилась вперед, хватаясь за переднее сиденье.

– Что-нибудь случилось, мэм? «Он уходит от меня! Я теряю его!»

План, который она так тщательно вынашивала, был связан с Гарри Тейлором и терял смысл без него. Искушение окликнуть его было почти непреодолимым.

– Нет! – сказала вдруг Роза. – Вези домой.

Роза дрожала и собирала последние силы, глядя на людскую суету за окном. Поменяться бы местами с кем-нибудь из этих людей, у которых жизнь так предсказуема и регламентирована.

«Какая холодная будет кровать… Так холодно…»

Роза попросила подвезти ее к передней двери. Она ждала, когда Олбани ей откроет, и обернулась, вдруг ощутив запах Гарри, это сочетание одеколона и мужского пота, которое она чувствовала в машине.

– Ты действительно подумала, что я собираюсь уйти от тебя? – спросил он.

Роза не успела ответить, как Олбани открыл дверь, и Гарри, поддерживая ее под локоть, провел ее в дом.

Не думая, Роза повернула к библиотеке и плотно закрыла дверь.

– Гарри, чего ты хочешь?

Он хотел того же, чего и она. Его губы и руки говорили это вполне ясно. Часть Розы не могла поверить в то, что произошло. Она была полураздета, ее пальцы хватали пуговицы на рубашке Гарри. Она не хотела ничего знать. Ничто не имело значения.

Под ними был старинный ковер, его ворсинки царапали ее ягодицы, ноздри наполнялись запахом полированного пола, когда она вертела головой из стороны в сторону. Роза впилась ногтями в спину Гарри, зубами в его плечо, чтобы не закричать. Вдруг образ Олбани и других слуг возник в ее мозгу. Каждый из них имел недоверчивое выражение лица, будто не веря, чем занимается их хозяйка. Роза разомкнула зубы и засмеялась. Даже когда она напряглась и противилась ему, ее смех звучал в комнате, до тех пор пока она глубоко вздохнула в последнем наслаждении. После этого были только молчание и улыбка сладкого истощения.

После того как она приняла ванну и сменила одежду, они ужинали в ее комнате наверху. Она подождала, пока Олбани перелил из бутылки в графин вино, затем отпустила его на весь вечер.

– Что ты знаешь обо мне, Гарри, – спросила она, наполняя его тарелку.

Как сказалось, Гарри знал много, но это не удивило Розу.

– Где ты это все узнал? Он пожал плечами.

– Из газет, журналов, разговоров. Но это только общественное лицо очень индивидуальной женщины. Я очень многого не знаю.

– Позволь мне просветить тебя, – мягко сказала Роза, беря его руку и целуя кончики пальцев.

Роза выбрала такие темы, как ее дед, рост «Глобал» и планы компании. Она рассказала о своем браке с Саймоном и о том, что мечтает сделать из Стивена. Чем больше она говорила, тем больше ей хотелось сказать еще. Она произносила слово – а уже рвались десять новых. Она понимала, как много похоронила в себе, как далека она от других людей. Но по мере того как она хотела открыться Гарри, ее осторожность, построенная на том, чтобы защитить ее и то, что она создала, сдерживала ее.

– Ты очаровательная женщина, – сказал Гарри, – но несмотря на все это, что мы рассказали друг другу, мне кажется, мы все еще не сказали, чего мы хотим.

– А что это? – спросила Роза лениво, ее пальцы бегали кругами вокруг его грудной клетки.

– Что мы с тобой собираемся делать. Я не могу вернуться в Чикаго без тебя.

– И по-моему, это ужасно, – прошептала Роза. – Вот почему я думаю, тебе лучше остаться в Нью-Йорке.

– А что я здесь буду делать?

– Великие дела, – прошептала Роза.

Немногие люди могли делать то, что так естественно выходило у Гарри Тейлора – слушать. Женщины признавали эту его способность, и это непреодолимо влекло их к нему. С ним они не должны были часами терпеть мужскую гордость или чувствовать, что их надежды и мечты, желания и страхи не важны по сравнению с таковыми у мужчины. Гарри думал, что Роза, несмотря на всю ее интеллигентность и мудрость в общем такая же.

Гарри последовал за Розой в Нью-Йорк, потому что она сделала ему нечто, чего никто не делал: она украла идею, принадлежавшую ему, идею, которой он сам хотел поделиться. Сделав это, она предала его, ранив его глубже, чем он думал.

Не осознавая того, Гарри отдал Розе нечто, что он тоже годами удерживал в себе. Оно выросло молчаливо, тайно, как жемчужина в раковине, жемчужина, которая однажды должна быть обнаружена и представлена миру. Для Гарри Роза была женщиной, разбудившей в нем любовь. А она взяла эту жемчужину и безжалостно бросила ее в сточную канаву. Со временем, конечно, гнев его поутих. Его место заняло стремление исправить эту несправедливость. Гарри приехал в Нью-Йорк не затем, чтобы заставить Розу Джефферсон извиняться, а затем, чтобы свести счеты.

Поскольку все знали об успешной деятельности Гарри в Чикаго, никто на Нижнем Бродвее не удивился, когда он был переведен в головной офис. Брови, однако, взлетели вверх в тот день, когда Роза Джефферсон назначила его главным менеджером по продаже с зарплатой, какую имели только ее наиболее важные должностные лица.

За пределы Нижнего Бродвея поползли слухи. С тех пор как Роза и Гарри часто стали появляться вместе, в прессе появились намеки на их романтические взаимоотношения. Тот факт, что Роза ничего не делала, чтобы пресечь слухи, делал их только более пикантными.

Как понял Гарри, пресса может писать, что хочет. Он остался оплеванным Нью-Йорком. Вступив в Великий город, он понял, что это судьбой ему предначертано. Куда бы ни посмотрел Гарри, он видел сырой материал, который он мог бы превратить в золото, и с помощью Розы Джефферсон колесо его судьбы уже завертелось.

– Первое, что тебе нужно – это гардероб, – заявила Роза, заглянув в его стенной шкаф в «Уолдорфе», который ради благопристойности, был его официальным адресом.

Две недели и тысяча долларов, и Гарри смог щеголять в лучшем из них. Следующей в списке приобретений была машина.

– Не надо ничего вызывающего, – советовала Роза. – Может быть, «Ягуар»?..

Наконец встал вопрос о доме.

– Всегда лучше иметь что-нибудь скромное, но по хорошему адресу, чем апартаменты неизвестно где.

Когда Гарри посмотрел на цены «чего-нибудь скромного», он был шокирован.

– Если так тратить деньги, я разорюсь к Рождеству, – выразил он недовольство.

Роза засмеялась.

– Не будь глупеньким! Собственность лучшее вложение капитала.

С этим Гарри спорить не мог и подписал документ на покупку квартиры на Парк-авеню.

– Так, – сказала ему Роза через свой стол в Делмонико, – теперь я могу прийти к тебе в любое время, не беспокоясь о том, что думает менеджер в «Уолдорфе».

– Роза, менеджер в «Уолдорфе» не подумает ничего, пока ты не дала ему на это разрешение, – сдержанно сказал Гарри.

Роза улыбнулась. Гарри не осознавал, что он был почти в таком же положении. Роза направляла его расходы, траты денег, которые он еще не имел и мог заработать только одним путем: делал то, что она хотела.

 

26

По прибытии в Лондон Мишель и Франклин направились в большую городскую квартиру в Беркли-сквер, принадлежащую другу Франклина, который в данное время уехал куда-то на Восток.

Что касается Мишель, это было для нее любовью с первого взгляда. История Беркли-сквер восходила к 1739 году, когда площадь была частью сада Беркли-хауз. Красивые платановые деревья, соловьиные трели, а через месяц здесь открывался ежегодный бал под звездами. Здесь был «Охотничий домик» под номером 50 и дом одной дверью ниже, который временно занимали Клементина Черчилль и ее сын, Уинстон.

Слуги в квартире тоже понравились ей. Хастингс, старший лакей, был весел и корректен. Повариха немедленно хотела узнать, есть ли у новых хозяина и хозяйки любимые блюда. Обслуживали здесь быстро и хорошо. Хотя Мишель жаждала привнести что-то личное в их новый дом, еще больше ей хотелось рассеять тревогу, которая повисла над ней и Франклином. Через три дня после их прибытия она повела мужа на Харли-стрит.

– Извините, миссис Джефферсон, но я не могу сказать вам, что с вашим мужем. Отчет о его последнем обследовании, присланный доктором Харрисом, только подтверждает результаты моего собственного исследования. Мистер Джефферсон, кажется, совершенно здоров.

Мишель мрачно рассматривала врача. Сэр Деннис Притчард имел вид актера, пользующегося успехом у женщин; зачесанные назад черные волосы с проседью на писках, массивная челюсть и сверкающие голубые глаза. По специальности он был хирург, специалист по мозговым травмам, член научного общества Королевского колледжа хирургов. Его отрывистый деловой тон отталкивал некоторых пациентов, но Мишель нашла его профессиональным и убедительным. Она чувствовала доверие к сэру Деннису, который не станет ничего приукрашивать.

– То, что случилось с моим мужем на борту «Нептуна» – не образец поведения здорового человека, – сказала Мишель. Из комнаты, примыкающей к кабинету Денниса доносилось мурлыканье одевающегося Франклина.

– Я ценю вашу заботу, – ответил доктор. – Я читал доклад корабельного врача. Ясно, что ваш муж страдает какого-то рода дисфункцией. Но мы не знаем причины.

– Очевидно, это его ранение, – сказала Мишель. Сэр Деннис потряс головой.

– Не обязательно, тут может быть дюжина других объяснений этих симптомов. Я не хочу волновать зря, но мы не можем исключить возможность опухоли мозга.

Мишель побледнела.

– Что вы можете сделать для него, доктор?

– Я боюсь, исследований будет много, некоторые из них неприятны. Я также собираюсь написать доктору Харрису, чтобы он прислал мне полное медицинское досье.

– Есть еще одна вещь, которую вы должны попросить у Харриса, – медленно сказала Мишель, – Армейскую медицинскую карту Франклина.

– Это будет в этом досье, миссис Джефферсон.

– Я уверена. Но, пожалуйста, спросите его о ней. Мишель взяла голубую бутылочку с пилюлями со стола Притчарда.

– А это продолжать принимать? Притчард нахмурился.

– Это еще одна загадка. Это лекарство не зарегистрировано. Без лабораторного анализа я даже не могу сказать вам, что это такое. При всем моем уважении к Харрису, это небрежная работа.

Мишель была шокирована.

– Это хуже чем небрежность, – сказала она гневно. – Я не верю, что он забыл такую вещь.

Когда она услышала, что дверь открывается, Мишель, по причине, которую она не могла объяснить, выпалила:

– Пожалуйста, достаньте армейскую медицинскую карту!

– Ну, доктор, каков вердикт? Жить буду? Франклин вошел в комнату и остановился, чтобы поцеловать Мишель.

– Конечно, будете, мистер Джефферсон, – ответил Деннис. – Но мне придется кое-что сделать с вами. Почему бы нам не поговорить?

После того как они покинули Харли-стрит, Мишель и Франклин вернулись в Беркли-сквер. По дороге Франклин предложил выпить чаю в «Савое».

– Притчард говорил, что пока исследование ведется, нам надо быть осторожнее с выходом в свет, – сказал Франклин, после того как официант принес им еду. – Будет не очень ловко, если я упаду лицом в суп.

Мишель попыталась улыбнуться его веселому тону.

– Все будет отлично, – сказала она твердо. – Менять ничего не будем. Я хочу, чтобы ты доверил все это мне.

– Может быть, сообщить Розе о том, что случилось, – подумал вслух Франклин.

– Я не думаю, что это хорошая идея, – ответила Мишель. – Мы сами не знаем, что случилось, это ее только зря обеспокоит.

Меньше всего Мишель хотелось, чтобы Роза сейчас вмешивалась в их жизнь.

– Ты, наверное, права, – сказал Франклин. – И все-таки, если со мной что-нибудь случится…

– Ничего с тобой не случится! – сказала Мишель сурово. – После всего, что мы прошли, я не собираюсь терять тебя сейчас.

Франклин пожал руку Мишель и взглянул ей в глаза:

– До чего же я счастлив!

Очарованная Лондоном, Мишель строила планы, как организовать их светскую жизнь в новом доме. Здесь было достаточно эмигрантов-американцев, друзей Розы, чтобы сделать их жизнь несчастной. Спасение пришло с неожиданной стороны. Первыми посетителями в Беркли-сквер оказались не друзья Розы, а леди Патриция Фармингтон.

– Где Кристоф? – воскликнула Мишель, обняв бывшую попутчицу.

– Охотится где-нибудь в своем темном, сыром замке, я думаю, – отвечала Патриция с бесстрастным вздохом. – Или готовит своих пони для Дювиля. Аристократ имеет не только привилегии, но и обязанности.

Патриция Фармингтон взяла Джефферсонов в свои руки, представив их всем своим светским друзьям. Признание Мишель в лондонских рафинированных кругах привело также к изменению мнения о ней и эмигрантов-американцев. Переехавшие американцы, которые владели большими имениями в Белгравии и Кнайтсбридже, засомневались, не ошиблась ли их дорогая Роза в суждении о своей невестке. В конце концов европейский нобилитет имеет «чутье», способность с одного взгляда или слова определять положение человека в жизни.

Очевидно, Мишель прошла эту тщательную проверку и была принята в обществе. Когда это дошло до американской колонии, приглашения посыпались дождем.

За обедами и ужинами Мишель не спускала глаз с Франклина. Ее радовало, что он строго придерживался диеты и везде вежливо объяснял их ранний уход. Тем не менее она находила, что Франклину тяжело обуздывать себя при его общительной натуре. Было похоже на то, что какая-то часть его всегда остается настороженной.

Деннис Притчард не мог дать им никакого объяснения.

– Все, что Харрис мне выслал, противоречит тому, что вы испытали, мистер Джефферсон. Согласно вашему медицинскому досье вы безупречны, как настроенная скрипка. И все-таки я хочу продолжить обследование.

Франклин тяжело вздыхал. Это была их с Мишель шутка – он стал «Притчардовой подушечкой для булавок». Раз в неделю в госпитале Гросвенор доктор делал анализы крови, мочи и другие, некоторые из которых были не только болезненны, но и оставляли Франклина целиком истощенным. При отрицательных результатах назначались повторные анализы. Притчард уже предупредил Мишель, что надо отменить всякую общественную активность и путешествия, запланированные на март.

– Если мы не найдем ничего в последней группе проб, у нас нет выбора, кроме как взять пробу спинного мозга и сделать пункцию черепа для пробы церебральной жидкости. Это изматывающая процедура, миссис Джефферсон. После этого вашему мужу потребуется отдых.

– А как насчет его армейских медицинских данных? – спросила Мишель.

– Согласно Харрису, он все еще пытается получить их от военных. Очевидно, они ему не пересылались.

Глаза Мишель увлажнились.

– Этого недостаточно.

– Я согласен. Фактически я обсудил ситуацию с моим коллегой, не упоминая имени, конечно. Он предположил, что в госпитале в Париже, где лечился ваш муж, может быть дубликат.

– Я немедленно напишу им, – сказала Мишель, – или сама поеду, если надо будет.

Деннис осторожно взглянул на нее.

– Я думаю, последнее – лучше. Помните пилюли, которые вы мне принесли? Лабораторные отчеты прибыли на следующий день. То, что доктор Харрис выписал вашему мужу – это наиболее сильное из снижающих боль. Ведь вы не знали этого?

– Нет!

– Значит, то, что говорит мне доктор Харрис, это не все, что он знает, – или, по крайней мере, подозревает.

Мишель хотела поехать в Париж немедленно. Но что сказать Франклину? Она не могла уехать в Париж без всякого объяснения.

К моменту, когда она переступала порог дома, Мишель придумала, что сказать: поскольку она будет часто принимать гостей, ей нужен новый гардероб. Никакой муж, даже такой понимающий как Франклин, не выдержит беготни по магазинам. Она побежала в кабинет сообщить ему эту новость.

– Ты вовремя вернулась, – сказал Франклин, сидя на телефоне. – Я обзвонил несколько человек из «Моргана», «Первого Нью-Йорка» и «Сити Националь». Все свободны в эту пятницу. Мы должны приступить к осуществлению своего плана.

Когда февраль сжал Лондон в своих холодных объятиях, Мишель уже была в центре светской жизни: один официальный обед в неделю, посещение коктейлей, проведение уик-эндов в холодных британских сельских поместьях, которые, по какой-то причине, любили американцы. Тем не менее, она видела, что Франклин достигает своей цели. Когда банкиры начали доверять ему и уважать его, они стали знакомить его со своими британскими коллегами. Постепенно лица и акценты вокруг стола Мишель изменялись.

Жизнь их текла неупорядоченно, и Мишель продолжала наблюдать за Франклином, чтобы вовремя заметить признаки переутомления. Пока что Мишель не замечала таковых, но поста не покидала. Она также не оставляла мысли о поездке в Париж за армейской медицинской картой Франклина.

Мишель вспомнила, что Франклин никогда не рассказывал ей, как его лечили в Париже. Однако она запомнила название госпиталя. Мишель послала письмо в госпиталь «Нотр Дам де Грас» в Париже, запрашивая администратора, есть ли в его архивах американские медицинские материалы. До сих пор ответа не было.

В начале марта, когда из Парижа не было еще ни слова, тревога Мишель переросла в отчаяние. Время работало против нее. Последние и, как говорил Деннис, наиболее болезненные анализы, должны были вот-вот начаться. Нельзя было оставить его одного сейчас. В тот день, когда Франклин ложился в больницу, Мишель проводила его в Гросвенор и так беспокоилась и суетилась, что нянечки предупредили, что пожалуются начальству.

– Это возвращает меня обратно в дни в твоем сарае, – сказал Франклин, дразня Мишель, когда он наблюдал, как она устраивает его туалетные принадлежности в ванной комнате. На более серьезной ноте он добавил:

– Ты знаешь, что сказать людям?

Мишель быстро обернулась: «Конечно». Сошлись на «белой лжи»: будто у Франклина тяжелая форма гриппа. Тем самым будет объяснима не только госпитализация, но и последующее требующее времени выздоровление. Ни при каких обстоятельствах банковское сообщество не должно узнать, что с ним нечто серьезное. Если узнают, образ силы и надежности, созданный им, разрушится.

Первая ночь Мишель в Беркли-сквер без Франклина была бессонной. Рано утром она позвонила в больницу – только затем, чтобы ей сказали, что доктор Деннис только что начал процедуру. Во второй половине дня ее попросили прийти. То, что она увидела, потрясло ее.

– Что с ним? – шепотом спросила она Денниса. Франклин походил на труп. Тело было серым, щеки ввалились, будто за ночь он похудел на 20 фунтов. Пот, выступивший на лице, издавал неприятный запах.

– Он не слышит нас, миссис Джефферсон, – ответил доктор. – Чувствует он себя так, как и ожидалось при данных обстоятельствах. Не беспокойтесь.

– Ему больно?

– Я дал ему необходимую долю обезболивающего, – дипломатично ответил Деннис.

– Когда будут известны результаты?

– Через два-три дня. Доктор выдержал паузу.

– Есть ли у вас что-нибудь из Парижа? Мишель потрясла головой.

– Если анализы нам не помогут – может быть, вам придется съездить туда лично.

– И оставить его здесь одного?

– Миссис Джефферсон, – мягко сказал Деннис, – ваш муж получает здесь уход, лучший из возможных. Единственное, чем вы можете помочь ему сейчас – так это добыть его армейскую медицинскую карту.

Доктор выдержал паузу:

– Если, конечно, у вас нет каких-либо других забот.

– Нет, никаких, – быстро сказала Мишель.

Но кое-что было, такое интимное, что Мишель постеснялась сказать Деннису. Последние три месяца, даже еще до отъезда из Нью-Йорка, Франклин не мог жить половой жизнью. Она видела по его глазам, по его прикосновениям, что он хочет, временами отчаянно, однако каждая попытка оканчивалась унизительной неудачей. Мишель не могла понять, что случилось. Она пыталась заставить себя поверить, что Франклин просто переутомлен работой, которую он пытался закончить до их отъезда. Потом произошел инцидент со Стивеном и странное исчезновение Франклина.

«Возможно, я знала с самого начала, что эти две вещи как-то связаны», – подумала Мишель. И с таким допущением, второй, даже более опустошающий вопрос: почему за все время ее жизни с Франклином, она так и не забеременела?

 

27

Холодные мартовские дожди пришли в Париж, принеся с собой непроходящий туман. Мишель вышла из поезда на вокзал Монпарнас и, пробившись к выходу, стояла под дождем 15 минут, наблюдая, как такси одно за другим проезжают мимо. Наконец она высочила на дорогу перед стареньким седаном, водитель которого едва успел затормозить.

– Госпиталь «Нотр Дам де Грас», и побыстрее! Водитель, держа сигарету в уголке рта, рассматривал свою промокшую пассажирку с надменностью, свойственной только французским таксистам.

– Да, мадам, – сказал он с притворным рыцарством, нажав на сцепление так быстро, что Мишель отбросило на заднее сиденье.

В больнице Мишель попыталась привести себя в порядок, прежде чем идти в канцелярию. Санитарка кисло оглядела ее, когда она объяснила, кого ей надо видеть.

– Я попытаюсь найти доктора. Посидите, пока вас вызовут.

Кутаясь в промокшую одежду, Мишель нашла место на деревянной скамье и тяжело опустилась на нее.

«Добро пожаловать в Париж», – подумалось ей.

Прошел час. Вдобавок к тому, что она промокла и озябла, Мишель все более хотелось есть. Она осмелилась снова подойти к столу.

– Директор архива ушел завтракать, – сказала санитарка. – Он встретится с вами, когда вернется.

С большим усилием Мишель сдержала гнев.

– Тогда я тоже, наверное, перекушу. Вы не подскажете, где завтракает доктор?

Санитарка посмотрела на нее пренебрежительно:

– Он всегда завтракает в «Кок д'Ор». Однако вам я предложила бы что-нибудь поскромнее.

Уши Мишель покраснели от унижения, когда она перешагнула через порог. Услужливый дежурный показал ей, как пройти к ресторану, который был в двух кварталах. Мишель поблагодарила его и вышла под дождь.

«Кок д'Ор» встретил великолепием красно-черных обоев, тяжелых штор с золотыми кисточками и безвкусными бронзовыми светильниками. Хоть официанты в смокингах и мэтр должны были производить впечатление, Мишель интерьер ресторана показался напоминающим бордель начала века. Она прошла к метрдотелю и небрежно и вежливо, но твердо попросила показать стол директора.

– Мсье Десмарэ наверху в частном салоне, – сказал тот надменно.

Пока метрдотель сообразил, что произошло, Мишель была на полпути к салону. Она ворвалась в коридор и распахнула дверь. Шесть удивленных лиц, с непрожеванной пищей во рту, обернулись.

– Кто из вас мсье Десмарэ?

Один из мужчин с трудом проглотил еду и поднялся:

– Это я. А вы кто, мадам?

Тем временем вбежал метрдотель и схватил Мишель за руку. Не размышляя, она лягнула его ногой, попав по голени.

– Я – Мишель Джефферсон, – холодно объявила она. – Я писала вам на протяжении нескольких месяцев относительно военных медицинских данных моего мужа. Мне они нужны сейчас!

Половина стола смотрела на прыгающего метрдотеля. Другая половина наблюдала за коллегой, ошарашенным этой неожиданной сценой.

– Мадам, я совершенно не понимаю, о чем вы говорите, – запротестовал архивист.

Мишель швырнула копии своих писем, чуть не перевернув серебряную чашку с соусом.

– Фамилия моего мужа Франклин Джефферсон. Он служил в Американских вооруженных силах во время войны, а позже лечился в вашем госпитале. Он награжден орденами Ветерана Войны и Почетного легиона. Поверьте, мсье, если вы не дадите мне эти медицинские материалы, я дойду до маршала Петена и потребую, чтобы дело с вами имел он.

Десмарэ побледнел, услышав имя легендарного французского генерала. В голосе Мишель было что-то, заставившее поверить, что это не пустая угроза.

– Мне жаль огорчать вас, мадам, но материалы, которые вы ищете, не в моем ведении. Я писал вам об этом, вероятно, мое письмо потерялось.

– Как это они могут быть не у вас? Вы лечили моего мужа.

– Как я объяснил, мадам, все армейские материалы были переведены вскоре после войны.

– Куда?

Десмарэ картинно пожал плечами:

– Насколько я знаю, в американский госпиталь в Нюили.

Примыкающий к Булонскому лесу пригород Нюили был создан из того, что когда-то было замком Луи-Филиппа. Когда такси мчалось по зеленым улицам, Мишель мельком видела величавые виллы, покрытые туманом. После шумного Монпарнаса Нюили был приветливо спокоен.

В американском госпитале Мишель, которая приготовилась к очередному раунду бюрократической некомпетентности, была приятно удивлена. Ее встретили вежливо и проводили к директору, где перед ней предстал высокий молодой человек, чья копна коричневых волос и очки в роговой оправе придавали ему вид совы. Он представился как доктор Эрни Стилвотер и внимательно выслушал объяснения Мишель, где она была и почему пришла сюда.

– Но, миссис Джефферсон, люди с «Нотр Дам» были правы в одном, – сказал Стилвотер. – Материалы были переведены к нам. К несчастью, потом они еще раз были переведены в военный архив в Париже. Вам нужно разрешение военных, чтобы получить их.

– Это сложно?

Стилвотер дружелюбно посмотрел на нее.

– Вы знаете, как все делается у военных, миссис Джефферсон. Каждый клочок бумаги имеет три копии, каждому нужно разрешение еще кого-нибудь. Это займет много времени.

– Я не знаю, имеет ли мой муж эту роскошь, – тихо сказала Мишель.

Она описала, что случилось с Франклином в Нью-Йорке и на борту «Нептуна» и как неотложно Деннису Притчарду нужны эти материалы.

– Я знаю Притчарда по репутации, – отметил Стилвотер, находясь под впечатлением.

Мишель схватилась за соломинку.

– Доктор, может быть, вы сможете каким-нибудь путем достать эти материалы? В конце концов они хранились здесь, и еще много американских военнослужащих, живущих в Париже…

Его глаза вспыхнули, и это сказало Мишель, что Стилвотер точно знал, к чему она клонит.

– Я полагаю, это была бы обоснованная просьба, – сказал он, улыбнувшись. – Где, вы сказали, вы с мистером Джефферсоном жили в Париже, чтобы я мог записать местный адрес?

Мишель мучительно думала, но все, что пришло в голову, было: «Кок д'Ор».

– Хороший выбор, – пробормотал Стилвотер, записывая. – Еда хорошая, но место выглядит как новоорлеанский притон.

В этот вечер Мишель остановилась в отеле «Ритц» и отдала себя на милость ее великолепному обслуживающему персоналу. Обед и полбутылки шамбертена провалили ее в глубокий сон.

На следующее утро отель организовал ее возвращение в Лондон, предусмотрев все – от лимузина, довезшего ее до Кале, до первоклассного места на пароме.

Когда судно тяжело шло через неспокойные воды Английского канала, Мишель молилась за доктора Эрни Стилвотера. Он обещал сделать все возможное, и она безотчетно поверила ему. Теперь ей оставалось только ждать.

Другая машина ждала Мишель у пристани в Дувре. Отвратительная погода преследовала ее и в Лондоне, из-за чего Мишель приехала в госпиталь позднее, чем рассчитывала. Она наткнулась на Денниса, когда он завершал обход. По выражению его лица, она поняла, чего ожидать, еще до того, как он начал говорить.

– Проба спинномозговой жидкости и церебральная пункция не помогли нам. Как с Парижем?

Мишель рассказала ему о Стилвотере и о его обещании помочь.

– Очень хорошо, я буду рассчитывать на него.

– Когда я могу увидеть Франклина? – тревожно спросила Мишель.

– Сейчас же, если хотите. Завтра его выпишут домой.

Деннис Притчард был тронут сиянием, озарившем лицо Мишель. Наблюдая, как она спешит по коридору, он засомневался, правильно ли он поступил.

«Что еще вы можете сделать?»

В отсутствие Мишель Деннис провел много времени, анализируя ранения Франклина Джефферсона и их лечение. Он перечитал записки Мишель о состоянии Франклина, когда она спасла его и доктор Эмиль Радиссон выполнил сложнейшую операцию в очень тяжелых условиях. Каждый факт, который он узнавал, возвращал Денниса к одному и тому же вопросу: что делали с Франклином Джефферсоном в Париже?

Одна возможность казалась ему тем более вероятной, чем больше Деннис рассматривал ее. Но он не мог рассказать Мишель о подозрениях, пока не было подтверждений. Если он был прав, тогда Вильям Харрис и, возможно, другие, были виновны в непростительной небрежности.

Мишель считала, что для выздоровления Франклина полезно, если они уедут из Лондона, его холодного, вредного климата. Она посоветовалась с Дэннисом насчет того, чтобы провести неделю-две на юге Испании, где песок и море полезнее для Франклина. Доктор немедленно согласился, но Франклин слушать не хотел.

– Я и так потерял много времени, – коротко сказал он Мишель. Он показал на послания из банков. – Эти люди знают, что я хочу чего-то от них. Они не будут ждать до скончания веков, чтобы узнать, что именно.

Мишель приуныла, но идею оставила.

В апреле режим Франклина стал более беспорядочным, чем когда-либо. Познакомившись с главными лицами в банковском сообществе, Франклин обратил свое внимание на Банк Англии, последний арбитр британской фискальной полиции и денежного снабжения. Поскольку эти переговоры должны быть абсолютно секретными, время и место выбирались необычные. Мишель и Франклин покидали званный обед, а по пути домой Франклин просил водителя высадить его за несколько кварталов от Треднидл-стрит, главного управления банков. Остальной путь он шел пешком, встречался с кем-то и иногда возвращался домой не ранее 3-х часов ночи.

Работа, необходимость вертеться и прогрессирующая болезнь делали свое дело. Сбитый режим лишил Франклина отдыха, в котором он так нуждался, и когда он ложился спать, во сне приходили кошмары. За ними следовали головные боли, начинаясь как монотонные удары у висков и кончаясь пронзительной болью, заставляющей его кричать. Однажды ночью, когда Франклин не мог не кричать, Мишель вызвала Денниса Притчарда. Врач взглянул на пациента и назначил морфий. После этого Мишель получила шприцы и запас наркотиков на случай возникновения болей.

Каждый приступ уносил частичку жизни Франклина, и для восстановления сил требовалось все больше и больше времени. К концу весны Мишель взяла на себя ряд ролей. Она продолжала организовывать светскую и деловую жизнь. Она была нянечкой для Франклина, и в то же самое время брала на себя все больше ответственности за подготовку его повестки дня. К тому времени, когда зацвели знаменитые английские сады, Мишель почти так же разбиралась в лабиринтах британского банковского дела, как Франклин. Иногда к концу дня Мишель не знала, сколько еще она сможет продержаться. Она повторяла молитву за Эрни Стилвотера в Париже, но каждую неделю его ответ на ее звонок был одним и тем те: пока ничего. В конце концов Франклин затронул этот не обсуждаемый вопрос.

– Я не знаю, сколько еще я могу работать эффективно, – сказал он однажды. – Я знаю, ты не обрадуешься идее позвонить Розе. Но я не вижу выбора. Дело дошло до критической точки. Если я сорву презентацию дорожных чеков, все, над чем Роза работала многие месяцы, пойдет коту под хвост.

«Все, для чего ты работал», – мысленно исправила его Мишель.

Мишель разрывалась между желанием облегчить давление со стороны Розы, под которым работал Франклин, и желанием уберечь их новую жизнь от влияния Толбот-хауза. Сомнения и нерешительность были написаны на ее лице, потому что Франклин взял ее за руку.

– Почему не дать Притчарду еще немного времени? – мягко предложил он.

Мишель крепко обняла мужа.

– Да, – прошептала она.

Мишель прижалась к Франклину. Когда она слушала биение его сердца, ее страхи немедленно рассеивались. Она не знала, что чувство, которое она так стремилась удержать в себе, разделяла с ней Роза Джефферсон более чем за три тысячи миль.

Для Розы весна 1920 года была одним из самых волнующих и продуктивных периодов ее жизни.

Векселя захватили воображение американской публики, и на Розу посыпались звонки от банков всей страны, чтобы делать бизнес с ней.

Хотя бизнес процветал на домашнем фронте в Америке, Роза считала обязательным для себя достигнуть этого же и по другую сторону океана. По письмам Франклина она жадно следила за его продвижением. Хотя она понимала, что Франклину нужно время, чтобы узнать людей, через несколько месяцев Роза начала нервничать по тому поводу, что дела у него идут медленно. Она стала беспокоиться, что Франклин был слишком осторожен и мог потерять возможность заставить работать дорожные чеки.

Ее озабоченность усилилась, когда Вильям Харрис сообщил, что лондонский врач Франклина продолжает требовать армейскую медицинскую карту. Роза тщательно просмотрела все письма Франклина, но в их веселом позитивном тоне не нашла ничего, что показывало бы, что приступы возобновились.

«Может быть, он не говорит мне всего. Или даже кто-то другой убеждает его не говорить слишком много».

Последнее Розе показалось наиболее вероятным, и она не сомневалась, кто именно: Мишель.

Будь все проклято! – думала Роза, измученная дилеммой. Она сознавала, что должна ехать в Лондон немедленно и разобраться в том, что там происходит. С другой стороны, здесь так много дел, касающихся векселей. Нужно вести переговоры по контрактам. Уехать, даже на несколько недель, – значит потерять ценных заказчиков. Больше того, Роза осознавала, что головные банки, будучи ее заказчиками, непрерывно следили за ее успехами. Единственное, что удерживало их от создания их собственной формы векселей, было то, что Роза ушла далеко вперед в игре. Но если ей не удастся добиться мирового признания, что было уже почти достигнуто, конкуренты вырастут за одну ночь.

Проблема продолжала мучить ее. Роза не могла послать ни Хью О'Нила, ни Эрика Голланта вместо себя: у них и без того было более чем достаточно работы. К тому же Роза совершенно не была уверена, не будет ли предрассудков у британских банкиров относительно ирландца и еврея. Зачем ей дополнительные трудности? И оставался только одни человек.

Но был ли Гарри готов к такому делу? И, что более важно, могла ли она доверять ему планы по дорожным чекам? А если нет – можно ли послать его, не рассказывая ему всего?

Низкие результаты в Лондоне занимали ум Розы. Когда Гарри вернулся из Сент-Луиса через 3 дня, она послала его в Саутгемптон. Роза думала рассказать Гарри о своей реальной цели – британских банках, но решила не делать этого.

«Я не могу, чтобы он подумал что-нибудь неправильно. То было бы слабостью. Кроме того, он не должен знать всего».

Роза начала составлять письмо Франклину, рассказывая ему о прибытии Гарри и давая подробные указания, как вести себя в этой ситуации. Ей было больно лгать брату, но выбора, считала Роза, не было.

 

28

К тому времени Гарри Тейлор приобрел привычку путешествовать первым классом. Когда его лимузин въехал на площадь в Мэйфере, он позволил швейцару помочь ему выйти из роллс-ройса и проследил, куда несут его чемоданы и сумки. Поскольку Роза заказывала номер сама, формальности с оформлением были минимальными. Менеджер сопроводил Гарри в номер, одарив его огромной корзиной фруктов и бутылкой холодного шампанского.

Когда Гарри позвонил на Беркли-сквер, дворецкий Джефферсонов сказал, что его ожидают к ужину в восемь вечера. Одеваясь, Гарри вернулся мыслями к последнему вечеру с Розой. За месяцы, проведенные в Нью-Йорке, он понял, что Роза из тех женщин, которые создают и культивируют собственную загадочность. Это делалось путем тщательной самоизоляции, противопоставления себя другим. Некоторые сотрудники были посвящены в ее дела, но только Эрик Голлант и Хью О'Нил знали все, включая «секретный проект» Розы, за которым должен был быть грандиозный финансовый успех. Куда ни повернись, Гарри Тейлор слышал об этом загадочном предприятии. Были слухи, что «Глобал» готовился приобрести главный банк, что он собирался заняться брокерским бизнесом или что компания должна была финансировать огромное зарубежное предприятие. Гарри слушал эти истории, не очень удивляясь, что ни одна из них не имела оснований. Хотя он был любопытен, он никогда ничего не спрашивал у Розы, даже после того как их отношения стали крайне близкими и соблазн был почти непреодолимым.

Гарри не собирался рисковать доверием Розы, пытаясь вытянуть из нее ответ. Он возлагал свои надежды на факт, что он быстро врастает в «Глобал». Чем выше он поднимался, тем с большей вероятностью он вовлекался в «проект». В тот вечер, когда Роза заявила, что он поедет в Лондон, Гарри был уверен, что момент наступил. Но, признавая это, он все же не был готов к тому, насколько смелым и далеко смотрящим был проект Розы.

– Вот основание и план для дорожных чеков, – сказала ему Роза. – Все упирается в готовность американских банков за рубежом столковаться с нами. Вот чем Франклину нужно заниматься сейчас. Я хочу, чтобы ты ему помог.

– Я сделаю все, что смогу, – сказал Гарри, подстраиваясь под серьезный тон Розы. – Будут какие-нибудь подробности?

– Ты лучший продавец чеков. По мере того как Франклин приводит банки в «Глобал», я хочу, чтобы ты организовал продажу дорожных чеков в каждом отеле, железнодорожной станции и пароходном офисе в Британии.

Гарри мягко присвистнул.

– Это трудное дело. Надо почувствовать территорию, посмотреть, как что получается у британцев, разобраться, у кого лучше сотрудники…

– Вот почему ты едешь прямо сейчас, не дожидаясь, пока это будет делать Франклин.

Гарри казалось, что такая стратегия имела смысл. Он никогда не подозревал, что, рассказывая о подробностях деятельности Франклина, Роза рисовала картину того, что он, Гарри, должен увидеть в Лондоне. Или, если он увидит там не то, ее тактичный любовник и сотрудник, которого она поставила выше других, естественно расскажет ей, что там не в порядке.

Будучи наслышанным о Мишель почти исключительно от Розы, Гарри прибыл в Беркли-сквер, приготовившись к тому, что его встретит сварливая француженка, которая исполнит свои обязанности хозяйки дома и уйдет спать, оставив их с Франклином обсуждать дела. Он не мог ошибиться сильнее. Гарри был представлен хозяйке – ошеломляюще элегантной женщине, в платье из розового шифона, с тускло-серебряными кружевами. Ее блестящие рыжие волосы струились по белым плечам и глаза, казалось, отражали свет электрических ламп в комнате. Гарри был так сражен очарованием Мишель Джефферсон, что у него прирос язык, когда она знакомила его с мужем и другими гостями. Одна гостья – юная светловолосая англичанка поймала взгляд Гарри и озорно подмигнула ему. Он подумал, что это должно быть хорошее предзнаменование, что он и леди Патриция Фармингтон оказались за столом рядом. В течение обеда Мишель внимательно следила за Гарри Тейлором. Он казался приятным и развлекал соседей забавными историями. А также Мишель размышляла, невольно решая их с Франклином дилемму: рассказывать ли Розе о проблемах со здоровьем Франклина. Но было в нем что-то, что заставляло Мишель думать, что положиться на него она не может. После того как Роза информировала их о прибытии Гарри Тейлора в Берли-сквер Мишель была насторожена.

– Я не понимаю, – говорила она Франклину. – Этот человек – ее любовник. Предполагается также, что он гений в продажах и маркетинге. Если он хотя бы на половину таков, каким Роза его представляет, почему она не рассказала ему правду? Раньше или позже он узнает о британских банках. Когда он узнает, он может обвинить нас, как и Розу, в том, что с ним нечестно обошлись.

– Мне это тоже не нравится, – ответил Франклин. – Но так работает Роза. У нее, должно быть, свои причины. Какими бы они ни были и согласны мы с ними или нет, нам есть чем занять Тейлора, не внушая ему подозрений. Если – и когда – придет день рассказать ему правду, пусть объясняет сама Роза.

Тем не менее увертки Розы беспокоили Мишель. После того как все гости ушли, она села послушать, как Гарри обсуждает деловые вопросы. Он оказался знающим и одновременно желающим следовать советам, которые давал ему Франклин. С другой стороны, внимание Гарри к сияющим глазам Патриции заставило Мишель подумать, не устала ли Роза от этого красивого молодого человека и не выслала ли его в Лондон, чтобы избавиться от него.

Мишель чувствовала неопределенность. В то время как Франклин уже почти был готов свести британских директоров вместе, меньше всего он нуждался в сложностях подобного рода. Мишель считала, что Гарри прислали для какой-то слежки.

Гарри тратил деньги Розы, и леди Патриция Фармингтон ему в этом помогала. Вскоре он поселился в роскошной квартире в Белгравии. Теперь он стал частым гостем в Берли-сквер. Гарри чувствовал себя комфортно с Франклином и его необременяющей помощью, но почти сразу же он заметил некоторые странности. Первой было то, что Мишель обычно сидела с ними и, казалось, знала о дорожных чеках не меньше, чем муж. Зная о Розиной антипатии к Мишель, Гарри спрашивал себя: знает ли Роза, какую роль в делах «Глобал» играет ее невестка. Другой непонятной вещью была ненавязчивая, но постоянная забота Мишель о Франклине. Как только они о чем-нибудь возбужденно спорили, Мишель всегда находила предлог прервать их. Гарри также заметил, что Франклин редко начинал свой рабочий день раньше десяти утра и что с вечеров Джефферсоны всегда находили повод уйти пораньше. Последней странностью было нежелание Франклина представить Гарри американскому банковскому сообществу. Когда бы Гарри ни упоминал об этом, Франклин неизбежно отвечал, это время наступит позже. Однако его ответы были столь уклончивы, что Гарри укрепился в мысли, что Франклин что-то скрывает от него.

Хотя эти странности озадачивали Гарри, он оставлял это при себе. У Франклина был другой характер, чем у его сестры, но Гарри нашел его довольно приятным, наслаждаясь его юмором. Скоро Джефферсоны вместе с Гарри и леди Патрицией Фармингтон стали привычной четверкой для лондонского общества. Традиционное празднование 4 июля в американском посольстве было популярно в Лондоне. Праздники были шансом для дипломатического корпуса поблагодарить британских хозяев, а также давали всем американским репатриантам и гостям возможность отметить День независимости.

Поскольку все британские банкиры, с которыми Франклин решил иметь дело, бывали там, он и Мишель пришли к согласию, что большая доля обсуждений условий сделки проходит в неофициальных условиях.

Мишель видела, что с приближением празднеств Франклин становится все более тревожным и раздраженным. Хотя спал он много, сконцентрировать внимание на чем-то ему было все труднее. Тем не менее Франклин настаивал, что он готов.

– Лучшего шанса не будет, – говорил он.

Четвертое июля обещало быть веселым днем. Нарядные леди с пестрыми зонтами прогуливались по благоухающему саду, в то время как мужчины в голубовато-серых пальто и шляпах, пользуясь случаем, пили виски и холодный чай. Обед был подан рано, так, чтобы гости смогли отдохнуть перед фейерверком.

Мишель была около Франклина и радовалась, что он все-таки отдыхает. Уже скоро, думала она, дела Франклина кончатся, и они смогут оставить «Глобал».

Перед фейерверком в туалетной комнате Мишель столкнулась с Патрицией.

– Вы с Гарри много времени проводите вместе, – сказала Мишель, расчесывая волосы.

По тому, как покраснела ее подруга, она подумала, что слухи о связи Патриции и Гарри имеют какую-то почву.

– Он ужасно мил, – сказала Патриция, как бы защищаясь.

– А Кристоф? Патриция пожала плечами.

– Тебе не нравится Гарри? Франклин в нем, кажется, души не чает.

Мишель согласилась, что Франклин и Гарри много общаются.

– Я как раз не уверена, что Гарри имеет право на тебя, – сказала она. Потом, не желая мешать явному увлечению подруги, добавила:

– Ну, если ты счастлива.

Невдалеке Франклин и Гарри прогуливались по кирпичной платформе, вдоль которой братья из известной семьи пиротехников Джанелли готовили фейерверк.

– Это будет как дома, – прокомментировал Гарри, продвигаясь ближе, чтобы посмотреть устройство.

Когда упали сумерки, Гарри попытался завязать разговор о дорожных чеках, но Франклин разговора не поддержал.

– Мы не говорим о делах за пределами моего офиса, – напомнил он Гарри раздраженно. – Кроме того, если вечером все будет хорошо, тебе скоро будет чем заняться.

Гарри размышлял над загадочным комментарием, стоя на коленях, чтобы лучше рассмотреть устройство фейерверка. Он выпрямился, и из его кармана выпал кожаный портсигар. Он предложил сигарету Франклину и зажег спичку.

– Синьор! Извините! Не надо огня. Не надо огня! Мужчины оглянулись на одного из братьев Джанелли, бегущего к ним и размахивающего руками.

– О чем это он? – спросил Гарри.

В это же время потянул ветерок, пламя вспыхнуло и обожгло кончики пальцев Гарри.

– Не надо, синьор!

Гарри отбросил спичку. Она упала на шнур. Римская свечка воспламенилась первой, взлетев в воздух, обдав пламенем и запахом пороха обоих мужчин. На мгновение мир исчез для Франклина, замещенный полосой ревущего огня. Потом небо взорвалось, и он покатился по земле. Огненные шары и ракеты летали вокруг кирпичной платформы. Они воспламенялись и пролетали через газон на несколько футов от земли, бешено крутясь. Когда Франклин поднял голову, все, что он увидел, – была стена пламени. Он, не узнав братьев Джанелли, отчаянно пытавшихся обрубить шнур, принял их за немцев, готовящих артиллерийское орудие к огню; его воспаленный разум подсказал ему: он погибнет, если не прикончит врага.

Франклин начал медленно ползти по направлению к кирпичной платформе на локтях и коленях. Его кончики пальцев нащупали что-то холодное и жесткое. Он схватил головку кувалды и потянул ее к себе. Теперь у него было оружие. Одним движение Франклин вскочил на ноги, держа кувалду высоко над головой и побежал по направлению к платформе, где ракеты все еще чертили небо.

С другой стороны посольства гости, сначала испуганные взрывом, теперь охали и ахали, когда фейерверки взрывались над головами. Находясь около посла, Мишель увидела, что он взглянул на часы и пробормотал, что будет черт знает что, если все это не кончится через 20 минут. Казалось, что все происходит самотеком, никакой организации не чувствовалось. Мишель искала глазами Франклина, потом, не видя ни его, ни Гарри, прошла сквозь толпу туда, где они с Франклином наблюдали приготовление фейерверка.

«Как ты могла быть такой дурой? Фейерверк! Как это могло отразиться на нем? Я оставила его с Гарри!»

Борясь с поднимающимся страхом, Мишель помчалась сквозь лабиринт заграждений, ее глаза испытали острую боль, когда она бросилась в едкий дым. Потом, также внезапно как и начался, фейерверк прекратился. Братья Джанелли осторожно двигались сквозь дым, заливая водой участки лужайки со сгоревшей травой. В конце платформы Мишель увидела Франклина на коленях, в руках он крепко держал кувалду, его голова запрокинулась назад, глаза наполнились слезами. Она подбежала к нему, и он повернул свое запачканное сажей лицо к ней.

– Я остановил их! – прошептал он хрипло, – их было сотни, но я их перебил…

Кувалда выпала из его рук, и Франклин повалился, всхлипывая. Мишель обернулась и увидела Гарри, стоящего около нее, его лицо, черное, как и у Франклина, его остекленевшие глаза.

– Что случилось? – спросила она.

– Произошел несчастный случай, – запинаясь, ответил Гарри. – Фейерверки выстрелили по ошибке. Франклин и я стояли около них… А потом он спятил.

– Помоги мне поднять его.

– Разве мы не вызовем доктора?

– Вызовем – позже.

Поддерживая Франклина за плечи, она наполовину вела, наполовину волокла его до стоянки машин. Мишель нашла своего шофера и усадила Франклина на заднее сиденье.

– Мы скоро будем дома, милый, – шептала она. – Все будет хорошо.

Франклин сжал ее руку.

– Я должен вернуться. Что-то надо делать, – он закрыл глаза, борясь с болью. – Делать что-нибудь… Не помню… Не помню…

Мишель осознала, что дверца машины все еще открыта.

– Иди и вызови Денниса Притчарда, – сказала она Гарри, нацарапав два номера – один домашний, другой – госпиталя. Расскажи ему, что случилось, и попроси его встретить нас в Беркли-сквер.

– Что говорить, если кто-нибудь спросит, что случилось?

Мишель бросила на него испепеляющий взгляд.

– Почему бы не сказать правду? Был несчастный случай. Франклин в шоке, и ты везешь его домой.

Мишель хлопнула дверью, обвила руками Франклина, пытаясь решить, что делать дальше. Инстинкт подсказывал: надо везти Франклина домой, где он будет в безопасности.

«Все, ради чего он работал, развалится вечером», – подумала она, вспомнив банкиров.

Мишель посмотрела на мужа. Его дыхание стало поверхностным и прерывистым, кожа была холодной на ощупь. Мишель укутала его одеялом и крепко держала.

В окно машины постучали.

– Притчард едет, – сказал Гарри тихо. – Он везет медсестру, на всякий случай. Потом хочет знать, все ли в порядке с Франклином.

«Надо решать; я могу поехать домой с Франклином, и вся работа, которую он делал, пропадет. Когда это случится, Роза потребует объяснения у меня, и с того времени наша жизнь превратится в ад. Или – я должна сделать то, что не может Франклин. Решай, Мишель!»

Мишель вышла из машины и вплотную подошла к Гарри.

– Я хочу, чтобы ты отвез его домой, – сказала она тихо. – Расскажи Притчарду, что случилось и оставайся с Франклином, пока я не вернусь.

– Ты не поедешь с ним?

– Я не могу объяснить сейчас. Я буду там, как только смогу.

Мишель схватила портфель Франклина, дала инструкции шоферу и поспешила в посольство.

Небольшая группа людей стояла вокруг руин кирпичной платформы, и старший Джанелли громко пересказывал катастрофу шефу протокольного отдела. Мишель обошла их и продолжила свой путь в посольство. Она задержалась около посольского секретаря, который затем провел ее в главный офис.

– Рад слышать, что с вашим мужем все в порядке, – сказал дипломат, поднимаясь на ноги. – Шок, да?

Мишель подарила ему самую обнадеживающую улыбку, на какую была способна.

– Франклин и мистер Тейлор оказались слишком близко около фейерверка. Они поехали домой переодеться.

– Значит, ваш муж не будет присутствовать на собрании, как запланировано?

– Нет, господин посол, но я буду. Глаза дипломата расширились.

– Простите, но вы уверены, что вы хотите сделать это?

– Да, – сказала Мишель твердо. Посол пожал плечами.

– Они ждут в конференц-зале.

Мишель возмутил его снисходительный тон, и она ступала нога в ногу с ним, когда они шли к сверкающим двойным дверям конференц-зала.

«Что я делаю?»

Отступать было уже поздно. Посол распахнул дверь и объявил:

– Джентльмены, – миссис Франклин Джефферсон. Их выражения были – от удивления до слабого любопытства, и изысканность их манер не смогла уменьшить ауру власти, окружавшую их. Эти люди были не просто хранителями больших сумм денег. Они были костяком и движущей силой, которая строила и охраняла империю.

«Да будь они прокляты, – подумала Мишель, злясь на собственный страх. – Они сидели за моим столом, они ели мой хлеб. И пусть выслушают».

Посол сказал несколько слов и вышел из комнаты. На несколько секунд воцарилась жуткая тишина.

– Миссис Джефферсон, – сказал сэр Манфред Смит. – Мы верим, что мистер Джефферсон отделался легким испугом.

– С ним все в порядке, сэр Манфред.

– А вы уполномочены говорить от его имени?

– Да.

Сэр Манфред оглядел своих коллег. Подал ли он им какой-либо знак, Мишель не поняла.

– Очень хорошо, миссис Джефферсон. Вы всецело владеете нашим вниманием.

Гарри Тейлор до этого никогда не испытывал подобного чувства: он был на грани паники. Франклин Джефферсон съежился в углу заднего сидения. Его трясло. Его руки, сжатые в кулаки, были прижаты к вискам. Его горло издавало высокий, пронзительный звук непрекращающейся боли. Гарри не знал, что делать. Сидел неловко на краю сидения, наблюдая за спидометром.

Прошла вечность, прежде чем машина наконец ткнулась в Беркли-сквер. Гарри с облегчением увидел подбежавшую женщину в хрустящей, накрахмаленной форме, за ней следовал, Боже помилуй, очень красивый мужчина, который представился как сэр Деннис Притчард. Гарри наблюдал, как он и его медсестра ввели Франклина в дом, затем медленно последовал за ними.

В библиотеке Гарри налил себе шотландского виски и подождал, пока успокоятся нервы. Даже и после этого его ум был возбужден.

Гарри понимал, что то, чему он был сейчас свидетелем, было доказательством того, что Франклин Джефферсон – очень больной человек. Но как много людей это знает? Мишель. И доктор. Но, конечно, никто другой. Гарри никогда не слышал о том, чтобы Франклин терял контроль над собой.

«Даже от Розы».

Мысль ошеломила Гарри. Теперь некоторые странности начали приобретать смысл. Мишель постоянно вертится вокруг Франклина, Мишель играет такую активную роль в бизнесе Франклина… Но в Нью-Йорке Роза даже не намекала, что Франклин может быть болен и что для этого Гарри посылают в Лондон.

«Почему она не все мне говорит? Или она не знает?»

Гарри был убежден, что здесь что-то не то. Пока все были заняты наверху, он проскочил в библиотеку. Он не надеялся найти ничего такого, что объяснило бы ему, что с Франклином, но его сейчас это и не интересовало. Он хотел знать, почему Мишель, заботливая жена, решила не сопровождать мужа домой. Только очень важная причина могла заставить Мишель действовать таким образом. Касалась ли эта причина дорожных чеков?

Гарри начал с наиболее естественного места: стол Франклина. – Понимая, что в любой момент могут войти, он быстро просмотрел открытые ящики, потом задержал внимание на большом ящике, который был закрыт. Гарри снял маленький перочинный ножик с перламутровой рукояткой со своей цепочки для ключей и отпустил лезвие. Как он и рассчитывал, замок был больше для украшения. Гарри нашел толстую тетрадь в голубом кожаном переплете. Узнав почерк Розы, он понял, что нашел жилу.

«Она послала меня сюда на ложь… Американским банкам нечего делать с дорожными чеками. Речь шла о британских банках…» Чем больше Гарри вникал в план Розы, тем больше он восхищался ее смелостью и хитростью. Но сильнее уважения был гнев. Роза обманула его с самого начала. Мишель и Франклин продолжили ложь.

Мозг Гарри лихорадочно работал. Единственная причина, по которой Мишель осталась в посольстве – встреча с британскими банкирами. Гарри был убежден, что Роза не имеет представления ни относительно болезни Франклина, ни о том, как глубоко ее невестка была вовлечена в критическую для «Глобал» операцию. А он это знал, и это надо было использовать как свое преимущество. Ключом был выбор наиболее эффективного пути, – чтобы не только стать независимым от Розы, но сделать это так, чтобы, когда этот карточный домик рухнет, никто бы не мог осмелиться предположить, что он здесь как-то замешан.

Гарри обдумывал варианты, продолжая читать. Он не мог поверить собственному счастью, когда слова, выведенные почерком Розы, дали ему ответ.

– Мистер Тейлор?

Гарри так углубился в чтение, что и не услышал, как открылась дверь библиотеки. С еще склоненной головой, с выражением глубокого интереса на лице и с сердцем, бьющимся в горле, он обернулся.

– Да?

– Я только хотел сказать вам, я еду обратно в госпиталь, – сказал Притчард. – Пусть миссис Джефферсон позвонит мне, как только вернется.

– Конечно, доктор. Как Франклин?

– Спит. Я попросил медсестру остаться на ночь.

Гарри слышал какие-то другие передвижения на лестнице и в холле. Тетрадь жгла ему пальцы. Если бы он мог взять ее с собой. Франклин не хватился бы день-два, но Мишель… Осознавая, что доктор все еще следит за ним, Гарри спокойно положил тетрадь в ящик и закрыл его.

– Могу я что-нибудь сделать для Франклина? – спросил Гарри, провожая врача в переднюю.

– Я думаю, что вы уже достаточно помогли, – ответил Притчард, проницательно глядя на Гарри. – Не поранились?

– Только грязный и в порохе.

– Помойтесь. Если его не удалить, можно получить инфекцию.

Как только доктор ушел, Хастингс провел Гарри в спальню для гостей. Гарри быстро помылся и вернулся в кабинет хозяина. Его работа еще не была окончена.

Сестра у кровати Франклина была молодая, домашнего вида женщина с ясным лицом и коренастым телосложением. Гарри не удивился, что на пальце у нее не было кольца. Он знал, что такие женщины могут быть очень добрыми.

– С ним все в порядке? – прошептал Гарри, мягко постучав в дверь.

– Да. Вы, должно быть, мистер…

– Тейлор. Но, пожалуйста, зовите меня Гарри. Ужасно, как это все случилось.

– Вы все знаете об этом, да? Гарри кивнул.

– Это ужасно, – продолжала она. – Мы пытаемся сделать все, чтобы помочь ему.

– Я тоже хотел бы помочь, – сказал Гарри, заглядывая ей в глаза. – Знаете, если снова что-нибудь случится, когда я с ним. Может быть, вы расскажете, что я мог бы делать?

– Это очень благородно, – согласилась женщина. – Вы, должно быть, очень хороший друг. О, нет нужны говорить шепотом. Морфин ему помогает.

«Морфин!»

Дальше Гарри не слушал.

 

29

Никогда в жизни Мишель так не нервничала. Когда она шла к пустому креслу во главе стола, ее каблуки стучали как винтовочные выстрелы в тишине, повисшей под куполом зала заседаний. Когда она села, она не увидела ни намека на подбадривание или симпатию в шести лицах, смотрящих на нее.

Мишель положила на стол документы, которые она взяла из машины и открыла рот. Вдруг все слова пропали. Она точно знала, что должна сказать, но единственное, о чем она могла думать сейчас – это Франклин и ужас, застывший на его лице.

Как она могла оставить его одного!

– Миссис Джефферсон, мы все осознаем, что вы озабочены состоянием мужа, – мягко сказал сэр Манфред Смит. – Мы понимаем, что вы хотели бы быть с ним в такое время.

Эти слова председателя «Барклейс» вывели Мишель из оцепенения.

– Благодарю вас, сэр Манфред, но я уверена, с мужем все в порядке. Я готова начать.

Мишель говорила час, прерываясь только, чтобы пустить документы и образцы дорожных чеков по столу. Только теперь она заставила себя не думать о Франклине. За ним смотрит Притчард. Единственное, чем она может помочь Франклину, это сделать то, что он не способен был сделать. Мишель закончила презентацию и глубоко вздохнула.

– Есть вопросы, джентльмены? – спросила она, готовясь к неизбежной инквизиции.

Никто не сказал ни слова. На помощь снова пришел сэр Манфред.

– Может быть, вы нас оставите на несколько минут, миссис Джефферсон, мы обсудим дело между собой?

Мишель покраснела.

– Конечно.

Мишель вышла по возможности с достоинством. В холле она прислонилась к стене, чтобы восстановить самообладание. Все позади. Она все сделала лучшим образом, а все остальное уже не в ее силах. Мишель поспешила найти телефон. Отвечал ей Хастингс, он заверил, что Франклин прибыл в сохранности, а доктор Деннис был и уже ушел. Мишель коротко переговорила с медицинской сестрой и предупредила, что будет дома очень скоро.

Возвращаясь в конференц-зал, она думала, сколько времени понадобится банкирам для размышлений. Она была удивлена, найдя двери открытыми, а людей – выходящими.

– Мы под впечатлением как от вашего предложения, так и от вашей презентации, – сказал сэр Манфред. – Хочу отметить, что вы прекрасно держались.

Сердце Мишель сильно забилось:

– Вы приняли решение? Сэр Манфред улыбнулся.

– Мы изучим предложение и вскоре Дадим вам знать.

Увидев, что Мишель пала духом, он добавил.

– Я говорю только от себя, конечно, но я считаю, что дорожный чек – это то, в чем «Барклейс» и «Глобал» могли бы сотрудничать.

– Спасибо, сэр Манфред, – благодарно сказала Мишель. – Я передам мужу.

Мишель быстро попрощалась с послом и покинула вечер. Прибыв домой, она немедленно пошла посмотреть на Франклина. Он мирно спал, и медсестра Мартин заверила ее, что все хорошо. Сэр Деннис позвонит завтра утром, чтобы сделать следующее назначение. Устав безмерно, Мишель спустилась в библиотеку.

– Ты, наверное, устал, – сказала она Гарри.

– Рад был помочь, – ответил Гарри, поклонившись.

– Иди домой и отдохни. – Мишель поколебалась. – И Гарри, пожалуйста – никому ни слова о том, что произошло с Франклином. Ему было плохо, но публике об этом знать не надо.

Гарри развел руками:

– Я понимаю.

Гарри сказал себе, что его совесть чиста. О поведении Франклина он ничего не расскажет. По крайней мере, не сейчас. Но есть другие вопросы, относительно которых он уже решил, что делать. Его план был опасен, однако, если удастся его осуществить, оба – Мишель и Франклин больше не будут иметь ничего общего с «Глобал». Роза увидит, что остается только одно лицо, которое может заполнить этот вакуум.

На следующее утро Гарри написал письмо, которое переписывал несколько раз, чтобы достичь уверенности, что оно выражает точно то, чего он хочет. Подписав, он вложил его в толстый конверт и передал в офис адресата. Потом Гарри стал ждать. Он разочаровал леди Патрицию, проигнорировав их обед, но был вознагражден за терпение. В час дня зазвонил телефон и тихий голос дал Гарри инструкции.

В свете единственной лампы своего офиса сэр Томас Балантин демонстрировал каждый из своих 75 лет. Кожа его черепа была усеяна пигментными пятнами, которых не могли скрыть несколько оставшихся прядей седых волос. Его руки, сложенные на столе, были разрисованы толстыми глубокими венами под полупрозрачной кожей, пальцы и суставы распухли от артрита.

– Ваше письмо интригует, – сказал сэр Томас хриплым шепотом. – Оно много обещает, но мало констатирует.

– Поэтому я знал, что вы захотите увидеть меня, – ответил Гарри.

Сэр Томас Балантин вздохнул с длинным медленным шипением. Он не выносил наглости, особенно от иностранца, приглашенного в его дом, наиболее приватное место в приватном, тщательно охраняемом мире. Да, этот Гарри Тейлор, такой, какой он был, и, что еще важнее, на что он был способен, заслуживал его терпения. Сэр Томас сказал правду: письмо Гарри заинтриговало его.

«Хотя мы с вами не имеем удовольствия быть знакомыми, это было бы в ваших интересах и в интересах компании, главой которой вы являетесь, внимательно выслушать, что я скажу…»

Писавший разбирал успех векселя «Глобал» в США и намерения Розы Джефферсон вывести компанию на международную арену. Он заключил утверждением, что у него есть ценная информация для главы администрации «Кукс» и требовал ответа, чтобы устроить встречу.

Сэр Томас прочел письмо несколько раз. Он знал все о «Глобал» и властной Розе Джефферсон, хорошо осознавая ее успех с векселями и тот факт, что Франклин Джефферсон был в Лондоне, хотя никто не мог определенно сказать, зачем. Сэр Томас также проверил данные о происхождении и биографии Гарри Тейлора. Единственным пятном на безупречной карьере была его отставка в чикагском «Глобал», за которой следовал немедленный перевод на Нижний Бродвей. Наблюдатели сэра Томаса предполагали, что причиной для таких перемен была связь Розы с молодым сотрудником. Сэр Томас считал возможным, что в то время как Роза Джефферсон простила своему любовнику его грехи, возможно, он не был готов сделать то же самое.

– Вы заключаете, что Роза Джефферсон намеревается составить конкуренцию «Кукс», – произнес он голосом, сухим как осенние листья. – Каковы ваши доказательства?

Гарри закинул нога на ногу и поднял голову.

– Вчера вечером в американском посольстве при праздновании 4 Июля Франклин должен был иметь маленький tête-à-tête с директором «Барклейс» и другими городскими банками. Что это вам говорит?

– Что это говорит мне?

– Джефферсон хотел рассказать «Барклейс» и другим, что «Глобал» готова делать бизнес в Британии и Европе. Встреча была настолько важной, что, когда Джефферсон слегка пострадал от взрыва, вместо него провела презентацию его жена.

Теперь сэр Томас был определенно заинтересован. Устраивая такую встречу, Франклин Джефферсон должен был иметь много бесед, чтобы свести директоров банков. Сэр Томас об этом ничего не слышал.

– Почему он гоняется за банками? – спросил сэр Томас, говоря в темноту.

– А почему Роза Джефферсон ходила в Первый Национальный, Фиделите и к другим американским видным деятелям? – риторически спросил Гарри. – Потому что она хотела убедиться, что они станут продавать и принимать ее векселя.

– Вы говорите, она хочет распространить бизнес, связанный с векселями, на другие территории?

Голос главы «Кукс» прозвучал скептически.

– Но мы имеем жесткие законы относительно хождения зарубежной валюты в нашей стране. Долларовый вексель здесь не имеет цены. Никто не примет его вместо стерлинга.

– Кто сказал, что он должен быть в долларах? – предположил Гарри. – Или что это будет вексель? Роза Джефферсон создала новый международный финансовый инструмент, который называется дорожным чеком. Держу пари, что Банк Англии уже согласился на его оплату в английских фунтах. А если ваш головной банк подписывает…

– Расскажите мне об этом дорожном чеке, – сказал сэр Томас.

Гарри сделал одолжение, пересказав почти слово в слово, что он прочитал вчера вечером в записках Розы. Хотя лицо пэра оставалось безучастным, Гарри был уверен, что сэр Томас не пропустил ничего. Если британские банки приняли дорожный чек, потому что это было им выгодно, тогда более мелкие финансовые институты будут следующими, а за ними пойдут отели, пароходные и железнодорожные компании – самое сердце туров «Кукс». Вместо того чтобы платить «Кукс», турист сможет переводить деньги, подписав чеки на транспорт, жилье, даже еду.

– Я допускаю: у вас есть доказательства, что такой инструмент существует? – спросил наконец сэр Томас.

Для Гарри это была самая сложная часть. Он не сомневался, что сэр Томас поверил ему, но это еще не означало, что он будет действовать. Скрытые обещания не разобьют лед. Он должен идти с тем, что у него есть: правда.

– Есть доказательства, – сказал Гарри тихо и доверительно. – Я видел это вчера вечером, написанное почерком Розы в Беркли-сквер. Но принести вам я не мог. Я мог бы взять это у Франклина, но не у его жены. И я не хочу попасться.

Сэр Томас поверил ему. Обстоятельства, при которых Гарри Тейлор видел план Розы, были правдоподобны. Но что убедило сэра Томаса в том, что Тейлор говорит правду, так это тот факт, что, придя сюда, он вручил свою судьбу в руки сэра Томаса. Тейлор не хотел быть пойманным во время похищения планов, чтобы быть выброшенным из «Глобал» и угодить в тюрьму. Сэр Томас мог устроить это одним звонком в Нью-Йорк. Что вызывало законный вопрос:

– Допустим, что все, что вы мне говорили, соответствует действительности. Что вы получаете от всего этого, мистер Тейлор?

– Две вещи, – спокойно ответил Гарри. – Во-первых, если я смогу доказать, что Франклин Джефферсон некомпетентен, я буду его последователем в «Глобал». Во-вторых, на случай, если по каким-нибудь причинам «Глобал» меня не устроит, я хочу иметь приличную альтернативу. Я не прошу денег, мистер Томас. Но я рассчитываю, что вы вспомните, что я сделал, если я когда-нибудь снова обращусь к вам.

Сэр Томас был слегка удивлен. В крайнем случае он рассчитывал, что Тейлор будет просить счет в швейцарском банке с депозитом.

«Вы умны, мистер Тейлор, но не искусны. Есть много вещей, которые вам надлежит узнать».

– Очень хорошо. Ваши условия приемлемы. Я обдумаю все, что вы мне сказали. Вы узнаете о моем решении очень скоро.

Гарри не совсем поверил, что он действительно получит то, за чем пришел. Он сидел в темном офисе, думал, что еще сказать.

– Еще что-нибудь, мистер Тейлор?

– Нет…

«О да, – подумал сэр Томас, звоня своему вечернему секретарю. – Ты только начинаешь узнавать, что чувствует человек, становясь Пилатом. Познай это, мистер Тейлор. Это пятно тебе уже не смыть. Неискушенный ты человек».

* * *

Как все, кому за семьдесят, сэр Томас Балантин спал мало. За ночь он делал много работы. Как только ушел Гарри, глава администрации «Кукс» заставил секретаря принести многотомные документы по Розе Джефферсон. Сидя над ними, сэр Томас тщательно изучил каждый аспект векселей, затем спрограммировал, что этот интернациональный эквивалент даст. Он набросал виды контрактов, которые понадобятся Розе Джефферсон для британских банков, как и где чеки будут продавать, возможные комиссионные банков, проблемы банковской расчетной палаты и, наконец, как железные дороги, отели, пароходства могут быть взяты на абордаж. Когда он убедился, что приблизился к стратегии «Глобал» насколько можно близко, он не сомневался, что план Розы Джефферсон был одновременно дерзким и впечатляющим, а для «Кукс», возможно, гибельным. Печально, но ее мечты никогда не увидят света дня.

В пять часов утра, когда сэр Томас закончил эту работу, он почувствовал холодный ветерок. Роза Джефферсон не подозревает, какой удар ждет ее.

До полудня следующего дня Франклин не вставал с постели. Мишель поблагодарила сестру Мартин за ее работу и затем вывела Франклина в сад.

– Долго я был идиотом прошлым вечером? – спросил Франклин мрачно.

Его голос был сиплым от морфия, и бледность была единственным признаком его постоянной усталости.

– Никто не знает, – твердо сказала Мишель и объяснила, что случилось и как быстро Гарри привез Франклина домой.

– Слава Богу, сэр Дэннис прибыл очень быстро. – Она выдержала паузу. – Я ужасно волновалась, оставив тебя.

– Что знает Гарри? – спросил Франклин, убирая ее руку.

Мишель рассказала ему, как она объяснила Гарри.

– Он не так прост, – ответил Франклин. – Но я думаю, мы можем ему доверять.

Мишель тоже хотела бы доверять Гарри и надеяться на его молчание. Но сейчас ей надо было поделиться с Франклином более важным. Мишель рассказала о своей встрече с банкирами.

– Ты удивительна, – сказал Франклин. – Все у нас в порядке.

– Еще нужно подождать их окончательного решения, – осторожничала Мишель.

– Простая формальность, моя дорогая.

Прежде чем Мишель ответила, появился Хастингс, сказав, что для нее есть пакет. Мишель последовала за дворецким в дом и была удивлена, когда он вручил ей телеграмму.

– Из Парижа, мэм, – пробормотал Хастингс. – Я думал, вы захотите увидеть сразу же.

Мишель вскрыла конверт, прочла три фразы и впервые поверила, что ночные кошмары могут кончиться. Доктору Эрни Стилвотеру не только удалось напасть на след армейской медицинской карты Франклина, но она уже отправлена в Лондон. И через два или три дня будет в руках сэра Денниса.

К десяти часам утра сэр Томас Балантин начал действовать. Он пригласил директоров трех крупнейших банков страны и встретился с каждым отдельно. Он провел ланч, чай, обед, слушая, как каждый пытается выяснить цель встречи. Только в самую последнюю минуту сэр Томас сообщал своему гостю, что информирован о встрече его с Мишель и знает, что обсуждалось и что за планы у Розы Джефферсон.

Их одинаковое состояние шока доставило ему удовольствие.

Удовлетворенный, сэр Томас откинулся на спинку стула и наблюдал как его гости отступали, клянясь, что они не собирались заключать соглашения с «Глобал», столь огорчительного для одного из самых значительных вкладчиков. В конце концов он решил быть великодушным, заверив их, что деньги «Кукс» останутся в их распоряжении, пока они будут понимать друг друга и ни при каких условиях никто из них не будет иметь дело с Розой Джефферсон или ее дорожными чеками.

Вернувшись домой из Сити, сэр Томас спросил себя, что ему делать с Гарри Тейлором. Он знал много таких искателей приключений, как Гарри, раз использованных и затем навсегда списанных. У всех них была общая фатальная ошибка: они были убеждены, что могут перехитрить кого угодно и когда угодно. Сэр Томас улыбнулся. Так или иначе, Гарри Тейлор получит свое вознаграждение. Он не нуждается в помощи сэра Томаса за это.

Следующие сорок восемь часов Мишель не знала, что делать с собой. Она вскакивала каждый раз, когда звонил телефон, и мчалась к двери, когда звонил колокольчик.

– Ну, ты не должна больше ждать, – сказал Франклин на третий день. – Звонил сэр Манфред. Он хочет видеть меня сейчас.

– О, милый, это чудесно!

– Я думаю, тебе надо пойти со мной. В конце концов это ты убедила его.

Мишель затрясла головой:

– Нет, спасибо. Я уже приняла участие в твоих делах.

Когда Мишель проводила Франклина до двери, что-то шепнуло ей, что она сделала ошибку, не пойдя с ним. «Стоит нервничать!» – бранила она себя.

– Счастливо, дорогой! – крикнула она вслед. Франклин послал воздушный поцелуй и сел в машину.

Не прошло и пяти минут после отъезда Франклина, как позвонил сэр Деннис Притчард.

– Я получил карту из Парижа, миссис Джефферсон. Я должен видеть вас и вашего мужа немедленно.

Когда Мишель сказала, что Франклин уехал, доктор ответил:

– Очень хорошо, я объясню все сначала вам, потом мы привезем Франклина в госпиталь сразу же.

– Это не может быть правдой, – Мишель пристально смотрела на сэра Денниса. – Это, должно быть, ошибка.

«Любой врач со времени Гиппократа слышит эти слова, – подумал сэр Деннис. – Почему отец медицины не оставил нам ответа?»

– Я хотел бы, чтобы это было ошибкой, мисс Джефферсон. Однако человек, который оперировал вашего мужа, – один из лучших французских нейрохирургов. Ему помогали видные американские специалисты. Франклин получил наиболее квалифицированную помощь.

Мишель отказывалась верить словам, написанным на французском и английском, которые холодно констатировали то, с чем она должна была примириться. После эвакуации Франклин был отправлен в Париж, где, за свой героизм и из личного уважения генерала Першинга, он получил первоклассное лечение. Первые записи доктора Бубьена показывали, что нейрохирург рассматривал это как обычную операцию. Но когда Бубьен и его коллеги взглянули на шрапнель в черепе, они изменили свое мнение. Осколки металла внедрились слишком глубоко. Некоторые застряли напротив спинного хребта. Любая попытка сдвинуть их означала бы в лучшем случае паралич, или, что более вероятно, смерть. Хотя неизбежно шрапнель в дальнейшем будет оказывать все большее и большее давление и причинит жестокое истощение, было принято решение прекратить операцию.

– Почему же они ему не сказали? – прошептала Мишель.

– Заметим, миссис Джефферсон, что Бубьен сделал подробный отчет для военных. Возможно, он и другие доктора верили, что так лучше для Франклина: не знать по крайней мере некоторое время.

– Тогда как могли военные не сказать ничего? Сэр Деннис тщательно взвесил свои слова.

– Я могу сказать только то, что думаю сам. Случилось то, чего я и опасался. Военные послали какую-то бумагу вашему мужу, прямо или через врача в Нью-Йорке. По той или иной причине послание было перехвачено, либо факты были сознательно скрыты.

– Харрисом!

– Какую-то роль сыграл Харрис, – согласился сэр Деннис. – Но я не могу поверить, что он действовал по своей собственной инициативе.

Весь жуткий смысл вывода врача обрушился на Мишель.

– Роза? Роза скрывала это от него! Но почему? Сэр. Деннис пожал плечами.

– Возможно, конечно. Боюсь, что об этом надо спрашивать ее. Поверьте мне, я заинтересован не меньше вас в ее объяснении.

– Я добьюсь его! То, что она сделала, чудовищно!

– Но сейчас мы должны сообщить вашему мужу, – твердо сказал сэр Деннис. – Он должен знать, что случилось с ним и почему.

– Должно же быть что-нибудь, что вы можете сделать! – закричала Мишель. – С тех пор ведь были успехи в хирургии…

– Но ничего такого, что могло бы помочь Франклину, – сказал сэр Деннис. Хотя ему было больно, он не мог позволить этой женщине иметь ложную надежду.

– Мы можем пытаться контролировать состояние Франклина, но в конечном счете…

Последний запас сил Мишель иссяк, и она разрыдалась. Она оплакивала Франклина и себя, прекрасные воспоминания об их первых неделях и те мучения, которые они терпели от Розы в Нью-Йорке. Она плакала по всему, чего больше никогда не будет, и потому, что Роза Джефферсон обманула их.

Сэр Манферд Смит поднялся, когда Франклин вошел в его роскошный офис со сводчатыми расписными потолками и высокими французскими окнами, выходящими на Королевскую биржу. В отличие от некоторых коллег глава «Барклейс» любил молодого американца. Когда он увидел энтузиазм и ожидание на лице Франклина, он почувствовал отвращение к тому, что должен был сделать.

– Я вижу, что последствий инцидента в посольстве нет? – спросил сэр Манфред.

– Никаких, спасибо.

– Я должен сказать, что ваша жена повела себя очень умело, – продолжал банкир. – К несчастью, после тщательного взвешивания мы в «Барклейс» не думаем, что мы можем участвовать в программе дорожного чека, предложенной «Глобал».

Дрожь прошла по телу Франклина.

– Я… Я не уверен, что я понимаю, – запинаясь, сказал он. – Мишель сказала, что вам понравилась идея, что вы готовы были вдохновить других.

– Возможно, я оставил у миссис Джефферсон такое впечатление, – мрачно ответил сэр Манфред. – Я не могу сказать вам, как я сожалею о том, что это сделал. Я не имею права инспирировать ложные ожидания, не поговорив с коллегами.

– Но что переменилось? – спросил Франклин. – Вы никогда прежде не показывали, что были какие-то проблемы. Банк Англии одобрил чек. Я не понимаю…

– Мистер Джефферсон, я не могу вдаваться в детали. Я должен только сказать вам, что мы имеем обязательства перед другими клиентами, и наше обязательство по вашему проекту ни в их интересах, ни в интересах банка.

Франклин не знал, что сказать и как спорить. Все выглядело таким обещающим, что он не ожидал отказа.

– Возможно, мы могли бы обговорить еще раз определенные пункты в контракте.

– Обсуждать действительно нечего. Я сожалею, но «Барклейс» не согласен на ваше предложение, увы.

Сэр Манфред поднялся и проводил Франклина до двери.

– И последнее, мистер Джефферсон. Пожалуйста, не обвиняйте вашу жену. Она держалась очень хорошо.

Не сознавая как, Франклин очутился на Бартоломеолейн, подталкиваемый людским потоком, который тек непрерывно через лондонскую знаменитую Сквер Майл. Когда подошел шофер, Франклин сказал ему, что он пойдет пешком, и направился к Корнхилл-стрит, где было главное управление Вестминстерского банка. Через тридцать минут он вышел еще более потрясенный, чем прежде. Глава «Вестминстерс» был краток: нет никакой надежды на совместный с «Глобал» бизнес.

Взбудораженный Франклин шел по направлению к Грейсчерч-стрит. Он поймал директора Лондон-Индия Банк, третьего главного участника, в вестибюле, когда тот шел на ланч.

– Я удивлен, что вы не получили наше отрицательное уведомление, мистер Джефферсон, – сказал директор, явно желая отделаться от незваного посетителя. – Я послал его с курьером сегодня утром. Однако, поскольку вы здесь, я могу сказать, что Лондон-Индия не заинтересовался вашим предложением.

Директор пытался пройти мимо, но Франклин схватил его за рукав.

– Меньшее, что вы должны сделать, это сказать мне – почему? – воскликнул Франклин.

Директор оглянулся и увидел, что два дюжих швейцара заметили суматоху.

– Банковская политика, – сказал он громко, успешно привлекая их внимание. – И будьте так добры, оставьте меня.

Прежде чем Франклин успел сделать это, пара сильных рук схватила его сзади.

– Делайте, что вам говорят, – сказал швейцар. – Скандала не хотите?

Франклин зарычал, лягнув ногой. Швейцар, держащий его, взвыл от боли. Франклин повернулся и ударил кулаком другого в солнечное сплетение.

Прежде чем кто-нибудь успел притронуться к нему, Франклин прижал директора к стенке.

– Что происходит? – прошептал он. – Почему передо мной закрываются двери?

Банкир захныкал, но ничего не ответил. Кровь текла из разбитого директорского носа.

– Почему?

– Ты ублюдок, – всхлипнул директор. – Это «Кукс»! Никто не пойдет против него, чтобы делать бизнес с тобой.

Франклин не поверил своим ушам.

– Как? Как «Кукс» узнал об этом?

Ответа он получить не успел, услышав сзади шаги. Он ослабил хватку и нырнул в пучину зевак на улицу, растворившись в толпе.

Черный гнев накачивал адреналин в ноги, когда Франклин бежал по направлению Ломбард-стрит. Он чувствовал сильное головокружение. Он замедлил шаги только тогда, когда увидел рекламный знак, изгибающийся вокруг верхушки довоенного здания, где было главное управление «Кукс».

Это было невозможно: как «Кукс» мог узнать о дорожных чеках! Официальные лица в Английском Банке и директора частных банков присягали на секретность. Кроме них только он, Роза и Мишель знали все детали.

У Франклина выступил холодный пот. Рано или поздно он узнает, кто должен ответить за это, даже если ему придется обратиться к самому старику Балантину.

До этого не дошло. Пересекая дорогу, боковым зрением Франклин увидел сверкающий черный роллс-ройс, остановившийся перед «Кукс». Когда к машине подбежал швейцар, Франклин устремился в том же направлении. Только один человек был достоин такого внимание: сэр Томас Балантин. Франклин наблюдал, как он выходит из машины. Он хотел закричать, но слова застряли в горле. Потом сэр Томас подошел к Гарри Тейлору. Они перекинулись словами, пожали друг другу руки, потом Гарри пошел прочь.

Франклин сощурил глаза, но сдержать боль не мог. Вдруг мир стал черным, и он почувствовал себя ныряющим вниз головой в длинный, бесконечный туннель, где никто не слышит его крики.

– Расскажите мне еще раз, что случилось, – сказала Мишель.

Шофер быстро пересказал инцидент у Лондон-Индия Банк, как он забежал в вестибюль и увидел, как Франклин обращается с директором.

– Он выскочил за дверь в последнюю минуту, мэм. Я пытался остановить его, но все произошло очень быстро. Из-за движения и всего остального я не смог найти его.

– Ты знаешь, почему произошел инцидент? – нажимала Мишель.

– Нет, мэм. Но он был не в себе, уже когда вышел из «Барклейс».

– Боже мой!

Мишель повернулась к Хастингсу.

– Ты говорил, Франклин заходил домой? Лакей кивнул.

– Мистер Джефферсон пробежал мимо меня, будто за ним дьявол гнался. Он заскочил в библиотеку, был там несколько минут, потом убежал снова.

– Ты не мог хотя бы попытаться остановить его? Хастингс опустил глаза.

– Виноват, мэм, я боялся его.

Мишель потрясла головой.

– Нет, Хастингс. Это я должна извиниться. Ты ничего не мог сделать.

Она посмотрела на обоих мужчин.

– Говорил он что-нибудь вообще, чтобы можно было понять, куда он направляется?

Никто не ответил. Мишель терялась в догадках. Очевидно, что-то ужасное случилось в «Барклейс», что послужило спусковым крючком для Франклина. Нужно было немного воображения, чтобы понять, что случилось. Но сейчас она должна сконцентрироваться на поисках Франклина. Очевидно, он зашел домой, чтобы взять что-то, что было нужно, перед тем как он пошел…

– Хастингс, пойдемте со мной. Мы должны осмотреть все в библиотеке. Когда мы поймем, что он взял, мы сможем понять, куда он пошел.

– Что мы будем искать, мэм?

– Хотелось бы знать. Что-то, что не на месте, что-то пропавшее.

Мишель начала поиски со стола Франклина. Она просмотрела один за другим ящики, не обнаружив ничего пропавшего, пока не заметила царапин на нижнем ящике. Мишель нахмурилась. И у нее, и у Франклина были ключи.

Или тут был кто-то еще? Кто еще был в доме?

В это время ее окликнул Хастингс:

– Мэм, посмотрите на это!

Мишель наклонилась к шкафу, наблюдая, как Хастингс прижимал пальцами отскочившие куски панели, под которой обнаружился потайной ящик.

Внутри него все было выложено красным бархатом и имело форму футляра для пистолета.

– Хастингс!

– Мэм, я клянусь, я совсем забыл об этом! Друг мистера Джефферсона принес это как военный сувенир, немецкий. Законы о хранении оружия в этой стране жесткие, и поэтому ему не хотелось лишних хлопот. Он спрятал револьвер сюда, заперев ключом.

– Почему ты не рассказал мне? – закричала Мишель.

– Потому что и сам мистер Джефферсон об этом не говорил, – сказал Хастингс потерянно. – Это было его дело.

«Зачем тебе нужен пистолет, Франклин? Кто так ранил тебя, что это единственная вещь, о которой ты мог думать? Сэр Манфред Смит…»

Мысль прокрутилась в голове Мишель и вернулась к взломанному ящику. Она открывала его в последний раз перед вечером в посольстве. С тех пор ни она, ни Франклин не нуждались в том, чтобы открывать его. И никого не было в доме.

– Гарри… – прошептала Мишель.

Гарри Тейлор был в беспечном настроении, когда сворачивал на свою квартиру в «Белгравии», прыгая через две ступеньки. Этим утром секретарь главы «Кукс» вызвал его к Балантину в дом-крепость на Сент-Джон-Вуд.

– Ваша информация оказалась верной, – сказал сэр Томас. – Будьте уверены, что Роза Джефферсон ничего не получит от дорожных чеков. Если вы хотите работать дальше, я предлагаю вам сделать это теперь.

Гарри хотел. Всю дорогу домой он составлял телеграмму Розе.

«А Роза, – думал Гарри, открывая дверь, – сделает остальное для меня».

Он сразу же понял, что что-то не в порядке. Внутри кто-то есть.

– Привет, Гарри.

Франклин сидел в черном кожаном кресле в гостиной. Гарри открыл рот, чтобы ответить, потом увидел глаза Франклина, безжизненные и бесцветные. В руках у него был пистолет, направленный на Гарри.

– Франклин!

– Подойди ближе, Гарри.

Гарри подчинился, осторожно сделал три шага к гостиной.

– Почему ты это сделал, Гарри? Почему ты предал меня?

Холодный, бархатный голос Франклина бросил Гарри в дрожь.

– Я никогда ничего не делал тебе во вред, Франклин, – осторожно ответил Гарри.

– Да? А что ты делал с сэром Томасом Балантином этим утром?

Гарри знал, что отвечать надо немедленно. Но он попытался изобразить удивление.

– Я задал тебе вопрос, Гарри.

– Он расскажет тебе, Франклин, но не сейчас. Не таким образом. Он расскажет всем, что мы хотели бы знать, в полиции.

Никто из них не слышал, как Мишель вошла через переднюю дверь.

– Мишель, слава Богу, что ты здесь! – воскликнул Гарри.

– Не двигайся! – крикнул Франклин. Он посмотрел на Мишель, и впервые его рука дрогнула.

– Ты знаешь, что он сделал нам? – прошептал он.

– Знаю, дорогой, – сказала Мишель как можно спокойнее. – И он за это заплатит, я обещаю. Но не в том случае, если ты ранишь его.

Франклин, казалось, не слышал ее.

– Ты знаешь, сколько людей я убил, Гарри? Дюжины, может быть сотни. Они были солдаты. Лучшие мужчины, чем ты. Я мог убить тебя так легко, Гарри…

Мишель ужаснулась сумасшествию, плясавшему в глазах Франклина.

– Франклин, – сказала она мягко. – Ты помнишь Париж, врача, который у тебя там был?

Франклин дико посмотрел на нее.

– Я никогда не был в Париже! О чем ты говоришь?

– Ты был, дорогой! Тебе делали операцию после ранения, только…

Гарри выбрал момент, чтобы шевельнуться. Франклин опустил пистолет, и его внимание было направлено на Мишель. Гарри рассчитывал, что успеет выскочить в переднюю, прежде чем Франклин отреагирует. Он ошибся.

Солдатский инстинкт взял верх. Франклин увидел пятно движущегося человека, в тот же момент поднял пистолет и нажал курок. Выстрел прозвучал как раскат грома. Пуля должна была поразить Гарри до того, как он достигнет холла. Но вместо того, чтобы оказаться впереди Мишель, Гарри прыгнул за нее. Крик Мишель – было последнее, что осознал Франклин.

Время застыло. Двое мужчин пристально смотрели на Мишель, красное пятно проступало из-под белой сатиновой блузки, в верхней части груди. Наконец Гарри посмотрел на Франклина, его выражение было выражением полного смирения. Он знал, что он тоже умрет.

Пистолет упал на пол. Франклин сделал шаг вперед, колеблясь, потом второй, третий. Он смотрел прямо перед собой и прошел мимо тела жены, будто оно было невидимым. Только когда щелкнула закрывающаяся дверь, Гарри понял, что все это время он не дышал.

 

30

Монк вытянулся на кушетке в офисе во все свои шесть футов и три дюйма. Его рука свободно свисала с кушетки, пальцы лежали на полу. Если бы не паковый лед на лбу, издатель журнала «Кью» выглядел, как если бы он испустил дух. Он совершенно не мог вспомнить, как он вчера отмечал свой день рождения, кроме того, что было в достатке канадского ржаного виски. Дальнейшее было историей, в которую лучше не вдаваться.

– Мистер Мак-Куин!

Монк съежился, когда хлопнула дверь.

– Джимми, не ори, – сказал он хрипло. Редактор сунул телеграмму в ладонь Монка.

– Только что получена. Вам лучше бы взглянуть. Монк повернул голову, и лед упал на пол. Он вытер лицо полотенцем и попытался сконцентрировать внимание на словах, которые, из-за странности машинистки, казались прыгающими по всей странице. Послание моментально протрезвило его.

«Миссис Мишель Джефферсон ранена выстрелом Состояние удовлетворительное Она настоятельно требует вашего присутствия Глобал инцидент не сообщать Жду ответ

Деннис Притчард

Госпиталь Гросвенор

Лондон Вест I»

– Когда это пришло? – проскрежетал Монк.

– Десять минут назад.

– А по телефону что?

– Ни звука.

– От Розы звонили?

Редактор отрицательно покачал головой. Монк с усилием поднялся с кушетки.

– Мне нужно первым же рейсом на Саутгемптон.

– Путь открыт, мистер Мак-Куин. Корабль отправляется сегодня в полдень.

– Пойдет. Кто еще знает об этом?

– Оператор на телеграфе.

– Скажи, чтобы держал язык за зубами. Достань мне деньги и позвони наверх экономке, чтобы мне собрали чемодан.

Только когда он остался один и перечитал телеграмму, полный смысл слов поразил его. Кто стрелял в Мишель? Почему? И где был Франклин? Почему Мишель не упомянула его? Пока Монк составлял ответ в Лондон, вопросы роились в его мозгу. Монк надеялся, что на корабле, на который ему заказан билет, есть хорошая связь.

Тихий район Мейфера был перевернут вверх дном. Лондонская полиция наводнила площадь людьми, которым помогали сыщики Скотланд-Ярда. Улицы были блокированы, аллеи, переулки, извозчичьи дворы тщательно проверялись. Постоянные жители столкнулись с мрачными людьми, которые хотели знать, видели ли они кого-нибудь подозрительного. Даже если они не видели, жителей вежливо, но твердо просили сотрудничать. Сады, террасы, гаражи обыскивались.

– Я начинаю думать, что в чем-то мы промахнулись с Джефферсоном, – сказал инспектор Скотланд-Ярда Джефри Роулинс.

В то время как его детективы выполняли свою работу в гостиной, Роулинс беседовал с Гарри Тейлором в кухне. Просматривая свои заметки, Роулинс спрашивал себя, почему он не совсем верит, что это настолько очевидное дело, как, казалось бы, показывают факты.

– Вы уверены, мистер Тейлор, что не надо искать какую-то другую причину, по которой мистер Джефферсон хотел бы застрелить свою жену?

– Нет, – слабо сказал Гарри. – Я сказал вам все, что я знаю.

Гарри двумя руками схватил свою чашку. Он столкнулся с катастрофой, которая могла раздавить его, и все же он был убежден, что еще можно обернуть ее в новую возможность. После того как Мишель была увезена в больницу, а Роулинс взял его на кухню для допроса, он понял, как он может это сделать.

Гарри ничего не утаил от инспектора Скотланд-Ярда. Он начал с объяснения, что он делает в Лондоне и как долго он знает Франклина. Он рассказал инспектору о поведении Франклина на вечере в посольстве, как он доставил его домой, и что медсестра Франклина рассказала потом ему о предыдущих приступах Франклина. Он упомянул и то, что Мишель взяла с него обещание не обсуждать инцидент с кем бы то ни было и что он сдержал свое слово.

Будучи удовлетворен, что нарисовал портрет совершенно ненормального человека, Гарри начал лгать. Он понятия не имел, зачем Франклин вторгся в его дом и ждал его с пистолетом. Очевидно, Мишель потеряла Франклина и пришла к Гарри попросить его помочь искать мужа. Но Франклин был уже там и говорил что-то несвязное о британских банках, которые его каким-то образом предали. Мишель пыталась образумить его, но было уже поздно.

– Вот, чего я все еще не понимаю, – сказал Роулинс, закуривая сигарету, – почему мистер Джефферсон выстрелил только в свою жену. Почему не в вас тоже? Почему бросил оружие и просто ушел?

– Франклин нездоров, инспектор, – ответил Гарри тихо. – Разве можно объяснить, что и почему делает сумасшедший? Я определенно не могу.

– Возможно, Притчард сможет рассказать нам это, – задумчиво сказал Роулинс. – Или мистер Джефферсон, если мы найдем его первым.

Констебль вошел на кухню и прошептал что-то Роулинсу, который внимательно слушал.

– Ну, по крайней мере когда мы задержим мистера Джефферсона, обвинение будет ослаблено до попытки убийства. Согласно Притчарду, миссис Джефферсон чувствует себя лучше.

– Слава Богу, – пылко сказал Гарри. Он выдержал паузу. – Инспектор, я помог вам всем, чем я мог, но я также имею обязательство перед мисс Джефферсон и «Глобал». К вечеру эту новость разнесут газеты. Я должен рассказать ей до того, как то же самое случится в Нью-Йорке.

– Да, конечно, мистер Тейлор. Где вас найти, если появятся еще вопросы?

– В отеле «Ритц». После того, что произошло, я не могу остаться здесь…

«А если Мишель начнет говорить, у тебя будет больше вопросов ко мне!»

Наверху Гарри бросил одежду и свой бритвенный прибор в сумку и прошел мимо полицейского, стоящего у порога. Через тридцать минут он входил в номер в «Ритц», сочиняя послание Розе. Он работал очень тщательно, создавая ситуацию, которую он хотел ей изобразить. Положение тяжелое. Франклин стрелял в Мишель, состояние ее серьезное. Сам Франклин пропал, его ищет полиция. Гарри взял на себя ответственность за ситуацию и сделает все, что сможет, чтобы защитить интересы Джефферсонов, пока не прибудет Роза.

Гарри перечитал текст. Он знал, что, как только Мишель начнет говорить, его версия событий будет низвергнута. Из того, что она сказала, пытаясь успокоить Франклина, Гарри было ясно, что Мишель знает, что он совершил что-то против «Глобал». Но Франклин не мог сказать ей, что он видел Гарри и Томаса вместе.

«Но этого было бы достаточно для Роулинса, чтобы поверить, что Франклин намеревался застрелить меня».

Гарри не был склонен недооценивать способности и интуицию неразговорчивого инспектора. Пока что Роулинс не мог обвинить его в чем-нибудь. В конце концов Франклин был единственным, кто спустил курок.

Телеграмма Гарри Тейлора пришла в 4 часа дня по лондонскому времени, через три часа после телеграммы сэра Денниса Притчарда Мак-Куину. Разница во времени была решающей. В момент, когда телеграмма Гарри была доставлена на Нижний Бродвей, корабль, везущий Монка в Саутгемптон, отправлялся от причала в Хадсон-Ривер-Порт. Следующий корабль в Британию уходил только через два дня.

В Нью-Йорке Роза сидела как на иголках. Четвертое июля пришло и прошло, а от Франклина не было ни слова. В тот самый день, когда Франклин встречался с британскими банкирами, Роза устроила грандиозный праздник по случаю Дня Независимости в Дьюнскрэге для пяти сотен друзей, партнеров по бизнесу и политических деятелей страны. Она надеялась, что разница во времени и удача дадут Франклину возможность послать весточку об успешных делах до окончания праздника.

На следующий день Роза не могла сосредоточиться на бизнесе и занялась личными делами. Она приобрела конный завод в Кентукки, который она давно уже присмотрела, а также большой участок земли на побережье океана в Калифорнии, где Франк Ллойд Райт, архитектор, спроектирует для нее дом на Западном побережье. Она сделала ряд заявок на полотна старых мастеров в фонде Сотби и отклонила приглашение на обед от Уильяма Рандольфа Херста. К концу дня, все еще не имея ни слова из Лондона, Роза послала телеграмму.

Когда Роза вернулась в Толбот-хауз, она отдала приказание Олбани разбудить ее в ту же минуту, как будет получен ответ. Хотя она уговаривала себя не беспокоиться, она не уснула до трех часов ночи. Спустя четыре часа, вернувшись в офис, она послала еще две телеграммы, одну из них Гарри Тейлору.

Где-то в глубине души Роза сознавала, что она переживает отсутствие Гарри сильнее, чем она рассчитывала. То, что его не было рядом с ней ночью, создало пустоту, которой она не ощущала никогда прежде. Но также она тосковала по тому, что он делал с ней, заставляя ее смеяться, и по тому, как она чувствовала себя в его руках, когда они танцевали. Чаще, чем она того хотела, Роза одинокими ночами представляла, что мог делать сейчас Гарри. К концу второго дня, когда и от него тоже не пришло ни слова, в Розе окрепло предчувствие беды. Сначала она чувствовала гнев, думая, что Франклин успешно завершил дело, но забыл ей сообщить. Потом, однако, стала испытывать отчаянное беспокойство, будучи уверена, что с ним что-то случилось. В конце концов Роза не могла больше выдерживать это напряжение. Она велела секретарю заказать ей билет на следующий рейс на Саутгемптон.

– Вот, только что получили, – Мэри Киркпатрик, задыхаясь, ворвалась в офис Розы.

Роза вскрыла конверт. Ее сердце сжалось от радости: это могло быть только от Франклина.

– Мэри, оставь меня, пожалуйста.

– Что-нибудь плохое, мисс Джефферсон?

– Именно так!

Роза вынула телеграмму из своего стола и, сдерживая дыхание, перечитала первые несколько предложений. Еще некоторое время она боролась с собой, потом глаза ее стали наполняться слезами. Как пловец, тонущий у берега, она боролась, пока не прочитала все. Из миллионов мыслей, промелькнувших в ее уме, одна была как физический удар: «Что мне сделать для него?»

Комната, если можно ее было так назвать, была душной. Находясь на верхнем этаже многоквартирного дома в Ист-Энд, она была не больше клозета. Кроватная сетка была изъедена ржавчиной, матрац продавленный и грязный. Ржавая вода текла из водопроводного крана в раковину, почерневшую от старости. Наверху мрачно покосившееся окно смотрело на свет и на осыпающуюся кирпичную стену здания через дорогу. Тонкие стены, оклеенные цветочной бумагой с подтеками воды, не могли поглотить резкие голоса, доносившиеся из других комнат. Надо всем этим висел отвратительный запах гниющего мусора с узкой улочки.

Франклин Джефферсон лежал, скрючившись, на кровати. Повернувшись к стене, он бездумно смотрел на рисунок на обоях. Если бы его спросили, он не смог бы ответить, как давно он здесь лежит, где он и как сюда попал. Единственное, что он знал – это то, что когда-то, очень давно, он застрелил свою жену.

Франклин закрывал глаза и молил о боли. Если бы боль была достаточно жестокой, он потерял бы сознание. Это могло быть единственным облегчением. Иначе он оставался во власти гротескных, искаженных образов, затаившихся в его мозгу, как фантастические звери, готовые к нападению. Иногда он слышал собственные рыдания, но никто не приходил к нему на помощь, потому что, он был убежден, единственный человек, который мог прийти, лежит убитый его собственной рукой.

Воспоминания Франклина начинались с пистолетного выстрела. Он вспоминал мельчайшие детали – как револьвер дернулся в его руках, горьких запах пороха, ужас и неверие в глазах Мишель, как ее тело опустилось, кровь, выступающая на груди. Он вспомнил, как стоял над ней, кажется, очень долгое время. Но он не мог заставить себя дотронуться до нее. Вместо этого он просто ушел.

Франклин не знал, как долго он бродил или в какую часть Лондона он попал. Он помнил большой рынок с рядами разных товаров, фруктов, овощей, свежей рыбы и кровавых говяжьих туш, висящих на крючках. Он толкался среди людей. Они пререкались из-за пустяков, кричали, и была какая-то очень молоденькая девушка с волосами цвета кукурузных хлопьев и крашеными губами, которая взяла его за руку и увела с рынка. Франклин помнил, что отдал девушке, имени которой он не мог вспомнить, свой бумажник. Девушка привела его в эту комнату и заставила лечь на кровать. Потом она сняла одежду, и он увидел, какое худое у нее тело, кожа да кости. Потом все растворилось в тумане. Может быть, она сказала что-нибудь и он отвечал. В следующий раз, когда он пришел в себя, ее не было…

«Ничего, – думал Франклин, скрежеща зубами от боли. – Я здесь в безопасности. Никто никогда меня не найдет. Скоро все будет хорошо…»

В этот момент стальной осколок в черепе Франклина на миллиметр сдвинулся, чуть-чуть увеличив давление на артерию. Сжатие ослабило прилив крови, и мозг, испытывая кислородное голодание, начал затуманиваться. Другой испугался бы, но для Франклина Джефферсона наступающая темнота была желанной.

Весь день из Лондона поступали мрачные сообщения. Стол Розы был завален телеграммами из Скотланд-Ярда, от сэра Денниса Притчарда и Гарри Тейлора. В одном углу сидел Хью О'Нил, склонившись над телефоном, тихо разговаривая с издателем Нью-Йоркской газеты. Пресса получила историю по проводам из Лондона в час дня. С тех пор коммутатор «Глобал» был постоянно занят.

В дальнем конце комнаты Эрик Голлант контролировал другую линию, тихо разговаривая с людьми, которые представляли британские банки в Нью-Йорке, пытаясь понять, что случилось на встрече Франклина с «Барклейс». Галлант знал людей с Уолл-стрит. Одного за другим он находил их.

Среди всей этой активности Роза испытывала нечто худшее, чем никчемность. Все, что можно, было сделано, ей оставалось получать прибывающие телеграммы и наблюдать беспомощно за разворачивающейся трагедией. Она была благодарна, когда Притчард информировал ее, что жизнь Мишель вне опасности. С другой стороны, новости от инспектора Роулинса действовали на нервы. Франклина все еще не нашли. Поиски будут продолжаться всю ночь, и Роулинс обещал держать с ней связь. Роза знала, что ожидание и ничегонеделание сведут ее с ума. Она позвала Хью О'Нила и Эрика Голланта и сообщила им, что отплывает в Англию.

– Я думаю, у тебя нет выбора, – согласился О'Нил. Я уже телеграфировал нашим адвокатам. Они готовы действовать с той же минуты, когда полиция найдет его.

– Там будет видно, – пробормотала Роза.

Мэри Киркпатрик выяснила в пароходстве, что на «Америку» билетов нет. Роза звонила домой управляющему компанией, объяснила обстоятельства и получила заверение, что на ближайший рейс – послезавтра, ей будет предоставлен номер.

– Я хотела бы побыть одна, – сказала Роза мужчинам. – Спасибо вам за все, что вы сделали. Я бы не справилась без вас.

Роза подошла к старинному французскому шкафчику, служившему баром, и налила себе стакан бургундского. Медленно разливающаяся теплота уняла холодную дрожь. Роза забралась в уголок дивана. Оттуда, где она сидела, видны были фотографии над ее столом. Франклин в мешковатой цвета хаки униформе, улыбающийся перед камерой.

– Боже, – прошептала она. – Не наказывай его так!

 

31

Корабли, везущие Монка и Розу, прошли уже треть пути в Англию, когда Мишель Джефферсон пришла в сознание в госпитале Гросвенор.

Ее первым ощущением был свет, потом она почувствовала биение пульса в своем правом плече. Ее пальцы нащупали хирургическую марлевую повязку.

– Идете на поправку, – сказал сэр Деннис Притчард. Он отодвинулся на фут от кровати и взял ее руку.

– Франклин… – голос ее был полон заботы. – Пожалуйста…

Притчард неохотно рассказал ей об исчезновении Франклина.

– Полиция его еще не нашла, но верьте мне, это только дело времени. Они делают все, что могут.

Хирург рассчитывал на потоки слез и приготовил успокаивающие лекарства. Вместо этого Мишель отвернулась. Слова Притчарда сразили ее. В то же время она видела себя входящей в дом Гарри, Франклина с пистолетом, Гарри, проскочившего за нее, ужасный взрыв…

Руки Мишель были крепко сомкнуты на коленях, это было все, что она могла сделать, чтобы сдержать дрожь. Она чувствовала, что земля уплывает из-под ног. То, что случилось с Франклином, было более ужасно, чем она когда-либо представляла себе, и ее интуиция подсказывала, что даже если его найдут живым, уже ничего нельзя будет поправить.

Мишель повернулась к Притчарду.

– Я хочу поговорить с полицией.

Через четыре часа после того, как корабль приплыл в Саутгемптон, Монк Мак-Куин прибыл на Беркли-сквер. В пути он постоянно держал связь с Джимми Пирсом в Нью-Йорке. Каждый раз, когда Пирс сообщал о телеграмме, Монк рассчитывал узнать, что полиция нашла Франклина. Он не мог поверить, что спустя шесть дней поисков его друг все еще не был найден.

Монк показал паспорт полицейскому у порога и был сопровожден внутрь. Высокий, красивый мужчина поднялся, приветствуя его, представившись как сэр Деннис Притчард.

– С ней нормально? – спросил Монк.

– Миссис Джефферсон идет на поправку, – заверил его Притчард. – Пуля – она была только одна – попала в плечо, ниже грудины. Она задела кость, но не тронула никаких основных артерий и других жизненно важных органов. Поскольку она стальная, выход чистый.

Из своего военного опыта Монк понял, что Мишель вне опасности.

– Однако, – продолжал доктор, – тут более неприятностей, чем трагический выстрел. Миссис Джефферсон прошла через ужасное испытание. Пожалуйста, не утомляйте ее, мистер Мак-Куин. Она нуждается в отдыхе.

Монк глубоко вздохнул и медленно пошел вверх по ступенькам. Он постучал и толкнул открытую дверь.

Она похудела, но была столь же прекрасна. Ее волосы, переливаясь оттенками, рассыпались по подушке. Ее глаза искрились в удивлении, и все же они уже были другими. Блеск нежности и удивления исчез, оставив глубокие следы, которые уже не заживут.

Мишель подняла руку, приветствуя его.

– Монк…

Он сел на краешек кровати и, стараясь не коснуться ее перевязанного плеча, обнял ее, рассыпав ее волосы, в то время как слезы текли по его щекам. Прошло семь месяцев, и не было дня, чтобы он не думал о ней, вспоминая запах ее духов, слыша ее смех.

– Как ты?

– Все будет прекрасно. Я не могу передать как чудесно, что я тебя вижу.

Мишель вытерла щеки, скатав бумажную салфетку в тугой шарик.

– Франклин?.. Монк потряс головой.

– Они еще не нашли.

– Но ты найдешь.

Он был захвачен врасплох настойчивым заявлением Мишель, я не знаю, что я смогу.

– Ты знаешь Франклина лучше, чем кто-либо Ты найдешь его. Ты должен…

Чего меньше всего хотел Монк – так это давать обещания, которые не смог бы сдержать. Но поскольку полиция успеха не имела, у него не было выбора.

– Мне нужно знать, что случилось, Мишель.

Монк вздрогнул, увидев, как боль заполняет ее глаза.

– Так много всего. Ты не поверишь, но я клянусь что все – правда.

Я поверю тебе. Только расскажи Медленно Мишель повела его через ночной кошмар который начался после отъезда из Нью-Йорка. Она пересказала ужасное плавание, болезненные анализы, которые пришлось сдавать Франклину. Она рассказала" о своих отчаянных поисках армейской медицинской карты Франклина в Париже и как, наконец, она и доктор Притчард узнали правду. Монк не мог поверить некоторым вещам, которые он слышал.

– Ты говоришь, Франклин все еще не знает, что с ним случилось?

– Не было времени рассказать ему. Все случилось так быстро, и Гарри Тейлор оказался замешанным.

Глаза Монка сузились.

– Тейлор? А он тут при чем?

Мишель объяснила, что Роза прислала Гарри Тейлора в Лондон, чтобы помочь организовать продажу дорожных чеков, кроме того, как выяснилось, Гарри не знал ничего о делах Франклина с британскими банками. Она рассказала Монку о своих оговорках, заинтересовавших Гарри, потом о том, как нашла взломанный ящик, и о подозрениях, что это сделал Гарри, чтобы найти личные бумаги Франклина.

– Когда я обнаружила это, я пошла на квартиру Гарри. Франклин был уже там, с пистолетом. Он говорил там, что Гарри предал его. Я пыталась успокоить Франклина. Мне бы это удалось, если бы Гарри не побежал… он стрелял в Гарри, Монк, – не в меня.

Монк старался вникнуть в то, что сказала ему Мишель. Он много знал о Гарри Тейлоре, но явно недостаточно.

– Что ты сказала полиции? Мишель слабо улыбнулась.

– Правду. Что каким-то образом Гарри помешал финансовым делам Франклина. Когда Франклин узнал об этом, то гнев захлестнул его. Я поклялась, что Франклин никогда не хотел ранить кого-то, пистолет выстрелил случайно.

– Они этому поверили?

– Я не думаю, – Мишель сжала руку Монка. – Я не должна была позволить всему этому зайти так далеко. Если бы я привезла его из посольства домой сама, ничего бы этого не случилось. Это все потому, что Франклин работал слишком много…

– Это не твоя вина. Поверь.

– Франклин знал, что он не может продолжать идти прежним путем, – мягко сказала Мишель. – Он хотел рассказать Розе, но я остановила его. Я не могла вынести мысли, что она опять вмешается в нашу жизнь.

Она посмотрела на Монка.

– Ты думаешь, она знала о состоянии Франклина?

– Я уверен в этом, – сказал Монк.

– Тогда почему она скрывала это от него? – закричала Мишель. – Почему держала это в секрете от нас обоих?

Монк подозревал, что он знает ответ, но сейчас это не принесет Мишель ничего хорошего.

– Я хочу, чтобы ты отдохнула.

Мишель повисла на нем, когда он попытался уйти.

– Куда ты?

– Поговорить с полицией.

– Но ты вернешься сюда… Останешься со мной?

– Вернусь, я обещаю.

Спустившись вниз, Монк налил себе виски из серебряной фляжки и попытался осмыслить то, что он узнал. Действия Розы были бессовестными. Но не только ее. Роза могла получить армейскую медицинскую карту Франклина только от квалифицированного военного врача… кого-нибудь вроде Харриса, который, став лечащим врачом Франклина, получил вдруг в руки столько денег, что смог открыть практику на Парк-авеню.

«Она купила его и его молчание…»

Монк сдержал возрастающий гнев, стараясь думать ясно и решить последнюю загадку: почему Роза послала Франклина в Лондон, если знала правду о его состоянии? Даже с помощью виски ответа он не нашел.

Монк поставил стакан на сервант и вышел из дома. На улице он спросил полицейского, как пройти на Скотланд-Ярд.

Остаток дня Монк Мак-Куин провел с инспектором Роулинсом. На него произвели впечатление как сам инспектор, так и его организация поисков, при которой ничто не упускалось из виду.

– Итак, вы видите, мы постепенно исключили места, которые посещаются людьми такого общественного положения, какое имел мистер Джефферсон, – заключил Роулинс. – Я поставил людей на железнодорожных станциях на случай, если он попытается покинуть Лондон. В газетах опубликованы сообщения, и на «Би-би-си» прошла информация. Мы также расширили наши поиски, включив менее очаровательные районы нашего города, где мы сотрудничаем с определенными лицами.

Под «определенными лицами», понял Монк, инспектор имел в виду осведомителей.

– Есть еще одна вещь, которую надо принять во внимание, инспектор. Франклин – закаленный в боях солдат. Он мог инстинктивно искать места, где собираются бывшие военнослужащие.

Роулинс сделал пометку.

– Я просил бы вашего позволения поместить личную просьбу в газетах, – добавил Монк. – Если он увидит ее, он может откликнуться. Я хотел бы то же самое проделать с «Би-би-си».

– Отличная идея, – согласился Роулинс. – Если он выйдет на контакт с вами, вы, конечно, информируете меня.

– Это зависит от пары вещей, инспектор. Позволите ли вы мне вести собственные поиски?

Роулинс подумал.

– Я не вижу, почему нет.

– Я также хотел бы знать, в кого, по-вашему, стрелял Франклин?

– Не уверен, что понимаю вас, мистер Мак-Куин.

– Мишель сказала мне, что вы не убеждены, что случилось все именно так, как она рассказала. Она думает, что Гарри Тейлор сказал вам что-либо еще.

– Я не обсуждаю свидетельские показания с общественностью, мистер Мак-Куин.

– Я не прошу вас разглашать конфиденциальную информацию, инспектор. Я ищу то, что может помочь Франклину.

Монк вкратце пересказал услышанное от Мишели.

– Все, что мне необходимо знать, – согласуется ли с этим версия Гарри Тейлора, – закончил он.

– Как хорошо вы знаете мистера Тейлора? – спросил Роулинс.

– Лично совсем не знаю. Но мой журнал может поставить столько информации, сколько вам нужно, чтобы вести расследование.

– Я думаю, это помогло бы нам, – пробормотал Роулинс. – Отвечаю на ваш вопрос: то, что у нас есть – это две интерпретации одних и тех же фактов. Мистер Тейлор не отрицает, что Джефферсон обвинял его в «предательстве», как он это себе представляет. Однако, он настаивает, что мистер Джефферсон бредил и что он не знает, что тут имелось в виду. С другой стороны, миссис Джефферсон подтверждает обвинение ее мужа. Когда я указал мистеру Тейлору на это расхождение, он настаивал, что миссис Джефферсон просто пытается защитить мужа.

– Кому вы верите?

– Мистер Мак-Куин, это не обсуждается. Факт, что миссис Джефферсон не смогла представить доказательств должностного преступления со стороны мистера Тейлора. Поэтому мне трудно обвинить его во лжи.

– По крайней мере пока. Мужчины встали.

– Еще одно, – сказал Монк. – Вы допускаете, что Франклин может быть вооружен?

– Я должен. Он один раз получил оружие. Он может сделать это снова. И как вы мне только что напомнили, он был профессиональным военнослужащим.

– Я прошу вас о большом одолжении, инспектор, – сказал Монк. – Когда вы найдете его, позвоните мне.

Я пойду и приведу его. Не надо, чтобы еще кого-нибудь ранило.

– Да, достаточно, – согласился Роулинс. – Но я надеюсь, вы осознаете, против какого человека мы идем? «Никто этого не знает, – подумал Монк. – Совсем…»

Следующие пять дней и ночей Монк Мак-Куин рыскал по городскому чреву. Он разработал свой маршрут с помощью местных газетчиков, которые знают город изнутри так же, как и полицейские. Вооруженный их информацией и связями, Монк шел через доки, проверяя каждый кабак, кафе, ночлежку. Он останавливался в прибрежных церквях и приютах и разговаривал со священниками, которые имели дело с бродягами. На улочках Вайтчепл и Ноттин-Хил он ходил от проститутки к проститутке, показывая им фотографию Франклина, давая им номер телефона, чтобы позвонили, если они увидят этого человека, обещая хорошее вознаграждение за их сотрудничество. Он посещал рыбные и мясные магазины, составляя заметки, задавая все больше вопросов.

На заре Монк возвращался в Беркли-сквер, сопровождаемый звоном бубенчиков лошадей молочного вагона. Мишель всегда ждала его и сидела потом рядом, наблюдая, как он ест, выспрашивая о деталях.

С каждым днем Мишель все больше нуждалась в общении с Монком. Хотя она ловила каждое слово о Франклине, одиночество и страх, сопровождавшие ее, отступали. Она поняла: Монк – единственный, кто мог бы подарить ей то, что навсегда останется с ней, что бы ни случилось в будущем.

Монк кивнул полицейскому на посту и вошел. На этот раз Мишель не встретила его. Монк заглянул на кухню, там никого не было, и решил, что Мишель еще спит. Молча он пошел наверх, умылся и хотел ложиться спать.

– Монк…

Она стояла в дверном проеме, одетая в длинное просвечивающее платье с застежками на плечах в виде бутонов роз. Ноги ее были босы, ее волосы струились по плечам.

– Мишель…

Ее имя застряло у него в горле, и Монк почувствовал дрожь в теле, когда она подошла к нему.

– Ты не знаешь, как долго я хотела, чтобы ты был здесь, – тихо сказала она, не сводя с него глаз. – Как мне нужно было слышать твой голос и чувствовать твои прикосновения.

– Мишель…

Она прижала палец к губам.

– Не говори ничего. Только иди со мной. Монк позволил подвести его к кровати.

– Ты скажешь, что так нельзя, но это неправда. Того, о чем ты думаешь, нет. Когда Франклин вернется, этого никогда уже не будет снова. Он умирает, Монк, и у меня нет сил смотреть на это, дать ему то, в чем он нуждается. Дай мне сил, Монк. Подари мне любовь. И позволь мне любить тебя…

Его пальцы дотронулись до ее груди, его губы сделали то же, и все ощущения, которые так долго скрывались, ожили в ней. Мишель отдала себя Монку со свободой, рожденной отчаянием. Надежды и иллюзии разбились, как шелуха, замещенные неистовым огнем, возникшем в ее лоне, сжигающим все, кроме этой драгоценной минуты.

– Я люблю тебя, Монк, – снова и снова слышала она свой собственный шепот.

Слова хлынули с такой страстью, что она не сомневалась в их искренности. Быть способной произнести их, после того что случилось, – это казалось огромным чудом.

Сэр Деннис получал большое удовольствие от своего хобби – садоводства. За его офисом был крошечный декоративный сад, с розами, с тюльпанами и гардениями. Его любимым временем было утро, когда, осматривая свои садовые владения, он мог спокойно пить чай, удовлетворенный тем, что по крайней мере здесь все хорошо. Кроме этого утра, когда острый нюх Денниса ощутил чуждый запах в его цветочном королевстве. Нахмурившись, он пошел в обход по саду, пока не подошел к воротам.

– Это что за дьявол?

Создание, стоящее перед ним, мало чем отличалось от трупа. Кожа на скулах обвисла, он был похож на привидение. Его волосы были спутанные и грязные, руки и ногти черные от грязи. Зато костюм был отличного качества и хорошо пошит.

– Кто ты? – повторил Притчард, озадаченный.

– Не узнаете меня, доктор? Так плохо выгляжу? Голос что-то напомнил Притчарду.

– Джефферсон? Франклин Джефферсон? Бог мой, дружище, это вы?

Сэр Деннис усадил Франклина в. кресло и оглядывал его со всех сторон, ища раны.

– Где вы были? Все в порядке?

– Я Не знаю, – ответил Франклин.

– Франклин, вы знаете, что с вами случилось?

Сэр Деннис не боялся, что Франклин станет буйным. Его пациент был так истощен, что Притчард был бы удивлен, если бы он мог поднять ложку.

– Я застрелил Мишель. Я убил ее. После этого я убежал. Я пришел сюда сдаваться. – Франклин помолчал. – Поэтому, я думаю, вам лучше вызвать полицию.

Сэр Деннис наклонился к нему через стол.

– Франклин, я хочу, чтобы вы выслушали меня очень внимательно. Вы стреляли в Мишель, но вы не убили ее. Пуля попала в плечо. Она была в больнице, лечилась, но она теперь совершенно здорова. Вы понимаете, что я вам говорю? Мишель жива!

Сэр Деннис увидел, как что-то вспыхнуло в глазах Франклина. Его нижняя губа дрожала, голова поникла.

– Я не убил ее? – прошептал он.

– Клянусь вам, она жива и здорова!

Франклин Джефферсон сгорбился, его тело затряслось от рыданий. Сэр Деннис взял его за руку.

– Франклин, вы помните, где вы стреляли в Мишель?

Франклин потряс головой: – Нет…

– Это было в квартире мистера Тейлора. Вы знаете, почему вы там были?

– Гарри? Я ходил на квартиру Гарри? Зачем?

Сэр Деннис не спрашивал больше. Очевидно, у Франклина была полная потеря памяти относительно всех событий до выстрела. Кое-что он со временем может вспомнить. Но было нечто другое и не менее важное, что он мог рассказать.

– Франклин, вы знаете, как долго вас не было?

– Я видел газету с датой. Одиннадцать дней, по-моему.

– Да, правильно. И где вы были? Франклин смотрел куда-то вниз.

– Где-то в ужасном месте. Я помню маленькую комнату… Была девушка. Она приносила мне еду.

Он беспомощно потряс головой.

– Я больше ничего не помню до того утра, когда я встал и увидел, что я вот такой. Я должен был прийти сюда. Я не знал, что еще делать.

Сердце Притчарда сжалось от боли за этого агонизирующего человека. Он знал, что нужно немедленно вызвать полицию. Но был также долг – попытаться облегчить агонию Франклина. Притчард принял решение.

– Франклин, я хочу рассказать вам что-то, что вы должны знать. Я хочу, чтобы вы выслушали очень внимательно.

Тщательно подбирая слова, доктор объяснил, что происходило с Франклином после возвращения из Франции.

– Вы понимаете, что я рассказываю вам? – спросил наконец сэр Деннис.

Франклин взглянул на него.

– Что шрапнель нельзя вытащить из моего черепа, не убив меня, и что в конце концов так или иначе это произойдет.

Вдруг Франклин откинул голову и вскрикнул:

– Почему мне никто не рассказал? Почему я не мог узнать, что со мной происходит? Почему Мишель ничего не сказала?

– Потому что Мишель сама не знала. И я не знал. Никому из нас не приходило в голову, что медицинскую карту от вас скрывали.

– Скрывали?

Сэр Деннис глубоко вздохнул.

– Согласно армейским установкам вас должны были известить о вашем состоянии через вашего доктора.

– Харриса? Но Харрис никогда не говорил мне ничего. Каждый раз, когда я приходил к нему, он говорил, что у меня все превосходно. Там была Роза, она знает.

Франклин пристально посмотрел на Притчарда, в его глазах был ужас.

– Роза знала? И не рассказала мне? Харрис знал – и он ничего не сказал?

Франклин поднялся и медленно пошел по саду. Все, что сказал ему Притчард, приобретало законченный смысл. Все сомнения и заблуждения, которые заставляли его страдать, сложились в единую картину, как кусочки детской головоломки.

– Доктор, вы верите, что в данный момент я в здравом уме?

– Да.

– Тогда я попрошу сделать кое-что для меня.

Сэр Деннис тщательно продумал его просьбу. Если он согласится, последствия будут далеко идущие. И все-таки Франклин имел право на то, о чем он просил.

– Я принесу, что вам нужно, – сказал он. – И я захвачу мою медсестру. Иметь еще одного свидетеля не повредит.

 

32

Для Розы летнее трансатлантическое путешествие было унизительным испытанием. Еще до того, как «Америка» покинула пирс, пошли слухи о Франклине Джефферсоне, который пытался убить свою жену, красавицу француженку. Когда Роза вошла на борт, она стала объектом повышенного внимания и, что еще хуже, жалости. Она скрипела зубами и старалась пробраться во время ужина к столу капитана. Потом она уединилась в своей каюте, и еду ей приносили туда. Только очень рано утром, когда Роза оставляла каюту, чтобы пройтись по погруженной в туман палубе, ее могли видеть. И даже тогда ее вызывающее одиночество служило предупреждением не вступать в контакт.

В дневное время Роза с головой уходила в работу. Стюарды торопились от ее каюты к телефонному офису и наоборот, принося послания и унося ответы на них. Через Хью О'Нила она установила прямой контакт с инспектором Роулинсом в Скотланд-Ярде, который держал ее в курсе своих попыток найти Франклина. Также именно от Роулинса Роза узнала о заявлении Мишель в полиции, вовлекающем в дело Гарри Тейлора. Роза считала утверждения Мишель абсурдными, и все же они поднимали вопросы, которые терзали ее.

Почему Франклин стрелял в Мишель? Была ли она реальной целью или Франклин метил в Гарри? Если так, почему Франклин, который во всех письмах так хорошо отзывался о Гарри, вдруг настолько изменил свое отношение к нему?

Роза вспомнила то кошмарное утро, когда полиция привела Франклина домой после инцидента со Стивеном. Мысль, что нечто похожее произошло снова, поглощала ее. И поскольку это было так, Роза не могла игнорировать последствия. События в Лондоне уже отозвались в Нью-Йорке. Из банков, которые подписались на векселя, звонили ежедневно, требуя новых заверений. Все ждали заявления Розы Джефферсон, проясняющего ситуацию.

В последний день путешествия, за считанные часы до того, как «Америка» вошла в док, прибыла телеграмма от Гарри Тейлора:

«Франклин найден Состояние нормальное Находится Беллингхэм госпитале Встречу тебя доке Мужайся

Гарри»

Роза была вне себя. В порядке любезности по отношению к пассажирке капитан «Америки» дал радиограмму, прося британскую таможню и имиграционную службу ускорить для нее прохождение обычных формальностей. Роза сходила с корабля первой, и через несколько минут встретилась с Гарри.

– С Франклином действительно все в порядке? – спросила она сразу.

– Да, – ответил Гарри, собираясь провожать ее к машине. – Я устроил так, чтобы тебя провели прямо в тюрьму.

– Ты не поедешь со мной?

– Тебе лучше видеть его наедине. Сэр Деннис Притчард сказал, он будет там, чтобы поговорить с тобой. Я буду ждать твоего возвращения в отеле.

Когда Роза села в машину, Гарри тронул ее руку.

– Я не знаю, почему он хотел застрелить кого бы то ни было, Роза. Меня или Мишель. Это правда. И я не считаю, что он может отвечать. Я хочу, чтобы ты знала это.

– Храни тебя Бог, Гарри.

Роза рассчитывала, что ее привезут в Лондон, но вместо этого шофер взял курс на юго-восток.

– Водитель, куда вы меня везете?

– В госпиталь «Беллингхэм», мэм. Он располагается в деревне Чарлтон, за Вулиджем.

Названия ничего не говорили Розе, но она была смущена услугой Гарри. Машина замедляла ход, когда ехали по узким деревенским улочкам. Через полторы мили от деревни свернули на длинную извилистую дорогу, вдоль которой росли древние дубы, и остановились перед старинным особняком эпохи короля Якова I. Больница, если это была она, была больше похожа на тюрьму, с угрожающе торчащими пиками забора, орудийными башнями из грязного красного кирпича и узкими окнами.

– Вы уверены, что сюда? – нервно спросила Роза.

– Это «Беллингхэм», мэм.

Зайдя внутрь, Роза рассчитывала быть принятой администратором. Вместо этого он проводил ее через центральный холл и дальше по коридору с тяжелыми деревянными дверями с металлической обивкой, с глазками, закрытыми толстым стеклом. Мрак вокруг нее вдруг был разорван потоками света от мерцающих газовых ламп. Из-за дверей Роза могла слышать слабые голоса, свист, вопли.

– Почему вы не могли привести моего брата в ваш офис? – спросила Роза, голос ее дрожал.

– Простите, мэм, – сказал администратор, – мистер Джефферсон имеет историю с непредсказуемым поведением. Согласно нашим инструкциям его нельзя переводить никуда из помещения, где он находится. По любой причине.

– Посмотрим, – мрачно сказала Роза.

В конце коридора два дюжих служителя присоединились к ним.

– Где мы? – спросила Роза.

– Это медицинская палата, мэм.

Что-то в голосе администратора встревожило Розу. Она остановилась, заглянула через окно из стекол и не могла удержаться, чтобы не вскрикнуть.

– Что за ад вы здесь устроили? – закричала она.

Внутри камеры, стены которой обиты грязной парусиной, был человек или то, что от него осталось. Он был завернут в смирительную рубашку, которая стягивала руки и верхнюю половину тела, но оставляла свободу ходить по камере и биться о стены. Его брюки были грязны и покрылись коркой, его лицо кровоточило от наказания, которое он наложил на себя.

– Мисс Джефферсон, пожалуйста.

Роза оторвалась от него и начала бегать от камеры к камере, заглядывая через глазки.

– Где Франклин? – кричала она. – Что вы с ним сделали?

Откуда-то из мрака ответил хриплый голос:

– Привет, Роза. Добро пожаловать в Лондон.

Роза пыталась отгородиться от пугающего мира, лежащего за дверью камеры Франклина. Она достаточно успокоилась, чтобы оценить условия, в которых содержался ее брат. Камера была чистая, полотняные одеяла свежевыстиранные. Она была обеспокоена тем, как похудел Франклин, но он убедил ее, что ухаживают за ним хорошо. Что беспокоило Розу, так это отстраненность Франклина. Он выглядел безразличным, его глаза, казалось, смотрели сквозь нее. Его голос, когда-то столь звонкий и живой, был монотонным.

– Я хочу вызволить тебя отсюда, – говорила Роза. – Как только я прибуду в Лондон, я возьму тебя на поруки. Я найму лучших адвокатов. Через несколько дней ты вернешься в Лондон.

Франклин слабо улыбался: – Спасибо.

Роза в отчаянии ломала руки:

– Ты должен рассказать, что случилось. Я должна знать!

– Но это же просто. Я застрелил Мишель.

– Но почему? Франклин отворачивался.

– Я очень устал, Роза. Я хочу отдохнуть.

– Франклин, пожалуйста, не отворачивайся от меня. Я здесь затем, чтобы помочь тебе.

Франклин взглянул на нее, его глаза наполнились жалостью.

– Ты не шутишь, Роза? Ты собралась помочь мне – таким же путем, как ты сделала это в Нью-Йорке?

– Нью-Йорке? Я не понимаю…

– Я узнал о моей медицинской карте. Ты никогда мне о ней не говорила.

Роза была ошеломлена. Обвинение в глазах Франклина раздирало ей сердце.

– Я могу объяснить все…

– Я не сомневаюсь, что ты можешь, Роза. Но не мне. Объясни это Мишель. Ее я почти убил.

Роза обвила Франклина руками, но было слишком поздно. Он сидел на койке, неподвижный, с закрытыми глазами, молчаливый, как статуя. Долго она держала его так, не зная, сможет ли она вернуть его обратно.

– Я не понимаю, как вы могли привезти его сюда, – говорила Роза, вероятно, десятки раз. – Это сумасшедший дом!

Она была в офисе у администратора, сидя напротив сэра Денниса Притчарда.

– Полиция не могла поступить по-другому, – ответил доктор. – Фактически Франклина хотели поместить в отдельную камеру, в отделение для злостных правонарушителей. Поверьте мне, это было бы много хуже.

– Ну, я собираюсь вызволить его отсюда.

Сэр Деннис ничего не сказал. Он слышал, что Роза упомянула «Тори, Тори энд Деслорьерс», наиболее влиятельную и престижную юридическую фирму в Лондоне. Он пожелал ей удачи, но сомневался, что даже их влияние поможет освободить Франклина до того, как он предстанет перед судом.

– Доктор, что вы реально знаете о состоянии моего брата? – спросила Роза, вспомнив, что сказал ей Франклин.

– Намного более, чем вы или Харрис предпочли рассказать мне, – холодно ответил сэр Деннис. – У вас могли быть свои причины утаивания армейской медицинской карты от Франклина. Но не показать ее мне – непростительно.

Роза покрылась малиновой краской, но сдержалась.

– Я так понимаю, что вы видели эту карту?

– Да.

– Где же вы ее достали?

Сэр Деннис объяснил, как Мишель ездила за информацией в Париж.

– Ваша невестка – отважная и заботливая жена. Возможно, если бы информация была у нас раньше, ничего этого не случилось бы.

– Пожалуйста, не судите меня, доктор, – сказала Роза. – Моя единственная забота – была и есть – это Франклин. – Сейчас, когда вы все знаете, есть ли что-нибудь, что вы можете сделать для него?

– Хотелось бы, чтобы я мог, мисс Джефферсон. Костяшки пальцев Розы побелели, когда она схватилась за ручки кресла. Потом она встала и пошла к двери.

– Спасибо вам за все, что вы сделали, доктор. Пожалуйста, скажите Франклину, что я вернусь утром.

– Мисс Джефферсон, можете вы мне по крайней мере сказать – почему? – окликнул ее Деннис.

Роза колебалась.

– Сейчас это уже не имеет значения, правда?

Ко времени, когда она прибыла в «Ритц», Роза была совершенно измучена.

– Мисс Джефферсон, вас хочет видеть джентльмен, – сказал менеджер, протягивая ей ключ. – Он в Длинной галерее. Вы желаете видеть его сейчас?

Думая, что это, должно быть, Гарри, Роза проигнорировала усталость и сказала «да». Она последовала за менеджером. Рот ее открылся, когда она увидела Монка Мак-Куина.

– Что ты здесь делаешь? Я имею в виду, это чудесно – видеть тебя, Монк. Я никогда не рассчитывала…

Монк обнял ее.

– Ты видела Франклина?

– Он в порядке… по крайней мере так кажется. Но они заперли его в сумасшедший дом…

– «Беллингхэм», я знаю.

Роза поглядела на него озабоченно:

– Монк, а что ты здесь делаешь?

Монк рассказал о телеграмме от сэра Денниса Притчарда, по которой он прибыл, и как он помогал в поисках Франклина.

– Я благодарна тебе, Монк, – сказала Роза. – Но я не понимаю, почему Притчард сообщил первому тебе, а не мне.

– Потому что об этом просила его Мишель.

– Мишель? Почему она вызвала тебя?

– Я ее друг, – тихо сказал Монк. – Ей больше не к кому было обратиться. Она была в ужасе, Роза.

«Все вернулось к войне, – подумала Роза, – и к тому, что они втроем делили». Она могла понять переход Монка на сторону друга. Такова была его натура.

– Как Мишель? – спросила она.

– У нее все будет хорошо, если ты это имеешь в виду. – Монк колебался. – Я также знаю о медицинской карте.

– Я не хочу обсуждать это, Монк. Не сейчас.

– Хорошо. А что относительно Гарри Тейлора?

– А что? Монк взорвался.

– Франклин пытался убить его, вот что! Ради Бога, Роза, кто этот сукин сын? Почему ты отправила его в Лондон?

– Гарри Тейлор, как ты хорошо знаешь, – один из моих ведущих сотрудников, – ледяным тоном сказала Роза. – Он здесь согласно моим инструкциям. Что же касается того, подходит ли он – это не твое дело.

– Когда люди начинают стрелять – это, черт возьми, мое дело, Роза! – возразил Монк. – А твои отношения с британскими банками больше уже не секрет!

Роза побледнела.

– Кто сказал тебе об этом? Это не мог быть Франклин. Это Мишель, не так ли?

– Не беспокойся, Роза. Я не собираюсь придавать огласке эту историю. Все, что я хочу – это знать: почему Франклин стрелял в Тейлора?

– Это Мишель говорит, что так случилось. Полиция в сомнении, верить ли.

– А ты не веришь. Ты веришь Тейлору! Роза взяла сумочку и встала.

– Монк, ты всегда был хорошим другом. Но я предупреждаю тебя. Не вмешивайся. Я делаю то, что должна делать.

– Как это, Роза? – печально спросил Монк. – Случилось слишком многое, чтобы замять все это. Дело не в том, Мишель или Тейлор были целью. Франклин стоит перед лицом обвинения в попытке убийства. Но если у него были основания следить за Тейлором, суд может принять это к сведению. Что бы ты ни делала, Роза – не используй Франклина, чтобы заслонить либо «Глобал», либо Тейлора. Я не позволю тебе снова причинить ему боль.

Когда Роза наконец добралась до своего номера, она позвонила вниз и сказала швейцару, чтобы ее не беспокоили ни по какому поводу. Служанка приготовила ей теплую ванну, вечернее платье и легкий ужин. Когда служанка ушла, она унесла с собой написанные Розой запечатанные бумаги. Роза не вышла из ванной, пока не убедилась, что она одна. Проигнорировав еду, она надела платье и открыла французские двери на балкон, выходящий на Грин-парк. «Кому ты веришь?»

Телеграммы, которые Роза получала от инспектора Роулинса, свидетельствовали, что Скотланд-Ярд был далек от того, чтобы удовлетвориться версией Гарри. Полиция, как и Монк, намерена принять объяснение Мишель.

«Как они могут быть слепыми? – спрашивала себя Роза. – Даже, если Гарри знал о дорожных чеках, он не осмелился бы делать что-нибудь, чтобы помешать переговорам. Он бы при этом все потерял и ничего не приобрел».

Сколько бы ни размышляла Роза о всех этих вопросах и сомнениях, она возвращалась к одному общему пункту: Франклин. Только он знал, что в действительности случилось и почему он пришел к Гарри на квартиру в тот день. Но Франклин вспомнить не мог…

«По крайней мере пока».

Роза услышала, как открылась дверь.

– Привет, Гарри.

Роза обняла его и поцеловала в губы.

– Не говори ничего. В нашем распоряжении час. Я хочу, чтобы мы занялись любовью, Гарри. Чтобы так, как в первый раз…

 

33

На заре сторож в госпитале «Беллингхэм» совершал свой обход, гася ночные лампы. К этому часу визги и крики пациентов смолкли, угасли в неспокойном сне. Только те, кто изобретательно избегал лекарств, оставались бодрствовать. Одним из них был Франклин Джефферсон.

Франклин ждал возвращения Розы. У него было так много что рассказать ей. Он пытался вспомнить, что именно, и, когда Не смог, заплакал. Франклин Джефферсон не знал, что его сестра уехала пятнадцать часов назад.

В светлые промежутки Франклин удивлялся, почему он все еще не спит. Он стоял на цыпочках на койке, пристально вглядываясь в заброшенный парк, и думал о Мишель. Он и ей тоже так много хотел сказать. Франклин много думал о том, что сказал ему сэр Деннис. Он не испытывал гнева или жалости к себе. В свое время они вместе, он и Мишель, выковывали целую жизнь воспоминаний. Сейчас он должен быть уверен, что Роза никогда не обидит Мишель снова.

Потом мысли Франклина начинали рассыпаться на куски, подобно медленно взрывающейся звезде. Он брал свой кусочек времени, подставляя лицо лунному свету, и ждал, когда вернется Роза…

Ровно в семь часов Роза совершала свой путь через Линколнсинн, самую большую площадь в центре Лондона, обрамленную элегантными старенькими домами, которые ныне использовались как офисы. Роза проверила номера и нашла латунную пластинку с именем «Тори, Тори энд Деслорьерс».

Джонатан Тори, старший компаньон, провел Розу в тесный офис, заваленный книгами, журналами, юридической документацией.

– Я все узнал, мисс Джефферсон, и я думаю, мы сможем добиться судебного предписания на перевод вашего брата. Однако мы должны обеспечить гарантию, что Франклин Джефферсон не будет представлять собой угрозы общественной безопасности. То есть мы должны иметь соответствующее частное помещение и профессиональный круглосуточный персонал.

Приблизительно на это Роза и рассчитывала.

– Что, если я купила бы дом, скажем в Хэмпстед Хес?

– Отлично. Фактически я связывался с другом, агентом по продаже домов. Я уверен, что он может предложить вам несколько вариантов.

– Пусть он позвонит мне в отель утром.

– Встанет также вопрос о поручительстве, – деликатно сказал Джонатан Тори.

– И каково ваше суждение?

– Естественно, сложности будут, все-таки обвинение в попытке убийства. Однако если мы убедим магистрат, что ваш брат не будет опасен обществу и заплатим, скажем, полмиллиона фунтов, я думаю, у нас будет отличный шанс решить вопрос в нашу пользу.

У Розы потемнело в глазах. Полмиллиона фунтов – это огромная сумма.

– Я устрою это, – сказала она тихо и добавила: – Есть еще одна вещь, о которой я хотела посоветоваться. Джонатан Тори внимательно выслушал просьбу Розы.

– То, о чем вы просите, не просто, – пробормотал он. – Захочет ли сэр Деннис дать такое заключение?

– Давайте не будем полагаться на это.

– Жаль. Это было бы легче. Однако я думаю, мы найдем путь убедить суд, что такой шаг – в интересах вашего брата.

– Я рассчитываю, что вы сделаете все точно, – сказала Роза, и ее тон не оставлял сомнений в том, что она не намерена выслушивать отговорки.

Мишель посмотрела на себя в зеркало и чуть не заплакала. На протяжении последнего часа она делала попытку за попыткой, но ни одна не приводила к успеху. Черный цвет сейчас в моде, но будь она проклята, если она наденет что-нибудь такое мрачное для встречи с Франклином.

Мишель никому не говорила о своем решении. Сэр Деннис отклонил ее прежние просьбы о посещении, сказав, что Франклину нужно время, чтобы восстановить силы. Мишель уступила бы, если бы не прибытие Розы в Лондон.

Она еще раз взглянула на себя в зеркало и заспешила вниз по ступенькам. Когда она достигла нижней ступеньки, Хастингс отвел ее в сторону.

– Тут кто-то хочет видеть вас, мэм, – сказал он, показывая на гостиную.

– Хастинг, сейчас я не могу…

– Это мисс Джефферсон, мэм. Мишель глубоко вздохнула.

– Спасибо, Хастинг. Пусть машина подождет, пожалуйста.

Мишель вдруг осознала, что ее плечо, все еще перевязанное, сильно пульсирует. Высоко держа голову, она вошла в гостиную.

– Привет, Мишель.

Сидя в высоком кресле, Роза казалась такой же уравновешенной и спокойной, какой она осталась в памяти Мишель. У нее была другая прическа – более короткая стрижка по моде, но голос невозмутим, как всегда, глаза оценивающие, наблюдательные.

– Как здоровье?

– Отлично, – ответила Мишель, злясь на себя, потому что голос дрожал.

– Ты куда-то собиралась?

– Навестить Франклина.

– Тогда я рада, что пришла, – Роза изменила позу, усаживаясь удобнее. – Нам нужно поговорить, Мишель, обо всем, что случилось, что ты сказала полиции.

– Я сказала им правду! – вспыхнула Мишель.

– Да? Что Франклин пришел в квартиру Гарри, чтобы застрелить его. Зачем бы это ему делать?

– А ты не знаешь? – требовательно спросила Мишель. – В полиции тебе не сказали?

– Почему бы тебе это не рассказать мне, – предложила Роза.

Стараясь ничего не упустить, Мишель объяснила, что произошло с тех пор, как Гарри прибыл в Лондон, и почему она и Франклин – оба подозревали, что он сорвал переговоры с банками.

– Я понимаю, – сказала Роза, голос ее становился холодным. – Итак, это ты, а не Франклин, провела ту встречу в посольстве.

– У меня не было выбора. Если бы я этого не сделала, все, что сделал Франклин, пошло бы прахом.

– Мне кажется, все и так пошло прахом. О чем ты думала, Мишель? Как ты могла поверить, что у тебя достаточная квалификация и знания, чтобы выходить на таких людей?

Мишель чувствовала, будто глаза Розы пригвоздили ее к стене.

– И кроме того, какое право ты имела говорить от имени «Глобал»?

– Я знаю о дорожных чеках столько же, сколько Франклин.

– Ну, этого оказалось явно недостаточно, – Роза встала и начала нервно ходить по комнате. – Все это время я думала, что все, что произошло, – моя вина или, может быть, Франклина. Но вина твоя, не так ли? Ты провела эту презентацию и провалила ее. Ты представляешь, во сколько миллионов долларов ты обошлась «Глобал»? А теперь ты пытаешься сбить пламя на Гарри.

– Гарри Тейлор хотел надуть тебя! – крикнула Мишель. – Почему ты не хочешь в это поверить?

– Потому что это неправда! Я тебе расскажу кое-что еще, что ты сделала, Мишель. Обвиняя Гарри, ты бросила тень на целую компанию. Для нью-йоркской прессы это знаменательный день. Им очень нравится идея, что сотрудник «Глобал» может выступить против собственной компании.

Мишель не знала, намеревалась ли она когда-нибудь сказать это Розе, но сейчас это была последняя возможность защититься:

– О чем ты, Роза? Уж не думаешь ли ты, что то, что ты скрывала от Франклина и меня, – пустяк, в сравнении с тем, что произошло? Ты знала, что ему не смогли во время хирургической операции удалить стальные осколки… что его состояние будет неизменно ухудшаться, пока не… пока он не потеряет способность управлять собой. Но ты же притворялась, что все хорошо. Ты вернула Франклина в «Глобал», когда тебе этого захотелось, и заставила работать до полусмерти. О чем ты думала?

– Думала о том, что надо было делать, – сказала Роза с печальной решимостью в голосе. – Да, я знала, что случилось с Франклином, и я скрывала это от вас обоих. Ты говоришь о вашей жизни с болью, Мишель. Можешь ты представить, через что прошла я? Та ли это боль, которую можно было переложить на Франклина или тебя?

– Ты играла его жизнью, Роза. Франклин имел право не только знать, но решать, что ему делать. Это было бы ужасно, я знаю, но я была рядом, чтобы помочь. Ты действительно думала, что я оставлю его?

Глаза Мишель искали ответа в лице Розы, но ответом было молчание женщины, молчание, которое предавало ее.

– Ведь ты этого хотела? – мягко спросила Мишель. – И если бы я ушла, ты забрала бы Франклина?

– Ну, никто из нас не будет иметь его, – сказала Роза. – Все, о чем я мечтала, все, что мне от него было нужно, ушло из-за осколков немецкой стали…

Роза помолчала.

– Я всегда любила Франклина не меньше, чем ты. Но тебе надо бы знать, что перед Франклином открывалось замечательное будущее, положение в обществе, имя. После того как он вернулся с войны и я узнала… о его ранении, я хотела помочь ему выжать все из того времени, которое ему осталось. Я хотела, чтобы он испытал ощущение собственной значимости, чтобы имел все, что мог по праву иметь. Я только защищала его, Мишель…

– Нет, Роза, – печально ответила Мишель. – Ты только следовала своим желаниям. В твоих мечтах не было места тому, в чем нуждается он или та, которую он любит. Чего ты никогда не понимала, Роза, так это того, что я никогда не представляла угрозы для тебя. То, что он любил меня, не означало, что тебя он любит меньше. Что касается «Глобал», он никогда не хотел того, что делала ты. Тебе надо было понять это и позволить ему уйти.

Роза повернулась, уши ее горели.

– Что ты намерена сделать?

– Я хочу навестить моего мужа и удостовериться, что он знает, что у него есть дом и жена, к которой он может вернуться.

– А что насчет твоего заявления в полиции?

– Я не изменю его. Когда Франклин вспомнит, что случилось, он расскажет тебе то же самое.

Роза закрыла глаза.

– Если ты хочешь именно так, Мишель… Но теперь я должна сказать тебе, что ни ты, ни кто-то другой не будет иметь возможность видеть Франклина без моего разрешения.

– Это невозможно!

– Увидишь сама, – Роза подняла свою сумочку. – А когда ему будет лучше, Мишель, домой его заберу я. Пожалуйста, не думай, что ты сможешь бороться со мной и одержать победу.

Слова Розы, холодные, подытоживающие, далекие от раскаяния, преследовали Мишель по дороге к Беллингхэм. Какое-то время Мишель пыталась убедить себя, что Роза блефует. В конце концов какой это суд запретит жене посещать собственного мужа?

«Судья, который мог быть убежден, что это в интересах правосудия – не разрешать якобы жертве встречаться с якобы убийцей».

Роза это устроила?

Ответ Мишель получила вскоре.

– Боюсь, что мне не говорили о вас, миссис Джефферсон, – нервно сказал администратор больницы, пропуская Мишель в офис.

– Есть часы для посещения, и я хочу навестить своего мужа, – твердо ответила Мишель.

– Да, но с этим много проблем.

– А что такое?

– Я получил судебное предписание со специальным курьером рано утром. Я сожалею, миссис Джефферсон, но я не могу позволить вам видеть вашего мужа.

Мишель напряглась.

– Покажите его мне, пожалуйста.

Мишель изучила документ с печатью и подписью магистра.

– Сэр Деннис Притчард знает об этом?

– Я не думаю, чтобы с ним советовались. Во всяком случае, предписание к нему не относится.

– Нет, только ко мне!

Администратор покраснел под ее взглядом.

Инспектор Роулинс потер глаза и утомленно посмотрел на Монка Мак-Куина, который откинулся в кресле с сигарой между пальцев. Двое мужчин всю ночь просматривали клипп, статьи и другую информацию о Гарри Тейлоре, присланную из Нью-Йорка. В воздухе висели голубые клубы табачного дыма, грязные чашки были осторожно сдвинуты на радиатор.

Инспектор Роулинс зевнул.

– Не так много, чтобы продолжать, а?

– О, у нас достаточно материала, – ответил Монк. – Только он нам ничего не дает.

Гарри казался воплощением американской мечты об успехе. То, что ни у кого не нашлось дурного слова о нем, беспокоило Монка.

– Он что-то слишком чист, – пробормотал Монк, размышляя вслух. – Само совершенство.

– Может быть, так, – согласился Роулинс. – Но это не делает его виновным в чем-то.

Он оперся на руки и встал из кресла.

– Я пойду домой спать. Предлагаю и вам сделать то же самое.

Монк тоже поднялся.

– Я еще одну вещь попытаюсь сделать. Кажется вполне ясным, что, что бы Гарри ни делал Франклину, он не планировал возвращение в Нью-Йорк. Я думаю, он видел что-то притягательное здесь и отталкивался от этого.

– Что вы думаете делать? – осторожно спросил Роулинс.

– Я же финансово-газетный человек, правда? – невинно сказал Монк. – Гарри Тейлор – важное американское должностное лицо, занимающееся бизнесом в Лондоне. Я уверен, моим читателям будет интересно узнать детали.

Роулинс поднял руки вверх, сдаваясь:

– Я не хочу знать этого. – Он помолчал. – До тех пор, конечно, пока вы не придете с чем-то, что я смогу использовать.

– Я так и думал.

Когда Монк вернулся на Беркли-сквер, его ждала Мишель. Ей не нужно было говорить много, чтобы Монк понял, что ее худшие подозрения оправдались. Не успела Роза прибыть в Лондон, как она сразу же вторглась в жизнь Мишель и Франклина.

– Я не знаю, как остановить ее, – сказала Мишель. – И я прихожу в ужас от мысли, что Франклин подумает, что я его бросила.

Монк смотрел на Мишель и мечтал поднять ее на руки. Та ночь, когда они наслаждались любовью, никогда не повторится, но она оставила след в них обоих. Проскочил электрический разряд, когда их пальцы встретились, а их глаза сказали все, что они не осмеливались произнести. Но за все, что произошло между ними, Монк не испытывал никакой вины. Когда Франклин вернется, он спокойно уедет, оставив Мишель и мужа в мире, который они заслужили. То, что у них с Мишель было, никогда не вторгнется в этот мир.

– Я поговорю с Розой, – пообещал Монк. Мишель обхватила его руку своими. Она позволяла Монку говорить эти бравые слова, потому что он искренне верил, что он может что-то изменить. Он не разделял ее жуткого убеждения, что это уже не в их власти.

Помещение суда напомнило Мишель сельскую церковь. Высокие освинцованные окна за скамьей магистрата воспаряли к небесам. Замысловатый орнамент в виде завитков на балюстраде, окружающей кольцом вторую галерею, где она сидела, напоминающую церковные хоры. От полированного пола исходил сладкий запах воска.

Помещение суда было переполнено. Слева от Мишель сидели художники из газеты, которые предпочитали вид с галереи. Репортеры сидели ниже, на скамье, выделенной для них, прямо за столом судей. Глаза Мишель устремились на Розу, сидящую позади стола защиты; ее лицо отчасти было скрыто огромной белой шляпой, похожей на крыло ангела. Возле нее сидел Гарри Тейлор. Слева от защиты было место обвинителей, все еще пустое, и сверх того еще скамейка, тоже не занятая. Мишель слизнула каплю пота с нижней губы.

– Его могут привести в любую минуту, – сказал Монк, достаточно громко, чтобы она расслышала его в гуле голосов вокруг них. Он нашел ее руку и сжал ее.

Для Монка это была изматывающая, иногда приводящая в бешенство неделя. Роза не отзывалась ни на какие его звонки, не отвечала на послания. Когда он попытался посетить Франклина в госпитале «Беллингхэм», как и Мишель, ему отказали. После этого Монк посетил первоклассного юрисконсульта в поисках пути устранения таких ограничений.

– Я боюсь, таких путей нет, мистер Мак-Куин, – сказал ему юрист. – По крайней мере таких, которые уже доказали бы свою эффективность в отведенное нам время. Слушания начнутся менее чем через две недели. Джонатан Тори может легко отложить любые прошения, которые мы ему принесем.

Монк делал все, что мог, чтобы поддержать дух Мишель. Наблюдая ее сейчас, он думал, что обманул ее надежды даже в этом. Выражение лица Мишель было напряженным, ее глаза блуждали.

– Все кончится прежде, чем ты узнаешь об этом, – прошептал Монк. – Франклин выйдет из больницы, ограничительный порядок будет снят. У Розы не будет никакого повода попытаться продлить его.

Мишель, казалось, не слышала его. Все, что она хотела сейчас – это увидеть Франклина, дать ему надежду, заверить его, что он не одинок.

Тишина повисла в зале, когда вошел Франклин Джефферсон, сопровождаемый двумя офицерами. Роза внимательно наблюдала за тем, как изменился Франклин. Она подумала, что у него отличная фигура в новом голубом костюме, который она привезла прошлым вечером в «Беллингхэм».

Высоко на галерее Мишель впилась ногтями в щеки.

Она не могла поверить, как ужасно выглядел Франклин. Он сильно похудел, и воротничок рубашки был велик ему. Он шаркал йогами, как старик, а глаза у него были как у попавшего в неволю животного.

«О, Франклин, что она с тобой сделала?»

Франклин вошел за перегородку и посмотрел на сотни лиц, рассматривающих его. Для него они были просто расплывающимся пятном с неясными очертаниями. Он сконцентрировал внимание на столе защиты и сзади его увидел Розу. Потом он взглянул на галерею, и его глаза выхватили Мишель. Он смотрел на нее любовно, сердце его взмыло ввысь.

Все встали, когда вошел судья. Он сел, призвал суд к порядку и сказал, что обвинение может представить свои аргументы.

Франклин не обратил внимания на обвинителя, открывающего запись о том, как хладнокровно он пытался убить Гарри Тейлора и что было бы безрассудно позволить такому человеку оставить место заключения в госпитале «Беллингхэм» до суда. Насколько он понимал, речь шла вообще не о нем. Лицо Мишель плыло перед его глазами, так же, как в первый раз, когда он увидел ее в амбаре во время войны, которая казалась такой далекой. Она защитила его тогда, но позже, в Нью-Йорке, он не смог этого сделать, когда она больше всего нуждалась в его помощи.

«Я помогу тебе теперь, моя любовь. Все, что мне нужно – это шанс. Никто не сможет ранить тебя снова».

Франклин был крайне удивлен слышать, что обвинение закончилось и свидетельские показания дает сэр Деннис Притчард. Он слушал, как доктор объяснил Джонатану Тори, от чего страдал Франклин, и высказал мнение, что интересы его пациента будут лучше соблюдены, если он получит частную заботу. Потом говорила Роза, объясняя, какие условия она приготовила для Франклина. Судья безмятежно слушал аргументы и вынес решение: Франклин Джефферсон передается на попечение своей сестры до окончания судебного процесса. Залог был установлен в сто тысяч фунтов.

Не успел Франклин понять, что случилось, его уже повели два надзирателя. Он взглянул через плечо и поймал взгляд Мишель. Ее слезы поторопили его.

«Не долго теперь, моя любовь…»

Франклин тщательно сосчитал число ступенек, когда его вели из камеры на цокольном этаже по длинному коридору в помещение суда. Их было сорок шесть, что означало, что комната суда располагалась на третьем, если не на четвертом этаже здания. В конце коридора, как раз напротив дверей судебной комнаты, было большое окно, выходящее на улицу. Франклин мог ощущать солнечный свет, гревший ему спину.

Они почти достигли лестницы. Франклин стал делать более короткие шаги, позволяя своим сопровождающим пройти вперед него. Он опустил голову, и его руки в наручниках болтались впереди него из стороны в сторону. Когда Франклин увидел, что один из стражников положил свою руку на перила лестницы, он бросился на него, швырнув вниз по лестнице. Другой вскрикнул и бросился на Франклина, Франклин немного отступил, потом подставил ему подножку. Стражник полетел на пол, раскрыв рот от изумления.

Франклин побежал, набирая скорость. Он бежал, размахивая руками, пытаясь сохранить равновесие. За собой он слышал крики и потом топот. Франклин бежал на свет. Он чувствовал его сначала на ногах, потом на груди, и наконец свет ударил ему прямо в лицо. Франклин был ослеплен. Казалось, его лицо попало в огонь, но он бежал, видя Мишель в этом белом сиянии, слыша ее призыв к нему.

«Я люблю тебя, Мишель!»

На мгновение в коридоре потемнело, когда фигура Франклина закрыла свет. Казалось невозможным быть еще ближе к свету, он закрыл глаза и, улыбаясь, бросился в стекло, чтобы наконец коснуться женщины, манящей его с другой стороны.

Репортеры столпились вокруг Розы и Мишель на ступеньках суда. Роза рассчитывала на это и справлялась успешно, рассказывая прессе, как она довольна судебным решением. Мишель повисла на Монке, когда он протискивался через толпу, игнорируя вопросы, адресованные ей. Они почти достигли его машины, когда она услышала звук бьющегося стекла.

Обернувшись, Мишель увидела, как что-то голубое, пробив окно, пролетело над ней. На миг показалось, что оно повисло в воздухе. Потом медленно, как бы нехотя, начало падать, кувыркаться.

– Франклин!

Мишель почувствовала, что Монк рядом и закрыла его ладонью свои глаза. Она вырвалась из его объятий и бросилась в толпу, карабкаясь вверх по ступенькам. Она поскользнулась на чем-то мокром, больно ударив ногу. Когда она отняла руку, рука была в крови. Рыдая, Мишель проползла последние несколько футов и стала убаюкивать кровоточащую голову Франклина в своих руках, шепча его имя снова и снова. Все кончилось. Никто больше не причинит Франклину боли, никогда.

 

34

Для Мишель грань между утром и ночью смазалась. Она вставала в два часа ночи и бродила по дому как привидение. Ни медсестра, которую прислал сэр Деннис Притчард, ни успокаивающие лекарства, которые он выписал, не" унимали ночных кошмаров. Как только Мишель закрывала глаза, она видела, как тело Франклина летит в пространстве, видела его лицо, искаженное безмолвным криком.

Монк был единственной связью Мишель с внешним миром. Он ходил к Розе и выяснил, что ведутся приготовления, чтобы останки Франклина переправить в Соединенные Штаты. Услышав это, Мишель сказала Монку:

– Я хочу видеть его.

Отговаривая ее, Монк позвонил инспектору Роулинсу. Детектив позаботился о необходимых бумагах и ранним утром отвез Мишель в морг.

Пол из белой плитки, сверкая, причинял боль глазам Мишель, когда она шла мимо столов для вскрытия, стараясь не глядеть на массу пил, ножей и других инструментов из нержавеющей стали, используемых, чтобы выведать секреты смерти. Следователь, ведущий дела о насильственной или скоропостижной смерти, выкатил тело из мощного рефрижератора и деликатно поправил простыню.

Мишель вздрогнула. Кожа Франклина была бледно-серой, его волосы спутаны, покрыты ледяными кристаллами. Долго она смотрела на него, ища слова скорби, прощания. Все ее тело болело от этой потери, ей казалось, что она теряет сознание. Воспоминания о смехе Франклина и его объятиях, его улыбка и его поцелуи лились в ее сердце.

«Оставь его. Ты должна его оставить».

Сложив ладони, Мишель начала читать молитву, которую она знала с детства. Она совсем не осознавала, что ее пальцы скользили по ее животу или что ее слова касались кого-то иного, чем Франклин.

Атмосфера в офисе «Тори, Тори энд Деслорьерс» была уместно мрачной. Роза, одетая в черное, занимала место справа от Джонатана Тори.

Этим утром, когда она посмотрела на себя в зеркало, она не могла поверить в то, что увидела. Ее лицо было искажено, огромные глаза на белой коже. Пучок того, что когда-то было черными как смоль волосами, был совершенно белый.

«Что со мной происходит? Почему я так наказана?»

Роза искала ответы в долгих одиноких прогулках вдоль Темзы, охотилась за ними бессонными ночами, лежа в объятиях Гарри. Но они избегали ее, и ни слезы, ни гнев, ни горькая печаль не казались достаточной валютой, чтобы купить их.

– Мисс Джефферсон, – заговорил поверенный, – мы сделали все необходимые приготовления, чтобы вернуть останки вашего брата в Соединенные Штаты. Если вы сейчас подпишете эти бумаги…

Роза взглянула на официальные документы и поставила подпись внизу. Пора было кончать с вопросами. Пора ехать домой.

– Хочу поблагодарить вас за все, – начала Роза, затем вдруг дверь открылась и появился взволнованный молодой клерк.

– Я очень извиняюсь, – сказал он, запинаясь. – Там снаружи миссис Джефферсон, с доктором Притчардом и адвокатом. Она говорит, это неотложно.

– Скажи ей, что нам нечего обсуждать, – огрызнулся Джонатан Тори.

– Нет, пропусти, – не согласилась Роза. – Мы должны слышать, что она хочет сказать.

Сэр Деннис вошел первым, молча кивнул Розе, за ним следовал щегольски одетый молодой человек, затем Мишель.

– Здравствуй, Роза.

– Здравствуй, Мишель.

Они смотрели друг на друга, и каждая думала, какая пропасть разделяет их. Молодой адвокат, представившийся Невилом Томпсоном, нервно прокашлялся и обратился к Розе.

– Мисс Джефферсон, поверьте мне, что мы не стали бы вас беспокоить в такое время, если бы не было чрезвычайной необходимости. Дело связано с последним завещанием вашего брата.

Роза смотрела на него с недоумением.

– О чем вы, мистер Томпсон? Мой брат оставил свою долю компании мне, если это то, что вы хотите. Фактически между нами это оговаривалось с самого начала: если один из нас умирает, другой наследует все.

«Слава Богу, я заверила завещание Франклина, перед тем как он уехал!»– подумала Роза. В свое время она рассматривала это как благоразумное деловое решение. Ее не касалось, хотел ли Франклин оставить Мишель деньги или собственность, но она должна быть уверена, что условия относительно «Глобал» остаются прежними.

– Это можно рассматривать как предыдущее состояние дел, мисс Джефферсон, – проинформировал ее адвокат. – Это не сейчас.

– Что вы имеете в виду? – спросила Роза.

Невил Томпсон вынул простой лист бумаги из своего дипломата.

– Когда мистер Джефферсон пришел сдаваться к доктору Притчарду, он потребовал, чтобы, прежде чем вызвать полицию, доктор Притчард выполнил роль свидетеля вот этого дополнительного распоряжения. Вы можете заметить – это его почерк и подпись, и это дополнительное распоряжение было датировано и засвидетельствовано доктором Притчардом и его медсестрой.

Слова расплывались, когда Роза читала их.

– Это… это странно! Вы действительно верите, что это имеет какую-то ценность? Франклин был не в себе, когда он пришел к вам. По своему состоянию он не мог писать такие вещи.

– Я уверяю вас, мисс Джефферсон, что ваш брат был вполне здоров, когда он писал дополнительное распоряжение, – ответил сэр Деннис. – Если будет нужно, я поклянусь.

– Вы можете клясться всем, чем хотите! Нет пути, которым Мишель может наследовать Франклину долю «Глобал»! Никакой суд в мире не утвердит это!

– Вы имеете право оспорить дополнительное распоряжение, – сказал Томпсон. – Однако я не думаю, что вы добьетесь успеха. Британские суды имеют тенденцию признавать законность дополнительных распоряжений, особенно когда вовлечены наследники. Роза опустилась в кресло:

– Какие наследники?

Мишель шагнула вперед и сказала впервые:

– Я беременна, Роза.

 

35

С пролива Зунд на острове Лонг-Айленд дул не по сезону холодный ветер в тот день, когда Роза Джефферсон хоронила брата. Под ветром клонились деревья, будто плакальщики, а голос священника взлетал высоко над головами собравшихся. Роза и Стивен были одни у могилы, когда гроб с останками Франклина Джефферсона был опущен в его песчаное место отдыха.

Позади Розы стояли Гарри Тейлор, Эрик Голлант и Хью О'Нил, а за ними выстроились слуги из Дьюнскрэга и Толбот-хауза. Роза умышленно устроила похороны таким образом. Ей была невыносима мысль о сотнях людей, толкущихся вокруг этого места, последнего прибежища Джефферсонов. Через несколько дней в Манхэттене будет поминовение, так что желающие отдать дань уважения Франклину смогут это сделать.

Бросив горсть земли на гроб, Роза повела Стивена к «Серебряному призраку». Садясь в машину, она обратилась к Гарри:

– Я хочу, чтобы ты поехал в Толбот-хауз, – сказала она мягко. – Пусть там все уберут, одежду отдадут благотворительным учреждениям. Памятные подарки, картинки, личные принадлежности нужно упаковать и перенести в подвал.

– Там могут быть вещи, которые тебе нужны, – сказал Гарри. Роза покачала головой.

– Что мне было нужно, я уже забрала.

Она притронулась к его щеке.

– Сделай это для меня, Гарри, и возвращайся как можно скорее.

Остаток того лета и раннюю осень Роза провела, не покидая Дьюнскрэг. Она проводила дни со Стивеном, слушая музыку, совершая долгие прогулки по дюнам и беседуя, постоянно беседуя о «Глобал», как много достигнуто и как много надо еще сделать.

– Я рассчитываю на твою помощь, – говорила она ему. – Ты все, что у меня осталось.

Стивен, уже двенадцатилетний, сказал:

– Я помогу, мама. Я обещаю. Стивен знал, что его мать была интеллигентной, духовно богатой женщиной. Но также она была слепа. Она не могла заглянуть в его сердце и увидеть то презрение, которое он испытывал по отношению к своему дяде. В глазах Стивена Франклин Джефферсон был слабовольным человеком. Но ничего. Его дядя умер, и Мишель скоро будет вычеркнута из их жизни. Дядя был настолько сумасшедшим, что попытался оставить ей свою часть (которая, Стивен был уверен, является по праву его долей) компании.

Оставался только один соперник: Гарри Тейлор – сладкоречивый жулик, который норовил стащить золотое кольцо из-под носа его матери. Бывали моменты, когда Стивен думал, что его мать такая же слабовольная, как и все, особенно ночью, когда он стоял, прижав ухо к стене, и слышал, как она просила Гарри сильней, еще сильней.

…Своими ночами, проведенными в Дьюнскрэге, Гарри, сам того не зная, преподал бесценный урок Стивену: женщины могут быть рабами страсти так же легко, как и мужчины.

Даже в своем уединении Роза Джефферсон держала палец на пульсе бизнеса, который не мог быть успешнее. Американцы приняли денежные векселя «Глобал», приобретая больше чем на миллион долларов в день, используя их, чтобы платить за все – от продуктов до машин.

Но в то время как деловая пресса пела победную песнь ее успеху, Роза обнаружила, что, несмотря на все ее усилия, бульварная пресса, которая раскапывала подробности смерти Франклина, продолжала потчевать пикантной деталью: один из богатейших людей Америки оставил все свое состояние той самой женщине, в которую он стрелял.

– Очень сожалею, Роза, – говорил ей Хью О'Нил. – Мы ничего не можем сделать.

– Мы можем разорить этих ублюдков до последнего цента, возбудив дело, – возражала Роза, сметая газеты с кофейного столика.

– Это ничего не даст. Я просил наших людей найти в этих историях что-нибудь, что можно было бы квалифицировать как ложь или диффамацию. Поскольку газеты ссылаются на дополнительное распоряжение, им достаточно легко опротестовать ваш вызов в Лондонском суде.

– Будь они прокляты! – горько сказала Роза. – И мы ничего не можем сделать?

– Вы взяли наилучший курс: скрылись из виду. Газеты не могут достать вас в Дьюнскрэге.

– Я приехала сюда, потому что мне так захотелось! Мне нужны время и покой, для себя и для Стивена, но будь я проклята, если я не смогу вернуться в офис из-за этих стервятников!

В тот вечер, когда Роза и Гарри были одни, она спросила его, что, он думает, она должна сделать с прессой.

– Используй ее, – сказал он.

Это был не тот ответ, которого ожидала Роза.

– Как?

– Рассказав свою версию истории. Смотри, газеты не намерены оставлять эту тему, поэтому ты тоже должна выжать из этого все, что можно. Дай несколько интервью. Приведи пару цитат. Пусть все знают, что Мишель использовала ситуацию в своих целях – нет, не ситуацию, а человека, совершившего безрассудный поступок. Развенчай ее.

– И что это даст?

– Это перетянет общественное мнение на твою сторону.

Роза погладила его ладонями по щекам:

– Ты можешь быть умным, Гарри, – прошептала она.

 

36

Это была битва, которой наслаждалась публика. С одной стороны – финансовая баронесса и ее батарея позолоченных юридических советников. С другой – прекрасная вдова, Мишель Джефферсон, представленная ее собственной армией юристов. По иронии судьбы, из них двоих Мишель получала больше внимания из-за своего полного отказа участвовать в публичной драке. Какие бы интервью ни давала Роза, какие бы маневры ни осуществляли ее сторонники, Мишель не произносила ни слова. Американские читатели усмотрели в этом чувство достоинства. Для них она стала подвергаемой танталовым мукам загадочной женщиной.

Вопреки предсказаниям Гарри Тейлора, именно Мишель завоевала симпатии американцев. В одной бульварной газете ее сравнили с Давидом в женском обличье, побеждающим Голиафа-Розу. Все это нравилось букмекерам, которые на заключении пари делали свой бизнес.

Мишель Джефферсон мягко засмеялась шутке Монка и сжала его ладонь в своих. Этот жест вызвал понимающую улыбку официанта, обслуживающего их столик.

Они сидели в кафе напротив площади Сен-Мишель, у подошвы большого бульвара того же названия, завершающего свой путь по Парижу у реки Сены. Была осень, и тротуары были завалены красными и бурыми листьями. Каштановые деревья роняли свои щедрые подарки – каштаны в зеленой колючей кожуре на тротуары. Изменился воздух, потеряв терпкость от дыма, вьющегося из тысяч труб, когда вечерняя прохлада побуждала людей зажигать камины.

– Когда ты уезжаешь? – спросила Мишель.

– Послезавтра. Мишель отвела глаза.

«Он был с тобой почти три месяца. Вы были счастливы. Думай обо всем, что было. Храни это, продолжай. Это твое сокровище».

Поскольку пресса отравляла ее пересудами о драматических последствиях дополнительного распоряжения, Мишель нашла невозможным оставаться в Лондоне. Она наняла лучших адвокатов и дала им краткую инструкцию: «Не отдавать Розе Джефферсон ни дюйма!» После этого, вслед за Монком, который уехал вперед подыскать для нее место, где можно жить, Мишель пересекла Канал, направляясь в столицу Франции.

Ей не хотелось ехать в Париж. Мишель вспомнила свое первое путешествие туда, когда она охотилась за медицинской картой Франклина. Эта поездка оставила горький привкус. И все же в тот день, когда она прибыла, ее тревоги рассеялись. Небо здесь казалось выше и величественнее, чем в Нью-Йорке. Запах и ощущение от камней тысячелетней давности свидетельствовали о вечности, о том, что Париж, может быть, будет существовать всегда.

Теперь, сидя на кровати в большой квартире, что Монк подыскал для нее в Иль Сент-Луи, Мишель наблюдала неподвластную времени Сену, – тихо текущую через город на своем пути к морю. За ней виделся кафедральный собор Нотр-Дам, его арки, фронтоны и башни освещались ночью прожектором, отражаясь в воде. За ним был «Райт Банк», гордость Марэ, старейшего квартала Парижа, а далее – огни величественных отелей Вандомской площади.

И был Монк…

Когда она просыпалась и видела его спящим рядом с ней, Мишель охватывало ощущение счастья, и слезы подступали к глазам. В Париже они существовали только друг для друга. Ласки Монка исцеляли Мишель. Раны переставали болеть, а когда руки ее касались живота, она понимала, как много у нее есть, чтобы ради этого жить. Однако за все приходится платить.

Хотя Монк проводил фактически каждую ночь с Мишель, он был озабочен соблюдением приличий. Он снял комнату в Американском клубе и давал репортажи в журнал «Кью» из парижских офисов «Геральд». Он всячески избегал колонии заокеанской прессы. Он и Мишель смеялись над иллюзией, которую они создали, и хотя оба понимали, что длиться долго это не может, каждый старался отодвинуть неизбежное, прислушиваясь не только друг к другу, но и к третьей жизни, которая теплилась в чреве Мишели.

– Ты не представляешь, как мне хочется остаться с тобой, – сказал Монк, сжав пальцы Мишель, наблюдая, как пустеет кафе.

– Я тоже хочу.

Монк почувствовал настойчивое требование в мягком прикосновении ее ногтей к его коже.

– Это невозможно. Слова были жестокими, тяжелыми и подводящими итог, говорить это ему не хотелось.

– А когда-нибудь будет возможным? – спросила Мишель.

– Когда-нибудь – да, я обещаю тебе. Но сейчас, когда дело связано с дополнительным распоряжением Франклина, Роза ухватится за все, что можно использовать в своих целях. Она знает, как близки мы с тобой и что я все это время жил в Беркли-сквер. Единственная причина того, что она ничего не подозревает: ей не может прийти в голову, что я занимаюсь любовью с женой лучшего друга. Но если бы она только подумала, что ребенок – не Франклина, она бы сделала твою жизнь еще не таким адом, какой ты вспоминаешь. Она бы довела дело до конца, отобрав то, что Франклин оставил тебе… и твоему ребенку.

«Если бы это не касалось ребенка, может быть, я оставила бы это дело, – подумала Мишель. – Но Франклин оставил мне наследство. Если бы я хотела сдаться, это был бы мой выбор. Но я была бы проклята, если бы позволила кому-то украсть его».

Мишель смотрела на Монка и знала, что он читает ее мысли.

– Что ты будешь делать? – спросила она. – Как ты будешь себя чувствовать завтра, на следующей неделе, в следующем месяце?

– Как я буду себя чувствовать? – откликнулся он. – Гордым за тебя.

– Ты можешь жить с этим? Этого достаточно?

– Нет, этого никогда не будет достаточно, – ко – да, буду жить с этим. Мы оба будем.

Монк положил несколько франков под блюдце со счетом.

– В известном смысле, мы оба имеем много больше, чем то, на что мы могли рассчитывать, – сказал он. – Мы нашли друг друга. Мы нашли любовь.

– Но она твой ребенок! – воскликнула Мишель.

– И она для меня – целый мир. Как и ты. И ей я желаю иметь то же самое – целый мир.

Он засмеялся.

– Кстати, как это ты знаешь, что у нас дочь? Мишель чуть улыбнулась:

– Да, я знаю.

Монк Мак-Куин плыл из Гавра поздним октябрем на борту одного из последних лайнеров, пересекающих Атлантику перед зимними штормами. Мишель, как она сама того захотела, не провожала его. Она не могла обещать Монку, что в последнюю минуту не повиснет на нем и не будет умолять его не уезжать. А это бы все расстроило.

В последние месяцы 1920 года мир для Мишель сжался. Она проводила дни в наблюдении за ремонтом квартиры и превращением одной из спален в детскую. Раз в две недели Мишель посещала врача, и он говорил ей, что если бы каждая мать имела такое здоровье, ему вскоре было бы нечего делать.

По приближении Рождества Мишель поняла, как она одинока. Она ощутила печальное, отстраненное состояние – состояние человека, беспомощно наблюдающего, как все в этом мире заняты веселыми приготовлениями в кругу семьи и друзей.

«На следующий год все будет по-другому», – поклялась Мишель.

Чтобы скоротать дни января и февраля, Мишель тщательно перепроверяла планы Розы Джефферсон относительно дорожных чеков. Она была убеждена, что Гарри Тейлор не все делал, как того хотела Роза. И как можно было.

Но первая юридическая схватка приближалась к концу.

Чем меньше оставалось дней до решения Британского суда относительно легитимности дополнительного распоряжения Франклина, тем все больше и больше нервничала Мишель. Что, если Роза выиграет? Что будет с ней и ребенком?

К тому времени, когда роды уже приближались, ей позвонили из лондонской юридической фирмы, представляющей ее интересы. Когда она услышала голос старшего компаньона в потрескивающей трубке, сердце ее упало. Она решила, что решение присяжных принято. Против нее.

– Да нет же, миссис Джефферсон, – уверял ее адвокат. – Фактически судебное решение принято сегодня утром – в вашу пользу.

– Это замечательно!

– Да, но я боюсь, это еще не конец, – предостерег он. – Адвокат мисс Джефферсон подал документ на новое слушание в Нью-Йорке, заявив, что, поскольку, завещание вашего мужа было составлено в Нью-Йорке, то дополнительное распоряжение, как часть его, должно рассматриваться – на предмет оценки и интерпретации – законами того же государства. Мишель закрыла глаза.

– Может она это сделать – законно, я имею в виду?

– Конечно. Однако есть шанс – небольшой, я думаю, что дело не дойдет до такой стадии.

– Почему?

– Потому что мисс Джефферсон проинформировала нас, что она хочет говорить с вами лично.

За те месяцы, как Гарри Тейлор стал президентом североамериканских операций «Глобал», на Уолл-стрит заговорили о нем как о человеке, который, как допускали многие, будет бесспорным наследником роли Франклина Джефферсона в компании. Гарри наслаждался почтительным отношением, демонстрируемым всеми – от швейцара «Глобал» на Нижнем Бродвее до секретаря Готэм-Клуба, членом которого он недавно стал. Двери лучших домов и офисов наиболее влиятельных людей нации магически распахнулись перед ним. Он переехал в новую квартиру, расположенную на двух этажах с внутренней лестницей на Пятой авеню. И, что важнее всего, Роза, казалось, полагалась на него больше и больше – и не только в офисе. Почти каждый вечер Гарри приезжал в Толбот-хауз, чтобы найти Розу, ожидающую его – голодную, требующую, ненасытную.

Но после славного празднования нового 1921 года Гарри почувствовал, что цветок увядает. Пока шли судебные баталии в Лондоне, Роза ушла в себя так, что даже он не мог до нее достучаться. Гарри напряженно следил за действиями адвокатов и наедине с Розой уговаривал ее оказать давление. Ему было непонятно, как Мишель могла найти путь легитимизировать дополнительное распоряжение Франклина.

И все же это случилось.

– Проклятые британцы! – бушевал Гарри, когда Роза сообщила ему новости. – Ты заплатила им целое состояние, чтобы получить то, что было твоим в первую очередь! И все же ты права – если дело перенести в Нью-Йорк, это изменит все. Ни один судья, если он в здравом уме, не выступит против тебя.

Гарри повернулся к Розе за подтверждением, но она ничего не сказала. Проходили недели, и сколько бы Гарри ни поднимал вопрос, Роза отмалчивалась. Пока однажды не объявила, что едет во Францию. Тогда же она рассказала ему все.

– Да ты что, всерьез? – не поверил Гарри.

– Да. Очень серьезно.

– Это сумасшествие! – закричал он. – Представляешь, во что нам это обойдется?

– «Нам», – Гарри?

– Ты знаешь, что я имею в виду. Ты рискуешь всем, ради чего ты работала.

Роза положила расческу и поудобнее устроилась на кушетке.

– Я сделаю все, чтобы удалить Мишель из компании. Все, Гарри. Я ясно выражаюсь?

– Должен быть иной путь! Глаза Розы сузились:

– Никогда не говори со мной таким тоном. Я решаю, что лучше для «Глобал», и никто больше.

– А работа, которую проделал я? Не засчитывается? – Что тебя беспокоит, Гарри? – деликатно спросила Роза. – Какой ты хочешь титул?

– Ты знаешь, что я не это имел в виду, – быстро ответил Гарри. – Я это делаю для тебя, Роза. Это все.

Роза расстегнула блузу.

– Иди ко мне, Гарри.

– Роза, как ты можешь думать о сексе?..

– Потому что я хочу. Потому что я хочу тебя. Иди сюда.

Гарри решил не двигаться с места, но не мог он и противостоять оценивающему, немигающему, пристальному взгляду Розы.

– Теперь встань на колени и делай все эти чудесные вещи.

Гарри чувствовал, как пальцы Розы схватили его волосы, притянули его губы к ее груди, вели его голову вдоль ее живота и ее раздвинутых бедер.

– Так хорошо, – услышал он ее стон. – Быстрее, Гарри, быстрее!

И, занимаясь любовью, Гарри Тейлор начал понимать, кем он был для Розы Джефферсон… ни больше ни меньше.

То, каким образом должна произойти ее встреча с Розой, удивило Мишель. Роза не сообщила точно, когда она прибывает. Однажды утром, когда Мишель менее всего рассчитывала на это, ее экономка принесла ее послание с утренней почтой. Послание было простым: Роза была в «Крилон Отель». Удобно ли будет для Мишель встретиться с ней там в полдень?

Мишель одевалась тщательно, сохраняя свой стиль – простота и удобство. Было трудно выглядеть модной на восьмом месяце беременности, и она решила не садиться, нервничая в тесных творениях модельера.

Она заказала машину, которая должна была подвезти ее к элегантному отелю «Райт Банк», и была удивлена, когда поймала восхищенные взгляды мужчин в вестибюле. Она вспотела и чувствовала себя неловко. Швейцар, одетый как лакей XVIII века, проводил ее в номер на шестом этаже и важным голосом известил о ней.

Мишель была ошеломлена изменением внешнего вида Розы. Ей было чуть за тридцать, но выглядела она много старше. Она была так же прекрасна, как помнила Мишель, но это больше не была красота цветущей женщины. Морщинки вокруг глаз и глубокие линии на лбу были доказательством старения, подступившего незаметно и вдруг.

Роза Джефферсон встала с кресла и протянула руку:

– Здравствуй, Мишель.

«И я так же выглядела? – подумала она, разглядывая фигуру Мишель и тепло зарождающегося материнства. – Если так же, то никто мне не говорил. Все это, кажется, было так давно. Я не могу вспомнить ощущения счастья, если таковое было…»

– Чувствуешь себя хорошо? – спросила Роза. Мишель кивнула.

– Проходи и садись, где тебе удобнее, – Роза вела ее к узорчатой софе.

– Когда у тебя срок?

– Еще семнадцать дней, плюс-минус.

– Доктор хороший? Мишель улыбнулась:

– Да, – сказала она, уловив какую-то редкую нотку в голосе Розы.

«Она завидует! Она думает, что я ношу ребенка Франклина, что у меня есть что-то от него, что никогда не будет принадлежать ей…»

– Ты проделала длинный путь, – сказала Мишель. – Причина, должно быть, важная.

Роза села напротив нее, не в силах оторвать глаз от живота Мишель.

«Все из-за наследника… Если бы она не была беременна, ничего этого не случилось бы».

Роза сдерживала гнев. Она должна тщательно выбрать слова, сдержать эмоции.

– Как ты знаешь, я возобновила судебное дело в Нью-Йорке, – сказала Роза. – Американскому правосудию потребуется меньше времени, чем британскому, чтобы прийти к решению. И совсем к другому.

Роза выдержала паузу, позволяя своим словам произвести впечатление.

– Однако у нас еще есть время, чтобы достичь соглашения.

Мишель бросила удивленный взгляд:

– После всех этих месяцев? После всего, что мы сказали друг о друге?

– Мишель, я думаю, что во всех этих драках между юристами мы потеряли суть вопроса.

– Какого же?

– Почему ты настаиваешь на Франклиновой доле в «Глобал»?

– Потому что я его жена, – тихо ответила Мишель.

– Я понимаю это, – сказала Роза. – Но есть большая разница между желанием или претензией на что-то и реальным отношением к этому. Я думаю, справедливо будет сказать, что, хотя ты знаешь кое-что о «Глобал», этого, конечно, недостаточно, чтобы вступить в компанию. У тебя нет соответствующей финансовой или коммерческой квалификации, а скоро будет ребенок, которого надо растить. Ты действительно думаешь, что ты могла бы внести вклад в «Глобал»?

– Мне никогда не давали шанса проявить себя.

– Пусть так, факт в том, что и для тебя, и для компании будет лучше друг без друга, – сказала Роза, потянувшись за портфелем. – Я попросила моих юристов установить чистую стоимость доли Франклина в компании, твои люди в Лондоне проверили цифры. Как видишь, разногласий нет.

Мишель взяла бумаги, но не посмотрела на них.

– Ты хочешь откупиться от меня, – сказала она резко.

Роза кивнула.

– Соглашение по платежам можно сделать на период в десять лет. Ты можешь делать с деньгами все, что хочешь. Это более чем достаточно, чтобы содержать себя и своего ребенка так, как ты привыкла жить. Короче говоря, ты приобретаешь все, что нью-йоркский суд может отсудить в твою пользу.

– Кроме того, что я не буду связана с «Глобал».

– Смотря по обстоятельствам. Я думаю, возможна концессия, не хочешь?

Мишель взяла документ и открыла его на финансовой странице. Цифра в самом низу обозначала общую стоимость доли Франклина – почти 10 миллионов долларов.

– Почему, Роза? Почему ты предлагаешь это сейчас, после стольких огорчений?

Выражение лица Розы стало жестким. Она не была намерена рассказывать этой женщине о своих бессонных ночах и полных беспокойства днях. Потому что с того момента, как Лондон сообщил ей о решении суда, она знала, что никогда, никогда не будет рисковать на своей родной земле. Если есть хоть малейший шанс проиграть. Это показало бы другим хищникам пула, что Роза Джефферсон может быть и не такой сильной, как они думали, что где-то есть слабое место, которым можно манипулировать, которое можно использовать.

Все это оставило Розе единственный путь.

– Почему? – сказала Роза, отзываясь на вопрос Мишель. – Потому что уже было слишком много огорчений и утрат. Потому что все это должно где-то остановиться.

– Есть, однако, одно условие, – прибавила она. – Секретность договора. Подписываясь, ты соглашаешься никогда не разглашать условия соглашения никому, ни при каких обстоятельствах.

Сказав это, Роза вернулась мыслями к Гарри, – какой праведный – и жадный – был его гнев, когда она рассказала ему, что собирается откупиться от Мишель.

«Если бы он только знал, что это будет намного больше, чем стотысячная подачка…»

– Я жду ответа, Мишель.

– Нет.

– А что такое?

Мишель была также удивлена не меньше, чем Роза, тому, что последовало дальше. Слова лились будто сами собой.

– У меня есть другое предложение. Насколько ты знаешь, дорожный чек, который Франклин пытался ввести в действие, ценности не имеет. Никто здесь не возьмется за эту работу, никто, кто знает об этом. Кроме меня.

– И чего ты хочешь?

– Сделай дорожный чек долей Франклина. Дай мне закончить то, что начал Франклин. Я нуждаюсь в стартовом капитале, но он будет далеко не так велик, как то, что предлагаешь ты. В свою очередь я обещаю никогда не вмешиваться в американские операции «Глобал» и в другие тоже.

– Ты говоришь, – медленно сказала Роза, – что в обмен на европейскую территорию для дорожного чека ты отказываешься от всех других претензий на имущество Франклина?

Мишель проглотила комок. «Это ли я действительно имею в виду?»

– Да, – услышала она собственный голос. – Но всю прибыль по чекам я буду оставлять себе. И я могу использовать имя «Глобал».

Розу передернуло при мысли об использовании имени компании. Тем не менее, она ощутила выгоду. Мишель уходит в сторону с ее дороги.

– И какой капитал ты имеешь в виду?

– Два миллиона долларов.

– Два миллиона и использование имени «Глобал»? – Роза засмеялась. – С таким же успехом можно просить Луну и звезды.

– Хотя ты и не веришь, я не виновата в отказах банков Франклину, – тихо сказала Мишель. – Я хотела успеха, Роза. Я была такой же частью «Глобал», как и он. Я заслужила право использовать имя.

– В той степени, в какой это отвечает моим интересам!

Мишель взяла свою сумочку.

– Значит, нам больше не о чем говорить. Пусть твои юристы пришлют мне остальные бумаги, касающиеся оценки имущества Франклина.

Роза напряженно думала. После смерти Франклина, ожидая пока британское правосудие позволит ей привезти тело домой, она звонила директорам банков, с которыми имел дело Франклин. Все выражали соболезнование, но когда дело доходило до объяснения причин отказа, каждый молчал как стена.

Мишель была права. Чеки провалились в Англии. Но если это так, где она намерена их продавать? На континенте? «Глобал» там представляли очень слабо. Поэтому что реально теряет Роза, позволяя ей использовать имя компании?

– Мишель, – окликнула Роза. – Может быть, это возможно.

«Если она возьмет на себя донкихотскую задачу попытаться заставить дорожный чек заработать, она неизбежно провалит дело. Когда это случится, ни она, ни ее ребенок – уже не будут никогда больше иметь никаких претензий к «Глобал». Напротив, когда она будет беспомощно барахтаться, все увидят, что я имею превосходство. И я верну европейскую территорию по статье о реверсии, то есть обратный переход имущественных прав к первоначальному собственнику».

– Я слушаю, Роза, – тихо сказала Мишель.

– Какой срок для ссуды тебе кажется приемлемым?

– Три года.

– Нет, это слишком много. Я на этом очень много потеряю. Максимальное, что я могу предоставить – это миллион долларов, который должен быть возмещен за 12 месяцев.

Мишель закусила губу. Все ее подсчеты и проекты показывали, что миллион – минимум, в котором она нуждается. Но года для возмещения может оказаться недостаточно.

– Восемнадцать месяцев, – подсчитала Мишель, решая. – Но мне понадобится печатная форма дорожного чека и образец корректуры.

Роза ожидала этого.

– А мне нужна будет плата за использование тобой имени «Глобал». Скажем, пятнадцать процентов?

Мишель потрясла головой.

– По стандартам – семь процентов, Роза. Ты же знаешь это не хуже меня.

– Очень хорошо. Но в этом случае, я настаиваю, чтобы «Глобал» получила процент с оптовых продаж. Ссуду ты можешь выплатить из чистого дохода.

Мишель почувствовала, будто натолкнулась на стену. Условия, предложенные Розой, не оставляли ей никакого запаса на ошибку, ничего, к чему можно было бы обратиться в крайней нужде.

– Хорошо, – согласилась она. – «Глобал» получает оптовые выплаты.

– Тогда принято. Наверное, ты позвонишь своим юристам, чтобы сказать, что мы заключили соглашение.

– Позвоню, когда увижу документы. Роза улыбнулась.

– Даю тебе слово, что контракт будет отражать точно то, что мы решили. И ты понимаешь, секретность условий остается.

Мишель кивнула. Она собиралась уходить, когда ее лицо исказилось болью.

– У тебя все в порядке? – быстро спросила Роза. Мишель провела рукой по животу.

– Все прекрасно… Ребенок толкается. Если ты не возражаешь, я пойду домой, я очень устала…

– Конечно.

Но почувствовав своего нерожденного ребенка, Мишель подумала:

«Радость моя, что я потеряла и что я делаю? Что с нами будет?»

 

37

С рождением Кассандры в апреле 1921 жизнь Мишель окрасилась в радужные тона. Когда она впервые держала своего ребенка, чувствовала, как он сосет грудь, слышала биение крохотного сердечка, все другие мысли, все тревоги, касающиеся Розы и будущего, отступали. Хотя она была одна и временами ответственность за эту хрупкую новую жизнь ошеломляла ее, Мишель достаточно было только взглянуть в глубину голубых глаз Кассандры, чтобы снова удивиться тому чуду, которое даровано ей.

Как только Мишель восстановила силы, она отправила длинную телеграмму Монку, тщательно подобрав слова при рассказе о Кассандре. Перечитывая ее, Мишель изнемогала от желания наполнить ее страстью и любовью, назвать Монка отцом и рассказать ему, как Кассандра похожа на него, как подходит ей имя, которое они вместе подобрали. Но все это было невозможно. Все еще.

Поскольку надо было устраиваться с Кассандрой, она обратилась в агентство по найму в поисках подходящей нянечки. Побеседовав с десятью претендентками, она наконец остановилась на прекрасной швейцарке, женщине средних лет, чьи рекомендации были безупречны и которая говорила по-французски, по-английски и по-немецки. Мишель внимательно наблюдала, как фрейлейн Штайнмец взяла на руки Кассандру в первый раз. Кассандра серьезно посмотрела на женщину, потом со вздохом прижалась к ней и уснула. Это была лучшая из рекомендаций.

Первые шесть месяцев, как бы она ни была занята, Мишель всегда проводила по крайней мере несколько часов в день с дочерью. Она возила ее в коляске по Люксембургскому саду, так что Кассандра могла видеть зеленые деревья и цветочные клумбы. В детской она играла с дочерью, пока дочь не уставала, а после, когда девочка засыпала, сидела у ее кроватки, разрабатывая проект дорожного чека. Когда вечер казался слишком длинным или ее глаза чересчур уставали, Мишель пристраивалась к дочери, позволяя ей всунуть маленький пальчик в свой кулак. Это было все, в чем она нуждалась, чтобы найти силу для продолжения дел.

При том, что Мишель находила столько счастья в общении с дочерью, сомнения по поводу ее торопливого соглашения с Розой Джефферсон одолевали ее. Юридические документы прибыли через два месяца после рождения Кассандры, и Мишель должна была посвящать им долгие часы. Нельзя сказать, что Роза не сдержала слова: контракт отражал точно то, о чем приняли решение обе женщины. Мишель приняла банковский чек на миллион долларов, парафировала документы на ссуду, подписала отказ от прав на имущество Франклина. Теперь от прошлого действительно остались только воспоминания, которые не могли помочь ей, когда она оказывалась лицом к лицу с будущим.

Первой реакцией Мишель было установить контакт с Монком. Больше чем когда-либо она нуждалась в силе его любви и присутствии. Она продолжала подолгу беседовать с ним о своих идеях, слушая звук собственного голоса. Мишель сочиняла бесчисленные телеграммы, но в конце концов рвала их. Каждый раз, глядя на Кассандру, она сознавала, что она не может рисковать, вовлекая Монка в то, что она начала сама и должна делать сама. Это только усиливало ее неуверенность и одиночество.

Помощь пришла с неожиданной стороны. Среди гор подарков, полученных для Кассандры, была хорошенькая серебряная чашка для шоколада от Кристофа, герцога Шамбора. В записке герцог упоминал, что он будет в Париже, и просил разрешения позвонить. Мишель была в восторге.

– Простите, что не смог приехать раньше, – сказал Кристоф, потягивая маленькими глотками вино в гостиной Мишель. – Будучи наслышан, как уединенно вы устроились в Париже, не хотел вторгаться в ваши владения. – Он помолчал, потом добавил. – Ребенок замечательный, Мишель. Вы очень, очень счастливая.

Мишель была тронута и поймала тоску в его голосе.

– Что слышно от Патриции? Кристоф улыбнулся и покачал головой.

– У нас была любовная интрижка и, похоже, кончилась.

Его тон не располагал к дальнейшим расспросам, поэтому Мишель сменила тему разговора. Вместо этого они заговорили о соглашении с Розой.

– Вы заключили очень хорошую сделку, – заметил Кристоф.

– Кроме того, что я не знаю, с чего начать.

– Я думаю, у меня как раз есть ответ.

Кристоф углубился в описание Международной выставки, которая должна состояться в Париже следующей весной. Тысячи бизнесменов и предпринимателей со всего мира посетят ее.

– Это будет отличная витрина для вашего дорожного чека, – заключил он.

– Как продавать то, чего у меня еще даже нет?

– Вот что, Мишель. Думайте над решениями, а не над проблемами. Чтобы начать, надо искать контакты.

Мишель была готова протестовать, но передумала.

– О чем вы думаете?

– Завтра я даю маленький обед. Я был бы в восторге пригласить вас.

На следующий день Мишель испытывала терпение фрейлейн Штайнмец, репетируя, что может быть сделано ею неправильно в этот вечер. В последний момент, когда машина Кристофа и его водитель ждали на улице, Мишель расплакалась и ехать отказалась.

– Мадам, – сказала швейцарская нянечка, – если не уйдете вы, – уйду я.

Через час после прибытия в парижскую резиденцию Кристофа в фешенебельном 16-м муниципальном округе, Мишель забыла о своих опасениях. Сливки общества проходили через его двери, и герцог Шамбор был рад представить ее своим гостям, так что Мишель обсуждала жизнь в Лондоне с американским посланником, слушала интерпретации Жана Кокто о новых направлениях во французском театре и высказывания Коко Шанель о веяниях моды. Наиболее интересная часть вечера началась, когда сели за стол. Мишель обнаружила, что сидит между Эмилем Ротшильдом и Пьером Лазаром, чрезвычайно богатыми и влиятельными банкирами, которые руководили двумя наиболее известными во Франции финансовыми институтами.

– Кристоф говорил, что у вас лицензия на использование дорожного чека «Глобал» в Европе, – пробормотал Эмиль Ротшильд в свой раковый суп. – Пожалуй, мы могли бы обсудить возможность совместной деятельности.

Не успела Мишель ответить, Пьер Лазар прошептал тихо:

– Дорожный чек, мадам, – это поручено какому-нибудь институту?

Мишель крутила головой. Позже, вечером, она договорилась о встрече с обоими, чтобы побеседовать о своих планах.

– Я не могу поверить, что они так заинтересовались! – воскликнула она Кристофу, когда гости разошлись.

Кристоф улыбнулся, наполняя вновь фужеры.

– Это только начало, моя дорогая Мишель!

Это было обещающее начало, но переговоры, которые велись весной и летом, вновь заставили Мишель поверить, что банкиры – самые осторожные и подозрительные люди на земле. Лишь накануне Рождества 1921 года ей удалось подписать соглашение с Ротшильдом и Лазаром. Даже учитывая то, что она вела переговоры тщательно, обговаривая все детали, расход времени был огромен.

Когда контракты были подписаны, Мишель рыскала по Парижу, пока не нашла то, что показалось ей подходящим помещением для офиса: строение, примыкающее к элегантному отелю «Ланкастер» на улице Де Берри. Рента была ошеломляющая, но Мишель подписала аренду, утешая себя мыслью, что хороший адрес отражает качество продукции, которую она хочет продавать.

Как только печатные формы дорожных чеков прибыли из Нью-Йорка, Мишель встретилась с директорами Банка Франции. Национальный банк согласился рекламировать ее документ, а также печатать чек. Поскольку по закону банк имел монополию на такие услуги, вознаграждение ему заставило бы покраснеть самого ненасытного ростовщика.

Следующим встал вопрос о персонале. Мишель провела несколько недель, ища претендентов и беседуя с ними, прежде чем поняла, что банковские клерки, привыкшие иметь дело с обычной валютой, не могут понять, что такое дорожный чек вообще. Мишель наняла наиболее обещающих, и в ее мало меблированных офисах началась серия курсов, где нанятым работникам предстояло понять, с чем они будут иметь дело. В результате Мишель потеряла половину персонала, люди просто ушли, убежденные, что их будущий наниматель похож на капитана «Титаника»: обречен на гибель.

К концу года Мишель начала просыпаться по утрам с уже привычным ощущением – паники. Менее чем за год она потратила треть миллиона долларов. Растущие расходы, такие как рента, гонорар банкирам и юристам, зарплата основного персонала и собственные домашние нужды были постоянными статьями расходов ее ресурсов. Заглядывая вперед, она видела, что сотни тысяч долларов придется потратить на рекламу, чтобы привлечь общественное внимание. К тому времени ей удалось продать единственный чек.

Что вернуло Мишель к фатальному изъяну операции: не имеющий опыта равнодушный персонал, чья грубость, медлительность и плохо скрываемое неуважение стали частью его природы. Сколько ни пыталась Мишель объяснить, что продажа дорожных чеков – это сервис, что учтивость, внимательность, чуткое отношение абсолютно необходимы, ее большей частью не слушали.

– Если я не найду нужных людей, мне придется все бросить, – сказала она Кристофу как-то поздно вечером, когда они смотрели на проливной холодный январский дождь, превращавший Париж в призрачный город.

– Возможно, выход в том, чтобы найти тех, кто уже знает о компании, – предположил Кристоф.

Сначала Мишель была озадачена этим ответом, потом ей стало ясно, что герцог схватил существо дела.

– Вы имеете в виду, что надо попытаться переманить сотрудников, работающих на европейских фрахтовых операциях «Глобал»? Кристоф, это было бы браконьерство! Кристоф пожал плечами.

– Из того, что вы сказали мне об условиях вашего контракта с Розой, нет ничего, что могло бы остановить вас.

На более серьезной ноте он добавил:

– Мишель, я сталкивался с браконьерами. Профессионалов я оставляю инспекторам. Но я бы никогда не отрицал за голодным человеком права застрелить зайца или поймать рыбу. Кроме того, на карту поставлена ваша мечта и, что еще важнее, само выживание – ваше и Кассандры.

Идея была соблазнительной. Но чем более она привлекала Мишель, тем более явно возникали проблемы.

– Если я попытаюсь делать что-нибудь подобное, Розу хватит удар. Кроме того, в большинстве офисов сотрудники – не только менеджеры, но также секретари и клерки. И как я поняла, мужчин, особенно французов, смущает такая проблема, как работа на женщину.

– Кто сказал, что они должны быть мужчинами? – невинно спросил Кристоф. – Приглядитесь внимательнее к тому, как работают отраслевые офисы «Глобал». Вас ожидает сюрприз, и не один.

Мишель абсолютно не понимала, к чему клонит Кристоф. Она думала, что знает операции «Глобал» насквозь. Тем не менее, намек она приняла и начала осторожное исследование Европейского фрахтового бизнеса компании. То, что она открыла, потрясло ее.

Транспортные агенты, исключительно мужчины, свои операции превращали в семейный бизнес. Хотя Роза вела жесткую политику против найма женщин, Мишель узнала, что жены и дочери знают столько же о ежедневных делах транспортной конторы, как и их мужья и отцы. И все же, когда мужчина умирал, никому не приходило в голову разрешить этим женщинам делать то, с чем они справились бы лучшим образом. Место просто передавалось другому мужчине. Когда Мишель рассказала о том, что узнала, она потребовала объяснить, почему он подтолкнул ее в этом направлении.

– Потому что многие из вдов, имея маленькую пенсию или не имея ее вовсе, пытаются устроиться хотя бы прислугой. Некоторые работают на меня. Вот где я слышал обо всем этом.

Он внимательно посмотрел на Мишель.

– Что вы думаете делать теперь? Мишель слабо улыбнулась:

– Смотрите!

Мишель составила список вдов, чьи мужья работали на «Глобал» и весной отправилась в поездку по стране, знакомясь с ними. Для многих женщин предложение Мишель было настолько хорошим, что они не могли поверить. Она хотела, чтобы они и их дочери, если они были соответствующего возраста и имели склонность, приехали в Париж, где Мишель подготовит из них специалистов по дорожному чеку. На период обучения они будут размещены с необходимыми удобствами, получат пособие на еду и другие расходы. Если в конце обучения Мишель будет удовлетворена их результатами, им будет предложена постоянная работа.

Мишель тщательно отбирала претендентов. Стоимость приглашения и содержания их в Париже была огромной, и она знала, что другого шанса не будет. Она связала все свои надежды с женщинами, прожившими свои жизни в тени мужей. Если ей удастся заставить их поверить в себя и свои способности, она была уверена, они и отплатят ей добросовестной работой и признательностью. Но если по какой-нибудь причине – несовместимости, ностальгии или просто недостаточной квалификации – большинство из этих женщин уйдет, ее мечты рухнут вместе с ними. Больше чем деньги, время работало против Мишель: каждый день, когда дорожный чек бездействовал, приближал к сроку выплаты. И Роза Джефферсон, Мишель это знала, не помилует ее.

Двенадцать из восемнадцати месяцев прошли, когда почти половина персонала Мишель прошла два долгих месяца обучения. Под сводами Банка Франции дорожные чеки, стоимостью в миллионы долларов, ожидали отправки на улицу Де Берри, и то, во что они обходились Мишель, росло с каждым днем. Тем временем Париж прихорашивался, готовясь к Международной выставке. По всему городу статуи и здания чистились и полировались, репетировались парады, планировались темы вечеров. По всей Европе говорили, что готовится главный праздник десятилетия.

– Вы знаете, сколько они берут за место в залах Выставки? Я разорилась бы до последнего су, если бы приобрела там место.

Мишель и Кристоф завтракали в маленьком придорожном кафе за углом ее офиса. Мишель подняла лицо к солнцу и закрыла глаза. Глядя через стакан, Кристоф вдруг осознал, как устала Мишель. Хотя она рассказывала ему о Монке Мак-Куине, и Кристоф понял, для чего она это говорит, он все еще звонил ей по крайней мере раз в неделю узнать, как она поживает. Довольно часто Мишель бывала на улице Де Берри поздно вечером, углубившись в схемы и цифры, пытаясь найти пути растянуть истощающиеся ресурсы. Когда он изредка предлагал ей вместе пообедать, Мишель настаивала на том, чтобы обедать дома. Когда первый раз это случилось, Кристоф понял, почему дома. Пока варился обед, Мишель исчезла в детской и не выходила, пока пища не была почти готова. Так дороги ей были моменты общения с дочерью.

Мишель открыла глаза и увидела, что Кристоф следит за ней.

– Простите, я плохой компаньон в эти дни.

Она посмотрела на свои руки в тонких голубых венах под бледной кожей. Хотя она была не склонна признавать это, Мишель знала, что она не заботится о себе. Она сильно похудела и питалась кое-как. Временами она была очень раздражительной. Надо было столько сделать, что в сутках постоянно не хватало часов. Хуже всего было то, что занятость мешала проводить время с Кассандрой, время, которое, Мишель знала, наверстать потом невозможно.

Кристоф видел боль в глазах Мишель.

– Вы почти что там, – мягко подбодрил он ее. – Все в порядке, и Выставка уже на носу.

Мишель легонько стукнула по ободку своего стакана, раздался звон.

– Я боюсь, Кристоф. В первый раз с тех пор как я начала все это. Я действительно испугалась.

– Вы потратили бы целое состояние, чтобы купить место для рекламы в газетах и метро, – размышлял он. – Причем в то время, когда внимание людей будет обращено совсем на другое. Высшее качество стоит палатки на Выставке.

– Так или иначе, скоро надо решать, – сказала Мишель. – Фактически завтра.

Она наклонилась и поцеловала его в щеку.

– Спасибо, друг мой. Я не знаю, что бы я делала без вас!

– Отваги, Мишель. Всегда будь отважной.

Было за полночь, когда Мишель вернулась в Сент-Луи. Дома было темно и тихо и, как всегда, Мишель первым делом пошла в детскую. К ее великому удивлению Кассандра еще не спала, терзая своих игрушечных зверей. Кассандра радостно заворковала, когда Мишель взяла ее на руки и, мягко качая, ходила по квартире. Не вполне понимая, что делает, она рассказывала девочке о Выставке, обо всем хорошем, что могло прийти вместе с ней, а также об ужасном риске. С одной стороны – это прекрасная возможность, с другой – если сейчас сделать не удастся – другого шанса не будет.

– Вот так, моя дорогая – что мне делать? – спросила Мишель, заглянув в спокойные, синие глаза Кассандры.

Кассандра счастливо улыбнулась, пошевелила крошечными пальчиками, потом вздохнула и безмятежно задремала. Мишель не могла сдержать смех.

– Конечно. Я такая глупая.

На следующий день она подписала аренду места на Выставке и вышла в поисках шарика с горячим воздухом. Раз уж она собралась потратить столько денег, надо предстать во всем блеске.

В Нью-Йорке Хью О'Нил постучал в дверь к Розе Джефферсон.

– Вам, наверное, это будет интересно.

Роза взглянула на него с любопытством и взяла письмо. Оно было от генерального менеджера «Глобал» в Париже, полное победных песен о том, как он прекрасно организовал презентацию компании на Международной выставке.

– Самое интересное в конце.

Роза посмотрела несколько абзацев и усмехнулась.

– Ну, ну, Мишель решила играть в большой пул. Роза вынула файл корреспонденции от французского менеджера, взглянула на цифры, потом приплюсовала приблизительную стоимость ренты Мишель за выставку.

– У нее не остается права на ошибку, правда?

Хью О'Нилу показалось, что он уловил нотку сожаления в голосе Розы. Не может быть, – сказал он себе, Роза ввязалась в это дело, потому что преимущества в ее пользу были огромны. Сейчас она, кажется, была в двух шагах от возвращения всего, что она отдала Мишель.

Как бы прочитав его мысли, Роза сказала:

– Еще не все, Хью. Что бы ни случилось, я должна признать, что сообразительностью Мишель наделена. На ее месте, я не знаю, стала бы я так рисковать.

Роза помолчала.

– Сколько осталось до дня выплаты?

– Чуть больше пяти месяцев. Роза покачала головой.

– На бумаге, во всяком случае. Держи меня в курсе, Хью.

– Это чудо! – сказала Мишель, оглядываясь вокруг.

Вдоль Елисейских полей выросли впечатляющие павильоны из стекла и бетона – для тысяч экспонатов, присланных со всех концов света в столицу Франции. Тут были бриллианты из Южной Африки, экзотические растения из Бразилии, новейшее промышленное оборудование из Соединенных Штатов, шелкопрядильные станки из Таиланда, огромные декоративные чаши из Индии и скульптуры из слоновой кости из африканских колоний.

– Если бы что-нибудь подобное происходило каждый год, мир понял бы, что лучше торговать, чем воевать, – заметил Кристоф.

Мишель согласилась. Когда она бродила между палаток и выставочных залов, она видела миниатюрный шарик с горячим воздухом, взмывший в небо над центром самого большого павильона. На нем было написано: «Дорожные чеки «Глобал» – единая валюта для всех!» Мишель быстро пошла по направлению к своей палатке, подойдя к двум жандармам, которые приветствовали ее.

– Зачем они тебе нужны? – спросил Кристоф. Мишель указала на продавцов за кассовыми столиками. Денежные ящики были переполнены различной европейской валютой, а очередь покупателей растянулась почти до следующего павильона.

– Но это же выставка! – возразил Кристоф. – Не базар.

– Да? – ответила Мишель, подняв бровь. – Дорогой мой, в правилах нет пункта, запрещающего участникам продавать что-то, а не только демонстрировать. Кристоф огляделся.

– Но никто больше так не делает.

– Не делают потому, что не могут, – парировала Мишель. – Большинство из участников Выставки либо не думали об этом, либо считали это невозможным. По крайней мере таким путем я возвращаю выплаченную ренту.

Кристоф снова посмотрел на очередь покупателей.

– И много получается?

– Достаточно сказать, что ящики опустошаем три раза в день.

– Подходяще. Простите за нескромность. Если дело идет, надо печатать больше чеков.

Мишель слегка улыбнулась. Кристоф не был посвящен в число чеков, заказанных ей Ротшильдом и Лазаром.

Проценты сводили прибыль Мишель к чистому минимуму. Выставка заканчивалась к концу месяца. Мишель уже подсчитала, что, даже если продажа будет идти хорошо, полмиллиона долларов надо будет отдать Розе. Меньше чем за четыре месяца надо где-то взять недостающее.

Хотя она проводила долгие часы на Выставке, встречаясь с деловыми людьми со всего земного шара, на этом ее работа не кончалась.

Двигаясь от павильона к павильону, она наблюдала, на что люди тратили деньги и как они платили. Большинство, заметила она, покупает подарки для друзей и родственников. За несколько дней до окончания работы Выставки покупка достигла апогея.

«Плохо, что они не берут в качестве сувениров дорожные чеки».

Мишель застыла.

«А почему не берут? Потому что им никто не предложил!»

Мишель поехала домой и стала рыться в записках.

Период, последовавший за первой мировой войной ознаменовался мощной эмиграционной волной из Европы в Америку. Из записей «Глобал» Мишель узнала, что большинство иммигрантов прибывало, имея только валюту своих стран. Поскольку лишь несколько банков принимали лиры, драхмы и франки, вновь прибывшие были легкой добычей для спекулянтов, которые продавали им американские доллары по курсу, установленному ими. Мишель не сомневалась, что эта практика процветала и сейчас.

Когда выставка закрылась, Мишель распространила по всему Парижу информацию о том, что «Глобал» продает дорожные чеки (которыми можно расплачиваться как долларами) за любую европейскую валюту – курсом на 2 % выше, чем на Парижской бирже. В течение недели офис на улице Де Берри был засыпан заказами. Франки, которые лежали под матрацами на протяжении поколений, магическим образом вышли на поверхность и были с радостью конвертированы в дорожные чеки. Когда весть разнеслась, Мишель открыла еще два офиса в городе и держала персонал по 10 часов в день на продаже чеков, которыми посетители и иммигранты могли расплачиваться в любом из тысячи офисов «Глобал» или в корреспондентских банках на всей территории Соединенных Штатов.

– Я думаю, Роза Джефферсон не предвидела такого потока, – отметил как-то Кристоф за ужином.

– Это плохо, – откликнулась Мишель. – Потому что при определенных обстоятельствах «Глобал» едва ли может отказаться принимать собственную валюту!

– Я думаю, это надо отпраздновать, – сказал Кристоф.

– Нет, не сейчас, – откликнулась Мишель. – Пока не будет целиком выплачен долг.

Кристоф хотел кое-что сказать, но вовремя сдержал себя. Не надо напоминать ей, что до выплаты долга осталось менее тридцати дней.

Вечером 13 ноября Мишель лично посетила каждую из точек и проверила депозиты.

– Утром первым делом удостоверьтесь, что деньги в банке, – инструктировала она менеджеров.

Они были растеряны. Депозиты всегда были первопорядковым делом в бизнесе.

На следующее утро в десять часов Мишель появилась в офисах Эмиля Ротшильда.

– Ах, как хорошо встречать новый день, – сказал банкир, приветствуя ее. – Всегда рад вас видеть, Мишель.

– Вы еще можете изменить свое мнение, узнав, зачем я пришла.

– Для вас, Мишель, – что угодно.

– Очень хорошо, Эмиль, но не говорите, что я вас не предупредила.

Когда Мишель рассказала банкиру, что ей нужно, он побледнел.

– Но, Мишель, это невозможно!

– Проверьте ваши записи, Эмиль, – тихо ответила Мишель. – И не забудьте включить сегодняшние депозиты.

Банкир вызвал своего главного бухгалтера, который через несколько минут появился, неся гроссбух. Ротшильд послюнявил кончики пальцев и стал листать страницы.

– Боже мой!

– Я хочу, чтобы все это было переведено телеграфом как можно скорее на счет «Морган Банка» в Нью-Йорк.

– Все? А на что вы будете жить…

– Эмиль, пожалуйста!

Банкир внимательно посмотрел на нее.

– Очень хорошо, – сказал он и дал распоряжения бухгалтеру. – Могу я предложить вам кофе? – спросил он.

– Я думаю, надо чего-нибудь покрепче.

В восемь часов тем же утром по нью-йоркскому времени Эрик Голлант приехал к Розе в Толбот-хауз.

– Вот неожиданное удовольствие, – тепло сказала Роза. – Что ты встал так рано?

– Звонок Моргана по круглосуточному кабелю, – ответил Голлант. Он протянул Розе листок с несколькими цифрами. – Вот цифры, которые он мне процитировал. Ты можешь понять, почему кто-то вдруг прислал нам миллион с лишним долларов?

Озадаченная, Роза проверила цифры.

– У меня нет ни малейшего… Потом она вспомнила дату.

– Деньги из Парижа?

– Согласно Моргану, они пришли от Ротшильда. Роза и Эрик пристально смотрели друг на друга, приходя одновременно к неизбежному выводу.

– Не может быть, – прошептал Эрик.

– Ты, черт побери, прав – не может быть, – сказала Роза. Бумаги выскользнули из ее рук. – Ты можешь поверить этому? Мишель действительно справилась. Она выплатила долг.

Эрик видел, как лицо Розы потемнело от ярости. Он приготовился к худшему.

– Она сделала это! – крикнула Роза и начала хохотать. – Ох, и покажет она нам!

 

38

В ноябре 1924 года Эмиль Ротшильд, Пьер Лазар и Мишель давали праздничный обед в известной «Тур д'Аржен». Еда состояла из ресторанного ассортимента: утка, приготовленная в пяти видах.

– Приветствую мадам Джефферсон, – сказал Лазар, – которая, перефразируя американского государственного мужа, положила дорожный чек в карман каждого европейского путешественника, вне зависимости от его состояния!

Мишель приняла тост с достоинством. Восемнадцать месяцев, которые прошли с тех пор, как она выплатила долг, были почти такими же беспокойными и изматывающими, как предшествующие. Выскребя все до последнего сантима, чтобы уложиться в сроки, Мишель осталась совсем без денег. Ротшильд и Лазар что-то комбинировали с кредитом для нее, но Мишель не захотела связываться с этим. Она постигла одно из главных правил – никогда не давать никому, даже дружественному банкиру, точки опоры в своем бизнесе. Мишель видела, как становились банкротами люди, ранее владевшие огромным состоянием, потому что не могли выплатить, казалось бы, незначительный долг.

Вскоре после окончания Выставки Мишель увеличила рабочее время на своих пунктах, она работала по субботам и праздникам, а доходы тратила на рекламу. За шесть месяцев ее запасы достигли рекордного уровня.

Французская деловая пресса начала брать у нее интервью, обыгрывая как ее героизм во время войны, так и связь с одной из наиболее известных в Америке финансовых фамилий.

Мишель не могла удержаться от улыбки при последнем намеке. С момента выплаты долга она слышала Розу только один раз. Верная своему слову, Роза обеспечила документы, дающие право Мишель на исключительный контроль дорожного чека «Глобал» в Европе. К ним прилагалось короткое поздравление. Здесь проявился характер Розы. Она рисковала и проиграла, приняв поражение по возможности с достоинством.

С другой стороны, письма Монка были для Мишель одновременно радостью и утешением. Ее успехи, – писал он, – предмет обсуждения на Уолл-стрит, и в каждой фразе Мишель чувствовала гордость за ее достижения. Но как бы ему ни хотелось быть с ней, чтобы разделить ее триумф, Монк не мог приехать сейчас во Францию. Он что-то переустраивал в своем журнале «Кью», так что скоро журнал сможет выходить без него, и он будет свободен. Для Мишель этот день не мог наступить достаточно скоро. Чтобы быть готовой к нему, она должна была уладить свои дела. В феврале, когда истек срок аренды, она купила здание на улице Де Берри, утроила персонал и свела всю организацию под одну крышу.

– Какая у вас следующая цель? – спрашивал Эмиль Ротшильд между блюдами.

Мишель смотрела через окно на огни речных трамваев, которые курсировали по Сене, перевозя гуляк – любителей мелодий маленьких оркестров.

– Думаю о расширении деятельности.

Пьер Лазар издал типично галльский звук, который говорил о человеческой глупости больше, чем можно передать в нескольких томах.

– Правда, Мишель. У тебя такой блестящий старт. Зачем этот ненужный риск?

– Может быть, это и не будет риском. Не будет, если бы вы взялись помочь мне.

Оба финансиста яростно атаковали утку.

– Сумасшедшая, – пробормотал Пьер Лазар.

– Трудное дело – расширяться, – согласился Ротшильд. – Слишком много неопределенности.

Мишель подняла свой бокал и засмеялась:

– Вы оба всегда такие мрачные, когда собираетесь делать деньги?

Мишель пустилась в объяснения.

– Что я дальше сделаю – с вашей помощью, джентльмены, я сделаю Париж европейской столицей туризма. Каждый американец знает улицу Де Берри. Обычно это его первая остановка. Надеюсь, что так и будет, но я хочу расширить службы «Глобал». Например, в следующие несколько месяцев я установлю столы, где наши клиенты смогут получать свою почту и отправлять обратно. Таким образом они будут нас рекламировать.

Мишель замолчала, когда принесли следующее блюдо.

– Я только что подсчитала последние цифры – сколько долларов потратили американцы прошлым летом в Париже, а также в целом по Европе. Это, джентльмены, более пятидесяти миллионов долларов.

Мишель позволила вдуматься в ее слова, заметив, что оба банкира потеряли интерес к своим уткам.

– Пятьдесят миллионов долларов, – повторила она. – Откуда приходят эти деньги? Только два процента их идет через оформление кредита, которым состоятельные путешественники все еще пользуются. Для них все это правильно и хорошо. Но не все пользуются услугами банкиров вроде Моргана или Харджеса. Основная масса торговли идет через людей, с которыми банкиры дела не имеют: это студенты и средний класс.

Ротшильд взглянул изумленно:

– Студенты?

– Не отважишься ли повернуться к ним, Эмиль, – пожурила она. – Десятки тысяч студентов приезжают в Европу ежегодно. Это становится обычным ритуалом. И многие из них работают, чтобы приехать сюда, нанимаясь обслугой на пароход, чтобы оплатить дорогу. Что касается среднего класса, он только открывает, что такое торговая Европа.

– И какой род расширения ты ищешь в Париже? – спросил Ротшильд.

– Не в Париже.

Финансисты смотрели на нее безучастно.

– В Европе, – сказала Мишель. – Я хочу воспроизвести то, что мы сделали в Париже – в Бордо, Ницце и Ривьере. В то же время я хочу основать нечто похожее на то, что есть на улице Де Берри, в каждой европейской столице.

Глаза Мишель блестели от возбуждения.

– И вот поэтому я нуждаюсь в вас. Переговоры с германскими, швейцарскими, итальянскими и испанскими банками займут у меня месяцы. Ценное время будет потеряно, не говоря о стоимости операций. Однако, если бы ваши банки дали свою санкцию, мы могли бы рассчитывать на быстрые решения.

Лазар смотрел на Ротшильда, и Мишель почти видела поток слов, идущих между ними. Оба банкира имели филиалы в европейских столицах. Оба имели власть и престиж, чтобы усадить других за стол переговоров.

– Какой род финансового соглашения ты имеешь в виду? – осторожно спросил Ротшильд.

– Я предполагаю, что во Франции ваш процент остается тем же, – сказала Мишель. – Однако, когда дело касается Европы в целом, мы выработаем ориентировочные гонорары: вы приводите банки за стол переговоров, я с ними работаю. Если соглашение подписано, вы забираете свою долю.

– Мишель, Мишель, – возразил Пьер Лазар. – Если мы собираемся стать партнерами, мы должны участвовать в прибылях.

– Партнеры участвуют в прибылях в том случае, если они делят риск, – жестко сказала Мишель. – В данном случае риск целиком мой. Я не прошу ссуды, чтобы вести операции или подписывать дорожный чек. В чем я нуждаюсь – это в ваших связях и компетенции.

Мишель имела достаточно дел с обоими, чтобы понимать остроту их видения. Каждый имел огромную прибыль для своего банка из-за нескольких пенни, которые она выплачивала за каждый чек «Глобал», купленный или проданный через их институты. Умножить эти суммы на шесть или семь стран, три сотни банков – и цифры становятся поражающими воображение. Банкиры, – думала она, – не сдадут Европу без боя.

– Я думаю, мы можем разработать пониженные комиссионные для остальной Европы, – задумчиво сказал Ротшильд. – В конце концов твои соглашения с иностранными банками будут опираться на то, что мы приготовили.

– Чепуха!

Мишель обернулась на звук знакомого голоса. Монк Мак-Куин возвышался над ней, опираясь обеими руками на спинку ее стула, агрессивно наклонившись к партнерам. Все, что она смогла – это не прыгнуть через стул, чтобы обнять его.

Монк представился, хотя Ротшильд и Лазар знали его по репутации. Что касается Мишель, он поклонился и держал ее руку в своих дольше, чем диктуют приличия.

– Джентльмены, я не могу помочь, но я нечаянно услышал ваш разговор, и хотя я не из тех, кто вытягивает ковер из-под честных бизнесменов, я могу сказать вам, я нашел предложения миссис Джефферсон очень разумными. Настолько разумными, что, если вы решите отклонить их, я лично приду с ними к Моргану. Я уверяю вас, он не упустит шанс сделать деньги, просто сведя своих друзей в одной комнате.

– Мсье Мак-Куин, – вкрадчиво сказал Лазар, – мы естественно знаем о вашей репутации как издателя. Но позвольте заметить, что финансовые интересы, о которых мы говорим, могут превосходить даже ваши способности к оценке.

Монк отклонился назад и пожал плечами.

– Мы говорим о платежах не больше чем двести тысяч долларов. Морган возьмет меньше, потому что он уже сказал своим людям, что он хочет иметь дело с дорожными чеками.

Головы повернулись к Мишель.

– Это правда, Мишель? – спросил Эмиль Ротшильд.

– Да, – спокойно ответила Мишель, помертвев от хитрости Монка. – Однако я не вижу повода поднимать вопрос.

Монк небрежно протянул Пьеру Лазару копию журнала «Кью».

– Корректура следующего номера. Интервью с Морганом на первой странице.

– Очевидно, это проливает новый свет на предмет, – сказал Лазар, протягивая копию соседу. – При всем уважении к Моргану, Мишель, я думаю, что мы втроем установили отношения, которые надо продолжить.

– Я рада слышать это, Пьер.

Мишель искренне радовалась, но все в ней обмерло, когда она узнала, откуда прибыл Монк. Это был ответ на сон, который она видела каждую ночь.

После того как Эмиль Ротшильд прочитал листок, он вызвал официанта и заказал из легендарного винного погреба ресторана лучшую бутылку шампанского.

– Я думаю, это будет уместно, – сказал он важно. – В конце концов, прийти к отвечающей интересам сторон цифре – это простая формальность.

– Джентльмены, я не могу быть более согласной, – сказала Мишель.

Когда вино было налито, она подняла стакан.

– За новые горизонты…

Потом она посмотрела на Монка.

– И старых друзей, с которыми идти к этим горизонтам!

– Когда ты прибыл сюда?

Они стояли перед балконом в спальне Мишель, глядя друг на друга и боясь друг к другу притронуться.

– Я все еще не верю, – прошептала Мишель. Она протянула руку и погладила его щеку.

– Верь, – сказал Монк и наклонился, чтобы поцеловать ее. Когда губы коснулись ее затылка, мурашки пробежали по телу Мишель.

– Господи, я забыла, как это бывает, – выдохнула она.

Мишель отступила и медленно расстегнула пуговицы и крючки платья, оно упало на пол. Она стряхнула с себя шелковую нижнюю юбку, потом протянула руку, взяла руку Монка и положила ее на свою грудь.

– Я не позволю тебе уехать снова, – сказала она.

– Я не собираюсь уезжать, – хрипло ответил он. Мишель вздохнула и обвила руками его шею, ведя его рот между своих грудей. Их любовь была нежной, каждый был едва способен поверить, что другой – реален.

Потом, когда он все еще был внутри нее, Монк сжал ее лицо в своих ладонях, вытирая ее слезы большими пальцами рук.

– Почему ты плачешь? – прошептал он, вглядываясь в ее глаза.

– Я всегда плачу, разве ты не помнишь? Даже в первый раз…

Мишель стала смотреть в сторону, потому что не могла вынести огорчения в его глазах.

– Я тебя очень люблю. Я всегда буду тебя любить.

Монк мягко выскользнул из кровати, как только рассвело, и на цыпочках прошел в соседнюю комнату. Он отвернул покрывало, чтобы увидеть спящую Кассандру. Долго он стоял так, изумленно глядя на маленькое, совершенное создание, слушая ее ровное дыхание, упиваясь этим видением, с которым ощущал свою непреодолимую связь.

«Я буду здесь с тобой, когда только могу, так часто, как я могу. Я обещаю тебе – никто, никогда не обидит тебя или твою мать».

Когда Монк вошел в кухню, Мишель уже готовила завтрак: кофе, рогалики, масло, джем.

– Она так похожа на тебя, – пробормотал он, целуя ее шею.

– Если она когда-нибудь дорастет до твоих размеров, мы ее не прокормим.

Они рассмеялись вместе, и это был самый сладкий звук, который Монк когда-либо слышал.

– Ты помнишь, что ты сказал прошлым вечером, – спросила Мишель. – О том, что сможешь остаться?

– Конечно. Журнал прекрасно делают без меня. Может быть, понадобится съездить, чтобы не выпускать из рук. Но я не останусь без тебя и Кассандры. Ты не знаешь, что это значит для меня.

Мишель положила свою руку на его.

– Как там Роза? Что, если она знает? Все, чего мы так боялись…

– Почти четыре года прошло, Мишель. Твое вдовство должно кончиться. Никто не имеет никаких оснований думать, что Кассандра – не дочь Франклина. О нашей прошлой любви никто не подозревает.

Он изучил ее лицо и кроме радости увидел тень печали.

– Сейчас это лучшее, что мы можем сделать для себя, – сказал Монк. – Бог знает, намного ли это больше того, что мы имели раньше.

Некоторое время они ели молча, потом Мишель фыркнула.

– А ты серьезно ходил к Моргану?

– Держи пари, что ходил. Выражения лиц Ротшильда и Лазара…

Над этим посмеялись тоже, потом Мишель начала расспрашивать его о Нью-Йорке.

– Да все то же – за исключением того, что «Глобал» делает мешки денег из векселей и расширяется во всех направлениях сразу. Прибыль вкладывают в горное дело, бумажные фабрики, пароходные линии – ты сама перечислишь.

– Тогда, я полагаю, она забыла обо мне, – светло сказала Мишель.

Монк потряс головой.

– Ты и твой дорожный чек умерли и похоронены к сегодняшнему дню. Вместо этого ты стала сбежавшим успехом.

– Я вызываю нотку интереса? – дразнила его Мишель.

Выражение лица Монка осталось серьезным.

– Экономика – и там, и здесь – очень неустойчива. Я не полагаюсь на нее. Рынок поражен спекуляцией, в Германии ужасающая инфляция. Когда ситуация взорвется, я не хочу, чтобы ты и Кассандра оказались впутанными в нее.

– То есть ты считаешь, что расширяться не надо? – медленно сказала Мишель.

– Нет. Пусть твои офисы действуют, но долги плати быстро. Чтобы никто не был вправе отнять то, что твое.

Минутку Мишель думала над этим, потом взглянула с мягкой улыбкой.

– Вот почему ты приехал, да? Ты видишь то, чего никто не видит, и хотел предупредить меня.

– Я приехал, потому что я люблю тебя и Кассандру, – сказал Монк, потом, усмехнувшись, добавил: – Мы втроем Европу на уши поставим!

Если Мишель чем-то была озабочена в связи с прибытием Монка в Париж – так это реакцией Кассандры на него. Но беспокоиться было не о чем. Кассандра приняла Монка сразу и без вопросов. Пока Мишель была занята делами бизнеса, Монк, который сохранял связь со своим нью-йоркским офисом и иногда писал о европейских финансовых делах, проводил время с дочерью.

К концу июня квартира на Сент-Луи была закрыта, а пыльная одежда убрана в шкафы. Монк купил огромный мерседес, который мог везти их и багаж. Швейцарская нянечка, гувернантка Кассандры и европейский генеральный менеджер Мишель ехали в машине поменьше.

Первой остановкой была Женева, которую Мишель избрала как базу для швейцарских операций. Они остановились на вилле у озера, и пока Монк учил Кассандру плавать и катал на паруснике на озере Леман, Мишель тщательно проводила свою первую зарубежную операцию. За четыре месяца ее успех вызвал комментарии даже у скептичной швейцарки, которая бранила их за пересмотр потенциального бизнеса, связанного с американскими туристами. Даже обеспеченный золотом швейцарский франк колебался пред мощью доллара. Американцев можно было найти везде – от пешеходных троп в Альпах до малодоступных магазинов цюрихской Бахнофштрассе. Торговцы охотно принимали дорожные чеки «Глобал», которые, получив благословение швейцарского банковского истеблишмента, рассматривались как священные – как местная валюта.

Осень застала семью в Италии, где Мишель хотела основать представительство в Риме, Венеции и Милане. Пока она путешествовала вверх и вниз по Итальянскому сапогу, Монк открывал красоты древнего города для Кассандры. Следующей весной она отпраздновала свой четырехлетний юбилей в венецианской гондоле и играла с крестьянскими детишками на холмах Тоскани.

Зимой неразлучная тройка колесила по южной Европе, начиная от Афин, вдоль островов Эгейского моря, через Средиземное море, по направлению к Испании и Португалии. После того как Мишель завершила свои дела в Мадриде и Лиссабоне, они провели несколько недель в Алгарви. Потом была короткая остановка в Париже, чтобы проверить дела на улице Де Берри, и затем они уехали на север по направлению к Амстердаму, первой остановке годового путешествия, которое должно было завершиться так далеко на севере – в Скандинавии.

– Я никогда не говорил тебе, что моя мать была шведка и я швед, – сказал Монк, когда они стояли у перил моста на пароме, везущем их из Копенгагена в Мальмё.

– Есть много вещей, которые я не знаю о вас, мистер Мак-Куин, – дразнила его Мишель.

Монк обнял ее рукой за плечи.

– У нас много времени, чтобы узнать все, – сказал он. – Все время на свете наше.

С первой минуты, как они прибыли сюда, Мишель полюбила Стокгольм. Как и Париж, это был город, дышащий историей, но вместо грандиозности он излучал тепло и очарование.

– Выглядит будто перед праздником, – отметил Монк, когда они ехали с железнодорожной станции в Гамла Стан, или Старый Город.

По счастливому стечению обстоятельств они прибыли в канун Вальпургиевой ночи, праздника по поводу окончания зимнего солнцестояния. Уложив Кассандру спать, Монк и Мишель смешались с толпой на улице и шли через парки, где горели огромные костры. Повсюду люди пели и танцевали. Монк сгреб Мишель в свои объятия, и все аплодировали. После еды люди садились за ритуальное питье. Маленькую серебряную монету помещали на дно чашки, и сладкий горячий кофе разливался так, чтобы монета скрылась, потом добавлялась водка – столько, чтобы монета опять становилась видимой. Мишель была ошеломлена количеством ликера, которое уходило на каждом круге. Несмотря на вдохновляющие крики жен и друзей, мужчины за столом один за другим исчезали, пока не остался один Монк. Наблюдавшие высказали шумное одобрение, когда он опрокинул последнюю чашку.

– Я не думала, что ты можешь столько пить, – воскликнула Мишель, когда они шли через Норбро Бридж к себе в отель.

– Я человек многих талантов, – важно сказал Монк.

Монк оставил двери открытыми и прошел на каменный балкон их номера, откуда был виден Кунгстрадгарден и вдалеке – Королевский дворец.

– У тебя все в порядке, мой дорогой? – тревожно спросила Мишель, увидев две слезы, катившиеся по щеке Монка.

– Никогда в жизни я не был счастливее, – прошептал он. Он помолчал, потом добавил: – И также никогда не мог сказать тебе вот что.

Сердце Мишель заколотилось. «Он хочет сказать, что он должен уехать!»

– Мишель, ты выйдешь за меня замуж?

Мишель смотрела на него, не в силах поверить услышанному.

– Да, да, да! – закричала она, обвивая руками шею Монка.

Они неистово обнялись, теперь плакали оба.

– Я веду себя как идиот, – сказал Монк, вытирая щеку. – Дай только мне шанс, а?

Мишель наблюдала, как он неровными шагами вошел в номер.

Вдруг раздался треск. Мишель вбежала в спальню и нашла Монка растянувшимся на кровати, которая под ним сломалась; он храпел с блаженной улыбкой на губах.

– О, чудо ты мое, ужасный человек! – шептала она, стягивая с него одежду.

Всю ночь она до зари не спала, переполненная чудесными мыслями. Кассандра будет наконец иметь отца, а она – мужа. Мужа… Только перед тем, как она наконец уснула, она подумала о том, что делать завтра.

Проснувшись следующим утром, Монк ждал, что будет болеть голова. Несмотря на все, что выпил, его голова, однако, была замечательно ясной. Обнаружив отсутствие Мишель, он заглянул во все углы, пока не понял, что он один. Мишель и Кассандра, должно быть, ушли завтракать.

Монк возвращался в спальню, когда появился служащий гостиницы с новым серым костюмом, белой рубашкой и темно-синим галстуком. Он сообщил Монку, что его ждут через час внизу и что он должен помочь ему собраться. Довольный заботой Мишель, Монк хмыкнул и попросил побрить его.

Спустившись вниз, Монк проследовал за служащим через столовую комнату отеля и дальше, на террасу, с видом на воду. Всюду были свежие весенние цветы. Монк вдохнул пряный воздух, заметив небольшой застекленный шкаф с бутылками вина в центре террасы и арфу в сторонке.

– Прекрасное место для свадьбы, – заметил он служащему.

Слова застряли в горле, когда Монк осознал, что он говорил Мишель вчера вечером. Он огляделся в волнении, потом увидел, как она входит через другую дверь, одетая в простое белое платье, украшенное жемчугами, с небольшим букетом в руках. За ней мелькнула Кассандра, тоже одетая в белое, глядя на него с озорной усмешкой. «О, мой Бог».

Монк не успел понять, что происходит, менеджер отеля проводил его по направлению к бельведеру.

– Нет нужды беспокоиться, сэр, – сообщил он. – Кольцо у меня есть. А мадам позаботилась о лицензии.

Монк проглотил комок. Появился ангелоподобный лютеранский пастор, арфист занял свое место, а Мишель встала рядом с ним.

– Ты осознал, что ты сказал вчера вечером, а? – прошептала она.

– Конечно, – быстро ответил Монк.

– Хорошо! Теперь уже не отвертишься!

Женитьба и радость от того, что он наконец рядом с двумя людьми, которые для него дороже всего на свете, были самым большим чудом в жизни Монка. Он, повидавший столько в жизни, вдруг открыл чудеса, о которых и не мечтал. Как только они вернулись в Париж, Монк оформил официальные бумаги, делающие его законным отцом Кассандры.

– Я хочу, чтобы мы рассказали ей правду, – сказала Мишель.

– Расскажем когда-нибудь, – пообещал Монк. – Но единственная причина, побудившая Розу пойти на соглашение с тобой – это то, что ты была жена Франклина, вынашивавшая его наследника. Если Кассандра будет наследовать то, что построила ты, без оспаривания Розой законности этого, то Роза может никогда не узнать, что она – не ребенок Франклина.

– Ты имеешь в виду, что мы можем рассказать все Кассандре только после смерти Розы?

– Это было бы самым надежным, – ответил Монк.

Но таких неприятностей было мало в их новой семейной жизни. Поскольку он не должен был ходить на работу в офис, Монк мог проводить много времени с дочерью. Пока Мишель занималась бизнесом, Монк проверял уроки Кассандры, приглашая новых гувернеров, когда она подрастала. К тому времени, когда ей исполнилось семь лет, Кассандра свободно говорила на английском, французском, итальянском и испанском. Ее ненасытное любопытство иногда сводило Монка с ума, – так, она приходила с ним в редакцию и, старательно напечатав два абзаца истории о русалочке Копенгагена из Ганса Христиана Андерсена, проворно добавляла ее к тексту, подготовленному Монком для журнала «Кью».

Успех дорожного чека был ошеломляющим, и к 1928 году их было продано больше чем на 75 миллионов долларов. Доходы позволили Мишель расплатиться по всем ее европейским векселям, и баланс все возрастал, пока о ней не стали говорить как об одной из состоятельнейших женщин в Европе.

– Только не вкладывай ни дюйма сюда, – посоветовал Монк, сопровождая Мишель в Берлин.

Как деловая женщина, Мишель знала, что ей придется иметь дело с Германией раньше или позже. Но старые воспоминания о войне никогда не отступали совсем.

Дважды за сорок лет немцы оккупировали Францию. Страх и подозрительность были в крови Мишель.

– Когда придет развязка, а это будет очень скоро, начнется отсюда, – пророчествовал Монк.

Он, Мишель и Кассандра завтракали в кафе на Курфюрстендамм, берлинская Пятая авеню.

– Это все из-за проклятого Версальского договора, – сказала Мишель. – После войны мы покорили их, и они никогда не простят нам этого унижения.

Несмотря на ее осторожность, Мишель обнаружила, что немецкие банкиры, преимущественно евреи, к ней расположены, они не только жаждали делать бизнес, но заверяли ее, что этот «маленький капрал», как они называли Гитлера, – просто ничтожество.

– Немцы – цивилизованный народ, – говорил ей финансовый деятель Абрахам Варбург. – Ваши деньги здесь будут так же в безопасности, как где угодно в Европе.

– Меня интересуют не мои деньги, герр Варбург, – ответила Мишель. – Меня интересует, что может случиться с вами, если станет известно, что вы плохо отзываетесь о Гитлере.

Она увидела, что банкир заколебался, потом понизил голос.

– Миссис Мак-Куин, если, не дай Бог, произойдет катастрофа, тогда все, что вы делаете для нас сейчас, в будущем станет еще более ценным.

Мишель не хотела услышать ничего другого. Она сказала Монку, что Варбургу она доверяет и получила его безоговорочную поддержку. К июню 1929 года туристские офисы «Глобал» были открыты в Берлине, Мюнхене, Франкфурте и Гамбурге, и в то лето только клерки за прилавками обрабатывали пять тысяч писем в день; туристы осаждали офисы, чтобы получить весточку из дому. Несмотря на ошеломляющую инфляцию германской марки, дорожные чеки продавались так быстро, что их едва успевали печатать.

– Никому не нужны марки, – замечал Монк. – Они привели в расстройство собственную валюту, чтобы получить столько долларов, сколько смогут.

Мишель, которая работала целыми днями, организовывая операции в Германии, устала.

– Поедем домой, – прошептала она Монку, когда они остались в своем номере в легендарном отеле «Кемпински». – В этой стране нет радости, и хватит Кассандре этой цыганской жизни. Пора в настоящую школу, пора иметь друзей.

– Нью-Йорк или Париж? – спросил Монк, хотя он уже знал ответ.

– Не Нью-Йорк, любимый мой. Пока нет.

 

39

Летняя жара 1930 года побила все рекорды последних пяти-десяти лет. Оцепенение повисло над Манхэттеном как тяжелая, сырая пелена, раздражая и вызывая драки в скобяных магазинах, где покупатели искали электрические вентиляторы.

Гарри Тейлор не нуждался в электрических вентиляторах. В его расположенной на двух этажах квартире на Пятой авеню был кондиционер. Однако ночью режим экономии электроэнергии убивал струю утешительного холодного воздуха, превращая апартаменты в печь. Гарри должен был преодолеть головную боль, прежде чем понял, что его бой Филиппино пытается разбудить его.

– Какого черта тебе надо?

Получился не грозный рык, а так себе, кваканье. Во рту был неприятный привкус виски. Как только он взглянул на свет, боль пронзила череп.

– Вы говорили напомнить, что вам надо быть в «Глобал» ровно в 12 часов, – сказал мальчик на хорошем английском.

Гарри уставился на боя.

– Который час…

– Одиннадцать часов 10 минут.

– О… Выметайся отсюда и приготовь мне душ, одежду приготовь. И что-нибудь холодное!

Гарри посмотрел через плечо на блондинку в своей кровати, мирно посапывающую. Откуда она взялась? И кто вообще она?

Гарри поплелся в ванную и открыл душ. Вода действовала как болеутоляющее средство, и он стоял, закрыв глаза, позволяя ей обмывать его бренное тело. Потом без видимой причины он начал плакать.

Восемь лет тому назад, когда Роза Джефферсон уплыла в Европу разбираться с Мишель, Гарри Тейлор примирился с фактом, что она приняла плохое решение.

Оно должно было окончиться катастрофой. Вместо того, чтобы спокойно откупиться от Мишель, Роза отдала ей все, что, Гарри был уверен, должно было принадлежать ему.

– Не беспокойся, – заверила его Роза. – Когда я верну территорию, я хочу, чтобы ты закончил то, что начал Франклин. Ты построишь «Глобал» в Европе так же, как ты сумел это сделать на западе, я обещаю!

И Гарри поверил ей. Он ушел в работу как одержимый. За два года число офисов «Глобал», продающих векселя, удвоилось. Доходы лились рекой, Роза использовала их, чтобы покупать парки автомобилей, которые развозили бы товары по всей стране, пароходы, которые перевозили бы партии товаров за океан по цене компании по всему миру, что превращало «Глобал» в индустриального гиганта.

И все-таки вознаграждение, обещанное Гарри, так и не реализовалось. Когда Роза узнала, что Мишель подписала соглашение с французскими банкирами, она отказалась обсуждать этот вопрос. Гарри говорил, что Роза, с ее большой финансовой мощью, может откупить Ротшильда и Лазара, пригрозив прекратить бизнес с ними, если они будут поддерживать Мишель.

– Не будь дурнем! – огрызнулась Роза. – Ничего мы сделать не можем, потому что это мы делаем бизнес с ними.

Проходили годы, Гарри Тейлор видел, что его мечта блекнет. Она умерла в тот день, когда Роза получила чек от Мишель на один миллион долларов, оплату ссуды. Несмотря на все свои модные костюмы, прекрасный дом, членство в клубах, Гарри понял, что для Розы он оставался тем, кем был в первый день работы в «Глобал» – просто наемным лицом.

В отчаянии Гарри предложил Розе четыре варианта: каждый раз она жестко отвергала их. Когда он обвинил ее в том, что она считает, что ему достаточно делить с ней кровать, а не ее жизнь – Роза отказала ему от Толбот-хауз.

Те сказанные ею несколько слов ранили Гарри сильнее, чем он вообще считал возможным. В его новом мире связей и богатства Гарри всегда рассматривался как супруг царствующей королевы. Когда Роза стала посещать общество без него, отсутствие Гарри стало поводом сплетен в городских клубах и раздевалках.

– Бедный Гарри! Что он будет делать, когда Роза выбросит его окончательно?

Слыша такие комментарии, Гарри старался делать вид, что ничего не происходит. Ему никогда не приходило в голову, что Роза и «Глобал» могут обойтись без него. Чувствуя ужас от возможности потерять все, Гарри удвоил усилия в офисе. Только в редкие минуты наедине с собой осмеливался он мечтать об отмщении. И не Розе.

Чем больше он думал об этом, тем больше Гарри убеждал себя, что это Мишель ограбила его, отобрав то, что должно было бы принадлежать ему. Он неотступно следил за каждым ее движением, ища ошибку, которую он мог бы превратить в свое преимущество. Но Мишель не спотыкалась, как бы ни были смелы ее планы. Пока что Гарри мог только беспомощно наблюдать, как Мишель двигалась от триумфа к триумфу. Однажды он проснулся, посмотрел на себя в зеркало и понял, что он тоже подвластен времени. Кроме того, вместо победы он разглядел отпечаток утраты. Черты, которые когда-то женщины находили привлекательными, стерлись. Тело, вылепленное честной фермерской работой, утратило свежесть, мускулы стали дряблыми от слишком большого количества хорошей пищи и ликера. И, что хуже всего, его покинули мечты. Где-то по дороге, не дав ему осознать это, они исчезли, как последние струйки дыма погасшей свечи.

Каждый раз, когда Гарри думал об этих мечтах, неизменно подступали слезы.

Гарри Тейлор вышел из душа, отшвырнул аспирин и надел одежду, приготовленную боем. Потом он пошел в библиотеку и, обойдя вокруг стола, открыл толстое досье.

«Одной рукой не сыграешь. Один шанс спасти все…»

Благоговейно открыв досье, Гарри прочитал первые несколько страниц, чувствуя облегчение от того, что слова звучат так же напористо и уверенно, как им и надо было звучать. Годы педантичной работы ушли на его изготовление, начиная со дня, когда «Глобал» получила выплату долга Мишель. Это был план лишить Мишель ее владений раз и навсегда. План был так совершенен, что Гарри был убежден: даже Роза, которая имела единственную копию, не сможет отыскать ошибку в нем.

«Теперь она увидит, что Мишель – это угроза, которую нельзя игнорировать. Ей понадобится кто-то, чтобы противостоять Мишель. А кто еще у нее есть, кроме меня?»

Роза обещала прочитать материал к сегодняшнему дню. Когда он оставил свою квартиру, он почувствовал, что удача опустилась к нему на плечо. Разве может быть более удачный случай для возвращения его мечтаний, чем вечер по случаю дня рождения?

Даже дубовые двойные двери ее офиса не могли заглушить шум празднования. Обычно Розу раздражало нарушение уединения. Сегодня она его приветствовала.

Роза перелистала досье, которое Гарри ей дал, и оттолкнула его. Если бы можно было так же легко избавиться от памяти, которую он бередил.

«Будь ты проклят, Гарри, заставляешь меня пережить все это снова!»

Подписывая соглашение с Мишель, Роза была убеждена, что успеха Мишель не добьется. Вместо этого она наблюдала с недоверием, а затем и гневом, как все, к чему притронулась Мишель, превращается в золото. Сначала она приписывала это простому везению, но успехи множились, и стало ясно, что Мишель многому научилась и хорошо усвоила уроки.

Деловая пресса, которая превозносила очередную победу Розы, стала менять тон. Вслед за редактором «Кью» финансовые издания стали уделять Мишель все больше и больше места, восхваляя ее достижения, отвагу и предвидение. Могущественные голоса с Уолл-стрит, которые поздравляли Розу с удачей в делах, изменили свой тон. Поднимались вопросы о ее тактике, которая явно вела к обратным результатам. Роза Джефферсон могла ошибаться. Она была уязвима.

Роза прислушивалась к молве с поднимающейся яростью, но лучший способ остановить ее – это просто игнорировать. Хью О'Нил сам разработал контракт между ней и Мишелью. Роза изучила его, чтобы удостовериться, что условия заманят Мишель в ловушку. Вместо этого, из-за того что Мишель оказалась способной выплатить ссуду, ловушка захлопнулась в другую сторону. Как-то приспосабливаться к Мишель было выше сил Розы. Все, что она могла сделать – это наблюдать, как Мишель наслаивала один успех на другой. Несмотря на свое завистливое восхищение успехами Мишель, Роза была глубоко уязвлена и изливала гнев на тех, кто не мог ни спастись бегством, ни защищаться.

В 20-е годы «Глобал» стала ненасытной машиной для приобретений. Роза намечала компании, большие и маленькие, которые она хотела иметь в своей империи, и неотступно следовала за ними.

Хотя это было время, когда в полной мере была востребована каждая крупица ее деловых способностей, Роза никогда не теряла из виду Мишель. Не проходило ошеломление ее успехом, и все-таки, в то же время, затаенная вражда, которую она испытывала прежде, не возникала вновь. Хотя она не понимала точно, почему это так, Роза могла точно указать момент, когда ее чувства по отношению к Мишель начали меняться: когда она узнала, что Мишель и Монк поженились.

«Это была любовь, которая могла быть моей. Была моей. Но я сделала выбор – использовать ее, разрушив ее, думая, что я могу без нее…»

Роза постучала по переплету досье Гарри крашеным ногтем. Она должна была допустить, что механика плана блестящая, с проблеском отваги и озарения, что напомнило ей былого Гарри. Этот план требовал альянса между «Глобал», «Кукс» и британскими банками, создания нового общего дорожного чека, что означало бы вызов монополии Мишель в Европе. Но его единственная цель – низвергнуть Мишель – затмила для Гарри два жизненно важных факта. Во-первых, за счет лицензионных выплат «Глобал» получала ежегодно от Мишель миллионы долларов. Во-вторых, успехи Мишель неизбежно давали рекламу компании на рост впечатляющих доходов из Европы на Нижний Бродвей. Если Гарри и осознавал это, он ничего не отразил в своем докладе. Он все еще видел в Мишель своего врага, который забрался на его место. Эта навязчивая идея, – подумала Роза, – говорила ей все, что нужно было знать о Гарри. А сейчас пора было начинать вечер.

– С днем рождения, Стивен!

Роза шагнула вперед и, встав на цыпочки, поцеловала своего двадцатидвухлетнего сына в обе щеки. Сослуживцы и обслуживающий персонал, собравшийся в гостиной, затянули «Хэппи Бесдэй», окончив взрывом аплодисментов. Один за другим они подходили пожать руку.

«Он такой красивый мужчина!» – думала Роза, восхищаясь сыном.

Стивен действительно осуществлял все возложенные на него надежды. Он был высокий, с унаследованными от нее густыми черными волосами и с голубыми отцовскими глазами. Его лицо, загорелое от плавания и тенниса, выделялось агрессивно выдвинутой челюстью и высокими скулами, что сообщало ему почти римский профиль. Выпускник Эксетера, он завершил образование в Гарварде за три года, удостоившись высшей награды администрации, и провел последний год, присматриваясь к различным отделениям «Глобал».

Роза мечтала об этом моменте, сжимая руку как волшебный амулет. Несмотря на свое расписание, она всегда находила время для Стивена, высматривая, что или кто мог бы угрожать ему. Но Стивен оставался безупречным. Женщины, которая могла бы помешать ему, не было даже близко, никакая катастрофа, вроде той, что вывела из строя Франклина, не угрожала ему. Он был совершенен во всех отношениях.

– Мои поздравления, Роза, – сказал Гарри, приближаясь со стаканом шампанского. – Я уверен, ты гордишься сыном.

Роза ощутила кислый запах ликера в его дыхании.

– Вечером?

– Нет, – быстро ответил Гарри. – Много работы.

– Не сомневаюсь, – сказала она сухо.

Роза не могла смотреть на Гарри без жалости. Когда он был всем, она хотела его и нуждалась в нем как в мужчине. Сейчас он был только оболочкой, уже потерявшей жизненную силу, так привлекавшую ее.

– Удалось тебе прочитать то, что я дал тебе? – спросил Гарри.

– Да. Но сейчас не время и не место обсуждать это.

– Конечно, – ответил он. – Мы можем поговорить после.

Стивен почувствовал локтем большую грудь стоящей рядом рыжеволосой девушки, но его глаза продолжали следить за матерью, пробирающейся к нему сквозь толпу, принимая комплименты и поздравления. По всем стандартам она была прекрасной женщиной, совершенной и сдержанной. Но не неуязвимой.

Хотя он никогда в этом не признавался, Стивен сознательно позволял Розе лепить из него то, что она хотела. Негодуя на это, он всегда вспоминал, как бывали сокрушены мужчины, осмеливавшиеся идти против нее: его отец, его дядя и самый недавний пример – Гарри Тейлор. В своей личной жизни, как и в бизнесе, его мать была непрощающей женщиной. Это было качество, которое восхищало в ней Стивена больше всего.

Его мать была всего в нескольких футах от него, когда Стивен повернулся к рыжеволосой и лениво сказал:

– А по-моему, с тобой хорошо бы переспать. Глаза девушки расширились и вспыхнули. Потом, так же быстро, дерзкая улыбка скользнула по губам.

– Скажи, возлюбленный, – когда и где.

– Стивен!

Роза вклинилась между сыном и рыжеволосой, в которой она смутно признала секретаршу, и взяла его за руку.

– Ты готов к подарку? – поддразнила она. Стивен засмеялся:

– Да, мама.

Роза хлопнула в ладоши.

– Внимание, всем! У меня есть объявление. Когда в комнате замолчали, она продолжала:

– Я горда сообщить вам, что сегодня «Глобал Энтерпрайсиз» приветствует своего нового и самого юного вице-президента, моего сына, Стивена.

Роза подняла вверх руку, сдерживая аплодисменты.

– Стивен скоро поедет в Европу – проверять отчеты, искать пути увеличить наш бизнес.

Шепотки взметнулись в комнате. Все знали, что Гарри Тейлор разрабатывал план вовлечения «Глобал» в Европу.

Все глаза повернулись к нему, и все увидели одно и то же: человека средних лет с побледневшим лицом и глазами, непонимающе застывшими на Розе.

– Ты не можешь… – сказал Гарри хрипло. Роза посмотрела на Гарри, прерывая его.

– Я знаю, что все вы проявите по отношению к Стивену такую же готовность сотрудничать и такую же лояльность, какую демонстрировали мне. Спасибо.

Раздались жидкие аплодисменты, которые усилились, когда сотрудники осознали, что произошло. Гарри Тейлор, когда-то считавшийся непоколебимым в силу его отношении с Розой, стал реликтом. Мантия сброшена, она возложена на плечи красивого молодого мужчины, который невозмутимо разглядывал аудиторию. Сначала нерешительно, потом разом, в спешке, все подались вперед – отдавать должное.

 

40

Роза наклонилась вперед и сняла розовый кружочек конфетти с лацкана пиджака Стивена.

– Хорошо было, милый? – спросила она, усаживаясь в кресло.

Стивен забросил ногу на ногу, чтобы не бросалась в глаза эрекция. Он назначил встречу рыжеволосой двадцать минут назад. Вместо этого он должен был покорно выслушивать мать.

– Чудесно. Это настоящий подарок к дню рождения. Я думаю, ты всех удивила.

– Расчет времени, – размышляла Роза. – Это и удача, и способность распознать то и другое. Без этого успех не придет, как усердно ни работай и будь хоть семи пядей во лбу.

Мысли Стивена вернулись к Гарри Тейлору.

– Ты забыла еще о безжалостности, мама.

– Ты был удивлен? – спросила Роза.

– Конечно. Ты никогда не намекала на то, что намереваешься сделать.

– Ты видел доклад Гарри.

– Это намек, – согласился Стивен.

– Гарри все еще хочет воевать с Мишель, – сказала Роза. – Он не понимает, что… что произошли изменения.

– Ты же не будешь говорить, что то, чего она достигла, не беспокоит тебя.

Роза внимательно посмотрела на сына. Он хотел объясниться, и она одобрила это.

– Беспокоит? Я никогда не думала о достижениях Мишель как о чем-то разрушающем. Она сделала то, что она сделала, и мы должны принять это. Иметь дело с этим.

«Волшебные слова, – подумал Стивен. – Иметь дело. Цена для всего и все для оценки».

– Ты хочешь, чтобы я зондировал ее относительно возможности взаимного сотрудничества.

Роза посмеялась над его подбором слов, но тон ее был серьезным.

– На каждом чеке, который продает Мишель, стоит наше имя. Ты видел книги. Наш фрахтовый бизнес в Европе утроился за последние пять лет. Если ты можешь убедить ее, что в ее интересах работать с нами, все будут, как ты говоришь, процветать.

«Это так же точно, как и то, что когда-нибудь ты придешь к признанию, что ты сделала ошибку, мама».

Стивен мысленно вернулся к дням, когда Мишель жила в Толбот-хаузе, как он презирал и оскорблял ее и в конце концов затерроризировал. Очевидно, его мать забыла те инциденты. А он не забыл. И Мишель, он думает, тоже нет. Очень интересная будет неожиданная встреча.

– Чем бы мы могли заинтересовать Мишель? – спросил он вслух.

– Транспортная сеть по всему миру. Соглашение по гужевой перевозке с европейскими железными дорогами. Тысяча барж, которые ходят по европейским рекам, особенно по Рейну. – Роза помолчала. – Две тысячи агентов и офисы, работающие с бумагами.

– Которые не продают ни одного дорожного чека, потому что у нее есть свои точки.

Глаза Розы сверкнули.

– Именно. Кто-то мог бы объяснить ей, как выгодно было бы для нее продавать через существующие офисы, чем платить ренту или строить новые. И коммуникации. Ей не надо вкладывать ни пенни в телефон, телеграф, кабельное оборудование – потому что везде есть наши.

– Рекламируя, – пробормотал Стивен, – мы делаем уже так много, что она экономит на этом целое состояние.

Роза снова села.

– Ты видишь это, я вижу это. Это твоя работа, надо убедиться, что она делает.

Стивен вытащил сигарету из тонкого серебряного портсигара.

– А если не делает?

– Я рассчитываю на тебя – посмотришь, как делает. Не надо прямо пытаться приблизить ее, по крайней мере первое время. Побеседуй с ее банкирами, Ротшильдом, Лазаром и остальными. Они бизнесмены. Они разбираются в таких вещах. Позволь им сделать подготовительную работу за тебя.

– Мне нужно время, чтобы составить план. Если у тебя нет такового.

– Пожалуйста, сколько хочешь. У нас есть люди в Европе, которые наблюдали дело Мишель с самого начала. Их информация может быть доступной.

«За хорошую цену».

– Если ты хочешь посмотреть на ее финансовые записи, это можно устроить.

«Буду держать пари».

– Я приступлю к работе сразу же, – сказал Стивен.

– Помни одно, – сказала Роза, подставляя ему щеку. – «Глобал» может от этого многое иметь. Если это будет так, ты, и никто другой, получишь кредит – и вознаграждение.

«Поверь, мама, что уж это я знаю!»

Праздник кончился, и день прошел, но Роза нашла Гарри точно там, где, она знала, он должен был быть. На его столе были бумаги, а рукава рубашки завернуты вокруг синих подвязок, как всегда, когда он работал.

– Привет, Роза.

В блеснувшей улыбке, обрамленной совершенными белыми зубами, она увидел старого Гарри. На мгновение Розе захотелось обнять его, вернувшись в былые дни. Этот порыв сильно удивил ее, потому что она была не из тех, кто живет воспоминаниями.

– Ты пришла бросить мне кость?

– Не надо, Гарри. Тебе это не идет.

– Ты могла сделать это по-другому, ты знаешь. Не было необходимости так унижать меня.

– А иначе ты не поверил бы. Ты был слеп, Гарри. Этот доклад как пелена у тебя на глазах. Ты бы спорил со мной день и ночь. Вот это было бы унижающим.

Гарри отклонился назад, постукивая ластиком на конце карандаша по зубам.

– Ты знаешь, я никогда не верил, что ты ей уступишь.

Роза смерила его уничтожающим взглядом.

– Обстоятельства меняются. Реалии тоже. Ты это либо не осознавал, либо игнорировал.

– Это потому, что мы имеем лицензионную плату?

– Наряду с другими вещами.

– Это жалкие гроши по сравнению с тем, что мы получили бы, если бы ввели новый инструмент и заставили ее защищать свою территорию.

– Нет, Гарри. И это мое последнее слово по этому вопросу. Прими это достойно.

Повисло молчание.

– Ты хочешь, чтобы я вообще помогал Стивену? – спросил наконец Гарри. – В конце концов я – по крайней мере – такой же эксперт по делам Мишель, как и ты.

Роза слабо улыбнулась.

– Я так не думаю.

– И я не думал. И единственный вопрос – что мне делать теперь?

– Я надеюсь, ты останешься здесь, президентом «Глобал» в Северной Америке.

Гарри посмотрел на нее, и его мысли поплыли назад, но не к их эротическим минутам. Он думал о Лондоне, о том, как чисто и умно он подрезал тогда Франклина Джефферсона. Он вспомнил сэра Томаса Балантина, того высохшего старика в его мрачной комнате. Не однажды за эти годы он вступал в контакт с главой «Кукс». Он знал, что Томас еще жив, этакая невидимая руководящая рука за спиной гигантской британской туристической компании. Возможно, пришло время приглашать маркёра.

– Подожди, – сказал он Розе. – При сложившихся обстоятельствах, я надеюсь, ты не рассчитываешь на ответ прямо сейчас.

– Нет, конечно. Но, пожалуйста, не делай опрометчивых поступков.

Гарри засмеялся, но не смог сдержать горечь в голосе.

– Спасибо, Роза. Прислушаюсь к совету.

Весной 1931 года Стивен Толбот плыл в Европу на «Квин Мэри». Он провел месяцы, начиная со своего дня рождения, изучая европейские операции Мишель, пока не узнал их насквозь. Как и было обещано, Роза снабдила его последними финансовыми подробностями, и это вызвало у Стивена мысль о том, как грандиозна задача, стоящая перед ним. Мишель не только ежедневно продавала дорожных чеков на миллионы долларов, она также расширяла свою базу среди европейцев. Итальянцы, едущие в Испанию, бизнесмены, держащие путь из Франции в Грецию, датские студенты колледжей, едущие на каникулы в Португалию, – все покупали дорожные чеки.

Стивен начал свое исследование в Париже, разыскав агентов «Глобал», которые, поскольку о его прибытии не сообщалось, были поражены, увидев его. Наблюдая, как они засуетились вокруг него, Стивен быстро завладел конторскими книгами компании и проверил отчетность. Через два месяца он сообщил Розе, что парижские агенты утаивают по меньшей мере 15 % от бизнеса ежемесячно. К тому времени, как Роза ответила, дав инструкции наказать воров, Стивен предпринял свои собственные действия. Он пригрозил виновным тюремным заключением, а в качестве альтернативы предложил безоговорочно подчиняться всем его указаниям. Одним ударом он завоевал лояльность агентов.

Стивен также открыл, что агенты «Глобал» могли служить другой цели. Он сам провел несколько дней, наблюдая центральный офис на улице Де Берри, удивленный числом людей, проходящих через него. Но это ничего ему не сказало, кроме того, что он уже знал. Нужно было поговорить с людьми, которые работали в офисе. Стивен допускал, что он не очень подходит для этого. Он никогда не имел взаимопонимания с наемными работниками и, больше того, не говорил по-французски. Кроме того, он не хотел, чтобы Мишель подумала, что он сует нос в чужие дела. Стивен дал инструкцию нескольким тщательно отобранным людям из числа агентов установить дружеские отношения со служащими с улицы Де Берри. Он хотел узнать, нравится ли им работать с Мишель, как много они сделали, что они говорят о других офисах – короче, все было интересным и могло оказаться ценным. В то время как его пчелки собирали мед на этом уровне, Стивен перешел на более высокий. Он разослал приглашения банкирам и политикам, с которыми «Глобал» делала бизнес. Он кормил их в лучших ресторанах, поил шампанским и соглашался с их высокой оценкой молодой госпожи. Он не услышал ничего, кроме коллективного восхищения Мишелью.

– Она стала символом, мсье, – экспансивно сказал один министр. – Мадам Мак-Куин – совершенная француженка: прекрасная, умная, имеющая успех. Как Коко Шанель или ваша мадемуазель Эрхарт. И, конечно, она – героиня Франции.

«Дальше ты сделаешь ее Жанной Д'Арк!» – подумал Стивен.

Доклады, поступавшие от агентов, были не лучше. Хотя люди Мишель работали много, они были более чем удовлетворены. Мишель впервые в стране ввела схему дележа прибыли между наемными работниками, а также премии за объем продаж. Насколько понял Стивен, позиции Мишель во Франции были неприступны.

«Почему он тут спрашивает обо мне?»

Этот вопрос мучил Мишель с той самой поры, когда она узнала, что Стивен в Париже, и образ жестокого, замкнутого ребенка Толбот-хауза возник в ее памяти. Она вспомнила, как бессердечно он унижал ее и угрожал ей, и годы понадобились, чтобы перестать видеть это во сне. Теперь без предупреждения он появился на улицах ее города, и Мишель терялась в догадках – зачем.

Наконец Мишель заговорила об этом с Эмилем Ротшильдом, с которым Стивен встречался и который оказал американцу холодный прием.

– У меня есть решение, – сказал банкир, выслушав ее. – Это имя частного детектива, чьими услугами я иногда пользуюсь. Он контактен и не болтлив. Если ты хочешь знать что-то о Стивене Толботе, этот человек тебе нужен.

На следующий день Мишель встретилась с ним, спокойным, ничем внешне не выделяющимся человеком, чьи внешность и манера вести себя напоминали ей почтового клерка. Он согласился взяться за дело и дал Мишель инструкции.

– Покажите вашим сотрудникам фото этого человека. Если они увидят его в любом из ваших офисов, пусть сразу позвонят мне.

Через неделю Мишель получила первые сведения. Стивен в самом деле посещал офисы, связанные с дорожными чеками. Насколько детектив смог узнать, вел себя Стивен как обычный американский турист, меняющий банкноты «Глобал» на французские франки. Он не задавал вопросов, не требовал внимания. Все это только усилило подозрения Мишель.

Через несколько недель Мишель узнала, что Стивен проводит много времени с фрахтовыми агентами «Глобал». Также он пил и ел с крупными финансистами и разного рода должностными лицами. Мишель снова поговорила с Эмилем Ротшильдом, который обещал прислушаться, о чем говорят в этих кругах.

Мысль о встрече со Стивеном лицом к лицу – через рукотворную «случайность» или через прямое приглашение – завладела умом Мишель. Возможно, это был единственный путь избавиться от вопросов. И все-таки каждый раз, когда Мишель думала, что она готова встретиться с ним, мужество покидало ее; она осознала, что есть вещи настолько болезненные, что одна мысль о воскрешении их делает человека трусом.

– Он уехал, мадам.

– Что? Вы уверены?

– Мсье Толбот освободил номер в гостинице в одиннадцать утра, – сообщил детектив, просматривая свои записи. – Он отправился прямо на Восточный вокзал, где сел в амстердамский экспресс. Я подождал, пока поезд отошел. Он не выходил.

Мишель почувствовала облегчение.

– Но почему?.. Детектив пожал плечами.

– Можно допустить, что мсье Толбот завершил свои дела в Париже и что оставаться далее было незачем.

«Но что он делал здесь?»

Детектив ушел, а вопрос оставался.

Мишель взглянула на маршрут Стивена, который детектив непостижимым образом раздобыл, и решила привести в состояние боевой тревоги свои точки в других европейских столицах. У нее было предчувствие, что пути их пересекутся снова. Когда это случится, Мишель должна быть готовой.

– Мама!

Мишель обернулась на голос влетевшей в комнату Кассандры с оттопыренными косичками. Она бежала на длинных жеребячьих ножках, но Мишель могла видеть, что под школьным платьицем расцветает прекрасная юная девушка. Голубые глаза Кассандры светились возбуждением, когда она обняла мать.

– Угадай, что скажу, мама, – крикнула она. – Сестра Агнес говорит, что мы можем поехать в Сен-Поль-де-Венс смотреть импрессионистов.

– Это прекрасно, дорогая, – ответила Мишель, посмеиваясь над возбуждением дочери.

Она не могла мечтать о лучшем ребенке. В свои десять лет Кассандра свободно говорила на четырех языках. Она любила литературу, интересовалась живописью, увлекалась спортом. Девочка была общительной, всюду играла роль лидера. И все-таки кроме радости за дочь Мишель иногда чувствовала свою вину, которую трудно объяснить.

Когда Кассандре было пять лет, она начала спрашивать об отце. Мишель, которая тщательно отрепетировала, что она расскажет, показала ей фотографии – свои и Франклина и объяснила, что ее отец был великим человеком, который погиб в войну. Она рассказала Кассандре, где Франклин родился и вырос, рассказала и о единственной родственнице, его сестре Розе. Мишель заплакала, когда они подошли к фотографии его с Монком.

– Не плачь, мама, – утешила ее Кассандра. – Папа теперь с ангелами.

Проходили годы, и Кассандра не говорила больше о Франклине. Даже когда Монк бранил ее, она никогда не обмолвилась, что он ей не родной отец. Вместо этого она излила свою детскую любовь на Монка, что обогащало их обоих. Иногда, когда она видела их вместе, Мишель думала, что она могла просто забыть правду.

– Может быть, я поеду с тобой в Сен-Поль-де-Венс, – предложила Мишель.

Кассандра состроила гримаску:

– Мама, это школьная поездка. О себе я сама могу позаботиться.

«Самонадеянность младенца!» – подумала Мишель.

Она сгребла дочь в охапку.

– Ты абсолютно права. Ты уже юная леди, и я думаю, вести себя ты умеешь.

Мишель почувствовала дрожь, наблюдая как Кассандра вихрем помчалась дальше. Она вдруг очень обрадовалась, что Стивен Толбот прошел стороной, не задев их жизни.

Совершая турне по европейским странам, Стивен убедился, что ситуация с «Глобал» в каждом городе – не лучше чем в Париже. Агенты компании были посредственные и мало заботились о своей репутации. С другой стороны, Мишель исподволь внушила своим людям чувство цели. В Копенгагене ли, Мадриде, Амстердаме или Риме – Стивен видел определенный настрой сотрудников: персоналу доверяли так же, как дорожному чеку, который этот персонал продавал. В отчетах матери он выражал сомнение, реально ли противостоять хватке Мишель. Она сумела сделать так, что, где бы дорожные чеки «Глобал» ни появлялись, они везде были проданы. Стивен не рассчитывал на иную ситуацию и в следующем месте – Берлине.

Однако изменение он почувствовал сразу, как только парижский поезд остановился в Мюнстре на немецкой границе. Где бы он ни путешествовал, Стивен чувствовал духовный упадок вокруг себя. Европа, как и Америка, была в тисках депрессии. Всюду были чудовищные контрасты: одни имели все, другие – ничего. Во Франции, Италии, Шотландии, Скандинавии было ощущение подавленности и безнадежности.

Стивен рассчитывал увидеть Германию разоренной страной. Как он быстро убедился – она была бедной, с инфляцией, доходящей до нелепости. В первый раз он посмотрел недоверчиво на щегольски одетую молодую женщину с ручной тележкой, полной денег, переходившей улицу. Заинтересовавшись, он зашел за ней к булочнику и увидел, что она осторожно выкладывает деньги на прилавок, взамен получив две буханки хлеба. Булочник пересчитал деньги, женщина потрогала хлеб, убеждаясь, что он свежий. Потом они перекинулись словами вежливости, и женщина ушла.

Что потрясло Стивена – не смехотворность сделки, а то достоинство, с которым она была проведена. Полки булочной были почти пусты, и все-таки он выбрал эти две буханки, будто они были лучшими. Женщина, чья одежда при ближайшем рассмотрении, была вылинявшей от многих стирок и заштопана во многих местах, проверила свежесть булок, будто ей было из чего выбирать. Каждый знал, что это не больше чем игра, но гордость не позволяла им вести себя соответственно обстоятельствам.

Этот момент остался в сознании Стивена. Когда он шел улицами Берлина, он видел, что это повторялось сотнями различных вариантов, увенчивая его уважение и восхищение немецким народом. Их экономика была разрушена обременительными и несправедливыми военными репарациями, но духовно они не были сломлены. Парии Европы, они сплотились перед лицом все еще враждебных соседей, не рассчитывая ни на помощь, ни на милосердие.

«Они никогда не примут последнее, – подумал Стивен, обедая в маленьком, элегантном ресторане на Курфюрстендамм. – Но они нуждаются в помощи».

– Герр Толбот?

Стивен взглянул на молодого человека, стоящего перед его столом.

– Да?

– Пожалуйста, простите меня за вторжение в ваш обед. Меня зовут Курт Эссенхаймер. Одна из наших компаний действует как форвард-агент «Глобал». Я хотел выразить свое уважение и пригласить в Берлин.

Стивен дал бы Эссенхаймеру лет 25. Он был высок, белокурые волосы зачесаны назад. Черты лица были тонкие, почти волчьи, эффект усиливали полинявшие утомленные глаза арктического волка.

– Не присоединитесь ли ко мне?

– Ах, герр Толбот, это так любезно с вашей стороны. Но я жду друзей.

– Приводите их с собой. Если, конечно, вы не собираетесь говорить о бизнесе прямо сейчас.

– Нет, герр Толбот.

Эссенхаймер щелкнул пальцами, появился официант с большой запотевшей бутылкой мартини.

– Джин, – объявил Эссенхаймер, – единственный вклад Англии в человеческие развлечения.

Стивен поднял свой стакан, рассматривая Эссенхаймера. Имя звучало как колокол. Эссенхаймеры – одна из известнейших немецких промышленных семей, конкурирующая с Круппами. Стивен вспомнил, что они имеют обширные промышленные инвестиции – от угольных шахт до выплавки стали. Второстепенное значение имело транспортирование, которое связывало их с «Глобал». Стивен был в Берлине меньше трех дней и, тем не менее, Эссенхаймер нашел его. Стивен был заинтригован.

– Я так понимаю, что у вас поездка с целью инспектирования ваших офисов в Европе, – сказал Эссенхаймер.

– Земля слухами полнится. Эссенхаймер засмеялся.

– Герр Толбот, в сравнении с Америкой, Европа очень маленькая. Что скажут в Париже – слышно в других местах. Вы принадлежите к тому же кругу, что и я.

– Вы мне льстите, – ответил Стивен. – С другой стороны, если вы принадлежите к компании «Эссенхаймер», я удивлен, почему вы упоминаете о том, что вы служите нашим агентом.

– Это правда, что наши связи, по крайней мере в настоящий момент, незначительны, – ответил Эссенхаймер. – Однако, если мы оба будем удовлетворены нашими переговорами, возможно, мы сможем двигаться вместе вперед в отношении других проектов.

– Возможно.

– Вы говорили, что вы готовились обсуждать бизнес, – сказал Эссенхаймер. – Естественно, я не принес ничего с собой, поскольку я не знал, что мы встретимся. Однако я только что просмотрел квартальный отчет нашего агента. Цифры я еще помню, если вам интересно.

Официант принес Стивену его заказ – отварную щуку.

– Очень интересно.

Во время еды Стивен нашел, что молодой немец производит на него все большее впечатление. Эссенхаймер говорил просто, но авторитетно упоминая тарифы, тоннаж, технологию, затраты, доходы. Хотя он того не показывал, Стивен был удивлен, что эта потрепанная страна положила больше денег в сейфы «Глобал», чем Франция и Италия вместе.

– Это впечатляюще, – сказал Стивен, когда официант убрал со стола.

Эссенхаймер пожал плечами:

– Мы работаем хорошо. Но есть много других возможностей.

Стивен предложил ему сигару.

– Быть может, вы просветите меня?

– С удовольствием.

Эссенхаймер кратко обрисовал, как сильно пострадали железные дороги и автомагистрали в его стране во время войны.

– Конечно, мы многое восстановили, но как вы сами можете видеть, сделать предстоит еще больше. Проблема осложняется инфляцией, которая делает нашу валюту посмешищем. В чем мы нуждаемся, герр Толбот, – так это в проницательных людях, желающих делать инвестиции. С взаимными гарантиями существенных доходов, конечно.

Но больше того. Как вы знаете, Германия располагает огромными естественными источниками – уголь, железо, строительный лес. Однако мы в полной зависимости от внешнего мира в отношении других вещей: каучука, бокситов, промышленных алмазов и. больше всего, нефти – не только для топлива, но для производства синтетических товаров. Исходя из того, что мы потеряли после войны почти все наши колонии, не имеем торгового флота и, согласно Версальскому договору, не имеем разрешения восстанавливать флот, – решение есть только одно. Германии требуется посредник, который может помочь добыть то, в чем она нуждается, а также гарантировать доставку.

Эссенхаймер внимательно смотрел на Стивена.

– Вот где, я надеюсь, мы можем делать бизнес.

Стивен встряхнул бокал с бренди, наблюдая, как ликер создает красновато-коричневые разводы. Он чувствовал, что немец тщательно подготовил «случай», якобы случайную встречу, предмет разговора, детали. Он почувствовал себя на три шага позади Курта Эссенхаймера, а он не любил этого.

– Вы, кажется, уверены, что «Глобал» – это тот партнер, которого вы ищете. Если это так, почему бы нам о вас вскоре не услышать?

– Наша ситуация в некотором роде деликатна, герр Толбот, – вкрадчиво ответил Эссенхаймер. – Во-первых, у нас сейчас переходный период. Генерал фон Гинденбург стареет. Никто не сомневается, что после следующих выборов будет новый канцлер. Во-вторых, компания «Эссенхаймер» фактически не должна иметь контакта ни с кем из руководства «Глобал» в Нью-Йорке. Вы первый посетивший нас с тех пор, как ваша мать установила наши отношения перед войной. Третье, и возможно наиболее важное, – это вопрос о фрау Мак-Куин.

– Мишель? Эссенхаймер кивнул.

– Позвольте мне говорить откровенно. Ваша мать – замечательная женщина. Однако она рисковала долей вашей компании в Европе и потеряла ее. После этого она повернулась к нам спиной, а фрау Мак-Куин одержала победу. Я считаю, ваша мать тем самым только усугубила ошибку.

– Как? – холодно спросил Стивен.

– Потому что люди вроде меня не заинтересованы делать бизнес с фрау Мак-Куин – и все-таки при всех ее намерениях и целях, она представляет у нас «Глобал».

– Я думаю, вам надо сблизиться с Мишель, предложить продавать чеки через ваши агентства. В конце концов, бизнес есть бизнес.

– Фрау Мак-Куин имела большой успех в Германии, – согласился Эссенхаймер. – И в каком-то смысле то, что вы предлагаете, было бы естественным. Однако фрау Мак-Куин ограничила свой бизнес в Германии. Например, она имеет только три офиса: в Берлине, Мюнхене и Франкфурте. И тем не менее дорожный чек очень нужен в Германии. День за днем желающие купить его выстраиваются в очередь у прилавков. Если они не успевают достичь окошка кассы, они получают номер, гарантирующий первоочередность на следующее утро.

– Я говорю о том, герр Толбот, что фрау Мак-Куин могла бы открыть дюжину точек в Германии, втрое увеличив доход, который она имеет.

Стивен притворился безразличным, хотя он знал, что из-за лицензионного соглашения с «Глобал» Мишель лишает Нью-Йорк существенных статей дохода.

– В чем проблема?

– Фрау Мак-Куин поддерживает очень тесные отношения с еврейской общиной, – сказал Эссенхаймер. – Ее банкир – Варбург. Ее юристы, бухгалтеры, советники – все евреи. Они одни влияют на ее решения. Они держат ее вне основного направления Германии. В результате мы не можем рассматривать фрау Мак-Куин как надежного партнера.

– Я понимаю, – сказал Стивен уклончиво. Эссенхаймер улыбнулся.

– Факт, однако, в том, что очень скоро в Германии будет новый порядок, и фрау Мак-Куин должна будет включить Германию в свои планы. Или даже пострадать от последствий.

«Что за чертовщину он несет?» – спросил себя Стивен.

Везде, где он был, все, что он видел и что ему говорили, только усиливало его уверенность в том, что позиции Мишель в Европе непоколебимы. Стивен не нашел ничего, в чем уличить ее.

С другой стороны, он также видел, сколько Роза упускает из рук – не только в отношении денег – но влиятельности, власти. Сейчас Эссенхаймер намекнул, что, возможно, в броне Мишель есть в конце концов трещина.

– Вы говорите о новом порядке, новом концлагере, – сказал Стивен. – Что вы имеете в виду?

– Точно это, герр Толбот, – ответил Эссенхаймер, оглядываясь.

Стивен проследил его взгляд на фасад ресторана, где метрдотель и официанты обсуждали вечеринку, которая должна начаться.

– Хотели бы вы встретиться с будущим Германии, герр Толбот?

– А кто это будет?

– Человек, о котором вы скоро многое услышите. Адольф Гитлер.

Стивен рассчитывал, что Берлин будет не более чем остановкой на обратном пути в Париж. После той первой ночи он остался здесь на два месяца, после которых он уже не мог смотреть ни на мир, ни на себя так, как раньше. Стивен был очарован Гитлером и прикован его пронизывающим, немигающим взглядом. С того момента, как он был представлен, Стивен чувствовал, будто он присутствовал при чем-то величественном. Гитлер слушал внимательно, когда Эссенхаймер рассказывал о происхождении и биографии Стивена. Вскоре Геббельс, Борман, Гиммлер и остальные начали задавать Стивену вопросы. Поскольку Стивен не говорил по-немецки, Эссенхаймер служил переводчиком.

Эти люди интересовались новостями из Америки. Они хотели знать все – от масштабов депрессии, охватившей страну, до масштабов популярности Франклина Рузвельта. Когда зашла речь о «Глобал», они задали дюжину вопросов о компании и были потрясены, когда Стивен описал морской флот, который его мать создала в последнее десятилетие. Вопросы стали конкретными, много ли у «Глобал» кораблей? Кому? Откуда? По каким тарифам? Какова емкость их кораблей? Каковы отношения с клиентурой в разных странах, гарантии их рынков? Стивен отвечал подробно как мог. Когда у него не было фактов или цифр, он опускал их, прибавляя, что получить уточнения не будет проблемой. Он украдкой бросал взгляд на Гитлера. Но человек, который был явно первым среди равных, только молча рассматривал его.

Когда дискуссия наконец окончилась, Стивен огляделся и увидел, что ресторан сомкнул ряды вокруг них.

Официанты исчезли, с кухни не доносилось ни звука. Внезапно Гитлер встал. Он потряс руку Эссенхаймера, похлопав его по плечу, и сказал что-то на ухо. Потом он стиснул ладонь Стивена обеими руками. Один за другим сопровождающие его лица следовали его примеру и исчезали в ночи.

– Вы произвели хорошее впечатление, герр Толбот, – сказал Эссенхаймер: обходя бар с бутылкой бренди. – Очень хорошее впечатление.

– Он потрясающий человек, – пробормотал Стивен, осушая бокал. – Он обладает таким магнетизмом… Я не могу объяснить…

Эссенхаймер наклонился вперед.

– Герр Толбот, Гитлер – это уникальная личность. Некоторые говорят, что он может видеть человека насквозь и дотронуться до его души. Возможно, это поэтическое воображение. Но я верю этому. Я думаю, что и вы тоже.

Стивен кивнул.

– Гитлер остался вами доволен, – продолжал Эссенхаймер. – Он сказал мне, что вы можете иметь беспрепятственный доступ к любому лицу в национал-социалистической партии. На любые вопросы ответят немедленно, без задержки.

– Национал-социалистическая партия? Я даже не знал, что такая есть.

Эссенхаймер засмеялся и похлопал Стивена по спине.

– Узнаете, мой друг. Скоро весь мир узнает!

На следующее утро Эссенхаймер заехал за Стивеном в отель. За ланчем в ресторане баварского стиля в Грюнвальде Эссенхаймер объяснил принципы нацистской партии, как, где и кем она основана. К тому времени, когда он кончил, Стивен был еще больше очарован Гитлером. Для одного человека это было слишком много: страдать от почти фатальной ущербности, быть репатриированным в страну, которая осмеяла его, быть избитым и брошенным в тюрьму, подняться до такой власти…

– И это только начало, Стивен, – заверил его Эссенхаймер. – Смотрите и судите сами.

Эссенхаймер, казалось, знал всех в Берлине. Стивен охотился с людьми, которые переоснащали новой техникой германскую тяжелую индустрию и ездил с генералами, которые говорили о новой военной мощи, которая никогда бы больше не позволила повторить позор Версаля. Он обедал с банкирами, которые объясняли, почему возвышение Германии является неизбежным; и в штаб-квартире нацистской партии в Мюнхене он был почетным гостем, которому оказал особое внимание сам Гитлер.

Стивена опьяняла не близость к богатству и власти. Он был вскормлен на таком молоке еще в Толбот-хаузе. В Германии он почувствовал, что он нашел родство среди людей, которые смогли сказать то, что он ощущал, но никогда не мог отчетливо сформулировать. Идея господства расы, как она изложена в «Майн кампф» Гитлера, захватила его. Укрепляло эту веру все, что Стивен видел вокруг себя. Отчаявшиеся и безработные люди – обычные мужчины и женщины, повернулись к Гитлеру как к своей последней надежде. Преданные кайзером, а позже – слабоумными политиками Веймарской республики, они потянулись к человеку, который мог вернуть им гордость, честь и достоинство.

В Гитлере и нацистской партии Стивен увидел уникальную возможность создать собственную империю, секретную и отдельную от «Глобал». У него не было иллюзий относительно Розы. Его мать была сильной, энергичной женщиной. Она кинула бы ему крупицы власти и авторитета и думала бы, что она действительно поделила контроль над компанией. Но пока она жива, она никогда полностью не ослабит своей хватки. Вспоминая отца, Стивен обещал сам себе, что Розе никогда не будет позволено вести или определить его судьбу.

Однако прежде чем он пошел бы против матери, была еще одна персона, с которой надо было разобраться. Стивен был уверен, что его новые друзья захотят помочь ему в этом.

Теперь Стивен и Курт Эссенхаймер стали неразлучными. В элегантной вилле за пределами Ванзее они испытывали наслаждение от опиума и морфия: это предлагалось в артистических кругах вместо десерта. Потом они отправлялись в кабаре и ночные клубы, где царила атмосфера черного юмора.

Поддавшись убеждению Курта, Стивен раскрепостил свои инстинкты в экзотических борделях, которые в то время считались главными достопримечательностями Берлина. Он открыл жестокий восторг рабовладения и научился наслаждаться женской беспомощностью. Он испытывал запретную радость черной плоти и неделю держал двух женщин в качестве своих персональных рабынь. Один раз во время оргии, когда всем гостям надо было на короткое время надеть средневековую одежду, он был удивлен, увидев Курта в обществе девочки и мальчика. После Курт жизнерадостно заметил: «Стивен, дорогой мой друг, я не делаю различий!»

Это была сумасшедшая карусель, которая кончилась тяжелым забвением. Но Стивен знал, что это не все. Раньше или позже начнется увертюра, на которую он рассчитывал.

– Мы должны строить планы, Стивен, – сказал Эссенхаймер утром за кофе. – На будущее, мое, твое… наше.

Они были в оранжерее виллы, снятой Стивеном, и запахом цветов был насыщен живительный воздух утра.

– Итак, – продолжал Эссенхаймер, закинув руку на спинку стула. – Ты видел многое. О чем ты думаешь?

Стивен посмотрел ему прямо в глаза:

– Я думаю, мы должны делать бизнес вместе. Из всех дискуссий, которые я слышал, ясно одно: Германия нуждается в гарантированной доставке сырья, особенно промышленного. У «Глобал» есть корабли, которые это могут сделать. Это можно развивать… Нам нужно основать ряд временных корпораций по всей Европе, которые заключили бы контракты на оплату и поставку.

– Почему это необходимо?

– По двум причинам. Во-первых, Мишель не должна никогда узнать, что мы делаем. Она француженка. Она ненавидит Германию. Если она узнает, она сделает все, чтобы помешать нам.

Курт кивнул.

– А вторая причина?

– Я не могу гарантировать, что моя мать нас поддержит.

Курт присвистнул сквозь зубы.

– Тем не менее, ты хочешь делать это на свой страх и риск?

– Да, – ответил Стивен. – И чтобы ответить на твой незаданный вопрос: могу ли я? Можешь положиться. – Он помолчал. – Это не значит, что нет проблем, которые нам надо решить.

Он объяснил, зачем конкретно Роза Джефферсон прислала его в Европу.

– Я расскажу ей, что я нашел, и подкреплю цифрами. «Глобал» настолько позади Мишель, что с нами будут разговаривать с позиции силы. Моя мать найдет это нетерпимым. Тогда я предложу решение. Почему бы не позволить мне заняться созданием европейского бизнеса «Глобал» тем же путем, каким Мишель построила свой дорожный чек? Когда это будет сделано, мы по другому будем говорить с Мишель.

– Думаю, ты не рассматриваешь всерьез возвращение к сотрудничеству с ней?

– Конечно, нет, – нетерпеливо ответил Стивен. – Но моя мать не должна знать этого.

Курт Эссенхаймер начал оценивать масштабы хитрости американца. Это был смелый замысел, и он мог сработать. То, что Стивен предлагает Германии, чего-то стоит.

– Стивен, я не хочу обидеть тебя или подвергнуть сомнению твою веру в национал-социализм, – осторожно сказал он. – То, что ты предлагаешь, имеет для нас огромную ценность. Я думаю, мы можем, как друзья, предложить что-то в ответ.

– Конечно, Курт, – элегантно ответил Стивен. – Вы поможете мне сокрушить Мишель.

Курт Эссенхаймер не мог поверить в то, что только что услышал. Все это время он думал, что ведущая роль – у него. Теперь он увидел совсем другую сторону этого американца – он точно знал, чего хочет, и знал, как этого можно добиться.

– Я не вполне понимаю, что ты имеешь в виду, – осторожно сказал Эссенхаймер.

– Я думаю, ты понимаешь, – ответил Стивен, – то, что сделала Мишель, принадлежит мне, и я хочу получить это обратно. Как я получу это обратно – это мое дело, разве что наша совместная работа облегчит мне эту задачу. Как ты сам часто упоминаешь, Курт, Германия – растущая нация. Те, кто не с ней, окажутся против нее. Нет сомнения, где окажется Мишель. Что я предлагаю – фактически на чем я должен настаивать, так это вот что: когда мощь национал-социалистов в Германии возрастет, определенный бизнес – предположительно еврейский – будет закрыт. Мои предложения таковы: бюро дорожных чеков «Глобал» внести в этот список. Естественно, государство не захочет терять такой источник дохода, поэтому точки будут переданы… ну, родительской компании «Глобал Юрэп», которую к тому времени буду контролировать я.

– Когда силы Германии двинутся через Европу, для Мишель будет все труднее и труднее осуществлять ее операции. Следовательно, ее офисы падут к моим ногам – один за другим. Чем большую территорию я контролирую, тем сильнее становлюсь, что в свою очередь означает, что мы можем делать намного больше.

– Я вижу, твой замысел будет успешным в Германии, – согласился Эссенхаймер. – Но что касается остальной Европы…

– Курт, Курт! – упрекнул Стивен. – Уже есть соглашение между Гитлером и Муссолини, которое означает, что Рим пойдет. Франко – естественный союзник, так получу Испанию. Война позаботится об остальном.

– Война?.. Какая война?

– Тебе надо бы читать «Майн кампф» повнимательнее, – холодно сказал Стивен. – Ты думаешь, все, что в замыслах Гитлера, – это править Германией?

В этот момент Курт понял, что этот кажущийся невинным, несозревшим, американец – куда более опасен, чем он думал.

– Стивен, – сказал он сговорчиво. – Я уверяю тебя, что нет проблем, которые мы не можем решить. Даю тебе слово, что каждый успех Германии будет и твоим успехом.

Стивен велел принести шампанское.

– Я приготовил на случай, если нам будет что отмечать.

Мужчины подняли стаканы в молчаливом тосте.

– Кстати, – сказал Курт, как бы что-то вспомнив, – я слышал кое-что из Лондона, что тебя, возможно, заинтересует.

– Да?

– Ты знаешь такого Гарри Тейлора? Он теперь ваш президент по североамериканским операциям.

– Гарри – это реликт, – ответил Стивен. – Он идет вниз. И вообще уйдет.

– Рад это слышать. Потому что я понимаю, что, когда твой дядя Франклин Джефферсон пытался делать бизнес с британскими банками, мистер Тейлор продал его вместе с его намерениями сэру Томасу Балантину, то есть «Кукс».

– Расскажи об этом, – мягко сказал Стивен.

Курт Эссенхаймер пересказал доклад гитлеровских осведомителей. Он берег его как козырную карту на случай, если возникнет нужда. Сейчас казалось самым важным обрести доверие Толбота.

– Кажется, ты не удивился, – заметил Эссенхаймер, когда кончил. – Мне показалось, ты знал это или, по крайней мере, подозревал.

Стивен колебался. Новость ошеломила его. Значит, Франклин провалил дело потому, что он был предан? Если это так, Гарри блестяще ухитрился скрыть свои грехи. Иначе он лишился бы головы от руки Розы Джефферсон.

«Ой, мама, какая же ты была дура!»

– Нет, я не знал, что Гарри это сделал, – медленно сказал он. – А насколько ты уверен в своей информации?

– Вполне. Иначе не говорил бы.

– Можно ли получить свидетельские показания?

– Я посмотрю, что смогу. Все сделаю для друга, Стивен.

 

41

Мартовские ветры безжалостно дули вдоль улиц-каньонов Нижнего Бродвея – признак того, что долгая, суровая зима 1931–1932 года еще не закончилась. Городские бездомные топтались в дверных проемах или вокруг костров походных кухонь, в то время как в конторских небоскребах капитаны промышленности искали какой-либо просвет, пусть самый слабый, в той долгой зиме неуверенности, которую принесла Великая депрессия. Среди тех, кто видел его, а вместе с ним и надежду, была Роза Джефферсон.

В сорок один год Роза планировала курс одной из ряда крупнейших индустрий в Америке, которой удалось не только выжить, но и расцвести в период депрессии. Товары по-прежнему нужно было перевозить по стране, а банкротства банков напугали американцев до такой степени, что они стали вкладывать свои наличные в более безопасное место: гарантированные денежные переводы. Те несколько пенни, в которые обходился почтовый денежный перевод, казались несущественными, будучи взвешены на одних весах с чьим-либо душевным спокойствием. Ежедневно миллионы этих пенни стекались в сейфы «Глобал» по всей Америке, создавая сверкающую дорогу богатства, которая вела в сердце Нью-Йорка.

В отличие от других ведущих промышленных концернов, трубивших о том, какая доля их прибыли шла на акты доброй воли, «Глобал» оставалась в тени. Немногие из четырех миллионов безработных знали о том, как Роза боролась против законопроекта о тарифах Смута-Хоули, поднимавшего пошлины на импорт и ускорявшего неизбежный спад в торговле. Роза использовала любое совещание и все свое влияние, чтобы убедить законодателей в том, что без торговли промышленность зачахнет и рабочие места исчезнут навсегда.

Когда президент подписал этот законопроект, Роза изменила тактику. Умасливая и льстя законодателям, она помогла провести в жизнь Акт об общественных зданиях, выделивший 230 миллионов долларов на строительство, а также 300 миллионов долларов ассигнований на государственные проекты по строительству дорог. Роза видела вознаграждение за свои усилия каждый раз, когда проезжала по трассе Нью-Йорк – Вашингтон. Тысячи мужчин, когда-то прозябавших в богадельнях, были заняты на строительстве артерий для будущей торговли.

Даже ближайшие коллеги Розы были удивлены и озадачены действиями женщины, которая с удовольствием анонимно жертвовала средства благотворительным организациям или договаривалась с ними о распределении ее пожертвований.

– Это не такая уж великая тайна, Хью, – говорила Роза своему адвокату. – Если хотите знать ответ, поедем со мной.

Меньше всего О'Нил ожидал, что его привезут на место фамильного захоронения Джефферсонов в Дьюнскрэге.

– Я думаю, что наконец понимаю, какие чувства испытывал Франклин к этой стране, – сказала Роза у надгробья на могиле своего брата. – Такие люди, как мой дед и я, видели в этой земле лишь возможности. Мы хватались за каждый шанс, который она нам давала, и использовали его как только могли. Франклин был другим. Он знал, что брать можно лишь до определенного предела, прежде чем и ты сам, и земля станете банкротами. У него была совесть, Хью. Когда он встал на защиту этих штрейкбрехеров, он одновременно бросал вызов всему, что я когда-либо делала или во что верила. Роза наклонилась и положила букет, который принесла.

– Тогда я не понимала Франклина. Я не хотела верить, что он думал не так, как я, и была слишком напугана, чтобы признать, что он так и делал. Я доверяла ему многое и отказывала в еще большем. То, что я делаю сейчас, ничтожно по сравнению с тем, чего мы могли бы достичь вместе.

– Не занижайте себе цену, – сказал О'Нил мягко. – Если бы не вы, многое из того, что было вынуждено сделать правительство, могло бы никогда не произойти.

Через неделю, прочтя о назначении Розы Джефферсон председателем Комиссии по помощи безработным, Хью О'Нил искренне пожалел о том, что Франклин не дожил до этого момента.

Роза стояла перед окнами, выходящими на Нижний Бродвей, и дрожала от холода.

Из последних данных было ясно, что дела Мишель в Европе шли так же хорошо, как у Розы в Америке. Это объясняло, почему Стивен прислал ей именно такой доклад. Роза вернулась к своему рабочему столу и перелистала тщательно отпечатанный документ. Прикосновение к этим страницам было как бы прикосновение к нему. Иногда она скучала по нему так сильно, что ей хотелось прыгнуть на борт первого же судна, отплывающего в Европу.

«Я не могу этого сделать. Я послала его делать мужскую работу и не буду вмешиваться».

И это была работа, которой Стивен мог по праву гордиться. Идея перекачивания денег в агентства грузовых перевозок или выкупа их всех вместе под знамя «Глобал Юрэп» давала компании равную основу с европейскими транспортными гигантами. Обретя собственное лицо и влияние, «Глобал» могла говорить с Мишель с позиции силы. Роза была убеждена, что Стивен мог запустить и осуществить эту программу в качестве президента «Глобал Юрэп».

Роза взяла ручку и быстро набросала письмо Стивену, одобряя его план.

– Я очень горжусь тобой, дорогой, – писала она. – Приезжай домой как можно скорее, чтобы мы могли разработать детали. Я ужасно по тебе скучаю. С любовью, мама.

Роза откинулась назад, согретая своими словами. Внезапно эта мартовская зима показалась ей не такой уж холодной.

– Мы взяли первый барьер, – объявил Стивен, передавая письмо Курту Эссенхаймеру. – Вот мамино одобрение.

– Стивен, это фантастика!

– Это только начало, – предупредил Стивен. – Теперь начинается настоящая работа.

Первое правило бизнеса найти подходящую штаб-квартиру. Эссенхаймер, естественно, предложил Берлин, обещая создать все условия.

– Работать из Берлина было бы намного легче, – признал Стивен. – Но слишком опасно. Помни, Мишель тоже обосновалась здесь. Через Варбурга она установила много контактов. Если он получит малейший намек о том, что мы делаем, если ее люди доложат о том, что регулярно видят меня в Берлине, мы рискуем всем.

Эссенхаймер согласился, и двое мужчин взяли в аренду помещение под офис в Берне, имевшем отличные шоссейные и железнодорожные связки с Германией, а также первоклассную коммуникационную сеть.

– Нам нужны сотрудники, которым мы могли бы безоговорочно доверять, – сказал Стивен. – Каждый должен быть проверен тобой лично.

– Предоставь это мне, – заверил его Эссенхаймер. – Мы получим любого, кто нам нужен, из нашей партии.

– Как насчет их въезда в страну? Не будет проблемы с разрешениями на работу?

Эссенхаймер ухмыльнулся:

– Нет, если они приедут в качестве сотрудников посольства. В этом еще одна прелесть Берна.

Пока Эссенхаймер был в Германии, Стивен встретился с представителями нескольких менее крупных банков Берна, которые очень хотели заниматься бизнесом с этим молодым американцем, чьи средства, размещенные в Берлине, казались неограниченными. Банковские юристы горели желанием выступать в качестве номинальных директоров той дюжины компаний, которые Стивен поручил им организовать, и не промолвили ни слова, когда цель этих компаний была расплывчато определена как «импорт-экспорт».

Как только Эссенхаймер вернулся с необходимым персоналом, Стивен, арендовавший виллу на окраине города, направил предусмотрительные приглашения ряду дипломатов. Менее чем через несколько месяцев торговые атташе из Египта, Сирии, Ирана, Южной Африки и Конго, Аргентины, Бразилии и Чили стали регулярными посетителями. Когда они узнали, чего хотят Стивен и его молчаливый немецкий партнер и, еще более важно, что они могут платить за это золотом, они направили целый поток ведущих промышленников своих стран в швейцарскую столицу. В ходе тяжелых обсуждений сделок связи, по которым Германия должна была получить необходимое ей сырье, были налажены.

Пока Стивен обрабатывал потенциальных поставщиков, Курт Эссенхаймер начал потихоньку скупать океанские грузовые и торговые суда германского коммерческого флота по смехотворно низким ценам.

После того как суда, заново зарегистрированные в Панаме, подняли якорь, Стивен следил за их действиями из офиса своей швейцарской компании. Хотя Эссенхаймер уверял его, что все сотрудники тщательно отобраны, Стивен был постоянно настороже. Но оказалось, что даже у него было свое слабое место.

В начале того лета Курт Эссенхаймер нанес неожиданный визит в Берн. Он нашел Стивена в ресторане в компании очень симпатичной темноволосой девушки по имени Анна Клейст, работавшей в одной из компаний в качестве младшего бухгалтера. Подойдя к их столу, Эссенхаймер посмотрел на ее лицо сердечком и пляшущие цыганские глазки и вздохнул. Пустая трата времени. Он вежливо отказался присоединиться к ним и попросил поговорить со Стивеном наедине.

– Дела, фрейлейн, – сказал он, затем подмигнул. – Я долго его не задержу, обещаю.

Эссенхаймер повел Стивена в направлении стола метрдотеля.

– Я вижу, ты и фрейлейн Клейст становитесь близкими друзьями.

Стивен усмехнулся.

– Не такими близкими, как мне бы хотелось.

– Ну все равно. – Эссенхаймер дал Стивену досье с двумя красными диагональными полосами на обложке и эмблемой гестапо поверх них. – Ее настоящее имя Анна Бауманн.

Рот Стивена сжался. Он раскрыл досье и начал читать.

– Что это за организация «Белая Роза»?

– Группа недовольных – студенты, коммунисты, несколько радикальных священников, выступающих против партии. Они передают информацию британской и французской разведкам. Конечно, гестапо за ними наблюдает. Их руководители имеют обыкновение исчезать. Когда мы взяли последнего, мы нашли вот это.

Он передал Стивену некоторые бумаги, в которых, к его ужасу, подробно описывалась работа их швейцарских компаний, их переговоры по контрактам, имена высокопоставленных лиц, обсуждавшиеся планы, а также график поставок. Среди упоминавшихся имен Стивен увидел свое собственное.

– Как она это достала? – прошептал он с искаженным от ярости лицом.

Эссенхаймер пожал плечами.

– Наш друг действительно не смог нам этого рассказать, как мы его ни уговаривали. Они работают очень профессионально. Ни один человек в их цепи не знает, кто передает ему информацию, и в свою очередь оставляет ее в определенном месте, так что он никогда не видит, кто ее забирает.

Стивен не смог не бросить взгляд на красивую молодую девушку, которую он старался затащить в постель.

– Я полагаю, ты избавишься от нее немедленно. Эссенхаймер поднял вверх руку.

– Не так быстро. По данным нашего друга очень скоро в «трубопровод» должен поступить следующий пакет. Я не хочу, чтобы наша очаровательная Анна Клейст подумала, что что-то не так. Пусть она возьмет то, что намеревается, и отправит это своим путем. Она будет находиться под наблюдением двадцать четыре часа в сутки. Я хочу проследить за этой информацией и взять каждого, кто прикоснется к ней. – Эссенхаймер сделал паузу. – Но это означает, что ты должен сохранить все в тайне. Ты можешь это сделать, Стивен?

Стивен взглянул на сноски, касающиеся его, и вздрогнул. Если хоть что-то из этой информации попадет в руки его матери…

– О, да. Я думаю, что смогу продолжать радовать ее, пока ты во всем разберешься.

На протяжении нескольких следующих недель Стивен продолжал ухаживать за этой женщиной. Он сводил ее в оперу и театр, а в одну из суббот взял ее на прогулку в предгорья Альп. Там, во время пикника над прекрасным каскадом водопадов с глубоким ущельем внизу, Стивен подумал, как легко было бы убить ее.

Затем однажды поздним днем Эссенхаймер позвонил из посольства и попросил Стивена немедленно приехать. Через черный вход Стивен спустился вниз по лестнице в подвал, где в бетонированной комнате увидел Анну Клейст, привязанную к стулу, голую, мокрую, покрытую рвотой, потом. У человека из гестапо, стоявшего около нее, на руках были толстые резиновые перчатки, в которых он держал пару оголенных электрических проводов.

– Она заговорила, – объявил Эссенхаймер, гася свою сигарету. – Они всегда говорят. Сейчас мы берем остальных. Опасность миновала.

– Что будет с ней – с ними? – спросил Стивен, загипнотизированный видом и запахами, окружавшими его. – Вы не можете убить ее здесь.

– Это верно, но как только она вернется в Германию по причине болезни, у нее будет возможность выздороветь, – ответил Эссенхаймер холодно. – В местечке под названием Дахау.

Пережитое с Анной Клейст потрясло Стивена. После ее исчезновения из Берна и до прибытия первых партий меди, золота и бокситов в доки Бремена он держался подальше от офисов компании. Чтобы представить своей матери своевременный доклад о развитии событий, он работал день и ночь, стараясь угнаться за деятельностью Мишель. Он закончил его всего за два дня до отплытия корабля.

Прощальный вечер Стивена был проведен в «Зиг-Заг Клаб» – самом зрелищном кабаре трансвеститов Берлина. Это было большое помещение под землей, оформленное на тему «Арабских ночей», с официантками, одетыми под девушек из гарема и поразительным шоу, снискавшим скандальную славу в Европе.

– Ну, что ты думаешь? – спросил Эссенхаймер, в одной руке держа сигару, другой обнимая девушку и одновременно наблюдая за актрисами, исполнявшими свой вариант «Али-Бабы и сорока разбойников».

– Только ты мог устроить нечто подобное, – ответил Стивен.

Он освободил своего друга от его девушки и провел Эссенхаймера в угол за баром.

– Когда ты скажешь Гитлеру, что мы готовы?

– Я уже передал новости Борману. Он обещал мне встречу с Гитлером, как только тот вернется из Берхтесгадена на следующей неделе.

Стивен почувствовал в животе тот холодный твердый ком, который бывает у каждого авантюриста, легкое сомнение, заднюю мысль перед принятием окончательного решения.

– Мы готовы начать, Стивен, – сказал Эссенхаймер. – Самой трудной частью будут не детали, а твое отсутствие. Тебя будет не хватать, мой друг.

– Я вернуть, как только смогу, – пообещал Стивен. Шум и музыка, казалось, исчезли. Двое мужчин посмотрели друг на друга и крепко пожали руки.

– Пошли, – сказал Эссенхаймер. – Завтра ты уезжаешь, а сегодня вечером мы напьемся. Все, что ты хочешь, Стивен, твое.

Стивен был готов нырнуть в толпу, как вдруг схватил немца за руку.

– Кто это?

Через комнату к выходу шла молодая восточная женщина, одетая в потрясающее красно-белое кимоно. Ее черные волосы были на японский манер собраны заколками из перламутра и слоновой кости. Ее кожа имела глянцевитый золотистый оттенок. Ее лицо было совершенным овалом с едва различимыми скулами, красными полными губами и глазами цвета древнего нефрита.

Женщина, наверное, почувствовала его пристальный взгляд, потому что посмотрела прямо на Стивена. Тень улыбки появилась на ее губах, а затем она растворилась в целой фаланге японских мужчин.

– Увы, даже я не могу привести тебе ее, – посетовал Эссенхаймер. – Это Юкико Камагучи – дочь одного из самых могущественных промышленников Японии. Хисахико Камагучи управляет доками, сталелитейными и нефтехимическими заводами. Мы надеемся уговорить его заняться бизнесом с нами. Я слышал, что он в Берлине, но никогда бы не подумал, что он зайдет сюда…

Стивен продолжал смотреть на уходящую фигуру Юкико.

– Забудь ее, мой друг, – посоветовал Эссенхаймер. – Ты уезжаешь завтра. Она едет назад со своим отцом на следующий день.

– Можно никогда больше не увидеть такую женщину, как она, – задумчиво сказал Стивен. – Но и забыть ее невозможно.

Стивен покинул Германию на борту «Зигфрида» – флагманского корабля «Бремен-Ганза Лайнз». На протяжении всего шестидневного путешествия он тщательно просматривал свои заметки и предложения. Роза внимательно следила за Мишель со времени выплаты займа, и Стивен полагал, что большинство из его цифр будет ей знакомо. Таким образом бизнес «Глобал» в Европе был предназначен показать лишь скромную отдачу. Поскольку его мать наверняка будет ставить под вопрос целесообразность продолжения этих операций, задачей Стивена было убедить ее в необходимости этого. До тех пор пока Роза не подозревает, насколько действительно прибыльным был бизнес на континенте, созданная им невидимая империя будет процветать.

Покидая корабль, Стивен ожидал, что их семейный автомобиль и шофер будут ждать его. Чего он не ожидал, так это что водитель сразу отвезет его в один из лучших ресторанов Нью-Йорка – «Коут Баск».

– Стивен!

Стивен проскользнул мимо метрдотеля, подался вперед и позволил поцеловать себя в обе щеки. Глаза его матери сияли.

– Ты выглядишь чудесно!

– Спасибо, мама. Ты тоже никогда не выглядела лучше.

Сидевшая на диване Роза была переполнена радостью, видя своего сына. С материнским удовлетворением она отметила, как повернулись головы женщин постарше, когда Стивена провели к ее столу, и как их дочери не могли оторвать от него глаз. Роза подумала, что Европа придала ее сыну блеск.

– Я не могла бы быть более довольной тем, что ты сделал, дорогой, – сказала Роза, когда официант наливал им шампанское. – Салют!

– Салют, мама!

– Но я надеюсь, ты не скоро поедешь назад в Европу.

– Нужно немного времени, чтобы организовать дела здесь, – ответил Стивен. – Но боюсь, что еще о многом следует позаботиться по ту сторону моря.

– Ну что ж, будет мило видеть тебя дома для разнообразия.

Стивен засмеялся.

– Что нового в «Глобал»? Из твоих писем я почувствовал, что ты хотела мне что-то рассказать, но еще не совсем решилась на это.

Тень боли пробежала по лицу Розы.

– Гарри ушел.

– Ушел? Ты имеешь в виду, что уволила его.

– Нет, дорогой. Просто ушел. В один прекрасный день он не вышел на работу. Еще я знаю то, что мне говорит бухгалтерия: Гарри подписал свое собственное выходное пособие и получил его наличными. Он даже не оставил адреса.

– Он сумасшедший! Что он собирается делать?

– Я не знаю. Может быть, он уехал назад в Чикаго.

– Звучит так, как будто он сам перерезал себе горло, – сказал Стивен резко. – Он был очень хорошим, но не незаменимым.

– Меня беспокоит то, что после всего он ушел, даже не объяснив почему… и даже не сказав до свидания, – мягко добавила Роза.

Это была не совсем правда, призналась Роза сама себе. С момента ее решения предоставить Стивену наводить мосты с Мишель Гарри потерял интерес к компании, которая одно время была его жизнью. По мере того как его работа ухудшилась, Роза стала получать жалобы из разных отделений по всей стране, пока ей не осталось ничего, кроме как разобраться с данной ситуацией. Она оставила Гарри напоминание позвонить ей, но он этого не сделал. Когда она услышала, что он ушел, она не могла этому поверить. Но когда все стало реальностью, ее злость сменилась болью потери. Не важно, насколько далеки стали они с Гарри – Роза знала, что эта дистанция была ее собственным творением – она никогда не смогла бы забыть те первые чудесные годы ее близости с Гарри, когда она расцвела как женщина. Гарри был также ее ближайшим другом.

– Не волнуйся, мама, – говорил Стивен. – Я пробуду столько, сколько буду тебе нужен.

Роза благодарно сжала его руку.

– Спасибо, но я взяла на себя работу Гарри. Кроме того, тебе нужно сконцентрироваться на Европе. Я жду от тебя великих дел.

Стивен улыбнулся.

– Я не разочарую тебя, мама.

За последующие три года Стивен Толбот многократно пересекал Атлантику, работая с твердо определенной целью. В офисах «Глобал» в Европе отслужившее свой срок безжалостно удалялось, и новые люди, которых нанимали, были преданы только Стивену. Когда тарифы «Глобал» стали более конкурентоспособными, и связи Стивена с европейскими правительствами расширились, компания оказалась завалена контрактами на грузовые перевозки. Просматривая цифры на их ежегодной встрече в конце года в Нью-Йорке, Роза была поражена.

– Даже я не думала, что ты сработаешь настолько хорошо!

«Ты не знаешь и половины всего, мама».

Книги учета, которые Стивен представил Розе, не соответствовали реальностям. В действительности европейские прибыли были втрое больше, чем думала Роза Джефферсон. К настоящему времени созданные Стивеном швейцарские компании владели флотом судов лишь немного меньшим, чем «Глобал».

Даже бывая в Соединенных Штатах, Стивен делал капитал на возможности расширять дело. Он стал частым пассажиром «Кэпитал Экспресс» на маршруте Нью-Йорк – Вашингтон. В элегантных посольских кабинетах он встречался с финансистами, промышленниками, а также официальными представителями правительств из стран настолько разных, как Аргентина и Бразилия, Южная Африка и Нигерия. Сделки, выливавшиеся в миллионы долларов, совершались рукопожатием. Затем Стивен ехал в германское посольство и из комнаты секретной связи, находившейся в подвале, говорил с Куртом Эссенхаймером, рассказывая ему, что Третий рейх все больше приближался к своей мечте о гарантированных поставках остро необходимых природных ресурсов.

18 июля 1936 года разразилась гражданская война в Испании. Стивен жадно читал отчеты, радуясь каждой победе фашистов. Нефть, каучук и драгоценная руда, которые он помог добыть для Германии, были превращены в непобедимую боевую машину. Той осенью, когда Стивен объявил о своем намерении отбыть на континент, Роза улыбнулась:

– Может быть, тебе не придется.

– Что ты имеешь в виду?

– Я только что получила эту телеграмму от Мишель. Сегодня она отплывает в Нью-Йорк. Она говорит, что хочет обсудить со мной нечто очень важное.

Роза обняла своего сына.

– Как будто я не знаю, что это. Ясно, что она не смогла игнорировать ту работу, которую ты проделал. Я думаю, она едет к нам по вопросу слияния.

 

42

События, приведшие Мишель в Соединенные Штаты осенью 1936 года, имели отношение к «Глобал», но не так, как представляла себе Роза.

Предвестники трагедии появились 30 января 1933 года, когда Адольф Гитлер стал канцлером Германии. Его партия, над которой многие насмехались как над компанией неудачников и отверженных, была узаконена. Затем нацисты предприняли быстрые шаги, чтобы укрепить свою власть. Газеты и радио извергли поток пропаганды против врагов, реальных или воображаемых. Нацистские бюрократы изгнали честных мужчин и женщин из гражданских служб, заменяя их бездумными, бесчувственными автоматами. Голоса ненависти, охаивавшие интеллектуалов и либералов, но особенно евреев, стали находить слушателей.

– Это становится кошмаром, – сказал Мишель той весной Абрахам Варбург, ее германский банкир. – И тем не менее мои люди отказываются очнуться. Они говорят, что они больше немцы, чем сами немцы, как будто если они повторят это много раз, то все в это поверят.

В отчаянии он покачал головой.

Они сидели на веранде красивого ресторана на берегу озера в берлинском районе Ванзее. Внизу проплывали грациозные лебеди, окуная головы под воду, чтобы достать хлеб, брошенный хозяевами. И даже в этом мирном окружении Мишель видела лишь скрытое насилие. За каждым вторым столом сидел офицер СС в своей ослепляюще черной форме и сверкающих сапогах или хорошо одетый мужчина с нацистским значком в петлице. Когда они смотрели на Мишель и Варбурга, их глаза становились жесткими. Затем голосом достаточно громким, чтобы они могли слышать, рассказывали анекдот, иногда неприличный. Чтобы быть уверенными в приватности своих разговоров, Мишель и банкир всегда говорили на английском, когда встречались на людях.

– Вы должны заставить ваших людей понять, что им необходимо выбраться, пока они еще могут это сделать, – сказала Мишель.

– Я пытаюсь, – ответил Варбург. – Но большинство отказываются оставить свои дома и родственников.

– Тогда мы должны сделать все, что можем, чтобы помочь тем, кто хочет уехать.

«Боже, меньше чем через двадцать лет я снова сражаюсь с немцами. Это безумие!»

– Становится все труднее получить визы, – сказал ей Варбург.

– Я знаю. Но думаю, я нашла обходной путь. Мишель быстро обрисовала свою схему. Из своей парижской базы она организует туристическую компанию, которая будет предлагать экскурсии в различные районы Франции.

– Нацисты не догадаются, чем мы действительно занимаемся, – объясняла она. – У этих людей будут официальные бумаги и утвержденный маршрут. Вот только они никогда не вернутся назад. Как только они попадут во Францию, они могут ехать куда захотят. Я договорюсь, чтобы они ехали дальше.

Варбурга этот план заинтересовал:

– Это гениально. Но многие не смогут заплатить, а вы не можете рекламировать смехотворно низкие цены, не вызывая подозрения нацистов.

Мишель пожала плечами.

– А кто говорит о зарабатывании денег? Каждый будет забирать предварительно оплаченный билет в одном из наших офисов вместе с дорожными чеками в долларах США. Для всего мира они будут выглядеть официальными туристами, если только не будут пытаться вывезти с собой всю свою собственность.

Варбург подумал над ее доводом.

– Это может сработать, – сказал он наконец. – Однако нам нужно быть очень осторожными в отношении деталей.

– Найдите мне людей, которым вы полностью доверяете, а остальное предоставьте мне.

К осени 1933 года начался массовый исход. Мишель тщательно изучала своих действующих сотрудников, определяла симпатизирующих нацистам и находила предлог, чтобы дать им уйти – с щедрым выходным пособием во избежание недоброжелательства. Она заменяла их людьми, которых присылал ей Варбург, и когда она была абсолютно уверена, что они точно знают, что им делать, возвращалась в Париж позаботиться о конкретных делах там. Мишель нервничала, потому что первые несколько туристических групп были маленькими, но как только слух распространился, возник повышенный спрос, типа «О ля, ля! Экскурсия в Париж». По иронии судьбы это было начало ее проблем.

Мишель, никогда не ездившая в поездки и уж тем более ни одной не организовавшая, явно недооценила как объем, так и вид помощи, которая понадобится ее «посетителям». Это частично объяснялось тем, что первые несколько групп состояли из инженеров, адвокатов и врачей, которые не только имели достаточно денег, чтобы заплатить за короткое время, но еще и родственников, желающих их приютить, и навыки, которые помогут им начать новую жизнь. В тот же год, но позднее, Мишель обнаружила, что противостоит сотням семей нижнего класса, пораженным, одиноким и безденежным, за исключением своих пятидесяти долларов в дорожных чеках и гостиничных ваучеров.

Осознавая, что ей очень нужна помощь, Мишель обратилась к Эмилю Ротшильду.

– Что ты сделала? – требовательно спросил банкир, глубже усаживаясь в свое кресло.

– Ну, хоть кто-то должен что-нибудь делать! – резко ответила Мишель.

– Несмотря на все намерения и цели, ты занялась контрабандой, в данном случае – нелегальной перевозкой людей. Даже если сделать скидку на близорукую французскую бюрократию, как долго, ты думаешь, какой-нибудь официальный чиновник не обнаружит, что приезжающие в страну люди не уезжают.

– Действительно, Эмиль! Учитывая количество туристов, ежедневно пересекающих границу, то с чем мы имеем дело здесь – пустяк.

– Может быть и так, – сказал Ротшильд спокойно. – Но подумай вот о чем. Что, если один из твоих переселенцев пошлет письмо или открытку в Германию, рассказывающую его друзьям о том, какой чудесный трюк они сыграли с германскими властями? Мы оба знаем, что почта, поступающая на определенные имена или адреса, вскрывается немцами.

К тому же что, если какая-то шумливая консьержка начнет задавать вопросы, почему это вдруг две семьи живут в квартире, где прежде жила всего одна? Или одного из таких людей по какой-либо причине остановит полиция? Срок действия их туристических виз истек. У них нет никаких других бумаг. Что они скажут? К кому они обратятся? Только к тебе. И тогда власти очень заинтересуются этим.

Безошибочная логика банкира повергла Мишель в уныние, но она упрямо отстаивала свои доводы.

– Ты прав, Эмиль, – сказала она. – Я не осознавала до конца, во что я влезаю. Но теперь я не могу остановиться. Мне будет нужна твоя помощь, да и других тоже, чтобы то, что ты описал, не произошло. Нравится это тебе или нет, теперь я отвечаю за этих людей. Я постараюсь определить как можно больше из них в моих офисах, но, Боже праведный, большинство из них даже не говорит по-французски! Эмиль, у тебя есть связи в еврейской диаспоре по всей Франции. Используй их! Объясни людям, что происходит!

– А ты, Мишель, думала ли ты, что могло бы случиться с тобой и с Кассандрой? Ты же разрушаешь все, чего добилась. Если правительство раскроет твои планы, ты окажешься в суде.

Глаза Мишель сверкнули:

– Они не посмеют.

– В конце концов ты обнаружишь, что налоговая инспекция роется в твоих бумагах, иммиграционная инспекция проверяет твоих работодателей, даже инспектора зданий будут проверять, безопасны ли твои помещения. К тому времени газетчики пронюхают об этом деле, и немцы узнают обо всем. Даже если тебе удастся отбиться от властей здесь, то Берлин просто запрет твои «туристические» группы на своей территории.

Мишель задумалась над его словами. Она знала, что Эмиль Ротшильд не трус, а заботливый друг.

– Я готова рисковать, – ответила она мягко. – Ты хотел бы помочь мне?

Банкир помрачнел.

– Только за одно это тебе должны дать еще одну медаль.

В то время, как немецкие «туристы» продолжали прибывать в течение всего 1933 года, Мишель проводила все меньше и меньше времени в своем офисе и все больше дома, пытаясь разместить их. Эмиль Ротшильд сдержал слово. Используя свои связи по всей Франции, он привлек помощь сотен людей, которые были готовы принять беженцев. Те же, в свою очередь, связывались с друзьями и родными, которым они могли доверять, и таким образом эта сеть расширялась. К концу этого года тысячи были вовлечены в небольшой бизнес, руководимый по преимуществу евреями, которые желали обучить их торговле. В большинстве случаев новоприбывшие были представлены обществу как двоюродные братья и сестры или просто дальняя родня, явившаяся на помощь семье.

Но Мишель не остановилась на этом. Она и Подпольный комитет по делам беженцев, состоящий из Ротшильда, Пьера Лазара и других известных французских евреев, осторожно просачивались в среду французской бюрократии, разыскивая сочувствующих мужчин и женщин, готовых снабдить их документами, разрешениями на работу, ордерами на жилье и, в некоторых случаях, даже свидетельствами о рождении. Все это позволило квалифицированным иммигрантам, которые хотя бы немного владели французским, обосноваться самостоятельно. Тем не менее, к маю 1935 года скопилось такое огромное количество прибывших, что это грозило провалу замысла Мишель и ее друзей.

– Мы должны найти способ, который заставил бы некоторых из этих людей двигаться дальше, – заявил Пьер Лазар на собрании комитета. – Испания, Португалия, Скандинавские страны – куда угодно.

– Проблема в том, что у нас нет тех же связей и того же влияния в других странах, – заметил Ротшильд.

– Да, – задумчиво отвечала Мишель, – но нам, возможно, повезет где-нибудь еще.

Но самым сильным напряжением для Мишель в ее работе была не угроза разоблачения и не долгие изнурительные часы. Это было отсутствие мужа.

Монк вернулся в Штаты, частью для того, чтобы заняться делами журнала «Кью», а также и для того, чтобы представить свою экономическую экспертизу программы правительства по борьбе с депрессией. Из писем мужа Мишель узнала, что его внимательно выслушали в Белом Доме и что он работает день и ночь над тем, чтобы помочь американской экономике снова встать на ноги. Но в то время как нескончаемый поток его слов был как бальзам на рану их разлуки, ничто не могло заменить то чувство, и запах, и прикосновение мужчины. Несмотря на то что Монк приезжал часто, Мишель знала, что Кассандра тосковала по нему даже больше, чем она сама. Она вступала сейчас в тот период, когда присутствие отца, следящего за ее взрослением, значит очень много. И как бы часто Мишель ни объясняла Кассандре, почему отец не мог быть с ними, ее доводы, принятые однажды, уже не действовали в следующий раз. Что еще более осложняло положение, так это то, что у самой Мишель не было достаточно времени и энергии, чтобы посвятить их дочери.

Когда семья наконец-то собралась на День Благодарения в этом году, Мишель рассказала Монку о своей программе помощи беженцам. Монк понял, с каким напряжением приходилось работать его жене.

– Самая насущная проблема сегодня – это то, что мы не можем найти места для прибывающих, – объяснила Мишель.

– И что ты предлагаешь?

– Мы должны найти возможность переправить их в Америку. Это их единственная надежда.

Монк длинно присвистнул.

– Это будет слишком! Иммиграционные квоты были урезаны, так как уровень безработицы в стране и без того довольно высокий.

– Я это прекрасно понимаю. Но ведь у тебя есть знакомые в Вашингтоне…

– Конечно, но если я займусь этим, то у меня будет еще меньше времени для тебя и Кассандры.

Мишель сдержала слезы.

– Если бы у нас был другой выход, я бы тебя никогда не попросила.

Монк нежно взял в ладони лицо жены и поцеловал его.

– Ты замечательная женщина. Мишель печально улыбнулась.

– Нет. Я вовсе не такая храбрая, любовь моя. Мне нужно, чтобы ты обнимал меня и целовал, чтобы говорил, что все будет хорошо.

Во время этих коротких недель в Париже Монк понял, что Кассандре он нужен даже больше, чем Мишель. Хотя Мишель хотела рассказать дочери о программе помощи беженцам, она никак не могла собраться с духом. Четырнадцатилетние девочки любят делиться своими секретами с друзьями, и в конце концов не известно, чьих ушей они могут достичь.

«Самое большее, что я могу сделать, – думал Монк, – это объяснить, почему я не могу оставаться здесь».

– Почему ты должен уезжать, папа? – спрашивала его Кассандра, когда они сидели в том самом кафе, где когда-то Мишель и Монк радовались своей любви.

«С чего же начать?» – спрашивал себя Монк.

– Ты видишь этих людей, малыш? – Монк указал на столик, за которым сидел мужчина средних лет, рассеянно перебирая домино: уже с час назад он заказал графин вина и едва к нему притронулся.

– Угу.

– Почему, ты думаешь, они сидят здесь в полдень? Кассандра пожала плечами.

– Они не работают.

– А почему?

– Потому что для них нет работы.

– Правильно, таких людей тысячи. Здесь, в Европе, и в Америке. Людей, которые хотят работать и кормить семью, но которые не могут найти работу.

– Я знаю, – сказала Кассандра скучающим тоном, – это называется депрессией.

– Да. Но еще это также зовется голодом, бедностью, печалью и болью. Это значит, что отцы и мужья уезжают куда угодно, иногда очень далеко, чтобы найти работу. Если им это удается.

– Но ведь мы же не бедные! – зло ответила Кассандра. – И тебе не нужно возвращаться в Нью-Йорк. – И быстро, как хорек, она лукаво добавила. – Или ты мог бы взять меня с собой.

Монк не дал увлечь себя этим разговором.

– Нет, мы не бедные. Но не кажется ли тебе, что именно поэтому мы и должны помочь тем, кому меньше повезло?

– У всех девочек в нашей школе отцы дома, – сказала Кассандра.

«Непобедимая логика четырнадцатилетних!» – безнадежно подумал Монк. И тут он понял, с чем Мишель приходилось сталкиваться ежедневно.

– Малыш, я хочу, чтобы ты выслушала меня внимательно, – сказал он спокойно, крепко сжимая ее ладони. – Ты, твоя мама и я должны быть благодарны за многое. Может быть, именно сейчас все не так, как бы тебе этого хотелось, но ты видишь, что нам живется намного лучше, чем большинству людей. – Монк подождал, пока Кассандра не кивнула, хотя и неохотно. – И именно потому, что нам повезло больше, на нас лежит ответственность помогать другим, когда можно. Твоя мать и я должны делать то, что мы считаем правильным. Когда ты оказываешься перед выбором, ты должен спросить свою совесть и решить, что лучше. Мне очень жаль, Кассандра, но я не могу объяснить это лучше. Мне бы этого хотелось.

Кассандра опустила глаза, болтая ногами и скребя носками ботинок по полу. Когда она, наконец, заговорила, голос ее дрожал.

– Но все это значит, что ты все равно уезжаешь.

Монк уехал после Рождества и вернулся в. Вашингтон, где он запланировал кампанию воздействия на сенаторов и конгрессменов, членов правительственного иммиграционного комитета. Часто эта работа была утомительной, всегда изнуряющей, требующей каждого часа, который Монк мог урвать от своих дел в рузвельтовской экономической комиссии по реформам и в журнале «Кью», который стал ведущим защитником политики Франклина Делано Рузвельта.

Тем не менее прогресс был достигнут. Тысячи немецких евреев, которым иначе отказали бы во въезде в Штаты, просачивались через лазейки, устроенные законодателями. В сравнении с числом тех, кто теперь отчаянно желал покинуть Германию, это были лишь крохи. И тем не менее эти пришельцы в новый мир обустраивали места для тех, кто пока мог добраться только до Франции, и жили в надежде, что однажды придет и их очередь.

Время бежало неумолимо, и начался 1936 год. В каждую свою поездку в Берлин Мишель узнавала, что к прежним нацистским законам добавились новые, ограничивающие туристические поездки. Перед лицом строгих валютных правил и бесконечного ожидания выездных виз гражданину со средним достатком становилось практически невозможно выехать из страны. Купе в поездах, которые готовила Мишель, оставались пустыми, и становилось очевидным, что на турах терялись большие деньги. Мишель понимала, что, если она по-прежнему будет этим заниматься при таких явных потерях, немцы, уже и так злившиеся на нее, станут еще более подозрительными.

– Мы знали, что однажды это произойдет, – сказал ей Абрахам Варбург в тот день, когда туристические бюро в Берлине оказались закрыты.

– Но еще так много можно сделать! Варбург погладил ее руку:

– И мы будем этим заниматься, как только сможем. Подумай обо всем, что ты уже сделала, Мишель. Ты помогла тысячам. Они это никогда не забудут.

– Пора и тебе уезжать, мой друг, – сказала Мишель. – Ситуация просто невыносимая.

– Именно поэтому я и должен остаться, – ответил Варбург. – Нацисты меня не тронут, по крайней мере не сейчас. В Швейцарии у меня есть друзья, которых нужно поблагодарить за это. – Он помолчал. – Кроме того, я столкнулся кое с чем, о чем ты, должно быть, знаешь. Это касается «Глобал».

Мишель была озадачена.

– В течение месяцев я слышал разговоры, только отрывки, понимаешь, о компании «Эссенхаймер».

Мишель узнала название:

– Одно из ведущих военно-промышленных предприятий рейха.

– Да. Но это не все. Информация, которую я получил от всех, от бухгалтера до уборщицы, указывает на то, что «Глобал» становится для рейха основным поставщиком всего, что нужно Германии для ведения военных действий.

Мишель была потрясена.

– Роза не тот человек, который будет иметь дело с нацистами.

– Кто говорит, что это фрейлейн Джефферсон? – печально сказал Варбург. – Это Стивен Толбот, глава «Глобал Юрэп».

Он передал Мишель толстое досье:

– Пожалуйста, прочти это и сделай выводы.

Как и говорил Варбург, показания поступили от людей, служивших на разных уровнях империи Эссенхаймера. Мишель чувствовала и страх, и правду в их словах. Но, кроме их собственных наблюдений, не было никаких зацепок, связывавших немецкий конгломерат со Стивеном Толботом.

– Это все только слухи, – сказала Мишель. – Я верю каждому слову, но это не доказательство.

– Ты просто не можешь представить себе степень секретности вокруг этого, – ответил Варбург. – Если гестапо заподозрит, что эти люди сказали мне только это… – Остальное он не договорил.

– Есть ли еще такие, кто работает на Эссенхаймера и имеет доступ к записям и документам? – нетерпеливо спросила Мишель.

– Конечно, но я уже сказал…

– Абрахам, ты должен уговорить их достать для меня точные доказательства. Стивену нельзя позволить продолжать это!

– Это будет очень нелегко.

– Мы можем это сделать! – настаивала Мишель. – Мы можем найти людей и опубликовать их информацию. Годами мы налаживали пути бегства из Германии, о которых никто не знает. Теперь настало время использовать их!

Банкир задумался.

– Ты, возможно, права. Но подумала ли ты о риске?

– Для них? Конечно. Мы можем…

– Не для них. Для вас, Мишель. Если я приведу этих людей к тебе, и не дай Бог, Толбот, или Эссенхаймер, или гестапо узнают, чем мы занимаемся, они убьют тебя. Поверь мне, Мишель. Ставя на карту все, эти люди сделают все, чтобы не было утечки информации.

– А это как раз то, что мы и должны сделать, – сказала ему Мишель. – Пришли их ко мне, Абрахам и постарайся принести что-нибудь, что я могла бы использовать. А остальное уже мое дело.

К началу весны Мишель была вынуждена закрыть свои офисы в Германии и вернуться в Париж. Каждый день она ходила на центральный телеграф и справлялась о вестях от Абрахама Варбурга. Проходили недели, а новостей не было. Мишель была измучена и обеспокоена. Ее друг играл в опасную игру «кошки-мышки», в которой одно неловкое слово или движение могло вызвать катастрофу. Снова и снова Мишель говорила себе, что Абрахам уедет, как только позволят обстоятельства.

«Что-нибудь произойдет как раз тогда, когда я буду менее всего этого ожидать», – сказала она себе.

Мишель не знала, насколько пророческими окажутся ее слова.

– Мама, мама, проснись! Мишель вздрогнула и села.

– В чем дело, chérie?

– Кто-то пытается войти к нам, – прошептала Кассандра. – Я слышала, как они возились с замком.

– Останься здесь.

Кассандра отпрянула, увидев, что мать достает из тумбочки у кровати пистолет.

– Все будет хорошо, – мягко сказала Мишель. – Не выходи из комнаты.

Закрыв за собой дверь, Мишель направилась к входной двери. При свете луны она увидела, что дверная ручка дергается и крутится. Мишель встала за дверь, когда она открылась. Сдерживая дыхание, она услышала, как взломщики вошли. Она захлопнула дверь и приставила пистолет к спине ближайшего от нее.

– Не двигаться, – прошептала она.

Пальцы Мишель искали выключатель, и когда она нашла его, у нее от удивления открылся рот. Стоящий оказался молодой беременной женщиной с ребенком на руках.

– Повернитесь, – сказала она мужчине.

– Нас прислал Абрахам, – сказал молодой человек, волнуясь. – Пожалуйста, мадам, мы не хотели причинить вам вреда.

– Кто вы?

– Давид Якоби, – человек запнулся, – а это моя жена, Рахиль.

– Если вас прислал Абрахам, почему я не получила известия? – спросила Мишель. – И почему вы пытались ворваться в дом?

Давид Якоби смотрел на нее запавшими, полными боли глазами.

– Нас было шестеро, мадам. Нам всем удалось перейти границу, но немцы связались с французскими властями. Они сказали, что мы шпионы и диверсанты. Нас выследила полиция. Спаслись только мы. И когда наконец добрались до Парижа, то не были уверены, что полиции нет и здесь.

– А что с остальными?

– Их доставили опять на границу и передали гестапо.

Мишель почувствовала слабость.

– Мама, что происходит?

Кассандра стояла в дверях гостиной. Вид у нее был испуганный и смущенный.

– Это моя дочь, Кассандра, – сказала Мишель, потом шагнула к дочери и тихо попросила:

– Я хочу, чтобы ты проводила Рахиль и ребенка в комнату для гостей. Покажи, что и где находится и помоги, если нужно. Потом приготовь поесть.

– Кто эти люди? – спросила Кассандра. – Что они тут делают среди ночи?

Мишель не могла поверить, что эти злые слова сказала ее дочь.

– Им нужна наша помощь, Кассандра! А теперь делай то, что тебе велено.

«Боже мой, в ее годы я уже боролась с немцами!»

Мишель остановила себя. Сравнение было нечестным. Кассандра выросла в окружении тех преимуществ и привилегий, которые дает достаток. «Возможно, – подумала Мишель, – я бессознательно ограждала ее от реальности, потому что помнила, чего сама насмотрелась в ее возрасте. Но мир знает, на чем нас поймать…»

– Пожалуйста, Кассандра, – сказала Мишель нежно, – сделай так, как я прошу. Потом я все объясню.

– Я в этом уверена, – сказала Кассандра, встряхнув головой. Она подошла к Рахиль и взяла у нее из рук сумку.

Когда Давид Якоби умылся, Мишель налила им обоим немного бренди и подождала, желая услышать его мнение о случившемся.

– Вы думаете, что путь был раскрыт?

– Те, кого вернули в гестапо, не смогут вынести допроса, – ответил Якоби, уткнувшись в стакан.

Мишель вздрогнула.

– У них… у них были какие-нибудь бумаги? Молодой беженец покачал головой. Надежда вернулась к Мишель.

– А вы привезли что-нибудь?

Якоби поискал в кармане пиджака и вынул запечатанный конверт.

– От Абрахама.

– Это все?

– Мадам Мак-Куин, – сказал он. – Я работал в юридическом отделе Эссенхаймера. И получить ту информацию, которая была нужна Абрахаму, было просто невозможно. Существуют три или даже четыре группы документов. Вся информация надежно охраняется. Нужна специальная санкция на то, чтобы было позволено разыскать документ или контракт. И думать нечего о том, чтобы скопировать его. И Боже вас упаси, если вы не вернули его к концу дня. – Юрист помолчал. – Я рисковал всем, когда пытался вынести материалы. Но мой управляющий что-то заподозрил. Вот поэтому Абрахам и отправил нас…

Он умоляюще взглянул на Мишель.

– Я многое знаю об Эссенхаймере и о «Глобал». Пожалуйста, мадам Мак-Куин, выслушайте меня. Сведите меня с людьми, которые могут остановить это безумие.

– Завтра, – мягко сказала Мишель. – Для этого еще будет достаточно времени.

 

43

– Сюда!

Мишель повернулась и сбежала по трапу прямо в объятия Монка.

– Боже мой! Я так соскучился, – простонал Монк, пряча лицо в ее волосах.

– И я тоже!

Мишель повисла на нем, не давая идти.

– А это кто?

Монк взглянул на Кассандру, застенчиво стоявшую в стороне. С тех пор как он видел ее последний раз, Кассандра выросла так, что была теперь выше Мишель. С отцовской гордостью Монк заметил ее сногсшибательный голубой шерстяной костюм, который так шел к ее глазам и оттенял длинные белокурые волосы. «Вырасти в Париже – это что-то значит!» – подумал он.

– Иди сюда, дорогая, – прошептал он.

В следующий миг все трое обнимались и плакали на глазах пассажиров, проходивших с улыбкой мимо.

– Идемте, – сказал наконец Монк, вытирая слезы тыльной стороной ладони. – Едем домой.

Монк быстро провел их через таможню и погрузил багаж в свой огромный «Кадиллак». Все трое уселись на переднее сиденье, и Монк играл роль гида по дороге на Манхэттен.

– Это все так чудесно! – воскликнула Кассандра, рассматривая чудеса архитектуры.

Монк засмеялся и повез их на небольшую экскурсию. Он повернул на Пятую авеню, и прежде, чем выехать в верхний Вест-Сайд, покружил немного по Центральному парку. Он припарковал машину перед высоким величественным зданием с бело-зеленым навесом.

– Дома! – объявил он.

Построенный на рубеже веков, Карлтон-Тауэрс был одним из самых больших жилых домов, которые Кассандра когда-либо видела. Он занимал целый квартал и возвышался более чем на шестьдесят этажей. Он напоминал большой замок, с башенками, шпилями и горгульями, прикрепленными к покрытой медью крыше, сверкавшей в лучах утреннего солнца.

Кассандре, очутившейся внутри, показалось, что она потерялась. Мраморный холл был похож на пещеру, и им пришлось ехать двумя лифтами, чтобы добраться до квартиры. Дверь распахнулась, и Кассандра увидела дородную негритянку, готовую приветствовать их.

– А, Абелина, – выдохнул Монк, втаскивая чемоданы. – Это моя жена Мишель и дочь Кассандра. Дамы, это женщина, без которой я бы пропал – Абелина Линкольн.

– Добро пожаловать в Карлтон! – сказала Абелина, обнимая Кассандру. – Я надеюсь, тебе здесь будет уютно.

Кассандра осторожно шагнула вперед и огляделась. Квартира на Иль Сент-Луи казалась ей большой, но эта была просто великолепна. Стены гостиной, чьи окна во всю стену смотрели на зелень парка, были заставлены книгами. В дальнем углу стоял фонограф «Викторола» в окружении тысяч записей, от джаза до оперы.

– Кабинет там, – добавил Монк, указывая на двойные двери. – За ним кухня, спальни наверху.

Кассандра закружилась на носочках, ее юбка поднялась, открывая длинные стройные ноги.

– Здорово! Я бы осталась здесь насовсем! Абелина Линкольн поймала взгляд Монка и сказала Кассандре:

– Ты хочешь попробовать лучшие банановые лепешки к северу от Мэйзон-Диксон Лайн?

– Мэйзон-Диксон? Кто это такие? Абелина запрокинула голову и засмеялась.

– Мне нужно рассказать тебе, что к чему, детка. Давай оставим папу с мамой и познакомимся получше.

Когда дверь за ними закрылась, Монк взял Мишель за руку.

– Она почти такая же красивая, как и ты, – сказал он тихо, – я никогда не думал…

– Не хватает слов, милый? – поддразнила его Мишель.

Монк всмотрелся в эту женщину, которую он так любил, его глаза запоминали каждую черточку. Он чувствовал, как ему все больше ее хочется, но за теплотой губ Мишель, за холодностью ее пальцев на своей щеке он ощутил невидимую преграду.

– Что такое, любовь моя?

– Дело не в нас, дорогой. С нами обоими все в порядке. Это… Это что-то еще!

Мишель глубоко вздохнула и рассказала, как Абрахам Варбург вышел на уникальную информацию, касающуюся Эссенхаймера и Стивена Толбота. Она рассказала о всех деталях и той роли, которую играл Стивен Толбот в новой Германии.

Монк был потрясен. Мысль о том, что такой американец, как Стивен, с его известностью и влиянием, мог работать с немцами, казалась ему возмутительной. Все американцы, за исключением нескольких заблудших личностей вроде Генри Форда, смеялись над нацистами. Но некоторые, такие, как Монк, чувствовали потенциальную угрозу в фанатизме Гитлера и пытались предостеречь соотечественников.

– Проблема в том, что у меня нет убедительных доказательств для Розы, – заключила Мишель. – Но я не могу позволить Стивену поддерживать рейх. И мне нужно убедить ее в этом.

– У тебя что-то есть? – спросил Монк. – Документ с подписью, или личное свидетельство, или сам свидетель?

– Нет, ничего. Из офисов компании невозможно ничего вынести.

– А ты уже дала знать Розе, что приезжаешь?

– Завтра утром первым делом повидаюсь с ней. Монк сел рядом с ней.

– Почему ты сразу же не дала мне знать? У меня много друзей в Европе, которые могли бы помочь. Черт возьми, да я бы и сам приехал!

– Именно поэтому я и не сказала тебе, любовь моя. Никто, кроме Розы, не может помочь. Если она поверит мне…

– А что, если нет?

– Тогда мы должны найти другой способ, чтобы остановить Стивена.

На следующее утро у Мишель почти не было времени выпить чашку кофе до того, как за ней приехал шофер Монка, чтобы отвезти ее на Нижний Бродвей. Она чмокнула Кассандру в щеку и убежала.

«Интересно, на что похожа жизнь в этом городе сейчас?» – спрашивала себя Мишель по пути.

Чем больше она думала о Париже как о доме, тем более строгим делало его сравнение с живостью Нью-Йорка. Здесь возможным было все. Это была земля перемен и новых возможностей. Но только Мишель помнила то унижение, которое она испытала, живя в Толбот-хаузе. Даже сейчас она слышала издевающийся смех Амелии Ричардсон и других подруг Розы.

«Все равно они не могут оскорбить меня. Этот город также принадлежит мне, как и им».

С приближением к деловой части города, мысли Мишель вернулись к Розе. Ей вспомнились другие случаи, когда пришлось убеждать Розу в своей правоте – тот ужасный случай со Стивеном и еще несколько происшествий с Франклином. И каждый раз Роза считала лучшим для себя не слушать ее. Так почему же теперь все должно быть по-другому?

«Потому что ставки слишком высоки».

В здании «Глобал» Мишель встретил швейцар и проводил ее прямо в кабинет Розы.

– Мишель, как я рада видеть тебя! Ты чудесно выглядишь.

Роза обошла стол и взяла Мишель за руку. Она выглядела очень элегантно в хорошо сшитом бежевом костюме и зеленого цвета блузке, которые выдавали дисциплинированного профессионала, не принося, однако, в жертву и женственность. И все же в Розе чувствовалась легкая перемена. Казалось, что годы смягчили ее, сгладили острые углы в этом сильном характере и властном взгляде.

– И я тебе рада, Роза, – сказала Мишель.

Роза сделала жест в сторону шкафчика, где лежали печенье и кофе.

– Могу я предложить тебе что-нибудь?

Мишель кивнула и расположилась на софе напротив стола.

– Как Кассандра? – спросила Роза. – Надеюсь, у меня будет возможность увидеть ее наконец.

– Ей было бы приятно.

Между женщинами установилась неловкая тишина.

– Мишель, – сказала Роза, – нам обеим нелегко. Между нами была некоторая враждебность, но это не значит, что мы не можем начать сначала. Меня невероятно впечатляет, что ты сделала с дорожными чеками. Мне кажется, я знаю, для чего ты приехала. Я попросила Стивена освободиться. Может, мы позвоним ему и попросим присоединиться к нам?

– Стивена?

С минуту Мишель казалось, что Роза разгадала причину ее посещения. ««Нет, дело не в этом. Она имеет в виду поездку Стивена в Европу, причина которой…»

Конечно! Стивен ездил в Европу не по собственной инициативе. Это Роза посылала его туда, чтобы посмотреть, как идут дела у Мишель. Но зачем? Предложить выкупить ее долю? Или же предложить объединение?

Какой бы ни была причина, Мишель знала наверняка, что Роза была в неведении относительно дел Стивена с немцами.

– Думаю, нам не стоит звать Стивена прямо сейчас, – сказала Мишель. – Я здесь именно из-за него.

– По твоему тону я догадываюсь, что беседа не будет приятной, – пробормотала Роза. – А я надеялась на обратное.

– Поверь мне, Роза, ничего большего мне бы не хотелось.

– Ладно, что бы ни было, давай разберемся.

Мишель представила ей свои доводы, осторожно, стараясь открыто не обвинить Стивена, но высказав предположение, что он может быть невольной пешкой в этой игре. К ее удивлению, Роза выслушала ее, не перебивая. И только когда имя Стивена было упомянуто в связи с нацистами, она вздрогнула.

– Ситуация в Германии кажется мне отвратительной, – спокойно сказала Роза. – А теперь ты говоришь, что мой сын помогает запустить военную машину нацистов.

– Если бы я не верила людям, которые дали мне эти сведения, меня бы здесь не было, – ответила Мишель. – Мне не менее тяжело говорить тебе об этом, чем тебе слушать.

– Чего же ты от меня ждешь?

– Поговори со Стивеном, попроси его рассказать всю правду.

– Правда в том, что Стивен создал «Глобал Юрэп». Я посылала его, чтобы создать компанию, думая, что однажды мы с тобой могли бы объединить наши силы. Я думала, что у тебя на уме было то же самое, когда ты приехала сюда.

– Жаль, что разочаровала тебя. Если бы можно было по-другому…

Роза подняла руку.

– Пожалуйста, давай не будем слишком сентиментальничать из-за этого. Я доставлю тебе удовольствие и расспрошу Стивена о подробностях операций в Германии. Но если он докажет мне, что нет ничего общего между компанией и нацистами, то, думаю, тебе придется извиниться.

Мишель ничего не сказала. Она никогда не станет извиняться перед Стивеном Толботом.

– Спасибо, Роза, что выслушала. Роза кивнула и спокойно показала на двери.

– Только оттого, что становишься старше, учишься сожалеть о конкретных вещах, – сказала она. – Но как избежать повторения тех же самых ошибок? Я думаю, ты скоро придешь к этому, Мишель.

С того дня, как он узнал, что Мишель направляется в Нью-Йорк, Стивен Толбот жил в страхе. Внешне этого ничто не выдавало. Его манеры были такими же приятными и деловитыми, его распорядок нисколько не изменился. Но среди ночи он сосредоточенно изучал свои документы, отчаянно разыскивая хоть одну запись, которая могла бы выдать его. Он чувствовал себя так, словно дьявол вязал из него узлы. Сейчас, сидя в своем кабинете в ожидании вызова Розы, он сожалел о том, что не может стать невидимкой и подслушать разговор тремя этажами ниже.

Стивен подпрыгнул, когда дверь распахнулась.

– Как скоро, – сказал он как только мог непринужденно. – Как Мишель?

Роза молча посмотрела на него.

– Она говорит, что ты работаешь с нацистами, – сказала она резко. – Я хочу знать, правда ли это.

Стивен побагровел, а потом сделал вид, что едва сдерживает гнев.

– Нет, мама, это неправда.

– Хотелось бы этому верить, – ответила Роза. – Но я не перестаю себя спрашивать, почему она выставляет такие обвинения? Чего она хочет этим добиться?

Стивен ухватился за ниточку:

– Я докажу тебе, что она лжет. Стивен нажал кнопку внутренней связи.

– Нати, не могли бы вы принести мне всю отчетность «Глобал Юрэп», пожалуйста. Да, всю.

– Она лжет, – повторил Стивен. – А цифры – нет. Спустя несколько минут секретарша Стивена и еще четыре человека ввалились в двери под тяжестью папок и конторских книг.

Стивен указал на стол:

– Сюда.

Когда секретарши разобрали все это, Роза сказала:

– Позаботься о бутербродах и кофе. День будет долгим.

Восемнадцать часов спустя, в четыре утра Роза потерла глаза, оттолкнув чашку холодного кофе и закрыла последнюю папку. Стивен по-прежнему наблюдал за ней через стол. Выносливость и сосредоточенность матери изумляли его. Роза работала в почти полной тишине, заговаривая только тогда, когда требовались его разъяснения отдельных записей или пунктов контракта.

– Чертова Мишель, – тихо сказала она. Стивен почувствовал облегчение.

– Жаль, что это заняло так много времени. Ты замечательно поработал Стивен. Я должна извиниться за то, что усомнилась в этом.

Стивен презрительно пожал плечами:

– И что будем делать теперь?

– Иди домой и поспи немного, – твердо сказала Роза. – У меня встреча с Мишель.

Кассандра стояла на балконе квартиры Монка, глядя, как рассвет ползет по верхушкам деревьев в Сентрал-парке. Несмотря на то, что она поздно легла, Кассандра не могла спать, захваченная биением пульса этого великого города, который, казалось, никогда не отдыхал.

Дедушкины часы пробили шесть. Из кухни поплыл восхитительный аромат блинов и жареного бекона. Кассандра направлялась за стаканом апельсинового сока, когда услышала звонок в дверь.

– Я открою! – крикнула она Абелине.

В коридоре стояла одна из красивейших женщин, которых Кассандре доводилось видеть. На ней были синяя юбка и жакет, белая шелковая блузка, застегнутая брошью серебро – навахо с бирюзой. Только совершенно седая прядь резко выделявшаяся на черных волосах, выдавала ее возраст. Кассандра застыла с открытым ртом, не зная, что сказать. Женщина, казалось, была также удивлена, но выражение ее лица смягчилось, пока ее глаза блуждали по лицу Кассандры.

– Ты, должно быть, Кассандра, – сказала она наконец.

– Да.

– Меня зовут Роза, – она помолчала, а потом добавила, – я твоя тетя.

Роза перешагнула через порог, не сводя глаз с Кассандры. Она пришла сюда, готовая к быстрому и решительному объяснению, ее злоба разгоралась тем сильнее, что она убедилась в несправедливости обвинения Мишель. Но все это отступило перед этой очаровательной девочкой в розовой ночной рубашке, с еще сонными глазами.

«У нее волосы Франклина и его рост, только и всего», – подумала Роза.

Кассандра несомненно была красива: большие голубые глаза и прямые белокурые волосы. В ней была смесь юношеской невинности и решимости, словно ее остановили на грани расцвета женственности.

Роза, которая никогда раньше не жалела, что у нее не было детей кроме Стивена, внезапно почувствовала боль потери. Ей редко нравилось общество детей, которых она считала шумными и испорченными. И все же она ощутила, что Кассандра была редкостью. Что-то большее, чем просто красота, выделяло ее среди прочих, и это обещание чего-то глубоко тронуло Розу.

– Я… мне очень жаль, но я вас совсем не знаю, – вспыхнув, сказала Кассандра.

Роза рассмеялась.

– Боюсь, это относится к нам обеим. Но, может быть, мы это преодолеем, если ты хочешь.

– Да, конечно! – с готовностью сказала Кассандра. Она знала Розу по одной или двум фотографиям, где она была рядом с отцом. Когда бы Кассандра ни спрашивала о тете, мать всегда отвечала уклончиво, неопределенно. Кассандра чувствовала, что Мишель неприятно, когда произносят имя Розы, и поэтому она никогда не углублялась в эту тему. Но любопытство оставалось.

– Кассандра!

Она обернулась и увидела мать, в халате, стоявшую позади.

– Мама, смотри, кто здесь.

– Я вижу, chérie. Доброе утро, Роза. У тебя ранний старт.

Мишель повернулась к Кассандре.

– Мы с Розой должны поговорить кое о чем. У Абелины готов завтрак для тебя.

Кассандра поняла намек, но ей совсем не хотелось уходить. Поддавшись импульсу, она шагнула вперед и поцеловала Розу в щеку.

– Я бы с удовольствием пробежалась по магазинам, – шепнула она ей и убежала.

– Ты произвела впечатление, – сказала Мишель, наблюдая за тем, как Роза смотрит вслед Кассандре, проводя пальцами по тому месту на щеке, куда та ее поцеловала.

– Полагаю, да, – медленно сказала Роза.

– Я принесу тебе кофе? Роза покачала головой.

– Знаю, еще рано, и хочу извиниться за вторжение. Но я проработала всю ночь, и мне хотелось повидать тебя как можно скорее.

– Мы можем поговорить здесь, – сказала Мишель, указывая на кабинет Монка.

Роза прошла за ней, ощущая исходивший от Мишель тот влажный мускусный аромат, что как бы пристает к женщине, которая только что занималась любовью. С ней этого не случалось уже давно, слишком давно.

– Мишель, ты должна сказать мне, почему выдвинула такие серьезные обвинения против Стивена? Все это неправда. Я сама просмотрела все документы «Глобал Юрэп». Компания не вовлечена в то, о чем ты предполагаешь.

Мишель плотнее закуталась в халат.

– Роза, те люди, которые работали на компанию «Эссенхаймер», рисковали жизнью, добывая информацию, которую я тебе представила. Конечно, они не могли достать документы, подтверждающие связи Стивена и немцев. Но, черт побери, им ни к чему было выдумывать все это. Они просто предостерегают нас!

– Ты и вправду думаешь, что слова каких-то людей, которых я не видела ни разу в жизни, значат для меня больше, чем слова моего собственного сына?

– Ты знаешь так же хорошо, как и я, что все эти цифры и отчеты можно легко подделать или исказить. Стивен – это часть чего-то ужасного, Роза. И я одна не могу остановить его. Так или иначе я дам тебе доказательства. Ты их получишь. А там решай как знаешь.

Роза посмотрела на нее и печально улыбнулась. В Мишель она видела часть того, чем сама была когда-то.

– Жаль, что так получилось. Я надеялась, что твой приезд сюда означал, что мы думаем об одном и том же.

Роза объяснила, зачем посылала Стивена в Европу.

– Я надеялась, когда мы создавали «Глобал Юрэп», что однажды ты поймешь значимость нашего объединения, – сказала Роза. – Знаю, что когда-то плохо обошлась с тобой. Я не прошу у тебя прощения. Но это вовсе не значит, что мы должны до конца жизни нести это бремя. Я надеялась, что это станет новым началом для нас обеих.

– Да, у меня и в мыслях не было… – сказала Мишель. – Но почему же Стивен не пришел сам повидать меня?

«Потому что в глубине души он меня ненавидит. Он и не собирался развивать твой план. Он слишком занят созданием собственного величия».

Роза поднялась.

– На данном этапе это почти не имеет значения, не так ли? Всего хорошего, Мишель. У тебя красивая дочь, которую ты, я уверена, любишь не меньше, чем я Стивена. Пожалуйста, запомни это на случай, если нам суждено еще когда-нибудь разговаривать.

Стивен Толбот не последовал совету матери. Он вернулся к себе в квартиру на Парк-авеню только затем, чтобы принять душ и переодеться. Он сел на девятичасовой поезд до Вашингтона и как раз к ланчу был уже в немецком посольстве.

– Ну, – спросил Курт Эссенхаймер, обнимая Стивена, которого проводили в личную столовую посла.

Стивен заколебался, затем холодно улыбнулся.

– Она ничего не нашла. Ни черта!

– Ты уверен?

– Как в том, что стою здесь.

– Ты себе не представляешь, как я волновался, – устало сказал Эссенхаймер. – Я едва смог уснуть. Каждую минуту ждал от тебя телеграммы, что все пропало.

Стивен мысленно вернулся к тем долгим темным часам в кабинете: он видел жестокие глаза матери, бегающие по страницам его бумаг, ищущие, подсчитывающие.

– Мы выжили, – сказал он, снова наполняя бокалы. – Но еще есть проблемы с Мишель. Она собирается продолжить дело, вернется в Европу и начнет задавать еще больше вопросов. Хуже того: я уверен, что она уже втянула в это и мужа, а это значит, что и он будет в этом копаться.

– Мы должны остановить их, – спокойно сказал Эссенхаймер. – Другого выхода нет. То, чем мы занимаемся, слишком важно для нас и для рейха.

Эссенхаймер посмотрел на Стивена:

– Ты что-то задумал, не правда ли? Стивен кивнул:

– Несколько вещей, по правде говоря. Но мне будет нужна помощь.

– Тебе стоит только попросить.

В поезде Стивен думал о Мишель, взвешивая каждую мелочь из того, что он о ней знал. Единственное, что никак не укладывалось у него в голове, почему она не могла забеременеть почти до тех пор, пока Франклин не покончил самоубийством. Принимая во внимание то, как они были преданы друг другу, Стивену это казалось странным. Эта ненормальность беспокоила Стивена, и он не мог от нее отделаться. Ребенок был, и в этом лежала разгадка.

– Прежде всего, – сказал Стивен, – мы должны найти нашего старого друга Гарри Тейлора.

 

44

– Пожалуйста, Кассандра, не усложняй то, что уже и так плохо. – Мишель чувствовала, что бы ни пыталась она сегодня сделать, выходило из рук вон плохо. Час дня. «Нормандия» отплывала поздно вечером, и она только что начала укладывать вещи. От Кассандры помощи ждать было нечего: она дулась, потому что ей не хотелось уезжать из Нью-Йорка.

– Ну почему мы должны уезжать так скоро? – спрашивала она, глотая слезы.

– Потому что тебе нужно возвращаться в школу. Ты уже и так много пропустила.

– Почему мне нельзя перевестись сюда? Монк усадил Кассандру.

– Я не хочу, чтобы ты уезжала, малыш. Но у тебя есть школа, а у мамы работа. Кроме того, я приеду через месяц или что-то около этого, ко Дню Благодарения, наверное. Ты даже не заметишь, как пройдет время.

Немного успокоенная, Кассандра вышла из комнаты.

– Может быть, ты передумаешь и дождешься, пока я смогу поехать с вами? Мне не нравится твоя идея разобраться со Стивеном самой.

– Пожалуйста, Монк. Я не могу позволить Стивену продолжить то, что он уже делает.

– И ты единственная, кто может это сделать? Мишель, все, о чем я прошу – подождать. Я согласен с тобой – Стивена нужно остановить. Но для этого можно найти способы с меньшим риском, чем те, что выбрала ты.

– С меньшим риском, может быть. Но времени не осталось.

Монк видел, что никакие доводы не могут поколебать решимости Мишель. Но может, ради нее и ради Кассандры ему удастся немного смягчить ее.

– Ну, хорошо, – сказал он. – Но пообещай мне одну вещь. Не ездить в Германию, пока я не приеду. В Париже ты будешь в безопасности. Варбург может пересылать тебе информацию. Но я не хочу, чтобы ты появлялась в Берлине.

Любовь Монка к ней и Кассандре была столь очевидной и так успокаивала, что на миг Мишель почти сдалась.

– Хорошо, я обещаю, что не уеду из Парижа, пока ты не приедешь. Но потом…

– Потом мы будем работать вместе, – сказал Монк, нежно потрепав ее по щеке. – Мы доберемся до самого дна.

Мишель кивнула, крепко обнимая его. Это было лучшим решением. Четыре – пять недель – это не так уж много. Для нее и для Кассандры Париж был лучшим местом на земле.

Гостиница представляла собой неуклюжую каменную громадину, какие почти всегда помещались рядом с главным вокзалом любой европейской столицы. «Королевская рать» напротив Падингтонского вокзала обслуживала в основном путешествующих бизнесменов средней руки и торговцев. Она могла похвастаться двумя сотнями комнатушек, пабом в псевдотюдоровском стиле и разнообразными магазинами. В прежние времена Гарри Тейлор не удостоил бы ее даже беглым взглядом, не говоря уже о том, чтобы остановиться в ней. Но теперь у него не было выбора.

– Спасибо, милейший. – Гарри сунул бумажку в один фунт довольно пожилому портье, который по возрасту годился ему в дедушки. Взамен этого он получил кварту джина и чистые стаканы.

– Вам нужно будет что-нибудь еще, сэр?

– Не сейчас. Может быть, ужин, потом.

– У нас отличный ростбиф с пюре.

От мысли об английском ростбифе, зажаренном до сморщенности, Гарри затошнило.

– Я дам вам знать.

Со стаканом в руке и вкусом джина на губах Гарри уселся в удобное кресло напротив окна. Отсюда он мог видеть застекленную крышу вокзала Падингтон. Только в короткие утренние часы монотонный гул голосов и шарканье тысяч ног немного смолкали. Но грохот поездов не затихал ни на минуту, он продолжался даже ночью… Шум пробирался в дом сквозь камень и известку, гулял в трубах до тех пор, пока деревянные балки не начинали гудеть. Поначалу Гарри казалось, что он не вынесет этого. Но прошло некоторое время, и он заметил, что грохот сделался таким же аксессуаром его обшарпанной комнатки, как и облезающая желтая краска или потрепанные коврики. Ему приходилось учиться жить с этим так же, как и со многим другим.

После того как его унизили на дне рождения Стивена, Гарри был вынужден притворяться, что ничего в общем-то не произошло, однако окружающие его люди этого не делали. Подчиненные, которые прежде ловили каждое его слово, стали ставить под сомнение его указания. Менеджеры по продаже отсылали свои доклады прямо в кабинет Розы, минуя его. Шли месяцы, и Гарри не мог не обратить внимания на то, что стал чем-то вроде анахронизма. Вскоре его рабочий день стал заканчиваться в четыре часа, и он направлялся в один из баров отеля, где у него был месячный счет.

Это случилось в один из таких вечеров. Уже изрядно выпив, Гарри решил, что пришло время уходить. На следующее утро он, действуя с упрямой решительностью пьяного, спустился в кассу фирмы, заполнил все необходимые бумаги и велел изумленному кассиру выдать ему деньги немедленно.

Следующей остановкой была биржа, где он продал свою долю акций по рыночной цене и получил еще один чек. Последним пунктом был «Чейз Банк», где он распорядился перевести свои вклады в лондонский «Барклейс».

На другой день он отдал распоряжения о продаже своей квартиры на Парк-авеню, потом заказал каюту на «Конституции», отходившей в Саутгемптон следующим вечером. Собрав только то, что могло понадобиться ему в дороге, Гарри последний раз пообедал в Нью-Йорке и под салют шампанского в «Ойстер-Баре» он покинул Новый Свет, направляясь в Старый.

Гарри остановился в «Ритце» и утром следующего дня пошел прогуляться мимо здания компании «Кукс». Он постоял на углу, улыбаясь огромной вывеске на крыше. У Гарри были большие виды на «Кукс», особенно на сэра Томаса Балантина.

Гарри не торопил события. Он заказал себе три костюма. Рубашки и галстуки купил у «Тернбалл и Ашер», тогда как туфли ручной работы были от «Ливелин». Агент подыскал ему чудесную квартиру на Мейфэ. Последним штрихом стали визитные карточки. Удовлетворенный тем, что выглядит образцом достатка и хорошего вкуса, Гарри назначил встречу с сэром Томасом на следующий день.

Комната, в которой сэр Томас встретил Гарри, запомнилась ему тем, что была очень темной. Балантин ничуть не изменился, за исключением того, что стал больше чем прежде походить на египетскую мумию.

– Что вас интересует, мистер Тейлор?

В своей обычной непринужденной манере Гарри врал о том, что добился всего, чего было можно в «Глобал» и решил открыть новые горизонты. Располагая ценной информацией, которую он получал, будучи доверенным лицом на Нижнем Бродвее, он был уверен, что может быть полезным для «Кукс».

– В самом деле? – сказал сэр Томас. Его голос звучал как наждак по сухой древесине. – Позвольте сообщить вам, мистер Тейлор, что я не люблю предателей. Однажды вы были нам полезны и вам хорошо заплатили за услуги. Насколько я понимаю, нам больше не о чем разговаривать. Ни теперь, ни когда-либо еще. До свидания.

Гарри хотел было возразить, но дверь открылась, и вошли два крепких парня.

– Проводите мистера Тейлора.

С этого дня Гарри обнаружил, что находится на длинной наклонной плоскости, которая с каждым днем становилась все более предательской. Он позвонил леди Патриции Фармингтон, думая, что его появление вместе с ней послужит сигналом всему лондонскому обществу. Но ему сообщили, что она вышла замуж и теперь ждет ребенка. Многие из тех, кому она когда-то представила Гарри, слишком переменились, а те, кто его еще помнил, уже погоды не делали.

И тем не менее, Гарри старался втереться в доверие тех, кому достаточно было одного слова, чтобы открыть перед ним двери бизнеса. Он давал щедрые обеды в «Кафе Ройаль», усиленно играл в клубах Мейфэ и ухаживал за дочерьми людей из Сити – девушками, годившимися по возрасту ему в дочери. Несмотря на то что его шарм привлекал в его постель множество дебютанток, Гарри вскоре обнаружил, что все они просто развлекались, сравнивая его с более молодыми любовниками.

Немногим больше повезло ему, когда он начал делать серьезные звонки своим прежним знакомым из деловых кругов. Все они были предельно вежливы, но каждый ясно давал понять, что у них не найдется места для него.

– Тебе не следовало посылать сэра Томаса, – сказал ему один из них. – Боюсь, что он сказал свое слово. Эта старая развалина дала всем понять, что будет косо смотреть на каждого, кто захочет взять тебя.

Шли месяцы, и отчаяние Гарри перешло в панику. Если раньше Гарри просаживал свои деньги, играя в азартные игры, то теперь терял их на бирже в надежде сорвать хороший куш. По мере того как таяли его капиталы, он был вынужден оставить квартиру и вернуться в «Ритц», оставаясь там до тех пор, пока он не смог однажды оплатить месячный счет. С тех пор он менял более фешенебельные отели на менее дорогие. Это продолжалось до того момента, когда однажды вечером, не зная каким образом и почему, он оказался в «Королевской рати».

Медленное оцепенение сковало Гарри, когда он понял, что опустился так низко, как только было возможно. Воспользовавшись джином для укрепления логики, он мысленно проследил за своим трагическим падением, виной которому был не он сам, а те, кто подготовил против него заговор. Сквозь алкогольный туман он ясно понимал, что Роза поступила так из семейной солидарности. Стивен был ее единственным сыном. И несомненно он должен был продвинуться выше остальных. Гарри не мог винить ее за это. Но Мишель… Вот с кого начались все его беды, с этой маленькой лягушки, которая, вместо того чтобы пасть ниц, стала одной из самых популярных в Европе личностей.

Мишель удавалось все, чего домогался Гарри. Когда бы он ни думал, его злоба бурлила в нем, как в водовороте, становясь тем сильнее, чем более явным становилось крушение его планов. Потому что в своей злобе Гарри не мог не видеть собственное бессилие.

Гарри допил бутылку джина, которую принес ему старенький портье, и, взяв несколько шиллингов, спустился в паб. Он решил поесть немного запеченного с мясом картофеля и выпить пива на все остающиеся деньги, надеясь, что это поможет ему забыться.

Гарри осторожно накалывал вилкой последние горошины, когда кто-то проскользнул на место напротив него.

– Привет, Гарри. Давно не виделись.

Человек с улыбкой промотавшего состояние взглянул на того, кто по всей вероятности должен был быть призраком – на Стивена Толбота.

Кассандра Мак-Куин была в отчаянии от того, что ей приходилось уезжать из Нью-Йорка. Дело было не только в том, что этот город покорил ее своим волшебством, но и в том, что Кассандра страдала от того, что расставалась с отцом. Жизнь рядом с ним вернула ей чудесные воспоминания детства, когда они все вместе путешествовали по Европе. Для Кассандры отец был и другом, и наперсником, тем, кто давал ей чувство любви и безопасности, тем мужчиной, в обществе которого мать смягчалась.

Оказавшись дома в Париже, Кассандра повесила над своим столом календарь и отметила крестиком день приезда отца. Насколько она понимала, это произойдет еще очень не скоро. Она переживала и за мать. Со времени их возвращения Мишель работала день и ночь. Через их квартиру валил поток посетителей, мужчин и женщин со страхом в глазах и робким выражением на лицах, которые говорили по-немецки и по-польски и еще на каком-то языке, определить который Кассандра не могла и который назывался, как она потом узнала, идиш. Иногда эти люди оставались на день-другой, а потом исчезали так же молча, как и появлялись. Когда бы Кассандра ни спросила мать, кто были эти люди, Мишель отвечала, что это друзья ее друзей из Германии.

По пути из школы домой Кассандра решила полакомиться мороженым в кафе. Наблюдая за тем, как мадам Деламан кладет в блюдо ванильные шарики, она болтала с ней о житье-бытье на Иль Сент-Луи. Мадам Деламан, которая держала еще и кондитерскую, а ее муж был местным мясником, знала Кассандру с самого детства. Так же, как и она, Кассандра любила посплетничать.

– Alors, ma petite, еще два дня, n'est-ce pas? Кассандра лизнула мороженое, засмеявшись и скрестив пальцы.

– Не переживай, – мадам Деламан хлопнула себя по лбу.

Она считала себя непогрешимым психоаналитиком и любила рассказывать о своих хитростях всем, кто готов был ее слушать. Кассандра знала их наизусть.

– Merde! – мадам Деламан сплюнула. – Кто этот придурок?

Длинный черный «Ситроен» резко затормозил напротив, его мощный двигатель работал на холостых оборотах.

– Не волнуйтесь, мадам, – сказала Кассандра, – я посмотрю, кто это.

Кассандра шагнула на тротуар, и ее тут же ослепило послеполуденное солнце. Она подняла руку, заслоняя глаза, и в этот момент услышала, как открылась дверца машины.

– Bonjour, мадемуазель Мак-Куин, – прошептал низкий голос. Пара рук обхватила руки Кассандры, втаскивая ее в машину.

– Нет! – завопила она, отбиваясь.

Похититель выругался, когда Кассандра стукнула ногой его по колену. Ее схватили за волосы и бросили на пол машины.

– Vite allez!

Скрипнув тормозами, «Ситроен» сорвался с обочины, одна дверца дико болталась. Мадам Деламан выбежала на улицу и увидела, как мелькнула в воздухе рука перед тем, как машина с Кассандрой исчезла за углом.

На другом конце города, в фешенебельном районе Опера, Стивен Толбот наслаждался обычным восхитительным парижским ланчем, начавшимся в полдень и только что, в половине пятого, подходившем к концу. За столом сидело шесть человек: двое мужчин, представляющих французские банки, любители верховой езды, и три очаровательных леди, лет 24–26. Две из них были любовницами, а третья, ловившая каждое слово Стивена, намеревалась стать подружкой этого богатого, красивого, и что не менее важно, молодого американца.

Стивен взглянул на часы и сделал знак принести счет. Несмотря на протесты, которые были больше данью вежливости, нежели искренности, он уплатил за ланч и предложил блондинке прогуляться. Девушка уже видела себя в витринах Картье, Шанель и Гермес. То, что гостиница Стивена находилась на той же улице, было удобным совпадением.

Мишель работала в библиотеке, когда услышала завывание полицейских сирен. Это отвлекло ее, потому что на Иль Сент-Луи, в отличие от остальных парижских улиц, редко слышали сирену. Этот район считался одним из самых спокойных в Париже.

– Там детектив хочет поговорить с вами, мадам, – объявила Эрнестина, экономка Мишель. – Инспектор Сави.

Мишель посмотрела на бумаги на столе и как можно спокойней сказала:

– Я выйду к нему через минуту.

Услышав, что дверь закрылась, Мишель начала собирать папки, с которыми работала. Она спрятала их за потайной панелью в книжном шкафу, осмотрела себя в зеркале и глубоко вздохнула. Неужели французские власти наконец-то раскрыли ее работу с беженцами?

Инспектор Арман Сави оказался высоким и, несмотря на средний возраст, мускулистым мужчиной с совершенно седыми зачесанными назад волосами, глаза которого смотрели на мир скорее с подозрением, нежели с сочувствием. Мишель немедленно догадалась, что он был очень суровым человеком.

– Извините за вторжение, мадам Мак-Куин, – сказал Сави без всякого вступления, предъявив Мишель свое удостоверение. – Не могли бы вы рассказать мне кое-что о своей дочери?

Мишель была в замешательстве.

– Кассандре? Но зачем? Она же здесь, Эрнестина?

– Нет, мадам, – ответила экономка, – она не приходила из школы.

– Но она должна уже быть дома, – начала Мишель, – несчастный случай?

– Мадам, вы посылали кого-нибудь забрать дочь? – спокойно спросил Сави.

– Нет! Кассандра сама ходит каждый день домой. А что происходит?

– Пожалуйста, выслушайте меня, мадам, внимательно. У нас есть повод подозревать, что ваша дочь похищена…

– Нет!

– Мадам, послушайте. Это случилось менее двадцати минут назад перед кафе мадам Деламан. Она все видела и немедленно вызвала нас. У похитителей есть небольшое преимущество во времени. Если вы располагаете какой-либо информацией, которая может нам помочь, скажите мне. Дорога каждая минута.

– Я не знаю, – расплакалась Мишель. – Зачем кому-то понадобилось похищать ее?

– Как раз это вы и должны нам сказать, мадам. Вы получали какие-нибудь угрозы по телефону или письменно? Не замечали ли вы незнакомцев в округе? Не говорила ли ваша дочь, что ее преследуют по дороге в школу?

– Нет! Нет! Нет! – кричала Мишель. Арман Сави потерял всякую надежду.

Если в адрес этой женщины и ее дочери не было никаких угроз, ему нужно было решить, с чего начать. Без описания похитителей и с немногими подробностями, известными о машине, чей вид был вполне обычным для Парижа, он должен был начать с самого начала. Внешне Сави не выдавал своих сомнений или растерянности.

– Как была одета ваша дочь, мадам?

Мишель смотрела на него так, словно он был помешанным.

– Мой ребенок пропал, а вас интересует мода!

– Мадам, – жестко сказал Сави. – Сейчас мои люди опрашивают мадам Деламан. Другие разговаривают в школе с учителями. Третьи обзванивают ее друзей, чтобы узнать, не произошло ли сегодня что-либо необычное. Здесь у меня водитель ждет описания вашей дочери, чтобы отвезти его на Иль де ла Ситэ. Чем скорее оно будет туда доставлено, тем скорее мы сможем расклеить ее портрет по городу, – он помолчал. – Тем скорее кто-нибудь увидит ее и позвонит нам.

Мишель подняла на него совершенно безумные глаза:

– Почему? – прошептала она. – Почему?

– Я не знаю, мадам. Может быть, вы знаете. Но сначала нам необходимо знать, во что она была одета. Пожалуйста, помогите нам.

 

45

Во времена римлян Париж назывался Лютеция, отчего и пошло современное определение – «город света». Но под Парижем есть еще один город, целая сеть, протянувшаяся на 188 миль. Известняк, добывавшийся в этих карьерах, использовали для строительства города. Сами выработки служили убежищем для святых и злодеев и, наконец, местом упокоения останков шести миллионов душ – катакомбы.

Именно здесь во времена гонений на христиан святой Денис – покровитель Франции, служил мессы для посвященных. Во время Черной смерти 1348 года, когда мертвых в городе было больше, чем живых, выжившие спускались в катакомбы, чтобы спастись. В поздние времена контрабандисты использовали подземные переходы для переправки самых различных товаров в обход таможни, которая никогда не осмелилась бы преследовать их в тоннелях. Гастон Леру прославил катакомбы в «Призраке в опере», а Виктор Гюго описал их в «Соборе Парижской Богоматери». Но как бы знамениты они ни были, только самый отважный парижанин мог спуститься туда. В мире вечной тьмы было легко заблудиться. Если это случилось, то только вмешательство провидения могло подсказать дорогу назад. Тем не менее, в катакомбах были свои обитатели – воры, убийцы, наркоманы и сумасшедшие, каждый из которых ревниво охранял свою территорию. Для обитателей катакомб всякий попавший туда был их законной добычей.

На глубине девятнадцати футов под сердцем Парижа сидел Гарри Тейлор, прижав колени к груди и уставившись в лужи света, отбрасываемого четырьмя керосиновыми лампами. Тени плясали на песчаных стенах галереи – куполообразного пространства шириной в двадцать, длиной в сорок и высотой в двенадцать футов. На стенах были видны отпечатки древних окаменевших существ – обитателей моря, ископаемые кости которых впечатались в камень. Из угла поднималась старая зловонная грибница, на которой предприимчивые обитатели катакомб выращивали знаменитые парижские шампиньоны. Гарри Тейлору было холодно, и он чувствовал себя несчастным. Несмотря на то, что у него была теплая куртка, постель и одеяла, еда и лекарства, он не мог отделаться от сырости, которая пронизывала его до мозга костей. На всякий случай у Гарри был пистолет.

То, что лежало на полу в нескольких футах от него, было Кассандрой Мак-Куин. Гарри взглянул на часы и открыл маленькую аптечку. Кроме обычных средств первой помощи там имелся набор шприцев, с приготовленной дозой морфия в каждом. Восемь часов назад, когда двое немцев держали ее на заднем сиденье автомобиля, Гарри сделал ей первую инъекцию. Теперь пришло время для второй.

Гарри склонился над лежащей без сознания девочкой, которая, как оказалось, еще крепко спала. Она была так невинна и так беззащитна. Гарри смотрел на нее, но видел Мишель. «Проклятье!» – подумал он. Ему не хотелось использовать ребенка для того, чтобы устранить Мишель. В этот миг он понял, как мало он задумывался о том, что делает, и как низко он пал. Гарри колебался, не зная, нужна ли еще одна доза наркотика. Но что, если он задремлет, а Кассандра проснется и сбежит от него до того, как он сможет остановить ее? Он не сможет тогда найти ее в этом огромном лабиринте. И тогда все пропало.

Гарри воткнул кончик блестящей иглы в слабую руку Кассандры и снова отполз к успокоительному свету. Он бы отдал свои зубы мудрости за глоток алкоголя, но это, конечно, было запрещено. Оставив руку, державшую пистолет, свободной, он по плечи завернулся в одеяло. Сорок восемь часов – это все, что ему нужно перетерпеть. Он повторял себе, что это небольшая плата за еще одни шанс в жизни.

План, разработанный Стивеном Толботом в лондонском пабе, был простым и действенным. Гарри отправится на каникулы в Париж, смешавшись с тысячами туристов, ежедневно пересекающих Ла-Манш.

В назначенный день Гарри и еще двое, личность которых не должна заботить Гарри, схватят Кассандру на улице и отвезут в заранее приготовленное убежище в катакомбах.

– Там будет все, что нужно, – заверил его Стивен. – Твоя единственная забота – присматривать за ней, пока мы не договоримся о выкупе.

– Выкупе? Мне казалось, ты говорил…

– Это похищение с целью получения выкупа, Гарри, – терпеливо отвечал Стивен. – Полиция будет ждать требований выкупа, и они их получат. Нужно изолировать Мишель и предупредить ее, что до тех пор пока она не согласится продать свою долю в «Глобал» по назначенной цене, она не увидит Кассандру. Как только у меня на руках будут бумаги, ты освободишь девочку.

Пальцы Гарри дрожали, когда он взял свой стакан джина и одним глотком выпил его.

– Не годится, – сказал он резко. – Я не могу… Слишком опасно.

– Думаю, ты не понял, – ответил Стивен холодно. – У тебя нет выбора.

– Черта с два! Я могу прямо сейчас уйти отсюда…

– И прямо в тюрьму. Гарри уставился на него.

– Ты и вправду думал, что я приду к тебе не подготовившись? Мне не нужно было долго искать тебя, Гарри. И еще меньше времени мне было нужно, чтобы узнать подробности твоего милого сговора с сэром Томасом Балантином. Как ты думаешь, что сделает с тобой Роза, когда узнает, что вместо того чтобы помочь ее дорогому брату, ты просто собирался всадить ему нож в спину?

Гарри облизнул потрескавшиеся губы:

– Я не знаю, о чем ты говоришь.

– Не держи меня за дурака, Гарри! – тихо сказал Стивен. – Если ты считаешь, что сейчас тебе очень плохо, то, обещаю тебе, что, как только Роза доберется до тебя, это покажется тебе просто раем.

Гарри знал, что Стивен не блефует. В его холодных глазах сверкали огоньки жестокого удовольствия.

– Если я помогу тебе, то что буду иметь с этого?

– Мишель продаст мне свою долю, а это значит, что я, а не мать, буду контролировать туристический бизнес. Мне будет нужен человек, которому я могу доверять дела. И ты станешь этим человеком, Гарри. Ты получишь Европу, как ты этого и хотел.

Мысли Гарри путались. Стивен встал и потрепал его по плечу.

– Не думай об этом до завтра. Я увижу тебя здесь в это же время. И ни с кем не говори об этом. Я узнаю все равно и, поверь мне, убью тебя.

В эти несколько часов началась настоящая полицейская облава на похитителей Кассандры Мак-Куин. Обычное расписание радиопрограмм было прервано специальным сообщением, чтобы рассказать о деталях похищения и дать описание пропавшей девочки. В редакциях газет менялись первые полосы газет, чтобы поместить сообщение о Кассандре и ее фотографию. Во всех участках города заступившим в ночное дежурство полицейским раздавали поспешно сделанные плакаты с изображением девочки. Детективы прочесывали городские бордели, игорные дома и ночные клубы, цепляясь за любую информацию. Поступило указание от самого министра внутренних дел приложить все усилия для розыска Кассандры Мак-Куин.

Мишель бродила по квартире не в состоянии поверить, что ее мир перевернулся вверх ногами. Двое вооруженных людей охраняли парадную дверь. В квартире двое полицейских подсоединили провода ко всем телефонам, пытаясь подключиться к возможным звонкам похитителей. Еще один полицейский возился с магнитофоном, а четвертый методично просматривал все вещи, от одежды до дневника, в комнате Кассандры.

Мишель заперлась в спальне и там, за закрытыми дверями, смотрела из окна на освещенную луной Сену, вознося свои молитвы к подернутой тучами луне. «Кто мог сделать такое? Зачем?» Мишель знала ответ на оба вопроса. И это делало все еще более ужасным, потому что она не могла поделиться этим с инспектором Сави.

«Роза рассказала Стивену о моих подозрениях. Он в свою очередь поднял на ноги немцев… А это значит, что они захотят чего-то такого, что только я могу дать им в обмен на Кассандру. Они не причинят ей вреда, иначе им будет нечем торговаться».

Эти мысли и разозлили Мишель, и придали ей надежды.

«Я дам им все, чего они хотят, но только пока они не тронут Кассандру. Но раз ее уже нет здесь, то спасти…»

В дверь постучали, и вошел Сави в сопровождении степенного пожилого мужчины – врача Мишель.

– Я попросил доктора прийти со мной на случай, если вам будет что-нибудь нужно, – объяснил Сави. – Возможно что-то, что поможет вам уснуть.

Мишель обняла врача.

– Спасибо, я в порядке.

Сави критически посмотрел на нее. Если принять во внимание суматоху последних часов, включая настойчивый допрос, которому он ее подверг, Мишель оставалась удивительно сдержанной.

– Я думаю, что вам нужно непременно отдохнуть, – тепло сказал доктор. – Я принес успокоительное.

– Нет! – сказала Мишель твердо. – Я не хочу быть под действием наркотиков, когда что-нибудь случится. А это может произойти в любой момент. Не так ли, инспектор?

Сави наклонил голову.

– Но с другой стороны, вы были бы бодрее, если бы немного поспали.

Мишель отвернулась, но Сави успел заметить твердую решимость и ожидание в ее глазах.

«Она знает что-то, о чем не говорит…»

Арман Сави позвонил вниз и велел шоферу принести ему кофе. Он собирался не спускать глаз с Мишель, а значит, ночь будет долгой.

Она пошевелилась только раз, пальцы вцепились в повязку на глазах. Было ощущение холода и сырости. Переворачиваясь, она почувствовала, что кто-то взял ее за руку. Голова откинулась назад, когда что-то холодное и острое кольнуло ее. В этот миг Кассандре показалось, что она умерла.

Проснувшись на следующее утро, Мишель пожалела, что не послушалась доктора. Каждая косточка ныла так, словно ее били. По печальному выражению лица Эрнестины Мишель поняла, что новостей нет. Она бросила ненавидящий взгляд на газеты с кричащими заголовками и оттолкнула их.

– Это принесли рано утром, мадам, – мрачно сказала Эрнестина, подавая ей запечатанную телеграмму.

– Спасибо.

Она знала, от кого была телеграмма. Она была от Монка, полная горя и злости. Он сообщал, что будет в Париже со следующим пароходом. Но Мишель слышался только его спокойный, настойчивый голос, просящий ее подождать, не уезжать из Нью-Йорка без него. Но что бы это изменило? Могло ли присутствие Монка предотвратить похищение Кассандры? Неопределенность терзала Мишель.

Мишель рассеянно допивала вторую чашку кофе, когда услышала шум в гостиной. Инспектор Сави вошел, раздраженно качая головой.

– Доброе утро, мадам, – сказал он. – Извините, пожалуйста, за вторжение, но министр внутренних дел ждет вас.

– Министр?

– Он хочет лично удостовериться, что делается все, что только в человеческих силах.

Мишель не оставила без внимания упрек в тоне Сави. Что нужно полиции помимо всего прочего – это политическая помпа.

– Пригласите его, я сама о нем позабочусь.

Инспектор Сави вспыхнул благодарной улыбкой и открыл дверь дородному лысеющему министру, который вбежал с распростертыми объятиями.

– Мадам, я безутешен, – закричал он.

Мишель смотрела совсем не на него. Позади министра стоял Стивен Толбот.

– Стивен?

– Здравствуй, Мишель. Жаль, что мы встречаемся при подобных обстоятельствах.

Глаза Мишель сверкнули.

– Что ты здесь делаешь?

_ Я приехал в Париж на прошлой неделе, – спокойно сказал Стивен. – И как только узнал, что произошло, сразу же связался с Розой. Она ничего конкретного не предложила. Мсье министр хотел увидеть собственными глазами, как продвигается расследование.

Мысли Мишель путались, когда она слушала болтовню министра. Она вернулась к Стивену, когда это стало возможным.

– Когда ты приехал в Париж?

– Я же сказал тебе, на прошлой неделе. Я как раз завтракал с друзьями, когда… когда это случилось. Поверь мне, Мишель, я так же, как и ты, расстроен всем происшедшим.

Мишель подавила в себе бешенство. Все ее подозрения насчет Стивена всплыли в мозгу. И вот он был здесь, во плоти, с убедительным алиби, ничуть не меньше.

Мишель была уверена, что министр и инспектор Сави были удивлены ее живым интересом к Стивену.

– Спасибо за заботу, Стивен, – холодно сказала она, – и, пожалуйста, поблагодари Розу за внимание. Но, как видишь, полиция прилагает все усилия.

Мишель быстро перевела министру свою последнюю фразу. Он развел руками, как бы говоря: «Ну, конечно, на меньшее я и не рассчитывал».

– Пожалуйста, Мишель, – сказал Стивен, как бы собираясь уходить. – Если я могу что-то сделать, что угодно, позвони мне. Я в «Мерис».

После того как они с министром ушли, инспектор Сави, задумчиво наблюдавший за Мишель, коротко сказал:

– Между вами чувствуется неприязнь.

– Это было давно, в Нью-Йорке. Но это не имеет отношения к случившемуся.

– Вы уверены, мадам?

– Да.

Инспектор пожал плечами. Оба поняли, что он ей не верит.

В четыре часа того же дня, ровно через двадцать четыре часа после похищения, в разных районах Парижа произошло два события.

Хорошо одетый смуглый мужчина вошел в контору банкира Ротшильда. Он вручил секретарше запечатанный конверт, сказав, что дело очень срочное и конфиденциальное. Отнеся конверт Эмилю Ротшильду, секретарша вернулась сказать, что банкир хочет поговорить с ним. Посланца не было.

Звонок на двери задребезжал как раз в тот момент, когда мадам Деламан собиралась закрывать кафе. – Извините, мсье, но…

– Это не надолго, – сказал ей мужчина с темными глазами. – Я хочу, чтобы вы меня внимательно выслушали, потому что, если вы не сделаете так, как я скажу, la petite fille умрет. Вы знаете, о ком я говорю?

Мадам Деламан в ужасе кивнула.

– Вы закроете магазин как обычно. После этого вы испечете маленький торт и отнесете его мадам Мак-Куин. Между коробкой и тортом вы положите это.

Он вручил ей запечатанный конверт.

– Но полиция, – запротестовала кондитерша.

– Полиция вас знает, – прошептал человек, – вы добрая самаритянка, приносящая утешение скорбящей матери. У вас не возникнет затруднений. Постарайтесь убедить мадам, что торт восхитительный и что нужно следовать инструкциям. Если она не сделает этого, если вы ошибетесь, la petite умрет.

– Алло, Эмиль!

– Мишель! Так приятно тебя слышать. Ты в порядке?

– Да. Вообще-то я получила кое-какие ободряющие новости.

– Я тоже.

– Может, мы могли бы обсудить это завтра утром?

– Думаю, да.

– Спокойной ночи, Эмиль.

– Спокойной ночи, ma chère. Мужества…

На следующее утро Мишель проснулась в четыре часа. Она надела свободную удобную одежду, которая была приготовлена с вечера, и тихо пробралась в кухню через заднюю дверь спальни. Она слышала, как в гостиной храпел инспектор, а из комнаты за кладовкой доносилось предательское посвистывание Эрнестины. Она осторожно открыла дверь, которая вела к черному ходу, и направилась вниз по темной и узкой винтовой лестнице, вздрагивая от предрассветного воздуха, вползающего под свитер.

«Это сумасшествие».

Но это ее единственный шанс. В письме под тортом были краткие и ясные инструкции. Их автор не сомневался, что если Мишель хочет вернуть Кассандру живой, она будет следовать им в точности. Мишель даже не пришло в голову поделиться информацией с инспектором. Втянуть в это дело полицию означало подвергнуть Кассандру еще большей опасности.

Мишель проскользнула мимо мусорных баков, обогнула дровяной сарай и выглянула из-за угла на улицу. Полицейская машина была припаркована напротив дома, шофер крепко спал, привалившись к дверце. Мишель убедилась, что кругом ни души, и быстро побежала по улице, стараясь держаться в тени.

В этот час парижское метро еще не работало, но Мишель знала место на бульваре Сен-Мишель, где собирались на чашку кофе и рюмку кальвадоса дежурившие ночью таксисты, перед тем как идти домой. Она предложила тройную плату тому, кто довезет ее на площадь Данфер-Рошерю, и вскоре уже неслась на север по пустынному бульвару. На площади, которая была еще и главным пунктом пересечения линий метро, Мишель спустилась в пешеходный тоннель. Она шла по нему до металлических ворот, похожих на гармошку. Ворота были закрыты.

– И что же будем делать дальше? У Мишель сердце ушло в пятки.

– Я не хотел испугать тебя, – сказал Эмиль Ротшильд, обнимая ее.

– Я уже постарела на десять лет, – побранила его Мишель. – Ты принес деньги?

Банкир, чье помятое лицо свидетельствовало о бессонной ночи, вручил Мишель толстый сверток, обернутый белой, как у мясников, бумагой. – Один миллион франков. А что теперь?

– У похитителей страсть к истории. Я иду в катакомбы.

– Нет! – Ротшильд побледнел. – Это невозможно! Ради Бога! Мишель, там же целый лабиринт. Ты заблудишься.

– Они дали мне хорошие указатели.

– Но ты будешь совсем одна!

– Так и должно быть, Эмиль. У меня нет выбора.

– Я не могу позволить тебе идти туда в одиночку, – упрямо говорил банкир. – Мы должны вызвать полицию.

– Знаешь, что случится, если мы сделаем это? Похитители выбрали катакомбы, потому что здесь они могут следить за мной. Они сразу же узнают, если кто-то пойдет за мной следом.

– Это просто жестоко! Мишель сунула деньги в сумку.

– Я должна идти, Эмиль. Ты сделал свое дело. Я позвоню тебе, как только смогу.

Мишель поцеловала его в щеку и, не оборачиваясь, пошла в противоположном направлении.

«Только пусть Кассандра будет в безопасности», – молила она с замирающим сердцем.

Резкий звонок телефона взорвал чуткий сон Армана Сави.

– Инспектор Сави? Это Стивен Толбот. Сави моментально проснулся.

– В чем дело, мсье Толбот?

– Я не совсем уверен, инспектор. Я как раз выходил из квартиры друга, когда увидел мадам Мак-Куин на Данфер-Рошерю, она шла к станции метро. Я подумал…

– Пожалуйста, не вешайте трубку, мсье Толбот.

Сави сорвался с дивана и бросился в спальню Мишель. Он выругался, увидев пустую кровать. Сави бросился к телефону:

– Когда вы ее видели, мсье?

– Минут пять назад. В общем-то я звоню из будки на станции.

– Метро закрыто, – сказал Сави скорее самому себе, нежели Толботу. – Вы видели, куда она пошла?

– В один из пешеходных тоннелей, инспектор. Что-то не так, да?

«Ты прав, mon ami».

Вчера реакция Мишель на приход Стивена Толбота показалась ему крайне показательной. Незаметно он проверил время и место обеда, на котором присутствовал, как он сказал сам, американец. Алиби подтвердилось. Но это не уменьшило подозрительности Сави. Что-то происходило между Мишель и Стивеном Толботом, что-то, что имело отношение к похищению и что Сави намеревался узнать. Он мысленно решил проверить точно, где Стивен провел эту ночь. То, что ему довелось увидеть Мишель Мак-Куин на Данфер-Рошерю, было счастливым совпадением. Похоже, что даже слишком счастливым.

– Хотите, чтобы я пошел за ней, инспектор? – спросил Стивен Толбот.

– Нет, – твердо ответил Сави. – Не предпринимайте ничего, пока я не приеду. Я уже выезжаю.

– Но, инспектор…

– Делайте, как я говорю. – Сави бросил трубку.

«Какого черта она делает на Данфер-Рошерю?» И хотя он упорно напрягал память в поисках ответа, остальное происходящее казалось ему достаточно ясным. Каким-то образом требование выкупа было доставлено Мишель, а с ним и указания, куда и когда прийти. Сави перебрал всех, кто находился в квартире в течение последних двадцати четырех часов. Это были Эрнестина – экономка, доктор и женщина, хозяйка кондитерской – мадам Деламан. Первых двух Сави исключил сразу же: экономка не покидала квартиры, а доктор был тем человеком, который ни при каких обстоятельствах ни за что не разрушит жизни пациента. Этим курьером могла быть мадам Деламан. Зажав трубку между ухом и плечом, Сави пытался надеть куртку. Когда его соединили со штабом, он вызвал две машины.

– Прикажите патрулю подождать меня, – сказал он и добавил. – Убедитесь, что у них с собой оружие.

«Данфер-Рошерю… Но метро закрыто, и она не может войти на станцию. Только не в тоннель для поездов. Что же там еще есть?»

Водитель Сави был вызван из снов стуком в стекло.

– Данфер-Рошерю, – рявкнул Сави. – Что же там такое?

Сонный полицейский решил, что его шеф сошел с ума.

– Метро?

– Да, идиот! Полицейский зевнул.

– Там еще есть катакомбы. Мой сынишка все допекает меня, просит взять его…

– Вот оно!

Сави схватил радиотелефон и связался со штабом. Через десять минут у него было имя геолога центральной службы карьеров – ведомства, смотревшего за катакомбами с XIX века.

– Найдите ее адрес и пошлите за ней машину немедленно, – рявкнул Сави. – Да, сейчас! Если кто-то начнет тянуть, отсылайте его прямо к министру внутренних дел. Она нужна мне на Данфер-Рошерю через полчаса.

Он повернулся к шоферу: – Ну, чего ждешь?

Если бы стальная дверь не была помечена, как говорилось в письме, Мишель бы прошла мимо. Дверь, похоже, была запечатана пломбой в бетонной арке, которая уходила Бог знает куда. Мишель уперлась ногой и толкнула, дверь подалась на несколько дюймов. Напрягшись, Мишель удалось сделать щель достаточной для того, чтобы протиснуться в нее.

Мишель сделала два шага в темноте и вскрикнула, когда ее нога наткнулась на что-то. Она встала на колени, дотронулась пальцами до грубой ткани. Она быстро развязала ремешок и, пошарив внутри рюкзака, нашла большой мощный фонарь. К его ручке была прикреплена карта.

«Слава Богу».

Свет помог ей преодолеть страх. Мишель заставила себя отключиться от всех шорохов из темноты: возни крыс, медленного капанья воды со сталактитов, шуршания каких-то существ, невидимых ей. Она сосредоточилась на карте. Как и обещали похитители в своем письме, она содержала все подробности, так что она не заблудилась бы в темноте лабиринта. Мишель посветила вокруг и сделала первый шаг.

Она медленно и неуверенно шла. Перед каждым поворотом Мишель изучала карту. Она шла по известняку, гладкому, как стекло. Иногда, чтобы протиснуться в расщелину, ей приходилось ползти. Чем глубже она спускалась, тем сильней становилась клаустрофобия.

«Кассандра… Думай только о Кассандре».

Мишель потеряла счет времени. Ее продвижение казалось ужасающе медленным, но идти быстрее она не могла. Дважды она чуть было не повернула не в том месте. С этого момента она все время держала карту на свету, переводя взгляд с бумаги на тропу под ногами.

Мишель подошла к повороту и увидела пробивающийся из-за острой скалы свет. Она подалась вперед, протискиваясь в узкую расщелину, и ввалилась в галерею с песочного цвета стенами. Там сидел человек в темном капюшоне, окруженный керосиновыми лампами.

– Вы кто?

Мишель резко вскрикнула и бросилась вперед. Ей было безразлично, что у него пистолет и что он велел ей не двигаться. Рядом с ним она увидела тело, завернутое в спальный мешок. На повернутом к ней лице была повязка. Это была Кассандра.

Стивену было нетрудно найти галерею. Он запомнил дорогу. Именно он давал Гарри указания, как нарисовать карту. Пройдя тем же путем, которым незадолго до него прошла Мишель, он согнулся и вошел в галерею. Мишель склонилась над Кассандрой, держа голову дочери на коленях. Кассандра застонала и заворочалась, слабо мотая головой из стороны в сторону.

– Мне казалось, я велел тебе дать ей вовремя долю морфия, – сказал Стивен.

Мишель с удивлением смотрела на него.

– Стивен! – До нее дошел смысл сказанного им. – Морфий… Ты знаешь об этом? Кто он? – Мишель указала на загадочную фигуру с пистолетом.

– Ради Бога, Гарри, сними этот дурацкий капюшон, – велел ему Стивен.

– Гарри?

Мишель не понимала, что происходит, словно весь мир перевернулся вверх тормашками.

– Вы увезли Кассандру?

– Здорово придумано, Стивен! – закричал Гарри, стаскивая капюшон. – Ты обещал, что она никогда не узнает, что я в этом замешан.

Мишель ахнула, когда Гарри открыл лицо. Она переводила взгляд с одного на другого, а страх переходил в гнев.

– Ради Бога, что ты делаешь?

– Почему бы тебе не рассказать ей, Гарри? – предложил Стивен, придвигаясь к свету. – И давай побыстрее. Полиция не отстанет.

– Почему бы тебе не принять наши предложения? – зарычал Гарри.

– Предложения? О чем ты говоришь? Все, что вам было нужно – это деньги! – она бросила Гарри сверток. – Давай открывай. Все здесь.

Гарри со злостью разорвал обертку.

– Проклятье, что это? Нам не нужны деньги! Ты должна была принести свои документы по дорожным чекам.

– Не знаю, о чем вы говорите.

Сердце Мишель забилось, когда Стивен упомянул полицию. Теперь ей хотелось потянуть переговоры, воспользовавшись заминкой, в то время как полиция шла по следу.

– Похоже, нам придется изменить планы, – сказал Стивен.

– Что ты имеешь в виду?

– Гарри, Гарри, – проворчал Стивен. – Она просто надула нас! Теперь она видела наши лица. И ты понимаешь, мы не можем дать ей уйти.

– В письме ничего не говорилось о соглашении! – закричала Мишель. – Все, что вам было нужно – деньги!

Кассандра приподняла голову и застонала.

– Maman.

– Все хорошо, дорогая, я здесь. Все будет хорошо. Нас освободят…

Гарри смотрел на Стивена как сумасшедший.

– Но если мы не можем дать им уйти, то…

– Верно, Гарри. Ты должен их убить. Гарри дико замотал головой.

– Я не могу! Это не то, что мы планировали. Никто не должен был пострадать.

– Во Франции минимальное наказание за похищение – гильотина, Гарри. – Тихо сказал ему Стивен. – Если они не умрут, то умрешь ты.

Глядя в безжалостные глаза Стивена, Гарри понял, что именно этого Стивен и хотел с самого начала. Он поверил в убедительные детали похищения, потому что хотел верить. Он не задавал вопросов и не прислушивался к голосу совести, потому что боялся.

– Ты же знал, что этим кончится, не так ли? – пробормотал Гарри, помахивая пистолетом. – Ты хотел, чтобы она увидела меня, и мне пришлось бы убить ее.

– Обеих, Гарри, – поправил его Стивен. – Они обе должны умереть.

Мало-помалу то блестящее будущее, которое видел перед собой Гарри начало растворяться. Обещание второго шанса в жизни отброшено в это сырое подземелье – предвестник того, что произойдет с ним. Мысль о том, что его бросят в камеру, где он будет ежедневно ожидать, когда лезвие гильотины упадет на него, ужаснула Гарри. Лучше бы ему бежать на край света.

Гарри поднялся на ноги.

– Я ухожу отсюда. Ты можешь делать что угодно.

– Не глупи! Ты не выйдешь отсюда живым!

– Ты сообщил в полицию, да? – мрачно сказал Гарри. – Они знают, где нас найти. Но они должны прийти только тогда, когда я убью Мишель и Кассандру. Тогда ты сдашь меня и станешь героем, который помог остановить меня. Полиция тебе поверит. Почему бы нет? Я опустившийся пьяница. Как раз на это ты и рассчитывал в отношении меня…

Стивен прыгнул вперед, его пальцы сжали руку Гарри, державшую пистолет. Они оба повалились на твердый известковый пол, борясь за оружие. Мишель воспользовалась моментом. Со стоном она подняла Кассандру на ноги, забросив ее руку себе на плечо.

– Пожалуйста, chérie, ты должна идти. Иди, Кассандра!

Мишель побрела по скользкому полу, поддерживая Кассандру за талию.

– Еще немножко, моя дорогая, пожалуйста… Выстрел был столь сильным, что Мишель показалось, что одна лампа потухла. Как будто железная рука великана швырнула ее вперед. Она рухнула на пол, раскинув руки. В спине ужасно жгло.

– Кассандра… – она слабо вскрикнула. Ее пальцы скребли пол, пытаясь дотянуться до дочери.

От звука выстрела Стивен и Гарри перестали бороться. Первым пришел в себя Стивен. Он умудрился так вывернуть руку Гарри, что дуло пистолета уперлось тому прямо в грудь.

– Прощай, Гарри! – прорычал Стивен, глядя в дикие глаза Гарри, сильнее нажимая на курок.

Второй выстрел обдал Стивена кровью. Он перевернул тело Гарри на спину. Когда смолкло эхо от выстрела, он услышал слабый стон девочки и мужские голоса где-то в глубине катакомб. Поднявшись на ноги, Стивен направился к Кассандре, готовый разбить ей голову об острый край скалы.

Выстрелы отозвались в мозгу Кассандры, разорвав паутину наркотического дурмана. Она крикнула, зовя мать, пытаясь до нее дотянуться. Но вместо этого ее рука наткнулась на что-то горячее, и она отшатнулась.

– Maman…

Кассандра попыталась стащить с глаз повязку, когда на нее навалилась ужасная тяжесть, и она почувствовала на щеке горячее дыхание. Ее голову подняли за волосы, а потом внезапно ударили лицом о камень. Она потеряла сознание.

«Нельзя умирать… не умру».

Ее пальцы вцепились в то горячее, что ей только что подвернулось. Коснувшись ладонью дна керосиновой лампы, Кассандра закричала. Последним отчаянным рывком она дернулась в сторону, высоко подняв лампу, пытаясь разглядеть ту тяжесть, что придавила ее.

Уголком глаз Стивен заметил нависшую над ним лампу. Внезапное движение Кассандры застало его врасплох. Он выбросил вверх руку, но стекло разбилось о его лицо, керосин потек по лицу, сжигая кожу.

Стивен заревел от боли, оттолкнув Кассандру. Он катался по полу, царапая лицо руками. Когда инспектор Сави с полицией ввалились в галерею, они с ужасом увидели человека, стоящего на коленях с запрокинутой, как в молитве, головой, все лицо которого было объято пламенем.

 

46

Сначала она ощутила запахи мазей, дезинфецирующих средств и медицинского спирта, затем жесткую накрахмаленную ткань, раздражавшую нежную кожу ее грудей. Кассандра открыла глаза, щурясь от яркого солнечного света. Она остановила свой взгляд на белой эмалевой спинке кровати, затем перевела взгляд на простое деревянное распятие на противоположной стене.

– Кассандра… солнышко.

Кассандра тихо заплакала. Ее слезы казались ей чудом, потому что она думала, что ослепла. Но чудо продолжалось и тогда, когда она повернула голову и увидела своего отца, сидящего у кровати.

– Все будет хорошо, солнышко. Только хорошо.

– Мама…

Она говорила с трудом, но ей безумно хотелось произносить слова. Кассандра попыталась сесть, и Монк мягко поддержал ее спину. Он поднес бумажный стаканчик с водой к ее губам, и она с благодарностью выпила воду.

– Где я?

– В больнице. Ты в полной безопасности. Ты крепко спала.

Кассандра попыталась улыбнуться, но слово «спала» открыло перед ней двери ужаса. Она припомнила холодный и сырой пол, тени, пляшущие на стенах, неразличимые голоса, эхом отражавшиеся в ее мозгу, свет, выхвативший из темноты кончик иглы с блестевшей на нем каплей.

– Все кончено, – сказал Монк. – Ты в безопасности. Кассандра оглядела спартанскую обстановку комнаты.

– Где мама?

Монк перестал улыбаться.

– Где она?

– С ней сейчас доктора. С ней все будет хорошо. Но Кассандра увидела потухший свет в глазах Монка и поняла настоящий ответ на свой вопрос.

Когда медсестра заглянула, то она увидела высокого джентльмена, крепко обнимающего хрупкую светловолосую девушку, они прижимались друг к другу так, как будто они последние люди, оставшиеся на земле. Медсестра помнила данные ей указания, но она должна была зайти к трем другим пациентам перед тем, как позвонить следователю в оранжерею.

В другом крыле госпиталя в точно такой же кровати недвижно лежал Стивен Толбот. Его руки и лицо были закутаны в марлю и, хотя он был в сознании, его глаза были закрыты. Ему требовалось собрать всю свою волю, чтобы противостоять боли, разрывавшей его кожу, разъедающей его подобно ядовитой кислоте. Но боль не могла заглушить страх перед тем, что случилось в катакомбах и что подумают об этом другие.

– Никогда не видел ничего подобного, – услышал Стивен чей-то голос. – Даже во время войны.

– Я удивлюсь, если он еще жив, – высказал свое мнение другой.

– Глупец, преследующий похитителей в одиночку.

Герой, но тем не менее глупец.

– Сави хочет поговорить с ним, как только он придет в сознание.

Стивен услышал, как другой человек фыркнул.

– К черту Сави! Этот человек столкнется с большими неприятностями, чем простое заявление для полиции.

– Сави хочет знать, сможет ли он говорить.

– Говорить? Почти наверняка. Меня беспокоит то, что может произойти с ним, когда он взглянет на себя. У него не осталось лица…

Тихие голоса замерли, и Стивен услышал щелчок замка. Он лежал не двигаясь, чувствуя только горьковатый холод студенистой мази на лице и руках.

«У него не осталось лица…»

Это пронзило его так, что он закричал.

Когда Монк увидел кровь на халате хирурга, он почувствовал тяжесть в груди. Доктор взял его за руку и отвел в пустой кабинет. Перед тем как заговорить, он закурил сигарету и сделал глубокую затяжку.

– Это была наихудшая пуля из всех. Она взорвалась и рассеялась осколками. Она задела позвоночник, пробила легкое и достигла сердца. Только огромная воля не дает вашей жене умереть.

Монк склонил голову.

– Каковы ее шансы?

– Думаю, я сказал вам, мсье.

– Могу я ее увидеть?

– Конечно.

Она казалась очень маленькой в кровати, ее бледные руки, покрытые веснушками, лежали поверх белой простыни. Монк очень осторожно протянул руку и коснулся своими пальцами ее лица. Почувствовав ее дыхание, он понял, что она действительно жива.

«О, Мишель, вернись ко мне!»

Монк потерял счет времени. Была ночь, когда он в следующий раз пришел в госпиталь. В больничных коридорах царила тишина. Он зашел в палату Кассандры, поговорил с медсестрой, убедился в том, что с Кассандрой все в порядке и посидел немного у ее кровати. Затем он вышел и направился в часовню. Монк не был религиозен, но еще со школьной скамьи он помнил молитву. После того как он произнес ее, он заплакал, потому что это было все, что он мог сделать. Он вышел на улицу, купил цветы у цыганки и отнес их в палату Мишель. Он взял ее за руку и попытался убедить себя, что, если даже она не может видеть или слышать его, она может почувствовать запах цветов и поймет, что он рядом с ней.

Ночь подходила к концу. Монк наблюдал движение луны за облаками, бросавшей свет на лицо Мишель. Она не отворачивалась и не протягивала к нему своих рук. Луна не тревожила ее.

«Она умерла».

Монк сжал сильнее руку жены. Нет, она еще была теплой. Он собирался убрать свою руку, когда почувствовал легкое усилие с ее стороны. Глаза Мишель открылись.

– Кассандра?..

Монк приблизил свое лицо к лицу жены.

– С ней все хорошо. С вами обеими все будет хорошо.

Мишель протянула руку и смахнула его слезы.

– Ты не должен плакать, – прошептала она. – Кассандре надо, чтобы ты был сильным. – Гримаса боли исказила ее лицо. – Мне надо, чтобы ты был сильным…

– Я здесь, Мишель.

Она замолчала надолго, и Монк подумал, что она забылась. Затем она заговорила снова.

– Мне холодно, мой милый. Пожалуйста, обними меня.

Монк встал на колени у кровати и нежно обвил руками тело жены, положив свою голову рядом с ее.

– Я люблю тебя, Монк. Всегда буду любить. Пожалуйста, будь сильным.

– Я буду, любовь моя. Я клянусь тебе… Длинная медленная судорога прошла через все тело Мишель. В последнее мгновение ее глаза широко открылись, и она приподняла голову. Затем она медленно откинулась назад, ее губы сложились в улыбку, и она умерла.

– Мне очень жаль, что я вынужден делать это, мадемуазель, – сказал инспектор Сави. – Но все, что вы можете сообщить нам, могло бы оказать большую помощь нашему расследованию.

Глаза Кассандры были сухими, но соль от слез продолжала жечь кожу. «Мама мертва». Она знала об этом. Монк сказал ей. Выстрел. Попытка выбраться из ущелья. Она умерла в то солнечное утро, когда Кассандра проснулась от яркого света.

«Я должна помочь ей. Как она помогла мне. Она не может ничего сказать. Я сделаю это за нее».

– Вы видели лица людей, похитивших вас? – спрашивал детектив.

Кассандра помнила, что ее запихнули в машину, кто-то ударил ее, и она попыталась ответить.

– На нем был черный капюшон…

Боль укола, затем забвение и кошмар.

– Я потеряла сознание…

– Мы знаем, – мягко сказал Сави. – Но до того, как мы нашли вас, вы можете вспомнить что-нибудь?

– Я не могла видеть. Я слышала маму.

– Она назвала имя?

– Гарри… Она сказала Гарри.

Кассандра увидела, как Сави быстро взглянул на Монка, и их лица застыли.

– Она сказала еще что-нибудь, Касс? – настойчиво спросил Монк.

– Я не могу вспомнить, – прошептала Кассандра. – Там был ужасный шум. Кто-то сделал мне больно. Я схватила что-то горячее, очень горячее… ударила его.

– Ладно, – быстро сказал детектив. – Это все, что мы хотели узнать. Пожалуйста, теперь отдыхайте. Мы сможем поговорить позже.

– Я не хочу отдыхать! – закричала Кассандра. – Я боюсь закрыть глаза. Монк, пожалуйста!

– Все хорошо, солнышко, – он успокоил ее. – Ты не будешь спать. Я обещаю тебе, что медсестра не даст тебе никаких лекарств, пока ты этого не захочешь. Мне надо получить некоторые вещи. – Он почувствовал, как она сжимает свое объятие. – Но я вернусь. Я никогда тебя не покину, Касс. Я обещаю.

Выйдя из комнаты Монк Мак-Куин достал сигару и пожевал ее. Он подождал, пока они с Сави оказались на балконе кабинета врача, и лишь после этого прикурил ее. Следователь внимательно наблюдал за Монком. Всего лишь несколько часов тому назад этот человек видел смерть своей жены. Теперь он переживал агонию своего ребенка, Монк Мак-Куин держался на чистом адреналине и ярости, Сави задавал себе вопрос, как долго это может продолжаться.

– Она больше ничего не знает, – спокойно сказал Монк. – Они ввели ей столько морфия, что почти убили ее.

– Они? – поинтересовался Сави.

– Те, кто работал с Гарри Тейлором.

– Расскажите мне о нем.

Монк сделал одолжение, и постепенно он стал замечать, что француз все больше и больше убеждался в том, что Гарри Тейлор был их целью.

– Все, что вы Мне говорите, указывает на мотив преступления. – Сави протянул Монку лист бумаги. – Список того, что мы нашли в катакомбах. Обратите внимание на билет на паром через пролив. Гарри Тейлор должен был показать паспорт, чтобы купить его. На нем его имя.

– Которое означает, что он либо дурак, либо он никогда не рассчитывал быть пойманным.

– Способен ли был он задумать и осуществить такой сложный план один?

Монк покачал головой.

– Нет. Он был алкоголиком. Я не знаю, что он делал в Лондоне, но я могу сказать вам, что в Нью-Йорке он потерпел фиаско.

– О Лондоне мы довольно скоро узнаем. Скотланд-Ярд тесно сотрудничает с нами. – Сави сделал паузу. – Но если, как вы сказали, Тейлор не мог осуществить это в одиночку, кто помогал ему?

– Почему бы вам не спросить у Стивена Толбота? Сави поразил гнев американца.

– С этим может возникнуть проблема, мой друг. – Сави взял сигару из пальцев Монка и внимательно изучил ее. – Пошли.

Мужчины быстро прошли в восточное крыло больницы. В нос ударил резкий кислый запах, когда они открыли двери в ожоговое отделение. Запах напоминал ему о чем-то давно прошедшем, о сражении, в котором гибли и сгорали люди. Скотобойня.

Как только они вошли в отдельную палату Стивена, Сави коснулся руки Монка.

– Пока ничего не говорите. Сперва мы должны оценить ситуацию.

Монк сразу же понял предостережение Сави. Перед кроватью Стивена стояла Роза Джефферсон.

Это была Роза, какой ее Монк Мак-Куин никогда не видел до этого, потерянная, смущенная и очень напуганная. В ее глазах застыла невыразимая боль. Обвинения, которые собирался предъявить Монк, чтобы выбить правду из Стивена Толбота, застыли на его губах.

– О, Монк, мне так жаль…

Он обнял ее и почувствовал ее тонкие твердые пальцы на своем лице. Роза Джефферсон выглядела истощенной, ее невероятно большие глаза были наполнены печалью и ужасом. За ее плечом Монк увидел министра внутренних дел и еще одного человека, который, судя по почтительному отношению к нему Сави, должно быть был старшим офицером французской полиции.

– Он пытался спасти ее, – говорила Роза. – Стивен рисковал своей жизнью, чтобы спасти их обоих… Он был героем, Монк.

Монка охватило раздражение, но он не потерял хладнокровия, помня совет Сави. Следователь тихо разговаривал с двумя чиновниками. Монк мог угадать, о чем они говорили.

– Как Стивен?

– Жив.

Монк уставился на забинтованную фигуру, затем, боясь, что Роза заметит его ярость, был вынужден отвести взгляд.

– Мадам, – сказал министр важно. – У инспектора Сави есть просьба. Если врачи дадут согласие, он хотел бы поговорить с вашим сыном.

– Я не даю согласия! – мгновенно ответила Роза. – Бог мой, разве вы не видите, в каком он состоянии? Он едва ли может сказать мне пару слов.

– Хочу… хочу говорить.

Голос прозвучал как из подземелья. Это был вымученный шепот, и Роза сразу же склонилась над своим сыном.

– Мишель?.. Хорошо?

Сави проигнорировал злой взгляд Розы и приблизился, насколько смог, к обгоревшему человеку.

– Мсье Толбот, я инспектор Сави. Вы меня слышите?

– Да.

– Расскажите нам, что произошло.

«Конечно, я расскажу вам. Теперь, пока вы не можете мне не поверить».

– Я должен был послушать инспектора… подождать, вместо того, чтобы идти за Мишель… у меня не было возможности…

Слово за словом, Стивен рассказал своей зачарованной аудитории, как он преследовал Мишель, идя за ней в глубь катакомб. Как он столкнулся с Гарри Тейлором, который держал пистолет, и увидел Кассандру, лежащую без сознания.

– Я пытался остановить его… Пистолет выстрелил.

Мишель закричала. Я не мог ей помочь… Не выпустил пистолет. Убил Гарри…

Сави не успел остановить Розу, которая прервала Стивена.

– Ты не убил Гарри, родной. Он сбежал.

Стивен не мог этому поверить. Он все еще чувствовал дуло пистолета, направленное в грудь Гарри, нажатие на курок, слышал шум, с которым пуля пробивала его тело. Гарри жив! Жив, чтобы рассказать другую историю…

Стивен отогнал страх от себя. Он должен рассказать все прямо сейчас. Никто не вправе ставить под сомнение свидетельства жертвы. Для подозрений не должно быть места. Его мать позаботится об этом.

– Я пытался добраться до Кассандры… помочь ей. Я должен был представить себя на месте Гарри. Затем жар, боль… Боль и огонь сожрали меня.

– Достаточно! – решительно отрезал один из врачей. – Пожалуйста, все покиньте комнату. Медсестра, успокоительное!

Оба доктора с большим трудом оттащили плачущую Розу от сына. Монк Мак-Куин посмотрел на Сави. То, чему они только что были свидетелями, производило впечатление предсмертной исповеди.

– Что теперь будет? – спросил Монк, когда они вышли в коридор.

– Что вы имеете в виду? Суть дела ясна. Мы обыщем весь Париж, включая катакомбы, в поисках Гарри Тейлора. Если мы найдем его, ему будет предъявлено обвинение в похищении и убийстве.

– Не говорите мне, что вы верите в то, что услышали здесь!

Сави отвел Монка в сторону, подальше от быстрых взглядов снующих медсестер.

– Ни слова, – сказал он тихим голосом. – Мсье Толбот лжет. Только идиот или тот, кто отлично знает эту часть катакомб, отважился бы пойти за Мишель Мак-Куин. В противном случае он бы мгновенно заблудился. И я не верю, что мсье Толбот идиот.

– Во-вторых, почему он нападает на человека, направляющего на него пистолет, когда он знает, что по его следу идет полиция. В таком непосредственном соприкосновении, даже если Гарри Тейлор был плохим стрелком, он никак не мог промахнуться.

– Они действовали заодно! – прошептал Монк. – Стивен знал, что Гарри должен быть там. Он добрался до Кассандры.

– Вы преувеличиваете, мой друг. У нас нет доказательств.

– Они появятся, когда вы найдете Тейлора!

– Если мы найдем его, – поправил Сави. – Мне не надо говорить вам, насколько коварны катакомбы. Мы знаем, что Тейлор ранен, по умыслу или в ходе борьбы. Возможно, благодаря некоему чуду, он выжил, только для того чтобы позже скончаться от ран. Или он был найден катафилами, в этом случае никто не увидит его вновь. Нет, мистер Мак-Куин, не стоит отказываться от надежд найти Гарри Тейлора живым или…

– Так вы собираетесь поверить Стивену? Сави развел руки.

– Кассандра Мак-Куин не может назвать нам других имен, кроме Гарри. Она не видела и не слышала ничего, что можно инкриминировать Стивену Толботу. А что касается борьбы, она могла бороться с кем-то, кто пытался помочь ей. Я в это не верю, но еще раз: нет никого, кто мог бы опровергнуть версию Стивена Толбота.

Сави сделал паузу.

– Поверьте мне, мсье Мак-Куин, я понимаю ваши чувства. Но вы видели силу, собравшуюся в той комнате. Они уже почти оправдали Стивена Толбота. Я ничего не могу поделать. Даже если бы я был Гарри Тейлором, как вы думаете, сколько бы могло весить мое слово?

Слова француза вызвали у Монка отвращение, но он не мог найти способ опровергнуть их. Обещание, которое он дал Мишель, теперь лишь вызывало усмешку.

– Я не дам ему уйти, – тихо произнес Монк. – Он отнял у меня мою любовь, мою жизнь. Он издевался над моей дочерью. Стивен Толбот заплатит за это.

Четыре дня спустя Монк привез Кассандру домой. Как только они вошли в квартиру, они поняли, что не смогут здесь больше жить. Потому что Мишель никуда не уезжала. Ее смех подстерегал в каждой комнате, и ее улыбка кружилась в частичках пыли в солнечном свете, струящемся из окон. Они слышали ее голос в звоне колоколов Нотр-Дам и в криках детей, проезжающих на велосипедах по узким булыжным улицам Иль Сент-Луи.

В эту ночь Кассандра внезапно просыпалась от мучивших ее кошмаров. На следующее утро Монк повез ее в «Ритц». Он вернулся домой один и с помощью Эрнестины стал упаковывать вещи.

– Куда вы поедете, мсье? – робко спросила Эрнестина.

– Подальше отсюда, насколько возможно. Домой… в Америку.

Когда были упакованы картины и другие предметы искусства Мишель, мебель укрыта чехлами, а ее одежда подготовлена для передачи на благотворительные цели, Монк принялся за самое сложное дело. Час за часом он внимательно просматривал записи о финансовых делах Мишель. То, что относилось к дорожным чекам, он откладывал в сторону. Эмиль Ротшильд и Пьер Лазар помогут ему детально разобраться. Монка занимали материалы от Варбурга из Берлина – письма, письменные подтверждения и записки, относящиеся к взаимоотношениям Стивена с нацистами. Он был ошеломлен количеством информации, которую собрала Мишель, и каждый новый обнаруженный им документ ранил его в самое сердце. Это было то, из-за чего умерла Мишель. Кассандра была просто пешкой в этой игре.

– Я завершу это ради тебя, – сказал Монк громко. – Я найду то, что ты не доделала, я завершу это. Моя любовь, я обещаю тебе…

Монк вздрогнул. Он поднялся, оперся обеими руками об окно и выкрикнул вопрос, на который хочет найти ответ каждый человек, потерявший близких:

– Почему?

Неделю спустя после смерти Мишель Мак-Куин была погребена на Пер-Лашез, старейшем кладбище Парижа. Пришли все, начиная от членов кабинета министров, которые имели с ней деловые связи, и кончая владельцами магазинов и лавок, которые знали ее. Ее служащие, которых было несколько сотен, скорбели наряду с банкирами, которые помогали ей основать финансовую империю. Мэр Сен-Эстаса предоставил честь держать медали Мишель Кассандре, которая воспринимала происходящее как сон, в котором она была одновременно наблюдателем и участником.

Реальность смерти матери Кассандра осознавала так же, как произнесенное знакомое имя. Она чувствовала ее присутствие везде, куда она смотрела, но стоило ей позвать ее или до нее дотронуться, как она убеждалась, в том, что ее матери нет там. Чтобы образумиться, Кассандра начала проявлять пытливый интерес. Она расспрашивала Монка обо всем, что он знал о Гарри Тейлоре. Внимательно слушая, Кассандра пыталась понять, почему этот человек причинил зло людям, которых она любила.

– Ему хотелось денег, – сказал Монк. – Всего лишь денег.

В первый раз Кассандра почувствовала фальшивые нотки в его голосе.

– Расскажи мне о Стивене.

Кассандра выслушала рассказ Монка о том, как Стивен оказался в катакомбах. На этот раз фальшивые ноты звучали сильнее. Ее отец в точности повторил то, что, как она слышала, он сказал инспектору Сави. Как бы то ни было, он не верил своим собственным словам. Означало ли это, что Стивен Толбот не был героем, каким каждый его пытался представить? Причастен ли он как-то к смерти ее матери?

Интуитивно Кассандра понимала, что ее отец не расскажет ей больше того, что считает нужным. И она не могла требовать от него большего. Она понимала, что ему пришлось пережить. Ему было нужно время, чтобы пережить свое горе и снова стать прежним.

«Но однажды я узнаю правду».

Сразу после церемонии погребения Монк с Кассандрой вернулись в «Ритц». Оставив Эрнестину присматривать за девушкой, Монк встретился с Абрахамом Варбургом в конторе управляющего, как они договорились заранее.

– Она была очень храброй женщиной, – с тихим достоинством в голосе сказал немецкий банкир. – Она помогала тысячам. Мы никогда не забудем этого.

За печалью Варбурга Монк не забыл о делах.

– Если вы беспокоитесь о бумагах, которые Мишель хранила дома, то не стоит. Я перевез их в сейф гостиницы. Я хотел бы, чтобы завтра мы их посмотрели. Там есть многое, чего я не понимаю.

– Конечно, – тихо произнес Варбург. – Как говорится, надо разрубить Гордиев узел.

– Но на этом эта дьявольская работа не заканчивается! Дело, начатое Мишель, будет продолжено.

Варбург прищурился.

– Кем? При всем уважении к вам, герр Мак-Куин, вы не сможете занять ее место.

– Я и не собираюсь. Но есть люди, которые точно знают, что нужно делать.

– Это так, – медленно ответил банкир. – Но детали очень сложны. Очень большие деньги проходят через множество рук. Мишель создала лабиринт, который может завести в тупик даже следователей гестапо.

– Мы не должны нарушать его, не так ли? Я обещаю вам, что деньги для вашей работы, ее работы, будут найдены.

Монк на минуту задумался.

– Можете вы дать мне слово, что дело окажется в надлежащих руках?

– У вас есть мое слово, – сказал Абрахам Варбург. – Моя жизнь, если нужно…

Вторую встречу Монк провел в мрачноватом офисе фирмы «Ротшильд и Филс» возле Оперы.

– Все в порядке, – сказал Пьер Лазар. – Вопрос в том, что делать теперь?

– Мишель оставила одну копию своего завещания у вас, другую у своего адвоката, – сказал Монк. – Я думаю, мы можем прочитать ту, которая есть у вас, без предварительного согласия и не нарушая закона.

Обоюдное согласие было достигнуто. Когда была оглашена воля Мишель, никто не удивился, что все ее имущество, личное и профессиональное, отходит к Кассандре. По условию завещания все операции с дорожными чеками должны были осуществляться под руководством Монка или назначенными им людьми. Часть доходов должна быть отнесена на счет Кассандры, остальное помещено на трастовый счет, с тем чтобы компания передала его Кассандре, когда ей исполнится двадцать один год.

– Что будет лишь через шесть лет, – заметил Эмиль Ротшильд.

– Можем мы поговорить об этом после того, как я улажу дела с Кассандрой?

– Конечно, – заверил его Ротшильд. – Если я могу поинтересоваться, какие у вас еще планы?

– Мне бы хотелось иметь их.

Измотанный разными неотложными делами, Монк уединился в баре отеля «Ритц». Он подкрепился двумя стаканчиками нормандского кальвадоса и позвонил Эрнестине, чтобы убедиться, что с Кассандрой все в порядке. Экономка сказала ему, что Кассандра съела немного салата, а затем уснула. Удовлетворенный и этим, Монк несколько минут спустя предстал перед Розой Джефферсон.

На ней был черный костюм, в котором она была на похоронах Мишель. Когда она подняла голову для поцелуя, Монк заметил тонкие синие прожилки на ее шее.

– Как дела, Монк?

– Настолько хороши, насколько можно ожидать.

– Кассандра?

– С ней все будет в порядке. Роза протянула ему бокал с бренди.

– Что ты теперь собираешься делать?

– Отправлю ее в Нью-Йорк. Ей здесь нечего делать.

– Я ненавижу эту страну! – неожиданно сказала Роза. – Она отняла у меня Франклина. Теперь она почти погубила Стивена…

Монк не смог ничего ответить.

– Ты не веришь мне, когда я говорю, как мне жаль, что случилось с Мишель, не так ли? – сказала Роза. – Мне очень жаль. У нас была возможность, у нее и у меня, исправить прошлое. Или, по меньшей мере, что-то сделать для этого. Я хотела этого, Монк. Это было важно для меня. Теперь все пропало. Упущенные возможности… они преследуют тебя даже после того, как другие вещи стираются из памяти. Я полагаю, что ты понимаешь, что для меня это важнее всего.

Монк заставил себя задать вопрос:

– Как себя чувствует Стивен?

Голос Розы стал жестким. Он заметил, как она распрямила спину и плечи.

– Врачи делают все, что могут. У них большой опыт работы с ожогами, который они приобрели во время войны. Потом он поедет в Швейцарию. Для восстановительной хирургии могут потребоваться годы… но он никогда не будет прежним, никогда.

– Обнаружила ли полиция какие-нибудь следы Гарри?

Роза посмотрела на него мертвыми пустыми глазами.

– Еще нет. Но они найдут. Я хорошо его знала, Монк. Гарри Тейлор выжил. Он затаился где-нибудь. Но однажды кто-нибудь его обнаружит.

Роза не упомянула, что она тайно назначила цену за голову Гарри в сто тысяч долларов. Постепенно информация об этом просачивалась в преступный мир всей Европы. Удача ожидала человека, который доставит американского беглеца живым.

– Я знаю, что ты пришел не для того, чтобы порадовать меня, Монк, – сказала Роза. – Есть вещи, которые мы должны обсудить. Я думаю, ты уже побывал у адвоката Мишель. Я могу угадать условия завещания.

Монк рассказал о завещании.

– Так что, – заключил он, – я контролирую операции с дорожными чеками. Но, откровенно говоря, я не знаю, смогу ли я справиться с этой работой. Кассандра будет нуждаться во мне…

– Монк, я бы очень хотела помочь тебе и Кассандре, если я смогу… если ты позволишь мне, – сказала Роза.

– Что ты думаешь делать?

– Позволь мне руководить операциями с дорожными чеками. Мне не надо того, что создала Мишель и что по праву принадлежит Кассандре. Но я могу заверить тебя, что наследство Мишель окажется в надежных руках.

Роза улыбнулась мимолетной улыбкой.

– Я знаю, у тебя нет причины доверять мне. Но обстоятельства изменились, Монк. Я изменилась. Ты составляешь сроки и условия, делаешь настолько жесткими, насколько хочешь. Предоставь мне приемлемую, по твоему усмотрению, плату управляющего и оговори пункты, предусматривающие мое освобождение от обязанностей. Я подпишу все, – Роза сделала паузу. – Я просто хочу помочь.

Монк взял еще один бокал с бренди. У него не было ни опыта, ни времени, чтобы разбираться с финансовой империей Мишель. Он хотел сосредоточить свои усилия на Германии, на Варбурге, на том, чтобы держать канал открытым для всех, кто пытается покинуть Германию. Именно там, среди тысячи беглецов, он мог бы найти одного, возможно двух, кто помог бы ему разрушить заговор молчания вокруг Стивена Толбота.

А что касается руководства Розы операциями с дорожными чеками, был ли у него выбор? Она создавала финансовый порядок. Она вслепую могла ориентироваться в делах европейских финансовых домов. Но что самое важное, Роза чувствовала, что она что-то должна Мишель, может быть, должна принести извинение. Уже по этой причине, чтобы успокоить свою совесть, Роза Джефферсон будет связана своим словом.

– Мы можем попробовать, – сказал Монк. – Я не знаю, сколько времени осталось Европе до того, как Гитлер получит войну, которую он ищет, но я не могу допустить, чтобы все, что создала Мишель, пришло в упадок.

– Я не покину Европу, пока я точно не буду знать, что будет со Стивеном, – сказала Роза. – Кроме того, дела помогут мне.

Роза протянула руку, и Монк осторожно взял ее.

– Мы оба одиноки, – прошептала Роза. – Пожалуйста, давай не будем больше ранить друг друга.

 

47

Монк Мак-Куин пытался сделать невозможное. Ни он, ни Кассандра не могли покинуть Париж до тех пор, пока он не был уверен в том, что операции с дорожными чеками находятся в надежных руках и осуществляются так же, как и прежде. Это требовало долгих совещаний с Розой Джефферсон, банкирами Ротшильдом и Лазаром и целой когортой французских юристов. Временами Монку казалось, что для выполнения всех дел в сутках недостает нескольких часов. Но самое худшее заключалось в том, что он был вынужден проводить так много времени вдали от Кассандры.

Хотя Эрнестина переехала вместе с ними в «Ритц» и делала для Кассандры все от нее зависящее, Монк был обеспокоен бледностью своей дочери и большой потерей веса. Кассандра почти не покидала гостиницы, а когда они выходили, чтобы перекусить, она всегда сидела молча за едой. Ничто из того, что говорил или делал Монк, казалось, не трогало ее. Как будто она уходила в свой собственный мир, подальше от боли и страданий.

Однажды вечером, когда Монк размышлял над тем, как помочь Кассандре, она подошла к нему и села рядом с ним.

– Отправь меня домой, пожалуйста.

– Я не могу, солнышко, – ответил Монк. – Мне нужно провести здесь еще по меньшей мере две недели. Кроме того, до этого срока нет кораблей.

– Есть другой путь.

Кассандра показала ему вырезку из газеты. Монк сдвинул свои очки на кончик носа.

– Это несерьезно.

– Серьезно, – ответила она твердо.

– Но даже если я смогу купить тебе билет, ты будешь путешествовать в одиночку.

– Я уже путешествовала в одиночку раньше. Кроме того, Абелина сможет встретить меня.

Монк покачал головой.

– Я не знаю. Это, похоже, очень долгое и трудное путешествие.

– Ты хочешь сказать, что это опасно.

– И это тоже, – согласился Монк.

– Нет, – резко сказала Кассандра. – Это будет весело. Пожалуйста, разве ты не видишь, что творится со мной здесь? Тебя все время нет со мной. Эрнестина пытается меня занять чем-нибудь, но каждый раз, когда я выхожу на улицу, я вспоминаю маму. Это были наши улицы, наши магазины… Это был наш город. Больше этого нет и никогда не будет.

Монк уловил здравую мысль в словах Кассандры и подумал о том, какой счастливой она чувствовала себя в Нью-Йорке. Кто бы мог оспорить, что она знала, как ей будет лучше?

На следующее утро Монк позвонил Розе и объяснил ей, что ему нужно.

– Считай, что все сделано, – ответила она. – Как раз в это же самое время прибыли два человека, с которыми тебе надо встретиться.

Три дня спустя Монк и Кассандра сели в экспресс, отправлявшийся в Марсель. Там они на такси добрались до доков и собственными глазами увидели то, что привлекало к себе тысячи зевак. В доках легко покачивался на воде сияющий серебристо-голубой самолет-амфибия с эмблемой компании «Пан-Америкен» на фюзеляже и хвосте. Под окном пилота золотыми буквами было написано его название: «Янки клиппер».

– Это восхитительно, – возбужденно сказала Кассандра.

– Путешествие будущего, – предположила Роза. – Путь от Марселя до Порт-Вашингтона в Нью-Йорке займет почти двадцать семь часов, но вы будете путешествовать с большим наслаждением. Там есть отдельные каюты для пассажиров, гостиная, и даже дамский салон.

Глаза Кассандры засияли.

– По какому маршруту он полетит?

– Отсюда в Лиссабон, затем на Азорские острова и длинный трансатлантический перелет домой.

– Я полагал, что линию планировали открыть не раньше чем через восемнадцать месяцев, – сказал Монк.

– Так оно и есть, – ответила Роза. – Это рекламный полет.

Монк отвел Розу в сторону.

– Ты уверена, что это безопасно? С ней все будет в порядке?

– Монк, клиппер летал через Тихий океан в течение нескольких лет. На борту экипаж из двенадцати человек, который обслуживает всего лишь 22 пассажира. Поверь мне, с Кассандрой все будет в порядке.

Посмотрев на выражение лица дочери, Монк оставил все свои сомнения.

– Ты будешь телеграфировать мне с каждой остановки?

– Конечно!

– И как только ты прибудешь в Нью-Йорк? Кассандра положила ладонь на его щеку. Его кожа запылала под ее прикосновением, потому что это был точно такой же жест, которым так часто пользовалась Мишель.

– Скорее возвращайся домой, – прошептала она. – Все, что я хочу, это видеть тебя дома.

– Я обещаю, солнышко.

– Я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя, Касс.

Беспокойство вновь охватило Монка, когда «Янки-клиппер» с ревом пронесся над заливом и устремился в небо. На обратном пути в Париж Роза представила его двум своим друзьям и ближайшим помощникам, Хью О'Нилу и Эрику Голланту.

– Я предлагаю, чтобы они управляли «Глобал тревелер чекс» в Европе, – сказала Роза. – Хью и Эрик знают финансовый бизнес досконально. Эрик может остаться в Париже, для того чтобы следить за финансовой стороной дела, в то время как Хью сможет решать возникающие проблемы где бы то ни было в Европе. У него все еще ирландский паспорт. Пользуясь традиционным нейтралитетом Ирландии, он не будет испытывать трудностей при пересечении границ.

Монк был согласен. У обоих была отличная репутация. Но самое главное, он видел, что Роза держит свое слово: она не ищет для себя другой роли, кроме администратора на расстоянии вытянутой руки.

После возвращения в Париж им потребовалось менее недели, чтобы выработать взаимоприемлемое соглашение. Затем Монк собрал всех европейских управляющих и рассказал им о произошедших изменениях. Убедившись в том, что все идет по плану, он отбыл в Берлин.

– Единственная вещь, которой не знают ни О'Нил, ни Голлант, это настоящая цель путешествия, – говорил Монк Абрахаму Варбургу, когда они встретились в особняке банкира, построенном в готическом стиле, в Ванзее. – Вам надо будет найти надежных людей в Париже, которые смогут занять место Мишель во Франции.

– Эмиль Ротшильд и Пьер Лазар уже занимались этим, – ответил Варбург. – Они будут продолжать принимать беженцев по мере их прибытия. Между тем, у меня есть люди в Германии, которым я могу доверять.

– Как насчет свидетельств против Толбота? Время идет, Абрахам. Нацисты усиливают свое влияние. Если мы не сможем вскоре уличить Стивена, будет слишком трудно помешать ему и Гитлеру.

Изысканный немец поставил свою прогулочную трость между колен и, положив обе ладони на ее серебряный набалдашник, всем телом наклонился вперед.

– Уже может быть слишком поздно, герр Мак-Куин. Нацисты вцепились мертвой хваткой в правительство и промышленную бюрократию. Наши источники информации иссякают с каждой неделей. Добавьте к этому страх, с которым работают наши информаторы, и вы получите невероятную ситуацию.

– Мы должны изменить ее, – упрямо сказал Монк. – Стивен и эти негодяи убили Мишель, и я еще увижу их на виселице!

Варбург положил руку на плечо американца.

– Никто так не разделяет вашу боль, как я. Но вы должны учитывать обстоятельства…

Монк все понимал, понимал лучше чем когда бы то ни было. Но понимание того, насколько трудно, если вообще возможно, было получить информацию из Германии, не помогало ему справиться со своим разочарованием или утолить жажду мести.

Терпение, это было его единственное оружие. Он должен был ждать до тех пор, пока либо Стивен допустит ошибку, либо к нему, Монку, придет удача. Этого момента он должен дождаться, не пропустить его и суметь воспользоваться им…

Монк вернулся в Париж за день до отплытия «Конституции» из Гавра. Впервые со времени гибели Мишель он почувствовал дружелюбное отношение к себе со стороны города.

Монк гулял по Иль Сент-Луи, где бродили они с Мишель, останавливался перед антикварными лавками и картинными галереями, в которые она так любила заглядывать. Он проходил мимо букинистических развалов, вдоль набережной, где американские и британские туристы тайком пролистывали «неприличные» французские романы. Он держал свой путь через блошиный рынок с его уличными торговцами, разносчиками и карманниками и вступил в многовековую тишину Марэ, где Мишель открыла для него историю Французской революции. На рассвете он оказался в Ле Алле и наблюдал за бесконечным караваном грузовиков, наводнивших рынок под открытым небом и доставивших фрукты, овощи, мясо и рыбу из самых экзотических уголков земного шара.

В то время как город пробуждался под лучами утреннего солнца, Монк пересек Сену и вошел в кафе, где, целую жизнь назад, во время своей первой поездки в Париж они сидели с Мишель. Место было точно таким, каким он запомнил его, – с длинной оцинкованной стойкой бара, невероятно маленькими столиками и плетеными креслами.

– Bonjour, monsieur.

Монк поднял глаза, ожидая увидеть того же самого пожилого официанта, который так давно обслуживал его и Мишель.

– Café au lait, s'il vous plaît.

– Лишь один, мсье? Мадам не присоединится к вам?

И тогда, впервые с тех пор как он потерял ее, Монк Мак-Куин уронил на руки свою голову под тяжестью хлынувших слез.

Швейцарская горная цепь Юра возвышается на семнадцать тысяч футов над уровнем моря и образует естественную защиту от Германии. Весной, после таяния снегов, расцветают долины, и запах диких цветов наполняет легкий ветер, который скользит по альпийским склонам.

У подножия горной цепи, на небольшом плато недалеко от деревушки Ярлсбург, приютилась клиника Хоффмана, один из самых лучших в мире центров восстановительной хирургии. Трехэтажное Т-образное здание вмещает в себе все необходимое медицинское оборудование, а вокруг него располагаются частные дачи в швейцарском стиле, каждая со своим балкончиком и всем, что способствует хорошему отдыху, предназначенные для пациентов. Клиника принимает одновременно всего лишь двадцать больных, каждый из которых находится под наблюдением своей собственной группы врачей. Критерием для приема в клинику является не только способность пациента оплачивать астрономические счета, но и эффективность лечебного курса. В случае Стивена Толбота, чье прошение получило наивысший приоритет, врачи пришли к заключению, что в течение достаточного количества времени они смогут вернуть его разрушенной плоти то, что каждый человек воспринимает как подарок, – лицо.

Стивен Толбот сидел на балконе, его лицо было защищено от солнечных лучей маской из марли. Снизу доносилось мычание коров, и раздавался перезвон их шейных колокольчиков. Неожиданно он услышал шум автомобиля, движущегося по извилистой дороге по направлению к клинике. Впервые за несколько месяцев его сердце забилось учащенно. Автомобили могли проезжать по этой территории только имея специальное разрешение. На мерседесе, приближающемся к клинике Хоффмана, развевались дипломатические флажки нацистской Германии.

На человеке, поднявшемся с заднего сиденья, было длинное черное кожаное пальто. Когда он заметил фигуру на балконе, он помахал рукой и прокричал приветствие. Так как его рот был закрыт проволочной скобой, Стивен Толбот ничего не ответил.

Курт Эссенхаймер замедлил шаги и широко развел руки, чтобы поприветствовать своего старого друга. Стивен выставил руку и показал на школьную доску, на которой мелом было написано следующее: «Первое, что вы должны запомнить, это то, что вы не можете прикасаться ко мне и я не могу разговаривать с вами. Все, что я хочу сказать, я напишу на доске, но я могу слышать вас, так что избавьте меня от излишней говорильни и разговаривайте так, как будто вы разговариваете с идиотом».

– Рад видеть тебя снова, мой друг, – сказал Эссенхаймер.

– Неужели? Но ты на самом деле не видишь меня. Хочешь взглянуть?

Эссенхаймер кивнул головой без колебания. Он видел много разных вещей в новой Германии, в местах под названием Дахау и Бухенвальд. Может быть, потому что отвращение уже въелось в его душу, он не содрогнулся, когда Стивен Толбот поднял свою маску.

Мел заскрипел по доске.

– Эта маленькая сучка хорошо поработала, не так ли? Так хорошо, что доктора сказали мне, что полный курс лечения может занять годы. Но я ее еще увижу. Я обещал себе это, Курт. Когда это произойдет, я…

Мел рассыпался в пальцах Стивена. Он отшвырнул оставшийся кусочек, наблюдая за тем, как он катится по полу.

Эссенхаймер содрогнулся. Хотя ему была знакома жестокость, он испугался навязчивой идеи, которая охватила Стивена Толбота.

Стивен взял еще один кусочек мела и продолжал писать.

– Подумай об этом, мой друг, – годы в Швейцарии. Скука! Но мы найдем себе дело, не правда ли? По существу, так даже будет лучше. Я дал строгие указания не пускать других посетителей, кроме тебя или твоих поверенных. И матери, конечно. Здесь у нас есть вся необходимая секретность. Итак, расскажи мне, что случилось.

Сев напротив Стивена перед камином из грубого камня, Курт Эссенхаймер начал свой подробный рассказ. Он говорил часами, в деталях рассказывая о том, как работа, которую проделали он и Стивен, начинала приносить спелые сочные плоды. Все, в чем нуждалась Германия для ведения войны, широкой рекой текло из таких мест как Африканский Рог на юге и Малайзия на востоке.

– Звучит так, как если бы все работало отлично, – написал Стивен.

– Это так. Но есть одно маленькое обстоятельство, незначительное на самом деле.

– Какое?

Эссенхаймер рассказал, что после смерти Мишель, Монк Мак-Куин начал задавать слишком много вопросов.

– Прошлой осенью Мак-Куин встречался с евреем Варбургом. Позднее он посетил редакторов главных европейских газет. С тех пор несколько репортеров пытаются что-то разнюхать в Берлине. Один из них испытывает большое расположение к Гитлеру и партии. Он сообщил мне, что Мак-Куин намеревается доказать, что ты снабжал Германию по всему миру. Смешно, не правда ли? Стоит только подумать, как Мак-Куин надеется проникнуть через нашу систему безопасности.

Стивен не разделял веселого настроения Эссенхаймера. Он знал Мак-Куина гораздо лучше, чем немец.

– Где Мак-Куин сейчас?

– Он вернулся в Америку со своей приемной дочерью. Он не может достать нас.

Стивен повернулся к доске, затем начал писать.

– Не надо недооценивать Мак-Куина. Он умен и изобретателен, и он точит топор. Только то, что он в трех тысячах миль отсюда, вовсе не означает, что мы можем позволить себе потерять бдительность.

– Конечно нет, Стивен, – быстро заверил его Эссенхаймер. – Ты знаешь, что у нас есть сторонники в Америке. Они проследят за ним.

Стивен смягчился, но вовсе не успокоился. Именно сейчас Мак-Куин был едва ли не досадной помехой. Но впоследствии он мог стать серьезной угрозой. Стивен сказал себе, что он составит план действий на случай непредвиденных обстоятельств, если вдруг газетчик выйдет из-под контроля.

Однако у него было еще кое-что для обсуждения с Эссенхаймером. Он хотел кое-что получить из Лондона.

Требование Стивена привело Эссенхаймера в испуг.

– Для того чтобы получить то, что ты хочешь, мы должны подвергнуть опасности нашего самого ценного агента в Лондоне.

Крошки мела разлетались по доске, когда Стивен писал свой ответ.

– Фюрер всегда предоставлял мне все необходимые ресурсы.

– Но почему эта информация так важна?

– Это важно! Я не должен оправдываться перед тобой! Лишь передай мои инструкции своему человеку.

Эссенхаймер покачал головой. Было бессмысленно возражать. Тем не менее, Стивен должен был осознавать существующую реальность.

– Мне предстоит убедить наших людей из разведки пойти на это. Затем существует проблема безопасности при контактах с нашим человеком. В конце концов, он сам будет решать, где и как он сможет действовать.

– Я понял. То, что мне нужно, не пропадет впустую.

– Хорошо, Стивен. Так что тебе нужно?

– Я верю, что это означает мир для нас и нашего времени… почетный мир.

– Похожий на ад! – прорычал Монк и выключил большой приемник. Он и Кассандра сидели в гостиной в квартире Монка в Карлтон-Тауэрс. Они слушали передачу «Би-би-си» речи премьер-министра Невила Чемберлена после его возвращения из Мюнхена. Чемберлен провозгласил умиротворение Гитлера дипломатическим путем – как если бы передача суверенитета одной трети Чехословакии диктатору была бы блестящей победой.

– Значит ли это, что будет война? – спросила Кассандра.

Она посмотрела в окно на красно-золотую листву Сентрал-парка, сияющую в лучах сентябрьского солнца. Посреди этого спокойствия было невозможно думать о войне, почти невозможно.

– Может быть, солнышко, – ответил Монк. – Чем больше Гитлер получает, тем больше он хочет получить. Однажды кому-то придется провести черту.

Он представил себе Абрахама Варбурга и подумал о том, что переживает сейчас этот джентльмен. Весной 1938 года после аншлюса Австрии Монк пытался убедить Варбурга покинуть Германию. Нацисты национализировали его банк, разграбили его имущество и даже реквизировали его дом, ссылаясь на неуплату налогов. Но Варбург отказался уезжать.

– Германия, – описал он Монку, – находится на краю моральной катастрофы. Я не могу покинуть тех, кто может быть уничтожен.

Монк пытался объяснить Варбургу, что он сам может оказаться среди тех, кто исчезнет, но банкир решил для себя остаться и бороться.

Монк посмотрел на Кассандру, которая сидела, подогнув под себя ноги и поджав губы.

– Почему ты хмуришься, солнышко? Кассандра помолчала в нерешительности.

– Похоже, что все говорят в эти дни о войне, даже в школе. Есть студенты, которые думают, что Хемингуэй и те, кто сражался в Испании, – герои, и такие, кто считает, что Америке не стоит вмешиваться в следующую европейскую войну. Они так и говорят: «следующая война».

Монк осторожно увел ее от обсуждения этой темы. Ему было достаточно того, что Мишель потеряла на войне свою юность. Он бы проклял себя, если бы то же самое произошло с Кассандрой.

– Что у тебя с учебой?

Кассандра с радостью откликнулась на вопрос.

– Я думаю сосредоточиться на экономике, когда поступлю в колледж.

Монк поднял брови.

– Я хочу быть такой же, как мама. Я хочу, чтобы она гордилась мной.

В ту минуту как Кассандра вернулась в Нью-Йорк, она поняла, что поступила правильно. Манхэттен с его электрической энергией и нервным ритмом вдохнул в нее жизнь. Здесь она не чувствовала страха, ей не приходилось оглядываться через плечо, когда она шла по улицам. Ее согревала забота Абелины и, когда приехал Монк, его любовь.

Но даже спустя два года кошмары парижской жизни преследовали ее. Временами Кассандра вздрагивала от каких-то забытых запахов или звуков, от неожиданного взгляда прохожего на улице, от детского визга в парке или от света фар проезжавшего автомобиля. Сердясь на себя за такую чувствительность, она засыпала Монка вопросами о единственном человеке, который мог положить конец ее страхам.

– Почему полиция не нашла Гарри Тейлора? – спрашивала она. – Куда он мог исчезнуть?

– Правда в том, что, вероятно, никто не найдет его, – объяснял ей Монк. – Ты знаешь, насколько опасны катакомбы. Когда люди теряются в них, они почти никогда не могут выйти наружу. Кроме того, мы знаем, что он был ранен…

Монк старательно обходил тему катафилов. Как и инспектор Арман Сави, он верил, что Гарри пал их жертвой.

– Расскажи мне о нем, о том, каким он был человеком.

Монк поколебался в нерешительности, затем признал, что если Кассандра когда-нибудь придет к пониманию того, что произошло, то ей лучше знать как можно больше. Он рассказал ей о том, как Гарри Тейлор приехал в Нью-Йорк, о том, каким замечательным исполнителем он был в компании «Глобал», и то, как его амбиции в конечном счете привели его к поражению. Рассказывая историю Гарри, Монк упоминал о ролях, которые играли другие люди. Он объяснил, насколько трудной была жизнь в Нью-Йорке для Мишель, и рассказал ей о длительной вражде между ней и Розой.

– Теперь я знаю, почему ты и мама так редко упоминали о ней, – прошептала Кассандра.

– Роза навлекла на твою мать большое несчастье. У нее были свои собственные мечты, и в них не было места для людей, которых она не хотела туда впускать.

– Но она похожа на такую добрую, искреннюю женщину, – запротестовала Кассандра, вспомнив, что именно Роза помогла ей вернуться в Америку и с тех пор звонила несколько раз в неделю.

– Я думаю, что в глубине сердца она такая и есть, – мягко сказал Монк. – Иногда мы совершаем неверные поступки по причинам, которые заставляют нас поверить в нашу правоту. И только позже мы осознаем, что наши мотивы были дурацкими или наивными и мы причинили боль другим людям. Твоя мать и Роза могли бы когда-нибудь стать друзьями. Позволь мне показать тебе, что я имел в виду.

Монк прошел в свой кабинет и принес оттуда дневники, которые вела Мишель, начиная с ее приезда в Нью-Йорк и заканчивая за несколько дней до ее смерти.

– Прочитай их внимательно. Помни, что времена и люди меняются. Я думаю, что Роза поняла свои ошибки и хотела их исправить. У нее никогда не было возможности сделать это для твоей матери, но, я думаю, она хочет сделать это для тебя.

Кассандра была очарована и одновременно испытывала отвращение, читая историю жизни Мишель. Временами, когда она читала о надеждах и планах своей матери, ее сердце парило в облаках. Затем она переходила к местам, которые заставляли сжиматься ее сердце, и она удивлялась способности матери выносить такие лишения.

«Поэтому она была женщиной, которая защитила свою дочь своим телом и спасла ее жизнь…»

Там были ссылки на Розу, которая сердила Кассандру, но чем больше она читала, тем больше она обнаруживала, что ее мать втайне восхищалась многими чертами Розы и очень многому научилась у нее. И когда пришло время, она пошла наперекор Розе и отказалась уступить ей то, что она создала, – так поняла Кассандра, читая главу о борьбе Мишель за руководство над операциями с дорожными чеками.

Для Кассандры эти дневники стали фонарными столбами, которые осветили жизнь женщины, которую она едва ли знала, но которая сыграла важную роль в жизни ее матери. Когда Кассандра спросила Монка, что произошло с огромной компанией, которую основала Мишель, он сказал ей:

– Это все твое, солнышко. Или будет твоим через пять лет, когда тебе исполнится двадцать один год. Два лучших помощника Розы сейчас управляют этим для тебя, и поверь мне, она и я наблюдаем за каждым их шагом.

Кассандра подумала, потом спросила:

– А что насчет Стивена? Я знаю, ты не веришь тому, что он герой, как думают все.

– Стивен очень далеко и никогда не вернется.

– Причастен ли он к смерти матери?

– Я не знаю, солнышко.

Кассандра увидела боль, отразившуюся в его глазах, и прекратила этот разговор. На время.

Кассандра превратила три комнаты квартиры на третьем этаже Карлтон-Тауэрс в свое собственное маленькое владение. Шкафы были заполнены новой одеждой, а на стены были повешены картины из коллекции ее матери. Несколько фотографий и сувениров, которые она привезла с собой, заняли свои места на полках, и после некоторого времени она уже могла взглянуть на них без боли или печали.

Посещение американской школы помогло ей выйти из замкнутого мира и одиночества. После жесткой дисциплины приходской школы свободный дух подействовал на нее как эликсир. Хотя она не вполне понимала некоторые общественные традиции, такие как повальное увлечение американским футболом или обычай студенческого обручения, Кассандра вскоре почувствовала, насколько восхитительное настроение может быть у девушки, когда молодые люди оказывают ей знаки внимания. Она дразнила подозрительность Монка, его отцовскую реакцию, когда вместе с молодыми людьми приходила в Карлтон-Тауэрс.

– Ну что ж, время идти работать, – сказал Монк после того как отбыл провожатый Кассандры.

Как бы намекая на это, старинные часы пробили полночь.

– Могу я пойти с тобой?

Кассандре нравилась сумасшедшая атмосфера редакции журнала «Кью». В первый же раз, когда Монк взял ее с собой, все сотрудники редакции сделали так, чтобы она чувствовала себя уютно в новой обстановке.

– Там никого сейчас нет, солнышко, – сказал Монк. – Мне нужно лишь прочитать ночные телеграммы из Европы. Скучное занятие. Кроме того, тебе надо немного поспать.

Хотя оба они притворялись, Кассандра знала, что Монк шел в редакцию посмотреть, нет ли сообщений от Абрахама Варбурга. Вскоре после смерти Мишель Монк объяснил ей, во что была вовлечена ее мать. Кассандра изумилась, узнав, сколько жизней помогла спасти ее мать, какие жертвы принесла ради беспомощных людей, которые проходили через их дом. «Люди, к которым я относилась с презрением», – вспомнила Кассандра.

«Если бы я только могла сказать ей, как мне жаль. Может быть, если бы она сказала мне…»

Но Кассандра не задерживалась на прошлом. Вместо этого она работала добровольцем в организациях, которые рассказывали всем об опасности, которую несет Адольф Гитлер, страстно споря с теми, кто предсказывал, что войны не будет. Насколько подозревала Кассандра, когда ее отец покидал дом по ночам, он уже боролся с фашизмом.

Приготовления к войне велись на всех фронтах, включая тайный мир секретных агентов, перебежчиков и наемных убийц. Хотя сэр Деннис Притчард не знал никого из этих людей, он невольно стал их жертвой.

Притчард посмотрел на сад позади своего офиса на Харли-стрит, на этот маленький оазис мира, где он мог найти убежище от крови, льющейся в его операционной. Притчард провел пальцем по нежному лепестку розы. Уже был октябрь, но из-за необычайно теплой погоды цветы продолжали цвести.

– Доброе утро, сэр Деннис.

Испугавшись, Притчард повернул голову и увидел высокого светловолосого молодого человека, стоящего на плитках дорожки сада, с руками, засунутыми глубоко в карманы бежевого пальто. Он разговаривал с ирландским акцентом.

– Какого черта вам здесь нужно? Моей медсестры еще нет.

– Доктор Притчард, мне нужен некий документ. – Человек швырнул полоску бумаги на садовый столик. – Этот личный документ, если быть точным.

Притчард нахмурился, когда прочитал имя.

– Это что, шутка? Этот человек умер много лет назад.

– Но у вас есть документ, доктор?

– Я думаю, вам лучше уйти, иначе я позову полицию, – повысил голос Притчард.

– По существу, я уверен, что он у вас есть, – настаивал человек. – Видите ли, я позволил себе некоторую вольность и просмотрел документы в вашем офисе. К сожалению, я не смог найти его. Тогда я подумал, что такой добросовестный парень, как Деннис, наверняка поместил ненужный документ в архив. Так что я проверил склад, где вы арендуете площадь. Как ни печально, но я не нашел то, что искал. Все это означает, что у вас должно быть очень укромное место для этой особой папки, не так ли?

– Убирайтесь! – закричал сэр Деннис.

Он не заметил быстрого движения человека, но в ту же секунду незнакомец завел его руку за спину.

– Лондону нужны все его хирурги, доктор. Было бы жаль лишить город одного из лучших.

Притчард почувствовал резкую боль в плече, так как его руку заводили все выше.

– Я все же думаю, что документ все еще у вас, – сказал человек спокойно. – До того как вы произнесете что-либо, что могло бы меня расстроить, нам лучше зайти в дом и сделать один телефонный звонок.

Толкая Притчарда перед собой вперед, человек зашел с ним в офис.

– Пожалуйста, смотрите, какой номер я набираю. Притчард похолодел, когда увидел свой домашний номер.

– Теперь слушайте.

– Деннис! Деннис, это ты? Милый, что происходит? Здесь какие-то люди.

Притчард закрыл глаза, когда его жена закричала.

– Мои помощники не причинят вреда вашей любимой жене, Деннис. До тех пор, конечно, пока вы не решите, что документ для вас имеет большую ценность, чем ее жизнь.

Притчард не смог вынести мысль о том, что может произойти у него дома.

– У меня он есть! – произнес он с трудом. – Он спрятан…

– Несите, Деннис, несите.

Притчард направился к застекленному шкафу позади стола. Он открыл его и вытащил выдвижной ящик с книгами, за которым находился потайной сейф. Дрожащими пальцами Притчард набрал комбинацию. Когда дверца открылась, он залез внутрь и вытащил оттуда толстую синюю папку.

Незнакомец просмотрел документы в поисках нужных записей. Он улыбнулся.

– Вы поступили правильно, доктор. Теперь я не нарушу условия сделки и вы увидите, что с вашей женой все в порядке. Но я думаю, что вам стоит поехать к ней в любом случае. Ей может понадобиться успокоительное.

– Кто вы? – прошептал Притчард.

– Тот, кто навестит вас, если вы обратитесь в полицию. Или к кому-либо еще, кто может заинтересоваться этим. Не делайте этого, доктор. Забудьте обо всем, что произошло. Если кто-нибудь что-нибудь спросит, прикиньтесь дураком. Документ потерялся, исчез. Здравствуйте и процветайте, Деннис. Я говорю это искренне.

Человек с ирландским акцентом исчез так же неожиданно, как появился. Сев на поезд, чтобы добраться до парома через Ирландское море, он думал о том, что Берлин, скорее всего, будет удовлетворен результатами. Немцы надоедали ему напоминаниями о Притчарде в течение восемнадцати месяцев, но у ирландца были более неотложные и важные дела, чем врач на Харли-стрит. Он не мог понять, почему был так важен этот медицинский документ человека, который умер более двадцати лет назад.

Роза Джефферсон была в числе тех американцев, которые, находясь в меньшинстве, верили в неизбежность второй мировой войны. На протяжении осени 1938 года она совершила несколько поездок в Вашингтон, где проводила консультации с министром финансов и даже самим президентом Рузвельтом. Компания «Глобал Энтерпрайсиз» была именно тем, что подразумевалось в названии, – всемирной промышленной и финансовой империей. Люди, которые занимали места на вершине пирамиды власти, знали, что морские суда, железные дороги и предприятия, которыми управляла Роза Джефферсон, могли бы потребоваться для обеспечения обороноспособности страны. Но даже более важной для них была ее могущественная финансовая власть.

Так как она была представителем официального Вашингтона, Розе приходилось заседать в многочисленных комиссиях, которые постоянно пересматривали американскую стратегию и политику на случай изменения ситуации в Европе. После ужаса «Хрустальной ночи» 9 ноября 1938 года, когда разбушевавшиеся банды нацистов громили еврейские магазины и избивали их владельцев, Роза выступала за неограниченную эмиграцию евреев из Германии в Соединенные Штаты. Она испытала настоящее потрясение, когда большинство членов кабинета Рузвельта предложило рассматривать инцидент как досадное недоразумение. Роза высказала Монку предположение, что они смогут изыскать пути, чтобы вывезти сотрудников-евреев «Глобал» из Европы вместе с членами их семей, начиная с Германии.

– В этом мы опережаем тебя, – сказал Монк.

Так как он не был уверен, какой будет реакция с ее стороны, Монк никогда не рассказывал Розе о каналах эмиграции, которые Мишель и Абрахам Варбург наладили в Германии. Посвященная в детали этого плана, Роза восхитилась и поразилась гуманитарной деятельности Мишель. Она сразу же высказала свои предложения, как сделать эту работу более эффективной.

– Мы можем увеличить число уезжающих, назвав их сотрудниками «Глобал», выезжающими на переподготовку.

Монк подумал, что это гениальная мысль. Он послал рекомендации Абрахаму Варбургу, который немедленно поддержал их.

Летом 1939 года вопреки советам своих помощников Роза совершила последнюю поездку в Европу. Хотя ее деловое расписание оказывалось, таким образом, сорванным, она сперва поехала в клинику Хоффмана в Швейцарии.

Как только она осознала серьезность полученных Стивеном повреждений, Роза непреклонно настаивала на его возвращении в Нью-Йорк. Для нее было непостижимым, что Стивен не мог получить всю необходимую помощь в стране, которая лидировала в области медицинских достижений. Но американские специалисты, которые изучили дело Стивена, пришли к единодушному выводу: швейцарцы, и особенно клиника Хоффмана, были мировыми лидерами в области восстановительной хирургии.

Неохотно Роза приехала в Ярлсбург и сделала все необходимые распоряжения; затем, когда Стивен поправился настолько, что смог путешествовать, она привезла его с собой в Швейцарию. В последний раз, когда она видела его, его лицо было почти полностью забинтовано. Теперь она не знала, чего ожидать.

Директор клиники Йоахим Хоффман лично приветствовал Розу.

– У нас большие достижения, – заверил он ее. – Но, как я говорил вам вначале, ничто не может заменить время, самого лучшего лекаря.

– Могу я увидеть его? Я имею в виду на самом деле увидеть его.

– Я бы не советовал, – твердо ответил Хоффман. – Стивен знает, что он прошел долгий путь. Мы, его врачи, тоже знаем это. Но вы ожидаете увидеть то лицо, которое помните. Вам лучше подождать до тех пор, пока мы закончим. – Хоффман провел ее в один из гостевых домиков. – Я теперь вас покину. Пожалуйста, не настаивайте на том, чтобы сын показал себя, если он не захочет этого. Вы должны проявить столько же терпения, сколько пришлось проявить ему.

Неожиданно Роза почувствовала дрожь. Что ей следовало сказать Стивену? Могла она протянуть руку и дотронуться до него? Поцеловать его?

– Здравствуй, мама.

Его голос был неровным. Она посмотрела на него, стоящего на веранде, одетого в кепку с белой повязкой, которая скрывала его лицо. Когда он подошел к ней, она протянула к нему руки. Стивен схватил ее за запястья.

– Ты не можешь дотрагиваться до моего лица. Роза с трудом сдержала слезы.

– Я поняла, милый.

Стивен предложил ей свою руку.

– Почему бы нам не пройтись? Сейчас самое прекрасное время дня, когда солнце начинает заходить в горы.

Стивен увел ее от больницы по дороге, которая привела к маленькому искусственному озеру со скамейками по его берегам.

– Тебе следовало сообщить мне о своем приезде, – сказал Стивен.

– Я… Я думала увидеть тебя.

– Тебе это удалось.

Роза заметила, с какой твердостью в голосе он разговаривает. Иногда, когда свет освещал его одежду под определенным углом, она замечала пятна красного цвета на его теле.

– С тобой все в порядке? – спросил Стивен.

– Да. А с тобой?

– Со мной все будет отлично, мама. Так же хорошо, как и до этого.

Роза обратила внимание на решимость, звучавшую в его голосе.

– Расскажи мне о «Глобал»… и о Нью-Йорке. Находясь здесь, я не знаю многого из того, что происходит в мире.

Сперва Роза говорила с остановками. Ее поразило самообладание Стивена, некоторая его отстраненность. Понемногу Роза рассказывала Стивену все, что он хотел узнать о «Глобал» и ее постоянном расширении, о Нью-Йорке и новых представлениях, которые давали на Бродвее. Она рассказала о Монке Мак-Куине и перестановках, которые она сделала в руководстве операциями с дорожными чеками, и о комитетах, в которых она заседала в Вашингтоне.

– Расскажи мне о Вашингтоне, – мягко попросил Стивен. – Это звучит весьма интересно.

Роза проговорила до захода солнца и начала сумерек, когда начали появляться первые светляки.

– Я совсем заболталась, в то время как ты едва ли проронил пару слов, – упрекала себя Роза.

– Для меня вредно разговаривать слишком много, – ответил Стивен. – Кожа должна еще нарасти над мышечными тканями, в противном случае…

– Конечно, – торопливо сказала Роза.

– Куда ты поедешь теперь, мама?

– Сперва в Берлин. Затем в Рим, Амстердам и Париж. Мы закрываем все офисы, имеющие дело с дорожными чеками. Монк и я согласились, что мы не можем дальше рисковать нашими, я имею в виду его, сотрудниками.

Стивен покачал головой.

– Мудрая предусмотрительность. А что насчет Гарри Тейлора? Кто-нибудь нашел его?

– Нет. И как я полагаю, Гарри Тейлор умер в катакомбах и попал прямо в ад. Я никогда не прощу его за то, что он сделал с тобой. Никогда!

До Стивена дошли слухи о награде, которую назначила его мать за поимку Гарри. Каждый день он раскрывал газету, надеясь прочитать в ней, что Гарри найден. Даже несмотря на то, что он и Курт Эссенхаймер разработали план на тот случай, если Гарри все-таки арестуют, – план, который гарантировал, что у Гарри не будет ни единого шанса сказать и слово полиции, – Стивен продолжал жить со смутным ощущением того, что его соратник-заговорщик выжил и находится где-то. Теперь он думал, что если весь преступный мир Европы, у которого есть отличный повод для поимки Гарри, не смог найти его, то этого не сможет сделать никто.

Стивен протянул руку и коснулся руки своей матери.

– Дай мне необходимое время, мама. Со мной все будет хорошо, ты увидишь.

– Я дам тебе все, что тебе нужно, – прошептала Роза. «Ты уже дала», – подумал Стивен, когда он провожал Розу к машине. Он не мог дождаться увидеть довольное выражение на лице Курта, когда он сообщит ему все детали политики американского правительства.

Когда Роза садилась в машину, Стивен спросил как бы случайно:

– Ты видела Кассандру с тех пор? Вопрос удивил Розу.

– Да. По существу, мы видимся довольно часто. Она уже совсем превратилась в молодую леди. Франклин гордился бы ею.

– Я уверен, – прошептал Стивен.

Со своего балкона Стивен наблюдал за лимузином, едущим по извилистой дороге вниз по горному склону. Он откинул голову назад и засмеялся, звук его голоса эхом разносился по долине.

Его мать оказалась большей дурой, чем он мог ожидать. На его столе в гостиной лежало медицинское свидетельство Франклина Джефферсона с именем сэра Денниса Притчарда на его титульном листе.

«Да, мама, гораздо большей дурой…»

 

49

3 сентября 1939 года наконец началась «странная война». Немецкие подводные лодки потопили британское судно «Афина» у побережья Ирландии, провоцируя Британию и Францию на объявление войны Германии.

– Я благодарю Бога, что все наши люди выехали из Европы, – сказал Монк Кассандре. – Гитлер готов сделать из Европы котлету.

Его мрачное предсказание оказалось точным. К осени 1940 года Франция, Бельгия, Нидерланды, Дания, Норвегия и Румыния пали перед казавшейся непобедимой немецкой военной машиной. Кассандра, плакавшая, когда в новостях показывали немецких солдат, расположившихся под Триумфальной аркой в Париже, не могла понять отношения американцев к войне.

– Неужели они не понимают, что происходит? – спрашивала она. – Если мы не будем сражаться, следующей жертвой станет Британия.

Монк разделял ее чувства. Он днем и ночью взволнованно призывал Америку вмешаться в происходящее. Но он выступил против правящей элиты, – бывшего президента Герберта Гувера, Генри Форда и Чарльза Линдберга, которые призывали к изоляционизму и невмешательству в то, что они называли «Европейской войной».

Кассандра тоже энергично взялась за дело. Используя свои знания иностранных языков, она переводила Монку телетайпные сообщения, а также статьи, которые выходили из-под его пера. Копии его памфлетов на французском, немецком, итальянском и испанском языках обходными маршрутами попадали в оккупированную Европу и воспроизводились в газетах, выпускаемых местным Сопротивлением.

– Сколько могут ждать Соединенные Штаты? – с отчаянием спрашивала Кассандра в то время, как в воздухе разворачивалась битва за Британию.

– До тех пор, пока не случится что-то ужасное, такое, что мы не сможем и дальше игнорировать реальность, – ответил Монк.

7 декабря 1941 года случилось самое страшное. Триста шестьдесят японских самолетов, базирующихся на авианосцах, атаковали Перл-Харбор. Для Соединенных Штатов дни ожидания закончились.

В полях, окружающих швейцарский санаторий, лежали глубокие сугробы снега. В домике Стивена в камине бушевал огонь. Курт Эссенхаймер, который сидит ближе к огню, замечает емкости с водой, расставленные по всей комнате для того, чтобы увлажнять воздух и защитить чувствительную кожу Стивена от высыхания, как это делают со старым пергаментом.

– Ты абсолютно уверен в том, что это необходимо сделать? – спросил Эссенхаймер.

Он приехал днем после долгого медленного путешествия через Альпы. Стивен рассказал ему, почему он вызвал его, и Эссенхаймер вспомнил фрагменты их разговора о Мак-Куине, состоявшегося пять лет назад. Рассуждения о том, что делать, затянулись далеко за полночь. Эссенхаймера все еще одолевали дурные предчувствия.

– Стивен, то, что ты предлагаешь, может быть сделано. Но это опасно, особенно теперь, когда война достигла своей критической стадии. Если с информацией, которую добудет наш «перебежчик», что-нибудь произойдет, это будет означать конец всего, что мы достигли.

– Если мы не будем действовать, это может уже означать конец, – ответил Стивен из мрака комнаты. – Мак-Куин никогда не прекратит разнюхивать, пытаясь получить убедительные доказательства моей связи с рейхом. До сих пор наша безопасность не ставилась под угрозу и нам очень, очень везло. Но если Гитлер завязнет на двух фронтах, некоторые люди смогут подумать, что Германия не выиграет. Они будут искать страховку, что-то, что можно будет обменять, если ситуация действительно ухудшится. Мак-Куин с его связями на самом высоком уровне может оказаться тем, к кому они попытаются найти подход.

Стивен сделал паузу.

– Есть и другая причина. Когда Соединенные Штаты отсиживались в стороне, то, что я делал, – если бы это выплыло наружу, – квалифицировалось, в худшем случае, как недостойная деловая деятельность. Меня могли бы пригвоздить к позорному столбу, и матери пришлось бы нас закрыть, но это могло быть лишь последствием. Но теперь идет война, Курт, и я сотрудничаю с врагом. Это делает меня предателем, и все мы знаем наказание за предательство.

Два человека уставились на огонь, наблюдая за танцем пламени.

– У нас нет выбора, Курт. Мы знаем, что Мак-Куин никогда не прекратит выполнять дело Мишель. Пришло время остановить его.

Эссенхаймер зажег сигарету и швырнул спичку в огонь.

– Хорошо. Мы будем действовать по экстренному плану. Но нам потребуется некоторое время для того, чтобы утрясти все детали. Сейчас февраль. Скажем, три месяца?

Стивен был готов возразить, но затем осознал огромное количество работы, перед которой стоял Курт. Он не мог просить о меньших сроках.

– Отлично. Три месяца. Я жду, что ты будешь держать меня в курсе, Курт. И помни: ничто не должно быть отдано на волю случая. Ничто.

Сто дней спустя, в мае 1942 года, молодой человек с темной короткой стрижкой и ярко выраженной военной походкой офицера завернул за угол главной деловой улицы Цюриха, Банхофштрассе. Он внимательно изучал сверкающие медью таблички с именами и названиями на стене дома и выделил среди них ту, которую он искал: Международная служба размещения беженцев.

Офицер знал, что служба находится на шестом этаже здания и что некоторыми из ее активистов были филантропы, пытающиеся соединить разделенные семьи. Но за фасадом скрывалось более секретное предприятие: служба находилась в центре финансового канала, который протянулся из Нью-Йорка в Цюрих, затем растекаясь в тысячи городов, городков и деревень по всей оккупированной Европе. Ее мандат был таким же обширным, как и ее операции. В Швейцарии организация платила таможенным инспекторам, чтобы они не проверяли въездные визы слишком внимательно. В Германии она потайными путями передавала наличные деньги или золото в руки чиновников, которые контролировали выезд и давали разрешение на туристические поездки и которые, одним росчерком пера, могли превратить еврея в христианина. Она поддерживала группы Сопротивления средствами и покупала им то, что они могли украсть у врага, а также поддерживала выход подпольных изданий.

Служба размещения беженцев, думал офицер, была мощным оружием, как и все, что изобретали союзники. И все это основывалось на изобретательности и усилиях двух людей: Монка Мак-Куина в Нью-Йорке и Абрахама Варбурга в Цюрихе.

– Извините, но герр Варбург не работает здесь, – четко произнесла милая регистраторша. – Возможно, один из наших администраторов сможет помочь вам.

Офицер достал тонкую кровавого цвета папку из своего портфеля. Она была скреплена восковой печатью с изображением двуглавого орла над нацистской свастикой.

– Передайте это Варбургу, – сказал он, кладя досье на стол. – Скажите ему, чтобы он не заставлял меня терять время.

Секретарша, которая была еврейкой, вздрогнула от ледяного тона незнакомца. Она сталкивалась до этого с такими людьми в Берлине.

– Пожалуйста, подождите здесь.

Офицер уютно устроился, вставил сигарету в мундштук и спокойно закурил. Он выкурил только половину, когда секретарша вернулась.

– Будьте любезны, следуйте за мной. Секретарша привела его в офис, окна которого выходили на улицу. Здесь не было беспорядка. На столе стоял единственный телефон. В углу находился старый шкаф для папок с документами.

– Рад видеть вас, герр Варбург, – сказал офицер человеку, стоявшему к нему спиной.

Когда Варбург обернулся, офицер заметил, что печать на документе нарушена.

– Кто вы? – мягко спросил Варбург.

– Полковник Гюнтер фон Клюге, прикомандированный к Генеральной инспекции при министерстве финансов в Берлине. Мои документы.

Варбург внимательно изучил удостоверение личности. У него был наметанный глаз банкира на подделку, но это удостоверение было настоящим.

– Чем могу быть вам полезен? Фон Клюге кивнул на досье.

– Это должно говорить само за себя.

– Здесь служба по приему беженцев, полковник. Ваши бумаги имеют отношение к некоторым действиям, в которых принимали участие американец по имени Тол-бот и поставщики некоторых товаров в Германию. Я думаю, что вы обратились по неправильному адресу.

Фон Клюге сел на жесткий деревянный стул и закинул ногу за ногу.

– Вы знаете, что за последнюю неделю гестапо арестовало троих? – Он назвал Варбургу имена и был рад увидеть боль в глазах старого человека. – Их отправили в Бухенвальд. Я думаю, что они уже мертвы. И вы знаете почему, герр Варбург? Потому что они пытались украсть тот лист бумаги, что я принес вам.

Варбург почувствовал легкую головную боль.

– Я знаю, это то, что нужно вам и Монку Мак-Куину, – спокойно продолжал фон Клюге. – Вы видите, моя работа заключалась в том, чтобы ваши люди больше не пропадали из-за информации, которую они ищут. Теперь вы располагаете ею в полном объеме.

– Кто вы? – требовательно спросил Варбург.

– Реалист. Не очень отличающийся от вас. Нападение на Россию в прошлом году было роковой ошибкой. Теперь Германии потребуются более многочисленные поставки сырья, чем когда бы то ни было раньше. Если я предоставлю вам свидетельства того, что Стивен Тол-бот сотрудничает с рейхом, то вы сможете остановить его и тоже затянуть петлю на шее фюрера. Это то, чего вы хотите, не так ли, герр Варбург?

– А вы? Почему вы делаете это?

– У меня нет желания быть погребенным под обломками Германии, так что я предлагаю сделку: информацию о Толботе в обмен на безопасное перемещение в Америку и один миллион долларов.

– Это абсурд.

– Это дешево! – возразил фон Клюге. – Да, и одно маленькое уточнение. Я буду вести дела только с Мак-Куином, лицом к лицу, здесь, в Цюрихе.

Немец сделал короткую паузу.

– Мы будем обсуждать дальше, герр Варбург? Банкир медленно сел на свой стол, и фон Клюге получил его окончательный ответ.

Через три часа фон Клюге и Абрахам Варбург вышли из здания и направились через улицу в Швейцарский кредитный банк. Их провели в подвальный депозитарий и им предоставили сейф и два ключа. Материал, который вон Клюге принес с собой, они положили в сейф, и каждый повернул в замке свой ключ, когда они его запирали.

Фон Клюге протянул руку за ключом Варбурга.

– У меня будут оба, если вы не возражаете. До тех пор пока не приедет Мак-Куин.

После того как они покинули банк, они расстались, но фон Клюге быстро вернулся назад и высмотрел черную шляпу-котелок Варбурга в полуденной толпе. За банкиром было довольно легко следить и его путь было так же легко предугадать: он шел в американское посольство.

Фон Клюге проскользнул в будку телефона и попросил оператора соединить его с клиникой Хоффмана в Ярлсбурге. Первая часть плана прошла гладко. Стивен Тол-бот, без сомнения, должен был быть доволен.

Кассандра сразу же почувствовала перемену. Она и Монк завтракали на открытой террасе, увитой плющом, в окружении посадок герани и роз. Несмотря на это очарование, идиллия была нарушена возбуждением Монка.

– Что случилось? – спросила она, целуя его в щеку.

– Ночные новости. Похоже, Гитлер попытался откусить больше, чем он может проглотить, когда напал на Россию. Советы переходят в наступление.

Кассандра подняла голову, откинув назад выбившуюся прядь тонких светлых волос. Она знала, что Монк не лгал ей. Он был не способен на это. Он лишь не говорил ей всей правды.

– Были еще какие-нибудь сообщения? Кассандра видела, как он пытается подобрать правильные слова.

– Ничего существенного.

Кассандре хотелось оставить эту тему, оставить на время. Довольно скоро она сможет узнать обо всем.

Но начиная с того дня атмосфера в доме изменилась, и Монк полностью погрузился в свою тайну. Большую часть времени он теперь проводил в Вашингтоне. Когда он приезжал домой, то лишь для того, чтобы переодеться. Кассандра пыталась с помощью уговоров добиться какого-нибудь объяснения, но Монк всячески избегал этого.

Однажды утром после почти бессонной ночи Кассандра проснулась неожиданно, как будто ее что-то разбудило. Это мог быть холодный утренний ветер или голоса, которые она четко различала. Обнаженная, Кассандра выскользнула из кровати и прислушалась. Голоса притихли, заглушаемые скрипом ножек стульев о камни террасы. Монк вернулся домой из Вашингтона и теперь завтракал. Кассандра плеснула водой на лицо, почистила зубы и надела старую удобную фланелевую ночную рубашку.

– Ну, уже почти время…

Ее губы сложились в точное подобие буквы «о», когда она, выйдя на террасу, в последнее мгновение увидела незнакомца. Он был выше ее ростом, почти шесть футов, и на несколько лет старше; на вид ему было около двадцати пяти. У него были густые волнистые каштановые волосы и зеленые глаза цвета моря после шторма. Он был красивым мужчиной, если не считать сломанный гребневый хрящ носа и тонкий диагональный шрам через всю щеку, выделявшийся молочной белизной на загорелой коже.

– Доброго утра и вам тоже, – его голос был наполнен удивлением и радостью. – Меня зовут Николас Локвуд.

– Кассандра Мак-Куин, – представилась она.

– Монк рассказывал мне много о вас.

– Я вижу, что вы двое уже познакомились друг с другом. – Монк осторожно вышел на террасу, неся поднос с кофе, печеньем и приправами. – Ты рано встала, солнышко.

– Я не могла уснуть, – пробормотала Кассандра, краснея от упоминания Монком ее домашнего имени и становясь еще более красной в тот момент, когда она заметила усмешку Локвуда.

Стоя на мысочках ног, чтобы поцеловать Монка, она прошептала:

– Кто он?

– Почему бы тебе не присоединиться к нам за кофе? – спросил Монк.

В ту минуту, когда Кассандра села за стол, она почувствовала, что ночная рубашка плотно обтягивает ее грудь, и вспомнила, что под ней ничего нет. Настолько осторожно, насколько возможно, она потянула рубашку вверх.

– Я встретил Николаса в Вашингтоне, – сказал Монк, наливая всем кофе. – Он из Государственного департамента.

Что, по существу, было правдой. Но Монк не сказал о том, что Локвуд работал на генерала Донована по прозвищу «Дикий Билл», который основал Бюро стратегических исследований. БСИ, как его называли, было едва оперившейся американской разведывательной службой и подразделением командос в одном лице. Локвуд был одним из первых его выпускников.

– По сути дела, Николас и я едем в Европу на следующей неделе.

– Куда? – нетерпеливо спросила Кассандра.

– В Цюрих, – ответил Локвуд. – Там существует организация под названием Международная служба размещения беженцев. Большое количество известных писателей и издателей, до которых очень хотели бы добраться нацисты, были вынуждены бежать в Швейцарию. Возникли бы большие сложности, если бы Государственный департамент попытался вывезти этих людей официально. Но если они приедут, потому что журналу «Кью» потребуются их писательские способности…

– Я думаю, что это здорово, – сказала Кассандра.

Локвуд был рад, что Кассандра восприняла откровенную ложь за чистую монету. Когда он был назначен сопровождать Мак-Куина в Европе, он получил раздражающе расплывчатые инструкции: «Сделайте так, чтобы Мак-Куин вернулся назад с тем, что он получит». Но что это? У Локвуда было впечатление, что даже его начальники не были в этом уверены. Чем бы «это» ни было, предмет был довольно важен, если Локвуд участвовал вторым в деле.

– Когда вы уезжаете? – спросила Кассандра.

– Через пять дней, – ответил Монк и взглянул на Локвуда. – Это значит, что мне и тебе надо лучше изучить детали.

Когда мужчины поднялись, Кассандра сказала:

– Было приятно познакомиться с вами, мистер Локвуд. Возможно, мы увидимся снова.

Его улыбка сияла в ответ.

– Я рассчитываю на это.

– Я буду требовать от вас соблюдения этого, – поддразнила она его.

– Я рассчитываю на это тоже.

Перелет из Нью-Йорка на Азорские острова на клиппере компании «Пан-Америкен», арендованном Монком Мак-Куином, но оплаченном Государственным департаментом, длился более семнадцати часов. Николас Локвуд собирался использовать это время, чтобы поговорить с Мак-Куином о деталях их миссии, но две вещи помешали этому: способность пожилого человека спать под рев двигателей и Кассандра.

Николаса не покидал образ Кассандры. У него были до этого встречи с красивыми женщинами, но ни у одной из них не было очарования наследницы Мак-Куина. Больше чем ее физической привлекательностью, которую Николас нашел очевидной несмотря на мешковатую ночную рубашку, он был пленен ее открытостью и живостью. У нее не было того пресыщенного безразличия, характерного для богатых женщин Вашингтона и Нью-Йорка. Ее участие и забота о Монке, о том, что он делает, и причастность к трагедии, постигшей мир, были искренни и неподдельны. Николас подумал, что это было тем более замечательным, что Кассандра пострадала от попытки похищения, в результате которой ее мать лишилась жизни. Зная об этом по собственному опыту, Николас мог сказать, сколько характера и внутренней силы требовалось, чтобы пройти через это.

Во время дозаправки топливом на Азорских островах Николас и Монк завтракали в буфете аэропорта. Это был шанс, которого так ждал человек из БСИ.

– Вы собираетесь контактировать с вашими людьми в Цюрихе до того, как мы попадем туда, мистер Мак-Куин?

Монк откусил от своего апельсина. Николас вновь забросил удочку, Мак-Куин не мог винить его в этом, но он не отваживался сказать Локвуду правду. Даже секретарь по военным делам, который возглавлял эту экспедицию, не знал всей правды. Все, что Монк сказал ему, это то, что он нашел способ лишить Третий рейх сырьевых ресурсов, необходимых для ведения военных действий. Он не сказал ничего, что могло бы угрожать семье Джефферсонов. «Что я буду делать с Розой?»

Если информация, переданная немецким офицером фон Клюге, имела бы половину того взрывного эффекта, которого ждал от нее Варбург, то последствия для Розы и «Глобал» были бы катастрофическими. Монку было интересно, учитывал ли Стивен Толбот возможность оказаться однажды лицом к лицу с командой возмездия.

«Не забегай вперед, – предупредил он себя. – Шаг за шагом».

Монк обратился к Николасу.

– Прежде всего давай отбросим формальности. Зови меня Монк. Так как дело касается Цюриха, то нас уже все ждут. Нам лишь надо взять это и отвезти домой.

«Тогда почему нужен я? И что «это»? Хотя он предугадал ход мыслей молодого человека, Монк добавил:

– Я понимаю, что эта секретность тревожит тебя. Но все должно быть именно так.

– Мистер Мак-Куин, – Монк, – сказал Николас, – со всем моим к вам уважением БСИ создавалась не как почтово-сопроводительная служба. Если возникнут какие-то трудности, я должен быть к ним готов.

Монк улыбнулся. Он встречался с большим количеством офицеров БСИ при подготовке этой миссии и из всех выбрал Николаса. Они оба сразу же нашли общий язык. В процессе их встреч в Вашингтоне выработалось взаимное доверие и уважение. Монк почувствовал, что, несмотря на всю его независимость и изобретательность, Николас был чувствительным человеком, который очень высоко ценил службу.

– Цюрих, вероятно, самый безопасный город в мире, – сказал Монк Николасу. – Когда мы получим то, зачем приехали, я приоткрою для тебя завесу секретности.

Николас знал, что лучше знать что-то, чем ничего. Он обладал редкой чертой характера для людей своего возраста: у него было терпение.

На самолете компании «Пан-Америкен» они прилетели в Лиссабон. Используя свои удостоверения Красного Креста, двое мужчин пересекли испанскую границу и прибыли в город Виши во Франции, где два дня спустя они Пересели на другой поезд, который в запечатанном виде ехал через оккупированную Европу в Швейцарию. Несмотря на скучное утомительное путешествие, Монк настаивал на том, чтобы они прямо с вокзала поехали в представительство Международной службы размещения беженцев.

– Было бы лучше, если бы я встретился с руководителями один, – сказал Монк, когда они вошли в здание.

До того как Николас начал протестовать, в приемную пробился Абрахам Варбург. После знакомства он отвел Локвуда к пустому столу.

– Один из наших людей заболел, – объяснил он. – Пожалуйста, устраивайтесь поудобнее. Я уверен, что это не займет много времени.

Монк последовал за банкиром в его кабинет и впервые столкнулся лицом к лицу с человеком, который мог бы уничтожить одну из самых могущественных семей Америки.

– Герр Мак-Куин, – сказал немец, вставая и протягивая руку. – Рад видеть вас. Ваша репутация говорит сама за себя.

– Как и ваша, – сухо ответил Мак-Куин.

– Я полагаю, вы принесли необходимые бумаги?

Не говоря ни слова, Монк протянул фон Клюге конверт. Внутри было письмо от секретаря по военным вопросам, гарантирующее беспрепятственный проезд в Соединенные Штаты и заверенный чек на один миллион долларов, находящийся на личном счету Монка.

– Отлично, – прошептал фон Клюге.

– Ваша очередь, – сказал ему Монк.

Немец церемонно открыл свой портфель и вручил документ Мак-Куину.

– Описание самых последних поставок, как я и обещал.

Монк тихо ругался, когда читал контракты. У него всегда были свои сомнения насчет фон Клюге, человек казался слишком хорош для того, чтобы быть правдой, а так как Монк хотел получить компрометирующие материалы на Стивена, он не мог позволить дать ему уйти. Теперь он видел, что Стивен на самом деле поставил свою подпись под документами, которые могли похоронить его.

– Я вижу, что вы удовлетворены, герр Мак-Куин. Монк кивнул головой.

– В этом случае у меня есть сюрприз для вас. Немец показал ключ от банковского депозитария.

– Так как я знаю, что никогда больше не вернусь в Германию, я принес с собой несколько вещей, которые могут заинтересовать вас. Они находятся на безопасном хранении в банке на другой стороне улицы. Если вы не возражаете, я сейчас принесу их.

– Конечно, герр фон Клюге. Нам интересно все, что вы можете предоставить нам.

Фон Клюге исполнил четкий военный поворот кругом и вышел. Когда он пробирался через столы в приемной, он не заметил молодого человека, наполовину прикрывшего лицо журналом, который внимательно следил за ним.

– Ну, теперь он в твоих руках, – сказал Варбург. Он ожидал почувствовать ликование в этот победный момент. Но его сердце было пусто. Абрахам Варбург понял, что для его друга испытания только начинаются.

– То, что сделал Стивен, замечательно, – сказал Монк. – Если бы не было фон Клюге, он мог бы удрать с этим. – Он помедлил. – У вас есть какие-нибудь идеи насчет того, что еще он принесет нам?

Варбург отрицательно покачал головой.

– Что бы это ни было, я уверен, Вашингтон будет очень заинтересован.

Фон Клюге направился прямо в Швейцарский кредитный банк через улицу от Службы беженцев. Но он не пошел к стойке, за которой находился служащий, ответственный за депозитное хранение. Вместо этого он прошел к окошку кассы и встал позади человека, у ноги которого стоял чемодан. Клиент закончил свои дела и вышел. Без чемодана. Фон Клюге немного поболтал с кассиром об открытии счета и затем тоже вышел.

С чемоданом.

Через несколько минут фон Клюге был снова в Службе беженцев и шел по направлению к кабинету Варбурга. И снова он не обратил особого внимания на молодого человека, изучающего его. Когда их взгляды встретились, Николас Локвуд вежливо улыбнулся и отвел свой взгляд. Этих нескольких секунд немцу оказалось вполне достаточно для того, чтобы засунуть чемодан за большую кадку с кактусом у двери кабинета Варбурга.

«Но куда он идет теперь? – спросил самого себя Локвуд, когда увидел, что фон Клюге возвращается тем же путем, каким и пришел. – Может быть, он забыл что-то».

Или, может быть, что-то не так, подсказывал инстинкт Локвуду. Он подметил капли пота, блестевшие у фон Клюге на лбу, а также измерил его быстрые шаги. Человек был на грани бега. Николас поднялся со своего стула, направляясь за немцем, но фон Клюге вошел в лифт и закрыл за собой решетку.

Локвуд вернулся бегом в кабинет Варбурга.

– Парень, который был здесь – чего он хотел?

И Монк и Абрахам Варбург посмотрели на него с изумлением.

– О чем ты говоришь? – спросил Монк. – Он ушел и еще не возвращался.

– Черта с два! Он был здесь минуту назад. Прошел рядом со мной, неся чемодан.

– Мистер Локвуд, – рассудительно сказал Варбург. – Я заверяю вас, что джентльмена, о котором идет речь, нет здесь. Он вышел…

Николас выбежал из кабинета Варбурга, глядя по сторонам вокруг скопления столов.

«Думай! Представь себя на его месте! Он проходит мимо тебя. Он несет чемодан… Но он не входил в кабинет. Затем он уходит, почти убегает».

– Все, уходите отсюда! – закричал Николас. Когда вышел Варбург, Локвуд схватил его.

– Уводите своих людей отсюда!

– Но…

– Делайте это!

Николас увидел одобрительный кивок Монка и наблюдал за тем, как Варбург начал выводить своих сотрудников из-за их столов.

– Куда он дел его, ублюдок! – прошептал он.

Через пару минут Николас заметил его, край кожаного чемодана высовывался из-за кадки с кактусом. Он обошел вокруг чемодана и замер. Проволочная лента указывала на место, где закрывалась крышка чемодана.

– Это бомба!

Эти слова наэлектризовали воздух, и вслед за Ними началась паника. Николас ринулся обратно в кабинет, где Монк в это время складывал документы в папку.

– У нас нет времени!

Монк схватил остальные бумаги, и Николас вытолкнул его за дверь. Они оказались позади служащих, пробивающихся в выходу.

– Что бы ни случилось, передай это…

Николас не расслышал последних слов Монка из-за взрыва, прогремевшего в помещении. Дерево и стекло разлетелись на осколки. Печатные машинки и телефоны стали смертельными снарядами, брошенными взрывом по направлению к бегущей толпе. Николас бросился на Монка, пытаясь закрыть его своим телом. Но было слишком поздно. Взрыв был только началом. Вслед за ним помещение было охвачено стеной огня.

Никогда прежде в своей жизни Монк не испытывал такой боли. Он почувствовал кисло-сладкий запах горящих волос на своей голове и услышал хруст и шипение пожираемой огнем одежды. С каждым вдохом его легкие наполнялись жаром, но он оставался в полусогнутом состоянии, бессознательно защищая содержимое папки. Затем на него упало что-то очень тяжелое. Монк упал на колени, борясь с темнотой, которая угрожала поглотить его. Его изголодавшиеся по кислороду легкие предали его. И своим последним движением он еще плотнее прижал папку с документами к своему телу.

Оглушенный, но невредимый, Николас едва держался на ногах. Когда он увидел, что произошло, он бросился к Монку, пытаясь сбить с него пламя. Взрыв превратил комнату в кромешный ад, и не было никакой возможности пробиться к выходу через пылающий мусор. Николас мог попытаться спасти себя и Монка, лишь пытаясь добраться до двери в дальнем конце комнаты, ведущей к пожарному выходу. Николас крепко схватил Монка за воротничок его пиджака.

Этот путь длиной в несколько футов казался бесконечным. Огонь быстро распространился по помещению; и что еще хуже, дым полностью скрыл потолок. Каждый раз пытаясь сделать вдох, Николас опускал голову и набирал в легкие воздух, проходящий через носовой платок, который он держал у своего рта. Последним усилием Николас перебросил центр тяжести своего тела сквозь проем пожарного выхода и переступил порог. Затем он втащил Монка на маленькую металлическую площадку лестничной клетки и перевернул его на спину.

«Не умирай!»

Грудная клетка Монка учащенно работала, и его кожа уже стала приобретать голубовато-серый оттенок из-за замедления процесса кровообращения. Николас склонился над ним, собираясь сделать ему искусственное дыхание «рот в рот», когда Монк с огромным усилием выдавил из себя слова.

– Документы… только Розе. Ты должен это сделать. Останови Стивена…

Николас услышал вой сирен пожарных машин.

– Держись, Монк!

– Для Розы…

Вдруг стекло окна над ними лопнуло, и Локвуд обхватил руками голову, чтобы защититься от летящих осколков. Когда он вновь взглянул на Монка, он увидел, что его глаза широко раскрыты и неподвижны.

Николас разжал пальцы Монка, крепко сжимающие папку. На мгновение он остановился, подумав, что это кощунство, – бросить мертвого человека.

«Для Розы…»

Николас взял папку под мышку и, пошатываясь, удалился.

Березовые поленья потрескивали в камине, их запах отлично дополнял яблочный аромат, издаваемый кальвадосом в высоком бокале. Было девять часов, и Стивен Толбот слушал по радио вечерние новости. Он пропускал международные сообщения мимо уха, но заострил свое внимание, когда диктор перешел к местным новостям.

Главной темой выпуска был пожар в Цюрихе, который уничтожил три верхних этажа здания на Банхофштрассе. В результате инцидента девять человек погибли, включая известного американского издателя Монка Мак-Куина и Абрахама Варбурга, директора Международной службы размещения беженцев, в помещениях которой и начался пожар. Как сообщили очевидцы происшедшего, они слышали взрыв, предшествующий пожару, и специалисты, ведущие расследование, предполагают возможность утечки газа.

Стивен поднял свой бокал в молчаливом приветствии. Лучше и не могло быть. Одним ударом было покончено с обоими, – с Мак-Куином и с вмешивающимся не в свои дела евреем Варбургом. Фон Клюге, который лично смонтировал взрывное устройство, гарантировал, что ни один клочок бумаги не уцелеет после взрыва. Это было головной болью Стивена. Он убедил Курта Эссенхаймера, что ни Мак-Куин, ни Варбург не клюнут на фальшивку. Для того чтобы зацепить банкира, требовались настоящие документы с подписью Стивена, и Мак-Куин впоследствии тоже должен был подержать их в своих руках.

Риск был огромен, но он оплатился с лихвой. По жизненно важным коммуникациям, которые опутали весь земной шар, продолжалось снабжение нацистской Германии сырьем, так необходимым для ведений военных действий. Полученные в результате этого деньги будут способствовать возвышению личной тайной карьеры Стивена Толбота.

«А теперь я могу вернуться домой». Стивен Толбот взял зеркало и проверил свое лицо; эту операцию он автоматически выполнял по сотне раз в день. Его кожа была красной, блестящей и лишенной растительности, как спелое яблоко сорта Макинтош. Морщины в уголках бровей делали его глаза чуть раскосыми. По обеим сторонам лица от щеки к нижней челюсти шли диагональные шрамы от хирургических разрезов, которые останутся навсегда. Он приподнял волосы над левым ухом и посмотрел на морщинистый багровый обрубок. Хоффман и его хирургическая команда сделали все, что могли. Им потребовалось пять лет, но они дали ему лицо. Но даже при самом тусклом освещении оно оставалось лицом, принадлежащим существу из детских кошмаров.

– Пришло время платить, – сказал Стивен громко. Он представил Кассандру и протянул руку, чтобы прикоснуться к боли, которую она должна была почувствовать в этот момент.

– Я отнял у тебя Монка, – сказал он мягко. – Теперь я заберу остальное.

 

50

Никто не встречал Николаса Локвуда, когда он сошел с борта самолета компании «Пан-Америкен» в Порт-Вашингтоне в Нью-Йорке в июньский полдень. Всем заинтересованным было известно, что в другой день он прибыть не мог.

Николас доехал поездом до Пенн-Стейшен и затем пошел пешком через Таймс-сквер. Он почувствовал себя чужестранцем, который бредет через сверкающую загадочную страну, наполненную яркими огнями, смехом и песнями. Улицы были запружены военнослужащими, но несмотря на обилие военной формы, чувствовалась атмосфера карнавала. Перед дверями кафе «Тутс Шорс» и «21» стояли очереди. Двери «Сторк-Клуба» и клуба «Ларус» были открыты даже до наступления сумерек. Из проигрывателей-автоматов вдоль Третьей авеню доносились звуки песни «Хвала Господу и получи патроны».

Николас брел через все это с изумлением. Он вспоминал изможденных испуганных беженцев, которых он видел на испанской границе, подозрительных, надменных чиновников в Виши, холодную, отвратительную аккуратность немецких пограничников, находящихся на расстоянии брошенного с швейцарской территории камня. А затем Цюрих… Цюрих, где он видел кровь и где сдержанный, мужественный человек погиб в настоящем аду, который Николас не смог предотвратить.

Николас пересек Сентрал-парк, где английские няни прогуливали вверенных им детей и убивали время за вязанием свитеров для солдат. Он посмотрел на сияющую бронзовую крышу Карлтон-Тауэрс и представил молодую женщину, которая жила там. Теперь жила одна. Его маленький саквояж неожиданно стал очень тяжелым. У него не было выбора. Он должен был увидеть Кассандру. После того как он прочитал документы, ради которых Монк пожертвовал своей жизнью, Николас не мог игнорировать обязательства, которые он принял на себя в момент смерти пожилого человека.

Она была такой же прекрасной, какой он запомнил ее, но ее лицо было более бледным и голубые глаза казались больше, оттененные белизной ее кожи. Глаза, наполненные печалью, подумал он. Когда она посмотрела на него, он почувствовал сдерживаемые вопросы и скрытые за ними обвинения.

– Пожалуйста, входите.

Она провела его через террасу, где, казалось, целую вечность назад они втроем завтракали.

– Когда вы узнали об этом? – спросил Николас. Кассандра посмотрела в глубь парка, где в ранних сумерках мерцали огни фонарей.

– На следующий день. Приехал Джимми Пирс, главный редактор у моего отца. В то мгновение, когда я увидела его, я все поняла.

Кассандра посмотрела на Николаса.

– Он страдал? Локвуд покачал головой.

– Кто вы? – неожиданно спросила Кассандра. – Он никогда ничего не говорил о вас. Он ничего не рассказывал мне о вас.

Николас протянул руку, чтобы дотронуться до нее, но как только его пальцы коснулись ее, она вздрогнула.

– Я знаю, что это не утешение, но он довел до конца то, что задумал сделать.

– И что это было?

Николас помолчал в нерешительности.

– Я не могу сообщить вам подробности. За исключением того, что это очень, очень важно.

Гнев вспыхнул в ее глазах.

– Это то, что говорят все! Джимми звонил каждый день в Вашингтон, приставая к людям из Государственного департамента, но никто ничего не знает. Ради. Бога, Монк вел свою войну! Почему ваши люди втянули его в еще одну?

Кассандра знала, что ее слова были неправдой, но ей было все равно. Что мог понимать Локвуд Николас, практически незнакомый ей человек, в том, чего она лишилась?

– Я имею право знать, – сказала она.

– Да. И вы будете знать, я обещаю. – Николас сделал паузу. – Вы видели свою тетю?

– Розу? Она пришла, как только узнала об этом. Она была очень добра, поинтересовалась, не нужно ли мне что-нибудь…

– Вам что-нибудь нужно?

– Да. Ответы.

– Я был с ним, когда это случилось. Я пытался спасти его, но не смог. Может быть, если бы я сделал что-то еще… Я никогда не узнаю этого.

Кассандра наблюдала за тем, как он подбирает слова, разрываясь между тем, чтобы не сказать ничего, что могло бы нарушить взятые им на себя обязательства, и тем, что могло бы хоть немного утешить ее.

– Извините, – сказала Кассандра. – Но он был для меня всем. И мне все еще нельзя знать, ради чего ему пришлось умереть?

Николас открыл саквояж, достал оттуда кожаный портсигар Монка, его карманные часы и некоторые другие личные вещи и положил их на стол.

– Я подумал, что вы хотели бы получить это. Остальное вернется домой вместе с ним.

Он уронил руку на свой саквояж. Ему требовалась вся воля, которой он обладал, чтобы не вытащить оттуда документы, которые он привез из Цюриха.

– Я должен идти. Я позвоню вам из Вашингтона, когда вернусь…

– Нет, – быстро ответила Кассандра. – Я не хочу, чтобы вы делали это. До тех пор пока вы не будете готовы сказать мне, что произошло на самом деле.

– В другом случае я бы не стал это делать, – сказал он тихо.

Николас осторожно держал саквояж на коленях, в то время как поезд, на котором он ехал в Вашингтон, раскачивало из стороны в сторону.

«Теперь у меня есть обязательства. Я должен решить, что я буду делать».

Николас попытался составить план действий. Но четких ответов на вопрос, как действовать, у него не было.

Николас Локвуд редко оглядывался на свою жизнь. Он не знал своих родителей. В детстве священники в приюте сказали ему, что он провел первые годы своей жизни в католическом благотворительном доме ребенка, где добровольцы в свое свободное время воспитывали детей, от которых отказались родители.

Когда ему исполнилось восемь лет, Николаса перевели в другое заведение, тоже руководимое священнослужителями. Но к тому времени он уже понимал, что его никогда не усыновят. Молодые женщины хотели брать младенцев, а не мальчиков с подозрительными глазами. Николас сторонился других детей, насколько это было возможно. Он не входил в состав шаек, которые формировали эти ребята, но всегда был готов с помощью кулаков защитить свою территорию.

Николаса, как и других детей в возрасте четырнадцати лет, могли выпустить из приюта с тем, чтобы он начал зарабатывать на жизнь в качестве подсобного рабочего. Но священники разглядели в сильном неразговорчивом мальчике многообещающие задатки природного лидера. Николас отлично проявлял себя и на игровой площадке, и в схоластических диспутах и стал первым мальчиком из приюта, которого отправили учиться в Нотр Дам на полное обеспечение.

Школа отшлифовала характер Николаса. Нотр Дам стал для него домом, которого у него никогда не было, и он отблагодарил его, выиграв первое место на соревнованиях по боксу между колледжами, а также несколько призов за успехи в математике. Когда в ходе ежегодного опроса его попросили назвать черту характера, которую он ценил больше других, Николас не задумываясь ответил: «Верность».

Это был ответ, которого можно было ожидать. За несколько недель до окончания Николаса вызвали в кабинет декана. Там его ожидал человек, который представился как мистер Браун. Ему было за тридцать, на нем был отлично сшитый костюм, и его, казалось, окружал ореол привилегированности. Он взял в руки толстую папку, лежавшую на столе перед ним.

– Для тебя верность действительно является самой важной чертой?

– Да.

Мистер Браун долгое время молча изучал его.

– Скоро будет война, – сказал он в конце концов. – Она будет непохожа на все, чему мы до сих пор были свидетелями. Нам нужны люди, чья преданность не подвергается сомнению. У тебя такая преданность, молодой мистер Локвуд?

Николас тщательно обдумал ответ.

– Да, сэр. Такая.

Человек слегка улыбнулся.

– Да, я тоже так думаю. Позволь рассказать тебе О маленькой организации, которая называется Бюро стратегических исследований.

На следующий день после окончания Николас поменял один дом на другой. Штаб-квартира БСИ располагалась в Вашингтоне, но его тренировочные базы были разбросаны по всей стране. Локвуд постигал секреты шифровки в Государственном департаменте, практиковался в стрельбе из разных видов стрелкового оружия, и осваивал приемы рукопашного боя в сельской местности штата Вирджиния, и совершал ночные прыжки с парашютом в горах Адирондак в Монтане. Он жил вместе с людьми, которым он доверил свою жизнь и которые, в свою очередь, зависели от него. Время от времени появлялся мистер Браун, чтобы понаблюдать за его успехами и сделать поощрение.

Полагаясь в жизни только на самого себя, Николас с сыновней преданностью доверился этому спокойному ненавязчивому человеку. В перерывах между занятиями Браун разговаривал с ним о людях, которые обладали властью, о том, как они получили ее и как ею пользуются.

– Ты их инструмент, Николас. Не имеет значения, насколько трудны выполняемые тобой задания, ты всегда должен помнить, что для их выполнения существует причина и цель, которой они должны достигнуть. Это основание для твоей клятвы верности. Но существует еще одна важная вещь, которую ты должен знать. Иногда может получиться так, что не будет никого, кто бы мог отдать тебе приказ. Тебе придется действовать самостоятельно. Ты будешь решать, чего требует от тебя твоя преданность в определенных обстоятельствах.

Николас вспомнил эти слова, когда поезд подъезжал к столице. По всем правилам он должен был передать саквояж и его содержимое своим начальникам из БСИ. Это был его долг. Но у Николаса не выходил из головы образ Монка и его последние слова. Умирающий человек доверил ему секрет, который бы мог вызвать национальный скандал и ниспровергнуть одну из самых могущественных семей. Но так как в дело были вовлечены такие могущественные люди, тайна могла быть навеки погребена в недрах государственной машины. И почему он потребовал, чтобы Николас передал обвинения против Стивена Толбота его собственной матери, которая легко могла бы их уничтожить?

«Тебе придется решать, чего требует от тебя твоя преданность в определенных обстоятельствах…»

Через вагон прошел проводник, объявляя, что экспресс прибудет на вокзал Юнион Стейшн через несколько минут. Когда показались огни Капитолия, Николас принял решение. Монк вырос вместе с Розой Джефферсон. Вероятно, он знал ее как никто другой.

«Так же, как и я должен узнать ее…»

Его отправной точкой будет задача узнать, что представляет собой Роза Джефферсон.

Через три недели после смерти Монка Мак-Куина Стивен Толбот вернулся домой.

– Добрый вечер, Олбани. Моя мать дома? Стивен посмеялся над испуганным выражением лица старого слуги. К этому времени он уже знал, что люди, которые видели его лицо, ничего не могли с собой сделать. Сначала следовало удивление, затем страх и отвращение.

– Мистер Стивен?

– Это я, Олбани, – сказал Стивен, переступая через порог. – Новый я.

– Но почему вы не сообщили нам о своем приезде? Мы бы могли прислать вам автомобиль с шофером.

– Идет война, Олбани. Перелет через Атлантику, особенно на летающей лодке, это лотерея.

– Конечно, сэр, конечно. Если вы согласитесь подождать здесь, я позову мисс Джефферсон.

Стивен сделал глубокий вдох и огляделся вокруг. На него обрушились тысячи воспоминаний. Когда в детстве он смотрел на Нью-Йорк из окна автомобиля, то думал, что Толбот-хауз был одним из немногих подобных домов, оставшихся в частном владении. Другие дома, расположенные вдоль дороги, были преобразованы в консульства, музеи или, хуже того, сдавались в качестве апартаментов. Стоимость содержания Толбот-хауза должна была быть ошеломляющей, но Стивен обещал себе, что он никогда не продаст его и не сдаст в аренду. Это был дом его отца, и вскоре он должен был перейти в его личное владение.

– Стивен!

Роза стояла на балконе, который выходил в фойе, крепко держась за перила. Ей была видна только макушка головы Стивена. С тех пор как она вернулась из Швейцарии, она постоянно пыталась представить себе, как выглядит лицо ее сына под бинтами. Стивен поднял глаза.

– Здравствуй, мама.

Роза вздрогнула и невольно отпрянула назад. Ее сын выглядел гротескно, его лицо казалось блестящей розовой маской, натянутой на череп.

«Посмотри на него. Не таращь глаза. Подойди и поздоровайся с ним…»

– Похоже, ты не очень рада видеть меня, – заметил Стивен.

– Нет, это совсем не так. – Роза нервно усмехнулась. – Просто я не ожидала, что ты вот так войдешь…

Она осторожно протянула руку и дотронулась до щеки Стивена.

– Все в порядке, мама. Меня вылечили полностью. Он прижал ее руку к своему лицу. Роза сжалась от страха. На ощупь кожа была резиновой и гладкой, как у куклы из мягкой пластмассы. Не человеческой, а созданной человеком.

«О, мой сын, что ты сделал с собой?»

– Ну, проходи, – сказала Роза. – Ты, наверное, голоден. Если бы я знала. Но это не имеет значения. Присоединяйся к нам. Я скажу Олбани, чтобы он подал приборы.

Стивен проследовал за своей матерью в библиотеку. Он обратил внимание, насколько привлекательной она оставалась для женщины, которой за пятьдесят. Ее спина была прямой, голову она держала по-царски высоко, у нее были густые черные волосы с редкой проседью. Неудивительно, что половина официального Вашингтона испытывала страх перед ней, а другая половина заискивала.

«Тогда почему она так нервничает?»

– Компания для обеда, мама? – спросил Стивен, когда они входили в столовую. – Если это твои друзья с Капитолийского холма, то я лучше пойду мыть посуду.

Стивен замер, войдя в столовую. На дальнем конце справа за столом из вишневого дерева сидела Кассандра Мак-Куин.

Это был третий визит Кассандры в Толбот-хауз за много недель. Со времени смерти Монка Роза звонила ей каждый день, чтобы удостовериться, что с ней все хорошо. Хотя с Кассандрой была Абелина, и Джимми Пирс и другие сотрудники журнала «Кью» часто заходили к ней, она была благодарна Розе за ее заботу. Они проводили долгие часы вместе, вспоминая человека, который так много значил для них обеих. От Розы Кассандра узнала Монка со стороны, о которой он никогда не говорил, о его юношеском увлечении Розой, о том, как он пытался помочь ей во время ее замужества с Саймоном и как, в конце концов, он был отвергнут.

– Не совершай подобных ошибок, – предупредила Роза. – Не позволяй любви пройти мимо, думая, что ты встретишь ее снова или что ты можешь жить без нее.

Каждый раз, когда Кассандра приезжала в Толбот-хауз, она искренне верила, что Роза пытается исправить то, что произошло между ней и Мишель. До той минуты, когда Стивен Толбот появился на пороге.

– Кассандра, какой сюрприз.

Стивен улыбнулся, когда заметил выражение страха в глазах молодой женщины. Его возвращение домой оказывалось лучше, чем он мог мечтать.

– Стивен…

Рядом со Стивеном возник Олбани с бокалом виски с содовой. Стивен посмотрел на свет через стекло бокала.

– Слава Богу, что некоторые вещи не меняются. Вы не можете себе представить, как трудно в наши дни достать хорошее виски. – Стивен поднял бокал. – Будем здоровы!

Обе женщины последовали его примеру, но ни одна не ответила на его тост.

– Я думаю, мне лучше уйти, – сказала Кассандра, отодвигая свой стул. Ей показалось, что стены давят на нее со всех сторон, она начала дрожать, как будто Стивен принес с собой холодную, мокрую темноту катакомб.

– Ни в коем случае, – ответил Стивен. – Ты не закончила свой обед.

– Ты слышал о Монке? – спросила Роза. Стивен кивнул.

– Да. Печальная история.

– Это случилось, – едва слышно сказала Роза. – Это очень трудное испытание для Кассандры. Для нас обоих. Это еще больше сблизило нас…

– Как замечательно, – сказал Стивен, не скрывая сарказма.

– Стивен!

Он отклонился назад, сложив пальцы.

– Мама, что бы ты сказала, если бы узнала, что Кассандра нам совсем не родная?

– Я бы сказала, что ты переутомился и не отвечаешь за свои слова, – резко ответила Роза.

– А если бы я все-таки сказал тебе, что у меня есть доказательства того, что дядя Франклин попросту не мог быть ее отцом?

Вилка Кассандры выскользнула из ее руки и звякнула о стол.

– Как ты смеешь говорить это?

– Очень просто! – Стивен вытащил лист бумаги из своего кармана, развернул его и передал Розе. Его глаза сверлили взглядом Кассандру. – Это часть больничной карты Франклина. В ней приведен список болезней, которыми он болел в детстве… среди них есть свинка. Ты знаешь, к чему могут привести осложнения после свинки, Кассандра? К бесплодию! Франклин Джефферсон был бесплоден. Он не был твоим отцом. Он ни с кем не мог иметь детей!

– Это неправда!

Роза схватила Кассандру за руку.

– Где ты взял это, Стивен?

– Когда я был в Европе, я слышал разные слухи о Мишель и другом человеке, – ответил Стивен. – По-видимому, Мишель и он были любовниками некоторое время, даже когда она была замужем за Франклином. Хотя я знал, кто этот человек, я ничего не говорил, потому что у меня не было доказательств. На пути домой я остановился в Лондоне, убедил Притчарда позволить мне взглянуть на медицинскую карту Франклина. Когда я увидел, что у него была свинка с осложнением и что его тесты на бесплодие были положительными, я понял, что слухи оказались правдой.

– Ты лжец! – выкрикнула Кассандра.

– Нет! – крикнул Стивен. – Это ты жила во лжи. И из-за этой лжи ты состоишь в родстве с нами. Ты не принадлежишь к этой семье, так же как не принадлежала твоя мать-шлюха.

Кассандра швырнула тяжелый стакан с водой в Стивена. Но ее цель оказалась ловкой, и стакан без вреда для Стивена пролетел над его плечом, разбившись об пол.

– Это, – сказал он мягко, – не меняет того, что Монк Мак-Куин был твоим настоящим отцом!

– Довольно! – Роза поднялась из-за стола, свирепо глядя на своего сына. – Я хочу поговорить с тобой!

– Конечно, мама.

Стивен наблюдал за тем, как Роза подошла к Кассандре, положила ей руку на плечо и медленно вывела ее из комнаты. После того как они вышли, он провел пальцами по теперь родной ему поверхности кожи лица. Кассандра заплатила по своим долгам.

Розе Джефферсон потребовалось все ее самообладание, чтобы не потерять контроль над собой. Она приказала смущенному Олбани немедленно вызвать машину с водителем и повела Кассандру к выходу.

– Извини, – прошептала Кассандра. – Я не хотела это делать. Это потому, что он сказал такие ужасные слова…

– Не беспокойся, – сказала ей Роза. – Маркус отвезет тебя домой. Я доберусь до самого дна этой истории, поверь мне!

После того как машина уехала, Роза вернулась в дом. Она не сомневалась в том, что бумага, которую Стивен дал ей, была частью медицинской карты Франклина. Она узнала почерк Притчарда и его подпись. Но бесплодие!

Роза мысленно вернулась в свое детство. Франклин действительно болел свинкой. Она вспомнила, что врачи беспокоились из-за того, что болезнь затянулась. Но сразу же после того как Франклин выздоровел, все забыли об этом. Возможно ли, что Франклин никогда не знал о том, что он бесплоден? Что никто никогда не знал?

«Почему они должны были подозревать? Или он? Он всегда был таким здоровым и спортивным. Кто бы мог подумать?»

Однако существовали и другие вопросы, которые требовали своих ответов. Роза вышла из столовой, прошла в библиотеку и закрыла за собой дверь.

– Почему ты сделал это?

Стивен посмотрел на нее через бокал.

– Ты веришь мне?

После того как Роза промолчала в ответ, он сказал.

– Ведь так, не правда ли? Извини, я разрушил твои иллюзии, особенно сейчас, когда между тобой и Кассандрой такое дружелюбие.

– Ты не ответил на мой вопрос, – ровным голосом напомнила ему Роза.

– Я думал, что это очевидно. Правовые притязания Мишель на «Глобал» целиком основывались на том, что она была женой Франклина. Когда она умерла, она оставила свое наследство той, кто, как мы все полагали, была их дочерью. Но Кассандра не могла быть их ребенком. Таким образом, владение наследством может быть лишено законной силы. Мы вернем назад дорожные чеки в «Глобал Юрэп».

– И, как я полагаю, ты собираешься взять под свое руководство эту часть компании.

Стивен был озадачен едким тоном своей матери.

– Конечно.

– Ты этого не получишь.

Кусочки льда звякнули в бокале, когда Стивен поставил его на стол.

– Прошу прощения? – сказал он хрипло.

– Ты меня слышал.

Роза произнесла следующие слова жестким голосом. Фраза за фразой она рассказала все, что знала, о тайной связи Стивена с нацистами. Приведенные ею подробности шокировали его. Его мать приводила названия подставных компаний, скрываемые Стивеном, количество арендуемых ими судов, перевозимые ими грузы и поставщиков. Она упомянула о Курте Эссенхаймере как о партнере Стивена в рейхе и представила Стивену графики роста его прибыли.

Стивен был ошеломлен тем объемом информации, которым владела Роза. Он перебрал в уме все варианты, пытаясь понять, каким образом его мать могла добыть ее.

«Цюрих!»

Существовал единственный возможный ответ. Несмотря на все сообщения в сводках новостей и личные заверения его агентов опустошительный пожар в помещении Международной службы размещения беженцев все-таки что-то не уничтожил. Кое-что из папки, с помощью которой Стивен заманил Монка в Цюрих, все-таки уцелело. Этого оказалось достаточно для того, чтобы убедить Розу в его причастности к преступным махинациям и заставить ее начать выяснение глубины его вины.

Стивен испытывал искушение попытаться блефовать, отрицая все обвинения, но один взгляд на Розу убедил его не делать этого. Слишком поздно.

– Ты не только предал свою страну и компанию, Стивен, – говорила Роза, – ты предал меня. Ты знаешь, что может случиться с «Глобал», с правительственными контрактами и моим местом в государственных комиссиях, если о твоей деятельности станет известно? Бог мой, когда я вспоминаю обо всем, что я сказала тебе о решениях, которые принимались в Вашингтоне… Ты все передал Эссенхаймеру?

Молчание Стивена говорило само за себя. Роза была на грани нервного срыва.

– Почему? Ради Бога, почему?

Стивен почувствовал, что его кожа по всему лицу натягивается, вызывая боль, как это происходило всегда, когда он приходил в ярость.

– Почему? – повторил он. – У тебя хватает наглости спрашивать меня об этом после того, как я вырос в этом доме, наблюдая за твоими методами и действиями под девизом «Все ради великой славы «Глобал Энтерпрайсиз»? Ты уничтожила своего мужа, моего отца, из-за своей драгоценной «Глобал». Ты не позволяла ничему и никому стоять на твоем пути. Ты убила своего собственного брата так, как если бы выпустила пулю ему в голову. Я все это очень хорошо усвоил, мама. Потому что у меня был самый лучший учитель – ты! Конечно, я имел дела с Эссенхаймером и остальными. Я хотел, чтобы «Глобал Юрэп» была больше и лучше, чем раньше. Я в точности делал то, что сделала бы ты. Так что, пожалуйста, избавь меня от фарисейства. Это тебе не идет.

– Ты ошибаешься, сын! – прошептала Роза.

– Посмотри на себя, мама, – усмехнулся Стивен. – Я точно такой, каким ты меня сделала. Я хорошо усвоил твои уроки. Власть, это единственное, что имеет значение. И теперь она у меня есть!

– Так ли это?

– Да! Никто до конца не понял, что я сделал. Нацисты обречены на проигрыш, но мы тем временем сделаем миллионы. Невидимая империя, которую я создал, останется нетронутой. После войны мы будем сильнее, чем когда-либо.

– А как насчет Кассандры? – спросила Роза. – Как она вписывается в твой грандиозный план?

– Никак. Наши адвокаты докажут это.

Роза поднялась и положила обе ладони на стол.

– Ты высказался, теперь моя очередь. Я уже решила, что ты будешь делать. Господь сделал так, что я никогда не видела, что происходило с тобой. Я должна буду жить с этим и расплачиваться за это до конца моих дней. Но тебе тоже придется возместить убытки. Ты предал свою страну, Стивен, так что теперь ты послужишь ей. Я договорюсь о том, чтобы тебя признали годным к строевой службе. Ты будешь настолько далеко от Германии, «Глобал» и Кассандры, насколько возможно. В Японии. А что касается того, что ты так величественно называешь своей империей, я разрушу ее, кирпичик за кирпичиком. Ты был прав насчет одной вещи: никто никогда не узнает, что ты сделал. Я никогда не позволю тебе увековечить этот позор.

Малиновое лицо Стивена покрылось крапинками ярости.

– Ты не посмеешь сделать этого! Ты не можешь!

– Я могу и я сделаю, – ледяным тоном ответила ему Роза.

– А что, если со мной что-то случится? Я единственный наследник! Твоя плоть и кровь.

– Плоть и кровь, да. Но кто ты в душе? А что касается наследников, Стивен, существует Кассандра. Да, похоже, что Мишель скрыла правду о настоящем отце своей дочери от меня. Она сделала это, потому что чувствовала, что должна это сделать. Она боялась, что я сделаю в точности то, что ты предполагал: отниму все, что она построила. Я не сделаю этого, Стивен. То, что принадлежало Мишель, теперь принадлежит Кассандре.

Роза сделала паузу.

– А что касается тебя, Стивен, я лишу тебя наследства. Так как я никогда не смогу снова доверять тебе, ты можешь забыть обо всем, что связано с «Глобал».

Несколько часов спустя Роза сидела в оранжерее темного дома. Все спали, включая Стивена. Она сама убедилась в этом. В тишине она слышала, как кровь стучит в ее висках.

Задвижка на французских дверях, ведущих в сад, медленно повернулась. Из темноты появился силуэт человека.

– Мистер Локвуд? – позвала Роза.

Николас вышел на свет, его лицо не выражало никаких эмоций.

– Вы поговорили с ним?

– Да.

– И?

– Я сказала ему, что я все знаю и что с его отношениями с Эссенхаймером покончено. Я также обещала, что он поступит на военную службу и никогда больше не будет иметь ничего общего с «Глобал».

Николас хранил молчание.

– Это то, что вы хотели, не так ли?

– Да.

Сначала Николас не мог осознать, тем более поверить в размеры предательства Стивена Толбота. Руководствуясь своим чувством долга, он испытывал сильное искушение проигнорировать просьбу Монка, передать документы своим начальникам и понаблюдать за тем, как Стивена уличат в предательстве и приговорят к максимальному наказанию. Но его удержали последние слова Монка.

«Он хотел, чтобы я отдал документы Розе Джефферсон, потому что он всегда любил ее?»

В свете отношений Монка с Мишель этот вопрос не имел смысла.

«Он не сказал «отдай». Он сказал «возьми».

Николас ухватился за нить. Почему умирающий человек использовал свои последние силы на то, чтобы сделать четким такое различие?

«Потому что он не до конца доверял Розе Джефферсон!»

Розе были представлены доказательства предательства Стивена, но Николас хотел быть полностью уверенным, что под угрозой обнародования Роза положит конец безумству Стивена.

– Вы удовлетворены тем, как я выполнила свои обещания, мистер Локвуд? – спросила Роза.

– Да.

– И у меня есть ваше слово, что вы сдержите свои?

– Я сообщил своим руководителям, что все, за чем Монк отправился в Цюрих, было уничтожено в результате взрыва. У них нет причины не верить мне. Но в то же время я сохраню документы в безопасном месте. Если со мной что-то случится, я гарантирую, что они попадут в Вашингтон.

– Я тоже подозрительна, – сказала Роза. – И я верю вам. Вы не шантажист.

– Есть одна вещь, которую вы мне не сказали, – мягко сказал Николас. – Признал ли Стивен, что он знал о взрыве в Цюрихе, что убийство Монка было частью его плана?

Роза отвернулась.

– Я не смогла заставить себя спросить его об этом. Потому что в глубине души я понимаю, что если Стивен был способен вести дела с Куртом Эссенхаймером и ему подобными, он был способен и на убийство. И я не знаю, что бы я смогла сделать с этим… разве только жить с этим.

Роза снова повернулась к Николасу Локвуду.

– Так что, если вы хотели крови, мистер Локвуд, вот она.

После того как Локвуд ушел, Роза поднялась наверх, но не в спальню, а в свой кабинет. Она села за витиевато изогнутый стол из австралийских пород дерева и положила голову на переплетенные пальцы рук. На короткое мгновение волна жалости к самой себе захлестнула ее.

«Всю свою жизнь я пыталась защитить и приумножить то, что было мне оставлено. Было ли это ошибкой? Были ли другие, более важные вещи, которые мне бы следовало сделать?»

Роза стряхнула с себя закрадывающееся отчаяние. Ей пятьдесят два года. Она не может изменить решения прошлого, как не может повернуть вспять прожитые годы. С тем, что сделал Стивен, надо разобраться здесь и сейчас.

Как она обещала Локвуду, каналы, снабжавшие нацистскую Германию, будут перекрыты. Она лично проследит за этим и убедится, что даже тень подозрения не ляжет на «Глобал». Если кто-то из сообщников Стивена попытается препятствовать ей, она уничтожит их.

Но ни решительность, ни безжалостность не помогали, когда Роза сталкивалась со вторым вопросом. Интуиция подсказывала Розе, что Стивен приложил руку к смерти Монка. Но тогда ли это началось? Были ли другие «несчастные случаи», которые Стивен мог спланировать?

Она мысленно вернулась к похищению Кассандры и смерти – убийству – Мишель. Могла ли решимость Стивена взять под контроль «Глобал Юрэп» и скрыть свой тайный альянс привести его к убийству человека, который мог разоблачить его? Она представила себе лицо Стивена, такое искаженное и неестественное. Она подумала о нем, спящем наверху, и вздрогнула.

«Я боюсь… Я напугана своим собственным сыном!» В замке скрипнул маленький ключ, и Роза открыла ящик стола. Она достала тонкую папку в кожаном переплете и открыла ее на помеченной странице.

«Мне необходимо знать, имел ли он какое-то отношение к смерти Мишель и похищению Кассандры. Я не успокоюсь до тех пор, пока не выясню всех подробностей. И если это так, я должна буду защитить Кассандру. Гарри, бедный Гарри, которого так и не нашли… Он является ключом к разгадке. Я должна найти его. Он единственный, кто знает, что на самом деле произошло в катакомбах…»

Роза знала человека, к которому можно обратиться за помощью.

Каминные часы пробили два. Оставалось сделать последнее дело. Роза прочитала последнюю страницу своего завещания. Оно было составлено в день, полный самых радужных ожиданий, когда Стивен присоединился к управлению компанией. В день его рождения Роза сделала Стивена единственным наследником компании «Глобал».

Роза взяла ручку, собираясь вычеркнуть его имя. Перо ручки дрожало. Ее рука начала трястись так сильно, что чернила разбрызгивались по всему листу бумаги. Ручка выпала из ее рук на лист бумаги, и Роза, рыдая, уронила голову на руки.

 

51

Она снова и снова проигрывала в уме эту сцену: неожиданное появление Стивена в Толбот-хауз, его изуродованное лицо, сказанные им жестокие слова, которые запали глубоко в душу Кассандре и пустили цепкие корни.

«Это неправда! Это не может быть правдой!» Так думала Кассандра, лежа в темноте своей комнаты. Единственный вопрос, который не позволял ей так думать, не давал ей покоя: Почему Роза не позвонила ей? Убедили ли ее слова Стивена?

«А меня?»

Вопрос крутился в мозгу Кассандры. Мог ли Монк быть ее настоящим отцом? Если это так, почему он и Мишель скрывали правду от нее? Когда Кассандра погрузилась наконец в беспокойный сон, она уже знала, с чего ей следует начинать поиски ответа.

Чарлз Портман был невысоким лысоватым человеком с мягкими руками и теплой улыбкой, которая скрывала два ряда великолепных зубов, размером не больше чем зубы ребенка. Он долгие годы был адвокатом Монка и заверял его завещание. Сразу же после того, как о смерти Монка было объявлено официально, он сообщил Кассандре, что она является единственной наследницей его имущества.

– Я знаю, насколько сложным для тебя должно быть это время, – говорил ей на этот раз Портман. – Ты держишься очень хорошо.

Кассандра грустно улыбнулась. Она позвонила адвокату, чтобы спросить, не оставил ли Монк после себя какие-нибудь бумаги и может ли она посмотреть их. Портман обещал проверить.

Портман передал Кассандре конверт.

– Нам повезло. Суд по делам о наследстве вчера днем обнародовал содержимое депозитной ячейки Монка. Там было несколько предметов, на которые мы сможем взглянуть позже. И это.

Кассандра перевернула конверт и увидела свое имя. Монк напечатал его собственноручно. Она узнала прыгающую букву «р» его печатной машинки в своем имени.

– Я не имею ни малейшего представления, о чем это, – сказал ей Портман. – Если хочешь, можешь прочитать в комнате совещаний.

Сидя в одиночестве за столом, рассчитанным на двадцать человек, Кассандра держала в руках конверт, боясь открыть его. В конце концов она собрала все свое мужество, ногтем поддела край конверта, вскрыла его и достала сложенные листы бумаги. Она успела прочитать только первые три слова, когда стон вырвался у нее из груди: «Моя дорогая дочь…»

Бумаге было двадцать лет, она была хрупкой по краям. Черные чернила выцвели от времени. Но почерк несомненно принадлежал Монку.

«Ты не можешь себе представить, насколько трудно было мне и твоей матери не говорить тебе правду. Но для этого были свои причины, и мы надеемся, что ты попытаешься понять их. Мы не хотели причинять тебе боль, солнышко…»

Монк ничего не утаивал. Он рассказывал о времени, когда Мишель и он стали любовниками.

«Это произошло, потому что ей нужен был Франклин, но еще больше ей была нужна наша любовь».

Страница за страницей Монк вел ее по полям жестоких судебных сражений, которые развернулись после того, как Мишель выступила с дополнительным распоряжением к завещанию Франклина и суд своим окончательным решением поддержал притязания Мишель на владение системой операций по дорожным чекам.

«Она боролась не столько за себя, сколько за тебя…»

Мало-помалу откровения Монка давали ответы на все вопросы, которые возникали на разных стадиях жизни Кассандры: почему Мишель так редко говорила о Франклине, почему было так мало фотографий, на которых они изображены вдвоем, почему она держалась на определенном расстоянии от Розы. Однажды давным-давно Мишель ответила для себя на все вопросы.

Кассандра отложила письмо. Теперь она понимала многое. То, что человек, которого она любила всем сердцем, на самом деле был ее отцом, приводило ее в возбужденное радостное состояние. И хотя никакая любовь на свете не смогла бы вернуть его, теперь, по крайней мере, она могла оплакивать его как своего отца.

Когда тело Монка прибыло из Цюриха, Кассандра поехала в порт, чтобы предъявить на него права. Затем она и Джимми Пирс сделали все распоряжения относительно церемонии погребения. После этого она поехала к Розе в Толбот-хауз.

– Я не могу тебе передать, насколько мне стыдно за то, что сделал Стивен, – сказала Роза. – Я не хочу, чтобы ты беспокоилась. Стивен скоро уедет…

Кассандра различила ноты искреннего сожаления в голосе Розы. В доме должно было случиться что-то ужасное. После некоторого колебания Кассандра передала Розе письмо Монка и молча наблюдала за тем, как Роза читала его от начала до конца.

– Зачем ты показываешь мне это? – спросила Роза, после того, как закончила чтение.

– Теперь мы обе знаем правду. Независимо от того, как Стивен собирался использовать то, что знал, он был нрав. Монк был моим отцом.

– А ты не боишься, что я могу обратиться в суд с просьбой о возвращении под мой контроль системы операций с дорожными чеками?

– Даже если бы ты не поверила Стивену, ты бы могла провести собственное расследование, – ответила Кассандра. – И тогда ты бы встала перед тем же самым выбором. Ты действительно хочешь отобрать то, что моя мать оставила мне?

Вопрос казался таким простым, но он производил такое сильное впечатление, как ни один другой, с которым сталкивалась Роза. Она вспомнила Мишель, сидящую напротив нее, с животом, говорящую ей, что она носит ребенка Франклина. Она использовала свою беременность от другого человека, чтобы сохранить то, что она помогла создать Франклину.

«Должна ли я действовать по-иному под давлением обстоятельств? Разве не делала я подобные вещи? Если я брошу вызов Кассандре и выиграю, кто унаследует то, что останется после меня? Она все, что у меня теперь осталось».

– Твоя мать и я вели свои сражения, – сказала Роза. – Помни, что я сказала тебе о повторении чужих ошибок. – Она подошла и обняла Кассандру. – Я не собираюсь делать это с тобой.

Они похоронили Монка на маленьком кладбище Лонг-Айленда, недалеко от городка Куог, где он проводил свои каникулы. Роза и Кассандра вышли из автомобиля и вместе возглавили траурную процессию из сотен представителей мира журналистики, финансовых, деловых и правительственных кругов, которые пришли отдать последнюю дань уважения. Подойдя к могиле, Роза посмотрела вдаль на волны океана.

«Слишком много похорон, – подумала она. – Я похоронила слишком много хороших людей».

Роза положила белую розу на крышку гроба и отступила назад. Она слушала, как Кассандра произносит траурную речь, объявляя во всеуслышание, что Монк был ее отцом и что это значит для нее гораздо больше, чем просто констатация факта.

«С ней все будет отлично, – с гордостью подумала Роза. – Я позабочусь об этом».

Если бы не постоянный поток сообщений с фронтов и полей сражений, возможно, что обнаружение подлинных родителей Кассандры могло бы наделать гораздо больше шума. Сталкиваясь с преследованием репортеров, Кассандра пускалась на уловки и пряталась от них, а тех, кто звонил ей домой, она отсылала к своему адвокату.

– Ты, конечно, преподнесла большой сюрприз, – сказал ей Чарлз Портман с мрачной усмешкой, когда они встретились для прочтения завещания. – Как это любил делать твой отец. Уже одно это должно было меня насторожить. Но, ты знаешь, все эти годы я даже и не подозревал.

Кассандра улыбнулась и посмотрела на стопку бумаг и документов.

– Это выглядит внушительнее, чем есть на самом деле, – извинился Портман. – Условия завещания довольно просты. Почти все Монк оставил тебе. Есть еще небольшой посмертный дар Абелине. Ежедневное руководство журналом «Кью» переходит к Джимми Пирсу и редакционному совету. Ты становишься главным владельцем журнала с шестьюдесятью процентами общего пакета акций; остальное распределяется между сотрудниками по принципу их участия в прибылях. Естественно, апартаменты в Карлтон-Тауэрс и личное имущество Монка переходят к тебе.

Портман провел карандашом вдоль колонки с цифрами.

– Что означает, что твое имущество оценивается в сумму свыше двух миллионов долларов. – Он сел и сложил свои руки на выпуклом животе. – Ты уверена, что не хочешь, чтобы я поговорил с Розой Джефферсон?

– Нет, – ответила Кассандра.

– Как ты теперь себя чувствуешь? Кассандра улыбнулась.

– Лучше.

Это было правдой. Понемногу оцепенение, вызванное смертью Монка, начало отступать, как отступает холод под напором тепла. Кассандра не переставала повторять себе, что в конечном итоге она обрела настоящего отца и что у нее остались самые теплые воспоминания. Она сохраняла в памяти его образ, каким он был перед отъездом в Европу. Монк, улыбающийся и уверенный, без страха и сожаления.

– У тебя есть какие-нибудь планы насчет того, что ты будешь делать? – спросил Портман.

Это был самый простой вопрос.

– То, чего бы хотел мой отец.

На следующий день Кассандра отправилась в редакцию журнала «Кью», чтобы встретиться с Джимми Пирсом и редакционной коллегией. Встреча состоялась в кабинете Монка, который оставался нетронутым. Кассандре показалось, что это место превратилось в некое подобие святыни, и она чувствовала себя очень неуютно, когда Пирс провел ее вокруг стола. Атмосфера казалась мрачной еще и из-за того, что не было слышно обычных шуток и розыгрышей.

– Я не заслужила привилегии сидеть на этом месте, – сказала Кассандра, кладя руки на спинку кресла Монка.

– Теперь ты босс, – напомнил ей Джимми Пирс.

– Но я не Монк. Его больше нет, и мне не хватает его точно также, как и вам.

Она взглянула на людей, со скрещенными руками сидевших у стены. Казалось, из них ушла вся энергия. Они выглядели покинутыми и забытыми.

– Посмотрите на себя, – сказала Кассандра, встряхнув головой. – Похоже, вы думаете, что наступил конец света. Вы скорбите о нем, позволяя прийти в упадок тому, во что он верил и ради чего жил? Или, может быть, вы думаете, что я приду и скажу вам, что следует делать? Нет, я не буду этого делать. Я не могу помочь каждому из вас, но будь я проклята, если я сяду в стороне и буду наблюдать, как журнал разваливается из-за того, что умер Монк.

– Касс, это нечестно! – запротестовал Джимми Пирс. – Мы здесь как одна семья.

– Да! А в трудное время семья должна сплотиться. Неужели ты думаешь, что, если бы Монк был здесь, он поддержал бы твое отношение? И это место превратилось в мавзолей!

Мужчины переглянулись в недоумении. Кассандра поднялась и подошла к главному редактору.

– Джимми, дай мне несколько коробок, чтобы я смогла собрать вещи Монка. Тем временем вы все должны решить, будет ли этот журнал продолжать жить дальше или он тоже умер.

Кассандра с тревогой наблюдала за тем, как люди молча выходили из кабинета. Со слезами на глазах она открыла стеклянные створки книжного шкафа и начала подряд снимать книги с полок и класть их на стол. Она сняла со стены фотографии в рамках, наградные листы и дипломы, стараясь не смотреть на них. Воспоминания захлестнули ее, и она почувствовала комок, подступивший к горлу. Неожиданно она услышала стук в дверь и произнесла не оборачиваясь:

– Входите.

Они вошли все, весь штат редакции, от Пирса до посыльных и курьеров.

– Мы бы хотели помочь, – сказал Пирс. – Если ты хочешь.

Лицо Кассандры оживилось.

– Все согласны, что отныне этот кабинет должен стать твоим, – продолжил Пирс. – Потому что мы надеемся, что ты включишься в работу. Как и все остальные, Монк бы приветствовал такое решение.

Кто-то открыл бутылку вина, как будто из ниоткуда появились бокалы, и когда Кассандра поднимала свой бокал в приветствии, она знала, что все должно быть хорошо.

Когда Кассандра вернулась в Карлтон-Тауэрс, ее ждала Абелина.

– К вам пришел посетитель, – сказала она, подмигивая ей.

– Кто это?

– Почему бы вам не посмотреть самой? Возбужденная любопытством Кассандра прошла в кабинет Монка. В комнате никого не было. Тогда она посмотрела в сторону балкона и заметила тень человека. Кассандра открыла французские двери.

– Мистер Локвуд!

Он повернулся к ней, его зеленые глаза сияли радостью.

– Здравствуйте, Кассандра! Я рад снова видеть вас. Кассандра была взволнована. После их последней встречи, болезненной для обоих, она не ждала увидеть Николаса Локвуда вновь. Но она не могла выкинуть его из головы. Кассандра вспомнила свои последние слова, которые она сказала Локвуду, и вздрогнула.

– Зачем вы пришли? – спросила она.

– Выразить свои соболезнования.

– Похороны состоялись несколько дней назад, мистер Локвуд. Я вас не видела.

– Я был там, – Николас положил портфель на столик. – Я должен многое сказать вам, если вы все еще хотите слушать.

Сердце Кассандры забилось учащенно.

– Только правду, мистер Локвуд.

Николас начал с описания обстоятельств, под влиянием которых он встретился с Монком в Вашингтоне.

– Единственное, что я знал о нем, это то, что он издатель. Я не мог понять, почему правительство было заинтересовано в нем. До тех пор пока он не показал мне это.

Николас достал бумаги с подробным описанием каналов, по которым Монк и Абрахам Варбург переправляли людей из Германии.

– Мой отец рассказывал мне об этом, – спокойно сказала Кассандра.

Николас поднял брови.

– Тогда, как я полагаю, вы знаете, что это было сделано на деньги вашей матери и по ее инициативе, что позволило спасти тысячи жизней. После того как она умерла, ваш отец продолжил ее дело с помощью Розы Джефферсон.

– Роза знала об этом? – Кассандра была ошеломлена.

Николас кивнул головой.

– И она приняла это дело из рук вашего отца.

– И поэтому немцы убили его в Цюрихе? – спросила Кассандра. – Чтобы остановить его?

– Так думают в Вашингтоне. Но в правительстве не знают всей истории, потому что я рассказал им не все.

Николас достал бумаги, которые изобличали тайную связь Стивена Толбота с нацистской Германией.

– В течение многих лет до Монка доходили слухи, что Стивен является одним из основных поставщиков рейха, но он не мог получить доказательства этого. Когда в конце концов такая возможность представилась, он вылетел в Цюрих. Все, что он сообщил в Вашингтоне, это то, что он имеет доступ к информации, которая может повлиять на ход войны. Из-за его безупречной репутации правительственные чиновники поверили ему на слово. Они также послали меня, чтобы увериться, что с ним ничего не случится.

Кассандру тронули печальные нотки в его голосе. Николас Локвуд не простил себя. Ей стало стыдно за грубые слова, которые она сказала ему во время их последней встречи.

Когда она читала документы, которые явственно доказывали тесные отношения Стивена с нацистами, Кассандра почувствовала, как легкий холодок пробежал по всему телу.

– Несет ли Стивен ответственность за смерть моего отца?

– Для этого нет прямых свидетельств.

– Но вы думаете, что это так.

– Я уверен в этом.

Кассандру потрясли его слова. Если Стивен убил ее отца, тогда… Кассандра вспомнила катакомбы, где она сражалась за свою жизнь. Она почти убила человека, который, как потом все заявляли, пытался спасти ее. Но Кассандра удивлялась, почему никто не задавал себе вопрос, который казался ей теперь таким очевидным: если Стивен Толбот пытался помочь ей, то кто был тот человек, который пытался убить ее? Когда она толкнула лампу, она разбилась о лицо нападавшего на нее человека. Она обожгла его. Обожгла Стивена…

– Кассандра, с вами все в порядке? Кассандра схватила его за руку.

– Роза знает о Стивене?

– Она знает все.

– Тогда почему Стивена не арестовали?

– Потому что я заключил с ней сделку. Я показал ей все документы и сказал, что они попадут в правительство, если она не выкинет Стивена из «Глобал» и не отправит его куда-нибудь подальше от Нью-Йорка, а затем использует все свое влияние, чтобы разрушить все, что он создал для нацистов.

– Но почему? – выкрикнула Кассандра. – Стивен – убийца.

– Пока цюрихская полиция не напала на след того, кто убил твоего отца. И слишком малы шансы, что они найдут что-либо. Убийцы давным-давно скрылись в Германии. Однажды мы, может быть, найдем их и установим их связь со Стивеном. Но только после войны.

Кассандра тяжело опустилась в кресло, не зная, что и подумать. Как она могла после всего этого снова встречаться с Розой?

Как бы читая ее мысли, Николас сказал:

– Я не прошу вас забыть то, что сделал Стивен. Я сделаю все, что смогу, чтобы найти людей, которые убили вашего отца, и доказать, что они действовали по приказу Стивена. Но вы не должны винить Розу за то, что случилось. Она не могла себе представить, кем на самом деле был Стивен.

– Если мы не можем ничего сделать, зачем вы рассказали мне об этом? – спросила Кассандра.

– Потому что я обещал вашему отцу, что я закончу то, что он начал. Он мог бы поручить мне передать эти документы в правительство, и Роза вместе со Стивеном подверглись бы преследованию со стороны властей. Но Монк понимал, что Роза с огромной властью в ее руках является самым сильным оружием против Стивена. По сути дела, он обратил мать против ее собственного сына.

– Вы действительно думаете, что она сделает это? Лицо Локвуда стало суровым.

– У меня есть свидетельства, – сказал он. – Я бы хотел верить, что никогда не использую их, но если придется… – Его голос не оставлял сомнений, что он выполнит угрозу.

– Мне пора идти, – сказал Николас. – Мне очень жаль, что вам пришлось узнать все это. Но я чувствовал себя в долгу перед вами… и Монком.

– Николас, – окликнула его Кассандра. – Я хочу, чтобы вы остались.

Он обернулся, озадаченный.

– Почему?

– Потому что мы должны продолжить то, что начали мой отец и Абрахам Варбург.

– Я очень надеялся, что вы скажете это.

 

52

К февралю 1943 года произошел перелом в пользу союзников. Американские и австралийские войска выбили японцев из южной части Новой Гвинеи, а Гуадалканал на Соломоновых островах был взят морской пехотой США. Военно-воздушные силы также наращивали свои удары, потопив двадцать один японский военный транспорт в море Бисмарка.

В журнале «Кью» Кассандра вела счет каждой победе союзников и делала это сразу же, как только поступали первые сообщения. Она теперь занимала кабинет Монка, но мозговой центр журнала переместился в помещение напротив через холл, где работали Джимми Пирс и редакционная коллегия. Удовлетворенная тем, что в журнал вернулся его прежний дух, Кассандра занималась переводом статей и других материалов, предназначенных для Европы, проводя в помещении редакции столько же времени, сколько и другие сотрудники. Единственное различие заключалось в том, что ее день не заканчивался с уходом из редакции.

Как только Николас вернулся из Вашингтона, Кассандра была готова начать действовать.

– С кем мы должны наладить контакты после гибели Абрахама Варбурга?

– Мы начнем с тех сотрудников, кто уцелел, – ответил Николас. – Твой отец и Варбург тщательно отбирали их для этой работы, так что, скорее всего, им стоит доверять. Они могли бы помочь нам восстановить связи с подпольем в оккупированной Европе и Германии. Нам также надо установить, с кем Варбург имел дела в Швейцарском кредитном банке, и как деньги отсюда поступали в Германию. Я убедил людей, с которыми я работаю, позволить мне заняться этим. Монк и Абрахам Варбург способствовали выезду в Америку части элиты интеллигенции из оккупированной Европы. Правительство хотело бы, чтобы этот процесс продолжался. Но как долго буду я заниматься этим, зависит от того, какие результаты мы получим.

– У нас будут результаты, – пообещала Кассандра.

Кассандре и Николасу потребовалось три месяца, чтобы восстановить финансовый поток, питавший и растущие группы Сопротивления в оккупированной Европе, и подполье, которое занималось переправкой беженцев.

Они оба часто засиживались за работой допоздна, детально разбирая процесс перевода денег, операции с въездными визами или планы транспортировки. Со временем Кассандра чувствовала себя все больше и больше привязанной к этому спокойному сильному человеку, который появился в ее жизни. Она скучала по Николасу, когда он уезжал в Вашингтон, и ее сердце учащенно билось, когда он сходил с поезда, прибывающего на Центральный вокзал. Он создавал вокруг себя спокойную уверенность, которой ей так не хватало. В то время как из Европы стали приходить сведения о концентрационных лагерях и массовых убийствах, он стал для нее островом спокойствия в мире, сошедшем с ума.

Поначалу Николас отказывался много рассказывать о себе. Но если Кассандра соглашалась, что многое из его работы в БСИ отмечено грифом секретности, то она отказывалась верить, что остальная его жизнь тоже засекречена.

– Это нечестно, что ты знаешь так много обо мне, а я ничего не знаю о тебе, – говорила она ему.

– Я всего лишь обычный парень, – беспечно отвечал Николас.

– Почему бы мне в этом не убедиться самой? – пыталась раззадорить его Кассандра.

– Это может оказаться опасным.

– Почему?

– Потому что я могу в тебя влюбиться. Кассандра покраснела. Но это была правда. Она замечала и то, как Николас иногда смотрел на нее, и то, как его рука оставалась чуть дольше на ее руке, когда он касался ее. Она посмотрела на него, и их взгляды встретились.

Проходили недели. Иногда Кассандра пыталась улучить момент, и они отрывались от работы, чтобы совершить прогулку в конном экипаже через Сентрал-парк, а затем пройтись по Гринвич-Виллидж, чтобы понаблюдать за стариками, играющими в шахматы в Парке Вашингтона. Она внимательно слушала Николаса, который понемногу рассказывал ей о своей жизни.

– Однажды, когда все это кончится, я построю новую жизнь для себя, – говорил он ей, когда они бродили вдоль пирсов на Гудзоне, наблюдая за погрузкой войск и вооружений на транспортные корабли.

Беря его под руку, Кассандра взглянула на него «Буду ли я частью этой жизни?»

Подходил к концу март. Николас проводил все больше и больше времени в Вашингтоне. Кассандра работала долгие часы в его отсутствие, чтобы у них было как можно больше свободного времени, которое бы они могли провести вместе. Однажды, услышав звук дверного колокольчика, Кассандра бросилась открывать дверь и оказалась лицом к лицу с Розой.

– Ты выглядишь так, как будто увидела привидение, – сказала Роза.

– Изви… Извини. Я думала, что это может быть кто-то другой.

– Некий мистер Локвуд?

Увидев, как лицо Кассандры залил румянец, Роза быстро добавила:

– Я не думала смущать тебя, Кассандра. Я слышала, что вы хорошо сошлись друг с другом. – Роза сделала паузу. – Поэтому ты не отвечала на мои звонки?

После того как Кассандра подавила волнение, она сказала:

– Это не так, Роза.

Роза приподняла ее голову пальцами за подбородок.

– Понятно. Николас рассказал тебе о Стивене. Кассандра кивнула головой.

– А он рассказал тебе, что я не имела ни малейшего понятия о том, что он делал?

– Да. Я ни в чем тебя не виню.

– Ты можешь так думать, но я чувствую, что это не так, – сказала Роза. – Я знаю, какого рода работу вы проделали с Николасом, и я горжусь тобой. Но я не хочу, чтобы ты забывала о «Глобал». Ты часть этого, Кассандра. Я хочу, чтобы ты работала там.

– Я не знаю, смогу ли, – начала Кассандра.

– Я думаю, тебе следует согласиться, – сказал голос за ее спиной.

Кассандра резко обернулась и оказалась в объятиях Николаса.

– Почему ты не позвонил мне и не сказал, что приезжаешь? – упрекнула она его.

Николас улыбнулся и обратился к Розе.

– Рад видеть вас, мисс Джефферсон.

– Привет, Николас. – Роза собралась уходить. – Надеюсь, что вы оба вскоре придете ко мне на обед.

– Благодарю вас, но я не думаю, что это произойдет так скоро, – сказал Николас. – Вы понимаете, я скоро уеду…

Однажды поздним вечером они сидели перед камином в библиотеке. Аромат березовых поленьев наполнял комнату, и мороз причудливым узором разрисовал оконные стекла.

– Мои вашингтонские руководители направляют меня в район Тихого океана, – сказал Николас, наблюдая за игрой языков пламени.

– Когда?

– Послезавтра.

– Так скоро! И ты не можешь на это повлиять? У нас так много дел.

– Я был бы рад что-либо изменить. Я бы хотел этого больше всего на свете.

По интонации его голоса Кассандра поняла, что он имеет в виду.

– Ты знаешь, куда тебя направляют?

– Сперва на Гавайи. Потом… – Он пожал плечами, протянул руку и коснулся кончиков ее пальцев. – В Вашингтоне решили перекрыть Цюрихский финансовый канал. В БСИ нашли другие пути для поддержки групп Сопротивления… Но ты внесла огромный вклад, Касс. Монк мог бы по праву гордиться тобой.

– И в качестве награды они отнимают тебя у меня. Разве ты не видишь, я люблю тебя, Николас.

Слова вырвались еще до того, как она успела подумать об этом, и оба неожиданно стали как бы обладателями бесценного сокровища. Он провел рукой по ее щеке, затем она заскользила по ее мягким волосам, их губы встретились, и в то же мгновение она крепко прижалась к нему, ее голова откинулась, и он покрыл теплым дождем своих поцелуев ее лицо и шею.

– С того первого утра, – прошептал он. – Когда я полюбил тебя. Это никогда не прекращалось.

– Люби меня, Николас.

Заключив друг друга в объятия, они упали на пол. Его лицо утопало в волосах Кассандры, в то время как руки блуждали по ее телу, срывая ее одежду. Она вздрогнула, когда он провел языком по ее груди, а затем начал им свое исследование ее тела.

Время и место утратили свое значение. Кассандра ощутила себя в незнакомом мире тепла и света, где ежесекундно она совершала новое и восхитительное открытие. Она заметалась, не осознавая того, задыхаясь от захлестнувшей ее волны радости и наслаждения. Тогда Николас раздвинул ее ноги, пробуя ее влажность. Кассандра выгнулась дугой, когда он медленно входил в нее. С минуту они лежали спокойно. Затем он начал медленно двигаться, направляя ее от боли в ритм движения, отчего она снова и снова испытывала прилив новообретенных ощущений.

– Ты будешь писать мне?

– Я буду писать тебе всегда, когда смогу. Я обещаю.

Они лежали обнаженные перед огнем, их кожа блестела от пота, в тихом воздухе стоял едва уловимый аромат их любви. Кассандра обещала себе, что она не будет плакать, но слезы душили ее.

– Стоило только мне найти тебя, и вот я тебя теряю.

– Ты никогда не потеряешь меня. Я вернусь домой к тебе.

Кассандра повернулась и положила руку ему на грудь.

– Я буду требовать от тебя соблюдения твоих обещаний, – сказала она, повторяя слова, сказанные ею в день их первой встречи.

Николас вспомнил их и улыбнулся.

– Я рассчитываю на это.

Николас уезжал с Центрального вокзала, где Кассандра так часто ждала его. Пока поезд не тронулся, она отказывалась верить, что он уезжает. Затем вместе с другими провожающими Кассандра побрела по заснеженным улицам, утирая слезы.

«Я не позволю войне отнять его у меня. Я не потеряю его так, как я потеряла Монка».

На следующее утро Кассандра позвонила Розе и сказала ей, что она готова работать в «Глобал». Она будет делать все, что в ее силах, чтобы покончить с этой ужасной ситуацией.

Так как журнал «Кью» держал руку на пульсе финансовой Америки, Кассандра в полной мере отдавала себе отчет в том, что для горстки людей война обернулась настоящим золотым дном, размерами своих богатств превзошедшими самые фантастические представления. Некоторые из них, такие как Роза, не преминули воспользоваться моментом, чтобы сделать деньги.

– Мы работаем изо всех сил, – сказала Роза Кассандре, когда показывала ей разные отделы компании в первый ее рабочий день.

Она представила Кассандру старшим управляющим и объяснила, что с этого дня Кассандра будет работать в качестве ее личного помощника.

– Многое следовало бы рассказать тебе для твоего успешного продвижения наверх, – сказала она. – Но только не в твоем случае. Я хочу, чтобы у тебя было представление об общей структуре и организации, с тем чтобы ты точно знала, чем мы занимаемся.

Кассандра была одновременно приятно удивлена и сбита с толку. Со стороны «Глобал» казалась всего лишь еще одним безликим монстром, который работает непостижимым образом. В штаб-квартире на Нижнем Бродвее работа сотен людей составляла огромный нервный центр, который управлял усилиями десятков тысяч людей по всей стране и тем, что осталось от свободного мира. Грузовые поезда шли по стране днем и ночью, на крытых товарных вагонах и на платформах, на грузовиках и в грузовых судах перевозилось все, от танков до обмундирования. Производство, управляемое из Нижнего Бродвея, работало по три полных смены в сутки. У конвейерных линий стояли сотни тысяч женщин. Каждую неделю «Глобал» помещала объявления в газетах по всей стране, предлагая переобучение без отрыва от производства опытным инженерам и менеджерам и обещая более высокую плату труда по сравнению с другими конкурентами. Единственными отделами компании, которые не участвовали во всеобщей лихорадке, были отделы дорожных чеков и денежных переводов. Первый из них пришел в застой из-за оккупации Европы, в то время как прибыли последнего упали благодаря внутренней политике, направленной на военные рельсы.

Кассандре потребовалось несколько недель, чтобы привыкнуть к лихорадочному темпу жизни на Нижнем Бродвее. Так как Розе, похоже, вообще не требовался сон, Кассандре приходилось вставать в пять часов утра, чтобы быть готовой к шести, когда Роза забирала ее на службу. Сперва Кассандра просто слушала и наблюдала. С помощью Хью О'Нила и Эрика Голланта, которые быстро стали ее друзьями, она познакомилась с текущими проектами компании, с теми, которые имеют наибольший приоритет, и с теми, которые находятся в стадии разработки. Используя свой опыт работы в журнале, Кассандра взялась за работу по переводу различных материалов, начиная с инструкций и руководств и заканчивая секретными директивами, предназначавшимися филиалам в Южной Америке и Швейцарии. Хотя со стороны могло казаться, что она одновременно занимается дюжиной разных проблем, Роза ни на минуту не забывала о Кассандре, помогая ей советом и поддерживая ее.

По мере того как уверенность Кассандры в своих силах росла, она начала вступать во взаимоотношения с ближайшими помощниками Розы, которые, к ее удивлению, открыли ей глаза на совершенно незнакомую ей Розу Джефферсон. Однажды Кассандра случайно наткнулась на упоминание об организации, о которой она раньше ничего не слышала. Когда она сказала об этом Эрику Голланту, менеджер отвел ее в сторону и показал ей длинный ряд книг.

– Роза никогда не говорит о вещах подобного рода, так что мне не следовало бы делать этого, – предупредил он Кассандру. – Она создала организацию в начале войны с целью помочь нашим сотрудникам-женщинам, тем, чьи мужья призваны в армию, и тем, кто неожиданно остался без зарплаты. Эта организация также помогает вдовам и детям служащих «Глобал», оставшимся без родителей.

Когда Кассандра просматривала книги, она обнаружила сотни трастовых и стипендиальных фондов, основанных для помощи служащим «Глобал» и членам их семей. Тысячи долларов были направлены на переподготовку и реабилитацию искалеченных ветеранов войны, в то время как другие, еще большие суммы поступали на счета благотворительных организаций, таких как Красный Крест.

Но у Розы Джефферсон были секреты, о которых не было известно даже ее ближайшему окружению. Роза обещала Николасу Локвуду, что она разрушит до основания подпольную империю Стивена, и она держала свое слово. Закончив подготовку своего наступления, Роза собрала послов стран, которые фигурировали как поставщики в документах Стивена, и объявила им, что их контракты далее недействительны. Дипломаты возмутились такими действиями дерзкой американской женщины, которая диктует торговую политику их странам. Роза смогла убедить большинство из них, что она вправе делать то, что делает. Тем из них, кто оказался способен выслушать ее до конца и понять ее доводы, она предложила проекты новых контрактов, в два, а то и в три раза более прибыльных по сравнению с теми, которые были заключены с Германией. Другим она преподала урок. Так как Роза знала, какие суда перевозили грузы для Германии, и по каким маршрутам они следовали, она передала эту информацию соответствующим людям в Вашингтоне. Через некоторое время склады, нефтехранилища и элеваторы таинственным образом взлетели на воздух. Транспортные корабли были атакованы подводными лодками союзников. Самолеты, перевозившие промышленные алмазы и редкоземельные металлы, были сбиты.

Многие официальные лица в Вашингтоне, включая президента, были заинтересованы источником ее информации, но Роза всегда обходила стороной подобные вопросы. Ее источники, говорила она, всегда точны. А остальное не имеет значения. Вашингтон ответил вспышкой легкого раздражения, но с результатами трудно было спорить.

Роза также сдержала другое обещание, данное Николасу Локвуду. 4 февраля 1945 года она получила известие о том, что генерал Макартур взял Манилу. На следующий день пришла фототелеграмма с изображением генерала в окружении сопровождающих лиц, среди которых был и Стивен Толбот, отмеченный как главный помощник Макартура по вопросам снабжения. Фотография с изображением ее изгнанного сына вновь доставила Розе ощущение уже забытой было боли. Ей хотелось, чтобы Николас Локвуд смог бы разделить ее боль.

30 июля 1945 года через две минуты после полуночи тяжелый крейсер ВМФ США «Индианаполис» был атакован японской субмариной и в течение двенадцати минут затонул в Индийском океане. Военные сразу же сообщили о случившейся трагедии.

Семь дней спустя на высоте 32 тысячи футов над городом Хиросима капитан Пол Тиббетс-младший отдал приказ экипажу своего бомбардировщика сбросить груз. В мгновение ока целый город был превращен в руины, и мир сделал решающий шаг в направлении полного самоуничтожения.

8 августа, на следующий день, после того как второе ядерное устройство сровняло с землей город Нагасаки, в офисе «Глобал» появился спокойный человек с мягким голосом. Он искал встречи с Кассандрой и, после того как его провели в ее кабинет, представил свое удостоверение агента ФБР.

– Мисс Мак-Куин, вы знаете мистера Николаса Локвуда?

Кассандра побледнела.

– Да. Знаю.

– Возможно, вам лучше будет присесть, мадам. Насколько возможно тактично федеральный агент рассказал Кассандре о катастрофе с «Индианаполисом». Тысяча шестьсот восемьдесят человек, находившихся на борту погибли, некоторые из них утонули, другие получили солнечный удар, остальные были съедены акулами. Все триста шестнадцать спасшихся, были опознаны. Николаса Локвуда, который находился на борту «Индианаполиса» с правительственной миссией, среди них не было.

 

53

Утро 2 сентября 1945 года рождалось в голубом небе. Золотое солнце играло миллионами бликов на водах Токийского залива. В заливе на якоре стояло около десятка кораблей, их орудия молчали, но все еще были направлены в сторону разрушенного города. На линкоре «Миссури» моряки в парадной белой форме суетились на надстройке, выкатывая и укладывая красный ковер, устанавливая столы и стулья и показывая гражданским фоторепортерам места для установки их оборудования. В смотровом гнезде рядом с вымпелами, которые хлопали на сильном ветре, дозорные в бинокль изучали поверхность бухты в поисках катера с членами японской делегации.

Стивен Толбот надвинул фуражку на лицо, чтобы защитить его от солнечных лучей. Одетый по полной форме, он носил знаки различия лейтенанта Вооруженных Сил США. Звание, однако, было больше церемониальным, чем официальным.

– Если ты собираешься работать со мной, нам придется как-то тебя назвать, – сказал Макартур Стивену, когда он был поставлен на довольствие три года назад. – Слово «лейтенант» хорошо подходит для этого.

Стивен согласился и привык, что к нему обращаются по этому званию. Хотя он ни разу не видел настоящего боя, он тем не менее считал, что заслужил это право.

Когда Стивен прибыл в штаб Макартура в Гонолулу в начале 1942 года, он все еще никак не мог оправиться от того, что с ним сделала его мать. После их ссоры она отказывалась разговаривать с ним. У Стивена не было возможности узнать, каким образом удалось ей получить информацию, и он, находясь под страхом дальнейших обвинений, не мог связаться с Куртом Эссенхаймером, чтобы достоверно выяснить, где была допущена ошибка.

После своего отплытия Стивен все еще не мог поверить в то, что она серьезно намерена лишить его прав на наследство, – гораздо большее, чем отправка на войну. Но тянулись недели и месяцы, во время которых не было никаких известий из Нью-Йорка, и Стивен постепенно начал осознавать, что его мать твердо решила сдержать свое слово. И не было ничего, что он мог предпринять, чтобы остановить ее.

Девственная красота Гавайских островов, которая благотворно влияла на тела и души уставших от войны солдат, моряков и летчиков, только углубляла ярость и разочарование Стивена. Он был вынужден жить в офицерских казармах и сводить концы с концами на скудное армейское жалованье. Привыкший отдавать приказы, а не выполнять их, он испытывал страдания, когда люди, которых он считал дураками, превосходили его по званию, и ему приходилось подчиняться им.

Стивен выжил, создав свой собственный мир, в котором никто и ничто не могло потревожить его. Находясь в штабе Макартура, он получил доступ к военной информации, которая никогда не доходила до гражданских лиц. Германия все еще яростно сражалась, но становилось ясно, что перевес на стороне союзников. Поставки сырья нацистам срывались. Корабли, которые перевозили остро необходимое Германии сырье и материалы, систематически тонули. Роза, так думал Стивен, выполняла обещание мести, уничтожая невидимую империю, которую он построил.

Когда американские войска начали теснить японцев, Стивен следовал за штабом Макартура по всему тихоокеанскому региону. В качестве старшего советника генерала по промышленному и гражданскому восстановлению разрушенных объектов Стивен собственными глазами видел опустошение, которое оставляла после себя японская армия. Но в то же самое время в отличие от других американцев, которых ослепляла ненависть к врагу, он видел и достижения японцев. На Филиппинах, в Индонезии и в Малайзии японцы захватывали промышленные производства и аккуратно преобразовывали их в военные заводы. Они разрабатывали природные ресурсы, нетронутые местным населением, создавали разветвленные сети железных дорог для вывоза ресурсов и модернизировали портовые сооружения. Стивен проводил долгие вечера за изучением захваченных японских документов, которые представляли собой промышленный план разработки полезных ископаемых и других природных ресурсов в Юго-Восточной Азии. Его поражала продуманная до мелочей организация и порядок, который японцы устанавливали на покоренных территориях. Чем больше он читал документы, тем сильнее он утверждался в мысли, что существует народ и страна, которые в будущем возьмут реванш. Там, где другие говорили только о разрушениях и варварстве, Стивен разглядел предвидение, решимость и проницательность. И возможности.

Стивен помогал при составлении планов восстановления Манилы, Сингапура и других больших городов. Он представил на суд Макартура планы восстановления целых отраслей промышленности, так же как и создания новых на старом фундаменте. На генерала это произвело такое впечатление, что он предложил своему советнику начать размышлять над тем, что может быть создано в Японии после ее неминуемой капитуляции. Стивен увидел перед собой широкие перспективы. Он проводил ночи напролет за изучением японских официальных донесений, делая многочисленные пометки и запоминая имена ведущих промышленных магнатов. Некоторые из этих людей, возможно, будут мертвы к моменту, когда Япония прекратит сопротивление, другие, боясь военного трибунала, могут исчезнуть. Но сколько-то останутся и выживут. Это будут те, кого предстоит разыскать Стивену.

В редкие часы свободного времени Стивен изучал японский язык и национальные традиции, найдя себе добровольных наставников среди пленных, которые разговаривали на английском. В то время как другие офицеры наслаждались сообщениями об ударах американской авиации, Стивена беспокоило, что останется от Токио, когда он в конечном итоге попадет туда. 30 августа 1945 года, когда американские войска подошли к берегу в районе Йокохамы, он понял, – японская столица не была разрушена до основания. Однако капитуляции было недостаточно. То, что оставалось от японских заводов и фабрик, должно было быть уничтожено. Промышленные магнаты и главы производств должны быть арестованы и посажены в тюрьму. По мнению вашингтонских политиков, люди, которые руководили гигантскими японскими концернами, или дзайбацу, были виновны в разжигании войны наряду с генералитетом и политиками. Они должны ответить за свои действия перед военным трибуналом.

Когда он слушал, как генерал Макартур зачитывает условия капитуляции, и наблюдал за тем, как японские представители подписывают протоколы, Стивен уже знал, что он должен сделать: убедить Макартура выступить против директив Вашингтона, которые положили бы Японию под нож.

Чернила на пакте о капитуляции еще не высохли, а Стивен уже получил согласие Макартура на создание специального отдела для оценки индустриальной мощи, оставшейся в Японии, определения степени вины лидеров делового мира и построения нового порядка, который бы включал в себя выплату репараций и американский надзор. Макартур, который уже оценил способности молодого лейтенанта в разграбленной Юго-Восточной Азии, одобрил его действия. Одним росчерком пера Стивен Толбот был назначен директором по экономическим и производственным вопросам.

Стивен оборудовал свой офис в здании Дай Ичибилдинг, двумя этажами ниже штаба Макартура. Он тщательно подобрал себе штат служащих и завалил их работой. Целые отряды аудиторов, бухгалтеров и юристов в сопровождении переводчиков японского языка разъехались по стране в поисках доказательств, которые бы обвиняли лидеров японского бизнеса в развязывании войны. Сам Стивен оставался в Токио, лично вызывая к себе основных предпринимателей. Он представлял на рассмотрение свои тщательно составленные рапорты непосредственно самому Макартуру, особенно выделяя то обстоятельство, что японские компании ничем особенным не отличались от немецких, американских или британских фирм, которые подпитывали военные машины своих стран.

– Вы и я знаем это, и большинство американских бизнесменов согласилось бы с нами, – сказал Макартур Стивену.

Он показал ему свежий номер журнала «Ньюсуик», где в редакционной статье сообщалось, что примерно тридцать тысяч японских бизнесменов будут подвергнуты преследованиям и еще около четверти миллиона будут навсегда отстранены от деятельности в рамках новой экономической системы.

– Лично я думаю, что это газетная утка, – сказал Макартур. – Будет хорошо, если в черный список попадет несколько тысяч. Но теперь вы понимаете: в Вашингтоне хотят крови. Они не будут удовлетворены судом только над военными. Они хотят, чтобы ответственность несли также и император вместе с его промышленными баронами.

Генерал посмотрел на своего директора.

– Вам предстоит найти нескольких козлов отпущения.

Стивен предвидел запросы Вашингтона. Обойти их не было никакой возможности. Однако решать, кому из промышленников будет предъявлено обвинение, предстояло ему лично. Это была карта, которую Стивену предстояло разыграть с особой тщательностью.

Стивен внимательно изучал рапорты, представленные ему его полевыми группами, в поисках сообщений о человеке, который не только уцелел, но и обладал достаточно большим авторитетом для того, чтобы повести за собой других. Эта работа была изнурительной и не приносящей результатов. Каждый крупный промышленник был мишенью для военных следователей. Стивен знал, что пока он не получит свидетельства первым и не изменит или удалит наиболее компрометирующие места, он никогда не найдет человека, которого ищет. Тяжеловесная военная прокуратура позаботится об этом.

Однажды поздно вечером, когда он уже было собирался расстаться с этой затеей, Стивену попалось на глаза имя, которое задело слабую струну в глубинах его сознания: Хисахико Камагучи. Стивен был уверен, что второе имя он слышал и раньше. Но первое имя было окутано туманом таинственности. Он быстро пролистал досье, надеясь найти сходство.

Хисахико Камагучи являлся патриархом «Камагучи Хэви Индастриз», дзайбацу, основанный в 1853 году, когда капитан Перри бросил якорь в водах Токийского залива. Его промышленная империя включала в себя металлообработку и кораблестроение, авиастроительные заводы и текстильные фабрики. Электронные производства изготавливали все от радаров до радиоприемников, в то время как фармацевтические отделы были вовлечены в передовые разработки синтетических препаратов. Такое выдающееся положение неминуемо делало Камагучи приоритетным объектом для военных следователей. Их рапорты о нем изобиловали деталями, но всегда заканчивались на одной и той же ноте: не существует прямых свидетельств связи Камагучи с опозорившими себя военными. Пока.

Стивен понимал, что, принимая во внимание масштабы явления, нахождение доказательств такой связи является лишь вопросом времени. Следует ли ему попытаться первым добраться до Камагучи? Может ли он оказаться человеком, которого он ищет? Ответ он получил на последней странице в краткой записке о семье промышленника. Хисахико Камагучи потерял свою жену во время бомбовых ударов по Токио. У него не было других уцелевших родственников, кроме дочери. Глаза Стивена затуманились, когда он прочитал имя Юкико. Довоенный Берлин, вечеринка в ночном клубе. Он смотрел на очаровательную японскую девушку, а Эссенхаймер смеялся и говорил:

– Забудь о ней. Это Юкико Камагучи. Ты никогда не сможешь приблизиться к ней…

В отличие от большинства чиновников оккупационной администрации Стивен Толбот поставил себе цель как можно ближе познакомиться с Токио и его людьми. В то время как другие офицеры предпочитали оставаться в уютных кабинетах, клубах и гарнизонных кафе, Стивен не упускал возможности побродить по улицам города.

Через несколько месяцев после начала «тихого вторжения» деловая часть города превратилась в американскую колонию. Американцы бросались в глаза своим ростом и цветом кожи. «Форды», «шевроле» и «джипы» заполнили улицы, а названия самых последних голливудских кинолент украсили рекламные щиты кинотеатров. На углу улицы Хибия, в нескольких шагах от штаб-квартиры генерала, военный полицейский и японский регулировщик одновременно управляли движением. По улицам бродили Джи-Ай, за ними кучками следовали ребятишки напевая «Хару га кита», переложение песни «Пришла весна». Солдаты ездили в переполненных автобусах или трамваях и вызывали легкую панику, когда пытались уступить места японским женщинам, которые никогда на людях не поступали по желанию мужчин. Книга «Токийский роман», написанная американским корреспондентом, рассказавшим о смерти своей жены японки, мгновенно стала бестселлером на обоих языках.

Но за пределами Токио, который восстанавливался настолько быстро, насколько это позволяла поставка стройматериалов и оборудования, лежала совершенно другая страна. Японская экономика пришла в полный упадок.

Найти Хисахико Камагучи оказалось делом гораздо более трудным, чем это мог себе представить Стивен. В разведывательном досье приводился адрес, в котором фигурировало название более не существующей улицы. Офисы Камагучи в деловой части Токио были не чем иным, как обуглившимися остовами зданий, уцелевшими после бомбежек. Главные производства в Йокохаме постигла та же участь.

Казалось, ничто не может помочь разыскать Камагучи. Промышленников арестовали в первую очередь и поместили под домашний арест. Все они заявили, что не имеют ни малейшего представления о местонахождении Камагучи. Подобные ответы Стивен получил от официальных лиц и сотрудников концерна Камагучи, которых ему удалось выследить и поймать. Все выглядело так, как если бы Камагучи, как и его империя, исчез с лица земли.

Но Стивен отказывался сдаваться. Больше чем когда-либо он верил, что в руках у Камагучи находятся ключи к удивительному секрету, который индустриальная Япония надеялась скрыть от оккупантов. Стивен ловил каждое слово, которое могло иметь отношение к его неуловимой жертве. Он вновь и вновь прослушивал магнитозаписи и прочитывал шифровки стенограмм, пытаясь докопаться до ключа, который помог бы решить головоломку. Он был уже готов прекратить свои поиски, когда заметил, что двое друзей Камагучи упоминали о нем одну и ту же вещь: он был истовым синтоистом. Стивен просмотрел книги похоронных записей всего района большого Токио. Если глава дзайбацу был жив, то существовало только одно место, где его можно было найти: на могиле его жены.

Синтоистская усыпальница на окраине Токио находилась в миниатюрной долине, окруженной вишневыми деревьями, которые давно отцвели. Зимний туман окутывал большой церемониальный колокол и разносил торжественное пение монахов за пределы сооружений из дерева и камня. Так как он не мог ожидать Хисахико Камагучи внутри усыпальницы, Стивен припарковывал свою машину неподалеку, устроившись как можно удобнее. Только через десять дней он увидел ее.

На ней была голубая набивная куртка военного покроя, мешковатые брюки и войлочные ботинки. Ее волосы были спрятаны под шерстяным шарфом, окутывающим ее лицо. Тем не менее Стивен был уверен, что перед ним Юкико Камагучи.

– Здравствуй.

Она медленно обернулась, как бы не удивляясь появлению незнакомого человека в такой ранний час. Ее глаза цвета мускатного ореха задумчиво изучали его. Юкико сняла рваные шерстяные рукавицы и освободила лицо от шарфа.

– Вы очень терпеливый человек, мистер Толбот, – сказала она по-японски.

Стивен был застигнут врасплох, когда она назвала его по имени. Он также отдавал себе отчет, что, в отличие от всех остальных, кто встречал его в первый раз, Юкико игнорировала его уродство. В ее взгляде не было ни отвращения, ни жалости. Не было никакого сомнения, что она видела гораздо более страшные увечья.

– Вас очень трудно было найти, мисс Камагучи, – ответил он по-японски.

Она была так же красива, как ее запомнил Стивен. Ни ее поношенная одежда, ни чрезвычайная худоба не могли погасить огонь в ее глазах. Юкико Камагучи, думал Стивен, как и я, осталась жива.

– Вы не ожидали встретить меня все это время, – сказала Юкико.

– Но это приятная неожиданность, – парировал Стивен.

Юкико оставила без внимания его упражнение в галантности.

– Вы приехали сюда не для того, чтобы вести со мной пустую болтовню. Мой отец обдумывает встречу с вами. Он спрашивал меня, чего вы хотите, и думает, что это должно быть важно. В конце концов вы нашли его, в то время как ваши лучшие следователи не смогли этого сделать.

– Они не знали, куда надо смотреть.

– А вы знаете, куда надо смотреть, мистер Толбот? – В будущее, – мягко ответил Стивен.

Юкико молча сделала ему знак войти в усыпальницу.

Внутри было очень холодно. Стивен последовал за Юкико и снял свои ботинки. Воздух был напоен ароматом жасминовых благовоний, и где-то позади легкий перезвон колоколов перемежался пением монахов. Стивен держался сзади Юкико, когда она плавно прошла через темноту, миновав непосредственно сам храм, и вошла в маленькую комнату, где угольная жаровня давала немного света и еще меньше тепла. Перед жаровней со скрещенными ногами сидел Хисахико Камагучи. На фотографиях, которые видел Стивен, был изображен гораздо более крупный человек. Запястья и пальцы Камагучи были болезненно тонки, его лицо приобрело нездоровый желтоватый оттенок. Несмотря на очевидное недоедание глаза промышленника горели яростным огнем. Юкико предложила жестом Стивену сесть напротив ее отца, а сама отступила и встала рядом с ним.

– Очень любезно, что вы согласились встретиться со мной.

– Вы очень упорный человек, – ответил Камагучи, его голос поскрипывал, как сухие осенние листья, зажатые между страницами книги.

– Вам должно быть очень холодно сидеть в машине день за днем.

– Эти неудобства ничто в сравнении с моим вознаграждением.

Хисахико Камагучи задумчиво посмотрел на Стивена.

– И каково ваше вознаграждение? Ваш генерал Макартур так жаждет увидеть меня, что предложил награду тому, кто доставит меня к нему?

– Сэр, генерал Макартур заинтересован в разговоре с вами так же, как и многие военные следователи. Но я здесь не поэтому.

Камагучи сложил пальцы пирамидой.

– Нет, думаю нет. Чтобы найти меня сыну Розы Джефферсон потребовалось все его умение, но если он хотел посадить меня в тюрьму, он должен был бы привести с собой и других. Возможно, вы пришли сюда по другой причине, мистер Толбот. Расскажите мне, как поживает наш общий друг, Курт Эссенхаймер? Пережил ли он падение Берлина?

Глаза Стивена сузились. Он не предполагал, что Камагучи мог знать о его связях с Куртом.

– Я ничего не слышал о Курте. Я не знаю, уцелел ли он.

– Думаю, уцелел, – сказал Камагучи с такой уверенностью, что Стивен мгновенно ему поверил. – А вы, мистер Толбот, нашли свою дорогу в Японии. Вы были отвергнуты своей семьей, но, как любая семья, она все еще обеспечивает вас своим покровительством. Вы даете советы самому могущественному человеку в Японии, но вы ищете самого слабого. Почему так, мистер Толбот?

Стивен почувствовал, как на его черепе натягивается кожа. Он пришел в ярость от хитрости Камагучи, от тайн, которыми он бросался как безделушками, от высокомерия и сарказма в голосе.

– Я думаю, нам есть что предложить друг другу.

– Мистер Толбот, вы были лишены наследства. В прошлом вы были очень могущественным человеком. Но фортуна повернулась к вам другим боком, вы, возможно, стали еще более важной персоной. Что вы хотите предложить?

– Я могу защитить вас. И тайну, о которой оккупационные власти ничего не знают – пока.

Хисахико Камагучи тяжело закашлял, сгибаясь пополам и сжимая руками живот. Юкико мгновенно оказалась рядом с отцом и приложила к его рту носовой платок. Когда она опустила его обратно в карман, ее ладонь блестела от крови.

– Вам необходима медицинская помощь, – сказал Стивен. – Я был бы рад предоставить вам все необходимое.

Камагучи слабо помахал рукой.

– Вы сказали о тайне. Война родила множество тайн. Как можете вы быть уверены, что то, что вы имеете в виду, обладает такой значимостью?

Стивен взглянул на Юкико. Его удивляло, что ей было позволено присутствовать при разговоре. Традиционно японская женщина не принимала участия в деловых переговорах.

– Я вижу, вы знакомы с нашими обычаями, – заметил Камагучи. – Тем не менее вы можете свободно говорить в присутствии моей дочери.

– Примите мои извинения за такую дерзость, – сказал Стивен Юкико, которая едва заметно поклонилась.

– Тайны, – продолжил он. – Япония полна ими. О большинстве из них оккупационные власти никогда не узнают. Но некоторые, потому что они связаны с такими людьми, как вы, потому что они приводят к действиям, которые могут рассматриваться некоторыми как безнравственные и незаконные, могут выйти на свет.

– Мистер Камагучи, на моем столе лежит много документов. Несмотря на бомбардировки и ваши собственные усилия нам удалось завладеть целыми подборками документов. Информация, которую они содержат, не очень-то приятна. В большинстве случаев она обвиняет в преступлениях. В некоторых случаях она смертельна. Меня не очень интересует та роль, которую японские промышленники играли до и во время войны. Победители всегда рассматривают их в качестве противников или жертв обмана, которых следует наказать тем или иным образом. Но я нашел поистине захватывающим ваш план «Феникс».

Стивен сделал паузу, но, похоже, его слова не произвели никакого впечатления на Камагучи.

– «Феникс», так в западной мифологии называют птицу, которая возрождается из пепла, – сказал промышленник. – Это привлекательная выдумка, но для японцев она не имеет никакого значения.

– Возможно, не для всех японцев, – упорствовал Стивен. – Но наверняка для вас и для других, кто обладал предусмотрительностью составить планы на тот случай, если Япония потерпит поражение в войне.

Позвольте мне пояснить. Самые ранние упоминания, которые я обнаружил, относятся к 1943 году. «Феникс» представляет собой позицию, подготовленную для отступления, – он был разработан вами и финансировался основными японскими компаниями, включая «Камагучи Индастриз», которые создали особые фонды на случай, если с Японией случится непредвиденное. Средства этих фондов, целиком составленные из золотых слитков, были закопаны где-то на Японских островах, в настолько безопасном месте, что даже целая оккупационная армия никогда бы не смогла найти их. Золото предназначалось только для одной цели: помочь возрождению японской экономики после того, как оккупация закончится. Хисахико Камагучи хранил полное безразличие.

– Мистер Толбот, откровенно признаться, я не понимаю, о чем вы говорите.

Стивен продолжал так, как если бы он не слышал Камагучи.

– Что меня озадачило в плане «Феникс», так это покров секретности, окружавший его. Единственные упоминания о нем были обнаружены в личных дневниках ваших соотечественников, в дневниках, которые, к счастью, не представляли особого интереса для следователей, больше сосредоточившихся на деловых документах. Упоминаний о плане не было в военных и даже в императорских архивах. Откровенно говоря, я не думаю, что о существовании плана «Феникс» – в прошлом или настоящем – знают более пяти или шести человек. И эти люди выбрали потайное место с большой тщательностью. Расположение его должно быть таково, чтобы у оккупационных властей не возникло даже подозрений на этот счет.

– Я полагаю, мистер Толбот, что вы разгадали головоломку.

– 7 декабря 1941 года японские войска атаковали Перл-Харбор. Из архивов вашей компании следует, что в тот же самый день «Камагучи Хэви Индастриз» предъявила иск страховой компании «Нуказава Мэритайм» на корабль-рудовоз, который затонул у входа в бухту в порту Йокохама. Корабль «Хино Мару» покоится на глубине ста футов под поверхностью воды. Так как для мореплавания не было никакого риска, судно находилось в эксплуатации более тридцати лет и в тот момент, как сообщалось, на нем не было никакого груза, страховая компания расплатилась сполна. И с делом было покончено. За исключением одной детали: «Хино Мару» не был пуст. В его трюмах находились запаянные контейнеры с золотыми слитками на сумму примерно в пять миллионов долларов. Это, мистер Камагучи, ваш японский «Феникс».

Холодный ветерок пробежал по комнате. Пальцы Хисахико Камагучи дрожали, когда он потянулся за очередным куском угля и положил его в жаровню.

– «Хино Мару», – прошептал он, произнося имя так, как если бы оно принадлежало его первой любви. – Что это имя для вас, мистер Толбот?

– Сейчас ничто. Но будет очень легко выяснить причину аварии и поднять судно.

– Зачем вам это нужно?

– Потому что я поставил на вашу золотую жилу. Это ваш вклад в будущее, который никогда не будет сделан, если я «открою» его содержимое.

– И вы сделаете это, мистер Толбот? Разве вы безумный человек?

– Мне нужно содержимое «Хино Мару» так же, как и вам. Поодиночке никто из нас не получит этого. Вместе мы получим то, что хотим.

– У вас нет прав на «Хино Мару», – услышал Стивен голос Юкико. Когда он обернулся, то увидел маленький черный пистолет, зажатый в ее ладони, его дуло смотрело ему прямо в сердце. – И вы никогда не получите этого.

– Существуют другие… – начал Стивен.

– Нет, не существуют! – резко сказала Юкико. – Такой человек, как вы, не делится подобными вещами. Никто не знает о том, что вы пришли сюда. Никто не знает, что вы нашли. И никто не узнает.

– Тогда проиграют оба, ваш отец и я.

– Это не совсем так, мистер Толбот, – мягко сказал Хисахико Камагучи.

– Вы не сможете добраться до слитков без меня… Камагучи отвел руку.

– Это не моя забота. Понимаете, мистер Толбот, 6 августа я был в Хиросиме. Я был, как я полагаю, одним из счастливчиков, которые находились достаточно далеко от атомного взрыва и не погибли. Но они довольно скоро будут съедены радиацией. Какая бы судьба не ждала «Хино Мару», меня это уже не касается. Это дело моей дочери. Если вы, мистер Толбот, хотите принять участие, вам следует получить ее согласие. Не мое.

Стивен Толбот забыл о холоде и о неудобствах сидения на жестком шероховатом коврике. Он сосредоточил все свое внимание на Юкико.

Стивен начал с рассказа о Берлине – как он встретился с Куртом Эссенхаймером и почему решил помогать Третьему рейху. Он рассказал о тщательном разработанном плане поставки стратегических материалов в Германию и о том, насколько хорошо двигались дела до провала в Цюрихе. Он рассказал Юкико о конфликте с Розой, об ультиматуме, который она ему предъявила, и как обстоятельства забросили его в Японию. В конечном итоге, он признал, что теперь, с окончанием войны, у него нет дома, куда бы он мог вернуться. Роза Джефферсон запретила ему возвращаться в континентальные Соединенные Штаты.

Юкико слушала внимательно и, несмотря на свои подозрения, рассказ изуродованного американца произвел на нее впечатление. Она старалась изучить Стивена Толбота настолько тщательно, насколько возможно. Все, что он говорил, звучало правдиво и ясно заполняло пустые места в ее представлении о нем. Наблюдая за ним во время разговора, Юкико подумала, что Стивен ни разу не пожаловался на судьбу, которая жестоко обошлась с ним. Он был охвачен единственной мыслью: возмездие любой ценой. Юкико поняла теперь, почему ее отец стал слушать Стивена Толбота. Возможно, что в конечном итоге он был необходимым человеком.

– Учитывая ваше предложение, мистер Толбот, каким образом вы думаете помочь нам, даже если вам удастся втайне поднять «Хино Мару» и его груз? – спросила она.

– Никто не может с точностью сказать, как долго продлится оккупация, – ответил Стивен. – Некоторые официальные лица в Вашингтоне полагают, что это продлится по меньшей мере пять лет. Военные хотели бы превратить Японию в государство-вассал, американскую военную базу и сохранить такой порядок вещей навсегда.

Стивен успел заметить гневное выражение глаз Юкико при мысли о подчиненном положении ее страны.

– Это означает, что японская промышленность будет находиться под жестким контролем, – продолжал он. – Вам сообщат, что производить и в каком количестве. Уже существуют планы сдерживания национальной валюты и ввода ограничений на количество денежных средств для зарубежных инвестиций Японии. Даже если вы сможете поднять золото с «Хино Мару» у нас под носом, вы не сможете вывезти его из страны.

– А вы сможете?

– Да. В моем распоряжении находятся все возможности, предоставляемые штабом генерала Макартура. Достать золото будет нелегкой, но вполне выполнимой задачей. Получив его в свои руки, мы обратимся к человеку в Швейцарии, который заплатит за него по самой высокой цене, в американских долларах, – и, за небольшую плату, разместит депозиты в любой стране мира. Юристы, с которыми я работаю, смогут открыть компании, настоящих владельцев которых будет невозможно установить.

– И чем же будут заниматься эти компании, мистер Толбот?

– Во-первых, я бы сделал значительные инвестиции в недвижимость в Японии – в торговлю, производство, а также в жилой фонд. Во-вторых, мы постараемся основать как можно больше промышленных производств за рубежом. Все, над чем вы работали, – в машиностроении, электронике, фармацевтике, – все переместится за рубеж. Вместе с уцелевшими инженерами и учеными. Оккупационный режим не позволит Японии начать возрождение индустриальной базы прямо сейчас, но в будущем, когда США обратятся к другим проблемам, вам будет предоставлена большая свобода. Вот тогда все, что было создано за рубежом, сможет быть перенесено на родную землю.

– Вы хорошо все продумали, мистер Толбот, – сказала Юкико. – Но вы не сказали нам, что вы ожидаете получить взамен своих усилий.

Стивен облизнул губы.

– Я хочу долю в пятьдесят процентов во всем, что мы будем делать, начиная с золота. Я вам нужен как прикрытие. Сейчас – и, возможно, в течение долгого времени – вы не сможете иметь никакого отношения к тому, что мы будем делать.

Я не изображаю из себя знатока в области машиностроения или в электронике. Моя специализация деньги.

С помощью «Хино Мару» мы сможем создать финансовую машину в Азии, которая в один прекрасный день бросит вызов «Глобал Энтерпрайсиз».

– А куда вы намерены сделать первое капиталовложение? – спросил Хисахико Камагучи, нарушив наступившую долгую тишину.

Улыбающиеся губы Стивена на свету казались ярко-вишневого цвета, как у карнавального шута.

– Туда, где все это началось: в Гавайи. В этом существует некая симметрия, не так ли?

Хисахико Камагучи и его дочь проявляли подозрительность, но у Стивена был ответ на каждый вопрос, который они задавали ему. В конечном итоге, они не только были восхищены продуманностью и смелостью плана, но также убедились в том, что он будет работать.

– Это подводит нас к последнему вопросу, – сказал Стивен. – Стали ли мы партнерами?

Юкико взглянула на своего отца и кивнула головой. Она была готова сыграть в игру с этим американцем.

– Сокровища «Хино Мару» принадлежат не только нам одним, – сказала она. – В это дело вовлечены другие люди. Они не знают вас так, как мы. Они не имеют доказательств ваших возможностей сделать все так, как вы сказали. Их необходимо убедить.

Стивен приготовил ответный ход на подобный аргумент.

– Скажите своим людям, что я постараюсь убедить генерала Макартура не преследовать императора как военного преступника.

Глаза Юкико расширились, и она выдохнула воздух с длинным тихим свистом. Как каждый японец, она мучилась мыслью, какому наказанию американцы предадут императора. Не составляло никакого секрета, что многие официальные лица союзников хотели видеть Хирохито повешенным вместе с его генералами. Гитлер избежал виселицы, покончив с собой, но правитель. Хризантемового трона находился в заключении.

– Вы можете сделать это?

– Макартур доверяет мне. Если я смогу убедить его, что не в наших интересах наказывать Его Величество в назидание другим, он, возможно, сможет уговорить Вашингтон пересмотреть решение. Это будет очень сложно и непопулярно, но я хочу попытаться. Не может быть большего доказательства моей надежности.

Юкико хранила молчание. Было бы кощунством, если бы святейшая персона императора была приговорена к смертной казни, более сурового наказания для японцев нельзя было придумать. Японский народ никогда бы не оправился от такого унижения. Это бы сломило его дух и навсегда превратило бы их в рабов. Мог ли этот американец на самом деле предотвратить такую трагедию? Если это так, тогда цена, которую он требует, смехотворно мала.

– Я верю, что вы можете сделать это, – сказала Юкико. Она посмотрела на своего отца и увидела едва заметный кивок головой. – И мы согласны, что если вам удастся это, мы гарантируем вам равную долю в сокровищах «Хино Мару» и во всем остальном, что мы будем делать вместе.

– Сможете ли вы убедить других заинтересованных лиц согласиться с этим? – требовательно спросил Стивен.

– Мистер Толбот, – спокойным голосом ответила Юкико. – Если вы сможете помочь спасти императора, то нет силы на земле, которая бы нарушила наше обязательство вам.

Холодная решимость в голосе Юкико порадовала Стивена. Она заключала в себе обещание, которое будет противостоять любым обстоятельствам, оставаясь действенным на долгие годы. Это было, подумал он, как раз то оружие, которое ему было необходимо против женщины, которая несколькими словами и одним росчерком пера, как она считала, кастрировала его.

 

54

Офицер по связям с общественностью в Пентагоне оперировал теми фактами, в достоверности которых не было сомнения. Он не мог сообщить Кассандре, что произошло с лейтенантом Николасом Локвудом.

– Мне очень жаль, – сказал свежевыбритый, розовощекий офицер, предлагая Кассандре неудобное кресло, в комнате, которая напоминала внутренность авокадо. – Прежде чем приходить, вам было бы лучше позвонить мне. О лейтенанте Локвуде нет никаких известий.

– Я звонила вам, – напомнила ему Кассандра. Она взглянула на папку на другом столе офицера и узнала бледно-голубые листки почтовой бумаги.

– Я также посылала телеграммы и письма.

Офицер засуетился перед этой прекрасной светловолосой женщиной с искаженным бледным лицом и растерянными глазами. Он видел очень много лиц с таким выражением и с нетерпением ожидал того дня, когда его переведут из этого кабинета.

– Может, вы, по крайней мере, скажете мне, как идут поиски? Где вы ищете?

Офицер забарабанил пальцами по столу. Военный корабль «Индианаполис» оставался больным местом морского ведомства. Не только потому, что он перевозил атомную бомбу для Хиросимы. После того как корабль затонул, спасавшиеся люди сбились в группы. Но выжили только те, кому удалось занять место в спасательных шлюпках и на плотах.

– Я бы очень хотел помочь вам, – искренне ответил офицер. – Но мы попросту не обладаем информацией, которая позволила бы считать лейтенанта Локвуда оставшимся в живых. Ближайший остров в районе, где затонул корабль, был прочесан вдоль и поперек. Мы пытались связаться со всеми судами, военными или гражданскими, которые в то время могли находиться в этом районе. Те, которые ответили нам, сообщили, что они не подбирали его или кого-нибудь еще из членов экипажа.

Офицер поколебался в нерешительности.

– Я понимаю, что это самая трудная вещь на свете. Но иногда надо принимать вещи такими, какие они есть…

Глаза Кассандры вспыхнули огнем.

– Если бы он был мертв, я бы благодарно приняла ваш совет. Но он жив!

Офицер вздохнул. Он много раз видел эту громадную непоколебимую уверенность в глазах матерей, сестер, жен и невест. Он заметил, что эта молодая женщина не носит обручального кольца. Она была из тех, кто ищет дольше всех. У нее даже не было воспоминаний, только мечты.

Офицер поднялся из-за стола.

– Мне очень жаль. Я обязательно сообщу вам, как только у нас появится какая-либо информация… того или иного рода.

«Что я ожидала?» – спрашивала себя Кассандра, когда вслепую шла по лабиринту коридоров Пентагона, окруженная множеством людей в военной форме. Она действительно верила, что, если она приедет в Пентагон, она волшебным образом найдет его.

На протяжении нескольких месяцев Кассандра использовала офисы и «Глобал» и журнала «Кью» для своих поисков. Джимми Пирс и другие обзвонили весь Капитолийский холм вдоль и поперек.

– Мы не сдадимся, – обещал ей Пирс. – Так что не теряй надежду.

Кассандра вышла на солнечный свет, заливший улицы местечка Арлингтон в штате Вирджиния. Шофер открыл дверь огромного черного «Паккарда» и отвез ее в Вашингтон. В величественной гостинице «Уиллард» швейцар провел ее на террасу ресторана, которая выходила на цветущие деревья Капитолийского холма.

Роза Джефферсон отложила в сторону свою газету.

– Никаких новостей?

Кассандра отрицательно покачала головой. Роза подозвала официанта и заказала два сухих мартини и салат из омаров.

– Я разговаривала с руководителем ЦРУ, – сказала она, ссылаясь на недавно созданное Центральное разведывательное управление, которое заменило Бюро стратегических исследований. – Он сказал мне, что они не забыли о Николасе. Говоря его словами: «Управление заботится о своих людях».

Кассандра благодарно посмотрела на нее. Как только Роза узнала об исчезновении Николаса, она сразу же начала свое собственное расследование. По всему Вашингтону зазвонили телефоны. Но даже вся власть, которой она обладала, не смогла добиться хотя бы единственного слова о судьбе Николаса Локвуда. Все выглядело так, как будто его поглотило море.

Две женщины выпили в тишине, а когда принесли салаты, Кассандра поняла, что у нее нет аппетита.

– Ты не прекратишь поиски, не правда ли? – спросила Роза.

– Никогда.

– Но ты не можешь все время скрываться, Кассандра. Война закончилась. Ситуация изменилась. Ты стала частью «Глобал». Ты нужна мне там.

Уже не в первый раз Кассандра слышала это напоминание Розы. Она понимала, что ее чувство ответственности со временем одержит верх, особенно когда вокруг столько дел. Роза предсказывала компании блестящее будущее. Люди будут путешествовать больше, чем когда бы то ни было до сих пор. Учитывая то, что доллар основная валюта, Европа станет ошеломляюще дешевым местом для американцев. Дорожный чек, который так искусно совершенствовала Мишель, сможет стать неисчерпаемой золотой жилой.

– И кто лучше тебя сможет управлять всем этим? – говорила Роза. – Твое имя внушает непререкаемое уважение. Если кто-то может и должен занять место Мишель, то это только ты. С меня и так всего достаточно.

Кассандра знала, что это правда. Роза уже продала свою сеть железных дорог, когда ее стоимость была самой высокой, и вложила средства в гражданскую авиацию. Суда «Глобал», которые были необходимы для трансатлантических перевозок, были разрезаны на металлолом, в то время как скандинавские судоверфи получали заказы на строительство новых супертанкеров. Тем временем начала приносить большие прибыли система денежных переводов «Глобал», когда Америка, отказавшись от рационирования военного времени, стала выходить на новый уровень потребления.

– Существуют и другие дела, над которыми я работаю, – сказала Роза, откладывая салат. – Я хочу, чтобы ты была частью всего этого.

Кассандра заметила тень, которая омрачила улыбку Розы. Некоторым образом Роза была одной из тех тысяч матерей, чьи сыновья не вернулись с войны. Стивен Толбот все еще находился в Японии, работая в штабе оккупационных войск генерала Макартура. И он никогда не вернется домой. Вот по какой причине Роза хотела иметь ее рядом, чтобы заполнить пустоту, которую она не могла не ощущать и с которой она не могла жить.

Как бы угадав мысли Кассандры, Роза переменила тему, стараясь обходить болезненные вопросы. Когда они ушли, на третьем стуле за их столом осталась лежать забытая газета. Роза быстро просмотрела, а Кассандра даже не взглянула на нее. Никто не увидел заметку из пяти строк в самом низу десятой страницы об операции в бухте порта Йокохамы. Представитель военно-морских сил сообщал, что пропускная способность порта удвоится сразу после того, как затонувший рудовоз «Хино Мару» будет поднят со дна пролива и отбуксирован в док для отправки на металлолом.

Остров не был даже отмелью в Индийском океане. Во время прилива вода затапливала риф и уменьшала площадь берега наполовину. С высоты было трудно сказать, где заканчивается зеленая вода и начинается редкий кустарник и несколько деревьев.

Николас Локвуд появился из вод океана обнаженным. Он проплыл вокруг атолла три раза. Теперь он знал все течения вокруг этого места, названного им Крузовиль, – какой силы каждое из них, и есть ли в них какая-нибудь рыба. Николас всегда ловил рыбу у берега, ныряя и протыкая свою добычу острым копьем, а затем быстро выбираясь из воды. Акулы Индийского океана самые кровожадные в мире. Он видел их работу в дни, последовавшие за катастрофой «Индианаполиса».

Николас выпотрошил и почистил своего морского окуня и положил его на раскаленные угли, за которыми он следил днем и ночью. Он завернул рыбу в банановые листья и посмотрел на бескрайнюю гладь океана. В воздухе стояло мрачное спокойствие. Небо было ослепительно голубого цвета, в нем не было ни малейшего движения, и океан, казалось, находился в мире с самим собой. Все это было очень обманчивым.

Николас достал нож, единственный предмет, который оказался с ним, когда он очутился в воде, и сделал еще одну зарубку на лежащем стволе пальмы, наполовину зарытом в песок. Там было 230 отметок, каждая соответствовала одному дню. Это означало, что сегодня было 2 апреля 1946 года. Николас знал, что эта дата не совсем точная. Он не мог сказать, как долго он пробыл в воде и когда его прибило к берегу. Пора было выбираться отсюда.

Он поднялся, худой человек коричневого цвета, загорелая кожа которого обтягивала упругие мускулы. Его лицо было покрыто выгоревшей бородой, а волосы спускались спутанными прядями на плечи. Цивилизация забыла о нем, превратив его в голодного хищника, чьи глаза горели страстным желанием выжить.

Однажды он нашел этот атолл, вылечил себя, построил шаткую хижину и научился охотиться в водах океана. Сразу же после того как к нему вернулись силы, Николас начал обследовать атолл в поисках строительного материала для каноэ или плота. У него не было ни молотка, ни гвоздей, ни веревок. Но он нашел молодые пальмы, чьи стволы можно было связать вместе плетями лиан и приладить к ним румпель из куска расщепившегося плавника, прибитого к берегу.

За завтраком Николас взглянул на небольшой бассейн, который он соорудил из кусков коралла. В нем плавала дюжина разных рыб; некоторых он выбрал, потому что их мясо было богато пресной влагой, других за их калорийность, которая могла бы утолить голод нескольких человек. Николас подсчитал, что у него есть двухнедельный запас пищи и воды… если рыбы выживут во временном водоеме, который он сделал, если они не сожрут друг друга, или он не лишится их во время шторма.

Шторма Николас опасался больше всего. Апрель в Индийском океане был временем циклонов. Он видел последствия прошлых тайфунов рядом с атоллом и принимал во внимание, что хрупкий остров может полностью оказаться под толщей разбушевавшейся стихии. Что объясняло отсутствие атолла на всех навигационных картах или его закрытость для главных морских линий. Как считали морские штурманы, Крузовиля попросту не существовало.

Николас отвинтил крышечку на торцевой стороне рукоятки ножа и вытряхнул из полой рукояти маленький компас, стрелка которого всегда указывала на север. Он был одним из немногих на борту «Индианаполиса», кому был известен его курс. Но как далеко его отнесло течением? В каком направлении? Сколько времени он пробыл в воде? Николас полагал, что лучше всего держать путь на север. Циклоны обычно начинаются на востоке и развиваются в юго-западном направлении. Если ему удастся избежать встречи с ними, у него есть шанс достичь Мальдивских островов или даже Цейлона. В любом случае оставаться здесь значило обрекать себя на неминуемую смерть.

Николас подбросил еще три куска угля в огонь и накрыл его сырыми банановыми листьями. Позади очага он насыпал небольшой холм. Если кто-нибудь когда-нибудь приблизится к берегу в этом месте, он обнаружит этот рукотворный знак и оставленный им у его подножия один из его знаков отличия. Это будет служить доказательством того, что, по крайней мере, он сам насыпал этот холм.

Николас надел брюки, изношенные и изодранные на коленях. Он натянул колпак из переплетенных банановых листьев, который должен был обеспечить некоторую защиту от немилосердного солнца, затем собрал рыбу в емкость, которую он выдолбил из ствола кокосовой пальмы. Он не оглянулся назад, когда спустил плот на волны прибоя и начал грести по направлению прохода через рифы. Крузовиль, спасший ему жизнь, предоставил ему второй шанс. Он был полон решимости воспользоваться им.

Поднятие «Хино Мару» было первой и, как понял Стивен, самой легкой частью операции. Имея доступ к печатным бланкам генерала Макартура, Стивен составил обращение к начальнику Иокохамского порта, предписывающее ему произвести операцию поднятия, чтобы американские военные суда могли безопасно проходить горловину бухты и входить в огромные сухие доки. Когда он представлял свое обращение на подпись генералу, он объяснил, что использование порта в Йокохаме могло бы разгрузить Токийскую гавань. Макартур поздравил Стивена с этой инициативой.

Одиннадцать дней спустя «Хино Мару» был отбуксирован в сухой док, где японские портовые рабочие со сварочными аппаратами приступили к своей работе. Механизмы и устройства были отправлены в ремонт, а корпус разрезали на металлолом. Несколько больших балластных емкостей были сняты с судна в нетронутом виде и где-то на пути между доком и цехом прессовки металлолома исчезли. В огромном потоке металла, поступающем каждый час, никто не заметил пропажу.

Емкости были вывезены далеко за город, где Хисахико Камагучи лично наблюдал за резкой толстых стальных листов. Под покровом ночи золото было извлечено из контейнеров, расплавлено и залито в формы, которые служили для выплавки колоколов, украшавших храмы по всей Японии. Золотые колокола затем были покрыты тонкими листами металла, и их поверхность была украшена соответствующими надписями. По своему внешнему виду эти колокола выглядели точно так же, как и тысячи других, находящихся в святилищах по всей стране. Их отличало только одно. Эти колокола не могли звучать. Стивен молился, чтобы какому-нибудь начальнику-японофилу не взбрело в голову попытаться сыграть на них мелодию.

Следующая часть путешествия колоколов была самой рискованной. В то время как американские материалы поступали в Японию в огромном количестве, вывозилось из страны очень немногое. Разрешения на экспорт тщательно рассматривались десятком различных комиссий, каждая из которых могла запретить выдавать лицензию. Стивен составлял один план за другим, в конечном счете, находя в каждом из них недостатки и отвергая их. Он был готов уже отказаться от своих попыток, когда Юкико представила его высокому официальному лицу из Бирмы.

– Во время японской оккупации моей страны было похищено много священных предметов искусства, – объяснил чиновник. – Среди самого ценного находились пять церемониальных колоколов, которые имеют огромное значение для моего народа. Мне сказали, мистер Толбот, что вы тот человек, который может убедить генерала Макартура позволить мне вернуть это национальное достояние.

Стивен собирался отделаться от толстого бирманца, когда Юкико отвела его в сторону и быстро объяснила, что надо делать.

– Существует только один путь, – сказала она настойчиво.

Стивен был напуган масштабами риска.

– Можем ли мы доверять ему? – спросил он, имея в виду бирманца.

– Мы не должны этого делать, – холодно ответила Юкико. – Ему хорошо заплатили. Но для уверенности я поеду вместе с ним.

На следующий день Стивен представил бирманца Макартуру, указав на его высокий пост в правительстве и предоставив официальные документы, которые этот человек привез с собой.

– Похоже, совершенно очевидно, сэр, что эти колокола, обладающие огромным религиозным значением, являются частью награбленного японцами в Бирме. Их возвращение являлось бы удачным пропагандистским ходом.

Умный манипулятор общественным мнением, Макартур с готовностью согласился с этим. Но он пошел на шаг дальше и устроил большую церемонию с участием репортеров, в ходе которой колокола были переданы официальному представителю Бирмы. Стивен заметно нервничал на протяжении всей церемонии. Когда колокола наконец были погружены на борт судна, следующего в Рангун, он не мог поверить, что никто не задал очевидный вопрос: так как бирманцы были ортодоксальными буддистами, то какую ценность могли для них представлять синтоистские колокола?

Как только сокровища «Хино Мару» исчезли за горизонтом, Стивен Толбот принялся разыгрывать последнюю карту из колоды, которая неотрывно связала его собственную судьбу с судьбой Японии.

С самого начала установления оккупационного режима Стивен был убежден в страстном желании Вашингтона заставить Японию ответить за свои военные преступления. Самые резкие крики исходили от команды президента, в особенности от помощника государственного секретаря Дина Ачесона. До сих пор Стивен пытался убедить Макартура, что арест императора и суд над ним явились бы унижением, которое японцы не смогли бы вынести.

– Я почтительно полагаю, генерал, что вы помните, что происходило в Германии после окончания первой мировой войны.

Этот пример не был забыт Макартуром. В качестве молодого офицера оккупационных войск он на своем опыте столкнулся с трудностями управления побежденным народом, лишенным номинального главы, подобного кайзеру, которому бы он выражал признание и уважение. Но месяцы шли, и упорство Вашингтона росло.

– Существует только один путь избежать позорного судилища, – сказал Стивен Хисахико Камагучи. – Вы и другие должны убедить императора сделать первый шаг.

«Сдаться?»

Камагучи, чье состояние ухудшилось настолько, что его кожа испускала отвратительный кислый запах и едва облегала кости, недоверчиво уставился на американца. Хотя он и поделился своими самыми сокровенными секретами с этим гайджином, он всегда внимательно следил за ним. Да, Стивен Толбот никогда не давал повода подозревать его в предательстве. Даже Юкико, чьей проницательности и уму он доверял больше, чем себе, оказывала неохотное уважение Толботу. Теперь было похоже, что американец обнаружил свое неуважение к японским традициям в самый трудный – и самый критический момент.

– Мистер Толбот, вы обещали нам, что сможете найти способ не позволить попрать достоинство императора, – сказал Камагучи. – Этому не соответствует его сдача своим врагам!

– Но что, если это совсем не так? – предположил Стивен. – Западные люди не придают такого значения одному лицу, как это делает ваш народ… Что, если окажется, что император, по сути, вынудил Макартура капитулировать перед ним?

Хисахико Камагучи тяжело закашлял, его грудная клетка при этом судорожно хрипела.

– Это возможно? – с трудом спросил он.

– Думаю, да.

– К черту предположения! Ты говоришь, что он хочет встретиться со мной?

Голос генерала Дугласа Макартура гремел в его кабинете в посольстве Соединенных Штатов, заставляя его секретарей и помощников суетиться в поисках укрытия.

– Закрой дверь и поясни мне детали! – приказал генерал.

Стивен быстро объяснил, что главный управляющий двором императора из министерства императорских дел через третьих лиц вступил с ним в контакт, чтобы сообщить, что Его Императорское Величество желает встретиться с Верховным командующим.

– Он узнал, что я скоро вернусь в город, – откровенно сказал Макартур. – То ты сказал ему?

– Что такая встреча может служить определенной цели, – осторожно ответил Стивен. – Но даже если она состоится, она будет происходить либо здесь, либо в вашем кабинете на Дай-Ичи.

– Быстрое решение, – заметил генерал. – Как ты полагаешь, почему они именно сейчас выступили с этим предложением?

– Японцы читают наши газеты и слушают наше радио. Они осведомлены о давлении на вас из Вашингтона предпринять действия в отношении императора.

– То есть ты говоришь мне, что я могу урезонить их, появившись с Хирохито на публике и показав всему миру, кто здесь хозяин.

– Не только, генерал. Вашингтону будет трудно осудить человека, с которым вы обменялись рукопожатием.

Макартур потянулся за одной из нескольких своих трубок, которые он редко курил, но использовал в качестве реквизита. Это отвлекало внимание, давая ему время для размышления.

– Я думаю, что президент Трумэн не прав в отношении Хирохито. Он нам нужен. Он нужен своему народу. В противном случае у нас возникнут серьезные трудности. Но я не уверен, что все будут готовы принять вежливое извинение за Перл-Харбор.

– Император собирается сделать гораздо больше, чем просто принести извинения, – сказал ему Стивен. – Он не будет просить за свою собственную жизнь. Его понятие о чести никогда не позволит ему сделать это. Он будет демонстрировать верность законам Бусидо для рыцарства, или мигавари, посредством чего он предлагает свою жизнь в обмен на жизнь других. Говоря буквально, он вверяет свою судьбу в ваши руки. Если в Вашингтоне смогут понять значимость этого шага…

Стивен почувствовал, что его командир находился под впечатлением от предоставляемой ему привилегии.

– Скажи главному управляющему двором, что я встречусь с императором послезавтра в половине одиннадцатого в своей резиденции в посольстве, – сказал Макартур. – Проверь, чтобы часовые были одеты по протоколу встреч с главами иностранных государств. И еще одно: встреча между мной и Хирохито пройдет за закрытыми дверями. Никакого обслуживающего персонала – моего или их – ни телохранителей, ни секретарей, ни представителей прессы. Даже тебя, Толбот.

– Генерал, если можно высказать предположение…

– Ты уже все сказал. Проследи за выполнением моих приказов. И пока ты здесь, соедини меня с Трумэном.

Стивен не сдвинулся с места.

– Это все! – резко сказал генерал.

– А как насчет переводчика, генерал? Макартур моргнул, затем рассмеялся.

– Хорошо, Толбот, им будешь ты. Ты и один с его стороны. Любым путем не упускай возможность, не так ли?

Стивен улыбнулся.

Через два дня после разговора с Макартуром в двадцать девять минут одиннадцатого Стивен закурил еще одну сигарету из пачки, украшенной тисненым на золоте шестнадцатилепестковым императорским гербом, напоминающим хризантему. Стоя у входа в посольство он смотрел на часовых из военной полиции, их форма была тщательно выглажена, пуговицы блестели на солнце. Подъездная дорога из гальки была аккуратно вычищена. Занавески на окнах были выстираны, а персоналу дан строгий приказ не появляться где-либо поблизости. Все выглядело так, как будто все посольство затаило дыхание.

Через минуту ворота открылись. Роллс-ройс марки 1930 года медленно проехал по подъездной дорожке и затормозил у входа. В ту секунду, когда открылась задняя дверь, и из нее появился император, из дверей вышел Макартур.

Неожиданная сцена запечатлелась в мозгу Стивена. Он перехватил взгляд императора, но не прочитал в нем ничего за пустым выражением глаз. Боковым зрением он увидел, как Макартур барабанит пальцами по боковой стороне ноги, безошибочный признак нетерпения. Стивен едва не схватил императора за руку и не подвел его к ступенькам входа.

Двое мужчин в конечном итоге встретились лицом к лицу, высокий, внушительный американский генерал и прямой, миниатюрный человек-бог на двадцать лет моложе.

– Добро пожаловать, сэр! – прогремел Макартур. Это могло оказаться игрой света, но Стивен был убежден, что он видел слабую улыбку на лице императора в тот момент, когда он пожимал руку Макартуру и слегка согнулся в поклоне.

– Почему бы нам не пройти внутрь? – предложил генерал.

Спустя тридцать минут двери кабинета снова отворились. Два лидера вышли, за Макартуром следовал Стивен. Генерал и император говорили друг с другом почти без перерыва. 124-й император, наследник династии, которая без перерыва правила 2648 лет, предложил себя в качестве жертвоприношения за деяния своего народа, если союзники согласятся пощадить японскую нацию. И Макартур не отверг его просьбу. Он не сказал ничего.

Когда Стивен наблюдал за тем, как Хирохито садится в свою машину, волна гнева захлестнула его. Он провел бесконечные часы, пытаясь объяснить Макартуру японские традиции и представления. Он был убежден, что генерал поймет исключительность жеста императора. Стивен почувствовал, как чья-то рука легла ему на плечо, и увидел Макартура, вглядывающегося вдаль.

– Я слушал, – сказал он. – Я, может быть, не говорил много, но я слушал. И знаешь, что, Толбот? Я был рожден демократом и воспитывался республиканцем, но встреча с человеком, который когда-то находился так высоко, а теперь опустился так низко, глубоко опечалила меня.

Это были самые сентиментальные слова, какие когда-либо слышал Стивен.

Они встретились, как и всегда, внутри храма вдали от любопытных глаз и злых языков. На дворе стояло самое холодное время весны, и двое мужчин прижались ближе к оранжевым углям, шипящим в жаровне.

– Вы сделали великую вещь, мистер Толбот, – сказал Хисахико Камагучи. – Глубокая несправедливость, что история никогда не признает ваши заслуги.

Стивен наблюдал за тем, как промышленник нагнулся вперед, кашляя кровью. Он преклонялся перед этим человеком, который, разрушаемый радиацией, упорно цеплялся за жизнь, чтобы выполнить последнюю часть хитроумного плана.

– Я клянусь вам, что ваша мечта будет жить и здравствовать, – сказал ему Стивен. – Юкико уже на Гавайях…

Камагучи поднял руку.

– Я не хочу слышать о будущем. Знать о том, что тебя в нем уже не будет, самая болезненная вещь на свете.

Камагучи взглядом своих глаз с малиновыми прожилками сверлил Стивена насквозь.

– Я возложил на вас самые серьезные обязательства, мистер Толбот. Я оказал вам полное доверие. У вас много работы впереди. Вы готовы?

– Да.

– Тогда выполняйте свои обязанности, – сказал Хисахико Камагучи, протягивая обе руки.

Стивен Толбот достал из своего кармана пару наручников и защелкнул их на тонких запястьях Камагучи. Он помог ему подняться на ноги, и двое мужчин вышли из святилища.

Когда они проделывали свой путь к джипу на холодном ветру, Стивен поражался мужеству своего пленника. На протяжении нескольких месяцев Стивен подсовывал Макартуру и его следователям документы, которые изобличали Хисахико Камагучи как отъявленного милитариста, который использовал всю свою производственную мощь для вооружения Японии, а затем проявил свое влияние, чтобы столкнуть страну в пучину войны. Следователям не потребовалось много времени, чтобы сделать Камагучи самым разыскиваемым военным преступником в Японии. В то же самое время Стивен использовал печальную славу Камагучи, чтобы убедить Макартура, что не император, а такие люди как Камагучи должны понести ответственность. И Макартур поверил ему.

Хисахико Камагучи осталось заплатить ту цену, на которую он был согласен.

 

55

Мальчику было двенадцать лет, он выглядел высоким и худым. Его широкое лицо цвета черной патоки, обрамленной угольно-черными волосами было прикрыто выцветшим пурпурным тюрбаном, цвет которого соответствовал цвету его набедренной повязки. Он весь день ловил рыбу, и его лодка была до краев заполнена тунцом, махи-махи, барракудой и двумя маленькими акулами. Теперь было время возвращаться домой в Мале, столицу Мальдивского архипелага.

Мальчик поставил парус таким образом, чтобы можно было выйти дальше в пролив и присоединиться к другим лодкам, возвращающимся с северо-востока. Он внимательно следил за течением, когда вдруг увидел необычный предмет. На расстоянии он казался гигантским плавающим гнездом, заполненным морскими чайками.

Мальчик был заинтригован увиденным. Он колебался в нерешительности. Течение, уходящее от архипелага, было сильным. Если ветер стихнет, его может легко вынести в открытое море. Но мальчик верил в свои силы. Он поправил парус и поймал упругий бриз.

С расстояния в двадцать ярдов мальчик увидел, что гнездо на самом деле было импровизированным плотом, покрытым вонючими листьями, мокрой рогожей и птичьим пометом. Приблизившись, он увидел капли крови, капавшей из клювов чаек, клевавших то, что лежало под листьями. Мальчик плеснул на них водой из бадьи, подняв белое облако в малиновое небо. Он привязал веревку к подгнившим стволам, соединив плот и лодку, и осторожно балансируя ступил на скользкие пальмовые бревна.

Ему показалось, что он увидел кусок сырого мяса. Когда он откинул рогожу, то открыл рот от изумления. Под коричневыми банановыми листьями, вытянувшись во весь рост, лежал человек без сознания; его спина была изрешечена укусами птиц.

Аккуратно, насколько возможно, мальчик перенес человека в лодку и укрыл его парусиной. Затем он поймал ветер и направил лодку к островам.

Пристань светилась красными, желтыми и зелеными фонарями, когда мальчик вел свою лодку вдоль мола. Вся деревня вышла встречать его, и он показал им человека, которого спас в море. Его мать внимательно осмотрела почти мертвого моряка. По обгоревшей коже, цвету его ногтей и губ она определила, что он провел шесть дней без воды и пищи. Аллах в самом деле оказался милосерден. В обычном случае он бы уже через три дня отдал морю должное.

Мать перенесла человека в свой дом, шаткую хижину из бамбука и блоков из ила, и натерла его тело мазью, приготовленной из печени акулы. Она сняла металлический браслет с его шеи и пошла в другую сторону Мале в небольшую миссию, монахини которой ухаживали за прокаженными. Когда вышла мать-настоятельница, женщина рассказала ей, что нашел ее сын, и протянула личный знак. Монахиня склонилась прочитать имя.

– Он жив?

– Да.

Монахиня перекрестилась.

– Я прямо сейчас пошлю двух сестер.

Она быстро собрала их в дорогу, объяснив, что им предстоит сделать, а сама вернулась в барак, где монахини ели, спали и молились. В этой удаленной миссии, где все было сделано из того, что могут дать земля и море, было только два предмета, которые принадлежали внешнему миру: мощная коротковолновая радиостанция и бензиновый генератор.

Звонил телефон. Кассандра нащупала выключатель ночника и сощурилась от яркого света. – Мисс Мак-Куин?

– Да…

Голос Кассандры был хриплым со сна.

– Мисс Кассандра Мак-Куин?

– Кто это?

– Извините, что беспокою вас, мадам. Это старший дежурный офицер военно-морского оперативного центра в Сан-Франциско. Наш командир подумал, что вам было бы интересно узнать, что мы установили местонахождение лейтенанта Николаса Локвуда.

– Вы что?

– Да, мадам. Его прибило к берегу Мальдивских островов около трех недель назад…

– Три недели назад! Почему вы ждали…

– Мадам, пожалуйста. Он был в плохом состоянии, когда мы добрались до него. Мы отвезли его в Сидней, в Австралию, и доктора говорят, что с ним будет все отлично. По сути дела он сейчас на пути в Сан-Франциско. Мы ожидаем его прибытия послезавтра.

– Не смейте отпускать его до тех пор, пока я не приеду!

Дежурный офицер засмеялся.

– Лейтенант Локвуд ждал, что вы скажете это. Он хочет знать, где он может найти вас.

– Передайте ему: Станфорд-Корт отель на Ноб-Хилл. Свадебный костюм.

На проводе в Сан-Франциско воцарилась мертвая тишина.

– Я правильно вас понял, мадам? Свадебный костюм?

– В доме есть только один. Ему не избежать этого. В течение следующих нескольких секунд Кассандра сидела в застывшей позе на краю кровати, ее ладони вспотели, а сердце гулко стучало. «Он жив! Боже правый, он жив!»

Через минуту в комнату ворвалась Абелина, узнать, из-за чего поднялась суматоха. На кровати лежали раскрытые чемоданы, и Кассандра швыряла в них одежду, быстро опустошая шкафы и ящики.

– Ты не хочешь объяснить мне, что происходит? – потребовала Абелина, уперев руки в бока.

Кассандра перебежала через комнату и крепко обняла ее. Не говоря ни слова, она показала на фотографию в серебряной рамке на ее столике. Абелина ринулась к шкафу и вытащила оттуда еще один чемодан.

Номер люкс в гостинице «Станфорд» был выдержан в розовых и голубых тонах, подчеркнутых орнаментом в восточных мотивах. Обеденный стол был сервирован на две персоны, на буфете стоял набор шампанских вин, а в холодильнике лежали подносы с закусками. В соседней комнате на небольшом возвышении под пологом из голубого шифона стояла двухспальная кровать. При слабом освещении шифон, убранный серебряными нитями, создавал иллюзию падающего лунного света.

Кассандра в сотый раз проверила все приготовления, и теперь то нервно поправляла занавески на окнах, то меняла композиции цветов в вазах. В это утро, как только она приехала, она сразу же позвонила в госпиталь, но ей сказали, что лейтенант Локвуд уже выписан. Медленно тянулись часы ожидания, она постоянно выходила из комнаты в коридор и чувствовала, как стены постепенно смыкаются над ее головой. Она собралась на небольшую прогулку по кварталу, но до этого еще раз заглянула в фойе. Но и на этот раз клерк за стойкой лишь качал головой в ответ на ее расспросы.

Самые неприятные мысли промелькнули в мозгу Кассандры: Николаса не выписали. Он безнадежно болен и в госпитале ей солгали. Он выписался вместе со своими приятелями и напрочь забыл о ней. Он попал под машину на улице.

Кассандра уставилась на свое отражение в зеркале в причудливо изогнутой раме из розового дерева.

– Не волнуйся. Ты не можешь быть более прекрасной, чем сегодня.

Кассандра подавила вскрик неожиданности и резко обернулась. Он стоял в дверях в своем новом не очень ладно пригнанном костюме желтовато-коричневого цвета. Его кожа была цвета старого тикового дерева, а глаза, все еще немного красноватые, выглядели глубоко запавшими. Он держал букет роз, их длинные мокрые стебли оставляли следы на его пиджаке. Он передвигался медленно, как человек, который не был до конца уверен в себе. Между ними были розы, их бутоны прижались к ее груди.

– С тобой все в порядке? – шептала Кассандра снова и снова, гладя его руки и плечи. Ее пальцы скользили по его вискам и перебирали каштановые волосы, которые, как она неожиданно осознала, тронула легкая седина. Николас обхватил ее лицо своими руками, вытирая большими пальцами слезы, катившиеся из ее глаз.

– Я всегда знал, что увижу тебя снова, Касс, – прошептал он. – Всю свою жизнь я знал, что вернусь к тебе.

Когда он произнес ее имя, Кассандра увидела его призрачный взгляд, взгляд человека, который все еще не мог поверить, что он добрался до спасительной гавани. Она взяла его за руку и провела к кровати.

– Милая, я не знаю, смогу ли…

Она прижала кончик пальца к его губам и одним движением выскользнула из платья. Она стояла обнаженная перед ним и давала ему почувствовать себя.

– Позволь мне любить тебя, – прошептала она. – Тебе ничего не надо делать, ничего больше не надо бояться…

В течение следующих двух дней гостиница «Станфорд» стала для них целой вселенной. Кассандра и Николас пробовали лучшие блюда гостиничной кухни, проводили долгие часы на открытой террасе, принимая солнечные ванны и дыша морским воздухом, а затем возвращались в спальню и медленно наслаждались друг другом.

Это было путешествие, полное открытий, которое волновало и возбуждало Кассандру. Когда ее пальцы скользили по телу Николаса, она чувствовала, что находится в другом мире. Она училась доставлять ему наслаждение и поддразнивать его ласками, чтобы усилить любовный всплеск наслаждения. В то же самое время она вздрагивала, когда прикасалась к длинным глубоким шрамам на его спине, или наблюдала за его прихрамывающей походкой. Военные врачи заверили ее, что время и сеансы физиотерапии поправят здоровье Николаса.

Сразу же после того, как из госпиталя пришли официальные документы о выписке, Кассандра и Николас направились на восток страны трансконтинентальным рейсом компании «Юнион Пасифик». На протяжении четырех дней и трех ночей они наслаждались сельскими пейзажами из окон комфортабельного вагона и занимались любовью в своем двойном купе под перестук колес и мерное покачивание поезда.

– Что ты теперь будешь делать? – спросила Кассандра, когда они приближались к Нью-Йорку.

– Просто жить вместе с тобой.

Это были самые простые и самые желанные слова, какие когда-либо слышала Кассандра. Она боялась разрушать идиллию, но не могла больше скрывать вопрос, который был готов сорваться с ее губ с момента, когда она впервые вновь увидела его.

– А как насчет твоей работы? Николас улыбнулся.

– Ты имеешь в виду БСИ? С этим покончено. Я выполнил свою задачу.

Он сидел, лениво развалясь в мягком кресле.

– Я думаю, мне необходима нежная забота любимой.

– Я тоже так думаю, – прошептала Кассандра.

Они приехали домой в Карлтон-Тауэрс так естественно, что можно было подумать, что они делали это всю свою жизнь. Абелина встретила Николаса объятиями и поцелуями и лучшими блюдами южной кухни, которые помогут «нарастить мясо на ваших костях».

Когда позвонила Роза, Кассандра была в таком приподнятом настроении, что сразу же приняла ее приглашение на ланч.

– Так здорово видеть тебя снова, Николас, – сказала Роза. – Ты не можешь себе представить, как мы все о тебе волновались.

– Кассандра рассказала мне обо всем, что вы сделали, – сказал Николас. – Не быть забытым очень много значит для меня.

Локвуд оглядел с иголочки одетых мужчин к женщин, обедающих в ресторане «Уолдорф». К нему вернулся образ одинокого плота, беспомощного против воли бескрайнего океана, подгнившее мясо рыбы, которое он заставлял себя сосать, чтобы выбрать каждый драгоценный грамм пресной воды. Казалось, все это было так давно. Казалось, это было вчера…

– У тебя и Кассандры есть какие-нибудь планы? – спросила Роза, когда им накрывали на стол.

– Никаких, – счастливо ответила Кассандра.

– Я так понимаю, что ты не собираешься вернуться на правительственную службу, Николас.

– Никогда в жизни.

– Но все же человек с твоим опытом не может оставаться без работы.

Кассандра насторожилась. У Розы определенно было что-то на уме.

– Почему бы и нет? – спросил Николас.

– Потому что ты не можешь, – твердо сказала Роза. – Ты же не повеса, который прожигает свою жизнь.

Он засмеялся.

– Мисс Джефферсон, почему бы вам не сказать прямо?

Роза даже не моргнула.

– Я бы хотела, чтобы ты пришел на работу в «Глобал» в качестве шефа службы безопасности.

Кассандра была шокирована. Она ожидала что-то в таком духе от Розы. Но Роза превзошла ее ожидания.

– Звучит интересно, – отстраненно сказал Николас. – А в чем заключается работа?

– Николас!

Локвуд сжал руку Кассандры.

– Никогда не вредно послушать, не так ли? Кассандра не могла понять, почему Николаса не до конца устраивает существующее положение вещей. У них двоих было все, начиная с них самих. Они явно не нуждались в деньгах. Ей было интересно, все ли мужчины такие, – все ли стремятся бросить жизни вызов, вместо того чтобы принимать все как есть – и быть благодарным за это.

– На самом деле все очень просто, Николас, – говорила Роза. – Я занимаюсь реорганизацией «Глобал». С окончанием войны мы возвращаемся к истокам. Денежные переводы и дорожные чеки. Наша экспансия будет огромна, и я боюсь, что вместе с этим мы столкнемся с проблемами: воровство, подделки, секретность изготовления и печати, если упоминать всего лишь о некоторых из них.

– Звучит так, как будто вам необходим человек из контрразведки, – прокомментировал Николас.

– Твой опыт неоценим, – продолжала Роза. – У тебя есть связи в Вашингтоне и хорошая реакция.

Роза оформила свое предложение тем, что, по ее представлению, должно было быть простодушной улыбкой.

– Тут есть над чем подумать, – сказал Николас. Он взглянул на Кассандру. – А что ты думаешь, любовь моя?

Кассандра посмотрела на Николаса взглядом, который мог бы пронзить его, и, взяв крабовую ногу, быстро и громко разломила ее.

Кассандра думала пройтись по магазинам после ланча. Теперь ей хотелось уединиться с Николасом и откровенно поговорить с ним.

– Мы поговорим позже, – твердо сказал он. – Я хочу, чтобы ты немного остыла.

Разъяренная, Кассандра повернулась на каблуках и пошла по Пятой авеню. Николас смотрел ей вслед, и боль отдавалась в его сердце. Но он должен был понять, чего на самом деле хочет Роза. Он поймал такси и назвал водителю адрес «Глобал» на Нижнем Бродвее.

– А, Николас, приятный сюрприз! – Роза вышла из-за стола и тепло приветствовала его. – Ты и Кассандра уже обсудили мое предложение?

– Чего вы хотите на самом деле, мисс Джефферсон? – тихо спросил Николас.

Роза была ошеломлена жестким тоном его голоса. Никто не отваживался разговаривать с ней подобным образом. Но у нее был ответ на брошенный вызов.

– Я забочусь о благосостоянии Кассандры. И тебе тоже следовало бы об этом подумать.

– Каким образом?

– Я думаю, ты знаешь, Николас, что я выполнила данное тебе обещание в отношении Стивена.

Локвуд кивнул головой. Ему было хорошо известно о карьере Стивена Толбота, подчиненного генерала Макартура.

– Я не разговаривала с моим сыном, не писала ему писем с тех пор, как он уехал на Гавайи несколько лет назад, – продолжала Роза. – И в будущем не жду встречи с ним. Когда у тебя будут дети, Николас, ты поймешь, что это значит.

Как ты знаешь, Стивен является моим единственным прямым наследником. Мне пятьдесят пять лет. Я никогда снова не выйду замуж, еще более маловероятно, что у меня будет еще один ребенок. Мне некому оставить то, что у меня есть, кроме Касс.

Роза сделала паузу, ее голос смягчился.

– Она так изменилась, Николас. Она работала так напряженно и столько сделала, что ты можешь гордиться ею. Пришло время ей взять в свои руки то, что оставила ей Мишель. Но ей необходима помощь, поддержка.

– Поэтому вы предложили мне работу?

– В твоих устах это звучит вызывающе. Дело в том, что у тебя есть опыт. Как я сказала, ты сможешь научиться тому, чего еще не знаешь. Но самое главное, что я могу доверять тебе. Ты мог уничтожить меня из-за Стивена, но ты не сделал этого. Это более чем достаточно, что мне надо было знать о тебе.

– Но есть еще причина, – сказал Николас, – из-за которой вы все еще не отпускаете меня.

Роза глубоко вздохнула.

– Да, есть, и ты знаешь какая. Ты единственный человек, который знает о возможной причастности Стивена к убийству Монка и, вероятно, Мишель. Я должна знать правду, и ты единственный человек, который бы мог докопаться до нее. Если мой сын каким-либо образом причастен к убийству Мишель, это значит, что он планировал, еще очень давно, убрать с дороги всякого, кто мог бы стать угрозой для его наследства. Если это так, и Монк узнал о причастности Стивена, то у Стивена были все основания заставить его замолчать тоже. Но для того чтобы быть уверенным в этом, существует единственный способ. Тебе надо найти Гарри Тейлора.

– Все думают, что Гарри Тейлор мертв, – спокойно сказал Николас. – Вы другого мнения.

– А ты? – бросила вызов Роза. – Ты можешь позволить себе сделать такое предположение? Если Стивен убивал раньше, Николас, он может попытаться сделать это еще раз.

От этой мысли у Николаса похолодела кровь.

– Следовательно, предполагаемая работа…

– Совершенно верно. Никто, даже Кассандра, не должна знать об этой твоей другой деятельности. В качестве главы службы безопасности «Глобал» ты можешь путешествовать куда угодно, никто тебе не будет задавать лишних вопросов. В твоем распоряжении будут силы, с которыми не сравнится ни одна полиция. Если Гарри Тейлор жив, ты найдешь его. Если нет, ты найдешь его могилу. У тебя есть сильное побуждение, Николас. Ты любишь Кассандру.

Николас осознал справедливость сказанного.

– Один вопрос. Почему бы не сказать Кассандре обо всем? Я думаю, она поймет.

Роза отрицательно покачала головой.

– Касс потребовалось столько времени, чтобы пережить все, что произошло с ней в катакомбах. Сообщив ей о своих подозрениях, я бы снова вернула ее в этот кошмар. Я делаю это для нее, Николас, но я также думаю о себе. Я смирилась с тем, что мой сын совершил много преступлений. За некоторые из них он уже был наказан. Но если он убийца, то я должна знать это тоже.

Когда Николас вошел в апартаменты Кассандры, то обнаружил ее в гостиной, сидящей среди сумок и коробок из магазинов Пятой авеню. В выражении ее лица не было и намека на радость и удовлетворение.

– Я действительно обезумела. Но не беспокойся. Завтра я все верну.

– Зачем. Вероятно, ты давно не давала себе волю. Ты заслужила это.

Кассандра внимательно посмотрела на него.

– Ты принял предложение Розы, не так ли? Николас кивнул головой, а затем рассказал ей полуправду.

– Мне надо работать, Касс. Я не привык сидеть за столом. Мне нравится принимать вызов и обогащаться новым опытом. Но больше всего мне нравится то, что мы будем вместе. Ты так долго ждала меня. Ты отложила дела, которыми занималась. Пришло время вернуться к ним.

– Я вижу, Розе удалось убедить тебя, что мне следует заняться дорожными чеками, – сказала Кассандра, в ее тоне чувствовался привкус горечи.

– Ты не должна делать то, что не хочешь, – сказал Николас. – Я бы был рад, если бы ты осталась дома. Как ты думаешь?

«Может быть, если бы я была его женой».

Как только эта мысль возникла в ее голове, она поняла, что даже этого недостаточно. Роза была права: часть «Глобал» принадлежит ей. Это было то, ради чего умерла ее мать.

Кассандра встряхнула своими длинными светлыми волосами и театрально вздохнула.

– Ты можешь причинять огорчение, мистер Николас Локвуд. Ты знаешь об этом?

Она задумалась:

– А я могу быть эгоистичной. Так что, почему бы тебе не подойти и не сказать мне, что ты безумно любишь меня и делаешь все это только ради меня.

Николас понял, что выиграл. Ему не придется убеждать Кассандру. Она сделала это сама. Потому что любит его.

После отставки М. А. Пикореллы Николас был назначен руководителем следственного отдела «Глобал». Он получил в наследство пять тысяч дел на мошенников, фальшивомонетчиков, воров-карманников, жуликов и их адвокатов, а также на банки, которые иногда действовали в качестве прикрытия для похищенных облигаций, векселей и ценных бумах. Эти досье, как Николас объяснил Кассандре, составляли защитный щит «Глобал». Без них компания стала бы добычей для разного рода преступников, начиная с жуликов, пытающихся выкрасть дорожные чеки у беззаботных туристов, и кончая фальшивомонетчиками, чье виртуозное искусство может обойтись компании в миллионы долларов.

Николас делал частые поездки в Вашингтон, где обменивался информацией с коллегами из ФБР и разведки. Хотя Кассандра работала вместе с Розой над реализацией планов возвращения дорожных чеков в Европу, она иногда находила время, чтобы сопровождать его.

– Исполнительный охранный отдел был создан после покушения на президента Линкольна, – объяснял Кассандре сопровождающий, когда они совершали экскурсию по закрытому музею разведывательных служб. – Нашей основной задачей всегда было выслеживать фальшивомонетчиков.

Кассандра была ошеломлена количеством преступников, которые на протяжении многих лет пытались подделывать деньги. Свидетельством их изобретательности служили экземпляры банкнот, печатных форм, целые печатные станки и образцы красок и чернил.

– Я думаю, что они проводили очень много времени в тюрьме, после того как вы ловили их, – сказала она.

Агент улыбнулся.

– Не говорите этого никому, но нашей неофициальной политикой является заставить работать мошенников на нас. Если нам это удастся, то мы получаем в свое распоряжение их фирменные секреты, а также их глаза. Эти парни могут выявить такие подделки, которые не смогли бы распознать наши люди.

Кассандра довольно скоро пришла к пониманию важности работы Николаса и той ответственности, которую возложила на него Роза. В качестве главы следственного отдела Николас имел неограниченный доступ ко всем отделам компании. Хотя шестьдесят следователей подчинялись непосредственно ему, он предоставил им полную свободу в исполнении своих обязанностей. Николас, как считала Кассандра, был прирожденным лидером, человеком, которого уважают за оказываемое им доверие.

Кассандра была рада, что он не унаследовал некоторые проблемы от своего предшественника. Он проводил много времени на Нижнем Бродвее, но редко когда из-за дел он не являлся на ланч или обед. Этому помогло то, что он немедленно приобрел только освободившиеся апартаменты в Карлтон-Тауэрс. С помощью Абелины Кассандра переоформила интерьеры, и теперь она и Николас могли проводить все свое свободное время, соблюдая правила приличия. Самые простые вещи, – покупка мужской одежды, планирование поездок на уик-энд, приготовление коктейлей на двоих – делали Кассандру очень счастливой. Это были обыденные вещи, которые свидетельствовали об устойчивости и спокойствии в ее жизни. После всего, что случилось, она остро чувствовала им цену.

Весной 1947 года, после того как Николас провел в «Глобал» чуть меньше года, Роза Джефферсон почувствовала удовлетворение и от выполнения плана возвращения дорожных чеков, и от способности Кассандры проводить его в жизнь.

– Как вы оба знаете, – говорила Роза Кассандре и Николасу за обедом, – «Глобал» стремится поставить на ноги свою европейскую финансовую систему. Мы должны возобновить операции с дорожными чеками. Ключом к этому служит армия. В оккупационных войсках находятся десятки тысяч американских солдат, и они пробудут в Европе долгое время. Я хочу, чтобы военные банковские операции обслуживали их финансовые потребности. Это в конечном итоге будет нашим трамплином к дорожным чекам.

Николас взглянул на Кассандру.

– Самые крупные банки страны претендуют на жирный кусок военного пирога, – едко заметила Кассандра. – Пока всем было отказано. У нас столько же шансов, сколько и у других.

Роза кивнула головой.

– Мы начнем наступление на два фронта. В Вашингтоне и в Европе. Хью и Эрик возьмут на себя министерства обороны, финансов и Государственный департамент. Николас, я хочу, чтобы ты поехал вместе с Кассандрой и со мной в Европу. Чейз и Морган и остальные ничего не получат, потому что военные не верят, что гражданские могут иметь с ними общие дела. Мы убедим генерала Дрейпера, который возглавляет Отдел экономики в Германии, в обратном.

Роза сделала паузу.

– Это будет удобной возможностью для встречи с некоторыми из руководителей полиции в Европе. Никогда не знаешь, когда может потребоваться их помощь.

Николас Локвуд понял намек Розы. Он точно знал, что она хотела сказать своими последними словами, и оценил, как тонко объяснила она ему настоящую цель его поездки.

Они втроем прибыли в Лондон в начале июня. По пути в город из аэропорта Кассандра была ошеломлена масштабами разрушений. Хотя большинство достопримечательностей Лондона уцелело, целые районы подверглись разрушениям в результате бомбардировок и ударов ракет «ФАУ-2».

– Будет чудо, если город поднимется из руин, – воскликнула она.

– Когда заработает план Маршалла, Европа обретет свое чудо, – спокойно заметила Роза.

Кассандра уже была хорошо знакома с привычками Розы и не удивлялась предельно плотному графику пребывания. Одна за другой следовали бесконечные встречи со старшими американскими офицерами, которые отвечали за повседневную жизнь тысяч американских солдат и гражданских лиц, находящихся в городе… Тем временем Николас встречался с представителями Скотланд-Ярда, которые возглавляли борьбу с фальшивомонетчиками и мошенниками.

– Вам не надо беспокоиться о наших ребятах, – заверил Николаса усатый инспектор по фамилии Роулинс. – Мы знаем, чем они занимаются и где их найти.

Но были и другие встречи за пределами управлений полиции. Их темой не были фальшивомонетчики. Вместо этого Николас Локвуд интересовался Гарри Тейлором, спрашивал у Роулинса о любой информации, которую могли бы предоставить британские органы правосудия.

– У нас ситуация хаоса, – пояснил Роулинс. – Тысячи людей остались без учета, и лодки с беженцами прибывают каждый день. Вдобавок мы говорим о человеке, который, как полагают, считается мертвым уже десять лет.

– Я знаю об этом, инспектор. Но даже в этом случае я был бы признателен за любую информацию, которой вы располагаете. Это личное дело.

Роулинс внимательно посмотрел на молодого человека.

– Мне нравился Мак-Куин. Мы уже пытались однажды достать Гарри Тейлора. Хорошо, мистер Локвуд. Вы получите известие, как только это будет возможно. Как я могу связаться с вами?

Николас протянул ему листок с графиком пребывания в Европе.

– Звоните мне в любое время, днем и ночью. Роулинс поднял брови, когда увидел имя Кассандры.

– Существует возможность, что Тейлор может охотиться за ней?

– Не он, инспектор. А сукин сын, который сделал его своим козлом отпущения.

– Я позвоню, – пообещал Роулинс.

Накануне их отъезда в Париж, Кассандра очень нервничала. Это был ее первый приезд в этот город со времени смерти матери.

– Не волнуйся, – шептал Николас, крепко обнимая ее. – Я буду рядом с тобой. С тобой ничего не случится, я обещаю.

Кассандре хотелось верить ему, но на следующее утро, когда показался берег Франции, она не могла подавить дрожь.

В день прибытия Кассандра и Роза встретили двух гостей, Эмиля Ротшильда и Пьера Лазара.

– Мы узнали, что вы приезжаете в наш город, и решили первыми приветствовать вас.

Кассандра была очарована старыми друзьями ее матери и внимательно слушала истории, которые они рассказывали о ней.

– Я не хочу оказаться любопытным, мадемуазель, – сказал Ротшильд. – Но можем ли мы предположить, что после окончания войны вы возвращаетесь к нам, чтобы продолжить то дело, которое начала ваша мать?

– С уверенностью можете, – ответила Кассандра. На следующее утро, после того как Николас убедился, что все в порядке, Кассандра посетила кладбище Пер-Лашез. Она была признательна, что несмотря на войну, кто-то аккуратно ухаживал за могилой. Кассандра подозревала участие Ротшильда и Лазара.

Долго простояла она перед простым надгробием, тронутым непогодой, и вспоминала об удивительном времени, когда она и мать были вместе. Незаметно ужас, который она испытывала при воспоминания о Париже, уступил место любви, которую чувствовала ее мать к этому городу и которая передалась ее дочери. В своем сердце она не могла отрицать это.

После их первой встречи с Эмилем Ротшильдом и Пьером Лазаром Кассандра и Роза убедились, что организация, основанная Мишель во Франции, может стать движущей силой для распространения дорожных чеков в Европе. Два банкира уже связывались с бывшими сотрудниками «Глобал». Ответ был ошеломляющим. Письма и телеграммы шли в Париж потоком.

– К нам вернется восемьдесят процентов первоначального состава штата, – предсказал Ротшильд. – А возможно и больше. Они очень преданные люди.

Вспомнив личные записи Мишель, Кассандра была готова согласиться. Мишель вдохновляло доверие ее подчиненных. Но окажут ли они такое же уважение ей?

Ротшильд, казалось, прочел ее мысли.

– Вы дочь своей матери. Преемственность так важна для нас, особенно теперь.

Уточнив основные детали, Кассандра, Роза и Николас устроили великолепный обед с приглашением банкиров в ресторане «Ла Тур д'Аргент». Сославшись на занятость, Николас, извинившись, рано встал из-за стола.

– Не очень задерживайся, – предупредила его Кассандра. – Наш поезд уходит рано утром.

– Не буду.

Николасу не надо было идти далеко. Он пересек Сену в Сите и вошел под гулкие своды Дворца Правосудия. Дежурный офицер проверил удостоверение Николаса и позвонил наверх.

Николас сразу узнал Армана Сави. Человек, спускающийся по лестнице, был старше Локвуда, его лицо избороздили глубокие морщины. Но его прямые светлые волосы были те же, и держался он, соблюдая свой чин уполномоченного комиссара. Николас знал из своих источников, что Сави был одной из ключевых фигур Сопротивления, чьи подвиги были хорошо известны нацистам и вынудили их дать ему прозвище «Белый лис».

– Добро пожаловать, мистер Локвуд, – сказал Сави.

– Рад встрече с вами, комиссар.

– Меня крайне интересует все, что имеет отношение к Мишель Мак-Куин.

Сави провел его в свой кабинет, где Локвуд увидел кипы полицейских рапортов.

– Похищение? Сави кивнул головой.

– Вот все, что у нас есть по этому поводу. Теперь, возможно, вы расскажете мне, почему вы интересуетесь этим делом?

Так как сотрудничество с Арманом Сави было для него важным, Николас решил ничего не утаивать. Он рассказал о миссии, которую Роза Джефферсон возложила на него, и как он намерен выполнить ее.

– Очень сложная задача, – заметил Сави. – Прошло так много лет, мир пережил такой хаос. Вы действительно верите, что Гарри Тейлор пережил войну?

– Роза Джефферсон верит в это. Моя интуиция подсказывает мне, что она права.

– Интуиция, – это обоюдоострый меч. Она может привести к миражам.

– Правильно. Но Роза упомянула о некоторых специфических деталях, которые могли быть отражены в ваших документах. Если бы я мог взглянуть…

– Конечно, пожалуйста.

Французский язык Николаса был весьма посредственный, но он был уверен, что он поймет, что было после.

– Мы знали, что Тейлор велел Мишель подготовить выкуп в размере одного миллиона франков, – сказал он, пробегая пальцами по странице. – Управляющий банка подтвердил, что он лично подготовил требуемую сумму денег.

Николас перевернул несколько страниц.

– Но впоследствии, когда вы и ваши люди прибыли в катакомбы, деньги исчезли… Вместе с Гарри Тейлором.

Николас посмотрел на Сави.

– Если Тейлор надеялся найти дорогу из катакомб и унес с собой деньги, то ему пришлось пройти по ним очень длинный путь. Давайте на минуту предположим, что он выжил. Куда бы в первую очередь отправился раненый человек, находящийся в бегах?

– К врачу, – сказал Сави. – К врачу, который за некоторую сумму вылечил бы его и поставил на ноги.

Он сделал паузу.

– Вы понимаете, что найти такого человека, если он, конечно, еще жив, будет нелегко.

– Но не невозможно. Француз пожал плечами.

– Если только Всевышний поможет нам…

Кассандра видела это в кино. В документальных лентах показывали ночные удары с воздуха по немецким городам и героические действия пилотов-союзников. И то, что оставалось после этого на земле, при ярком дневном свете выглядело невообразимым кошмаром.

Легендарная гостиница Берлина «Кемпински» каким-то образом уцелела после бомбардировок, и управляющий заверил Розу, Кассандру и Николаса, что вода безопасна для питья.

– Водопровод был отремонтирован, – сказал он. – Друзья проследили за этим.

У Николаса был армейский автомобиль с водителем, и он проводил большую часть своего времени в штабе оккупационных войск. Постоянная нехватка пищи, одежды и топлива способствовала возникновению и процветанию черного рынка, который в свою очередь, вызвал волну подделок карточек и бумажных денег, выпускаемых оккупационными властями. Армейская контрразведка не имела понятия, как решить эту проблему. В качестве части своего плана получения военного банковского контракта Роза направила Николаса к генералу Дрейперу. Помимо всего прочего его работа давала ему доступ к уцелевшим документам о немецких фальшивомонетчиках. Это могло оказаться очень ценным в будущем.

В то время как Николас отсутствовал, Роза и Кассандра путешествовали по городу. Зрелище, которому они стали свидетелями, заставило их содрогнуться. Дети, в большинстве своем сироты, жили в развалинах и копались в мусоре в поисках пищи. В проходах между рядами домов старые люди умирали от болезней и недоедания. Девочки не старше двенадцати лет продавали себя солдатам за несколько сигарет и продовольственный паек.

«А Стивен помогал наступлению этого хаоса, – думала Роза. – Знал ли он, каким людям помогал?»

Ответ был чрезвычайно ясным. Стивен знал, потому, что он был одним из них.

Вид разрушенного Берлина и его населения только укрепили решимость Розы добиваться банковского контракта, но встречи с генералом Дрейпером разочаровали ее. Генерал не был высокого мнения о деловых женщинах. Банкиров он ценил больше. Кроме того, ситуация, когда шесть финансовых организаций конкурировали за получение лицензии, сделала его королем, ролью которого он наслаждался.

– Как ты собираешься убедить его, что именно «Глобал» должна получить контракт? – спросила Кассандра у Розы.

Роза улыбнулась и похлопала рукой по папке, которую Николас приготовил для нее. В ней содержались данные о всей карьере Дрейпера, начиная с его обучения в Уэст-Пойнте.

– Обрати внимание, Кассандра. Иногда прямая линия не самое короткое расстояние между двумя точками.

Роза обнаружила, что Дрейпер считал себя метким стрелком. У него было достаточно трофеев, свидетельствующих об этом. Когда она узнала, что Дрейпер также любит охотиться, она приказала управляющему гостиницей «Кемпински» сделать все приготовления к охоте па кабана.

«Но, фрейлейн Джефферсон, в Берлине пет кабанов, – ответил управляющий.

– Тогда сообщите мне, где можно достать нескольких и охотничье угодье. По крайней мере ваши холодильники будут полны.

Через три дня управляющий сообщил Розе, что небольшая партия кабанов может быть выпущена в лесу на окраине Нюрнберга. Роза позвонила генералу Дрейперу и сделала еще одну попытку убедить его, что выбор «Глобал» был бы наилучшим для всей банковской системы.

– Вы должны понимать, мисс Джефферсон, – раздраженно сказал Дрейпер. – Есть и другие заинтересованные стороны.

– Но все они в Вашингтоне сидят в своих креслах, – сказала ему Роза. – Вы хотите, чтобы гражданские взяли в свои руки ваши дела, генерал, или вам нужен кто-то, кто выполнит работу?

Дрейпер снисходительно улыбнулся.

– И вы этот кто-то, я прав?

– Вы спортивный человек, не так ли, генерал?

– В свое время я немного занимался стрельбой.

– Давайте заключим маленькое пари, – предложила Роза. – Я организовала охоту на кабана в окрестностях Нюрнберга. Вы и я будем единственными участниками игры. Если я подстрелю кабана раньше вас, вы обещаете мне снять ограничения и рекомендуете «Глобал» Вашингтону.

– А если вы проиграете? – подозрительно спросил Дрейпер.

– «Глобал» отзовет свою заявку. У вас будет одним претендентом меньше.

Дрейпер не мог не улыбнуться.

– Мне нравится эта идея.

Три дня спустя Роза, Кассандра и Дрейпер вместе с окружением генерала поехали в Нюрнберг. Дрейпер любовно сжимал свой «Ремингтон-360».

– А какое оружие вы используете, мисс Джефферсон?

Из кожаного футляра Роза достала охотничий арбалет с тремя угрожающе торчащими стрелами. У Дрейпера отвисла челюсть.

– У кабана тоже должен быть шанс, генерал, – сказала она и скрылась в лесу.

Дрейпер преследовал добычу с осторожностью старого охотника.

– Он на том открытом месте, – прошептал он своему помощнику. – Сукин сын, вероятно, спит в логове.

Дрейпер молча пополз вперед, пока не заметил характерную черную щетину. Он аккуратно прицелился и два раза нажал на спусковой крючок. Затем он выскочил на открытое пространство и увидел кабана весом в шестьсот фунтов, лежащего в стороне. На расстоянии нескольких футов от него на большом камне сидела Роза Джефферсон.

– Хорошо, что вы меткий стрелок, генерал, – сказала она. – В противном случае вы могли ранить меня. Хотя вы немного опоздали.

– Что вы имеете в виду?

Роза показала на стрелу, торчащую из кабаньей головы.

– Желаю удачи в следующий раз.

– Ты действительно попала первой? – прошептала Кассандра, когда они возвращались вслед за разъяренным Дрейпером к джипу.

– Действительно выглядит похоже, не так ли? – сказала Роза с невинным видом.

И это были ее последние слова на эту тему.

Может быть, генерал Дрейпер и не умел проигрывать, но он был человеком слова. Менее чем через неделю у Розы была копия его рекомендательного письма в Пентагон.

– Теперь я возвращаюсь домой, – объявила она.

Они втроем обедали последний раз вместе в гостинице «Кемпински». Кассандра ела мало и еще меньше говорила. Она и Роза пришли к согласию, что Кассандре следует вернуться в Париж и вновь открыть представительство на улице Де Берри. Кассандра была признательна за оказанное доверие, но у нее были свои возражения. Даже хотя Эмиль Ротшильд и Пьер Лазар будут в Париже помогать ей, Николас не сказал ничего о своей поездке вместе с ней.

Роза заметила мрачный вид Кассандры и улыбнулась про себя. Когда они заказывали десерт, она сказала:

– У меня есть небольшой сюрприз для тебя. Хотя Николас работал очень напряженно, похоже, он не до конца завершил свою работу. Так что если у тебя нет возражений, он останется в Европе.

Кассандра едва не поперхнулась вином.

– Когда вы решили это? – Несколько дней назад.

– Несколько дней?

– Ну, это был ее сюрприз, – сказал Николас. Кассандра поцеловала Розу в щеку.

– Спасибо, – прошептала она.

– Я всего лишь одалживаю его тебе, – предупредила ее Роза.

– Ты можешь никогда не получить его обратно! Кассандра извинилась и вышла в туалетную комнату.

Николас проводил ее взглядом и почувствовал стыд.

– Я ненавижу себя, когда лгу ей, – резко сказал он.

– Ты оберегаешь ее, – поправила его Роза. – Кроме того, мы договорились, что она не должна знать о Гарри. – Она сделала паузу. – И потом, ты нужен Кассандре. Вы вдвоем очень подходите друг другу.

Николас мельком посмотрел на Кассандру, идущую между столиков.

– Мы вдвоем живем среди секретов.

– Это продлится недолго, Николас. Ты скоро найдешь его. Я чувствую это. Поезжай в Вену. Вена приблизит тебя к разгадке.

Австрийская столица представляла собой опустошенный город, наводненный шпионами, агентами, осведомителями и дельцами черного рынка. Это было, как подумал Локвуд, отличное место для того, чтобы добыть необходимую информацию. Этой цели служил арсенал средств Симона Визенталя.

Локвуд поднялся по лестнице Венского архивного центра, предъявил свое удостоверение крепкому молодому человеку и через несколько минут оказался в кабинете Визенталя. Зная, что Визенталь был узником одного из многочисленных лагерей смерти, Локвуд ожидал встретить привидение. Вместо этого он столкнулся с огромным крепким человеком с железным рукопожатием и чистыми целеустремленными глазами.

– Я не уверен, могу ли быть вам полезным, – сказал Визенталь после того, как Локвуд рассказал ему о Гарри Тейлоре и его таинственном исчезновении в парижских катакомбах. – Помимо всего прочего, этот человек не является военным преступником. У нас нет данных на него. Наши возможности ограничены, и мы должны тщательно распределять свои силы для поиска нужных людей. Надеюсь, вы понимаете меня.

– Понимаю, – ответил Локвуд. – Я могу гарантировать, что средства, необходимые для ваших расследований, поступят вам, чтобы вы могли выполнять свою основную работу.

– Это интересное предложение, – признал Визенталь. – Но у моих людей, помимо денег, должна быть другая мотивация.

– Вам знакомо имя Мишель Лекруа, более известной как Мишель Мак-Куин?

– Женщина, которая работала с Абрахамом Варбургом?

Локвуд кивнул головой.

– Тысячи евреев в Палестине и других местах почитают ее, мистер Локвуд.

– Гарри Тейлор несет часть ответственности за ее убийство. Если бы Мишель была жива, она бы сделала гораздо больше. Гарри Тейлор знает, кто убил ее. Он был там. Он единственный, кто может представить убийцу правосудию. Чтобы вы ни делали, мистер Визенталь, вы это будете делать ради нее. Не ради меня или за деньги.

Визенталь долго смотрел в окно.

– Пожалуйста, расскажите мне обо всем, – сказал он наконец.

 

56

Стивен Толбот вылез обнаженным из бассейна. За три года, проведенные на островах, его кожа приобрела шоколадный цвет, а занятия плаваньем, верховой ездой и греблей поддерживали его в форме. Его изуродованное лицо выглядело неплохо, насколько это было возможным, хотя он все еще скрывал красную, неестественно красную изрубцованную кожу от солнца: широкополая шляпа стала его визитной карточкой, известной по всему Оаху.

Стивен прошел в закрытую беседку позади сада, который представлял из себя тропическую фантазию из карликовых пальм, деревьев вили-вили, розовых, желтых и белых франгипани и дюжины орхидей разных видов. Он вытерся, надел легкий халат, поданный слугой и сел напротив Юкико.

– Как выглядят показатели?

– Лучше, чем шесть месяцев назад. Гораздо лучше.

Стивен просмотрел балансовые таблицы. Цифры были ошеломляюще огромны, особенно, если учесть, что прошло менее трех лет с тех пор, как он и Юкико приехали на острова. И это было только начало.

Конечно, это все стало возможным благодаря золоту. Учитывая его влияние и репутацию, у Стивена не было проблем с провозкой синтоистских колоколов через таможню на Гавайи в ходе их долгого путешествия через Бирму. Оказавшись на островах, Стивен возобновил свои контакты с влиятельными людьми, которые помнили его по его короткому пребыванию в Гонолулу перед отправкой в штаб генерала Макартура. Известие о его службе у генерала, о влиянии, которым он обладал, предшествовало его приезду. Стивен был немедленно принят в узкий круг влиятельных семейств и приобрел недвижимость. Его принципами стали секретность и безопасность. Только когда на его земле появились японские слуги и охрана, а также решительная японская женщина, которая вела себя скорее как хозяйка, чем как слуга, соседи стали удивляться.

Юкико не оставалась безразличной к молчаливому осуждению и иногда откровенным проявлениям враждебности, которые ей приходилось испытывать, когда она выходила за пределы поместья. Она относилась с презрением к тем американцам, которые так легко забыли свою собственную историю. Бароны сахарных и ананасовых плантаций процветали за счет японских рабочих, которые первые пришли на Гавайи в 1885 году, спасаясь бегством от бедности и голода. Они работали за девять долларов в месяц, и им давали шесть долларов на пропитание. Целые семьи ютились в одной комнате, не имея кухни и туалета. В 1909 году, когда семь тысяч японских рабочих отважились выйти на забастовку, ассоциация сахарных плантаций изгнала их из мест обитания, собрав всех в огромном лагере «беженцев».

История эксплуатации, также как врожденное чувство национальной принадлежности японцев, как думал Стивен, помогут Юкико достаточно просто установить негласное сотрудничество с японской общиной на Гавайях.

– Подумай еще раз, – предупреждала она его. – Конституция вашего генерала Макартура может вынудить наших мужчин предоставить женщине равные права, но в душе они не изменились.

Предсказание Юкико оказалось точным. Некоторые лидеры японской общины открыто унижали ее, принимая за шлюху гайджина. Те, кто был настроен более приветливо, не обращал на нее внимание, так как община принимала ее за аутсайдера, принадлежащего больше Западу, чем Востоку.

– Что нужно предпринять, чтобы заставить их сотрудничать? – спрашивал Стивен.

– Из этой тупиковой ситуации можно найти выход, – загадочно ответила Юкико. – Это лишь вопрос времени, будь терпеливым, Стивен.

В это время стало известно о решении Токийского военного трибунала, который приговорил к смертной казни генерала Тайо и других, среди них и Хисахико Камагучи.

– Теперь больше нет тупиковой ситуации, – сказала Юкико. – Только несправедливость, проявленная в отношении моего отца, смогла исправить ситуацию.

Через несколько дней Юкико снова пошла в японскую общину. Вскоре после этого первые японские рабочие появились на Коблер-Пойнт. Они были одеты как садовники и разнорабочие, некоторые из них действительно работали на земле. Но другие строили маленький литейный цех в дальнем углу поместья, подготавливая печи для обжига и сушки и начиная выполнение сложной задачи переплавки золота из синтоистских колоколов. Чтобы удовлетворить любопытство соседей, Стивен информировал Историческое общество Гонолулу, что он реконструирует одно крыло своего дома по оригинальным чертежам, а реконструкция включает в себя восстановление литых ворот и ограды. Соседи аплодировали его усилиям.

Когда золото было выплавлено в слитки стандартного размера, к нему с ознакомительной поездкой приехали специалисты из Швейцарского кредитного банка в Цюрихе. Их химические анализы определили содержание золота 99,9 процента, и они проштамповали каждый слиток. Имущество было застраховано, помещено на борт зафрахтованного японского судна под панамским флагом и начало свое путешествие вокруг земного шара. В марте 1947 года швейцарская компания «Пирамид холдингс» выплатила кредит в пять миллионов долларов.

– Теперь мы начинаем, – сказала Юкико Стивену.

Если бы Юкико была традиционной японской женщиной, она бы никогда не принимала участия в деловых решениях Стивена. Но она была единственным ребенком в семье; ее мать умерла до того, как смогла родить сына. Отец Юкико был прогрессивным человеком, который распознал и пестовал талант своей дочери. Хисахико Камагучи видел, что Юкико делает успехи в математике, бухгалтерском учете и бизнесе. В то время как другие девушки приучались к ведению семейных дел и посвящению себя детям, Юкико знакомилась с правилами ведения дел в концерне Камачуги: проявлять терпение и изобретательность в отношении конкурентов, вступать в союзы на основе силы и не проявлять милосердия к врагам. Теперь все, что она знала, она применяла на практике в отношении плана Стивена Толбота.

Через шесть месяцев компания «Пирамид холдингс» контролировала банк в Гонконге и пароходную линию на Филиппинах, владела десятью тысячами акров земли в Малайзии и инвестировала большие средства в нефтеперерабатывающий завод в Индонезии. Стивен и Юкико встречались с брокерами в Сингапуре, разговаривали с производителями сырья в Тайланде, выклянчивали золото в Макао по самому выгодному курсу и приобретали военные американские самолеты за часть их реальной цены.

Чтобы поддержать свою репутацию бизнесмена, Стивен приобрел десять тысяч акров земли на острове Ланаи и бросил вызов бостонской ананасовой империи Джима Доула. Плантация имела Дополнительное преимущество, позволяя Стивену переправлять часть его прибыли с Дальнего Востока на Гавайи, где она инвестировалась в недвижимость. Вместе с этим Стивен сделал значительные вклады в различные общества и заслужил себе репутацию могущественного покровителя благотворительной деятельности. Он принимал официальных лиц оккупационных властей, которые останавливались на Гавайях и хотели обсудить будущее американской политики в Японии.

– Что нам необходимо, так это опытные администраторы, которые вступят во владение старыми семейными синдикатами, управление которыми мы разрушили, – объясняло одно официальное лицо. – Проблема заключалась в том, что американцы не хотят восстановления порядка.

– Может быть, следует поискать японских инвесторов? – высказал предположение Стивен.

Чиновник фыркнул.

– Хотелось бы. Но эти парни не имеют даже двух йен в кармане.

После того как чиновник ушел, Стивен сказал Юкико:

– Позвони друзьям своего отца. Пришло время.

Юкико посмотрела на Стивена, затем протянула руку и коснулась его маскоподобного лица. Она была знакома с другими людьми, которые преследовали свои цели, ни за что больше не обращая внимания. Ее отец был одним из них. Те, которые должны были приехать в Колбер-Пойнт через несколько недель, были сделаны из того же теста. Стивен был другим. Его стремления в конечном итоге поддерживала лишь его ненависть.

Юкико однажды упомянула об этом своему отцу, объяснив свою тревогу: – Стивен Толбот обещал много всего, но как она может быть уверена в том, что он выполнит свои обещания?

– Подумай о том, что он за человек, – посоветовал ей ее отец. – Разрыв между сыном и матерью был окончательным и бесповоротным. У него нет ничего, кроме наших обещаний. Наша связь с ним не дает ему почувствовать себя изгнанником.

Юкико поняла своего отца и подготовила себя к тому дню, когда Стивен прибудет на Гавайи и разделит с ней ложе. Но он никогда не делал предложений подобного рода. Их спальни находились в разных половинах дома, и Стивен всегда старался не потревожить ее личную жизнь. Она думала, что он может удовлетворять себя с помощью проституток с печально известной Чайна-стрит в Гонолулу, но когда она проследила за ним, она поняла, что это не так.

Юкико начала следить за Стивеном более внимательно, надеясь найти слабости, которые она может использовать в свою пользу, чтобы привязать его к себе. Но Стивен оставался неизменно вежливым, он наслаждался японскими традициями и знал о них достаточно много, чтобы сожалеть, что он никогда не сможет понять их до конца. Он был благодарен ей за ее попытки соблазнить его, но он никогда не отвечал на них. Во всех отношениях Юкико казалось, что Стивен Толбот не нуждается ни в ком, и это было единственное, что настораживало Юкико.

Солнце стояло высоко над горизонтом, и ветер, казалось, замер, создавая безмолвный котел вокруг бельведера. Когда Стивен вернулся в холодную прохладу дома, к нему подошел слуга и вручил ему голубой почтовый конверт. На нем стояла печать армии США, а обратным адресом была нюрнбергская тюрьма.

Стивен прочитал письмо и посмотрел за горизонт. Уставившись в какую-то далекую невидимую точку, он передал письмо Юкико и сказал:

– У нас может возникнуть проблема.

Осенний воздух был наполнен ароматом сосновых иголок, шуршащих под ногами. Смола стекала по стволам деревьев и прилипала к ботинкам и одежде. Когда Стивен подходил к воротам Нюрнбергской тюрьмы, он чувствовал, что подошвы его ботинок с трудом отрываются от асфальта.

– Мистер Толбот, встреча с заключенным. Охранник нашел в списке его имя.

– Сюда, сэр.

Стивен последовал за охранником через стальные ворота, которые образовывали внутренние укрепления. Дневной свет не проникал внутрь.

Стивен долго и напряженно думал об этой поездке. Он и Юкико просчитали все возможные последствия.

– Это риск, – сказал ей Стивен. – Но если мы не сделаем этого, мы никогда не узнаем, почему Курту было так важно встретиться со мной.

– Ему никогда не следовало делать этого, – сурово ответила Юкико. – Теперь власти знают о существовании связи между вами.

Стивен вздрогнул.

– Много людей видело нас вместе в Берлине до войны. Если бы кто-то хотел что-то сделать, то мы бы об этом уже знали.

В тюрьме был постоянный холод. Вода монотонно капала с потолка на древние камни, укрепленные свежим бетоном. Стивена провели в комнату с большим зеркалом, столом и двумя стульями.

Он закрыл глаза и приготовился к встрече.

Вошедший был похож на приведение, это не был Курт Эссенхаймер. У него было изможденное лицо желтоватого цвета, костлявые пальцы с ногтями желтоватого оттенка. Он прошел через комнату стариковской походкой, его рука дрожала, когда он потянулся к спинке стула, чтобы не потерять равновесие.

– Курт…

– Спасибо за то, что пришел, – сказал Курт Эссенхаймер. – Прошло столько времени.

Он сел, положив подбородок на костяшки переплетенных пальцев.

– Рад видеть тебя, Курт.

– Я еще более рад видеть тебя, мой друг.

– Тебя хорошо содержат? Эссенхаймер вздрогнул.

– Ты понимаешь, я не могу ответить. Однообразие всего этого притупляет чувства. Настоящий убийца – это скука. – Он слабо улыбнулся. – Даже больший, чем рак.

Стивен побледнел при упоминании о раке.

– Я не знал, прости. Мне следовало приехать раньше.

Эссенхаймер покачал головой.

– Ты не мог знать. Ты делаешь грандиозные дела, даже учитывая то, что я не часто слышу упоминание твоего имени.

Глаза Стивена сузились. С тех пор, как он обосновался в Гонолулу, Стивен с большой болью воспринимал упоминание своего имени на страницах финансовых журналов и общественных бюллетеней.

Немец повернулся на своем стуле спиной к матовой поверхности зеркала.

– Существует кое-что, что ты должен знать. Еврей Визенталь, объявивший себя охотником за нацистами, задает вопросы.

Стивен почувствовал капельки пота на верхней губе.

– Не о тебе. Он ищет Гарри Тейлора. И, наконец я понимаю, среди тех, кто платит ему, есть и твоя мать.

Мысль Стивена работала, пытаясь восстановить связь.

– Ты можешь сообщить мне что-нибудь еще?

– Мне бы хотелось, мой друг.

Стивен заставило себя задать еще один вопрос.

– Сколько, Курт?

– Несколько месяцев…

Двое мужчин молча посмотрели друг на друга. Они вернулись назад в свои воспоминания к тем дням, когда они были полны надежд и вместе стояли перед одним выбором.

Ключ заскрипел в замке. Курт Эссенхаймер встал, прижав руки по швам.

– Спасибо за то, что пришел, Стивен.

– Прощай, Курт.

Стивен смотрел, как Эссенхаймер поплелся к двери. Охранник взял его под локоть, и он исчез, так и не оглянувшись. Через некоторое время появился второй охранник и проводил Стивена к выходу.

– Как трогательно, – сказал Стивен, покачав головой. – Человек умирает, и единственное, чего он хочет, это встретиться с человеком, с которым он обедал больше десяти лет назад.

– Ему повезло, сэр, – ответил охранник. – У него не было посетителей с тех пор, как я здесь. Мне кажется, что он никому не нужен.

– Я полагаю, вы правы, – мягко сказал Стивен.

– Ты веришь ему? – спросила Юкико.

Она прогуливалась вместе со Стивеном по пляжу. Белая пена касалась ее ног. Уже больше недели прошло, как он вернулся из Германии, и каждую ночь его мучали кошмары. То, что он не мог помочь Курту, не мог протянуть руку и в последний раз ободрить, приводило Стивена в бешенство. Он поклялся себе, что информация, которую ему передал Курт о Гарри Тейлоре будет использована соответствующим образом. Он сделает это в память об Эссенхаймере.

– Да, я верю ему, – наконец сказал Стивен. – Есть только одна причина, по которой Роза станет разыскивать Тейлора. Она верит, что я убил Мишель, и она намеревается использовать Гарри, чтобы доказать это.

– У нее есть свидетельство того, что Тейлор жив? – спросила Юкико.

– Еще нет. Но у нее есть люди и средства по всему миру. Если он выжил в катакомбах и она намеревается найти его, она сможет сделать это. Ты понимаешь, что это будет означать для нас.

Юкико понимала. Через несколько недель на Гавайи должны будут прибыть старые партнеры ее отца, руководители концернов. Неустанные усилия Стивена привели к тому, что гигантские концерны, финансируемые огромными средствами, были готовы к структурной перестройке. Это будет подобно зажжению нового экономического факела Японии. Всякий раз, когда она думала об этом, Юкико видела лицо своего отца.

– Ты должна убить Розу.

Слова принадлежали Стивену, но, казалось, они были сказаны ветром, шепчущим древние заклинания.

– Я знаю, – сказала Юкико.

 

57

За последние тридцать лет в офисе Розы на Нижнем Бродвее изменилось немногое. Ее стол и основная мебель, принадлежавшие еще ее деду и обожаемые ею и поныне, почти не постарели. Картины на стенах отражали славное прошлое компании. Единственным изменением был холст, написанный Торнтоном Монтгомери, который она приобрела несколько лет назад. На полках шкафа стояли подарки от королей, президентов, премьер – министров и даже Папы.

«Мне пятьдесят пять. Так много всего пришло и ушло, а я еще здесь».

Роза посмотрела на фотографии, которые стояли на шкафчике из розового дерева возле стола.

На этих фотографиях были только Кассандра и Николас Локвуд. Сидящие друг против друга при мягком освещении спального вагона восточного экспресса, держащие друг друга за руки на вершине обрыва над морем в. Сардинии, гуляющие по Сентрал-парку. Для Розы они были бесценны, потому что она была убеждена, что на них будущее. Глядя на фотографии, Роза чувствовала то, что ускользало от нее большую часть жизни: мир. Ее решение подтолкнуть Кассандру к руководству европейским отделением, оказалось правильным. Письма Кассандры служили этому подтверждением, отражая тот энтузиазм, который она испытывала, реорганизуя операции с дорожными чеками из офиса на улице де Берри. От Эмиля Ротшильда и Пьера Лазара поступали другие, более спокойные сообщения. На банкиров производила впечатление энергия Кассандры и ее знания, и они предсказывали, что она будет такой же, как Мишель. Роза оценила их слова. Они сказали ей, что раны, которые нанесены ей, в конце концов залечатся.

– Снова мечтания?

– Входи, Хью, не обращай внимания на дряхлую старую женщину.

Хью О'Нил улыбнулся. Роза Джефферсон вовсе не походила на такую женщину. Ее кожа была гладкой, ее темные волосы с мягкой белой проседью оставались густыми. Ее новый модельер Олег Кассини понял особенности ее характера. Новый костюм цвета морской волны утверждал ее скрытый, непререкаемый авторитет.

Но было в Розе еще что-то, что затаилось в ее глазах, – боль, которую никогда не исцелить.

– Не смотри на меня так жалостливо, Хью, – предупредила Роза. – Мы все должны быть благодарны за то, что Стивен воспринял меня серьезно.

Она печально улыбнулась.

– Джефферсон стал выращивать ананасы. Кто бы мог подумать, что это возможно. Я полагаю, мне следует быть благодарной, если он делает что-то полезное.

Хью О'Нил подождал в нерешительности, будет ли Роза продолжать. Но потом он решил не поднимать вопроса. Он знал о поездке Стивена в Нюрнберг и встрече с Куртом Эссенхаймером. Но разговор двух мужчин между собой, вероятно, не мог ни на что повлиять. Сказать Розе об этом значит вывести ее из душевного равновесия, а этого он хотел меньше всего.

С момента окончания войны, нью-йоркские деловые круги с нетерпением ожидали возвращения Стивена Толбота. Ожидалось, что после такой военной карьеры, он вернется к исполнению своих обязанностей в «Глобал». Когда этого не произошло, поползли сплетни. О'Нил передавал историю от лица Розы. Он дал понять строго конфиденциально, что в послевоенной политике «Глобал» были серьезные просчеты. К большому разочарованию своей матери Стивен решил настоять на своем. Примирение было, конечно же, неизбежным. Все дело упиралось в сына, решившего показать свой характер.

Финансовые бароны глубокомысленно покивали головами, а матери дочерей на выданье молчаливо согласились, что Стивен Толбот, несмотря на свои миллионы, не будет украшать их салоны лицом, которое «могло быть сотворено Пикассо», как весело заметила одна инженю с Парк-авеню.

– Расскажи мне о банке «Хо-Пинг», – сказала Роза.

– Это маленький банк с активами примерно в десять миллионов, большей частью вложенными в недвижимость, – ответил О'Нил, кладя ногу на ногу и морщась от хруста в суставах. – Несколько вкладов в транспортные компании обеспечиваются родственными связями. Управление здравое, но не очень впечатляющее.

Роза нахмурила брови.

– Почему на нем акцентируется внимание?

– Есть еще одна деталь. Банком владеет компания «Пирамид холдингс» из Цюриха. Директора неизвестны, но в Швейцарском кредите, который распоряжается всеми финансами, мне сообщили, что «Пирамид» велела им продать «Хо-Пинг». Естественно, швейцарцы не задают себе вопросы «почему?» и «зачем?».

– Чувствительные люди, – заметила Роза. – Что ты думаешь по этому поводу, Хью?

– Вам нужен строительный блок, чтобы выйти с дорожными чеками на Дальний Восток. «Хо-Пинг» подходит для этого. Если у «Глобал» будет плацдарм, то сможем использовать его для приобретения собственности в Юго-Восточной Азии. Мы обучим их управляющих в Нью-Йорке, а затем вернем их назад. Я рассчитываю, что через пять лет у нас будет ключ к туристическому бизнесу Дальнего Востока.

– Сколько хочет «Пирамид»?

– Стоимость имущества. Я не думаю, что нам следует давать им больше в знак расположения.

Роза улыбнулась.

– Ступай и сделай распоряжения.

– Существует одна вещь, о которой спрашивают в Цюрихе. Глава «Хо-Пинг» – японец. Он может повлиять на продажу и может захотеть встретиться с вами.

– Это невозможно. У меня так много дел.

– Я знаю, что у вас дела, – сказал О'Нил, – но они остаются загадкой.

– Скоро ты все узнаешь.

– Прошло много времени с тех пор, как вы последний раз были за пределами страны. Даже города. Почему бы вам не отвести себе немного времени.

– Ты знаешь, сколько времени занимает путешествие в Гонконг? Песенка о медной лодке в Китай – это правда.

– Вы поедете не на лодке. В крайнем случае поездка займет не больше двух недель.

Она поколебалась с ответом. Прошло столько времени с тех пор, как она была в новых местах.

– Могу я сообщить в «Хо-Пинг», что вы приезжаете?

– Хорошо, – согласилась Роза. – Между прочим, с кем я должна там встретиться?

– Его зовут Ватару Фукушима. Хью О'Нил сел, довольный собой.

– Вы можете даже попытаться уговорить его снизить цену.

Много позже О'Нил сожалел о сказанном. Его слова камнем легли на душу, полную любви и преданности к Розе.

Когда Ватару Фукушима получил телеграмму из «Глобал», он поспешил к себе в кабинет.

Семья Фукушимы была связана с дзайбацу «Камагучи» на протяжении трех поколений. Дед Ватару начинал с маленького листопрокатного цеха, и ему посчастливилось заключить контракт с «Камагучи Хэви Индастриз». После его смерти контракт перешел к его сыну, который расширил цех и затем передал его в собственность Ватару.

Отношения между дзайбацу и субподрядчиком, таким как Фукушима, ставили в тупик непосвященных. Для Фукушимы «Камагучи» являлся клиентом, инвестором и поставщиком. В свою очередь Фукушима являлся производителем и поставщиком готовой продукции. «Камагучи» диктовал свои условия, объемы и сроки. Фукушима, в свою очередь, делал все, чтобы его продукция отвечала стандартам качества «Камагучи» и была выполнена в срок.

Эта система являлась краеугольным камнем производственных взаимоотношений в промышленном мире Японии. С одной стороны без гарантированного покупателя Фукушима не смог бы конкурировать с другими субподрядчиками, которые находились под защитой дзайбацу. С другой стороны «Камагучи» был уверен, что у Фукушимы было все необходимое для производства и гарантировал приобретение его продукции. Эти отношения основывались на доверии, честности и обязательности.

Ватару Фукушима оплакивал тот день, когда Хисахико Камагучи был приговорен к смертной казни, но это только укрепило ответственность Фукушимы перед дзайбацу. Он терпеливо ждал своего часа. Эта возможность представилась ему, когда Юкико Камагучи пригласила его в Гонолулу.

Ватару Фукушима, как объяснила дочь его бывшего патрона, должен был стать директором банка. Естественно, ему не надо было ничего делать. Ему лишь приходилось два раза в месяц совершать путешествие в Гонконг, появляться в своем офисе, подписывать некоторые бумаги и давать понять персоналу, что он снова уезжает по делам бизнеса. Деловая поездка заканчивалась в его металлопрокатном цехе.

– Однажды, – сказала Юкико Камагучи, – ты получишь телеграмму, в которой будет сказано, что некая женщина приезжает поговорить с тобой о продаже банка. Ты сразу же свяжешься со мной, а затем подготовишься к встрече.

В своем тесном кабинете, окруженный коробками, разбухшими от чертежей, Ватару Фукушима связался с телефонным оператором международной связи и попросил соединить его с Гонолулу. Когда он разговаривал с Юкико, его голос дрожал не от страха, а от жажды мести.

В Нью-Йорке было пять часов, и, так как она уезжала на следующий день, Роза рано вернулась домой. Сделав себе коктейль с мартини, она отпила большой глоток, и затем открыла свой чемодан. Среди бумаг находилась тонкая папка из кожи темно-бордового цвета. В отличие от других, на ней не было заголовка. Каждая страница была напечатана лично Розой на ее старом Ремингтоне. Копий не было.

Роза никогда никому не говорила об этом проекте, и она согласилась с поездкой в Гонконг только потому, что это предоставило бы ей возможность поразмышлять над решением проблем в другой обстановке. Она была убеждена, что то, что лежало перед ней, могло бы произвести революцию в финансовом мире, сделав бумажные деньги и монеты исторической реликвией, которой место в музее рядом с первыми греческими и римскими монетами.

Эта мысль волновала Розу больше, чем все остальное на свете. Раньше ей было достаточно только этого. Теперь ей было необходимо поделиться своим изобретением. Труднее всего, как она поняла, было иметь все и не иметь никого.

«Я хочу показать это Кассандре. Я хочу, чтобы она почувствовала, что рождается что-то новое. Я хочу, чтобы она поняла, как сильно я нуждаюсь в ней».

Но отправка сообщения в Париж, даже в сопровождении вооруженного курьера «Глобал», была невозможна. Вопрос был слишком деликатным.

«Возможно, после Гонконга, когда я продвинусь немного вперед, когда приедет Кассандра…»

Но Розе хотелось, чтобы Кассандра хотя бы просто знала об этом. Она нашла решение. По пути домой Роза заехала в Карлтон-Тауэрс. Она поболтала с Абелиной, затем прошла в кабинет Кассандры и набрала комбинацию на дверце потайного сейфа. Положив папку внутрь, Роза была уверена, что теперь она находится в самом безопасном месте на земле.

Роза совершила путешествие через Соединенные Штаты в своем личном железнодорожном вагоне. В Сан-Франциско ее встречал президент компании «Пан-Америкэн», который проводил ее к гидросамолету, готовому к полету в Гонолулу, первой части ее путешествия через Тихий океан.

При упоминании столицы Гавайев сердце Розы дрогнуло.

– Там будет долгая остановка?

– Нет, мадам. Пилот заправится топливом и провизией, и самолет сразу же отправится дальше, конечно, в том случае, если вы не хотите провести некоторое время на Гавайях.

Роза слабо улыбнулась.

– Нет, я не собираюсь делать этого, благодарю вас.

Как и большинство людей, Роза Джефферсон не имела представления о том, насколько безграничен Тихий океан. Бесконечная синева с точками зеленых островов, окруженных ожерельями из белых коралловых рифов; океан представлялся ей первобытным и загадочным, захватывающим и соблазнительным одновременно. Самолет делал остановки на Таити и в королевстве Тонга, затем повернул на северо-запад по направлению к Соломоновым островам и Гуаму; все это время воображение Розы бешено работало. В этих тысячах квадратных миль таилась неиспорченная красота, которая однажды привлечет миллионы путешественников. Когда начнутся путешествия, офисы «Глобал» предложат им свои услуги.

Роза, которая наслаждалась праздностью во время перелета, неожиданно поняла, что она не может дождаться прилета в Гонконг. По существу, думала она, это неплохая идея – посетить другие части Азии – Тайланд и французскую колонию Вьетнам, Малайзию и Индонезийский архипелаг. Она почувствовала, что это путешествие может закончиться гораздо позже, чем она ожидала.

Самолет приземлился на острове Гуам вовремя. Ватару Фукушима приветствовал американскую женщину со всей почтительностью и со всеми формальностями, которые предписывала инструкция. Он лично проводил ее к частному самолету банка и убедился, что она устроилась с удобством. На Розу произвели впечатление вышколенные стюарды и внимание, которое они оказывали ей. Она не имела представления о том, как тщательно Ватару Фукушима подбирал их.

Когда сумерки сгущались в небе над Тихим океаном, пилот вырулил на взлетную полосу.

– Сколько времени займет полет в Гонконг, мистер Фукушима? – спросила Роза.

– Несколько часов, мисс Джефферсон.

– В этом случае, если не возражаете, я немного вздремну.

Фукушима суетился вокруг пассажирки до тех пор, пока не уверился, что она заснула, затем перешел в передний салон, чтобы немного подумать. Позднее, когда самолет был в часе лета от Гонконга, он выпил чашку сакэ со своими людьми, затем вошел в кабину и выпил немного рисового вина с пилотами. Вдалеке показалась береговая линия Гонконга, горы поднимались из моря, становясь все более четкими по мере того, как самолет терял высоту. Ватару Фукушима вернулся на свое место и начал молиться.

Минутой позже, когда самолет связался с аэропортом по радио, двигатели замолчали. Диспетчеры аэропорта видели как самолет бросает из стороны в сторону. По радио слышались крики о том, что с самолетом что-то не в порядке. Самолет, подобно связанной птице, неспособной освободиться, рванулся к земле, разбиваясь по пути на мелкие осколки, и, взорвавшись подобно метеору, рухнул на Королевскую колонию.

 

58

Первое сообщение о катастрофе в Гонконге пришло на телетайпы в 3 часа по парижскому времени 8 октября. Новости были переданы в министерство транспорта. Чиновник, увидевший имя Розы Джефферсон в списке погибших, поднял на ноги полицию. Дежуривший в штабе офицер дождался копии сообщения, а затем послал двух человек к Кассандре Мак-Куин на Иль Сент-Луи.

– Что происходит? – сонно спросила Кассандра, когда Николас выскользнул из постели, чтобы открыть дверь.

– Я сейчас вернусь.

Одного взгляда на мрачное лицо полицейского было достаточно, чтобы понять – новости не могли быть хорошими. Когда он прочитал телетайп, в глазах потемнело. «Только не Роза! Этого не может быть. Роза была несокрушима». Николас набрал номер ближайшего полицейского участка и попросил разрешения для этих двоих остаться.

– Когда пресса узнает об этом, они будут атаковать двери.

Дежурный офицер согласился. Когда полисмены встали на вахте у дверей, Николас уже звонил во французскую чартерную авиакомпанию. Через час самолет будет готов доставить их в Лондон. Он распорядился о том, чтобы другим самолетом лететь оттуда в Нью-Йорк.

– Николас, в чем дело?

Кассандра стояла босиком, в ночной рубашке, протирая сонные глаза. Николас взял обе ее ладони в свои и крепко сжал.

– Несчастный случай. Роза… Вероятно, она…

Следующие 72 часа прошли для Кассандры как в тумане. Пока они летели через океан, сон бежал от нее. Только когда она была вконец измотана, Кассандра смогла немного поспать на плече у Николаса. Настоящий кошмар начался в аэропорту. Репортеры были в ударе, преградив дорогу. К счастью, здесь были Джимми Пирс и другие ребята, которые пришли на помощь Николасу и вытащили Кассандру из толпы. Склонив голову, Кассандра пробиралась вперед, не обращая внимания на вопросы, которыми ее засыпали, и заслоняя ладонью глаза от вспышек фотоаппаратов.

В Карлтон-Тауэрсе усталость и беспомощность висели в воздухе, как сигаретный дым. Хью О'Нил, Эрик Голлант и другие администраторы «Глобал» уже ждали их. Пока Кассандра была в ванной, адвокат вручил Николасу телекс.

– Это только что пришло от британской полиции в Гонконге. Они опознали Розу. Это… это заняло так много времени потому, что тела ужасно обгорели.

– Кассандра не должна этого знать, – коротко сказал Николас.

Вернувшись, Кассандра заняла место среди мужчин.

– Я хочу знать, что произошло.

Эрик Голлант заговорил первым. Сообщение о смерти Розы ошеломило деловой мир. Кроме выражений соболезнования, распространялись слухи о преемнике. Однако никаких враждебных действий против интересов «Глобал» не предпринималось. Никто не осмеливался первым предположить, что компания была смертельно ранена.

– Совет директоров уполномочен на законных основаниях заниматься повседневными делами компании, – добавил Хью О'Нил. – Как раз этим мы и занимались. Но все основные переговоры были отложены. Мы ничего не предпримем пока не будет зачитано завещание Розы.

Когда подошла очередь Николаса, он удивил своих слушателей тем, что заявил, что улетает завтра в Королевскую колонию.

– Зачем? – спросила Кассандра. – Ты все время говоришь мне, что полиция Гонконга делает все возможное, чтобы разобраться в том, что произошло.

– Я возглавляю охрану «Глобал» и должен быть там.

Всех тронула боль в словах Николаса.

– Эта не твоя вина, – сказала Кассандра, подходя к нему. – Какой-то дурацкий двигатель не сработал. Что-то загорелось. Ты не должен винить себя!

– Я должен лететь и разобраться во всем.

– В конце концов, позволь мне лететь с тобой…

– Это не самая лучшая мысль, – сказал быстро О'Нил. – Ты вероятная наследница Розы, Кассандра. Тебе нужно остаться здесь. Люди считают, что «Глобал» – это ты. Мне страшно говорить об этом, но внешнее благополучие сейчас значит все.

Кассандре не хотелось слушать его. В глазах ее стояли слезы от боли Николаса. Ей хотелось быть там ради него.

– Как долго тебя не будет? – спросила она наконец.

– Дней десять, максимум две недели. Кассандра закрыла глаза.

– Ты нужен мне здесь, Николас. Его молчание сказало о его решении.

Когда совещание закончилось, Николас отвел Хью О'Нила в сторону.

– Мне нужны все бумаги Розы по банку «Хо-Пинг», – сказал он. – Каждая царапина, даже то, что написано от руки. Мне нужны все твои записи, равно и все остальное, что ты можешь дать мне.

– Николас, ты же не думаешь, что катастрофа как-то с этим связана!

– Как раз теперь я не знаю, что и думать! Кроме того, что последний проект Розы был в работе. Так что с него и начнем!

Как только Николас прибыл в Гонконг, его встретил шеф криминального отдела полиции. Он отвел его в ангар с остатками самолета, каждый кусочек которого подвергли тщательной экспертизе.

– Что у вас есть, инспектор?

Чиновник, одетый в шорты цвета хаки, шерстяные носки и тяжелые ботинки из кожи кенгуру, указал щегольской тростью.

– Мои ребята подобрали каждую пылинку, – сказал он. Голос поднимался к самым стропилам. – Мы нашли пару вещей, которые могли бы вас заинтересовать.

Инспектор извлек почерневший погнутый кусок алюминия.

– Это от правого крыла, рядом с гидравлической линией. Обратите внимание, как он обгорел.

– Это значит что?..

– Что пилот, возможно, сбросил газ как раз перед падением.

– Зачем он сделал это?

Замечательные голубые глаза инспектора сверлили Николаса.

– Мы думали, вы сможете прояснить это.

Инспектор указал на другие обломки, которые выглядели подозрительно. Николас почувствовал, как в нем растет комок ужаса.

– Что у вас есть о самом самолете? Инспектор раскрыл толстую папку.

– Самолет был в отличном состоянии. Департамент гражданской авиации говорит, что машина налетала менее двух тысяч часов. Записи технического контроля показывают, что его обслуживание было очень тщательным. Проверки проводились только нашими людьми – британскими, а не местными властями.

– А как насчет экипажа?

– Их документы в порядке. Пилот налетал около трех тысяч часов, его напарник почти столько же. Все стюарды работали раньше в других компаниях. Ни у кого не было отметок о правонарушениях.

Ник листал страницы.

– И все они были японцами.

– Да, и мы обратили на это внимание, – пробурчал инспектор. – Мы обратились в банк «Хо-Пинг». Они нам здорово помогли, как и следовало ожидать, учитывая, что на борту был их директор. Но нет никаких законов, запрещающих Гонконгскому банку нанимать японских пилотов и стюардов. Со времен войны их у нас очень много. Фукушима решил нанять соплеменников. Опять вполне понятно.

– Все кажется понятным, – сказал Николас натянуто, – кроме тех маленьких странностей, на которые вы указали. О чем мы говорим, инспектор?

– Вы понимаете, мистер Локвуд, что сами по себе эти странности, как вы их называете, не являются уликами грязной игры или чего-то еще.

– Но…?

– Но они говорят о том, что пилот мог преднамеренно разбить самолет.

Николас посмотрел на него с недоверием.

– Зачем?

– Я не могу ответить. И вы тоже. Но позвольте мне спросить вас, мистер Локвуд. Ваши ребята из военно-морского флота в Тихом океане встречались с ужасными японскими пилотами-самоубийцами; камикадзе направляли свои самолеты прямо на ваши корабли или пытались делать это. У них была божественная миссия. Возможно, вы спросите меня, не было ли на уме у нашего пилота то же самое… Что-то очень важное, ради чего он пожертвовал не только экипажем, но и тем, кто его нанял?

– Или же ему приказали разбить самолет, – спокойно добавил Николас.

Следующую неделю Николас Локвуд провел, разрывая на части банк «Хо-Пинг». Он выбил ордер у инспектора финансов колонии, и ему открыли банковские книги. Пока команда отборных аудиторов разбиралась в цифрах, Локвуд тщательно проверял бумаги, касающиеся персонала. Он рассмотрел под микроскопом прошлое Ватару Фукушимы, но не смог найти причину, по которой этот скромный человек, чей металлопрокатный завод, расположенный в Токио, дал ему необходимые средства для открытия банка, хотел видеть Розу Джефферсон мертвой.

То, что стояло за Хо-Пингским делом, вызывало возмущение Николаса. Швейцарское руководство «Пирамид холдингс» прибыло из Цюриха для выражения соболезнования и с типично швейцарской эффективностью разобралось в том беспорядке, который обычно создавал Фукушима. Но они не могли – или не хотели – ничего рассказать Николасу о «Пирамид холдингс».

– До тех пор пока вы не будете готовы представить швейцарской юстиции какие-либо особые показания против корпорации, – сказали они, – вы должны будете признать факт того, что это действительно был несчастный случай.

Ни один довод, приведенный Николасом, не мог поколебать чинных швейцарцев. Провал становился невыносимым. Сердце и чутье подсказывали ему, что Роза Джефферсон была убита. Только один человек мог выиграть от ее смерти – Стивен Толбот.

«Но это бессмысленно, – спорил сам с собой Локвуд, – Стивена отстранили от дел «Глобал» очень давно. Эта чертова версия не выдерживает критики».

Но Локвуд знал, что стремление к мести проделывает очень сложные ходы в мозгу человека.

Как он и обещал, Николас привез тело Розы домой. И, кроме того, он привез новости, которых все в «Глобал» отчаянно ждали.

– Это был несчастный случай, – сказал он Кассандре, Хью О'Нилу и другим, собравшимся в офисе О'Нила на Нижнем Бродвее. – Гонконгская полиция и руководство гражданской авиации согласны с тем, что в гидравлической системе был дефект.

В комнате воцарилась тишина. Взгляды обратились к Кассандре.

– Что происходит сейчас?

– У нас есть копия официального расследования, – сказал О'Нил мягко. – И у нас есть подтверждение Николаса. За подготовкой похорон следят. Кассандра, если ты не возражаешь, это было бы подходящим временем для прочтения завещания Розы.

Адвокат добавил:

– Николас, почему бы тебе не остаться?

Когда все вошли, О'Нил подошел к сейфу. Кассандра вспоминала, как прошлый раз смерть представилась ей самой и потребовала отчета. Ей была ненавистна мысль получить еще что-то от мертвой. Наследство, полученное от Розы, принесло бы с собой и обязательства, которые она, за неимением выбора, должна была принять. Хью О'Нил вернулся за свой стол со стопкой бумаг, перевязанных красной ленточкой. Страницы покоробились, когда он дотронулся до них – свидетельство возраста.

– Насколько я знаю Розу, все будет здесь, на последней странице, – сказал он, надевая свои бифокальные очки. – Но чтобы быть уверенным…

О'Нил осторожно перевернул страницы, кивая с видом человека, который найдет то, что и ожидал найти.

– Общие сведения, деньги на благотворительность, музеи, пожертвования на культуру, – все чисто и аккуратно…

Внезапно кулаки О'Нила ударили по бумагам.

– Это невозможно! – прошептал он. – Она этого не хотела. Она должна была изменить это!

Стивен Толбот сидел у бассейна – причудливой фантазии с гротом, окруженном цветами и пальмами и оканчивающимся водопадом. На низком столике валялось двадцать газет со всего света. Три недели прошло со дня смерти Розы Джефферсон в Гонконге, а ее имя все еще преобладало в деловых заголовках. Стивен поднял ножницы и вырезал еще одну статью. Он отметил дату и вложил ее в папку, уже полную вырезок.

«Они скоро будут здесь».

Позади него проплыла Юкико. Она уже давно следила за тем, как Стивен лелеял свою мечту, свою навязчивую идею. Пока его мать была жива, он почти никогда не обращался к ней. Теперь, когда она была мертва, он не мог от нее отделаться.

– Ты должна позволять мне маленькие причуды, – сказал Стивен, сосредоточиваясь на своем занятии.

«Это все, о чем он заботился – убрать ее с дороги».

Стивен ни разу не упомянул тех людей, которые отдали свои жизни для того, чтобы умерла Роза. Для него они были просто инструментами. Но Юкико знала каждого из них. Она провела с ними долгие часы, объясняя, что нужно сделать и зачем. Она знала, что каждое ее слово творило вдов, сирот и убитых горем матерей.

В конце концов эти люди выполнили свой долг перед ней и показали свое безмерное уважение к памяти Хисахико Камагучи. Они ушли из жизни с честью. И теперь пришла очередь Стивена доказать свое уважение к ним. Тайнам его прошлого ничто не угрожало. «Глобал Энтерпрайсиз» перешла в руки молодой и неопытной женщины, которая станет легкой добычей. Люди из Японии были на Гавайах. Пришло время, когда Стивен должен отдать то, что создал, и теперь каждый доллар каждого вложения «Пирамид» вернется в Японию, к новым дзайбацу, в будущее.

Стивен поднялся, услышав музыку ветра. Он дотронулся до щеки Юкико.

– Все будет замечательно, – сказал но мягко. – Поверь мне.

Юкико вздрогнула. Что-то должно быть не так, потому что Стивен раньше никогда не трогал ее.

Он помнил их лица со времен оккупации. Каждый был под подозрением в совершении военных преступлений. Если бы следователи сделали свое дело, их бы всех повесили. Но Стивен позаботился об этом, и вместо них сдали Хисахико Камагучи.

Пятеро японцев, одетых в серые костюмы, белые рубашки и в черных галстуках воспользовались гостеприимством Юкико. Пока не был подан чай, разговора о делах не начинали.

– Джентльмены, – сказал Стивен, поднявшись и подойдя к окну во всю стену, выходившему на океан. – Как показывают цифры, стоимость золота, поднятого с «Хино Мару», увеличилась более чем до тридцати миллионов долларов. Теперь мы контролируем финансовые институты, торговый флот, склады, земли и шахты на всем Дальнем Востоке. Исходя из наших договоренностей, пришло время перевести прибыли в ваши дзайбацу.

Стивен помолчал и улыбнулся.

– Но планы несколько изменились.

Стивен оставил без внимания взволнованный шепот. Он спокойно вручил Юкико и каждому из остальных по листу бумаги.

– Этого быть не может, – медленно сказала Юкико.

– Это правда, мистер Толбот? – спросил один из японцев.

Стивен запрокинул голову и засмеялся.

– Да! Да, старая сука так и не изменила завещания. «Глобал Энтерпрайсиз» принадлежит мне!

Стивену понравилось выражение их лиц. В отличие от большинства людей Запада он умел разглядеть перемену в настроении за кажущимся нейтральным внешним видом. Волнение блестело в каплях пота. Он мог поклясться, что чувствовал, как их сердца забились сильнее.

– Стивен, это… это невероятно, – сказала Юкико.

– Это триумф! – объявили японцы. – То, чего мы рассчитывали добиться за тридцать лет, теперь займет половину этого срока, а может быть, и меньше.

Юкико чувствовала, как ее захватила волна восторга, пронесшаяся по комнате. Это была победа, большая, чем все, о чем когда-либо мечтал ее отец. Она оправдывала все, что делала Юкико, чем пожертвовали другие, потому что верили в нее.

– Стивен, теперь мы можем использовать ресурсы «Глобал», чтобы сделать «Пирамид» еще сильнее, – сказала она. – Всемирные контракты «Глобал», ее финансовое могущество, ее престиж – у нас есть все это.

Стивен посмотрел на нее торжествующее:

– Или же все случится совсем наоборот.

Он видел, как дрогнула ее улыбка, видел выражение лиц японцев, сковавшее их подозрение.

– Что вы имеете в виду?

– «Глобал» займется всеми делами «Пирамид». Вы теперь такие же, с голой задницей, как и были при рождения.

Сила, заключенная в этих словах, прошла по телу Стивена, и это было самое сладостное чувство в мире. Юкико смотрела на него, вспоминая то безумие, плясавшее в его глазах, когда он вырезал газетные статьи.

«Как давно он знал о завещании? Была ли его одержимость шарадой? Неужели я позволила себе быть такой слепой?»

Вопросы сыпались, пока она не почувствовала слабости.

– Стивен, ты не сможешь сделать это.

– Правда? Что может остановить меня? Я был вам нужен, потому что никто из вас не мог позволить себе поставить свою подпись на чеке, счете или сделке, или арендном договоре, нигде в мире. Это вызвало бы слишком много вопросов, было бы слишком затруднительным. Это очень опасно. «Пирамид» – это то, что создано мной. Она существует благодаря моей изобретательности, и, конечно, одна только моя подпись стоит на бумагах в Цюрихе.

Стивен заметил, как шок перешел в злобу.

– В случае, если кто-то из вас думает, что может остановить меня, позвольте напомнить вам, что мне известны все детали того, каким образом вы убили мою мать. Улики могут быть лишь косвенными, но этого больше чем достаточно, чтобы начать расследование. Я думаю, что американское правительство будет сотрудничать с «Глобал Энтерпрайсиз» в попытках определить, чем вызвана смерть одного из самых выдающихся граждан Америки.

Стивен знал, что теперь они его. Как человек, служивший в оккупационных войсках, он видел печать смирения и поражения на тысячах лиц.

Люди из дзайбацу удалились на виллу, снятую для них Юкико.

– У вас есть этому объяснение? – спросил их глава группы. – А угрозы этого гайджина… серьезны?

Юкико все еще не могла осознать те слова, звеневшие в ушах. Если все это было правдой, то где та глубокая могила, в которой она могла бы схоронить свой стыд?

– Он не шутит. Не ошибитесь. Я не могу предложить вам какие-либо объяснения. Услышав о смерти матери, он ликовал, но этого и следовало ожидать. Это то, чего он хотел. Чего мы все хотели.

– А как насчет телефонных звонков, телеграмм, курьеров? – спросил другой.

– Я клянусь, он не покидал острова, – сказала Юкико. – Он ездил в Гонолулу, но не чаще, чем раньше. Не было ни курьеров, ни телеграмм, ни особых звонков. Вероятно, – даже очень, что в «Глобал» воспользовались юридической фирмой в Гонолулу, чтобы связаться с ним, со строжайшей конфиденциальностью. Поверьте мне, никто, а он менее всех, ожидал этого.

– Мы поверили вам, – холодно ответил лидер. – И мы не ожидали этого. Но вам следовало…

Юкико уязвило обвинение, но она не пыталась защищаться; она предала этих людей так же, как Стивен предал ее. За все нужно платить.

– Мы все знали, что Стивена убрали из «Глобал», – сказала Юкико. – У нас было исчерпывающее доказательство, что это решение, – добавила она ядовито, – с которым мы все согласились, было безоговорочным. Поэтому он был для нас прекрасным инструментом. Это именно Роза обманула нас своей слабостью или неосмотрительностью.

– Нет! – ответил другой. – Мы сами отдали в руки Стивена Толбота свое будущее, доверие, а он несколькими словами отнял их у нас. Его рассуждения были верны: мы не можем вернуть того, что по праву наше, и у нас нет способа бросить ему вызов.

Юкико вспыхнула.

– Должен быть выход!

– Нет. И мы не позволим вам еще больше разрушить наши позиции. Есть время для того, чтобы идти вперед и для того, чтобы отступать. Наш выбор очевиден.

– Так что начнем сначала, – горько сказала Юкико. – Среди праха и пепла.

– С одной лишь разницей, – сказал старший, – вы больше не являетесь частью нашей ассоциации.

Юкико повернулась:

– Вы не посмеете оставить меня. Мой отец…

– Мы все очень уважаем память Хисахико Камагучи. Это не мы, а вы опозорили ее. Это вы, а не мы должны расплачиваться.

– Вы забываете, что то, что осталось от индустрии Камагучи, все еще принадлежит мне, – зло сказала Юкико.

– Нет. Американцы не позволят дочери военного преступника стать частью будущих дзайбацу. Мы поможем американцам демонтировать индустрию Камагучи. Со временем ее части снова перейдут в наши руки. Таким образом мы сохраним память о вашем отце.

– А что же станет со мной? – прошептала Юкико. Лицо японца осталось бесстрастным.

– Мы ничего не можем предложить вам. Вы не можете вернуться к гайджину. Вы не можете вернуться домой в Японию. Если в мире и есть место для вас, мы не можем указать, где найти его. Если оно и существует. Это, быть может, дорога вашей кары.

Одно-единственное воспоминание горело в мозгу Юкико, когда она возвращалась в темноте в Коблер-Пойнт: ночь в храме, когда после того, как она привела Стивена Толбота к отцу, она достала пистолет, чтобы защитить Хисахико Камагучи.

«Мне нужно было нажать на курок. Одна секунда, и ничего этого не случилось бы».

Дом был, как и всегда, ярко освещен, но как только Юкико вошла, она почувствовала его пустоту. В саду она нашла слугу Стивена и спросила, где его хозяин.

– В саду, – ответил слуга, явно напуганный и смущенный. – Я уже отвез вещи в аэропорт.

Юкико прошла через внутренний дворик и увидела его, стоящим лицом к океану.

– Я буду скучать по нему, по звуку и запаху моря ночью, – повернулся к ней Стивен. – Ты думала, я уеду не попрощавшись?

– Это было бы более благоразумным. Я могла вернуться, чтобы убить тебя.

– Этим ты бы ничего не добилась. А ты не делаешь ничего до тех пор, пока не теряешь надежды получить что-нибудь взамен.

– Почему, Стивен?

В лунном свете его изуродованное лицо становилось похожим на бледную костлявую маску.

– Позволь мне ответить вопросом на вопрос. Если бы у тебя был шанс сделать то, что ты хотела, без меня, ты бы воспользовалась им?

Даже несмотря на колебания, Юкико знала, что она согласится с его предположением.

– Конечно, ты бы сделала это, – сказал Стивен Толбот. – Потому что мы очень похожи. В конце концов один из нас использовал бы шанс уничтожить другого. Я успел первым.

– Ты не понимаешь, что сделал со мной, – сказала Юкико.

– Конечно. Нет необходимости. Я не боюсь дзайбацу. Они очень долго будут заняты собиранием обломков, очень долго. Ты же, однако, была совсем другой. Я должен был убедиться, что ты никогда не сможешь добраться до меня. Поэтому я предоставил им сделать то, что не мог сам – устранить тебя, сделать тебя изгоем. Ты выживешь, Юкико, но ты меня никогда не запугаешь.

Стивен открыл украшенный восточной резьбой ящичек. Покоясь на основании красного дерева, там лежали два ритуальных меча.

– Твой отец дал их мне незадолго до смерти, – сказал Стивен. – Я помню, он сказал мне, что если человек искусный, то смерть будет безболезненной, если и не мгновенной. Но я забыл спросить, могут ли им воспользоваться женщины, чтобы восстановить честь.

Потом, не говоря ни слова, Стивен прошел мимо нее, как будто ее там вовсе не было.

 

59

Перед тем как Николас должен был доставить домой тело Розы, Хью О'Нил судорожно обшаривал подвалы и тайники дома в поисках второго завещания. Были перечитаны все письма, проверена вся частная корреспонденция в Толбот-хаузе и Дьюнскрэге. О'Нил опросил прислугу обоих домов, но даже самые верные из них, такие как Олбани, были не в состоянии помочь ему.

– Довольно, Хью, – сказала ему Кассандра при встрече в конце недели на Нижнем Бродвее.

– Кассандра, ты представляешь себе, что может произойти?

– О, да. Очень многое.

Кассандра осмотрелась. Стол Розы, с аккуратно разложенными бумагами, выглядел в точности так, как в день ее отъезда на Восток. За ним стул, унаследованный Розой от дедушки, который, казалось, ждал свою хозяйку.

Пустота, окружавшая Кассандру, когда она потеряла последнего члена своей семьи, была невыносима, если бы не Николас. В его руках и поцелуях она изливала свою печаль, прижималась к нему холодными ночами. Лишь когда кризис миновал, она смогла думать о будущем.

– Быть может, Роза никогда не думала что-либо оставлять мне в наследство, – сказала Кассандра.

– Вздор! – воскликнул О'Нил.

– А Стивен?

О'Нил глубоко вздохнул:

– Я пытался связаться с его адвокатом в Гонолулу, как того требует закон, но не получил никакого ответа.

– Он не знает, где Стивен?

– Не знает или не хочет говорить.

Кассандра встала и посмотрела в окно на движение по Нижнему Бродвею.

– Я хочу похоронить ее, Хью. Неприлично откладывать похороны. Роза заслужила большего.

Она повернулась к адвокату.

– Я знаю, это долг Стивена, но если он не может или не хочет, то это сделать должна я.

Похороны Розы Джефферсон прошли в маленькой епископальной церкви в Прествике, недалеко от Дьюнскрэга. Всеобщее спокойствие было нарушено прибытием сотен наиболее могущественных людей нации или их уполномоченных. Присутствовала вся знать Уолл-стрита, так же, как и лидеры правительства.

После поминальной службы Кассандра последовала за катафалком в Дьюнскрэг, где Розе Джефферсон было уготовано место рядом с могилами ее деда и брата. Кассандра выступила вперед, и прежде чем гроб опустили в могилу, положила на него одну белую лилию.

– Прощай, Роза.

В сопровождении Николаса и Хью О'Нила Кассандра прошла к веренице автомобилей. У дороги, оцепленной полицией, толпились репортеры и фотографы. Всех волновало одно: Стивен Толбот. Почему его не было на похоронах? Известно ли кому-нибудь его местонахождение? Он ли будет преемником Розы Джефферсон в «Глобал»? Насколько мог, Хью О'Нил попытался все уладить, но отсутствие Стивена на похоронах вызвало много пересудов по поводу того, кто должен унаследовать корону империи Розы Джефферсон: Кассандра Мак-Куин или Стивен Толбот.

По дороге к автомобилю Кассандра и Хью были остановлены шикарно одетым молодым человеком:

– Мое имя Джозеф Томпсон, из «Стюарт и Даламон», – сказал он. – Мы по поручению мистера Стивена Толбота.

Кассандра побледнела:

– Где он?

Молодой человек улыбнулся ей, но обратился к Хью О'Нилу.

– Мистер Толбот желал бы вас видеть.

– Вы не ответили на вопрос мисс Мак-Куин, – строго ответил О'Нил – Где Стивен?

– Где же ему еще быть. Он в своем офисе в «Глобал».

Стивен Толбот сидел за столом своей матери. Всю свою жизнь он мечтал быть хозяином этого офиса. Теперь это наконец произошло.

Стивен усмехнулся, припомнив тот шок, какой произвело на персонал его появление сегодняшним утром. Чтобы войти сюда, он терпеливо ждал дня похорон Розы. Поскольку большая часть персонала была в Дьюнскрэге, он мог неторопливо пройтись по залам компании и впитать все, что теперь принадлежало ему. Затем он послал своего помощника, чтобы пригласить Хью О'Нила, и отдал приказание не беспокоить его.

– Мистер О'Нил здесь, сэр.

Стивен ощутил дрожь в голосе секретаря.

– Пусть войдет.

Когда О'Нил вошел, Стивен увидел усталого измученного человека.

– Здравствуй, Хью.

– Стивен, мы не обнаружили тебя утром на похоронах. Разве адвокат не уведомил тебя об этом?

– Уведомил, – ответил сухо Стивен – я хотел бы видеть копию завещания, пожалуйста.

Стивен заметил гнев, вспыхнувший в глазах О'Нила, впрочем, в то же мгновение угасший. Стивен с большим вниманием прочитал текст последнего завещания. Он представлял, что переживал О'Нил, когда зачитывал его Кассандре.

– Я предлагаю собраться как можно быстрее, скажем, послезавтра?

– Стивен, здесь много деталей, с которыми ты незнаком. Операции с дорожными чеками, к примеру…

– Я знаю все о работе Кассандры в этой области, – поспешно ответил Стивен. – Позволь высказать тебе мои соображения на этот счет.

Стивен попросил секретаря прислать одного из офицеров безопасности «Глобал». Когда он вошел, Стивен сказал ему:

– Я хотел бы знать все о делах мисс Мак-Куин, и заменить замки на дверях ее офиса. Сейчас.

Офицер замешкался, взглянув на Хью О'Нила.

– Приказания вам отдаю я, не он! – бросил Стивен. – Выполняйте приказание, иначе через полчаса вы уволены.

Офицер удалился.

Стивен просмотрел все книги учета Розы, все текущие и будущие проекты компании. Оторвав взгляд от страницы, он сказал:

– Это все, Хью.

Через час Стивен позвонил Кассандре. Она была уже предупреждена О'Нилом, что Стивен выгнал ее из офиса и, одновременно, аннулировал право ее входа в здание «Глобал». В бешенстве Кассандра хотела бросить Стивену немедленный вызов, но О'Нил предостерег ее от этого.

– Подожди, пока не узнаешь, чего он хочет.

Кассандра думала, что знает все о намерениях Стивена. Едва услышав его голос, она содрогнулась. Кассандра прибыла в «Глобал» ровно в час и сразу отметила, что служащие избегают ее. Она без стука вошла в офис Розы.

Стивен оторвался от работы, ожидая, когда взгляд Кассандры остановится на его изуродованном лице:

– Все еще впечатляет твое рукоделие?

– Ты пытался убить меня. Ты убил мою мать и жаждал моей смерти.

– Если бы не ошибка Гарри, ты была бы мертва. С другой стороны, так тоже неплохо. С тобой кончено, Кассандра. С этого момента ты не имеешь никакого отношения к делам «Глобал».

– В моем ведении дорожные чеки, – возразила Кассандра, – на этом держится офис в Париже. Я провела реорганизацию его деятельности, скоро я открою еще несколько офисов в Европе.

– Да? А на основании какого контракта ты занимаешься этим?

– Но…

– Ты права. И чем же ты собираешься заниматься, если в твоем распоряжении уже нет этих чеков?

– Что это значит? Стивен улыбнулся.

– Сегодня утром я позвонил в Бюро по печатанию и чеканке денег и распорядился аннулировать твой ордер.

– У тебя нет на это прав!

– Разве? Чеки являются собственностью «Глобал». Со смертью Розы владельцем «Глобал» стал я.

– У моей матери с Розой было заключено соглашение. Операции с чеками были ее делом, и она передала его мне.

– Позволь мне освежить в твоей памяти условия этого соглашения, – сказал Стивен, доставая пожелтевшие листки. – Здесь говорится, что Роза обязуется не предъявлять прав на чеки, поскольку она и Мишель заключили соглашение. Но Роза оговорила, что ее решение базируется на том, что у Мишель ребенок Франклина. Что, как мы знаем, не соответствует действительности. Таким образом, не сказав Розе, кто является действительным отцом ребенка, Мишель совершила обман. Это соглашение недействительно, Кассандра.

Кассандра выхватила бумаги из его рук.

– Это не имеет значения! – сказала она гневно. – Моя мать была ответственна за все операции с дорожными чеками. Роза признавала прежде всего это. То, что моя мать занималась этим, было явлением временным, до тех пор, пока я не возьму управление в свои руки.

– Ты можешь, если хочешь, думать так, – сказал Стивен, скрестив руки, – я думаю иначе.

– Не вздумай делать публичное заявление по поводу всего этого, – предостерегла его Кассандра. – Мне известно все о твоих делах с Куртом Эссенхаймером и нацистами. У меня есть все доказательства, имена, даты.

Стивен засмеялся:

– Это сослужит тебе добрую службу. Думаешь кто-нибудь поверит всему этому?

– Я постараюсь, чтобы поверили и сделали выводы. Я скажу Хью О'Нилу…

– Ты забыла об одном, Кассандра, – вежливо прервал ее Стивен, – что Хью О'Нил работает теперь у меня.

Гостиная дома Хью О'Нила была нарядно убрана, как полагалось этому времени года. Но ни блестящий елочный наряд, ни магия Рождества не могли рассеять унылый характер беседы.

– Я просто сказал Кассандре, что ей следовало в судебном порядке оспорить завещание Розы, – упрямо сказал Николас Локвуд. – Ведь когда Стивен не вернулся в «Глобал» после войны, Роза выставила его. Она никогда и не думала что-либо передавать ему по наследству.

– Все это не в счет, – вяло возразил Хью О'Нил. – Судью будет интересовать только завещание. Кроме того, никто не знает, что же произошло на самом деле между Розой и Стивеном.

О'Нил подлил виски в свой хрустальный бокал.

– Не надо упускать из виду, что сама Роза стояла за реорганизацией в Европе. Что скажут, если обнаружатся связи Стивена с нацистами?

– Злая ирония судьбы, – продолжал адвокат, уставившись в свой бокал. – Когда Роза прекратила операции Стивена, повсюду она одновременно уничтожила улики, словно их и не существовало.

– Но кто-то из свидетелей остался в живых, – запротестовал Николас.

– Что с того? Ты полагаешь, они поспешат дать показания в суде? Как и Стивен, они умолчат о многом.

– Проклятье! Если бы Роза обратила на это чуть больше внимания, ничего бы подобного не произошло.

– Замолчите, оба!

Кассандра пристально посмотрела на обоих мужчин.

– Неплохо будет, если кто-нибудь застанет нас за подобной беседой.

В отличие от Николаса и Хью О'Нила, Кассандра, как женщина, отлично понимала Розу, ее сомнения и колебания, прежде чем расстаться с тем, что составляет твою плоть и кровь. Она живо представила себе Розу, сидящую с авторучкой в руке, неподвижно уставившуюся на имя Стивена, припоминающую все зло, какое он совершил, и не находящую в себе достаточно сил, чтобы заслуженно покарать его.

«Она ничего ему не простила. Она нуждалась в ком-нибудь, кто бы занял его место. Я была еще не готова, и Роза думала, что еще достаточно времени, чтобы подготовить меня к этому…»

Кассандра подошла к Хью О'Нилу и пожала ему руку. Когда она рассказала ему, что Стивен намеревался сделать, О'Нил взял бумагу и написал прошение об отставке. Они вместе покидали «Глобал».

Обдумывая это, Кассандра была поражена: она не знала, смогла бы она на его месте поступить так же. О'Нилу до официальной отставки оставалось меньше года. К тому же, здоровье его оставляло желать лучшего, и Кассандра знала, что остаток жизни он собирался посвятить внукам и своим хобби. Когда она напомнила об этом, О'Нил сказал:

– Я не могу рядом с этим выродком Стивеном позволять обкрадывать вас. Нам предстоит нелегкий бой, и я к вашим услугам.

Кассандра спросила себя еще раз: вправе ли она рассчитывать на них?

– Я не собираюсь вступать в бой со Стивеном, – сказала она мужчинам, – но я и не хочу, чтобы вы, Хью, вели его в одиночестве. Подумайте, сколько нам понадобится людей.

Адвокат устало улыбнулся:

– В моем распоряжении обширные связи на Уоллстрит.

Вслушиваясь в беседу, Николас был озадачен тем, что О'Нилу не хватало уверенности. Он дал ему прикурить и налил остаток виски из бутылки. Был единственный способ достижения цели. Но правда, или та малая ее часть, какую он мог открыть, причинила бы боль Кассандре, но Николас чувствовал, что у него нет выбора.

– То, что я могу сказать вам об этом, – медленно произнес он, – должно остаться между нами.

Он посмотрел на О'Нила и Кассандру, явно не понимающих о чем речь.

– Более чем вероятно, что Роза была убита. Он поднял руку.

– Прежде чем что-либо спрашивать, выслушайте меня. Мне известно заключение гонконгской полиции, и я согласен с ним. Но нет доказательств, по крайней мере таких, чтобы можно было поставить точки над «i». Чтобы их собрать, требуется время.

Кассандра первой оправилась от шока:

– Ты кого-нибудь подозреваешь, Николас? Не мог бы ты нам что-то сказать на этот счет?

– Я думаю, ниточка должна привести к Стивену.

– Это несерьезно, – воскликнул О'Нил. – Стивен был на Гавайях, когда разбился самолет Розы.

– А где он был перед этим? Что за связь у него с «Пирамид холдингс»? А с Фукушимой и банком «Хо-Пинг»?

– Ты не знаешь, как это было…

– Пока мне не удалось добраться до истины. Необходимо время.

– Насколько ты уверен в этом, Николас? – спросила спокойно Кассандра.

– Достаточно уверен, чтобы заявить, что ты должна подать на Стивена в суд, – сказал Николас. – Я знаю, это покажется ужасным, но у нас достаточно оснований. И я попытаюсь добыть дополнительные доказательства, которые позволят упрятать его за решетку.

Если ты думаешь, что смерть Розы это дело рук Стивена, то я полагаю, что могу сделать кое-что для того, чтобы припереть этого негодяя к стенке, – добавил О'Нил возбужденно.

– Все это невероятно, – вступила в разговор Кассандра. – Стивен вдохновитель убийства своей матери?..

Потом она вспомнила катакомбы. Да, все-таки это возможно.

Как бы прочитав ее мысли, Николас добавил:

– А вспомни о его делах с Эссенхаймером. И что мог он еще сотворить, имея в своем распоряжении «Глобал».

Предсказание Хью О'Нила оказалось ужасающе точным. Едва только Кассандра направила заявление в суд, пресса осадила ее вопросами, что конкретно она может представить против Стивена Толбота.

– Факты говорят сами за себя, – пояснила Кассандра, – Мишель Мак-Куин, моя мать, являлась единоличной владелицей организации, занимающейся дорожными чеками в Европе. Роза Джефферсон признавала это. Доказательством этого является тот факт, что ко мне перешел контроль за всеми операциями в Европе. К тому же у нее были достаточно веские причины не передавать «Глобал» своему сыну. И вы узнаете причины, послужившие тому основанием.

В первый день судебного разбирательства Хью О'Нил указал на реально существовавшие связи Стивена с нацистами. Обвинения, опровержения и угрозы в ходе разбирательства отвергались и выдвигались вновь. Стивен Толбот занял надменную независимую позицию, на все выдвигаемые обвинения лишь пожимал плечами и заявлял, что Кассандра тем самым только показывает, кем она является на самом деле.

– Мне известно, где мисс Мак-Куин и ее поверенный раздобыл эти, так называемые, доказательства и кто их сфабриковал. Кроме того, очевидно, что она игнорирует многие факты.

Стивен представил отчет французской полиции, равно как и газетные статьи, представляющие его как героя, рисковавшего своей жизнью в попытке спасти молодую девушку.

– И за это она называет меня нацистом, – спокойно сказал он. – Джентльмены, я полагаю, это заставит вас задуматься об истинном лице Кассандры Мак-Куин.

Выступление Стивена возымело сильное действие. В результате было не только подорвано доверие к Кассандре как к особе, попытавшейся оклеветать невинного человека из корыстных соображений, но и свидетельство героизма Стивена представило его в совершенно ином свете. Репортеры обыгрывали его благородство, взывая к Макартуру, поручившемуся за честность Стивена. Общее направление было обозначено и, казалось, уже невозможно изменить его.

Для Кассандры Карлтон-Тауэрс превратился в крепость. Она редко отваживалась появиться на улице, так как никогда не могла предвидеть, где ее подстерегают репортеры. Ей досаждали угрожающими посланиями, враждебными телефонными звонками. В конце концов Хью О'Нил добился для нее охраны полиции, но это, хоть и гарантировало ее личную безопасность, создавало ощущение несвободы.

Но еще более Кассандра беспокоилась за Хью О'Нила, чем за себя. Он часами работал как судебный клерк, кроме того он курировал трех молодых коллег. Изо дня в день он получал советы выйти из игры, в противном случае Стивен Толбот сделает все возможное, чтобы навредить ему, в том числе и в финансовом отношении. Кассандра со своей стороны пыталась сделать все, что было в ее силах. Но это был О'Нил, решивший принять весь удар на себя. Напоминания о состоянии его здоровья также не принимались.

Когда подошел февраль 1949 года, положение еще более ухудшилось. Судья, узнав, что идет к тому, что О'Нил собирается предать огласке документы, подтверждающие связь Стивена с нацистами, побудившие некогда Розу вычеркнуть его из своей жизни, стал неумолимым.

– Они не являются немецкими и потому не могут быть рассмотрены в судебном разбирательстве, – заявил судья, – у вас нет свидетелей, способных подтвердить их достоверность. Если у вас появится какая-либо иная информация, либо, лучше того, живые свидетели, будет очень хорошо, если вы их тотчас же представите суду.

– Николас – наша последняя надежда, – сказал Хью Кассандре, – позвони ему и расскажи поподробнее о наших делах.

Насколько Кассандре и О'Нилу было известно, Николас в это время находился в Цюрихе, пытаясь проникнуть в секреты «Пирамид холдингс». Слухи были противоречивые.

Сан-Джулиан был маленьким рыбацким поселком на западном побережье Мальты. После войны было очень дорого жить на острове, и деньги Гарри Тейлора проделали вместе со своим хозяином очень длинный путь. Он расположился в большом комфортабельном доме на одной из улочек Сан-Джулиана с балконом на залив. Ранним утром ему нравилось сидеть на балконе и наблюдать за зелеными, красными, желтыми рыбацкими суденышками, возвращавшимися с утреннего лова. Затем он шел к пристани и выбирал себе рыбу свежего улова.

Но сегодня Гарри Тейлора не радовало утреннее, спокойствие. Он стоял на палубе парома, направляющегося в Триполи, в Ливию, в семидесяти пяти милях на юг. Все, что он имел при себе: чемодан с одеждой, и пояс с деньгами.

Никто из знакомых Гарри по Нью-Йорку не признал бы его сейчас. Волосы его стали снежно-белыми, его борода выбелилась от соли и ветра. Солнце со временем сделало смуглой его кожу и усеяло морщинами лицо. Перемена была очевидной, но явно недостаточной. Несколько дней назад в ресторане, где он обычно обедал, Гарри встретил новое лицо, молодого европейца, или американца, с сильной решительной внешностью. Позже, когда молодой человек ушел, Гарри заговорил с владельцем и выяснил, что тот расспрашивал об американце. Внимательный к своей клиентуре, мальтиец никогда не выдавал никакой информации посторонним. Незнакомый посетитель так и не узнал ничего.

Однако для Гарри это не было утешительно. Со времени катакомб бегство стало образом его жизни. С тех пор, как он позволил вовлечь себя в безумные дела Стивена, он не доверял ни одному человеку. Но остаться в живых еще не означает спасти себя, ведь не только за деньги цеплялся он, прежде чем скрыться в катакомбах. Когда Гарри прикасался к верхней части своей груди, он мог чувствовать рубец на том месте, откуда не очень сведущий в подобных делах врач, вынул пулю, раздробившую ему кости. Во время операции Гарри впал в агонию, потому что он, опасаясь, что доктор ограбит его, либо выдаст полиции, либо и то и другое вместе, отказался от анестезии. Через тринадцать часов после операции Гарри оказался уже далеко от этого места, в Шарантоне, где он обосновался.

Гарри боялся уснуть и угодить в руки полиции. Он нашел баржу, шкипер которой был более заинтересован в деньгах, чем в каких-либо объяснениях, и в конце концов Гарри оказался в Марселе. Управляемый корсиканцами, населенный алжирцами и другими выходцами из Северной Африки, Марсель был местом, где беглец мог перевести дыхание либо оказаться добычей нескольких из сотен бандитов, чувствующих себя здесь вполне вольготно. Вопреки тому, что о нем говорили, Гарри не был убийцей… Но он хорошо разбирался в деньгах, капиталах, облигациях и прочих финансовых делах. На своем ломаном французском он предлагал повсюду свои услуги в качестве коммерческого консультанта. Это длилось три месяца, но, в конце концов, откуда-то появился с иголочки одетый молодой человек, предложивший ему выгодно поместить свои капиталы. Так у Гарри появилась работа.

По окончании войны Гарри занимался самыми различными операциями, приносящими неплохой доход. Он продавал акции несуществующих железных дорог в Африке, уже выработанных золотых копей в Южной Африке. Его жертвами обычно были доктора, адвокаты и другие профессионалы, жаждущие сорвать большой куш. При этом Гарри не чувствовал никаких угрызений совести и искусно надувал и жульничал.

В это время Гарри был известен в различных кругах под тремя именами, являлся владельцем запутанной сети компаний и держал при себе на всякий случай с полдюжины паспортов, припрятанных в различных местах. Его репутация внушала уважение многим из тех, кто специализировался в «чистом» мошенничестве – разным людям, мастерам своего дела, и что самое занимательное, фальшивомонетчикам. Гарри был истинным мастером подделок. Он хорошо разбирался во всех тонкостях изготовления фальшивых бумаг. Он в совершенстве изучил ремесло изготовления печатей и водяных знаков, особенности графического дизайна в производстве самых сложных сертификатов. Он стал притчей во языцех. В конце концов он вырос до того, что продавал технологию изготовления фальшивых франков, марок, фунтов и лир.

Но при этом он никогда не забывал и о безопасности. Когда он услышал, что Стивен обезображен, он посчитал это идеальной справедливостью. Сейчас он знал наверняка, что два человека заняты его поиском: Роза, ибо она полагала, что это он подстроил похищение Кассандры, и Стивен, ибо Гарри был единственным живым свидетелем событий в катакомбах.

Гарри всегда был начеку. Он с большим вниманием следил за всеми подводными течениями: незаметно для окружающих наводил справки о вдруг появившихся незнакомцах, недавно всплывших откуда-то крупных суммах. В редкие минуты покоя Гарри вспоминал Розу, прошедшие и так много обещавшие годы юности, отдаленные сейчас выросшей между ними непреодолимой преградой. Но мгновения эти были короткими, потому что они возвращали его в ту ужасную ночь в катакомбах, когда была убита Мишель Мак-Куин. Гарри верил, что если с ним ничего не случится, кроме уготованного ему остатка жизни, то когда-нибудь он найдет способ искупить свою вину.

Первое сообщение о чужаке он услышал от фальшивомонетчиков в Марселе. Человек, прибывший в Марсель, не был полицейским, но куда более умелым, пользующимся доверием в преступном мире человеком, которого нелегко испугать, если это вообще возможно. Он расспрашивал о Гарри Тейлоре.

Гарри не заставил себя долго ждать. Ему достаточно было однажды увидеть незнакомца, чтобы навсегда запомнить его лицо. Затем он собрал свои пожитки и в считанные часы был уже в Швейцарии.

Гарри хорошо знал, как продолжить свою деятельность в Швейцарии. У него было достаточно денег и желания пересчитать кошельки швейцарских любителей легкой наживы. Но его преследователь не отставал от него. Совершенно случайно он встретил его в Лозанне. Как мог он нагнать его? На кого он работает: на Стивена Толбота или Розу Джефферсон? Для Гарри наступили мучительные дни, но инстинкт самосохранения взял верх.

После войны Гарри провел несколько лет в Риме, в полуразрушенном городе, пока его преследователь не появился вновь. Затем то же самое повторилось на Капри. В надежде отделаться от преследователя Гарри исколесил Средиземноморье. И после восемнадцати месяцев, проведенных на Мальте, Гарри почти уже уверился в этом.

Гарри облокотился на перила, наблюдая за ходом солнца, освещавшего фасад его дома. Если бы его преследователь побывал здесь, он не нашел бы ничего, что помогло бы определить его хозяина: ни одежда, ни внутреннее убранство, ни кухонная утварь не выдавали ничего характерного.

– Проклятье, – проворчал Гарри.

Он устал от бегства. Его постоянно преследовало чувство, что кто-то стоит у него за спиной. И когда сигнальный рожок возвещал о начале утренней ловли, Гарри просыпался с осознанием того, что бежать следует как можно дальше. Европа была слишком мала для этого. Нужны были большие расстояния, экзотические страны. С другой стороны, хорошая декорация для того, чтобы его преследователю можно было без лишних свидетелей разделаться с ним.

Николас Локвуд стоял, облокотившись о перила маленького гостиничного домика, где он остановился, наблюдая за выходом лодок в море. Смятый в кулаке обрывок телеграфного сообщения был немым свидетелем его состояния. Информация Симона Визенталя была точной. Он вышел на Гарри Тейлора. И теперь у него не было иного выбора как пуститься в погоню. Из Нью-Йорка запрашивали о новостях.

Николас вернулся в номер, чтобы упаковать чемоданы. Он не мог возвращаться домой с пустыми руками. Вопреки тому, что он сообщил Кассандре и Хью О'Нилу, Николас никогда не обнадеживал себя якобы обнаруженной связью между «Пирамид» и Стивеном Толботом, хоть она надежно погребена в склепе корпоративных тайн. Но это было бы не столь существенно, если бы ему удалось найти Гарри Тейлора. Его свидетельства было бы более чем достаточно, чтобы привлечь Стивена к суду. Но он исчерпал лимит того, что невозможно было купить ни за какие деньги: время.

Стивен Толбот стоял на ступеньках здания суда на Нижнем Манхэттене. Мартовский ветер задирал отвороты его пальто. Репортеры, стаей окружившие его, задавали вопросы.

Стивен поднял руку.

– Джентльмены, прошу внимания. Я делаю короткое официальное сообщение, чтобы покончить с затянувшимся и в конечном счете ненужным судебным разбирательством. Я хочу только, чтобы мисс Мак-Куин исполнила последнюю волю моей матери. Она же в попытке воспрепятствовать этому, затеяла всю эту шумиху.

– Какие ответные шаги вы намерены предпринять? – выкрикнул репортер.

– Никаких из тех, что, вероятно, ждет от меня мисс Мак-Куин, – ответил Стивен, – насколько я понимаю, дело закрыто.

– Что вы собираетесь делать с дорожными чеками? Стивен улыбнулся.

– Подождите, это вы еще увидите.

На другой стороне Манхэттена, в Верхнем Ист-Сайде, Хью О'Нил лежал на больничной койке в госпитале Рузвельта. Его глаза различали лишь смутные очертания. Его пальцы слабо охватили руку Кассандры.

– Я здесь, Хью.

Кассандра провела в госпитале трое суток, с того самого дня, когда у Хью случился тяжелый сердечный приступ прямо у него в офисе. Его молодые помощники заменили его в суде и вновь вернули решение суда.

– Я полагаю, это наша ошибка, – прошептал О'Нил, заморгав глазами.

– Вы – молодчина, – сказала Кассандра, сдерживая слезы.

– Ничего подобного могло бы не произойти, если бы я проверил завещание. Ведь было так просто вовремя вспомнить об этом. Но я не сделал… Я виновен в этом перед тобой.

– Не говорите так. Это неправда!

Но Хью уже не слышал ее, его глаза застилала мгла, и вдруг все осветилось словно после заката солнца.

– Ты знаешь, Роза…

Кассандра подалась вперед, по ее щекам потекли слезы. Она теряет его и ничего не может сделать.

– Да, я знаю, Роза…

– Нет, я не это имею в виду. Она была такая женщина… Она всегда имела… предвидела… в последнее время… работала над чем-то… я не знаю… это может быть очень важно… до Гонконга… найди это… Это может быть очень важно.

– Да, Хью, я найду, я обещаю. И мы посмотрим это вместе. Правда?

Хью О'Нил слабо улыбнулся и пожал ее руку. Кассандра еще долгое время оставалась с ним, пока не вошла сиделка и осторожно закрыла его глаза.

Яркий свет лился из окон особняка на Пятой авеню. Торопливые прохожие, завистливыми глазами смотрели па лившийся свет, воображая, что там, за окнами, состоится пленительная вечеринка. Но это было иллюзия. Здесь, у себя дома, Стивен Толбот был один. Едва вернувшись в дом, где он когда-то родился, Стивен велел прислуге не тушить свет, даже когда все уходят. Стивен любил бродить ночью по дому. Каждая из 30 комнат хранила свою память. Он любил все это: тишину, картины, скульптуры, персидские ковры и восточные фарфоровые вазы, которые коллекционировала Роза все эти годы.

Его возбуждало то, что все это теперь принадлежит ему и никто не может отобрать это у него.

Возвращаясь к себе в кабинет, он увидел в главном холле не Розу, а своего отца. Этот дом был местом их свадьбы, его свадьбы с женщиной, которая отвернулась от него, отказалась помочь ему, которая, в конце концов, погубила его.

«Ты попыталась сделать то же самое и со мной, мама. Но ты проиграла».

Он желал бы, чтобы его отец стал свидетелем этого часа.

Стивен сел за стол и приступил к разборке личных бумаг, лежавших стопкой рядом с лампой. Ночь была для него лучшим временем для работы, и это было любимое дело: очистить «Глобал» от друзей и сторонников Розы. Это было не так просто. О'Нил ушел со службы, лишив Стивена удовольствия самому рассчитаться с ним. Однако был еще Эрик Голлант, главный бухгалтер, и еще добрая дюжина тех, кто оставался лояльным Розе. Много крови прольется, прежде чем дело будет сделано.

Стивен открыл дело Николаса Локвуда, внимательно рассмотрел фотографию руководителя отдела инспекторов. Целеустремленно выглядящий человек с отличной характеристикой из государственного департамента. Тут же были похвальные отзывы внутренней и внешней служб безопасности, описывающие его заслуги в раскрытии фальшивомонетчиков. Судя по всему, знаток своего дела.

В особых донесениях было еще больше интересного о нем. Первым был его рапорт о плане провала в Гонконге. Из записей было ясно, что Локвуд умело пользовался информацией от полицейских и путем наведения справок через авиационные службы. Стивен был доволен: инвесторы «Глобал» могут спать спокойно, имея в своем распоряжении такую находку.

Две записи сделаны рукой Розы и были сильно не в пользу Локвуда. Его отношения с Кассандрой озадачили Стивена. Такой мужчина как Локвуд, много путешествующий, ведущий красивую жизнь, потенциальный любимец женщин, хотя и содержал отдельную квартиру, но жил с Кассандрой.

«Это не клеится. Он не из тех, кто стремится посвятить свою жизнь какой-либо одной женщине, если это только не имеет другого объяснения».

Стивен налил себе выпить и погрузился в раздумья. Представлялся лишь единственный ответ. Кое-кто ожидал, что со смертью Розы «Глобал» перейдет к Кассандре. Кассандра – неопытная юная девочка, понятия не имеющая, что значит управлять такой махиной как «Глобал». Совершенно иное дело Локвуд. На ее глазах он повернул бы дело так, что она, не имея иного выбора, сама обратилась бы к нему за помощью. Такой сильный игрок как Локвуд без труда превратил бы ее в пешку, со временем устранив ее вовсе.

«Самое время проверить это предположение».

Стивену инстинктивно понравился Локвуд, и он почувствовал, что такой опытный и энергичный человек может очень пригодиться ему в будущем. Но необходима была абсолютная уверенность в том, на чьей стороне его симпатии. Одна из возможностей узнать это – спросить его самого о Кассандре. И Стивен решил через третье лицо, как бы невзначай, проверить Локвуда.

В Карлтон-Тауэрсе напротив Сентрал-парка также горели огни. Со дня смерти Хью О'Нила Кассандра страдала бессоницей. Но она отказалась от применения транквилизаторов и снотворного. Ее пугала не только ночная мгла, но и вероятность потери ясности мыслей.

Когда Кассандра вошла в спальню, она увидела Николаса, растянувшегося на кровати, с рукой, вытянутой в ту сторону, где она обычно спит. Так притягательно было лечь рядом с ним и прижаться к его теплу. Но она не могла позволить себе этого, не разгадав загадку, заданную О'Нилом.

«Роза работала над чем-то очень важным… о чем мне не говорила…»

Что это было? Что являлось такой тайной даже от такого адвоката, от которого на протяжении тридцати лет не было никаких секретов?

«Если даже он не смог, то как же я узнаю это?»

Кассандра вышла в гостиную и уставилась на потухший камин. Она попыталась еще раз как можно подробнее вспомнить события последних месяцев, восстановить до мельчайших деталей все время, когда она и Роза были вместе. Поначалу всплыли места и обстоятельства встреч, затем следовали обрывки разговоров. Кассандра пыталась воспроизвести мельчайшие оттенки мимики, жестов. Память – все, что было у нее сейчас в распоряжении. Первый официальный акт Стивена на посту президента «Глобал» – отчисление ее из штата. Ей закрыт доступ к архивам, где, вероятно, кроется ключ к разрешению загадки.

«Подумай…»

Кассандра вспомнила одну из самых характерных черт характера Розы. В отличие от других творческих натур она никогда не спешила делиться с окружающими новыми концепциями, интересными идеями. Она разрабатывала свои идеи в одиночку. То немногое, что она доверяла бумаге, тщательно хранилось от посторонних глаз в ее личном архиве, либо в «Глобал», либо в Толбот-хаузе.

«Как добраться до этого?»

– Касс, почему тебе, по крайней мере, не попытаться уснуть?

Кассандра взглянула на Абелину, свою горничную, выросшую в эту минуту буквально из-под земли с чашечкой горячего шоколада в руке.

– Выпей это. Я приготовила для тебя. Кассандра поблагодарила ее и сделала глоток горячего напитка.

– Ты думаешь о мисс Розе. Не правда ли? – спросила Абелина.

– Да, я ждала одной встречи с ней… до несчастного случая. Почему всегда слишком поздно понимаешь то, что хотела сказать?

– Да, – сказала Абелина, – она тоже хотела тебе что-то сказать.

Кассандра пристально уставилась на нее.

– Я хотела сказать, что мисс Роза приходила сюда за день до отъезда и принесла с собой что-то, но что – не сказала.

Кассандра вскочила на ноги. «Не обнадеживайся» – предостерегла она себя.

Затем она подбежала к встроенному сейфу, отодвинула панель и встала как вкопанная. Розе была известна комбинация цифр. Затаив дыхание, она набрала код, вслушиваясь в счет тумблера. Потом распахнула дверцу и извлекла все содержимое. Сверху, прямо под светом лампы, лежала тонкая кожаная папка темно-бордового цвета, которая ей не принадлежала. Кассандра откинула переплет и была сбита с толку неряшливой перепечаткой на машинке и рукописными исправлениями на полях, пока до нее не дошло, что Роза должна была все это печатать сама. Едва прочитав первую страницу, она поняла почему.

Далее Кассандра не раз возвращалась к содержимому папки. Она могла бы большую часть процитировать дословно. Это была тайна для всех. Но никто не знал о существовании этого материала, потому что Роза не сделала ни одной копии. Кассандра откинулась в кресле, до нее постепенно доходила важность находки. Стивен уже ничего не сможет противопоставить этому. Но он еще и не подозревает об этом.

Кассандра перелистала страницы сначала и выбрала новый карандаш. Ей необходимо было средство борьбы против Стивена, и Роза предоставила ей его. Потребовались бы годы, чтобы осознать то, что предвидела Роза. Если бы Стивену когда-либо прежде пришла в голову мысль об этом – он не замедлил бы разделаться с ней.

Кассандра представила себе реакцию Николаса на то, что она задумала. Он будет разгневан, и не без основания. Ведь она будет просить отступиться от нее.

Они сидели на террасе, наблюдая фейерверк в Сентрал-парке. Разговор за столом был напряженный.

– Ты понимаешь, о чем ты меня просишь? – сказал в конце концов Николас.

Перед ним на столе темно-бордовая папка. Перечитывая ее содержание, он не уставал восхищаться прозорливостью Розы, ясностью ее мысли. Затем он выслушал Кассандру, которая объясняла, как она намеревается преобразить сон в реальность. Когда он все обдумал, то отказался уступить.

– Я так и знала, – нежно возразила она, поглаживая его руку.

Николас затряс головой:

– Это ужасно, Касс. Ты хочешь, чтобы я оставил тебя. И требуешь от меня заставить весь мир увериться в том, что ты для меня никогда ничего не значила.

– Ты должен убедить Стивена, что я ничем не угрожаю ему. Тогда он оставит меня в покое. Мы выиграем время, любовь моя, необходимое для того, чтобы я смогла закончить то, что начала Роза.

– Но как я могу это сделать? – прошептал Николас. – Ты сама сказала, что исполнение проекта потребует годы, если это вообще осуществимо. И за все это время я не смогу прийти к тебе, чтобы помочь в трудную минуту!

– Ты поможешь мне совершенно особым образом. Это сделать способен лишь ты. А спрашивал ли ты себя, что стоило мне просить тебя об этом? Пожалуйста, прошу тебя, попытайся понять меня.

Николас привык принимать сложные решения, но это было самым тяжким из когда-либо предложенных ему. «Ведь я никогда никого не любил так, как люблю ее…» Кассандра прочла его мысли.

– Я нуждаюсь в твоей любви, Николас. И сейчас более, чем когда-либо.

– Мы найдем какое-нибудь укромное местечко, – проговорил медленно Николас, – где сможем изредка встречаться втайне от всех.

– В Коннектикуте, – сказала шепотом Кассандра, – там есть маленький домик на берегу озера. Вдалеке от ближайшего населенного пункта. Зимой мы сможем кататься на льду, а летом наблюдать в камышах за танцами жуков-светляков…

Внезапно Николас оказался рядом с ней, обнял ее, его губы запылали на ее волосах.

– Мне будет так не хватать тебя!

– Полюби меня прямо сейчас, дорогой, так, чтобы я могла вспоминать…

* * *

Николас Локвуд ожидал вызова Стивена отнюдь не только для того, чтобы ему сейчас объявили об увольнении. Ему было уже известно, как досконально Стивен проверял списки служащих, тщательно изучая каждую деталь, пытаясь обнаружить, как эти люди взаимодействовали с Розой и насколько они были преданы ей, – если вообще были преданы. Именно теперь, думал он, Стивен ясно представляет себе, какова роль руководителя отделом инспекторов. Николас был в курсе очень многих дел как в «Глобал», так и у Розы. А это подразумевает большое доверие. Сможет ли он убедить Стивена в том, что он может быстро изменить свою лояльность?

И это был не единственный вопрос, который не давал покоя Николасу, когда он шел в офис к Стивену. Он не имел понятия о том, содержалось ли в личных делах Розы что-либо относительно его охоты за Гарри Тейлором, как и какой-либо информации о его связях с Монком Мак-Куином, Абрахамом Варбургом и Цюрихом. Если Стивен что-либо заподозрит об этом, то Николас немедленно лишится работы. А это означает, что Кассандра не будет иметь глаз и ушей в «Глобал».

Николас застыл, услышав, как новый секретарь Стивена докладывает о его прибытии.

– Присядьте, Локвуд. Через минуту я буду свободен. Николас отметил выучку. Стивен сидел за столом, делая вид, что занят бумагами. Он демонстрировал свою власть, давая понять, что есть куда более безотлагательные дела, чем будущее Локвуда. Николас сел, небрежно положив ногу на ногу, и обратился к своей памяти.

– У вас хорошая репутация, – промолвил в конце концов Стивен, – работа нравится?

Николас насторожился.

– Да, сэр.

– Расскажите мне о Гарри Тейлоре.

Вопрос озадачил Николаса, но он моментально взял себя в руки. Стивен внимательно наблюдал за ним.

– Очень немногое, сэр. Я не нашел его.

– Это так. Но я хотел узнать, почему вы следили за ним.

– По просьбе мисс Джефферсон.

– Она излагала какие-то доводы?

– Нет, сэр, я полагаю, что это было что-то личное. Мистер Тейлор давно исчез, и мисс Джефферсон попросила меня, используя мои связи в Европе, найти его следы. Так же она дала понять, что это не должно мешать выполнению моих других обязанностей. Это было побочное задание.

– И насколько далеко продвинулось это побочное задание?

– Боюсь, не очень. У меня были люди во Франции и Англии, которые наблюдали за мистером Тейлором. Я получил сведения о том, что его видели в Лозанне, затем в Риме. После этого следы затерялись, – Николас приостановился, – прежде чем пришли какие-либо новые сведения, мисс Джефферсон была убита.

– Я вижу, Локвуд, вы в курсе того, что здесь многое должно измениться. Так вы за изменения?

– Если этот вопрос означает, хотел бы я сохранить свою работу, то я отвечу «да».

– Я хотел бы, чтобы вы остались именно на этом месте, какое сейчас занимаете. То, что вы делаете, вы делаете хорошо.

– Спасибо, сэр. Глаза Стивена сузились:

– Но существует одно «но». Вы были очень близки с Кассандрой. Эта трогательная встреча в Сан-Франциско после вашего спасения! Однако удобное стечение обстоятельств для вашего возвращения на службу в это здание едва ли добавит покоя в любовную идиллию?

– Но я полагаю, это дело решенное, – ответил Николас холодно, – в чем проблемы?

Стивен не мог скрыть своего ликования.

– Вы знаете, что Кассандра попыталась сделать со мной в суде? Мне кажется, что отношения с ней могут вызвать некоторый конфликт интересов. Не кажется ли это для вас чересчур обременительным?

Николас не содрогнулся:

– Нет проблем.

– В самом деле? Ведь вы фактически жили с ней?

– Вы предложили мне выбор. Как я понимаю, вам необходимо знать наверняка, на чьей я стороне. Замечательно. Я вам уже сказал, что мне нравится моя работа и я желал бы сохранить ее. Это мой ответ. Ваше право принять его, либо нет!

Стивен улыбнулся, довольный своими уточнениями относительно связи Николаса с Кассандрой.

– А вы настоящий пройдоха, как я и предполагал. Николас встал.

– Сколько людей – столько и мнений.

В этот момент мысли Николаса были уже далеко. Затем Стивен засмеялся.

– Все в порядке, Локвуд. Занимайтесь своим делом.

Когда Николас собрался уходить, Стивен обратился к нему:

– Между прочим, я хотел бы вернуться к вопросу о Гарри Тейлоре. Но в иной обстановке, понимаете? К нему у меня особый интерес.

На следующий день Николас был в своем офисе, когда вдруг услышал шум. Дверь распахнулась так, что матовое стекло зазвенело в раме.

– Прошу прощения, мистер Локвуд. Я ей говорила, что вы заняты, – оправдывалась его секретарша, когда Кассандра устремилась к нему.

– Ничего. Все в порядке, Этель, – сказал он спокойно. – Вы свободны. Благодарю вас.

– Что это значит? – требовательно спросила Кассандра, швырнув на стол газету.

«Нью-Йорк таймс» была открыта на первой полосе, где помещались новости в мире бизнеса. Передовица была полностью посвящена Николасу Локвуду, который одним из немногих выжил в бойне в «Глобал».

– Это правда? Ты собираешься работать на него?

– Кассандра, пожалуйста, успокойся. Кругом люди…

– Пусть. Я желаю знать правду о том, почему ты здесь.

– Да, это так, – ответил Николас. Кассандра затрясла головой:

– Я не могу поверить этому. После всего…

– Не позорь меня. Здесь мое будущее, – сказал Николас холодно, – если не можешь согласиться с этим…

– Не могу и не хочу, – возразила Кассандра, швырнула газету ему на колени: – Мои поздравления. Знаю, у вас это получится.

Кассандра повернулась и вышла. Николас встал и облокотился о дверной проем, провожая ее взглядом. Краешком взгляда он заметил Стивена Толбота, наблюдавшего за ним с ликованием во взгляде.