35

С пролива Зунд на острове Лонг-Айленд дул не по сезону холодный ветер в тот день, когда Роза Джефферсон хоронила брата. Под ветром клонились деревья, будто плакальщики, а голос священника взлетал высоко над головами собравшихся. Роза и Стивен были одни у могилы, когда гроб с останками Франклина Джефферсона был опущен в его песчаное место отдыха.

Позади Розы стояли Гарри Тейлор, Эрик Голлант и Хью О'Нил, а за ними выстроились слуги из Дьюнскрэга и Толбот-хауза. Роза умышленно устроила похороны таким образом. Ей была невыносима мысль о сотнях людей, толкущихся вокруг этого места, последнего прибежища Джефферсонов. Через несколько дней в Манхэттене будет поминовение, так что желающие отдать дань уважения Франклину смогут это сделать.

Бросив горсть земли на гроб, Роза повела Стивена к «Серебряному призраку». Садясь в машину, она обратилась к Гарри:

– Я хочу, чтобы ты поехал в Толбот-хауз, – сказала она мягко. – Пусть там все уберут, одежду отдадут благотворительным учреждениям. Памятные подарки, картинки, личные принадлежности нужно упаковать и перенести в подвал.

– Там могут быть вещи, которые тебе нужны, – сказал Гарри. Роза покачала головой.

– Что мне было нужно, я уже забрала.

Она притронулась к его щеке.

– Сделай это для меня, Гарри, и возвращайся как можно скорее.

Остаток того лета и раннюю осень Роза провела, не покидая Дьюнскрэг. Она проводила дни со Стивеном, слушая музыку, совершая долгие прогулки по дюнам и беседуя, постоянно беседуя о «Глобал», как много достигнуто и как много надо еще сделать.

– Я рассчитываю на твою помощь, – говорила она ему. – Ты все, что у меня осталось.

Стивен, уже двенадцатилетний, сказал:

– Я помогу, мама. Я обещаю. Стивен знал, что его мать была интеллигентной, духовно богатой женщиной. Но также она была слепа. Она не могла заглянуть в его сердце и увидеть то презрение, которое он испытывал по отношению к своему дяде. В глазах Стивена Франклин Джефферсон был слабовольным человеком. Но ничего. Его дядя умер, и Мишель скоро будет вычеркнута из их жизни. Дядя был настолько сумасшедшим, что попытался оставить ей свою часть (которая, Стивен был уверен, является по праву его долей) компании.

Оставался только один соперник: Гарри Тейлор – сладкоречивый жулик, который норовил стащить золотое кольцо из-под носа его матери. Бывали моменты, когда Стивен думал, что его мать такая же слабовольная, как и все, особенно ночью, когда он стоял, прижав ухо к стене, и слышал, как она просила Гарри сильней, еще сильней.

…Своими ночами, проведенными в Дьюнскрэге, Гарри, сам того не зная, преподал бесценный урок Стивену: женщины могут быть рабами страсти так же легко, как и мужчины.

Даже в своем уединении Роза Джефферсон держала палец на пульсе бизнеса, который не мог быть успешнее. Американцы приняли денежные векселя «Глобал», приобретая больше чем на миллион долларов в день, используя их, чтобы платить за все – от продуктов до машин.

Но в то время как деловая пресса пела победную песнь ее успеху, Роза обнаружила, что, несмотря на все ее усилия, бульварная пресса, которая раскапывала подробности смерти Франклина, продолжала потчевать пикантной деталью: один из богатейших людей Америки оставил все свое состояние той самой женщине, в которую он стрелял.

– Очень сожалею, Роза, – говорил ей Хью О'Нил. – Мы ничего не можем сделать.

– Мы можем разорить этих ублюдков до последнего цента, возбудив дело, – возражала Роза, сметая газеты с кофейного столика.

– Это ничего не даст. Я просил наших людей найти в этих историях что-нибудь, что можно было бы квалифицировать как ложь или диффамацию. Поскольку газеты ссылаются на дополнительное распоряжение, им достаточно легко опротестовать ваш вызов в Лондонском суде.

– Будь они прокляты! – горько сказала Роза. – И мы ничего не можем сделать?

– Вы взяли наилучший курс: скрылись из виду. Газеты не могут достать вас в Дьюнскрэге.

– Я приехала сюда, потому что мне так захотелось! Мне нужны время и покой, для себя и для Стивена, но будь я проклята, если я не смогу вернуться в офис из-за этих стервятников!

В тот вечер, когда Роза и Гарри были одни, она спросила его, что, он думает, она должна сделать с прессой.

– Используй ее, – сказал он.

Это был не тот ответ, которого ожидала Роза.

– Как?

– Рассказав свою версию истории. Смотри, газеты не намерены оставлять эту тему, поэтому ты тоже должна выжать из этого все, что можно. Дай несколько интервью. Приведи пару цитат. Пусть все знают, что Мишель использовала ситуацию в своих целях – нет, не ситуацию, а человека, совершившего безрассудный поступок. Развенчай ее.

– И что это даст?

– Это перетянет общественное мнение на твою сторону.

Роза погладила его ладонями по щекам:

– Ты можешь быть умным, Гарри, – прошептала она.

 

36

Это была битва, которой наслаждалась публика. С одной стороны – финансовая баронесса и ее батарея позолоченных юридических советников. С другой – прекрасная вдова, Мишель Джефферсон, представленная ее собственной армией юристов. По иронии судьбы, из них двоих Мишель получала больше внимания из-за своего полного отказа участвовать в публичной драке. Какие бы интервью ни давала Роза, какие бы маневры ни осуществляли ее сторонники, Мишель не произносила ни слова. Американские читатели усмотрели в этом чувство достоинства. Для них она стала подвергаемой танталовым мукам загадочной женщиной.

Вопреки предсказаниям Гарри Тейлора, именно Мишель завоевала симпатии американцев. В одной бульварной газете ее сравнили с Давидом в женском обличье, побеждающим Голиафа-Розу. Все это нравилось букмекерам, которые на заключении пари делали свой бизнес.

Мишель Джефферсон мягко засмеялась шутке Монка и сжала его ладонь в своих. Этот жест вызвал понимающую улыбку официанта, обслуживающего их столик.

Они сидели в кафе напротив площади Сен-Мишель, у подошвы большого бульвара того же названия, завершающего свой путь по Парижу у реки Сены. Была осень, и тротуары были завалены красными и бурыми листьями. Каштановые деревья роняли свои щедрые подарки – каштаны в зеленой колючей кожуре на тротуары. Изменился воздух, потеряв терпкость от дыма, вьющегося из тысяч труб, когда вечерняя прохлада побуждала людей зажигать камины.

– Когда ты уезжаешь? – спросила Мишель.

– Послезавтра. Мишель отвела глаза.

«Он был с тобой почти три месяца. Вы были счастливы. Думай обо всем, что было. Храни это, продолжай. Это твое сокровище».

Поскольку пресса отравляла ее пересудами о драматических последствиях дополнительного распоряжения, Мишель нашла невозможным оставаться в Лондоне. Она наняла лучших адвокатов и дала им краткую инструкцию: «Не отдавать Розе Джефферсон ни дюйма!» После этого, вслед за Монком, который уехал вперед подыскать для нее место, где можно жить, Мишель пересекла Канал, направляясь в столицу Франции.

Ей не хотелось ехать в Париж. Мишель вспомнила свое первое путешествие туда, когда она охотилась за медицинской картой Франклина. Эта поездка оставила горький привкус. И все же в тот день, когда она прибыла, ее тревоги рассеялись. Небо здесь казалось выше и величественнее, чем в Нью-Йорке. Запах и ощущение от камней тысячелетней давности свидетельствовали о вечности, о том, что Париж, может быть, будет существовать всегда.

Теперь, сидя на кровати в большой квартире, что Монк подыскал для нее в Иль Сент-Луи, Мишель наблюдала неподвластную времени Сену, – тихо текущую через город на своем пути к морю. За ней виделся кафедральный собор Нотр-Дам, его арки, фронтоны и башни освещались ночью прожектором, отражаясь в воде. За ним был «Райт Банк», гордость Марэ, старейшего квартала Парижа, а далее – огни величественных отелей Вандомской площади.

И был Монк…

Когда она просыпалась и видела его спящим рядом с ней, Мишель охватывало ощущение счастья, и слезы подступали к глазам. В Париже они существовали только друг для друга. Ласки Монка исцеляли Мишель. Раны переставали болеть, а когда руки ее касались живота, она понимала, как много у нее есть, чтобы ради этого жить. Однако за все приходится платить.

Хотя Монк проводил фактически каждую ночь с Мишель, он был озабочен соблюдением приличий. Он снял комнату в Американском клубе и давал репортажи в журнал «Кью» из парижских офисов «Геральд». Он всячески избегал колонии заокеанской прессы. Он и Мишель смеялись над иллюзией, которую они создали, и хотя оба понимали, что длиться долго это не может, каждый старался отодвинуть неизбежное, прислушиваясь не только друг к другу, но и к третьей жизни, которая теплилась в чреве Мишели.

– Ты не представляешь, как мне хочется остаться с тобой, – сказал Монк, сжав пальцы Мишель, наблюдая, как пустеет кафе.

– Я тоже хочу.

Монк почувствовал настойчивое требование в мягком прикосновении ее ногтей к его коже.

– Это невозможно. Слова были жестокими, тяжелыми и подводящими итог, говорить это ему не хотелось.

– А когда-нибудь будет возможным? – спросила Мишель.

– Когда-нибудь – да, я обещаю тебе. Но сейчас, когда дело связано с дополнительным распоряжением Франклина, Роза ухватится за все, что можно использовать в своих целях. Она знает, как близки мы с тобой и что я все это время жил в Беркли-сквер. Единственная причина того, что она ничего не подозревает: ей не может прийти в голову, что я занимаюсь любовью с женой лучшего друга. Но если бы она только подумала, что ребенок – не Франклина, она бы сделала твою жизнь еще не таким адом, какой ты вспоминаешь. Она бы довела дело до конца, отобрав то, что Франклин оставил тебе… и твоему ребенку.

«Если бы это не касалось ребенка, может быть, я оставила бы это дело, – подумала Мишель. – Но Франклин оставил мне наследство. Если бы я хотела сдаться, это был бы мой выбор. Но я была бы проклята, если бы позволила кому-то украсть его».

Мишель смотрела на Монка и знала, что он читает ее мысли.

– Что ты будешь делать? – спросила она. – Как ты будешь себя чувствовать завтра, на следующей неделе, в следующем месяце?

– Как я буду себя чувствовать? – откликнулся он. – Гордым за тебя.

– Ты можешь жить с этим? Этого достаточно?

– Нет, этого никогда не будет достаточно, – ко – да, буду жить с этим. Мы оба будем.

Монк положил несколько франков под блюдце со счетом.

– В известном смысле, мы оба имеем много больше, чем то, на что мы могли рассчитывать, – сказал он. – Мы нашли друг друга. Мы нашли любовь.

– Но она твой ребенок! – воскликнула Мишель.

– И она для меня – целый мир. Как и ты. И ей я желаю иметь то же самое – целый мир.

Он засмеялся.

– Кстати, как это ты знаешь, что у нас дочь? Мишель чуть улыбнулась:

– Да, я знаю.

Монк Мак-Куин плыл из Гавра поздним октябрем на борту одного из последних лайнеров, пересекающих Атлантику перед зимними штормами. Мишель, как она сама того захотела, не провожала его. Она не могла обещать Монку, что в последнюю минуту не повиснет на нем и не будет умолять его не уезжать. А это бы все расстроило.

В последние месяцы 1920 года мир для Мишель сжался. Она проводила дни в наблюдении за ремонтом квартиры и превращением одной из спален в детскую. Раз в две недели Мишель посещала врача, и он говорил ей, что если бы каждая мать имела такое здоровье, ему вскоре было бы нечего делать.

По приближении Рождества Мишель поняла, как она одинока. Она ощутила печальное, отстраненное состояние – состояние человека, беспомощно наблюдающего, как все в этом мире заняты веселыми приготовлениями в кругу семьи и друзей.

«На следующий год все будет по-другому», – поклялась Мишель.

Чтобы скоротать дни января и февраля, Мишель тщательно перепроверяла планы Розы Джефферсон относительно дорожных чеков. Она была убеждена, что Гарри Тейлор не все делал, как того хотела Роза. И как можно было.

Но первая юридическая схватка приближалась к концу.

Чем меньше оставалось дней до решения Британского суда относительно легитимности дополнительного распоряжения Франклина, тем все больше и больше нервничала Мишель. Что, если Роза выиграет? Что будет с ней и ребенком?

К тому времени, когда роды уже приближались, ей позвонили из лондонской юридической фирмы, представляющей ее интересы. Когда она услышала голос старшего компаньона в потрескивающей трубке, сердце ее упало. Она решила, что решение присяжных принято. Против нее.

– Да нет же, миссис Джефферсон, – уверял ее адвокат. – Фактически судебное решение принято сегодня утром – в вашу пользу.

– Это замечательно!

– Да, но я боюсь, это еще не конец, – предостерег он. – Адвокат мисс Джефферсон подал документ на новое слушание в Нью-Йорке, заявив, что, поскольку, завещание вашего мужа было составлено в Нью-Йорке, то дополнительное распоряжение, как часть его, должно рассматриваться – на предмет оценки и интерпретации – законами того же государства. Мишель закрыла глаза.

– Может она это сделать – законно, я имею в виду?

– Конечно. Однако есть шанс – небольшой, я думаю, что дело не дойдет до такой стадии.

– Почему?

– Потому что мисс Джефферсон проинформировала нас, что она хочет говорить с вами лично.

За те месяцы, как Гарри Тейлор стал президентом североамериканских операций «Глобал», на Уолл-стрит заговорили о нем как о человеке, который, как допускали многие, будет бесспорным наследником роли Франклина Джефферсона в компании. Гарри наслаждался почтительным отношением, демонстрируемым всеми – от швейцара «Глобал» на Нижнем Бродвее до секретаря Готэм-Клуба, членом которого он недавно стал. Двери лучших домов и офисов наиболее влиятельных людей нации магически распахнулись перед ним. Он переехал в новую квартиру, расположенную на двух этажах с внутренней лестницей на Пятой авеню. И, что важнее всего, Роза, казалось, полагалась на него больше и больше – и не только в офисе. Почти каждый вечер Гарри приезжал в Толбот-хауз, чтобы найти Розу, ожидающую его – голодную, требующую, ненасытную.

Но после славного празднования нового 1921 года Гарри почувствовал, что цветок увядает. Пока шли судебные баталии в Лондоне, Роза ушла в себя так, что даже он не мог до нее достучаться. Гарри напряженно следил за действиями адвокатов и наедине с Розой уговаривал ее оказать давление. Ему было непонятно, как Мишель могла найти путь легитимизировать дополнительное распоряжение Франклина.

И все же это случилось.

– Проклятые британцы! – бушевал Гарри, когда Роза сообщила ему новости. – Ты заплатила им целое состояние, чтобы получить то, что было твоим в первую очередь! И все же ты права – если дело перенести в Нью-Йорк, это изменит все. Ни один судья, если он в здравом уме, не выступит против тебя.

Гарри повернулся к Розе за подтверждением, но она ничего не сказала. Проходили недели, и сколько бы Гарри ни поднимал вопрос, Роза отмалчивалась. Пока однажды не объявила, что едет во Францию. Тогда же она рассказала ему все.

– Да ты что, всерьез? – не поверил Гарри.

– Да. Очень серьезно.

– Это сумасшествие! – закричал он. – Представляешь, во что нам это обойдется?

– «Нам», – Гарри?

– Ты знаешь, что я имею в виду. Ты рискуешь всем, ради чего ты работала.

Роза положила расческу и поудобнее устроилась на кушетке.

– Я сделаю все, чтобы удалить Мишель из компании. Все, Гарри. Я ясно выражаюсь?

– Должен быть иной путь! Глаза Розы сузились:

– Никогда не говори со мной таким тоном. Я решаю, что лучше для «Глобал», и никто больше.

– А работа, которую проделал я? Не засчитывается? – Что тебя беспокоит, Гарри? – деликатно спросила Роза. – Какой ты хочешь титул?

– Ты знаешь, что я не это имел в виду, – быстро ответил Гарри. – Я это делаю для тебя, Роза. Это все.

Роза расстегнула блузу.

– Иди ко мне, Гарри.

– Роза, как ты можешь думать о сексе?..

– Потому что я хочу. Потому что я хочу тебя. Иди сюда.

Гарри решил не двигаться с места, но не мог он и противостоять оценивающему, немигающему, пристальному взгляду Розы.

– Теперь встань на колени и делай все эти чудесные вещи.

Гарри чувствовал, как пальцы Розы схватили его волосы, притянули его губы к ее груди, вели его голову вдоль ее живота и ее раздвинутых бедер.

– Так хорошо, – услышал он ее стон. – Быстрее, Гарри, быстрее!

И, занимаясь любовью, Гарри Тейлор начал понимать, кем он был для Розы Джефферсон… ни больше ни меньше.

То, каким образом должна произойти ее встреча с Розой, удивило Мишель. Роза не сообщила точно, когда она прибывает. Однажды утром, когда Мишель менее всего рассчитывала на это, ее экономка принесла ее послание с утренней почтой. Послание было простым: Роза была в «Крилон Отель». Удобно ли будет для Мишель встретиться с ней там в полдень?

Мишель одевалась тщательно, сохраняя свой стиль – простота и удобство. Было трудно выглядеть модной на восьмом месяце беременности, и она решила не садиться, нервничая в тесных творениях модельера.

Она заказала машину, которая должна была подвезти ее к элегантному отелю «Райт Банк», и была удивлена, когда поймала восхищенные взгляды мужчин в вестибюле. Она вспотела и чувствовала себя неловко. Швейцар, одетый как лакей XVIII века, проводил ее в номер на шестом этаже и важным голосом известил о ней.

Мишель была ошеломлена изменением внешнего вида Розы. Ей было чуть за тридцать, но выглядела она много старше. Она была так же прекрасна, как помнила Мишель, но это больше не была красота цветущей женщины. Морщинки вокруг глаз и глубокие линии на лбу были доказательством старения, подступившего незаметно и вдруг.

Роза Джефферсон встала с кресла и протянула руку:

– Здравствуй, Мишель.

«И я так же выглядела? – подумала она, разглядывая фигуру Мишель и тепло зарождающегося материнства. – Если так же, то никто мне не говорил. Все это, кажется, было так давно. Я не могу вспомнить ощущения счастья, если таковое было…»

– Чувствуешь себя хорошо? – спросила Роза. Мишель кивнула.

– Проходи и садись, где тебе удобнее, – Роза вела ее к узорчатой софе.

– Когда у тебя срок?

– Еще семнадцать дней, плюс-минус.

– Доктор хороший? Мишель улыбнулась:

– Да, – сказала она, уловив какую-то редкую нотку в голосе Розы.

«Она завидует! Она думает, что я ношу ребенка Франклина, что у меня есть что-то от него, что никогда не будет принадлежать ей…»

– Ты проделала длинный путь, – сказала Мишель. – Причина, должно быть, важная.

Роза села напротив нее, не в силах оторвать глаз от живота Мишель.

«Все из-за наследника… Если бы она не была беременна, ничего этого не случилось бы».

Роза сдерживала гнев. Она должна тщательно выбрать слова, сдержать эмоции.

– Как ты знаешь, я возобновила судебное дело в Нью-Йорке, – сказала Роза. – Американскому правосудию потребуется меньше времени, чем британскому, чтобы прийти к решению. И совсем к другому.

Роза выдержала паузу, позволяя своим словам произвести впечатление.

– Однако у нас еще есть время, чтобы достичь соглашения.

Мишель бросила удивленный взгляд:

– После всех этих месяцев? После всего, что мы сказали друг о друге?

– Мишель, я думаю, что во всех этих драках между юристами мы потеряли суть вопроса.

– Какого же?

– Почему ты настаиваешь на Франклиновой доле в «Глобал»?

– Потому что я его жена, – тихо ответила Мишель.

– Я понимаю это, – сказала Роза. – Но есть большая разница между желанием или претензией на что-то и реальным отношением к этому. Я думаю, справедливо будет сказать, что, хотя ты знаешь кое-что о «Глобал», этого, конечно, недостаточно, чтобы вступить в компанию. У тебя нет соответствующей финансовой или коммерческой квалификации, а скоро будет ребенок, которого надо растить. Ты действительно думаешь, что ты могла бы внести вклад в «Глобал»?

– Мне никогда не давали шанса проявить себя.

– Пусть так, факт в том, что и для тебя, и для компании будет лучше друг без друга, – сказала Роза, потянувшись за портфелем. – Я попросила моих юристов установить чистую стоимость доли Франклина в компании, твои люди в Лондоне проверили цифры. Как видишь, разногласий нет.

Мишель взяла бумаги, но не посмотрела на них.

– Ты хочешь откупиться от меня, – сказала она резко.

Роза кивнула.

– Соглашение по платежам можно сделать на период в десять лет. Ты можешь делать с деньгами все, что хочешь. Это более чем достаточно, чтобы содержать себя и своего ребенка так, как ты привыкла жить. Короче говоря, ты приобретаешь все, что нью-йоркский суд может отсудить в твою пользу.

– Кроме того, что я не буду связана с «Глобал».

– Смотря по обстоятельствам. Я думаю, возможна концессия, не хочешь?

Мишель взяла документ и открыла его на финансовой странице. Цифра в самом низу обозначала общую стоимость доли Франклина – почти 10 миллионов долларов.

– Почему, Роза? Почему ты предлагаешь это сейчас, после стольких огорчений?

Выражение лица Розы стало жестким. Она не была намерена рассказывать этой женщине о своих бессонных ночах и полных беспокойства днях. Потому что с того момента, как Лондон сообщил ей о решении суда, она знала, что никогда, никогда не будет рисковать на своей родной земле. Если есть хоть малейший шанс проиграть. Это показало бы другим хищникам пула, что Роза Джефферсон может быть и не такой сильной, как они думали, что где-то есть слабое место, которым можно манипулировать, которое можно использовать.

Все это оставило Розе единственный путь.

– Почему? – сказала Роза, отзываясь на вопрос Мишель. – Потому что уже было слишком много огорчений и утрат. Потому что все это должно где-то остановиться.

– Есть, однако, одно условие, – прибавила она. – Секретность договора. Подписываясь, ты соглашаешься никогда не разглашать условия соглашения никому, ни при каких обстоятельствах.

Сказав это, Роза вернулась мыслями к Гарри, – какой праведный – и жадный – был его гнев, когда она рассказала ему, что собирается откупиться от Мишель.

«Если бы он только знал, что это будет намного больше, чем стотысячная подачка…»

– Я жду ответа, Мишель.

– Нет.

– А что такое?

Мишель была также удивлена не меньше, чем Роза, тому, что последовало дальше. Слова лились будто сами собой.

– У меня есть другое предложение. Насколько ты знаешь, дорожный чек, который Франклин пытался ввести в действие, ценности не имеет. Никто здесь не возьмется за эту работу, никто, кто знает об этом. Кроме меня.

– И чего ты хочешь?

– Сделай дорожный чек долей Франклина. Дай мне закончить то, что начал Франклин. Я нуждаюсь в стартовом капитале, но он будет далеко не так велик, как то, что предлагаешь ты. В свою очередь я обещаю никогда не вмешиваться в американские операции «Глобал» и в другие тоже.

– Ты говоришь, – медленно сказала Роза, – что в обмен на европейскую территорию для дорожного чека ты отказываешься от всех других претензий на имущество Франклина?

Мишель проглотила комок. «Это ли я действительно имею в виду?»

– Да, – услышала она собственный голос. – Но всю прибыль по чекам я буду оставлять себе. И я могу использовать имя «Глобал».

Розу передернуло при мысли об использовании имени компании. Тем не менее, она ощутила выгоду. Мишель уходит в сторону с ее дороги.

– И какой капитал ты имеешь в виду?

– Два миллиона долларов.

– Два миллиона и использование имени «Глобал»? – Роза засмеялась. – С таким же успехом можно просить Луну и звезды.

– Хотя ты и не веришь, я не виновата в отказах банков Франклину, – тихо сказала Мишель. – Я хотела успеха, Роза. Я была такой же частью «Глобал», как и он. Я заслужила право использовать имя.

– В той степени, в какой это отвечает моим интересам!

Мишель взяла свою сумочку.

– Значит, нам больше не о чем говорить. Пусть твои юристы пришлют мне остальные бумаги, касающиеся оценки имущества Франклина.

Роза напряженно думала. После смерти Франклина, ожидая пока британское правосудие позволит ей привезти тело домой, она звонила директорам банков, с которыми имел дело Франклин. Все выражали соболезнование, но когда дело доходило до объяснения причин отказа, каждый молчал как стена.

Мишель была права. Чеки провалились в Англии. Но если это так, где она намерена их продавать? На континенте? «Глобал» там представляли очень слабо. Поэтому что реально теряет Роза, позволяя ей использовать имя компании?

– Мишель, – окликнула Роза. – Может быть, это возможно.

«Если она возьмет на себя донкихотскую задачу попытаться заставить дорожный чек заработать, она неизбежно провалит дело. Когда это случится, ни она, ни ее ребенок – уже не будут никогда больше иметь никаких претензий к «Глобал». Напротив, когда она будет беспомощно барахтаться, все увидят, что я имею превосходство. И я верну европейскую территорию по статье о реверсии, то есть обратный переход имущественных прав к первоначальному собственнику».

– Я слушаю, Роза, – тихо сказала Мишель.

– Какой срок для ссуды тебе кажется приемлемым?

– Три года.

– Нет, это слишком много. Я на этом очень много потеряю. Максимальное, что я могу предоставить – это миллион долларов, который должен быть возмещен за 12 месяцев.

Мишель закусила губу. Все ее подсчеты и проекты показывали, что миллион – минимум, в котором она нуждается. Но года для возмещения может оказаться недостаточно.

– Восемнадцать месяцев, – подсчитала Мишель, решая. – Но мне понадобится печатная форма дорожного чека и образец корректуры.

Роза ожидала этого.

– А мне нужна будет плата за использование тобой имени «Глобал». Скажем, пятнадцать процентов?

Мишель потрясла головой.

– По стандартам – семь процентов, Роза. Ты же знаешь это не хуже меня.

– Очень хорошо. Но в этом случае, я настаиваю, чтобы «Глобал» получила процент с оптовых продаж. Ссуду ты можешь выплатить из чистого дохода.

Мишель почувствовала, будто натолкнулась на стену. Условия, предложенные Розой, не оставляли ей никакого запаса на ошибку, ничего, к чему можно было бы обратиться в крайней нужде.

– Хорошо, – согласилась она. – «Глобал» получает оптовые выплаты.

– Тогда принято. Наверное, ты позвонишь своим юристам, чтобы сказать, что мы заключили соглашение.

– Позвоню, когда увижу документы. Роза улыбнулась.

– Даю тебе слово, что контракт будет отражать точно то, что мы решили. И ты понимаешь, секретность условий остается.

Мишель кивнула. Она собиралась уходить, когда ее лицо исказилось болью.

– У тебя все в порядке? – быстро спросила Роза. Мишель провела рукой по животу.

– Все прекрасно… Ребенок толкается. Если ты не возражаешь, я пойду домой, я очень устала…

– Конечно.

Но почувствовав своего нерожденного ребенка, Мишель подумала:

«Радость моя, что я потеряла и что я делаю? Что с нами будет?»

 

37

С рождением Кассандры в апреле 1921 жизнь Мишель окрасилась в радужные тона. Когда она впервые держала своего ребенка, чувствовала, как он сосет грудь, слышала биение крохотного сердечка, все другие мысли, все тревоги, касающиеся Розы и будущего, отступали. Хотя она была одна и временами ответственность за эту хрупкую новую жизнь ошеломляла ее, Мишель достаточно было только взглянуть в глубину голубых глаз Кассандры, чтобы снова удивиться тому чуду, которое даровано ей.

Как только Мишель восстановила силы, она отправила длинную телеграмму Монку, тщательно подобрав слова при рассказе о Кассандре. Перечитывая ее, Мишель изнемогала от желания наполнить ее страстью и любовью, назвать Монка отцом и рассказать ему, как Кассандра похожа на него, как подходит ей имя, которое они вместе подобрали. Но все это было невозможно. Все еще.

Поскольку надо было устраиваться с Кассандрой, она обратилась в агентство по найму в поисках подходящей нянечки. Побеседовав с десятью претендентками, она наконец остановилась на прекрасной швейцарке, женщине средних лет, чьи рекомендации были безупречны и которая говорила по-французски, по-английски и по-немецки. Мишель внимательно наблюдала, как фрейлейн Штайнмец взяла на руки Кассандру в первый раз. Кассандра серьезно посмотрела на женщину, потом со вздохом прижалась к ней и уснула. Это была лучшая из рекомендаций.

Первые шесть месяцев, как бы она ни была занята, Мишель всегда проводила по крайней мере несколько часов в день с дочерью. Она возила ее в коляске по Люксембургскому саду, так что Кассандра могла видеть зеленые деревья и цветочные клумбы. В детской она играла с дочерью, пока дочь не уставала, а после, когда девочка засыпала, сидела у ее кроватки, разрабатывая проект дорожного чека. Когда вечер казался слишком длинным или ее глаза чересчур уставали, Мишель пристраивалась к дочери, позволяя ей всунуть маленький пальчик в свой кулак. Это было все, в чем она нуждалась, чтобы найти силу для продолжения дел.

При том, что Мишель находила столько счастья в общении с дочерью, сомнения по поводу ее торопливого соглашения с Розой Джефферсон одолевали ее. Юридические документы прибыли через два месяца после рождения Кассандры, и Мишель должна была посвящать им долгие часы. Нельзя сказать, что Роза не сдержала слова: контракт отражал точно то, о чем приняли решение обе женщины. Мишель приняла банковский чек на миллион долларов, парафировала документы на ссуду, подписала отказ от прав на имущество Франклина. Теперь от прошлого действительно остались только воспоминания, которые не могли помочь ей, когда она оказывалась лицом к лицу с будущим.

Первой реакцией Мишель было установить контакт с Монком. Больше чем когда-либо она нуждалась в силе его любви и присутствии. Она продолжала подолгу беседовать с ним о своих идеях, слушая звук собственного голоса. Мишель сочиняла бесчисленные телеграммы, но в конце концов рвала их. Каждый раз, глядя на Кассандру, она сознавала, что она не может рисковать, вовлекая Монка в то, что она начала сама и должна делать сама. Это только усиливало ее неуверенность и одиночество.

Помощь пришла с неожиданной стороны. Среди гор подарков, полученных для Кассандры, была хорошенькая серебряная чашка для шоколада от Кристофа, герцога Шамбора. В записке герцог упоминал, что он будет в Париже, и просил разрешения позвонить. Мишель была в восторге.

– Простите, что не смог приехать раньше, – сказал Кристоф, потягивая маленькими глотками вино в гостиной Мишель. – Будучи наслышан, как уединенно вы устроились в Париже, не хотел вторгаться в ваши владения. – Он помолчал, потом добавил. – Ребенок замечательный, Мишель. Вы очень, очень счастливая.

Мишель была тронута и поймала тоску в его голосе.

– Что слышно от Патриции? Кристоф улыбнулся и покачал головой.

– У нас была любовная интрижка и, похоже, кончилась.

Его тон не располагал к дальнейшим расспросам, поэтому Мишель сменила тему разговора. Вместо этого они заговорили о соглашении с Розой.

– Вы заключили очень хорошую сделку, – заметил Кристоф.

– Кроме того, что я не знаю, с чего начать.

– Я думаю, у меня как раз есть ответ.

Кристоф углубился в описание Международной выставки, которая должна состояться в Париже следующей весной. Тысячи бизнесменов и предпринимателей со всего мира посетят ее.

– Это будет отличная витрина для вашего дорожного чека, – заключил он.

– Как продавать то, чего у меня еще даже нет?

– Вот что, Мишель. Думайте над решениями, а не над проблемами. Чтобы начать, надо искать контакты.

Мишель была готова протестовать, но передумала.

– О чем вы думаете?

– Завтра я даю маленький обед. Я был бы в восторге пригласить вас.

На следующий день Мишель испытывала терпение фрейлейн Штайнмец, репетируя, что может быть сделано ею неправильно в этот вечер. В последний момент, когда машина Кристофа и его водитель ждали на улице, Мишель расплакалась и ехать отказалась.

– Мадам, – сказала швейцарская нянечка, – если не уйдете вы, – уйду я.

Через час после прибытия в парижскую резиденцию Кристофа в фешенебельном 16-м муниципальном округе, Мишель забыла о своих опасениях. Сливки общества проходили через его двери, и герцог Шамбор был рад представить ее своим гостям, так что Мишель обсуждала жизнь в Лондоне с американским посланником, слушала интерпретации Жана Кокто о новых направлениях во французском театре и высказывания Коко Шанель о веяниях моды. Наиболее интересная часть вечера началась, когда сели за стол. Мишель обнаружила, что сидит между Эмилем Ротшильдом и Пьером Лазаром, чрезвычайно богатыми и влиятельными банкирами, которые руководили двумя наиболее известными во Франции финансовыми институтами.

– Кристоф говорил, что у вас лицензия на использование дорожного чека «Глобал» в Европе, – пробормотал Эмиль Ротшильд в свой раковый суп. – Пожалуй, мы могли бы обсудить возможность совместной деятельности.

Не успела Мишель ответить, Пьер Лазар прошептал тихо:

– Дорожный чек, мадам, – это поручено какому-нибудь институту?

Мишель крутила головой. Позже, вечером, она договорилась о встрече с обоими, чтобы побеседовать о своих планах.

– Я не могу поверить, что они так заинтересовались! – воскликнула она Кристофу, когда гости разошлись.

Кристоф улыбнулся, наполняя вновь фужеры.

– Это только начало, моя дорогая Мишель!

Это было обещающее начало, но переговоры, которые велись весной и летом, вновь заставили Мишель поверить, что банкиры – самые осторожные и подозрительные люди на земле. Лишь накануне Рождества 1921 года ей удалось подписать соглашение с Ротшильдом и Лазаром. Даже учитывая то, что она вела переговоры тщательно, обговаривая все детали, расход времени был огромен.

Когда контракты были подписаны, Мишель рыскала по Парижу, пока не нашла то, что показалось ей подходящим помещением для офиса: строение, примыкающее к элегантному отелю «Ланкастер» на улице Де Берри. Рента была ошеломляющая, но Мишель подписала аренду, утешая себя мыслью, что хороший адрес отражает качество продукции, которую она хочет продавать.

Как только печатные формы дорожных чеков прибыли из Нью-Йорка, Мишель встретилась с директорами Банка Франции. Национальный банк согласился рекламировать ее документ, а также печатать чек. Поскольку по закону банк имел монополию на такие услуги, вознаграждение ему заставило бы покраснеть самого ненасытного ростовщика.

Следующим встал вопрос о персонале. Мишель провела несколько недель, ища претендентов и беседуя с ними, прежде чем поняла, что банковские клерки, привыкшие иметь дело с обычной валютой, не могут понять, что такое дорожный чек вообще. Мишель наняла наиболее обещающих, и в ее мало меблированных офисах началась серия курсов, где нанятым работникам предстояло понять, с чем они будут иметь дело. В результате Мишель потеряла половину персонала, люди просто ушли, убежденные, что их будущий наниматель похож на капитана «Титаника»: обречен на гибель.

К концу года Мишель начала просыпаться по утрам с уже привычным ощущением – паники. Менее чем за год она потратила треть миллиона долларов. Растущие расходы, такие как рента, гонорар банкирам и юристам, зарплата основного персонала и собственные домашние нужды были постоянными статьями расходов ее ресурсов. Заглядывая вперед, она видела, что сотни тысяч долларов придется потратить на рекламу, чтобы привлечь общественное внимание. К тому времени ей удалось продать единственный чек.

Что вернуло Мишель к фатальному изъяну операции: не имеющий опыта равнодушный персонал, чья грубость, медлительность и плохо скрываемое неуважение стали частью его природы. Сколько ни пыталась Мишель объяснить, что продажа дорожных чеков – это сервис, что учтивость, внимательность, чуткое отношение абсолютно необходимы, ее большей частью не слушали.

– Если я не найду нужных людей, мне придется все бросить, – сказала она Кристофу как-то поздно вечером, когда они смотрели на проливной холодный январский дождь, превращавший Париж в призрачный город.

– Возможно, выход в том, чтобы найти тех, кто уже знает о компании, – предположил Кристоф.

Сначала Мишель была озадачена этим ответом, потом ей стало ясно, что герцог схватил существо дела.

– Вы имеете в виду, что надо попытаться переманить сотрудников, работающих на европейских фрахтовых операциях «Глобал»? Кристоф, это было бы браконьерство! Кристоф пожал плечами.

– Из того, что вы сказали мне об условиях вашего контракта с Розой, нет ничего, что могло бы остановить вас.

На более серьезной ноте он добавил:

– Мишель, я сталкивался с браконьерами. Профессионалов я оставляю инспекторам. Но я бы никогда не отрицал за голодным человеком права застрелить зайца или поймать рыбу. Кроме того, на карту поставлена ваша мечта и, что еще важнее, само выживание – ваше и Кассандры.

Идея была соблазнительной. Но чем более она привлекала Мишель, тем более явно возникали проблемы.

– Если я попытаюсь делать что-нибудь подобное, Розу хватит удар. Кроме того, в большинстве офисов сотрудники – не только менеджеры, но также секретари и клерки. И как я поняла, мужчин, особенно французов, смущает такая проблема, как работа на женщину.

– Кто сказал, что они должны быть мужчинами? – невинно спросил Кристоф. – Приглядитесь внимательнее к тому, как работают отраслевые офисы «Глобал». Вас ожидает сюрприз, и не один.

Мишель абсолютно не понимала, к чему клонит Кристоф. Она думала, что знает операции «Глобал» насквозь. Тем не менее, намек она приняла и начала осторожное исследование Европейского фрахтового бизнеса компании. То, что она открыла, потрясло ее.

Транспортные агенты, исключительно мужчины, свои операции превращали в семейный бизнес. Хотя Роза вела жесткую политику против найма женщин, Мишель узнала, что жены и дочери знают столько же о ежедневных делах транспортной конторы, как и их мужья и отцы. И все же, когда мужчина умирал, никому не приходило в голову разрешить этим женщинам делать то, с чем они справились бы лучшим образом. Место просто передавалось другому мужчине. Когда Мишель рассказала о том, что узнала, она потребовала объяснить, почему он подтолкнул ее в этом направлении.

– Потому что многие из вдов, имея маленькую пенсию или не имея ее вовсе, пытаются устроиться хотя бы прислугой. Некоторые работают на меня. Вот где я слышал обо всем этом.

Он внимательно посмотрел на Мишель.

– Что вы думаете делать теперь? Мишель слабо улыбнулась:

– Смотрите!

Мишель составила список вдов, чьи мужья работали на «Глобал» и весной отправилась в поездку по стране, знакомясь с ними. Для многих женщин предложение Мишель было настолько хорошим, что они не могли поверить. Она хотела, чтобы они и их дочери, если они были соответствующего возраста и имели склонность, приехали в Париж, где Мишель подготовит из них специалистов по дорожному чеку. На период обучения они будут размещены с необходимыми удобствами, получат пособие на еду и другие расходы. Если в конце обучения Мишель будет удовлетворена их результатами, им будет предложена постоянная работа.

Мишель тщательно отбирала претендентов. Стоимость приглашения и содержания их в Париже была огромной, и она знала, что другого шанса не будет. Она связала все свои надежды с женщинами, прожившими свои жизни в тени мужей. Если ей удастся заставить их поверить в себя и свои способности, она была уверена, они и отплатят ей добросовестной работой и признательностью. Но если по какой-нибудь причине – несовместимости, ностальгии или просто недостаточной квалификации – большинство из этих женщин уйдет, ее мечты рухнут вместе с ними. Больше чем деньги, время работало против Мишель: каждый день, когда дорожный чек бездействовал, приближал к сроку выплаты. И Роза Джефферсон, Мишель это знала, не помилует ее.

Двенадцать из восемнадцати месяцев прошли, когда почти половина персонала Мишель прошла два долгих месяца обучения. Под сводами Банка Франции дорожные чеки, стоимостью в миллионы долларов, ожидали отправки на улицу Де Берри, и то, во что они обходились Мишель, росло с каждым днем. Тем временем Париж прихорашивался, готовясь к Международной выставке. По всему городу статуи и здания чистились и полировались, репетировались парады, планировались темы вечеров. По всей Европе говорили, что готовится главный праздник десятилетия.

– Вы знаете, сколько они берут за место в залах Выставки? Я разорилась бы до последнего су, если бы приобрела там место.

Мишель и Кристоф завтракали в маленьком придорожном кафе за углом ее офиса. Мишель подняла лицо к солнцу и закрыла глаза. Глядя через стакан, Кристоф вдруг осознал, как устала Мишель. Хотя она рассказывала ему о Монке Мак-Куине, и Кристоф понял, для чего она это говорит, он все еще звонил ей по крайней мере раз в неделю узнать, как она поживает. Довольно часто Мишель бывала на улице Де Берри поздно вечером, углубившись в схемы и цифры, пытаясь найти пути растянуть истощающиеся ресурсы. Когда он изредка предлагал ей вместе пообедать, Мишель настаивала на том, чтобы обедать дома. Когда первый раз это случилось, Кристоф понял, почему дома. Пока варился обед, Мишель исчезла в детской и не выходила, пока пища не была почти готова. Так дороги ей были моменты общения с дочерью.

Мишель открыла глаза и увидела, что Кристоф следит за ней.

– Простите, я плохой компаньон в эти дни.

Она посмотрела на свои руки в тонких голубых венах под бледной кожей. Хотя она была не склонна признавать это, Мишель знала, что она не заботится о себе. Она сильно похудела и питалась кое-как. Временами она была очень раздражительной. Надо было столько сделать, что в сутках постоянно не хватало часов. Хуже всего было то, что занятость мешала проводить время с Кассандрой, время, которое, Мишель знала, наверстать потом невозможно.

Кристоф видел боль в глазах Мишель.

– Вы почти что там, – мягко подбодрил он ее. – Все в порядке, и Выставка уже на носу.

Мишель легонько стукнула по ободку своего стакана, раздался звон.

– Я боюсь, Кристоф. В первый раз с тех пор как я начала все это. Я действительно испугалась.

– Вы потратили бы целое состояние, чтобы купить место для рекламы в газетах и метро, – размышлял он. – Причем в то время, когда внимание людей будет обращено совсем на другое. Высшее качество стоит палатки на Выставке.

– Так или иначе, скоро надо решать, – сказала Мишель. – Фактически завтра.

Она наклонилась и поцеловала его в щеку.

– Спасибо, друг мой. Я не знаю, что бы я делала без вас!

– Отваги, Мишель. Всегда будь отважной.

Было за полночь, когда Мишель вернулась в Сент-Луи. Дома было темно и тихо и, как всегда, Мишель первым делом пошла в детскую. К ее великому удивлению Кассандра еще не спала, терзая своих игрушечных зверей. Кассандра радостно заворковала, когда Мишель взяла ее на руки и, мягко качая, ходила по квартире. Не вполне понимая, что делает, она рассказывала девочке о Выставке, обо всем хорошем, что могло прийти вместе с ней, а также об ужасном риске. С одной стороны – это прекрасная возможность, с другой – если сейчас сделать не удастся – другого шанса не будет.

– Вот так, моя дорогая – что мне делать? – спросила Мишель, заглянув в спокойные, синие глаза Кассандры.

Кассандра счастливо улыбнулась, пошевелила крошечными пальчиками, потом вздохнула и безмятежно задремала. Мишель не могла сдержать смех.

– Конечно. Я такая глупая.

На следующий день она подписала аренду места на Выставке и вышла в поисках шарика с горячим воздухом. Раз уж она собралась потратить столько денег, надо предстать во всем блеске.

В Нью-Йорке Хью О'Нил постучал в дверь к Розе Джефферсон.

– Вам, наверное, это будет интересно.

Роза взглянула на него с любопытством и взяла письмо. Оно было от генерального менеджера «Глобал» в Париже, полное победных песен о том, как он прекрасно организовал презентацию компании на Международной выставке.

– Самое интересное в конце.

Роза посмотрела несколько абзацев и усмехнулась.

– Ну, ну, Мишель решила играть в большой пул. Роза вынула файл корреспонденции от французского менеджера, взглянула на цифры, потом приплюсовала приблизительную стоимость ренты Мишель за выставку.

– У нее не остается права на ошибку, правда?

Хью О'Нилу показалось, что он уловил нотку сожаления в голосе Розы. Не может быть, – сказал он себе, Роза ввязалась в это дело, потому что преимущества в ее пользу были огромны. Сейчас она, кажется, была в двух шагах от возвращения всего, что она отдала Мишель.

Как бы прочитав его мысли, Роза сказала:

– Еще не все, Хью. Что бы ни случилось, я должна признать, что сообразительностью Мишель наделена. На ее месте, я не знаю, стала бы я так рисковать.

Роза помолчала.

– Сколько осталось до дня выплаты?

– Чуть больше пяти месяцев. Роза покачала головой.

– На бумаге, во всяком случае. Держи меня в курсе, Хью.

– Это чудо! – сказала Мишель, оглядываясь вокруг.

Вдоль Елисейских полей выросли впечатляющие павильоны из стекла и бетона – для тысяч экспонатов, присланных со всех концов света в столицу Франции. Тут были бриллианты из Южной Африки, экзотические растения из Бразилии, новейшее промышленное оборудование из Соединенных Штатов, шелкопрядильные станки из Таиланда, огромные декоративные чаши из Индии и скульптуры из слоновой кости из африканских колоний.

– Если бы что-нибудь подобное происходило каждый год, мир понял бы, что лучше торговать, чем воевать, – заметил Кристоф.

Мишель согласилась. Когда она бродила между палаток и выставочных залов, она видела миниатюрный шарик с горячим воздухом, взмывший в небо над центром самого большого павильона. На нем было написано: «Дорожные чеки «Глобал» – единая валюта для всех!» Мишель быстро пошла по направлению к своей палатке, подойдя к двум жандармам, которые приветствовали ее.

– Зачем они тебе нужны? – спросил Кристоф. Мишель указала на продавцов за кассовыми столиками. Денежные ящики были переполнены различной европейской валютой, а очередь покупателей растянулась почти до следующего павильона.

– Но это же выставка! – возразил Кристоф. – Не базар.

– Да? – ответила Мишель, подняв бровь. – Дорогой мой, в правилах нет пункта, запрещающего участникам продавать что-то, а не только демонстрировать. Кристоф огляделся.

– Но никто больше так не делает.

– Не делают потому, что не могут, – парировала Мишель. – Большинство из участников Выставки либо не думали об этом, либо считали это невозможным. По крайней мере таким путем я возвращаю выплаченную ренту.

Кристоф снова посмотрел на очередь покупателей.

– И много получается?

– Достаточно сказать, что ящики опустошаем три раза в день.

– Подходяще. Простите за нескромность. Если дело идет, надо печатать больше чеков.

Мишель слегка улыбнулась. Кристоф не был посвящен в число чеков, заказанных ей Ротшильдом и Лазаром.

Проценты сводили прибыль Мишель к чистому минимуму. Выставка заканчивалась к концу месяца. Мишель уже подсчитала, что, даже если продажа будет идти хорошо, полмиллиона долларов надо будет отдать Розе. Меньше чем за четыре месяца надо где-то взять недостающее.

Хотя она проводила долгие часы на Выставке, встречаясь с деловыми людьми со всего земного шара, на этом ее работа не кончалась.

Двигаясь от павильона к павильону, она наблюдала, на что люди тратили деньги и как они платили. Большинство, заметила она, покупает подарки для друзей и родственников. За несколько дней до окончания работы Выставки покупка достигла апогея.

«Плохо, что они не берут в качестве сувениров дорожные чеки».

Мишель застыла.

«А почему не берут? Потому что им никто не предложил!»

Мишель поехала домой и стала рыться в записках.

Период, последовавший за первой мировой войной ознаменовался мощной эмиграционной волной из Европы в Америку. Из записей «Глобал» Мишель узнала, что большинство иммигрантов прибывало, имея только валюту своих стран. Поскольку лишь несколько банков принимали лиры, драхмы и франки, вновь прибывшие были легкой добычей для спекулянтов, которые продавали им американские доллары по курсу, установленному ими. Мишель не сомневалась, что эта практика процветала и сейчас.

Когда выставка закрылась, Мишель распространила по всему Парижу информацию о том, что «Глобал» продает дорожные чеки (которыми можно расплачиваться как долларами) за любую европейскую валюту – курсом на 2 % выше, чем на Парижской бирже. В течение недели офис на улице Де Берри был засыпан заказами. Франки, которые лежали под матрацами на протяжении поколений, магическим образом вышли на поверхность и были с радостью конвертированы в дорожные чеки. Когда весть разнеслась, Мишель открыла еще два офиса в городе и держала персонал по 10 часов в день на продаже чеков, которыми посетители и иммигранты могли расплачиваться в любом из тысячи офисов «Глобал» или в корреспондентских банках на всей территории Соединенных Штатов.

– Я думаю, Роза Джефферсон не предвидела такого потока, – отметил как-то Кристоф за ужином.

– Это плохо, – откликнулась Мишель. – Потому что при определенных обстоятельствах «Глобал» едва ли может отказаться принимать собственную валюту!

– Я думаю, это надо отпраздновать, – сказал Кристоф.

– Нет, не сейчас, – откликнулась Мишель. – Пока не будет целиком выплачен долг.

Кристоф хотел кое-что сказать, но вовремя сдержал себя. Не надо напоминать ей, что до выплаты долга осталось менее тридцати дней.

Вечером 13 ноября Мишель лично посетила каждую из точек и проверила депозиты.

– Утром первым делом удостоверьтесь, что деньги в банке, – инструктировала она менеджеров.

Они были растеряны. Депозиты всегда были первопорядковым делом в бизнесе.

На следующее утро в десять часов Мишель появилась в офисах Эмиля Ротшильда.

– Ах, как хорошо встречать новый день, – сказал банкир, приветствуя ее. – Всегда рад вас видеть, Мишель.

– Вы еще можете изменить свое мнение, узнав, зачем я пришла.

– Для вас, Мишель, – что угодно.

– Очень хорошо, Эмиль, но не говорите, что я вас не предупредила.

Когда Мишель рассказала банкиру, что ей нужно, он побледнел.

– Но, Мишель, это невозможно!

– Проверьте ваши записи, Эмиль, – тихо ответила Мишель. – И не забудьте включить сегодняшние депозиты.

Банкир вызвал своего главного бухгалтера, который через несколько минут появился, неся гроссбух. Ротшильд послюнявил кончики пальцев и стал листать страницы.

– Боже мой!

– Я хочу, чтобы все это было переведено телеграфом как можно скорее на счет «Морган Банка» в Нью-Йорк.

– Все? А на что вы будете жить…

– Эмиль, пожалуйста!

Банкир внимательно посмотрел на нее.

– Очень хорошо, – сказал он и дал распоряжения бухгалтеру. – Могу я предложить вам кофе? – спросил он.

– Я думаю, надо чего-нибудь покрепче.

В восемь часов тем же утром по нью-йоркскому времени Эрик Голлант приехал к Розе в Толбот-хауз.

– Вот неожиданное удовольствие, – тепло сказала Роза. – Что ты встал так рано?

– Звонок Моргана по круглосуточному кабелю, – ответил Голлант. Он протянул Розе листок с несколькими цифрами. – Вот цифры, которые он мне процитировал. Ты можешь понять, почему кто-то вдруг прислал нам миллион с лишним долларов?

Озадаченная, Роза проверила цифры.

– У меня нет ни малейшего… Потом она вспомнила дату.

– Деньги из Парижа?

– Согласно Моргану, они пришли от Ротшильда. Роза и Эрик пристально смотрели друг на друга, приходя одновременно к неизбежному выводу.

– Не может быть, – прошептал Эрик.

– Ты, черт побери, прав – не может быть, – сказала Роза. Бумаги выскользнули из ее рук. – Ты можешь поверить этому? Мишель действительно справилась. Она выплатила долг.

Эрик видел, как лицо Розы потемнело от ярости. Он приготовился к худшему.

– Она сделала это! – крикнула Роза и начала хохотать. – Ох, и покажет она нам!

 

38

В ноябре 1924 года Эмиль Ротшильд, Пьер Лазар и Мишель давали праздничный обед в известной «Тур д'Аржен». Еда состояла из ресторанного ассортимента: утка, приготовленная в пяти видах.

– Приветствую мадам Джефферсон, – сказал Лазар, – которая, перефразируя американского государственного мужа, положила дорожный чек в карман каждого европейского путешественника, вне зависимости от его состояния!

Мишель приняла тост с достоинством. Восемнадцать месяцев, которые прошли с тех пор, как она выплатила долг, были почти такими же беспокойными и изматывающими, как предшествующие. Выскребя все до последнего сантима, чтобы уложиться в сроки, Мишель осталась совсем без денег. Ротшильд и Лазар что-то комбинировали с кредитом для нее, но Мишель не захотела связываться с этим. Она постигла одно из главных правил – никогда не давать никому, даже дружественному банкиру, точки опоры в своем бизнесе. Мишель видела, как становились банкротами люди, ранее владевшие огромным состоянием, потому что не могли выплатить, казалось бы, незначительный долг.

Вскоре после окончания Выставки Мишель увеличила рабочее время на своих пунктах, она работала по субботам и праздникам, а доходы тратила на рекламу. За шесть месяцев ее запасы достигли рекордного уровня.

Французская деловая пресса начала брать у нее интервью, обыгрывая как ее героизм во время войны, так и связь с одной из наиболее известных в Америке финансовых фамилий.

Мишель не могла удержаться от улыбки при последнем намеке. С момента выплаты долга она слышала Розу только один раз. Верная своему слову, Роза обеспечила документы, дающие право Мишель на исключительный контроль дорожного чека «Глобал» в Европе. К ним прилагалось короткое поздравление. Здесь проявился характер Розы. Она рисковала и проиграла, приняв поражение по возможности с достоинством.

С другой стороны, письма Монка были для Мишель одновременно радостью и утешением. Ее успехи, – писал он, – предмет обсуждения на Уолл-стрит, и в каждой фразе Мишель чувствовала гордость за ее достижения. Но как бы ему ни хотелось быть с ней, чтобы разделить ее триумф, Монк не мог приехать сейчас во Францию. Он что-то переустраивал в своем журнале «Кью», так что скоро журнал сможет выходить без него, и он будет свободен. Для Мишель этот день не мог наступить достаточно скоро. Чтобы быть готовой к нему, она должна была уладить свои дела. В феврале, когда истек срок аренды, она купила здание на улице Де Берри, утроила персонал и свела всю организацию под одну крышу.

– Какая у вас следующая цель? – спрашивал Эмиль Ротшильд между блюдами.

Мишель смотрела через окно на огни речных трамваев, которые курсировали по Сене, перевозя гуляк – любителей мелодий маленьких оркестров.

– Думаю о расширении деятельности.

Пьер Лазар издал типично галльский звук, который говорил о человеческой глупости больше, чем можно передать в нескольких томах.

– Правда, Мишель. У тебя такой блестящий старт. Зачем этот ненужный риск?

– Может быть, это и не будет риском. Не будет, если бы вы взялись помочь мне.

Оба финансиста яростно атаковали утку.

– Сумасшедшая, – пробормотал Пьер Лазар.

– Трудное дело – расширяться, – согласился Ротшильд. – Слишком много неопределенности.

Мишель подняла свой бокал и засмеялась:

– Вы оба всегда такие мрачные, когда собираетесь делать деньги?

Мишель пустилась в объяснения.

– Что я дальше сделаю – с вашей помощью, джентльмены, я сделаю Париж европейской столицей туризма. Каждый американец знает улицу Де Берри. Обычно это его первая остановка. Надеюсь, что так и будет, но я хочу расширить службы «Глобал». Например, в следующие несколько месяцев я установлю столы, где наши клиенты смогут получать свою почту и отправлять обратно. Таким образом они будут нас рекламировать.

Мишель замолчала, когда принесли следующее блюдо.

– Я только что подсчитала последние цифры – сколько долларов потратили американцы прошлым летом в Париже, а также в целом по Европе. Это, джентльмены, более пятидесяти миллионов долларов.

Мишель позволила вдуматься в ее слова, заметив, что оба банкира потеряли интерес к своим уткам.

– Пятьдесят миллионов долларов, – повторила она. – Откуда приходят эти деньги? Только два процента их идет через оформление кредита, которым состоятельные путешественники все еще пользуются. Для них все это правильно и хорошо. Но не все пользуются услугами банкиров вроде Моргана или Харджеса. Основная масса торговли идет через людей, с которыми банкиры дела не имеют: это студенты и средний класс.

Ротшильд взглянул изумленно:

– Студенты?

– Не отважишься ли повернуться к ним, Эмиль, – пожурила она. – Десятки тысяч студентов приезжают в Европу ежегодно. Это становится обычным ритуалом. И многие из них работают, чтобы приехать сюда, нанимаясь обслугой на пароход, чтобы оплатить дорогу. Что касается среднего класса, он только открывает, что такое торговая Европа.

– И какой род расширения ты ищешь в Париже? – спросил Ротшильд.

– Не в Париже.

Финансисты смотрели на нее безучастно.

– В Европе, – сказала Мишель. – Я хочу воспроизвести то, что мы сделали в Париже – в Бордо, Ницце и Ривьере. В то же время я хочу основать нечто похожее на то, что есть на улице Де Берри, в каждой европейской столице.

Глаза Мишель блестели от возбуждения.

– И вот поэтому я нуждаюсь в вас. Переговоры с германскими, швейцарскими, итальянскими и испанскими банками займут у меня месяцы. Ценное время будет потеряно, не говоря о стоимости операций. Однако, если бы ваши банки дали свою санкцию, мы могли бы рассчитывать на быстрые решения.

Лазар смотрел на Ротшильда, и Мишель почти видела поток слов, идущих между ними. Оба банкира имели филиалы в европейских столицах. Оба имели власть и престиж, чтобы усадить других за стол переговоров.

– Какой род финансового соглашения ты имеешь в виду? – осторожно спросил Ротшильд.

– Я предполагаю, что во Франции ваш процент остается тем же, – сказала Мишель. – Однако, когда дело касается Европы в целом, мы выработаем ориентировочные гонорары: вы приводите банки за стол переговоров, я с ними работаю. Если соглашение подписано, вы забираете свою долю.

– Мишель, Мишель, – возразил Пьер Лазар. – Если мы собираемся стать партнерами, мы должны участвовать в прибылях.

– Партнеры участвуют в прибылях в том случае, если они делят риск, – жестко сказала Мишель. – В данном случае риск целиком мой. Я не прошу ссуды, чтобы вести операции или подписывать дорожный чек. В чем я нуждаюсь – это в ваших связях и компетенции.

Мишель имела достаточно дел с обоими, чтобы понимать остроту их видения. Каждый имел огромную прибыль для своего банка из-за нескольких пенни, которые она выплачивала за каждый чек «Глобал», купленный или проданный через их институты. Умножить эти суммы на шесть или семь стран, три сотни банков – и цифры становятся поражающими воображение. Банкиры, – думала она, – не сдадут Европу без боя.

– Я думаю, мы можем разработать пониженные комиссионные для остальной Европы, – задумчиво сказал Ротшильд. – В конце концов твои соглашения с иностранными банками будут опираться на то, что мы приготовили.

– Чепуха!

Мишель обернулась на звук знакомого голоса. Монк Мак-Куин возвышался над ней, опираясь обеими руками на спинку ее стула, агрессивно наклонившись к партнерам. Все, что она смогла – это не прыгнуть через стул, чтобы обнять его.

Монк представился, хотя Ротшильд и Лазар знали его по репутации. Что касается Мишель, он поклонился и держал ее руку в своих дольше, чем диктуют приличия.

– Джентльмены, я не могу помочь, но я нечаянно услышал ваш разговор, и хотя я не из тех, кто вытягивает ковер из-под честных бизнесменов, я могу сказать вам, я нашел предложения миссис Джефферсон очень разумными. Настолько разумными, что, если вы решите отклонить их, я лично приду с ними к Моргану. Я уверяю вас, он не упустит шанс сделать деньги, просто сведя своих друзей в одной комнате.

– Мсье Мак-Куин, – вкрадчиво сказал Лазар, – мы естественно знаем о вашей репутации как издателя. Но позвольте заметить, что финансовые интересы, о которых мы говорим, могут превосходить даже ваши способности к оценке.

Монк отклонился назад и пожал плечами.

– Мы говорим о платежах не больше чем двести тысяч долларов. Морган возьмет меньше, потому что он уже сказал своим людям, что он хочет иметь дело с дорожными чеками.

Головы повернулись к Мишель.

– Это правда, Мишель? – спросил Эмиль Ротшильд.

– Да, – спокойно ответила Мишель, помертвев от хитрости Монка. – Однако я не вижу повода поднимать вопрос.

Монк небрежно протянул Пьеру Лазару копию журнала «Кью».

– Корректура следующего номера. Интервью с Морганом на первой странице.

– Очевидно, это проливает новый свет на предмет, – сказал Лазар, протягивая копию соседу. – При всем уважении к Моргану, Мишель, я думаю, что мы втроем установили отношения, которые надо продолжить.

– Я рада слышать это, Пьер.

Мишель искренне радовалась, но все в ней обмерло, когда она узнала, откуда прибыл Монк. Это был ответ на сон, который она видела каждую ночь.

После того как Эмиль Ротшильд прочитал листок, он вызвал официанта и заказал из легендарного винного погреба ресторана лучшую бутылку шампанского.

– Я думаю, это будет уместно, – сказал он важно. – В конце концов, прийти к отвечающей интересам сторон цифре – это простая формальность.

– Джентльмены, я не могу быть более согласной, – сказала Мишель.

Когда вино было налито, она подняла стакан.

– За новые горизонты…

Потом она посмотрела на Монка.

– И старых друзей, с которыми идти к этим горизонтам!

– Когда ты прибыл сюда?

Они стояли перед балконом в спальне Мишель, глядя друг на друга и боясь друг к другу притронуться.

– Я все еще не верю, – прошептала Мишель. Она протянула руку и погладила его щеку.

– Верь, – сказал Монк и наклонился, чтобы поцеловать ее. Когда губы коснулись ее затылка, мурашки пробежали по телу Мишель.

– Господи, я забыла, как это бывает, – выдохнула она.

Мишель отступила и медленно расстегнула пуговицы и крючки платья, оно упало на пол. Она стряхнула с себя шелковую нижнюю юбку, потом протянула руку, взяла руку Монка и положила ее на свою грудь.

– Я не позволю тебе уехать снова, – сказала она.

– Я не собираюсь уезжать, – хрипло ответил он. Мишель вздохнула и обвила руками его шею, ведя его рот между своих грудей. Их любовь была нежной, каждый был едва способен поверить, что другой – реален.

Потом, когда он все еще был внутри нее, Монк сжал ее лицо в своих ладонях, вытирая ее слезы большими пальцами рук.

– Почему ты плачешь? – прошептал он, вглядываясь в ее глаза.

– Я всегда плачу, разве ты не помнишь? Даже в первый раз…

Мишель стала смотреть в сторону, потому что не могла вынести огорчения в его глазах.

– Я тебя очень люблю. Я всегда буду тебя любить.

Монк мягко выскользнул из кровати, как только рассвело, и на цыпочках прошел в соседнюю комнату. Он отвернул покрывало, чтобы увидеть спящую Кассандру. Долго он стоял так, изумленно глядя на маленькое, совершенное создание, слушая ее ровное дыхание, упиваясь этим видением, с которым ощущал свою непреодолимую связь.

«Я буду здесь с тобой, когда только могу, так часто, как я могу. Я обещаю тебе – никто, никогда не обидит тебя или твою мать».

Когда Монк вошел в кухню, Мишель уже готовила завтрак: кофе, рогалики, масло, джем.

– Она так похожа на тебя, – пробормотал он, целуя ее шею.

– Если она когда-нибудь дорастет до твоих размеров, мы ее не прокормим.

Они рассмеялись вместе, и это был самый сладкий звук, который Монк когда-либо слышал.

– Ты помнишь, что ты сказал прошлым вечером, – спросила Мишель. – О том, что сможешь остаться?

– Конечно. Журнал прекрасно делают без меня. Может быть, понадобится съездить, чтобы не выпускать из рук. Но я не останусь без тебя и Кассандры. Ты не знаешь, что это значит для меня.

Мишель положила свою руку на его.

– Как там Роза? Что, если она знает? Все, чего мы так боялись…

– Почти четыре года прошло, Мишель. Твое вдовство должно кончиться. Никто не имеет никаких оснований думать, что Кассандра – не дочь Франклина. О нашей прошлой любви никто не подозревает.

Он изучил ее лицо и кроме радости увидел тень печали.

– Сейчас это лучшее, что мы можем сделать для себя, – сказал Монк. – Бог знает, намного ли это больше того, что мы имели раньше.

Некоторое время они ели молча, потом Мишель фыркнула.

– А ты серьезно ходил к Моргану?

– Держи пари, что ходил. Выражения лиц Ротшильда и Лазара…

Над этим посмеялись тоже, потом Мишель начала расспрашивать его о Нью-Йорке.

– Да все то же – за исключением того, что «Глобал» делает мешки денег из векселей и расширяется во всех направлениях сразу. Прибыль вкладывают в горное дело, бумажные фабрики, пароходные линии – ты сама перечислишь.

– Тогда, я полагаю, она забыла обо мне, – светло сказала Мишель.

Монк потряс головой.

– Ты и твой дорожный чек умерли и похоронены к сегодняшнему дню. Вместо этого ты стала сбежавшим успехом.

– Я вызываю нотку интереса? – дразнила его Мишель.

Выражение лица Монка осталось серьезным.

– Экономика – и там, и здесь – очень неустойчива. Я не полагаюсь на нее. Рынок поражен спекуляцией, в Германии ужасающая инфляция. Когда ситуация взорвется, я не хочу, чтобы ты и Кассандра оказались впутанными в нее.

– То есть ты считаешь, что расширяться не надо? – медленно сказала Мишель.

– Нет. Пусть твои офисы действуют, но долги плати быстро. Чтобы никто не был вправе отнять то, что твое.

Минутку Мишель думала над этим, потом взглянула с мягкой улыбкой.

– Вот почему ты приехал, да? Ты видишь то, чего никто не видит, и хотел предупредить меня.

– Я приехал, потому что я люблю тебя и Кассандру, – сказал Монк, потом, усмехнувшись, добавил: – Мы втроем Европу на уши поставим!

Если Мишель чем-то была озабочена в связи с прибытием Монка в Париж – так это реакцией Кассандры на него. Но беспокоиться было не о чем. Кассандра приняла Монка сразу и без вопросов. Пока Мишель была занята делами бизнеса, Монк, который сохранял связь со своим нью-йоркским офисом и иногда писал о европейских финансовых делах, проводил время с дочерью.

К концу июня квартира на Сент-Луи была закрыта, а пыльная одежда убрана в шкафы. Монк купил огромный мерседес, который мог везти их и багаж. Швейцарская нянечка, гувернантка Кассандры и европейский генеральный менеджер Мишель ехали в машине поменьше.

Первой остановкой была Женева, которую Мишель избрала как базу для швейцарских операций. Они остановились на вилле у озера, и пока Монк учил Кассандру плавать и катал на паруснике на озере Леман, Мишель тщательно проводила свою первую зарубежную операцию. За четыре месяца ее успех вызвал комментарии даже у скептичной швейцарки, которая бранила их за пересмотр потенциального бизнеса, связанного с американскими туристами. Даже обеспеченный золотом швейцарский франк колебался пред мощью доллара. Американцев можно было найти везде – от пешеходных троп в Альпах до малодоступных магазинов цюрихской Бахнофштрассе. Торговцы охотно принимали дорожные чеки «Глобал», которые, получив благословение швейцарского банковского истеблишмента, рассматривались как священные – как местная валюта.

Осень застала семью в Италии, где Мишель хотела основать представительство в Риме, Венеции и Милане. Пока она путешествовала вверх и вниз по Итальянскому сапогу, Монк открывал красоты древнего города для Кассандры. Следующей весной она отпраздновала свой четырехлетний юбилей в венецианской гондоле и играла с крестьянскими детишками на холмах Тоскани.

Зимой неразлучная тройка колесила по южной Европе, начиная от Афин, вдоль островов Эгейского моря, через Средиземное море, по направлению к Испании и Португалии. После того как Мишель завершила свои дела в Мадриде и Лиссабоне, они провели несколько недель в Алгарви. Потом была короткая остановка в Париже, чтобы проверить дела на улице Де Берри, и затем они уехали на север по направлению к Амстердаму, первой остановке годового путешествия, которое должно было завершиться так далеко на севере – в Скандинавии.

– Я никогда не говорил тебе, что моя мать была шведка и я швед, – сказал Монк, когда они стояли у перил моста на пароме, везущем их из Копенгагена в Мальмё.

– Есть много вещей, которые я не знаю о вас, мистер Мак-Куин, – дразнила его Мишель.

Монк обнял ее рукой за плечи.

– У нас много времени, чтобы узнать все, – сказал он. – Все время на свете наше.

С первой минуты, как они прибыли сюда, Мишель полюбила Стокгольм. Как и Париж, это был город, дышащий историей, но вместо грандиозности он излучал тепло и очарование.

– Выглядит будто перед праздником, – отметил Монк, когда они ехали с железнодорожной станции в Гамла Стан, или Старый Город.

По счастливому стечению обстоятельств они прибыли в канун Вальпургиевой ночи, праздника по поводу окончания зимнего солнцестояния. Уложив Кассандру спать, Монк и Мишель смешались с толпой на улице и шли через парки, где горели огромные костры. Повсюду люди пели и танцевали. Монк сгреб Мишель в свои объятия, и все аплодировали. После еды люди садились за ритуальное питье. Маленькую серебряную монету помещали на дно чашки, и сладкий горячий кофе разливался так, чтобы монета скрылась, потом добавлялась водка – столько, чтобы монета опять становилась видимой. Мишель была ошеломлена количеством ликера, которое уходило на каждом круге. Несмотря на вдохновляющие крики жен и друзей, мужчины за столом один за другим исчезали, пока не остался один Монк. Наблюдавшие высказали шумное одобрение, когда он опрокинул последнюю чашку.

– Я не думала, что ты можешь столько пить, – воскликнула Мишель, когда они шли через Норбро Бридж к себе в отель.

– Я человек многих талантов, – важно сказал Монк.

Монк оставил двери открытыми и прошел на каменный балкон их номера, откуда был виден Кунгстрадгарден и вдалеке – Королевский дворец.

– У тебя все в порядке, мой дорогой? – тревожно спросила Мишель, увидев две слезы, катившиеся по щеке Монка.

– Никогда в жизни я не был счастливее, – прошептал он. Он помолчал, потом добавил: – И также никогда не мог сказать тебе вот что.

Сердце Мишель заколотилось. «Он хочет сказать, что он должен уехать!»

– Мишель, ты выйдешь за меня замуж?

Мишель смотрела на него, не в силах поверить услышанному.

– Да, да, да! – закричала она, обвивая руками шею Монка.

Они неистово обнялись, теперь плакали оба.

– Я веду себя как идиот, – сказал Монк, вытирая щеку. – Дай только мне шанс, а?

Мишель наблюдала, как он неровными шагами вошел в номер.

Вдруг раздался треск. Мишель вбежала в спальню и нашла Монка растянувшимся на кровати, которая под ним сломалась; он храпел с блаженной улыбкой на губах.

– О, чудо ты мое, ужасный человек! – шептала она, стягивая с него одежду.

Всю ночь она до зари не спала, переполненная чудесными мыслями. Кассандра будет наконец иметь отца, а она – мужа. Мужа… Только перед тем, как она наконец уснула, она подумала о том, что делать завтра.

Проснувшись следующим утром, Монк ждал, что будет болеть голова. Несмотря на все, что выпил, его голова, однако, была замечательно ясной. Обнаружив отсутствие Мишель, он заглянул во все углы, пока не понял, что он один. Мишель и Кассандра, должно быть, ушли завтракать.

Монк возвращался в спальню, когда появился служащий гостиницы с новым серым костюмом, белой рубашкой и темно-синим галстуком. Он сообщил Монку, что его ждут через час внизу и что он должен помочь ему собраться. Довольный заботой Мишель, Монк хмыкнул и попросил побрить его.

Спустившись вниз, Монк проследовал за служащим через столовую комнату отеля и дальше, на террасу, с видом на воду. Всюду были свежие весенние цветы. Монк вдохнул пряный воздух, заметив небольшой застекленный шкаф с бутылками вина в центре террасы и арфу в сторонке.

– Прекрасное место для свадьбы, – заметил он служащему.

Слова застряли в горле, когда Монк осознал, что он говорил Мишель вчера вечером. Он огляделся в волнении, потом увидел, как она входит через другую дверь, одетая в простое белое платье, украшенное жемчугами, с небольшим букетом в руках. За ней мелькнула Кассандра, тоже одетая в белое, глядя на него с озорной усмешкой. «О, мой Бог».

Монк не успел понять, что происходит, менеджер отеля проводил его по направлению к бельведеру.

– Нет нужды беспокоиться, сэр, – сообщил он. – Кольцо у меня есть. А мадам позаботилась о лицензии.

Монк проглотил комок. Появился ангелоподобный лютеранский пастор, арфист занял свое место, а Мишель встала рядом с ним.

– Ты осознал, что ты сказал вчера вечером, а? – прошептала она.

– Конечно, – быстро ответил Монк.

– Хорошо! Теперь уже не отвертишься!

Женитьба и радость от того, что он наконец рядом с двумя людьми, которые для него дороже всего на свете, были самым большим чудом в жизни Монка. Он, повидавший столько в жизни, вдруг открыл чудеса, о которых и не мечтал. Как только они вернулись в Париж, Монк оформил официальные бумаги, делающие его законным отцом Кассандры.

– Я хочу, чтобы мы рассказали ей правду, – сказала Мишель.

– Расскажем когда-нибудь, – пообещал Монк. – Но единственная причина, побудившая Розу пойти на соглашение с тобой – это то, что ты была жена Франклина, вынашивавшая его наследника. Если Кассандра будет наследовать то, что построила ты, без оспаривания Розой законности этого, то Роза может никогда не узнать, что она – не ребенок Франклина.

– Ты имеешь в виду, что мы можем рассказать все Кассандре только после смерти Розы?

– Это было бы самым надежным, – ответил Монк.

Но таких неприятностей было мало в их новой семейной жизни. Поскольку он не должен был ходить на работу в офис, Монк мог проводить много времени с дочерью. Пока Мишель занималась бизнесом, Монк проверял уроки Кассандры, приглашая новых гувернеров, когда она подрастала. К тому времени, когда ей исполнилось семь лет, Кассандра свободно говорила на английском, французском, итальянском и испанском. Ее ненасытное любопытство иногда сводило Монка с ума, – так, она приходила с ним в редакцию и, старательно напечатав два абзаца истории о русалочке Копенгагена из Ганса Христиана Андерсена, проворно добавляла ее к тексту, подготовленному Монком для журнала «Кью».

Успех дорожного чека был ошеломляющим, и к 1928 году их было продано больше чем на 75 миллионов долларов. Доходы позволили Мишель расплатиться по всем ее европейским векселям, и баланс все возрастал, пока о ней не стали говорить как об одной из состоятельнейших женщин в Европе.

– Только не вкладывай ни дюйма сюда, – посоветовал Монк, сопровождая Мишель в Берлин.

Как деловая женщина, Мишель знала, что ей придется иметь дело с Германией раньше или позже. Но старые воспоминания о войне никогда не отступали совсем.

Дважды за сорок лет немцы оккупировали Францию. Страх и подозрительность были в крови Мишель.

– Когда придет развязка, а это будет очень скоро, начнется отсюда, – пророчествовал Монк.

Он, Мишель и Кассандра завтракали в кафе на Курфюрстендамм, берлинская Пятая авеню.

– Это все из-за проклятого Версальского договора, – сказала Мишель. – После войны мы покорили их, и они никогда не простят нам этого унижения.

Несмотря на ее осторожность, Мишель обнаружила, что немецкие банкиры, преимущественно евреи, к ней расположены, они не только жаждали делать бизнес, но заверяли ее, что этот «маленький капрал», как они называли Гитлера, – просто ничтожество.

– Немцы – цивилизованный народ, – говорил ей финансовый деятель Абрахам Варбург. – Ваши деньги здесь будут так же в безопасности, как где угодно в Европе.

– Меня интересуют не мои деньги, герр Варбург, – ответила Мишель. – Меня интересует, что может случиться с вами, если станет известно, что вы плохо отзываетесь о Гитлере.

Она увидела, что банкир заколебался, потом понизил голос.

– Миссис Мак-Куин, если, не дай Бог, произойдет катастрофа, тогда все, что вы делаете для нас сейчас, в будущем станет еще более ценным.

Мишель не хотела услышать ничего другого. Она сказала Монку, что Варбургу она доверяет и получила его безоговорочную поддержку. К июню 1929 года туристские офисы «Глобал» были открыты в Берлине, Мюнхене, Франкфурте и Гамбурге, и в то лето только клерки за прилавками обрабатывали пять тысяч писем в день; туристы осаждали офисы, чтобы получить весточку из дому. Несмотря на ошеломляющую инфляцию германской марки, дорожные чеки продавались так быстро, что их едва успевали печатать.

– Никому не нужны марки, – замечал Монк. – Они привели в расстройство собственную валюту, чтобы получить столько долларов, сколько смогут.

Мишель, которая работала целыми днями, организовывая операции в Германии, устала.

– Поедем домой, – прошептала она Монку, когда они остались в своем номере в легендарном отеле «Кемпински». – В этой стране нет радости, и хватит Кассандре этой цыганской жизни. Пора в настоящую школу, пора иметь друзей.

– Нью-Йорк или Париж? – спросил Монк, хотя он уже знал ответ.

– Не Нью-Йорк, любимый мой. Пока нет.

 

39

Летняя жара 1930 года побила все рекорды последних пяти-десяти лет. Оцепенение повисло над Манхэттеном как тяжелая, сырая пелена, раздражая и вызывая драки в скобяных магазинах, где покупатели искали электрические вентиляторы.

Гарри Тейлор не нуждался в электрических вентиляторах. В его расположенной на двух этажах квартире на Пятой авеню был кондиционер. Однако ночью режим экономии электроэнергии убивал струю утешительного холодного воздуха, превращая апартаменты в печь. Гарри должен был преодолеть головную боль, прежде чем понял, что его бой Филиппино пытается разбудить его.

– Какого черта тебе надо?

Получился не грозный рык, а так себе, кваканье. Во рту был неприятный привкус виски. Как только он взглянул на свет, боль пронзила череп.

– Вы говорили напомнить, что вам надо быть в «Глобал» ровно в 12 часов, – сказал мальчик на хорошем английском.

Гарри уставился на боя.

– Который час…

– Одиннадцать часов 10 минут.

– О… Выметайся отсюда и приготовь мне душ, одежду приготовь. И что-нибудь холодное!

Гарри посмотрел через плечо на блондинку в своей кровати, мирно посапывающую. Откуда она взялась? И кто вообще она?

Гарри поплелся в ванную и открыл душ. Вода действовала как болеутоляющее средство, и он стоял, закрыв глаза, позволяя ей обмывать его бренное тело. Потом без видимой причины он начал плакать.

Восемь лет тому назад, когда Роза Джефферсон уплыла в Европу разбираться с Мишель, Гарри Тейлор примирился с фактом, что она приняла плохое решение.

Оно должно было окончиться катастрофой. Вместо того, чтобы спокойно откупиться от Мишель, Роза отдала ей все, что, Гарри был уверен, должно было принадлежать ему.

– Не беспокойся, – заверила его Роза. – Когда я верну территорию, я хочу, чтобы ты закончил то, что начал Франклин. Ты построишь «Глобал» в Европе так же, как ты сумел это сделать на западе, я обещаю!

И Гарри поверил ей. Он ушел в работу как одержимый. За два года число офисов «Глобал», продающих векселя, удвоилось. Доходы лились рекой, Роза использовала их, чтобы покупать парки автомобилей, которые развозили бы товары по всей стране, пароходы, которые перевозили бы партии товаров за океан по цене компании по всему миру, что превращало «Глобал» в индустриального гиганта.

И все-таки вознаграждение, обещанное Гарри, так и не реализовалось. Когда Роза узнала, что Мишель подписала соглашение с французскими банкирами, она отказалась обсуждать этот вопрос. Гарри говорил, что Роза, с ее большой финансовой мощью, может откупить Ротшильда и Лазара, пригрозив прекратить бизнес с ними, если они будут поддерживать Мишель.

– Не будь дурнем! – огрызнулась Роза. – Ничего мы сделать не можем, потому что это мы делаем бизнес с ними.

Проходили годы, Гарри Тейлор видел, что его мечта блекнет. Она умерла в тот день, когда Роза получила чек от Мишель на один миллион долларов, оплату ссуды. Несмотря на все свои модные костюмы, прекрасный дом, членство в клубах, Гарри понял, что для Розы он оставался тем, кем был в первый день работы в «Глобал» – просто наемным лицом.

В отчаянии Гарри предложил Розе четыре варианта: каждый раз она жестко отвергала их. Когда он обвинил ее в том, что она считает, что ему достаточно делить с ней кровать, а не ее жизнь – Роза отказала ему от Толбот-хауз.

Те сказанные ею несколько слов ранили Гарри сильнее, чем он вообще считал возможным. В его новом мире связей и богатства Гарри всегда рассматривался как супруг царствующей королевы. Когда Роза стала посещать общество без него, отсутствие Гарри стало поводом сплетен в городских клубах и раздевалках.

– Бедный Гарри! Что он будет делать, когда Роза выбросит его окончательно?

Слыша такие комментарии, Гарри старался делать вид, что ничего не происходит. Ему никогда не приходило в голову, что Роза и «Глобал» могут обойтись без него. Чувствуя ужас от возможности потерять все, Гарри удвоил усилия в офисе. Только в редкие минуты наедине с собой осмеливался он мечтать об отмщении. И не Розе.

Чем больше он думал об этом, тем больше Гарри убеждал себя, что это Мишель ограбила его, отобрав то, что должно было бы принадлежать ему. Он неотступно следил за каждым ее движением, ища ошибку, которую он мог бы превратить в свое преимущество. Но Мишель не спотыкалась, как бы ни были смелы ее планы. Пока что Гарри мог только беспомощно наблюдать, как Мишель двигалась от триумфа к триумфу. Однажды он проснулся, посмотрел на себя в зеркало и понял, что он тоже подвластен времени. Кроме того, вместо победы он разглядел отпечаток утраты. Черты, которые когда-то женщины находили привлекательными, стерлись. Тело, вылепленное честной фермерской работой, утратило свежесть, мускулы стали дряблыми от слишком большого количества хорошей пищи и ликера. И, что хуже всего, его покинули мечты. Где-то по дороге, не дав ему осознать это, они исчезли, как последние струйки дыма погасшей свечи.

Каждый раз, когда Гарри думал об этих мечтах, неизменно подступали слезы.

Гарри Тейлор вышел из душа, отшвырнул аспирин и надел одежду, приготовленную боем. Потом он пошел в библиотеку и, обойдя вокруг стола, открыл толстое досье.

«Одной рукой не сыграешь. Один шанс спасти все…»

Благоговейно открыв досье, Гарри прочитал первые несколько страниц, чувствуя облегчение от того, что слова звучат так же напористо и уверенно, как им и надо было звучать. Годы педантичной работы ушли на его изготовление, начиная со дня, когда «Глобал» получила выплату долга Мишель. Это был план лишить Мишель ее владений раз и навсегда. План был так совершенен, что Гарри был убежден: даже Роза, которая имела единственную копию, не сможет отыскать ошибку в нем.

«Теперь она увидит, что Мишель – это угроза, которую нельзя игнорировать. Ей понадобится кто-то, чтобы противостоять Мишель. А кто еще у нее есть, кроме меня?»

Роза обещала прочитать материал к сегодняшнему дню. Когда он оставил свою квартиру, он почувствовал, что удача опустилась к нему на плечо. Разве может быть более удачный случай для возвращения его мечтаний, чем вечер по случаю дня рождения?

Даже дубовые двойные двери ее офиса не могли заглушить шум празднования. Обычно Розу раздражало нарушение уединения. Сегодня она его приветствовала.

Роза перелистала досье, которое Гарри ей дал, и оттолкнула его. Если бы можно было так же легко избавиться от памяти, которую он бередил.

«Будь ты проклят, Гарри, заставляешь меня пережить все это снова!»

Подписывая соглашение с Мишель, Роза была убеждена, что успеха Мишель не добьется. Вместо этого она наблюдала с недоверием, а затем и гневом, как все, к чему притронулась Мишель, превращается в золото. Сначала она приписывала это простому везению, но успехи множились, и стало ясно, что Мишель многому научилась и хорошо усвоила уроки.

Деловая пресса, которая превозносила очередную победу Розы, стала менять тон. Вслед за редактором «Кью» финансовые издания стали уделять Мишель все больше и больше места, восхваляя ее достижения, отвагу и предвидение. Могущественные голоса с Уолл-стрит, которые поздравляли Розу с удачей в делах, изменили свой тон. Поднимались вопросы о ее тактике, которая явно вела к обратным результатам. Роза Джефферсон могла ошибаться. Она была уязвима.

Роза прислушивалась к молве с поднимающейся яростью, но лучший способ остановить ее – это просто игнорировать. Хью О'Нил сам разработал контракт между ней и Мишелью. Роза изучила его, чтобы удостовериться, что условия заманят Мишель в ловушку. Вместо этого, из-за того что Мишель оказалась способной выплатить ссуду, ловушка захлопнулась в другую сторону. Как-то приспосабливаться к Мишель было выше сил Розы. Все, что она могла сделать – это наблюдать, как Мишель наслаивала один успех на другой. Несмотря на свое завистливое восхищение успехами Мишель, Роза была глубоко уязвлена и изливала гнев на тех, кто не мог ни спастись бегством, ни защищаться.

В 20-е годы «Глобал» стала ненасытной машиной для приобретений. Роза намечала компании, большие и маленькие, которые она хотела иметь в своей империи, и неотступно следовала за ними.

Хотя это было время, когда в полной мере была востребована каждая крупица ее деловых способностей, Роза никогда не теряла из виду Мишель. Не проходило ошеломление ее успехом, и все-таки, в то же время, затаенная вражда, которую она испытывала прежде, не возникала вновь. Хотя она не понимала точно, почему это так, Роза могла точно указать момент, когда ее чувства по отношению к Мишель начали меняться: когда она узнала, что Мишель и Монк поженились.

«Это была любовь, которая могла быть моей. Была моей. Но я сделала выбор – использовать ее, разрушив ее, думая, что я могу без нее…»

Роза постучала по переплету досье Гарри крашеным ногтем. Она должна была допустить, что механика плана блестящая, с проблеском отваги и озарения, что напомнило ей былого Гарри. Этот план требовал альянса между «Глобал», «Кукс» и британскими банками, создания нового общего дорожного чека, что означало бы вызов монополии Мишель в Европе. Но его единственная цель – низвергнуть Мишель – затмила для Гарри два жизненно важных факта. Во-первых, за счет лицензионных выплат «Глобал» получала ежегодно от Мишель миллионы долларов. Во-вторых, успехи Мишель неизбежно давали рекламу компании на рост впечатляющих доходов из Европы на Нижний Бродвей. Если Гарри и осознавал это, он ничего не отразил в своем докладе. Он все еще видел в Мишель своего врага, который забрался на его место. Эта навязчивая идея, – подумала Роза, – говорила ей все, что нужно было знать о Гарри. А сейчас пора было начинать вечер.

– С днем рождения, Стивен!

Роза шагнула вперед и, встав на цыпочки, поцеловала своего двадцатидвухлетнего сына в обе щеки. Сослуживцы и обслуживающий персонал, собравшийся в гостиной, затянули «Хэппи Бесдэй», окончив взрывом аплодисментов. Один за другим они подходили пожать руку.

«Он такой красивый мужчина!» – думала Роза, восхищаясь сыном.

Стивен действительно осуществлял все возложенные на него надежды. Он был высокий, с унаследованными от нее густыми черными волосами и с голубыми отцовскими глазами. Его лицо, загорелое от плавания и тенниса, выделялось агрессивно выдвинутой челюстью и высокими скулами, что сообщало ему почти римский профиль. Выпускник Эксетера, он завершил образование в Гарварде за три года, удостоившись высшей награды администрации, и провел последний год, присматриваясь к различным отделениям «Глобал».

Роза мечтала об этом моменте, сжимая руку как волшебный амулет. Несмотря на свое расписание, она всегда находила время для Стивена, высматривая, что или кто мог бы угрожать ему. Но Стивен оставался безупречным. Женщины, которая могла бы помешать ему, не было даже близко, никакая катастрофа, вроде той, что вывела из строя Франклина, не угрожала ему. Он был совершенен во всех отношениях.

– Мои поздравления, Роза, – сказал Гарри, приближаясь со стаканом шампанского. – Я уверен, ты гордишься сыном.

Роза ощутила кислый запах ликера в его дыхании.

– Вечером?

– Нет, – быстро ответил Гарри. – Много работы.

– Не сомневаюсь, – сказала она сухо.

Роза не могла смотреть на Гарри без жалости. Когда он был всем, она хотела его и нуждалась в нем как в мужчине. Сейчас он был только оболочкой, уже потерявшей жизненную силу, так привлекавшую ее.

– Удалось тебе прочитать то, что я дал тебе? – спросил Гарри.

– Да. Но сейчас не время и не место обсуждать это.

– Конечно, – ответил он. – Мы можем поговорить после.

Стивен почувствовал локтем большую грудь стоящей рядом рыжеволосой девушки, но его глаза продолжали следить за матерью, пробирающейся к нему сквозь толпу, принимая комплименты и поздравления. По всем стандартам она была прекрасной женщиной, совершенной и сдержанной. Но не неуязвимой.

Хотя он никогда в этом не признавался, Стивен сознательно позволял Розе лепить из него то, что она хотела. Негодуя на это, он всегда вспоминал, как бывали сокрушены мужчины, осмеливавшиеся идти против нее: его отец, его дядя и самый недавний пример – Гарри Тейлор. В своей личной жизни, как и в бизнесе, его мать была непрощающей женщиной. Это было качество, которое восхищало в ней Стивена больше всего.

Его мать была всего в нескольких футах от него, когда Стивен повернулся к рыжеволосой и лениво сказал:

– А по-моему, с тобой хорошо бы переспать. Глаза девушки расширились и вспыхнули. Потом, так же быстро, дерзкая улыбка скользнула по губам.

– Скажи, возлюбленный, – когда и где.

– Стивен!

Роза вклинилась между сыном и рыжеволосой, в которой она смутно признала секретаршу, и взяла его за руку.

– Ты готов к подарку? – поддразнила она. Стивен засмеялся:

– Да, мама.

Роза хлопнула в ладоши.

– Внимание, всем! У меня есть объявление. Когда в комнате замолчали, она продолжала:

– Я горда сообщить вам, что сегодня «Глобал Энтерпрайсиз» приветствует своего нового и самого юного вице-президента, моего сына, Стивена.

Роза подняла вверх руку, сдерживая аплодисменты.

– Стивен скоро поедет в Европу – проверять отчеты, искать пути увеличить наш бизнес.

Шепотки взметнулись в комнате. Все знали, что Гарри Тейлор разрабатывал план вовлечения «Глобал» в Европу.

Все глаза повернулись к нему, и все увидели одно и то же: человека средних лет с побледневшим лицом и глазами, непонимающе застывшими на Розе.

– Ты не можешь… – сказал Гарри хрипло. Роза посмотрела на Гарри, прерывая его.

– Я знаю, что все вы проявите по отношению к Стивену такую же готовность сотрудничать и такую же лояльность, какую демонстрировали мне. Спасибо.

Раздались жидкие аплодисменты, которые усилились, когда сотрудники осознали, что произошло. Гарри Тейлор, когда-то считавшийся непоколебимым в силу его отношении с Розой, стал реликтом. Мантия сброшена, она возложена на плечи красивого молодого мужчины, который невозмутимо разглядывал аудиторию. Сначала нерешительно, потом разом, в спешке, все подались вперед – отдавать должное.

 

40

Роза наклонилась вперед и сняла розовый кружочек конфетти с лацкана пиджака Стивена.

– Хорошо было, милый? – спросила она, усаживаясь в кресло.

Стивен забросил ногу на ногу, чтобы не бросалась в глаза эрекция. Он назначил встречу рыжеволосой двадцать минут назад. Вместо этого он должен был покорно выслушивать мать.

– Чудесно. Это настоящий подарок к дню рождения. Я думаю, ты всех удивила.

– Расчет времени, – размышляла Роза. – Это и удача, и способность распознать то и другое. Без этого успех не придет, как усердно ни работай и будь хоть семи пядей во лбу.

Мысли Стивена вернулись к Гарри Тейлору.

– Ты забыла еще о безжалостности, мама.

– Ты был удивлен? – спросила Роза.

– Конечно. Ты никогда не намекала на то, что намереваешься сделать.

– Ты видел доклад Гарри.

– Это намек, – согласился Стивен.

– Гарри все еще хочет воевать с Мишель, – сказала Роза. – Он не понимает, что… что произошли изменения.

– Ты же не будешь говорить, что то, чего она достигла, не беспокоит тебя.

Роза внимательно посмотрела на сына. Он хотел объясниться, и она одобрила это.

– Беспокоит? Я никогда не думала о достижениях Мишель как о чем-то разрушающем. Она сделала то, что она сделала, и мы должны принять это. Иметь дело с этим.

«Волшебные слова, – подумал Стивен. – Иметь дело. Цена для всего и все для оценки».

– Ты хочешь, чтобы я зондировал ее относительно возможности взаимного сотрудничества.

Роза посмеялась над его подбором слов, но тон ее был серьезным.

– На каждом чеке, который продает Мишель, стоит наше имя. Ты видел книги. Наш фрахтовый бизнес в Европе утроился за последние пять лет. Если ты можешь убедить ее, что в ее интересах работать с нами, все будут, как ты говоришь, процветать.

«Это так же точно, как и то, что когда-нибудь ты придешь к признанию, что ты сделала ошибку, мама».

Стивен мысленно вернулся к дням, когда Мишель жила в Толбот-хаузе, как он презирал и оскорблял ее и в конце концов затерроризировал. Очевидно, его мать забыла те инциденты. А он не забыл. И Мишель, он думает, тоже нет. Очень интересная будет неожиданная встреча.

– Чем бы мы могли заинтересовать Мишель? – спросил он вслух.

– Транспортная сеть по всему миру. Соглашение по гужевой перевозке с европейскими железными дорогами. Тысяча барж, которые ходят по европейским рекам, особенно по Рейну. – Роза помолчала. – Две тысячи агентов и офисы, работающие с бумагами.

– Которые не продают ни одного дорожного чека, потому что у нее есть свои точки.

Глаза Розы сверкнули.

– Именно. Кто-то мог бы объяснить ей, как выгодно было бы для нее продавать через существующие офисы, чем платить ренту или строить новые. И коммуникации. Ей не надо вкладывать ни пенни в телефон, телеграф, кабельное оборудование – потому что везде есть наши.

– Рекламируя, – пробормотал Стивен, – мы делаем уже так много, что она экономит на этом целое состояние.

Роза снова села.

– Ты видишь это, я вижу это. Это твоя работа, надо убедиться, что она делает.

Стивен вытащил сигарету из тонкого серебряного портсигара.

– А если не делает?

– Я рассчитываю на тебя – посмотришь, как делает. Не надо прямо пытаться приблизить ее, по крайней мере первое время. Побеседуй с ее банкирами, Ротшильдом, Лазаром и остальными. Они бизнесмены. Они разбираются в таких вещах. Позволь им сделать подготовительную работу за тебя.

– Мне нужно время, чтобы составить план. Если у тебя нет такового.

– Пожалуйста, сколько хочешь. У нас есть люди в Европе, которые наблюдали дело Мишель с самого начала. Их информация может быть доступной.

«За хорошую цену».

– Если ты хочешь посмотреть на ее финансовые записи, это можно устроить.

«Буду держать пари».

– Я приступлю к работе сразу же, – сказал Стивен.

– Помни одно, – сказала Роза, подставляя ему щеку. – «Глобал» может от этого многое иметь. Если это будет так, ты, и никто другой, получишь кредит – и вознаграждение.

«Поверь, мама, что уж это я знаю!»

Праздник кончился, и день прошел, но Роза нашла Гарри точно там, где, она знала, он должен был быть. На его столе были бумаги, а рукава рубашки завернуты вокруг синих подвязок, как всегда, когда он работал.

– Привет, Роза.

В блеснувшей улыбке, обрамленной совершенными белыми зубами, она увидел старого Гарри. На мгновение Розе захотелось обнять его, вернувшись в былые дни. Этот порыв сильно удивил ее, потому что она была не из тех, кто живет воспоминаниями.

– Ты пришла бросить мне кость?

– Не надо, Гарри. Тебе это не идет.

– Ты могла сделать это по-другому, ты знаешь. Не было необходимости так унижать меня.

– А иначе ты не поверил бы. Ты был слеп, Гарри. Этот доклад как пелена у тебя на глазах. Ты бы спорил со мной день и ночь. Вот это было бы унижающим.

Гарри отклонился назад, постукивая ластиком на конце карандаша по зубам.

– Ты знаешь, я никогда не верил, что ты ей уступишь.

Роза смерила его уничтожающим взглядом.

– Обстоятельства меняются. Реалии тоже. Ты это либо не осознавал, либо игнорировал.

– Это потому, что мы имеем лицензионную плату?

– Наряду с другими вещами.

– Это жалкие гроши по сравнению с тем, что мы получили бы, если бы ввели новый инструмент и заставили ее защищать свою территорию.

– Нет, Гарри. И это мое последнее слово по этому вопросу. Прими это достойно.

Повисло молчание.

– Ты хочешь, чтобы я вообще помогал Стивену? – спросил наконец Гарри. – В конце концов я – по крайней мере – такой же эксперт по делам Мишель, как и ты.

Роза слабо улыбнулась.

– Я так не думаю.

– И я не думал. И единственный вопрос – что мне делать теперь?

– Я надеюсь, ты останешься здесь, президентом «Глобал» в Северной Америке.

Гарри посмотрел на нее, и его мысли поплыли назад, но не к их эротическим минутам. Он думал о Лондоне, о том, как чисто и умно он подрезал тогда Франклина Джефферсона. Он вспомнил сэра Томаса Балантина, того высохшего старика в его мрачной комнате. Не однажды за эти годы он вступал в контакт с главой «Кукс». Он знал, что Томас еще жив, этакая невидимая руководящая рука за спиной гигантской британской туристической компании. Возможно, пришло время приглашать маркёра.

– Подожди, – сказал он Розе. – При сложившихся обстоятельствах, я надеюсь, ты не рассчитываешь на ответ прямо сейчас.

– Нет, конечно. Но, пожалуйста, не делай опрометчивых поступков.

Гарри засмеялся, но не смог сдержать горечь в голосе.

– Спасибо, Роза. Прислушаюсь к совету.

Весной 1931 года Стивен Толбот плыл в Европу на «Квин Мэри». Он провел месяцы, начиная со своего дня рождения, изучая европейские операции Мишель, пока не узнал их насквозь. Как и было обещано, Роза снабдила его последними финансовыми подробностями, и это вызвало у Стивена мысль о том, как грандиозна задача, стоящая перед ним. Мишель не только ежедневно продавала дорожных чеков на миллионы долларов, она также расширяла свою базу среди европейцев. Итальянцы, едущие в Испанию, бизнесмены, держащие путь из Франции в Грецию, датские студенты колледжей, едущие на каникулы в Португалию, – все покупали дорожные чеки.

Стивен начал свое исследование в Париже, разыскав агентов «Глобал», которые, поскольку о его прибытии не сообщалось, были поражены, увидев его. Наблюдая, как они засуетились вокруг него, Стивен быстро завладел конторскими книгами компании и проверил отчетность. Через два месяца он сообщил Розе, что парижские агенты утаивают по меньшей мере 15 % от бизнеса ежемесячно. К тому времени, как Роза ответила, дав инструкции наказать воров, Стивен предпринял свои собственные действия. Он пригрозил виновным тюремным заключением, а в качестве альтернативы предложил безоговорочно подчиняться всем его указаниям. Одним ударом он завоевал лояльность агентов.

Стивен также открыл, что агенты «Глобал» могли служить другой цели. Он сам провел несколько дней, наблюдая центральный офис на улице Де Берри, удивленный числом людей, проходящих через него. Но это ничего ему не сказало, кроме того, что он уже знал. Нужно было поговорить с людьми, которые работали в офисе. Стивен допускал, что он не очень подходит для этого. Он никогда не имел взаимопонимания с наемными работниками и, больше того, не говорил по-французски. Кроме того, он не хотел, чтобы Мишель подумала, что он сует нос в чужие дела. Стивен дал инструкцию нескольким тщательно отобранным людям из числа агентов установить дружеские отношения со служащими с улицы Де Берри. Он хотел узнать, нравится ли им работать с Мишель, как много они сделали, что они говорят о других офисах – короче, все было интересным и могло оказаться ценным. В то время как его пчелки собирали мед на этом уровне, Стивен перешел на более высокий. Он разослал приглашения банкирам и политикам, с которыми «Глобал» делала бизнес. Он кормил их в лучших ресторанах, поил шампанским и соглашался с их высокой оценкой молодой госпожи. Он не услышал ничего, кроме коллективного восхищения Мишелью.

– Она стала символом, мсье, – экспансивно сказал один министр. – Мадам Мак-Куин – совершенная француженка: прекрасная, умная, имеющая успех. Как Коко Шанель или ваша мадемуазель Эрхарт. И, конечно, она – героиня Франции.

«Дальше ты сделаешь ее Жанной Д'Арк!» – подумал Стивен.

Доклады, поступавшие от агентов, были не лучше. Хотя люди Мишель работали много, они были более чем удовлетворены. Мишель впервые в стране ввела схему дележа прибыли между наемными работниками, а также премии за объем продаж. Насколько понял Стивен, позиции Мишель во Франции были неприступны.

«Почему он тут спрашивает обо мне?»

Этот вопрос мучил Мишель с той самой поры, когда она узнала, что Стивен в Париже, и образ жестокого, замкнутого ребенка Толбот-хауза возник в ее памяти. Она вспомнила, как бессердечно он унижал ее и угрожал ей, и годы понадобились, чтобы перестать видеть это во сне. Теперь без предупреждения он появился на улицах ее города, и Мишель терялась в догадках – зачем.

Наконец Мишель заговорила об этом с Эмилем Ротшильдом, с которым Стивен встречался и который оказал американцу холодный прием.

– У меня есть решение, – сказал банкир, выслушав ее. – Это имя частного детектива, чьими услугами я иногда пользуюсь. Он контактен и не болтлив. Если ты хочешь знать что-то о Стивене Толботе, этот человек тебе нужен.

На следующий день Мишель встретилась с ним, спокойным, ничем внешне не выделяющимся человеком, чьи внешность и манера вести себя напоминали ей почтового клерка. Он согласился взяться за дело и дал Мишель инструкции.

– Покажите вашим сотрудникам фото этого человека. Если они увидят его в любом из ваших офисов, пусть сразу позвонят мне.

Через неделю Мишель получила первые сведения. Стивен в самом деле посещал офисы, связанные с дорожными чеками. Насколько детектив смог узнать, вел себя Стивен как обычный американский турист, меняющий банкноты «Глобал» на французские франки. Он не задавал вопросов, не требовал внимания. Все это только усилило подозрения Мишель.

Через несколько недель Мишель узнала, что Стивен проводит много времени с фрахтовыми агентами «Глобал». Также он пил и ел с крупными финансистами и разного рода должностными лицами. Мишель снова поговорила с Эмилем Ротшильдом, который обещал прислушаться, о чем говорят в этих кругах.

Мысль о встрече со Стивеном лицом к лицу – через рукотворную «случайность» или через прямое приглашение – завладела умом Мишель. Возможно, это был единственный путь избавиться от вопросов. И все-таки каждый раз, когда Мишель думала, что она готова встретиться с ним, мужество покидало ее; она осознала, что есть вещи настолько болезненные, что одна мысль о воскрешении их делает человека трусом.

– Он уехал, мадам.

– Что? Вы уверены?

– Мсье Толбот освободил номер в гостинице в одиннадцать утра, – сообщил детектив, просматривая свои записи. – Он отправился прямо на Восточный вокзал, где сел в амстердамский экспресс. Я подождал, пока поезд отошел. Он не выходил.

Мишель почувствовала облегчение.

– Но почему?.. Детектив пожал плечами.

– Можно допустить, что мсье Толбот завершил свои дела в Париже и что оставаться далее было незачем.

«Но что он делал здесь?»

Детектив ушел, а вопрос оставался.

Мишель взглянула на маршрут Стивена, который детектив непостижимым образом раздобыл, и решила привести в состояние боевой тревоги свои точки в других европейских столицах. У нее было предчувствие, что пути их пересекутся снова. Когда это случится, Мишель должна быть готовой.

– Мама!

Мишель обернулась на голос влетевшей в комнату Кассандры с оттопыренными косичками. Она бежала на длинных жеребячьих ножках, но Мишель могла видеть, что под школьным платьицем расцветает прекрасная юная девушка. Голубые глаза Кассандры светились возбуждением, когда она обняла мать.

– Угадай, что скажу, мама, – крикнула она. – Сестра Агнес говорит, что мы можем поехать в Сен-Поль-де-Венс смотреть импрессионистов.

– Это прекрасно, дорогая, – ответила Мишель, посмеиваясь над возбуждением дочери.

Она не могла мечтать о лучшем ребенке. В свои десять лет Кассандра свободно говорила на четырех языках. Она любила литературу, интересовалась живописью, увлекалась спортом. Девочка была общительной, всюду играла роль лидера. И все-таки кроме радости за дочь Мишель иногда чувствовала свою вину, которую трудно объяснить.

Когда Кассандре было пять лет, она начала спрашивать об отце. Мишель, которая тщательно отрепетировала, что она расскажет, показала ей фотографии – свои и Франклина и объяснила, что ее отец был великим человеком, который погиб в войну. Она рассказала Кассандре, где Франклин родился и вырос, рассказала и о единственной родственнице, его сестре Розе. Мишель заплакала, когда они подошли к фотографии его с Монком.

– Не плачь, мама, – утешила ее Кассандра. – Папа теперь с ангелами.

Проходили годы, и Кассандра не говорила больше о Франклине. Даже когда Монк бранил ее, она никогда не обмолвилась, что он ей не родной отец. Вместо этого она излила свою детскую любовь на Монка, что обогащало их обоих. Иногда, когда она видела их вместе, Мишель думала, что она могла просто забыть правду.

– Может быть, я поеду с тобой в Сен-Поль-де-Венс, – предложила Мишель.

Кассандра состроила гримаску:

– Мама, это школьная поездка. О себе я сама могу позаботиться.

«Самонадеянность младенца!» – подумала Мишель.

Она сгребла дочь в охапку.

– Ты абсолютно права. Ты уже юная леди, и я думаю, вести себя ты умеешь.

Мишель почувствовала дрожь, наблюдая как Кассандра вихрем помчалась дальше. Она вдруг очень обрадовалась, что Стивен Толбот прошел стороной, не задев их жизни.

Совершая турне по европейским странам, Стивен убедился, что ситуация с «Глобал» в каждом городе – не лучше чем в Париже. Агенты компании были посредственные и мало заботились о своей репутации. С другой стороны, Мишель исподволь внушила своим людям чувство цели. В Копенгагене ли, Мадриде, Амстердаме или Риме – Стивен видел определенный настрой сотрудников: персоналу доверяли так же, как дорожному чеку, который этот персонал продавал. В отчетах матери он выражал сомнение, реально ли противостоять хватке Мишель. Она сумела сделать так, что, где бы дорожные чеки «Глобал» ни появлялись, они везде были проданы. Стивен не рассчитывал на иную ситуацию и в следующем месте – Берлине.

Однако изменение он почувствовал сразу, как только парижский поезд остановился в Мюнстре на немецкой границе. Где бы он ни путешествовал, Стивен чувствовал духовный упадок вокруг себя. Европа, как и Америка, была в тисках депрессии. Всюду были чудовищные контрасты: одни имели все, другие – ничего. Во Франции, Италии, Шотландии, Скандинавии было ощущение подавленности и безнадежности.

Стивен рассчитывал увидеть Германию разоренной страной. Как он быстро убедился – она была бедной, с инфляцией, доходящей до нелепости. В первый раз он посмотрел недоверчиво на щегольски одетую молодую женщину с ручной тележкой, полной денег, переходившей улицу. Заинтересовавшись, он зашел за ней к булочнику и увидел, что она осторожно выкладывает деньги на прилавок, взамен получив две буханки хлеба. Булочник пересчитал деньги, женщина потрогала хлеб, убеждаясь, что он свежий. Потом они перекинулись словами вежливости, и женщина ушла.

Что потрясло Стивена – не смехотворность сделки, а то достоинство, с которым она была проведена. Полки булочной были почти пусты, и все-таки он выбрал эти две буханки, будто они были лучшими. Женщина, чья одежда при ближайшем рассмотрении, была вылинявшей от многих стирок и заштопана во многих местах, проверила свежесть булок, будто ей было из чего выбирать. Каждый знал, что это не больше чем игра, но гордость не позволяла им вести себя соответственно обстоятельствам.

Этот момент остался в сознании Стивена. Когда он шел улицами Берлина, он видел, что это повторялось сотнями различных вариантов, увенчивая его уважение и восхищение немецким народом. Их экономика была разрушена обременительными и несправедливыми военными репарациями, но духовно они не были сломлены. Парии Европы, они сплотились перед лицом все еще враждебных соседей, не рассчитывая ни на помощь, ни на милосердие.

«Они никогда не примут последнее, – подумал Стивен, обедая в маленьком, элегантном ресторане на Курфюрстендамм. – Но они нуждаются в помощи».

– Герр Толбот?

Стивен взглянул на молодого человека, стоящего перед его столом.

– Да?

– Пожалуйста, простите меня за вторжение в ваш обед. Меня зовут Курт Эссенхаймер. Одна из наших компаний действует как форвард-агент «Глобал». Я хотел выразить свое уважение и пригласить в Берлин.

Стивен дал бы Эссенхаймеру лет 25. Он был высок, белокурые волосы зачесаны назад. Черты лица были тонкие, почти волчьи, эффект усиливали полинявшие утомленные глаза арктического волка.

– Не присоединитесь ли ко мне?

– Ах, герр Толбот, это так любезно с вашей стороны. Но я жду друзей.

– Приводите их с собой. Если, конечно, вы не собираетесь говорить о бизнесе прямо сейчас.

– Нет, герр Толбот.

Эссенхаймер щелкнул пальцами, появился официант с большой запотевшей бутылкой мартини.

– Джин, – объявил Эссенхаймер, – единственный вклад Англии в человеческие развлечения.

Стивен поднял свой стакан, рассматривая Эссенхаймера. Имя звучало как колокол. Эссенхаймеры – одна из известнейших немецких промышленных семей, конкурирующая с Круппами. Стивен вспомнил, что они имеют обширные промышленные инвестиции – от угольных шахт до выплавки стали. Второстепенное значение имело транспортирование, которое связывало их с «Глобал». Стивен был в Берлине меньше трех дней и, тем не менее, Эссенхаймер нашел его. Стивен был заинтригован.

– Я так понимаю, что у вас поездка с целью инспектирования ваших офисов в Европе, – сказал Эссенхаймер.

– Земля слухами полнится. Эссенхаймер засмеялся.

– Герр Толбот, в сравнении с Америкой, Европа очень маленькая. Что скажут в Париже – слышно в других местах. Вы принадлежите к тому же кругу, что и я.

– Вы мне льстите, – ответил Стивен. – С другой стороны, если вы принадлежите к компании «Эссенхаймер», я удивлен, почему вы упоминаете о том, что вы служите нашим агентом.

– Это правда, что наши связи, по крайней мере в настоящий момент, незначительны, – ответил Эссенхаймер. – Однако, если мы оба будем удовлетворены нашими переговорами, возможно, мы сможем двигаться вместе вперед в отношении других проектов.

– Возможно.

– Вы говорили, что вы готовились обсуждать бизнес, – сказал Эссенхаймер. – Естественно, я не принес ничего с собой, поскольку я не знал, что мы встретимся. Однако я только что просмотрел квартальный отчет нашего агента. Цифры я еще помню, если вам интересно.

Официант принес Стивену его заказ – отварную щуку.

– Очень интересно.

Во время еды Стивен нашел, что молодой немец производит на него все большее впечатление. Эссенхаймер говорил просто, но авторитетно упоминая тарифы, тоннаж, технологию, затраты, доходы. Хотя он того не показывал, Стивен был удивлен, что эта потрепанная страна положила больше денег в сейфы «Глобал», чем Франция и Италия вместе.

– Это впечатляюще, – сказал Стивен, когда официант убрал со стола.

Эссенхаймер пожал плечами:

– Мы работаем хорошо. Но есть много других возможностей.

Стивен предложил ему сигару.

– Быть может, вы просветите меня?

– С удовольствием.

Эссенхаймер кратко обрисовал, как сильно пострадали железные дороги и автомагистрали в его стране во время войны.

– Конечно, мы многое восстановили, но как вы сами можете видеть, сделать предстоит еще больше. Проблема осложняется инфляцией, которая делает нашу валюту посмешищем. В чем мы нуждаемся, герр Толбот, – так это в проницательных людях, желающих делать инвестиции. С взаимными гарантиями существенных доходов, конечно.

Но больше того. Как вы знаете, Германия располагает огромными естественными источниками – уголь, железо, строительный лес. Однако мы в полной зависимости от внешнего мира в отношении других вещей: каучука, бокситов, промышленных алмазов и. больше всего, нефти – не только для топлива, но для производства синтетических товаров. Исходя из того, что мы потеряли после войны почти все наши колонии, не имеем торгового флота и, согласно Версальскому договору, не имеем разрешения восстанавливать флот, – решение есть только одно. Германии требуется посредник, который может помочь добыть то, в чем она нуждается, а также гарантировать доставку.

Эссенхаймер внимательно смотрел на Стивена.

– Вот где, я надеюсь, мы можем делать бизнес.

Стивен встряхнул бокал с бренди, наблюдая, как ликер создает красновато-коричневые разводы. Он чувствовал, что немец тщательно подготовил «случай», якобы случайную встречу, предмет разговора, детали. Он почувствовал себя на три шага позади Курта Эссенхаймера, а он не любил этого.

– Вы, кажется, уверены, что «Глобал» – это тот партнер, которого вы ищете. Если это так, почему бы нам о вас вскоре не услышать?

– Наша ситуация в некотором роде деликатна, герр Толбот, – вкрадчиво ответил Эссенхаймер. – Во-первых, у нас сейчас переходный период. Генерал фон Гинденбург стареет. Никто не сомневается, что после следующих выборов будет новый канцлер. Во-вторых, компания «Эссенхаймер» фактически не должна иметь контакта ни с кем из руководства «Глобал» в Нью-Йорке. Вы первый посетивший нас с тех пор, как ваша мать установила наши отношения перед войной. Третье, и возможно наиболее важное, – это вопрос о фрау Мак-Куин.

– Мишель? Эссенхаймер кивнул.

– Позвольте мне говорить откровенно. Ваша мать – замечательная женщина. Однако она рисковала долей вашей компании в Европе и потеряла ее. После этого она повернулась к нам спиной, а фрау Мак-Куин одержала победу. Я считаю, ваша мать тем самым только усугубила ошибку.

– Как? – холодно спросил Стивен.

– Потому что люди вроде меня не заинтересованы делать бизнес с фрау Мак-Куин – и все-таки при всех ее намерениях и целях, она представляет у нас «Глобал».

– Я думаю, вам надо сблизиться с Мишель, предложить продавать чеки через ваши агентства. В конце концов, бизнес есть бизнес.

– Фрау Мак-Куин имела большой успех в Германии, – согласился Эссенхаймер. – И в каком-то смысле то, что вы предлагаете, было бы естественным. Однако фрау Мак-Куин ограничила свой бизнес в Германии. Например, она имеет только три офиса: в Берлине, Мюнхене и Франкфурте. И тем не менее дорожный чек очень нужен в Германии. День за днем желающие купить его выстраиваются в очередь у прилавков. Если они не успевают достичь окошка кассы, они получают номер, гарантирующий первоочередность на следующее утро.

– Я говорю о том, герр Толбот, что фрау Мак-Куин могла бы открыть дюжину точек в Германии, втрое увеличив доход, который она имеет.

Стивен притворился безразличным, хотя он знал, что из-за лицензионного соглашения с «Глобал» Мишель лишает Нью-Йорк существенных статей дохода.

– В чем проблема?

– Фрау Мак-Куин поддерживает очень тесные отношения с еврейской общиной, – сказал Эссенхаймер. – Ее банкир – Варбург. Ее юристы, бухгалтеры, советники – все евреи. Они одни влияют на ее решения. Они держат ее вне основного направления Германии. В результате мы не можем рассматривать фрау Мак-Куин как надежного партнера.

– Я понимаю, – сказал Стивен уклончиво. Эссенхаймер улыбнулся.

– Факт, однако, в том, что очень скоро в Германии будет новый порядок, и фрау Мак-Куин должна будет включить Германию в свои планы. Или даже пострадать от последствий.

«Что за чертовщину он несет?» – спросил себя Стивен.

Везде, где он был, все, что он видел и что ему говорили, только усиливало его уверенность в том, что позиции Мишель в Европе непоколебимы. Стивен не нашел ничего, в чем уличить ее.

С другой стороны, он также видел, сколько Роза упускает из рук – не только в отношении денег – но влиятельности, власти. Сейчас Эссенхаймер намекнул, что, возможно, в броне Мишель есть в конце концов трещина.

– Вы говорите о новом порядке, новом концлагере, – сказал Стивен. – Что вы имеете в виду?

– Точно это, герр Толбот, – ответил Эссенхаймер, оглядываясь.

Стивен проследил его взгляд на фасад ресторана, где метрдотель и официанты обсуждали вечеринку, которая должна начаться.

– Хотели бы вы встретиться с будущим Германии, герр Толбот?

– А кто это будет?

– Человек, о котором вы скоро многое услышите. Адольф Гитлер.

Стивен рассчитывал, что Берлин будет не более чем остановкой на обратном пути в Париж. После той первой ночи он остался здесь на два месяца, после которых он уже не мог смотреть ни на мир, ни на себя так, как раньше. Стивен был очарован Гитлером и прикован его пронизывающим, немигающим взглядом. С того момента, как он был представлен, Стивен чувствовал, будто он присутствовал при чем-то величественном. Гитлер слушал внимательно, когда Эссенхаймер рассказывал о происхождении и биографии Стивена. Вскоре Геббельс, Борман, Гиммлер и остальные начали задавать Стивену вопросы. Поскольку Стивен не говорил по-немецки, Эссенхаймер служил переводчиком.

Эти люди интересовались новостями из Америки. Они хотели знать все – от масштабов депрессии, охватившей страну, до масштабов популярности Франклина Рузвельта. Когда зашла речь о «Глобал», они задали дюжину вопросов о компании и были потрясены, когда Стивен описал морской флот, который его мать создала в последнее десятилетие. Вопросы стали конкретными, много ли у «Глобал» кораблей? Кому? Откуда? По каким тарифам? Какова емкость их кораблей? Каковы отношения с клиентурой в разных странах, гарантии их рынков? Стивен отвечал подробно как мог. Когда у него не было фактов или цифр, он опускал их, прибавляя, что получить уточнения не будет проблемой. Он украдкой бросал взгляд на Гитлера. Но человек, который был явно первым среди равных, только молча рассматривал его.

Когда дискуссия наконец окончилась, Стивен огляделся и увидел, что ресторан сомкнул ряды вокруг них.

Официанты исчезли, с кухни не доносилось ни звука. Внезапно Гитлер встал. Он потряс руку Эссенхаймера, похлопав его по плечу, и сказал что-то на ухо. Потом он стиснул ладонь Стивена обеими руками. Один за другим сопровождающие его лица следовали его примеру и исчезали в ночи.

– Вы произвели хорошее впечатление, герр Толбот, – сказал Эссенхаймер: обходя бар с бутылкой бренди. – Очень хорошее впечатление.

– Он потрясающий человек, – пробормотал Стивен, осушая бокал. – Он обладает таким магнетизмом… Я не могу объяснить…

Эссенхаймер наклонился вперед.

– Герр Толбот, Гитлер – это уникальная личность. Некоторые говорят, что он может видеть человека насквозь и дотронуться до его души. Возможно, это поэтическое воображение. Но я верю этому. Я думаю, что и вы тоже.

Стивен кивнул.

– Гитлер остался вами доволен, – продолжал Эссенхаймер. – Он сказал мне, что вы можете иметь беспрепятственный доступ к любому лицу в национал-социалистической партии. На любые вопросы ответят немедленно, без задержки.

– Национал-социалистическая партия? Я даже не знал, что такая есть.

Эссенхаймер засмеялся и похлопал Стивена по спине.

– Узнаете, мой друг. Скоро весь мир узнает!

На следующее утро Эссенхаймер заехал за Стивеном в отель. За ланчем в ресторане баварского стиля в Грюнвальде Эссенхаймер объяснил принципы нацистской партии, как, где и кем она основана. К тому времени, когда он кончил, Стивен был еще больше очарован Гитлером. Для одного человека это было слишком много: страдать от почти фатальной ущербности, быть репатриированным в страну, которая осмеяла его, быть избитым и брошенным в тюрьму, подняться до такой власти…

– И это только начало, Стивен, – заверил его Эссенхаймер. – Смотрите и судите сами.

Эссенхаймер, казалось, знал всех в Берлине. Стивен охотился с людьми, которые переоснащали новой техникой германскую тяжелую индустрию и ездил с генералами, которые говорили о новой военной мощи, которая никогда бы больше не позволила повторить позор Версаля. Он обедал с банкирами, которые объясняли, почему возвышение Германии является неизбежным; и в штаб-квартире нацистской партии в Мюнхене он был почетным гостем, которому оказал особое внимание сам Гитлер.

Стивена опьяняла не близость к богатству и власти. Он был вскормлен на таком молоке еще в Толбот-хаузе. В Германии он почувствовал, что он нашел родство среди людей, которые смогли сказать то, что он ощущал, но никогда не мог отчетливо сформулировать. Идея господства расы, как она изложена в «Майн кампф» Гитлера, захватила его. Укрепляло эту веру все, что Стивен видел вокруг себя. Отчаявшиеся и безработные люди – обычные мужчины и женщины, повернулись к Гитлеру как к своей последней надежде. Преданные кайзером, а позже – слабоумными политиками Веймарской республики, они потянулись к человеку, который мог вернуть им гордость, честь и достоинство.

В Гитлере и нацистской партии Стивен увидел уникальную возможность создать собственную империю, секретную и отдельную от «Глобал». У него не было иллюзий относительно Розы. Его мать была сильной, энергичной женщиной. Она кинула бы ему крупицы власти и авторитета и думала бы, что она действительно поделила контроль над компанией. Но пока она жива, она никогда полностью не ослабит своей хватки. Вспоминая отца, Стивен обещал сам себе, что Розе никогда не будет позволено вести или определить его судьбу.

Однако прежде чем он пошел бы против матери, была еще одна персона, с которой надо было разобраться. Стивен был уверен, что его новые друзья захотят помочь ему в этом.

Теперь Стивен и Курт Эссенхаймер стали неразлучными. В элегантной вилле за пределами Ванзее они испытывали наслаждение от опиума и морфия: это предлагалось в артистических кругах вместо десерта. Потом они отправлялись в кабаре и ночные клубы, где царила атмосфера черного юмора.

Поддавшись убеждению Курта, Стивен раскрепостил свои инстинкты в экзотических борделях, которые в то время считались главными достопримечательностями Берлина. Он открыл жестокий восторг рабовладения и научился наслаждаться женской беспомощностью. Он испытывал запретную радость черной плоти и неделю держал двух женщин в качестве своих персональных рабынь. Один раз во время оргии, когда всем гостям надо было на короткое время надеть средневековую одежду, он был удивлен, увидев Курта в обществе девочки и мальчика. После Курт жизнерадостно заметил: «Стивен, дорогой мой друг, я не делаю различий!»

Это была сумасшедшая карусель, которая кончилась тяжелым забвением. Но Стивен знал, что это не все. Раньше или позже начнется увертюра, на которую он рассчитывал.

– Мы должны строить планы, Стивен, – сказал Эссенхаймер утром за кофе. – На будущее, мое, твое… наше.

Они были в оранжерее виллы, снятой Стивеном, и запахом цветов был насыщен живительный воздух утра.

– Итак, – продолжал Эссенхаймер, закинув руку на спинку стула. – Ты видел многое. О чем ты думаешь?

Стивен посмотрел ему прямо в глаза:

– Я думаю, мы должны делать бизнес вместе. Из всех дискуссий, которые я слышал, ясно одно: Германия нуждается в гарантированной доставке сырья, особенно промышленного. У «Глобал» есть корабли, которые это могут сделать. Это можно развивать… Нам нужно основать ряд временных корпораций по всей Европе, которые заключили бы контракты на оплату и поставку.

– Почему это необходимо?

– По двум причинам. Во-первых, Мишель не должна никогда узнать, что мы делаем. Она француженка. Она ненавидит Германию. Если она узнает, она сделает все, чтобы помешать нам.

Курт кивнул.

– А вторая причина?

– Я не могу гарантировать, что моя мать нас поддержит.

Курт присвистнул сквозь зубы.

– Тем не менее, ты хочешь делать это на свой страх и риск?

– Да, – ответил Стивен. – И чтобы ответить на твой незаданный вопрос: могу ли я? Можешь положиться. – Он помолчал. – Это не значит, что нет проблем, которые нам надо решить.

Он объяснил, зачем конкретно Роза Джефферсон прислала его в Европу.

– Я расскажу ей, что я нашел, и подкреплю цифрами. «Глобал» настолько позади Мишель, что с нами будут разговаривать с позиции силы. Моя мать найдет это нетерпимым. Тогда я предложу решение. Почему бы не позволить мне заняться созданием европейского бизнеса «Глобал» тем же путем, каким Мишель построила свой дорожный чек? Когда это будет сделано, мы по другому будем говорить с Мишель.

– Думаю, ты не рассматриваешь всерьез возвращение к сотрудничеству с ней?

– Конечно, нет, – нетерпеливо ответил Стивен. – Но моя мать не должна знать этого.

Курт Эссенхаймер начал оценивать масштабы хитрости американца. Это был смелый замысел, и он мог сработать. То, что Стивен предлагает Германии, чего-то стоит.

– Стивен, я не хочу обидеть тебя или подвергнуть сомнению твою веру в национал-социализм, – осторожно сказал он. – То, что ты предлагаешь, имеет для нас огромную ценность. Я думаю, мы можем, как друзья, предложить что-то в ответ.

– Конечно, Курт, – элегантно ответил Стивен. – Вы поможете мне сокрушить Мишель.

Курт Эссенхаймер не мог поверить в то, что только что услышал. Все это время он думал, что ведущая роль – у него. Теперь он увидел совсем другую сторону этого американца – он точно знал, чего хочет, и знал, как этого можно добиться.

– Я не вполне понимаю, что ты имеешь в виду, – осторожно сказал Эссенхаймер.

– Я думаю, ты понимаешь, – ответил Стивен, – то, что сделала Мишель, принадлежит мне, и я хочу получить это обратно. Как я получу это обратно – это мое дело, разве что наша совместная работа облегчит мне эту задачу. Как ты сам часто упоминаешь, Курт, Германия – растущая нация. Те, кто не с ней, окажутся против нее. Нет сомнения, где окажется Мишель. Что я предлагаю – фактически на чем я должен настаивать, так это вот что: когда мощь национал-социалистов в Германии возрастет, определенный бизнес – предположительно еврейский – будет закрыт. Мои предложения таковы: бюро дорожных чеков «Глобал» внести в этот список. Естественно, государство не захочет терять такой источник дохода, поэтому точки будут переданы… ну, родительской компании «Глобал Юрэп», которую к тому времени буду контролировать я.

– Когда силы Германии двинутся через Европу, для Мишель будет все труднее и труднее осуществлять ее операции. Следовательно, ее офисы падут к моим ногам – один за другим. Чем большую территорию я контролирую, тем сильнее становлюсь, что в свою очередь означает, что мы можем делать намного больше.

– Я вижу, твой замысел будет успешным в Германии, – согласился Эссенхаймер. – Но что касается остальной Европы…

– Курт, Курт! – упрекнул Стивен. – Уже есть соглашение между Гитлером и Муссолини, которое означает, что Рим пойдет. Франко – естественный союзник, так получу Испанию. Война позаботится об остальном.

– Война?.. Какая война?

– Тебе надо бы читать «Майн кампф» повнимательнее, – холодно сказал Стивен. – Ты думаешь, все, что в замыслах Гитлера, – это править Германией?

В этот момент Курт понял, что этот кажущийся невинным, несозревшим, американец – куда более опасен, чем он думал.

– Стивен, – сказал он сговорчиво. – Я уверяю тебя, что нет проблем, которые мы не можем решить. Даю тебе слово, что каждый успех Германии будет и твоим успехом.

Стивен велел принести шампанское.

– Я приготовил на случай, если нам будет что отмечать.

Мужчины подняли стаканы в молчаливом тосте.

– Кстати, – сказал Курт, как бы что-то вспомнив, – я слышал кое-что из Лондона, что тебя, возможно, заинтересует.

– Да?

– Ты знаешь такого Гарри Тейлора? Он теперь ваш президент по североамериканским операциям.

– Гарри – это реликт, – ответил Стивен. – Он идет вниз. И вообще уйдет.

– Рад это слышать. Потому что я понимаю, что, когда твой дядя Франклин Джефферсон пытался делать бизнес с британскими банками, мистер Тейлор продал его вместе с его намерениями сэру Томасу Балантину, то есть «Кукс».

– Расскажи об этом, – мягко сказал Стивен.

Курт Эссенхаймер пересказал доклад гитлеровских осведомителей. Он берег его как козырную карту на случай, если возникнет нужда. Сейчас казалось самым важным обрести доверие Толбота.

– Кажется, ты не удивился, – заметил Эссенхаймер, когда кончил. – Мне показалось, ты знал это или, по крайней мере, подозревал.

Стивен колебался. Новость ошеломила его. Значит, Франклин провалил дело потому, что он был предан? Если это так, Гарри блестяще ухитрился скрыть свои грехи. Иначе он лишился бы головы от руки Розы Джефферсон.

«Ой, мама, какая же ты была дура!»

– Нет, я не знал, что Гарри это сделал, – медленно сказал он. – А насколько ты уверен в своей информации?

– Вполне. Иначе не говорил бы.

– Можно ли получить свидетельские показания?

– Я посмотрю, что смогу. Все сделаю для друга, Стивен.

 

41

Мартовские ветры безжалостно дули вдоль улиц-каньонов Нижнего Бродвея – признак того, что долгая, суровая зима 1931–1932 года еще не закончилась. Городские бездомные топтались в дверных проемах или вокруг костров походных кухонь, в то время как в конторских небоскребах капитаны промышленности искали какой-либо просвет, пусть самый слабый, в той долгой зиме неуверенности, которую принесла Великая депрессия. Среди тех, кто видел его, а вместе с ним и надежду, была Роза Джефферсон.

В сорок один год Роза планировала курс одной из ряда крупнейших индустрий в Америке, которой удалось не только выжить, но и расцвести в период депрессии. Товары по-прежнему нужно было перевозить по стране, а банкротства банков напугали американцев до такой степени, что они стали вкладывать свои наличные в более безопасное место: гарантированные денежные переводы. Те несколько пенни, в которые обходился почтовый денежный перевод, казались несущественными, будучи взвешены на одних весах с чьим-либо душевным спокойствием. Ежедневно миллионы этих пенни стекались в сейфы «Глобал» по всей Америке, создавая сверкающую дорогу богатства, которая вела в сердце Нью-Йорка.

В отличие от других ведущих промышленных концернов, трубивших о том, какая доля их прибыли шла на акты доброй воли, «Глобал» оставалась в тени. Немногие из четырех миллионов безработных знали о том, как Роза боролась против законопроекта о тарифах Смута-Хоули, поднимавшего пошлины на импорт и ускорявшего неизбежный спад в торговле. Роза использовала любое совещание и все свое влияние, чтобы убедить законодателей в том, что без торговли промышленность зачахнет и рабочие места исчезнут навсегда.

Когда президент подписал этот законопроект, Роза изменила тактику. Умасливая и льстя законодателям, она помогла провести в жизнь Акт об общественных зданиях, выделивший 230 миллионов долларов на строительство, а также 300 миллионов долларов ассигнований на государственные проекты по строительству дорог. Роза видела вознаграждение за свои усилия каждый раз, когда проезжала по трассе Нью-Йорк – Вашингтон. Тысячи мужчин, когда-то прозябавших в богадельнях, были заняты на строительстве артерий для будущей торговли.

Даже ближайшие коллеги Розы были удивлены и озадачены действиями женщины, которая с удовольствием анонимно жертвовала средства благотворительным организациям или договаривалась с ними о распределении ее пожертвований.

– Это не такая уж великая тайна, Хью, – говорила Роза своему адвокату. – Если хотите знать ответ, поедем со мной.

Меньше всего О'Нил ожидал, что его привезут на место фамильного захоронения Джефферсонов в Дьюнскрэге.

– Я думаю, что наконец понимаю, какие чувства испытывал Франклин к этой стране, – сказала Роза у надгробья на могиле своего брата. – Такие люди, как мой дед и я, видели в этой земле лишь возможности. Мы хватались за каждый шанс, который она нам давала, и использовали его как только могли. Франклин был другим. Он знал, что брать можно лишь до определенного предела, прежде чем и ты сам, и земля станете банкротами. У него была совесть, Хью. Когда он встал на защиту этих штрейкбрехеров, он одновременно бросал вызов всему, что я когда-либо делала или во что верила. Роза наклонилась и положила букет, который принесла.

– Тогда я не понимала Франклина. Я не хотела верить, что он думал не так, как я, и была слишком напугана, чтобы признать, что он так и делал. Я доверяла ему многое и отказывала в еще большем. То, что я делаю сейчас, ничтожно по сравнению с тем, чего мы могли бы достичь вместе.

– Не занижайте себе цену, – сказал О'Нил мягко. – Если бы не вы, многое из того, что было вынуждено сделать правительство, могло бы никогда не произойти.

Через неделю, прочтя о назначении Розы Джефферсон председателем Комиссии по помощи безработным, Хью О'Нил искренне пожалел о том, что Франклин не дожил до этого момента.

Роза стояла перед окнами, выходящими на Нижний Бродвей, и дрожала от холода.

Из последних данных было ясно, что дела Мишель в Европе шли так же хорошо, как у Розы в Америке. Это объясняло, почему Стивен прислал ей именно такой доклад. Роза вернулась к своему рабочему столу и перелистала тщательно отпечатанный документ. Прикосновение к этим страницам было как бы прикосновение к нему. Иногда она скучала по нему так сильно, что ей хотелось прыгнуть на борт первого же судна, отплывающего в Европу.

«Я не могу этого сделать. Я послала его делать мужскую работу и не буду вмешиваться».

И это была работа, которой Стивен мог по праву гордиться. Идея перекачивания денег в агентства грузовых перевозок или выкупа их всех вместе под знамя «Глобал Юрэп» давала компании равную основу с европейскими транспортными гигантами. Обретя собственное лицо и влияние, «Глобал» могла говорить с Мишель с позиции силы. Роза была убеждена, что Стивен мог запустить и осуществить эту программу в качестве президента «Глобал Юрэп».

Роза взяла ручку и быстро набросала письмо Стивену, одобряя его план.

– Я очень горжусь тобой, дорогой, – писала она. – Приезжай домой как можно скорее, чтобы мы могли разработать детали. Я ужасно по тебе скучаю. С любовью, мама.

Роза откинулась назад, согретая своими словами. Внезапно эта мартовская зима показалась ей не такой уж холодной.

– Мы взяли первый барьер, – объявил Стивен, передавая письмо Курту Эссенхаймеру. – Вот мамино одобрение.

– Стивен, это фантастика!

– Это только начало, – предупредил Стивен. – Теперь начинается настоящая работа.

Первое правило бизнеса найти подходящую штаб-квартиру. Эссенхаймер, естественно, предложил Берлин, обещая создать все условия.

– Работать из Берлина было бы намного легче, – признал Стивен. – Но слишком опасно. Помни, Мишель тоже обосновалась здесь. Через Варбурга она установила много контактов. Если он получит малейший намек о том, что мы делаем, если ее люди доложат о том, что регулярно видят меня в Берлине, мы рискуем всем.

Эссенхаймер согласился, и двое мужчин взяли в аренду помещение под офис в Берне, имевшем отличные шоссейные и железнодорожные связки с Германией, а также первоклассную коммуникационную сеть.

– Нам нужны сотрудники, которым мы могли бы безоговорочно доверять, – сказал Стивен. – Каждый должен быть проверен тобой лично.

– Предоставь это мне, – заверил его Эссенхаймер. – Мы получим любого, кто нам нужен, из нашей партии.

– Как насчет их въезда в страну? Не будет проблемы с разрешениями на работу?

Эссенхаймер ухмыльнулся:

– Нет, если они приедут в качестве сотрудников посольства. В этом еще одна прелесть Берна.

Пока Эссенхаймер был в Германии, Стивен встретился с представителями нескольких менее крупных банков Берна, которые очень хотели заниматься бизнесом с этим молодым американцем, чьи средства, размещенные в Берлине, казались неограниченными. Банковские юристы горели желанием выступать в качестве номинальных директоров той дюжины компаний, которые Стивен поручил им организовать, и не промолвили ни слова, когда цель этих компаний была расплывчато определена как «импорт-экспорт».

Как только Эссенхаймер вернулся с необходимым персоналом, Стивен, арендовавший виллу на окраине города, направил предусмотрительные приглашения ряду дипломатов. Менее чем через несколько месяцев торговые атташе из Египта, Сирии, Ирана, Южной Африки и Конго, Аргентины, Бразилии и Чили стали регулярными посетителями. Когда они узнали, чего хотят Стивен и его молчаливый немецкий партнер и, еще более важно, что они могут платить за это золотом, они направили целый поток ведущих промышленников своих стран в швейцарскую столицу. В ходе тяжелых обсуждений сделок связи, по которым Германия должна была получить необходимое ей сырье, были налажены.

Пока Стивен обрабатывал потенциальных поставщиков, Курт Эссенхаймер начал потихоньку скупать океанские грузовые и торговые суда германского коммерческого флота по смехотворно низким ценам.

После того как суда, заново зарегистрированные в Панаме, подняли якорь, Стивен следил за их действиями из офиса своей швейцарской компании. Хотя Эссенхаймер уверял его, что все сотрудники тщательно отобраны, Стивен был постоянно настороже. Но оказалось, что даже у него было свое слабое место.

В начале того лета Курт Эссенхаймер нанес неожиданный визит в Берн. Он нашел Стивена в ресторане в компании очень симпатичной темноволосой девушки по имени Анна Клейст, работавшей в одной из компаний в качестве младшего бухгалтера. Подойдя к их столу, Эссенхаймер посмотрел на ее лицо сердечком и пляшущие цыганские глазки и вздохнул. Пустая трата времени. Он вежливо отказался присоединиться к ним и попросил поговорить со Стивеном наедине.

– Дела, фрейлейн, – сказал он, затем подмигнул. – Я долго его не задержу, обещаю.

Эссенхаймер повел Стивена в направлении стола метрдотеля.

– Я вижу, ты и фрейлейн Клейст становитесь близкими друзьями.

Стивен усмехнулся.

– Не такими близкими, как мне бы хотелось.

– Ну все равно. – Эссенхаймер дал Стивену досье с двумя красными диагональными полосами на обложке и эмблемой гестапо поверх них. – Ее настоящее имя Анна Бауманн.

Рот Стивена сжался. Он раскрыл досье и начал читать.

– Что это за организация «Белая Роза»?

– Группа недовольных – студенты, коммунисты, несколько радикальных священников, выступающих против партии. Они передают информацию британской и французской разведкам. Конечно, гестапо за ними наблюдает. Их руководители имеют обыкновение исчезать. Когда мы взяли последнего, мы нашли вот это.

Он передал Стивену некоторые бумаги, в которых, к его ужасу, подробно описывалась работа их швейцарских компаний, их переговоры по контрактам, имена высокопоставленных лиц, обсуждавшиеся планы, а также график поставок. Среди упоминавшихся имен Стивен увидел свое собственное.

– Как она это достала? – прошептал он с искаженным от ярости лицом.

Эссенхаймер пожал плечами.

– Наш друг действительно не смог нам этого рассказать, как мы его ни уговаривали. Они работают очень профессионально. Ни один человек в их цепи не знает, кто передает ему информацию, и в свою очередь оставляет ее в определенном месте, так что он никогда не видит, кто ее забирает.

Стивен не смог не бросить взгляд на красивую молодую девушку, которую он старался затащить в постель.

– Я полагаю, ты избавишься от нее немедленно. Эссенхаймер поднял вверх руку.

– Не так быстро. По данным нашего друга очень скоро в «трубопровод» должен поступить следующий пакет. Я не хочу, чтобы наша очаровательная Анна Клейст подумала, что что-то не так. Пусть она возьмет то, что намеревается, и отправит это своим путем. Она будет находиться под наблюдением двадцать четыре часа в сутки. Я хочу проследить за этой информацией и взять каждого, кто прикоснется к ней. – Эссенхаймер сделал паузу. – Но это означает, что ты должен сохранить все в тайне. Ты можешь это сделать, Стивен?

Стивен взглянул на сноски, касающиеся его, и вздрогнул. Если хоть что-то из этой информации попадет в руки его матери…

– О, да. Я думаю, что смогу продолжать радовать ее, пока ты во всем разберешься.

На протяжении нескольких следующих недель Стивен продолжал ухаживать за этой женщиной. Он сводил ее в оперу и театр, а в одну из суббот взял ее на прогулку в предгорья Альп. Там, во время пикника над прекрасным каскадом водопадов с глубоким ущельем внизу, Стивен подумал, как легко было бы убить ее.

Затем однажды поздним днем Эссенхаймер позвонил из посольства и попросил Стивена немедленно приехать. Через черный вход Стивен спустился вниз по лестнице в подвал, где в бетонированной комнате увидел Анну Клейст, привязанную к стулу, голую, мокрую, покрытую рвотой, потом. У человека из гестапо, стоявшего около нее, на руках были толстые резиновые перчатки, в которых он держал пару оголенных электрических проводов.

– Она заговорила, – объявил Эссенхаймер, гася свою сигарету. – Они всегда говорят. Сейчас мы берем остальных. Опасность миновала.

– Что будет с ней – с ними? – спросил Стивен, загипнотизированный видом и запахами, окружавшими его. – Вы не можете убить ее здесь.

– Это верно, но как только она вернется в Германию по причине болезни, у нее будет возможность выздороветь, – ответил Эссенхаймер холодно. – В местечке под названием Дахау.

Пережитое с Анной Клейст потрясло Стивена. После ее исчезновения из Берна и до прибытия первых партий меди, золота и бокситов в доки Бремена он держался подальше от офисов компании. Чтобы представить своей матери своевременный доклад о развитии событий, он работал день и ночь, стараясь угнаться за деятельностью Мишель. Он закончил его всего за два дня до отплытия корабля.

Прощальный вечер Стивена был проведен в «Зиг-Заг Клаб» – самом зрелищном кабаре трансвеститов Берлина. Это было большое помещение под землей, оформленное на тему «Арабских ночей», с официантками, одетыми под девушек из гарема и поразительным шоу, снискавшим скандальную славу в Европе.

– Ну, что ты думаешь? – спросил Эссенхаймер, в одной руке держа сигару, другой обнимая девушку и одновременно наблюдая за актрисами, исполнявшими свой вариант «Али-Бабы и сорока разбойников».

– Только ты мог устроить нечто подобное, – ответил Стивен.

Он освободил своего друга от его девушки и провел Эссенхаймера в угол за баром.

– Когда ты скажешь Гитлеру, что мы готовы?

– Я уже передал новости Борману. Он обещал мне встречу с Гитлером, как только тот вернется из Берхтесгадена на следующей неделе.

Стивен почувствовал в животе тот холодный твердый ком, который бывает у каждого авантюриста, легкое сомнение, заднюю мысль перед принятием окончательного решения.

– Мы готовы начать, Стивен, – сказал Эссенхаймер. – Самой трудной частью будут не детали, а твое отсутствие. Тебя будет не хватать, мой друг.

– Я вернуть, как только смогу, – пообещал Стивен. Шум и музыка, казалось, исчезли. Двое мужчин посмотрели друг на друга и крепко пожали руки.

– Пошли, – сказал Эссенхаймер. – Завтра ты уезжаешь, а сегодня вечером мы напьемся. Все, что ты хочешь, Стивен, твое.

Стивен был готов нырнуть в толпу, как вдруг схватил немца за руку.

– Кто это?

Через комнату к выходу шла молодая восточная женщина, одетая в потрясающее красно-белое кимоно. Ее черные волосы были на японский манер собраны заколками из перламутра и слоновой кости. Ее кожа имела глянцевитый золотистый оттенок. Ее лицо было совершенным овалом с едва различимыми скулами, красными полными губами и глазами цвета древнего нефрита.

Женщина, наверное, почувствовала его пристальный взгляд, потому что посмотрела прямо на Стивена. Тень улыбки появилась на ее губах, а затем она растворилась в целой фаланге японских мужчин.

– Увы, даже я не могу привести тебе ее, – посетовал Эссенхаймер. – Это Юкико Камагучи – дочь одного из самых могущественных промышленников Японии. Хисахико Камагучи управляет доками, сталелитейными и нефтехимическими заводами. Мы надеемся уговорить его заняться бизнесом с нами. Я слышал, что он в Берлине, но никогда бы не подумал, что он зайдет сюда…

Стивен продолжал смотреть на уходящую фигуру Юкико.

– Забудь ее, мой друг, – посоветовал Эссенхаймер. – Ты уезжаешь завтра. Она едет назад со своим отцом на следующий день.

– Можно никогда больше не увидеть такую женщину, как она, – задумчиво сказал Стивен. – Но и забыть ее невозможно.

Стивен покинул Германию на борту «Зигфрида» – флагманского корабля «Бремен-Ганза Лайнз». На протяжении всего шестидневного путешествия он тщательно просматривал свои заметки и предложения. Роза внимательно следила за Мишель со времени выплаты займа, и Стивен полагал, что большинство из его цифр будет ей знакомо. Таким образом бизнес «Глобал» в Европе был предназначен показать лишь скромную отдачу. Поскольку его мать наверняка будет ставить под вопрос целесообразность продолжения этих операций, задачей Стивена было убедить ее в необходимости этого. До тех пор пока Роза не подозревает, насколько действительно прибыльным был бизнес на континенте, созданная им невидимая империя будет процветать.

Покидая корабль, Стивен ожидал, что их семейный автомобиль и шофер будут ждать его. Чего он не ожидал, так это что водитель сразу отвезет его в один из лучших ресторанов Нью-Йорка – «Коут Баск».

– Стивен!

Стивен проскользнул мимо метрдотеля, подался вперед и позволил поцеловать себя в обе щеки. Глаза его матери сияли.

– Ты выглядишь чудесно!

– Спасибо, мама. Ты тоже никогда не выглядела лучше.

Сидевшая на диване Роза была переполнена радостью, видя своего сына. С материнским удовлетворением она отметила, как повернулись головы женщин постарше, когда Стивена провели к ее столу, и как их дочери не могли оторвать от него глаз. Роза подумала, что Европа придала ее сыну блеск.

– Я не могла бы быть более довольной тем, что ты сделал, дорогой, – сказала Роза, когда официант наливал им шампанское. – Салют!

– Салют, мама!

– Но я надеюсь, ты не скоро поедешь назад в Европу.

– Нужно немного времени, чтобы организовать дела здесь, – ответил Стивен. – Но боюсь, что еще о многом следует позаботиться по ту сторону моря.

– Ну что ж, будет мило видеть тебя дома для разнообразия.

Стивен засмеялся.

– Что нового в «Глобал»? Из твоих писем я почувствовал, что ты хотела мне что-то рассказать, но еще не совсем решилась на это.

Тень боли пробежала по лицу Розы.

– Гарри ушел.

– Ушел? Ты имеешь в виду, что уволила его.

– Нет, дорогой. Просто ушел. В один прекрасный день он не вышел на работу. Еще я знаю то, что мне говорит бухгалтерия: Гарри подписал свое собственное выходное пособие и получил его наличными. Он даже не оставил адреса.

– Он сумасшедший! Что он собирается делать?

– Я не знаю. Может быть, он уехал назад в Чикаго.

– Звучит так, как будто он сам перерезал себе горло, – сказал Стивен резко. – Он был очень хорошим, но не незаменимым.

– Меня беспокоит то, что после всего он ушел, даже не объяснив почему… и даже не сказав до свидания, – мягко добавила Роза.

Это была не совсем правда, призналась Роза сама себе. С момента ее решения предоставить Стивену наводить мосты с Мишель Гарри потерял интерес к компании, которая одно время была его жизнью. По мере того как его работа ухудшилась, Роза стала получать жалобы из разных отделений по всей стране, пока ей не осталось ничего, кроме как разобраться с данной ситуацией. Она оставила Гарри напоминание позвонить ей, но он этого не сделал. Когда она услышала, что он ушел, она не могла этому поверить. Но когда все стало реальностью, ее злость сменилась болью потери. Не важно, насколько далеки стали они с Гарри – Роза знала, что эта дистанция была ее собственным творением – она никогда не смогла бы забыть те первые чудесные годы ее близости с Гарри, когда она расцвела как женщина. Гарри был также ее ближайшим другом.

– Не волнуйся, мама, – говорил Стивен. – Я пробуду столько, сколько буду тебе нужен.

Роза благодарно сжала его руку.

– Спасибо, но я взяла на себя работу Гарри. Кроме того, тебе нужно сконцентрироваться на Европе. Я жду от тебя великих дел.

Стивен улыбнулся.

– Я не разочарую тебя, мама.

За последующие три года Стивен Толбот многократно пересекал Атлантику, работая с твердо определенной целью. В офисах «Глобал» в Европе отслужившее свой срок безжалостно удалялось, и новые люди, которых нанимали, были преданы только Стивену. Когда тарифы «Глобал» стали более конкурентоспособными, и связи Стивена с европейскими правительствами расширились, компания оказалась завалена контрактами на грузовые перевозки. Просматривая цифры на их ежегодной встрече в конце года в Нью-Йорке, Роза была поражена.

– Даже я не думала, что ты сработаешь настолько хорошо!

«Ты не знаешь и половины всего, мама».

Книги учета, которые Стивен представил Розе, не соответствовали реальностям. В действительности европейские прибыли были втрое больше, чем думала Роза Джефферсон. К настоящему времени созданные Стивеном швейцарские компании владели флотом судов лишь немного меньшим, чем «Глобал».

Даже бывая в Соединенных Штатах, Стивен делал капитал на возможности расширять дело. Он стал частым пассажиром «Кэпитал Экспресс» на маршруте Нью-Йорк – Вашингтон. В элегантных посольских кабинетах он встречался с финансистами, промышленниками, а также официальными представителями правительств из стран настолько разных, как Аргентина и Бразилия, Южная Африка и Нигерия. Сделки, выливавшиеся в миллионы долларов, совершались рукопожатием. Затем Стивен ехал в германское посольство и из комнаты секретной связи, находившейся в подвале, говорил с Куртом Эссенхаймером, рассказывая ему, что Третий рейх все больше приближался к своей мечте о гарантированных поставках остро необходимых природных ресурсов.

18 июля 1936 года разразилась гражданская война в Испании. Стивен жадно читал отчеты, радуясь каждой победе фашистов. Нефть, каучук и драгоценная руда, которые он помог добыть для Германии, были превращены в непобедимую боевую машину. Той осенью, когда Стивен объявил о своем намерении отбыть на континент, Роза улыбнулась:

– Может быть, тебе не придется.

– Что ты имеешь в виду?

– Я только что получила эту телеграмму от Мишель. Сегодня она отплывает в Нью-Йорк. Она говорит, что хочет обсудить со мной нечто очень важное.

Роза обняла своего сына.

– Как будто я не знаю, что это. Ясно, что она не смогла игнорировать ту работу, которую ты проделал. Я думаю, она едет к нам по вопросу слияния.

 

42

События, приведшие Мишель в Соединенные Штаты осенью 1936 года, имели отношение к «Глобал», но не так, как представляла себе Роза.

Предвестники трагедии появились 30 января 1933 года, когда Адольф Гитлер стал канцлером Германии. Его партия, над которой многие насмехались как над компанией неудачников и отверженных, была узаконена. Затем нацисты предприняли быстрые шаги, чтобы укрепить свою власть. Газеты и радио извергли поток пропаганды против врагов, реальных или воображаемых. Нацистские бюрократы изгнали честных мужчин и женщин из гражданских служб, заменяя их бездумными, бесчувственными автоматами. Голоса ненависти, охаивавшие интеллектуалов и либералов, но особенно евреев, стали находить слушателей.

– Это становится кошмаром, – сказал Мишель той весной Абрахам Варбург, ее германский банкир. – И тем не менее мои люди отказываются очнуться. Они говорят, что они больше немцы, чем сами немцы, как будто если они повторят это много раз, то все в это поверят.

В отчаянии он покачал головой.

Они сидели на веранде красивого ресторана на берегу озера в берлинском районе Ванзее. Внизу проплывали грациозные лебеди, окуная головы под воду, чтобы достать хлеб, брошенный хозяевами. И даже в этом мирном окружении Мишель видела лишь скрытое насилие. За каждым вторым столом сидел офицер СС в своей ослепляюще черной форме и сверкающих сапогах или хорошо одетый мужчина с нацистским значком в петлице. Когда они смотрели на Мишель и Варбурга, их глаза становились жесткими. Затем голосом достаточно громким, чтобы они могли слышать, рассказывали анекдот, иногда неприличный. Чтобы быть уверенными в приватности своих разговоров, Мишель и банкир всегда говорили на английском, когда встречались на людях.

– Вы должны заставить ваших людей понять, что им необходимо выбраться, пока они еще могут это сделать, – сказала Мишель.

– Я пытаюсь, – ответил Варбург. – Но большинство отказываются оставить свои дома и родственников.

– Тогда мы должны сделать все, что можем, чтобы помочь тем, кто хочет уехать.

«Боже, меньше чем через двадцать лет я снова сражаюсь с немцами. Это безумие!»

– Становится все труднее получить визы, – сказал ей Варбург.

– Я знаю. Но думаю, я нашла обходной путь. Мишель быстро обрисовала свою схему. Из своей парижской базы она организует туристическую компанию, которая будет предлагать экскурсии в различные районы Франции.

– Нацисты не догадаются, чем мы действительно занимаемся, – объясняла она. – У этих людей будут официальные бумаги и утвержденный маршрут. Вот только они никогда не вернутся назад. Как только они попадут во Францию, они могут ехать куда захотят. Я договорюсь, чтобы они ехали дальше.

Варбурга этот план заинтересовал:

– Это гениально. Но многие не смогут заплатить, а вы не можете рекламировать смехотворно низкие цены, не вызывая подозрения нацистов.

Мишель пожала плечами.

– А кто говорит о зарабатывании денег? Каждый будет забирать предварительно оплаченный билет в одном из наших офисов вместе с дорожными чеками в долларах США. Для всего мира они будут выглядеть официальными туристами, если только не будут пытаться вывезти с собой всю свою собственность.

Варбург подумал над ее доводом.

– Это может сработать, – сказал он наконец. – Однако нам нужно быть очень осторожными в отношении деталей.

– Найдите мне людей, которым вы полностью доверяете, а остальное предоставьте мне.

К осени 1933 года начался массовый исход. Мишель тщательно изучала своих действующих сотрудников, определяла симпатизирующих нацистам и находила предлог, чтобы дать им уйти – с щедрым выходным пособием во избежание недоброжелательства. Она заменяла их людьми, которых присылал ей Варбург, и когда она была абсолютно уверена, что они точно знают, что им делать, возвращалась в Париж позаботиться о конкретных делах там. Мишель нервничала, потому что первые несколько туристических групп были маленькими, но как только слух распространился, возник повышенный спрос, типа «О ля, ля! Экскурсия в Париж». По иронии судьбы это было начало ее проблем.

Мишель, никогда не ездившая в поездки и уж тем более ни одной не организовавшая, явно недооценила как объем, так и вид помощи, которая понадобится ее «посетителям». Это частично объяснялось тем, что первые несколько групп состояли из инженеров, адвокатов и врачей, которые не только имели достаточно денег, чтобы заплатить за короткое время, но еще и родственников, желающих их приютить, и навыки, которые помогут им начать новую жизнь. В тот же год, но позднее, Мишель обнаружила, что противостоит сотням семей нижнего класса, пораженным, одиноким и безденежным, за исключением своих пятидесяти долларов в дорожных чеках и гостиничных ваучеров.

Осознавая, что ей очень нужна помощь, Мишель обратилась к Эмилю Ротшильду.

– Что ты сделала? – требовательно спросил банкир, глубже усаживаясь в свое кресло.

– Ну, хоть кто-то должен что-нибудь делать! – резко ответила Мишель.

– Несмотря на все намерения и цели, ты занялась контрабандой, в данном случае – нелегальной перевозкой людей. Даже если сделать скидку на близорукую французскую бюрократию, как долго, ты думаешь, какой-нибудь официальный чиновник не обнаружит, что приезжающие в страну люди не уезжают.

– Действительно, Эмиль! Учитывая количество туристов, ежедневно пересекающих границу, то с чем мы имеем дело здесь – пустяк.

– Может быть и так, – сказал Ротшильд спокойно. – Но подумай вот о чем. Что, если один из твоих переселенцев пошлет письмо или открытку в Германию, рассказывающую его друзьям о том, какой чудесный трюк они сыграли с германскими властями? Мы оба знаем, что почта, поступающая на определенные имена или адреса, вскрывается немцами.

К тому же что, если какая-то шумливая консьержка начнет задавать вопросы, почему это вдруг две семьи живут в квартире, где прежде жила всего одна? Или одного из таких людей по какой-либо причине остановит полиция? Срок действия их туристических виз истек. У них нет никаких других бумаг. Что они скажут? К кому они обратятся? Только к тебе. И тогда власти очень заинтересуются этим.

Безошибочная логика банкира повергла Мишель в уныние, но она упрямо отстаивала свои доводы.

– Ты прав, Эмиль, – сказала она. – Я не осознавала до конца, во что я влезаю. Но теперь я не могу остановиться. Мне будет нужна твоя помощь, да и других тоже, чтобы то, что ты описал, не произошло. Нравится это тебе или нет, теперь я отвечаю за этих людей. Я постараюсь определить как можно больше из них в моих офисах, но, Боже праведный, большинство из них даже не говорит по-французски! Эмиль, у тебя есть связи в еврейской диаспоре по всей Франции. Используй их! Объясни людям, что происходит!

– А ты, Мишель, думала ли ты, что могло бы случиться с тобой и с Кассандрой? Ты же разрушаешь все, чего добилась. Если правительство раскроет твои планы, ты окажешься в суде.

Глаза Мишель сверкнули:

– Они не посмеют.

– В конце концов ты обнаружишь, что налоговая инспекция роется в твоих бумагах, иммиграционная инспекция проверяет твоих работодателей, даже инспектора зданий будут проверять, безопасны ли твои помещения. К тому времени газетчики пронюхают об этом деле, и немцы узнают обо всем. Даже если тебе удастся отбиться от властей здесь, то Берлин просто запрет твои «туристические» группы на своей территории.

Мишель задумалась над его словами. Она знала, что Эмиль Ротшильд не трус, а заботливый друг.

– Я готова рисковать, – ответила она мягко. – Ты хотел бы помочь мне?

Банкир помрачнел.

– Только за одно это тебе должны дать еще одну медаль.

В то время, как немецкие «туристы» продолжали прибывать в течение всего 1933 года, Мишель проводила все меньше и меньше времени в своем офисе и все больше дома, пытаясь разместить их. Эмиль Ротшильд сдержал слово. Используя свои связи по всей Франции, он привлек помощь сотен людей, которые были готовы принять беженцев. Те же, в свою очередь, связывались с друзьями и родными, которым они могли доверять, и таким образом эта сеть расширялась. К концу этого года тысячи были вовлечены в небольшой бизнес, руководимый по преимуществу евреями, которые желали обучить их торговле. В большинстве случаев новоприбывшие были представлены обществу как двоюродные братья и сестры или просто дальняя родня, явившаяся на помощь семье.

Но Мишель не остановилась на этом. Она и Подпольный комитет по делам беженцев, состоящий из Ротшильда, Пьера Лазара и других известных французских евреев, осторожно просачивались в среду французской бюрократии, разыскивая сочувствующих мужчин и женщин, готовых снабдить их документами, разрешениями на работу, ордерами на жилье и, в некоторых случаях, даже свидетельствами о рождении. Все это позволило квалифицированным иммигрантам, которые хотя бы немного владели французским, обосноваться самостоятельно. Тем не менее, к маю 1935 года скопилось такое огромное количество прибывших, что это грозило провалу замысла Мишель и ее друзей.

– Мы должны найти способ, который заставил бы некоторых из этих людей двигаться дальше, – заявил Пьер Лазар на собрании комитета. – Испания, Португалия, Скандинавские страны – куда угодно.

– Проблема в том, что у нас нет тех же связей и того же влияния в других странах, – заметил Ротшильд.

– Да, – задумчиво отвечала Мишель, – но нам, возможно, повезет где-нибудь еще.

Но самым сильным напряжением для Мишель в ее работе была не угроза разоблачения и не долгие изнурительные часы. Это было отсутствие мужа.

Монк вернулся в Штаты, частью для того, чтобы заняться делами журнала «Кью», а также и для того, чтобы представить свою экономическую экспертизу программы правительства по борьбе с депрессией. Из писем мужа Мишель узнала, что его внимательно выслушали в Белом Доме и что он работает день и ночь над тем, чтобы помочь американской экономике снова встать на ноги. Но в то время как нескончаемый поток его слов был как бальзам на рану их разлуки, ничто не могло заменить то чувство, и запах, и прикосновение мужчины. Несмотря на то что Монк приезжал часто, Мишель знала, что Кассандра тосковала по нему даже больше, чем она сама. Она вступала сейчас в тот период, когда присутствие отца, следящего за ее взрослением, значит очень много. И как бы часто Мишель ни объясняла Кассандре, почему отец не мог быть с ними, ее доводы, принятые однажды, уже не действовали в следующий раз. Что еще более осложняло положение, так это то, что у самой Мишель не было достаточно времени и энергии, чтобы посвятить их дочери.

Когда семья наконец-то собралась на День Благодарения в этом году, Мишель рассказала Монку о своей программе помощи беженцам. Монк понял, с каким напряжением приходилось работать его жене.

– Самая насущная проблема сегодня – это то, что мы не можем найти места для прибывающих, – объяснила Мишель.

– И что ты предлагаешь?

– Мы должны найти возможность переправить их в Америку. Это их единственная надежда.

Монк длинно присвистнул.

– Это будет слишком! Иммиграционные квоты были урезаны, так как уровень безработицы в стране и без того довольно высокий.

– Я это прекрасно понимаю. Но ведь у тебя есть знакомые в Вашингтоне…

– Конечно, но если я займусь этим, то у меня будет еще меньше времени для тебя и Кассандры.

Мишель сдержала слезы.

– Если бы у нас был другой выход, я бы тебя никогда не попросила.

Монк нежно взял в ладони лицо жены и поцеловал его.

– Ты замечательная женщина. Мишель печально улыбнулась.

– Нет. Я вовсе не такая храбрая, любовь моя. Мне нужно, чтобы ты обнимал меня и целовал, чтобы говорил, что все будет хорошо.

Во время этих коротких недель в Париже Монк понял, что Кассандре он нужен даже больше, чем Мишель. Хотя Мишель хотела рассказать дочери о программе помощи беженцам, она никак не могла собраться с духом. Четырнадцатилетние девочки любят делиться своими секретами с друзьями, и в конце концов не известно, чьих ушей они могут достичь.

«Самое большее, что я могу сделать, – думал Монк, – это объяснить, почему я не могу оставаться здесь».

– Почему ты должен уезжать, папа? – спрашивала его Кассандра, когда они сидели в том самом кафе, где когда-то Мишель и Монк радовались своей любви.

«С чего же начать?» – спрашивал себя Монк.

– Ты видишь этих людей, малыш? – Монк указал на столик, за которым сидел мужчина средних лет, рассеянно перебирая домино: уже с час назад он заказал графин вина и едва к нему притронулся.

– Угу.

– Почему, ты думаешь, они сидят здесь в полдень? Кассандра пожала плечами.

– Они не работают.

– А почему?

– Потому что для них нет работы.

– Правильно, таких людей тысячи. Здесь, в Европе, и в Америке. Людей, которые хотят работать и кормить семью, но которые не могут найти работу.

– Я знаю, – сказала Кассандра скучающим тоном, – это называется депрессией.

– Да. Но еще это также зовется голодом, бедностью, печалью и болью. Это значит, что отцы и мужья уезжают куда угодно, иногда очень далеко, чтобы найти работу. Если им это удается.

– Но ведь мы же не бедные! – зло ответила Кассандра. – И тебе не нужно возвращаться в Нью-Йорк. – И быстро, как хорек, она лукаво добавила. – Или ты мог бы взять меня с собой.

Монк не дал увлечь себя этим разговором.

– Нет, мы не бедные. Но не кажется ли тебе, что именно поэтому мы и должны помочь тем, кому меньше повезло?

– У всех девочек в нашей школе отцы дома, – сказала Кассандра.

«Непобедимая логика четырнадцатилетних!» – безнадежно подумал Монк. И тут он понял, с чем Мишель приходилось сталкиваться ежедневно.

– Малыш, я хочу, чтобы ты выслушала меня внимательно, – сказал он спокойно, крепко сжимая ее ладони. – Ты, твоя мама и я должны быть благодарны за многое. Может быть, именно сейчас все не так, как бы тебе этого хотелось, но ты видишь, что нам живется намного лучше, чем большинству людей. – Монк подождал, пока Кассандра не кивнула, хотя и неохотно. – И именно потому, что нам повезло больше, на нас лежит ответственность помогать другим, когда можно. Твоя мать и я должны делать то, что мы считаем правильным. Когда ты оказываешься перед выбором, ты должен спросить свою совесть и решить, что лучше. Мне очень жаль, Кассандра, но я не могу объяснить это лучше. Мне бы этого хотелось.

Кассандра опустила глаза, болтая ногами и скребя носками ботинок по полу. Когда она, наконец, заговорила, голос ее дрожал.

– Но все это значит, что ты все равно уезжаешь.

Монк уехал после Рождества и вернулся в. Вашингтон, где он запланировал кампанию воздействия на сенаторов и конгрессменов, членов правительственного иммиграционного комитета. Часто эта работа была утомительной, всегда изнуряющей, требующей каждого часа, который Монк мог урвать от своих дел в рузвельтовской экономической комиссии по реформам и в журнале «Кью», который стал ведущим защитником политики Франклина Делано Рузвельта.

Тем не менее прогресс был достигнут. Тысячи немецких евреев, которым иначе отказали бы во въезде в Штаты, просачивались через лазейки, устроенные законодателями. В сравнении с числом тех, кто теперь отчаянно желал покинуть Германию, это были лишь крохи. И тем не менее эти пришельцы в новый мир обустраивали места для тех, кто пока мог добраться только до Франции, и жили в надежде, что однажды придет и их очередь.

Время бежало неумолимо, и начался 1936 год. В каждую свою поездку в Берлин Мишель узнавала, что к прежним нацистским законам добавились новые, ограничивающие туристические поездки. Перед лицом строгих валютных правил и бесконечного ожидания выездных виз гражданину со средним достатком становилось практически невозможно выехать из страны. Купе в поездах, которые готовила Мишель, оставались пустыми, и становилось очевидным, что на турах терялись большие деньги. Мишель понимала, что, если она по-прежнему будет этим заниматься при таких явных потерях, немцы, уже и так злившиеся на нее, станут еще более подозрительными.

– Мы знали, что однажды это произойдет, – сказал ей Абрахам Варбург в тот день, когда туристические бюро в Берлине оказались закрыты.

– Но еще так много можно сделать! Варбург погладил ее руку:

– И мы будем этим заниматься, как только сможем. Подумай обо всем, что ты уже сделала, Мишель. Ты помогла тысячам. Они это никогда не забудут.

– Пора и тебе уезжать, мой друг, – сказала Мишель. – Ситуация просто невыносимая.

– Именно поэтому я и должен остаться, – ответил Варбург. – Нацисты меня не тронут, по крайней мере не сейчас. В Швейцарии у меня есть друзья, которых нужно поблагодарить за это. – Он помолчал. – Кроме того, я столкнулся кое с чем, о чем ты, должно быть, знаешь. Это касается «Глобал».

Мишель была озадачена.

– В течение месяцев я слышал разговоры, только отрывки, понимаешь, о компании «Эссенхаймер».

Мишель узнала название:

– Одно из ведущих военно-промышленных предприятий рейха.

– Да. Но это не все. Информация, которую я получил от всех, от бухгалтера до уборщицы, указывает на то, что «Глобал» становится для рейха основным поставщиком всего, что нужно Германии для ведения военных действий.

Мишель была потрясена.

– Роза не тот человек, который будет иметь дело с нацистами.

– Кто говорит, что это фрейлейн Джефферсон? – печально сказал Варбург. – Это Стивен Толбот, глава «Глобал Юрэп».

Он передал Мишель толстое досье:

– Пожалуйста, прочти это и сделай выводы.

Как и говорил Варбург, показания поступили от людей, служивших на разных уровнях империи Эссенхаймера. Мишель чувствовала и страх, и правду в их словах. Но, кроме их собственных наблюдений, не было никаких зацепок, связывавших немецкий конгломерат со Стивеном Толботом.

– Это все только слухи, – сказала Мишель. – Я верю каждому слову, но это не доказательство.

– Ты просто не можешь представить себе степень секретности вокруг этого, – ответил Варбург. – Если гестапо заподозрит, что эти люди сказали мне только это… – Остальное он не договорил.

– Есть ли еще такие, кто работает на Эссенхаймера и имеет доступ к записям и документам? – нетерпеливо спросила Мишель.

– Конечно, но я уже сказал…

– Абрахам, ты должен уговорить их достать для меня точные доказательства. Стивену нельзя позволить продолжать это!

– Это будет очень нелегко.

– Мы можем это сделать! – настаивала Мишель. – Мы можем найти людей и опубликовать их информацию. Годами мы налаживали пути бегства из Германии, о которых никто не знает. Теперь настало время использовать их!

Банкир задумался.

– Ты, возможно, права. Но подумала ли ты о риске?

– Для них? Конечно. Мы можем…

– Не для них. Для вас, Мишель. Если я приведу этих людей к тебе, и не дай Бог, Толбот, или Эссенхаймер, или гестапо узнают, чем мы занимаемся, они убьют тебя. Поверь мне, Мишель. Ставя на карту все, эти люди сделают все, чтобы не было утечки информации.

– А это как раз то, что мы и должны сделать, – сказала ему Мишель. – Пришли их ко мне, Абрахам и постарайся принести что-нибудь, что я могла бы использовать. А остальное уже мое дело.

К началу весны Мишель была вынуждена закрыть свои офисы в Германии и вернуться в Париж. Каждый день она ходила на центральный телеграф и справлялась о вестях от Абрахама Варбурга. Проходили недели, а новостей не было. Мишель была измучена и обеспокоена. Ее друг играл в опасную игру «кошки-мышки», в которой одно неловкое слово или движение могло вызвать катастрофу. Снова и снова Мишель говорила себе, что Абрахам уедет, как только позволят обстоятельства.

«Что-нибудь произойдет как раз тогда, когда я буду менее всего этого ожидать», – сказала она себе.

Мишель не знала, насколько пророческими окажутся ее слова.

– Мама, мама, проснись! Мишель вздрогнула и села.

– В чем дело, chérie?

– Кто-то пытается войти к нам, – прошептала Кассандра. – Я слышала, как они возились с замком.

– Останься здесь.

Кассандра отпрянула, увидев, что мать достает из тумбочки у кровати пистолет.

– Все будет хорошо, – мягко сказала Мишель. – Не выходи из комнаты.

Закрыв за собой дверь, Мишель направилась к входной двери. При свете луны она увидела, что дверная ручка дергается и крутится. Мишель встала за дверь, когда она открылась. Сдерживая дыхание, она услышала, как взломщики вошли. Она захлопнула дверь и приставила пистолет к спине ближайшего от нее.

– Не двигаться, – прошептала она.

Пальцы Мишель искали выключатель, и когда она нашла его, у нее от удивления открылся рот. Стоящий оказался молодой беременной женщиной с ребенком на руках.

– Повернитесь, – сказала она мужчине.

– Нас прислал Абрахам, – сказал молодой человек, волнуясь. – Пожалуйста, мадам, мы не хотели причинить вам вреда.

– Кто вы?

– Давид Якоби, – человек запнулся, – а это моя жена, Рахиль.

– Если вас прислал Абрахам, почему я не получила известия? – спросила Мишель. – И почему вы пытались ворваться в дом?

Давид Якоби смотрел на нее запавшими, полными боли глазами.

– Нас было шестеро, мадам. Нам всем удалось перейти границу, но немцы связались с французскими властями. Они сказали, что мы шпионы и диверсанты. Нас выследила полиция. Спаслись только мы. И когда наконец добрались до Парижа, то не были уверены, что полиции нет и здесь.

– А что с остальными?

– Их доставили опять на границу и передали гестапо.

Мишель почувствовала слабость.

– Мама, что происходит?

Кассандра стояла в дверях гостиной. Вид у нее был испуганный и смущенный.

– Это моя дочь, Кассандра, – сказала Мишель, потом шагнула к дочери и тихо попросила:

– Я хочу, чтобы ты проводила Рахиль и ребенка в комнату для гостей. Покажи, что и где находится и помоги, если нужно. Потом приготовь поесть.

– Кто эти люди? – спросила Кассандра. – Что они тут делают среди ночи?

Мишель не могла поверить, что эти злые слова сказала ее дочь.

– Им нужна наша помощь, Кассандра! А теперь делай то, что тебе велено.

«Боже мой, в ее годы я уже боролась с немцами!»

Мишель остановила себя. Сравнение было нечестным. Кассандра выросла в окружении тех преимуществ и привилегий, которые дает достаток. «Возможно, – подумала Мишель, – я бессознательно ограждала ее от реальности, потому что помнила, чего сама насмотрелась в ее возрасте. Но мир знает, на чем нас поймать…»

– Пожалуйста, Кассандра, – сказала Мишель нежно, – сделай так, как я прошу. Потом я все объясню.

– Я в этом уверена, – сказала Кассандра, встряхнув головой. Она подошла к Рахиль и взяла у нее из рук сумку.

Когда Давид Якоби умылся, Мишель налила им обоим немного бренди и подождала, желая услышать его мнение о случившемся.

– Вы думаете, что путь был раскрыт?

– Те, кого вернули в гестапо, не смогут вынести допроса, – ответил Якоби, уткнувшись в стакан.

Мишель вздрогнула.

– У них… у них были какие-нибудь бумаги? Молодой беженец покачал головой. Надежда вернулась к Мишель.

– А вы привезли что-нибудь?

Якоби поискал в кармане пиджака и вынул запечатанный конверт.

– От Абрахама.

– Это все?

– Мадам Мак-Куин, – сказал он. – Я работал в юридическом отделе Эссенхаймера. И получить ту информацию, которая была нужна Абрахаму, было просто невозможно. Существуют три или даже четыре группы документов. Вся информация надежно охраняется. Нужна специальная санкция на то, чтобы было позволено разыскать документ или контракт. И думать нечего о том, чтобы скопировать его. И Боже вас упаси, если вы не вернули его к концу дня. – Юрист помолчал. – Я рисковал всем, когда пытался вынести материалы. Но мой управляющий что-то заподозрил. Вот поэтому Абрахам и отправил нас…

Он умоляюще взглянул на Мишель.

– Я многое знаю об Эссенхаймере и о «Глобал». Пожалуйста, мадам Мак-Куин, выслушайте меня. Сведите меня с людьми, которые могут остановить это безумие.

– Завтра, – мягко сказала Мишель. – Для этого еще будет достаточно времени.

 

43

– Сюда!

Мишель повернулась и сбежала по трапу прямо в объятия Монка.

– Боже мой! Я так соскучился, – простонал Монк, пряча лицо в ее волосах.

– И я тоже!

Мишель повисла на нем, не давая идти.

– А это кто?

Монк взглянул на Кассандру, застенчиво стоявшую в стороне. С тех пор как он видел ее последний раз, Кассандра выросла так, что была теперь выше Мишель. С отцовской гордостью Монк заметил ее сногсшибательный голубой шерстяной костюм, который так шел к ее глазам и оттенял длинные белокурые волосы. «Вырасти в Париже – это что-то значит!» – подумал он.

– Иди сюда, дорогая, – прошептал он.

В следующий миг все трое обнимались и плакали на глазах пассажиров, проходивших с улыбкой мимо.

– Идемте, – сказал наконец Монк, вытирая слезы тыльной стороной ладони. – Едем домой.

Монк быстро провел их через таможню и погрузил багаж в свой огромный «Кадиллак». Все трое уселись на переднее сиденье, и Монк играл роль гида по дороге на Манхэттен.

– Это все так чудесно! – воскликнула Кассандра, рассматривая чудеса архитектуры.

Монк засмеялся и повез их на небольшую экскурсию. Он повернул на Пятую авеню, и прежде, чем выехать в верхний Вест-Сайд, покружил немного по Центральному парку. Он припарковал машину перед высоким величественным зданием с бело-зеленым навесом.

– Дома! – объявил он.

Построенный на рубеже веков, Карлтон-Тауэрс был одним из самых больших жилых домов, которые Кассандра когда-либо видела. Он занимал целый квартал и возвышался более чем на шестьдесят этажей. Он напоминал большой замок, с башенками, шпилями и горгульями, прикрепленными к покрытой медью крыше, сверкавшей в лучах утреннего солнца.

Кассандре, очутившейся внутри, показалось, что она потерялась. Мраморный холл был похож на пещеру, и им пришлось ехать двумя лифтами, чтобы добраться до квартиры. Дверь распахнулась, и Кассандра увидела дородную негритянку, готовую приветствовать их.

– А, Абелина, – выдохнул Монк, втаскивая чемоданы. – Это моя жена Мишель и дочь Кассандра. Дамы, это женщина, без которой я бы пропал – Абелина Линкольн.

– Добро пожаловать в Карлтон! – сказала Абелина, обнимая Кассандру. – Я надеюсь, тебе здесь будет уютно.

Кассандра осторожно шагнула вперед и огляделась. Квартира на Иль Сент-Луи казалась ей большой, но эта была просто великолепна. Стены гостиной, чьи окна во всю стену смотрели на зелень парка, были заставлены книгами. В дальнем углу стоял фонограф «Викторола» в окружении тысяч записей, от джаза до оперы.

– Кабинет там, – добавил Монк, указывая на двойные двери. – За ним кухня, спальни наверху.

Кассандра закружилась на носочках, ее юбка поднялась, открывая длинные стройные ноги.

– Здорово! Я бы осталась здесь насовсем! Абелина Линкольн поймала взгляд Монка и сказала Кассандре:

– Ты хочешь попробовать лучшие банановые лепешки к северу от Мэйзон-Диксон Лайн?

– Мэйзон-Диксон? Кто это такие? Абелина запрокинула голову и засмеялась.

– Мне нужно рассказать тебе, что к чему, детка. Давай оставим папу с мамой и познакомимся получше.

Когда дверь за ними закрылась, Монк взял Мишель за руку.

– Она почти такая же красивая, как и ты, – сказал он тихо, – я никогда не думал…

– Не хватает слов, милый? – поддразнила его Мишель.

Монк всмотрелся в эту женщину, которую он так любил, его глаза запоминали каждую черточку. Он чувствовал, как ему все больше ее хочется, но за теплотой губ Мишель, за холодностью ее пальцев на своей щеке он ощутил невидимую преграду.

– Что такое, любовь моя?

– Дело не в нас, дорогой. С нами обоими все в порядке. Это… Это что-то еще!

Мишель глубоко вздохнула и рассказала, как Абрахам Варбург вышел на уникальную информацию, касающуюся Эссенхаймера и Стивена Толбота. Она рассказала о всех деталях и той роли, которую играл Стивен Толбот в новой Германии.

Монк был потрясен. Мысль о том, что такой американец, как Стивен, с его известностью и влиянием, мог работать с немцами, казалась ему возмутительной. Все американцы, за исключением нескольких заблудших личностей вроде Генри Форда, смеялись над нацистами. Но некоторые, такие, как Монк, чувствовали потенциальную угрозу в фанатизме Гитлера и пытались предостеречь соотечественников.

– Проблема в том, что у меня нет убедительных доказательств для Розы, – заключила Мишель. – Но я не могу позволить Стивену поддерживать рейх. И мне нужно убедить ее в этом.

– У тебя что-то есть? – спросил Монк. – Документ с подписью, или личное свидетельство, или сам свидетель?

– Нет, ничего. Из офисов компании невозможно ничего вынести.

– А ты уже дала знать Розе, что приезжаешь?

– Завтра утром первым делом повидаюсь с ней. Монк сел рядом с ней.

– Почему ты сразу же не дала мне знать? У меня много друзей в Европе, которые могли бы помочь. Черт возьми, да я бы и сам приехал!

– Именно поэтому я и не сказала тебе, любовь моя. Никто, кроме Розы, не может помочь. Если она поверит мне…

– А что, если нет?

– Тогда мы должны найти другой способ, чтобы остановить Стивена.

На следующее утро у Мишель почти не было времени выпить чашку кофе до того, как за ней приехал шофер Монка, чтобы отвезти ее на Нижний Бродвей. Она чмокнула Кассандру в щеку и убежала.

«Интересно, на что похожа жизнь в этом городе сейчас?» – спрашивала себя Мишель по пути.

Чем больше она думала о Париже как о доме, тем более строгим делало его сравнение с живостью Нью-Йорка. Здесь возможным было все. Это была земля перемен и новых возможностей. Но только Мишель помнила то унижение, которое она испытала, живя в Толбот-хаузе. Даже сейчас она слышала издевающийся смех Амелии Ричардсон и других подруг Розы.

«Все равно они не могут оскорбить меня. Этот город также принадлежит мне, как и им».

С приближением к деловой части города, мысли Мишель вернулись к Розе. Ей вспомнились другие случаи, когда пришлось убеждать Розу в своей правоте – тот ужасный случай со Стивеном и еще несколько происшествий с Франклином. И каждый раз Роза считала лучшим для себя не слушать ее. Так почему же теперь все должно быть по-другому?

«Потому что ставки слишком высоки».

В здании «Глобал» Мишель встретил швейцар и проводил ее прямо в кабинет Розы.

– Мишель, как я рада видеть тебя! Ты чудесно выглядишь.

Роза обошла стол и взяла Мишель за руку. Она выглядела очень элегантно в хорошо сшитом бежевом костюме и зеленого цвета блузке, которые выдавали дисциплинированного профессионала, не принося, однако, в жертву и женственность. И все же в Розе чувствовалась легкая перемена. Казалось, что годы смягчили ее, сгладили острые углы в этом сильном характере и властном взгляде.

– И я тебе рада, Роза, – сказала Мишель.

Роза сделала жест в сторону шкафчика, где лежали печенье и кофе.

– Могу я предложить тебе что-нибудь?

Мишель кивнула и расположилась на софе напротив стола.

– Как Кассандра? – спросила Роза. – Надеюсь, у меня будет возможность увидеть ее наконец.

– Ей было бы приятно.

Между женщинами установилась неловкая тишина.

– Мишель, – сказала Роза, – нам обеим нелегко. Между нами была некоторая враждебность, но это не значит, что мы не можем начать сначала. Меня невероятно впечатляет, что ты сделала с дорожными чеками. Мне кажется, я знаю, для чего ты приехала. Я попросила Стивена освободиться. Может, мы позвоним ему и попросим присоединиться к нам?

– Стивена?

С минуту Мишель казалось, что Роза разгадала причину ее посещения. ««Нет, дело не в этом. Она имеет в виду поездку Стивена в Европу, причина которой…»

Конечно! Стивен ездил в Европу не по собственной инициативе. Это Роза посылала его туда, чтобы посмотреть, как идут дела у Мишель. Но зачем? Предложить выкупить ее долю? Или же предложить объединение?

Какой бы ни была причина, Мишель знала наверняка, что Роза была в неведении относительно дел Стивена с немцами.

– Думаю, нам не стоит звать Стивена прямо сейчас, – сказала Мишель. – Я здесь именно из-за него.

– По твоему тону я догадываюсь, что беседа не будет приятной, – пробормотала Роза. – А я надеялась на обратное.

– Поверь мне, Роза, ничего большего мне бы не хотелось.

– Ладно, что бы ни было, давай разберемся.

Мишель представила ей свои доводы, осторожно, стараясь открыто не обвинить Стивена, но высказав предположение, что он может быть невольной пешкой в этой игре. К ее удивлению, Роза выслушала ее, не перебивая. И только когда имя Стивена было упомянуто в связи с нацистами, она вздрогнула.

– Ситуация в Германии кажется мне отвратительной, – спокойно сказала Роза. – А теперь ты говоришь, что мой сын помогает запустить военную машину нацистов.

– Если бы я не верила людям, которые дали мне эти сведения, меня бы здесь не было, – ответила Мишель. – Мне не менее тяжело говорить тебе об этом, чем тебе слушать.

– Чего же ты от меня ждешь?

– Поговори со Стивеном, попроси его рассказать всю правду.

– Правда в том, что Стивен создал «Глобал Юрэп». Я посылала его, чтобы создать компанию, думая, что однажды мы с тобой могли бы объединить наши силы. Я думала, что у тебя на уме было то же самое, когда ты приехала сюда.

– Жаль, что разочаровала тебя. Если бы можно было по-другому…

Роза подняла руку.

– Пожалуйста, давай не будем слишком сентиментальничать из-за этого. Я доставлю тебе удовольствие и расспрошу Стивена о подробностях операций в Германии. Но если он докажет мне, что нет ничего общего между компанией и нацистами, то, думаю, тебе придется извиниться.

Мишель ничего не сказала. Она никогда не станет извиняться перед Стивеном Толботом.

– Спасибо, Роза, что выслушала. Роза кивнула и спокойно показала на двери.

– Только оттого, что становишься старше, учишься сожалеть о конкретных вещах, – сказала она. – Но как избежать повторения тех же самых ошибок? Я думаю, ты скоро придешь к этому, Мишель.

С того дня, как он узнал, что Мишель направляется в Нью-Йорк, Стивен Толбот жил в страхе. Внешне этого ничто не выдавало. Его манеры были такими же приятными и деловитыми, его распорядок нисколько не изменился. Но среди ночи он сосредоточенно изучал свои документы, отчаянно разыскивая хоть одну запись, которая могла бы выдать его. Он чувствовал себя так, словно дьявол вязал из него узлы. Сейчас, сидя в своем кабинете в ожидании вызова Розы, он сожалел о том, что не может стать невидимкой и подслушать разговор тремя этажами ниже.

Стивен подпрыгнул, когда дверь распахнулась.

– Как скоро, – сказал он как только мог непринужденно. – Как Мишель?

Роза молча посмотрела на него.

– Она говорит, что ты работаешь с нацистами, – сказала она резко. – Я хочу знать, правда ли это.

Стивен побагровел, а потом сделал вид, что едва сдерживает гнев.

– Нет, мама, это неправда.

– Хотелось бы этому верить, – ответила Роза. – Но я не перестаю себя спрашивать, почему она выставляет такие обвинения? Чего она хочет этим добиться?

Стивен ухватился за ниточку:

– Я докажу тебе, что она лжет. Стивен нажал кнопку внутренней связи.

– Нати, не могли бы вы принести мне всю отчетность «Глобал Юрэп», пожалуйста. Да, всю.

– Она лжет, – повторил Стивен. – А цифры – нет. Спустя несколько минут секретарша Стивена и еще четыре человека ввалились в двери под тяжестью папок и конторских книг.

Стивен указал на стол:

– Сюда.

Когда секретарши разобрали все это, Роза сказала:

– Позаботься о бутербродах и кофе. День будет долгим.

Восемнадцать часов спустя, в четыре утра Роза потерла глаза, оттолкнув чашку холодного кофе и закрыла последнюю папку. Стивен по-прежнему наблюдал за ней через стол. Выносливость и сосредоточенность матери изумляли его. Роза работала в почти полной тишине, заговаривая только тогда, когда требовались его разъяснения отдельных записей или пунктов контракта.

– Чертова Мишель, – тихо сказала она. Стивен почувствовал облегчение.

– Жаль, что это заняло так много времени. Ты замечательно поработал Стивен. Я должна извиниться за то, что усомнилась в этом.

Стивен презрительно пожал плечами:

– И что будем делать теперь?

– Иди домой и поспи немного, – твердо сказала Роза. – У меня встреча с Мишель.

Кассандра стояла на балконе квартиры Монка, глядя, как рассвет ползет по верхушкам деревьев в Сентрал-парке. Несмотря на то, что она поздно легла, Кассандра не могла спать, захваченная биением пульса этого великого города, который, казалось, никогда не отдыхал.

Дедушкины часы пробили шесть. Из кухни поплыл восхитительный аромат блинов и жареного бекона. Кассандра направлялась за стаканом апельсинового сока, когда услышала звонок в дверь.

– Я открою! – крикнула она Абелине.

В коридоре стояла одна из красивейших женщин, которых Кассандре доводилось видеть. На ней были синяя юбка и жакет, белая шелковая блузка, застегнутая брошью серебро – навахо с бирюзой. Только совершенно седая прядь резко выделявшаяся на черных волосах, выдавала ее возраст. Кассандра застыла с открытым ртом, не зная, что сказать. Женщина, казалось, была также удивлена, но выражение ее лица смягчилось, пока ее глаза блуждали по лицу Кассандры.

– Ты, должно быть, Кассандра, – сказала она наконец.

– Да.

– Меня зовут Роза, – она помолчала, а потом добавила, – я твоя тетя.

Роза перешагнула через порог, не сводя глаз с Кассандры. Она пришла сюда, готовая к быстрому и решительному объяснению, ее злоба разгоралась тем сильнее, что она убедилась в несправедливости обвинения Мишель. Но все это отступило перед этой очаровательной девочкой в розовой ночной рубашке, с еще сонными глазами.

«У нее волосы Франклина и его рост, только и всего», – подумала Роза.

Кассандра несомненно была красива: большие голубые глаза и прямые белокурые волосы. В ней была смесь юношеской невинности и решимости, словно ее остановили на грани расцвета женственности.

Роза, которая никогда раньше не жалела, что у нее не было детей кроме Стивена, внезапно почувствовала боль потери. Ей редко нравилось общество детей, которых она считала шумными и испорченными. И все же она ощутила, что Кассандра была редкостью. Что-то большее, чем просто красота, выделяло ее среди прочих, и это обещание чего-то глубоко тронуло Розу.

– Я… мне очень жаль, но я вас совсем не знаю, – вспыхнув, сказала Кассандра.

Роза рассмеялась.

– Боюсь, это относится к нам обеим. Но, может быть, мы это преодолеем, если ты хочешь.

– Да, конечно! – с готовностью сказала Кассандра. Она знала Розу по одной или двум фотографиям, где она была рядом с отцом. Когда бы Кассандра ни спрашивала о тете, мать всегда отвечала уклончиво, неопределенно. Кассандра чувствовала, что Мишель неприятно, когда произносят имя Розы, и поэтому она никогда не углублялась в эту тему. Но любопытство оставалось.

– Кассандра!

Она обернулась и увидела мать, в халате, стоявшую позади.

– Мама, смотри, кто здесь.

– Я вижу, chérie. Доброе утро, Роза. У тебя ранний старт.

Мишель повернулась к Кассандре.

– Мы с Розой должны поговорить кое о чем. У Абелины готов завтрак для тебя.

Кассандра поняла намек, но ей совсем не хотелось уходить. Поддавшись импульсу, она шагнула вперед и поцеловала Розу в щеку.

– Я бы с удовольствием пробежалась по магазинам, – шепнула она ей и убежала.

– Ты произвела впечатление, – сказала Мишель, наблюдая за тем, как Роза смотрит вслед Кассандре, проводя пальцами по тому месту на щеке, куда та ее поцеловала.

– Полагаю, да, – медленно сказала Роза.

– Я принесу тебе кофе? Роза покачала головой.

– Знаю, еще рано, и хочу извиниться за вторжение. Но я проработала всю ночь, и мне хотелось повидать тебя как можно скорее.

– Мы можем поговорить здесь, – сказала Мишель, указывая на кабинет Монка.

Роза прошла за ней, ощущая исходивший от Мишель тот влажный мускусный аромат, что как бы пристает к женщине, которая только что занималась любовью. С ней этого не случалось уже давно, слишком давно.

– Мишель, ты должна сказать мне, почему выдвинула такие серьезные обвинения против Стивена? Все это неправда. Я сама просмотрела все документы «Глобал Юрэп». Компания не вовлечена в то, о чем ты предполагаешь.

Мишель плотнее закуталась в халат.

– Роза, те люди, которые работали на компанию «Эссенхаймер», рисковали жизнью, добывая информацию, которую я тебе представила. Конечно, они не могли достать документы, подтверждающие связи Стивена и немцев. Но, черт побери, им ни к чему было выдумывать все это. Они просто предостерегают нас!

– Ты и вправду думаешь, что слова каких-то людей, которых я не видела ни разу в жизни, значат для меня больше, чем слова моего собственного сына?

– Ты знаешь так же хорошо, как и я, что все эти цифры и отчеты можно легко подделать или исказить. Стивен – это часть чего-то ужасного, Роза. И я одна не могу остановить его. Так или иначе я дам тебе доказательства. Ты их получишь. А там решай как знаешь.

Роза посмотрела на нее и печально улыбнулась. В Мишель она видела часть того, чем сама была когда-то.

– Жаль, что так получилось. Я надеялась, что твой приезд сюда означал, что мы думаем об одном и том же.

Роза объяснила, зачем посылала Стивена в Европу.

– Я надеялась, когда мы создавали «Глобал Юрэп», что однажды ты поймешь значимость нашего объединения, – сказала Роза. – Знаю, что когда-то плохо обошлась с тобой. Я не прошу у тебя прощения. Но это вовсе не значит, что мы должны до конца жизни нести это бремя. Я надеялась, что это станет новым началом для нас обеих.

– Да, у меня и в мыслях не было… – сказала Мишель. – Но почему же Стивен не пришел сам повидать меня?

«Потому что в глубине души он меня ненавидит. Он и не собирался развивать твой план. Он слишком занят созданием собственного величия».

Роза поднялась.

– На данном этапе это почти не имеет значения, не так ли? Всего хорошего, Мишель. У тебя красивая дочь, которую ты, я уверена, любишь не меньше, чем я Стивена. Пожалуйста, запомни это на случай, если нам суждено еще когда-нибудь разговаривать.

Стивен Толбот не последовал совету матери. Он вернулся к себе в квартиру на Парк-авеню только затем, чтобы принять душ и переодеться. Он сел на девятичасовой поезд до Вашингтона и как раз к ланчу был уже в немецком посольстве.

– Ну, – спросил Курт Эссенхаймер, обнимая Стивена, которого проводили в личную столовую посла.

Стивен заколебался, затем холодно улыбнулся.

– Она ничего не нашла. Ни черта!

– Ты уверен?

– Как в том, что стою здесь.

– Ты себе не представляешь, как я волновался, – устало сказал Эссенхаймер. – Я едва смог уснуть. Каждую минуту ждал от тебя телеграммы, что все пропало.

Стивен мысленно вернулся к тем долгим темным часам в кабинете: он видел жестокие глаза матери, бегающие по страницам его бумаг, ищущие, подсчитывающие.

– Мы выжили, – сказал он, снова наполняя бокалы. – Но еще есть проблемы с Мишель. Она собирается продолжить дело, вернется в Европу и начнет задавать еще больше вопросов. Хуже того: я уверен, что она уже втянула в это и мужа, а это значит, что и он будет в этом копаться.

– Мы должны остановить их, – спокойно сказал Эссенхаймер. – Другого выхода нет. То, чем мы занимаемся, слишком важно для нас и для рейха.

Эссенхаймер посмотрел на Стивена:

– Ты что-то задумал, не правда ли? Стивен кивнул:

– Несколько вещей, по правде говоря. Но мне будет нужна помощь.

– Тебе стоит только попросить.

В поезде Стивен думал о Мишель, взвешивая каждую мелочь из того, что он о ней знал. Единственное, что никак не укладывалось у него в голове, почему она не могла забеременеть почти до тех пор, пока Франклин не покончил самоубийством. Принимая во внимание то, как они были преданы друг другу, Стивену это казалось странным. Эта ненормальность беспокоила Стивена, и он не мог от нее отделаться. Ребенок был, и в этом лежала разгадка.

– Прежде всего, – сказал Стивен, – мы должны найти нашего старого друга Гарри Тейлора.

 

44

– Пожалуйста, Кассандра, не усложняй то, что уже и так плохо. – Мишель чувствовала, что бы ни пыталась она сегодня сделать, выходило из рук вон плохо. Час дня. «Нормандия» отплывала поздно вечером, и она только что начала укладывать вещи. От Кассандры помощи ждать было нечего: она дулась, потому что ей не хотелось уезжать из Нью-Йорка.

– Ну почему мы должны уезжать так скоро? – спрашивала она, глотая слезы.

– Потому что тебе нужно возвращаться в школу. Ты уже и так много пропустила.

– Почему мне нельзя перевестись сюда? Монк усадил Кассандру.

– Я не хочу, чтобы ты уезжала, малыш. Но у тебя есть школа, а у мамы работа. Кроме того, я приеду через месяц или что-то около этого, ко Дню Благодарения, наверное. Ты даже не заметишь, как пройдет время.

Немного успокоенная, Кассандра вышла из комнаты.

– Может быть, ты передумаешь и дождешься, пока я смогу поехать с вами? Мне не нравится твоя идея разобраться со Стивеном самой.

– Пожалуйста, Монк. Я не могу позволить Стивену продолжить то, что он уже делает.

– И ты единственная, кто может это сделать? Мишель, все, о чем я прошу – подождать. Я согласен с тобой – Стивена нужно остановить. Но для этого можно найти способы с меньшим риском, чем те, что выбрала ты.

– С меньшим риском, может быть. Но времени не осталось.

Монк видел, что никакие доводы не могут поколебать решимости Мишель. Но может, ради нее и ради Кассандры ему удастся немного смягчить ее.

– Ну, хорошо, – сказал он. – Но пообещай мне одну вещь. Не ездить в Германию, пока я не приеду. В Париже ты будешь в безопасности. Варбург может пересылать тебе информацию. Но я не хочу, чтобы ты появлялась в Берлине.

Любовь Монка к ней и Кассандре была столь очевидной и так успокаивала, что на миг Мишель почти сдалась.

– Хорошо, я обещаю, что не уеду из Парижа, пока ты не приедешь. Но потом…

– Потом мы будем работать вместе, – сказал Монк, нежно потрепав ее по щеке. – Мы доберемся до самого дна.

Мишель кивнула, крепко обнимая его. Это было лучшим решением. Четыре – пять недель – это не так уж много. Для нее и для Кассандры Париж был лучшим местом на земле.

Гостиница представляла собой неуклюжую каменную громадину, какие почти всегда помещались рядом с главным вокзалом любой европейской столицы. «Королевская рать» напротив Падингтонского вокзала обслуживала в основном путешествующих бизнесменов средней руки и торговцев. Она могла похвастаться двумя сотнями комнатушек, пабом в псевдотюдоровском стиле и разнообразными магазинами. В прежние времена Гарри Тейлор не удостоил бы ее даже беглым взглядом, не говоря уже о том, чтобы остановиться в ней. Но теперь у него не было выбора.

– Спасибо, милейший. – Гарри сунул бумажку в один фунт довольно пожилому портье, который по возрасту годился ему в дедушки. Взамен этого он получил кварту джина и чистые стаканы.

– Вам нужно будет что-нибудь еще, сэр?

– Не сейчас. Может быть, ужин, потом.

– У нас отличный ростбиф с пюре.

От мысли об английском ростбифе, зажаренном до сморщенности, Гарри затошнило.

– Я дам вам знать.

Со стаканом в руке и вкусом джина на губах Гарри уселся в удобное кресло напротив окна. Отсюда он мог видеть застекленную крышу вокзала Падингтон. Только в короткие утренние часы монотонный гул голосов и шарканье тысяч ног немного смолкали. Но грохот поездов не затихал ни на минуту, он продолжался даже ночью… Шум пробирался в дом сквозь камень и известку, гулял в трубах до тех пор, пока деревянные балки не начинали гудеть. Поначалу Гарри казалось, что он не вынесет этого. Но прошло некоторое время, и он заметил, что грохот сделался таким же аксессуаром его обшарпанной комнатки, как и облезающая желтая краска или потрепанные коврики. Ему приходилось учиться жить с этим так же, как и со многим другим.

После того как его унизили на дне рождения Стивена, Гарри был вынужден притворяться, что ничего в общем-то не произошло, однако окружающие его люди этого не делали. Подчиненные, которые прежде ловили каждое его слово, стали ставить под сомнение его указания. Менеджеры по продаже отсылали свои доклады прямо в кабинет Розы, минуя его. Шли месяцы, и Гарри не мог не обратить внимания на то, что стал чем-то вроде анахронизма. Вскоре его рабочий день стал заканчиваться в четыре часа, и он направлялся в один из баров отеля, где у него был месячный счет.

Это случилось в один из таких вечеров. Уже изрядно выпив, Гарри решил, что пришло время уходить. На следующее утро он, действуя с упрямой решительностью пьяного, спустился в кассу фирмы, заполнил все необходимые бумаги и велел изумленному кассиру выдать ему деньги немедленно.

Следующей остановкой была биржа, где он продал свою долю акций по рыночной цене и получил еще один чек. Последним пунктом был «Чейз Банк», где он распорядился перевести свои вклады в лондонский «Барклейс».

На другой день он отдал распоряжения о продаже своей квартиры на Парк-авеню, потом заказал каюту на «Конституции», отходившей в Саутгемптон следующим вечером. Собрав только то, что могло понадобиться ему в дороге, Гарри последний раз пообедал в Нью-Йорке и под салют шампанского в «Ойстер-Баре» он покинул Новый Свет, направляясь в Старый.

Гарри остановился в «Ритце» и утром следующего дня пошел прогуляться мимо здания компании «Кукс». Он постоял на углу, улыбаясь огромной вывеске на крыше. У Гарри были большие виды на «Кукс», особенно на сэра Томаса Балантина.

Гарри не торопил события. Он заказал себе три костюма. Рубашки и галстуки купил у «Тернбалл и Ашер», тогда как туфли ручной работы были от «Ливелин». Агент подыскал ему чудесную квартиру на Мейфэ. Последним штрихом стали визитные карточки. Удовлетворенный тем, что выглядит образцом достатка и хорошего вкуса, Гарри назначил встречу с сэром Томасом на следующий день.

Комната, в которой сэр Томас встретил Гарри, запомнилась ему тем, что была очень темной. Балантин ничуть не изменился, за исключением того, что стал больше чем прежде походить на египетскую мумию.

– Что вас интересует, мистер Тейлор?

В своей обычной непринужденной манере Гарри врал о том, что добился всего, чего было можно в «Глобал» и решил открыть новые горизонты. Располагая ценной информацией, которую он получал, будучи доверенным лицом на Нижнем Бродвее, он был уверен, что может быть полезным для «Кукс».

– В самом деле? – сказал сэр Томас. Его голос звучал как наждак по сухой древесине. – Позвольте сообщить вам, мистер Тейлор, что я не люблю предателей. Однажды вы были нам полезны и вам хорошо заплатили за услуги. Насколько я понимаю, нам больше не о чем разговаривать. Ни теперь, ни когда-либо еще. До свидания.

Гарри хотел было возразить, но дверь открылась, и вошли два крепких парня.

– Проводите мистера Тейлора.

С этого дня Гарри обнаружил, что находится на длинной наклонной плоскости, которая с каждым днем становилась все более предательской. Он позвонил леди Патриции Фармингтон, думая, что его появление вместе с ней послужит сигналом всему лондонскому обществу. Но ему сообщили, что она вышла замуж и теперь ждет ребенка. Многие из тех, кому она когда-то представила Гарри, слишком переменились, а те, кто его еще помнил, уже погоды не делали.

И тем не менее, Гарри старался втереться в доверие тех, кому достаточно было одного слова, чтобы открыть перед ним двери бизнеса. Он давал щедрые обеды в «Кафе Ройаль», усиленно играл в клубах Мейфэ и ухаживал за дочерьми людей из Сити – девушками, годившимися по возрасту ему в дочери. Несмотря на то что его шарм привлекал в его постель множество дебютанток, Гарри вскоре обнаружил, что все они просто развлекались, сравнивая его с более молодыми любовниками.

Немногим больше повезло ему, когда он начал делать серьезные звонки своим прежним знакомым из деловых кругов. Все они были предельно вежливы, но каждый ясно давал понять, что у них не найдется места для него.

– Тебе не следовало посылать сэра Томаса, – сказал ему один из них. – Боюсь, что он сказал свое слово. Эта старая развалина дала всем понять, что будет косо смотреть на каждого, кто захочет взять тебя.

Шли месяцы, и отчаяние Гарри перешло в панику. Если раньше Гарри просаживал свои деньги, играя в азартные игры, то теперь терял их на бирже в надежде сорвать хороший куш. По мере того как таяли его капиталы, он был вынужден оставить квартиру и вернуться в «Ритц», оставаясь там до тех пор, пока он не смог однажды оплатить месячный счет. С тех пор он менял более фешенебельные отели на менее дорогие. Это продолжалось до того момента, когда однажды вечером, не зная каким образом и почему, он оказался в «Королевской рати».

Медленное оцепенение сковало Гарри, когда он понял, что опустился так низко, как только было возможно. Воспользовавшись джином для укрепления логики, он мысленно проследил за своим трагическим падением, виной которому был не он сам, а те, кто подготовил против него заговор. Сквозь алкогольный туман он ясно понимал, что Роза поступила так из семейной солидарности. Стивен был ее единственным сыном. И несомненно он должен был продвинуться выше остальных. Гарри не мог винить ее за это. Но Мишель… Вот с кого начались все его беды, с этой маленькой лягушки, которая, вместо того чтобы пасть ниц, стала одной из самых популярных в Европе личностей.

Мишель удавалось все, чего домогался Гарри. Когда бы он ни думал, его злоба бурлила в нем, как в водовороте, становясь тем сильнее, чем более явным становилось крушение его планов. Потому что в своей злобе Гарри не мог не видеть собственное бессилие.

Гарри допил бутылку джина, которую принес ему старенький портье, и, взяв несколько шиллингов, спустился в паб. Он решил поесть немного запеченного с мясом картофеля и выпить пива на все остающиеся деньги, надеясь, что это поможет ему забыться.

Гарри осторожно накалывал вилкой последние горошины, когда кто-то проскользнул на место напротив него.

– Привет, Гарри. Давно не виделись.

Человек с улыбкой промотавшего состояние взглянул на того, кто по всей вероятности должен был быть призраком – на Стивена Толбота.

Кассандра Мак-Куин была в отчаянии от того, что ей приходилось уезжать из Нью-Йорка. Дело было не только в том, что этот город покорил ее своим волшебством, но и в том, что Кассандра страдала от того, что расставалась с отцом. Жизнь рядом с ним вернула ей чудесные воспоминания детства, когда они все вместе путешествовали по Европе. Для Кассандры отец был и другом, и наперсником, тем, кто давал ей чувство любви и безопасности, тем мужчиной, в обществе которого мать смягчалась.

Оказавшись дома в Париже, Кассандра повесила над своим столом календарь и отметила крестиком день приезда отца. Насколько она понимала, это произойдет еще очень не скоро. Она переживала и за мать. Со времени их возвращения Мишель работала день и ночь. Через их квартиру валил поток посетителей, мужчин и женщин со страхом в глазах и робким выражением на лицах, которые говорили по-немецки и по-польски и еще на каком-то языке, определить который Кассандра не могла и который назывался, как она потом узнала, идиш. Иногда эти люди оставались на день-другой, а потом исчезали так же молча, как и появлялись. Когда бы Кассандра ни спросила мать, кто были эти люди, Мишель отвечала, что это друзья ее друзей из Германии.

По пути из школы домой Кассандра решила полакомиться мороженым в кафе. Наблюдая за тем, как мадам Деламан кладет в блюдо ванильные шарики, она болтала с ней о житье-бытье на Иль Сент-Луи. Мадам Деламан, которая держала еще и кондитерскую, а ее муж был местным мясником, знала Кассандру с самого детства. Так же, как и она, Кассандра любила посплетничать.

– Alors, ma petite, еще два дня, n'est-ce pas? Кассандра лизнула мороженое, засмеявшись и скрестив пальцы.

– Не переживай, – мадам Деламан хлопнула себя по лбу.

Она считала себя непогрешимым психоаналитиком и любила рассказывать о своих хитростях всем, кто готов был ее слушать. Кассандра знала их наизусть.

– Merde! – мадам Деламан сплюнула. – Кто этот придурок?

Длинный черный «Ситроен» резко затормозил напротив, его мощный двигатель работал на холостых оборотах.

– Не волнуйтесь, мадам, – сказала Кассандра, – я посмотрю, кто это.

Кассандра шагнула на тротуар, и ее тут же ослепило послеполуденное солнце. Она подняла руку, заслоняя глаза, и в этот момент услышала, как открылась дверца машины.

– Bonjour, мадемуазель Мак-Куин, – прошептал низкий голос. Пара рук обхватила руки Кассандры, втаскивая ее в машину.

– Нет! – завопила она, отбиваясь.

Похититель выругался, когда Кассандра стукнула ногой его по колену. Ее схватили за волосы и бросили на пол машины.

– Vite allez!

Скрипнув тормозами, «Ситроен» сорвался с обочины, одна дверца дико болталась. Мадам Деламан выбежала на улицу и увидела, как мелькнула в воздухе рука перед тем, как машина с Кассандрой исчезла за углом.

На другом конце города, в фешенебельном районе Опера, Стивен Толбот наслаждался обычным восхитительным парижским ланчем, начавшимся в полдень и только что, в половине пятого, подходившем к концу. За столом сидело шесть человек: двое мужчин, представляющих французские банки, любители верховой езды, и три очаровательных леди, лет 24–26. Две из них были любовницами, а третья, ловившая каждое слово Стивена, намеревалась стать подружкой этого богатого, красивого, и что не менее важно, молодого американца.

Стивен взглянул на часы и сделал знак принести счет. Несмотря на протесты, которые были больше данью вежливости, нежели искренности, он уплатил за ланч и предложил блондинке прогуляться. Девушка уже видела себя в витринах Картье, Шанель и Гермес. То, что гостиница Стивена находилась на той же улице, было удобным совпадением.

Мишель работала в библиотеке, когда услышала завывание полицейских сирен. Это отвлекло ее, потому что на Иль Сент-Луи, в отличие от остальных парижских улиц, редко слышали сирену. Этот район считался одним из самых спокойных в Париже.

– Там детектив хочет поговорить с вами, мадам, – объявила Эрнестина, экономка Мишель. – Инспектор Сави.

Мишель посмотрела на бумаги на столе и как можно спокойней сказала:

– Я выйду к нему через минуту.

Услышав, что дверь закрылась, Мишель начала собирать папки, с которыми работала. Она спрятала их за потайной панелью в книжном шкафу, осмотрела себя в зеркале и глубоко вздохнула. Неужели французские власти наконец-то раскрыли ее работу с беженцами?

Инспектор Арман Сави оказался высоким и, несмотря на средний возраст, мускулистым мужчиной с совершенно седыми зачесанными назад волосами, глаза которого смотрели на мир скорее с подозрением, нежели с сочувствием. Мишель немедленно догадалась, что он был очень суровым человеком.

– Извините за вторжение, мадам Мак-Куин, – сказал Сави без всякого вступления, предъявив Мишель свое удостоверение. – Не могли бы вы рассказать мне кое-что о своей дочери?

Мишель была в замешательстве.

– Кассандре? Но зачем? Она же здесь, Эрнестина?

– Нет, мадам, – ответила экономка, – она не приходила из школы.

– Но она должна уже быть дома, – начала Мишель, – несчастный случай?

– Мадам, вы посылали кого-нибудь забрать дочь? – спокойно спросил Сави.

– Нет! Кассандра сама ходит каждый день домой. А что происходит?

– Пожалуйста, выслушайте меня, мадам, внимательно. У нас есть повод подозревать, что ваша дочь похищена…

– Нет!

– Мадам, послушайте. Это случилось менее двадцати минут назад перед кафе мадам Деламан. Она все видела и немедленно вызвала нас. У похитителей есть небольшое преимущество во времени. Если вы располагаете какой-либо информацией, которая может нам помочь, скажите мне. Дорога каждая минута.

– Я не знаю, – расплакалась Мишель. – Зачем кому-то понадобилось похищать ее?

– Как раз это вы и должны нам сказать, мадам. Вы получали какие-нибудь угрозы по телефону или письменно? Не замечали ли вы незнакомцев в округе? Не говорила ли ваша дочь, что ее преследуют по дороге в школу?

– Нет! Нет! Нет! – кричала Мишель. Арман Сави потерял всякую надежду.

Если в адрес этой женщины и ее дочери не было никаких угроз, ему нужно было решить, с чего начать. Без описания похитителей и с немногими подробностями, известными о машине, чей вид был вполне обычным для Парижа, он должен был начать с самого начала. Внешне Сави не выдавал своих сомнений или растерянности.

– Как была одета ваша дочь, мадам?

Мишель смотрела на него так, словно он был помешанным.

– Мой ребенок пропал, а вас интересует мода!

– Мадам, – жестко сказал Сави. – Сейчас мои люди опрашивают мадам Деламан. Другие разговаривают в школе с учителями. Третьи обзванивают ее друзей, чтобы узнать, не произошло ли сегодня что-либо необычное. Здесь у меня водитель ждет описания вашей дочери, чтобы отвезти его на Иль де ла Ситэ. Чем скорее оно будет туда доставлено, тем скорее мы сможем расклеить ее портрет по городу, – он помолчал. – Тем скорее кто-нибудь увидит ее и позвонит нам.

Мишель подняла на него совершенно безумные глаза:

– Почему? – прошептала она. – Почему?

– Я не знаю, мадам. Может быть, вы знаете. Но сначала нам необходимо знать, во что она была одета. Пожалуйста, помогите нам.

 

45

Во времена римлян Париж назывался Лютеция, отчего и пошло современное определение – «город света». Но под Парижем есть еще один город, целая сеть, протянувшаяся на 188 миль. Известняк, добывавшийся в этих карьерах, использовали для строительства города. Сами выработки служили убежищем для святых и злодеев и, наконец, местом упокоения останков шести миллионов душ – катакомбы.

Именно здесь во времена гонений на христиан святой Денис – покровитель Франции, служил мессы для посвященных. Во время Черной смерти 1348 года, когда мертвых в городе было больше, чем живых, выжившие спускались в катакомбы, чтобы спастись. В поздние времена контрабандисты использовали подземные переходы для переправки самых различных товаров в обход таможни, которая никогда не осмелилась бы преследовать их в тоннелях. Гастон Леру прославил катакомбы в «Призраке в опере», а Виктор Гюго описал их в «Соборе Парижской Богоматери». Но как бы знамениты они ни были, только самый отважный парижанин мог спуститься туда. В мире вечной тьмы было легко заблудиться. Если это случилось, то только вмешательство провидения могло подсказать дорогу назад. Тем не менее, в катакомбах были свои обитатели – воры, убийцы, наркоманы и сумасшедшие, каждый из которых ревниво охранял свою территорию. Для обитателей катакомб всякий попавший туда был их законной добычей.

На глубине девятнадцати футов под сердцем Парижа сидел Гарри Тейлор, прижав колени к груди и уставившись в лужи света, отбрасываемого четырьмя керосиновыми лампами. Тени плясали на песчаных стенах галереи – куполообразного пространства шириной в двадцать, длиной в сорок и высотой в двенадцать футов. На стенах были видны отпечатки древних окаменевших существ – обитателей моря, ископаемые кости которых впечатались в камень. Из угла поднималась старая зловонная грибница, на которой предприимчивые обитатели катакомб выращивали знаменитые парижские шампиньоны. Гарри Тейлору было холодно, и он чувствовал себя несчастным. Несмотря на то, что у него была теплая куртка, постель и одеяла, еда и лекарства, он не мог отделаться от сырости, которая пронизывала его до мозга костей. На всякий случай у Гарри был пистолет.

То, что лежало на полу в нескольких футах от него, было Кассандрой Мак-Куин. Гарри взглянул на часы и открыл маленькую аптечку. Кроме обычных средств первой помощи там имелся набор шприцев, с приготовленной дозой морфия в каждом. Восемь часов назад, когда двое немцев держали ее на заднем сиденье автомобиля, Гарри сделал ей первую инъекцию. Теперь пришло время для второй.

Гарри склонился над лежащей без сознания девочкой, которая, как оказалось, еще крепко спала. Она была так невинна и так беззащитна. Гарри смотрел на нее, но видел Мишель. «Проклятье!» – подумал он. Ему не хотелось использовать ребенка для того, чтобы устранить Мишель. В этот миг он понял, как мало он задумывался о том, что делает, и как низко он пал. Гарри колебался, не зная, нужна ли еще одна доза наркотика. Но что, если он задремлет, а Кассандра проснется и сбежит от него до того, как он сможет остановить ее? Он не сможет тогда найти ее в этом огромном лабиринте. И тогда все пропало.

Гарри воткнул кончик блестящей иглы в слабую руку Кассандры и снова отполз к успокоительному свету. Он бы отдал свои зубы мудрости за глоток алкоголя, но это, конечно, было запрещено. Оставив руку, державшую пистолет, свободной, он по плечи завернулся в одеяло. Сорок восемь часов – это все, что ему нужно перетерпеть. Он повторял себе, что это небольшая плата за еще одни шанс в жизни.

План, разработанный Стивеном Толботом в лондонском пабе, был простым и действенным. Гарри отправится на каникулы в Париж, смешавшись с тысячами туристов, ежедневно пересекающих Ла-Манш.

В назначенный день Гарри и еще двое, личность которых не должна заботить Гарри, схватят Кассандру на улице и отвезут в заранее приготовленное убежище в катакомбах.

– Там будет все, что нужно, – заверил его Стивен. – Твоя единственная забота – присматривать за ней, пока мы не договоримся о выкупе.

– Выкупе? Мне казалось, ты говорил…

– Это похищение с целью получения выкупа, Гарри, – терпеливо отвечал Стивен. – Полиция будет ждать требований выкупа, и они их получат. Нужно изолировать Мишель и предупредить ее, что до тех пор пока она не согласится продать свою долю в «Глобал» по назначенной цене, она не увидит Кассандру. Как только у меня на руках будут бумаги, ты освободишь девочку.

Пальцы Гарри дрожали, когда он взял свой стакан джина и одним глотком выпил его.

– Не годится, – сказал он резко. – Я не могу… Слишком опасно.

– Думаю, ты не понял, – ответил Стивен холодно. – У тебя нет выбора.

– Черта с два! Я могу прямо сейчас уйти отсюда…

– И прямо в тюрьму. Гарри уставился на него.

– Ты и вправду думал, что я приду к тебе не подготовившись? Мне не нужно было долго искать тебя, Гарри. И еще меньше времени мне было нужно, чтобы узнать подробности твоего милого сговора с сэром Томасом Балантином. Как ты думаешь, что сделает с тобой Роза, когда узнает, что вместо того чтобы помочь ее дорогому брату, ты просто собирался всадить ему нож в спину?

Гарри облизнул потрескавшиеся губы:

– Я не знаю, о чем ты говоришь.

– Не держи меня за дурака, Гарри! – тихо сказал Стивен. – Если ты считаешь, что сейчас тебе очень плохо, то, обещаю тебе, что, как только Роза доберется до тебя, это покажется тебе просто раем.

Гарри знал, что Стивен не блефует. В его холодных глазах сверкали огоньки жестокого удовольствия.

– Если я помогу тебе, то что буду иметь с этого?

– Мишель продаст мне свою долю, а это значит, что я, а не мать, буду контролировать туристический бизнес. Мне будет нужен человек, которому я могу доверять дела. И ты станешь этим человеком, Гарри. Ты получишь Европу, как ты этого и хотел.

Мысли Гарри путались. Стивен встал и потрепал его по плечу.

– Не думай об этом до завтра. Я увижу тебя здесь в это же время. И ни с кем не говори об этом. Я узнаю все равно и, поверь мне, убью тебя.

В эти несколько часов началась настоящая полицейская облава на похитителей Кассандры Мак-Куин. Обычное расписание радиопрограмм было прервано специальным сообщением, чтобы рассказать о деталях похищения и дать описание пропавшей девочки. В редакциях газет менялись первые полосы газет, чтобы поместить сообщение о Кассандре и ее фотографию. Во всех участках города заступившим в ночное дежурство полицейским раздавали поспешно сделанные плакаты с изображением девочки. Детективы прочесывали городские бордели, игорные дома и ночные клубы, цепляясь за любую информацию. Поступило указание от самого министра внутренних дел приложить все усилия для розыска Кассандры Мак-Куин.

Мишель бродила по квартире не в состоянии поверить, что ее мир перевернулся вверх ногами. Двое вооруженных людей охраняли парадную дверь. В квартире двое полицейских подсоединили провода ко всем телефонам, пытаясь подключиться к возможным звонкам похитителей. Еще один полицейский возился с магнитофоном, а четвертый методично просматривал все вещи, от одежды до дневника, в комнате Кассандры.

Мишель заперлась в спальне и там, за закрытыми дверями, смотрела из окна на освещенную луной Сену, вознося свои молитвы к подернутой тучами луне. «Кто мог сделать такое? Зачем?» Мишель знала ответ на оба вопроса. И это делало все еще более ужасным, потому что она не могла поделиться этим с инспектором Сави.

«Роза рассказала Стивену о моих подозрениях. Он в свою очередь поднял на ноги немцев… А это значит, что они захотят чего-то такого, что только я могу дать им в обмен на Кассандру. Они не причинят ей вреда, иначе им будет нечем торговаться».

Эти мысли и разозлили Мишель, и придали ей надежды.

«Я дам им все, чего они хотят, но только пока они не тронут Кассандру. Но раз ее уже нет здесь, то спасти…»

В дверь постучали, и вошел Сави в сопровождении степенного пожилого мужчины – врача Мишель.

– Я попросил доктора прийти со мной на случай, если вам будет что-нибудь нужно, – объяснил Сави. – Возможно что-то, что поможет вам уснуть.

Мишель обняла врача.

– Спасибо, я в порядке.

Сави критически посмотрел на нее. Если принять во внимание суматоху последних часов, включая настойчивый допрос, которому он ее подверг, Мишель оставалась удивительно сдержанной.

– Я думаю, что вам нужно непременно отдохнуть, – тепло сказал доктор. – Я принес успокоительное.

– Нет! – сказала Мишель твердо. – Я не хочу быть под действием наркотиков, когда что-нибудь случится. А это может произойти в любой момент. Не так ли, инспектор?

Сави наклонил голову.

– Но с другой стороны, вы были бы бодрее, если бы немного поспали.

Мишель отвернулась, но Сави успел заметить твердую решимость и ожидание в ее глазах.

«Она знает что-то, о чем не говорит…»

Арман Сави позвонил вниз и велел шоферу принести ему кофе. Он собирался не спускать глаз с Мишель, а значит, ночь будет долгой.

Она пошевелилась только раз, пальцы вцепились в повязку на глазах. Было ощущение холода и сырости. Переворачиваясь, она почувствовала, что кто-то взял ее за руку. Голова откинулась назад, когда что-то холодное и острое кольнуло ее. В этот миг Кассандре показалось, что она умерла.

Проснувшись на следующее утро, Мишель пожалела, что не послушалась доктора. Каждая косточка ныла так, словно ее били. По печальному выражению лица Эрнестины Мишель поняла, что новостей нет. Она бросила ненавидящий взгляд на газеты с кричащими заголовками и оттолкнула их.

– Это принесли рано утром, мадам, – мрачно сказала Эрнестина, подавая ей запечатанную телеграмму.

– Спасибо.

Она знала, от кого была телеграмма. Она была от Монка, полная горя и злости. Он сообщал, что будет в Париже со следующим пароходом. Но Мишель слышался только его спокойный, настойчивый голос, просящий ее подождать, не уезжать из Нью-Йорка без него. Но что бы это изменило? Могло ли присутствие Монка предотвратить похищение Кассандры? Неопределенность терзала Мишель.

Мишель рассеянно допивала вторую чашку кофе, когда услышала шум в гостиной. Инспектор Сави вошел, раздраженно качая головой.

– Доброе утро, мадам, – сказал он. – Извините, пожалуйста, за вторжение, но министр внутренних дел ждет вас.

– Министр?

– Он хочет лично удостовериться, что делается все, что только в человеческих силах.

Мишель не оставила без внимания упрек в тоне Сави. Что нужно полиции помимо всего прочего – это политическая помпа.

– Пригласите его, я сама о нем позабочусь.

Инспектор Сави вспыхнул благодарной улыбкой и открыл дверь дородному лысеющему министру, который вбежал с распростертыми объятиями.

– Мадам, я безутешен, – закричал он.

Мишель смотрела совсем не на него. Позади министра стоял Стивен Толбот.

– Стивен?

– Здравствуй, Мишель. Жаль, что мы встречаемся при подобных обстоятельствах.

Глаза Мишель сверкнули.

– Что ты здесь делаешь?

_ Я приехал в Париж на прошлой неделе, – спокойно сказал Стивен. – И как только узнал, что произошло, сразу же связался с Розой. Она ничего конкретного не предложила. Мсье министр хотел увидеть собственными глазами, как продвигается расследование.

Мысли Мишель путались, когда она слушала болтовню министра. Она вернулась к Стивену, когда это стало возможным.

– Когда ты приехал в Париж?

– Я же сказал тебе, на прошлой неделе. Я как раз завтракал с друзьями, когда… когда это случилось. Поверь мне, Мишель, я так же, как и ты, расстроен всем происшедшим.

Мишель подавила в себе бешенство. Все ее подозрения насчет Стивена всплыли в мозгу. И вот он был здесь, во плоти, с убедительным алиби, ничуть не меньше.

Мишель была уверена, что министр и инспектор Сави были удивлены ее живым интересом к Стивену.

– Спасибо за заботу, Стивен, – холодно сказала она, – и, пожалуйста, поблагодари Розу за внимание. Но, как видишь, полиция прилагает все усилия.

Мишель быстро перевела министру свою последнюю фразу. Он развел руками, как бы говоря: «Ну, конечно, на меньшее я и не рассчитывал».

– Пожалуйста, Мишель, – сказал Стивен, как бы собираясь уходить. – Если я могу что-то сделать, что угодно, позвони мне. Я в «Мерис».

После того как они с министром ушли, инспектор Сави, задумчиво наблюдавший за Мишель, коротко сказал:

– Между вами чувствуется неприязнь.

– Это было давно, в Нью-Йорке. Но это не имеет отношения к случившемуся.

– Вы уверены, мадам?

– Да.

Инспектор пожал плечами. Оба поняли, что он ей не верит.

В четыре часа того же дня, ровно через двадцать четыре часа после похищения, в разных районах Парижа произошло два события.

Хорошо одетый смуглый мужчина вошел в контору банкира Ротшильда. Он вручил секретарше запечатанный конверт, сказав, что дело очень срочное и конфиденциальное. Отнеся конверт Эмилю Ротшильду, секретарша вернулась сказать, что банкир хочет поговорить с ним. Посланца не было.

Звонок на двери задребезжал как раз в тот момент, когда мадам Деламан собиралась закрывать кафе. – Извините, мсье, но…

– Это не надолго, – сказал ей мужчина с темными глазами. – Я хочу, чтобы вы меня внимательно выслушали, потому что, если вы не сделаете так, как я скажу, la petite fille умрет. Вы знаете, о ком я говорю?

Мадам Деламан в ужасе кивнула.

– Вы закроете магазин как обычно. После этого вы испечете маленький торт и отнесете его мадам Мак-Куин. Между коробкой и тортом вы положите это.

Он вручил ей запечатанный конверт.

– Но полиция, – запротестовала кондитерша.

– Полиция вас знает, – прошептал человек, – вы добрая самаритянка, приносящая утешение скорбящей матери. У вас не возникнет затруднений. Постарайтесь убедить мадам, что торт восхитительный и что нужно следовать инструкциям. Если она не сделает этого, если вы ошибетесь, la petite умрет.

– Алло, Эмиль!

– Мишель! Так приятно тебя слышать. Ты в порядке?

– Да. Вообще-то я получила кое-какие ободряющие новости.

– Я тоже.

– Может, мы могли бы обсудить это завтра утром?

– Думаю, да.

– Спокойной ночи, Эмиль.

– Спокойной ночи, ma chère. Мужества…

На следующее утро Мишель проснулась в четыре часа. Она надела свободную удобную одежду, которая была приготовлена с вечера, и тихо пробралась в кухню через заднюю дверь спальни. Она слышала, как в гостиной храпел инспектор, а из комнаты за кладовкой доносилось предательское посвистывание Эрнестины. Она осторожно открыла дверь, которая вела к черному ходу, и направилась вниз по темной и узкой винтовой лестнице, вздрагивая от предрассветного воздуха, вползающего под свитер.

«Это сумасшествие».

Но это ее единственный шанс. В письме под тортом были краткие и ясные инструкции. Их автор не сомневался, что если Мишель хочет вернуть Кассандру живой, она будет следовать им в точности. Мишель даже не пришло в голову поделиться информацией с инспектором. Втянуть в это дело полицию означало подвергнуть Кассандру еще большей опасности.

Мишель проскользнула мимо мусорных баков, обогнула дровяной сарай и выглянула из-за угла на улицу. Полицейская машина была припаркована напротив дома, шофер крепко спал, привалившись к дверце. Мишель убедилась, что кругом ни души, и быстро побежала по улице, стараясь держаться в тени.

В этот час парижское метро еще не работало, но Мишель знала место на бульваре Сен-Мишель, где собирались на чашку кофе и рюмку кальвадоса дежурившие ночью таксисты, перед тем как идти домой. Она предложила тройную плату тому, кто довезет ее на площадь Данфер-Рошерю, и вскоре уже неслась на север по пустынному бульвару. На площади, которая была еще и главным пунктом пересечения линий метро, Мишель спустилась в пешеходный тоннель. Она шла по нему до металлических ворот, похожих на гармошку. Ворота были закрыты.

– И что же будем делать дальше? У Мишель сердце ушло в пятки.

– Я не хотел испугать тебя, – сказал Эмиль Ротшильд, обнимая ее.

– Я уже постарела на десять лет, – побранила его Мишель. – Ты принес деньги?

Банкир, чье помятое лицо свидетельствовало о бессонной ночи, вручил Мишель толстый сверток, обернутый белой, как у мясников, бумагой. – Один миллион франков. А что теперь?

– У похитителей страсть к истории. Я иду в катакомбы.

– Нет! – Ротшильд побледнел. – Это невозможно! Ради Бога! Мишель, там же целый лабиринт. Ты заблудишься.

– Они дали мне хорошие указатели.

– Но ты будешь совсем одна!

– Так и должно быть, Эмиль. У меня нет выбора.

– Я не могу позволить тебе идти туда в одиночку, – упрямо говорил банкир. – Мы должны вызвать полицию.

– Знаешь, что случится, если мы сделаем это? Похитители выбрали катакомбы, потому что здесь они могут следить за мной. Они сразу же узнают, если кто-то пойдет за мной следом.

– Это просто жестоко! Мишель сунула деньги в сумку.

– Я должна идти, Эмиль. Ты сделал свое дело. Я позвоню тебе, как только смогу.

Мишель поцеловала его в щеку и, не оборачиваясь, пошла в противоположном направлении.

«Только пусть Кассандра будет в безопасности», – молила она с замирающим сердцем.

Резкий звонок телефона взорвал чуткий сон Армана Сави.

– Инспектор Сави? Это Стивен Толбот. Сави моментально проснулся.

– В чем дело, мсье Толбот?

– Я не совсем уверен, инспектор. Я как раз выходил из квартиры друга, когда увидел мадам Мак-Куин на Данфер-Рошерю, она шла к станции метро. Я подумал…

– Пожалуйста, не вешайте трубку, мсье Толбот.

Сави сорвался с дивана и бросился в спальню Мишель. Он выругался, увидев пустую кровать. Сави бросился к телефону:

– Когда вы ее видели, мсье?

– Минут пять назад. В общем-то я звоню из будки на станции.

– Метро закрыто, – сказал Сави скорее самому себе, нежели Толботу. – Вы видели, куда она пошла?

– В один из пешеходных тоннелей, инспектор. Что-то не так, да?

«Ты прав, mon ami».

Вчера реакция Мишель на приход Стивена Толбота показалась ему крайне показательной. Незаметно он проверил время и место обеда, на котором присутствовал, как он сказал сам, американец. Алиби подтвердилось. Но это не уменьшило подозрительности Сави. Что-то происходило между Мишель и Стивеном Толботом, что-то, что имело отношение к похищению и что Сави намеревался узнать. Он мысленно решил проверить точно, где Стивен провел эту ночь. То, что ему довелось увидеть Мишель Мак-Куин на Данфер-Рошерю, было счастливым совпадением. Похоже, что даже слишком счастливым.

– Хотите, чтобы я пошел за ней, инспектор? – спросил Стивен Толбот.

– Нет, – твердо ответил Сави. – Не предпринимайте ничего, пока я не приеду. Я уже выезжаю.

– Но, инспектор…

– Делайте, как я говорю. – Сави бросил трубку.

«Какого черта она делает на Данфер-Рошерю?» И хотя он упорно напрягал память в поисках ответа, остальное происходящее казалось ему достаточно ясным. Каким-то образом требование выкупа было доставлено Мишель, а с ним и указания, куда и когда прийти. Сави перебрал всех, кто находился в квартире в течение последних двадцати четырех часов. Это были Эрнестина – экономка, доктор и женщина, хозяйка кондитерской – мадам Деламан. Первых двух Сави исключил сразу же: экономка не покидала квартиры, а доктор был тем человеком, который ни при каких обстоятельствах ни за что не разрушит жизни пациента. Этим курьером могла быть мадам Деламан. Зажав трубку между ухом и плечом, Сави пытался надеть куртку. Когда его соединили со штабом, он вызвал две машины.

– Прикажите патрулю подождать меня, – сказал он и добавил. – Убедитесь, что у них с собой оружие.

«Данфер-Рошерю… Но метро закрыто, и она не может войти на станцию. Только не в тоннель для поездов. Что же там еще есть?»

Водитель Сави был вызван из снов стуком в стекло.

– Данфер-Рошерю, – рявкнул Сави. – Что же там такое?

Сонный полицейский решил, что его шеф сошел с ума.

– Метро?

– Да, идиот! Полицейский зевнул.

– Там еще есть катакомбы. Мой сынишка все допекает меня, просит взять его…

– Вот оно!

Сави схватил радиотелефон и связался со штабом. Через десять минут у него было имя геолога центральной службы карьеров – ведомства, смотревшего за катакомбами с XIX века.

– Найдите ее адрес и пошлите за ней машину немедленно, – рявкнул Сави. – Да, сейчас! Если кто-то начнет тянуть, отсылайте его прямо к министру внутренних дел. Она нужна мне на Данфер-Рошерю через полчаса.

Он повернулся к шоферу: – Ну, чего ждешь?

Если бы стальная дверь не была помечена, как говорилось в письме, Мишель бы прошла мимо. Дверь, похоже, была запечатана пломбой в бетонной арке, которая уходила Бог знает куда. Мишель уперлась ногой и толкнула, дверь подалась на несколько дюймов. Напрягшись, Мишель удалось сделать щель достаточной для того, чтобы протиснуться в нее.

Мишель сделала два шага в темноте и вскрикнула, когда ее нога наткнулась на что-то. Она встала на колени, дотронулась пальцами до грубой ткани. Она быстро развязала ремешок и, пошарив внутри рюкзака, нашла большой мощный фонарь. К его ручке была прикреплена карта.

«Слава Богу».

Свет помог ей преодолеть страх. Мишель заставила себя отключиться от всех шорохов из темноты: возни крыс, медленного капанья воды со сталактитов, шуршания каких-то существ, невидимых ей. Она сосредоточилась на карте. Как и обещали похитители в своем письме, она содержала все подробности, так что она не заблудилась бы в темноте лабиринта. Мишель посветила вокруг и сделала первый шаг.

Она медленно и неуверенно шла. Перед каждым поворотом Мишель изучала карту. Она шла по известняку, гладкому, как стекло. Иногда, чтобы протиснуться в расщелину, ей приходилось ползти. Чем глубже она спускалась, тем сильней становилась клаустрофобия.

«Кассандра… Думай только о Кассандре».

Мишель потеряла счет времени. Ее продвижение казалось ужасающе медленным, но идти быстрее она не могла. Дважды она чуть было не повернула не в том месте. С этого момента она все время держала карту на свету, переводя взгляд с бумаги на тропу под ногами.

Мишель подошла к повороту и увидела пробивающийся из-за острой скалы свет. Она подалась вперед, протискиваясь в узкую расщелину, и ввалилась в галерею с песочного цвета стенами. Там сидел человек в темном капюшоне, окруженный керосиновыми лампами.

– Вы кто?

Мишель резко вскрикнула и бросилась вперед. Ей было безразлично, что у него пистолет и что он велел ей не двигаться. Рядом с ним она увидела тело, завернутое в спальный мешок. На повернутом к ней лице была повязка. Это была Кассандра.

Стивену было нетрудно найти галерею. Он запомнил дорогу. Именно он давал Гарри указания, как нарисовать карту. Пройдя тем же путем, которым незадолго до него прошла Мишель, он согнулся и вошел в галерею. Мишель склонилась над Кассандрой, держа голову дочери на коленях. Кассандра застонала и заворочалась, слабо мотая головой из стороны в сторону.

– Мне казалось, я велел тебе дать ей вовремя долю морфия, – сказал Стивен.

Мишель с удивлением смотрела на него.

– Стивен! – До нее дошел смысл сказанного им. – Морфий… Ты знаешь об этом? Кто он? – Мишель указала на загадочную фигуру с пистолетом.

– Ради Бога, Гарри, сними этот дурацкий капюшон, – велел ему Стивен.

– Гарри?

Мишель не понимала, что происходит, словно весь мир перевернулся вверх тормашками.

– Вы увезли Кассандру?

– Здорово придумано, Стивен! – закричал Гарри, стаскивая капюшон. – Ты обещал, что она никогда не узнает, что я в этом замешан.

Мишель ахнула, когда Гарри открыл лицо. Она переводила взгляд с одного на другого, а страх переходил в гнев.

– Ради Бога, что ты делаешь?

– Почему бы тебе не рассказать ей, Гарри? – предложил Стивен, придвигаясь к свету. – И давай побыстрее. Полиция не отстанет.

– Почему бы тебе не принять наши предложения? – зарычал Гарри.

– Предложения? О чем ты говоришь? Все, что вам было нужно – это деньги! – она бросила Гарри сверток. – Давай открывай. Все здесь.

Гарри со злостью разорвал обертку.

– Проклятье, что это? Нам не нужны деньги! Ты должна была принести свои документы по дорожным чекам.

– Не знаю, о чем вы говорите.

Сердце Мишель забилось, когда Стивен упомянул полицию. Теперь ей хотелось потянуть переговоры, воспользовавшись заминкой, в то время как полиция шла по следу.

– Похоже, нам придется изменить планы, – сказал Стивен.

– Что ты имеешь в виду?

– Гарри, Гарри, – проворчал Стивен. – Она просто надула нас! Теперь она видела наши лица. И ты понимаешь, мы не можем дать ей уйти.

– В письме ничего не говорилось о соглашении! – закричала Мишель. – Все, что вам было нужно – деньги!

Кассандра приподняла голову и застонала.

– Maman.

– Все хорошо, дорогая, я здесь. Все будет хорошо. Нас освободят…

Гарри смотрел на Стивена как сумасшедший.

– Но если мы не можем дать им уйти, то…

– Верно, Гарри. Ты должен их убить. Гарри дико замотал головой.

– Я не могу! Это не то, что мы планировали. Никто не должен был пострадать.

– Во Франции минимальное наказание за похищение – гильотина, Гарри. – Тихо сказал ему Стивен. – Если они не умрут, то умрешь ты.

Глядя в безжалостные глаза Стивена, Гарри понял, что именно этого Стивен и хотел с самого начала. Он поверил в убедительные детали похищения, потому что хотел верить. Он не задавал вопросов и не прислушивался к голосу совести, потому что боялся.

– Ты же знал, что этим кончится, не так ли? – пробормотал Гарри, помахивая пистолетом. – Ты хотел, чтобы она увидела меня, и мне пришлось бы убить ее.

– Обеих, Гарри, – поправил его Стивен. – Они обе должны умереть.

Мало-помалу то блестящее будущее, которое видел перед собой Гарри начало растворяться. Обещание второго шанса в жизни отброшено в это сырое подземелье – предвестник того, что произойдет с ним. Мысль о том, что его бросят в камеру, где он будет ежедневно ожидать, когда лезвие гильотины упадет на него, ужаснула Гарри. Лучше бы ему бежать на край света.

Гарри поднялся на ноги.

– Я ухожу отсюда. Ты можешь делать что угодно.

– Не глупи! Ты не выйдешь отсюда живым!

– Ты сообщил в полицию, да? – мрачно сказал Гарри. – Они знают, где нас найти. Но они должны прийти только тогда, когда я убью Мишель и Кассандру. Тогда ты сдашь меня и станешь героем, который помог остановить меня. Полиция тебе поверит. Почему бы нет? Я опустившийся пьяница. Как раз на это ты и рассчитывал в отношении меня…

Стивен прыгнул вперед, его пальцы сжали руку Гарри, державшую пистолет. Они оба повалились на твердый известковый пол, борясь за оружие. Мишель воспользовалась моментом. Со стоном она подняла Кассандру на ноги, забросив ее руку себе на плечо.

– Пожалуйста, chérie, ты должна идти. Иди, Кассандра!

Мишель побрела по скользкому полу, поддерживая Кассандру за талию.

– Еще немножко, моя дорогая, пожалуйста… Выстрел был столь сильным, что Мишель показалось, что одна лампа потухла. Как будто железная рука великана швырнула ее вперед. Она рухнула на пол, раскинув руки. В спине ужасно жгло.

– Кассандра… – она слабо вскрикнула. Ее пальцы скребли пол, пытаясь дотянуться до дочери.

От звука выстрела Стивен и Гарри перестали бороться. Первым пришел в себя Стивен. Он умудрился так вывернуть руку Гарри, что дуло пистолета уперлось тому прямо в грудь.

– Прощай, Гарри! – прорычал Стивен, глядя в дикие глаза Гарри, сильнее нажимая на курок.

Второй выстрел обдал Стивена кровью. Он перевернул тело Гарри на спину. Когда смолкло эхо от выстрела, он услышал слабый стон девочки и мужские голоса где-то в глубине катакомб. Поднявшись на ноги, Стивен направился к Кассандре, готовый разбить ей голову об острый край скалы.

Выстрелы отозвались в мозгу Кассандры, разорвав паутину наркотического дурмана. Она крикнула, зовя мать, пытаясь до нее дотянуться. Но вместо этого ее рука наткнулась на что-то горячее, и она отшатнулась.

– Maman…

Кассандра попыталась стащить с глаз повязку, когда на нее навалилась ужасная тяжесть, и она почувствовала на щеке горячее дыхание. Ее голову подняли за волосы, а потом внезапно ударили лицом о камень. Она потеряла сознание.

«Нельзя умирать… не умру».

Ее пальцы вцепились в то горячее, что ей только что подвернулось. Коснувшись ладонью дна керосиновой лампы, Кассандра закричала. Последним отчаянным рывком она дернулась в сторону, высоко подняв лампу, пытаясь разглядеть ту тяжесть, что придавила ее.

Уголком глаз Стивен заметил нависшую над ним лампу. Внезапное движение Кассандры застало его врасплох. Он выбросил вверх руку, но стекло разбилось о его лицо, керосин потек по лицу, сжигая кожу.

Стивен заревел от боли, оттолкнув Кассандру. Он катался по полу, царапая лицо руками. Когда инспектор Сави с полицией ввалились в галерею, они с ужасом увидели человека, стоящего на коленях с запрокинутой, как в молитве, головой, все лицо которого было объято пламенем.