Оазис грез

Шелби Филип

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

 

ГЛАВА 1

Швейцария, 1965 г.

Арманд Фремонт сидел один в темноте в меньшем из двух кабинетов полицейского участка Санкт-Галлена. С окружающих гор дул апрельский ветер, ударяясь о дома улиц небольшого селения в тридцати километрах к северу от Женевы. Когда порывы врывались через щели в стенах и полу, металлическая обшивка обогревателя, стоявшего на полу возле письменного стола, тихонько дребезжала.

От обогревателя исходил единственный звук. Он был и единственным источником света. Отблеск от оранжевой спирали усиливал впечатление элегантности благородных черт Арманда, сглаживал глубокие складки на его смуглом лице, но не мог смягчить выражения. Это свирепое, почти жестокое выражение отражало его нетерпение получить объяснения. Он негодовал, потому что не мог изменить ход событий, которые привели его сюда. Он опасался, что смерть удалось провести всего на несколько часов или дней.

Он знал, что произошло. Возможно, даже знал, как произошло. Но не знал почему. И несмотря на всю искренность и подробные объяснения полицейских чиновников, он не был удовлетворен.

– Игра случая, месье. Машина неслась с превышением скорости. В это время года дорожное покрытие из щебня ненадежно, понимаете? Как только солнце садится, вода, скопившаяся от таяния днем, замерзает. Образуется, может быть, и очень тонкая корка, но ее достаточно.

Вдруг на дороге появилась помеха. Фермер проявил халатность, даже преступную небрежность, и мы строго его накажем. Возможно, если бы его там не оказалось, месье Мейзер смог бы справиться с управлением своего автомобиля, когда делал крутой поворот, но случилось…

Арманд возражал. Верно, говорил он, машина шла быстро, но дорога была обледеневшая, фермер выехал на дорогу без предупреждения. Но Александр Мейзер был опытным водителем. Находился в отличной физической форме. Это и быстрая его реакция вполне позволили бы справиться с неожиданным появлением трактора на дороге. Отсутствие следов заноса на повороте показывает, что Александр уверенно вел машину.

Полицейские чиновники не внимали его словам. Вежливо, даже несколько покровительственно, они качали головами, пожимали плечами. Говорили, что больше расследовать нечего. Когда он стал настаивать, они даже не скрывали своего раздражения и негодования. Называли его за спиной надоедливым и грубияном.

Он не уступал и требовал принести их рапорты, показать машину. Тогда он поймет почему.

В это время его сильную, крупную фигуру окутали тени. Сначала он увидел силуэт женщины на матовом стекле двери, потом услышал ее осторожный стук.

– Месье Фремонт? – За вопросом быстро последовал щелчок замка и вспыхнул верхний свет. – Ах, вы все-таки здесь.

Он не ответил. Женщина-полицейский прошла в комнату. Ей сразу стало не по себе. Возможно, по причине абсолютной неподвижности мужчины или выражения дикой напряженности на его лице, что охладило ее, или еще что-то, что она сразу не могла определить и что вывело ее из равновесия. Взгляд его темных глаз был устремлен куда-то далеко, за нее, где все еще лежали глубокие тени, хотя теперь комнату заливал свет.

Эмили Вейнмейстер была серьезная женщина; ее форма была так же тщательно подогнана, как аккуратно затянуты волосы в тугой пучок. Она не предавалась праздным размышлениям и все же не могла отделаться от странного ощущения, что погрузившийся в свои мысли мужчина действовал ей на нервы. Она откашлялась.

– Для вас все готово, месье.

Арманд поднялся, застегнул пальто из альпаки, надел перчатки, взял сумку и пошел за Эмили. Она повела его через дорогу к огромному навесу. Возле него стояли ярко-оранжевые снегоочистительные машины. Безукоризненно чистый бетонный пол был покрашен белой краской. В центре стояла красная машина «феррари», которая выглядела как какой-нибудь раздавленный экзотический цветок. Он неторопливо обошел автомобиль, вздрогнув при виде разбитого лобового стекла с забрызганной кровью окаемкой, ужасно покореженного металла, того, что осталось от переднего сиденья, бампера, капота и шасси. Все изогнуто, помято и сплющено. Просто невероятно, что Александр мог остаться на какое-то время в живых после такого столкновения.

Из группы в три человека, которая стояла возле карточного стола, отделился один мужчина, быстро подошел к Арманду. Представился как главный медицинский инспектор, протянул аккуратно напечатанный рапорт на французском языке.

– Если месье нуждается в переводе… Арманд резко схватил рапорт.

– Не обязательно, – произнес он и возобновил осмотр машины, на этот раз одновременно склоняя голову к полученной бумаге и читая документ. Рапорт не содержал ничего неожиданного. Обследование полицейскими экспертами попавшей в аварию машины показало, что в техническом отношении машина была исправна. Осмотр места происшествия и допрос фермера не выявили ничего подозрительного. Поэтому анонимный чиновник написал, что может быть только один вывод, печальный, но неизбежный: ошибка водителя.

Положив рапорт на карточный стол, Арманд поблагодарил всех присутствующих за оказанную помощь.

– А теперь, – предложил он авторитетным тоном, – я хочу сам обследовать машину, если вы не возражаете. – Он снял пальто, аккуратно свернул его и положил рядом с рапортом.

Рассердившийся главный инспектор сделал шаг в направлении Арманда, но его удержал старший по службе коллега. «Пусть этот глупец зря транжирит свое время, – казалось, говорило выражение его лица. – Ты же знаешь, что он ничего там не найдет».

Старший чиновник не упомянул о том, что согласно бюллетеню, который он получил из федерального управления полиции в городе Берне, у Арманда Фремонта очень хорошие связи. Главный прокурор конфедерации, подписавший телекс, совершенно четко указал, что Фремонт, ливанский мультимиллионер и владелец легендарного «Казино де Парадиз» в Бейруте, заслуживает самого любезного обращения, ему должно быть оказано всяческое содействие.

– Месье, вам что-нибудь нужно от нас? – мягко спросил старший должностной чиновник.

– Спасибо, ничего не нужно.

– Тогда вами займется офицер Вейнмейстер, – продолжал он, взглянув на Эмили.

Все присутствующие посмотрели на Фремонта и поняли, что последних слов он не услышал.

Судя по часам, уже наступило утро, но тьма и не думала рассеиваться. Фрейлейн Вейнмейстер сидела у карточного стола, у ее ног стоял электрический кофейник. Уже в течение нескольких часов она наблюдала, как облачившийся в комбинезон механика, надетый поверх сшитого по заказу костюма, Арманд Фремонт с тщательностью физиотерапевта обследовал разбитую автомашину, будто он имел дело с пострадавшим человеком. Вряд ли что-нибудь можно поправить. На ее взгляд, ничего нового нельзя узнать.

И все-таки он дотошно осмотрел машину, начав с мотора в его задней части, затем одну сторону машины, потом другую. Много времени он пролежал на спине под шасси, зажав в руках специальный фонарик, который позволял орудовать обеими руками, в одной из которых он держал замасленную тряпку. Еще больше времени он потратил на осмотр механических соединений под рулевой колонкой. Он усердно проверил педали, шарниры, провода. Теперь он находился в передней части машины, сконцентрировав свое недюжинное внимание на тормозах и подвесках.

Эмили Вейнмейстер пошевелилась на неудобном металлическом стуле. Похоже, что Арманд Фремонт относился к числу мужчин с таким же крепким, темпераментным характером, как и его внешние физические данные. На нее не произвели бы впечатления широкие плечи или грива серебристых волос, но она не могла остаться равнодушной к его упорству и настойчивости. Повезло тем людям, подумала она, для кого он является другом.

Арманд направил луч фонарика на подвеску левого колеса и обтер ее последним чистым краем тряпки. Подвеска была совершенно гладкой на ощупь, как это и должно быть, как это было и в его машине «феррари» – точно такой же модели, как и этот автомобиль. Он крякнул, лежа на спине, и переполз к подвескам правого колеса.

Возможно, швейцарские полицейские правы. Похоже, произошел несчастный случай. Сумерки обманчивы, создается неправильное представление о расстоянии и возможность для ошибок, которых нет в другое время дня. Даже профессиональные водители могут обмишуриться. Нечто подобное он видел на автомобильных гонках в Ле-Мане. Это могло случиться и с Александром…

Но не случилось.

Арманд глубоко вздохнул и замер. Он зажмурился, поглаживая кончиками пальцев стальной прут тяги. Это подсказало ему, что могло произойти. От охватившей его ярости в нем вскипела кровь, а по животу побежали мурашки.

Он продолжал совершенно тихо лежать под машиной, пока не совладал с охватившими его эмоциями и не удостоверился, что они не отразятся на его лице. Потом вылез из-под шасси.

– Вы закончили, месье?

– Да.

Фрейлейн подмывало спросить, обнаружил ли он что-нибудь. Но, конечно, он ничего не нашел. Выражение его лица оставалось таким же каменным, как и прежде. Если бы он что-то обнаружил, то все равно он будет докладывать начальству. Таковы правила. Эмили не могла определить отношение Арманда Фремонта к существующим правилам.

– Я хочу, чтобы разбитую машину отвезли в Париж, к месье Мейзеру. Не поможете ли вы мне оформить это?

Конечно, она поможет. Начальство ясно указало, что свое расследование они закончили. К тому же машина, даже в разбитом состоянии, является частной собственностью.

Арманд наблюдал, как фрейлейн Вейнмейстер начала заполнять бланки, сосредоточенно нахмурив брови. Могло быть и хуже. Она могла бы задавать вопросы относительно того, нашел ли он что-нибудь и тогда ему пришлось бы врать, а это ему было противно, потому что он никак не смог бы объяснить любезному офицеру Вейнмейстер, что произошел не несчастный случай, а совершена попытка убийства.

Хирург не потрудился снять забрызганный кровью халат. Закурив сигарету и глубоко затянувшись, он сел за свой письменный стол.

Арманд остро ощущал, что находится в больнице. Он задыхался от резких запахов дезинфицирующих средств и спирта, слышал резкие звонки, вызывавшие медсестер, которые торопливо спешили на зов, глухие шаги людей в тапочках по полу из плиток.

– Очень, очень сожалею, – наконец, вымолвил доктор. – Мы мало что могли сделать. Ранение слишком сильное, чересчур серьезное увечье. Единственное, что можно обещать – это снять у месье Мейзера болевые ощущения.

Арманд стоял не двигаясь:

– Сколько ему еще осталось жить?

Хирург покачал головой и стряхнул пепел со своей сигареты.

– Честно говоря, я поражен, что он все еще жив. Он при смерти, но отказывается умирать.

– Может ли он разговаривать?

– Очень сомневаюсь, что он придет в себя. Он умирает. Он действительно умрет.

– Проведите, пожалуйста, меня к нему, – нетерпеливо попросил он.

Следуя за хирургом, Арманд вошел в палату Александра и закрыл за собою дверь. Когда он только подъехал к больнице, то у него еще теплилась надежда, что его друг останется в живых. Слова хирурга и то, что он узнал в течение длинной ночи в Санкт-Галлене, подорвали его силы и решимость. Переломанное тело, лежавшее на кровати, потрясло Арманда до глубины души. Александр, всегда улыбающийся и добросердечный, лежал теперь весь забинтованный, жизнь его поддерживали трубочки и шланги, соединенные с машиной. Арманд взял в руку пальцы Александра, такие холодные на ощупь.

Почему ты захотел увидеть меня? Что такого важного ты хотел сообщить мне, о чем нельзя сказать по телефону?..

Арманд, припомнил их последний разговор, высокие нотки в голосе Александра, торопливость и отчаянную грусть, как будто он понес невосполнимую утрату… Он настаивал на немедленном приезде Арманда в Женеву, отказавшись давать какие бы то ни было объяснения по телефону.

Почему? Не угрожал ли ему кто? Знал ли он, кто это делает?

Арманд сжал пальцы своего друга.

– Отзовись, Алекс! Я рядом. Неужели я проделал весь этот путь, чтобы теперь все сорвалось? Мне нужно знать. Ты должен сказать мне…

Арманд почувствовал мягкое прикосновение к себе и вздрогнул, резко повернувшись.

– Он отошел, – произнес хирург, разжимая пальцы Арманда. Потом большими пальцами закрыл глаза умершего.

– Оставьте нас, – хрипло вырвалось у Арманда. Хирург колебался. Он считал, что раз наступила смерть, жизнь должна смиренно отступить. Но на лице Арманда Фремонта отражался гнев и грядущее насилие, но не печаль. Возможно, в этом деле, подумал хирург, даже смерть бессильна принести покой.

Маазер эль-Шуф был древним родом в древней стране. В горах над их землями располагались самые большие в Ливане кедровые рощи. Говорят, что именно из этих рощ Соломон получил дерево для строительства своего храма. Лесники из Тира рубили лес на восточной стороне горных склонов и скатывали кедры вниз, в реку Литани, по которой сплавляли их к морю, расположенному в нескольких милях к северу от Тира. – Оттуда начинался их долгий путь в Иерусалим.

Семья Фремонт владела летним домом на реке Литани, они были здесь новичками, хотя прожили в стране сто лет, установили дружественные отношения с соседями, с родом Маазер эль-Шуф, чей дворец в шестьдесят комнат назывался «Мучтара» – избранное место. Эти две семьи сблизились еще больше, когда у них с промежутком в три года родились сыновья. Арманд Фремонт и Александр Маазер эль-Шуф проводили летние месяцы своего детства и отрочества на берегах Литани, в лесах на склонах гор и в поместье «Мучтара» со статуями львов, плантациями роз и величественными кедрами. Они стали ближе друг другу, чем братья, между ними возникла привязанность, которая соединила их на всю жизнь. Заводилой стал Арманд, хотя и был моложе.

Арманд родился в Бейруте, много путешествовал с родителями и казался Александру очень искушенным. Именно рассказы Арманда о жизни в Бейруте и больших европейских городах пробудили у Александра представление о том, что лежит за сонной, патриархальной праздностью «Мучтары», и в конце концов подтолкнули его покинуть дом предков и отказаться от традиционных занятий. Маазер эль-Шуф принадлежали к аристократии, богатым землевладельцам, но в политическом отношении не пользовались большим влиянием. С каждым годом в Ливане все большее влияние приобретали торговцы, бизнесмены, предприниматели. В то же время не было сомнений, что к Арманду перейдет казино, которое основал его дед.

Будущее Александра просматривалось не так ясно. После долгих обсуждений и некоторых споров с отцом и дядями ему позволили сопровождать Арманда в Париж, чтобы получить образование в университете. Александру исполнился двадцать один год, а Арманду восемнадцать, когда они отправились в Париж.

Они проводили больше времени в кафетериях, чем на занятиях, и завели широкий круг знакомых. Философы, артисты и художники, теоретики политических наук смешивались в одну толпу на Ла-Куполь и Дё-Мажо, на Лё-Дом и Лё-Флор. И Арманд с Александром оказывались в гуще обсуждений и дискуссий по коренным проблемам экономической депрессии, которая поразила весь мир, и о путях выхода из нее. Это было трудное время.

Арманд и Александр, когда оставались одни, пускались в рассуждения о будущем своей страны. По мандату Лиги Наций 1923 года Франция управляла Ливаном и Сирией. Они были согласны в том, что этот мандат не вечен. Более того, они считали, что его действие закончится очень скоро.

Хотя они и страстно желали независимости для своей страны, но побаивались этой независимости, поскольку подспудная социальная напряженность и политические волнения ставили под угрозу надежды на стабильность. Им представлялось, что наибольшая опасность исходила от политических и финансовых дельцов Бейрута, чьи действия до ужаса совпадали с поведением их коллег в Османской империи, которую развалили взяточничество и коррупция. Арманд и Александр поклялись бороться с такими силами. Но как им создать противовес тем проявлениям, которые могут разрушить страну?

Ответ лежал во влиянии денег. Арманд пришел к выводу, что Соединенные Штаты, решительно вылезая из экономических трудностей, делая это быстрее и решительнее, чем европейские государства, превратятся в очередной центр мировой мощи, а их деньги – в международную валюту. Когда Александр согласился с этим мнением, это определило весь курс его дальнейшей жизни.

Проучившись в университете всего один год, он оставил Арманда в Париже, вернулся в «Мучтару» и убедил свою семью позволить ему скупать золото на последние валютные средства. Золото он перевел в Соединенные Штаты, изменил свою фамилию Маазер эль-Шуф на Мейзер и открыл большой банк. В последние годы депрессии его банк добился успеха, в то время как другие прогорали, потому что он отвернулся от спекулянтов и установил надежные связи с прогрессивными бизнесменами и руководителями правительства. К тому времени, когда Европа погрузилась в войну, «Мэритайм континентал», банк Александра, бурно развивался, его активы в ценных бумагах и собственности достигли десятков миллионов долларов.

Он построил себе большой дом и женился на красивой американской девушке из известной семьи в Новой Англии. Летом 1941 года они были осчастливлены рождением дочери, которую назвали Катерина.

Арманд посмотрел на лицо умершего друга. Время и расстояние разлучали их на долгие периоды, но они не нарушили клятвы, которую дали в Париже, – трудиться ради блага своей родины. В то время как Арманд оставался в Бейруте, укрепляя для себя влиятельные позиции, Александр проводил свою деятельность в тени. С годами его контакты с банками во всем мире умножились. После окончания действия мандата Лиги Наций жадные, прожорливые зуамы – дельцы, которые, как опасались Арманд и Александр, перехватят все у французов, так и поступили.

Зуамы – это уникальная клика на Ближнем Востоке, основавшаяся в Ливане. В нее вошли политические боссы, чье влияние зиждилось на идее верности и обязанности человека подчиняться вышестоящему. В Ливане осталась и расцвела средневековая концепция, сохранившая феодальную связь между заимом – повелителем – и остальной частью общества, члены которого во всех отношениях являлись его подданными.

Заим появлялся потому, что это был старший сын другого заима или возникшей влиятельной семьи, или потому, что этот человек преуспел в бизнесе и пользовался большим влиянием среди других бизнесменов. Власть заима над людьми основывалась на его личных достоинствах, а также на его способности защищать интересы своих подданных, способствовать их благополучию и подбирать нужных людей.

Александр снабдил Арманда чрезвычайно важной для ограничения всевластия заимов информацией. Он открыл доверительные счета на предъявителей для политических противников заимов. Для людей, которые не поддавались на подкуп и запугивания. Он побеспокоился о том, чтобы нельзя было проследить источник переводившихся таким образом денег. Позже, когда работа значительно усложнилась и потребовала еще большей скрытности, Александр с Армандом создали «Интерармко» – свою личную службу безопасности, которая функционировала как их глаза и уши, а если возникала необходимость, то и как их руки, на Ближнем Востоке.

Арманд протянул руку, провел пальцами по лицу друга и чуть не заплакал. Всего пятьдесят один… только пятьдесят один… Загублено так много хороших, плодотворных лет. Создано дьявольски эффективное орудие против заимов. Они напоминали слонов, взбесившихся от одной осы, никогда не зная, когда она прилетит и ужалит в следующий раз, но зная, что это обязательно случится.

– Если бы заимы знали, что ты и являешься этой осой, – прошептал Арманд безжизненному Алексу, – они бы стали плясать на улицах Ливана. Но я продолжу то, что мы начали. Спи спокойно, старый друг, я тебе обещаю это…

Дэвид Кэбот ходил по больничному коридору у двери в палату. Он остановился, чтобы потянуться и размять мышцы, уставшие от ожидания Арманда и новостей о состоянии Александра. Он видел, как из платы вышел мрачный хирург, но не стал его ни о чем спрашивать. В этом проявилась не только природная сдержанность англичанина, которая удерживала его, но и осторожность, которую он развил в себе за десять лет руководства «Интерармко», причем большую часть опасной работы он выполнял сам. Особую верность он проявлял к Арманду Фремонту. На нем остались следы пуль, когда в двух случаях Дэвид спас жизнь своему хозяину.

Дверь скрипнула и отворилась, что заставило Кэбота повернуться. Арманд вышел в коридор, который вдруг показался Дэвиду очень узким и очень душным. Он сразу же понял, что Александр умер.

Он подбежал, успокаивающе положил руку на плечо Арманду. Разница в их возрасте не достигала и пятнадцати лет, но если кто-нибудь взглянул на них, то решил бы, что это отец и сын.

– Он скончался? – пробормотал Дэвид. Подтвердив эту печальную весть кивком, Арманд отошел и увлек Дэвида в нишу, где они могли поговорить без посторонних. Из кармана пиджака он вынул два коротких стержня, соединил их концы вместе и протянул Дэвиду.

– Правая тяга «феррари», – произнес он глухим голосом. – Сначала я подумал, что она сломалась во время удара. Потом я нашел вот это.

Дэвид наклонился, чтобы повнимательнее рассмотреть стержень, провел пальцем по поверхности.

– Шершавая. Как будто…

– Кто-то поработал слесарной ножовкой, – холодно закончил мысль Арманд. – Слегка надрезано, но вполне хватило, чтобы изменить сопротивление металла. Достаточно, чтобы остальное доделали вес рулевой колонки и тряска на дороге. – Две железяки он снова положил в карман.

– Кто-то его убил?

Молчание Арманда явилось для него красноречивым ответом.

– Пусть швейцарская полиция не знает о том, что что-то не так, – посоветовал Дэвид. – Если они об этом узнают, то расследованием займутся сами, а кончится это тем, что мы ничего не будем знать.

Арманд сжал локоть Дэвида.

– Я хочу знать, кто это сделал!

– То, что нам известно об этом стержне, недостаточно, чтобы выявить это.

– Но о чем-то это говорит!

– Машиной Алекса занимался профессионал, который точно знал, что он делает. Любитель подложил бы бомбу или применил пистолет. А этот позаботился о том, чтобы убийство произошло вдали от Парижа и чтобы это выглядело как несчастный случай, не вызвало подозрений, чтобы убийца мог спать спокойно.

– Не многие профессионалы способны совершить такое! – прошептал Арманд.

– Не многие, – согласился Дэвид. – Их таланты обходятся недешево. Они не нуждаются в рекламе. Предстоит выяснить, где и как разыскать их, а когда найдете, то узнать, сколько надо заплатить.

– Вы хотите сказать, что кого-то наняли убить Алекса?

– Алекс был банкиром. Он никогда бы не столкнулся с подобными людьми, тем более не обманул бы их, после чего они стали бы охотиться за ним. Нет, это заказное убийство.

– А кто оплатил его? – горячо спросил Арманд.

– Если кто-то и сможет узнать это, то только вы, – ответил Дэвид. – Сказал ли вам что-нибудь Алекс в палате? Какое-нибудь слово, фразу или назвал фамилию?

– Он так и не пришел в сознание…

– Подумайте! – взволнованно предложил Дэвид. – Алекс позвонил вам из Парижа, настойчиво предлагая встретиться с ним в Женеве. Вы мне сказали, что он не объяснил почему. Но сказал ли он что-либо еще?

Арманд закрыл глаза и мысленно воспроизвел состоявшийся разговор. Он все еще слышал в голосе Алекса гнев и нотки страха. «Почему? Почему я не обратил на это внимания?» – подумал он.

– Давайте зайдем с другой стороны, – быстро предложил Дэвид. – Оказался ли Алекс в затруднительном положении – финансовом, политическом, сексуальном? Не шантажировали ли его?

– Не говорите глупостей!

– Арманд, это не исключается! – парировал Дэвид. – Людей не убивают таким образом из-за каких-то мелких споров. Кто-то либо хотел свести счеты, либо убрать Алекса, потому что он превратился в угрозу…

– Угрозу?

– Знаю, что на это непохоже, потому что, насколько мы знаем, у Алекса в финансовых кругах врагов не было…

– Но они могли быть в других областях, – оборвал его Арманд.

До Дэвида не сразу дошел смысл слов Арманда.

– Вы думаете, что это может быть связано с Бейрутом?

– Может быть, – произнес Арманд, взвешивая свои слова. – Такое объяснение вполне можно допустить. Подумайте, Дэвид. Наш уважаемый премьер-министр, выживший из ума старик, объявил, что он больше не примет участия в выборах. Зуамы, которыми руководит Набил Туфайли, уже затеяли между собой грызню относительно того, кого из кандидатов следует поддержать. Можно было бы предположить, что к настоящему времени они договорились о ком-то одном, но дело-то в том, что каждый слишком ретиво выдвигает своего любимчика. Ясно одно: они ненавидят и опасаются человека, которого я собираюсь поддержать – Эдуарда Зайеди. Если они как-то пронюхали об этом, если они обнаружили, что средства для Зайеди поступают через «Мэритайм континентал», то у них могла появиться причина устранить с дороги Алекса!

– Не знаю, – усомнился Дэвид. – С их стороны это было бы огромным риском!

– Туфайли и другие раньше предпринимали попытки навредить мне, – напомнил ему Арманд.

Дэвид хорошо знал об этом. Последние десять лет преподнесли ему наглядные уроки того, насколько злобной и жестокой может быть политика в Ливане. Такие люди, как Арманд Фремонт, хотя их было и немного, представляли лучшие силы Ливана. Они беззаветно любили свою страну и были готовы пойти на любой риск, лишь бы их страна не оказалась добычей таких шакалов, как Туфайли и могущественных торговцев, брокеров и посредников, для которых смысл жизни заключался в процентах прибыли. Нормы поведения зуамов основывались на подкупе и коррупции, помноженных на насилие. Они фальсифицировали выборы, запугивали тех, кто осмеливался возражать, сокрушали финансовыми средствами своих противников. Только Арманд Фремонт, накопивший огромные богатства и снискавший себе международный авторитет, казался неуязвимым, но, возможно, это было не так.

– Вы действительно думаете, что это исходит от зуамов? – спросил он. – Неужели они и впрямь осмелятся на нечто подобное?

– Вы сами сказали, что, кто бы ни нанял этого профессионала, он имеет кучу денег и средства найти такого человека, – ответил Арманд. – У зуамов имеется и то и другое. И вполне может быть, что у них имеется и мотив.

– Один вопрос, – заметил Дэвид. – Почему не вы? Почему они нацелились на Алекса, хотя вы представляете собой гораздо большую угрозу? Именно вы боритесь с ними все эти годы у себя в стране!

– Возможно, Алекс узнал что-то такое, чего он не должен был знать. Возможно, Туфайли таким образом дает знать о себе.

– Он был бы глупцом, если бы только попытался поступить таким образом!

– Дэвид, мы имеем дело с Ближним Востоком. Вы уже должны были бы знать, что существо дел отличается от того, как они выглядят. – Он сделал паузу. – А теперь пойдемте в контору и поскорее оформим все документы, чтобы убраться отсюда к чертям собачьим. У нас много неотложных дел.

Дэвид задержал Арманда:

– А как поступим с Катериной?

При упоминании имени дочери Алекса гнев Арманда растаял, превратившись в печаль.

– Оставь это мне. Я сам сообщу ей об этом.

Арманд вдруг осознал всю чудовищность задачи: сообщить о смерти Алекса. Это потрясет до основания финансовый мир Нью-Йорка. Клиенты банка «Мэритайм континентал» будут сидеть на международных линиях телефонной и телексной связи. Эмиль Бартоли, заместитель Александра, должен быть извещен немедленно после Кати. На него можно положиться в отношении банковских дел, он предотвратит панику и успокоит дельцов с Уолл-стрита.

Известить надо и других людей – его родственников, державших акции в «Сосьете де Бен Медитерраньен» – холдинговой компании для казино, куда были вложены средства Александра. Перед мысленным взором Арманда по очереди возникали их лица: красивое, но холодное, как гипс, лицо его кузины Джасмин; ее мужа Луиса, чье политическое честолюбие значительно превышало его возможности; его племянника Пьера, финансового волшебника, который крутил экономикой Ливана из своего директорского кабинета в центральном банке Ливана. Но прежде всего Катерина… бесценная Катерина.

 

ГЛАВА 2

– Эй, эй, Эл Би Джей, сколько ты сегодня пристукнул парней?

Демонстранты двигались вдоль Телеграф-Хилл к студенческому городку в Беркли. Толпа росла при прохождении каждого очередного переулка.

Катя Мейзер стояла на возвышении рядом с Боалт-холлом, зданием юридического факультета. Послеобеденное солнце светило в Сан-Франциско особенно ярко, и она вынула из сумочки темные очки, чтобы защитить глаза. Хотя она была высокая, ей пришлось встать на цыпочки, чтобы увидеть, где заканчивается длинная шеренга полицейских в голубых касках, выстроившихся вдоль тротуара. Они наблюдали за шествием, ударяя дубинками по своим ладоням. Дальше стояли наготове катера и грузовики для задержанных и две группы солдат, специально подготовленных для подавления волнений.

«О Господи, – подумала Катя, – лишь бы не началось насилие!» Судьба всех людей в поле зрения зависела теперь от полиции и лидеров демонстрации, главным из которых считался Тед Баннермен. Ее Тед. Человек, который изменил ее жизнь. Даже на таком расстоянии она чувствовала его обаяние. Он вел толпу, воздев руки в революционном приветствии.

Высокий, темно-каштановые волосы завязаны на затылке. Тед представлял собой сгусток энергии, так же умело влияя на настроение толпы, как дирижер добивается от оркестра великолепного исполнения. Он был сладкоречивым волшебником, который заставлял других уверовать в то, во что он верил сам, превращая их в своих последователей, готовых служить ему.

– Эй, эй, Эл Би Джей, сколько ты сегодня пристукнул парней?

От ветра русые волосы Кати рассыпались, закрыли лицо, большие зеленые глаза напряженно всматривались. Она зачесала волосы назад и не туго завязала их в пучок на шее. Может, думала она, было бы лучше, если б волосы совсем закрыли ей глаза. Может быть, она увидит сейчас несчастье. На короткое время она закрыла глаза. Она не испытывала больше священного трепета от Теда, революционного смутьяна, аспиранта Массачусетского технологического института, которого президент университета называл «троцкистом Тедом». Эта кличка прилипла к нему. Катя с уважением относилась к одержимости Теда, относящегося к американской вовлеченности во Вьетнаме, как к трагедии, всеуглубляющейся трясине, в которую втягивал страну президент Джонсон, и на нее, как и на сотни тысяч других американцев, сильное впечатление производили его безошибочные предсказания об американском вмешательстве и его последствиях. Но Катю беспокоила известность Теда, его слава некоего героя. То, что его имя выскочило на первые страницы национальных газет и журналов, то, что с ним носились как с писаной торбой. Это пьянило его, и в последнее время она почувствовала, что его привлекательность в ее глазах начинает ослабевать, как будто стерся верхний глянец, и начала просматриваться неприглядная внутренняя сущность. Куда подевался скромный сын ветеринара со Среднего Запада, которого она полюбила? Исчез навсегда? Или прикрылся новым, чем-то угрожающим обличьем?

Катя не была уверена, совершенно не была уверена, что Тед сегодня поведет себя благоразумно. Наблюдая, как в этот момент он скандирует и увещевает демонстрантов, она видела человека, который превратился в лидера, который преодолел природную сдержанность и нерешительность. Его взгляд стал уверенным, голос звучал звонко и убедительно. А когда она посмотрела на лица шедших за ним демонстрантов, то различила на них то же обожание и ту же веру в Теда, которые она сама испытывала без тени сомнений. Когда-то. А теперь она подозревала, что перед ней оперившийся демагог, влюбленный в созданный им самим образ, который отшлифовали другие. Человек, способный повести за собой толпу по своему произволу и в то же время убедить других в том, что это их затея. Тед был силен в риторике и зажигательности, но не был на учете в полиции. Он появлялся в суде, выступая в защиту других, – такой милый, разгневанный молодой человек, с которым заигрывала и которого обхаживала пресса, но он никогда не видел, как выглядит тюремная камера.

Катя жила с Тедом уже около четырех лет, работала вместе с ним над проектами десегрегации в Окленде, заселенном преимущественно неграми, а также участвовала в акциях протеста против войны во Вьетнаме. Она твердо решила через два года окончить юридический факультет и добилась своего, заплатив большую цену в виде исключительного напряжения. Тед использовал все ее свободное время, остававшееся от занятий на юридическом факультете, а теперь – от работы младшим сотрудником юридической фирмы. С тех пор как она сдала экзамены в ассоциации юристов, что случилось через несколько дней после ее двадцатичетырехлетия, она ведет юридические дела Теда. Она стала известным человеком в местном отделении полиции, врываясь туда в любое время суток, чтобы встретиться с еще одним «политическим заключенным». Нельзя сказать, что Тед использовал ее, потому что она, конечно, сердцем, душой и разумом была предана делу гражданских прав человека, но…

– Эй, эй, Эл Би Джей, сколько ты сегодня пристукнул парней?

Три сотни или больше протестующих подошли к началу Телеграф-авеню, где он упирался в Банкрофт-Вей. Чашки с кофе, кружки с пивом, металлические стулья и деревянные шахматные фигурки – все полетело наземь, когда толпа наперла на столики, установленные на тротуаре перед кафетериями и закусочными. Людская масса хлынула на автостраду Банкрофт-Вей. Заскрежетали тормоза машин, загудели сигнальные гудки. Меньше чем за минуту демонстранты захватили контроль над этой улицей, их передние ряды оказались всего в нескольких шагах от полиции.

– Внимание! Внимание!

Резкий металлический звук громкоговорителя эхом отозвался над криками и смятением толпы.

– К вам обращается полиция. Демонстрация незаконна. У вас нет разрешения…

– Клали мы на ваше разрешение!

– …собираться здесь. Вы мешаете дорожному движению и подлежите аресту!

Объявление полиции утонуло в улюлюканье толпы. Катя увидела Теда, который держал в руке громкоговоритель и вышел на пространство, отделявшее демонстрантов от полиции.

– Мы имеем полное право собираться здесь. Здесь и в любом другом месте, где захотим.

Толпа заревела в знак согласия.

– Мы имеем полное право требовать, чтобы университет порвал связи с фашиствующими поджигателями войны, которые посылают наших детей убивать детей Вьетнама! У нас полное право и святая обязанность поставить администрацию университета на колени, закрыть университет до тех пор, пока наши требования не будут выполнены!

– «О нет, Тед! – воскликнула про себя Катя. – Что ты делаешь?»

Взбудораженная толпа, казалось, обрела волю, устремившись к рядам полиции.

– Охладим Спрул! Охладим Спрул! Охладим Спрул!

Катя не верила своим ушам. На жаргоне демонстрантов «охладим» означало закроем и захватим. Под «Спрулом» подразумевался Спрул-холл, главное административное здание в студенческом городке Беркли. Тед подстрекал своих последователей захватить нервный центр университета.

«А также сделать еще ряд вещей, – подумала Катя, – вроде хождения в неположенном месте, незаконный захват, нанесение ущерба частной собственности, и поскольку столкновение неизбежно, то нападение на полицейских и сопротивление аресту».

Лейтенант полиции с мегафоном сказал вслух то, о чем подумала Катя.

– Внимание! Если вы немедленно не разойдетесь, то будете арестованы. Если вы попытаетесь пересечь полицейскую линию, то будете арестованы. Если будете мешать полицейским выполнять свой долг, будете арестованы!

Неожиданно толпа смолкла. Коллективное сознание предупредило ее, что наступил момент истины. Все еще сохранялась возможность предотвратить кровопролитие и несчастье. Катя затаила дыхание. Единственными звуками, которые долетали до нее, были щелчки фотоаппаратов репортеров, снимавшие для газет Беркли «Барб», «Голос городка» и для национальных газет.

Катя видела, что Тед заколебался, как будто его загипнотизировали фотосъемки. Он знал, какой у него выбор: либо отвести людей назад, рискуя потерять свой наступательный, революционный образ, либо драматическим жестом бросить их вперед, что обеспечит ему заголовки по всей стране. В ожидании фотоаппараты нацелились на него.

Тед выбросил вперед сжатый кулак, откинул назад голову и гаркнул: «Охладим Спрул!»

Демонстранты рванулись вперед. Катя инстинктивно отступила, подавшись спиной в сторону холма. Она поскользнулась на траве, упала, но продолжала отползать на корточках. Когда она поднялась, то увидела, что идет схватка. Демонстранты пытались прорваться через полицейский заслон, а полицейские вступили в борьбу, размахивая дубинками. Крики боли и возгласы гнева раздавались отовсюду, где полицейские жестоко избивали всех, подвернувшихся под руку. Нескольким протестующим удалось прорваться через кордон, их по пятам преследовали полицейские.

Ноги у Кати подкашивались. Конечно, полицейских было меньше, даже с учетом солдат по борьбе с волнениями, которые присоединились к схватке. Она пыталась отыскать в толпе Теда, но безуспешно. Дрожа от страха, она подалась к тротуару, где лежала примерно дюжина окровавленных демонстрантов из первой ринувшейся волны, сбитых полицией с ног. Она проходила по очереди мимо них, всматриваясь в искаженные от боли лица.

Толпа взревела, когда услышала четкие хлопки взрывавшихся газовых снарядов. Через несколько секунд по улицам потянулся густой, едкий дым. Теперь у полицейских, надевших маски, появилось явное преимущество. Демонстранты кашляли, задыхались, слепо бежали куда попало, пытаясь спастись от газа. Они превратились в легкую добычу, и одного за другим их валили дубинками наземь.

Катя обернулась и увидела, как несколько демонстрантов с трудом пробивались сквозь клубы газа, их преследовали двое полицейских. Когда полицейские их догнали, то кровь брызнула из голов демонстрантов.

– Нет!

Не раздумывая, Катя прыгнула вперед и решительно встала Между преследователями и их жертвами.

– Я – адвокат…

– Пошла ты к такой-то матери, сука!

Полицейская дубинка саданула ей по локтю, парализовав руку. Второй удар пришелся ей чуть выше колен. Катя услышала свой вопль, потом свернулась в тугой клубок, пытаясь защитить тело от армейских бутс, которыми полицейский стал избивать ее. Кашляя и ловя ртом воздух, она кое-как откатилась в сторону и затихла, проехавшись щекой по асфальту, выплакивая вместе со слезами свою боль, гнев и унижение.

– Подождите минутку. Дайте мне взглянуть на нее.

Ее руки были за спиной в наручниках, плечи прижаты к грузовику для арестованных. Катя почувствовала, как ее повернули. Она узнала лейтенанта, который в мегафон пытался урезонить протестующих разойтись. Его лицо закоптилось, если не считать кусочка белой кожи с точками, где рот и нос закрывала противогазовая маска.

– Катя Мейзер, правильно?

– Правильно.

Ответ Кати больше напоминал карканье. В горле першило от слезоточивого газа.

– Я видел вас в отделении. Моя фамилия Крандал. Возможно, и вы заметили меня. – Лейтенант обратился к сержанту: – Освободите ее. Я хочу переговорить с ней.

Как только с ее рук сняли наручники, Катя рукавами блузки вытерла глаза.

– Сильно пристает, правда? – спросил он, проводя ее мимо работников «скорой помощи», которые оказывали помощь избитым и раненым. Некоторые из них лежали на носилках, другие сидели, глядя в пространство, не замечая ни боли, ни крови.

– Вот, положите на глаза, – предложил Крандал, протягивая ей прохладный влажный компресс. – Знаете, этого могло бы не произойти. Ваш дружок мог бы остановить их.

Катя приложила тряпку к глазам, сразу почувствовав облегчение.

– Где он находится?

– Баннермен? А кто же знает? Он никогда не задерживается, чтобы посмотреть, что натворил.

В голосе полицейского прозвучало явное презрение.

– Вы не были с ним, правда? Катя кивнула.

– Я так и думал. Больше того, я видел вас за нашим кордоном. Поэтому как же вы оказались здесь?

Катя сообщила ему, что пыталась выручить поверженных демонстрантов после газовой атаки. Крандал покачал головой.

– Глупо. Восхитительно, но глупо. – Он подвел Катю к полицейской машине, открыл заднюю дверь и знаком пригласил ее садиться.

– Вы знали, что могло произойти?

– Нет.

– Этот номер выходит далеко за рамки того, что выкидывал Баннермен раньше. Посмотрите по сторонам.

Катя взглядом последовала за его жестом, – у нее захватило дыхание, когда она увидела разбитые окна и поломанные магазины на Банкрофт-Вее.

– Это не демонстрация, – сказал ей лейтенант. – Мы предъявим ему обвинение в подстрекательстве к мятежу, а это уголовное преступление. – Он подождал, пока этот юридический термин дойдет до ее сознания, потом облокотился на открытую дверь. – Скажите мне одну вещь: как может такая умная, симпатичная девушка вроде вас связаться с таким типом, как он? Интересно знать, что вы находите в нем привлекательного? Он выходит и втравливает всех – кроме себя – в ужасное дерьмо, а потом появляетесь вы и выручаете их. Какой в этом смысл?

– Смысл в том, лейтенант, что я верю в то, что пытается сделать Тед, в принципы, которые он проповедует. Что же касается обвинения в подстрекательстве к мятежу, то, возможно, вы передумаете делать это. На мой взгляд, именно ваши люди сорвались с цепи.

Лицо Крандала стало суровым.

– Послушайте, мисс Мейзер. На моих людей напало в пять, может быть, в шесть раз больше демонстрантов. С дюжину получили ранения, двое – серьезные. Никто не сдвинулся с места, пока эти подонки не накинулись на них. Вначале они действовали в порядке самозащиты, потом мы пытались предотвратить настоящий мятеж. Отвечает за то, что произошло, только ваш дружок, никто иной. – Лейтенант помолчал. – Через пару часов я получу ордер на арест Баннермена. Вы знаете, какое ему предъявляется обвинение. Надеюсь, что к тому времени он сам придет с повинной в отделение. Мои люди действительно чувствуют себя обгаженными. Они хотели бы немного расквитаться за своих раненых товарищей. Поэтому если я их направлю к вам, то они разнесут в клочья вашу квартиру, а может быть, и самого Баннермена. Зная вас, могу предположить, что вы добьетесь его освобождения, возьмете его на поруки, и он еще поспеет потешить свое самолюбие, когда о его славных подвигах будут рассказывать в одиннадцатичасовых новостях.

Крандал отступил назад, протянул руку Кате:

– Если вы все еще чувствуете себя неважно, то я попрошу кого-нибудь отвезти вас домой.

Катя поморщилась от боли в ноге, но гордо вскинула голову:

– Не надо, спасибо. Я пройдусь пешком.

– Не забудьте передать ему: у него два часа.

Обычно Кате нравились долгие прогулки по студенческому городку к квартире на Хайленд-авеню, расположенной на холмах, ниже лаборатории Лоуренса в университете в Беркли. Теперь она шла, прихрамывая, привлекая к себе любопытные взгляды студентов и хмурые взгляды проходивших мимо преподавателей. На уме у нее вертелись слова Крандала. Похоже, что на этот раз Тед переступил запретную линию. Полиция, используя то, что произошло на Банкрофт-Вее, заставит его поплатиться.

Сначала ей надо будет уговорить Теда пойти с повинной, в успехе чего она совершенно не была уверена. Надо будет оформить освобождение на поруки. Несомненно, он попросит ее позаботиться о ряде своих друзей, которых арестовали, позвонить юристам Американской ассоциации гражданских свобод…

Опять все начинается сначала, подумала Катя, останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Она сама избита и натерпелась от слезоточивого газа, а беспокоится о том, как бы Тед не провел ночь в тюрьме.

После продолжительной прогулки в квартире ее ждала восхитительная прохлада. Катя прислонилась к двери, прикрыла глаза. В знакомой обстановке она вдруг осознала, какая она грязная. Она сморщила носик от кислого запаха слезоточивого газа, исходившего от ее одежды.

– Катя, это ты?

Катя обошла угол, войдя в Г-образную комбинированную гостиную-столовую, и увидела Теда, который растянулся на диване. Он был не один. Рядом с ним сидела молодая девушка с ангельским личиком мадонны и с фигурой красотки из журнала «Плейбой». Судя по набору мазей и бинтов на кофейном столике, можно было заключить, что этот ангел милосердия израсходовала все се медицинские запасы.

– Привет, меня зовут Розмари, – бросила девушка и продолжила оказывать помощь, смазывая на первый взгляд просто царапину на щеке Теда.

– Эй, Катя, ты нормально себя чувствуешь? В груди у Кати закипел гнев.

– Нет, не нормально! Понимаешь ли ты, чем обернулась твоя выходка? Видел ли ты, чем она закончилась для многих из твоих людей?

Катя проковыляла поближе к ним и плюхнулась в кресло.

– Господи Иисусе, Катя. Виноват, я не заметил, что ты ранена. Что случилось?

– Меня избили, вот что случилось! А я среди тех, кому повезло. А что случилось с тобой?

Тед приподнялся, слегка прикоснулся к Розмари.

– Почему бы тебе не приготовить нам чаю? Катя, извини, – продолжал он, глядя на нее откровенным взглядом. – Когда полицейские начали нас дубасить, я пытался увести оттуда своих людей…

– Насколько я знаю, именно ты напустил толпу на полицейских.

– Это неправда. Мы имели полное право находиться там. Свобода собраний. Если бы администрация направила кого-нибудь для переговоров с нами, то, возможно, не было бы необходимости идти на Спрул.

Тед подался вперед и дотронулся до ее щеки, от чего Катя вздрогнула и отстранилась.

– Катя, я действительно сожалею о том, что с тобой случилось. Но ты же видела, что вытворяла полиция. Поэтому-то я попросил тебя прийти туда. Я знал, что произойдет столкновение. Хотел, чтобы ты стала свидетелем.

Катя пришла в отчаяние, слыша искренность в голосе Теда, видя его глубокое убеждение, что только он представляет себе правильно ход событий. Она слишком утомилась, чтобы спорить. Где-то позади себя Катя услышала свист чайника.

– Я разговаривала с одним из офицеров, с лейтенантом Крандалом, – устало произнесла она. – Он намерен получить ордер на твой арест. Если ты сам не сдашься, то сюда пришлют наряд, чтобы задержать тебя. Он намекнул, что они не будут проявлять мягкости.

– О чем, черт возьми, ты говоришь? – Он вскочил с дивана, явно забыв о своих болячках. – В чем они обвиняют меня?

– Для начала в подстрекательстве к мятежу.

– Дерьмо собачье! Ты сама видела, что произошло!

Катя твердо смотрела на него:

– Да, видела.

– Что ты хочешь сказать?

– Хочу сказать, что полиция располагает фотографиями, которые доказывают, что ты провоцировал толпу к насилию.

– Господи, Катя! Подумай, что ты говоришь! Тебя они тоже сломали!

– Тед, они скоро явятся за тобой. Мне надо вымыться, переодеться. Тебе лучше сделать то же самое.

– В этом и заключается твой юридический совет, плестись как бараны на бойню?

Придя в ярость, Катя рывком поднялась с кресла.

– Поступай как знаешь! Через полчаса я буду готова, если ты хочешь, чтобы я пошла с тобой.

Горячий душ успокоил ее, немного сняв боль и недомогание. Вытираясь полотенцем, Катя заметила на руках и ногах синие и желтые ушибы. Вспомнив кровавую схватку, она сочла, что ей повезло. Она отправилась в спальню и начала переодеваться.

– Да, они хотят, чтобы я пришел к ним с повинной, но у них это не пройдет. Когда я явлюсь туда, то посоветую им подтереться своим ордером…

Катя слушала через приоткрытую дверь, что планирует предпринять Тед на ступеньках лестницы полицейского участка. Перед завершением разговора она услышала фамилию и поняла, что он разговаривает с симпатичным журналистом из «Сан-Франциско кроникл». Новость о том, что Тед Баннермен выступит в суде против полиции, распространится в средствах массовой информации как лесной огонь. Простое его появление там превратится в «событие».

Когда Катя вышла из спальни, он опять звонил по телефону. То, что он говорил, поразило ее.

– Это тот человек, о котором я подумала? – спросила Катя.

Тед оглянулся, как мальчишка, который попался, когда запустил руку в коробку со сладостями.

– Джейк Хирш, – пробормотал он.

– Вот как? Ты меняешь адвоката?

– Послушай, Катя. Я понимаю, что случившееся действительно потрясло тебя. Ты сейчас не в состоянии пререкаться в суде.

– И ты вот так, запросто, вызываешь Хирша по телефону?

Джейк Хирш был известным в Сан-Франциско адвокатом по уголовным делам, который специализировался на защите важных клиентов. Он мастерски манипулировал прессой и любил корчить из себя важную персону. Катя помнила свою встречу с Хиршем во время собрания, которое Тед организовал в греческом амфитеатре в Беркли. Она помнила, что оба они ушли куда-то и провели вместе довольно много времени. Позже она спросила Теда об этом, но он отвечал уклончиво. Катя предостерегла тогда его относительно Хирша, указав на невысокое мнение о нем судей и прокуроров.

Теперь, видя волнение Теда, Катя догадалась о том, что произошло.

– Ты позвонил Хиршу сразу же, как вернулся домой, верно? Ты сообразил, что на этот раз полиция займется тобой. Тебе захотелось подготовиться.

– Катя…

– В то время как ребята ждали, что ты покажешь им пример, когда их молотили по головам, ты готовился ко второму акту своего командирского представления!

– Перестань, Катя! Мне надо позаботиться о своей защите…

– Ты это делаешь очень умело!

Тед посмотрел на нее и грустно улыбнулся: – Ты ничего не понимаешь, верно? Этот случай более значительный, чем просто протест. Он связан с коренными процессами, проходящими в стране. С правами людей, которые готовы занять позицию…

– Пожалуйста, избавь меня от банальностей. Катя, казалось, могла задохнуться в наступившей тишине.

– Послушай, сейчас не время говорить об этом. Розмари отвезет меня в участок. Когда там все выяснится, я позвоню.

Ошарашенная, Катя смотрела, как они уходят. Розмари по-свойски положила руку на плечо Теду. Она все еще смотрела им вслед, хотя дверь за ними уже закрылась. Потом она повернулась к кофейному столику и начала собирать пузырьки, тюбики и бинты. Все это она сложила в шкафчик в ванной комнате и вернулась, чтобы отдохнуть. Только тут она заметила бросающийся в глаза желто-черный конверт компании «Вестерн юнион», на котором была напечатана ее фамилия. Тед и не подумал сказать ей об этом конверте.

Была глубокая ночь. Светящиеся стрелки будильника показывали примерно три часа. Катя протянула руку и зажгла еще одну свечу, добавив ее к тем, которые она выстроила перед пустым камином. Свежий фитиль трещал и вспыхивал, потом пламя стало гореть ровно, отодвигая тьму в гостиной.

Она села перед мраморной окантовкой камина, глядя на желтый бланк телеграммы, печатные буквы которой покачивались при свете свечи.

«Я даже не знала, что он уехал в Париж или отправится в Швейцарию. Господи Иисусе, я ведь совсем его не знаю».

Телеграмма пришла от Арманда Фремонта. Это имя вернуло в ее памяти события десятилетней давности. Тогда ей было всего двенадцать, наступила весна и они с отцом находились в Бейруте. Она вспомнила роскошный отель, гостиницу «Сент-Джордж» – так она называлась – и приятного человека, который подошел к отцу, когда они вошли в дверь, поприветствовал его и улыбнулся ей.

– Вы, наверное, очаровательная мадемуазель Катерина, – произнес он, наклонился и поцеловал ей" руку.

Катя на всю жизнь запомнила, как с его губ скатилось ее имя, произнесенное с типично французским акцентом, как чудесно она почувствовала себя дамой от его любезного обращения. С тех пор она просто влюбилась в Арманда Фремонта, лучшего друга своего отца.

Позже, когда прошла целая вечность, отец привел ее в «Восточный салон» – импозантный зал, покрытый красным и черным лаком, разделенный богато украшенными китайскими ширмами, на которых были изображены покрытые туманом горы, драконы и мелкие птички, прячущиеся в густой листве деревьев. Официантки были одеты в подбитые мехом шелковые платья, а таких сладостей она никогда раньше не пробовала. Катя была так очарована, что вздрогнула, когда кто-то назвал ее имя.

– Привет, Катерина!

Опять перед ней стоял он, высокий, потрясающе красивый, под взглядом его черных глаз она краснела и чувствовала себя скованно.

Катя пришла в ужас, когда ее отец извинился и пошел звонить по телефону. Голос Арманда Фремонта, казалось, доносился издалека, хотя он сидел напротив нее.

– Катя, не расскажете ли вы кое-что о себе? – спросил он ее. – Например, о том, что вам нравится делать, что вам хотелось бы посмотреть здесь?

Катя вся зарделась и тихо пробормотала что-то непонятное.

– Так не годится, – твердо заявил Арманд. – Очаровательные молодые дамы вроде вас должны четко говорить джентльмену, что они хотят делать.

«Хорошо вам говорить это!» – подумала про себя Катя. Она была неуклюжим подростком с костлявыми руками и ногами, выше многих юношей, которые никогда не приглашали ее на танцы, когда приходили на «социальные мероприятия» из колледжа Святого Матиаса. И одна из причин, почему она бормотала, заключалась в том, что Катя неловко чувствовала себя из-за проволочных выпрямителей на зубах.

– Ну, ладно, – продолжал Арманд. – Возможно, я сам предложу что-нибудь. Я очень хотел бы, чтобы вы посетили сегодня мое казино. Вы окажете мне такую честь, Катя?

Купаясь в розовых, голубых и пурпурных отсветах, «Казино де Парадиз» словно поднималось прямо из моря. Когда Катя впервые переступила его порог, ей показалось, что она попала в сказочный мир тысячи и одной ночи. От женщин в вечерних туалетах исходил запах тонких духов, на них сверкали драгоценности, когда они проходили под громадными хрустальными люстрами. Смех и восхитительный шепот каскадами прокатывались под вручную расписанным потолком, от невидимого оркестра лилась музыка. Кате больше всего запомнился момент, когда она неожиданно остановилась в середине огромного холла и замерла. Закинув голову назад, она разглядывала богатую художественную роспись, такая же восхищенная, как первые астрономы, увидевшие на небе созвездия. Казалось, вокруг нее закружился весь мир…

Когда она была подростком, Катя увлекалась журналами мод, внимательно изучая любой попадавшийся ей под руку. В большинстве этих журналов печатались сплетни и светская хроника. Таким косвенным путем она держала в поле зрения Арманда Фремонта. Он всегда был одет в вечерний или обеденный костюм. Его фотографировали либо внутри помещения, либо на территории «Казино де Парадиз», всегда с очаровательной молодой женщиной, совершенство которой вызывало у Кати ревность. Катя размечталась и гадала, каково будет ей снова оказаться в сказочной обстановке, еще раз увидеть Арманда и снова пережить момент, который она испытала, когда он позволил неуклюжему подростку почувствовать себя принцессой. Но шли годы, и этого не происходило. Она больше не ездила в Бейрут, и открытки Арманда, которые он посылал к Рождеству и к дню ее рождения, приобрели характер посланий от заботливого, но полузабытого незнакомца.

Катя налила себе остатки горячего шоколадного напитка, подтянула коленки к подбородку, прижалась щекой к пушистой ткани старого банного халата. Рядом с телеграммой она положила фотографию, где она была снята вместе с отцом. Это было четыре года назад, когда он по делам прилетел в Сан-Диего, а она поехала на поезде, чтобы встретиться с ним в Ла-Джолле. Фон на фотографии захватывающий: подковообразная бухта с голубой водой и белым пенистым прибоем, а в отдалении скалы, изрезанные бухточками и арками, где морской прибой пробил камень. Но судя по своему невеселому выражению на фотографии, как помнилось Кате, она не заметила прелести окружающего пейзажа. Ее лицо на фотографии дышало гневом.

Ее мама умерла, когда ей исполнилось десять лет. Ребенком Катя проводила летние месяцы в Нью-Гемпшире и на Кейп-Коде, а зимы в Вайле или Аспене. Хотя отец редко приезжал во время ее каникул, она не отдавала себе отчета, как скучала по нему, потому что была окружена двоюродными братьями и сестрами.

Хотя Катя горевала, когда болезнь неожиданно унесла ее маму, в глубине души она понимала, что тут ничего не поделаешь. Первые несколько месяцев отец ежедневно заезжал за ней в школу Лоури на Медисоне, и они вместе ехали в машине домой на Парк-авеню. Но потом к школе стали подъезжать служащий и шофер отца, и вечерние обеды превратились в нудное дело, когда бездетная экономка изо всех сил старалась развлечь разговорами озадаченную, напуганную, чувствовавшую себя все более одинокой девочку, которая еле притрагивалась к еде.

Открытки приходили из Парижа, Женевы, Рима и Афин. Из них Катя узнавала, где находится ее отец и как быстро расширяется деятельность банка «Мэри-тайм континентал». Чувство одиночества несколько ослабло, когда она поступила в колледж Уэлсли. Отношения отца с дочерью менялись. Дочь начала понемногу самостоятельно окунаться в окружающую жизнь, горячо этого желая, но побаиваясь, действуя импульсивно, но все еще нерешительно.

Как и многие другие ее сверстницы, Катя предпочла заниматься гуманитарными науками. Но, живя в Нью-Йорке, она отличалась от своих менее космополитичных подруг. Она знала район Виллиджа как свои пять пальцев и по уик-эндам посещала кафе, где собиралась богема, куда приходили битники, чтобы послушать Джека Керуака и Гинсберга. За бесконечным количеством чашек кофе она спорила о достоинствах «Чужака» Колина Вильсона и пришла к выводу, что ее поколение, тощих, бледных, одетых в черные водолазки и штаны, заслуживает большего. Гораздо большего, чем их родители могли когда-либо себе представить, поскольку оказались в плену самодовольной порядочности. Самая сложная часть вопроса заключалась в том, какой именно должна быть эта славная судьба.

Бывали моменты, когда Кате ужасно хотелось поднять телефонную трубку и поговорить с отцом. Но к тому времени она уже наладила отношения с его секретарем, который сообщал ей, что отец уехал, и, побуждаемый чувством вины или жалости, болтал с ней несколько минут. В редких случаях она видела отца, но непродолжительный разговор между ними не клеился. Он почти ничего не знал о ее жизни, где она бывала. Не знал о, казалось бы, безграничных перспективах, открытых перед ней, и о полном отсутствии возможностей критического выбора пути. Иногда Кате казалось, что он тянется к ней, пытается заставить ее объяснить, что именно она чувствует и почему. Она ловила в его глазах боль и разочарование, когда проходил вечер, а они оставались по разные стороны пропасти, которая с каждым годом углублялась. Она опасалась и сердилась на него за то, что, казалось, ни он, ни она ничего не могли сделать, чтобы преодолеть этот разрыв.

– Катя, я люблю тебя. Никогда не забывай об этом.

В глубине сердца она верила ему, но с годами эти слова обесценились.

– Если ты меня любишь, то почему не выберешь для меня время?

– Пытаюсь. Поверь мне, Катя. Дело не в том, что я не забочусь…

– Просто ты больше заботишься об этом дрянном банке.

Катя опять посмотрела на фотографию, снятую в Ла-Джолле. Она видела его боль, слышала эхо своих резких слов о том, что она навсегда останется в Беркли и никогда не возвратится домой.

Фотография как бы заморозила всего один момент из всего, что она пережила за все эти годы. Годы раскаяний и взаимных обвинений, отказа отца ее просьбам приехать в Нью-Йорк, сведения всей переписки к нескольким словам на открытках к Рождеству и дню рождения. Годы, которые никогда не вернутся…

«Проклятье, я даже не припомню, когда в последний раз сказала ему, что люблю его!»

А теперь он навсегда ушел из этого мира…

Пламя стало потрескивать, когда воск растопился, разлившись в лужицы на мраморной поверхности. Катя встала и раздвинула занавески. На небе занималась заря, звезды и серп месяца побледнели. Катя посмотрела на два раскрытых чемодана с уложенной одеждой. Она собиралась автоматически, просто чтобы чем-то занять руки, а теперь ни за что на свете не смогла бы сказать, что туда положила.

– Катя? Катя, ты все еще не спишь?

Тед прикрыл за собой дверь и прошел в гостиную. Он заметил чемоданы и резко взглянул на нее.

– Что, черт возьми, происходит?

Катя взяла со столика и подала ему телеграмму:

– Ты даже не соизволил сказать мне о ней. Он покачал головой.

– Ах, Катя! Господи, виноват. Это ужасно. – Он потянулся к ней, но Катя шмыгнула мимо него.

– Похороны состоятся в Нью-Йорке. Даже не знаю, надолго ли уезжаю.

– Как ты себя чувствуешь? То есть звонил ли тебе этот человек или как?

– Этого человека зовут Арманд Фремонт. Он не звонил мне.

– Могу ли я чем-нибудь помочь тебе? Катя выдавила из себя подобие улыбки:

– Нет, у меня все в порядке.

– Послушай, Катя. Не знаю, что и сказать. Похоже, ты не была близка с отцом, так ведь?

– Тед, не надо ничего говорить. Просто помолчи. Я как-нибудь справлюсь с этим сама.

– Понятно. Ну, мне будет нелегко здесь без тебя.

– А именно?

– Хирш взял меня на поруки и внес залог, но полицейские все равно клеят мне подстрекательство к мятежу и дюжину других дурацких обвинений. Катя, это не станет судебным процессом. Это выльется в театральное представление. Мы собираемся закатить здесь дьявольскую драму. Тебе захочется принять в этом участие. Это войдет в историю.

Может быть, по причине сильной усталости и повышенной чувствительности Катя сразу же уловила в голосе Теда фальшивые нотки.

– Боюсь, что вы с Хиршем будете творить историю без меня.

– Но судить будут не одного меня. Хирш позаботится о том, чтобы вместе со мной судили Марио, Джерри, Тима и ораву других. В газетах нас уже окрестили «Десятка из Беркли».

Катя гадала, кто до этого додумался и подкинул такую мысль газетчикам.

– Мне все равно непонятно, зачем я нужна тебе.

– Ну, Хирш не может сразу охватить всех обвиняемых. И хотя он привлечет работников из своей конторы, остается много важных вещей, до которых у него не дойдут руки. Поэтому я сказал ему, что ты охотно поможешь.

Катя не верила тому, что слышит.

– Ты не имеешь права таким образом возлагать на меня обязанности! – воскликнула она.

– Хирш пояснил, что ему понадобится кто-то, чтобы посмотреть законы и проверить протоколы, – торопливо продолжал Тед. – Я считал, что для тебя, Катя, тут открываются большие возможности. Тебе известна репутация Хирша. Начинающие отдали бы все на свете, чтобы оказаться в его команде.

– С его-то репутацией? К тому же Хиршу нужен лишь мальчик на побегушках, в моем случае – девочка на побегушках. Ему нужен человек, чтобы сидеть в библиотеке или регистратуре, когда он не занят снятием копий или не отвечает на телефонные звонки.

Тед отвел глаза, и Катя поняла, что он уже знал об этом. Он соглашался со всем, что предлагал Хирш, и обещал доставить персонально Катю Мейзер, осел.

– Послушай, Катя. Мне жаль твоего старика, о'кей? – произнес Тед, стараясь не вспылить. – Сожалею также, что не передал тебе телеграмму. Забыл про нее. Ну, после этой стычки с полицией… Понимаю, что тебе надо ехать в Нью-Йорк. Но мне не ясно, зачем тебе оставаться там после похорон. Ты ведь нужна мне здесь!

– Не знаю, что меня ждет в Нью-Йорке, – возразила Катя. – Поэтому не могу сказать, когда я вернусь. Хотя бы по одной этой причине не могу принять участие в твоей защите. И ты не мог предположить, что я поступлю иначе.

Тед вздохнул и начал сбрасывать с себя грязную одежду, которая воняла потом, улицей и тюрьмой.

– А если бы тебе не пришлось уезжать, ты бы помогла мне?

Катя прикусила губу.

– Я уже сказала, что ни для кого не стану девочкой на побегушках, тем более для Джейка Хирша.

Тед провел по ее щеке кончиками своих пальцев.

– Я всегда считал, что ты будешь с нами, Катя. Честно. Верю в это и сейчас. Поэтому поезжай в Нью-Йорк, делай там что нужно и возвращайся домой.

Сердце Кати сжалось, когда он ушел, такой красивый, и желанный, и чистый в своей не стыдящейся наготе. Она разрывалась от противоречивых чувств, с одной стороны – стремясь к нему, с другой – презирая свою слабость, потому что он всегда мог пронзить ее душу вот таким же манером и разрушить еще один кусочек ее существа.

Катя чуть не окликнула его. Почти. Она сделала шаг в его направлении, но остановилась как вкопанная. Ей были известны запахи тюремных камер. К запахам его одежды и его тела прилип еще один душок: запашок женщины, удовлетворенной любовником.

Да, конечно, Тед побывал в камере, и он якшался с Джейком Хиршем. Но потом, перед тем как приехать домой, он побывал еще кое-где. У обожаемой Розмари, которая, как не забыла Катя, вышла из этой квартиры, положив руку ему на плечо.

Знала ли шустрая Розмари, улыбавшаяся в тот момент, что им предстоит? Знал ли об этом Тед?

До слуха Кати донесся шум воды душа. Слишком поздно. Она написала Теду записку. Всего два слова – до свидания. Потом защелкнула замки на чемоданах, набросила плащ с поясом и окунулась во влажный туман открытой террасы.

Оскорбительная глупость заключалась в том, что Тед был прав относительно ее привязанности к нему. В глубине души она знала об этом. Но больше этого не будет. Потому что, как и для ее отца, у нее больше не было дома, куда она могла бы вернуться.

 

ГЛАВА 3

На следующий день после трагедии в Санкт-Галлене 16 апреля начинался сезон соревнований на моторных лодках Монако – Ницца. Промышленники поставили доведенные вручную экзотические посудины, которые стоили сотни тысяч долларов, и израсходовали миллионы на рекламу и внедрение. С воздуха суда напоминали великолепных хищных птиц красного, зеленого, черного и желтого цветов, сверкавших на голубой поверхности воды и оставлявших за собой след пены, напоминавшей шелковисто-белые перья. Их назвали «Мако», «Скарабей», «Пантера», «Волк». Но охотились они не на небе, а на море. Ими правили бесстрашные люди, которые знали, как выжать последнюю каплю скорости из перенапряженных двигателей, чтобы добиться конечной цели: победы.

Болельщики отложили все свои дела в сторону и съехались сюда со всех концов света. Гонки проводились и на более длинные дистанции, по открытому, неспокойному морю, и более короткие с большими призами. В это время показывалась умопомрачительная скорость, от чего опасность возрастала в десятки раз. Но ничто не могло сравниться с гонками «Монако – Ницца-32», названных так потому, что такое расстояние разделяет эти два города.

Празднества начались в Монте-Карло на приеме с шампанским, когда гонщиков представили журналистам. Тут были легендарные спортсмены: Марселло из Италии, Де Дион из Франции, Манитас де Плата из Аргентины, Бейкер-Говард из Лондона. Но самым большим вниманием пользовался бразильский гонщик лодки «Пантера», хотя из двенадцати участников он был сравнительным новичком. Изготовитель знал, что сильно рискует. У его гонщика стаж всего три года, но, несмотря на многочисленные победы, он еще не отваживался выступать на таких крупнейших состязаниях, как «Монако – Ницца-32».

Несмотря на это, бразилец был вполне удовлетворен пробными заездами возле берегов бразильской провинции Байя. Другие могли принять этого гонщика за опрометчивого человека, который идет на слишком большой риск, пренебрегая безопасностью ради скорости и славы. Но это было не так. Промышленник искал смелого человека. И теперь, после сотен часов тренировок, он знал, что нашел такого. Но статистика и красивые картинки оказались недостаточными, чтобы убедить потенциальных покупателей. Гонщики в открытом море могут признать эту лодку и купить ее, только если будет доказано, что она может занять призовое место. Наблюдая, как щелкают своими фотоаппаратами журналисты, бразильский предприниматель прислушался к внутреннему голосу, который нашептывал ему, что у него два победителя: лодка и гонщик.

За завтраком гонщики и их хозяева обращались друг с другом любезно, никто за столом не засиживался. После завершающей чашки кофе и обязательного обмена любезностями люди разошлись по своим причалам с лодками, где механики уже отлаживали двигатели. За исключением причала, где покачивалась «Пантера». Ее водитель потребовал, чтобы к лодке никто не приближался, даже механики, за целые сутки до соревнований. Когда бразильский промышленник спросил с иронией, кто же наладит мотор, то получил короткий ответ:

– Я сама. Вы знаете, что я это умею. Бразильский босс согласился, но попросил объяснений.

– Не исключается саботаж. Вы знаете, какие убытки понесут другие промышленники, если выиграем мы. Даже такая взятка, которая обеспечила бы механика на всю жизнь, покажется семечками по сравнению с возможными убытками. К тому же, хотя лодка принадлежит вам, речь идет о моей жизни.

Бразильцу нечего было возразить.

День выдался ясный, почти безветренный, барашки на поверхности моря незначительные. Изготовители и гонщики обменивались самодовольными улыбками. Создались как раз такие условия, на которые рассчитывали строители этих посудин. «Пантера», созданная, чтобы разбивать зыбь в Атлантическом океане у берегов Бразилии, выглядела нескладной, даже неуклюжей, рядом со стройными напарницами.

Водитель оставался невозмутимым.

– Не беспокойтесь. Бразилец пожал плечами.

– Удачи, – пробормотал он и залез во взятый на прокат вертолет, из которого собирался наблюдать за гонками сверху.

Бразилец видел, как «Пантеру» вывели из гавани Монте-Карло в открытое море на расстояние примерно в триста ярдов. Поднявшись на вертолете выше, он увидел очерченную на воде дистанцию, полосы были четко обозначены буйками. Через каждые два километра разместились судейские катера, которые будут следить за тем, чтобы гонщики не отклонялись от отведенных им полос. Наезд на линию, даже без ее пересечения, влек за собой автоматическую дисквалификацию. Борьба за позицию, стратегию гонки и преследование – все должно будет проходить в коридоре шириной меньше ста ярдов. Ужасно узкая арена состязания для двенадцати моторных лодок, общая мощность которых превышала семь тысяч лошадиных сил.

Когда лодки выстроились на старт, тысячи зрителей, собравшихся вдоль побережья или Сгрудившихся на балконах больших отелей и частных вилл, затаили дыхание. Затем взлетела красная стартовая ракета, и тихое утро утонуло в грохоте.

Как и ожидали, в число лидеров выпрыгнули француз Де Дион и англичанин Бейкер-Говард. Но и остальные понеслись вовсю – все лодки, кроме «Пантеры», которая, к ужасу бразильца, отстала ото всех. Бразилец перекрестился и, не сознавая этого, обидел пилота, который подумал, что иностранец боится лететь с ним.

Внизу, на поверхности моря водитель «Пантеры» ликовал. Лодка вела себя точно так, как она была запроектирована. Двигатель вращался, издавая звуки завывающей сирены, а то, что «Пантера» шла последней, его не беспокоило.

Первая неприятность произошла у отметки десять миль, когда итальянец Марселло резко повернул направо и подрезал менее опытного соперника. Другая лодка, которая угрожала обойти его, подпрыгнула на кильватерной струе Марселло и задрала нос к небу. Зрители вдоль побережья Ба Корниш с ужасом ахнули, когда лодка перевернулась и упала на гонщика. Спасательные катера тут же ринулись к месту происшествия.

Гонщик «Пантеры» немедленно воспользовался тем, что внимание Марселло ослабло, и ловко обошел итальянца, который только рот разинул от удивления. Это происшествие, казалось, породило цепную реакцию неудач. Через несколько минут мотор одной из лодок взорвался, а на другой лодке, принадлежащей испанцу, начал кашлять, плеваться и позорно заглох, оставив гонщику лишь возможность колотить кулаками по рулю.

Через милю дисквалифицировали еще одну посудину, когда гонщик, чтобы не столкнуться с французом, пересек ограничительную линию. Судья выпустил желтую ракету и по радио сообщил о дисквалификации. Число гонщиков сократилось до восьми, но, с точки зрения зрителей, борьба шла лишь между Де Дионом и Бейкером-Говардом.

Они глубоко заблуждались. Гонщик «Пантеры» направил свою лодку, и сделал это разумно, между вздувшимися следами от несущихся впереди лодок. Другое судно при таких условиях снизило бы скорость, а «Пантера» рванулась вперед, ее мотор взвыл еще громче. Без особых усилий лодка обошла трех соперников, подняв такую огромную волну, что другие были вынуждены снизить скорость или подвергнуться риску опрокинуться.

Возле указателя в три четверти дистанции «Пантера» уверенно шла на третьем месте. Лидеры приняли это к сведению и сблизили свои лодки, неслись на максимальной скорости, но чуть-чуть изменяли курс всякий раз, когда «Пантера» пыталась поравняться с ними. Гонщик предвидел такую стратегию с их стороны: блокировать «Пантеру» и сделать рывок к финишной линии. Но и на это было свое средство.

Зрители вдоль набережной гавани Ниццы были изумлены увиденным: три лодки мчались в форме ровного перевернутого треугольника, устремившись к финишной линии, до которой оставалось всего три четверти мили. Бразилец, смотревший на все сверху из вертолета, мысленно поздравлял своего гонщика. Победить, конечно, невозможно, учитывая то, что его лодку блокируют. Не осталось уже ни достаточно времени, ни морской поверхности, чтобы обойти лидеров. Но гонщик проявил рвение и настойчивость, и поскольку лодка несомненно займет призовое место, ей обеспечена широкая известность.

Дальнейшее развитие событий поразило всех. Вместо того чтобы несколько снизить скорость и удовлетвориться третьим местом, «Пантера» увеличила скорость. Люди с полевыми биноклями просто не верили, насколько близко эта лодка приблизилась к бортам лидеров. «Проклятый кретин!» – подумал англичанин. «Он те только идиот, но и самоубийца!» – решил итальянец.

Неожиданно обе эти лодки толкнуло вперед, когда нос «Пантеры» сначала коснулся, потом оттолкнул их посудины в стороны. Бейкер-Говард и Марселло реагировали на это как опытные гонщики и люди с сильным чувством самосохранения. Они соответственно подали руль направо и налево. «Пантера» и не думала притормаживать. Она на полной скорости устремилась в открывшийся проход, птицей полетела к финишной линии и приветствующей флотилии судов.

Бейкер-Говард понял, что его сделали, но было уже поздно что-либо изменить. Его поворот оказался настолько резким, что уже не оставалось никакой возможности быстро выправить его и лечь на прежний курс, чтобы попытаться претендовать на призовое место. Хотя он и был разочарован, но не мог не восхищаться «Пантерой». Если бы толчок оказался слишком сильным, то все трое катапультировались бы и погибли. Можно без стыда проиграть такому человеку, у которого хватило ловкости провести такой маневр.

Марселло не отличался таким великодушием. Он тоже был вынужден отклониться от курса и увидел, что от него ускользает верная победа. Но провалиться ему на месте, если он позволит этому выскочке сделать из себя дурака! С ревущим мотором Марселло меняет курс и пускает свою лодку по диагонали прямо на «Пантеру».

Дикое удовольствие от рискованного поступка и выигрыша было для гонщика «Пантеры» сильнее любого другого возбуждающего чувства. Как будто разделяя настроения своего водителя, лодка неслась вперед, побивая свои собственные рекорды и подсчеты инженеров.

«Скарабей» Марселло, черный морской зверь, готовый прикончить намеченную жертву, нацелился на правый борт «Пантеры». Любой другой гонщик отвернул бы в сторону. В этом был единственно возможный выход. Так думали и зрители, испустившие возгласы ужаса. Марселло был уверен в этом.

Но все одинаково ошиблись. Вместо того чтобы поддаться страху и отказаться от лидерства, «Пантера» лишь притормозила.

Изумление, потом паника отразились на лице Марселло, когда «Скарабей», ревя мотором, проходил мимо носа «Пантеры». В нужный момент гонщик «Пантеры» дал полный вперед, успев тюкнуть носом в середину кормы «Скарабея».

При скорости, которую развил Марселло, такое прикосновение оказалось роковым. Позже обслуживавшие гонки сотрудники признали, что такой маневр можно было бы даже назвать самоубийственным. Сразу полностью потеряв управляемость, «Скарабей» завалился набок, потом неожиданно рухнул, моторы закрутили его винтом, лодка запрыгала на поверхности воды, как брошенный плашмя камень. Это стало концом Марселло.

«Пантера» с ревом пересекла финишную черту, потом сделала победный круг почета. Проносясь мимо судейского катера, водитель выбросил белый флаг, который гордо развевался перед всей флотилией и ликующими зрителями Ба Корниша. После обязательной церемонии приветствия «Пантера» развернулась и пришвартовалась возле морского клуба Ниццы. Судьи с позеленевшими лицами ждали возле великолепного, сверкающего серебром приза высотой в четыре фута.

Надежно пришвартовав «Пантеру», водитель выпрыгнул из лодки, снял шлем и рукавицы, обнажив копну черных, как вороново крыло, волос и элегантные руки.

Джасмин победно вскинула вверх руки. Засверкали вспышки фотографов, которые спешили запечатлеть это лицо, уже известное некоторым журналистам. В суматохе этого момента никто не заметил, что Джасмин слегка обернулась и искоса посмотрела на то место на воде, где все еще горел «Скарабей». Никто не увидел ее довольной улыбки.

Джасмин находилась в своем номере в гостинице «Негреско», расположенной на приморском Английском бульваре. Адреналин, который выделился у нее в результате победы за рулем «Пантеры», все еще не схлынул и придавал ее гневу мерзкий привкус.

У нее была великолепная фигура с длинными мускулистыми ногами, узкой талией и пышными грудями, на которых не было и намека на вмешательство скальпеля хирурга.

Она казалась, по меньшей мере, на десять лет моложе своих прожитых сорока лет. Только гнев на ее продолговатом лице и несколько искривленных губах выдавал ее возраст, изрезав морщинками нежную кожу вокруг сверкающих голубых глаз.

– Где, черт возьми, это находится? – спросила сна, ходя по комнате, помахивая желтовато-зеленым мундштуком с сигаретой, как тросточкой.

Энтони, ее щегольски одетый помощник, ливанец с глазами цвета ягод терна, выполнявший все ее поручения, неторопливо обходил комнату, подбирая различные части гоночного костюма, разбросанные на ковре.

– Что вы сказали, chère? – Вы слышали что! Энтони поднял вверх руки.

– Не знаю, что и сказать вам, chère. В регистратуре внизу ответили, что они сейчас же направляют это к нам.

В этот момент сразу зазвенели звонок у двери и звонок телефона. Джасмин распахнула дверь и схватила телеграмму с серебряного подноса, с которым пришел пожилой посыльный.

Она глубоко засунула руку в карман своего белого комбинезона механика и бросила несколько помятых банкнот на поднос.

– На линии Пьер, звонит из Парижа, – сообщил Энтони скучающим голосом. – Похоже, он очень расстроен, chère.

– Идите, займитесь чем-нибудь полезным, – приказала Джасмин, беря телефонную трубку. – Пьер?

– Джасмин, ты слышишь?

Истерические нотки в голосе Пьера Фремонта заставили Джасмин улыбнуться.

– Да, да, Пьер, слышу. – Наманикюренным ярко-красным ноготком большого пальца она разрезала скрепляющую ленточку телеграммы.

 

ГЛАВА 4

Молодой посыльный восемнадцати лет из деревни считал, что ему повезло с работой у известного парижского ювелира. И особенно ему повезло в настоящий момент. Перед ним стояла очаровательная, совершенно голая женщина, по плечам рассыпались золотистые волосы, в голубых глазах светилось поддразнивание ее широкой чувственной улыбки.

– П… п… пакет, мадам! – заикаясь, произнес он. Совершенно не смущаясь, девушка сделала полшага вперед, ее выпуклые груди слегка качнулись. Неторопливо она протянула руку и взяла пакет. Юноша, который пытался сосредоточить свой взгляд на какой-то точке за ее плечом, поторопившись, выронил квитанцию, которая полетела на пол. Инстинктивно он встал на колено, чтобы поднять ее, и, как оказалось, сделал большую ошибку, потому что, нагибаясь, он увидел такие сокровища, которые может породить только фантазия. И ему надо было выпрямиться, что он и проделал медленно… Девушка, которая была старше его, возможно, всего на два или три года, сочно улыбнулась, видя его затруднительное положение.

– Когда я дойду до середины комнаты, вы можете закрыть дверь, – негромко сказала она.

Неторопливо, опустив руки по бокам, – длинная, узенькая коробочка с драгоценностями слегка покачивается в ее руке, – она пошла по прихожей. Когда она проходила мимо роскошного зеркала в позолоченной раме, висевшего посередине комнаты, то услышала, как щелкнул замок. Она ухмыльнулась и продолжила свой путь в спальню, где одевался к обеду се любовник.

– Cher.

Пьер Фремонт вздрогнул, посмотрел на нее.

– Что?

– Вот, только принесли.

Взгляд Пьера устремился мимо нее к входной двери.

– Клео, разве можно так… – Он вертел в руках запонки, показав рукой на ее наготу.

Она откинула назад голову и засмеялась, потом села, подтянула под себя ноги, так что пятки оказались на подушке дивана. При виде золотистого пуха между ее ног у Пьера во рту все пересохло.

– Что за глупости! – произнесла она, делая вид, что сердится. – Разве я стану показываться в таком виде перед совершенно незнакомым человеком?

– Нет, конечно, не станешь, – торопливо согласился он.

Его Клео не сделает подобной вещи. Ну, она любит демонстрировать себя в чем мама родила, а он еще больше любит ее за это. Особенно когда она надевает черные чулки с эластичным верхом, туфли на высоких каблуках и красит губы красной помадой «Вавилонская блудница», юная профурсетка, чудище, которая сразу же позволила ему насладиться собой и, поступив так, сделала его ненасытным.

Как сильно он полюбил свою драгоценную Клео! Глядя на нее, он наслаждался ее красотой и поклялся, что ничто не заставит его потерять ее, ничто…

«Я сдержал свое слово, а она даже не знает об этом». Наблюдая за Пьером, Клео точно знала, о чем он думает. Всегда знала об этом. Такой же у нее была и мать, имевшая дар ясновидения. Она была пьяницей и потаскухой, которая сводила концы с концами тем, что надувала наивных туристов, только что сошедших с корабля, горевших желанием отведать экзотических арабских прелестей. Предсказание судьбы, гадание по руке, заговоры, – деньги так и сыпались от пожилых и великовозрастных пассажиров, которые читали в журнальчике корабля о таинственной связи мадам Трубецкой с потусторонними мирами. Такая реклама обходилась дорого, и дыра в прибрежной стене Бейрута, раскрашенная в виде шатра и названная «Шейх», была по карману только царственной особе, но толпа лопоухих посетителей не убывала.

Если бы не приходилось тратиться на спиртное и наркотики, то денег с этих простаков хватало бы на все. Но во время наплыва туристов вкусы мадам Трубецкой менялись от дешевого местного вина до шампанского высшего качества и серого опиума. Зимой она расплачивалась натурой с хозяином квартиры. Когда Клео исполнилось десять лет, то туристам в оплату жилья включались также и ее услуги…

Клео боролась с искушением взять еще одну клубничку. Но не удержалась и протянулась за ней, как будто у нее их было бесчисленное количество и она могла поглощать их в любое время. Свой характер она вырабатывала очень долго. Даже теперь, когда она зажила такой жизнью, о которой не могла и мечтать ее мать, где-то глубоко в ней скрывался печальный, молчаливый, трясущийся ребенок, который все еще боялся, что у него все отнимут.

– Это для меня?

– Что?

– Право, Пьер! Ты совсем не обращаешь на меня внимания!

Ее надутые губки одновременно и пристыдили, и возбудили его. Он уставился на коробочку.

– Если бы я не была уверена, что ты не женат, то я бы подумала, что этот подарок прислала тебе жена! – Клео встала, прикинувшись рассерженной. – Или это – подарок другой женщине?

– Да нет же, Клео.

Пьер лихорадочно сорвал оберточную бумагу и открыл коробочку от ювелира. На черном бархате было уложено целое созвездие бриллиантов и сапфиров, соединенных извивающимися змейками, превратившихся в уникальный браслет.

– Подойди сюда! – хрипло прошептал он.

Он возился с застежкой, потому что не мог оторвать глаз от великолепных грудей. Наконец он защелкнул браслет на ее запястье. Клео отошла назад и приподняла свою руку, как танцовщица, воздевающая руки к небу.

– Я этого не забуду, – снова и снова шептала она.

Еще бы. Клео достаточно было только назвать что-нибудь. Например, сказать, что ей очень нравится браслет в витрине магазина Булгари, и все. Пьер воспринимал это как намек на то, чтобы купить его. Ему лишь хотелось сделать ей приятное и сделать ее довольной и счастливой, какой она была теперь. Клео ходила по комнате, а Пьер думал: «Моя… Она моя!»

Эта мысль встряхнула Пьера без всякого предупреждения, напомнив ему о телеграмме, которую он получил всего час назад от Арманда Фремонта. Он помнил, как его сердце сжал страх, когда он прочитал содержание телеграммы. И все же у него появилось приподнятое настроение, которого раньше он не испытывал. Была устранена опасность, грозившая ему, Клео, когда по дороге в Женеву произошел несчастный случай с Александром Мейзером. Но радостное возбуждение и облегчение сопровождались предчувствиями. Масса вещей могла обернуться не так, как хотелось. Вот почему, когда он наконец успокоился, он позвонил Джасмин, той самой Джасмин, которая предвидела все его вопросы и дала ему все ответы, в которых он нуждался.

– Пьер, дорогой. Я спрашиваю, действительно ли ты готов пойти куда-нибудь, чтобы это отметить? – Клео сжала кулачок, драгоценные камни засверкали перед глазами Пьера. Потом копчиком языка она облизала краешки своих губ. – Или ты хочешь остаться здесь?

– Давай лучше останемся здесь, лишь мы двое.

– Как тебе больше нравится, любовь моя, – прошептала Клео, устраиваясь у него на коленях.

Хотя она и была очень тронута подарком, Клео знала, что Пьер что-то скрывает от нее. Он нервничал, несчастный врунишка. Она радовалась, что подвела его к тому, чтобы он остался. Наедине она сумеет его несколько подпоить. Пьер, может быть, и волевой человек, но против алкоголя устоять не может. Когда его охватит сонливость, она уложит его в постель и пошарит в том месте, о котором, как он считал, она ничего не знает, но в котором он хранил самые свои сокровенные тайны.

Еще два месяца назад Пьер Фремонт воспринимал мир как что-то совершенное. Как и другие Фремонты, он воспитывался в атмосфере власти и привилегий. Осторожный и дотошный от природы, он обнаружил, что может объяснить тайны банковского мира так же просто, как некоторые ученые читают папирусы, написанные на умерших языках. Для него банковское дело означало порядок, а без порядка все остальное ничего не значило.

Будучи аспирантом Сорбонны, он работал на Ротшильдов, потом сменил ряд других европейских учреждений, не только накапливая опыт, но и устанавливая ценные контакты. К середине тридцатых годов Пьер завоевал уважение в среде международных банковских и финансовых кругов и недавно достиг вершины своей карьеры, когда его назначили управляющим вопросами истории банковского дела в Ливане. Получив это место, он, конечно, мог не связываться ни с «Казино де Парадиз», ни с его холдинговой компанией. Чтобы избежать даже намека на нарушение правил, он держал свои акции в анонимном доверительном месте.

Такой порядок вещей вполне устраивал Пьера. Незаурядная личность Арманда всегда производила на него ошеломляющее впечатление. Предпочитая оставаться в тени, а не на виду, Пьер не возражал против того, чтобы Арманд управлял «Казино де Парадиз», что тот делал великолепно. Помимо содержания помещений в Париже и Бейруте на деньги, поступавшие от акций, Пьеру особенно не на что было тратиться. Его переезды, угощения и непредвиденные расходы оплачивал банк, а месячной зарплаты вполне хватало на оплату его единственной страсти – его любви хорошо покушать. Пьер считал, что его денег хватило бы на две жизни. Вскоре он узнает, как могли подвести даже его подсчеты эксперта.

Несмотря на все богатство и широту познаний, шикарные и утонченные женщины Бейрута редко когда замечали Пьера. Он был невысок, всего пять футов шесть дюймов, с простым лицом, на котором выделялся длинный нос и выцветшие серые глаза. Не занимаясь многие годы никакими физическими упражнениями, он отрастил себе порядочное брюшко. Его волосы выпадали быстрее, чем таял лед в летний полдень; в тридцать шесть лет он приобрел цвет лица и манеры поведения старика.

Если бы Пьер был вполне счастливым, то природа наделила бы его в порядке компенсации яркими, магнетическими качествами. Но хотя его имя и счет в банке были, без всякого сомнения, впечатляющими, но в такой же потрясающей степени он был скучным человеком. Пьер не был рассказчиком, не знал анекдотов. На торжественных обедах он без конца трещал о блюдах и вине. Бейрутским женщинам, может быть, и правится покушать, но говорить о еде они не желают. А как с азартными играми и вечеринками? Прогулками на яхтах по уик-эндам, поездками в магазины Рима или Афин? Смачными сплетнями о прелюбодеяниях высокопоставленных людей или о посещениях наиболее опасных трущоб города, чтобы встряхнуть пресытившиеся чувства? Пьеру все это не нравилось.

Смирившись с положением вечного холостяка, Пьер два раза в год посещал бордель, который считался наиболее приличным в Бейруте. Он примирился с тем, что похотливость, о которой шептали в жокейском клубе, ему совершенно неприсуща.

У Пьера была одна страсть – еда. Он был основателем и президентом клуба узкого состава, члены которого посвятили себя кулинарии. Они встречались два раза в месяц, по очереди друг у друга. Делом чести у них было такое положение, когда хозяин, каким бы богачом он ни был, сам бы выбирал блюда, закупал продукты и все готовил.

Принимая как-то гостей у себя, Пьер выбрал оленину в качестве основного блюда, и он весь извелся, что еще не доставили ягоды можжевельника, которые он заказал в супермаркете «Гуддиз», поставщике специй для гурманов Бейрута. Поэтому, когда весело затинькали старинные колокольчики у входа на кухню, он распахнул дверь, ожидая увидеть арабского мальчика-рассыльного.

А перед ним предстало видение. Высокая красавица, рост которой подчеркивали ноги в мини-юбке, казавшиеся бесконечно длинными. Ее грудь обтягивал толстый свитер, а волосы были стянуты на затылке в «конский хвост», отчего она выглядела очень молодо. Она принесла цветы для украшения обеденного стола.

– Доставка мистеру Фремонту, – сообщила девушка, осматривая профессионально обставленную и оборудованную кухню.

– Я и есть… Я – Фремонт.

Клео скептически посмотрела на него. Неужели этот мужчина в фартуке, который чуть ли не волочится по полу, и является знаменитым Фремонтом, о котором так распинался хозяин цветочного магазина?

– Тогда цветы ваши. Вы хотите, чтобы я поставила их здесь или в столовой?

– В… в столовой.

– Для этого мне нужна ваза.

– Да, конечно, сейчас дам…

Он занервничал, смутился и заскромничал – все сразу. Пьер чуть не грохнул севрскую вазу, которую приготовил для этого случая.

– Давайте я сама сделаю это, – предложила девушка. – Дополнительной оплаты не потребуется.

Пьер не успел ответить, как она села за стол и стала оформлять вазу с букетом в центре стола. Пьер сидел напротив нее и наблюдал. Прошло пять мучительных минут, пока он собрался с духом.

– Если вы не против, скажите, как вас зовут? Ее васильковые глаза подтрунивали над ним.

– Зачем вам это знать?

– Ну, просто чтобы…

Пьер искал какой-нибудь любезный, остроумный ответ, но ничего подходящего в своем запаснике не нашел и покраснел.

– Да ладно, – произнесла девушка. – Во всяком случае, вы не распинаетесь передо мной. Меня зовут Клео.

Клео! Как замечательно это прозвучало для его слуха. Пьера как будто подстегнуло.

– Разрешите предложить вам бокал вина?

Клео насмешливо разглядывала его. Она хорошо понимала, что происходит. Ее единственная мысль заключалась в том, долго ли еще водить за нос этого глупца. Если она станет любезничать с ним, то, во всяком случае, получит обильные чаевые. Но получилось так, что она добилась значительно большего.

Клео пробыла у него два часа, а когда уходила, то Пьер чуть не заплакал. Обед в этот вечер удался на славу, но ему было наплевать. Из головы у него не выходила Клео, но у него не хватало смелости позвонить ей в цветочный магазин. Он обошел эту трудность, заказав еще цветов в магазине и моля Бога, чтобы их доставила Клео. Так и получилось. Когда она принесла ему не менее дюжины букетов, он наконец расхрабрился и пригласил ее на прогулку. Он пришел в восторг, когда она согласилась. В этот вечер Пьер просто лопался от гордости, когда сопровождал Клео в ресторан «Синяя птица» в «Казино де Парадиз» и на представление в тамошнем кабаре.

Их связь скоро стала притчей во языцех всего Бейрута. Пьер смущался, пока не понял, что превратился в любопытную достопримечательность. Его не только считали заядлым холостяком, но друзья знали, что он также очень прижимист с деньгами. Они не могли поверить, что он платит девушке, чтобы она оставалась с ним.

С Клео Пьер ожил больше, чем когда-либо за всю свою жизнь. Ее молодость взбодрила его. Когда они шли танцевать, он ощущал, как в него вливается ее энергия. Он знал, что становится объектом насмешек. Он замечал ухмылки на лицах молодых людей, завсегдатаев в клубах Бейрута, и слышал их саркастические замечания. Но впервые в жизни ему было безразлично, кто что говорил. Когда он оставался с Клео, все остальное теряло значение, потому что вдвоем у них возникал свой собственный мир, такой, в возможность которого Пьер совершенно не верил, не говоря уж о том, чтобы самому пожить в этом мире. Он поклялся, что не откажется от него, что бы ни произошло.

После полугодовой связи Клео переехала жить к нему. Это могло бы произойти и раньше, но Пьер проявил осторожность. Он ужасно боялся также того, что Клео бросит его. Самое страшное заключалось в том, что у нее на стороне были дружки, а ему она отводила роль дурачка. Тогда Пьер нанял очень дорогого, но весьма осторожного частного сыщика, который следил за ней в течение трех месяцев.

Его отчеты вселили в Пьера необычайную радость. Она его не обманывала. Она жила в небольшой квартире в туристической части бейрутской гавани. Ее мать, ныне покойная, зарабатывала себе на жизнь ясновидением. Клео прекратила учебу в старшем классе приходской школы, тогда же поступила на работу в цветочный магазин. В нескольких местах она пробовала работать манекенщицей, но это у нее не пошло. Согласно сообщениям сыщика, Клео жила тихо, изредка назначала свидания, но не вступала в романтические связи. Пьеру просто не верилось, что никто в мире не заметил такую жемчужину. Но он не стал ставить под сомнение свою удачу. Ему и в голову не пришло, что хотя он платит сыщику деньги, этот человек мог снюхаться с объектом слежки и получить от нее что-то помимо денег, чтобы опустить некоторые детали и приукрасить подмоченную репутацию.

Когда Клео поселилась в его доме, Пьера озадачило открытие, что двое не могут жить так же экономно, с его точки зрения, так же хорошо, как один. Суммы, которые он выделял Клео и которые, по его мнению, были очень щедрыми, вскоре оказались недостаточными. Из многих наиболее модных и дорогих магазинов Бейрута каждый месяц стали приходить счета. Никогда не сталкиваясь с ценами на женскую одежду, Пьер просто пришел в ужас, пока Клео ненавязчиво объяснила ему некоторые стороны жизни творческого моделирования.

Счета продолжали сыпаться. К одежде требовались другие детали туалета, а те, в свою очередь, нуждались в драгоценных украшениях. Удивительно похорошевшая женщина нуждалась в самом шикарном салоне красоты «Бентли», чтобы сделать прическу, маникюр, массаж, и в самой дорогой фирме «Мисерати» для этих долгих, увеселительных поездок вдоль побережья. Новых друзей надо было принимать в соответствующей шикарной обстановке, что включало сверкающую полировкой новую яхту длиной в шестьдесят футов.

Пьер, который мог среди ночи вызвать министров правительства, чтобы потребовать у них отчета о расходах, даже не заикался, чтобы возразить против расточительности Клео. И всякий раз, когда он собирался посадить Клео на определенную сумму, она доводила его до экстаза, превращая в тряпку. Все прощалось и забывалось, тайком Пьер облегченно вздыхал. Ему становилась невыносимой мысль, что он возражал против расточительных привычек Клео, что она из-за этого может относиться к нему как к скряге.

Поскольку Пьера в Бейруте считали баснословно богатым, никто не удивлялся размаху его расходов. Другое дело его бухгалтерские книги. В конце первого года совместной жизни с Клео Пьер оказался перед фактом своего разорения. Весь его доход в миллион долларов в год, вся его наличность и все резервы в виде акций – все схлынуло. В конце второго он стал должником трех лондонских банков, терпение которых в ожидании оплаты долгов вот-вот должно было лопнуть.

Озабоченный всем этим, Пьер думал, как ему решить эту дилемму. Если он осадит Клео в расходах, то рискует потерять ее. Абсолютно неприемлемо. Если не вернет долг английским банкам, то рано или поздно сведения о его финансовых затруднениях просочатся наружу. Неприемлемо в равной степени. Поэтому надо найти новый источник доходов.

Пьер обдумывал различные, имевшиеся у него варианты. Все они были на воде вилами писаны. Он ни к кому не мог обратиться за займом, включая членов своей семьи, потому что как директор национального банка он не мог допустить даже тени сомнения в своей добропорядочности. Он не мог продать свои акции холдинговой компании казино, потому что все акции, принадлежащие членам семьи, должны продаваться только другим членам семьи. Значит, речь шла об Арманде, который мог создать серьезные осложнения, если бы узнал об отчаянном положении Пьера, и о Джасмин, которая без конца накапливала деньги, нужные для осуществления ее планов.

Все это оставляло ему лишь один выход – он мог действовать только на свой страх и риск. Нет более мудрого человека, в сравнение не идет даже влиятельный дядя Арманд, у которого везде расставлены глаза. Все будет прекрасно, если он станет действовать осторожно… как ягненок в присутствии льва.

Даже в самых страшных кошмарах Пьеру не снилось, что не Арманд, а человек за тысячу миль – Александр Мейзер – раскроет его тайны.

– Дорогой, ты чувствуешь себя нормально? – Клео выплыла из туалетной комнаты, красные блестки на ее мини-юбке от Сен-Лорана сверкают и шуршат.

Забота Клео заставила Пьера улыбнуться:

– У меня немного крутит желудок. Принеси мне рюмочку «Фернет-Бранка».

Клео налила ему порцию горького малинового итальянского ликера и смотрела, как он пьет.

– А теперь скажи мне, что случилось. Знаю, что это связано с телеграммой, которую ты получил сегодня.

– В дорожном происшествии погиб Александр Мейзер, – ответил Пьер.

Клео нахмурилась. Пьер заметил по ее глазам, что она узнала фамилию, которую он назвал.

– Мейзер?

– Банкир из Нью-Йорка. Я хорошо его знал. Он был также лучшим другом Арманда. Они вместе росли.

– Какое горе для Арманда!

– Джасмин настаивает, чтобы мы с Луисом поехали на похороны в Нью-Йорк.

Клео тут же заметила про себя, что Пьер не включил ее, но ничего не сказала по этому поводу.

– Значит, сегодня мы рано ляжем спать, – решительно заявила Клео. – Ты очень напряженно работал, а теперь, получив эту ужасную новость… Я хочу, чтобы перед поездкой на похороны ты как следует отдохнул.

Клео наблюдала, как до конца вечера Пьер выпил целую бутылку вина и три рюмки ликера. Этой ночью его не разбудит ничто, кроме начала войны. На это она могла вполне положиться.

Клео лежала голая между прохладных хлопчатобумажных простыней. Потолок был разрисован абстрактными черными полосками, тенями от веток деревьев, а в перспективе была изображена бледно-голубая молодая луна. Она бесшумно соскользнула с кровати, подошла к той стороне, где лежал Пьер и где на стене висела картина, написанная Модильяни. Мадонна с глазами лани, выполненная в серых и голубых тонах, черты лица были вытянуты. Клео знала, что этот художник знаменитый и что картина стоит кучу денег. Но ей эта картина никогда не нравилась. Ее привлекало то, что находилось за картиной.

Она прожила у Пьера меньше двух недель и уже открыла тайну его стенного сейфа, скрывавшегося за картиной. Забавно было наблюдать, как Пьер набирает комбинацию цифр. Она это прекрасно видела, потому что если повернуть зеркала в ее туалетной комнате, то можно было отчетливо видеть, что происходит в спальне. Когда она в первый раз сама открыла этот сейф, то для нее многое прояснилось.

Клео поглаживала браслет из бриллиантов и сапфиров, который не сняла, даже ложась в кровать. Ей было приятно, что ее любовник не узнает о многих вещах, связанных с ней. Шоры на глазах Пьера были такими тяжелыми, что он никогда не разглядит, что ее любовь к нему всего лишь мираж. Любовь – это что-то такое, на что она была не способна. Для Клео это была просто еще одна форма обмана, не больше, чем обманом был этот подаренный браслет, как и много других вещей, которыми осыпал ее Пьер. Все они заменялись подделками, а оригиналы оседали в депозитном ящике-сейфе одного из банков Рима. Но разницу между подделкой и оригиналом он тоже не замечал.

Клео никогда бы не приняла на веру ни Пьера, ни его любовь. Она была уверена с цинизмом уличной девчонки, что когда-нибудь, рано или поздно, неважно по какой причине, она лишится и того и другого. Не в пример своей матери Клео готовилась к такой возможности. Драгоценности, которые она продала за наличные, обеспечат ее до конца дней. Но сведения о небольшом секрете Пьера изменили ее планы. Почему ей удовлетворяться только продажей драгоценностей, чтобы получить этот миллион или около того долларов? Почему бы ей не сохранить свои драгоценности и все же заиметь такое количество денег, и даже больше?

Клео посмотрела на Пьера, который свернулся калачиком, положив голову на подушку, как великовозрастный ребенок. Ей ужасно нравилось, что она могла бы прямо сейчас открыть сейф и порыться в том, что он считал наиболее секретным. И она бы так и сделала, если бы он не сказал ей о телеграмме Арманда. Получение ее объяснило, почему Пьер, который не выносил вида окровавленного пальца, почувствовал себя так плохо. Клео решила подождать. Через день или два Пьер уедет. У нее будет сколько угодно времени, чтобы проделать то, что она плутовски называла переучетом.

 

ГЛАВА 5

В кабинетах «Интерармко», которые занимали весь верхний этаж ничем не выделявшегося здания в деловом районе на берегу озера, было прохладно. Температура устанавливалась для режима работы машин, а не людей. Всего около дюжины комнатушек для сотрудников и только три кабинета на весь этаж для начальства. Всю остальную площадь занимали компьютеры, самые быстродействующие машины «ИБМ» и «Юнивак», которые только можно было достать. Они составляли сердцевину организации безопасности, которую создал Дэвид Кэбот. Сбор, обработка, сопоставление, хранение и, когда необходимо, получение сотен тысяч элементов информации из источников по всему миру – все это делала «Интерармко» с ее компьютерами очень солидной частной организацией безопасности. Именно способность компьютеров находить единство в, казалось бы, разрозненных фактах, относящихся к тысячам отдельных лиц, так же как и к постоянно меняющейся международной ситуации, часто позволяла Арманду Фремонту опережать своих конкурентов.

Розовые пальчики зари подкрадывались к спящей фигуре человека на диване. Частично сознание Дэвида Кэбота зарегистрировало свет, упавший на его лицо, остальная часть осталась глуха к этому. Он оказался в сетях кошмара, застонал в агонии, весь покрылся холодным потом. Снились ему одни и те же ужасы с неослабевающим накалом страстей вот уже двадцать лет.

Дэвид стоит у штурвала шлюпа длиной пятьдесят четыре фута, который в честь матери называется «Мечта Селесты». Дует легкий ветерок в восточном Средиземноморье в тридцати милях от турецкого берега, надувая паруса. Судно скользит по волнам. Одна волна, ударившись о борт, окатывает Дэвида с ног до головы, но у него это вызывает лишь смех. Это крепкий, жилистый паренек тринадцати лет, от загара коричневый, как кофейное зерно. Его мать, которая сидит на палубе над рулевой рубкой, поворачивается к нему и грозит пальцем. Отец, занимающийся парусом на носу, улыбается и рекомендует проявлять осторожность.

Семья находится в море уже две недели, выйдя с Кипра и колеся между греческими островами. Теперь они заканчивают свое путешествие. Они пройдут мимо побережья Турции и Сирии, направляясь в Ливан. Они совершают это путешествие в знак воссоединения семьи и в качестве подарка самим себе. Отец Дэвида четыре года находился на войне. Мать работала медсестрой общества «Красного Креста» в Лондоне, а Дэвид жил у друзей в своей стране. Каждый по-своему перенес войну и остался в живых. А теперь они праздновали, что все остались живы.

В этот вечер судно слегка покачивается на морской зыби, и семья любуется, как на ливанском побережье мелькают огни Триполи. Дэвиду больше всего нравится именно это время дня, после сытного ужина, чувствуя, что мышцы похожи на тугие узлы, когда можно расслабиться и мысленно заглядывать в будущее, хотя и клонит ко сну. Отец, служивший в Африке, рассказал ему много удивительных историй о Бейруте. Он с нетерпением ждет приезда в этот город.

Дэвид начинает дремать прямо на палубе. Сквозь сон он слышит движение и шепот возле себя, но не шевелится. Он знает, что находится в безопасности, что звуки исходят от его родителей…

Потом раздается первый взрыв. Дэвид вскакивает на ноги, его ослепляет зарево, дугой взметнувшееся над судном. Он слышит гортанные слова на языке, которого не понимает, и крики своего отца. Дэвид, спотыкаясь, бросается к штурвалу, но в ужасе пятится от пего, видя, как через планшир переползают чернокожие, что напоминает вторжение крыс. Вдруг отец оказывается рядом, в его руках дробовик. Он хватает Дэвида за загривок и тащит его назад. Дробовик стреляет, но выстрел попадает в отца, отбрасывает его. Дэвид глядит вниз и видит вместо туловища отца кровавое месиво.

Селеста Кэбот не раздумывает. Она ухаживала за солдатами, получившими такие страшные раны, которые трудно себе вообразить. Дэвид видит, как мать хватает ружье и стреляет в набегающих людей. Двое валятся, но третий бросается на нее с поднятой рукой, в которой в последних отблесках вспышки сверкнуло красное лезвие.

Дэвид слышит свой собственный вопль. Он набрасывается на всех, оказавшихся рядом, с диким восторгом воспринимая возгласы боли. Но их слишком много. Что-то очень тяжелое ударяет его за ухом…

Дэвид просыпается в холодном поту. Его руки крепко связаны, во рту вонючий кляп. Но он может видеть. Поодаль горит судно, на воде отражаются оранжевые отблески от пламени. Глаза Дэвида наполняются слезами, его бьет озноб, он видит, как надломилась мачта на «Мечте Селесты», потом судно нырнуло в воду. Рядом с собой он слышит хохот, хриплый шепот и потом чувствует, что его ласкают…

Когда Дэвид приходит в себя, он оказывается в большой комнате с высоким потолком и крошечным окошечком с железной решеткой на самом верху толстой стены. Его поднимает на ноги мужчина с орлиным носом, с золотыми серьгами в ушах и золотыми зубами. Дэвид слышит, что где-то в темноте мягко шаркают босые ноги по земляному полу, доносится сопение и хныканье.

Мужчина подталкивает Дэвида к свету. Вдруг комната наполняется детьми, которые держат друг друга за руки. Это черные африканцы и рыжевато-коричневые арабы, дети с оливковым цветом лица жителей северных берегов Средиземного моря, а у некоторых голубые глаза, как у викингов с севера. В их глазах Дэвид читает ужас, не зная, что они видят то же самое и в его глазах. Несмотря на различия в возрасте и цвете кожи, страх и цепи, которыми скованы их ноги, делают их братьями и сестрами.

Мужчина с золотыми серьгами хлопает в ладоши. Дверь отворяется, входят семеро хорошо одетых мужчин. Не говоря ни слова, они проходят перед детьми, трогая руками их волосы и кожу, поднимают грязные хлопчатобумажные рубища, осматривая их половые органы.

Ладони Дэвида сжимаются в кулаки. Его сердце громко стучит и от гнева, и от страха. Он ничего не видит, кроме того, как горящая мачта падает в море, водную могилу его родителей. Он понимает, что происходит, хотя не может поверить, что такое может случиться с ним. Он знает, что должен дать сдачи.

Один из мужчин поднимает робу Дэвида и сжимает его член. Нос и глаза приблизились вплотную к пальцам Дэвида, и Дэвид делает пальцами выпад. Раздаются вопли мужчины, который отскакивает назад. Дэвид приседает, готовый защищаться как только может, к нему бежит с кнутом в руке мужчина с золотыми серьгами.

Но работорговец так и не добегает до него. Он застывает на полпути, ярость на его лице сменяется неверием. Он валится лицом вниз, Дэвид видит между его лопатками кинжал.

Один за другим падают и покупатели, изрешеченные пулями из пистолетов с глушителями. Дэвид видит, как из порохового дыма вперед выходит мужчина, высокий, мощного телосложения, с черными как смоль блестящими глазами. Он делает знак, вбегают другие люди, приседают возле детей и кусачками перекусывают связывающие их цепи.

– Ты кто такой, мальчик? – спрашивает мужчина. Дэвид, пошатываясь, поднимается на ноги. В его выражении есть что-то такое, что заставляет мужчину улыбнуться.

– Теперь ты в безопасности, мальчик, – говорит он. – Скоро ты отправишься домой.

Губы Дэвида трясутся, но ему все же удастся выдавить из себя слова:

– Кто вы такой?

– Меня зовут Арманд Фремонт. Тебе нечего бояться…

– Меня зовут Дэвид, а дома у меня теперь нет.

Дэвид Кэбот очень долго стоял под горячим душем, но и это не помогло отделаться от наваждения, вызванного кошмаром. Это случилось с ним не в первый и не в последний раз. Кошмар никогда полностью не проходил. На прежние надрывы лег еще один слой боли.

Не покидали его и другие воспоминания, хотя они приносили ему утешение. Одеваясь, Дэвид вспомнил, как несколько лет спустя, когда он многое узнал об Арманде, он спросил его:

– Почему вы меня не сдали?

Арманд взглянул на него, и Дэвид понял, что, хотя прошло так много времени, Арманд не был уверен, нашел ли он правильный ответ.

– Потому что когда я ознакомился с твоей биографией, я понял, что твой дом действительно перестал существовать. Никто раньше не говорил мне такого. Никто не заставил меня почувствовать это.

– Но были, наверное, сотни других сирот! Арманд грустно кивнул.

– Но мы выбрали друг друга, разве не так?

Так оно действительно и было. Дэвиду было совершенно незачем возвращаться в Англию. Из родственников у него там оставались лишь старая тетка с дядькой. Когда в больницу, где лечили детей, приехали работники английского «Красного Креста», он отказался куда-либо ехать. Арманд приметил его отчаянную решимость, к которой примешивались страх и горе. Большинство других детей любили ожидавших их близких, которые постараются вновь наладить их жизнь. Но не этот потерянный подросток, чьи злые глаза вызывающе смотрели на Арманда.

Без всякой суеты были выполнены формальности, чтобы оставить Дэвида в Бейруте. Английский посол приходился близким другом Арманду, и его мнение о том, что Арманд Фремонт хорошо позаботится о Дэвиде, сыграло свою роль. Дэвид переехал жить в дом Арманда. Его определили в лучшую частную школу, и меньше чем через два года он бегло заговорил по-французски и по-арабски. Позже он поступил в американский университет в Бейруте, потом закончил аспирантуру по экономике и бизнесу в Гарварде.

Когда он почувствовал, что учеба уже мало что дает ему, Дэвид возвратился в Бейрут и заявил Арманду, что хочет на него работать.

– Ты ничем мне не обязан, – сказал ему Арманд. Он очень гордился Дэвидом, внимательно следил за его развитием, гадая, чем он решит заняться в зрелом возрасте.

– Знаю, – ответил Дэвид. – Я сам хочу этого. Вы спасли мне жизнь и дали мне еще один шанс. Не хочу, чтобы все пропало зря.

Арманд спросил себя, не пришло ли время осуществить идею, которую он давно вынашивал…

Следующие несколько лет он учился и тренировался в наиболее престижных центрах полицейских сил мира: в европейском Интерполе, английском Скотланд-Ярде и американском ФБР. Он превратился в первоклассного криминолога, мастерски освоившего приемы самозащиты, и меткого стрелка. Арманд не прекращал внимательно следить за ним. И когда Дэвид возвратился в Бейрут, Арманд решил, что он созрел для уготованной ему роли.

– Информация – это власть, – заявил Арманд Дэвиду. – Особенно это справедливо применительно к Ближнему Востоку. Без нее я бы не только не процветал, но и не выжил бы.

Арманд перешел к разъяснению концепции, над которой он долго работал с Александром Мейзером и которая практически была готова для реализации: создание частного агентства безопасности, которое будет выбирать себе клиентов из списков международно известных, богатых людей и транснациональных объединений. То есть людей и организаций, которые нуждаются в защите против промышленного шпионажа, похищений, вымогательства, шантажа…

Арманд предложил центральное учреждение «Интерармко» открыть в Бейруте, но Дэвид тут же отклонил это предложение. В Бейруте невозможно сохранить секреты, как бы это ни старались сделать. Они тут же становились достоянием других в результате подкупов и интриг. Рано или поздно будет открыта связь между казино и «Интерармко», безопасность подорвана и погублено доверие и даже жизни тех людей, которые возложили свои надежды на эту компанию.

Вместо этого Дэвид предложил Женеву, и чтобы у «Интерармко» не было никакой другой связи с казино по документам, кроме как связи с обычным клиентом. Большое расстояние от Бейрута было в этом деле только на пользу, так же как и расположение нейтральной Швейцарии.

– Вы что-то мне не договариваете, – заметил Дэвид Арманду, когда их разговор вроде бы закончился. – Конечно, «Интерармко» удвоит или утроит количество поступающей сейчас к вам информации. Но этим ведь дело не кончается. У вас имеется какая-то скрытая цель, связанная, возможно, с работорговлей. Арманд, я не первый ребенок, которого вы спасли, да и не последний.

Именно в это мгновение Арманд понял, что он сделал верный выбор.

– Что вам известно об этой торговле? – спросил он Дэвида.

Ответ удивил Арманда. Видно, Дэвид основательно проштудировал этот вопрос. Он ударился в историю, начиная со времен фараонов, коснулся потоков торговли живым товаром в период зарождения христианства, во времена крестоносцев и в настоящее время.

– Она никогда не прекращалась, – произнес тихим голосом Дэвид. – Ни во время войн, периода голода или чумы. Ни одна раса не осталась в стороне от нее. На каком-то этапе очень высоко ценили африканцев, потом азиатов. Теперь европейцев. Но общее для всех периодов заключается в том, что основным объектом всегда оставались дети, за которых платили больше всего денег. Звучит иронически, не правда ли? Больше всего ценятся наиболее беззащитные, их хватают на улицах, завлекают в закоулки или, как в случае со мной, похищают пираты, потом одурманивают наркотиками, связывают и переправляют в бордели или в частные камеры пыток…

– Я всю жизнь борюсь с этой напастью, – сказал Дэвид Арманду. – Я уничтожал различные сети организаций работорговли, а потом узнавал, что вместо них в других местах возникли новые. Я сотрудничаю с некоторыми честными полицейскими чиновниками, которые имеются на Ближнем Востоке, с Интерполом и даже с некоторыми государствами – членами Организации Объединенных Наций, с должностными лицами Детского фонда. Это – неослабевающая битва, Дэвид. В этом заключается тайная цель для меня и Александра. А теперь и для «Интерармко».

Глаза Дэвида сверкнули.

– И для меня тоже.

Закончив одеваться, Дэвид прошел из ванной в свой кабинет. Ночью поступила целая пачка телексов, которые лежали теперь на его кофейном столике. Ни одно из этих посланий не имело отношения к проекту, над которым он с Армандом работал последние пять лет.

В конце 1960-х годов «Интерармко» помогло ликвидировать несколько небольших работорговческих организаций, базировавшихся в Сирии, Иордании и Египте. На следующий год распространились слухи о появлении на Ближнем Востоке новой организации, занимающейся работорговлей. Полицейские агентства и Детский фонд сообщали, что резко возросло похищение в Западной Европе детей и подростков. Полагаясь на свои успехи в прошлом, Арманд Фремонт думал, что он может быстро расправиться с новой угрозой. Оказалось, что выдался редкий случай, когда он ошибся. Этой организацией руководил настоящий мастер, который был так здорово законспирирован, что даже наиболее хорошо оплачиваемые осведомители не могли к нему подступиться. Те, кто рисковали подойти к нему слишком близко, оказывались убитыми, а их тела страшно изуродованными.

С годами неумолимо росло число похищенных и пропавших детей. Европейская полиция удвоила свои усилия, но все впустую. На некоторые ближневосточные страны оказывалось давление, но их министры разводили руками, вроде бы ни о чем не подозревая, и просили доказательств. Арманд Фремонт поклялся, что предоставит такие доказательства. Он взял под свой прицел эту организацию, борьбу с ней сделал своей священной задачей и заявил Дэвиду Кэботу, что он требует от него не иначе как выявления руководителя этой преступной организации.

Дэвид разложил телексы по папкам. За годы работы с Армандом в качестве директора «Интерармко» он никогда не сталкивался с такой неразрешимой головоломкой. Создавший эту преступную организацию обладал поистине дьявольским коварством, управлял с помощью страха и денег. Такую комбинацию трудно расколоть. Но это только подстегивало решимость Дэвида добиться успеха. Мальчик превратился в мужчину, но глаза его все еще видели, он не забыл страшных минут, когда его жизнь была исковеркана той лунной ночью на борту судна «Мечта Селесты».

Как только Дэвид сел за свой письменный стол, он немедленно переключился на текущие дела. Секретарша принесла ему кофе и хрустящие сладкие булочки, а также ночные послания из Парижа.

Запросы были разосланы конфиденциально. «Интерармко» наводило справки относительно Александра Мейзера – с кем он встречался, где, долго ли продолжались встречи. «Интерармко» хорошо заплатит любому свидетелю, который что-нибудь видел или слышал. Занялись своим делом люди, специализировавшиеся на ночных наблюдениях и собиравшие информацию с наступлением ночи. «Интерармко» было известно щедрыми вознаграждениями, которые выплачивались быстро, в любой валюте. Но «Интерармко» снискало себе еще большую славу как организация, не забывавшая тех, кто оказал ей даже самую незначительную помощь.

Поступившая информация была обескураживающей. Ни личные контакты в государственных полицейских силах, ни специалисты частных фирм безопасности, ни информация от правительственных чиновников, ни львицы шикарных борделей не имели представления о том, что делал в Париже Александр Мейзер. Но каждое донесение заканчивалось одним и тем же – поиски будут продолжаться.

Дэвид знал, что Арманд надеялся получить полезную информацию до своей поездки в Нью-Йорк. Но пока что Ничего стоящего не поступило. Рутинный звонок к заплаканной секретарше Александра Мейзера только сгустил тайну: Александр всю поездку оформлял сам. Секретарша не знала о его предстоящей поездке до самого последнего момента.

«Почему Александр не хотел, чтобы она или кто-либо другой знали об этом?»

Он заставил себя просмотреть записки, которые набросала для него его секретарша. В памятке говорилось, что Джасмин и Пьер Фремонт извещены о смерти Александра и предстоящих похоронах телеграммой от Арманда. Телеграммы, как и предполагал Дэвид, в Бейрут не посылали. Для Джасмин телеграмму отправили в Ниццу. Дэвид помнил, что она принимает участие в гонках «Монако – Ницца-32». А телеграмма, предназначенная Пьеру, пошла в Париж…

Дэвид уставился на памятку, потом как бы сами по себе его пальцы подняли эту памятку. Держа перед собой розовый лист бумаги, он пытался припомнить, существовала ли какая-нибудь связь между Пьером и Александром Мейзером. Они вместе присутствовали на двух или трех банковских конференциях, вот, пожалуй, и все. Александр часто ездил по делам в Париж. У Пьера Фремонта уже много лет была там квартира. Получалось так, что они находились одновременно в одном и том же городе… «Совпадение. Не хватайся за соломинку». Мейзер отбросил в сторону памятку и вынул фотографию из досье на Катерину Мейзер. Что-то в этой девушке было не то, хотя Дэвид никак не мог понять, что именно. Может быть, ее щеки несколько полноваты или губы слишком сочные. Даже если бы он не знакомился с газетными вырезками о ней, Дэвид мог бы догадаться, что Катерина Мейзер принадлежала к тем, кто верил в правое дело и в торжество справедливости и правосудия. От нее могут исходить неприятности.

Дэвид надеялся, что известное очарование Арманда окажет на нее магическое воздействие и что после похорон Катерина Мейзер возвратится в Калифорнию, чтобы и дальше маршировать во имя лучшего устройства мира. Дэвид знал, что рано или поздно он раскроет тайну смерти Александра. И в этом деле ему не хотелось бы сталкиваться с дилетантами.

 

ГЛАВА 6

Эмиль Бартоли работал исполнительным вице-президентом банка «Мэритайм континентал» и был при Александре Мейзере его правой рукой. Родом он был из Венеции, худощавый, аскетического склада человек, черты лица которого показывали, что он ведет свою родословную от дожей. К двадцати годам он знал о финансах больше, чем банкиры в четыре раза старше его. Это сидит у него в крови, говорил он. Хотя у него был выбор, куда пойти работать, он связал свою судьбу с «Мэритайм континенталом», а более точно – с Александром Мейзером. Это была своего рода закрытая контора, где он легко себя чувствовал и которую прекрасно знал. В Нью-Йорке ему подчинялись примерно сто человек, но у него были доверительные контакты в любом торговом месте света. Если начинались колебания в Токио, Гонконге, Цюрихе, Лондоне или на других биржах, Бартоли узнавал об этом первым. И что более важно, узнавал подноготную.

Как и большинство закоренелых холостяков, Эмиль Бартоли удочерил ребенка близкого ему человека. Он всем сердцем привязался к своей приемной дочери Кате. Он управлял ее опекунским фондом, когда Катя переехала для учебы в Калифорнию, Бартоли взял себе за правило раз в месяц писать и звонить ей. Но больше всего ему хотелось добиться того, чтобы отец с дочерью примирились, но этого не получалось. Теперь такая перспектива вообще отпала.

– Я ужасно сожалею об этом, Катя, – сказал он. – Все сотрудники банка выражают вам свое соболезнование. Если для вас надо что-нибудь сделать, то только скажите.

– Благодарю вас, Эмиль.

Катя присутствовала на совещании в кабинете отца. Она явно чувствовала себя не в своей тарелке. На ней была длинная разноцветная крестьянская юбка, вышитая блузка в русском стиле и уже основательно поношенные, но содержавшиеся в приличном состоянии сапожки. На лбу она повязала зеленый шарф, концы которого свисали на спину. Утром в гостинице, когда она одевалась, она понимала, что будет выделяться. Кабинет ее отца был обставлен в подлинно американском стиле, мебель вишневого дерева из северо-западных районов тихоокеанского побережья, узловатого орехового дерева из Каролины, мягкие сосновые панели из Новой Англии. Все мужчины будут, конечно, одеты в костюмы фирмы «Брукс бразерс».

Когда Катя представила себе все это, ее протест несколько усилился. Провалиться ей на месте, если она поменяет стиль своей одежды. А теперь она чувствовала себя неловко, и ее поступок казался ей мелочным и недоброжелательным.

– Эмиль, его уже привезли? – спросила она, глядя на уличное движение по Парк-авеню.

В отличие от большинства других финансовых учреждений, «Мэритайм континентал» сторонился Уолл-стрита. Александру приятнее был адрес угол Парка и Сорок восьмой улицы, в небольшом архитектурном шедевре, первый этаж которого сдавался в аренду автомобильной компании. Большинство прохожих даже не подозревали, что здесь расположен банк, что вполне устраивало Александра.

– Да, Катя, его уже доставили, – ответил Бартоли. – Все организовано. Детальное расписание у моей секретарши. Если что-то захотите добавить или изменить, то вам достаточно сказать ей об этом.

Катя повернулась к нему.

– Тогда, полагаю, надо позаботиться только об одном. – Она обвела рукой комнату. – Что станет со всем этим?

– Вы берете быка прямо за рога, – произнес Бартоли. – В завещании говорится, что вы и «Сосьете де Бен Медитерраньен» получаете по сорок девять процентов акций. Остающиеся два процента находятся под моей опекой. Если возникнут какие-либо разногласия в отношении политики или направления деятельности банка, то у меня будет решающий голос. Но я не думаю, что такое произойдет. У меня с вашим отцом давно была достигнута договоренность о том, что в случае такого поворота дела, я стану президентом вместо него. Политика и цели банка останутся прежними. Продажа или слияние исключаются. У нас отличный список клиентов, и со временем, если мы будем аккуратно вести дело, мы расширим его. Но сделано это будет в соответствии с критериями, изложенными Алексом, и ничьими другими.

– А как же я?

– Ну, Катя, в финансовом отношении каждый квартал вы будете получать значительные дивиденды. Ясно, что деньги ваши, можете делать с ними что хотите.

– А как обстоят дела с активным участием в работе банка?

Бартоли удивил ее вопрос, но он никак этого не показал.

– Конечно, выбирать вам. Я такого поворота событий не предусмотрел, поскольку вы, похоже, прокладываете себе дорогу в качестве адвоката.

– Вы хотите сказать, что читаете газеты, – отозвалась Катя, подняв брови.

– И это тоже, – согласился Бартоли. Он помолчал, потом добавил: – Хотели бы вы присоединиться к нам?

– Не знаю, – негромко вымолвила Катя.

Захочет ли она? «Мэритайм континентал», или в данном случае любой банк, является отражением сложившегося порядка. Средства этой финансовой организации смазывали военную машину. Безликие люди, которые распоряжались этими средствами, направляли их на программу президента «Великое общество», перекачивали их в карманы закадычных дружков и проходимцев, а негры и бедняки белые так и оставались с протянутыми руками. Банки действовали тихой сапой и загадочными путями. Они оставались хранителями секретов.

– Не знаю, – повторила Катя.

– Решать сразу нет никакой необходимости.

Катя вздрогнула при звуке этого голоса. Она не слышала его очень давно, и все же он прозвучал и нашел отзвук в ее памяти. Глубоко вздохнув, она обернулась:

– Арманд?

Он выглядел почти так же, как она представляла себе, конечно, постарел, но складки, пролегшие на его лбу и прорезавшие наискось щеки, лишь сделали его лицо более волевым. Свои волосы он зачесал назад густой гривой, которая теперь вся стала серебристой, но глаза, глубокие и гипнотические, сочный тембр голоса – остались такими же, какими она их запомнила.

– Катя, я очень, очень сожалею о случившемся.

Он заключил ее в свое мощное объятие, подбородком прислонившись к ее волосам; от его мягкого кашемирового костюма исходил запах одеколона. Катя ощущала, как в нее вливается его сила и уверенность. И впервые после прочтения телеграммы она искренне поверила, что она как-нибудь справится со случившимся, что когда-нибудь она преодолеет это горе.

Арманд улыбался Кате. Он знал, что выражение его лица не выдает ничего другого, кроме беспокойства и искренней заботы. Но в нем происходило нечто большее, сталкивались противоречивые эмоции, что ставило его в тупик. Он обожал Катю-ребенка, его необъяснимо тянуло к ней. А теперь он слишком явно реагировал на нее как на женщину.

Присутствие Арманда так сильно почувствовалось в комнате, что Катя потеряла в себе уверенность и, как это ни странно, стала несколько его побаиваться.

– Довольны ли вы организационными мерами, которые принял Эмиль? – наконец спросил он.

Она пожала плечами:

– Не знаю, сколько Эмиль отклонил взяток, предлагавшихся другими банками. Я даже хотела, чтобы он стал работать на меня. Он даже и не подумал сделать это. Поэтому держитесь за него. Он самый лучший.

Эмиль Бартоли поклонился, услышав этот комплимент.

– Было ли у вас… и моего отца какое-нибудь дело, о котором я должна знать? – спросила Катя Арманда.

– Я бы не сказал, – непринужденно ответил Арманд. – «Мэритайм континентал» обеспечивал и следил за американскими инвестициями в казино. Но это долгосрочные финансовые мероприятия – облигации, казначейские билеты, некоторая недвижимость. Эмиль может следить за этим с одним зажмуренным глазом… или даже двумя.

– Прекрасно, – медленно произнесла Катя. – Думаю, что все может оставаться в нынешнем виде. – Помолчала. – Но мне бы хотелось прямо сейчас познакомиться с одной вещью – полицейским рапортом о несчастном случае.

– Послушайте, Катя… – начал было протестовать Бартоли.

– Не беспокойтесь, Эмиль, все в порядке. Он у меня при себе. Кажется, ваш отец говорил мне, что вы настоящий полиглот. Вы читаете по-французски? – Она кивнула, и все же Арманд колебался перед тем, как передать ей рапорт. – Должен предупредить вас, Катя. Швейцарцы проделали тщательную работу. Детали отражены довольно ярко.

– Мне просто хочется знать, как он умер, – тихо произнесла Катя. – Я должна знать это.

– Конечно, – мягко отозвался Арманд, бросая предупреждающий взгляд на Бартоли. – Теперь мы оставим вас здесь. Когда вы освободитесь, мы можем пообедать. У вас масса времени, чтобы освежиться, переодеться.

Катя поморщилась при упоминании Армандом об одежде. Когда бы они ни пошли на обед, ясно, что она не пошла бы в таком виде.

– Катя… – Арманд сжал ее плечо и, не сказав больше ничего, пошел к выходу вслед за Бартоли.

Катя подумала, что этот его жест говорил, чтобы она крепилась. А на самом деле это было молчаливое извинение.

Когда Арманд шел через вестибюль к кабинету Бартоли, он мысленно прикидывал, что в «Маранелло», центральном учреждении фирмы «Феррари», уже вечер наступил – шесть часов. К этому времени покореженная машина Александра, которую повезли не в Париж, как он сообщил в швейцарскую полицию, а в противоположном направлении, в Италию, уже осмотрена инженерами и механиками завода. У Арманда не было оснований полагать, что их выводы будут как-то отличаться от его собственных. Но несмотря на весь свой опыт в этой области, он не относился к числу профессионально признанных экспертов. Ему нужны были заключения людей, чья квалификация и репутация не вызовут сомнений ни в одном суде мира. Если до этого дойдет дело…

Он надеялся, что Катя простит его. Доклады из «Маранелло» и другие бумаги никогда не попадут в ее руки. Возможно, она никогда не узнает, что ее отца убили.

Подойдя к лифтам, Арманд обратился к Бартоли:

– Дельмонико приедет через час?

Бартоли кивнул.

– Она беспокоит меня, Эмиль, – неожиданно заметил Арманд. – Она делает бравый вид, но…

– Она преодолеет это, Арманд. Поверьте мне.

– Надеюсь, – ответил без убежденности Арманд. Чувство неопределенности редко посещало его, оно вызывало в нем замешательство. Еще в большее замешательство приводило его влечение к Кате. Это неуместно, предупредил он себя. Но он не мог отделаться от чувства влечения к ней.

Он дал понять Бартоли, что вернется в гостиницу, а сам вместо этого прошел несколько кварталов до здания банка «Фёрст Манхэттен» на углу Медисон-авеню и Пятидесятой улицы. Он улыбнулся молодой практикантке, сидевшей за столом обслуживания клиентов, и показал ей ключ от депозитного сейфа.

– Мне надо кое-что взять оттуда.

Девушка ухмыльнулась и задержала свой взгляд на Арманде немного дольше, чем того требовала вежливость. Сказала, что вернется сию минуту, возьмет карточку с подписью и контрольный ключ. Улыбка слетела с лица Арманда, когда он смотрел, как она удаляется. Его сердцебиение участилось. Один Господь знает, как давно они с Александром Мейзером завели этот ящик в порядке предосторожности, чтобы хранить особенно важные документы, связанные с осуществлением текущих планов каждого из них. В случае, если с одним из них что-то случится, у другого сохранится доступ к материалам и он сумеет закончить начатую работу. Но Арманд надеялся на большее. Не исключена была возможность того, что Александр что-то написал на бумаге, что дало бы ключ к пониманию, почему он погиб на этой безлюдной дороге под Женевой.

– Мистер Фремонт?

Арманд рассматривал серьезного молодого человека, который появился за стойкой и прочитал фамилию Фремонта по карточке с его подписью.

– Я – Нельсон, помощник управляющего.

– А, вот как, – вежливо отозвался Арманд.

– Ужасно сожалею, – произнес Нельсон скороговоркой. – Вы слышали о мистере Мейзере?

– Слышал что?

Нельсон нервно оглянулся.

– Что он погиб в автомобильной аварии в Швейцарии.

Напускное потрясение Арманда показалось Нельсону настолько убедительным, что он пригласил его в свой кабинет и настоял на том, чтобы тот выпил чашку кофе.

– Тем более мне надо открыть этот ящик сейфа, – вздохнул Арманд. – Видите ли, мы вместе вели дела, ну, и вы сами понимаете…

– Конечно, понимаю, – с сочувствием отозвался Нельсон. – Однако возникли затруднения.

– В самом деле?

– По закону мы должны опечатать депозитный ящик, пока не пройдет процедура официального утверждения завещания. После чего исполнитель завещания распоряжается имуществом умершего согласно его последней воле.

– Понимаю, – пробормотал Арманд. – И это правило распространяется и на данный случай, хотя у меня законное право доступа к ящику и его содержимому.

– Боюсь, что так.

Арманд не показывал своего разочарования и нетерпения за улыбкой покорности. Он начал действовать слишком поздно. Если бы он подумал об этом раньше, то слетал бы в Нью-Йорк уже в то время, когда Алекс лежал в женевской больнице.

«Нет, я ни за что не должен был бросить его. Это может и подождать. Существуют и другие методы…»

Арманд поблагодарил Нельсона с приличествующей моменту серьезностью и покинул банк. У него оставалось еще несколько минут до обеда с Катей и Бартоли. Он использует их, чтобы позвонить адвокату Алекса, с которым был хорошо знаком. В прошлом адвокат нуждался в особых, очень щепетильных услугах, которые смог оказать Арманд. Можно положиться, что он по достоинству оценит то, что следует предпринять.

Рядовые сотрудники «Мэритайм континентала» представляли собой сплоченную группу людей. Их преданность Александру Мейзеру, с которым они часто сталкивались в повседневной работе, не вызывала сомнений. Его неожиданная смерть явилась ударом для каждого.

– Разве это не ужасно, что случилось с несчастным мистером Мейзером? Он был таким хорошим, порядочным человеком.

Прюденс Темплтон прикоснулась к своим глазам скатанным в комочек носовым платком. Она относилась к такого рода женщинам, которых журналы мод называют «красивыми». Ее привлекательность скрывалась за слоем мягкой плоти, который не уменьшался, на какой бы голодной диете она ни сидела. Но в порядке компенсации природа вознаградила ее густыми, блестящими волосами, искрящимися голубыми глазами и нежной кожей, шелковой на ощупь. К Несчастью, такие достоинства прельщали не многих мужчин. И только в прошлом году, когда Прюденс Темплтон исполнилось тридцать восемь лет, она встретила одного такого почитателя.

– Да, ужасно, – пробормотал Майкл Сэмсон, поглаживая кончиками пальцев ее руку. Он чувствовал, как трепещет женщина, и еле сдерживал улыбку. Он так восхищался своим влиянием на нее, что это чувство почти компенсировало отвращение, которое он испытывал, занимаясь с ней любовью.

– Надеюсь, мистер Бартоли сообщит нам о порядке похорон, – продолжала со вздохом Прюденс. – Может быть, нам надо сложиться на венок.

– Мистер Мейзер, возможно, пожелал бы, чтобы мы что-нибудь внесли на благотворительные цели, – мягко заметил Майкл Сэмсон. – Он был человеком такого склада.

– Ах, Майкл, конечно же! Какой ты прозорливый! Рабочий день подходил к концу, и банки в восточной части Соединенных Штатов закрылись. Шесть служащих в комнате коммуникаций «Мэритайм континентала» подводили итоги трудового дня, который прошел средне, по мнению Майкла. Через них прошло всего сто миллионов долларов, частично деньги «Мэритайм континентала» ушли в банки по всему свету, а другая часть, наоборот, поступила из тех же самых банков. Когда Майкл только начинал работать в банке, его просто потрясли размеры оборачиваемых здесь средств. Семь миллионов «Хижай-банку» в Токио, двенадцать миллионов «Баухаусу» во Франкфурте, десять миллионов коммерческому банку в Гонконге. Гораздо большее впечатление на него произвел тот факт, что совсем немногие даже в самой этой финансовой организации знали о том, что происходит в комнате коммуникаций, которая находилась глубоко под банком и представляла собой большое квадратное помещение, вырубленное в гранитной скале под Парк-авеню. Попасть туда можно было только на одном лифте с помощью ключа, который утром выдавали девяти сотрудникам этой комнаты и который они возвращали каждый вечер. В центре комнаты стоял длинный широкий стол с перегородкой высотой в четыре фута. По обеим сторонам телефоны с дюжинами каналов, которые соединяли комнату коммуникаций с аналогичными бункерами банков всего света. Рядом с каждым креслом установлен телекс для приема и отправления подтверждений и указаний, а вдоль стены расположились компьютеры, которые обрабатывали и сводили в таблицы цифры сделок. Да, все это произвело большое впечатление на Майкла Сэмсона. Но это произошло год назад. Теперь же работа казалась ему нудной, а атмосфера удушливой, рождавшей неприятное чувство страха закрытых помещений. Несмотря на это, он умело скрывал свою скуку и раздражение. Он проделал долгий путь, прежде чем проник в эту сердцевину «Мэритайм континентала». Ему пришлось делать вещи, которые вызывали у него отвращение. Он научился вести двойную жизнь и мечтал о том прекрасном дне, когда он предаст людей, поддавшихся его очарованию и поверивших в него, и освободится от всего этого.

– Майкл! Майкл, что с тобой?

– Да… да, конечно. Прости меня. Только после всего, что случилось…

Прюденс Темплтон похлопала его по руке, чего она никогда бы не сделала в обычной обстановке. Она возглавляла отдел коммуникаций, а Майкл Сэмсон считался одним из ее семи подчиненных. На людях она старалась не уделять ему больше или меньше внимания, чем остальным. Она полагала, что никто не подозревает, что два или три раза в неделю Майкл ходит к ней домой и делает с ней такие вещи, которые раньше казались ей невозможными. Подобно ярко горевшим горячим свечам, эти драгоценные секреты освещали, украшали и согревали ее жалкое существование, с которым она когда-то смирилась.

– Майкл, сегодня ты придешь? – тихо спросила Прюденс.

Он покачал головой:

– Не могу. Сегодня среда.

Прюденс вздохнула. По средам Майкл ходил на репетиции джаза, который играл в клубах Гринвич-Виллидж. Прюденс не нравился ни джаз, ни черные, в компании которых получал удовольствие Майкл. Она никогда не была на его квартире в Виллидже, и если сказать по правде, и не хотела заглядывать в нее. Кристофер-стрит кишела такими людьми, которых она, дама из Северной Каролины, научилась избегать и не замечать.

– Может быть, позже, когда репетиция закончится? – спросила она с надеждой.

– К тому времени будет слишком поздно. Но в воскресенье мы можем пойти в Центральный парк.

Прюденс ухватилась за обещание в его голосе, любуясь его грубой красотой. Ее любовник Майкл Сэмсон относился к типу мужчин с берегов Средиземного моря, о которых она мечтала еще девочкой. Он не был высоким, но фигура состояла из налитых мускулов, черты лица подчеркивали густые черные брови и ресницы, экзотические черные глаза, одновременно чувственные и жестокие. Прюденс, любившая классическую литературу, считала, что так выглядели Одиссей или Ясон.

– Значит, в воскресенье, – прошептала она. Позже Майкл перебросился несколькими словами с другими сотрудниками, когда выходил из банка, минуя охрану у входных дверей. Он попрощался, наблюдая, как они направились в сторону Лексингтон-авеню с его шумными, переполненными барами, ориентировавшимися на толпу чиновников с белыми воротничками, которые заканчивали работу в пять часов вечера. Когда он поступил в этот банк, то его приглашали составить компанию и пропустить один-два коктейля «Мартини». Он всегда вежливо отказывался, и его перестали приглашать, чего он, собственно, и хотел. Ему не хотелось, чтобы люди узнали его ближе. Это входило в его планы, как и обольщение Прюденс Темплтон.

Майкл вышел из метро на площади Шеридан и остальную часть пути до своей квартиры на Западной Четвертой улице прошел пешком. Район Виллиджа напоминал ему Бейрут. Улицы заполнены представителями многих рас и этнических групп, оживлявшими их разными языками и песнями. Много мелких ресторанчиков, где подавали самые разнообразные блюда, которые можно только себе представить. Однако в отличие от Бейрута в барах и кафетериях было много студентов Нью-Йоркского университета, которым нравилось относить себя к авангардистам, потому что они спали с поэтами и музыкантами со смуглой кожей. Для Майкла они были заблудшими овцами, которые готовы были на все, кроме желания лечь с ним в постель. Это было одно из обстоятельств, почему он скучал по Бейруту – погоня за женщинами, их обработка, состязание в остроумии, борьба, которая услаждала их неминуемую капитуляцию.

Майкл вынул из ящика свою почту, нетерпеливо просмотрел конверты, поднимаясь к себе на третий этаж. Год назад, когда он впервые приехал в Нью-Йорк, он весь горел от возбуждения. У него была цель, перед ним была поставлена задача, он должен был добиться определенных вещей. Теперь он находился в состоянии раздражения, тянул время, бился в клетке – так он рассматривал свою работу в «Мэритайм континентале». Ему не терпелось сделать следующие шаги в деле, которое привело его сюда. Но уже многие месяцы Бейрут молчал. Ясная цель начинала тускнеть.

Майкл открыл свою дверь и немедленно, как опытный житель Нью-Йорка, захлопнул и закрыл ее на ключ. Он почувствовал что-то не то. Запах – иностранный, но знакомый…

– Привет, Майкл!

Она стояла в квадрате двери в спальню, глаза сверкали от предвкушения и желания, маня его подойти ближе.

– Джасмин!.. – хрипло воскликнул Майкл.

– Иди ко мне, мой красавец, – прошептала она. – Пришло время.

Впервые он встретился с Джасмин Фремонт пять лет назад в своем родном Бейруте. Тогда и в природе не было Майкла Сэмсона. Его знали в то время как Майкла Саиди, единственного сына овдовевшего старшего крупье в «Казино де Парадиз». Его отец просто родился для такого рода деятельности. После смерти жены, когда у него на руках остался шестилетний сын, он работал старшим швейцаром. Когда Майклу исполнилось десять лет, его отец добился осуществления честолюбивого плана всей своей жизни – стал полноценным крупье, получил положение, которым он неимоверно гордился. Но именно это занятие Майкл презирал.

Подростком Майкла мучили многие вещи. Если его отец каждый день уходил на работу в вечернем костюме с иголочки, то почему Майкл носил подержанное платье, которое поступало от женщин в порядке благотворительности? Когда бы он ни провожал своего отца до казино, тот никогда не приглашал его подняться по широкой парадной лестнице, пройти мимо одетых в форму носильщиков и швейцаров и через парадную дверь. Почему они должны были протискиваться через небольшую дырку с задней стороны здания? Почему так получалось, что все эти шикарные люди, которые съезжались в казино, прибывали на красивых автомобилях с шоферами в ливреях, а его отец всегда проходил пешком три мили от своего дома, даже когда он очень постарел и ему это было трудно?

Когда Майкл задал ему эти вопросы, отец рассмеялся:

– Увы, сын мой, я не располагаю их деньгами.

И с этого момента Майкл Сауди понял, что его отец был и навсегда останется слугой. Осознание этого факта изменило всю его жизнь. Он не будет таким же, как его отец. Он хотел большего, требовал большего и получит это! Ему нравились сверкающие машины и роскошные, увешанные драгоценностями женщины, но он жаждал выработать у себя самодовольное выражение лица, легкую мужскую манеру поведения, это трудно поддающееся определению, но неотразимое качество, которое выделяло принадлежность к привилегированным мира сего. Сын слуги мечтал о царских грезах.

Его отец умер, когда Майклу исполнилось двадцать лет. Он учился и существовал на неполную стипендию в американском университете в Бейруте. Через несколько дней после похорон Майкла пригласили к управляющему казино. В казино существовала программа страхования сотрудников, по которой выплачивалось щедрое посмертное пособие. Этих денег ему хватит, чтобы закончить учебу в Бейруте и, возможно, поучиться годик за границей. Майкл с огромным удовольствием отказался бы от этой выплаты. Хотя бы чтобы увидеть выражение шока на лице управляющего. Но будет ли он шокирован? Майкл знал, что у него кишка тонка проверить это. В конечном счете он принял деньги и соболезнования и заторопился прочь, пока его не стошнило от унижения.

– Стараемся утопить свои печали, не правда ли? – раздался мелодичный голос за его плечом.

Майкл сидел в баре возле фонтана в гостинице «Финикия», одном из наиболее элегантных мест на побережье. Он так сосредоточился на своем виски янтарного цвета, что и не заметил, как на соседний стул присела женщина. Она была потрясающая и напомнила ему изворотливую и опасную кошку.

В «Финикии» Майклу всегда везло. Здесь как из рога изобилия появлялись английские, французские и немецкие девушки, которые угощали его выпивкой и приглашали в свои номера. Но эта женщина была иной. У нее была особая красота, впитавшаяся в нее в процессе воспитания умудренности, что проявлялось в ее движениях, в ее речи. Он не сомневался, что перед ним находилась развращенная богачка.

– Если вы хотите напиться в обеденное время, то следует пить шампанское.

Женщина смотрела на него выжидающе. Повинуясь порыву, Майкл заказал бутылку лучшего в гостинице вина, которая стоила месячного проживания здесь. Бармен подал два бокала, налил, и, не ожидая приглашения, женщина подняла свой бокал.

– За вас!

Майкл ответил ей взаимностью и спросил:

– Кто вы такая?

– Та, что поможет вам почувствовать себя значительно, значительно лучше.

Через три часа, осушив еще две бутылки, Майкл напился. Вино и сладкоречивый голос женщины выжали из него последнюю каплю ядовитого настроения. Он открыл ей все свои тайны, вынашиваемое им чувство обиды и питавшие его грезы.

– Вы так и не сказали мне, как вас зовут, – выговорил он заплетающимся голосом.

Женщина засмеялась:

– Учитывая ваше мнение о Фремонтах среди прочих людей, возможно, мне не стоит называть себя.

Майкл раскрыл рот.

– Меня зовут Джасмин Фремонт, – ласково произнесла женщина. – И не волнуйтесь, котик. Я не обидчива. Понимаете, мне тоже некоторые из них не очень нравятся. Но это не имеет значения. Видите ли, красавчик, я собираюсь открыть для вас новую жизнь.

Однако для начала она наградила его грубым, пылким сексом. Выдохшись и насытившись, Майкл слушал далеко идущие обещания Джасмин, что все в его жизни изменится. Он заснул в ее объятиях, не поверив ни одному ее слову.

Его цинизм не подтвердился. Уже на следующий день Джасмин приступила к реорганизации его жизни. Она нашла ему небольшую, но шикарную квартирку в районе Ра в Бейруте – одном из новых микрорайонов, где рядом жили и мусульмане и христиане. Чтобы обставить квартиру, она наняла профессионального декоратора. Майклу были открыты счета у лучших портных и парикмахеров, так же как и в наиболее дорогих ресторанах и клубах. Джасмин беспощадно натаскивала его в отношении одежды, манер поведения и правил этикета. Она не стеснялась поправлять его, часто с иронией, когда он ошибался. Она заставила его бросить американский университет, заменила профессоров репетиторами. Джасмин заставила его читать в свободное время все основные газеты, особенно финансовые разделы о деятельности мультимиллионеров.

– Это некоторые из наиболее могущественных людей Бейрута, да и всего мира. Запоминай их имена, следи за их жизнью, наблюдай, что они делают.

Все это слишком стремительно сыпалось на Майкла, но он усваивал все. Доказательством его успехов послужило письмо о его приеме в училище, которое порекомендовала ему Джасмин, из престижного политехнического центра в Париже, одного из лучших училищ бизнеса в Европе. За праздничным обедом Майкл высказал предположение, что, возможно, наступило время, когда Джасмин должна представить его деловым людям Бейрута, тесно связанным с французской столицей.

– Нет, нет, мой красавец. Ты пойдешь другим путем. Вместо того чтобы пить коктейли в позолоченной роскоши жокейского клуба, Майкл пустился в глубь долины Бекаа по пыльной дороге, вившейся среди гор Шуф. Он оказался в дикой местности, красивой и опасной, населенной племенами, представители которых редко покидали свои горы. Взору здесь открывалось незнакомое лицо Ливана, где молчаливые, подозрительные люди выращивали цветочки конопли и мака, чаще сжимая в руках ружья, чем мотыги.

Майкл пытался не показать охватившего его страха, но Джасмин видела его насквозь.

– Не тревожься, – успокоила она его. – Эти люди хорошо знают меня и верят мне.

Майкл воспринял ее слова скептически. В Бейруте, который гордился тем, что служил для Запада окном на Восток, женщин окружали почетом, а когда люди были не из дураков, то и уважением. Но в глухих местах они по-прежнему оставались на положении домашнего скота, тягловых животных и производителей детей, которых отдавали мужьям, а если это было более выгодно, то продавали в рабство.

Майкл был поражен, как горячо туземцы приветствовали Джасмин. Им предложили традиционный чай, потом повели на поля, покрытые цветами индийской конопли и простиравшиеся насколько хватает глаз. Вскоре Майкл узнал, что головки будут убраны, сок из них выжат и после тщательного варения превратится в пасту, а потом в кирпичики черно-коричневого гашиша. Ему сообщили, что через четыре месяца созреет урожай мака, цикл производства наркотиков продолжится.

– Какого черта мы тут делаем? – спросил он.

– Именно на этом ты построишь свое будущее, – холодно ответила ему Джасмин. – А как ты думаешь, Майкл? Что эта красивая одежда и твое умение пользоваться десертной ложечкой обеспечат реализацию твоих грез? Сделают из тебя заима? Дети слуг не становятся заимами. Если у них нет семьи, связей, денег, то они ничто! Но я собираюсь обогатить тебя, Майкл. Сделать тебя влиятельным. Люди станут ужасно бояться тебя. До такой степени, что будут беспрекословно выполнять твои указания и не посмеют спрашивать, откуда ты взялся и кто ты такой. Именно страх сделает из тебя заима, Майкл.

Майкла поразило то, что показала ему Джасмин, но он вскоре узнал, что его просвещение далеко не закончилось. На протяжении нескольких следующих месяцев он совершил с Джасмин поездки в Каир, Амман, Дамаск и Багдад, останавливаясь в роскошных отелях и богатых частных домах, а также и в обшарпанных квартирах в наиболее грязных трущобах, которые когда-либо приходилось видеть Майклу. Он быстро сообразил, что живущие в роскоши – покупатели, а шныряющие подобно теням – поставщики. Товар для них был один и тот же – человеческие существа.

Майкл внимательно слушал объяснения Джасмин о том, как осуществляется работорговля и какую огромную выгоду можно на этом получить.

– Но в равной степени велик и риск, – предупредила она его и поведала о том, как в последнее время была выявлена и ликвидирована целая группа сложившихся работорговческих организаций.

– Тем самым открылись возможности и для тебя, – продолжала Джасмин. – Возник вакуум, и ты должен войти в свободное пространство.

Майкл колебался, и не потому, что ему была неприятна торговля живыми людьми, а потому, что не знал, где ее начать. Джасмин послушала его и расхохоталась.

– В Европе, куда ты вскоре отправляешься. Самую большую прибыль можно заработать на европейских детях десяти, одиннадцати и двенадцати лет. Девушки постарше тоже высоко ценятся. Сейчас сложилась такая ситуация, когда имеется много покупателей, но некому их обслужить. Власти арестовали руководителей работорговли и ликвидировали их организационные структуры. Впрочем, некоторые низовые звенья сохранились. Они могут возобновить перевозку таких грузов из римского порта Чивитавеккья и из греческого Пирея. Но товара нет.

– И вот тут-то возникаю я, – пробормотал Майкл.

– Да, мой красавец. Со своей внешностью и очарованием ты будешь легко собирать этих милых европейских девочек, как если бы ты ощипывал лепестки роз. Присылай нашим покупателям лучших из них, и они про тебя не забудут.

– Что, если кто-нибудь попытается помешать?

– Тогда ты должен будешь поступить так, чтобы оградить наши вложения. Так ведь?

Майкл с детских лет не уклонялся от насилия; он задал свой последний вопрос:

– Ты сказала, что прежние организации разгромлены. Кем? И можем ли мы быть уверенными, что это не случится с нами?

Джасмин улыбнулась: – Потому что, дорогой мой, я знаю человека, который сделал это. Каждую неделю я разговариваю с ним. Многого он мне не сообщает, но и малого окажется достаточно, чтобы предупредить нас, если опасность чересчур возрастет.

– И это?..

– Понятно кто, Арманд Фремонт, конечно.

Майкл Саиди продолжил свою учебу в Европе. Перед отъездом туда Джасмин свозила его в Восточный Бейрут, где проживают бедные арабы, слуги и поденщики. Их встретил старик, похожий на труп, в очках с такими толстыми стеклами, как будто они были от бутылок.

– Внешность обманчива, – засмеялась Джасмин. – Он лучший в Ливане специалист по поддельным документам.

Майкла сфотографировали, пачки денег перешли из рук в руки. Вскоре появился Майкл Сэмсон, гражданин Мальты из Валлетты, имеющий свидетельство о рождении, паспорт, водительское удостоверение и в подтверждение разрешение на работу.

Майкл взглянул на Джасмин, ожидая объяснений.

– В один прекрасный день ты вернешься сюда, – сказала она ему. – Когда это случится, никто не должен догадаться, что существует какая-то связь между тем, кем ты был и кем ты являешься в настоящее время.

– А как же мои документы о пребывании здесь – досье в американском университете? – спросил он.

– Их Ликвидируют, – ответила Джасмин, как будто в мире не существовало более простой вещи.

Когда Майкл спросил почему, Джасмин ответила немногословно:

– Верь мне. У меня для тебя гораздо более обширные планы, чем работорговля. С этого ты лишь начнешь.

Майкл Сэмсон, известный теперь под таким именем, провел два года в политехническом училище и закончил его с отличием. По совету Джасмин вначале он устроился в большом коммерческом банке Франции, где он познал тайны иностранных валют и как ежечасно по всему миру передвигались миллионы долларов в разных валютах.

Одновременно Майкл снискал себе громкую репутацию булевардье, известного в городе мужчины, на которого вешались самые красивые женщины. Хотя несколько знакомых приятелей Майкла и заметили, что одни и те же девушки редко показывались с ним дважды, они не спрашивали его об этом.

После практики во Франции Майкл получил место в небольшом, но более известном банке в Цюрихе. Майкл думал, что надо быстро сойтись с узким кругом ведущих сотрудников.

– Именно этого и не надо делать, – предостерегла его Джасмин. – Ты постоянно забываешь о том, что это для тебя лишь пробные шаги, что ты должен оставаться в тени. Попытайся поступить в банк «Сауэр», в их отдел коммуникаций, если сможешь.

Майкл заважничал. Цюрих – богатый город, и он уже мог почти дотянуться до блеска хорошей жизни, которая окружала его. Но Джасмин держала его на коротком поводке. Банк «Сауэр» мог быть очень уважаемым учреждением, но платил служащим и техническому персоналу скудную зарплату. Только небольшие подачки Джасмин позволяли ему иногда себя побаловать.

Следуя советам Джасмин, Майкл избегал завязывать тесную дружбу – задача легкая в среде сторонящихся иностранцев швейцарцев. Довольно скоро он понял, почему она требовала это от него. Джасмин приказывала ему четыре или пять раз уходить в отпуск или брать дни по болезни и без огласки летать в Ливан. Во время каждой такой поездки он проводил одну ночь в Бейруте, а утром отправлялся в долину Бекаа. Теперь уже местные фермеры приветствовали его. Среди них были и те, кто выращивал коноплю и мак, и те, кто готовил наркотики для отправки и следил, чтобы груз благополучно приходил в порты Тир или Сайда. Майкл проводил с ними долгие часы, сидя на корточках вокруг жаровен, вдыхая сильные запахи мяты и апельсинов. Они говорили о больших событиях, которые их ждут…

В один из таких приездов, перед тем как улететь в Бейрут, Джасмин сказала ему:

– Пришло время расширить твой кругозор. Ты отправляешься в Америку.

Майкла больше не удивляли неожиданные сообщения Джасмин. Он просто ждал, что она скажет дальше.

– «Сауэр» проводит много операций с частным банком под названием «Мэритайм континентал». Я хочу, чтобы ты устроился в их отдел коммуникаций.

– «Мэритайм континентал»… Это банк Александра Мейзера. – Майкл многозначительно посмотрел на нее.

– Вот именно, – мягко ответила Джасмин. – И именно туда тебе надо попасть.

– На какой срок?

– На год, может быть, полтора.

– Похоронить себя подобно кретину в отделе электронной связи?

– Ну, нет, мой красавец. У тебя там будет немало интересных дел, – Джасмин улыбнулась. – Поверь мне.

Даже притом, что послужной список Майкла Сэмсона был безукоризненным, потребовалось почти четыре месяца, чтобы получить место в «Мэритайм континентале». Самолет с Майклом приземлился в Нью-Йорке в ветреный, холодный день февраля. Майкл подумал, что попал в ад. Шум города сводил его с ума, его душа протестовала против окруживших его стали и бетона, работа казалась никчемной. Но как и в Цюрихе, у Майкла было секретное задание, которое поручила ему Джасмин.

Завоевав себе репутацию несколько эксцентричного отшельника, Майкл окунался совершенно в другой мир, когда заканчивался рабочий день. Поскольку Нью-Йорк представлял собой гигантскую плавильню рас и народов, там легко было найти киприотов, мальтийцев, ливанцев и арабов, которые были заняты в большинстве отраслей сферы услуг. Майкла легко приняли в их общество. Он делил с ними хлеб, пил чай и, завоевав их доверие, стал раскуривать с ними трубку с гашишем. Меньше чем через полгода Майкл узнал фамилии основных импортеров, посредников и уличных торговцев. Он встречался с сицилийцами с холодными глазами, которые контролировали торговлю героином, и упитанными неаполитанцами, которые командовали в профсоюзе докеров. Он слушал пустопорожнюю болтовню университетских студентов в Гринвич-Виллидже и намотал себе на ус, что они часто упоминают марихуану и гашиш. Ясно, что наступала новая эпоха и эксперименты с наркотиками составляли значительную часть этого. Ясно было и другое – лучший гашиш и опиум поступали с Ближнего Востока, а самая лучшая такая продукция шла из долины Бекаа. Но как узнал Майкл, к этому богатому источнику доступа ни у кого не было. Покупатели, которых посылали в долину Бекаа, навсегда пропадали, и это место приобрело устрашающую репутацию. Говорили, что там невозможно завязать бизнес. Джасмин разрешила Майклу действовать и показать им, что они ошибались.

Несколько месяцев ушло на организацию и доставку первой партии груза, но сицилийцы и итальянцы раскидали его за три дня, молили прислать еще. Майкл согласился, но поднял цену. Он повышал ставки до тех пор, пока прибыль на каждый фунт гашиша, поступавшего в Нью-Йорк контрабандой, не достигла четырехсот процентов. Еще выше был доход от сырого опиума, доставлявшегося в Марсель.

Майкл очень тщательно оберегал различия между своими двумя мирами. Сицилийцам он был известен только по имени Майкл, безупречно одевавшийся и имевший доступ к богатствам Бекаа. Для «Мэритайм континентала» он был безликим клерком, прилежным, компетентным, без воображения. Для Прюденс Темплтон – осуществившейся мечтой.

По мере расширения своего бизнеса с наркотиками Майкл начал тяготиться обязанностями в банке. Он почувствовал вкус власти, которую давали ему деньги и связи. Он стал подумывать о том, чтобы сбросить с себя пропылившуюся личину Майкла Сэмсона вместе со старомодной, великовозрастной любовницей и блеснуть перед всем светом. Когда искушение становилось слишком сильным, он подумывал даже о том, чтобы отделаться от Джасмин. Она многое дала ему, далеко его завела, но теперь у него всего было вдоволь, он достаточно узнал, чтобы лететь дальше самостоятельно. Такие мысли приходили к нему все чаще и чаще по мере того как протекали месяцы. Когда Майкл услышал о смерти Александра Мейзера, он прикинул, не является ли это знаком того, что наступило время менять уклад жизни.

Такое время пришло, только он совершенно неправильно истолковал его значение.

Джасмин сладко потянулась, потом поднялась, соскользнула с кровати, взяла сигарету. Запутавшись во влажных простынях, Майкл наблюдал за ней.

– Я почти забыл, как ты это делаешь, – пробормотал он.

Джасмин тихо усмехнулась.

– А я не забыла. – Она посмотрела на него. – Ты сгораешь от любопытства, почему я здесь.

Майкл пожал плечами:

– Приехала на похороны Александра.

– Да, отчасти поэтому. – Джасмин глубоко затянулась. – Частично же потому, что тебе пора возвращаться домой.

Майкл резко сел.

– Возвращаться? А кто же будет управлять всем этим здесь?

– Ты имеешь в виду свое дело с наркотиками? Никаких проблем. Ты увезешь все это с собой. Твои люди здесь могут распространять этого товара в десять раз больше. И именно такое количество ты и станешь отправлять им как хозяин долины Бекаа, как новый заим Бейрута.

Майкл закрыл глаза. Все это пройдет, как он и представлял себе.

– Однако есть несколько незаконченных дел, о которых надо позаботиться, – продолжала Джасмин.

Майкл уловил стальные нотки в ее голосе.

– Например?

– Ты все еще в интимных отношениях с этой коровой?

– Прюденс? К сожалению.

– В ближайшие несколько дней будь с ней особенно любезен. Пусть на работе она как бы ослепнет, оглохнет и онемеет.

– Почему?

Джасмин прильнула своими губами к его губам, запустила руку к его паху.

– Об этом я скажу тебе позже.

 

ГЛАВА 7

Как и большинство ливанских христиан, Александр Мейзер относился к маронитам, которые являлись последователями римской католической церкви. Но Катя считала, что религия никогда не играла существенной роли в жизни ее отца, поэтому была сильно удивлена, когда узнала о его наставлениях относительно своих похорон и погребения. Он распорядился, чтобы отпевание совершили в небольшой маронитской церкви в Потакете, штат Род-Айленд, чтобы его тело предали земле на кладбище этой церкви.

Катя спросила об этом Эмиля.

– Приехавшие в страну ливанцы, – объяснил он, – предпочли жить в небольших городках. Александр щедро выделял деньги для церквей таких городков на их деятельность.

«И все это я впервые узнаю о нем, – думала с грустью Катя. – Сколько меня ждет других открытий?»

Верный своему слову, Эмиль позаботился обо всем. Небольшой зафрахтованный вертолет доставил его и Катю на аэродром возле Потакета, где их ждали лимузины, чтобы отвезти в церковь.

Катя почувствовала облегчение, уехав из Нью-Йорка. Стоял свежий, сухой апрельский день, в воздухе пахло солью, недалеко плескались волны океана. По утрам в будние дни Потакет являл собой идеальный образ сонного городка Новой Англии с беспорядочно разбросанными белыми сборными домиками, обрамленными высокими кленами и соснами, с открывающимся видом на гавань.

Похороны были немноголюдными, ограничивались родственниками и небольшим числом проживающих здесь ливанцев, которые относились к Александру как к своему человеку. Церковная служба в его память для друзей и коллег по бизнесу состоится позже на неделе в храме святого Патрика. Катю приветствовал у машины старый священник с черной окладистой бородой и густыми бровями, похожими на крылья ангелов. Он поздоровался с ней и повел ее в церковь. По дороге он представил глав ливанских семей, которые кланялись Кате и целовали ее руку.

– Вашего отца здесь очень любили, – тихо сказал священник. – Он был щедрым человеком, который с радостью помогал нам деньгами.

Катя приняла соболезнования со всей грациозностью, на которую была способна. Эти люди относились к ней так, будто ее отец был их феодальным лордом, а она принцессой.

Арманд Фремонт подошел к Кате, когда священник удалился в ризницу.

– Не удивляйтесь их поведению. Помните, что ливанцы в первую очередь являются членами своей семьи, потом своей деревни, а затем религиозной группы. И только после всего этого они ливанцы. Когда вы уехали в Калифорнию, Александр проводил здесь много времени. Он любил этих людей, и они отвечали ему тем же, поэтому они проявляют к вам уважение, которое, по их мнению, вы заслуживаете как его дочь.

Катя не успела ему еще ответить, как Арманд взял ее за руку и повел к последнему ряду скамеек.

– Вам надо встретиться с некоторыми людьми, – пояснил он. – Не знаю, помните ли вы их.

Катя взглянула на двоих мужчин и одну женщину, стоявших вместе. Она неясно припомнила их по старым фотографиям, но как их зовут, не могла вспомнить.

– Ах, Катерина! Вы помните меня, не правда ли?

Пьер Фремонт. Знаю, что после Бейрута прошло много времени, и вот встречаю вас при таких трагических обстоятельствах… Искренне сожалею.

– Спасибо, – поблагодарила Катя, пытаясь вспомнить его лицо.

– А меня вы, вероятно, не помните, Катерина, – произнесла, представляя себя, Джасмин. – Когда мы виделись, вы были еще совсем ребенком.

Но Джасмин была не из тех женщин, которых можно забыть. Даже в такой печальный день ее элегантно сшитое черное платье, гладко зачесанные назад волосы и отличный макияж показывали, что с ней нельзя не считаться. Катя почувствовала себя неловко под холодным, критическим и слегка насмешливым пристальным взглядом взрослой женщины. Неожиданно Катя вспомнила тот день, когда ее впервые представили Джасмин, и как она затрепетала от страха и смутилась, подумав, что эта женщина может видеть сквозь нее, точно так, как она смотрит сейчас…

– А это мой муж, – произнесла Джасмин.

Луиса Джабара Катя видела только на фотографиях и, как ей помнится, считала, что в жизни не может быть таких красивых мужчин. Но он был именно таким.

– Мы все очень сожалеем о вашей утрате, – говорил тем временем Луис. – Если бы мы могли что-то сделать, чтобы помочь вам… Может быть вы приедете в Бейрут на продолжительные каникулы?

– Вы очень любезны, – отозвалась Катя.

– Уверена, что Катя возвратится в Сан-Франциско и продолжит юридическую деятельность. Не правда ли, дорогая? – спросила Джасмин.

– Конечно, – торопливо поддержал ее Луис. – Арманд рассказывал, как успешно идут у вас дела.

– К тому же банк находится в надежных руках, – вставил со своей стороны Пьер. – Насколько я понимаю, обязанности вашего отца примет на себя Бартоли.

Катя кивала, но с ее уст сорвались слова, которые ее очень удивили.

– Я еще не решила, оставаться ли мне там. Пьер моргнул:

– В Нью-Йорке?

– В банке, – спокойно уточнила Катя. – «Мэритайм континентал» создал мой отец. Теперь это мое наследство, в какой-то степени моя ответственность. Я не могу бросить это просто так.

Хотя она разговаривала со всеми троими, смотрела она на Пьера, который, казалось, побледнел еще больше.

– Это весьма благородно, Катерина, и вполне понятно при сложившихся обстоятельствах, – сказал Пьер. – Но операции «Мэритайм континентала» такие… такие сложные. Не думаете ли вы, что отсутствие опыта у вас скорее повредит, чем поможет делу?

– Пьер абсолютно прав, – зазвучал голос Луиса. – «Мэритайм континентал» – международный банк с обязательствами по всему миру. Нельзя и подумать, что вы разберетесь во всех его операциях…

– Но я могу научиться, – резко возразила Катя. Ее раздражала снисходительность этих подчеркнуто вежливых мужчин.

– Не обижайтесь, chère, – включилась в разговор Джасмин. – Пьер и Луис говорят только то, что знают все женщины, – бизнес ужасно скучное занятие. Единственное развлечение – это тратить заработанные деньги. В данный момент у вас масса этого добра. Вы молоды и свободны, поэтому не теряйте время, наслаждайтесь.

– Возможно, мы получаем наслаждение от разных вещей, – ответила Катя.

Джасмин улыбнулась:

– Сдаюсь, моя дорогая. Насколько я понимаю, вы снискали себе хорошую репутацию в качестве адвоката. Понятно почему. Я не хотела вас обидеть.

– Я и не обижаюсь, – ответила Катя. – Просто… ну, не ждала увидеть всех вас. Для меня много значит, что вы все приехали.

Арманд, который стоял в стороне с Прюденс Темплтон, слышал большую часть разговора этой четверки. Чем больше он слышал, тем больше становился в тупик. Телеграммы о смерти Александра были отправлены им как членам его семьи. Но Александр не был их родственником. И, насколько он знал, никто из них не имел никаких дел с Алексом, за исключением редких случаев его встреч с Пьером. Арманд ждал выражения соболезнований, но не думал, что все трое все бросят и примчатся на тихие похороны в месте, о котором они, несомненно, и слыхом не слыхивали.

Они относились к Кате так, будто она была их давно потерянная родственница. Почему? Что она значила для них?

Арманд тут же сбросил со счетов наследство Кати. И у Джасмин, и у Пьера денег было столько, что они не знали, что с ними делать. А если это не деньги?..

Начиналась панихида, и Арманд отмахнулся от этих любопытных мыслей. Но они успели засесть в его сознании.

Основатель банка умер, его старшие служащие присутствовали на похоронах, но и в этот день механизм «Мэритайм континентала» продолжал функционировать так же гладко, как и в другие дни. Правда, появилось одно отличие, которое приобрело решающее значение для планов Майкла Сэмсона: в комнате коммуникаций отсутствовала Прюденс Темплтон.

И дело не в том, что это влияло на деятельность этого подразделения. Служащим для выполнения своих обязанностей не нужна была Прюденс Темплтон, а если возникало что-нибудь, что требовало решения руководства, тогда обращались к инспектору, сидевшему на верхнем этаже. Критический момент для Майкла состоял в том, что Прюденс не было рядом, она не могла заглядывать в его дела через плечо, проверять и пересчитывать операции по сделкам.

Майкл все утро проявлял большую деловитость, создавая впечатление, что он просто завален работой. Если бы кто и захотел пригласить его вместе пообедать, то сразу бы отказался от этой мысли при одном взгляде на горы бумаг. Все знали, что Майкл Сэмсон не встанет с места, пока не оформит последнюю сделку.

Обедали сотрудники коммуникационной комнаты по очереди, двумя группами, так что на месте всегда оставались, по меньшей мере, четыре сотрудника, чтобы обрабатывать входящие бумаги. Но из-за отсутствия Прюденс и потому, что дел поступало немного, на обед одновременно пошли сразу пять сотрудников. Майкл ждал именно такого шанса.

Рабочее место Прюденс Темплтон находилось в начале длинного стола. Майкл сидел справа от нее. Другие сотрудники располагались на другом конце стола. Майкл достал из кармана тоненький длинный ключ. Он сделал дубликат ключа, которым пользовалась Прюденс Темплтон, чтобы открывать верхний ящик своего стола. Однажды ночью, которую он проводил в ее квартире, он сумел снять оригинал с ее связки ключей и сделать с него оттиск. Услужливый мастер по изготовлению ключей сделал, как он утверждал, точную копию оригинала.

Лишь бы он не оказался трепачом…

Майкл повернулся на своем месте так, что мог дотянуться до ее ящика. Ключ мягко вошел в замочную скважину, послышался ровный щелчок.

– Эй, Майкл, не могли бы вы помочь мне вот с этим?

Ключ стукнулся об пол, ящик выдвинулся на дюйм, Майкл повернулся как раз вовремя, чтобы загородить рабочее место Прюденс Темплтон от подходившего к нему сотрудника.

Не смотри туда! Он закрыт!

– Положите свои бумаги сюда. – Майкл взял компьютерные распечатки из рук сотрудника и бросил их на свой стол. – В чем тут трудность, на ваш взгляд?

– О Господи, Майк. Ничего сногсшибательного, просто несколько закавык в документе о переводе денег.

Глаза Майкла метнулись от сотрудника к распечатке, он тут же начал говорить, чтобы не отключалось внимание подошедшего. Но теперь к нему подошли двое других, пройдя как раз возле стола Прюденс, ящик которого был приоткрыт, а возле ножки кресла валялся ключ.

Через какое-то время, показавшееся ему вечностью, Майкл нашел решение возникшей проблемы. Он пришел в отчаяние, когда подошедшие сотрудники продолжали стоять возле него и кивать, покусывая, как козы, резинки своих карандашей.

Ему хотелось закричать, чтобы они проваливали.

Наконец они поплелись к своим рабочим местам. Майкл взглянул на стенные часы и удивился, что прошло меньше пяти минут. Он нагнулся и незаметно поднял ключ.

Следующая часть его плана была связана с особой опасностью. Он не мог вынуть из ящика нужную ему информацию. Она была напечатана на листе бумаги, приклеенном к дну ящика. Чтобы заглянуть туда, надо было полностью выдвинуть ящик. Существовал только один способ сделать это.

Как и большинство людей, работающих в условиях постоянного напряжения, сотрудники курили. Майкл разработал абсолютно надежный план. Он держал в поле зрения другой конец стола, пока сидевшие там мужчины не выбросили окурки из переполненной пепельницы в корзинку для бумаг. Майкл спокойно подошел к ней и кинул туда клочки смятой бумаги и кусочек тряпки, пропитанной бензином из зажигалки. Не успел он вернуться к своему столу, как из мусорной корзинки повалил дым.

– Эй, что там такое? – крикнул он.

Дым увидели и остальные и немедленно бросились за огнетушителем. Продолжая краешком глаза смотреть на поднявшееся смятение, Майкл целиком выдвинул ящик, вынул оттуда папки. Только потом взглянул внутрь ящика. Ему потребовалось всего несколько секунд, чтобы запомнить две цифры. После чего он положил все на место, задвинул ящик, закрыл его на ключ. В суматохе никто ничего не заметил и не услышал.

Огонь погасили до того, как включилась противопожарная система. Все вздохнули с облегчением, обменявшись озадаченными взглядами, не понимая, как это произошло, и опять взялись за работу.

То же самое сделал и Майкл. Его пальцы просто плясали на клавишах телекса, быстро устанавливая связь с «Банко де Бразил» в Рио-де-Жанейро. Когда связь была налажена, он передал первый из двух номеров безопасности, которые он запомнил, за этим последовала просьба открыть счет. Майкл знал, что ни один в мире банк с хорошей репутацией не сделает этого, если его сотрудники хорошо не знают человека, с которым имеют дело. В качестве подтверждения они могут принять только номер кода, который соответствует фамилии лица, запрашивающего открытие счета, а если им такой код неизвестен, то потребуют назвать код человека, на чье имя открывается этот счет. Майкл передал туда и другой код. Теперь ему ничего больше не оставалось делать, как ждать.

Служащие, которые ходили на обед, стали возвращаться, а те, что ждали своей очереди, потянулись к выходу. Майкл достал бутерброд и заставил себя проглотить несколько кусочков. Прошел час, потом другой. С перерывами трещал телетайп, отбарабанивая послания со всех концов света – отовсюду, кроме Бразилии. Рабочий день близился к завершению.

Когда сотрудники готовились уходить домой, телекс начал изрыгать еще одно сообщение. Майкл напряженно всматривался в первые строки. Поступило подтверждение из Рио. Далее следовал номер открытого счета. А затем слова благодарности, что им очень приятно иметь с нами дело.

Вы себе не представляете, насколько приятно!

Майкл свернул телекс и сунул его себе в карман. Потом он подался к компьютерному терминалу, от резкого движения его вращающееся кресло быстро закрутилось. Перед его мысленным взором стояли номера счетов, которые он собирался очистить. Эти счета принадлежали крупнейшим благотворительным организациям, музеям, некоммерческим учреждениям страны. С каждого Майкл снял сотни тысяч долларов, вложив в компьютер задание перевести все эти средства в течение трех ближайших дней на счет, который он открыл в «Банко де Бразил». В каждом случае он подкрепил операцию перевода одним из двух номеров, которые он воровски подсмотрел в списке Прюденс Темплтон.

Майкл сел и глубоко вздохнул. Дело сделано. Бесполезно что-то передумывать, возврата нет. Все, что он сделал за последние пять лет, самоуничижение двойной жизни, которую он вел, – все было направлено для достижения этой цели.

Но его миссия еще не завершена. Майкл влился в поток сотрудников, которые покидали банк. Он поднял воротник, когда на него пахнул неожиданно холодный апрельский ветер, разгулявшийся в каменных ущельях улиц города, и поспешил к станции метро. Спустя полчаса он уже шел по Кристофер-стрит в Виллидже и отыскивал один конкретный бар, который было решено не рекламировать. Он нашел его. Бар довольно хитроумно расположили под магазином сексуальных товаров.

Хотя время для ночной жизни было относительно раннее, зал с низким потолком был прокурен набившимися в него мужчинами. Молодежная толпа предпочитала одежду из кожи и грубой джинсовой ткани, а мужчины постарше, пришедшие сюда в поисках вечернего общения, были сторонниками шерсти и кашемира. На Майкла с восхищением поглядывали и те и другие, когда он протискивался через толпу. Он нашел себе местечко у облепленной стойки и начал свою охоту.

В течение последующих двух часов Майкл отклонил больше пятнадцати предложений угостить его выпивкой, отобедать с ним, сходить на концерт. Один старый развратник зашел так далеко, что предложил ему поездку в Сент-Томас. Майкл продолжал потягивать пиво и осматривать зал. Он узнает нужного человека, как только увидит его. А если он здесь не покажется, то Майкл может всегда поискать его в баре «С и М» под рекой Гудзон.

Этот мужчина походил на настоящего ангела – зачесанные назад золотистые волосы, правильные черты лица, увлажненные, как у оленя, глаза. А что еще более важно – он точно соответствовал росту и комплекции Майкла. Майкл заметил его и потеснился.

– Ужасная погода, правда? – пробормотал ангел.

– Кошмар, – согласился Майкл. – Виски?

– Вы очень любезны.

Звали ангела Гектор, и, как и догадывался Майкл, он работал манекенщиком, в основном для компании «Брукс бразерс». За выпивкой они немного поболтали, и Гектор пришел в восторг от предложения Майкла поужинать в испанском ресторане, расположенном через несколько улиц.

– Говорят, там божественно! – прошептал Гектор.

– Но сначала мне надо переодеться, – заметил Майкл. – Пойдем со мной, я живу за углом.

Обычно Гектор не ходил на квартиры к мужчинам при первой же встрече. У него остались неприятные воспоминания от встреч с пожилыми мужчинами, которые обращались с ним слишком напористо и грубо. Но Майкл ему очень понравился…

– Посмотреть тут особенно не на что, – произнес Майкл извиняющимся голосом, открывая дверь и знаком приглашая Гектора входить.

– Ну что вы. Думаю, очень мило…

Это все, что успел вымолвить ангел, прежде чем Майкл врезал ему кулаком по уху. От удара Гектор зашатался и свалился на пол, когда Майкл саданул его еще раз.

Майкл тут же втащил его в однокомнатную квартиру и закрыл дверь. Он раздел Гектора догола и уложил на кровать, которая стояла в комнате, доставая чуть ли не до камина. Майкл засунул одежду Гектора в дешевую авиасумку. Потом на его шею надел цепочку с римской монеткой. Он осмотрел квартиру, чтобы убедиться, что забрал все, что нужно, и оставил только то, что он хотел, чтобы обнаружили.

На полочке камина он зажег две длинные свечи, поставив их с разных сторон. Потом нагнулся и открыл крап с газом.

– Спокойной ночи, ангел!

Через окно он выбрался на пожарную лестницу. Шум уличного движения заглушал любые его звуки, а проливной дождь заставлял торопливых прохожих идти нагнувшись, так что никто не смотрел вверх.

Майкл перешел через улицу и спрятался от дождя у дверей булочной, которая уже закрылась. Ему не пришлось долго ждать. Раздался потрясающий взрыв, от которого в квартире вылетели окна. Тут же на улицу высунулись языки пламени, отбрасывая красновато-оранжевый отсвет. Здание было в таком ужасном состоянии, что, как он и ожидал, крыша обвалилась до прибытия пожарных машин.

Майкл повернулся спиной к крикам и сиренам и пошел по улице Гудзон, там он остановил такси. Водитель тут же перестал спорить, увидев двадцатидолларовую банкноту, и повез его прямо до самого аэропорта Кеннеди. Его не волновало то, что водитель может запомнить его лицо. Через восемнадцать часов он выйдет с трапа самолета в Рио-де-Жанейро. Еще через два дня лучшие в мире хирурги сделают ему пластическую операцию. Черты его лица изменятся совсем немного. Поэтому, если он встретится с кем-то из своего прошлого, то повстречавшийся может отметить отдаленное сходство, не больше. За дополнительную плату доктор согласился поменять ему и отпечатки пальцев.

Майкл улыбался, когда неуклюжая машина с шашечками тряслась и подпрыгивала, покидая Манхэттен. Для всего остального мира Майкла Сэмсона больше не существовало, он обгорел до неузнаваемости во время трагического пожара. Он подумал о Прюденс Темплтон и опять улыбнулся. Он надеялся, что она не слишком долго будет оплакивать его.

Они возвратились в Нью-Йорк как раз в то время, когда солнце клонилось к закату за рекой Гудзон. Арманд настаивал на том, чтобы Катя и Эмиль составили ему компанию на последнюю рюмку перед его вечерним вылетом в Париж.

– Разве вам надо улетать так скоро? – спросила Катя. Она пожалела, что спросила об этом, уже тогда, когда слова слетели с ее уст. Она поняла, что в трудный для нее период она невольно стала полагаться на Арманда, рассчитывать на то, что его присутствие успокоит и ободрит ее. Теперь она увидела, во что это превращается: в зависимость, порожденную и взлелеянную ее детскими романтическими представлениями о нем. Она пыталась освободиться от этого чувства. Она должна чураться пустых иллюзий. Тед научил ее хотя бы этому.

– Да, – ответил Арманд. – Боюсь, что мне надо уезжать. – Жестом он указал на Бартоли. – Но я знаю, что о вас позаботятся. – Немного помолчав, спросил: – Что вы будете делать, Катя?

– Пока останусь здесь, во всяком случае, на некоторое время. Еще не знаю, продавать ли мне дом в городе. Юрист сказал, что имеются и другие вопросы, которые он хотел бы обсудить со мной.

Арманд вынул из внутреннего кармана тоненькую позолоченную ручку и написал номер на обратной стороне визитной карточки, на которой была напечатана только его фамилия.

– Мой личный телефон. По этому номеру вы сможете связаться со мной в любое время дня и ночи. Если надо будет что-нибудь сделать для вас, Катя, в чем-то помочь, то вы должны позвонить мне.

Арманд поднялся и обнял ее, поцеловал ее троекратно в щеки по принятому на континенте обычаю. Потряс руку Эмиля.

– Присматривайте за ней, – сказал он.

Бартоли заметил, с каким напряжением во взгляде провожала Катя направившегося к лифту Арманда. Такой взгляд был ему хорошо известен – и что он означает. Он порадовался за Катю, что Арманд уезжает.

Когда Арманд возвратился в свой номер, он позвонил дежурному администратору и попросил прислать носильщика за его чемоданами. Оставшееся время он использовал для того, чтобы в последний раз позвонить юристу Александра. Прокурор выполнил свое обещание, отдал соответствующее распоряжение. Арманда известят, когда откроется возможность. Остальное будет зависеть от него самого. Арманд поблагодарил и ясно намекнул юристу, что считает отплаченной его прежнюю любезность. Арманду нужен был всего один шанс.

Прюденс Темплтон пробирал холод, и она еще плотнее куталась в свое пальто не только чтобы согреться, но и отогнать страх. Она никогда не думала, что ей придется попасть в городской морг. Но вот она здесь, сопровождаемая двумя детективами, идет по выложенному плиткой, выцветшему коридору, с трудом держа себя в руках.

Она возвратилась из Потакета уставшая, павшая духом. Похороны всегда действовали на нее угнетающе, и она надеялась позвонить Майклу и попросить его прийти к ней. Ей надо было прижаться к нему, чтобы отделаться от чувства ужасного одиночества. При этой мысли она улыбнулась. Майкл остро чувствовал подобные вещи.

Потом она услышала звонок в дверь. Неужели это он? Вряд ли.

Ее фантазии жестоко разбились о мрачные лица двоих мужчин, появившихся в дверях. Они сообщили ей о пожаре в Виллидже в квартире верхнего этажа и спросили, не знала ли она кого-нибудь по имени Майкл Сэмсон. Да, ответила она. Тогда не пройдет ли она с ними? Зачем? Не пострадал ли Майкл? «Дело серьезнее, мадам. Мне неприятно сообщать вам это, но ваш друг погиб в огне… Вы нужны нам, чтобы опознать его».

Прюденс вспоминает теперь резкий запах жидкости для бальзамирования и разлагающихся трупов, который наполнял зал, где производятся вскрытия. Она опустила глаза, чтобы не видеть, что лежало на операционном столе из нержавеющей стали, и позволила подвести себя к встроенному в стену холодильнику.

– Он сильно пострадал, – заметил один из сыщиков. – Знаю, что вам это будет нелегко, но, пожалуйста, не торопитесь. Мы должны быть уверены.

Когда помощник следователя по уголовным делам об убийствах откинул простыню, Прюденс ахнула. Ее голова закружилась, она ухватилась за руку сыщика. Потом заставила себя посмотреть на обугленные останки лица. Перед ее глазами всплыл образ Майкла, закрыв собою ужас, которого она не могла перенести. В этом проявилась естественная защитная реакция, но она неминуемо вела к ложным выводам. Прюденс сказали, что это Майкл Сэмсон. У нее не было оснований не верить сыщикам. Не могла она подумать и о том, что, представив себе живого Майка, она приставила его лицо к телу, которое ему не принадлежало. Прюденс кивнула:

– Это он.

Сыщик подал ей почерневший кусок металла. Женщина внимательно посмотрела на него, потом прикрыла его своими пальцами.

– Это мой подарок ему на день рождения, – прошептала она. – Это римская монетка времен Юлия Цезаря.

Сыщик ничего не знал про Цезаря, но эту жестянку уже опознали как старую монету. Все стало ясно.

– Имеется еще несколько вопросов, – заметил сыщик, отводя ее в сторону. Он протянул руку. – Извиняюсь, но монетку надо вернуть мне. Может быть, вы расскажете об этом его родственнику.

– У него нет никого на всем свете, – тихо промолвила Прюденс.

Остальное она рассказала в тесном кабинете, пропахшем холодным кофе и табаком. Майкл Сэмсон – мальтиец. Год назад приехал в «Мэритайм континентал» из Европы. Прюденс не понадобилось много времени, чтобы рассказать о деталях из его послужного досье, потому что там почти ничего не было. Во время своей работы в банке «Сауэр» в Швейцарии он указал на организацию «Красного Креста», которой завещал страховые выплаты. Родители его умерли. Не было ни братьев, ни сестер. И нет, Майкл Сэмсон женат никогда не был.

Прюденс заверила сыщиков, что страхование сотрудников банка покроет с лихвой достойные похороны Майкла. Конечно, она займется организацией этого.

Оба сыщика, которые слушали ее заявление, взглянули друг на друга и пожали плечами. Один из них положил монетку перед Прюденс.

– Послушайте, это, конечно, не положено по нашим правилам, но поскольку у Сэмсона никого нет, почему бы вам не взять ее? Если мы передадим это кому-то другому, то монетка, возможно, потеряется. Таким образом, по крайней мере…

Пальцы Прюденс дрожали, когда она протянула руку за монетой. Сначала Александр Мейзер, теперь Майкл. О Господи, как она любила их обоих! И как она будет дальше жить без Майкла, без единой души в мире, к кому она могла бы прикоснуться?

 

ГЛАВА 8

Первый сигнал поступил в следующий понедельник. В десять сорок пять казначей Нью-Йоркского общества сохранения исторических ценностей, которое приобретало и оберегало материальные ценности, сохранившиеся в городе, получило по телефону информацию из банка «Фёрст Хадсон», что его чек на шестьсот тысяч долларов не был оприходован в «Мэритайм континентале». Озадаченный казначей еще раз проверил цифры сальдо и убедил, что на их балансе должно было остаться достаточно средств, чтобы оплатить этот чек. Он тут же позвонил вице-президенту «Мэритайм континентала», который распоряжался этим счетом, и объяснил ненормальность возникшего положения.

Тридцатью минутами позже президент подтвердил, что на счету действительно не хватает денег, так как на прошлой неделе было снято четыреста тысяч долларов. Он не позаботился о том, чтобы проверить, каким образом были сняты эти деньги, полагая, что казначей общества, когда ему скажут, вспомнит об этом. Казначей возмущенно возразил, что его цифры правильные и самые последние, что он не санкционировал никакого такого платежа.

Вице-президент извинился и начал разбираться. Ему не составило труда выяснить, что деньги были сняты в форме перевода средствами электронной связи. Когда он обследовал фактическую документацию, то с ним чуть не случился сердечный приступ.

Эмиль Бартоли согласился принять вице-президента немедленно. Лицо его стало суровым, когда он ознакомился с бумагами.

– Оплатите чек из чрезвычайных фондов банка, – приказал он. – И пришлите ко мне Прюденс Темплтон!

Не успел несколько успокоившийся вице-президент выйти, как поступил второй звонок, на этот раз из крупнейшей благотворительной организации. Ее председатель раскипятился, потому что был возвращен их чек на полтора миллиона. Бартоли успокоил его и обещал немедленно разобраться в этом. Но он сразу же не смог этим заняться, потому что возникла третья кризисная ситуация, затронувшая национального политического деятеля, перевыборы которого зависели от денег. Он только что обнаружил, что лишился двух миллионов долларов.

– Мисс Темплтон, что происходит? – Бартоли ледяным тоном потребовал объяснений.

Сбитая с толку как непривычным проявлением гнева со стороны Бартоли, так и самим вызовом, Прюденс Темплтон совершенно растерялась. Дело усугублялось тем, что она просто обезумела от горя из-за Майкла. Последние несколько дней она скорбно рыдала и утром этого дня еле пересилила себя, чтобы встать с кровати и отправиться на работу. Она пыталась сосредоточить свое внимание на компьютерных распечатках, которые подал ей Бартоли, но ничего не могла взять в толк.

– Простите меня, мистер Бартоли, вы уверены, что не санкционировали эти операции?

– Конечно, уверен!

– Я спрашиваю потому, что здесь приведен ваш кодовый номер.

– Сам вижу! Вопрос в том, как он сюда попал? – Бартоли помолчал. – И посмотрите на второй код.

Прюденс Темплтон ахнула. Второй номер принадлежал Александру Мейзеру.

– Но как?

– Вот это мы и должны выяснить… немедленно!

– Вы думаете, что кто-то… – Прюденс даже не решилась закончить эту фразу.

Молчание Бартоли говорило само за себя.

– Я немедленно займусь выяснением, – выговорила она.

– Сделайте это как можно быстрее, мисс Темплтон. Мы не знаем, как глубоко зашло гниение.

К полудню Бартоли все стало ясно. Были ограблены еще три счета, потери превысили шесть миллионов долларов.

Как это может закончиться? Но наихудшее, от чего открещивался Бартоли, оставалось еще впереди. Никто не знает, где и как начинаются сплетни в банковском мире. Может быть, кто-то подслушает разговор, кто-то сболтнет лишнее, обиженный служащий начнет тайно злорадствовать по поводу внутренних трудностей организации. Как бы там ни было, но в три часа дня Бартоли позвонил начальник Федеральной комиссии по регулированию банковской деятельности. До Вашингтона дошли слухи, что в «Мэритайм континентале» разрастается скандал. В различных местах начали шепотом произносить ядовитое слово «растрата».

Не раскрывая всех подробностей, Бартоли признал, что обнаружены некоторые отклонения. В банке проводится расследование.

– Боюсь, что этого недостаточно, – заявил ему начальник комиссии. – От нас требуют предъявить вам официальные обвинения.

Ошеломленный Бартоли спросил:

– Кем?

– Ваш липовый друг, который метит в президенты. Он беспокоится о своих двух миллионах, но главное – он перетрухнул, что может оказаться замешанным в крупный скандал.

– Какая нелепость!

– Согласен. Но он способен добиться своего. При сложившихся обстоятельствах у меня нет другого выбора, кроме как действовать.

– Что вы имеете в виду? – спросил Бартоли.

Ответ он получил через час. В «Мэритайм континентал» прибыли три агента ФБР вместе с группой банковских инспекторов и, не теряя времени, занялись изучением папок, стараясь в бумагах найти следы злодеяний. Они были уверены, что найдут нужные им доказательства, и нашли.

– Мистер Бартоли, – заявил старший агент ФБР, – вы арестованы за растрату, мошенничество и за попытку вывезти из Соединенных Штатов сумму, превышающую десять тысяч долларов, без предварительного уведомления министерства финансов.

Эмиля Бартоли увели на глазах у всех сотрудников банка.

Катю зачаровывал лунный свет, который струился через окно до потолка в их городском доме на Парк-авеню. Катя съехала из гостиницы и вернулась в дом, в который не ступала ее нога в течение последних пяти лет. Сначала она ощущала какую-то неловкость, как бы заново осматривая комнаты, элегантную обстановку и украшения, которые отец собирал в течение всей своей жизни. До этого в кабинет отца она входила только один раз. Она не была готова раскрыть для себя его святилище, не стала листать фотоальбомы, на которые наткнулась в комнате, которая когда-то служила ей спальней. Насколько она запомнила, все осталось в нетронутом виде. Пока что у нее не было для этого сил.

Дом пробудил в Кате мысли о том, как она отдалилась… действительно отошла от него… И непрошеные картины жизни в Беркли побежали перед ее мысленным взором. Помогая в юридическом плане пострадавшим студентам, она взяла на себя определенное обязательство – помогать тем, кто боролся за перемены в обществе. На всю ее жизнь хватило бы дел, связанных с нарушением гражданских свобод. Она думала также о Теде. Как-то вечером она видела его по телевидению в сопровождении своего адвоката Джейка Хирша. Он давал интервью на ступеньках суда в Сан-Франциско. Катя внимательно прослушала, что он говорит. Его страстность и убежденность были ей хорошо знакомы, но что-то в нем изменилось. В словах Теда звучали гнев и непримиримость, чего раньше она никогда в нем не замечала.

Или, может быть, не хотела этого слышать…

Катя подумала о том, а действительно ли она хочет найти решение для проблем, о которых он говорил. Или его жизнь сводилась к риторике, сборищам, театральным представлениям?

Каким бы он был человеком, если бы у него не было всех этих идей?

Ответ был Кате известен: никчемным человеком. К черту все его позерство и пропади пропадом Розмари!

Катя гадала об Арманде, дав волю своему воображению. В это время мелодично зазвонили колокольчики у входной двери, и воображаемый мир, который начинал яснее вырисовываться перед ней, рассыпался.

– Эти два джентльмена… – начал объяснять слуга, который открыл дверь и вошел в кабинет в сопровождении двух мужчин.

– Вы Катерина Мейзер? – перебил один из них.

– Да, это я. А в чем дело?

– Я детектив Янг, мадам. Этот джентльмен судебный исполнитель. У нас ордер на ваш арест.

Катя присутствовала при многих арестах. Она представляла себе первые мгновения, когда полицейский хватал за руку подозреваемого и защелкивал на нем холодные наручники, – самые скверные мгновения. Она видела, как в глазах подозреваемых отражались чувства страха, отчаяния, паники и даже ужаса. Катя не верила, что теперь это коснулось ее. Она пыталась сохранить спокойствие. Когда сыщик зачитал ей положение о ее правах, она спросила, куда ее ведут и в чем обвиняют.

– Вас доставят к районному прокурору в центре города, мисс Мейзер, – сообщил ей Янг. – Он сам скажет вам об этом.

– В такой час?

– Мы выполняем приказ, мисс.

Управление районного прокурора в Манхэттене никогда не закрывалось. Коридоры были забиты проститутками, ворами, пьяницами, дежурные полицейские пили кофе, надоедливые адвокаты шепотом предлагали перегруженным работой помощникам районного прокурора заключить пари. Катю провели через этот содом в спокойную обстановку третьего этажа, где располагались кабинеты старших помощников районного прокурора.

– Ваш адвокат ожидает вас, – Янг открыл перед ней дверь.

За полированным столом с врезанной кожаной подстилкой для письма сидел высокий, атлетического сложения мужчина лет сорока. Его костюм-тройка был безукоризненно отутюжен, он писал ровным, аккуратным почерком.

– Меня зовут Сол Маскат, мисс Мейзер, из отдела Чарльза Трелора.

Кате было знакомо имя Чарльза Трелора. Он являлся юрисконсультом ее отца. Чарльз Трелор был для нее образцом настоящего юриста.

– Где находится мистер Трелор? – спросила Катя.

– Спит дома. Послушайте, мисс Мейзер, вам не нужен юрисконсульт по делам коммерческих корпораций. Против вас выдвинуто уголовное обвинение. Вам нужен человек, сведущий в вопросах оружия. Таким я и являюсь.

Катя неуверенно села.

– Какие уголовные обвинения?

Сол Маскат обошел стол и оперся об его переднюю часть. Его взгляд впился в Катю.

– Не желаете ли вы рассказать мне о счете сорок семь восемьдесят?

Катя покачала головой:

– Не понимаю, о чем вы говорите.

– А что вы скажете о Нью-Йоркском обществе сохранения исторических ценностей?

– Ничего!

– О «Банко де Бразил» в Рио?

– Никогда не слышала о таком! Послушайте, я хочу знать, что происходит!

– Этого же хотят и многие другие, – сурово произнес Маскат. – Разве вы не следите за новостями?

– Сегодня я ничего не читала и не слушала.

– И не имеете никакого представления о том, что произошло?

– Ни малейшего. И если мне действительно положен адвокат, то, может быть, вы мне и расскажете об этом.

Сол Маскат задумчиво посмотрел на нее.

– Ладно. Вас обвиняют в присвоении более шести миллионов долларов из активов «Мэритайм континентала». Во всяком случае, пока что речь идет о такой сумме.

– Какой идиотизм! – прошептала Катя.

Адвокат по криминальным делам внимательно следил за каждым движением Кати, за тоном ее голоса, стараясь отыскать малейшее несоответствие, которое указало бы на ее вину. Он ничего не находил.

– Да, конечно, мы живем в сумасшедшем мире. Тогда слушайте, мисс Мейзер, я расскажу вам, что произошло. А вы мне скажете, как это могло случиться.

Не опуская ни одной детали, Маскат объяснил, что произошло с того момента, когда обнаружилась пропажа фондов до ареста Кати и Эмиля Бартоли.

– Эмиль? – воскликнула Катя. – А он-то какое имеет отношение?

– Перевод по электронным средствам связи требует двух удостоверяющих кодов. Один принадлежит вашему отцу, другой Бартоли.

– Что за коды? Адвокат взял лист бумаги.

– Вот показания, взятые под клятвой у мисс Прюденс Темплтон, которая руководит отделом коммуникаций. Согласно ее записям – а записи тоже находятся у нас, – номер кода вашего отца и ваш собственный одинаковые – сорок семь восемьдесят. Вам это что-нибудь говорит?

Катя с яростью соображала. Эти цифры были ей знакомы.

– Да, я знаю эти цифры! – вспомнила Катя. – Отец дал мне этот код доступа к деньгам, чтобы я могла переводить себе некоторые суммы отсюда в Беркли, не беспокоя его.

Адвокат вздохнул:

– Знали ли вы, что это также его личный код?

– Не знала!

– Ну, дело было именно так. Что не отец дал добро на перевод, мы можем не сомневаться. Значит, остаетесь…

– Я.

Маскат кивнул:

– Именно так это представляется прокурору.

– А как же это представляется вам? – вызывающе спросила Катя.

Адвокат улыбнулся:

– Думаю, что вы не виноваты. Не знаю, как все это началось, но считаю, что вы к этому не причастны.

– Спасибо и на этом, – поблагодарила его Катя. – Полагаю, что районный прокурор мог бы выяснить и кое-какие другие факты, прежде чем требовать у судьи ордер на арест. Хотя бы мотивы.

– Об этом думали и одну мотивировку нашли, – продолжал Маскат. – Вы общались с некоторыми подозрительными типами в Беркли. Большинство называют их радикалами. К тому же у вас имеется приятель, который постоянно фигурирует в новостях, когда пытается сжечь армейское отделение по вербовке резервистов в студенческом городке. Говорят, что вы похитили деньги для поддержки революции, что бы там ни означало это слово.

– Настоящая галиматья! – прошептала Катя. Маскат пожал плечами:

– Такая версия устраивает власти. Вам придется потрудиться, чтобы убедить их в обратном.

– А как в отношении Эмиля? Что, он тоже радикал?

– На документах о переводе значится его код, – напомнил ей Маскат. – Версия о нем такова: после смерти вашего отца его положение в банке стало неопределенным. Вы обратились к нему с предложением, которое он не мог отклонить. А именно: помогите мне подорвать банк, а я обеспечу вас на всю жизнь. Три миллиона долларов, половина обнаруженной до сих пор пропажи, большое подспорье для любого человека.

– Неужели вы можете поверить в это? – воскликнула ошарашенная Катя.

– Я этому не верю. Но как я уже сказал, это кое-кого устраивает. – Маскат помолчал. – Послушайте, прокурор наверняка затронет все это в разговоре с вами. Отвечайте ему то же, что вы говорите мне. Мне наплевать, убедится ли он сразу в вашей невиновности или нет. Я хочу просто пробудить у него сомнения. Если у него не будет уверенности, тогда я сегодня же освобожу вас под залог. Ваш паспорт в порядке?

– Он у меня дома. Я хочу сказать, в доме моего отца.

– Прекрасно. Я позвоню к вам домой и попрошу одного из слуг принести его.

– Зачем?

– Зуб за зуб, коллега. Я хочу, чтобы вы вышли отсюда, но судья должен за это получить какую-то гарантию. Если ваш паспорт будет лежать в суде, то вы не сможете махнуть в Рио и потратить все эти деньги, верно?

– Верно, – тихо ответила Катя. Она сердилась на себя за то, что не понимала элементарных вещей. – Мне бы хотелось повидать Эмиля, – заметила она.

Маскат покачал головой:

– Исключается, пока прокурор не допросит вас… и его. Постучите по дереву, мисс Мейзер. Может быть, вам повезет и через некоторое время вы сможете сравнить свои показания за завтраком в ресторане «Плаза».

Но встретились они не в «Плазе», а в закусочной за углом здания федерального суда. В шесть часов утра на улице было все еще темно, и это заведение было заполнено патрульными полицейскими, секретаршами, служащими, молодыми адвокатами – теми, кто работал в суде в дневную смену. Запятнанное покрытие из искусственной кожи на стульях прилипало к юбке Кати, а от запахов сладких пончиков и поджаренной ветчины ее подташнивало.

– Не могу высказать, как мне вас жаль, Катя, – произнес Эмиль, обвив обеими ладонями кружку с кофе.

Катя думала о том, что в этой закусочной он выглядит как белая ворона в своем прекрасно сшитом итальянском костюме. Себя она чувствовала неряшливо одетой и замученной, в горле першило. Помощник районного прокурора проводил допрос очень напористо и долго, его вопросы, повторявшиеся много раз, просто сводили с ума. Кате хотелось закричать.

А потом как по волшебству все сразу прекратилось. Она стояла перед судьей с Солом Маскатом, который возвратил ей паспорт. Сумма залога для нее и Эмиля была установлена по одному миллиону. Обычные десять процентов были немедленно внесены в форме чека, выписанного на фирму Чарльза Трелора. Был назначен день судебного разбирательства, следствие продолжалось, она с Эмилем обязалась не покидать пределов Нью-Йорка без предварительного уведомления суда. Если они нарушают это условие, то немедленно будет выписан ордер на их арест.

– Эмиль, что с нами происходит? – спросила Катя.

– Мне бы хотелось знать ответ на этот вопрос, но я его не знаю.

– Расскажите мне, что вы знаете. Уверены ли они, что это не ошибка рядового служащего? – спросила она, как бы хватаясь за соломинку.

– Это давно бы обнаружили наши собственные работники, не говоря уже об инспекторах, если бы была допущена ошибка, – ответил Эмиль. – Нет, Катя. В курятник проникла и ограбила его какая-то очень хитрая лиса.

– Вы не догадываетесь, кто бы это мог быть? Он покачал головой.

– Ни малейшего представления. Кадровая политика у нас самая строгая в нашем бизнесе. Мы запрашиваем все сведения о профессиональной подготовке и работе, а также рекомендательные письма на поступающих. Мы проводим проверки через полицию и другие сыскные учреждения. Поверьте мне, как бы хорошо ни выглядел перспективный кандидат и как бы сильно мы ни желали взять его или ее к себе, мы не делаем этого, пока не разузнаем все, что необходимо узнать. – Он загасил сигарету. – Поэтому мне так трудно поверить, что к нам все-таки проскользнул какой-то ублюдок. Кто не только знает технику финансовых переводов средствами электронной связи, но и сумел достать коды безопасности.

– Сколько человек имеют доступ к такой информации?

– Насколько я знаю – или знал – только я и Прюденс. Похоже, я ошибался.

Катя видела, как задет и как зол был Эмиль. Более того, она чувствовала, как ему стыдно.

– Эмиль, можете вы определить, в каком отделе работал вор? В отделе коммуникаций?

– Несомненно, – ответил он тихим голосом. – Один из восьми работающих там служащих. Скорее, из семи.

Катя нахмурилась:

– Почему восьми?

– Один из служащих – Майкл Сэмсон – погиб во время пожара на минувшей неделе. В его квартире взорвался газ.

– Какой ужас!

Подошла официантка и подлила в их кружки горячего кофе. Катя помолчала, пока официантка не отойдет.

– Надо думать, что полиция проверяет всех сотрудников отдела коммуникаций.

– О, конечно! Если что-то можно найти, то они докопаются до этого.

– Тогда это просто вопрос времени, – заключила Катя, стараясь приободрить Эмиля. – Вора рано или поздно поймают.

Он кисло улыбнулся:

– Может быть. Но это не меняет того факта, что я подвел вас, Катя. Вас и вашего отца. Это не должно было произойти, тем более сейчас.

– Эмиль…

– Нет, разрешите мне закончить. Меня, может быть, и не посадят в тюрьму. Но если меня не оправдают, то я превращусь в ужасную помеху для банка. К тому же Федеральная резервная система уже назначила временного попечителя.

– Не может быть! – воскликнула Катя. – Пока наша вина не доказана, вы невинны, черт подери!

– Катя, вы не понимаете! Произведен неправильный перевод денег. Скандал получил огласку, а завтра вкладчики начнут забирать свои средства из банка. Да, конечно, мы наслушаемся от них ханжеских извинений и обещаний вернуться опять, но это лишь для вида. Клиенты в таких случаях никогда не возвращаются. Они не хотят рисковать.

Он поднял руку, чтобы не позволить Кате возразить.

– Есть и другие проблемы. Мы все еще не получили никаких сведений из банка в Рио, куда были переведены деньги. Когда нам ответят, наш банк сможет начать попытки выйти на след преступника и, возможно, восстановить чрезвычайный фонд, который оказался полностью исчерпанным. Но пока не будет сделано хотя бы это, я совершенно бессилен, как бы я ни старался.

Катя глубоко вздохнула, стараясь не показать своего разочарования.

– Кого направляет к нам Федеральная резервная система? – спросила она.

– Хотя бы в этом нам несколько повезло, – ответил Эмиль. – Они направляют к нам Мэтью Сэведжа. Он когда-то работал в компании «Соломон бразерс», но последние несколько лет помогает и опекает захромавшие банки. Я с доверием отношусь к его суждениям и решениям. Он сделает все, что в его силах, чтобы поддержать «Мэритайм континентал» на плаву.

Катя строго на него посмотрела:

– Вы мне сказали не все, Эмиль.

Он позволил себе скромно улыбнуться:

– Сэведж будет информировать меня о ходе следствия. Мы будем узнавать о событиях раньше правительственных чиновников.

Катя пожала его руку:

– Эмиль, уверяю вас, все образуется. Полиция поймает злоумышленника. Через несколько дней все это покажется дурным сном.

Эмиль Бартоли попридержал свой язык. Его венецианские кости подсказывали ему, что это будет отнюдь не легко. Будучи внутренне человеком с очень большими предрассудками, он верил в то, что дурные сны не проходят. Они просто возвращаются в виде повторяющихся кошмаров.

Уолл-стрит назовет этот день черным вторником. К полудню следующего дня шестьдесят крупнейших депозитариев «Мэритайм континентала» сняли свои деньги. К концу дня эта цифра увеличилась в пять раз, угрожая ликвидировать банк. Только потому, что «Мэритайм континентал» следовал консервативному курсу в области инвестиций, Федеральная резервная система открыто заявила, что активам депозитариев ничто не угрожает.

Это заявление Федеральной резервной системы не только никого не успокоило, а усилило паническое бегство из этого банка. Может быть, и искаженная логика депозитариев сводилась к следующему: почему регулирующее учреждение взяло опеку над «Мэритайм континенталом», если там все в порядке? Закрытие счетов и снятие средств продолжались с тревожащими темпами. И никакие закулисные просьбы и заверения Эмиля Бартоли не могли изменить этого. Еще более оскорбительным было то, что люди, с которыми Бартоли в течение многих лет вел дела, отказывались подходить к телефону. Самый сокрушительный удар последовал в среду. После двухдневного молчания банк в Рио, куда были переведены украденные средства, проинформировал Мэтью Сэведжа и американских инспекторов, что этих денег на их счетах уже нет. Они переведены согласно поступившим к ним указаниям, изложенным в первом же телексе. Эту деталь люди в Рио в своих корыстных интересах вроде бы не заметили, пока не прикарманили кругленькую сумму, заработанную на этом переводе.

– Создалось невозможное положение, и оно с каждой минутой все ухудшается, – сообщил Эмиль Кате в этот вечер за ужином.

Ее тревожил и его вид, и пораженческие настроения, схватившие его.

– Деньги не могли исчезнуть просто так, – не сдавалась она. – Должны остаться какие-то документы. Где-то кто-то знает что-то!

– След снова и снова возвращается к нам, Катя, – добавил он с горечью. – Об этом написано во многих газетах.

Катя точно знала, на что он намекает. Финансовые газеты проявляли скорее осторожность, чем беспристрастность в своих отчетах, а другие газеты оказались менее благосклонными, выплеснув на первые страницы все подробности арестов и так называемой растраты. Более того, инспекторы не называли никаких других подозреваемых. Пока что не появилось ни малейшего подозрения в отношении третьего лица.

Все это лишь еще больше раздражало Катю и усиливало ее чувство разочарования. Как юриста ее учили пользоваться законами не только для того, чтобы как можно лучше строить защиту возможных клиентов, но и выуживать решающие факты, на которых можно строить или расстраивать все дело. Но она никогда не чувствовала себя такой беспомощной, как теперь. Она боролась с привидениями, которые установили свои собственные правила. Ей приходилось играть в совершенно неизвестную игру. Она барахталась в неизвестности, не могла реально ухватиться за что-то такое, что угрожало ей. Чувство беспомощности действовало на нервы и пугало.

– Одно беспокоит меня, – произнесла она вслух.

– Что именно?

– Смерть этого Майкла Сэмсона. Эмиль нахмурился:

– Не понимаю. Несчастный случай. Он погиб от взрыва газа.

– И сгорел так, что стал совершенно неузнаваем, – добавила Катя.

– Но Прюденс опознала его. На нем был какой-то медальон, который она подарила ему.

– Верно, – согласилась Катя. – И женщина вряд ли даст мужчине такую личную вещь, если между ними ничего нет. Для коллеги по работе это был бы слишком большой подарок, который, скажем, преподносят на Рождество или на день рождения.

– Вы хотите сказать, что у них была связь?

По тону Катя поняла, что Эмиль даже и не думал о такой возможности. В конце концов, Прюденс Темплтон одевалась и вела себя как старая дева, значит, такой она и была.

– Думаю, что это могло быть, – ответила Катя. – Давайте на минуту допустим, что это так и было. А если так, то вы чего-то не знаете о Майкле Сэмсоне. И этого «чего-то» может оказаться очень много.

– Из того, что я помню из его личного дела, у него все было в порядке. У него были блестящие рекомендации из банка «Сауэр».

– Да, его папку я тоже просматривала. Но, Эмиль, отдаете ли вы себе отчет в том, что практически никто его не знал? Он вел себя как отшельник, никогда ни с кем даже не выпил по рюмке после работы. Не кажется ли вам это несколько странным?

– Возможно, – допустил Эмиль. – Я могу снова просмотреть его личное досье, навести справки о его рекомендациях.

– Это лишь начало, и вряд ли вы что-либо там обнаружите. Похоже, что Сэмсон общался в жизни только с одним человеком – с Прюденс Темплтон.

Квартира говорила о незамужней женщине, которая жила одиноко. Но пустота не заключалась в четырех стенах. На серванте и полочке над камином стояли фотографии туристических поездок на Гавайи и во Флориду, но никаких изображений других людей, которые могли быть попутчиками праздничных поездок. Небольшая круглая подставка на трех ножках, покрытая салфеточкой, была уставлена фарфоровыми статуэтками, но не стояло ни одной рамки со снимками семьи или любимых людей. Стены совершенно голые, если не считать распятия и в одном углу изображения святого Павла. Чайник, стоявший на подносе, покрыт шерстяным колпаком, связанным в такой же манере, как и шаль на плечах Прюденс Темплтон. На это уходили долгие часы кропотливой работы женщины, боровшейся с одиночеством. Катя представила себе, что слышит, как позванивают вязальные спицы и как громко, наверное, раздавался в тишине звук от них.

– Благодарю вас, мисс Темплтон, – сказала Катя, принимая предложенную чашку. – Это совсем не обязательно.

– Ну, что вы, мисс Мейзер. На улице ведь так холодно.

Катя пила чай. Горе оставило свои печальные следы на Прюденс Темплтон. Глаза ее покраснели, веки распухли. Ее глаза постоянно бегали, но голос звучал удивительно спокойно, как будто он принадлежал кому-то другому. Когда она подавала чай, ее руки с голубыми венами заметно дрожали.

– Я действительно не знаю, что еще могла бы сообщить вам, мисс Мейзер. Полицейские и инспекторы задавали мне сотни вопросов в отношении людей, которые работают, – она поправилась, – которые работали у меня. Я рассказала им все, что знала, в том числе и о мистере Сэмсоне.

– Вы хорошо его знали, мисс Темплтон? Прюденс пожала плечами:

– Не очень. Он в основном вел себя замкнуто. Катя поставила чашечку с чаем.

– Мисс Темплтон, я пришла сюда не для того, чтобы причинить вам еще больше горя, чем вы уже хлебнули. Но я должна вам задать эти вопросы. Вы знаете, как много поставлено на кон, что пишут в газетах.

Прюденс отвернулась.

– Вы имеете в виду эти подлые слухи о вас и мистере Бартоли? Явная чепуха.

– Конечно, это так. Но пресса на этом не остановится, ей подавай скандал. Рано или поздно они притянут вас к Майклу Сэмсону.

Прюденс отмахнулась:

– Нечего и притягивать.

– Мисс Темплтон, когда Майкл Сэмсон погиб, то именно вы опознали его тело. Именно вы подарили ему дорогой медальон. Вы занимались организацией его похорон. Вы были единственным человеком, если не считать священника, у его могилы. Теперь вы оплакиваете его, потому что любили его и его больше нет. – Катя подалась вперед и притронулась к руке женщины. Рука была ледяная. Это, а также суровое выражение лица подсказали Кате, что она попала в точку.

– Я не хочу совать нос в вашу личную жизнь или касаться ваших чувств к Майклу Сэмсону, – продолжала Катя, молясь, чтобы женщина хоть что-то сообщила ей полезное. – Но мы знаем о нем так мало. Его послужной список совершенно не дает нам представления о том, что это был за человек. А вы его знали, мисс Темплтон? Можете вы мне рассказать о Майкле Сэмсоне?

Прюденс Темплтон уставилась на Катю с такой грустью и отвращением, что Катю просто передернуло.

– Вы жестокая, мисс Мейзер, – наконец выговорила она. – Не потому, что вы задаете эти вопросы. Хотя мне и тяжело их слышать, но у вас есть некоторое право их задавать. Вы жестоки, потому что у вас есть все то, чего нет у меня: молодость, красота, богатство. Уверена, что мужчины так и льнут к вам. Меня они не удостаивают даже одним взглядом. А что больше всего огорчает меня, мисс Мейзер, так это то, что вы этого совершенно не замечаете. Вы пытаетесь заставить меня поверить, что мы одинаковые, хотя прекрасно знаете, что это не так. Я нахожу это оскорбительным.

– Мисс Темплтон…

– Ну уж нет. Вы задали свои вопросы, и теперь я хочу высказаться. Да, я любила Майкла. Да, мы были любовниками. Он дал мне такое, чего я никогда не имела. То, что имеют все женщины, включая вас. Я не обозленная. Я говорю вам это лишь для того, чтобы вы поняли, как благодарна была я Майклу. Больше, чем могут представить себе люди вроде вас.

Но, как вы сказали сами, Майкл был замкнутый человек. Время, которое мы проводили вместе, было нашим временем. Прошлое нас не касалось. А что касается будущего, то, по правде сказать, оно ужасало меня, потому что я знала, что в один прекрасный день Майкл уйдет. Поэтому я не задавала ему вопросы о том, кто он такой и откуда взялся. Я упивалась им, принимала его таким, каким он был.

В ваших глазах я вижу вопрос: но дала ли я ему что-нибудь? Посмотрите вокруг, мисс Мейзер. Что у меня может быть такого, что он захотел бы получить? Отдел коммуникаций не дает возможностей для быстрого продвижения. И хотя моя рекомендация могла бы иметь вес, одна она не продвинула бы Майкла на ответственную должность. Майкл был очень умным человеком. Возможно, он мог бы продвигаться быстрее, занимать более высокие посты, но ему нравилась его работа и он был дьявольски хорош на своем месте. А больше мне сказать нечего.

Прюденс Темплтон налила еще чаю. На улице стало темно и, вероятно, холодно. Катя поднялась.

– Простите, если я вас обидела, мисс Темплтон. Если это может вас утешить, то я бы сказала, что вы невиновны. А если в этом появится необходимость, то вы получите лучшего адвоката, который докажет это. – Катя помолчала. – У меня последняя просьба. Нам не удалось найти ни одной фотографии Майкла Сэмсона. Если у вас такая есть, то я бы была признательна за переснятую копию.

Мисс Темплтон открыла дверь.

– Нет, у меня нет его фотографий, мисс Мейзер. А если бы они даже и были у меня, то неужели вы думаете, что я отдала бы их вам? – Она сделала паузу. – Зачем вы вернулись сюда? Зачем вы принесли нам неприятности? Я знаю, что Бартоли невиновен. Но не могу сказать то же самое про вас.

 

ГЛАВА 9

Дэвид Кэбот ждал Арманда в маленьком отеле возле фабрики «Феррари» в Маранелло. Оба они провели субботний вечер и все воскресенье, осматривая вещественные доказательства, которые обнаружили в исковерканной машине Алекса Дэвид и инженеры. К понедельнику, когда они отправились в Рим по пути в Бейрут, у Арманда на руках были документальные доказательства того, что Алекс погиб в результате преднамеренною убийства. Но эти доказательства не могли выявить личность самого убийцы.

В аэропорту Фьюмицино они протиснулись сквозь толпы пассажиров в отдельные помещения авиакомпании «Алиталия», предназначенные для пассажиров первого класса. Удобства там включали телевизор, который был настроен на прием национальной станции новостей. Тут-то Арманд и услышал о разраставшемся, как грозовое облако, скандале в Нью-Йорке.

Они сразу подправили свои планы, поехали в клуб деловых людей в Риме, членом которого состоял Арманд. Этот клуб располагал дюжиной телексных связей с финансовыми центрами и был местом средоточия краткой, самой свежей информации. В течение двух последующих дней Арманд с Дэвидом беспомощно следили, как надламываются и рушатся устои «Мэритайм континентала».

– Просто не могу поверить в это! – воскликнул Дэвид, шагая взад и вперед по их комнате в клубе. – Бартоли крадет из банка? Связан с Катериной Мейзер? – Он презрительно хихикнул. – Слава Богу, что прессе не удалось добраться до тебя, чтобы узнать твое мнение.

Арманд стоял возле французских застекленных дверей от пола до потолка, выходивших на балкон. Он грустно размышлял, неотрывно глядя вниз, но не видя туристов, которые, пыхтя и отдуваясь, поднимались по лестнице.

– Кто-то решил сокрушить «Мэритайм континентал», – произнес он тихим и бесстрастным голосом. – Почему? Не является ли это кровной местью против Александра? Или банк всего лишь первый объект для них? Знают ли они еще что-либо о его деятельности, связях помимо того, что мы предполагаем? – Он взглянул на Дэвида. – Что же касается Бартоли, то он просто старается не втягивать меня в эту заваруху. – Сделал паузу. – Не похож ли я на бессердечного старого подонка? Бартоли – мой друг. Сейчас уничтожается его репутация, а я не пошевелил даже пальцем, чтобы помочь ему. Ирония положения заключается в том, что он поступает абсолютно правильно, хотя и не подозревает о причинах.

– А что вы скажете о Катерине? – спросил Дэвид.

– Мне совершенно непонятно, почему притянули ее! – Он обеими ладонями хлопнул по металлической ограде балкона, от чего решетка затряслась и загудела. – Больше того, думаю, что власти Нью-Йорка допустили огромную ошибку. Кто бы ни использовал код Александра, он хотел, чтобы вина пала на самого Александра, а не на Катю.

– Вы уверены в этом? – спросил Дэвид. – Не считаете ли вы, что что-то есть в этой предполагаемой связи с радикалами?

Арманд фыркнул.

– Катя хочет изменить мир, а не взрывать его. Ее связь с этим Тедом Баннерменом, может быть, и была неразумной, но не более того. Мне как-то надо помочь ей.

Сложив руки крест-накрест на груди, Арманд повернулся спиной к улице.

– Думаю… нет, даже уверен, что происходящее с «Мэритайм континенталом» как-то связано со смертью Алекса.

Дэвид уныло улыбнулся. Для Арманда было характерно задавать вопросы, похожие на утверждение.

– Конечно, – отвечал сам себе Арманд. – Но проблема в том, как найти эту связь. Что это за связь? Почему она появилась? Кто установил ее? – Арманд продолжал кидать вопросы. – Кому выгодно ликвидировать Александра и сокрушить его банк? И чего они этим добьются?

Взлетевшие брови Арманда придали ему чуть ли не сатанинский вид, усиливая впечатление от его красноречия.

– К сожалению, из Парижа пока нет никаких вестей, – заметил Дэвид.

Арманд положил руку на плечо Дэвида. Осунувшееся лицо более молодого мужчины говорило о том, как неустанно он трудился, чтобы раскопать хоть какие-нибудь свидетельства о личности убийцы Александра. Арманд знал, что Дэвид не успокоится, пока не добьется своего.

– Нам надо возвращаться в Бейрут, – сказал Дэвид. – Я предупредил своих людей в Париже звонить мне в Бейрут, если что-нибудь откроется.

Но прежде мне надо кое-что сделать. У Алекса были бумаги, в которых содержались подробности нашей деятельности…

– Что?

– У меня имеются такие же, – пояснил Арманд. – Они были составлены именно для такого вот непредвиденного обстоятельства. Позволить другим, например тебе, подхватить и продолжить это дело в случае, если что-то произойдет с Александром или со мной. – Он вынул тонкий плоский ключ. – Депозитный ящик Алекса опечатали после его смерти. Прокурор сообщил мне, что такое решение будет отменено в следующую пятницу, то есть послезавтра. Я планировал к этому времени вернуться в Нью-Йорк.

Дэвид повертел ключ в своих пальцах.

– У кого дубликат этого ключа?

Арманд многозначительно посмотрел на него.

– У Кати. Но не думаю, что она подозревает о существовании депозитного ящика. Я хочу оказаться там, как только будут закончены юридические формальности. Кто знает? Может быть, Алекс что-то оставил нам, от чего мы сможем оттолкнуться?

У Кати не было другого выхода, как закрыться в своем доме. Когда она возвратилась после сурового испытания в управлении районного прокурора, ей пришлось буквально пробиваться через толпы репортеров, поджидавших ее у входа. Но и в доме не было настоящего убежища. Не замолкая, звенел телефон, и ей, наконец, пришлось распорядиться, чтобы трубку не клали на рычаг.

Бессонными ночами Катя искала ответы. Эмилю она звонила по нескольку раз в день, но его устаревшие сведения о происходящем с «Мэритайм континентале» терзали ее сердце. Депозитарии удирали оттуда скопом.

– Не нашла ли чего-нибудь полиция? – спросила Катя.

– Ничего такого, что бы нам помогло. Но, по крайней мере, они сняли всякую вину с Прюденс Темплтон. Ей совершенно не на что надеяться, если она лишится работы.

Катя старалась не терять надежды на то, что удача им улыбнется. Но звонки к Солу Маскату совершенно не поднимали ее настроения.

– Ни у полиции, ни у федеральных агентов нет ничего, за что можно было бы зацепиться, – сообщил ей адвокат. – Относительно этого типа – Майкла Сэмсона, о котором вы мне говорили. Ну что же, Прюденс Темплтон дала ему блестящую характеристику. С точки зрения полиции, он чист. Там даже прекратили поиски в этом направлении.

Это, так же как и многое другое, тревожило Катю. Такое стечение обстоятельств выбивало ее из колеи. Она отказывалась верить в то, что настолько переутомилась, что связывала вещи, связать которые было невозможно.

Но должен же быть ответ, твердила она себе. Или место, где она может найти этот ответ.

Катя села и глубоко задумалась о привычках своего отца. Большого удовольствия это занятие ей не принесло. Прошло так много времени. В чем заключались его причуды, каковы были особенности его характера? Она попыталась вспомнить годы юности и даже более ранний период, когда была еще жива ее мать. Она освежила в памяти слова матери, перемежавшиеся смехом, о привычках мужа. Но это ни на что ее не навело. Тогда она попыталась припомнить, что говорил ее отец, что он показывал ей такого особенного, только ей открыл какой-то секрет. Это была маленькая коробочка величиной со шкатулку для драгоценностей, из тикового дерева, инкрустированная слоновой костью, изготовленная сотню лет назад в Таиланде. Отец привез ее из поездки, а когда Катя спросила, что находится внутри, он улыбнулся и сказал:

– В ней я храню свои секреты.

Катя открыла дверь в кабинет. Она обвела медленным взглядом книжные шкафы от пола до потолка, прекрасный письменный стол, большой глобус на нем и с дюжину картин в посеребренных рамках. Она чуть не расплакалась, потому что отец все еще жил в этой обстановке.

Коробочка из Таиланда стояла на полке рядом с ее фотографией. Катя достала коробочку и долго держала ее у груди. Секреты ее отца…

Она открыла крышку. Там лежал длинный тонкий ключ…

Нельсон в тяжелых роговых очках на бледном лице дожидался Арманда, когда точно в девять тридцать открылись двери банка «Фёрст Манхэттен».

– А, мистер Фремонт! Я получил инструкции от адвоката Мейзера…

– Знаю, – коротко отозвался Арманд, подходя к Нельсону. – Полагаю, что доступ к ящику теперь открыт для меня?

– Ко… конечно. Я провожу вас.

– Я знаю дорогу, мистер Нельсон. Спасибо. Проходя по залу к лестнице, которая спускалась вниз, в хранилище, Арманд не выпускал из вида две вращающиеся двери, наблюдая за людьми, входившими в банк. Вероятность была небольшая, практически ее не было совсем, но все же чем черт не шутит. Может быть, благодаря ужасному совпадению в толпе вдруг окажется Катя.

Охранник нижнего этажа, пожилой мужчина, оказался очень любезным. С помощью своего контрольного ключа и ключом Арманда он открыл ящик. Охранник вынул длинный, невысокий ящичек и отнес его в глухую маленькую комнатку, закрыв дверь. Арманд открыл крышку и вынул из ящичка толстый конверт, согнутый пополам. Разгадка смерти Алекса, если таковая имелась, была перед ним. Искушение сломать печать, которой Алекс скрепил конверт, казалось почти непреодолимым. Но в тот момент, когда он чуть не поддался этому соблазну, он все же сунул конверт в кейс. Минуту спустя он поднимался по лестнице в холл, опять очень внимательно присматриваясь к посетителям банка. Тут он услышал ее голос.

– Меня не интересует, что вам сказали! Я имею полное право заглянуть в этот ящик.

– Мисс Мейзер, поверьте мне, это не моя прихоть, – беспомощно отбивался Нельсон. – Мы получили указания из управления районного прокурора, и наши юристы…

– Прекрасно! Выполняйте эти указания, а я буду делать то, на что имею полное право.

Тряхнув головой, Катя пронеслась мимо опешившего чиновника к лестнице, ведущей вниз, пройдя всего в десяти шагах от остановившегося Арманда, которого частично закрывала массивная гранитная колонна. Он было подумал пойти вслед за ней, но немедленно отказался от этой мысли. Умная девочка, подумал Арманд. Как ей удалось обнаружить второй ключ? Он знал, что от юриста Алекса она его не получала.

Он не мог не отдать ей должное за это, но Алекс заслужил еще большего. Если и можно выудить что-то ценное из этих бумаг, то Кате об этом знать совершенно необязательно.

– Могу я вам помочь, мисс? Катя сделала глубокий вдох.

– Меня зовут Катерина Мейзер, и я хочу, чтобы вы открыли мне ящик один двенадцать А. Будьте любезны. Номер кода два восемь семь пять. Вот мой ключ.

Она выдавила из себя улыбку, полагая, что это поможет устранить колебания охранника.

– Что-нибудь не так? – спросила она.

– Нет, мисс, ничего такого, – ответил мужчина. – Просто странно, что за пять минут двое спрашивают один и тот же ящик.

У Кати оборвалось сердце.

– Пожалуйста, мне надо открыть этот ящик!

– Сию минуту, мисс! – заявил охранник и повернул ключ.

– Не надо. Не трудитесь относить его куда-то, – попросила Катя. – Просто подержите.

Она открыла крышку вынутого ящичка: внутри ничего не было.

Катя, соображай! Не смей паниковать!

– Кто такой был человек, который побывал здесь до меня?

– Не могу сказать, мисс.

– Но должна остаться подпись! Все обязаны расписываться.

– Да, – устало протянул охранник. – Но я не могу показать вам журнал, если вы намекаете на это.

Кате захотелось вцепиться в него.

– Почему же нет? Я и сама должна была расписаться перед тем, как открыть ящичек. Разве не так?

Охранник понимающе ухмыльнулся:

– Таковы правила.

Она открыла журнал и пальчиком скользнула к последней фамилии. К счастью, почерк оказался четким. Арманд Фремонт, паспорт номер ЗН26845, страна выдачи Ливан.

Ливан… Арманд. Почему Арманд вернулся? В чем дело? И почему он не сказал ей, что возвратится?..

Катя выскочила из банка и помчалась по Сорок восьмой улице к гостинице «Барклай». Она начала искать телефон-автомат, нашла его рядом с баром. Покопалась в кошельке в поисках мелочи и уже в следующее мгновение разговаривала с услужливым сотрудником туристического агентства «Америкэн экспресс». Из Нью-Йорка в Бейрут нет прямых рейсов. Надо делать пересадку в Лондоне, Париже или Риме. По мнению сотрудника, удобнее всего пересадку делать в Риме, всего два часа ожидания. Хотела бы мисс Мейзер зарезервировать себе место?

– Спасибо, не надо, – ответила Катя и повесила трубку. Она знала, где отыскать Арманда и почему он прилетел в Нью-Йорк. Он не стал бы преодолевать шесть тысяч миль, чтобы посмотреть в пустой ящичек. Он приехал сюда, чтобы что-то получить…

Лед в коктейле «Мартини» на водке растаял, но Арманд Фремонт не заметил этого. Не замечал он и гула в зале для привилегированных пассажиров компании «Пан-Ам», пока ждал объявления посадки на свой рейс в Рим. Рядом с его стулом стоял надежно закрытый кейс. Хорошо выделанная кожа кейса на ощупь походила на шелк, но ему казалось, что он притрагивается к готовой взорваться бомбе.

Остерегайтесь своих самых сокровенных желаний, чтобы они не сбылись…

Мучила горькая истина этой китайской поговорки. Ему ничего не хотелось больше, чем узнать, кто виноват в смерти Алекса. Теперь он знал это и почувствовал отвращение. Его воображение рисовало таинственных врагов в роли убийц или могущественные интересы. Не то. Он не допускал такой мысли!

Арманд притронулся к краю своего бокала и посмотрел через звуконепроницаемое сплошное окно на взлетную дорожку. Убийца был членом семьи. Человек, которого он никогда бы не заподозрил.

Пьер.

Записи, которые остались после Алекса, детально показывали, как и когда до него дошли сведения о присвоении Пьером средств национального банка Ливана.

Пьер очень умело заметает следы, писал Алекс. Без сообщений осведомителя было бы почти невозможно приписать пропажу этих денег Пьеру. Но такой человек нашелся в банках Лондона, которому показались подозрительными неожиданные депозиты. Он провел некоторую негласную проверку, почуял растрату.

К написанной его рукой записке были подколоты фотокопии банковских документов. Размеры похищенных средств ошеломляли.

В другой записке излагалось столкновение Алекса с Пьером, негодующая реакция Пьера и как он раскололся после неустанных расспросов Алекса. Пришел конец всякому здравомыслию.

– Ради всего святого, Пьер, только не говори мне, что ты это сделал ради Клео!

Но он сделал именно это. И никакие мои просьбы и уговоры не могли поколебать уверенность в этом.

– Все кончено, Пьер. Если надо идти на все это, чтобы сохранить ее, то боюсь, что она не для тебя. Тебе дается шестьдесят дней, чтобы вернуть растрату. Когда я узнаю с удовлетворением, что это сделано, я должен получить заявление об отставке.

Честно говоря, я никогда больше не видел такого жалкого человека, чем он в тот момент.

– Но что мне делать? Как я буду жить? Я ничего не мог предложить ему.

– Не знаю… но не так, как жил до сих пор. Это никогда не повторится.

И Пьер понял, что иначе поднимется скандал, который покончит с ним.

Но существовал и второй вариант, подумал Арманд, возможность, о которой Алекс не подумал: напуганный Пьер нанесет ответный удар. Это и решил сделать Пьер. Это и явилось основанием для второй встречи в Париже, о которой, согласно запискам Алекса, попросил Пьер.

Алекс решил, что Пьер сдается, сообразил Арманд. Что он едет, чтобы сообщить ему, как будет расплачиваться. Но ничего похожего он ему не сказал. И тогда Алекс попросил Арманда встретиться с ним, сел в машину и отправился в Женеву. Совершенно не подозревая, что Пьер уже знал, что Алекс поступит именно так…

Но без подтверждения самого Алекса его записки оспорят. Арманд уже решил повторить действия Алекса, но не было гарантии, что он добьется желаемого: подтверждения третьего лица из числа контактов Алекса в британском банке. Если Пьер пошел на то, чтобы разделаться с Александром, то все еще анонимный англичанин, возможно, тоже погиб.

Арманд попробовал свою выпивку и состроил гримасу. Молчаливый астматик Пьер – убийца? Сама эта мысль была абсурдной. Пьер не был человеком действий. Более того, у него не было знаний, чтобы все так подстроить с «феррари». Ему бы пришлось нанять профессионала. Но разве Пьер относится к числу людей, которые знают, где искать убийцу, а тем более связаться с ним? Ясно, что нет!

А это значит, что у него был сообщник…

Образ Клео опять встал перед мысленным взором Арманда. Уже через неделю после того, как Пьер спутался с Клео, Арманд знал о ней все. Она не была из той же когорты красивых, праздных женщин, которые рыскали по приемам и по клубам Бейрута в поисках богатого мужа, по-своему Клео была настоящей авантюристкой. Доказательством ее ловкости служило то, что она сграбастала приз, который ускользал от других бейрутских хищниц. Арманд не ставил ей в упрек ее добычу. Охота велась честно, без запугивания, или шантажа, или других угроз. Пьер со своей стороны был вполне счастлив.

Неужели ее счастье обошлось ему так дорого?

Арманд поразмыслил о такой возможности. С появлением Клео стиль жизни Пьера, несомненно, стал более экстравагантным. Но не надо забывать, что он очень богатый человек и ревностный сторонник жить на имеющиеся средства. Он неодобрительно смотрел на долги других и презирал бы их, окажись они на его месте. Арманд не верил, что трудности с деньгами имели какое-то отношение к действиям Пьера.

Что же касается того, что Клео стала его соучастницей, то ее хитрость и таланты ограничивались спальней и были далеки от поиска и приглашения на дело убийцы.

Суть всего сводилась к вопросу: почему Пьер растратил деньги? Арманд знал, что находится в начале поисков того, кто замешан в этом преступлении, кто помогал Пьеру и, может быть, даже шантажом заставил совершить его. Арманд знал, что впредь ему надо будет держать себя особенно осмотрительно. Охвативший после такого открытия гнев подталкивал его сразу же по прибытии в Бейрут потребовать от него объяснений. Но так не годится. Ему придется наблюдать за Пьером, слушать, накапливать факты, чтобы управляющий ливанского банка достаточно потравил веревку, на которой Арманд сможет его вздернуть.

Ирония положения заключалась в том, что Арманд, признававший, что гнев застит глаза, и не подозревал, что он совершенно упускает из виду один момент. Страх, что растрата будет обнаружена, а он был уверен, что именно этого боится Пьер, не обязательно представлял собой исчерпывающую мотивировку. Арманду и в голову не пришло, что сообщник Пьера мог исходить совершенно из других соображений, решив прикончить Александра Мейзера.

– Я хочу получить то, что вы забрали у меня. Хотя он и очень сильно удивился, услышав голос Кати, Арманд не показал этого.

– Привет, Катя, – спокойно произнес он, вставая. Он вздрогнул от выражения гнева и смятения в ее глазах.

– Вы должны объясниться, – продолжала она. – Объясниться во многом.

– Да, это верно, – согласился он. – Как вы меня нашли?

– Я просто разминулась с вами в банке.

– Понятно. – Арманд жестом пригласил ее присесть. – Хотите что-нибудь выпить?

– Нет. Хочу, чтобы вы объяснили мне, почему вы приехали, не предупредив меня об этом. Хочу посмотреть, что вы извлекли из депозитарного ящика моего отца.

– Ключи были у нас обоих, у Алекса и у меня, – объяснил ей Арманд. – Я имел право сделать это.

– Прекрасно. В этом случае я имею такое же право посмотреть, что там находилось.

По радио передали первое уведомление о посадке на авиарейс до Рима, назвали номер выхода. Арманда воротило от лжи.

– Я даже не посмотрел на эти бумаги, – сказал он Кате. – Вполне может быть, что они не имеют к вам никакого отношения.

– Ради Бога, Арманд! Разве вы не слышали о том, что происходит в «Мэритайм континентале»? С Эмилем Бартоли?

– Слышал… и с вами тоже, Катя…

– Я молилась, чтобы вы позвонили. Всякий раз, когда начинал звонить телефон… – она прикусила губу. – И вот вы прилетаете в Нью-Йорк и даже не ставите меня об этом в известность. Вы бы так не поступили, если б у вас не было на то чертовски важной причины. – Она схватила его руку. – Помогите мне, Арманд, пожалуйста. Если отец что-то оставил, что я могу использовать…

Арманд слышал объявление о посадке в самолет. Он мысленно выругал себя за то, что не увидел того, что было очевидно даже Кате, несмотря на ее гнев и страдания. Что, если сокрушение «Мэритайм континентала» еще не закончилось? Что, если дьявольский план, который он не успел еще разгадать, включает и ликвидацию единственной наследницы Александра?

– Поедемте со мной, – порывисто предложил он. – Вам здесь незачем оставаться, здесь нет никого, кто мог бы вам помочь. Что бы ни произошло с «Мэритайм континенталом» и даже с вами, здесь вы ответа не найдете.

Катя попятилась назад:

– Вы с ума сошли? Арманд удерживал ее за плечи:

– Послушайте меня! Все считают, что вы ограбили банк своего отца. Доказательства могут быть косвенными, и адвокат может вас вызволить. Но это вас не оправдывает. Подозрения останутся. Они поломают вашу карьеру и будут преследовать вас до конца жизни. Я даю вам шанс доказать свою невиновность. Хочу помочь вам. Но решение должны принять вы сами. Немедленно!

Голова Кати пошла кругом. То, что говорил Арманд, было настоящим сумасшествием. Но где-то в глубине души она сознавала, что он прав. Юридическая система может, в конце концов, оправдать ее, но в процессе тяжбы она будет опозорена. Еще важнее было то, что если останется здесь, то лишится средств и свободы точно узнать, кто же погубил «Мэритайм континентал». А Арманд предлагал ей именно такой шанс.

– Катя, я жду вашего решения.

Она закрыла глаза. «А есть ли на самом деле у меня выбор?» Правду она может отыскать, лишь узнав, что стоит за крушением «Мэритайм континетала». От этого зависит ее судьба, так же как и Эмиля Бартоли, репутация отца. Она не сможет обрести покоя без доказательств их невиновности.

– У меня нет билета, – процедила она. – Мне пришлось сдать паспорт…

– Я обо всем позабочусь.

Катя пристально смотрела на Арманда, зная, что она на грани принятия решения, которое изменит всю ее жизнь. Хотя этот человек и расстроил ее, сердце ей подсказывало, что она может довериться ему. Что он не только «обо всем позаботится», но и даст ей искренний и полезный совет. Она глубоко вздохнула.

– Ладно. Полагаюсь на вас… Ни паспорта, ни билета, ни одежды. Просто надеюсь на чудеса в ваших отношениях с авиалиниями и иммиграционными властями.

Он улыбнулся, потом основательно удивил ее, озорно подмигнув ей.

– «Мерлин уходит творить чудеса», – бойко продекламировал он и стремительно подошел к столу возле входа в отделение для пассажиров.

Как ни странно, размышляла Катя, но она почувствовала успокоение, приободрилась и утешилась, наблюдая самоуверенную манеру поведения Арманда в сложившейся ситуации. Оставаясь в какой-то степени отчужденной от происходящего, она наблюдала, как он приступил к решительным действиям, сначала позвонил по телефону, затем куда-то пошел с молодой женщиной, которая пришла в помещение для пассажиров, несомненно, по его просьбе.

Прошло порядочно времени. Катя начинала нервничать, но тут молодая женщина, которая ушла вместе с Армандом, возвратилась и направилась прямо к ней.

Она мило улыбнулась.

– Мисс Мейзер, я – друг мистера Фремонта. Меня зовут Элизбет. Нам с вами надо кое-что сделать, лучше без посторонних. Прошу вас, пройдемте со мной.

Катя кивнула, взяла свою сумочку и жакет и пошла следом за привлекательной Элизабет в том же направлении, куда до этого ушел Арманд. Они вошли в личный кабинет, где он звонил по телефону.

– Поскольку мистер Фремонт не закончил телефонного разговора, а время здесь имеет решающее значение, разрешите мне объяснить вам, что мы сделаем. Мистер Фремонт вспомнил, что увидел меня раньше здесь, в аэропорту, и вызвал меня по внутренней связи. Я только что возвратилась из полета в Европу. Он считает, что мы достаточно похожи друг на друга, что можем поменяться местами, когда речь идет о поверхностном осмотре. – Она сделала паузу и с ног до головы осмотрела Катю. – Мы примерно одинакового роста и веса, и у нас одинаковый цвет волос, правильно?

Катя что-то буркнула в знак согласия.

– Я решила дать вам свой паспорт. Думаю, что если вы наденете какие-то очки, может быть, и шляпу и если вы не станете слишком прямо смотреть на чиновников иммиграционной службы, с которыми вам придется столкнуться, то проблем у вас не возникнет. – Элизабет подошла к стулу возле двери и вынула из своей сумочки документ. Она вернулась к Кате и подала ей паспорт.

Ошарашенная Катя взяла его, но не могла удержаться, чтобы не сболтнуть:

– И вы можете сделать это для совершенно незнакомого человека? – Юридическая закваска не позволила ей остановиться на этом. – Вы нарушаете закон. Из-за этого у вас могут возникнуть крупные неприятности, вы понимаете это? А как с вашей работой, что вы будете делать, пока ваш паспорт находится у меня?

Элизабет с наслаждением рассмеялась:

– Поверю Арманду Фремонту, что я не прогадаю, если несколько дней побуду в подвешенном состоянии и пропущу свой очередной вылет. – Потом посерьезнела: – Я хорошо понимаю важность своего поступка, но не забываю также, как много сделал для меня год назад мистер Фремонт, когда мне пришлось очень тяжело. Дать вам на время свой паспорт – это самое меньшее, чем я могу отплатить ему. – Она опять улыбнулась. – К тому же документ через три дня мне вернут, его привезет моя хорошая приятельница, которая летает на линии Бейрут – Рим – Нью-Йорк. Можно не беспокоиться.

Проглотив подступивший комок, Катя раскрыла паспорт. Чтобы вылететь из этой страны в Бейрут, ей на время придется стать Элизабет Бартоломеу. Катя опять взглянула вверх, намереваясь поблагодарить ее.

– Перестаньте, – остановила ее Элизбет. – У нас мало времени. Мистер Фремонт в настоящий момент заказывает вам билет. Надеюсь, что его поднесут к наружному выходу на посадку до последнего объявления. Давайте кое-что купим из мелочей туалета и прочих вещей в беспошлинном магазине аэропорта, что вам может понадобится в течение последующих семнадцати часов.

Катя не успела опомниться, как ее провели по одному или двум магазинам, за все платила Элизабет, а у выхода на летное поле она опять увидела Арманда. Ее посадили рядом с ним в салоне пассажиров первого класса. Когда самолет двинулся к взлетной полосе, на нее обрушилось сознание чудовищности ее поступка.

Катерина Мейзер, сотрудница суда, переступила границу дозволенного законом и превратилась в беженца.

Находясь высоко в небе над Атлантическим океаном, Катя ударилась в панику. Она изо всех сил старалась успокоить себя.

«Девушка, никто тебя к этому не принуждал. Выбор был за тобой, и ты его сделала».

Но если Кате придется потерпеть от последствий, какими бы они ни оказались, она постарается добиться того, за чем поехала, выяснить то, что и бросило ее в эту немыслимую ситуацию.

– Я хочу взглянуть на то, что вы взяли из депозитного ящика моего отца, – строго обратилась она к Арманду, когда убрали посуду после обеда на борту самолета.

Арманд холодно взглянул на нее.

– Виноват, но не могу сделать этого.

– Черт возьми, что бы там ни было, это ведь принадлежало моему отцу! – негромко воскликнула Катя. – Это может помочь мне догадаться, что же происходит с «Мэритайм континенталом», почему разрушают эту организацию.

– Катя, понимаю ваше настроение. Я не меньше вас беспокоюсь за этот банк. Вы, возможно, инстинктивно доверились мне и сели в этот самолет. Прошу вас не ограничивать этим свое доверие ко мне. Сейчас не время и не место знакомиться с тем, что оставил нам ваш отец. Но поверьте мне, что если я что-то обнаружу такое, что вам следует знать и что связано с происходящим в банке, я тут же сообщу вам об этом.

Ну, а теперь нам предстоит утомительный полет до Рима. У вас выдался тяжелый день, поэтому советую поспать.

Катя поняла, что спорить бесполезно, но она должна попытаться заставить его понять.

– Вы правы, Арманд, – заметила она. – Я действительно доверилась вам, и я рискую не только своей карьерой, но и возможностью получить тюремный срок за то, что я сделала. Не скрывайте от меня. Поделитесь со мной. Дайте мне что-то, с помощью чего я смогу нанести ответный удар!

Арманда потрясла возбужденность слов Кати. Наблюдая за тем, как она ворочается в своем кресле в поисках удобного положения для сна, он вдруг понял, что она не горюющая раненая женщина, которую он успокаивал во время похорон, тем более она не застенчивый подросток, как он себе мысленно представлял, вылетая из Бейрута. Ее решимость и сопротивляемость поражали его, заставляли его гадать, что еще скрывается в ней.

Александр мог бы гордиться…

Свет в салоне самолета убавили, пассажиры постепенно засыпали. Катя наблюдала, как в свете персональной лампочки поднималась и опускалась грудь Арманда. Во время сна люди тоже раскрывали себя, свою удовлетворенность или досаду, душевное спокойствие или мятежное состояние, искренность или обман, которые зрели в их сердцах. Если Арманд и испытывал какие-то сожаления или опасения, то Катя их не видела. Его обветренное лицо было гладким и спокойным, ни нервных тиков, ни подергивающихся мышц. Катя завидовала его спокойствию и подумывала, не подошел ли подходящий момент, чтобы соскользнуть со своего места, открыть над головой секцию багажной полки и вынуть кейс, который положил туда Арманд. Он, несомненно, закрыт на ключ, но она может отнести его в туалетную комнату и попытаться открыть защелки надежным швейцарским перочинным ножом, который она всегда носит в своей сумочке.

Но в то мгновение, когда Кате показалось, что ей удастся открыть кейс, она поняла, что никогда не станет делать этого. Она не могла этого объяснить, но чувствовала, что таким образом совершит предательство. Уснув рядом с ней, он проявил к ней доверие, потому что стал уязвимым. Как будто он знал, думала Катя, что его самая надежная защита заключалась в таком проявлении веры.