Глава I

ДОМА

Август 1134

Все утро плетельщик корзин провел у реки, облазив ее восточный берег. Наконец-то ему повезло. Он наткнулся на тростник с грубыми продолговатыми листьями. В воде он срезал острым ножом стебли, мозолистой рукой очищая их от листьев и складывая на берегу. Нарезал он и ветвей ивы, отсвечивавших тусклым серебром. Вскоре пологий берег покрыли несплетенные маты из высохших под солнцем стеблей тростника и прутьев ивы.

Плетельщик корзин уже по опыту знал, что больше дюжины заготовок он не в состоянии унесли. У него уже набралось две увесистые связки: одна – из стеблей тростника, другая – из ивовых прутьев. Перетянув их пеньковой веревкой, он взвалил нелегкую ношу на спину и побрел вдоль берега к лесу. Концы длинных стеблей бороздили и вспенивали воду. Своя ноша не тянет, и, петляя вместе с лесной дорогой, он что-то напевал себе под нос.

Глухой стук копыт заставил его замолчать и насторожиться. К счастью, всадники были еще далеко и опасности пока не представляли. Но только пока. К браконьерам в Англии были приняты весьма суровые законы. Пойманного могли убить на месте преступления, или познакомить с петлей на ближайшем деревенском пустыре, или, в лучшем случае, лишить руки или глаза. Запрещалось рубить деревья в лесу, хотя снисходительные бароны и позволяли беднякам срезать сухие ветки. Но для плетения корзин нужны ивовые прутья гибкие и упругие. И если бы власти установили, что он превысил допустимую лесную норму, тогда…

Плетельщик корзин сбросил связки со спины и поволок их под ближайший кустарник. Спрятавшись за него, он замер, боясь пошевелиться. Неподвижный лесной воздух отчетливо доносил хруст сушняка и лязг металла, нарастающие по мере приближения всадников.

Они были уже в нескольких десятках ярдов от браконьера, когда ехавший впереди внезапно остановился и повернул коня.

– Мессиры, нам пора возвращаться.

Сопровождавшие его пятнадцать всадников молча перестроились по трое в ряд и, пропустив вперед своего сюзерена, поскакали вслед за ним к замку.

Плетельщик корзин поблагодарил Господа, но на всякий случай еще некоторое время прятался за кустарником. Вскоре топот копыт стих. Тогда он снова взвалил обе связки на спину и продолжил путь по лесной дороге, уже не скрываясь. Всадники были местными жителями, он узнал их, а знатный барон во главе эскорта – это один из немногих английских лордов, искренне уважаемых простым народом. Даже к браконьерам он относился терпимо и не раз делал вид, что не замечает их. Однако, окажись в лесу один из патрулей короля Генриха I, участь плетельщика корзин была бы плачевной. В любом случае он не намерен был попадаться на глаза любому из них. Не случайно, что и после сорока лет занятия своим рискованным промыслом он не лишился ног, рук и глаз.

Всадники выехали на опушку леса. Впереди катила свои быстрые воды Темза, широкая и мелководная на месте брода и потому не требовавшая моста. Ярдах в пятидесяти на другом берегу располагался город Уоллингфорд, окруженный обычным для саксонских поселений земляным валом. К нему вел брод, очерченный в потоке двумя рядами крупных валунов. Поднимая тучи искрящихся на солнце брызг, всадники неспешно переехали через реку. Влажные бока коней лоснились. Золотые шпоры блестели на солнце. Пятнадцать рыцарей в доспехах, возглавляемые фаворитом короля Генриха I, внушали трепет и восхищение. Плюмажи на их шлемах покачивались в такт иноходи лошадей. Еще минутой раньше рыцари привычно перебрасывались грубыми шутками, шумно обсуждая очередную сплетню, ими только что придуманную. На другом берегу их восторженно встречали. Мигом подтянувшись, гордо выпрямившись в седлах, они молча проследовали за своим господином.

Переправившись на западный берег, развернув лошадей, всадники образовали круг, в центре которого находился барон. На вытоптанном лугу, раскинувшемся между городской оградой и рекой, обычно проводились ярмарки и игры. С южной стороны он заканчивался болотистой низиной, а на севере уходил к подножию мощных каменных стен уоллингфордского замка.

Барон снял с головы шлем и поправил слипшиеся от пота длинные седые волосы. Поседел он десять лет назад, когда ему исполнилось всего двадцать четыре года. Звали его Бриан Фитц. Он был внебрачным сыном графа Алана Британского, Алана Железная Перчатка.

– Благодарю вас, господа, что вы сопровождали меня в этой поездке. Большой совет прошел, как всегда, не без пользы для Англии. Что касается вас, то сам граф Стефан обратил внимание на таких славных рыцарей. Не сомневаюсь, что недели три вы будете поражать своих друзей удивительными историями о Лондоне. Не стесняйтесь, сочиняйте от души, особенно дамам вашего сердца!

Эти слова вызвали дружный смех у рыцарей, сопровождавших в поездке барона. Да, им было что рассказать! Девять из них впервые побывали в Лондоне, и хотя им не пришлось увидеть короля – он гостил в Нормандии у дочери Матильды, отмечая день рождения своего внука и тезки, – рыцарям удалось преклонить колена перед племянником Генриха I графом Стефаном Блуаским, которому дядя поручил провести Большой совет в свое отсутствие. И они впервые побывали в таком большом городе, где, казалось, было легко заблудиться и проблуждать всю оставшуюся жизнь.

Бриан еще раз поблагодарил рыцарей за их преданность, и старший из воинов почтительно ответил, поклонившись:

– Для нас большая честь сопровождать вас, лорд. Мы всегда в вашем распоряжении.

Бриан кивнул и, повесив шлем на луку седла, не спеша выехал из круга. Всадников немедленно обступили жены и друзья, градом посыпались вопросы. Рыцари не скупились на ответы, и с каждым новым рассказом улицы Лондона становились все длиннее и коварнее.

Направляясь к замку, Бриан невольно улыбался, слыша обрывки невероятных историй. Он успел забыть, что некогда, впервые оказавшись в Уоллингфорде, он выглядел таким же нелепым и темным провинциалом, как его воины в Лондоне теперь. Его тогда всерьез испугали обширные, мрачноватые равнины, сырые, труднопроходимые леса и в особенности река, которая, казалось, шипела и извивалась от кишащих в ней водяных змей…

Замок Уоллингфорд был основан в период нашествия норманнов во главе с Вильгельмом Завоевателем, ставшим в 1066 году королем Англии. Построенный по его приказу замок был окружен внешним рвом и деревянным частоколом. Земля из рва была использована для создания удобного подхода к реке. По центру огороженной территории проходил еще один ров, а за ним поднимался второй частокол с деревянной сторожевой башней. Получив во владение эти земли, Бриан Фитц заменил дерево на камень и едва не разорился. Замок теперь был огорожен внешней стеной высотой в восемнадцать футов, оборудованной сторожками у ворот, ступенями на внутренней стороне и пятью башнями, одна из которых оставалась пока не достроенной. Все сооружение выглядело достаточно внушительно и могло заставить призадуматься любого, кто решил бы атаковать эту цитадель. Квадратная каменная башня высотой сорок футов стояла на мощной насыпи и служила главным укреплением замка. Ров был постоянно наполнен водой – рядом с Темзой с ней проблем не было.

Уоллингфорд отнюдь не относился к числу значительных замков в Англии, однако уже в хрониках тех времен он был описан как неприступный. Посещавшие его бароны-соседи уезжали потрясенные, с вытаращенными от изумления глазами, и многие из них начинали строить свои укрепленные замки по типу уоллингфордского.

Цитадель была завершена всего четыре года назад, но дожди и летающие семена сделали свое дело, придав ее фасаду почтенный вид. Внутри же башня выглядела чуть ли не древней – стены ее закоптились от открытого огня в очагах, полы вытерлись, двери разболтались, просели и едва закрывались. Замок жил полноценной жизнью, и это чувствовалось даже в запахах, рассеянных в воздухе. Бриан Фитц и его жена Элиза не относились к тем богатым вельможам, которые годами не посещали свои многочисленные владения. Уоллингфорд король Англии подарил бедному, да еще и внебрачному отпрыску графа Алана Железная Перчатка, а подобными дарами пренебрегать всегда опасно. Однако Бриан оказался достойным, хоть и не законным сыном своего отца, с такой же крепкой хваткой.

Замок получил хорошего нового хозяина, и тот не пожалел сил для его укрепления. Цитадель ошеломляла не только высотой, но и своими размерами. Это был большой и уютный дом для лорда Бриана и его супруги леди Элизы.

В час возвращения мужа из Лондона хозяйка замка учила свою служанку читать. Эдвига мучилась над строками плохих стихов, хотя и написанных на чистом английском языке. Служанка с трудом осваивала слова, продираясь через текст слог за слогом. Леди Элиза не спеша ходила по солнечной спальне, расположенной на втором этаже и служившей одновременно жилой комнатой. Время от времени, когда произношение служанки особенно резало ее слух, она останавливалась, поправляла, а затем вновь продолжала путь. Она обходила стороной огонь, пылавший в очаге, садилась в одно из самшитовых кресел и вглядывалась в единственное без стекла большое окно. Оно выходило на юг, и леди Элиза, отдыхая в кресле, могла видеть и город, и берег реки, и ров. Заметив всадников, пересекших брод, она вскрикнула от радости, вскочила и так резко обернулась к служанке, что ее темные волосы взметнулись и обвились вокруг плеч.

Эдвига заунывно читала:

Запнувшись на фразе, она спросила:

– Госпожа, что это значит – «искать утешения»?

– Это значит – жаждать покоя и умиротворения. Оставь это, лорд Бриан приехал.

Эдвига выронила лист пергамента.

– Господин приехал на день раньше!

– Нет, на день позже, – поправила ее Элиза. – Быстро помоги мне одеться. Подай серое платье, отделанное мехом куницы.

– Оно здесь, в сундуке, я сейчас достану его! – воскликнула девушка с облегчением. Теперь ей не надо будет читать эту скучную поэму и ломать голову над смыслом трудно понимаемых слов.

Она открыла окованную железом крышку. Внутри лежали тщательно уложенные в полную длину платья и поднос с украшениями и поясами. Служанка приподняла несколько платьев – пурпурное, бледно-голубое, белое – и осторожно вынула серое. Элиза уже успела снять свое домашнее, простого покроя одеяние и стояла нагая. Солнечный свет, льющийся в комнату через окно, золотистым облаком окутал ее прекрасное тело. Матовая кожа в его лучах казалась ослепительно нежной. Эдвига замешкалась, в который раз любуясь изящной фигурой хозяйки. К платью Элиза выбрала оранжевый пояс.

– Дай мне крестик, – попросила она.

Эдвига достала из сундука серебряный крестик на цепочке и повесила его на шею госпоже. Элиза подошла к овальному зеркалу, доставшемуся Бриану в наследство от его отца.

Граф Алан Железная Перчатка, кроме Уоллингфорда, не оставил своему внебрачному сыну ничего существенного. Его земли перешли к его законным детям, но, тем не менее, он сумел дать юному Бриану нечто более ценное, чем владения или казна. Как один из ближайших друзей короля Генриха, граф Алан вверил своего бедного отпрыска опеке монарха. Бриан вырос при дворе английского короля и был им со временем посвящен в рыцари. Более того, он сумел заслужить доверие и привязанность стареющего Генриха I, что удавалось далеко не каждому.

Что же касается материальных ценностей, то граф Алан оставил Бриану полированный лист серебра, окаймленный искусной гравировкой. Железная Перчатка привез его из Палестины после первого Крестового похода. Зеркало могло стоить, быть может, в десять раз больше равного по весу мешка с серебряными монетами или пяти испанских боевых коней. Этого богатства вполне хватило бы для завершения пятой сторожевой башни замка, но Бриан и не думал расставаться с подарком отца. Элизе оно тоже пришлось по вкусу, тем более что оно было единственным в замке. И тем не менее зеркало немного пугало ее. Не раз, подходя к нему, она с трепетом вспоминала один и тот же жуткий сон: будто бы она роняет зеркало в огонь и серебро на глазах расплавляется среди раскаленных углей.

И сейчас, стоя перед ним, она принялась гребнем расчесывать свои шелковистые, чудесные волосы. На нее из сверкающей глубины смотрели большие золотисто-карие глаза. Они излучали радость от предстоящей встречи с супругом. Вот сейчас Бриан пришпорил коня у восточной стены… а теперь он въезжает в главные ворота… спешивается во внутреннем дворе… передает поводья конюху и торопливо идет к замку… Не выдержав, она швырнула гребень на ближайшее кресло и, сопровождаемая Эдвигой, поспешила к лестнице. Сбежав на первый этаж башни, она прошла через главный зал и из него – на солнечный свет.

У подъемного моста Эдвига остановилась, а леди пошла дальше одна. Вот что значит утешение, подумала служанка, с завистью глядя на свою хозяйку. Да, именно это лорд и леди нашли друг в друге.

Бриан быстро подошел к взволнованной Элизе и заключил ее в объятия.

Путь из Уоллингфорда в Лондон сравнительно недалек, но в лесах Англии хозяйничали разбойники, так что радость встретившихся супругов легко можно понять. Путешествовать в то время безопасно было лишь с вооруженными отрядами. Торговцы покупали услуги наемников, однако небогатые дворяне, как Бриан Фитц, могли рассчитывать лишь на себя да на своих рыцарей-вассалов. В Лондон на Большой совет молодой барон отправился во всеоружии, в доспехах. На нем был шлем, защищавший голову, длинная, до колен, кольчуга из металлических колец, закрывавшая грудь и живот, железные перчатки. Трехгранный меч, металлический щит и обоюдоострый, с удлиненным концом кинжал. Подобное же снаряжение имели и сопровождавшие Бриана рыцари. И тем не менее банды постоянно устраивали засады в лесах. Молва об их нападениях страшила путников, до владельцев замков каждый месяц доходили слухи о гибели знатных дворян. Кроме того, щит и кольчуга были неплохой приманкой для грабителей, а заостренный с одной стороны меч, выкованный, чтобы рубить, стоил так же дорого, как добытый конь. Так что ездить при полном вооружении считалось далеко не безопасно: но без него – невозможно.

Бриан не мог отвести взгляда от повлажневших глаз супруги и ласково продолжал гладить ее по чуть вздрагивающим плечам. Разлука длилась всего пять дней, но для обоих она показалась длиною в целых пять недель.

– Вы выглядите усталым, милый… – Элиза, чуть отстранившись, с трогательной заботой всмотрелась в его лицо. – Да вы же в крови!

Облизнув палец, она осторожно стерла кровь с его подбородка.

Бриан усмехнулся.

– Пустяки, это только царапины. В обратный путь мчались галопом. Если бы ты видела, как мы гнали через Чилтернские холмы, то решила бы, что нас преследует сам дьявол.

– И вы с боевым кличем, конечно, атаковали бы его?

– Нет, моя леди, мы, подобно жалким трусам, только пришпорили бы своих коней!..

Они посмеялись. Бриан оглядел двор замка.

– Здесь все спокойно?

– Варан обнаружил несколько фальшивомонетчиков в городе. Они заперты в доме для стражи. Больше ничего не произошло. Вы видели графа Стефана при дворе?

– Да, и он послал тебе нежный привет. Знаешь, он гордится, что в Лондоне теперь живет больше десяти тысяч человек! Понятно, почему некоторые мои рыцари стремились поскорее убраться оттуда.

– Фу, там по-прежнему дурно пахнет? – сморщила носик Элиза. – Зловоние – мое единственное воспоминание об этом городе. Особенно плохо летом, в жару, просто нечем дышать.

Бриан кивнул.

– Что есть то есть. Воздух там стал еще хуже. Встречный ветер несет в лицо лондонскую вонь еще до первых домов. Ныне приказано выкопать огромные выгребные ямы вдоль берега реки. Худшего места трудно подыскать, да еще между двумя церквами. Не представляю, кому могло прийти в голову такое решение. А город уже расползся за собственные стены. Думаю, власти скоро запретят дальнейшее поселение. Да, немало изменилось в Лондоне со времени, когда я был там в последний раз. Думаю, только я один вспоминаю о нем как о рае.

– Меня это не удивляет, – едко сказала Элиза. – Вам, конечно же, предложили остановиться во дворце, и у вас был богатый выбор придворных дам. Даже странно, что вы все-таки вспомнили обо мне. Бриан недовольно поморщился и повелительным жестом заставил супругу замолчать.

– Ничего подобного. Король подготовил мне приятный сюрприз. Он ссудил меня деньгами и предложил во владение неплохой участок земли. На него стоило посмотреть. Элиза улыбнулась – она все-таки заставила мужа оправдываться.

– Вы сегодня просто засыпали меня комплиментами, мой повелитель, – иронически заметила она.

Бриан понял свою оплошность: он ведет себя недостаточно нежно. Нагнувшись, он ласково поцеловал супругу и увидел, как засияли ее глаза.

– Как странно, что, когда король отдал мне Уоллингфорд, я принял этот дар с опасением, – с усмешкой сказал он. – Я опасался, а вдруг его хозяйка – престарелая мегера? Я и не подозревал, что в замке обитает юная вдова, прекрасная саксонка с нежными, как у лани, глазами, давно забывшая дорогу к королевскому двору. Король Генрих славно подшутил надо мной, не предупредив, кто встретит меня в уоллингфордском замке!

– Нет, король не хотел над нами посмеяться, – тихо сказала Элиза. – Он проявил доброту к нам обоим. Он был вправе послать мне любого лорда для вторичного замужества, им мог оказаться кто угодно – хоть старик, хоть само чудовище. Почему бы и нет? Желающих прибрать к рукам мой замок хватало. Дорога в Уоллингфорд после смерти моего первого супруга не пустовала.

Бриан нахмурился. Он вспомнил лица знатных лордов, присутствовавших на Большом совете: разъевшихся, в шишках от карбункулов, багровых от винных паров, с обвисшими щеками и двойными подбородками. Среди них были и недавние претенденты на руку юной вдовы Элизы. В который раз за пять лет своей семейной жизни он подумал: а ведь им обоим повезло.

До встречи жизнь их складывалась по-разному. Элиза была высокородной саксонкой, далеким потомком Эгберта, объединившего семь англосаксонских королевств в одно – Англию и ставшего ее королем. Бриан же был бретонцем, да еще внебрачным ребенком. До первого замужества Элиза была придворной дамой, он же провел молодость в бесконечных странствиях. Бриан побывал в Нормандии и Англии, дважды путешествовал по Германии, посетил Италию, Фландрию, где едва не умер от простудной болезни.

Элиза впервые вышла замуж в четырнадцать лет и шесть лет спустя овдовела. Она ожидала, что король сразу же пошлет ей жениха, но тот сделал это лишь спустя три года. Такая разборчивость монарха была естественной. Уоллингфорд – стратегически важный пункт, вместе с Оксфордом и Редингом он охраняет западные подходы к Лондону. Многие бароны, алчущие новых земель, осаждали короля просьбами разрешить жениться на леди Элизе, но неизменно получали отказ. Не раз Генрих I признавался, что предназначал молодую вдовушку для своего седовласого фаворита, но Бриан в те годы и не думал о женитьбе. Когда же наконец он попросил короля отдать ему Уоллингфорд, Генрих был изрядно удивлен: «Зачем тебе вешать на шею вдову? Ты же вправе попросить себе любую крепость и без придатка. Правда, леди Элиза женщина прекрасная, но… но неужели ни одна юная красавица не пришлась тебе по сердцу?»

Король угадал. Легкомысленные красотки Бриану изрядно успели надоесть, и он всей душой тянулся к умной женщине, пусть даже и более начитанной, чем он сам. Втайне он желал прослыть одним из самых образованных людей в Англии, но его бурная прошлая жизнь, жизнь воина и доверенного посланника короля, не оставляла ему времени для чтения. Он выбрал супругу, рассчитывая найти в ней лишь умную собеседницу, – но судьба преподнесла ему неожиданный сюрприз.

Элиза помогла мужу изучить и почувствовать красоту известных в те годы эпических поэм, баллад куртуазных поэтов. Аккомпанируя себе на девятиструнной лютне, их распевали странствующие трубадуры. Молодая пара не могла себе позволить держать на службе менестреля, но редкий месяц проходил без званых музыкальных вечеров, без куртуазных баллад, где любовь всегда была источником изысканных, возвышенных страданий рыцаря и его прекрасной дамы.

Бриан, в свою очередь, учил молодую супругу быть более изобретательной и желанной в постели. Он старался не думать о ее первом муже, поняв, что тот был явно лишен воображения и темперамента. Оба по-своему преуспели: Бриан в изучении и понимании любовных баллад, Элиза – в страстных ласках. И все же за пять лет семейной жизни она ни разу не забеременела и в глубине души терзалась этим.

Встреча с супругом вновь напомнила о тайном горе, но спросила она о другой женщине:

– Была ли королева Англии в эти дни во дворце?

– Да, но она не участвовала в заседании Большого совета. Она предпочла эти дни посвятить молитвам…

– Так в ее состоянии нет никаких перемен? – живо спросила Элиза и слегка покраснела.

Бриан с сочувствием посмотрел на нее.

– Нет. Лекари говорят, что она никогда не сможет иметь детей. Она просто физически не способна родить.

Элиза опустила глаза.

– Возможно, это король…

– … не способен иметь потомство? – продолжил за нее Бриан. – Сомневаюсь, милая, ведь он произвел на свет уже двадцать внебрачных детей.

Он взял ладонь жены в свою руку, их пальцы тесно переплелись. Они неспешно и молча пошли к подвесному мосту, думая каждый о своем. Наконец, глядя в сторону, Элиза спросила как можно равнодушнее, словно совсем не интересуясь ответом:

– В Лондоне вы, конечно, видели дочь короля Матильду?

Бриан насупился.

– Нет, она вместе со своим отцом сейчас в Нормандии.

Он пристально смотрел на супругу, но она не стала продолжать этот опасный разговор. Однако Бриан понимал, что его не избежать. Элиза даст волю своим чувствам и спросит, верны ли слухи о прошлых отношениях дочери короля и будущей наследницы короны с Брианом Фитцем. И тогда он расскажет ей всю правду. Всю.

Варан, констебль уоллингфордского замка, неукоснительно придерживался в своей жизни двух правил: оставаться всегда любящим и послушным сыном своих родителей и безоговорочно верным королю и своему хозяину. Первое правило не требовало усилий, поскольку Варан не помнил ни отца, ни матери, не знал, как они выглядели, но не сомневался, что оба были физически сильными, упрямыми и чертовски уродливыми. Так или иначе, их отпрыску все эти качества перешли в полной мере.

Огромный, плосконосый саксонец по прозвищу Каменная Башка многое повидал за свою долгую жизнь. В молодые годы мало кто так заслуживал виселицы, как он. В четырнадцать лет он стал наемником и участвовал в первом Крестовом походе, прошел через Европу, Босфор и Малую Азию в Палестину, где отличился во время страшной резни и кровавого захвата у сельджуков Иерусалима. Он мог остаться на Святой земле, но предпочел вернуться домой, к своему хозяину графу Алану Железная Перчатка.

Варан нанялся к графу перед началом Крестового похода потому, что Железная Перчатка платил лучше, чем любой другой вельможа. Отряд графа составляли бретонцы, и юный саксонец поначалу смотрел на них с презрением. Но за шесть месяцев похода он понял, что не только в Саксонии могут рождаться настоящие воины, и умерил свою гордыню. Когда крестоносцы достигли границ Сербии, Варан сумел отличиться настолько, что был произведен в сержанты. Три недели спустя он занял место в свите Железной Перчатки.

Как единственный саксонец среди более чем сорока бретонцев, говорящих на особом наречии, Варан был вынужден держать с ними ухо востро, подтверждая свое мужество и силу. Он был один против этих неутомимых в своей изобретательности врагов, поставивших себе цель сломить силу его духа. Так день за днем, месяц за месяцем издевались они над ним. Доведенный до бешенства своими мучителями, Варан задушил одного из них запасной тетивой от лука. Такое преступление обычно каралось немедленной смертью, но Железная Перчатка неожиданно проявил нехарактерную для него мягкость и спас молодого саксонца от виселицы. Вместо этого он лично сжег ему подошвы ног раскаленным железным прутом, а затем приказал следовать за всадниками пешком. Хрипло дыша и обливаясь потом, Варан тащился за ними через пустынные горные районы Сербии день, два, неделю… Каждый шаг острой болью отзывался во всем теле. Язвы стоп кровоточили и гноились, но он упрямо шел за отрядом. Бретонцы напрасно ждали от него мольбы и стонов. Каждый раз, оглядываясь, они видели саксонца – близко ли, далеко ли – он упорно хромал вслед за ними, опираясь вместо костыля на древко сломанного копья.

На восьмой день, с трудом раскрыв залепленные пылью, отекшие веки, он увидел одного из рыцарей графа Алана. Тот подвел к Варану испанского коня и с невольным уважением сказал: «Граф просил передать, что больше не нуждается в твоей лошади». Это был не конь Варана, но какая разница. Главное, строптивый саксонец все-таки заслужил прощение Железной Перчатки.

В 1099 году девятнадцатилетний саксонец, пройдя суровую школу в походах, вкусив вдоволь лишений, ран и болезней, вернулся в Бретань вместе со своим хозяином. Спустя год женщина из Реннеса уведомила графа Алана о рождении его сына. Она просила вельможу признать младенца или хотя бы выделить средства на его содержание. Граф немедленно заплатил матери за хлопоты, а мальчика забрал к себе в замок и во всеуслышание объявил своим внебрачным ребенком. Сына Алан назвал Брианом. Он воспитывался вместе с законными детьми, как равный среди равных. Вот только на часть наследства Железной Перчатки претендовать не мог…

Второго августа того же года Уильям Руфус, король Англии, был случайно убит во время охоты. Спустя три дня трон наследовал брат Руфуса Генрих, младший сын Вильгельма Завоевателя. Когда известие об этом достигло Бретани, граф Алан созвал давних, преданных друзей и отправился защищать владения Генриха в Нормандии, их тот отнял у старшего брата Роберта. Варан последовал за ним. Это путешествие длилось девятнадцать лет и завершилось лишь со смертью графа Алана. Его сын Бриан стал одним из самых молодых рыцарей при дворе короля Генриха I.

К тому времени Варан устал от Востока и от бурной жизни странствующего воина, бурной, полной опасных приключений. Он затосковал по родине, хотя никогда не имел в Англии дома и почти забыл язык предков. Часто Варан вспоминал о Бриане, чьим наставником когда-то был. В последние годы они встречались очень редко, но суровый вояка так прикипел сердцем к юному отпрыску своего прежнего хозяина, что мечтал только об одном: как со временем поступить к Бриану на службу.

Он достиг Дувра весной 1120 года – покрытый шрамами, но еще полный сил ветеран пятилетнего первого Крестового похода и бесконечной кампании в Нормандии, профессиональный солдат, искушенный в боевом искусстве, чье слово ценилось на заседаниях военного совета наравне с мнением вельмож. Он ступил на землю Англии, отлично зная себе цену и готовый снисходительно выслушивать восторженные крики: «Герой! Смотрите, вот идет герой – гроза сарацин!»

Но придворные короля Генриха I совсем иначе посмотрели на могучего воина. Они увидели в нем монстра с расплющенным носом, лицом, покрытым рубцами, маловразумительной речью, прямолинейными поступками, грубыми манерами. Саксонец был им неприятен. При каждом удобном случае они приказывали ему не мозолить глаз и гнали прочь. Словом, Варан был встречен так же, как и тысячи других крестоносцев. Простой солдат ценился только на поле боя, вне его он был фокусником без реквизита, рыбой без воды. Он служил живым укором тем, кто предпочел добиваться почестей в дворцовых интригах, и потому Варан не мог рассчитывать на справедливое к себе отношение.

Оскорбленный таким небрежением до глубины души, Варан снял кольчугу и занялся тем ремеслом, какое только смог найти. Он мастерил луки и арбалеты, выделывал сбруи для боевых коней, ворочал глыбы в каменоломне. Три года скитался по Англии и Уэльсу, пока в злую зиму 1123 года не был взят в качестве слуги в замок барона Роджера д'Оилли, богатого вельможи, владевшего обширными землями в Беркшире и вблизи Оксфорда. С этого момента жизнь Варана резко и неожиданно изменилась – ведь супругой барона была высокородная саксонка по имени Элиза, а замком на берегу Темзы – неприступный Уоллингфорд.

Когда три года спустя старый Роджер умер, леди Элиза выбрала Варана своим телохранителем. И с этого времени у нее не стало нужды о чем-либо беспокоиться – покрытый шрамами отважный ветеран был всем сердцем предан ей. Каждый из посетителей замка, претендовавших на руку Элизы, сразу же натыкался на его суровый, изучающий взгляд. Подобно своей хозяйке, Варан также находил, что все эти женихи не стоят и пенни.

Так все и продолжалось, пока однажды в ворота не постучался молодой, хоть и седовласый всадник и не сообщил не без самодовольной улыбки, что приехал по приказу короля Генриха I как будущий лорд Уоллингфорд.

Варан злобно посмотрел на него с вершины деревянного частокола… и внезапно издал радостный вопль. Отбросив обычную для него степенность, он, словно мальчишка, помчался навстречу сыну Железной Перчатки.

Этот день навсегда остался в памяти старого солдата. Но еще более радостным он оказался для Бриана Фитца. Наконец он сумел высвободиться из могучих объятий Варана, и они пошли к подвесному мосту, здесь рыцарь впервые увидел юную хозяйку замка и был поражен красотой леди Элизы…

В первый же день после прибытия из Лондона, сразу после обеда, Бриан решил разобраться с фальшивомонетчиками. В зале цитадели на первом этаже Варан устроил выставку приспособлений, найденных в тайнике под полом, с помощью которых мошенники занимались своим промыслом. Шагая вдоль длинного стола, констебль брал в руки поочередно каждый предмет, демонстрировал его Бриану и объяснял его назначение. Сидевшие неподалеку под присмотром охраны трое фальшивомонетчиков с безнадежным видом следили за происходящим. Им не повезло, что граф приехал так быстро из Лондона. Они вполне могли отделаться от членов городского совета взяткой или даже простой угрозой. Но с Брианом Фитцем шутки были плохи.

– … А это литейная форма, – указал рукой на стол Варан. – Рядом котелок для плавки металла…

– Откуда ты знаешь? – заинтересовался Бриан. – Почему не для варки овощей?

– Хм-м-м… его можно использовать и для этого. Но если вы поскребете ножом стенки, то увидите на нем следы серебра. Ха, никогда я не видел посеребренный котел для варки супа!

– Согласен. А что в этом мешке?

– Подделывать монеты можно разными путями, милорд, – пояснил Варан. – Здесь находятся острые лезвия, с помощью которых мошенники соскребали часть серебра с монет. Стружки шли на переплавку в котел, а чуть облегченные монеты – в оборот. Тут и маленькие свинцовые пробки. Они высверливали дыру в центре пенни и вставляли туда свинец, затем вновь отштамповывали монету, после чего она становилась почти неотличимой от других. Таким путем из пяти монет можно сделать шесть. Но, судя по размеру этих пробок, фальшивомонетчиков отличала особая жадность. Им, вероятно, удавалось делать даже семь из пяти.

Варан показал хозяину множество свинцовых кружочков.

– Они выплавлены из чистого свинца. С одной стороны на них штамповалось изображение головы короля, с другой – креста, как на обычных пенни. И все дела!

Бриан засомневался:

– Хотя люди порой и бывают излишне доверчивы, но все же никто не примет свинец за серебро.

– Сомневаюсь! Эти жулики просто не успели завершить свою работу до конца. Они покрыли бы свинцовые монеты серебром – тогда их не отличишь от настоящих!

Бриан поднес поближе фальшивую монету и оглядел крест на одной ее стороне. Пенни была самой ходовой монетой в королевстве, но курица стоила полпенни, а мера вина – четверть. Поэтому в случае необходимости монету ломали по линиям вырезанного на ней креста. Таким путем получали полпенни и четверть пенни – фартинг.

Бриан швырнул подделку на стол и повернулся к фальшивомонетчикам.

– Вы по-прежнему отказываетесь признать свою вину? – сурово спросил он. – Я готов выслушать ваши оправдания.

Он ждал, но трое безмолвствовали.

– Хорошо, – вздохнул барон. – Будем считать, что молчанием вы признались в своем преступлении. – Он взглянул на пожилого мужчину, отца семейства фальшивомонетчиков. – Ты помнишь, старик, что случилось в Винчестере лет десять назад? Главный судья собрал более девяноста чеканщиков монет и попросил объяснить, почему они позволили наводнить страну поддельными монетами. Какие они приводили доводы, я не знаю, но, видимо, недостаточно веские, потому что все, кроме троих, лишились своих правых рук. Это было суровое предупреждение для самонадеянных мошенников. Я не вижу причин, почему с вами надо поступить мягче. Вы богатели, а Англия – беднела. Дай таким, как вы, время, и вы станете, подобно королевскому монетному двору, чеканить монеты. Я не позволю вам сделать это. Как главарь, ты будешь лишен правой руки, старик, – продолжил Бриан, жестко глядя на преступников. – Твой племянник потеряет левую руку. А что касается сына, то он слишком юн и с детства находился под твоим дурным влиянием. Он заслуживает снисхождения и будет лишь выслан из страны. Ваше имущество, кроме одежды, что сейчас на вас, будет продано, и вырученные деньги вместе с вашими запасами серебра перейдут в королевский монетный двор в Лондоне.

Он кивнул стражникам. Те увели мошенников, так и не проронивших ни слова.

Бриан спросил своего констебля:

– Здесь не произошло ошибки? Они все были замешаны в этом деле?

Варан раздраженно проворчал:

– Более того, мой лорд, своим грязным промыслом они занимались несколько лет.

– Тогда почему вы их не взяли раньше?

– Они скрывались где-то на юге страны и появились вновь в нашем городе совсем недавно.

Варан помедлил, а затем неохотно добавил:

– Жаль, мой лорд, что вы не поговорили со мной перед тем, как судить этих мошенников. Дело в том, что этот старик… он был одним из тех трех, кто десять лет назад сохранил свою руку в Винчестере.

 

Глава II

ОТТЕПЕЛЬ

Декабрь 1135

Ранняя оттепель растопила снег, последние трое суток шел непрерывный дождь. Вода стучала по шлемам воинов и струйками стекала на промокшие насквозь плащи. По лицам пробиравшихся через лес людей хлестали ветви, но им некогда было обращать внимание на такие неудобства, так они спешили. И не было обычных привалов с традиционной игрой в кости, фехтованием, обменом непристойными историями и смакованием подогретого вина.

Наконец они подошли к низкому каменному домику, вокруг которого царило непривычное оживление. Священники и бароны, придав лицу постное выражение, то входили, то выходили оттуда, обменивались тихими фразами и многозначительно молчали, не отвечая на вопросительные взгляды толпившихся вокруг воинов.

Дождь превратил землю в жидкое месиво, люди вязли по щиколотку в перепревших опавших листьях и побуревшем папоротнике-орляке. Лица ожидавших были мрачны и влажны – но не от горя или слез, нет. Они притворялись скорбящими о неизбежной смерти короля.

У охотничьего домика в нормандском лесу многие воины находились уже шесть дней. Легкий морозец сменился проливным дождем. Ожидание становилось невыносимым. Мысленные проклятия сыпались на весь белый свет. Они умоляли Господа побыстрее прибрать к себе душу заболевшего короля Генриха I, пока его свиту окончательно не поглотит слякоть.

На шестой день больного короля навестила депутация из знатных графов. Среди них был старший незаконнорожденный сын короля Роберт Глостерский. Они собственными глазами хотели убедиться, действительно ли король при смерти, как об этом гласила людская молва. И, конечно, им было необходимо узнать имя преемника английского монарха. Неповоротливые в своих толстых, отделанных мехом плащах, графы столпились у порога, а затем неуклюже преклонили колена вокруг кровати, освещенной свечами.

Одного взгляда было достаточно, чтобы понять безнадежность состояния Генриха. Только неделю назад он казался здоровым, плотным мужчиной, выглядевшим моложе своих шестидесяти семи лет. Его крепкий организм и не принимал лишь козьего молока да любимых им вареных в вине миног. Король прибыл в нормандский лес, движимый неуемной страстью к охоте. Пустив собак по следу, он загнал своих баронов больше, чем бедных оленей. Ночью после успешной погони король пренебрег советом лекаря и отведал миног. Спустя час он слег, жалуясь на спазмы в желудке. Наутро началась неукротимая кровавая рвота, и тогда в расположенный в двадцати милях Руан был послан гонец за архиепископом Хагом. Тот еще успел принять королевскую исповедь – дважды, поскольку Генрих говорил очень невнятно и тихо.

Графы в ужасе смотрели на изменившееся до неузнаваемости лицо короля и не могли поверить, что еще недавно этот, теперь полуживой призрак мог без устали несколько часов подряд лихо скакать на лошади. Человеком он был сильным и властным, умевшим дать отпор врагам. Казалось странным, что такого здоровяка могла свалить тарелка вареной червеобразной рыбы.

Роберт коснулся руки отца. Кожа умирающего была холодной и влажной. Веки короля приподнялись, и он посмотрел на лица окружавших его вельмож мутным, бессмысленным взглядом. Он не осознавал, где находится, не узнавал сына. Генрих тихо пробормотал что-то невнятное, и вельможи наклонились над ним, капли с их мокрых плащей упали на одеяло из овчины.

Один из них раздраженно спросил:

– Что он сказал?

Граф Роберт проигнорировал этот вопрос. Он тоже не расслышал слов отца. Склонившись еще ниже над умирающим королем, он взволнованно сказал:

– Мой повелитель, это я, ваш сын Роберт. Скоро вам станет лучше…

Один из вельмож зашипел на него:

– Боже, граф Глостерский, скажите лучше правду, иначе мы ничего не услышим от него. Король должен знать, что умирает, и понимать, что это его последняя возможность объявить свою волю.

Роберт взглянул на барона, а затем вновь наклонился над отцом и тут же невольно отшатнулся – приступ кровавого кашля сотряс тело Генриха. Подождав, когда лекарь вытрет лицо монарха, он снова заговорил:

– Только один вопрос, мой повелитель. Здесь присутствуют графы Серрийский, Перчерский, Меуланский и Лестерский. Они засвидетельствуют вашу последнюю волю. Назовите имя вашего преемника. Вы оставляете страну вашей дочери императрице Матильде или, быть может, своему племяннику Стефану Блуаскому? Или мне, как вашему старшему сыну? Во имя Христа, сделайте выбор, иначе ваши владения будут растащены по частям корыстолюбцами. Назовите имя будущего монарха, и мы повинуемся вашей воле.

Справедливости ради стоит сказать, Генрих уже трижды называл имя своего преемника, заставляя баронов каждый раз давать клятву верности дочери Матильде – будущему властителю Англии. Вначале это произошло в Лондоне, пять лет спустя – в Нортгемптоне. И, наконец, три года назад в Ле-Мане. Тогда король собрал нормандскую знать, вновь представив им свою дочь Матильду как наследницу английского престола. С тех пор отец и дочь рассорились и разошлись, так что многие считали, что король вполне мог обратить монарший взор на своего племянника Стефана Блуаского. Определенная же часть знати поддерживала графа Роберта Глостерского, как старшего сына короля, хотя, как незаконнорожденный, он не мог претендовать на трон. Так или иначе, ситуация была туманной и требовала настоятельного разрешения, пусть даже с последним вздохом Генриха I.

Роберт нежно сжал руку отца. Король медленно что-то прошептал в ответ, что можно было понять, как «сделайте, как я решил», а затем последовала такая невнятная фраза, что каждый из присутствующих услышал то, что хотел услышать. Сильный кашель заглушил его слова. Ужасная дрожь сотрясала его, предсмертная судорога прошла по всему телу, и оно успокоилось в вечном сне небытия.

Вельможи посмотрели друг на друга через тело своего усопшего короля, потрясенные происшедшим. После долгой паузы Роберт произнес бесцветным голосом:

– Он назвал имя своей дочери, императрицы Матильды.

Графы Серрийский и Лестерский покачали головами в знак несогласия.

– Мы слышали, он сказал «Стефан», – дружно утверждали они.

– Предупреждаю – держите свои измышления при себе, – зло сощурился граф Роберт.

– Это еще почему? – резонно возразил граф Серрийский.

Весть о смерти короля Генриха I вельможи, теснившиеся вокруг охотничьего домика, восприняли по-разному. Одни остались, чтобы эскортировать тело в Руан, а оттуда через Кан в Англию. Другие отправились в Лонгвилль, чтобы на тайном совещании обсудить создавшуюся ситуацию. А один предприимчивый барон, повернув своего коня на север, поскакал через омытый дождями лес в направлении Булони. Он был уверен, что его новости понравятся находившемуся там графу Стефану Блуаскому.

В последующие три недели спор о престолонаследии сотрясал умы и головы вельмож.

Гонцы, посланные к Стефану и Матильде, не могли сообщить им о смерти короля. Стефана в Булони они уже не застали. Возможно, он был на пути в Лонгвилль. Что касается Матильды, то она с мужем Готфридом, графом Анжу, находилась в своих обширных владениях – графстве Анжу или Мен. Но даже отсутствие на Совете главных претендентов на трон не помешало спору разгореться с новой силой.

Роберт заявил о своей позиции с самого начала. Он был сыном короля Генриха I, пусть и незаконнорожденным, и поэтому мог рассчитывать на некоторую поддержку континентальной знати. Его слово могло добавить веса любому из претендентов. Кому? Роберт считал законной наследницей Матильду, хотя и признавал, что нормандцы вряд ли захотят признать верховенство женщины.

Однако бароны трижды давали клятву верности императрице. Конечно, теперь, когда король умер и его тело предано земле, многие из них вздохнули с облегчением – Генрих вызывал у вельмож страх. Но и после смерти монарха им все же было нелегко нарушить свой обет.

Все было бы гораздо проще и легче, будь Матильда мужчиной, мечтали о несбыточном сторонники императрицы. Или граф Роберт родился бы в законном браке! Или король Генрих не поддался бы своей страсти к миногам…

Запутанную ситуацию несколько упростил граф Роберт, отказавшись от претензий на трон. Он объявил, что будет поддерживать свою сводную сестру.

– Мужчинами и прежде руководили женщины, – пояснил он. – История пестрит подобными случаями.

– Плохо уже то, что Матильда – женщина, но куда хуже, что она замужем за этим франтом Готфридом Ангевином, – возразил граф Серрийский. – Это сомнительный союз. Ни один нормандец и тем более саксонец не захочет получать приказы из Анжу.

– Уж слишком вы расшумелись по этому поводу, – поморщился Роберт. – Вспомните, вы так же, как и все, присягали в верности моей сестре.

– Мы были вынуждены это сделать, – холодно заметил граф Серрийский. – Генрих был не тем человеком, которому можно было перечить. Он бы не потерпел возражений. И, в свою очередь, напоминаю, что в первый раз, когда мы дали клятву поддерживать Матильду, она еще не вышла замуж за Готфрида Ангевина, графа Анжуйского, прозванного Плантагенетом. Мы все были против этого нелепого брака и не хотели повторять клятву вторично, но король буквально выжал ее из нас.

– К чему вы клоните? – прямо спросил Роберт.

Граф Серрийский пожал плечами.

– Мы собрались именно для того, чтобы обсудить нынешнее положение. Лично я бы хотел видеть на престоле Стефана Блуаского. Король назвал его имя на смертном ложе…

– Неправда! Только одно имя сошло с его уст…

– Он сказал «Стефан». Мы слышали.

– … и это было имя Матильды.

– Нет, Стефана.

– Вы лжец, граф Серрийский, низкий лжец и клятвопреступник!

– А вы – жалкий прихвостень вашей смазливой сестрички!

Они крепко повздорили – высокий, худощавый Роберт с массивной, как у бульдога, челюстью и приземистый, крепко сложенный граф Серрийский. Оба схватились за свои мечи, но двое из вельмож, присутствовавших на Совете, встали между ними.

– Весь свет возрадуется, узнав, как мы выбираем короля! – обратился к их разуму один из баронов. – Спрячьте оружие, лорды, не позорьте всех нас.

Он предложил отложить дебаты и дать каждому время на спокойное размышление…

– Мы можем спорить до бесконечности, приводя свои доводы, как за, так и против любого претендента на престол, включая графа Роберта, хотя он и отказался от трона, – урезонивал барон распалившихся вельмож. – Не лучше ли, милорды, нам сейчас разойтись и спокойно подумать, кто достоин править Англией. А пока нам надо прийти в себя.

Вельможи расходились небольшими группами, хмурые и недовольные. Снаружи их встретил холодный декабрьский дождь.

Они вновь собрались три дня спустя и обнаружили, что кто-то установил в зале Совета столы в форме полного квадрата, так что теперь бароны лишались возможности собираться группами и сталкиваться с противниками грудь с грудью. Они могли только глядеть друг на друга и, высказываясь, стучать кулаками по столам, подчеркивая этим свои слова, но никто не рискнул бы перелезать через это препятствие и тем унизить свое достоинство. Бароны расселись с мрачным видом, и второе заседание Совета началось.

Матильда на Совет так и не прибыла, граф Стефан затерялся где-то по дороге из Булони, но при тусклом свете зимнего декабрьского солнца обнаружился неожиданный визитер – старший брат Стефана, граф Теобальд Блуаский.

Всю жизнь Теобальд оставался лояльным по отношению к королю Генриху I, и его появление в Лонгвилле встретили с радостью соперничавшие группы. Это был знатный и весьма влиятельный вельможа. Если Стефан был графом Булонским и Мортенским, Теобальд оставался графом Блуаским, Шампаньским и Шартрским. Старший из племянников короля Генриха I, он превосходил во всех отношениях Стефана. Чистокровный нормандец, он славился своей честностью и благородством. Единственным его недостатком было сильное заикание, но это не имело большого значения – он всегда мог найти кого-то, кто мог бы высказать его мысли складно.

Две недели дворяне до хрипоты обменивались доводами и контрдоводами. Роберт с пеной у рта отстаивал право Матильды на трон, остальные, опасливо глядя на Теобальда, говорили, что предпочитают на престоле Стефана.

– Вы – нормандцы, никто не сомневается в этом, – напирал граф Серрийский. – Но вы не были в Англии, не говорите ни слова по-английски и, держу пари, даже не знаете, что это остров. Стефан же – собственник обширных земель в Британии, в этом он уступает только церкви. И его мать – сестра короля Генриха I.

– Ч-ч-чертов г-глупец! – взорвался Теобальд. – В-в-вы д-д-думаете, я не з-з-знаю этого? Я его б-б-брат! Его мать п-п-прежде родила м-м-меня, ид-д-диот!

Граф Серрийский, сопровождаемый смехом остальных лордов, сконфуженно сел на свое место.

Но дальше события развивались далеко не так забавно. Роберт продолжал настаивать на своем, хотя его крайне обеспокоили сообщения о начавшихся в Англии беспорядках. Воспользовавшись безвластием, мелкие землевладельцы решили разжиться за счет своих более слабых соседей и стали совершать набеги на их поместья. Усилившиеся в стране хаос и беззаконие настоятельно требовали от Совета принятия срочного решения. Но в чью пользу? Матильды? Стефана? Теобальда?

Голосованием они выбрали Теобальда, и он, заикаясь сильнее, чем всегда, дал свое согласие взойти на английский трон. Но это не означало общего одобрения дворян – Теобальд просто собрал больше голосов, чем другие претенденты. Так или иначе, девятнадцатого декабря он был провозглашен королем Англии.

По иронии судьбы ровно через день в Лонгвилль прибыл гонец с ошеломляющим известием. Он объяснил, почему Стефан, выехав из Булони, так и не появился на заседании Совета баронов. Оказалось, он нанял корабль и высадился в Дувре. Местный констебль не впустил его в здешний замок, озадаченный Стефан направился в Кентербери, где снова получил отказ.

Роберт слушал гонца с довольной улыбкой. Ничего удивительного, подумал он, поскольку оба эти замка принадлежат мне, констебли получили от меня соответствующий приказ. Но вскоре его улыбка погасла.

Смущенный пристальным взглядом вельмож, гонец пробормотал:

– …Тогда, когда они… то есть когда граф Стефан…

– Говори!

– … когда граф Стефан получил запрет въехать в Дувр и Кентербери, он и его люди поехали… поехали в сторону Лондона…

– Почему бы и нет? Он не чужой во дворце.

– …поехали в сторону Лондона, да, и народ… народ принял его…

– Что значит – принял?

Боясь вызвать гнев вельмож, напуганный гонец пролепетал:

– Народ… выбрал его королем! Люди кричали, что они вправе решать, кто будет их правителем. Как я слышал, церковь тоже признала его. Стефан будет коронован завтра или днем позже в Вестминстере… Он…

Остальные слова гонца заглушил громогласный рев, в котором смешались радость и гнев. Это было смело, даже дерзко – бескровным путем захватить страну, пока ее лорды судили да рядили что и как и когда. Монарх находился уже во дворце и со дня на день должен взойти на престол!

Сторонники Стефана пребывали в восторге, но с этого момента дерзкий самозванец обрел и непримиримых врагов.

К середине декабря окрестности Уоллингфорда засыпал снег. И все же даже промерзший после долгой дороги путник невольно останавливался, с восхищением оглядывая заснеженный замок на высоком берегу Темзы. Его башни рельефно выделялись на фоне темного неба. Поля вокруг испещрили следы кроликов и лисиц, крестьяне сообщали, что в полумиле от города видели волков.

По обеим сторонам внешней ограды дороги были разбиты колесами повозок. За ночь они застывали, но днем вновь превращались в глинистое месиво. Возничие выбивались из сил, стараясь, чтобы их повозки не опрокинулись в грязь или, того хуже, не сползли по заснеженному склону к реке. Кнуты на длинном кнутовище мелькали в морозном воздухе и со свистом опускались на спины лошадей, а те, скользя по раскисшей земле, покорно тащили свой груз.

Бриан Фитц слышал натужный скрип колес и хриплую ругань возничих, спускаясь с новой сторожевой башни. Верхнюю часть ее закончили всего лишь несколько месяцев назад – быть бароном еще не означало стать богатым человеком, – так что оборонительные сооружения замка только теперь были полностью завершены. Его основание формой напоминало подкову. Внешняя и внутренняя стены окружали цитадель, а также кузницу, конюшню, казармы, склады, оружейную. Здесь же простирались поля, но сейчас они лежали под покровом нескольких дюймов снега.

Бриан прошел через ворота внешней стены и поговорил со стражниками. Этот ежедневный обход высоко ценили солдаты гарнизона. Многие из них служили в свое время у других баронов и видели, что не все лорды ведут себя как военачальники. Зачастую они перекладывали свои обязанности на плечи констеблей. На этот раз солдаты служили сюзерену, привыкшему все держать в своих руках. По его настоянию стражники дежурили на каждой башне днем и ночью, готовые в любой момент отразить нападение.

Кое-кому такие предосторожности казались ненужными, но, когда в начале декабря весть о смерти короля стала расходиться из Нормандии, словно круги по воде, многие владельцы замков последовали примеру Бриана Фитца. И все же пока волноваться было не о чем, поля вокруг замка покоились без осадных башен и катапульт. Пока.

– Как вы считаете, лед может выдержать человека? – спросил Бриан у стражников, выйдя из ворот и вглядываясь в наружный ров.

Один из них покачала головой.

– Нет, мой лорд. Констебль Варан сегодня утром легко пробил лед вблизи ворот.

– И все же мы должны быть начеку, – приказал Бриан. – При таком морозе лед за день удвоит свою толщину. Не следующей неделе он сможет выдержать непрошеных гостей.

– Нам следует ожидать нападения?

– Не знаю, но сейчас мы словно в центре людского безумия. Битвы разразились вокруг Ньюбери, у Абингтона, Умкомбл в огне. Сейчас по всей стране сосед идет на соседа. Правда, Уоллингфорд – отнюдь не спорный феод. Это владение принадлежит нам. Никто не имеет права претендовать на него.

Второй из стражников рискнул спросить Бриана Фитца о том, что сейчас волновало всех обитателей замка.

– Мой лорд, если король Генрих I на самом деле умер, то кто станет теперь правителем Англии? Люди говорят, что вы среди тех, кто предан императрице Матильде…

– Да, я трижды связан клятвой.

– Но вы также и друг графа Стефана.

– Один из ближайших. Мы выросли вместе во дворце.

– Тогда как вы относитесь к тому, что жители Лондона избрали его королем?

– Это – временно, – ответил Бриан. – Граф Стефан действует в интересах нашей стабильности. Он взял на себя бремя власти до тех пор, пока его кузина не приедет в страну. Не сомневаюсь, что он не станет держаться за корону.

Стражник кивнул. Если лорд Бриан Фитц сказал, что корона должна мирно перейти с головы на голову, то так и будет. Но почему же тогда граф Стефан спешил совершить обряд коронования? Это как-то не вязалось со словами барона.

– Будьте начеку, – оставляя стражников, сказал Бриан. – Я пришлю кого-нибудь из слуг с горячим супом. Поднимайте тревогу, как только заметите в округе что-либо подозрительное.

По пути в цитадель он задавался вопросом: верит ли он сам в то, что сказал солдатам о Стефане?

Сегодня было четырнадцатое декабря. По последним сведениям, Стефан пребывал теперь в Винчестере вместе со своим младшим братом епископом Генри. Они были очень близки. В лице брата граф Стефан обрел блестящего и весомого союзника. Генри долгие годы прожил вдали от дворца, в деревне, и неожиданно из полной неизвестности за короткий срок поднялся к вершинам церковной знати, став наиболее могущественным епископом Англии. Как и другие высшие священники в то время, он активно обзаводился земельной собственностью, участвовал в битвах и определенным образом влиял на внутреннюю и внешнюю политику страны.

Он также обладал даром предвидения. Король Генрих еще только оставил Англию, направляясь на охоту в нормандский лес, а молодой епископ уже стал готовить почву для возвращения Стефана в страну. Подобно Бриану Фитцу, он ожидал неизбежного. Однако не ограничился, как тот, постройкой башни и укреплением охраны. Генри просто подошел к Понту де Арчу, лорду-казначею, и спокойно предложил в случае смерти короля Генриха I передать ему сокровищницу государства и винчестерский замок для ее хранения.

– Это что, шутка? – лишился дара речи де Арч. – Не так ли, это шутка, епископ?

Лорд-казначей обожал повторять свои фразы, полагая, что этим он придает им особую значимость.

Генри, приятно улыбнувшись, заметил:

– Нет, лорд-казначей, я серьезен как никогда.

– Что ж, такое самомнение свойственно всем сумасшедшим. Извините, епископ, но я человек занятой…

– В ваших интересах выслушать меня, Понт де Арч, – спокойно заметил Генри. – Ситуация этого настоятельно требует.

– Ах, ситуация? – воскликнул де Арч. – Да, я слышал, что безумцам постоянно что-то чудится. Предположим – только предположим, что королю суждено вознестись на небеса…

– Скажите проще – умереть, – сухо заметил епископ. – Оставьте ваш высокопарный стиль. Итак, королю суждено ныне умереть…

– Вы знаете, что такое наследство короля? Это только серебряных монет более чем на сто тысяч фунтов, драгоценности, посуда, лошади короля…

– Я знаю.

– … его охотничьи собаки, мебель, одежда, персональная рента, займы, которые должны быть возвращены…

– Я сказал, что знаю.

– И я должен отдать вам все это? И в придачу винчестерский замок? Неслыханная наглость! Это звучит как шутка, хотя она вряд ли доставит удовольствие дочери короля.

– Меня не интересует, что она подумает. Мой брат Стефан унаследует трон, а не она.

– Ничего подобного, – фыркнул лорд-казначей. – Король не желал оставлять его своим преемником, и народ тоже этого не хочет.

– А вы не ошибаетесь, де Арч? Что вы будете делать тогда?

Лорд-казначей ответил Генри презрительной усмешкой.

– Пусть Стефана провозгласят королем – тогда я сам вам надену на шею связку ключей от королевской сокровищницы. Но если на трон взойдет Матильда, то на вашей шее окажется добрая пеньковая веревка. Петля вам будет к лицу, епископ. Вы понимаете, о чем я говорю, безумец вы этакий?

– Еще бы, – саркастически улыбнулся епископ. – Вы так деликатно выражаетесь, что ласкаете мой слух.

Возможно, этот разговор несколько отличался от стоустной молвы, разукрасившей эту историю. И все же у Бриана не было оснований сомневаться в требовании епископа Генри. Его хитрости и наглости не было предела, и потребовать королевскую казну ему ничего не стоило.

Бриан дошел до спущенного подвесного моста через внутренний ров, стряхнул снег с башмаков и осторожно ступил на обледеневшие доски, размышляя о том, что сделает нынче Понт де Арч, после провозглашения лондонцами Стефана королем. Генри был епископом в этом городе и пользовался большим влиянием. Скорее всего, лорд-казначей предпочтет плыть по течению…

Бриан внезапно осознал, как далеки его слова от истины. Не так-то просто переместить корону с одной головы на другую, как он уверял солдат. Возведите честолюбивого человека на трон, дайте ему сотню тысяч фунтов, корону и неограниченную власть, тогда и отобрать все это можно лишь ввергнув страну в гражданскую войну.

Мог ли Стефан зайти так далеко? Мог ли пойти на кровопролитие, чтобы удержать то, что захватил незаконно?

Бриан не нашел ответа на эти вопросы. Он поежился от холода, который впервые за этот день всерьез почувствовал. Торопливо войдя в цитадель, он подозвал Варана и приказал ему послать людей, чтобы те разбили лед во рву.

Четыре дня спустя до Уоллингфорда дошли ужасные для Бриана Фитца вести, что Понт де Арч передал новому королю казну и что Главный судья Англии и несколько влиятельных церковнослужителей поддержали Стефана.

На следующее утро Бриана и Элизу разбудил Варан. Он вручил им тяжелый пергаментный свиток, переданный гонцом. Свиток был обвязан шелковой лентой, концы которой основательно запечатаны сургучной печатью. Диаметр ее превышал три дюйма, на одной ее стороне надпись гласила: «Stephanus Dei Gratia Rex Anglorum» – «Стефан милостью Божьей Король Англии», а на другой: «Stephanus Dei Gratia Dux Normannorum» – «Стефан милостью Божьей Герцог Нормандии». В послании говорилось, что Бриан Фитц и его супруга приглашаются на коронацию короля Стефана, которая состоится в Вестминстерском аббатстве в субботу, двадцать второго декабря сего года.

Ниже Бриан прочитал: «Давно мы не собирались вместе, дорогие друзья, и никогда – при таких счастливых обстоятельствах. Приезжайте днем раньше, и мы найдем время побеседовать от души. Привозите с собой ваши наряды – для них уже отведено место рядом с вашими покоями». Ниже стояло, несколько преждевременно: «Stephanus Rex».

– Это тот же самый Стефан, которого я помню, – с усмешкой сказала Элиза. – Он приглашает нас, упустив из виду время на сборы и на дорогу.

Бриан кивнул. Он еще не совсем проснулся и время от времени вновь раскрывал свиток и перечитывал послание.

– Пора начинать сборы, – наконец сказал он. – Сколько тебе потребуется времени, милая?

– Думаю, недели хватит.

– Понимаю, – сказал он. – Но нам надо спешить. – Он обнял жену и ласково погладил ее по обнаженным плечам, задержав ладонь на ее маленькой, по-девичьи упругой груди. Они даже зимой спали нагими, спасаясь от холода только одеялами или пододвигая кровать ближе к огню.

– Так когда ты будешь готова? – вновь спросил он.

– Мне там нужна будет помощь Эдвиги. Она знает, как меня причесывать. Я бы не хотела иметь дело с нервными дворцовыми слугами…

– Конечно. Возьми кого хочешь.

Элиза доверчиво прижалась к нему. За годы совместной жизни не притупилась новизна их близости, и она по-прежнему оставалась желанной.

– Я постараюсь быть готовой до полудня, дорогой супруг, хотя не уверена, что на церемонии буду неотразимой.

Бриан хотел было разубедить Элизу, он знал, она будет блистать красотой, как всегда, но промолчал. Его супруга постарается быть самой привлекательной.

– Хорошо, – согласился он. – Если мы выедем после полудня, то при удаче достигнем Лондона к наступлению темноты. Если нам придется задержаться, то переночуем в Виндзоре.

Он вновь прилег на кровать. Холодный воздух, дуя из раскрытого окна, касался курчавых волос на его груди, отзываясь в сердце предчувствием опасности.

«Итак, Стефан решил провести официальную церемонию коронации, – думал он. – Как же мне теперь быть? Что мне делать, когда мой старый друг потребует от меня клятвы верности? Как я скажу, что уже присягал Матильде и считаю его узурпатором короны?»

Он выругался сквозь зубы. Элиза отнесла его раздражение на свой счет и успокаивающе сказала:

– Не сердитесь, мой супруг, я потороплюсь. Мы приедем в Лондон вовремя.

– Нет, – мрачно сказал Бриан. – Мы в любом случае опоздали.

Элиза недоуменно посмотрела на него. Бриан полежал еще некоторое время размышляя, а затем стремительно встал и оделся.

 

Глава III

STEPHANUS REX

Декабрь 1135

Коронация Стефана прошла почти незамеченной. На церемонии присутствовало совсем немного гостей. Одни знатные сеньоры остались в Лонгвилле, другие тщетно пытались по разбитым в грязь дорогам поспеть вовремя в Вестминстер. Те же, кто жил на солидном расстоянии от аббатства, ссылаясь на недомогание, посылали на коронацию своих сыновей, а то и вообще проигнорировали приглашение. Церемонию проводил архиепископ Кентерберийский, ему ассистировали брат Стефана Генри и епископ Солсберийский. Но духовенство в основном предпочло остаться в стороне. Зал оказался на три четверти пустым, в песнопении не слышалось торжественности момента, оно звучало как никогда уныло, атмосфера оставалась напряженной.

Бриан и Элиза присутствовали на коронации, хотя добирались они с большими трудностями. Дороги между Уоллингфордом и Лондоном оказались непроходимыми, и кортеж вынужден был выбрать путь вдоль берега Темзы, что удваивало расстояние. Прибыли они в последний момент, и до церемонии им не удалось встретиться со старым другом – а теперь и новым королем.

Молодая пара вместе с Эдвигой и шестью солдатами из уоллингфордского гарнизона разместились в доме недалеко от церкви. После коронации Бриан и Элиза поднялись в комнаты на втором этаже, тогда как их люди разместились внизу, вместе с лошадьми.

Элиза подошла к окну. Через вымощенный двор спешили к своим квартирам остальные гости. Снежинки медленно кружились в сумрачном, морозном воздухе.

Бриан подошел к супруге и заглянул ей через плечо.

– Что-то случилось?

– Ничего особенного. – Элиза обернулась и взглянула на стоящую у двери служанку. – Я раздумываю, переодеться ли мне или остаться в этом платье. Посмотрите, как от снега намок его подол.

Она пожала плечами и вздохнула.

– Никто, кроме Стефана, не мог стать королем таким странным образом, – задумчиво сказала она. – Не удивлюсь, если он еще прошлой ночью положил корону рядом со своей кроватью, а поутру надел ее прежде сорочки. Мне кажется…

– Извини, – перебил он ее размышления вслух, – к нам идет управляющий.

Он подошел к лестнице и крикнул вниз, предупреждая свою охрану открыть дверь. Вскоре один из солдат принес ему свернутый трубкой лист пергамента с уже знакомой им сургучной печатью.

Послание гласило: «Стефан, милостью Божьей король Англии, приветствует наших баронов и верных друзей. Мы приглашаем вас в Большой зал дворца, дабы мы могли вместе отобедать и выразить нашу любовь друг другу по этому счастливому случаю. Если вы приведете с собой членов ваших семей, то мы также распространяем на них свое благоволение».

Бриан передал Элизе бумагу, а сам вновь подошел к окну. Постояв минуту, обернулся и тихо сказал:

– Господи, как это печально видеть…

– Что именно?

– Этот управляющий. Он обходит все квартиры, и у него в руке осталась еще толстая пачка таких же посланий. Потому-то Стефан распространил свое приглашение и на членов семей. Его тревожит, что на пиру будет присутствовать слишком мало людей.

– Хотела бы я сочувствовать ему, – сказала Элиза. – Впрочем, чего иного он мог еще ожидать? Большинство знати, как обычно, находится вне Англии, и дороги стали почти непроходимы из-за снежных заносов. Мы успели вовремя только потому, что половину ночи провели в пути.

– Ты права.

Бриан подошел к лестнице и, позвав сержанта, осведомился, раздобыл ли он еды для своих людей. Сержант Моркар, переживавший из-за ссоры со своей возлюбленной, Эдвигой, мрачно кивнул:

– Да, мой лорд, я получил все необходимое. Дворцовые слуги на кухне снабдили всем отряды охраны баронов. Вы позволите мне передать еду госпоже Эдвиге?

– Нет, она будет столоваться вместе с другими служанками в комнате рядом с Большим залом дворца.

Сержант бросил умоляющий взгляд на свою отвернувшуюся любовницу и спустился вниз.

Эдвига проводила его нежным взглядом. Она была довольна своими сердечными делами с сержантом, но сегодня предпочла бы избежать его назойливого внимания. Они встретятся завтра, никуда им друг от друга не деться – но никогда в жизни ей больше не выпадет удачи обедать в соседней с королем Англии комнате. Здесь она может всласть поболтать с другими служанками! Нет, не сплетничать – этого она не любила, просто послушать, о чем говорят другие.

Бриан набросил плащ на плечи и застегнул застежки на груди. Эдвига помогла хозяйке облачиться в расшитую накидку, – увы, нижние края ее были также мокры от снега. Затем Эдвига надела свой скромный шерстяной плащ и последовала за Брианом Фитцем и его супругой.

Большой зал Вестминстерского дворца соответствовал размерами своему назначению. Построенный предшественником короля Генриха I Вильгельмом II Рыжим (Руфусом), королем с 1087 года, дворец был длиной 240 футов и шириной 67 футов. Соорудили его вокруг прежней деревянной постройки, поскольку король Руфус, отличавшийся жестокостью и любовью к пирам, не желал даже на время лишаться своего излюбленного места для пиршеств. Когда огромное каменное здание было завершено, деревянная конструкция разобрана, то глиняную черепицу с ее крыши временно сложили вдоль стен нового здания. За прошедшие сорок лет она так и осталась нетронутой и успела превратиться в груду черепков.

В северной части дворца над приподнятым над полом помостом, стоял длинный стол. В остальной части зала разместились другие, меньшие по размеру столы, предназначенные для менее значительных баронов. Здание обогревалось тремя открытыми очагами, дым от которых поднимался к сводчатому потолку и вытекал через специальные башенки с отверстиями для вентиляции, в то время как дождь и снег не могли попасть внутрь. Сундуки, скамьи и разборные столы стояли вдоль стен, и здесь же находились нормандские и английские стражники – люди, которым Стефан мог доверять.

На каждой из длинных стен располагалось по двенадцать больших окон и по двадцать пять узких проемов, напоминавших бойницы. Пока они были закрыты тяжелыми кожаными портьерами, хотя поговаривали о великолепных стеклах, привезенных из Палестины, и других, более низкого качества, якобы уже изготовленных мастерами из Гуилфорда.

У дворца Бриан указал Эдвиге на комнату для слуг, Элиза взяла его под руку, и они подошли к южной двери зала. Задержавшись на минуту, она обеспокоенно спросила:

– Скажите откровенно, Бриан, есть хоть какой-то путь прийти к соглашению со Стефаном?

– Только один, но я сомневаюсь, что это произойдет.

– Могу я узнать какой?

– Конечно. Ты думаешь, я рискнул бы вступить в конфликт со Стефаном, не посоветовавшись с тобой? Вот что я решил – я приму присягу на верность Стефану, если он объявит, что будет лишь сохранять корону до прибытия законной преемницы Генриха I – императрицы Матильды.

– О, на это мало надежды! Во всяком случае, нелегко будет даже задать такой вопрос Стефану час спустя после его коронации.

– Он не станет королем, пока мы не признаем его, – жестко ответил Бриан.

Элиза с сочувствием посмотрела на своего высокого, седого супруга, и они вошли в зал. Она хотела бы согласиться с мужем, но не могла. Он явно не признавал реальности. Что бы он ни говорил и ни решил, коронация свершилась, и в Англии на престол взошел новый король. Через минуту они увидят Стефана, короля Стефана, и должны будут приветствовать его надлежащим образом.

Отказ признать Стефана королем грозил молодой паре серьезными, не предвиденными еще неприятностями, но не это сейчас заботило Элизу. Ее волновала причина строптивости мужа – императрица Матильда… Был ли Бриан на самом деле влюблен в нее и отвечала ли она ему взаимностью, как гласили слухи? Не кроется ли за красивыми словами о трижды данной клятве куда более интимная причина? Элиза подумала: «Дьявол с этими властолюбцами, Стефаном и Матильдой, пусть они оба сгорят в адском огне, – но я не допущу, чтобы из-за них с головы моего Седого упал хотя бы один волосок!»

Стражники остановили их у дверей. Бриан предъявил им письменное приглашение, солдаты внимательно оглядели его со всех сторон, делая вид, что читают.

– Бросьте валять дурака, – усмехнулся Бриан. – Эта бумага – не именная, любой мог бы предъявить вам ее. И очень сомневаюсь, что вы умеете читать. Я – Бриан Фитц, лорд Уоллингфорд, ближайший друг… да, ближайший друг графа Стефана.

– Рады приветствовать вас, сэр, – с облегчением сказал один из стражников.

– Рады? – нахмурился Бриан. – А вдруг я – наемный убийца? Подумайте об этом.

Он провел Элизу мимо растерянных стражников в слегка задымленный Большой зал, освещенный сотнями свечей.

Стражники переглянулись. Это был уже третий барон, устроивший им выволочку. Вельможи были чем-то раздражены, а это значит, что события нынешнего вечера обещают стать интересными.

Стефан страшно волновался, а потому вел себя глупо, хотя отлично знал это. Он так и не мог решить, стоять ли на помосте у стола и ждать, когда гости представятся ему сами, или лучше сойти вниз и приветствовать их по-дружески. Он то торопливо спускался по ступенькам вниз, то взбегал по ним вверх, напоминая актера, у которого расшатались нервы перед представлением.

Он в очередной раз поднялся на помост, взглянул в зал – и тут же вновь поспешил вниз навстречу очередным гостям. На этот раз его улыбка была совершенно искренней.

– О, Бриан Фитц! И моя леди Элин! Я думал, что обознался, мельком увидев вас в церкви. Боже, до чего же холодно было во время коронации!

«Элиза, – поправил он мысленно себя с досадой, – это Элиза, не Элин. Что со мной, ведь я не знаю ни одну женщину по имени Элин!»

Элиза, слегка приподняв край своего платья, сделала глубокий реверанс. Она подумала: все, теперь возврата в прошлую жизнь нет, я не назвала его королем.

Бриан почтительно наклонил голову, затем выпрямился и сказал взволнованно:

– Мой лорд Стефан, я счастлив вновь увидеть вас.

Он с улыбкой смотрел на своего худощавого, темноволосого друга. Даже если между ними с этой минуты все будет кончено, их многое объединяет, слишком многое… Даже один и тот же месяц рождения, хотя Стефан был на три года старше его. Однако сегодня, обвешанный сверкающими регалиями, он выглядел почти юнцом. Его недавно отрощенные усы, светлее волос на голове, воинственно топорщились. Стефан старался выглядеть могущественным монархом, но это, увы, не удавалось ему – скорее, он был уязвимым, неуверенным в себе молодым человеком.

– И я рад увидеть вас обоих, мои друзья. Моя леди, вы, без сомнения, одна из самых прекрасных женщин Англии.

Элиза сделала еще один реверанс.

– Благодарю вас, мой лорд. Приятно услышать такой комплимент от одного из наиболее достойных мужчин нашей страны.

«Какого черта она называют меня лордом? Я думал, они будут в числе первых, кто с радостью назовет меня моим новым титулом. До сегодняшнего дня они были мне верными друзьями».

Он немного натянуто улыбнулся Элизе, протянул ей руку и повел вдоль всего зала к помосту. «Черт бы вас побрал, строптивых красавиц, – вы никогда не прильнете к моей руке, пока Лондон не откроет предо мной ворота как перед королем. Что ж, я немного подожду». Они медленно поднялись по ступеням к пиршественному столу. Бриан следовал за ними, вежливо раскланиваясь со знакомыми ему вельможами.

Стулья стояли только с одной стороны королевского стола, чтобы никто не закрывал ни короля, ни происходившего в зале. Внизу вокруг многочисленных столов были расставлены скамьи. Чести сидеть с королем удостаивались лишь высшие чины духовенства и самые влиятельные бароны. Бриан с Элизой почувствовали себя неловко. Хотя они и друзья Стефана, однако по этикету они не должны сидеть рядом с королем. Супруги были смущены. Стефан не только обретал новых врагов этим поступком, но и направлял гнев высшей знати на лорда и леди Уоллингфорд.

Однако они уже стояли на помосте, и Стефан представлял их гостям. Бриан встречал некоторых из них раньше, и Элиза знала кое-кого в лицо, но впервые как равные они были представлены высшим дворянам королевства.

Стефан сжал руку Бриана выше локтя.

– Мои лорды, хочу вас познакомить с нашим старым другом, Брианом Фитцем, лордом Уоллингфорд-на-Темзе, и его леди Элизой, ведущей происхождение от древних королей Англии.

Стефан представил их Уильяму Корбейлу, архиепископу Кентерберийскому, епископам Винчестерскому и Солсберийскому, лорду-казначею Понту де Арчу, графу Ранульфу Честерскому и менее значимым сановникам. Генри Винчестерский был единственным, кто встретил новых гостей улыбкой, хотя и вряд ли искренней. Другие лишь кивнули в знак приветствия или просто недоумевающе взглянули на Стефана, ожидая объяснения его странного поведения. На их лицах застыло выражение презрительного удивления, мол, в следующий раз вы пригласите сесть рядом с нами вашу любимую обезьяну, еще одного вашего давнего друга?

Бриан и Элиза заняли места в конце стола. Леди Уоллингфорд оказалась между супругом и дородным епископом Роджером Солсберийским. Священник уже сменил свою мантию на расшитую шерстяную тунику, поверх которой была наброшена длинная, отделанная мехом накидка. Пальцы епископа были унизаны массивными кольцами, два из которых напоминали крошечные ларцы и открывались специальными ключами. В одном лежал обломок от Креста Господнего, а во втором – едва различимый кусочек кости святого Иосифа Аримафейского.

Элизе о соседе было только известно, что он один из наиболее могущественных людей королевства. Она слышала, что на недавнем Совете Святой церкви епископ Роджер выступил с обличительной речью против сотен приходских священников, нарушавших обеты безбрачия и обзаводившихся тайными семьями. Ниспослав на них в проповеди кару небесную и заявив, что эти богохульники должны быть проданы в рабство, епископ вернулся в Солсбери к своей красавице любовнице, некоей Мод Рамсбери.

Подали еду: тушеную говядину и оленину, насаженную на вертела баранину, соленую грудинку, блюда с луковицами и круглые ржаные булки. Роджер налил вина Элизе и передал кувшин Бриану, задев при этом рукавом своей накидки тушеное мясо так, что на столе остался след от соуса. Элиза сидела прямо, стараясь не поворачиваться к епископу, дабы не ощущать его зловонного дыхания. Роджер был изрядно пьян. Но епископ один из высших сановников Святой церкви, и она должна в любом случае выказывать ему почтение, иначе Господь может сжечь ее в прах ударом небесной молнии. Миряне, будь то знатный господин или простой зависимый вилланин, в руках таких могущественных людей подобны сорной траве. Они могли их вытоптать, вырвать с корнем или, если повезет, благословить поднятием руки.

Епископ Роджер положил ей руку на плечо, не замечая перепачканной в соусе манжеты.

– Вас учили разбираться в вине, леди Элиза? Попробуйте то, что я налил вам, а потом скажете, что почувствовали.

– Мой лорд епископ, я не очень сведуща в этом…

– Сначала сполосните рот, а потом не спеша выпейте, глоток за глотком. Так… вы сказали, что это мальвазия?

– Я не знаю… – Бриан под столом легко коснулся ее ноги. Элиза быстро кивнула. – Да, мне думается, что это мальвазия.

– Превосходно, – просиял епископ, – превосходно! – Он одобрительно похлопал ее по плечу. – Редко встретишь леди, которая знает толк в вине. Я привез его из Ла-Рошели, со своих виноградников.

Бриан откинулся на спинку стула, глядя без особого интереса на дворян в зале, и еле слышно прошептал:

– Весеннее, сцеженное, или осеннее, послеурожайное?

Элиза мельком взглянула на него, а затем, как эхо, повторила:

– Весеннее, сцеженное, или осеннее, послеурожайное?

Румяный епископ крякнул от изумления и повернулся, чтобы как следует рассмотреть свою соседку.

– Ушам своим не верю! – воскликнул он. – Неужели вы можете по вкусу различить их, моя леди?

– Не всегда, – скромно ответила Элиза.

– Я могу определить их по одному запаху! – торжествующе заявил епископ и сделал еще один добрый глоток. – Понимаете, леди, если погода позволяет, мои корабли привозят вина с материка дважды в год…

Элиза была вынуждена вслушиваться в пространные рассуждения епископа о способах приготовления вин. Бриан ничем не мог ей помочь, невольно его взгляд устремился в зал, где находилось немало его друзей. Стефан заметил это и сказал:

– У нас осталось еще несколько мест за столом, и архиепископ Кентерберийский стал мне надоедать. Кого нам стоит пригласить, как вы считаете, Бриан?

– Вам решать, мой лорд.

Стефан покачал головой.

– Нет, нет, я предоставляю это решать вам, моему старому другу… – Неожиданно замолчав, он смахнул со стола посуду и взгромоздился на него; его обутые в чулки ноги повисли в воздухе, не доставая до пола.

– Почему вы до сих пор называете меня лордом? – дрожащим от негодования голосом спросил он, обращаясь к Бриану. – Я понимаю, моя коронация прошла несколько поспешно, но я король, понимаете, король Англии!

Бриан посмотрел на своего друга с извиняющей улыбкой. Краем уха он уловил, как епископ Роджер что-то еще бубнил про свое вино, но его уже никто не слушал. В зале повисла напряженная тишина.

Момент, которого они с Элизой так опасались, наступил.

– Я могу называть вас королем, – спокойно сказал Бриан, – но сердцем и душой не принимаю этого.

– Почему? Я стал королем! Чем это слово так коробит вас? Ваше поведение, Бриан, выглядит по меньшей мере странно – после тех лет, которые мы провели вместе, словно братья. Я же не требую, чтобы вы обращались ко мне как подобает, когда мы наедине, нет! В приватных встречах я по-прежнему для вас Стефан.

– Дело не в этом.

– А в чем? Вы свободно называли покойного Генриха I королем, и я что-то не замечал, чтобы вы испытывали затруднение, выговаривая это слово. Что же случилось теперь?

– Я признавал вашего дядю королем, в этом вся разница.

Лицо Стефана выражало крайнее огорчение. Он не мог понять, почему его давний верный друг Седой так внезапно выступил против него.

– В чем же разница между мной и Генрихом? – угрожающе спросил он.

Кто-то обратился к нему из зала, но Стефан только раздраженно отмахнулся, пристально глядя на Бриана.

– Объясните мне это, лорд, я хочу знать причину вашего – и не только вашего – неожиданного отступничества.

Бриан на мгновение взглянул на супругу, она ободряюще улыбнулась ему, и затем твердо произнес:

– Мы, дворяне, дали клятву верности вашей кузине, императрице Матильде. Мы дали ее…

– Это несерьезно, Бриан…

– … трижды, и я не вижу причин…

– … Вы же знаете, что Генрих перед смертью назвал мое имя…

– … нарушать свое слово. Я всегда его сдерживал.

– А я говорю вам, что король изменил свое решение в последний час жизни! Прежде он угрозами заставлял дворян присягать этой смазливой вертихвостке, и никто этого не отрицает. Перед смертью он прозрел, и слава Богу! Кроме того, вспомните, что Генрих поставил перед Матильдой условие – мужа ей должны выбрать мы, английские вельможи! А что она сделала? Вышла замуж за этого напыщенного франта Готфрида, графа Анжу, заклятого врага нашей страны!

Переведя дух, он зло прищурился и обратился к Элизе:

– Простите, моя леди, но лорду Бриану Фитцу необходимы подробные разъяснения. Мы знаем, что он… неравнодушен к императрице, и это заставляет его закрывать глаза на ее недостатки и ошибки.

– Обращайтесь ко мне! – повысил голос Бриан. – Я сижу рядом, а не в конце зала.

– Очень хорошо, тогда вам следует услышать то, что я собираюсь сказать. Я рискую доставить вам и вашей супруге некоторое неудовольствие – что же, вы сами напросились на это. Итак, я опасаюсь, что вы находитесь под влиянием чар моей прелестной кузины.

– Тогда вас обманули зрение и слух, граф Блуаский! – Бриан потерял самообладание. – Матильда обладает многими замечательными качествами, но отнюдь не магией. И хватит об этом, лучше поговорим о деле. Вы говорите, что мы ставили Генриху некие условия? Это неправда. Вы отлично знаете, мы боялись даже заикнуться о чем-либо – король умел держать нас всех в страхе. Мы поклялись в верности Матильде, потому что она законная наследница и преемница короля. Вы можете сидеть на троне, мой лорд, но престол останется за императрицей до тех пор, пока она сама от него не откажется.

– Вы считаете меня вором! – прошипел Стефан, багровея от ярости. – Скажите прямо, чего ходить вокруг да около!

Бриан задумчиво посмотрел на него и покачал головой.

– Нет, я не могу и не хочу называть вас так. Я предпочитаю думать о графе Стефане как о хранителе короны, предназначенной его кузине Матильде.

– А Готфрид? Я должен сохранять корону и для него?

– Он не имеет никаких прав на трон. Мы сможем удержать его в узде.

– Может, и так, а может, и нет. Но вы постоянно забываете об одном обстоятельстве. На смертном одре Генрих I назвал меня своим преемником! Посланник, приехавший за мной в Булонь, первым делом сообщил мне об этом. И вы имеете наглость считать меня лжецом и вором?

– Я верю, он сказал вам это. Но не думаю, что король Генрих I мог изменить свое решение перед последним вздохом. У него было предостаточно времени, чтобы отвергнуть Матильду, тем более что последнее время они были в ссоре, и тем не менее он не сделал этого. А что касается вашего якобы произнесенного имени… Его почему-то услышали не все, кто присутствовал у постели умирающего короля. Сложите ладони створками раковины и прошепчите что-нибудь в них – держу пари, все за этим столом услышат разное. Вспомните, разве Генрих когда-либо прежде менял свои решения? Нет. Мы с вами провели рядом с ним многие годы и отлично изучили его. Во всяком случае, если бы он хотел видеть королем вас, он бы это оформил письменно. Покажите мне этот документ, и я первый преклоню перед вами колена и дам клятву верности, как королю Англии! Но у вас ничего нет, ничего.

В зале повисла глубокая тишина. Дворяне, присутствующие на пиру, ожидали слов Стефана, и он еще больше занервничал и допустил первую губительную для себя ошибку за время своего царствования. Ему захотелось стряхнуть с себя путы обвинений, продемонстрировать свою власть над лордами, и прежде всего над этим упрямцем Брианом Фитцем. Спрыгнув со стола, он подбежал к своему недавнему другу и визгливо закричал:

– Вы были бы первым? Нет, наглец, вы сейчас станете первым! Преклоните колена. Скажите, что любите и уважаете меня, как вашего короля. Подойдите сюда, лорд Бриан Фитц, и сделайте то, что должен сделать каждый дворянин Англии. Я король, черт бы вас побрал! Я хочу слышать это от вас! Подойдите немедленно и встаньте на колени!

Его голос эхом прокатился под высокими сводами, и в зале наступила мертвая тишина. Замолкли все звуки, даже занавеси на окнах перестали хлопать под порывами ветра и дрова не трещали в очагах.

Английская и нормандская знать с любопытством наблюдала за лицами споривших. Зал был огромным, и вельможи, сидевшие внизу, мало что услышали из этого разговора, но понимали, что между Стефаном и Брианом Фитцем что-то произошло. Старые друзья серьезно поссорились. Взрывы гнева были обычным делом среди заносчивых, темпераментных дворян, и редкая встреча, а тем более пир, обходились без скандалов. Ни один барон не мог считать себя настоящим мужчиной, не натренировав как следует свою глотку в перебранках со своими собратьями.

Но то, что было повседневным среди лордов, не к лицу монарху. Граф Стефан Блуаский прошел хорошую школу отношений. Он научился давать отпор не ведавшему стыда сквернослову Ранульфу Честерскому и на равных состязаться в ядовитой меткости с Робертом Глостерским. Но король Стефан не мог себе позволить проиграть в словесном поединке. На глазах у всех он изрек свою первую команду как монарх, и ему было необходимо, чтобы ей подчинились, необходимо!

И Стефан, отлично понимая это, тем не менее, пошел напролом, не зная удержу, не считаясь с обстоятельствами, и приказал стать на колени своему лучшему другу!

Элиза наблюдала за происходящим, ощущая, как от волнения бешено бьется ее сердце. За шесть лет совместной супружеской жизни с Брианом Фитцем она сделала немало вещей, восхищавших ее супруга или забавлявших. Но прежде она никогда не проявляла на людях особую преданность мужу. Более того, свои чувства она старалась скрыть от посторонних глаз, была всегда сдержанна, давая им волю в интимной семейной жизни. Сейчас же, когда над головой Бриана вот-вот могла сверкнуть карающая молния, она, подталкиваемая страхом и любовью, решительно встала из-за стола. Бриан, взглянув на нее, тоже встал.

Стефан торжествующе повернулся к залу. «Так-то лучше, – самодовольно подумал он. – Пусть они сделают это, и тогда я помогу им подняться с колен и дружески обниму их. Повиновение Бриана произведет впечатление на дворян, они должны видеть, что с первого дня я показал себя как король – решительный, суровый, но и милосердный».

Он одарил улыбкой вельмож, испуганно застывших за столами.

Лорд и леди Уоллингфорд, поклонившись и пожелав ему доброй ночи, стали спускаться с помоста. Улыбка Стефана мгновенно испарилась, сжав с силой пальцы в кулак, он старался сдержаться. «Господи, они уходят от меня!»

Он сдавленно выкрикнул что-то, не слыша себя. Дым от пылающих очагов и винные пары замутили его взор. Зал поплыл у него перед глазами, лица перепуганных вельмож расплылись в одно красно-серое дрожащее пятно.

– Вы! – орал Стефан. – Вы, оставившие меня сейчас, – вы будете выжжены каленым железом! Слышите, безумцы! Я – король! На моей голове сияет Богом данная корона! Вернитесь!

Епископ Солсберийский, вращая налитыми кровью глазами, с такой силой ударил кулаком по столу, что опрокинулись кубки с вином.

– Видите, что вы сделали… – пробормотал он заплетающимся языком. – Этой парочки не было на церемонии… Милес был… и Герифорд… и Болдуин де Редверс… И они сейчас здесь… чертов дым, я ничего не вижу! Где этот мошенник Болдуин?

Он пошарил рукой по столу в поисках кубка, а затем долго и тупо глядел в него, не понимая, почему он пуст.

– Весеннее, сцеженное, или осеннее, послеурожайное… Э-э… Ни одна баба не знает толк в вине, а эта красотка говорит: «Это мальвазия…» Черт, до чего приятная особа!..

Стефан, потрясенный, стоял на помосте, как проваливший спектакль актер, и не знал, что делать. Он жалко моргал, стараясь стереть жгучую пелену с глаз, но она оставалась. Впрочем, быть может, это были просто слезы.

Выйдя во двор, молодая пара остановилась перевести дух. Оказалось, их примеру последовали еще несколько вельмож. Бриан обменялся короткими фразами с Милесом, Болдуином и еще четырьмя или пятью баронами, кто также покинул зал. Элиза пошла за Эдвигой, находившейся вместе с другими служанками в соседней комнате. Когда они вернулись, взбунтовавшиеся дворяне уже покинули заснеженный двор, разойдясь по своим квартирам.

Эдвига недовольно сказала:

– Я думала, мы проведем здесь больше времени, моя госпожа. Наверное, королю нелегко выслушивать бесконечные поздравления на этом пиру?

– Скорее, нелегко было нам, – тихо ответила Элиза. – Взглянув на молчаливого Бриана, она добавила: – Мы отъезжаем домой нынешней же ночью. Иди, укладывай вещи. У нас мало времени, так что не переживай, если помнешь мои платья.

У девушки от удивления брови поползли вверх, но она послушно кивнула и поспешила через темный, морозный двор. Вопросы так и вертелись на ее остром языке, но Эдвига не решилась их задавать своим господам. Ничего, она расспросит своего любовника, сержанта Моркара, – быть может, он что-нибудь знает.

Ее всерьез огорчил поспешный отъезд из Вестминстера. Она надеялась днем как следует осмотреть собор и дворец и – кто знает? – быть может, хоть мельком взглянуть на нового монарха! Но даже и за вечер общения с другими служанками она чего только не узнала, такого и за год не услышишь в Уоллингфорде. Теперь новостями она могла поделиться со своим страстным сержантом. Но, конечно, сплетни надо выдавать порциями, растянув услышанное на всю зиму.

Бриан взял жену за руку и быстро оглянулся, словно ожидая увидеть стражников, высыпающих за ними из дверей дворца. Элиза спросила:

– Нас арестуют?

– Не знаю. И не думаю, что сам Стефан знает сейчас это. Он так ошеломлен происшедшим, что ему потребуется время все осмыслить.

– О чем вы совещались с Милесом и остальными?

– Ни о чем конкретном. Мы вернемся в наши замки и будем пока отсиживаться там. И нам, и Стефану необходимо получить точные сведения из Нормандии, что же именно сказал Генрих перед смертью, если он вообще что-либо сказал.

– Но вы уже сделали вывод, что Генрих не отверг Матильду! Почему бы не предположить нечто иное? Может, он назвал Стефана?

– Нет, я так не думаю.

Элиза поскользнулась на покрытой снегом мостовой, и Бриан поддержал ее.

– Ни о чем не беспокойся, – сказал он мягко. – Если он и решит обрушить на нас свой гнев, то постарается, чтобы кара шла со стороны духовенства. Но епископ Роджер вряд ли поддержит его. Он совершенно покорен тобой – вернее, твоим умением разбираться в вине. Весеннее, сцеженное, или осеннее, послеурожайное! – Бриан посмеялся. – Ручаюсь, он не утерпит и пошлет тебе полный букет своих вин.

– Не нужно этого делать, Бриан, – с досадой ответила она.

– Делать чего?

– Относиться легкомысленно ко всему случившемуся, даже ради моего успокоения. Я считаю, мы поступили правильно.

Они поднялись к себе в комнату; поколебавшись, Бриан спросил:

– Ты тоже думаешь, что я под влиянием чар Матильды принял такое решение? Что я все еще околдован ею? – Он старался говорить спокойно, но в его голосе дрожало нетерпение.

– Не знаю. И не уверена, что вы сами твердо знаете это. Подождем, когда она сойдет на берег Англии.

– Буду молить небеса, чтобы это произошло поскорее!

«А я – нет, – подумала Элиза. – Не хочу ее видеть никогда!»

Всадники медленно проехали вдоль стен собора, из стрельчатых окон которого струился дрожащий желтый свет. Новый король поначалу намеревался провести вторую часть ночи в смиренном бодрствовании на коленях перед алтарем, но теперь предпочел уединиться со своими сторонниками во дворце. Ночное бдение было предоставлено монахам, которые и молились сейчас за Стефана, дрожа от холода.

Колонна баронов – отступников от нового короля, выехав из Вестминстера, разделилась. Бриан решил вернуться в Уоллингфорд тем же путем, что и приехал, следуя вдоль берега Темзы. Это было долгое и очень рискованное путешествие для зимней ночи. Слишком много препятствий вставало на их пути. Они доедут до замка, если не начнется снегопад, если на них не нападут разбойники, если их лошади не поскользнутся и не сбросят всадников на лед и, наконец, если никто из окрестных крестьян не укажет королевской страже их следы. Но если подует сильный ветер и снесет снег с главной дороги в лесу, то отряд Стефана может поехать более коротким путем и тогда преградить им дорогу у самого порога их дома.

С подобными невеселыми думами Бриан и Элиза двинулись в путь.

 

Глава IV

ШАХМАТИСТ

Январь – апрель 1136

Еще несколько недель лорда и леди Уоллингфорд преследовало чувство стыда. Нет, они не жалели о своем поступке, но поспешность их отъезда походила на трусливое бегство. И все же если их страхи были оправданны, то они могли только поздравить себя за проворство.

Они достигли своего замка за два дня до Рождества. У стен его не было видно вооруженных всадников и осадных орудий. Никто не появился на полях вблизи Темзы и в последующие дни. Все оставалось таким же, как и прежде.

По доходившим до них слухам они узнавали о Стефане. Он провел праздник в Вестминстере, а затем направился в Рединг, где четвертого января присутствовал на похоронах Генриха I. Теперь, как думал Бриан, у Стефана были развязаны руки для мести баронам, посмевшим оставить пиршественный зал в Вестминстере, но пока в окрестностях Уоллингфорда было тихо. Казалось, новый король забыл о своем унижении или решил отнестись к нему как к мальчишеской выходке старого друга, не стоившей особого внимания.

Хозяева замка на берегу Темзы ощутили, как на смену стыду приходит растерянность.

– Я чувствую себя чертовски глупо, – как-то признался жене Бриан. – Мы забаррикадировались от невидимого врага. Я почти хочу, чтобы лорд атаковал наш замок или хотя бы начал осаду, – тогда мы получили бы подтверждение нашим опасениям. Не то чтобы я преувеличивал значение своей персоны, но все же, черт побери, – почему Стефан меня игнорирует? На его месте я бы так не вел себя. Он словно забыл обо мне, и о Милесе, и о Болдуине…

Элиза с сочувствием взглянула на мужа, погладила его по руке.

– Возможно, он ждет, что вы придете к нему с повинной, – ласково сказала она. – Помните, как король Генрих хвастался, что может простить любого человека, который приехал бы к нему во дворец с опущенной в знак раскаяния головой. Стефан наверняка не хочет уступать в милосердии своему предшественнику. – Она быстро добавила: – Только не рассчитывайте на его прощение, мой супруг.

Бриан угрюмо взглянул на нее.

– Не сомневаюсь, что дело в другом. Стефан вот-вот объявит, что не претендует на трон, а просто сохраняет его для Матильды.

Он нервно встал с кресла и подошел к окну, освещенному тусклым зимним солнцем. Холодный ветер, вея зимой морозными вьюгами, нес легкие снежинки, ероша его длинные до плеч седые волосы.

– Не волнуйтесь так, милый. – Элиза следила за мужем влажными, печальными глазами. – Вы договорились с другими не подчинившимися баронами отсиживаться некоторое время в своих владениях. Так подождите еще хотя бы несколько дней. Если к концу недели мы не услышим ничего нового, пошлите констебля Варана…

– Три дня, – жестко сказал Бриан, вглядываясь в подернутые серой дымкой белые поля и далекую стену чернеющего леса. – Три дня, и затем я поеду в Рединг сам. Если Стефан будет продолжать упрямствовать, то я выступлю против него. Если же он признает, что истинной наследницей трона является его кузина, мы вновь станем друзьями. Ты не знаешь человека, который сообщил, что король, умирая, назвал имя Стефана?

– Это Хью Бигод. Он примчался из Нормандии от постели короля.

– Не сомневаюсь, что он лжет!

– Почему вы в этом так уверены?

– Граф Роберт Глостерский был в охотничьем домике с отцом до его смерти, он стоял у кровати Генриха ближе всех и ничего подобного не слышал. Более того, граф утверждает, что Бигода даже не было в комнате! Это странная, сомнительная история… Так или иначе, у Стефана было время подумать с тех пор, как он оставил Вестминстер. Возможно, он уже отказался от короны.

Глаза Элизы погасли. Опять эта непоколебимая вера Бриана в предназначение Матильды!

– Я должна спросить у вас кое-что, мой супруг, – наконец решилась она.

– Я знаю о чем, так что не стоит, – нахмурился Бриан.

Она покачала головой.

– Хорошо, как вам будет угодно. Но скажите мне вот о чем. Вы рассчитываете вскоре вновь увидеть Стефана…

– Да, через три дня, если он раньше не нарушит свое молчание.

– … и можете навлечь на себя его гнев, оказаться в тюрьме – ради этой Матильды?

– Ты сама только что говорила, что Стефан захочет посоперничать со своим покойным дядей в снисходительности.

– Он может это сделать, но я не уверена в этом. Варан прекрасно и сам может разузнать, чем грозит вам встреча с новым королем. Стоит ли рисковать своей безопасностью ради… ради императрицы?

– Ради нее – и ради нас самих. Я давал клятву трижды…

– Я слышала об этом, и не три раза, а гораздо чаще…

– Тогда что тебя смущает? Я был верным слугой короля Генриха I при его жизни, многим обязан ему, и естественно, что моя преданность ныне распространяется на его дочь. Это так просто. Я не собираюсь подчеркивать, но ты знаешь, что в любом случае я привык держать свое слово.

– Господь свидетель в этом, – мягко сказала Элиза. – Никто в Англии не сомневается в вашей честности. Значит, все просто – вы рискуете своей безопасностью ради нее.

– Не ради нее, а ради Англии!

– Звучит слишком напыщенно. Кто знает, что пойдет нашей стране на пользу – твердая мужская рука или женская взбалмошность и непостоянство? А если я… я попрошу вас не ездить в Рединг, не встречаться со Стефаном?

– Ты попросишь меня об этом?

– Я ставлю себя на одну чашу весов, а на другой находится Матильда, – твердо сказала она. – И хочу убедиться, кто из нас вам дороже.

Некоторое время он ошеломленно смотрел на Элизу с высоты своего роста, затем, пригладив растрепавшиеся седые волосы, смиренным голосом сказал:

– Что ж, хорошо, моя леди. Я остаюсь в замке.

Почувствовав, как слезы закипают у нее в глазах, Элиза сказала:

– Спасибо, мой супруг. Жаль только, что вы так долго колебались перед выбором.

Пока бароны, сторонники императрицы Матильды, выжидали, безвылазно сидя в своих замках, Стефан собрал одну из самых крупных армий в истории Англии. К концу января он был готов начать боевые действия – но не против Бриана Фитца, или Болдуина, или графа Милеса Герифордского – нет. Он намеревался вторгнуться в Шотландию, где царствовал в то время король Давид. Этот могущественный монарх был дядей императрицы Матильды и потому представлял собой главную угрозу для нового английского владыки.

Армии двух держав, осыпаемые зимней моросью, встретились в нескольких милях к северу от Дарема и после ряда тактических маневров и небольших стычек заняли позиции друг против друга. Командующие же сели за стол переговоров.

Король Давид некогда отличился при битве у Гентингтона и за это был удостоен титула графа Англии. С самого начала он отказался признать Стефана новым монархом, открыто сомневаясь, что король Генрих I мог изменить свое решение перед смертью.

– Слово и перо, – рычал Давид, с подозрением глядя на Стефана. – Если король действительно назначил вас своим преемником, он должен был оставить документ. Давайте его сюда, иначе я схвачу за горло вас и ваше королевство!

Стефан был уверен, что английская армия, поддерживаемая несколькими сотнями фламандских наемников, сокрушила бы шотландцев, но не мог себе позволить держать такие большие и дорогие силы на севере. Война могла все решить в его пользу, тем более что она остановила бы восставших против него баронов. Но до решающей битвы дело не дошло.

Оба монарха торговались целую неделю. Наконец король Давид согласился оставить занятые им английские города и передать свой титул британского графа сыну Генри. Как новый лорд Гентингтон, молодой человек должен был отплатить Стефану лояльностью. В свою очередь Стефан пожаловал ему дополнительно титулы графа Карлайла, Донкастера плюс обширные владения в Камберленде и Уэстморленде. Генри должен был сопровождать короля Стефана в обратном походе, являясь одновременно и почетным гостем, и залогом нерушимости слова Давида.

Вскоре Стефан осознал, что, заключив перемирие на таких условиях, он совершил вторую серьезную ошибку за недолгое время своего правления. Дело в том, что, передав сыну Давида Карлайл, он лишился одного из самых влиятельных своих союзников, Ранульфа Честерского. Его отец некогда владел этим городом, так что, естественно, сын хотел бы получить титул графа Карлайлского в качестве законного наследника. Но король решил иначе. Узнав об этом, темпераментный Ранульф разразился громогласными проклятиями и умчался из дворца, добавив свое имя к списку нелояльных к Стефану баронов.

Вскоре за ним последовал и архиепископ Кентерберийский, обнаружив, что его место рядом с королем занял какой-то шотландский юнец. Так Стефан, приобретя одного нового союзника, потерял двух старых. Они присоединились к Бриану Фитцу, Милесу, Болдуину и дюжине других влиятельных баронов.

«И почему они предали меня? – Стефана колотило от ярости. – Ради чего? Ради этой проклятой женщины… вдовы германского императора… дочери короля Генриха I… племянницы короля Давида, моей дражайшей кузины… прекрасной, но надменной и ядовитой на язык Матильды, чтоб ей сгореть! Вот почему я теряю друзей. Вот почему мой трон шатается подо мной. Дворяне дали нелепую клятву верности этой чертовке, хотя она за них всех не даст и полпенни. Я был прав, они все околдованы ее проклятыми бесовскими чарами. Они летят к ней, как мотыльки на огонь, не думая о последствиях. Но обретите же разум, ради Бога! Мы все были запуганы королем Генрихом! Мы никогда не хотели женщины на троне! Благоговея перед королем и страшась его гнева, мы повторяли слова присяги вслед за ним, лишь бы заслужить его одобрительную улыбку. Теперь, когда Генрих умер, все это потеряло всякий смысл, хмель рассеялся… Бог свидетель, как я хочу жить в окружении верных друзей! Я все бы сделал для них, я положил бы жизнь ради процветания Англии, не то что эта анжуйская красотка. И как же поступили мои верные друзья? Они покинули меня, объявили узурпатором власти, а теперь заперлись в своих замках и ждут прибытия Матильды. Ждут, чтобы выступить с оружием в руках против меня! Вот какова сила чар этой красавицы. Невероятно, но в детстве она была худощавой и бесцветной, из-за чего ее прозвали мышкой…»

Поспешный отъезд графа Ранульфа крайне обеспокоил Стефана, и он решил посоветоваться с братом, епископом Генри. Они встретились в том же Большом зале в Вестминстере, где недавно с таким позором провалилось пиршество по поводу только что прошедшей коронации. На этот раз они были одни в огромном полутемном зале. На столе еще остались пятна от пролитого вина и глубокие борозды от кинжалов, которыми здесь разрезали дымящееся мясо.

Генри сидел в кресле, уперевшись ногами в брус, прибитый прямо под столом. В отличие от брата он был приземистым, довольно дородным мужчиной с крупным, одутловатым лицом. В Англии он славился не только богатством, но и изысканным вкусом. Немалую часть своих доходов он тратил на приобретение итальянских скульптур, а также на свой несравненный винчестерский зверинец. В нем находилось уже немало львов, леопардов, верблюдов, рысей, медведей и дикобразов, а также прыгающих крыс, известных как африканские тушканчики. Со дня на день он ждал прибытия пары страусов, самца и самки.

Генри был превосходным образцом воина-монаха, хитроумного царедворца и тонкого дипломата. Он мог быть обаятельным и неприятным, сострадательным и мстительным. По уму и дальновидности он превосходил своего импульсивного старшего брата Стефана, уступая ему только физически. Король мог есть круглые сутки, оставаясь худощавым и стройным. Епископ, соблюдая умеренность в еде, изрядно растолстел.

Теперь же, упираясь ногами в брус под столом, он наставительно сказал:

– Сейчас вы в тревоге, король, и спрашиваете, как вам поступить, видя бегство близких друзей, – но не вы ли ждали три месяца, чтобы встретиться со мной, вашим братом? Что же мне теперь вам посоветовать?.. В тот день, когда Бриан Фитц, Милес и Болдуин дерзко ушли из этого Большого зала, я сказал вам: не медлите, обрушьте на них все ваши силы, не дайте смуте укорениться в стране. Увы, вы не вняли моему совету, а ныне это делать поздно, если вы не хотите гражданской войны. Потому я предлагаю оставить бунтарей в их замках и выжидать. За прошедшие четверть года они, уверяю вас, не знали ни минуты покоя. Ожидая нападения, они укрепляли стены своих замков, строили новые сторожевые башни, нанимали лучников, покупали боевых коней, посылали бесчисленных шпионов, чтобы быть в курсе всех событий и следить за передвижением ваших войск, и прочее, прочее, прочее… Это дорогое дело – быть все время готовым к войне против своего короля.

– Не говорите так, брат мой! – запротестовал Стефан. – В Англии нет и не будет никакой войны. Что же касается вашего предложения… Разве я могу взять измором баронов, владеющих десятью или двенадцатью графствами, людей, подобных Ранульфу Честерскому, второму после меня землевладельцу в стране!

Генри шутливо погрозил пальцем своему царственному брату.

– Не забывайте, король, это вы – второй. Церковь – крупнейший землевладелец.

– Да, да, само собой. Я просто хотел сказать, что Ранульф и прочие бунтовщики слишком богаты. Чтобы их разорить, потребуются добрые полсотни лет, а то и больше.

– Это, разумеется, не относится к лорду Бриану Фитцу?

Стефан кивнул:

– Вы правы. Он беден по сравнению с Ранульфом, но я не смогу радоваться, видя, как он погружается в трясину нищеты. Он долгие годы был моим верным другом. Что я еще должен сделать? Нелепо думать, что я способен атаковать его замок, стремясь убить его… И все же он будет противостоять мне до тех пор, пока хранит верность Матильде.

Генри вздохнул и, откинувшись на спинку кресла, поднял глаза к стропилам, почти погруженным в темноту.

– Вы относитесь к бунтарям как к потерянным друзьям, мой брат король, и это верно. Но и простые бароны, видя ваше бездействие, стремятся прочь от королевского двора. Они также вооружаются, ожидая нападения, и этому не видно конца. Как ни гляди, остается всего два пути. Либо атаковать замки нелояльных по отношению к вам лордов, либо выжидать, пока их запасы оскудеют. Впрочем, есть еще один выход… Проявите себя как великодушный, милосердный монарх, не помнящий зла. Дайте знать восставшим баронам, что вы признаете их право на лояльность по отношению к Матильде и разрешаете им делать все, что они хотят.

– Как это?!

– Дайте дворянам твердое заверение, что вы всего лишь хранитель короны и готовы передать ее Матильде, как только она того потребует.

– Это все? – тихо спросил Стефан.

– Нет. Вы должны также оставить Нормандию и защищать на материке лишь ваше графство Блуа.

– Но Матильда не атакует его. Ее муж Готфрид постоянно подстрекает мою кузину сделать это, но до войны дело не дошло.

– Пока не дошло. Когда Матильда станет королевой, он непременно приберет к рукам все плохо защищенные земли, а остальные обложит непомерными налогами.

– А-а… понимаю. Вы хотите, чтобы я выставил свою кузину в самом невыгодном для нее свете?

Генри зацокал языком от удовольствия.

– Вот именно. Вы покажете всей стране, на что способна эта прелестная гордячка. Положим, она обложит каждый замок налогом в двести фунтов ежегодно – могу ручаться, не меньше. Это будет подобно холодному душу для Ранульфа и ему подобных. Чем больше им придется платить своей королеве, тем глубже и горше будет их обида. Тем более такая непосильная дань коснется бедных баронов, как Бриан Фитц. Прелести вашей кузины немедленно померкнут в глазах обездоленных лордов. Они поймут, что в жадности и скупости Матильде нет равных. И тогда они невольно обратят взор на вас…

– Брат мой…

– Что, мой повелитель?

– Надеюсь, мы никогда не поссоримся.

– Я тоже на это уповаю, – улыбнулся Генри. – Хотя, говоря откровенно, вам это выгоднее, чем мне, Стефан.

Стефан, поразмыслив, решил последовать последнему из советов епископа Генри. По всей стране были разосланы письма, разъясняющие позицию нового короля, его готовность передать правление Матильде – как только она соизволит появиться в Англии. За волной писем последовал шквал слухов, дошедших до отдаленных уголков страны. И результат не заставил себя ждать. В королевский дворец в Вестминстере поспешили многие из тех баронов, кто демонстративно покинул зал после коронации. Стефан принимал своих лордов с распростертыми объятиями. План его брата сработал на славу. Союз восставших дворян распался сам собой, и все взоры обратились на будущую королеву, которая так и не покинула Анжу. Вельможи были обеспокоены молчанием Матильды, поскольку всем было известно как о ее беспримерном корыстолюбии, так и ее супруга графа Готфрида Анжуйского.

Что касается Уоллингфорда, то дошедшие сюда новости оказались сюрпризом для Бриана. Вняв совету Элизы, он послал констебля разведать, какие ветры нынче дуют в Вестминстере. Оказалось, что они стали теплыми для раскаившихся друзей и по-прежнему ледяными – для тех, кто пока держался в стороне от короля Стефана.

Среди зубцов внешней стороны замка Бриан выслушал подробный доклад плосконосого саксонца.

– Ты уверен в этом? – недоверчиво спросил барон. – Действительно прощены все, кто вернулся к королю?

Варан не политик, и ему претили досужие разговоры о клятве, присяге. Он слыл опытным воином, преданным слугой хозяев Уоллингфорда и служить им был готов до последнего вздоха. Все эти рассуждения о верности императрице Матильде и изменившейся атмосфере во дворце ему претили. И все же Бриан задал ему прямой вопрос, и он вынужден был отвечать:

– Да, мой лорд, я уверен, что все вернувшиеся бароны помилованы и остались при своих титулах и землях, а кое-кто даже разбогател, как Милес Герифордский…

Бриан с раздражением ударил кулаком по зубцу каменной стены.

– В это невозможно поверить… – процедил он сквозь зубы. – Милес первым последовал за мной из зала… Он ясно дал мне понять, что никогда не признает Стефана, никогда! Бог свидетель, мы уговорились держаться вместе до конца.

Бриан замолчал. Его рассеянный взгляд скользнул по далекому просторному небу, по замку, видимому с этой высоты как на ладони. Подковообразной формы стены выгибались к реке. В проходе между наружной и внутренней стеной сержант Моркар распекал своих вспотевших и чем-то недовольных подчиненных. Они стояли справа и слева, лицом друг к другу, и пространство между ними было завалено досками, бочонками, конскими хомутами, бревнами, кусками железа – всем, чем можно было воспользоваться для сооружения баррикад на скорую руку. Моркар проводил боевые учения, готовя солдат на тот случай, если неприятель обложит замок, а стрелы будут израсходованы.

По команде сержанта солдаты, стоявшие справа, бросились в атаку на тех, кто слева, нанося удары по «противнику», падая, поднимаясь, вновь делая колющий выпад мечом… Это кровавая и довольно жестокая игра, но она была необходима – ведь противник мог захватить замок, и нужно было научить давать ему отпор в любых обстоятельствах и всеми подручными средствами.

Бриан, некоторое время наблюдая за учениями, обвел цепким взглядом стены и башни у ворот, посмотрел на реку, через лес, на едва заметную на горизонте серую гряду Чилтернских холмов. Где-то там, в Вестминстере, сейчас находился Стефан, самозваный король Англии, расточая улыбки своим преданным баронам, забывшим о клятве…

Варан кашлянул позади него, привлекая к себе внимание:

– Не все так плохо, мой лорд. Кое-кто из баронов пока с вами. Роберт Глостерский не посещал королевского двора с тех пор, как покинул Лонгвилль. И Болдуин де Редверс держится поодаль. – В неуклюжей попытке хоть как-то поддержать хозяина, он добавил: – Это только двое вельмож, о которых я знаю. Их может быть и больше.

Бриан повернулся, пытливо взглянул на констебля и тихо сказал:

– Да, мой добрый лжец, их может быть и больше.

– И… – облизнул пересохшие губы Варан, – я слышал, что король намеревается перевести свой двор в Оксфорд. Это может приблизить Стефана еще на несколько миль к нам. И мы хорошо знаем все дороги к этому городу.

– Господи! – воскликнул с испугом Бриан. – Надеюсь, я не читаю сейчас твои мысли, Варан! Мы не желаем применять к Стефану насилие. Я был бы рад, если бы он покинул трон, это верно, но это должно быть добровольное решение. Мы станем защищать наши владения, но не собираемся убивать королей, кто бы они ни были и как бы они ни завладели коронами.

Варан слегка пожал плечами.

– Если в слухах, которые дошли до меня, есть доля правды, то Стефан может перебраться в Оксфорд через неделю, – сказал невозмутимо констебль.

Бриан кивнул.

– Да, не раньше.

Он вновь взглянул на темневшие вспаханные поля. Недалеко, вверх по течению Темзы, раскинулся Оксфорд, одно из центральных графств Англии. Весеннее солнце ласково согревало его спину и уже успело покрыть загаром запястья рук.

Это было красивое место – Уоллингфорд-на-Темзе, с синими туманами, с пахнувшим зеленой хвоей лесом, и Бриану не хотелось уезжать отсюда, тем более повинуясь королевскому указу о конфискации земель. Хорошо бы до этого дело не доводить – а значит, следует прекратить свою ссору со Стефаном. И не имел он права взваливать на хрупкие плечи Элизы все тяготы, которые неизбежно бы обрушились на восставшего барона. Как бы ему хотелось вновь широко распахнуть ворота замка и позволить свежему ветру, несущему благовонную весну, вновь мчаться между могучими каменными стенами, биться в закрытые ставнями окна! А самому сесть на коня и не спеша поехать в город и известить перепуганных жителей, что его ссора со Стефаном закончилась, и они вновь стали закадычными друзьями, и он, Бриан Фитц, дал клятву верности новому монарху Англии.

Но пока Бриан не мог сделать этого. Быть может, через неделю, когда Стефан переедет в Оксфорд…

Об этом человеке говорили, что если он неловко повернется, то сшибет своей массивной, далеко выступающей вперед челюстью всякого, кто неосторожно приблизится к нему. Похоже, это было лишь шутливым преувеличением, поскольку он завершил свою первую сотню миль в путешествии инкогнито по Англии и никто не опознал его. Он ехал в легкой повозке с плетеными бортами, обычной для торговца, да и одет был подходяще – в простую тунику и потертый плащ с капюшоном. Однако он и не пытался спрятать лицо или хотя бы закрыть шарфом такую приметную челюсть.

К некоторому своему разочарованию, он достиг замка на берегу Темзы без всяких происшествий. Остановив лошадь перед закрытыми воротами, слез с повозки и стал с проклятиями массировать одеревеневшие бока и ягодицы.

Стражники на башне встревоженно наблюдали за ним. Для торговца этот человек выглядел уж слишком безмятежным.

– Эй, чего тебе здесь надо? – наконец крикнул один из солдат.

Странный гость достал из своей мошны два свитка пергамента, развернул один из них и показал стражнику, словно тот мог издали его прочитать.

– Я привез послания барону Бриану Фитцу, – хрипло сказал он. – Ваш лорд давно ждет их.

С улыбкой оглядев настороженных стражников, добавил:

– Не бойтесь открыть ворота. Повозка пуста, как вы можете видеть сверху, и за мной никто не следует.

Он говорил подобное за последнее время много раз и знал, что его вид не мог вызвать опасений у стражи восставших замков.

Один из солдат сказал: «Подожди немного», – и исчез, спускаясь с башни.

Странный гость откровенно зевнул, потянулся, а затем взглянул на широкую, быстро текущую Темзу. «Приятное место, – подумал он, – Бриану Фитцу повезло».

Развернув свиток, переданный ему стражником, Бриан прочитал его и сурово взглянул на солдата.

– Гость назвал себя торговцем?

– Нет, мой лорд, но он одет в потертый плащ с капюшоном и приехал на обычной повозке. Кем еще он мог быть? Не рыцарем же?

– Очень хорошо, – усмехнулся Бриан. – Немедленно проводи его ко мне и найди место и корм для лошади. Разговаривай с ним почтительно.

Стражник кивнул и вышел из цитадели, теряясь в догадках. Вскоре он вернулся, сопровождая торговца как знатного гостя. Остальные солдаты смотрели на них с недоумением. Они не понимали, почему этот простолюдин удостоился почетного эскорта. Один из них не выдержал такой нелепости и крикнул со стен:

– Эй, Эрнард, тебе что, делать нечего? Или эта деревенщина сделана из стекла и боится, как бы не разбиться по дороге в хлев, где ему и место? Бьюсь об заклад, он обещал тебе сотню фунтов за услуги.

Солдаты у ворот загоготали. Они обступили гостя, ведущего под уздцы свою усталую лошадь, и стали живо обсуждать его челюсть. Кто-то из остряков заметил, что точно такой штукой некогда легендарный герой Самсон поразил тысячу филистимлян. Правда, поправился он, та челюсть была вроде бы ослиной.

Последовал взрыв хохота, гость ответил таким невозмутимым взглядом, от которого у солдат мурашки побежали по телу. Побагровевший Эрнард расталкивал своих товарищей, освобождая путь торговцу и его повозке.

– Эй вы, солдафоны, перестаньте задирать его! – кричал он сердито. – Иначе, клянусь Господом, вы будете вымаливать прощение, стоя на коленях перед нашим лордом!

У солдат сразу пропала охота шутить, и они, доругиваясь себе под нос, разошлись по своим постам. Уже без всяких помех Эрнард привел гостя во внутренний двор, где у ворот их поджидал Бриан. Торговец весело взглянул на него.

– Ничего не скажешь, Уоллингфорд – самое надежное убежище, которое я когда-либо видел. А ваши люди просто образцы радушия. Что стоишь разинув рот, братец? Иди, иди на место.

Эрнард сглотнул и вопросительно взглянул на лорда.

– Да, конечно, возвращайся на свой пост, – сказал Бриан.

Солдат ушел, теряясь в догадках. В жизни он не слыхал, чтобы лорд выходил встречать простого торговца. Больше того, Эрнард мог поклясться, что Бриан Фитц был готов чуть ли не преклонить перед гостем колена. Кто же это? Уж не сам ли король?

Оглянувшись, он заметил, что лорд Бриан Фитц по-прежнему смотрит ему вслед. Чуть ли не бегом Эрнард направился к внешним воротам, на полпути его опять обступили приятели.

– Ну как, твой новый друг не раскололся по дороге, словно кружка из-под эля?

– Куда там! Эрнард, похоже, нес его на руках. Вместе с лошадью. Небось, эта деревенщина предложила нашему бравому Эрнарду долю в своем доходном дельце – торговать воздухом!

– То-то я гляжу, ха-ха, что повозка была пустой. Эрнард, да тебе повезло, черт бы тебя побрал! Скоро ты станешь богачом и растолстеешь, как лошадь этого торговца, – у нее, бедняжки, уже ребра внутри не помешаются, так и прут наружу!..

Последовал взрыв хохота. Эрнард, огрызнувшись, зашагал к воротам, так ни до чего и не додумавшись.

Тем временем во внутреннем дворе гость последовал вслед за Брианом через подвесной мост и вошел в цитадель. Солнечный свет уступил место сиянию свечей, и оба мужчины некоторое время постояли молча, ожидая, пока глаза привыкнут к полутьме. Единственный луч из открытого входа разрезал пополам пол помещения, занимавшего весь первый этаж жилой башни замка. Через минуту гость разглядел, что находится в главном зале.

Бриан достал свиток из-за пояса, подержал его в руках, словно припоминая содержание, и спросил:

– Должен ли я делать тайну из вашего прибытия сюда, милорд?

– Разумеется, барон, разумеется. Хотя я очень хотел бы повидаться с леди Элизой прежде, чем покину замок.

– Когда вам будет угодно, милорд.

Бриан подошел к двери, закрыл ее на запор, а затем направился к люку, ведущему в подвал, наклонился над ним и, не услышав ничего, задвинул засов. Только после этого он быстро подошел к гостю, опустился на одно колено и почтительно склонил голову.

– Приветствую вас, граф Глостерский. Я слышал, что вы прибыли в Англию, но никто определенно не знал, где вы.

– Могу сказать определенно – я нахожусь в уоллингфордском замке, – ухмыльнулся Роберт. – Надеюсь, вы рады меня видеть?

– Конечно, милорд, как всегда, – сказал Бриан. – Я по-прежнему всецело принадлежу вам и вашей сестре. Как бы ни менялись в этой стране события, в моем сердце ничего не изменилось.

– Я ожидал этого, – тепло улыбнулся Роберт Глостерский. – Встаньте, Седой. Матильда просила меня заключить вас в объятия, и я разделяю ее сентиментальные чувства.

Двое мужчин обнялись, расцеловались и посмотрели друг на друга повлажневшими глазами. В те времена рыцарь, у которого не было слез, или он их сдерживал в минуту глубокого горя или в мгновения острой радости, вызывал такую же жалость, как и тот, кто лишен был чувства юмора. Более того, такой человек пробуждал у окружающих законные подозрения.

Брат Матильды развязал кожаный ремень, стягивающий его одежду в поясе, и швырнул потертый плащ на ближайшее кресло. Бриан принес флягу с вином и две кружки, а затем переставил два массивных кресла так, чтобы они с гостем могли сидеть напротив друг друга, рядом с углом стола.

Роберт не стал ждать, пока хозяин проявит гостеприимство, и сам налил обе кружки. Передав одну Бриану, он поднял свою в знак приветствия.

– Я приехал бы к вам и раньше, мой друг, – сказал он, – но география этой страны против нас.

– И где же вы находились все это время, граф Роберт?

– Спросите лучше – где я не был. Ваши друзья, или, точнее, сторонники Матильды, рассеяны по всей Англии. Я объезжал их одного за другим.

– Тогда вы, наверное, слышали о тех, кто вновь переметнулся на сторону Стефана.

– Конечно, – устало усмехнулся Роберт. – Ведь именно я убедил их сделать это.

Бриан так резко поставил кружку на стол, что во все стороны полетели брызги вина.

– Вы? Вы послали их к этому узурпатору?

– Не глядите на меня так недоверчиво, Седой. Говоря вашими словами, ничего не изменилось в моем сердце. Послушайте, Бриан, я знаю, вы будете повиноваться без всяких объяснений с моей стороны, но мне важно знать, что вы думаете о происходящем. Матильда может превратить мою жизнь в сплошной кошмар, если решит, что я втравил вас в это опасное дело насильно.

– Надеюсь, с ней все хорошо?

– Достаточно хорошо – хотя женщина, у которой украли трон, вряд ли может чувствовать себя спокойной. Впрочем, она расскажет вам об этом сама.

Он достал еще один свиток из своей холщовой мошны, показал его Бриану, так чтобы он мог убедиться – да, оно от императрицы, а затем вновь спрятал.

– Как я уже говорил, география Англии помешала мне привезти его раньше. Но прежде, чем передать его вам, позвольте кое-что сказать.

В дороге у Роберта Глостерского оставалось немало времени для раздумий, и он уже знал, что сказать своему старому приятелю. Откинувшись на спинку кресла, он отпил еще один глоток вина и продолжил:

– Мы с вами близки долгие годы, Седой, но я сомневаюсь, что вы хотя бы приблизительно знаете размеры моих владений. Вам известно, что я граф Глостерский уже более пятнадцати лет. Я владею также замками Торигн – в Нормандии, Глэморген – в Уэльсе, Кардифф, Дувр, Кентербери, Бристоль – в Англии и прочее, прочее. Я богатый и влиятельный человек, ничем не уступающий королю Стефану и его брату епископу Генри. Я заслужил то, что имею, и не хочу ничего терять. А вы, насколько я знаю, вряд ли захотите расстаться с Уоллингфордом.

– Конечно, – сказал Бриан. – И я не могу тратить все до последнего пенни на укрепление его обороноспособности.

Роберт наклонился вперед, сощурившись.

– Не будите во мне демона раздражения, – резко сказал он. – Я перечислил свои владения вовсе не для бахвальства. Мне важно подчеркнуть другое – в случае неудачи я могу потерять многое, а вы, мой друг, рискуете всем.

Он впился в Бриана хмурым взглядом, поглаживая тяжелую челюсть. Хозяин замка промолчал.

– Извините, Седой, – продолжал после долгой паузы Роберт. – Мне известно о вашем стесненном материальном положении. Могу я налить себе еще немного вина?

Бриан наполнил кружку Роберта, затем свою и сказал:

– Я внимательно слушаю вас, но, честно говоря, не совсем понимаю, к чему вы клоните.

– Все очень просто. Я хочу, чтобы вы вернулись в королевский двор, помирились со Стефаном и убедили его, что приняли его слова всерьез.

– И что он скажет?

– О, Стефан будет убеждать вас, что только сохраняет трон для законной наследницы, но, к сожалению, Матильда не спешит в Англию, чтобы взвалить на свои хрупкие женские плечи груз управления огромной страной. Он будет говорить, что она занята другим – планирует вторжение в Нормандию. Или готовит вместе со своим корыстолюбивым мужем Готфридом план, как задушить английских баронов налогами. Или что-нибудь еще в этом роде. Трудно предвидеть, какие нелепицы он обрушит вам на голову, но одно ясно: все они – плод изощренного ума епископа Генри. Ужасами о налогах пытаются настроить против Матильды всех баронов и тем самым не допустить ее возвращения в страну.

– Да, – пробормотал задумчиво Бриан. – До меня доходили подобные слухи…

– И вы им пытались не верить, гнали прочь от себя все сомнения? Напрасно. Попытайтесь поверить в любые измышления Стефана. Он заинтересован в своих сторонниках и не станет допытываться, что у вас на душе. Скажите, что потеряли доверие к моей сестре, да и ко мне тоже.

– А если я не сделаю этого?

Роберт выпил еще вина, насупился, а затем, не выдержав, расхохотался.

– Слово в слово, – не очень внятно сказал он. – Вы все задаете один и тот же вопрос.

– По-моему, это вполне естественно, – заметил Бриан. – Тем более что мы находимся в состоянии необъявленной войны с новым королем.

– Да, – кивнул Роберт, посерьезнев, – в этом есть резон. И вот что я вам отвечу, Седой. Если вы не вернетесь к Стефану с повинной головой, то он возьмет Уоллингфорд измором. Без церемоний он будет штурмовать мои замки и захватывать города, а потом конфискует мои земли. Кое-что у меня все же останется, у вас же – ничего. Хороши же мы будем тогда в качестве опоры для императрицы Матильды, верно?.. Подумайте, Седой, ведь не в наших силах быстро освободить трон от узурпатора. На нашей стороне – немногие бароны, да и они не совсем надежны. Так или иначе – кампания предстоит долгая, стоит ли все подвергать риску с самого начала?

Он не спеша выпил кружку вина до дна, вытер тыльной стороной ладони влажные губы. Говорил он теперь медленно и устало:

– То, что Стефан захватил трон, явилось для всех нас неожиданностью. Вначале я находился в охотничьем домике у постели умирающего отца, затем поехал с другими баронами на Совет в Лонгвилль. Кто тогда мог подумать, что Стефан сразу же из Булони прямиком направится в Лондон, где его встретят с распростертыми объятиями и сделают королем? Нам потребуется время, чтобы все утрясти и поставить на свои места.

– И сколько же его будет нужно?

– Немного. Несколько месяцев. За этот период мы соберемся с силами и постепенно, шаг за шагом, достигнем наших целей. Я бы не хотел, чтобы вы провели эту горячую пору в сырой тюремной камере осужденным за измену. Матильда ждет от вас совсем иного доказательства вашей преданности.

Роберт взглянул на свои дешевые, забрызганные дорожной грязью сапоги, а затем в упор посмотрел на Бриана:

– Надеюсь, я сказал достаточно?

– Вы настаиваете на том, чтобы я припал к руке Стефана, – горько сказал Бриан, опустив голову. – Вы все объяснили понятно, но не требуйте от меня слишком много.

– Неужели? – зло сощурился Роберт. – Это больше того, чем вы теперь занимаетесь? Вы заперлись в своем замке, тратите все до последнего пенни на укрепление стен и башен и ежечасно ожидаете атаки, которой никогда не произойдет. Стефан не собирается воевать с вами, неужели вам не ясно, упрямец? А вы снимаете с себя последнюю рубашку, поднимая тревогу при виде любого заблудившегося торговца. Стефан будет выжидать, ему доставит удовольствие узнать, как неприступный Уоллингфорд падает, так и не увидев вражеского солдата. Вы не хотите целовать ему руку? Так поцелуете его сапог. Такова стратегия войны!

Роберт допил вино, поставил кружку на стол и вновь достал письмо Матильды из холщовой мошны.

– Это согреет вам сердце, мой друг, – с мягкой улыбкой сказал он. – Но если вы удержитесь и прочтете его чуть позже, в уединении, то я успею встретиться с вашей прелестной супругой.

Бриан повертел свиток в руках и смущенно посмотрел на гостя.

– Вы сказали, что императрица ждет доказательств моей преданности. Она имела в виду только это?

– Я успел навестить всех наших сторонников, кроме Болдуина де Редверса. – Роберт словно не расслышал его вопроса. – Барон по-прежнему укрывается в Экзетере. Боюсь, до него сейчас не добраться.

Бриан спрятал пергаментный свиток так, как это сделала бы женщина, – сунув его за ворот своей туники. Не заметив проницательного, ироничного взгляда Роберта, он встал с кресла.

– Я позову леди Элизу. Моя супруга будет рада видеть вас.

– Я горю нетерпением, – ответил гость. – Мы так давно с ней не виделись.

Это была, скорее, записка.

«Бриану Фитцу, лорду Уоллингфорду, самые нежные приветствия и объятия – от Матильды, вашего друга.

Я послала своего друга, сторонника и брата Роберта Глостерского, дабы ободрить вас и подготовить к моему прибытию. Он везет с собой также письма к одному или двум другим моим сторонникам, но ни одно из них не несет столько тепла, как это. Воровство, которое проявил мой кузен, огорчило и удивило меня, но каковы бы ни были его уловки, я верю, что вы не изменили своего доброго отношения ко мне.

Вы – хорошая пара с вашей юной женой Элизой, о которой я слышала самые добрые отзывы. Но даже в вашем счастливом браке, надеюсь, вы не забыли Матильду, которая была императрицей Германии и могла бы ныне стать королевой Англии, но в любом случае осталась вашим близким другом.

Следите за нами из вашей цитадели, Седой. Паруса уже подняты, и мы лишь ждем прилива.

Я многое бы еще хотела сказать вам, но мне дают знак, что гонцу уже пора уезжать».

Эту записку он будет перечитывать еще много раз.

Не желая огорчать Элизу и боясь, что такое интимное послание укрепит ее ревность, Бриан спрятал свиток среди своих деловых бумаг.

Два дня спустя Элиза, занимаясь проверкой наличия продовольствия в замке и желая знать, сколько они израсходовали муки за последнюю неделю, стала рыться в бумагах мужа в поисках соответствующих записей и нашла это послание. Отложив его в сторону, она продолжала разбирать документы, искоса поглядывая на него. Уловив смысл нескольких слов, она насторожилась и позволила себе прочитать его полностью.

С той минуты Элиза потеряла покой, стала мрачной и неразговорчивой. Бриан терялся в догадках, не решаясь спросить, что случилось, а затем решил: она просто устала от долгого и безвылазного сидения в замке. Это подтолкнуло его к мысли все-таки последовать совету графа Роберта.

Во вторую неделю апреля Бриан Фитц посетил двор короля Стефана в Оксфорде. Новый король нашел своего старого приятеля несколько настороженным и сдержанным. Не требуя больше от Бриана публичной демонстрации преданности, Стефан пригласил разделить радость встречи с другом своего брата епископа Генри. Не щадя своего красноречия, тот рассказал лорду Уоллингфорду о благородстве и бескорыстии Стефана, временно взвалившего на свои плечи тяжелый груз управления государством, и о коварных планах Матильды. Бриан не поверил ни единому его слову, но притворился, что принял все за чистую монету.

К всеобщему облегчению, рана затянулась, но шрам остался.

 

Глава V

ПОСЛЕ ТОГО, КАК ОН ЗАГОВОРИЛ…

Март 1137 – июнь 1138

Епископ Генри был влюблен в одну из самых редких красавиц, каждый раз поражавшую его своей естественной грацией, изящной фигурой и царственной походкой. Семейные отношения в среде церковнослужителей в те времена не приветствовались, да и прелестница оставалась равнодушной к возвышенным чувствам брата короля. Но, тем не менее, почти ежедневно епископ, возвращаясь к себе домой, облачался в роскошную тунику и смиренно шел на свидание. Пройдя цветущий сад, он подходил к высокому вольеру и восхищенно смотрел, как его любимица гордо выступает по зеленой лужайке, изредка пощипывая травку.

Ограда была необходима для самки страуса, поскольку она добрых семи футов в высоту, да к тому же обладала довольно скверным характером. Она была единственным существом в Англии, которого Генри слегка побаивался.

Епископа сопровождал тощий, темнокожий мужчина по имени Зенги, к которому Генри относился с неприкрытым уважением на зависть остальным слугам. Что бы этот странный человек ни говорил, епископ с ним всегда соглашался и беспрекословно выполнял все его просьбы, да еще с охотой, без видимых усилий над собой.

Египтянин по рождению, Зенги провел большую часть своей жизни в Нубии, в пустынных землях между Нилом и восточным побережьем Красного моря. Он владел несколькими языками, в том числе европейскими, был мастером-корабелом, но главное – слыл уникальным знатоком животного мира Аравии. Зенги руководил отловом диких зверей для епископа Генри, сопровождал их в Англию, да там и остался. На его попечении находились четыре рыси, выводок красивых, но смертельно ядовитых змей и пара арабских страусов, предмет особой гордости епископа Генри. Однако огромный, с алой кожей самец мало внимания уделял своей красавице подруге. Дайте им время, успокаивал Зенги своего хозяина. Они не сойдутся до весны (правда, он толком и сам не понимал, что такое весна в этой холодной, дождливой стране). Надо проявить терпение, говорил он епископу, и, если Аллаху будет угодно, эта пара еще подарит вам яйцо.

Египтянин немало рассказывал епископу об этих удивительных птицах и сумел рассеять множество нелепых слухов, ходивших среди англичан на их счет. Они вовсе не беспомощны, утверждал Зенги, и могут опередить на короткой дистанции любую гончую собаку, так быстро бегают. Страусы не агрессивны и, как правило, почувствовав опасность, пытаются убежать, но, выведенные из себя преследователем, могут нанести сокрушительные удары своими мускулистыми ногами и мощным широким клювом. И они не прячут голову в песок, спасаясь от врага, чтобы стать невидимыми, как принято считать, а удирают изо всех сил или падают на бок, искусно притворясь мертвыми.

Генри жадно слушал рассказы Зенги, стараясь все запомнить. Возвратившись в свой кабинет, он тут же диктовал услышанное клерку. Со временем епископ намеревался написать книгу о диких животных, дабы просветить мир. Разумеется, он упомянет в ней и имя Зенги. Где-нибудь в самом конце.

Сегодня оба страуса пребывали, похоже, в недурном настроении. Они прохаживались по вольеру и чистили клювами перья.

Генри посмотрел на них влюбленным взглядом.

– Это правда, что в вашей стране их используют для сбора драгоценных камней?

Зенги тихо засмеялся. Он не желал выглядеть невежливым, но сколько же можно выслушивать нелепые легенды, окружившие страусов в, казалось бы, просвещенной стране? Неужели даже епископ считает, что эти безмозглые создания способны находить в пустынях изумруды и рубины?

– Вас ввели в заблуждение, милорд, – мягко сказал он. – Страусы, как и многие другие птицы, не способны различать цвета. Они не отличат сапфир от гальки.

– Выходит, все неправда…

– Боюсь, что да. Если бы страусы годились для роли искателей сокровищ, то все жители Аравии были бы богачами и мы никогда бы не расстались с такими бесценными помощниками.

Надо отметить это в своих записях, подумал Генри. Арабские страусы не могут добывать драгоценности, вопреки мнению невежд.

Он мог бы простоять у вольера весь этот весенний, солнечный день, когда сквозь синие оконца в небе пробивалась лазурь, любуясь черно-белым самцом и серо-коричневой самкой и слушая пояснения Зенги. Но дела настоятельно звали его в кабинет. Еле слышно он прошептал: «Завтра. Я навещу вас снова завтра». И спустился с ликующих небес на грешную землю по невидимым ступеням и стал тем, кем был, – всего-навсего одним из самых могущественных людей Англии.

Март оказался для епископа удачным месяцем. Его зверинец пополнился новыми животными, и один из его политических замыслов воплотился в реальность. Год назад с братом Стефаном в Большом зале Вестминстерского дворца он обсуждал проблему, как восстановить отношения короля с недовольными им баронами. Они решили, вернее, идею подал он, Генри, а Стефан лишь согласился с этим, объявить, что Матильда намеревается вторгнуться в Нормандию. Ныне же выяснилось, что правда нагнала выдумку – Матильда и ее презренный муж действительно вынашивают подобные планы. Хорошо, просто отлично! Как он может заглядывать в завтра! Теперь Стефан, лишь временно занимающий трон, созвав своих баронов, мог их вопросить: и это ее вы хотели сделать королевой? И, собрав армию, отправиться в Нормандию, чтобы сокрушить Ангевинов раз и навсегда. Матильда и Готфрид выглядели теперь предателями и захватчиками, им противостоял законно избранный монарх, для которого превыше всего были интересы государства и народа. Симпатии баронов к императрице быстро таяли, а простолюдины могли (после проведения в стране соответствующей агитации) хлынуть в армию короля Стефана. Так или иначе, с удовлетворением думал Генри, весна должна была принести богатые плоды. Тем более что Зенги твердо обещал: самка страуса непременно снесет вскоре яйцо. И это радовало душу.

В годы своей молодости Стефан Блуаский заслужил репутацию великодушного, галантного дворянина, с хорошим чувством юмора. Он был изысканным кавалером, приятным собеседником, готовым уделять внимание даже людям, не принятым при дворе. Стефан недурно показал себя в битвах, и о нем думали как о блестящем дворянине, веселом молодом человеке, уважаемом мужчинами и любимом дамами.

На этом он мог бы и остановиться, тем более что его довольно скромные достоинства не позволяли рассчитывать на корону. Но не удержался от соблазна воспользоваться удобным случаем, и это странным образом все изменило.

Его достоинства обернулись пороками. Стефан и прежде отличался импульсивностью, однако это никого не волновало, пока он не стал королем. Теперь в вину ему вменялось лучшее, что было в его натуре. Монарх оставался добр к своим близким друзьям и держался с ними на равных, но бароны считали это засилием фаворитизма или, того хуже, проявлением бесхарактерности. Он был мягким королем – странное, противоречивое словосочетание, делавшее ненадежным фундамент, на котором стояла Англия. Его великодушие, высоко ценимое ранее среди дворян, обратилось для короля Стефана в порок и сделало его уязвимым.

Теперь, спустя два года и три месяца после коронации, слабости Стефана стали очевидными всем и каждому. Он был подобен зданию, довольно крепкому на вид, но с негодным каркасом, готовым рухнуть при сильном ветре.

Говорили о новом короле самое разное, но точнее всех образ его предстал в строчках мудрого стихотворения поэта, пожелавшего не менее мудро остаться неизвестным:

В одном все бароны, и любящие и ненавидящие его, сходились: их новый монарх сначала действовал, а потом говорил, а затем уже думал. И почти всегда итог такой странной последовательности поведения Стефана был прискорбным. Его ослиное упрямство, с которым он пытался заставить Бриана Фитца стать перед ним на колени, его непредсказуемое великодушие по отношению к королю Шотландии Давиду оттолкнули от него многих. Давал ли он что-то, брал ли, угрожал или награждал – все выглядело, как говорили, дурным кверху, нелепо, ненужно, во вред и выходило за рамки привычного и повседневного.

Следствием его действий была не молчаливая покорность, как во времена сурового короля Генриха I, а глухое недовольство. Люди, которых он приближал к себе, вызывали зависть друзей; те же, кого он игнорировал, раздражались еще больше.

Поначалу ошибки нового короля, благодаря советам его брата Генри, были не столь заметны. Но, почувствовав вкус неограниченной власти, он стал действовать не зная удержу, повинуясь лишь собственным порывам, не считаясь со здравым смыслом. Как писал тот же поэт, «он помчался вперед, зажмурившись».

Впрочем, кое-кому странное поведение нового монарха пришлось по вкусу. Симулируя преданность королю, он с удовольствием выжидал очередной ошибки Стефана. И тот, верный своей натуре, не заставил своего «давнего друга» долго томиться.

Солдаты просидели в густом подлеске все утро, непрерывно следя за дорогой, но вскоре им это надоело, они заскучали. Достав из сумок игральные кости, они стали бросать их на ближайшей ровной площадке. Их предупредили, что ждать придется долго, но, Боже, как же невыносимо такое времяпрепровождение.

Они отмахивались от москитов, били мух, давили насекомых на земле, выигрывали и проигрывали деньги, зевали, ругались, пили вино и воду, а ожиданию не было конца. В первый день так ничего и не произошло. Второй был точно таким же. Изредка солдаты вставали помочиться, но сержанты угрозами вновь заставляли их сесть на землю. Господи, что за тоскливые, бесцельные, бесконечные дни!..

Когда же наконец всадники показались на лесной дороге, солдаты, сидевшие в засаде, изрядно растерялись. Они вскочили на ноги и немедленно были замечены. Сержанты заорали:

– Они едут! Блокируйте дорогу! За ними, болваны, пока не проскочили!

Роберт Глостерский, возглавлявший небольшой отряд, опустил забрало, переложил копье в левую руку, а правой выхватил меч. Он не узнал тех, кто ожидал его в засаде, да и счет шел на секунды.

Навстречу ему и его спутникам полетели стрелы и копья, но всадники продолжали нестись вперед по узкой дороге, подняв щиты и выставив вперед копья так, чтобы они могли пронзать нападавших в горло и грудь. Наконец противники сошлись в короткой и яростной схватке, воздух содрогался от лязга мечей, свиста стрел, ругани и предсмертных хрипов. Отряд всадников, несмотря на отчаянно сражавшихся солдат, сумел прорваться к лесу. Граф Глостерский и его рыцари были в недоумении – кто же осмелился на них напасть?

На месте недавней засады раненые, истекая кровью, тщетно взывали к товарищам о помощи, но те были заняты – они торопливо обшаривали пожитки убитых, надеясь возместить проигрыш в игре в кости. Засада их провалилась, и солдаты хотели вернуться хотя бы с небольшой прибылью.

У Роберта выбили копье в стычке, и он получил несколько незначительных царапин. Посчитав своих убитых и раненых, он зарычал, багровея:

– Дьявол, кто это был?

Сопровождающие его рыцари подробно рассказали ему о том, что видели. Роберт задумался, а затем, подняв сжатую в кулак руку в железной перчатке к небу, словно посылая ему проклятие, крикнул:

– Такого еще никто не пытался сделать со мной! И, клянусь Господом, больше не попробует! Он дал мне то, чего я так ждал… – Роберт внезапно покачнулся в седле, двое находившихся рядом рыцарей едва успели подхватить его под руки. Они услышали, как раненый граф пробормотал: – Тебе лучше считаться со мной, друг мой, иначе я скоро увижу твои похороны…

Рыцари недоуменно переглянулись, так ничего и не поняв.

Будь Генри в тот день рядом, Стефан наверняка сказал бы, удивленно поднимая брови, что ничего не знает о засаде, устроенной графу Глостерскому. Но епископ, в советах которого брат больше не нуждался, в этот момент любовался своими страусами.

Впрочем, даже в его отсутствие король с полным основанием мог отрицать, что наемные убийцы им оплачивались. Рыцари графа Роберта думают, что лица некоторых из нападавших они видели среди королевской стражи? Какой абсурд! Ах, они слышали, будто кто-то из них кричал: «Убейте этого предателя, брата проклятой Ангевин»? Ваши люди, любезный граф, были просто пьяны. Английские леса кишат обычными разбойниками… Так представлял Стефан свой разговор с графом Глостерским.

Но все произошло иначе. Роберт поспешно прибыл в Лонгвилль и протолкался через толпу придворных в кабинет короля, где в это время тот обсуждал со своими советниками план военных действий против Матильды и Готфрида. Кто-то хотел было разоружить его, прежде чем он ворвется к королю, но так и не решился этого сделать.

Граф Роберт и не подумал приветствовать короля, раскланиваться с его советниками, – кто знает, быть может, кто-то из них недавно сидел в засаде, надеясь убить его? Уже с порога он в самых резких выражениях сообщил королю о нападении в нормандском лесу на его отряд, в упор глядя на Стефана.

– Вам наверняка уже рассказали об этом разбойном нападении и вы только делаете вид, что для вас это новость, – не правда ли, король?

По лицу Стефана было видно, что он уже знал о происшедшем, но в отсутствие брата Генри не был готов парировать удар. Стефан неожиданно занервничал под убийственным взглядом Роберта.

– Я слышал что-то об этом неприятном для вас событии, – отведя глаза в сторону, не очень уверенно сказал король. – Э-э… Я не верил и не верю, что вы искренне приходили ко мне с повинной головой, – нет, я думаю, вы просто выжидаете случая, чтобы перейти на сторону Матильды.

– Ах, вы так думаете? И это дает вам право напускать на меня свору убийц?

Король опомнился, хотя и несколько запоздало, и попытался оправдаться.

– Что вы себе позволяете, Роберт? – насупился он. – Это было случайное нападение, да, случайное. Я понятия не имею, кто мог такое сделать.

– Вы позвали своих советников, быть может, даже тех, кто присутствует здесь, и сказали: «Я хотел бы, чтобы кто-нибудь из вас убрал брата моей кузины, этого графа Глостерского». Так ведь и было, Стефан? – продолжал Роберт тоном судьи.

– Э-э… Я не помню. Я не раз ругал вас, это верно, но это были только слова… – вновь замялся король, чувствуя на себе изумленные взгляды вельмож. В отчаянной попытке как-то оправдаться он поспешил обвинить графа Глостерского в притворстве и коварстве.

– Не скрою, вы беспокоите меня, Глостер. Да, вы сами наведались в мой дворец и вроде бы перешли на мою сторону, но ухитрились ни в чем не покаяться и не взять на себя никаких обязательств. Воевать против своей кузины здесь, в Нормандии, вы отказались. Вы остались тем же, кем я вас знал прежде: братом императрицы Матильды и самым верным ее сторонником.

– Прекрасно! Если я не курю вам фимиама, от которого меня тошнит, то это – измена. Но если вы заявляете, что желаете моей смерти, то к этому не надо относиться всерьез. Замечательно! Это урок для всех, кто прямо не выступает против вас! По-вашему, молчание – это знак измены, не так ли? Оглянитесь, король, всмотритесь в своих советников, спросите себя, почему они молчат, о чем они молчат? Их плотно сжатые губы выдают в них предателей, разве вы не видите?

Стефан оглядел замерших в испуге вельмож, на одеревеневших лицах которых едва можно было разглядеть почтительные улыбки, а затем вновь взглянул на Роберта.

– Я не подозреваю их. Это вам я не верю.

– Прискорбно это слышать. Раз вы во мне сомневаетесь, то моя жизнь находится в опасности. Отличное подтверждение слов тех, кто давно убеждал меня покинуть ваш двор…

– Я не говорил, что ваша жизнь в опасности…

– … и забрать мое войско. Благодаря Господу, я командую достаточно большими силами, которые, похоже, мне понадобятся в самое ближайшее время.

– Бросьте, граф Глостерский, нет никаких причин для вашего ухода! – обеспокоенно сказал король. – Обещаю забыть о случившемся. Это была лишь ошибка… вернее, досадная случайность.

– Ошибка? Досадная случайность? Славно сказано. Не думаю, что двое моих рыцарей, те, кто погиб в лесу, согласились бы с вами.

Посчитав, что сказал Стефану достаточно, Роберт прошелся по кабинету, глядя на растерянных вельмож.

– Мы живем в опасном мире, милорды. Если наш король не доверяет нам, то мы можем быть убиты на одной из безлюдных дорог. Конечно, потом он будет оплакивать случайную трагедию, сожалея о своей ошибке. Отлично, тогда я тоже сожалею о своей ошибке. Я не желаю склонять голову перед королем, который по воле прихоти или малейшего подозрения будет решать: жить мне или умереть. Советую и вам, милорды, извлечь урок из этого огорчительного случая. Твердите королю ежечасно, что любите его, поскольку ваше молчание им может быть оценено как измена. Или последуйте моему совету, возвращайтесь в свои владения, тогда у вас останется возможность выжить. Быть ныне рядом с королем – слишком опасное развлечение.

Он кивнул оцепеневшим дворянам, игнорируя взбешенного Стефана, и вышел, пряча удовлетворенную улыбку. Как бы искренне ни бушевал он по поводу засады, Стефан дал ему неопровержимые доводы против себя, невнятными ответами фактически признавшись в преступлении – попытке убийства одного из высших вельмож Англии. Это отрезвит одних баронов, поспешивших заявить о лояльности Стефану, а других может вообще оттолкнуть от двора. Теперь у него, Роберта, есть все законные основания открыто перейти на сторону сестры. Императрица должна быть довольна – ведь граф мог привести с собой половину дворян Англии. И среди них, конечно же, ее давнего друга Бриана Фитца.

Кампания в Нормандии затянулась до ноября. Стефан встретился со своим старшим братом Теобальдом и после долгих препирательств и торгов заключил с ним мир. Готфрид Анжуйский продолжал рыскать у границ герцогства, выжидая удобного момента для нападения, и Стефан готовился сокрушить его в битве. Соединив свои силы с армией Теобальда, Стефан смог нанести чувствительное поражение войску Готфрида, большую часть которого составляли фламандские наемники. Но в английской армии начался разброд. Короля упрекали в излишнем фаворитизме, в нерешительности, в торопливости и в прочих грехах. Кроме того, среди нормандских баронов начались обычные для них склоки.

В конце концов, устав от всего этого, Стефан встретился с ненавистным ему Готфридом Ангевином и заключил с ним перемирие на три года. Но вновь, как и в случае с Давидом Шотландским, Стефан дал себя перехитрить. Он мог навязать свои условия, угрожая массированным вторжением в Анжу, и Готфриду пришлось бы согласиться с победителем и пойти на любые уступки. Однако из зала переговоров он вышел беднее на две тысячи серебряных марок, обязавшись выплачивать их Ангевину ежегодно на весь период перемирия. Он зарычал на одного из своих баронов, который осмелился заметить, что таким мирным договором он, по сути, финансирует врага.

Отсутствие Стефана в Англии привело к полному разброду. Слух о нападении на графа Глостерского королевскими наемниками встревожил баронов и заставил многих пополнить подвалы запасами провианта и усилить свои гарнизоны. Они делали это и прежде, но сейчас все изменилось к худшему. Ныне они находились на краю войны. Страна вот-вот разделится на два враждующих лагеря.

Никто не был так обеспокоен происходящим, как жители Уоллингфорда, поскольку мало кто так плохо подготовился к ведению боевых действий. Это был прежде всего вопрос денег, но у лорда Бриана и леди Элизы, как говорится, ветер гулял в кошельке.

Прошедший год они всеми доступными им средствами поддерживали замок в состоянии боевой готовности, ежедневно ожидая нападения, которого так и не произошло. Это стоило им содержимого всех сундуков, как мудро предсказывал в свое время епископ Генри.

Теперь же, после истории с графом Робертом, они вынуждены были вновь загружать кладовые, пополнять запасы дротиков, стрел, луков, шерстяных одеял, уксуса (необходимого для тушения пожара), бревен, лошадей, солонины и еще многого другого.

Гарнизон пополнился и новыми солдатами.

У лорда Бриана была еще одна солидная статья расходов. Как один из арендаторов короля, Бриан должен ежегодно оплачивать расходы на содержание четырнадцати рыцарей. В мирное время они могли пребывать в гарнизонах какого-нибудь королевского замка или входить в состав кортежей вельмож, путешествующих по стране. Во время же войны они участвовали в боевых действиях на стороне короля.

Но все четырнадцать рыцарей верно служили своему сюзерену, лорду Фитцу. Они провели весь прошлый год в Уоллингфорде. Но тогда Бриан еще мог платить им. Сейчас же, когда его казна опустела, он засомневался, а станут ли рыцари рисковать своей жизнью, оплачивая этот риск из своего кармана.

Он также завербовал несколько десятков лучников и пехотинцев. Эти люди привыкли воевать только за деньги, ни малейших чувств к лорду и леди Уоллингфорд они не испытывали.

Но денег больше не было.

Леди Элиза пыталась помочь мужу решить эту проблему по-другому.

Несколько раз она предлагала Бриану написать письмо императрице Матильде и объяснить ей создавшуюся ситуацию.

– Сообщите ей, что Уоллингфорд в бедственном положении, – настаивала она. – Пусть императрица знает, на какие жертвы вы пошли ради нее. Если она на самом деле благосклонна к вам, то непременно пришлет помощь. Если же нет… – Матильда не обязывалась это делать ни для кого из своих сторонников, – отказывался Бриан, недовольно глядя на жену. – Она не просила меня проявлять открытое неповиновение Стефану в прошлом году. Это было мое решение, и только мое. Кроме того, императрица завязла в неудавшейся кампании в Нормандии. Вероятно, она так же нуждается в деньгах, как и мы. Подумай, Элиза, мы обороняем всего один замок, а она финансирует войну против Стефана!

– Война? Странная это была война, – едко заметила Элиза. – Говорят, граф Готфрид даже заработал на ней по две тысячи серебряных марок в год. Мы же лишь разорились. Нет, если императрица нуждается в Уоллингфорде, то пусть платит за это!

Бриан покачал головой. – Мы найдем другие пути, – сказал он. – Быть может, нам помогут граф Глостерский или граф Герифордский – оба они достаточно богаты. Но у Матильды я просить не буду.

Почему, с тайной болью подумала Элиза. Из-за чрезмерной гордости или из боязни отказа? Вряд ли эта женщина любит его так сильно, как он полагает. И он, должно быть, сам в душе сомневается в ее чувствах, иначе не боялся бы попросить ее о помощи.

На следующий день она вновь попыталась настоять на своем, и еще через несколько дней, и еще через неделю. Каждый раз Бриан отвечал отказом, высказанным во все более раздраженной форме. Он чувствовал, что жена проявляет такую настойчивость не только потому, что помощь им необходима. Нет, она ревновала его к Матильде и почти не скрывала своих чувств. Это его тревожило, и он пытался всеми способами отвлечь супругу от подобных мыслей, но Элизу уже трудно было удержать. Она открыто искала с ним ссоры, высказываясь о Матильде все более резко. Что ж, буду гасить пламя ревности всеми путями, решил Бриан, но никакого просительного письма не напишу.

Все же он кое в чем ошибался – Элиза искала ссоры не с ним, а с Матильдой. И она решила сама написать письмо императрице.

Она сочинила послание в тайне ото всех. Даже свою служанку Эдвигу она отослала погулять, а когда та вернулась, изрядно, продрогнув, письмо уже было тщательно спрятано среди других бумаг. Элиза решила: если письмо останется без ответа, то мужу необязательно знать о нем. Если же Матильда откликнется… что ж, тогда будет видно.

Нелегко давалось ей каждое слово, приходилось долго обдумывать каждую фразу, прежде чем написать ее. Матильда, без сомнения, была неординарной женщиной, одаренной редкой красотой, силой духа и удивительной властью над мужчинами. Под ее обаяние попали влиятельные люди. Воздух Англии был пропитан рассказами о Матильде, о ее чарах, которыми она буквально околдовала своих бесчисленных поклонников, всегда добиваясь желаемого.

Элиза знала об этом, потому чувство естественной ревности у нее соседствовало с искренним восхищением, а прирожденная гордость – с горячим желанием помочь мужу. Она не могла ничего требовать от императрицы, но не желала ничего и вымаливать. Если эта женщина любит Бриана так, как он в это верит, то она должна без промедления послать им людей и денег. Если же Матильда ответит отказом, то этим укрепит ее уверенность в том, что чувство Бриана осталось без взаимности.

Элиза вздохнула, откинула со лба темные волосы, окунула гусиное перо в чернильницу и написала:

«Императрице Матильде, графине Анжуйской – от Элизы, леди Уоллингфорд, с приветствиями.

Вы, конечно, слышали от вашего брата, графа Роберта Глостерского, как в прошедшем году Бриан Фитц и несколько других верных вам дворян отказали в лояльности королю Стефану и заперлись в своих замках, готовясь к возможной осаде. По совету графа Роберта многие из них сделали вид, что смирились с новым королем и тем самым избежали кровавого конфликта. Ныне же, услышав о засаде, которую устроили вашему брату, мы весьма встревожились…»

Элиза намеревалась начать следующую строчку со слов: «Лорд Бриан Фитц», но передумала и с легкой улыбкой удовлетворения написала:

«Мой супруг растратил в прошлом году свои средства, готовя замок к осаде в случае нападения короля. Сейчас он вновь вынужден заниматься этим же. Он не намерен просить вас о помощи, считая, что вы так же ограничены в средствах, как и мы. Я не могу поверить, что это так, зная, что прежде всего гордость мешает моему супругу обратиться к женщине, которой он так восхищается».

Последняя фраза заставила Элизу вздрогнуть и задуматься. Она не нашла в себе силы сразу продолжить письмо. Она видела, как Бриан менялся в лице, только заслышав имя Матильды, но его жене было нелегко это признать. Однако слова уже написаны, и Элизе показалось, что ревность сейчас слегка отпустила ее сердце. Окуная перо в чернильницу после каждой написанной фразы, она продолжила:

«Вы, императрица, без сомнения, хорошо представляете всю стратегическую значимость Уоллингфорда. Если он падет, то король Стефан будет доминировать на Темзе и контролировать восточные ворота в Лондон. Думаю, вы не простите себе, если ваш верный сторонник потеряет эти позиции. Потому-то ваша помощь может быть ценной вдвойне – и для нас с лордом, и для вас…»

С холодной усмешкой Элиза закончила:

«Я молюсь за вас и вашего супруга Готфрида Ангевина, графа Анжуйского, желаю вам успеха в Нормандии и призываю вас так же горячо молиться за вашего преданного сторонника лорда Фитца и за меня, его жену».

Она с облегчением откинулась на спинку кресла, давая чернилам высохнуть, прежде чем повторно прочитать послание. Элиза подумала, что оно не очень-то удачное, одновременно излишне формальное и слишком цветистое. Впрочем, как такое письмо ни напиши, вряд ли останешься полностью довольной. Она любила Бриана и только ради него попросила о помощи женщину, к которой не скрывала ревности. Большего сделать она не могла.

Закрыв глаза ладонями, Элиза тихонько всплакнула, и не только оттого, что ее гордость была уязвлена. Она опасалась скорого приезда Матильды в Уоллингфорд.

Констебля Варана одолевали свои проблемы…

Молодой дворянин ладно сидел в седле и тихонько напевал себе под нос, искоса поглядывая по сторонам. Он относился к числу тех новых придворных, которые появились при дворе короля Стефана, и был полон тщеславия. Больше всего его волновало впечатление, какое он производит на людей, мимо которых проезжает, будь это даже неприметный вилланин. Молодой дворянин втайне надеялся, что даже неотесанные простолюдины проникнутся почтением к его изысканным манерам. Одному Господу было известно, сколько времени и сил он потратил, отрабатывая перед зеркалом свою походку, поклоны, надменные взгляды, улыбки восхищения и иронию. Более всего ему удавалось горделиво вскидывать голову, при этом плавно раскачивалось павлинье перо на его шляпе формы птичьего клюва. Любил он и время от времени поворачивать голову из стороны в сторону так резко, чтобы его длинные волосы рассыпались по плечам.

… И не забудь иногда похлопывать рукой по бедру… так, хорошо, теперь подними голову… резко поверни ее направо… держи спину прямо… сделай улыбку шире, чтобы все видели твои ровные, красивые зубы… так, именно так… не забывай ни на минуту, что ты дворянин из знатной семьи… ты с рождения на всех производишь самое благоприятное впечатление…

С тех пор как Стефан пришел к власти, манеры королевского двора претерпели самые драматические изменения. Молодые нормандцы больше не стригли свои волосы на саксонский манер, а отращивали их до плеч и затем завивали горячими щипцами. Стало модно носить башмаки с вытянутыми носами и шерстяные чулки. Плащи были удлинены так, что их фалды волочились по полу. Придворные щеголи освоили «голубиную» походку и поражали пожилых вельмож своими мелкими шажками и жеманными манерами, скопированными у дам. Это делало молодых мужчин женоподобными и шокировало многих.

Особенно такое нововведение отвращало церковнослужителей, и они гневно вопрошали, когда же кончится это безобразие. Умудренные годами придворные лишь качали головами, они знали, что только время остепенит молодых людей. Тогда они предпочтут коротко стриженные волосы, короткие туники, шерстяные чулки окрасят в алый цвет и возобновят традиционную игру в кости. А когда и эта мода исчерпает себя, ей на смену придет что-то другое, такое же скандальное и безобидное. Но церковники не успокаивались и продолжали увещевать вырождавшуюся (по их мнению) знать. «Это просто Содом и Гоморра!» – восклицали они негодующе.

…Молодой всадник поправил шляпу с ярким павлиньим пером и приосанился, готовясь к въезду в Дорчестер. Он не встретил никого за прошедший час, и его огорчало, что, быть может, обратный путь может оказаться таким же скучным. С другой стороны, пустынная дорога позволила ему попрактиковаться в горделивом откидывании головы.

Теперь он глядел только вперед, мысленно предвкушая переполох, который вызовет его появление в городе. Из-за этого он не заметил темной фигуры, что бесшумно появилась со стороны придорожной канавы и пристроилась сзади к неспешно шагавшей лошади.

– Издалека, господин? – услышал молодой дворянин чей-то хриплый голос. – Небось притомились?

Обернувшись, молодой дворянин увидел нечто закутанное в черный плащ с капюшоном, глубоко опущенным на голову. Капюшон имел три отверстия – два для глаз и третье – где-то между ртом и носом. Впрочем, это мрачное чудовище могло быть и не человеком, а, скажем, дьяволом. В огромных лапах он держал свернутую в кольцо пеньковую веревку, в другой – нож, под стать мясницкому.

Щеголь замер с вытаращенными от страха глазами, а затем судорожно сглотнул.

– Слезай с коня, господин, отдохни, – сурово сказало мрачное чудовище, дьявол, монстр.

«Разве дьяволы умеют разговаривать? Да. Им известны все языки в мире. О Боже, это наказание за мои грехи! Прости меня, Господи, я только следовал общепринятым манерам, я не хотел оскорбить тебя своим непристойным видом».

– У меня… у меня нет денег… – пробормотал в ужасе дворянин. – Я продам коня и заплачу… я продам все, все!

– Нет. Лучше я продам все это, а заодно и тебя. Слезай, кому говорю!

Молодой человек спешился, не сводя завороженного взгляда с огромного ножа, а затем дрожащими руками расстегнул перевязь с мечом. Монстр прорычал:

– Как твое имя, господин?

– Гилберт де Рентон, – упавшим голосом ответил дворянин. – Я не убил в своей жизни ни одного человека… Я игрок в шахматы, играю порой на деньги, это верно, но это не такой уж большой грех… Но почему вы спрашиваете мое имя? Разве вы не знаете его?

– Теперь знаю.

Гилберт де Рентон понял, что был глупцом. Кого бы ни скрывал темный капюшон с жуткими прорезями, но это было не свиное рыло и не уши, как у летучей мыши.

Молодой дворянин гордо выпрямился, поправил свою шляпу и с высокомерной улыбкой посмотрел на монстра. Павлинье перо эффектно взметнулось, и длинные волосы рассыпались по его плечам.

– Тебе не запугать меня, – звенящим от негодования голосом сказал Гилберт. – Ты – самый обыкновенный разбойник. Чего ты хочешь – мою лошадь? Мою одежду? Возьми и убирайся. Я куплю себе новые.

Разбойник кивнул.

– Не сомневаюсь. Признавайся – ты верен королю Стефану?

Гилберт фыркнул.

– На этот вопрос я мог бы и не отвечать, – презрительно сказал он. – Даже через свои дурно вырезанные прорези для глаз ты должен заметить, что я одет по последней королевской моде.

– Да, похоже на то. А теперь подними руки и не вздумай мне перечить, красавчик, иначе я тебя зарежу, словно свинью.

Монстр неторопливо размотал веревку, подождал, пока Гилберт снимет перчатки, а затем связал ему руки и подтолкнул его в сторону узкой тропинки, ведущей через луг к лесу.

– Такому богатому красавчику следовало путешествовать с эскортом, – укоризненно заметил бандит в капюшоне, и Гилберт де Рентон мысленно согласился с ним. Все верно, но разве мог бы он произвести должное впечатление в окружении дюжины потных всадников, понятия не имеющих об изысканных манерах?

Они вошли в лес. Гилберт уныло шагал впереди, а монстр следовал за ним, ведя под уздцы лошадь. Он размышлял: «Что ж, этот павлин – недурная добыча. Двадцать пять фунтов я получу за коня… десять – за одежду и конскую сбрую… плюс меч с отделанным драгоценностями эфесом… да и сам сопляк потянет фунтов на триста… Нет, такого красавчика я меньше чем за четыреста фунтов не отдам. Все хорошо, только Эдвига убьет меня на месте, когда обнаружит, что я порезал одну из ее юбок…»

Главная служанка госпожи Элизы решала свои проблемы другим путем…

На регулярное свидание со своим любовником-сержантом она опоздала. Позволив немного приласкать себя, Эдвига высвободилась из его объятий и твердо сказала:

– Нет, милый, это надо заслужить.

– Все что угодно, – заверил ее Моркар, усмехаясь. – Ты же знаешь, я сделаю для тебя все, моя голубка. Иди ко мне, не терзай мое сердце…

Он обхватил ее, и его руки споро взялись за дело. Но Эдвига оттолкнула его и повторила:

– Нет. Сначала заслужи. А тогда мы еще увидим, кто первый запросит пощады в любовной битве.

Она вырвалась из объятий Моркара, отошла от берега реки и встала под одним из старых вязов. Сержант нырнул под низко стелющиеся ветки, уверенный, что его просто заманивают в более уединенное место. Тем временем его ласковая подруга сломала здоровенный сухой сук и выразительно помахала им. Ага, она хочет поиграть, ухмыльнулся сержант. Что ж, ладно, хотя меня распалять ни к чему.

Он шагнул к своей возлюбленной, охваченный вожделением, но Эдвига, не говоря худого слова, с размаху огрела его суком по голове. Ниже правого уха Моркара проступил кровавый рубец. Моркар застыл на месте, ощущая нарастающий гнев.

– Не вздумай прикасаться ко мне, мужлан! – визгливо крикнула Эдвига. – Я сегодня не в настроении!

Она указала суком на землю и сказала более мягким тоном:

– Садись, Моркар. О-о, да у тебя кровь…

Она оторвала лоскут от рукава своего платья и прижала его к ране.

– Ни… еще ни одна девушка не делала со мной такого, – просипел Моркар, со злостью глядя на служанку. – И даже не пыталась ударить меня.

– Верю, – еще более мягко ответила Эдвига и улыбнулась своему ошарашенному возлюбленному. – Но как я могу иначе заставить тебя слушать?

Моркар был ей нужен не только на зеленой лужайке, но и как сержант, и поэтому она решила излить бальзам на его раненую гордость.

– Я знаю тебя, – продолжала она. – Когда ты загоришься, тебя ничто не может остановить.

– Кроме удара по голове.

– Успокойся, ты же знаешь, как я отношусь к тебе, мой милый.

Моркар смягчился и уже более спокойным тоном спросил:

– Хорошо, забудем это. И что же я должен сделать, чтобы заслужить большее, чем удар по голове?

Эдвига внимательно осмотрела его рану, убедилась, что она неопасна, и тогда ответила вопросом на вопрос:

– Ты слыхал о Геракле?

– Нет. А кто это такой?

– Он был героем в Древней Греции и совершил двенадцать подвигов. Леди Элиза как-то прочитала мне поэму про него. Он отличался необыкновенной силой.

– Греция? Где это?

– Э-э… где-то между Италией и Святой землей. Не в этом дело. Поэма про Геракла навела меня на одну идею.

– Огреть меня здоровенным суком?

– Нет, измерить глубину твоей любви ко мне.

– Ого!

– Почему ты так удивлен? Ты же любишь меня, не так ли, Моркарушка?

– Я не говорил этого… То есть да, конечно. Зачем же я тогда пришел сюда, к реке?

– Может, просто потому, что ты хочешь меня, желаешь любви?

Черт побери, любви ей захотелось, в замешательстве подумал он. А что потом? Женитьба?..

Он вытер пот со лба и постарался улыбнуться поласковее.

– Так что ты мне хотела рассказать про этого Геракла, дорогуша?

Эдвига пытливо посмотрела на него и с досадой покачала головой. «Э-э, да его мысли похожи на рыбу в грязной луже – так и норовят высунуть нос из воды. Он любит меня не больше, чем любую другую девушку, которая покорно раздвинет ноги. Но на этот раз он недооценил свою прежнюю покладистую кобылку».

– Я тебе говорила, Геракл совершил двенадцать подвигов для своего милорда Эврисфея, – объяcнила она. – Я не помню, что ему предназначалось в награду, но каждый раз, когда ты выполнишь мое задание, мы будем приходить сюда и доставлять друг другу удовольствие.

– Ты хочешь сказать, что каждый раз перед тем, как завалить тебя в траву…

– Вот именно, мой сладкий. Тебе придется немного попотеть.

– И что же я должен делать? – нахмурился Моркар. – Подняться по стене башни? Бороться с медведем? Научиться играть на лютне?..

– Ничего такого трудного, – подбодрила его Эдвига. – Всего лишь навестить рыцарей – вассалов лорда Фитца – и убедить их поддержать своими мечами Уоллингфорд, когда придет время.

– Всех четырнадцать?..

– Да, всех. Но нам нужны также их люди и оружие. Все сержанты знают тебя, Моркар, и очень уважают. Они прислушаются к твоим словам. – Она швырнула окровавленный сук в сторону и села рядом с Моркаром, выразительно поглаживая свое бедро. – Помни, милый, что грек получил свою награду, только совершив двенадцать подвигов, – напомнила она, когда сержант вновь потянулся к ней.

Семье незадачливого де Рентона не оставалось ничего, как заплатить выкуп. В своем щегольском наряде, с шепелявой речью и жеманными манерами юный Гилберт выглядел в глазах своих родителей круглым идиотом. Но, тем не менее, он оставался их отпрыском. Семья выделяла скудные средства на его содержание, но потерять его не хотела. Тем более что соседи-дворяне могли подумать: де Рентоны отдали сына на заклание разбойнику из-за своей скупости.

Так что им пришлось принести кошелек с монетами в указанное место в лесу. Забрав его, облаченный в черный плащ с капюшоном Варан отпустил юного дворянина из своего лесного убежища.

– Возвращайся, красавчик, к себе в гнездышко, – сказал он назидательно. – И в следующий раз поменьше думай о пере на шляпе и больше – о своей охране.

– Если бы вы были мужчиной, вы сняли бы этот дурацкий колпак и показали свое лицо! – воскликнул оскорбленный Гилберт, хватаясь за пояс, где у воина висел бы меч, которого у него не было.

Варан хмыкнул.

– Радуйся, что я не сделал этого, малыш, – резонно заметил он. – Иначе мне пришлось бы выколоть твои голубые глазки.

Услышав эту неприкрытую угрозу, Гилберт сразу же остыл и стал сочинять такую историю своего пленения, которая менее бы ранила его гордость. К моменту, когда он достиг Вестминстера, разбойник превратился в шайку из двенадцати головорезов. Он, Гилберт, боролся с нападавшими как лев, троих зарубил на месте, в то время как бандитам не удалось нанести ему ни единой царапины.

Его родственники выслушали эту фантастическую историю с сомнением, они посмеивались или откровенно скучали, поглядывая в окно. Но Гилберт предпочел всего этого не замечать, упоенный своим рассказом, в который он уже почти верил.

Неделя стремительно мелькала за неделей, и год катился к концу. В последних числах ноября пять рыцарей неожиданно приехали в Уоллингфорд и предложили Бриану Фитцу свои услуги. Эдвиге столько же раз пришлось расплатиться с Моркаром во время их свиданий на берегу реки. В декабре констебль Варан сообщил своему хозяину, что неизвестный благодетель оставил кошелек с монетами у ворот замка. В нем оказалось ровно четыреста фунтов – вполне достаточно, чтобы финансировать оборону Уоллингфорда во время длительной осады. В кошельке с монетами была и анонимная записка, гласившая: «Во имя славного будущего Уоллингфорда и ради безопасности Англии».

В течение следующего месяца еще шесть рыцарей пообещали барону Бриану Фитцу свою помощь. Встревоженная леди Элиза предупредила свою служанку, что та может серьезно простудиться, если будет в такой холод так часто прогуливаться по берегу.

Матильда не отвечала, хотя посланник леди Элизы клялся, что передал ее письмо в руки капитана охраны императрицы.

Наступил 1138 год. Самозваный король Стефан вот уже три года находился на троне…

В начале февраля он вновь повел свою армию на север, готовя очередное вторжение в Шотландию. Поводом для него послужили слухи о союзе, заключенном между королем Давидом и одним из восставших баронов – могущественным Ранульфом Честерским. Но молниеносная карательная операция провалилась. Английская армия завязла в непроходимых болотах, и численность ее войск уменьшилась от перебежчиков. К апрелю шотландцы укрепились на южных рубежах своей страны, а по Англии прокатилась давно ожидаемая весть – Роберт Глостерский открыто заявил о своем переходе на сторону Матильды.

Война назревала. В Уоллингфорде и десятках других укрепленных замков подготовка к боевым действиям завершилась. Стало ясно, кто из вельмож поддерживает нынешнего короля, а кто верен императрице. У Стефана кружилась голова и давило грудь от свалившихся на него проблем. Он терялся в догадках, кто же первым нанесет ему удар – король Давид? Роберт Глостерский и иже с ним? Или проклятый Готфрид Ангевин?

К маю ситуация прояснилась. Граф Роберт передал свои континентальные владения сестре. Он не желал больше служить Стефану и был готов вместе с армией Матильды переплыть через Ла-Манш и высадиться в Англии. Тогда те, кто поддерживал ее на острове, могли открыто присоединиться к войску императрицы.

Англию разделила невидимая, но глубокая пропасть. В поддержку императрицы Матильды высказались Бристоль, Кентербери и Дувр. Чуть позже к ним присоединились Шрусбери, Герифорд, Дорчестер, Уорхейм, Данстер и еще дюжина других городов и замков, не говоря уж об Уоллингфорде. Солсбери колебался, так же как и Черенчестер, Траубридж, Стаффорд и Вустер. Основные города и замки на востоке поддерживали короля Стефана, а на западе – Матильду.

Вскоре в Англии началась гражданская война.

 

Глава VI

ГНЕВ ЕПИСКОПОВ

Август 1138 – сентябрь 1139

В течение нескольких недель короля по ночам мучили кошмары, и он просыпался с воплями, колотя руками по перине. Его жена пыталась успокоить его, стараясь допытаться у трясущегося от ужаса Стефана, что же ему приснилось в очередной раз. Но тот ночью не мог от страха выговорить ничего внятного, а наутро начисто забывал свои тяжкие сновидения.

Жена Стефана Матильда решила окружить королевскую супружескую постель квадратом из пылающих факелов. Ему так было легче прийти в себя, проснувшись от ужаса среди ночи. И она начала кое-что вспоминать.

– Мне снился заговор… – шептал он, испуганно глядя на свою супругу. – Они хотят свергнуть меня с трона. Понимаешь, они хотят убить меня!..

Его супруга, по иронии судьбы тоже Матильда, как и ненавистная кузина-императрица, была бледной, хрупкой женщиной с кротким взглядом и тихим голосом. Но внешность ее была весьма обманчива. Королеву Матильду отличал твердый характер, ясный, логичный ум и настойчивость в достижении целей. Она хорошо дополняла импульсивного, непредсказуемого Стефана, склонного к необдуманным импровизациям и неспособного к самоанализу.

Горящими по ночам факелами вокруг постели королева хотела рассеять кошмары, так мучившие ее супруга, и одновременно докопаться до их причины. Почему, просыпаясь, Стефан так молотил кулаками перину? Кто были его смертельные враги? Чего они добивались?..

Однажды в душную летнюю ночь ее замысел с факелами наконец-то оправдался. Стефан в очередной раз с воплем сел на постели, закрыв потное лицо дрожащими руками.

– Что с вами? – Матильда успокаивающе поглаживала короля по плечу. – Чего вы боитесь?

– Зачем? – пробормотал Стефан, еще находясь в путах сна. – Зачем ты сломал мою корону, брат? Чтобы поиграть ее обломками, словно безделушками?

Свет факелов быстро привел его в чувство. Он глубоко вздохнул, опустил худые руки на одеяло… и замер.

– Мой брат? – изумленно спросил он себя. – Да, мне снился Генри… Но я не подозревал его… Зачем же тогда он выковыривал ножом драгоценности из моей короны?..

– Успокойтесь, мой супруг, – сказала королева. – Вы уже не спите, и я рядом с вами. Вы чувствуете тепло моей руки? Хорошо. Вам приснилось, что епископ Генри напал на вас?

Стефан прислонился головой к стене спальни, пытаясь сосредоточиться, его одолевала зевота.

– Я не знаю… Мне снилось, что они…

– Кто?

– Не помню… Это уходит… Мы были в церкви… Генри… Нет, я не уверен…

– Он подошел к вам с оружием? – продолжала допытываться королева.

– Боже, нет, нет! Он наклонился надо мной… и с ним другие… Они сорвали с меня корону… Генри достал нож и стал выковыривать ножом самый крупный рубин…

– Все ясно, – ласково сказала Матильда. – А теперь попытайтесь вспомнить, кто были те, другие.

– Другие?

– Да, вы сказали, что Генри был не один.

– Э-э… кажется, епископы… или какие-то церковники… Не помню. Давайте спать, я очень хочу спать…

Стефан снова лег, повернулся на бок и, глубоко зевнув, заснул. Остаток ночи он провел без сновидений – впервые за много недель.

Матильда осторожно легла рядом, с тревогой глядя на своего измученного супруга.

– Господь благословит вас, мой король, – тихо сказала она и задумалась, глядя на пылающие факелы.

В оставшуюся часть ночи Матильда не сомкнула глаз. Она мысленно перебрала имена всех членов высшего духовенства Англии. «Итак, церковь против нас, – размышляла она. – И в первую очередь этот страусиный обожатель Генри. Я никогда ему не верила, уж больно хитер. Безусловно, и эта ходячая бочка с вином, Роджер Солсберийский, и его змеиный выводок: сын, канцлер Англии, племянники Александр и Нигель – епископы Линкольнский и Айльский. Что ж, вполне возможно, что эта семейка участвует в заговоре. Я давно подозревала их. Они скорее бароны, чем епископы. И заботятся не столько о пастве, сколько о своих землях. И другие священники не лучше. Мало того что они плетут тайные интриги против своего короля, они еще вторгаются в его сон, не давая покоя даже ночью…»

Королева Матильда была рассудительной женщиной, но даже самые ясные умы могут помутиться от чада ночных факелов.

В Норталлертоне, графство Йоркшир, погода этим летом была на редкость прохладной. Здесь в конце августа английская армия, усилившаяся за счет местных сторонников Стефана, встретилась с войском короля Давида. Шотландцы, в свою очередь, получили подкрепление со стороны пиктов – древнего народа кельтского племени, вторгавшегося когда-то в римскую Британию. Сейчас они похвалялись, что им не страшны копья и стрелы англичан, требуя, чтобы им предоставили право первыми идти в атаку. Король Давид скептически отнесся к бахвальству пиктов, но без колебания бросил их отряды впереди своего войска в наступление.

Король Стефан в это время находился на юге Англии, терзаемый ночными кошмарами и дневными размышлениями о возможных действиях Матильды и ее брата графа Роберта. В его отсутствие кампанией командовали сразу несколько местных баронов, подчинявшихся миролюбивому и умному Турстану, архиепископу Йоркскому. Но могучего Ранульфа Честерского среди них не было. Более года прошло с той поры, как король Стефан отказался передать Карлайл графу, и Ранульф ему этого не простил. Он оставался в своем замке и открыто молился за победу шотландцев.

Решающая битва близилась. Английская армия выбрала пунктом своего сбора высокую деревянную колонну, на которой развевались знамена Йорка, Рипона и Беверли. Очищенный от веток и коры ствол дерева был укреплен на специальной платформе с колесами, приводимой в движение четырнадцатью лошадьми. Это сооружение было известно как Стандарт, откуда и получила свое название происшедшая вскоре битва.

На военном совете архиепископ Турстан сумел убедить других командиров, что на этой неровной, болотистой местности всадники не смогут противостоять пехотинцам. Поворчав, английские рыцари все-таки спешились и приготовились вести битву, подобно простолюдинам-пехотинцам. Светало. Рассвет едва забрезжил. Перед ними расстилалась равнина, заросшая вереском и окутанная клубящимся туманом. Рыцари чувствовали себя неуютно, словно оказались голыми в чистом поле. Черт бы побрал этого святошу, думали раздраженно многие, и почему мы послушались его? Что он понимает в тактике боя с пиктами? И как может сражаться закованный в железо рыцарь, если под ним нет доброго коня и ему приходится таскать на себе такую тяжесть, как доспехи?

Но когда туман стал рассеиваться, недовольство рыцарей поутихло. Расстилавшееся перед ними бескрайнее поле было завалено огромными валунами. Если где-то и встречались ровные площадки, то почти всегда они оказывались очередным болотом.

Свет солнца едва процеживался через плотную пелену облаков. Вдали раздалось леденящее кровь песнопение пиктов, их вопли и завывание. Когда туман окончательно поднялся с земли, англичане увидели цепь скал. Из широкого прохода между ними хлынули пикты.

Английские стрелки натянули луки и арбалеты, а рыцари подняли над головами свои двуручные мечи…

В течение первого часа полуголые пикты поняли, что их языческие боги бессильны против закованных в железо рыцарей. Даже яростно выкрикиваемый ими боевой клич не оказал на захватчиков никакого действия. Пикты шли нарастающими волнами и гибли сотнями. Тучи стрел и дротиков попадали в их ничем не защищенные тела. Те, кто пытался вырваться из потока атакующих и спастись бегством, попадали в трясины болот.

Вслед за пиктами на равнину ринулось регулярное войско короля Давида. Однако его боевые порядки при проходе через цепь скал рассыпались. Из пелены тумана навстречу шотландцам летели тысячи стрел. Наткнувшись на этот смертоносный занавес, шотландская армия остановилась, а затем обратилась в бегство, преследуемая безжалостными английскими рыцарями.

Когда солнце наконец-то разогнало остатки тумана, шотландцы уже покинули поле боя, оставив на нем более одиннадцати тысяч убитых и раненых. Англичане, довольные, ходили среди тел поверженных врагов, в то время как архиепископ Турстан стоял коленопреклоненный перед Стандартом, горячо вознося хвалы Господу.

Был развеян один из мифов того времени. Шотландцев можно победить, и они были побеждены. Северная граница Англии снова оказалась на ненадежном замке.

Победа в битве у Стандарта нагнала страху на присягнувших императрице Матильде. Ее могущественный дядя, король Давид, был побежден! Более того, его армия была разгромлена, как во времена нормандского завоевания.

Фортуна повернулась лицом к Стефану. Он поспешно вновь возглавил свое войско и после осады взял Шрусбери. В это же время его жена, принявшая командование над второй английской армией, сокрушила ворота дуврского замка – одного из самых значительных владений Роберта Глостерского на юге.

Лорд Уоллингфорд, встревоженный поступавшими к нему известиями о победах Стефана, со дня на день ожидал начала штурма. Элиза тоже ждала – но не битвы, а ответного письма от Матильды.

Супруга короля Стефана не забыла его ночных кошмаров. Опустошив свой личный кошелек, она подкупила слуг епископов – Роджера, Александра и Нигеля, и те стали следить за своими хозяевами. Таким путем она узнала, что Генри готовится отплыть в Нормандию якобы по пути в Рим. Согласно донесениям его слуги, Генри намеревался добиться аудиенции у папы Иннокентия II, чтобы испросить у него должность архиепископа Кентерберийского. Старый Уильям Корбейл умер два года назад, и с тех пор его место оставалось вакантным. Генри не без оснований считал, что заслужил его, но, поскольку Стефан не торопился проявить свою благодарность брату, тот решил сам поехать в Рим, заручиться поддержкой папы и только затем просить брата приложить к папской грамоте королевскую печать. Генри хотел вернуться в Англию к декабрю.

Такова была история, рассказанная королеве одним из ее шпионов. Она отпустила его, щедро вознаградив, но для себя уяснила только одно – Генри действительно направлялся в Нормандию. Зачем? Понятно, чтобы подготовить заговор с проклятыми Ангевинами. Иначе мог бы он оставить Англию в такое смутное, тревожное время? Уже два года он говорил о посещении Рима, почему же решил сделать это именно сейчас, когда Англия напоминает кипящий котел? Ради аудиенции у папы? Нет, какие у него могут быть срочные дела с Иннокентием II? Другое дело – тайная встреча с Ангевинами, в это вполне можно было поверить.

Она поделилась своими подозрениями с мужем и получила ожидаемый ответ.

– Похоже, вы правы, и мы должны немедленно остановить Генри, – озабоченно заявил Стефан. – Я также заметил перемену в отношении брата ко мне, пропала доверительность, появилась настороженность, хотя я никогда не видел в нем возможного предателя.

– Но чувствовали, мой супруг, только не хотели признаваться в этом себе. Помните ваши сны? Кто отобрал вашу корону и пытался разбить ее? Чье лицо появлялось чаще всего в ваших кошмарах? По ночам, с закрытыми глазами, вы видели правду, которой так боялись поверить днем. Будущее представало перед вами в сновидениях, а вы предпочитали игнорировать его.

– Да, может быть… Должен ли я арестовать Генри? Я помещу его рядом с его чертовыми страусами и павлинами. Пускай с ними устраивает заговоры!

– Нет, – твердо сказала Матильда. – Оставьте его в покое. Притворитесь, что ничего не знаете. Вне Англии он мало что может сделать. Конечно, он способен тайно совещаться с Ангевинами и одерживать победы над вами на бумаге, но реально он мало чего может достигнуть. Нам будет лучше в его отсутствие. Но есть нечто, что вы можете сделать, преподнеся вашему брату сюрприз.

– И что же это?

– Назначьте нового архиепископа Кентерберийского.

– Ну, не знаю… – засомневался король. – Я не обещал ему этого. Полагаю, я мог бы на это пойти, но…

Королева фыркнула.

– В чем вы сомневаетесь, мой супруг? Разве я говорила, что именно Генри надо сделать архиепископом? Может быть, вы собираетесь отдать ему заодно и корону? Или даже свои башмаки, а самому наступить босыми ногами на змею? Почему бы и нет?

Стефан вздрогнул.

– Не говорите так, – глухо сказал он. – Вы же знаете, что я ненавижу змей. Я потому даже не посещаю ту часть зверинца Генри. Бр-р-р… – Он вновь содрогнулся, а затем задумчиво покрутил кончики усов. – Хорошо. Я найду другого кандидата на эту должность. Кого вы можете предложить?..

Далекая от дворцовой политики Эдвига, тем не менее, была озабочена не меньше, чем королевская супружеская пара. Ее дела с сержантом Моркаром процветали. Сержант без устали совершал все новые и новые подвиги Геракла, а Эдвиге в течение 1138 года стал знаком каждый опавший лист с дерева на берегу Темзы вблизи замка. Моркар также пополнил свои познания, ближе столкнувшись со всеми видами насекомых, обитающих в этой части Англии.

Теперь, когда замок в течение всего года успешно готовился к возможной осаде, они сумели спокойно продолжать свои свидания даже на заснеженном берегу реки. Эти встречи могли принести смертельную простуду, однако они вливали в Эдвигу жизнь, и в конце октября она поняла, что беременна.

Это не было для нее сюрпризом. Напротив, она уже начала сомневаться, заслужил ли ее любовник-сержант сравнение с героическим Гераклом, хотя не могла вспомнить, сотворил ли могучий грек младенца. Так или иначе, Моркару это удалось после долгих трудов, и нужно было его обрадовать, сообщив о таком счастье.

Эдвига мудро выбрала момент после бурной любовной игры на снегу. Сержант показал себя молодцом, учитывая сложные погодные условия. Было холодно, при дыхании из их ртов вырывались облака пара. Может, поэтому сержант не сумел выразить на лице безмерную радость. Он натянуто улыбнулся и хрипло переспросил:

– Какой ребенок? У тебя разве есть ребенок?

– Нет, – просияла Эдвига. – У меня будет ребенок – твой ребенок, Моркар! Скажи, что ты безумно счастлив и горд.

– Хм… Мой? А ты уверена…

Эдвига обиделась.

– Не знала, что ты такой ревнивый и подозрительный, – сухо ответила она, отодвигаясь от сержанта. – Конечно, твой, чей же еще?

– Кто говорит о подозрительности?

– Я, как дура, поверила тебе…

– Никто не может называть меня подозрительным.

– … потому что всегда считала, что ты – человек чести.

– Когда это случилось?

Эдвига скатилась с него, привстала и отряхнула юбки от снега.

– Знаешь, не всегда будущая мать может назвать точную дату зачатия, – наставительно сказала она. – Это было не так давно, несколько недель назад, с тобой.

Он с шумом выдохнул облачко пара в морозный воздух. Поправив край подстилки из воловьей кожи, он пробормотал:

– Полагаю, мы… – Затем с нарочитым равнодушием спросил: – Надеюсь, ты никому не проболталась об этом?

– Нет, – простодушно улыбнулась Эдвига. – Никому, кроме леди Элизы и констебля Варана.

Моркару показалось, что ему на голову обрушились ворота замка.

– Ты сказал: «Полагаю, мы…», – напомнила ему Эдвига. – Что ты хотел сказать, милый? Я что-то не расслышала толком.

– Э-э-э… Хм-м… Я разве сказал такое?

– Сказал.

– Да, верно. Я полагаю… полагаю, мы должны пожениться.

– Ох, мой милый… – Она вновь легла рядом и с ласковой улыбкой посмотрела на озадаченное лицо сержанта, над которым раскачивались ветви заснеженной ольхи. – Любимый, я опасалась, что ты не сочтешь меня достойной… Конечно, я согласна, согласна! Ты – самый сильный и красивый мужчина на свете, и я говорю: да, да, да!

Моркар невольно пошарил руками по снегу, но не нашел, понятное дело, ни одного зловредного насекомого, которого он сейчас с удовольствием раздавил бы между пальцами.

– Я поговорю с лордом Брианом Фитцем, – глухо сказал он, отведя взгляд в сторону, чтобы не видеть сияющих глаз своей подруги, – и попрошу твоей руки. Мы поженимся, когда он разрешит.

– Да, – послушно сказала она. – Как скажешь, мой будущий супруг и повелитель.

Элиза искренне порадовалась за Эдвигу. Увы, это все, что она могла, поскольку уже смирилась с тем, что они с Брианом не смогут иметь детей. Так угодно Господу, с тоской заключила она, хотя не могла понять – почему. Почему?!

Необъявленная война постепенно разгоралась. Королевские войска захватили несколько малозначительных замков, в то время как восставшие бароны засыпали письмами Матильду, Готфрида и графа Роберта с одним и тем же вопросом: когда же они вторгнутся в Англию? Послания эти оставались без ответа, так же как и письмо Элизы к императрице. Год шел к концу, завалив землю глубоким снегом, и остановился передохнуть лишь перед самым Рождеством.

К этому времени епископ Генри вернулся в страну. Он проделал немалый путь через Нормандию и Италию, где в Риме встретился с папой Иннокентием II. Из Ватикана он вышел с довольной улыбкой и папской грамотой, удостоверяющей его назначение на должность архиепископа Кентерберийского. Он полагал, что, узнав об этом, Стефан и его супруга устроят ему холодный прием, но его это мало волновало. В декабре и так морозно.

Двадцать четвертого декабря епископ находился в соборе Святого Павла в Лондоне, посвящая в духовный сан юных дьяконов.

В нескольких милях отсюда, в Винчестере, король и королева держали секретный совет с видными баронами и членами высшего духовенства и постановили: назначить на должность архиепископа в Кентербери аббата Теобальда, человека вполне достойного, правда, почти глухого. Когда совет закончился, король обратился к Теобальду с поздравлениями, но тот в ответ лишь удивленно поднял брови и приложил ладонь к уху:

– Ваше величество обращается ко мне? А что случилось?

Когда один из слуг епископа Генри сообщил ему эту весть, епископ покинул собор посреди службы и, вскочив на коня, помчался в Винчестер к себе во дворец. Здесь его ждала другая неприятность – его любимый павлин сдох. Обезумевшая от горя пава носилась по снегу.

– Что нам делать, лорд епископ? – озабоченно спросил слуга. – Она, бедняжка, бегает по вольеру, натыкаясь на сетку, словно ослепнув. Она может пораниться.

– Приведи ее во дворец, – устало ответил Генри. – В мою спальню. Мы утешим друг друга. – Поймав удивленный взгляд слуги, он усмехнулся. – Не беспокойся. Я не собираюсь делать ничего противоестественного. Она потеряла супруга, а я – брата. У нас много общего.

Отпустив слугу, он подошел к толстой свече, окольцованной линиями, каждая из которых соответствовала определенному часу.

– Рождество уже наступило, – прошептал он. – Бог простит нам наши грехи.

Новый год принес множество мелких стычек двух враждующих группировок, ряд незначительных побед, которые ничего не решали.

В Уоллингфорде жизнь шла своим чередом. Эдвига и Моркар поженились в феврале, а в июне служанка родила сына. Она назвала его Элдером (что означает «ольха»), это вызвало немало ухмылок у солдат гарнизона, хотя они благоразумно воздерживались от своих догадок в присутствии сержанта. Они слышали, что лорд Бриан Фитц хочет со временем сделать его констеблем вместо стареющего Варана. Пока шестидесятилетний плосконосый саксонец оставался крепким как дуб и по-прежнему превосходил силой любого воина гарнизона, но рано или поздно он скажет барону, что устал, и тогда наступил время Моркара.

Понятно, что солдаты с особым интересом стали посматривать на молодого сержанта. Немало удивили их происшедшие в нем перемены. Поначалу они решили, что всему причиной его женитьба, но это объясняло далеко не все. Моркар слегка располнел, перестал раздраженно кричать по всякому поводу, предпочитая теперь что-то тихо бурчать себе под нос. Не сразу, но обитатели замка Уоллингфорда поняли: Моркар старался быть во всем похожим на констебля Варана.

Моркар проводил много времени с Вараном, поражая констебля своей неизвестно откуда взявшейся сдержанностью и понятливостью. Мускулы молодого воина крепли с каждым днем, тело наливалось силой, и даже голос стал басистей. Издали его порой принимали за Каменную Башку. Взгляд его становился таким же требовательным и цепким, как у ветерана крестовых походов, так что бывшие солдаты-приятели уже не решались дружески похлопывать его по спине.

Эдвига быстро ощутила на себе перемену отношения к ее мужу. Прежде с ней никогда так вежливо не раскланивались, так искренне не приветствовали. Поначалу она была ошеломлена этим, но вскоре поняла, что такое радушие, скорее, адресуется не Эдвиге, а жене Моркара. Но все равно ей было приятно.

Эрнард сидел в таверне и, потягивая кружку эля, размышлял, уйти или остаться, чтобы еще послушать пьяные разговоры местных завсегдатаев и еще раз увидеть очаровательные глазки игривой служанки. Увы, он приехал в Оксфорд не за этим. Он расплатился и не без сожаления вышел на узкую улочку, проходившую вдоль берега Темзы. Здесь же, фасадами к воде, располагались несколько подобных заведений. Его лошадь и повозка были там, где он их оставил, и нанятый им мальчишка все еще сидел, прислонившись к одному из колес. Увидев Эрнарда, он вскочил на ноги и приветствовал его, забавно глотая слоги:

– Я не отходил отсюда, господин, с тех пор, как вы ушли. Я не голоден, один мой приятель принес мне немного хлеба, и я ни разу не оставил повозку. Все цело, слава Богу.

– Да, я вижу. Мы договорились о плате в один пенни, верно?

– Так вы сами сказали, господин.

Эрнард кивнул, достал две монеты из кошелька, вынув нож, он разрубил одну из них на две половинки. Протянув мальчишке полторы пенни, оставшиеся полмонеты спрятал вновь в кошелек.

– Добавляю полпенни за твою честность и за съеденный тобой хлеб.

Мальчик усмехнулся и спрятал монеты в карман.

– Если вы снова поедете в Оксфорд, господин, вы всегда найдете меня здесь.

Весело засвистев, он пошел было прочь, но Эрнард остановил его.

– Кто-нибудь интересовался тавернами на этой улице сегодня?

Мальчишка вернулся, облизывая губы и не сводя глаз с кошелька щедрого господина.

– Сначала скажите, что значит, по-вашему, интересоваться. Были некоторые, кто отдавал кое-какие вещи, и одна женщина…

Эрнард вынул из кошелька полпенни и повертел его выразительно в пальцах.

– Кто-нибудь из королевского двора, например?

Мальчик указал на одну из самых больших таверн.

– Там были епископы, – сказал он.

– Что за епископы?

– Откуда я знаю? Я смотрел за вашей повозкой, господин.

Эрнард протянул ему полпенни. Мальчишка мигом схватил монету и торопливо ушел, ухмыляясь во весь рот. Что за чудной торговец, думал он. Раздает монеты, словно камешки, а за что? Этак он скоро прогорит…

Мальчик был бы совершенно прав, окажись Эрнард торговцем, но его внешний вид был просто маскировкой. Эрнард являлся солдатом гарнизона в Уоллингфорде – тем самым, кто три года назад проводил переодетого Роберта Глостерского в замок к лорду Бриану Фитцу. Ныне он был самым молодым из соглядатаев барона, заслужившим доверие своего господина. Лорд Бриан Фитц приказал ему под видом торговца приехать в Оксфорд и разузнать подробности о Большом совете, который созвал здесь король Стефан.

Несколько часов Эрнард провел возле дворца, он дружески о том о сем потолковал с охраной, затем галантно поухаживал за одной из служанок. Как оказалось, Большой совет начался утром, и уже к полудню Эрнард неожиданно для себя стал свидетелем поспешного воплощения в жизнь одного из его решений, самого кровавого из всех, предпринятых Стефаном за весь период правления, и замысел его целиком принадлежал королеве Матильде.

Заинтересовавшись таверной, указанной ему мальчишкой, Эрнард неспеша пошел по улице вдоль реки и зашел в темную и, казалось бы, пустую комнату. Осмотревшись, он уже было решил не без раздражения, что мальчишка обманул его, как вдруг в дальнем конце комнаты послышался хриплый смех. Присмотревшись, он увидел, что за длинным столом у стены сидели епископы Солсберийский, Линкольнский и Айльский, а также сын Роджера Солсберийского, Роджер Бедный, лорд-канцлер Англии. За соседним столом расположились рыцари, по-видимому, составлявшие их охрану.

Эрнард вернулся к двери и уселся за столиком в уютной нише, так чтобы вельможи не заметили его. Прежде он никогда не видел сразу столько высших церковников и поэтому чувствовал себя скованно и стесненно.

Он вновь встал, решив посмотреть внимательнее, нет ли в комнате кого-либо еще, и едва не столкнулся со служанкой. Та недовольно фыркнула.

– Если вам негде поместить свои длинные ноги, господин, то лучше спрячьте их под стол, – едко сказала она, оглядывая молодого человека. – Или вас мучит жажда?

– Нет, не очень.

Служанка оказалась прехорошенькой, но она холодно глядела на него, и Эрнард, вновь усевшись за стол, смиренно спросил:

– У вас, хозяйка, как я вижу, сегодня знатные гости?

– Да. Чего вам принести?

– О, я хотел бы только кружку эля да еще немного поболтать с красивой девушкой.

– Вы успели бы проделать полпути до своего дома, прежде чем дождались бы такую вертихвостку в этой таверне, – нелюбезно ответила служанка и ушла.

Эрнард вздохнул с досадой и, чуть наклонившись вперед, посмотрел из ниши на знатных господ, беседовавших о чем-то в другом конце зала.

Вскоре девушка принесла ему кружку эля, и Эрнард возобновил свою атаку, пытаясь узнать ее имя. Но ему снова не повезло.

Неспешно отхлебывая из кружки глоток за глотком, Эрнард искоса поглядывал на тучного епископа Солсберийского, рассуждавшего о дурном качестве вина в этой таверне. Александр Линкольнский кивал, соглашаясь со всем, что говорил его дядя, в то время как Нигель Айльский, брезгливо морщась, пил вино, расплескивая его по полу.

– …Я не устаю повторять, что многие дворяне попросту не умеют правильно пить, господа, – гудел епископ Солсберийский, грозя неизвестно кому рукой; бриллианты на его пальцах сверкали при свете свечей. – Сначала надо сделать маленький глоток, ополоснуть рот и сплюнуть, а затем еще один маленький глоток, и только потом проглотить вино, давая себе время, чтобы ощутить полностью не один его вкус, но и послевкусие. Так мы можем ощутить полностью его букет и насладиться им от души. Многим же наплевать на вкус и послевкусие, они напиваются до свинского состояния. Тьфу, прости меня, Господи, даже говорить об этом противно. Но пойло в этой гнусной таверне годится лишь для того, чтобы нагрузиться по самые глаза. Нигель, налейте мне еще этой кислой дряни.

Служанка вновь подошла к Эрнарду, и тот с готовностью протянул ей опустевшую кружку.

– Когда вы освободитесь, хозяйка, я был бы счастлив с вами поболтать, – сказал он с приветливой улыбкой. – Не беспокойтесь, я человек вполне безобидный.

Девушка налила ему эля из кувшина и задумчиво посмотрела на него. Гость был приятным на вид молодым человеком, хотя грубая одежда торговца не украшала его. Но выбор сегодня у нее был невелик. С епископами и охранявшими их рыцарями, занявшими дальний конец комнаты, ни о чем, кроме вина, не поговоришь. Почему бы не познакомиться с этим торговцем? Время тогда пролетит быстрее.

Она скромно опустила глаза.

– Ваши слова смущают меня, господин…

– Эрнард, – представился гость. – Увидев вас, красавица, я взмыл душой, подобно голубю, к небу и до сих пор не вижу земли за облаками. Если бы я знал ваше имя, хозяйка, то сразу же спустился бы к вам и мы бы славно поворковали.

Девушка фыркнула, не сдержав улыбки.

– Хорошо, так и быть, я спасу вас. Хотите еще эля?

Эрнард узнал, что ее зовут Эдит. Золотистые волосы выдавали в ней саксонку.

– Буду рад вашему обществу, – сказал он. – Садитесь, сейчас обслуживать вам больше некого. Принесите себе что-нибудь по вашему вкусу, и тогда я, быть может, скажу, кто я на самом деле.

Девушка хохотнула, оглядывая его с головы до ног.

– Принц, не так ли? Тогда для вас здесь самое подходящее место, рядом с епископами. Наверное, враги охотятся за вашими драгоценностями и вам пришлось переодеться торговцем и пить эль…

– Эль мне нравится. Принесите еще одну кружку, Эдит, и вы узнаете мою историю.

Они обменялись улыбками, и Эдит пошла с опустевшим кувшином к бочкам с вином, выразительно покачивая бедрами. Эрнард глядел ей вслед и потому вздрогнул от неожиданности, когда дверь резко распахнулась. Какие-то вооруженные люди ворвались в таверну и, расшвыривая все на своем пути, бросились в конец комнаты. Один из них грубо оттолкнул Эдит, и девушка со стоном упала на пол. Эрнард вскочил, чтобы прийти ей на помощь, но другой бандит прошипел: «Сиди на месте!» – и нанес ему такой удар кулаком в грудь, что бедняга отлетел назад, ударившись головой о верхнюю балку в нише. Девушка, придя в себя, на коленях подползла к нему вдоль стены и втиснулась рядом с ним в нишу, со страхом глядя на происходящее.

В другом конце зала епископы и сопровождавшие их рыцари вскочили на ноги.

– Как вы смеете нарушать наш покой! – взревел епископ Солсберийский, но его слова заглушил звон мечей и крики раненых. «Боже сохрани, – с ужасом подумал Эрнард, – да они же убивают епископов!»

Безумие охватило таверну. Противники наносили друг другу разящие удары мечами, катались по полу, пытаясь заколоть нападавшего кинжалом, вопили от боли, взывали к милосердию. Один из рыцарей охраны епископов, пошатываясь, подошел к бочкам с вином, поднял одну из них над головой, швырнул в катавшихся по полу разъяренных воинов и бездыханным рухнул на пол.

Девушка, дрожа от страха, спрятала лицо на груди Эрнарда. Тот крепко обнял ее, сам изрядно растерявшись.

Между тем битва не утихала. Разделавшись с рыцарями охраны, нападавшие принялись за епископов. Роджер Солсберийский получил могучий удар по голове и ткнулся лицом в тарелку с тушеным мясом. Александра Линкольнского повалили на пол, и один из бандитов наступил ему сапогом на шею. Кто-то швырнул скамью, и она полетела в нишу, задев краем лоб Эрнарда. Тот сидел, крепко прижимая к себе всхлипывающую девушку, и не мог осмыслить происходящее. Наконец он понял, что пора уносить ноги.

– Эдит, мы можем выбраться через черный ход? – прошептал он, поглаживая девушку по вздрагивающим плечам.

Та не ответила, продолжая плакать.

Тогда Эрнард силой повернул ее влажное от слез лицо к себе:

– Я спрашиваю, можем мы выбраться через черный ход?

Эдит прошептала, что да. Они поднялись на ноги, осторожно выбрались из-за стола и побежали в глубь таверны мимо отчаянно дерущихся людей. Кто-то закричал им вслед:

– Эй, держите этих двоих! Убейте их!

Но они успели проскользнуть через заднюю дверь и выскочили в узкий переулок. Эрнард подпер дверь снаружи валявшейся неподалеку скамьей, и крикнул:

– Бежим!

Они помчались по переулку, повернули направо, прочь от реки, и, петляя по узким улочкам, добрались до пустынной рыночной площади. Уже наступила ночь, и в небе сиял молодой месяц. Они нырнули в густую тень между кормушек для лошадей и остановились, тяжело дыша. Выпитый эль забурлил в желудке Эрнарда, он едва успел отвернуться, когда его стошнило. Зачерпнув воды из стоящего рядом корыта, он плеснул себе в лицо, пытаясь прийти в себя.

Девушка со страхом спросила:

– Что… что это?

Эрнард в ответ только очумело покачал головой. Где же обитали крылатые серафимы в этот страшный час? Как мог Господь допустить избиения своих самых верных слуг? Он вытер кровь, струившуюся со лба, и осмотрелся. Рыночная площадь по-прежнему была пустынной, лишь несколько собак бродили по мостовой в поисках какой-нибудь еды.

Он спросил негромко Эдит:

– Ты пришла в себя? Можешь идти дальше?

– Да.

– Хорошо. Где ты живешь?

– На втором этаже, прямо над таверной. Там живут хозяин с женой и я еще с одной служанкой.

– Тебе нельзя туда возвращаться. Эти люди не оставят тебя в живых, как свидетельницу их преступления.

Он коротко рассказал девушке, кто он и откуда прибыл, не объясняя, с какой целью провел день в Оксфорде, затем спросил:

– Хочешь поехать со мной? Здесь тебе оставаться опасно.

Эдит поспешно кивнула.

– Я живу в этом городе всего месяц. Прежде я работала в другой таверне, но ее хозяин… Ладно, не буду об этом. Мне здесь некуда больше идти. А вы на самом деле человек барона Бриана Фитца? Я видела его однажды. У его седые волосы, верно? Он был со своей женой, леди Элизой, кажется. Леди Элиза – красивая женщина. Если бы я была богатой, то одевалась бы так же, как и она.

Эрнард покачал головой.

– По-твоему, сундуки моих хозяев набиты монетами?

– Конечно!

– Конечно, – горько повторил Эрнард. – Да, я слышал такую поговорку: «Путь всех рыцарей – слава, священников – набожность, а баронов – богатство». Как бы не так! Ладно, пойдем поищем мою повозку.

Арест епископов поверг в шок противников Стефана в королевстве. Сторонники Стефана восприняли их разгром как победу, поскольку в лице Роджера Солсберийского в тюрьму был брошен один из самых влиятельных представителей духовенства Англии. Его владения были даже обширнее владений епископа Генри. На средства Роджера были построены замки в Солсбери, Шрусбери и Девизесе. Его племянник, епископ Александр Линкольнский, чью шею изрядно придавили сапогом в таверне, владел замками в Линкольне, Ньюарке и Слифорде. Сын Роджера Солсберийского, Роджер Бедный (прозванный так, потому что единственный из всей семьи не был епископом), тем не менее, занимал влиятельный пост лорда-канцлера Англии. И эта богатейшая в королевстве семья буквально за один день потеряла все свои владения, влияние, их заслуги обернулись позором.

Немногим лучше сложились дела у Нигеля Айльского. Ему удалось убежать из таверны, переправиться через реку и скрыться. Добравшись до замка своего дяди Роджера в Девизесе, он оказался заперт там королевскими войсками.

Так или иначе, но король и его супруга почувствовали себя значительно лучше после этих энергичных действий. Ночные кошмары у Стефана прекратились. Его брат Генри не выезжал из Кентербери. За прошедшие полгода король сумел сокрушить всю церковную оппозицию и лишил ее возможности нанести ответный удар. После ареста епископа Айльского в Девизесе победа короля стала полной.

Противники короля, опомнившись от случившегося, сочли арест епископов святотатством и решили, что после такого преступления Стефан окончательно потерял права на английскую корону. Были ли основания у Стефана действовать так кроваво? Нет. Причина поездки епископа Генри в Рим и привезенная им папская грамота просто проигнорированы королем. Епископы Солсберийский, Линкольнский и Айльский никогда не действовали против монарха и не высказывали недовольства им. Так почему же они безжалостно избиты и брошены в тюрьму?

Невольно вспоминались строчки поэта:

Как точно они выражали импульсивную натуру Стефана! Приняв предложение супруги, он устроил резню в таверне, не подумав о возможных последствиях.

Восставшие бароны послали совместное письмо Ангевинам. Пора действовать, взывали они, никогда еще железо не было таким раскаленным – надо ковать немедленно. Вторгайтесь с армией в Англию сейчас, когда половина дверей в королевстве закрыта из опасения нападения солдат Стефана. Вас примут как спасителей, как своих избавителей от тирана. Пора!..

Восемнадцатого сентября Бриан получил письмо от императрицы Матильды. Оно было не длиннее того, что передал ему Роберт Глостерский весной 1136 года, но в нем было все сказано.

«Все готово, мой друг. Как я вам некогда говорила, паруса подняты, и мы ждем только прилива. Что ж, Седой, вода стала прибывать, и подул попутный ветер. Мы уже в пути и прибудем в Англию в конце месяца. Если вы найдете время посетить нас, мы будем рады обнять нашего самого верного сторонника. Я знаю, это письмо дойдет до вас в целости и сохранности, потому что уверена – вы не позволите моему вероломному кузену приблизиться к вашему замку ближе, чем на расстояние полета стрелы. До скорой встречи, дорогой Седой».

Бриан, поразмыслив, показал это письмо Элизе. К его удивлению, она презрительно заметила:

– С чего это она написала письмо именно вам? И что за странная манера – всегда спрашивать, но никогда не отвечать?

Бриан нахмурился, в словах жены слышался скрытый упрек.

– Жаль, что ты не разделяешь радость доброй половины жителей Англии, – сухо сказал он. – И что ты имела в виду под словами «именно вам»? Наверняка Матильда послала такие же письма еще десяткам своих сторонников.

– Может быть, – раздраженно ответила Элиза, – но что-то императрица слишком долго раздумывала. Я написала ей письмо еще полгода назад, а она только сейчас соизволила…

– Ты написала ей? – Бриан был поражен до глубины души. – Зачем?

– Я попросила ее о помощи, – спокойно ответила Элиза. – Ты знаешь, как нам туго пришлось. И еще я хотела узнать, способна ли эта женщина не только брать, но и давать.

Элиза демонстративно уронила письмо императрицы на пол, словно ненужную бумажку, и добавила, холодно глядя на ошеломленного Бриана:

– Матильда прислала ответ только сейчас, когда это нужно ей. Теперь я твердо знаю, кто есть кто.

Бриан хотел успокаивающе погладить ее по руке. Но Элиза резко повернулась и вышла из комнаты. Он озадаченно посмотрел ей вслед, удивленный ее бурной реакцией, а затем поднял упавшее письмо. Перечитав его еще раз, он невольно улыбнулся. На него нахлынули волнующие воспоминания, и он, закрыв глаза, с легким сердцем отдался им. Матильда возвращается. Возвращается!

Тридцатого сентября 1139 года императрица Матильда в сопровождении графа Роберта Глостерского и ста сорока рыцарей высадилась в порту Арандел, графство Суссекс. Сестра и брат, опустившись на колени на английском берегу, поцеловали землю, размытую осенними дождями. С трудом сдерживая радостные слезы, они помогли друг другу встать и счастливо улыбались.

– Прекрасно, сестра, – сказал Роберт. – Вы заключили в объятия ваше королевство.

Рыцари стояли неподалеку, с трудом успокаивая своих лошадей. В их глазах еще стелился туман, их покачивало – они еще не совсем пришли в себя после приступов морской болезни. А может, они просто были очень взволнованы первым вторжением в Англию со времен Вильгельма Завоевателя.

 

Глава VII

КУЗИНА МАТИЛЬДА

Сентябрь – декабрь 1139

Матильда долго смотрела в сторону пролива, и кто знает, какие мысли и чувства обуревали ее алчную душу, она словно прощалась с прошлой, относительно спокойной и благополучной жизнью, а затем перевела взгляд на арандельский замок.

– Они не приветствуют мое прибытие в Англию, я не вижу моего флага, – недовольно сказала она. – К чему бы это?

Ее брат пристально вгляделся в стены и сторожевые башни Арандела. Действительно, флага Ангевинов не было, и он поспешил найти этому убедительное объяснение.

– Разглашать ваше присутствие было бы слишком опасным для обитателей замка, – сказал он. – И потом, здесь не знали точной даты нашего прибытия и не могли как следует к нему приготовиться. Вывешивать ваш флаг? А если в округе бродят соглядатаи Стефана, а к берегу подплыло какое-нибудь торговое судно? Будьте благоразумны.

– Они могли подождать, пока мы высадимся на берег, и затем поднять мой флаг, – раздраженно настаивала на своем Матильда, демонстрируя далеко не ангельский характер. – Чего они боятся сейчас? Ведь я в Англии и беру их под свою защиту.

Она пошла вдоль уреза моря к тропинке, ведущей вверх по скалистому склону к замку. Рыцари, уже теперь сев на коней, заняли позиции вдоль тропинки. Если Стефан подготовил императрице горячую встречу, то они приняли бы на себя удар, а Роберт за это время успел бы отвести сестру на корабль и отплыть в море. Но там, наверху, среди иззубренных скал, не прятались в засаде лучники короля, не было слышно и пения горна, призывающего солдат идти в атаку. Волны с мирным шипением накатывались на илистый берег, теплый воздух был полон тонкого жужжания насекомых. Идиллию ласкового сентябрьского дня нарушал резкий, неприятный голос Матильды, недовольной всем и всеми.

Поднимаясь по тропинке, она брезгливо приподнимала подол роскошного платья, чтобы не испачкать его, и продолжала ворчать. Роберт молча следовал за ней, стараясь не слушать сестру. Он любовался ее стройной фигурой. Сам Роберт был выше большинства нормандских аристократов, но сестра уступала ему в росте всего лишь несколько дюймов. Конечно, она не была самой высокой женщиной того времени – в Шотландии, по слухам, среди уродок встречались создания девятифутовой высоты. Но среди благородных леди императрице не было равных, все они вынуждены были смотреть на Матильду снизу вверх. О красоте же бывшей супруги германского императора ходили легенды.

Да, природа щедро наградила эту удивительную женщину. Но и сама Матильда трудилась над своим характером, выковав его по своему желанию. К очаровательной внешности она добавила скептичный ум, властность, безжалостность, острый язык, которым могла ранить сильнее, чем иной рыцарь – своим мечом. С первого взгляда казалось, что эта женщина рождена лишь для любви, но это было опасным заблуждением – выше всего Матильда ценила и любила власть. Все ее поклонники знали об этом, но тут же забывали о таком пустяке, когда видели ее высокую, элегантную фигуру, чувственные губы, темные, с поволокой, цвета спелой вишни глаза, прелестный нос и редкой красоты каштановые волосы. Природа была настолько щедра к ней, что наградила ее такой врожденной грацией, какой не удостоивалась ни одна светская дама.

«И почему Господь, создавая свое самое совершенное творение, остановился на полпути, дав ей скудное сердце, характер дикой кошки и змеиный язык?» – в который раз думал Роберт Глостерский.

Они поднялись по тропинке на вершину скалистого берега, где их поджидали хозяева замка и группа городских дворян. Стареющая королева Аделиза, ныне – графиня Суссексская, была второй женой короля Генриха I. Судьбе стало угодно оставить ее бездетной, и потому всю свою нерастраченную материнскую нежность она некогда обратила на очаровательную Матильду, но это была любовь без взаимности. Императрица считала ее излишне суетливой и сентиментальной, неподходящей парой оказалась она отцу, суровому Генриху I. Впрочем, и сам король видел во второй жене лишь борозду для своего семени, а когда та не дала всхода, окончательно выкинул Аделизу из сердца.

После смерти Генриха – любимые миноги явились причиной смерти короля – Аделиза вновь вышла замуж и была рада сейчас приветствовать Матильду, стоя рядом со своим супругом.

– Слава Богу, вы снова здесь. – Она растроганно глядела на свою уже взрослую любимицу. – Я всегда верила в нашу встречу. Судьба улыбается вам, Матильда, и я рада этому. С годами вы стали еще красивее. Подойдите, милая, я представлю вам моего супруга, Уильяма д'Аубигни, лорда Арандела. Графа Роберта мы уже знаем по его недавнему визиту. Ах, какой сегодня счастливый день для меня и для всей Англии!

Она продолжала бы щебетать в таком духе еще долго, но Матильда прервала мачеху с холодной улыбкой:

– Мне хотелось бы не только слышать о проявлении вами добрых чувств ко мне, но и видеть их в действии, леди Аделиза. Или я должна послать на корабль за одним из моих флагов?

Уильям и Роберт обменялись сочувственными взглядами. Они с первой же встречи с уважением отнеслись друг к другу.

– Мы вывесим его, когда вы пожелаете, – поддержал хозяев Роберт. – Все ныне в наших руках, и флаг – это не самое главное. Граф Уильям полностью разделяет чувства своей супруги к вам, и…

– По-моему, моя мачеха избавилась от одного деспота, приобретя другого, – приятно улыбаясь, сказала Матильда, ненавидяще глядя на графа Уильяма. – Хорошо, оставим это. Куда идти? Покажите мне дорогу, иначе я могу пройти мимо такого… э-э… компактного замка.

Лорд Арандел обескураженно взглянул на Роберта Глостерского, как бы ища у него поддержки, затем поклонился, приглашая императрицу следовать за ним. Ему на память пришли слова брата Матильды, сказанные им во время прошлого приезда: «Не обманывайтесь очаровательной внешностью моей сестрички, она совершенно не соответствует ее натуре. Но, так или иначе, Матильда несомненно законная наследница короны своего отца, и Господь на нашей стороне. Конечно, если мы могли бы выковать мечи хотя бы наполовину такими острыми, как ее язычок, то завоевали бы весь мир. Если моя сестра серебристым голоском желает вам доброго утра, глядя в небо и морща свой прелестный носик, то это значит, что она призывает Господа обрушить на вашу голову дождь с градом. Если же гроза все-таки разразится, то виноваты в ней станете только вы. Бог никогда прежде не порождал такого странного существа, соединив в нем внешность ангела и натуру дьявола. Матильда – это лабиринт, в котором любой мужчина обязательно заблудится и может сложить голову или свернуть шею. Следите за каждым своим шагом и словом, мой друг Уильям, и тогда вам, быть может, удастся ускользнуть от моей сестрички целым и невредимым».

Лорд Арандел не стал рассказывать о предостережениях графа Глостерского своей супруге, обожающей Матильду, как и десять лет назад. Но сейчас, провожая царственную красавицу в Арандел, он вынужден был согласиться с мудрым предостережением брата Матильды и сказал себе вполголоса:

– Да, Роберт был прав, в этой женщине-лабиринте больше резких поворотов и тупиков, чем в коридорах моего… э-э… компактного замка.

Граф Роберт надолго не задержался в Аранделе. Он спешил в Бристоль, одно из своих самых значительных владений, чтобы разузнать, какие ветры ныне дуют на западе королевства. Оставив Матильду на попечение лорда и леди Арандел, он пятого октября продолжил путь, сопровождаемый семью десятками рыцарей, прибывших из Анжу.

Холодные осенние дожди изрядно хлестали всадников, настроение у них было самое паршивое. Выслав вперед разведчиков разузнать дорогу, они дали волю своему раздражению. Их недовольство сводилось к одному: «Черт побери, а стоит ли эта Богом забытая Англия того, чтобы ее спасали?» И почему именно они должны ехать в такую отвратительную погоду в Бристоль, тогда как их счастливые друзья в Аранделе у жарко горящих очагов?..

Это была идеальная погода для засады.

Мысль об этом не давала покоя Роберту, и он машинально то и дело стряхивал капли с эфеса своего меча. Матильда все-таки настояла на своей прихоти, и ее флаг развевался почти неделю на стенах Арандела: время достаточное, чтобы Стефан блокировал окружающие дороги и успел подвести осадные машины. С другой стороны, серая пелена дождя резко ухудшала видимость, и был шанс застигнуть врасплох отряды короля, затаившиеся в засаде.

Промокшие и угрюмые, рыцари пересекли границу между графствами Суссекс и Гэмпшир. Если бы им удалось держаться этой дороги, то через некоторое время они могли бы достичь Винчестера, а затем продолжить путь по солсберийской равнине. Роберт вновь послал своих разведчиков исследовать боковые дороги, по которым, в случае необходимости, они могли бы уйти от отрядов короля.

Такая дорога нашлась в миле от главного пути.

Король, узнав о высадке Матильды и ее небольшого войска у Арандела, не смог сдержать довольной улыбки. Блокировать этот замок на морском берегу не представляло никакого труда. Можно было захватить Матильду и Роберта прежде, чем брызги волн высохнут на подоле платья его кузины. Стефан объявил большой сбор, и епископ Генри был одним из тех, кто первым откликнулся на призыв короля.

В сопровождении восьмидесяти рыцарей и двухсот пехотинцев брат короля отправился в путь, ежась под ледяными струями дождя. Он так и не решил, продолжать ли ехать через лес, рискуя промокнуть насквозь, или сократить путь, выехав на равнину, но тут можно было подвергнуться нападению солдат Роберта Глостерского.

Противники неожиданно столкнулись на узкой дороге, заметив друг друга буквально в нескольких десятках футов. Солдаты, взяв копья наперевес, настороженно глядели друг на друга, в то время как их командиры встретились на полпути между отрядами. Их разговор был столь же неожидан, как и обстоятельства их встречи.

– Поздравляю вас с высадкой у Арандела, – едко сказал епископ. – Вся страна скоро встретит вас, но боюсь, только на поле боя.

– Похоже, дела обстоят неважно не только у меня, – резко ответил Роберт. – Я слышал, как ваш братец украл у вас место архиепископа в Кентербери.

– Так и было, граф Роберт, Бог свидетель этому, – грустно ответил Генри. – Ваша сестра осталась пока в Аранделе?

– Да.

– Хм… Хорошо.

Роберт терпеливо молчал, глядя на задумавшегося епископа. Почему-то он был уверен, что тот позволит ему проехать без помех. Такой ненастной ночью неплохо бы лежать в теплой постели, но умирать под дождем на разбитой грязной дороге было слишком тоскливо. Он специально напомнил Генри о епархии в Кентербери, задев чувствительную струну в его душе. Теперь оставалось проверить, правилен ли его ловкий ход.

– Видите ли вы меня или так же ослепли, как и я, из-за этого проклятого дождя? – осторожно спросил он.

– Хм… сложный вопрос. Столкнувшись с вами, я должен вас арестовать, не так ли?

– В таком случае я и мои рыцари должны обнажить мечи и занять круговую оборону.

– Да, так они и сделали бы, – медленно произнес епископ. – Но… но лучше отложить нашу встречу до следующего раза. Отведите ваших людей на левую от меня сторону дороги.

– А вы – отойдите направо. Кстати, как чувствуют себя ваши чудесные павлины в такую сырость?

– Никак, – грустно ответил Генри. – Они оба сдохли.

Роберт вздохнул с явным сочувствием.

– Ваша репутация редкостного знатока диких зверей известна далеко за пределами Англии, – сказал он не без лести. – Возможно, в следующем году будет более теплая погода, и ваши питомцы почувствуют себя лучше. – Возможно, – эхом повторил вслед за ним епископ.

Повернувшись в седле, он приказал своим людям отойти на правую сторону дороги, что и было сделано. Роберт последовал его примеру, отведя своих людей влево. Вскоре отряды прошли мимо друг друга, разделяемые дождем, а затем его завеса задернулась за ними.

Позднее летописцы скрупулезно занесли в свои хроники необычные обстоятельства этой встречи, хотя странных событий в то смутное время отмечалось немало.

Роберт тоже посчитал действия епископа Генри, мягко говоря, не совсем логичными, но не стал ломать голову над причинами случившегося. Воспользовавшись свалившимися благоприятными обстоятельствами, он торопливо повел отряд в обход Винчестера, затем через солсберийскую равнину в свое графство Глостершир, к неприступному замку в Бристоле. Только здесь он позволил себе вздохнуть свободно у пылающего очага, переодеться, отведать вина и только потом поднял знамя восстания – флаг Матильды над башнями.

– Я отказываюсь понимать это! – кричал в бешенстве Стефан, стуча кулаком по расстеленной на столе карте. – Мы блокировали все дороги, мои люди перегородили каждую кроличью тропинку – и он все же улизнул! Роберт, насколько я знаю, не летает, а значит, он никак не мог миновать мои заслоны. Прочешите весь Суссекс снова, вы, олухи! Он притаился где-нибудь в кустах или, переодевшись в крестьянина, копается где-нибудь в поле. Достаньте его хоть из-под земли, черт бы вас побрал! Его невозможно не узнать, челюсть у графа свисает чуть ли не до пояса!

Король находился вблизи Арандела, на расстоянии чуть более полета стрелы от его стен. С ним была огромная армия, в нее, наряду с регулярными силами, влилось множество рыцарей-вассалов, а также уэльсских и фламандских наемников. Войска было вполне достаточно, чтобы без особого труда разрешить стоящую перед королем проблему. Арандел на самом деле был компактным замком, и в течение месяца его можно было легко захватить. Генри Винчестерский, давно присоединившись к армии своего брата, уже глубоко погряз в предательстве. Призывая короля к беспощадным действиям на словах, он решил отомстить ему делом, ведя двойную игру. Бескровная встреча с графом Робертом Глостерским, братом Матильды, была лишь первым ходом. Генри слыл человеком, искренне верящим в дружбу, ценившим правдивость и благородство, и тем самым обретал дополнительный вес даже в глазах своих врагов. Он любил своего брата и доказал это, помогая Стефану укрепиться на троне.

Но в последнее время в отношениях братьев наметился разрыв. Стефан с подозрением воспринял его визит к папе и потому передал место архиепископа Кентерберийского другому, куда менее заслуживающему этот высокий пост человеку. Он грубо попрал неприкосновенность и святость церкви, арестовав епископов Роджера и Александра и обратив епископа Нигеля в бегство. Поддавшись советам королевы, он сам подорвал свой трон, расшатав его непродуманными действиями и оттолкнув мудрого советчика брата.

Летописцы вскоре в своих хрониках отметили хитроумный ход Генри, имевший весьма серьезные последствия для прямолинейного, недальновидного Стефана. Выждав момент, когда королевы не было рядом с ее супругом, он с братской заботой обратился к своему королю.

– Мир наблюдает за нами, – озабоченно сказал он. – Пока мы у стен этого бумажного замка, по Англии бродят недобрые слухи: говорят, что всесильный и доблестный мужчина окружил войсками прекрасную и слабую даму, свою кузину. Это дурно сказывается на вашей репутации, мой король, а это важнее многих военных побед. Позвольте кузине уехать в Бристоль вслед за ее братом… э-э, то есть я думаю, что он в Бристоле.

Стефан подозрительно воззрился на него.

– Кто сказал, что Роберт в Бристоле? Я считаю, что он скрывается где-то неподалеку, он не мог пройти мимо нас!

– Почему же, мог, – пробормотал Генри, отводя глаза в сторону. – Я не хотел расстраивать вас, но… Словом, я слышал, что Роберт и семь десятков его рыцарей пересекли солсберийскую равнину. Конечно, это может быть и выдумкой, но…

– Семьдесят рыцарей? Это половина отряда, с которым Матильда высадилась на берегу, – задумчиво сказал Стефан, покручивая кончики своих жидких усов. – Чертов Роберт! Похоже, он как-то сумел проскользнуть сквозь мою сеть. И вы хотите, чтобы я разрешил Матильде уйти вслед за ним?

– Тогда она окажется в другой вашей сети, – мягко сказал Генри. – Возьмите их вместе, когда настанет удобное для этого время, вот мой совет.

– Но мы можем захватить ее сейчас! Взгляните на этот замок, епископ. Он мал, плохо защищен, у нас не будет хлопот с его штурмом. Как только прибудут тяжелые катапульты…

– Не спорю, брат, не спорю. Но пока мы раздумываем здесь, среди скал, Роберт Глостерский собирает армию на западе страны. Ваши же силы здесь несравнимы с теми, что вы держите на севере, у Норталлертона.

– Я должен быть здесь…

– Да, конечно.

– Если я не остановлю Матильду, то кто сделает это?

– Само собой.

Стефана нарочитая послушность брата насторожила.

– Вы что, издеваетесь надо мной? Вы что-то задумали и водите меня за нос.

– Бог свидетель, мой король, я только хотел сказать, что понимаю вас. Но я по-прежнему предлагаю разрешить этой Ангевин уехать в Бристоль. Проявите себя великодушным монархом, каким мы вас знаем. Дайте ей уйти. Следуйте за ней, если это необходимо, но дайте понять ей и вашим подданным, что она недостойна вас. Позволив Матильде спрятаться в Бристоле, вы изолируете сразу обоих своих врагов. У них останется тогда лишь один путь – в море. Скорее всего, поняв бессмысленность своих попыток захватить трон, они отплывут куда-нибудь в Ирландию, и мы больше не услышим о них.

– Вы на самом деле так считаете, Генри? Вы полагаете, я разрешу моим врагам соединиться? Они тогда станут сильнее. Разве я могу сделать сейчас этот опасный шаг?

– Хорошо, – фыркнул Генри. – Тогда уж договаривайте. Посмотрите мне в глаза и скажите, что я пытаюсь обмануть своего брата и короля.

Стефан занервничал.

– Э-э… к чему так сердиться, брат? Я доверяю вам, всем известно.

– Я не забуду, как вы доверили мне епархию в Кентербери.

– То не мое решение, Генри… вернее, не совсем мое… Давайте поговорим об этом в более подходящее время.

Генри сохранил на своем лице гримасу обиды и боли. Закрепляя свою победу, он сказал:

– Рановато захлопывать крысоловку, король. Надо подождать, быть может, в доме водятся еще подобные твари. Они все сбегутся на запах сала, только проявите терпение.

– Вы имеете в виду сторонников Матильды? Да, согласен с этим. Но расценят ли подданные мой поступок как рыцарский жест? Не примут ли они великодушие за слабость и нерешительность своего короля? Стараясь делать по справедливости, я получал лишь насмешки и неуважение.

Генри положил свою ладонь на руку Стефана. Король дрогнул, с удовлетворением подумал он, или готов вот-вот дрогнуть.

– Они верят и почитают вас, мой король, и все поймут так, как выгодно вам, брат, – убежденно сказал он. – Народ Англии увидит монарха, предложившего своей бедной, введенной в заблуждение кузине избежать суда. Более того, Стефан, скажу откровенно: мир никогда не забудет вашего великодушного поступка. Никогда.

Король помедлил, раздумывая, а затем не очень уверенно кивнул в знак согласия. Совет Генри был неглупым. Если это повысит его популярность в глазах народа, то, что ж, придется выпустить кузину из рук. Жаль, очень жаль…

Стефан приказал своей армии отойти на полмили от крепостных стен, а затем послал делегацию к Уильяму д'Аубигни с посланием, в котором он разрешал Матильде покинуть осажденный замок.

Впервые за долгие месяцы Стефан почувствовал себя истинным королем, и это утешило его.

Вскоре Матильда выехала из ворот Арандела со свитой из семидесяти рыцарей. Она направила лошадь через пропитанный водой луг к Стефану. Он ожидал кузину, удовлетворенно покручивая кончики усов, предвкушая ее благодарность и забыв, что Матильда и не знала о таком понятии. Однако особой щепетильностью она не страдала. Стефан разрешил ей уехать к брату, чтобы скрыться в Бристоле за неприступными стенами замка, – что ж, прекрасно, ей не интересны мотивы такого безрассудства. Каковы бы ни были замыслы Стефана, он поступил как глупец. Она вовсе не собирается соревноваться с ним в великодушии.

Подъехав к благодушно улыбавшемуся Стефану, Матильда оценивающе взглянула на него сверху вниз и по-родственному заметила:

– Вижу, вы отрастили усы, кузен. Не терзайте их так, мне больно смотреть, как вы себя истязаете.

Он смущенно опустил руку.

– От ваших глаз ничего не ускользает, кузина. Не хотите ли спешиться, мы могли бы обстоятельно обсудить наши дела? Мне хотелось бы многое…

– Нет. Сейчас у меня нет времени. Позднее – пожалуйста, но тогда, когда вы перестанете носить мою корону. Я приехала поблагодарить вас и поглядеть, не изменила ли вас королевская власть. Увы, вы остались прежним. Разве лицо чуть осунулось, но это от сознания своей вины, вины похитителя моей короны. Но хватит об этом. Вы и правда не держите зла на д'Аубигни и мою мачеху?

– Да. В моей власти их помиловать, и я охотно делаю это ради мира и покоя Англии.

– Отлично, – усмехнулась она. – Тогда я с вашего разрешения продолжу свой путь, а вас попрошу возместить гостеприимным хозяевам этого замка расходы на содержание моих рыцарей. Они небогаты, им не хватает средств даже на поддержание тепла в комнатах.

Она кивнула ему, простилась с епископом Генри, а затем повернула свою лошадь и поскакала прочь. Королеву, свою тезку, императрица предпочла не заметить, и та злобным взглядом проводила красавицу, кипя желанием обменяться с ней «любезностями». Увы, она прибыла к Аранделу слишком поздно и не успела помешать супругу совершить эту непростительную глупость. В бессильной ярости глядела она вслед этой отвратительной Ангевин и ее рыцарям, пока они не скрылись. Затем, повернувшись к супругу, она прошипела:

– Ну что, довольны? Вы сейчас, Стефан, напоминаете шута, чьи остроты никто не слушает. А вы? – обратилась она к Генри. – Не иначе как сам дьявол надоумил вас сделать такой подарок нашим врагам!

Она по-мужски сплюнула в траву и ускакала прочь.

Оппозиционные силы теперь возглавлял триумвират. Наиболее влиятельным в нем был Роберт Глостерский. Его ближайшими помощниками стали давние друзья и обожатели Матильды – Милес Герифордский и лорд Бриан Фитц. У каждого была своя задача. Милес взял на себя командование замком в Бристоле, охраняя Матильду, в то время как Бриан продолжал укреплять Уоллингфорд – главный раздражитель приверженцев королевской власти. Именно расположение замка давало возможность контролировать стратегически важную дорогу на запад от Лондона и наиболее существенные броды через Темзу. Кроме того, Уоллингфорд угрожал безопасности Оксфорда и Рединга. Ясно, что на пути льва рос колючий кустарник, и продраться через него будет не так уж просто.

Констебль Варан услышал тревожные возгласы и стал оглядывать стены и башни замка. Он понял, что крик подняли стражники, находившиеся на двух южных башнях. Поспешно поднявшись на стенку по лестнице, Варан увидел, как со стороны леса через поле к броду двигается колонна всадников, над которой развеваются знамена графств Серри, Лестершир и Гэмпшир. Одновременно вверх по течению Темзы плыли два плота, на которых были водружены катапульты. Их тащили на канате запряженные цугом лошади.

Поспешно спустившись по лестнице, пожилой саксонец пересек внешний двор и убедился, что главные ворота закрыты. Порой причиной падения замка бывала простая расхлябанность, и Варан боялся этого. Он увидел на сторожевой башне Моркара и махнул ему рукой. Оба воина прошли по спущенному мосту и вошли в полутемный коридор цитадели.

В комнате на втором этаже Бриан Фитц услышал отдаленные крики и отложил в сторону недописанное письмо к графу Глостерскому.

Ободряюще улыбнувшись побледневшей Элизе, он сказал:

– Похоже, король все-таки пришел проведать нас. Мы в безопасности здесь, и все же, прошу, не подходи близко к окнам.

Элиза помогала мужу составлять письмо графу. Бриан в нем подтверждал свою лояльность по отношению к императрице. Ей даже мысленно не избавиться от образа ненавистной Ангевин.

– Могу я подняться на крышу цитадели вместе с вами? – попросила она. – Противник еще далеко, и мне ничего не угрожает.

Он кивнул в сторону одного из сундуков в углу комнаты, где хранились доспехи Элизы. Они не были изготовлены специально для нее, просто Бриан подобрал для супруги облегченный вариант: шлем и кольчуга, прикрывающая жену от шеи до колен.

– Идите, я приду позже, – сказала Элиза.

Бриан взял свой шлем, просунул левую руку через ремни широкого щита в форме листа и побежал по лестнице, ведущей на крышу цитадели. Тут же вошла Эдвига в сопровождении своего мужа и Варана.

Элиза спросила тихо:

– Это действительно пришел король?

Констебль кивнул.

– Он привез свои осадные машины, – сказал он. – Вы бы лучше остались здесь, леди.

Элиза покачала головой.

– В случае опасности я могу спрятаться за зубцами там, на крыше, – ответила она. – Эдвига, подойди ко мне.

Служанка помогла ей облачиться в кольчугу. Затем Элиза пошла вслед за Вараном к лестнице.

Наверху резкий ветер ударил им в лица. Бриан стоял на южной стороне крыши цитадели, не спуская глаз с реки, вдоль берега которой лошади тянули по Темзе плоты, не давая им выйти на стремнину. Бриан подошел к северной части крыши, чтобы удостовериться, не был ли замок окружен. Варан с Моркаром присоединились к своему хозяину.

– Должно быть, король пришел прямо из Арандела. Почему-то он там не задержался. Хотел бы я знать, что произошло.

– Спросите короля сами, милорд, – хмыкнул Варан. – Он наверняка встретится с вами перед началом штурма, чтобы попытаться уговорить сдаться без борьбы.

Они вернулись к южной части крыши и обсудили расположение противника.

– Мы должны разрушить катапульты. – Бриан, не отрываясь, глядел в сторону плотов. – Если нам это удастся, то мы продержимся здесь месяцы – так долго, как сможет устоять стена. У вас есть какие-нибудь идеи на этот счет?

Он посмотрел на стоявших неподалеку стражников, но те промолчали. Не их дело давать советы. Они были глазами, ушами и мускулами замка, но только сержант и констебль могли что-то предложить хозяину Уоллингфорда.

На крыше появилась Элиза. Ее хрупкие плечи сгибались под тяжестью кольчуги из железных колец. Как ни странно, облаченная в доспехи, она казалась еще более незащищенной, чем в платье, потому стражники, не дожидаясь команды, образовали возле своей леди защитный круг.

Несколько рыцарей – вассалов Бриана Фитца также поднялись на крышу цитадели, и он понял, что если хоть одно каменное ядро упадет сюда, то замок разом лишится большей части своих командиров. Кроме того, деревянные балки крыши могут не выдержать такой нагрузки и треснуть.

– Отойдите от центра к краям, крыша может не выдержать всех нас, – пояснил барон и приказал Моркару проверить, находятся ли бочки с уксусом на местах.

– Что вы собираетесь делать с этими катапультами? – робко спросила Элиза, глядя на медленно плывущие вверх по течению плоты.

Бриан мрачно взглянул на них, а также на лошадей, тянувших плоты против быстрого течения по пологому противоположному берегу.

– Ни у кого из вас нет предложения, как избавиться от этих плывущих орудий, пока они не начали нас забрасывать стрелами и камнями? – обратился Бриан к своим воинам. – Неважно, кому придет в голову, рыцарю или стражнику, лишь бы мысль была толковая. Если нет никаких разумных соображений, то возвращайтесь на свои места.

Бриан покачал головой в ответ на предложение одного из рыцарей неожиданно напасть и уничтожить тягловых лошадей. Другие рыцари посчитали, что лучше погнать их вперед, тогда плоты сядут на мель, не доплыв до замка.

– Нет, – не согласился Бриан. – Эта вылазка может обойтись нам слишком дорого. Король наверняка расставит лучников вдоль восточного берега, и они убьют нас, едва мы выйдем из ворот замка.

Были и другие предложения, одни совершенно нереальные, другие излишне опасные.

Когда поток идей иссяк, Моркар робко предложил:

– Может, стоит послать наших людей, переодетых в сплавщиков леса?

К его радости, констебль не отверг это предложение полностью.

– Неплохо, – сказал Варан одобрительно, – Не совсем то, что нужно, но довольно толково. Я вот что скажу. Можно большие связки сена пропитать смолой, а затем поджечь и спустить вниз по течению.

– Они затонут прежде, чем достигнут плотов, – ревниво возразил кто-то из рыцарей. Но Моркар не согласился.

– Нет, если мы используем кору деревьев в качестве поплавков. Мы можем набить корой солдатские туники, и тогда они не рассыплются в воде.

– Почему бы и нет? – кивнул Варан. – Как вы считаете, мой лорд?

Поразмыслив, барон согласился с замыслом своего констебля.

– Что ж, неглупо, – сказал он. – Давайте готовиться к этому. Только учтите – спускать связки сена в воду только тогда, когда плоты достигнут брода. Моркар, помоги Варану организовать это дело. Кто-нибудь другой займется бочками с уксусом.

Губы сержанта растянулись в довольной улыбке. Игнорируя жесткие взгляды рыцарей, он плечом проложил себе дорогу между ними к лестнице. Скоро Эдвига узнает, как они с Вараном отличились при защите замка!

Конь короля, подчиняясь воле хозяина, вошел в реку и, поднимая тучи брызг копытами, перевез его через брод на другой берег. Затем Стефан дал знак своему эмиссару следовать впереди. Тот поднял белый флаг и не спеша направил коня к воротам замка. Ему приходилось выполнять секретные поручения и прежде, но всякий раз он нервничал все больше. Он был не вооружен и, что хуже, лишен доспехов. Он был вроде земного ангела, несшего ветвь мира, только без его неуязвимости. Одна шальная стрела, один случайно брошенный дротик – и он рухнет из седла на землю. Приближаясь к восемнадцатифутовой стене замка, он тихо и страстно молился.

Были соблюдены все необходимые формальности. Король через своего посланника приглашал лорда Бриана встретиться с ним. Тот принял приглашение, но при условии, что королевская армия прекратит свое продвижение к реке и буксировку плотов вверх по течению.

Стефан настаивал на обмене наблюдателями, но барон не согласился, резонно заметив, что армия короля видна как на ладони, а секреты укрепления замка противнику знать не обязательно.

Однако Бриан согласился прийти на переговоры только с двумя сопровождающими. Королю он предложил взять с собой троих воинов. Последнее слово оставалось за Стефаном, и он ответил: на встречу со своим давним другом он также возьмет двоих.

Они съехались на лугу между городом и замком. Слуги короля установили здесь балдахин, в то время как жители Уоллингфорда привезли стол, кресла, а также яства и вино. Но никто во время переговоров не съел ни кусочка, чтобы у другой стороны не создалось впечатления, что у них плохо с провизией.

Стефана сопровождали графы Серрийский и Лестерский. Четыре года назад они находились у смертного одра короля Генриха I в нормандском лесу и в споре о наследовании трона свидетельствовали в пользу его племянника Стефана. Бриан приехал вместе с одним из своих вассалов, рыцарем со странным именем Феррес де Феррес, а также с констеблем Вараном.

Бриан не встречался с королем более двух с половиной лет, с тех пор как двор Стефана переехал в Оксфорд. Оба они изменились за это время, хотя усы короля остались такими же жидкими, как и прежде. Он внимательно оглядел Седого и убедился, что его давний друг, а ныне ярый враг, окреп и возмужал за эти годы. Оба бывших приятеля были уже немолоды. Королю исполнилось сорок два года. Бриан выглядел мужчиной средних лет, его возраст еще не перевалил за четвертый десяток.

Бриан приблизился к столу, за которым сидел король, поклонился и представил своих сопровождающих. Феррес де Феррес коротко кивнул в знак приветствия королю, а затем графам Серрийскому и Лестерскому. Варан предпочел держаться в стороне от высоких вельмож, но не сводил глаз с короля.

Эскорты, сопровождавшие обе делегации к месту переговоров, отъехали на солидное расстояние от балдахина, и противники заняли места за столом. Граф Серрийский сидел напротив Варана, а де Феррес – напротив графа Лестерского, игнорировавшего рыцаря. Один из горожан разлил вино по серебряным кубкам, позаимствованным в местном монастыре, и отошел в сторону, готовый обслужить высоких персон по первому их сигналу.

Стефан разгладил усы, задумчиво глядя на бывшего друга, а затем положил руки на стол, не прикоснувшись к полному кубку.

– Жизнь затворника, кажется, идет вам на пользу, Седой, – сказал он. – Правда, сейчас вы выглядите непривычно бледным.

– Он боится, – осмелился вставить словечко граф Серрийский. – Барон знает, что плясать ему на виселице еще до следующего рассвета…

Он не успел договорить, Варан вдруг с силой ударил кулаком по столу. Кубок подпрыгнул и упал, а вино ручейками устремилось к краю стола и пролилось на тунику графа.

– Таракан, – благодушно объяснил Варан. – Мне показалось, он хотел укусить вас, граф. Должно быть, он выпал из вашего рукава.

Граф побагровел от ярости и уточнил свое недавнее предсказание: нет, на виселице будут болтаться двое.

– Мы достаточно обменялись любезностями, – заметил Бриан. – Скажите, зачем вы позвали нас, лорд Стефан, или нам лучше вернуться домой, в тепло.

Король кивнул в сторону замка.

– Вы знаете, с какой целью я здесь, Седой. Сдайте без боя Уоллингфорд, и тогда мы избежим ненужного кровопролития. Обещаю, что в этом случае никто из ваших людей не будет повешен. В конце концов, то, что я расцениваю как измену, вы считаете верностью своей клятве, и это можно понять, хотя и не принять. Мы всегда были друзьями, и поэтому я не намерен мстить вам.

Король улыбнулся, и на мгновение сопровождавшим показалось, что они присутствуют при встрече давних друзей, между которыми мир и любовь.

– Я даже намереваюсь предоставить вам одно из своих северных поместий, а после окончания войны вы сможете вернуться в Уоллингфорд. Я простил Уильяма д'Аубигни у Арандела, хотя мы никогда не были так близки, как…

– Почему вы позволили уйти Матильде? – бесцеремонно прервал его Бриан.

Король покосился на соседа и сказал с усмешкой:

– Потому что я не граф Серрийский. Он на моем месте повесил бы весь гарнизон – разве не так?

– Несомненно, мой король, – согласился граф. – И тогда ваша кузина пребывала бы в лондонской тюрьме, исповедывалась бы перед казнью. – Он брезгливо отряхнул забрызганную вином тунику и обратился к собравшимся: – Вы идете по дороге к геенне огненной, Бриан Фитц, вы и ваш ублюдок-констебль. Что ж, ваше дело, вы сами выбрали этот путь. Но вы, мой король… Вы не должны вести мирные переговоры с этим сбродом. Клянусь Господом, это не дружеское застолье! Вы позволили епископу Генри заморочить вам голову лживыми россказнями и отпустили императрицу на свободу тогда, когда она была в ваших руках. Это худшее из того, что вы могли сделать…

Стефан резко повернулся, ворсинки на его отделанном беличьим мехом воротнике затрепетали на холодном ветру.

– Вы собираетесь учить меня, Уоррен Серрийский?

– Что делать, кто-то же должен был, осмелившись, сказать вам правду! Имею ли я право на это или нет, но скажу, что вам надлежит вести себя на войне как королю, а не как пригревшемуся в норе кролику. Вашему трону угрожают со всех сторон, и не только граф Глостерский и его беспутная сестрица, но даже этот нищий сброд! Надо сразу поставить врагов на место, укоротив им головы, а вы улыбаетесь и рассказываете, как простили изменника д'Аубигни. И чего вы добились своим мягкосердечием? Ничего. Нечистая парочка в Бристоле потешается над вашим нелепым великодушием, а этот любовник проклятой Ангевин смеется вам в лицо! Не прощайте хотя бы его. Пусть он поглядит, как сгорит его осиное гнездо, а затем последует в ад на крепкой пеньковой веревке.

Граф Серрийский наклонился, угрожающе протянув к Бриану свою влажную от пролитого вина руку.

– Что молчите, Бриан? Ваш язык разве отсох или вам нечего возразить?

Граф Лестерский осторожно заметил:

– Думаю, мой король, вы слишком терпимо относитесь к вашим заклятым врагам.

Настала напряженная тишина. Стефан опустил голову и задумался. Затем он поднял покрасневшие глаза и тихо спросил:

– Хотите уйти из замка, Седой? Вас не тронут и пальцем, даю слово…

– Нет. Пока не вернете корону Матильде, я не пойду ни на какие соглашения.

– Не могу обещать этого, но вы сможете сохранить свое поместье…

– Нет.

Стефан повернулся к невозмутимому Ферресу де Ферресу.

– А вы и ваши братья рыцари? Вы можете потерять все, служа сейчас лорду Бриану Фитцу. Сколько славных воинов сумел этот безумец привлечь на свою сторону?

– Вы задали два вопроса, мой лорд, – ответил рыцарь. – На первый я скажу: да, конечно, мы все потеряем – кроме чести. Что касается второго, то я не могу разглашать военные секреты.

Стефан вновь сумрачно взглянул на Бриана.

– Тогда у меня не остается выбора, Седой. Я вынужден атаковать вас.

– Выбор есть, – заметил Бриан. – Вы можете вспомнить о клятве, которую некогда трижды дали королю Генриху I.

– Сжечь мерзавца на костре! – заорал граф Серрийский, вскакивая из-за стола. – Посмотрим, что ты запоешь, когда твою жену охватит пламя!

Бриан так посмотрел на графа, что тот невольно замолчал. Лорд Уоллингфорд слегка поклонился королю и сказал, что пришлет людей, чтобы они забрали стол и кресла.

На этом переговоры закончились.

Пламя все-таки вспыхнуло, но не для того, чтобы испепелить леди Элизу. Языки огня заплясали над связками сена, пущенными в сумерках вниз по течению. Поплавки из коры деревьев пронесли их над бурлящим мелководьем, и, хотя четыре из каждых пяти были вытащены крючьями на противоположный берег солдатами Стефана, достаточно много достигло плотов с катапультами. К ночи посреди реки пылали два огромных костра.

Со дня злосчастной коронации Стефана хозяин Уоллингфорда ожидал штурма своего замка. Солдаты гарнизона под командованием констебля Варана множество раз проводили учения, готовясь к отражению атак и к ответным активным действиям. Тысячи стрел были выпущены по мишеням. Они зажигали макеты деревянных зданий и тут же практиковались тушить их с помощью уксуса. Ныне армия короля мало чем могла удивить их, поскольку гарнизон замка был готов ко всему.

В течение двух дней войско короля предпринимало одну безуспешную атаку за другой, после чего Стефан вынужден был отвести свои силы и бросить их на постройку двух сторожевых башен – одной к югу от уоллингфордского болота, другой – на открытой равнине к западу от замка. Обе они были рассчитаны на укрытие в них по пятьдесят – шестьдесят солдат. В их задачу входило изолировать Уоллингфорд от внешнего мира, перехватывая все повозки и останавливая всех всадников, а также обыскивая все лодки, следующие по Темзе. Осада замка привела бы к постепенному вымиранию его обитателей. Вскоре они должны были почувствовать острый недостаток припасов, материалов и даже новостей. Отныне Уоллингфорд-на-Темзе получил новое название: Прокаженный-на-Темзе.

Двадцать седьмого октября король Стефан повел свою армию по направлению к Траубриджу и Кернею – еще двум восставшим крепостям. Хозяева Уоллингфорда, поднявшись на крышу цитадели, следили, как враги уходят. Вскоре к лорду и леди присоединились Варан, Моркар, Эдвига и некоторые рыцари. Остальные обитатели замка стояли на стене и также смотрели на запад. Среди них были и Эрнард с Эдит – молодая парочка, некогда бежавшая из таверны в Оксфорде.

Потери оборонявшихся оказались незначительными. Один из рыцарей был убит выстрелом из арбалета, а Феррес де Феррес ранен стрелой в запястье. Еще шестеро мужчин и женщин умерли по различным причинам и двенадцать получили ранения. Часть крыши в конюшне рухнула, придавив прогнившими балками трех лошадей, но армия короля здесь была ни при чем. Кто-то заколол собаку, надоевшую всем своим пронзительным лаем, и одна вырвавшаяся из хлева свинья была застрелена лучником, тренирующимся в точности стрельбы. Королевская армия понесла куда более значительный урон. Пять рыцарей погибли, пораженные стрелами, и вместе с ними – около пятидесяти пехотинцев.

Но Бриан Фитц не праздновал победу: выходы из замка теперь контролировались двумя сторожевыми башнями. И все же Стефан был вынужден отвести свое войско, а это значило, что взять штурмом Уоллингфорд ему было не под силу.

Три недели спустя обитатели замка были подняты по тревоге ночью. Поднявшись на крышу цитадели, Бриан и Элиза увидели за рекой два огромных костра. Горели сторожевые башни короля.

– Это не вы их подожгли? – растерянно спросила Элиза. – Кажется, вы не посылали туда своих людей…

– Нет. У нас слишком мало сил, чтобы устраивать такие рискованные вылазки. Похоже, кто-то пришел нам на помощь, но кто?

– Быть может, это Роберт Глостерский? – робко предположила жена. – Или… или сама Матильда?

Она вскрикнула от боли – муж с внезапной силой сжал ее руку. Бриан тут же извинился, сославшись на расшалившиеся нервы, но Элизу такая бурная реакция на одно только упоминание имени императрицы сильно опечалила. Сердце сжала боль ревности. Он по-прежнему любит эту противную Матильду, и Элиза бессильна что-нибудь сделать.

Огонь взметнулся выше по стенам башен, и они услышали треск падающих бревен. Загорелась пожухлая трава, огненные язычки быстро слизывали ее и бежали дальше. На востоке при свете пламени отчетливо выделялись контуры города, а отблески пылающей западной башни тонули в глубокой тьме, царящей над обширными полями. Около горевших башен можно было разглядеть суетившиеся тени, но невозможно было понять, кто это.

– Я предприму вылазку, – сказал Бриан. – Кто бы ни поджег башни, он сделал это ради нас.

Он спустился во внутренний двор, где его уже поджидали Варан и Моркар. Рыцари сидели верхом, готовые к бою.

Впервые за месяц, прошедший с начала осады, гарнизон замка ринулся в атаку.

Наступивший рассвет внес ясность в происшедшее… Спасителем Уоллингфорда оказался Милес Герифордский – ухмыляющийся, закопченный. Он был первым из дворян, покинувший Большой зал Вестминстерского дворца вслед за Брианом Фитцем и его супругой в ночь после коронации Стефана. Он же первым последовал совету графа Глостерского и симулировал смирение перед королем. У Милеса Герифордского было отличное чутье, и не только на политические ветры. Среди вельмож он получил прозвище Острый Нюх, поскольку о нем ходила слава, что он мог учуять дикого кабана с расстояния в добрую сотню футов.

Они встретились вблизи западной башни, спешились и пошли сквозь едкий дым навстречу друг другу. Сопровождавшие их воины внимательно осмотрели местность вокруг, опасаясь за своих командиров, вдруг да затаившийся королевский лучник выпустит в них стрелу. Позже они собрались возле чадящих головешек башни.

Милес и Бриан сняли шлемы и молча обнялись. Бриан вспомнил, какой удар он получил, узнав, что Острый Нюх пришел к Стефану с повинной головой. Еще и теперь, три года спустя, он испытывал угрызения совести за то, что засомневался в одном из лучших своих друзей.

– Ха, что это у вас такое кислое лицо, дружище! – воскликнул Милес. – Мы победили! Улыбнитесь, Седой, не то я подумаю, что вы огорчены моим поведением.

– Вот уж нет! – горячо заверил его Бриан. – Никого на земле я не жаждал так увидеть, как вас, Острый Нюх. А вы еще и мой спаситель.

Ухмыльнувшись, Милес добродушно заметил:

– Ну, это вы слегка преувеличиваете, дружище. Матильду вам хотелось бы видеть больше, не отпирайтесь. Думаю, она навестит вас еще до Рождества.

– Императрица? С ней все в порядке?

– Да, и она хотела бы узнать, когда вы приедете в Бристоль. Но я должен сказать, что Роберт советует вам оставаться здесь.

– Я так и намереваюсь сделать, – кивнул Бриан. – Когда Стефан узнает о судьбе своих башен, он предпримет все возможное, чтобы уничтожить нас здесь. Уоллингфорд сейчас неподходящее место для Матильды.

«И для леди Элизы тоже», – подумал Милес, но не сказал ничего.

Оба вельможи отдали приказ своим солдатам похоронить мертвых, организовать охрану пленных. Затем они вновь оседлали лошадей и разъехались, предварительно договорившись встретиться вновь в цитадели. Позади них догорала западная башня, лежа посреди поля, словно чудовище с обглоданными костями.

Одиннадцатого декабря умер большой любитель вина, епископ Роджер Солсберийский. Летописцы короля Стефана отметили, что он запятнал себя предательством по отношению к монарху, хотя обошли молчанием главное – в чем же состояла его измена. Оппозиция утверждала, что у престарелого прелата разорвалось сердце, не выдержав незаконного преследования его, слуги Божьего. Так или иначе, это позволило Стефану обезопасить епархию в Солсбери и прибрать к рукам богатство Роджера. Оно было весьма значительным и частично пошло на оплату королевских торжеств во время празднования Рождества в Вестминстере.

 

Глава VIII

НА ПОЛЕ

Январь 1140 – февраль 1141

Представьте себе, что некий великан поднял над страной гигантскую жаровню с горящими углями и рассыпал их повсюду. Таковой была сейчас Англия, спустя пять лет после начала правления короля Стефана. Горящими углями здесь были замки, деревни и даже города.

К немалому удивлению Бриана, Уоллингфорд не подвергся повторной атаке. Для Стефана наступили тяжелые времена на всей территории королевства. Враждовали все со всеми. Побеждала ненависть, и у него попросту не было времени, чтобы вновь проведать своего старого друга. В середине лета епископ Генри Винчестерский, обеспокоенный непредвиденным поворотом событий, предложил провести мирные переговоры между королевой Матильдой, графом Глостерским и своим братом Стефаном. Но никто на эту встречу не приехал. Война продолжалась.

В июне король созвал Большой совет в Вестминстере, чтобы назначить преемника покойного Роджера Солсберийского. Епископ Генри выдвинул двух кандидатов из числа противников Стефана. Вновь братья не поладили, и Генри вихрем вырвался из зала. Пять лет назад Бриан Фитц и Милес Герифордский покинули этот же дворец после коронации. Королева Матильда с огорчением спросила своего супруга, почему это гости короля так слабы желудком, что никак не могут доесть свои блюда на королевскому пиру.

Но если в Вестминстере освободилось кресло, то в Уоллингфорде стало тесновато. В феврале в замке вновь появился брат императрицы Матильды, летом дважды приезжал Милес, и ныне редкая неделя проходила без того, чтобы стражник на башне возле ворот не сообщил бы: «Вижу всадника на дороге к реке!» Значит, очередной вельможа спешил с визитом. Они приезжали отдать дань уважения лорду Бриану Фитцу и заодно изучить этот восточный оплот непокорных. Они рассыпались в комплиментах перед леди Элизой, обнимали Бриана, а после дружеской пирушки по своему желанию поступали во временное подчинение Варану или сержанту Моркару. Если Матильда и ее брат в основном лишь морально поддержали своих сторонников, то Бриан и его командиры обучали баронов методам организации обороны. Уезжая из Уоллингфорда-на-Темзе, вельможи применяли полученные знания на практике в своих замках.

Наконец в начале июля один из вельможных гостей сообщил, что она находится на пути в Уоллингфорд…

С того дня Элизу терзали дурные предчувствия. Она вновь потеряла душевный покой. Все прошедшие годы, начиная со дня свадьбы, она нередко слышала восторженные рассказы мужа об императрице. Она любила мужа и под скептической улыбкой прятала свою ревность. Были периоды, когда это опустошающее сердце чувство гасло, но малейшее напоминание о ней – и ревность вспыхивала с новой силой. В минуты дурного расположения духа Элиза вспоминала о письме, некогда обнаруженном среди бумаг мужа. В такие часы боль вновь возвращалась и вместе с ней – старые страхи.

Элиза с тревогой наблюдала, как засуетился муж, готовясь к встрече с Матильдой. Он никогда не был щеголем, а теперь немало времени проводил перед серебряным зеркалом, натирая сажей седые волосы на висках. Он учился ходить с тростью и впервые открыто проклинал свою поношенную, давно не обновлявшуюся одежду. Элиза поняла, что в Бриане все эти годы также подсознательно жил страх. Он никак не мог примириться с тем, что его молодость уже безвозвратно прошла. Теперь он мужчина зрелых лет и прошлого уже не воскресить, как бы он ни пытался играть роль молодого человека, озабоченного появлением на своем лице первых морщин. Неужто ему не приходило в голову, что и императрица постарела за эти годы? Неужто его пугает седина на висках и он верит, что щепотка сажи может повернуть время вспять?

Они провели неделю в ожидании. Не раз, просыпаясь по ночам, он глядел на мерцающие свечи в спальной комнате и прислушивался – не слышен ли неподалеку стук копыт. Но Матильда приехала с большим опозданием, что было свойственно натуре императрицы.

Она появилась на лугу за рекой после обеда, в последний день июля, в сопровождении большого кортежа. Услышав тревожные крики стражников, супруги переглянулись и торопливо пошли к лестнице, ведущей на крышу цитадели. Они были одеты в свою лучшую одежду, новую обувь, платье Элизы украшали драгоценности. Они не хотели, чтобы Матильда, не дай Бог, застала их врасплох. Наверху они внимательно наблюдали за колонной всадников, двигавшейся по дороге к реке.

– Да, это она, – выдохнул Бриан. – Пойдем, надо встретить ее у ворот.

Элиза положила ладонь на его руку и озадаченно нахмурилась.

– Вы дрожите, словно юнец перед первым свиданием.

– Вовсе нет, – нервно улыбнулся Бриан. – Я просто думаю обо всех этих ртах, которые мы должны накормить. И людей, и лошадей.

Элиза пытливо взглянула на мужа, губы его подергивались, и прошептала:

– Да, конечно. Хорошо, что у нас есть запас провизии.

«Мой дорогой Бриан… Что она делает с вами? Как ей удалось заставить вас потерять голову – вас, которого даже угроза огня и меча оставляла хладнокровным? Мы счастливы вдвоем, и все же эта гордячка одним своим появлением ввергла вас в трепет и вы поглощены ею. Чем она заворожила вас? О Боже, чем?»

Так думала Элиза, спускаясь вместе с супругом по лестнице.

– Будьте осторожны, Бриан. – Она с улыбкой посмотрела на мужа. Поймав его недоуменный взгляд, пояснила: – Я имею в виду эти ступени. Они очень коварны, не споткнитесь.

«Отлично, отлично, – думала Матильда, разглядывая замок, величественно стоявший на берегу Темзы. – Мой брат недалек от истины. Это действительно красивое место».

Приставив ко лбу ребром ладонь, закрываясь от лучей яркого солнца, она продолжала разглядывать укрепления. На южной части стены замка многочисленные солдаты и слуги приветствовали ее восторженными криками. Лишь немногие из них сумели разглядеть императрицу, но развевавшиеся на ветру знамена Анжу говорили сами за себя.

Матильда сняла шлем и повернулась к следовавшим за ней рыцарям. Ее длинные каштановые волосы расплескались по плечам, и тогда все стоявшие на стенах замка восторженно закричали: «Ма-тиль-да!.. Ма-тиль-да!..»

Ворота раскрылись, и она торжественно въехала в замок, сопровождаемая капитанами своей конницы и дюжиной рыцарей. Основная же часть кортежа осталась на берегу реки.

Матильда не спеша пересекла пространство между двумя стенами и увидела стоявших перед внутренними воротами хозяев замка. «О, Бриан изменился… Похоже, он чем-то натер свои седые волосы. Брат говорит, что он применяет для этого чуть ли не сажу… Ну не смешно ли?.. А это леди Элиза? Мой брат прав, она красива. Но ее притворная улыбка натянута и очень неумела. Я покажу вам, как это делается».

Она приветствовала стражников, стоявших на стене, поднятием руки, и они вновь разразились восторженными криками. Конюхи поспешили к ней с маленькой подставкой со ступеньками, покрытой по такому случаю оранжевым шелком, но императрица проигнорировала их. Повернув направо, Матильда поехала по внешнему двору, как бы желая прежде всего осмотреть его. Она не спешила навстречу лорду и леди Уоллингфордам.

Бриан и Элиза озадаченно переглянулись. Стоявший позади них Варан проворчал:

– Она, кажется, заблудилась.

Со смущенным смешком Бриан ответил:

– Императрица хочет сначала показаться нашим людям. Ты же слышишь, как они рады гостье.

Лицо констебля оставалось, как всегда, невозмутимым, но в его глазах явно читалось неодобрение. С чего бы это Матильда решила приветствовать их прежде сеньора? Никто не начинает визита к другу с пожелания доброго здоровья его кухарке.

Матильда торжественно объехала двор, осыпаемая радостными криками, в ответ она махала рукой. Доехав до северной башни, убедившись в своей огромной популярности среди местных простолюдинов, она повернула коня назад. Наконец, остановившись перед терпеливо поджидавшими ее хозяевами, она величественно спустилась на землю по ступенькам. Капитаны конницы и рыцари, возвышаясь в седлах, надменно взирали на лорда и леди этого незначительного замка.

Бриан сделал шаг вперед и преклонил колено перед высокой гостьей.

– Господь благословляет ваше прибытие, Ваше Величество. Этот день мы…

– Вы слишком торопитесь с титулом, Бриан Фитц, – бесцеремонно прервала его Матильда, оценивающе оглядывая побледневшую леди Элизу. – Зовите меня по-прежнему императрицей или, если хотите, графиней Анжуйской, но не Величеством. Надеюсь, я вскоре получу корону королевы – с вашей помощью.

Варан смотрел на нее, сжав кулаки. Господи, неужто она не может позволить своему наиболее верному стороннику закончить первую фразу приветствия? Какая неприятная женщина, а милорд готов за нее жизнь положить.

Элизу также возмутило поведение гостьи, хотя ее чувства и без того находились в смятении. Внешность Матильды превзошла даже наиболее восторженные описания Бриана и оправдывала ее самые дурные предчувствия. Лицо Матильды было прекрасным, фигура – совершенной, голос чуть низким и сильным. Она была мечтой художника, грезами поэта, воплощенными во плоти. Да, перед такой красавицей должны преклоняться мужчины во всем христианском мире. Ею нельзя не восхищаться. И все же она вызывала у Элизы интуитивное недоверие. Впрочем, могло ли быть иначе, ведь эта женщина владела частью сердца ее супруга!

Тем временем Бриан все-таки сумел завершить свое тщательно обдуманное приветствие. «Это ваш замок», – сказал он и представил гостье Элизу, в чьих жилах текла кровь саксонских королей.

– Мы встречались и прежде, – ответила Матильда, приятно улыбаясь хозяйке замка. – Благодаря перу и чернилам, не так ли, милая? Когда вы впервые начали готовить Уоллингфорд к осаде, Бриан, ваша леди написала мне, жалуясь на нищету, на то, что вы близки к тому, чтобы потерять этот замок. Мы часто преувеличиваем свои мелкие проблемы, верно, леди?

Элиза, нахмурившись, покачала головой.

– Нет, это было правдой, – ответила она резко. – Наши беды того времени не нуждались в преувеличении. Мы были почти разорены, постоянно ожидая нападения войск короля, мы…

Она хотела привести факты, доказывающие ее правоту, но Матильда уже отвела взгляд, потеряв к ней интерес.

Рассерженная такой расчетливой невежливостью, Элиза говорила, словно ее продолжали слушать:

– Мой муж подробно объяснит вам положение дел в Уоллингфорде, когда вы все-таки разрешите подняться ему с колен. А вот вашим рыцарям не мешало бы спешиться, они смущают меня своим грозным видом. Прикажите им, а то мои люди подумают, что в замок приехали не гости, а захватчики.

Игнорируя Бриана, чего раньше она никогда не делала, Элиза кивнула констеблю Варану. Тот с готовностью вышел вперед и сказал, обращаясь к всадникам:

– Мы привыкли видеть гостей отдельно от лошадей, мессиры. Ими у нас всегда занимаются конюхи. Но если какие-либо причины мешают вам встать на собственные ноги, то по крайней мере снимите ваше оружие.

Дюжина ртов приоткрылась, чтобы изрыгнуть самые изощренные проклятия. Две дюжины глаз вопросительно впились в затылок Матильды, ожидая от нее приказа наказать наглеца, но та не повернула головы. Это могло означать, что госпожа приказывала им оставаться верхом на лошадях в прежних угрожающих позах.

Императрица удивленно посмотрела на Элизу: «А ты быстро учишься, милочка», а затем перевела взгляд на невозмутимого Варана: «А ты, чудовище, оправдываешь свое реноме сторожевого пса Уоллингфорда».

– Мы не привыкли, чтобы во время наших визитов нам ставили какие-либо условия, – холодно сказала она, обращаясь к поднявшемуся на ноги Бриану.

Хозяин замка нахмурился, но промолчал. За него ответил Варан:

– Уточняю, леди императрица. Здесь условия устанавливает Бриан Фитц. Ваши люди должны подчиниться. Быть может, у нас не густо с монетами, но пока мы хозяева в этом доме и не потерпим, чтобы на нас смотрели сверху вниз.

– Я думаю, констебль, лорд Бриан Фитц может сам говорить от своего имени… – раздраженно начала было Матильда, но внезапно замолчала. Только сейчас она осознала, что она, бывшая супруга германского императора, ныне – жена графа Анжуйского и в ближайшем будущем – королева Англии, пререкается с каким-то уродливым, плосконосым саксонцем! Иисусе, славную же встречу ей приготовили…

Она презрительно поджала губы, демонстративно отведя взгляд от Варана, но тот и глазом не моргнул, обращаясь теперь непосредственно к всадникам.

– Теперь вы знаете наши условия, мессиры, спешивайтесь или уезжайте из нашего замка. Никто – повторяю, никто не будет смотреть на лорда Бриана и леди Элизу сверху вниз в их собственном доме!

Его покрытое шрамами грубое лицо побагровело от гнева. Казалось, он вот-вот зарычит, обнажив клыки. Каков был бы толк от сторожевого пса, если бы он не мог нагнать страху на захватчиков? За свои шестьдесят два года добрую дюжину раз его вызывали на дуэли надменные рыцари и неучтивые капитаны кавалерии, и все они пожалели об этом.

– Спешивайтесь или уезжайте, – уже с неприкрытой угрозой повторил Варан, выразительно положив руку на эфес меча.

Сопровождавшие Матильду воины молча слезли с коней, которых немедленно увели конюхи. Элиза шагнула вперед и встала рядом с растерянным мужем.

– Хорошо, – сказала императрица как ни в чем не бывало. – Теперь, после того как мы лишились средств передвижения, быть может, вы все-таки пригласите нас в свой дом?

Бриан огорченно смотрел на нее. Она просто устала, пытался он оправдать едкий тон гостьи. Она утомлена долгим путешествием из Бристоля, да и всеми бурными событиями последних недель. Нельзя требовать от женщины слишком много, неудивительно, что у нее сдали нервы.

Он вежливо поклонился и с почтением сказал:

– Вы знаете, императрица, что вы – желанный гость в этом доме. Если кто-то из сеньоров рыцарей проводит мою супругу, то я…

– Отто де Рочес, – не повернула головы Матильда.

Вельможа из свиты императрицы склонил голову, услышав приказ.

– …то я сочту за честь проводить вас в замок. Мои рыцари-вассалы встретят вас во внутреннем дворе. Столы вскоре будут накрыты.

Он встал рядом с Матильдой, протянул ей руку – и дрожь восторга охватила его, когда она положила на нее свою ладонь. Кожа ее была прохладной, нежной, и она трогательно отогнула большой палец.

Бриан приказал Варану найти Моркара. Сержанту было поручено проследить, чтобы часть кортежа, оставшаяся у реки, была накормлена и лошади получили бы сено. Элиза бросила на супруга осуждающий взгляд, но что сказано, то сказано. Бриан не хуже ее разбирался в хозяйственных делах замка и знал, как дорого сегодняшняя щедрость обойдется Уоллингфорду. Кортеж Матильды уничтожит добрую половину его припасов.

Матильда не стала утруждать себя выражением благодарности. Да и почему она должна это делать? Для Седого ее приезд не был неожиданностью. Естественно и то, что будущую королеву Англии сопровождает большой военный кортеж. А раз так, то он должен был соответствующим образом подготовиться к этой встрече. Как – это его забота.

Они прошли внутренние ворота. Впереди Матильда с Брианом, за ними – Элиза с дородным Отто де Рочесом. Рыцарь сказал:

– Знаете, леди, я голоден, как гончая после славной охоты.

Элиза даже не взглянула на него, и вельможа смущенно кашлянул.

Варан проследил за ними, пока они не скрылись с глаз, и только затем позволил себе расслабиться. Он повернулся к южной стене и попросил гарнизонных рыцарей присмотреть за гостями.

Сержант Моркар тоже стоял там. Услышав команду Варана, он вначале помог спуститься Эдвиге по лестнице. Понимающе кивнул, когда она сказала:

– Леди Элиза может сейчас нуждаться во мне.

– Конечно, иди, – улыбнулся он жене. – Ты хотела бы хоть кончиком пальца прикоснуться к императрице, верно?

– Почему бы и нет? В ночь коронации, если ты помнишь, я сидела в соседней от короля комнате, а этим не каждый может похвастаться.

– Помню. Ту ночь ты могла не хуже провести и со мной.

Польщенная его словами, Эдвига ласково улыбнулась мужу и поторопилась к внутренним воротам. Подгоняемый недовольным взглядом Варана, сержант пошел вслед за ним к гостям. Рыцари из свиты Матильды, собравшись вместе, обсуждали кровожадные планы мести сторожевому псу Уоллингфорда. К ним подошел Моркар. Он показался гостям точным подобием Варана, разве что помоложе. Они были удивлены. Наверное, у Бриана Фитца есть кузница, где выковывают из железа таких истуканов, подумали рыцари…

Матильда провела с хозяевами замка целый день. Она обсуждала с Брианом ход военных действий, а сидевшая чуть поодаль Элиза наблюдала за ними, вскармливая безжалостного зверя ревности в своей душе. Каждый взгляд, каждый жест мужа, каждое слово, обращенное к гостье, казались ей тайным признанием в любви. О, как бы она хотела поднести Матильде букет ярких, ядовитых цветов!..

Теперь Элиза своими глазами убедилась, что ее муж был всецело во власти императрицы. Интуиция ее не обманывала, она чувствовала то, что нельзя передать словами. Матильда вела себя очень сдержанно, но она излучала опасность. Да, эта женщина может погубить Бриана! Он весь в ее власти. И самое страшное, что она походя увлечет его и бросит без всякого сожаления, поскольку сама не испытывает к нему ни малейшего влечения.

Он любил императрицу, Элиза в этом теперь не сомневалась, как и в том, что эта несравненная красавица была к нему совершенно равнодушна. Мучившие Элизу страхи, источником которых была неопределенность, отступили. Ситуация полностью прояснилась, и она сосредоточилась на одном – как спасти и защитить мужа от его слепой любви и горького разочарования.

Да, Матильда была совершенным созданием природы, ей поклонялись не только мужчины, но и женщины. Элиза сознавала, что рядом с ней она всего лишь миловидная, небогатая хозяйка маленького замка, тогда как императрица была самой знатной и богатой женщиной в христианском мире и могла в ближайшее время подняться на вершину вершин – английский трон, но только по телам своих верных сторонников. От нее дурно пахло тюрьмой и виселицей.

В течение этого теплого июльского дня Элиза с тоскливой болью наблюдала, как Бриан все больше запутывался в паутине, умело раскинутой Матильдой. Он был готов на все, лишь бы понравиться гостье, вызвать на ее лице внимание, лишь бы доставить ей удовольствие. Этот мужественный воин, уважаемый даже ярыми врагами, оказался слеп и глух, он не видел и не слышал фальши в чувствах этой красавицы.

В последний раз Бриан встречался с императрицей летом 1132 года. Элиза к тому времени была уже три года его супругой, и поэтому он охотно отправился в путешествие. Теперь, восемь лет спустя, он был так же опьянен любовью, как и прежде. Он смеялся там, где достаточно было просто улыбнуться, соглашался тогда, когда следовало возразить.

Обсудив с Брианом тактику войны против короля, Матильда ласково улыбнулась и слегка постучала своими тонкими пальчиками по столу, привлекая внимание задумавшейся Элизы.

– Слышала, что вы наконец-то стали отцом, Седой. Где же ваш мальчик? Я хотела бы на него взглянуть.

– Нет, – помрачнел Бриан. – Вас ввели в заблуждение. У нас нет… пока нет детей. Кто сказал вам об этом?

– Не помню. Кто-то. Жаль, жаль… Не сомневаюсь, вам будет приятно услышать, что мои мальчики чувствуют себя превосходно и делают большие успехи. В особенности юный Генрих. Должно быть, вы слышали об этом.

Погрустневший Бриан солидно приложился к кубку с вином.

– Он рослый парень, – продолжила Матильда, обаятельно улыбаясь. – Жаль только, что его волосы со временем могут изменить свой цвет.

– Как это может быть? – насторожилась Элиза, а Бриан, вновь отпив вина, еще больше помрачнел.

– О, возможно, это лишь безосновательные опасения. Я вспоминаю, что у Бриана первые седые пряди появились, еще когда мы были детьми.

– Ну и что?

– Увы, у моего Генриха то же самое. Боюсь, что он еще в молодости может стать седым.

Элиза открыла рот, но у нее так и не хватило мужества, чтобы задать вертевшийся на языке вопрос. Бриан опустил голову. В комнату вступила тяжелая тишина. Стоявшая у дверей Эдвига, неверно оценив ее, подошла к столу с кувшином и наполнила кубки вином.

Элиза впервые за день немного выпила, а затем глухо спросила:

– И сколько лет вашему Генриху?

– Немногим больше семи. Он мартовский ребенок. Говорят, рожденные весной будут счастливы всю жизнь.

Матильда подняла кубок и одарила Бриана загадочной улыбкой.

«Семь лет и несколько месяцев… Мартовский ребенок… – лихорадочно раздумывала Элиза. – Так, это был март 1133 года… Бриан последний раз встречался с ней годом раньше. Неужели в июне?.. Да, в мае и июне… Он был с ней в июне, и волосы юного Генриха уже начали седеть. О, мой Бог, неужели эта змея и Бриан…»

Элиза сказала дрожащим голосом:

– Я плохо себя чувствую. Извините, но я должна уйти. Эдвига, помоги мне подняться по лестнице…

Она встала с кресла и пошатнулась. Бриан и Эдвига бросились ей на помощь и вовремя поддержали ее.

Матильда спокойно заметила:

– У нас, женщин, порой случаются головокружения. Я на всякий случай всегда путешествую с врачом. Пошлите за ним, он в вашем распоряжении.

В последующий месяц резко обострились отношения короля Стефана с одним из наиболее могущественных вельмож, Ранульфом Честерским. Ранульф, по прозвищу Усатый, поссорился с монархом из-за графства Карлайл. Более четырех лет прошло с тех пор, как Стефан подарил родовое имение Ранульфа сыну короля Шотландии. Темпераментный Ранульф не забыл обиды. Ему не хватило бы для этого и сорока лет. Он был богатым землевладельцем, имел обширные владения более чем в двадцати графствах. Но Карлайл некогда принадлежал его отцу и по праву должен был перейти теперь к сыну. Король не пожелал отдать ему этот замок – что ж, тогда он возместит обидную потерю.

Ранульф Честерский тщательно обдумал план мести. В третью неделю августа он направился на восток через всю Англию. Его сопровождали жена, двоюродный брат Уильям Румерский со своей супругой и большой отряд рыцарей. Они подошли к королевскому замку Линкольн на расстояние в полмили, а затем свернули в сторону и остановились в каменоломне. В то время как рыцари отдыхали и ели холодное мясо и хлеб, Ранульф встретился со своими местными лазутчиками. Они сообщили, что кастелян Линкольна и его рыцари отправились на традиционную охоту на кабанов. Вернутся они к вечеру.

Ранульф пытливо поглядел на своих шпионов, выразительно держа руку на эфесе меча.

– Как много солдат осталось в замке?

– Мы не можем сказать точно, – ответил один из них. – От тридцати до сорока.

– И ворота плотно закрыты?

– Как всегда, сэр. В замке даже существует пароль, который меняется ежедневно, и мы не могли…

– Это неважно.

Ранульф, как всегда, честно расплатился с лазутчиками, а затем приказал своим рыцарям связать их. Они безропотно подчинились, понимая, что их будут держать здесь на всякий случай, до захвата замка. Они посчитали это излишней предосторожностью, ибо безопаснее было предать самого дьявола, чем Усатого, хитрость которого не переставала восхищать как его сторонников, так и противников.

Ранульф обсудил ситуацию со своим братом Уильямом, затем они навестили своих жен и предложили им интересный план.

Стража у ворот немало удивилась, увидев рядом с замком двух усталых дам. Они объяснили, что их мужья задержались в пути и приедут позже.

За час до сумерек Ранульф и трое его рыцарей расстегнули свои перевязи с мечами, сняли кинжалы и отдали все это Уильяму. Затем они сели на коней и помчались к Линкольну.

Вновь стража Линкольна была подняла по тревоге. Они издалека узнали графа Ранульфа по его знаменитым огненным усам. К их облегчению, все четверо всадников не были вооружены. Лорд Линкольна строго предупредил их не допускать в замок ни одного вооруженного человека.

Подвесной мост через ров был опущен, и гости въехали в раскрытые ворота. Стражники хотели было отсалютовать знатным вельможам, но тут Ранульф прорычал: «Пора!» – и всадники живо соскочили с лошадей.

Прежде чем стража поняла в чем дело, все было уже кончено. Солдат рыцари буквально пригвоздили к воротам их же собственным оружием. Одно копье было вставлено в подъемный механизм моста, а ворота подперты так, что их вряд ли теперь закроешь изнутри. Через несколько минут из сумерек вынырнули всадники и ринулись в замок, сметая все на своем пути. Вскоре яростный бой разгорелся во всех его помещениях. Застигнутый врасплох, гарнизон Линкольна не мог долго сопротивляться захватчикам, и вскоре все было кончено. Мост был вновь поднят, а ворота закрыты на запор. У бойниц заняли места лучники Ранульфа. Флаг Линкольна был спущен.

Не только потеря одного из своих замков, но и беспримерная наглость нападавших вызвала ярость у короля. Ему плюнули в лицо, и смириться с этим было нельзя. Если оставить это вероломное нападение без наказания, то завтра у других восставших баронов появится соблазн ворваться с мечом в замки верных роялистов. Господи, да они могут покуситься на сам Лондон!

Стефан решил во что бы то ни стало вернуть себе Линкольн и этим преподать наглядный урок всем изменникам. Если он повесит у ворот Ранульфа, Уильяма и других предателей, дав им протухнуть, то вонь от их трупов расползется по всей Англии. Это заставит опомниться всех тех перебежчиков, у кого руки чешутся на собственность короля. Есть что-то необычайно убедительное в висельниках, раскачивающихся на ветру под карканье ворон.

В начале зимы Стефан повел свою армию на север. Вскоре заснеженные поля вокруг Линкольна, затоптанные людьми, лошадьми и колесами осадных машин, превратились в грязное месиво. Король решил использовать эту военную кампанию для опробования некоторых новейших образцов оружия. Наряду с метательными машинами, способными стрелять камнями весом до полусотни фунтов, вокруг замка были установлены тараны, штурмовые башни, баллисты и катапульты, напоминавшие гигантские арбалеты. Снаряды для них изготавливались из шлифованного камня, при ударе о преграду они разбивались на множество обломков. Применялись и различные емкости из телячьей кожи, начиненные либо каменными осколками, либо бочонками с негашеной известью. Если вражеский воин не был убит стрелой, то он мог быть ранен осколком или обожжен известью.

Под Линкольном были также испытаны самые новейшие изобретения: глиняные трубы – летя и разбиваясь, они разбрасывали вокруг облако железных стрел; крюк, который в полете нес за собой кожаную лестницу и закреплял ее на краю стены, и прочее, прочее, прочее.

Все это, по теории, должно было эффективно поражать живую силу противника. Но на практике дело обстояло далеко не так замечательно. Глиняные трубы зачастую не долетали до противника, а разбивались в момент их метания, осыпая стрелами своих солдат. Крюки с лестницами летели зигзагами и в девяти случаев из десяти не могли зацепиться за зубец стены.

Горожане Линкольна приветствовали появление войска восторженными криками – они оставались преданны королю. Ранульф рассчитывал на их помощь и был обеспокоен. Вскоре он понял, что Стефан лишил его свободы маневрировать и без посторонней помощи ему не выбраться живым из Линкольна. Это был мощный замок с высокими стенами и широким наружным рвом, но его, как и любой, можно было взять если не штурмом, то измором.

В поисках помощи Ранульф вспомнил о Роберте Глостерском, хотя вельможи и испытывали друг к другу антипатию. Однако Роберт был, несомненно, человеком слова. Кроме того, они были связаны родственными узами. Жена Ранульфа приходилась графу Глостерскому дочерью, и тот должен был освободить Линкольн хотя бы ради нее.

В канун Рождества Ранульф бежал из замка. Он не взял с собой жену, объяснив ей, что она будет в большей безопасности за крепостными стенами, чем на зимней дороге. В действительности Ранульф просто опасался, что в противном случае Роберт наверняка откажет ему в помощи.

Визит Матильды, ее ядовитые намеки и недомолвки погрузили Элизу в бездну отчаяния. Вновь и вновь она возвращалась к словам императрицы, пытаясь проникнуть в их смысл. Нет, Матильда не сказала прямо, что Бриан был отцом ее старшего сына, но она наверняка неспроста упоминала о дате его рождения и о цвете волос. Не было сомнения лишь в одном – Бриан находился рядом с Матильдой, когда она забеременела.

Бриан признал этот факт, но отрицал свою близость с Матильдой. Его приезд в Анжу лишь случайно совпал с зачатием Генриха.

– Тогда почему же Матильда так подробно рассказывала вам о Генрихе, и только о нем?

– Один Бог знает, – пожал плечами Бриан. – Возможно, в ней говорило просто обычное тщеславие матери. Элиза…

– Да, – горько сказала жена, – сейчас вы назвали мое имя. Но все это время на устах у вас было одно имя – Матильда. Признайтесь, вы ведь влюблены в нее, и вы были в Анжу, когда она… и вы… Боже, что я говорю?

Бриан так хотел успокоить ее, что вынужден был сказать неправду. А что ему оставалось делать? Ведь он действительно был с Матильдой в те летние месяцы, восемь лет назад.

И он действительно спал с ней.

И он верил тому, о чем она почти прямо сказала.

Но если это было правдой… Когда Стефан будет смещен и его место на английском троне займет Матильда, то ее старший сын станет принцем-наследником, а он, Бриан Фитц, – отцом будущего короля. Короля!

Да, он спал с Матильдой. Он был виновен, Элиза права в своих подозрениях. Но он отчаянно сдерживал готовый вырваться из горла нервный смех. Он согрешил – но лишь один раз. И это было его единственной изменой за все годы супружества. Одна-единственная торопливая близость в приступе дикой страсти – граф Готфрид должен был вот-вот приехать, и из этого впопыхах пролитого греховного семени мог вырасти будущий король Генрих II! От ликования и вины у него кружилась голова.

Бриан подумал о вельможах, которых он хорошо знал, – о Милесе Герифордском, Болдуине де Редверсе и других, кто жил жизнью легкомысленных гуляк и не знал мук совести. Все они считались хорошими людьми, заботливыми мужьями и примерными семьянинами, но тем не менее оставались большими любителями женщин. Домашние служанки и графини, скотницы и придворные дамы нередко разделяли с ними постель, и никто не обращал на это серьезного внимания, даже их собственные жены. У них рождались внебрачные дети, и они не уступали в этом покойному королю Генриху I и другим сластолюбивым монархам, и никто не бросил им в лицо ни слова упрека.

Нервный смех Бриана был вызван также мыслью: а ведь Элиза отнеслась бы к греху куда легче, будь его избранницей не Матильда, а любая другая женщина. Хотя, говоря по правде, это она выбрала его.

Но Бриан, как и любой мужчина, не до конца понимал свою жену. Да, ее мучила ревность, но еще больнее для Элизы было осознавать, что та, другая женщина смогла подарить ему сына. Что означало ее бесплодие. Элиза боялась этого больше всего на свете. Впрочем, в те времена многие страдали этим пороком. Так называемой восточной болезнью, поскольку первые поселенцы на Святой земле зачастую не имели детей, словно заразившись от пустыни этой страны ее бесплодием. И не было более оскорбительного вопроса, чем язвительное: «Неужели вы не способны зачать ребенка?»

Теперь, после визита Матильды, супруги уже не задавали себе этого мучительного вопроса: кто же из них виноват в том, что Уоллингфорд доныне лишен наследника? Но легче от этого не стало ни ему, ни ей.

Элиза вздохнула чуть свободнее, когда узнала, что Бриан получил приглашение от графа Глостерского присоединиться к армии восставших у Линкольна.

– Я должен ехать, – сказал он. – Ты же понимаешь…

– Да. Идите, мой супруг. Я буду молиться за вас. Возвращайтесь, как только сможете. А пока я возьму управление Уоллингфордом в свои руки.

– Ты должна понять, что ситуация требует моего отъезда. Эта чертова жена Ранульфа окружена армией Стефана. Мы должны выручить ее из беды…

– Я все понимаю, милый, и не задерживаю вас. Оставьте в замке столько людей, сколько сможете, и спокойно уезжайте.

– Я оставлю Моркара. Он достаточно подготовлен теперь и может заменить Варана.

Элиза кивнула, а затем, не выдержав, обняла мужа, содрогаясь от рыданий. Оба они понимали причину этих слез, но времени для правды уже не оставалось.

«Прежде, чем обнажить меч, он рубит…»

Спешившие на помощь Ранульфу хорошо знали короля и эти строки поэмы и понимали, что самый страшный враг Стефана – он сам. Да, он пришел на север с большими силами, но готовился только к длительной осаде, а не к открытому бою с Робертом, Милесом, Ранульфом Усатым и Брианом Фитцем. Большинство воинов короля были, по сути, военными инженерами и техниками, умеющими управлять сложными осадными орудиями, но почти бесполезными в рукопашном бою.

Еще в Лондоне, перед началом похода, и уже на заснеженных полях под Линкольном, епископ Генри настоятельно советовал брату укрепить свою армию: «Подумайте, король, без воинов вы не сможете справиться с контратакой даже из замка. Эта коллекция катапульт и баллист хороша, но она не поможет вам одолеть сотню рыцарей. Вы превратите поле боя в сложное сооружение, но вряд ли все эти раскачивающиеся балки защитят вас от нападения с тыла. Что если Роберт Глостерский прискачет на помощь Ранульфу? Спрячетесь ли вы за своими замечательными метательными механизмами? Возьмите побольше людей, брат король, пока не поздно».

Но этот совет пропал втуне, как и многие другие. И блеклое солнце, появившееся на небе 2 февраля 1141 года, осветило две армии, из которых лишь одна была готова к боевым действиям на открытом поле.

Это был день Сретения Господня. Рано утром войско восставших было уже готово к бою, тогда как армия короля все еще стояла на коленях, участвуя в праздничном богослужении. Наблюдатели короля подняли тревогу, когда враг уже стремительно приближался. Епископ Генри поспешно прервал службу. Солдаты, заняв свои позиции, продолжили обстрел замка, поскольку обслуживали осадные орудия.

Вскоре тусклое солнце затянули облака, обещавшие снегопад. Небо потемнело. Стефан с ужасом оглядел свои поредевшие ряды. Оказалось, что почти четверть воинов сбежали с поля боя.

На западе выстроились три вражеских дивизиона. Ближайшим к замку командовал Ранульф Усатый, в центре стояли главные силы во главе с Робертом Глостерским, а на правом крыле были готовы к сражению уэльсские наемники и множество малозначительных баронов со своими солдатами. Они пребывали под двойным командованием – Милеса Герифордского и Бриана Фитца. Первый удар намеревался нанести Ранульф, отрепетировав со своим отрядом клич: «Помни Карлайл!»

Между двумя армиями протянулся лес осадных машин, заменивших баррикады. Брошенные всадниками лошади бродили среди баллист и катапульт.

Перед атакой армия восставших остановилась и, по обычаю того времени, выслушала обращение своего командира.

Ранульф зычным голосом потребовал всеобщего внимания, указал на замок и поблагодарил всех, кто пришел спасти его жену. Дочь Роберта, женщина мудрая, доказала, что решительная и умная леди может перехитрить это жалкое подобие короля.

– Стефан был в замке около месяца назад и произвел неважное впечатление на его обитателей, – надсаживаясь, орал Ранульф. – И на мою супругу тоже. После его отъезда жена спросила меня: «Мой супруг, почему этот приятный мужчина проделал такое тяжелое путешествие, да еще в этакий холод? Он так ослаб в пути, что моя служанка едва смела его со ступенек вместе со снегом».

Хохот потряс окрестности, воины стонали от смеха, Ранульф польщенно поклонился. Затем он спешился, и его лошадь конюхи увели в обоз. Поле было скользким, и верхом бросаться в атаку стало рискованно. Осмотревшись, Ранульф заметил, что несколько его друзей-лордов и рыцарей последовали его примеру.

Вслед за Усатым слово взял Роберт Глостерский. Он перечислил верных королю вельмож, находя для каждого парочку оскорбительных фраз. Один оставался глупцом, другой неисправимым трусом, третий – косолапым, четвертый записным лжецом и клятвопреступником. Они были позором, выгребной ямой Англии, и чем скорее очистить от них страну, тем лучше…

В это же время оскорбления изрыгали и сторонники Стефана. Король поручил выступить перед армией одному из своих голосистых баронов. Тот начал с графа Глостерского.

– Это – уникальное существо, – заорал барон. – Где еще можно найти животное с челюстью льва и сердцем кролика? Он останется таким ничтожеством, пока не избавится от идиота Ранульфа и больного животом Милеса Герифордского, который пачкает своим дерьмом каждую скамью и каждое седло. А как можно забыть эту серую белку Матильды, барона Бриана Фитца, чьи амбиции не идут дальше юбок этой мерзкой красотки. Что за жалкое сборище уродов выступило против короля Англии! Они должны быть уничтожены, но скорее с жалостью, чем с гневом. Они были мусором, осадком в бочке вина, который никто не захочет выпить.

Пошел снег, и ветер погнал его по полю. Войска надели доспехи, вложили стрелы в луки, прошептали слова последней молитвы, а затем двинулись навстречу друг другу через лес осадных машин.

Стефан также решил биться до конца. Он выбрал позицию напротив Ранульфа Честерского. Ему бы подобало находиться в центре своей армии, лицом к лицу с главным сторонником Матильды графом Робертом, но он предпочел ему своего личного врага, Ранульфа Усатого. Захват Линкольна был ответом на потерю графом Честерским Карлайла, и естественно, что они искали друг друга в бою, крича одно и то же: «Где ты, вор?»

С обеих сторон всадники не получили специальных команд спешиться, но большинство восставших покинули своих лошадей, а более половины королевских дворян и рыцарей остались в седлах. Это давало им возможность быстро передвигаться по полю и решительно прокладывать путь через вражеские ряды. Но также позволяло и сбежать незамеченными, и потому в течение первого же часа почти все они скрылись.

Они считали, что у них есть на это веские причины. Всадникам было опасно оставаться на скользком, заснеженном поле боя без прикрытия пехотинцев. Прорвавшись в тыл армии противника, многие из них решили понаблюдать за кипевшим боем, как из-за лояльности к королю, так и из любопытства: они хотели узнать, представляет ли армия Ранульфа Честерского реальную угрозу. Убедившись в этом, всадники предпочли развернуть коней и поскакать в Вестминстер. Если у короля осталась хоть капля здравого смысла, то он должен последовать за ними, рассуждали дезертиры.

Но Стефан не намерен был покинуть поле боя. Он жаждал убить Ранульфа в честной схватке. Он всегда считал Усатого потенциальным предателем. Если бы это не открылось при захвате Линкольна, то все равно рано или поздно проявилось бы в каком-нибудь другом мерзком поступке.

У Стефана была еще одна причина желать смерти Ранульфу, хотя он не хотел в ней признаться даже самому себе. Некоторое время назад он был свидетелем сравнения – не в свою пользу – пышных огненных усов Ранульфа и его собственных. Оскорбленный до глубины души, Стефан обратился к лекарям. Отовсюду, даже из Нормандии и Фландрии, ему присылали стеклянные флаконы с эссенциями и настоями, якобы стимулирующими рост волос. Он использовал некоторые из них, и только мысль, что лекарства могут быть отравленными, удержала его от дальнейших экспериментов. Ничего, кроме обожженной кожи и слезящихся глаз, он не достиг. Хотя инструкции к этим эликсирам, составленные весьма образованными людьми, обещали королю такие же замечательные усы, как у – черт бы его побрал! – Ранульфа Честерского.

«Наконец-то я лишу графа предмета его гордости, – злобно думал король, пробиваясь с боем между восставшими солдатами. – Я побрею его собственноручно – своим острым четырехфутовым мечом!»

Снег повалил хлопьями, словно стараясь закрыть от посторонних глаз весь ужас кровавой битвы. Раненые со стонами шли сквозь белую пелену, крутящуюся подобно окровавленным призракам. Воины убивали своих же, не разглядев их толком в снегопаде, и гибли через мгновение от рук невесть откуда появившегося врага. Брошенные всадниками лошади в панике носились по полю, либо сталкивались с таранами и другими машинами, либо получали случайную стрелу в грудь и с холодящим душу ржанием поднимались на дыбы.

Правый фланг бунтовщиков под командованием Милеса и Бриана нанес тяжелый урон королевским войскам. Графы Серрийский и Лестерский были уже на полпути к Вестминстеру, а их лишенное командиров войско сбилось в беспорядочную толпу. Восставшие окружили их, не давая опомниться.

Роберт Глостерский, отбив атаку противника, ринулся вперед, и вскоре его дивизион вынырнул из леса катапульт вблизи стен замка. Стефан в ответ удвоил свои силы в центре, хотя его левый фланг терпел поражение. Сам же он по-прежнему больше всего жаждал сокрушить Ранульфа.

Издалека он лишь смутно различал могучую фигуру графа, рубящего без устали мечом направо-налево. Порыв ветра взбаламутил снежную пелену, а когда наступило относительное затишье, Стефан и Ранульф неожиданно обнаружили друг друга едва ли не на расстоянии вытянутой руки. Отшатнувшись, они стали размахивать мечами, словно серебристыми веерами, каждый устрашая противника.

Если король в этой битве выказал себя неважным полководцем, то личная его доблесть могла вызвать лишь восхищение. Он боролся с угрюмой решительностью, убивая любого, кто осмеливался приблизиться к нему на расстояние удара. Он был дважды ранен в руку и потерял одну из своих металлических перчаток. Его шлем получил вмятину от снаряда, пущенного из пращи, а лицо было забрызгано кровью его жертв. Кожаные сапоги разбухли от влаги и местами лопнули, отчего ноги промокли и озябли. Он замерз, устал от постоянных единоборств, и у него душа болела при виде бегства, казалось бы, самых верных сторонников. Никто не осудил бы его, если бы он оседлал одну из мечущихся по полю лошадей и последовал с немногими оставшимися рядом с ним баронами в Лондон.

Но он не мог покинуть поле боя, не расквитавшись с этим наглецом. Когда он побреет Усатого, что ж, тогда, возможно, уедет.

Они стояли друг против друга: король Англии и один из наиболее могущественных дворян. Пар от их дыхания развевался, словно дым на ветру. Они ничего не сказали друг другу, да и встретились они не для бесед. Вздохнув поглубже, противники ринулись в атаку.

Они обменялись мощными ударами, меч в меч… и оба пошатнулись. Вокруг них сражались десятки людей, но ни один из бунтовщиков не атаковал короля, и никто из роялистов не напал на Ранульфа. Это была схватка один на один, и было страшным позором вмешаться в нее.

Они вновь обменялись ударами и опять сумели устоять на ногах. Ранульф, используя сильную кисть своей руки, поднял меч горизонтально и сделал выпад, целясь в пах Стефану. Король отпрянул, понимая, что не сможет избежать таранящего удара. Изогнувшись, он захрипел и обрушил свой меч вниз в отчаянном порыве. Клинок Ранульфа нырнул к земле и вонзился в нее почти на треть длины. Королевский меч треснул в футе от эфеса.

Стефан увидел, что Ранульф, сопя, пытается вытащить свое оружие из полузамерзшей грязи. Еще несколько мгновений – и король останется безоружным перед разъяренным врагом. Оглянувшись, король увидел неподалеку солдата и крикнул: «Эй, ты со мной?» Солдат мигом сообразил в чем дело и бросил ему свой датский топор рукоятью вперед.

Это был опасный бросок – при неудаче лезвие топора могло снести голову королю. Но тот сумел в воздухе чудом ухватиться за ручку и с ходу обрушить топор на шлем Ранульфа. Меч выпал из рук графа, а сам он тяжело завалился на бок, сделал попытку подняться, но только захрипел и вновь упал на спину, с изумлением глядя на нависший над ним топор, увенчанный трехдюймовым лезвием. «Дьявол, сейчас этот мерзавец проткнет меня насквозь», – подумал он.

Стефан и намеревался сделать нечто подобное. На минуту он заколебался, прикончить ли Усатого сейчас или поберечь его для виселицы. Тут каменный кубик, выпущенный из пращи, случайно попал ему прямо в горло. Король захрипел и рухнул на колени, схватившись за окровавленную шею одной рукой, а другой все же пытаясь удержать топор. Это ему не удалось, и широкое трехдюймовое лезвие вонзилось в землю всего в нескольких дюймах от головы Ранульфа.

Боль была такой сильной, что в голове Стефана помутилось и он забыл обо всем на свете. Никогда прежде в битвах он не был так слаб и немощен, как сейчас. В любой момент на него мог обрушиться вражеский меч или топор.

Но враги имели на его счет другие планы. Он почувствовал прикосновение чьих-то пальцев к его шее. Кто-то стащил с него шлем, а затем, больно схватив за волосы, запрокинул ему голову.

– Ко мне, кто-нибудь ко мне! – заорал невидимый противник. – Я захватил короля! Сюда! Я взял короля! Короля!

Ранульф с трудом поднялся на ноги, посмотрел на короля и воина, державшего Стефана за волосы, а затем стал отряхивать снег с сапог. Король почувствовал себя совсем плохо. Его стошнило прямо на руки державшего его солдата. Снежинки кружились вокруг и бились ему в лицо, словно потерявшие гнезда чайки. Небо потемнело, и лишь на мгновение в разрыве тяжелых туч появилось багровое пятно солнца, а затем навалилась тьма.

Среди пленников оказался и знакомый нам Гилберт де Рентон, щегольского вида придворный, который некогда уже был захвачен разбойником вблизи Дорчестера. Когда его уводили с поля боя, он заметил Бриана Фитца с перевязанными головой и левой рукой. Барон разговаривал с могучим мужчиной, отличавшимся на редкость уродливым лицом. Что-то знакомое было в его позе и наклоне плеч.

Правда, тот, кого ему напомнил этот человек, показался ему тогда несколько моложе, хотя на том был темный капюшон и лица его он не видел. Де Рентон шагнул было к Бриану и его собеседнику, но тут же получил от охранника сильный толчок в бок.

– Эй, не распускай руки! Я де Рентон и не позволю…

– Знаем, знаем, – ухмыльнулся солдат. – И скоро вашим родственникам придется раскошелиться.

«Четыре сотни фунтов, – тоскливо подумал Гилберт. – В такую сумму моей семье обошлось мое предыдущее освобождение из плена, когда я…»

И тут он отчетливо вспомнил того человека. И возбужденно закричал:

– Солдаты, как зовут того громилу, что стоит рядом с Брианом Фитцем?

– Пошел, пошел! – ткнул его в спину солдат, и не думая отвечать на его вопрос.

Гилберт зашагал вслед за другими пленниками. Он легко мог представить, как его семья отреагирует на требование внести за него выкуп. Второй раз за четыре года! Они решат, что их франтоватый отпрыск финансирует всех разбойников и бунтовщиков Англии.

Но ведь на этот раз он не бежал с поля боя, как многие другие. Его семья должна была гордиться им. Смогли бы другие де Рентоны так достойно и доблестно участвовать в бою? Нет. Тогда пусть хотя бы заплатят выкуп.

Солдат, толкнув его, предложил поторопиться, и Гилберт споткнулся, так и не успев насладиться мыслью о своем героизме.

Ранульф торжественно провел Роберта в свой замок, обнял жену и двоюродного брата и тут же отправился в раскинувшийся неподалеку город Линкольн. Им двигала жажда мести. Он хотел сполна насладиться ею, уничтожая всех и все. Город был объят пламенем, церкви опустошены, а колодцы и сточные канавы завалены трупами. Его воины отвели душу в грабежах и насиловании женщин. Этим восставшие хотели дать понять всей Англии, что преданность королю Стефану подобна государственной измене и будет жестоко наказана.

 

Глава IX

ЛЕДИ АНГЛИИ

Март – июнь 1141

Последний раз они встретились возле Арандела, и тогда Матильда посоветовала своему царственному кузену перестать терзать куцые усы и попросила приказным тоном возместить Уильяму д'Аубигни все расходы по содержанию ее свиты. С тем она и уехала, удивляясь глупому милосердию Стефана.

Ныне, спустя неделю после битвы у Линкольна, они встретились вновь, и Матильда была куда красноречивее, чем в прошлый раз. Сейчас она не спешила.

Она сидела в мягком, с высокой спинкой кресле в сводчатом зале глостерского замка в Бристоле. Ее незаконнорожденный брат сидел по правую руку от нее, Милес Герифордский – по левую. Бриан Фитц обещал приехать к вечеру этого же дня, но Матильда не стала его дожидаться, решив, что сможет поблагодарить Седого при личной встрече. Сейчас же ей не терпелось разобраться с пленником.

Императрица сделала знак рукой, и его привели. Стефан вошел с высоко поднятой головой, но не из гордости, а потому, что его раненое горло было перевязано и заключено в железный воротник. Он шел короткими шажками, только так и мог передвигаться человек, ноги которого были скованы цепью, а на руках красовались наручники.

Роберт возмущенно взглянул на сестру.

– Что это? Освободите его, Бога ради. Он не простой преступник!

Матильда фыркнула.

– Конечно, не простой, и потому останется скованным. Что это за блестящая штука на его горле? Она может натереть ему шею.

Роберт перевел взгляд на Милеса Герифордского.

– Кто дал команду сделать это?

Милес шумно вздохнул и покосился на Матильду.

– Я спрашиваю, что за странный воротник я вижу у кузена на шее? – холодно повторила свой вопрос Матильда.

– Стефан был ранен в бою, разве вам не сказали об этом? – раздраженно ответил граф Глостерский. – Не вздумайте снимать с него воротник. Вы же видите, он серьезно ранен!

Матильда изобразила на своем лице сочувственную улыбку. Она добилась своего: ее кузена заковали в цепи. Теперь можно было проявить немного милосердия.

– Хорошо. Стражники, снимите с пленника оковы. Да и с ног тоже. Дайте ему что-нибудь выпить, что он захочет – вино или воду. Устройте его поудобнее на стуле.

Стефан стоял, пожирая Матильду ненавидящим взглядом. Она была как никогда прекрасна, восседающая в пурпурном кресле, блистающая драгоценностями, которые густо усыпали ее белое атласное платье. Шелковистые каштановые волосы мягкими волнами спускались ей на плечи, унизанные кольцами тонкие пальцы изящно лежали на подлокотниках кресла. Да, эта женщина была рождена стать королевой. Но королем был он, Стефан, он им и останется, что бы ни случилось.

Ему хотелось плюнуть кузине в лицо, но его горло пересохло, так что он едва ворочал шершавым языком.

Стражник принес ему кружку с водой – кубка для плененного короля в замке не нашлось – и поднес ее к губам Стефана. От воды несло затхлостью, и, хотя ему очень хотелось пить, он покачал головой и хрипло сказал:

– Должно быть, вы мыли этой водой грязную бочку. – Но его слов никто не расслышал, слишком уж невнятной получилась эта язвительная фраза.

Матильда не сводила с него цепких глаз. Удостоверившись, что король в самом деле дурно себя чувствует, а не симулирует страдания, она сказала тоном судьи:

– Вы неважно выглядите, кузен. Но еще хуже положение, в которое вы попали. Вы плохо начали, украв у меня корону, и плохо закончили, увязнув по шею в болоте своих мерзостей. Мне жаль, что вы получили в бою раны, но еще больше я скорблю, что вы вообще взялись за дело, которое вам явно не по плечу. Теперь справедливость, слава Богу, восторжествовала. И тем не менее у вас остается возможность выбора. Верните мне добровольно корону, и я разрешу вам уехать с женой туда, куда мы установим. Чем плохо, скажем, провести остаток жизни на острове Кипр? Там солнечно круглый год. Может быть, мы позволим вам навестить вашего друга, короля Франции. Или выберем вам небольшой, но уютный замок где-нибудь в Ирландии. Что вы качаете головой, Стефан? Шея болит?

«Неужели не ясно, что я отказываюсь? Черт, как жаль, что язык не слушается сейчас меня».

– Может он вообще что-нибудь сказать?

– Только не сейчас, – ответил Роберт. – Лекарь говорит, что рана не опасна, но горло придется долго лечить. – Что ж, тогда говорить буду я. Ваше правление завершилось, Стефан. Повторяю: если вы подпишете необходимые бумаги, в которых вы официально отречетесь от престола в мою пользу, мы милостиво позволим вам уехать. Вы объявите, что обманом завладели английским троном и теперь раскаиваетесь в содеянном. Вы понимаете или нет, кузен? Если да, то кивните, только кивните.

Она чуть приподнялась в кресле, чтобы лучше видеть, и с негодованием увидела, как король, морщась от боли, покачал головой из стороны в сторону.

«Чтоб тебе гореть в аду, чертовка! Ты совсем не та, кем себя полагаешь. Ты проделала большой путь, не спорю, но будь ты не так смазлива, никто бы не обратил на тебя внимания, и ты осталась бы тем, кем была в детстве, – мышкой. Серой, незаметной, никому не нужной мышкой».

Матильда вновь откинулась на спинку кресла и некоторое время изучающе глядела на кузена.

– Наденьте на него снова оковы, – наконец приказала она. – Отправьте в бристольскую тюрьму и найдите для него камеру потемнее и поглубже под землей. Я не хочу больше видеть его, пока он не передумает. Я сказала, надеть на него оковы!

Стражники спешили исполнить ее приказание. Пока они возились, гремя железом, Роберт с проклятием вскочил, отшвырнул прочь кресло, так что оно рассыпалось на куски, и выскочил из зала. Милес Герифордский осторожно поднялся, бросил на Матильду умоляющий взгляд и последовал за своим другом, шумно вздыхая. Императрица словно не заметила этого. Она спокойно следила, как стражники надевают цепи на ее кузена. «Тебе еще повезло, гордец, – подумала она. – Был бы здесь Ранульф Честерский, тебе бы не сносить головы».

Успех принес за собой, как это зачастую бывает, новые заботы и проблемы.

Одни вельможи толпой ринулись в Бристоль, стремясь высказать свою бесконечную радость от победы императрицы. Они хотели первыми прильнуть к ее прекрасной руке. Оказывается, им пришлось, сжав зубы, терпеть наглого самозванца, и они уже готовились перейти на сторону восставших баронов. Они считали, что должны быть удостоены награды за мужество и верность.

Другие, заперев покрепче ворота своих замков, притаились, сославшись на недомогание. Они знали, что успех еще не есть победа, и решили выждать, не желая рисковать своими владениями.

Кое-кто здраво рассудил, что Англия уже без прежнего короля, но у нее еще нет новой королевы, а значит, закон больше не бьет по их загребущим рукам. Они рьяно бросились на охоту за добром более слабого соседа.

Матильда находилась в трех шагах от трона Англии. Но как трудно было их пройти!..

Бриан так и не приехал в Бристоль, передав через гонца, что у его жены жар. Элиза действительно была больна, хотя истинная причина ее недомогания скрывалась в другом. Императрица послала Бриану письмо с откровенным намеком: «Приезжайте ко мне, как только появится возможность. Благодарности и награды подобны плодам: они становятся безвкусными, когда их варят слишком долго».

Затем Матильда в сопровождении Роберта и Милеса направилась в Лондон. По пути она посетила Черенчестер, Оксфорд и Винчестер, где с благосклонностью приняла покорность епископа Генри. Он был одним из последних, кто бежал с поля боя у Линкольна – но все же он бежал.

– Бог наказал меня за чрезмерное увлечение светской жизнью, – со смирением сказал он. – Отныне я полностью отдам себя служению Святой церкви, на что меня благословил сам папа римский.

Матильда отлично поняла намек и ответила в том же духе, что, дескать, трудно не склониться перед благородством таких возвышенных устремлений и не признать их.

Бурные события этой зимы ничуть не сказались ни на полноте епископа Генри, ни на безмятежном выражении его лица. Он понимал, что, попытавшись защитить своего попавшего в беду брата, взывая к сердцу Матильды, он ничего не добьется, но также и сознавал, что даже она не рискнет напасть на представителя папы в Англии. Церковь, как это уже бывало, послужила ему надежным убежищем, но его амбиции шли дальше алтаря.

Желая оказать императрице самый радушный прием, епископ лично сопровождал ее и ее свиту по своему знаменитому и горячо любимому зверинцу. Он показал гостям волков и рысей, подразнил палкой кобру в клетке, пока она не раздула капюшон, а затем пригласил Матильду прокатиться на прирученном верблюде.

– Если вы усядетесь между его горбами…

– Не говорите глупостей.

– Уверяю вас, моя леди, оттуда почти невозможно упасть. Он не то что этот одногорбый дромадер – с тем действительно трудно иметь дело.

– Нет, – наотрез отказалась Матильда, с неприязнью глядя на равнодушно жующего в вольере верблюда. – На нем тоже невозможно ездить. – Она поплотнее завернулась в свою теплую накидку с капюшоном и сказала: – Все это очень интересно, мой епископ, но моя кровь уже стынет от холода.

– Еще минуту, – взмолился он. – Вы должны увидеть моих павлинов. Я получил новую пару перед Рождеством, и они отлично чувствуют себя в моем зверинце. Раз они выжили зимой, то…

– В другой раз.

– Э-э… но мы же можем вернуться во дворец через парк, это ненамного дальше, зато пройдем мимо вольера с этими чудесными птицами…

Матильда молча повернулась и пошла назад, поеживаясь от стужи.

Епископ посмотрел ей вслед, до глубины души оскорбленный небрежением к своим самым любимым существам. Его пухлое лицо тряслось от гнева. У других вельмож предметом их гордости служили конь, или лес, или жена, и каждый ожидал от гостя восхищения его сокровищами. Для Генри это были павлины. Они оставались неиссякаемым источником его радости и утешения, и пренебрежение ими или равнодушие к ним оскорбляло хозяина.

С мрачным видом последовал Генри за своими гостями во дворец. Его уязвленная душа требовала отмщения, хотя по пути он пытался отвлечься от обиды за своих любимых птиц и думать только о предстоящем разговоре. Он собирался добиться полной амнистии в глазах императрицы. Когда они вошли в одну из немногих отапливаемых комнат, с епископом произошла разительная перемена – из страстного любителя диких животных и экзотических птиц он вновь превратился в искусного политика, умевшего балансировать между церковью и государством, – и все, разумеется, во имя Божье.

В отличие от равнодушной к зверинцу Матильды Роберт и Милес были поражены увиденным и не спешили усаживаться за стол, живо обсуждая каждого обитателя вольера. Они напоминали двух любознательных мальчишек, впервые побывавших на рыцарских турнирах.

– Чертовски досадно, что Генри не предложил мне покататься на верблюде, – возбужденно говорил Роберт, энергично жестикулируя. – Епископ прав, с этого красавца трудно упасть…

– А вы заметили, какие забавные уши у рысей, или как там называются эти хищные кошки? – Отважный воин, вельможа Милес Герифордский захлебывался от ребячьего восторга.

– Должно быть, стоило немалых денег привезти их на кораблях из Аравии… – заметил Роберт.

– Прибавьте к этому еще плату за их поимку. Вы помните, Роберт, как он указал на какое-то небольшое животное и назвал его тушканчиком? Вы не разглядели…

– А-а, это забавный уродец, похожий на крысу, но отлично прыгающий. Он забавно держит передние лапы, сложив их на животе…

Матильда недовольно постучала длинными пальцами по столу:

– В третий раз зову вас, милорды.

Оба графа повернулись к ней и с виноватыми улыбками заняли свои места за столом. Императрица подождала, пока они уселись, а затем негромко сказала брату:

– Пожалуйста, не ломайте больше мебель. Если не согласны со мной, скажите об этом, но оставьте кресла в покое, хорошо?

Епископ Генри выслушал это с удовольствием, поглядывая с насмешкой на смутившегося Роберта.

Они стали обсуждать условия прощения Генри, запятнавшего себя сотрудничеством с «этим узурпатором».

Винчестер был хранилищем королевской казны и архива, содержавшего множество важнейших документов. Матильда требовала, чтобы все это было передано в ее распоряжение. До коронации ей должен быть пожалован титул Леди Англии. Позднее она решит, кто из епископов будет проводить эту торжественную церемонию.

Генри наклонился, водрузив на стол свой объемистый живот.

– Мой брат Стефан, которого вам посчастливилось взять в плен, совершил много ошибок, и Бог наказал его за это. Он пренебрег тем благоговением, которое люди оказывают Святой церкви и переоценил уважение, с которым относятся к короне – его короне. Не желая, чтобы это случилось вновь, мы должны упросить Господа и с помощью Всевышнего избрать вас, Матильда, Леди Англии. Вы имеете на это все основания. Вы законная дочь Генриха I, славного, миролюбивого, богатого монарха, всегда заботившегося о благе народа и процветании церкви. Да, вы можете получить нашу поддержку и быть избранной Леди Англии на Совете епископов, который… – он помолчал, взглянув Матильде прямо в глаза, – который изберу я.

Она резко отшатнулась, как будто получила пощечину, и смахнула с лица прядки волос.

– Вы не слушали меня, епископ. Отныне сама…

– Нет, императрица. У вас и без того достаточно светских дел. Что касается церкви, то я хотел бы взвалить груз ее проблем на свои плечи. Скажем, вопрос о назначении на освободившиеся должности в епархиях. Мой брат по незнанию не раз ошибался в этом деликатном вопросе, к чему вам повторять его промахи? Если вы передадите все это в мое ведение, поддержка Святой церкви будет вам обеспечена. Так будет лучше и для нас, и для Леди Англии – не правда ли, приятно звучит? Ни один монарх не может успешно править своей страной без помощи высшего духовенства. Надеюсь, вы не станете с этим спорить? – Он слегка улыбнулся и, заметив озабоченность на лице Матильды, расплылся в улыбке.

После долгой паузы она тихо сказала:

– Как скажете, епископ.

Казалось, на этом торг был завершен, но епископ Винчестерский привык вести дела так, как обедать за пиршеским столом, – пробуя все блюда до единого. Он погасил улыбку и, словно только что вспомнив о чем-то важном, нахмурившись, сказал:

– Простите, императрица, я запамятовал об одном касающемся вас деле. Ко мне прибыл человек. Он настаивает на том, чтобы вручить вам письмо или нечто в этом роде. Прошу прощения, я пойду переговорю с ним.

Генри поднялся и вышел из зала.

Посланник ожидал его в соседней комнате. Разговор между ними был коротким. Генри вынул свиток пергамента из-за ворота своей туники и тихо приказал:

– Сделай так, как мы уговаривались, и ты получишь богатую награду. Прочитай это письмо до конца и погромче. Я буду с негодованием возражать, как и остальные, но ты не обращай на это внимания. Когда закончишь, передай свиток мне, и только мне, и тут же уходи. Ясно?

– Я прочитаю послание, положу его перед вами и уйду.

– Верно. Теперь повтори снова то, о чем мы уже уговаривались. Если императрица спросит, кто ты такой, что ты ответишь?

– Я – посланник жены короля Стефана к императрице Матильде.

– Хорошо. Как долго ты живешь в моем доме?

– Два года, лорд епископ.

– Сделай, как я велю, и твоя карьера будет обеспечена.

Слуга епископа поклонился, и Генри ввел его в зал.

Матильда, Роберт и Милес озадаченно посмотрели на неожиданного гостя. Епископ занял место в своем кресле.

– Увы, этот человек не хотел представиться мне. Он настаивает на том, что послан к вам, императрица, и говорить будет только с вами.

Матильда изучающе смотрела на незнакомца. Это был приятного вида молодой человек, хорошо одетый, он выглядел не усталым, как должно быть после дальней дороги. Впрочем, возможно, он отдохнул, ожидая, пока его примут.

– Кто ты? – спросила Матильда.

Молодой человек ответил так, как научил его епископ Генри. Назвав свое имя, он сказал, что послан королевой, чтобы зачитать ее послание императрице.

Матильда поморщилась.

– Моя тезка перестала быть королевой с того момента, как ее муж был взят в плен. Хорошо, зачитай письмо, но не называй ее больше королевой.

Посланник кивнул, развернул пергаментный свиток и громко произнес:

– «От Матильды, королевы Англии и Нормандии…»

– Я же предупреждала тебя!

Молодой человек поклонился и продолжил как ни в чем не бывало:

– «… к вдове императора Германии и графине Анжуйской – с приветствием. Я получила сведения о том, как вы и ваши приверженцы поступили с моим супругом, королем Англии. Умоляю вас проявить милосердие и освободить его из сырой и темной тюремной камеры, в которую он помещен, словно преступник. Я обращаюсь к вам как женщина к женщине, но не как к официальному лицу, ибо в моей стране вы таковой не являетесь. Вы должны знать, что я контролирую графство Кент, город Лондон и большую часть реки Темзы. Вы также должны знать, что я…»

– Достаточно! – возмущенно прервала его Матильда. – Я не желаю слушать угрозы!

Роберт махнул рукой посланнику, чтобы тот ушел. Милес добавил, что молодой человек сделал свое дело, «и коро… э-э… жена Стефана не будет в претензии к нему, если он передаст письмо и покинет зал». Посланник взглянул на епископа. Генри в сердцах ударил кулаком по столу и гневно выдохнул, что такое письмо не приведет к миру. Глубоко вздохнув, молодой человек продолжил чтение:

– «Вы должны также знать, что я ожидаю помощь из Фландрии. Я контролирую воды между Англией и Нормандией и весь юг моей страны. Помните также, графиня, что хотя вы и взяли в плен моего, мужа, короля…»

– Графиня? – взвилась Матильда. – Это уж слишком… Я…

– Леди Англии, – успокоил ее Генри. – Вы – Леди Англии.

– Вот именно! Я не желаю отныне, чтобы ко мне обращались только как к графине. И пусть это знают все эти свиньи из хлева Стефана!

Посланник понимающе кивнул и продолжил:

– «… хотя вы и взяли в плен моего мужа, короля, мне остаются верны многие дворяне. Среди них королевский констебль, Роберт де Вер, Уильям, граф Серрийский; Роберт, граф Лестерский; графы Дерби и Йорк, Жоффрей де Мандевилл, Симон де Санлис, граф Нортгемптон и многие другие. Мы начнем войну против вас и ваших сторонников, если вы не вернете моего супруга, короля Англии Стефана, и не заключите с ним соглашение».

Посланник закончил читать и словно бы случайно дал упасть листу пергамента на стол перед епископом, а затем немедленно удалился из зала. Роберт и Милес смотрели вслед ему с нескрываемым восхищением – этот парень довел до кипения Матильду, глазом не моргнув. Императрица же протянула руку за письмом. На ее лице было одно желание – разорвать его в клочья, но не тут-то было. Генри ловко схватил свиток и помахал им в воздухе:

– Вам не стоит самой читать это. Письмо вас только расстроит. Но оно поможет облегчить участь бедного Стефана. Зачем так жестоко обращаться с ним? Он больше не опасен для вас, Леди Англии. Милосердие поднимет вашу популярность среди народа, подумайте об этом.

Матильда задрожала от гнева. Да, этот жирный боров, обожатель павлинов оказался искусным политиком. Меньше чем за час переговоров он ничего не потерял, более того, усилил свои позиции как высшего лица духовенства и богатейшего барона Англии. Без его поддержки она, конечно же, не могла бы стать Леди Англии, но епископ многое хотел получить взамен. Однако и его можно понять, Генри готов был перейти на сторону императрицы и не хотел потерять лицо в глазах высшего духовенства. Многие вельможи ожидали от него поддержки брату Стефану, и епископ не мог обмануть их ожиданий, он должен помочь королю. Но оставались и те, кто помнил, как король отказал ему в епархии в Кентербери, и были бы довольны его местью. И Генри своей позицией мог удовлетворить если не всех, то многих в создавшемся сложном положении. Он позволит королю пасть, осудит самонадеянную попытку королевы ставить условия Леди Англии и одновременно – усилит авторитет церкви и свой собственный, не забыв добиться более мягких условий для пленника. Этими действиями епископ превращал поражение сторонников Стефана в свою личную победу. Да, он заявил о своей покорности, но она больше походила на ультиматум.

Впервые с тех пор, как императрица ступила на землю Англии, она встретила достойного противника. Как и Стефан, он был ее кузеном, но во всех отношениях превосходил своего брата. Да, с этим толстяком надо держать ухо востро.

– С вашего разрешения, я хотел бы навестить Стефана, – сказал епископ, – чтобы иметь возможность, убедившись лично, сообщить на Совете, где будет избрана Леди Англии, что он находится в достойных условиях. Не сомневаюсь, именно это епископы и хотят услышать.

– Да, – еле слышно сказала Матильда. – И на все ваши последующие пятьдесят вопросов – тоже да, да, да.

– Нет, ну что вы! – с притворным негодованием возразил Генри. – Я не должен брать на себя слишком много… иначе вам придется назвать меня королем. Я собираюсь играть свою партию в этой игре, не более того. – Он встал, добродушно улыбаясь. – У меня лишь один вопрос к вам, Леди Англии. Если вы достаточно согрелись, то, быть может, все-таки взглянете на моих павлинов?..

Эдвига знала правду о том, какой «жар» уложил ее госпожу в постель и что на самом деле помешало лорду Бриану Фитцу прибыть на Совет в Бристоль. Лекарь из города Уоллингфорда также знал об этом, но помалкивал. Моркар, естественно, тоже был в курсе событий, его так и подмывало поделиться случившимся с констеблем Вараном.

Молодой сержант многому научился за последние годы у своего сурового наставника, но саксонец не призывал его держать язык за зубами. Сам он был прямым человеком. Если кто-то умирал, он так и говорил об этом, а не изображал нечто витиеватое: «Его душа готова вознестись на небо» или «Бог скоро заберет его к себе». Подобные фразы попросту застревали в его глотке. Моркар в этом отношении был похож на своего командира – он тоже не умел скрывать правду за цветистыми фразами.

Тем не менее его била дрожь, когда он встретил лорда Бриана и Варана, вернувшихся после победы в битве у Линкольна. Облизнув пересохшие губы, Моркар собрался с духом и сказал, что леди Элиза пыталась покончить с собой.

Бриан быстро спросил:

– Кто знает об этом?

– Только Эдвига, сэр, и лекарь, которого я пригласил из города.

Бриан коротко кивнул и неторопливо зашагал через двор. Он не желал, чтобы его излишняя поспешность вызвала у окружающих сострадательное любопытство. Варан и Моркар последовали за своим хозяином. Сержант негромко рассказывал:

– Это случилось прошлой ночью. С тех пор как вы уехали, леди Элиза стала, скажем так, отдаляться от нас. Она не выходила из своей комнаты и, по словам моей жены, не ела ничего, кроме хлеба.

– Как это произошло?

– Поначалу мы думали, что она сделала это из-за того, что вы уехали. Эдвига говорила, что леди Элиза стала плохо спать и…

Бриан остановился и, обернувшись, положил ему на плечо свою тяжелую руку.

– Бога ради, Моркар, я не хочу никого обвинять. Скажи только, как это случилось?

– Хозяйка попросила снотворного. Его делают из настоя болиголова с добавлением опиума, плюща и нескольких ягодных соков. Эдвига нашла все это в городе и сама приготовила лекарство. На следующий день леди Элиза сказала, что оно не подействовало. Тогда моя жена дала ей снотворного немного больше. То же произошло и на третью ночь, и на четвертую. Эдвига не знала, что…

– Моя жена принимала лекарство четыре ночи подряд?

– Нет, сэр. Как оказалось, она сливала все дозы в один флакон, а в последнюю, пятую ночь выпила все сразу. Эдвиге и в голове не могло прийти, что она сделает такое… пока не услышала какой-то шум в спальне. Когда она вбежала в комнату, леди Элиза лежала на полу без сознания.

– Как она сейчас себя чувствует?

Моркар сглотнул, пытаясь проглотить застрявший ком.

– Боюсь… боюсь она близка к смерти, сэр. Лекарь сказал, что если ей пустить кровь, то яд может выйти, но Эдвига не разрешила ему. Вы можете не поверить мне, мой лорд, но она сведуща в деревенской медицине.

Они прошли через подъемный мост и вошли в главную башню. Варан и сержант остались в нижнем зале, а Бриан, отбросив осторожность, побежал вверх по лестнице. По пути он отшвырнул свой шлем и сбросил на ступеньки плащ. Голова его все еще была перевязана, от резких движений рана на ноге вновь вскрылась. Эдвига встретила его в дверях и отошла в сторону, давая ему пройти. Бриан выдавил из себя.

– Я… я слышал, что произошло. Тебе не в чем себя винить.

– Слава Богу, что вы вернулись живым, мой лорд, – с облегчением вздохнула служанка. – Она в постели. Лекаря зовут Лемос. Он хочет сделать ей кровопускание, но я считаю, он ошибается.

Бриан увидел пожилого, худощавого мужчину, сидевшего на стуле рядом с кроватью. Увидев барона, он вскочил на ноги и поклонился, приложив руку к груди.

– Мой лорд, эта девушка не права, – ворчливо произнес он, покосившись на Эдвигу. – Но я ничего не сделал, поскольку она не соглашается. Она даже угрожала мне.

– Посмотрим, – сказал глухо Бриан и тихо подошел к кровати.

Элиза выглядела очень бледной и изможденной. Ее губы были пересохшими, грудь едва вздымалась. Бриан опустился на колени и поднял лежавшую поверх одеяла тонкую руку. Она была холоднее зимнего ветра. «Что делать? – растерянно подумал он. – Если бы Элиза получила ранение или простудилась, я бы знал, как поступить. Но я ничего не знаю об отравлениях и о болиголове…»

Он посмотрел на возмущенного доктора.

– Скажите, почему вы предлагаете пустить ей кровь?

Лемос тоном наставника объяснил:

– Милорд, все, что мы едим или пьем, превращается в нашем организме в три субстанции: кровь, мясо и кости. Хлеб, некоторые овощи и большинство фруктов непосредственно преобразуются в кости. Вино, вода и другие жидкости проходят через каналы нашего желудка и попадают в вены. Кровопускание во всех случаях заболеваний действует благотворно. Таким образом можно прекратить головокружения, возникающие от чрезмерного потребления вина. – Он позволил себе небольшой смешок. – Я осмеливаюсь даже сказать, что только этим вино и благотворно для организма, поскольку вы получаете возможность избавиться от лишнего яда в вашей крови.

Тихим голосом, от которого его воины невольно вытягивались в струнку, Бриан напомнил Лемосу:

– Мы обсуждаем происшедшее с моей женой, а не последствия пьянства. – Он повернулся к Эдвиге: – Почему ты не согласна с лекарем? То, что он сказал, кажется мне разумным.

– Они и камень заставят пустить кровь, – фыркнула служанка, – Это их… э-э…

– Их панацея от всех болезней, это ты хочешь сказать?

– Да, мой лорд. Взгляните на леди Элизу. Она ослабла от большой дозы снотворного, от долгого голодания, а этот лекарь хочет разрезать ей руку или, того хуже, – облепить ее пиявками. – Она в упор посмотрела на Лемоса и резко сказала: – Вы насмехаетесь над моим предложением, но оно куда безопаснее вашего. Да, я во многом себя виню, мне надо было оставаться в спальне и наблюдать, как моя леди принимает лекарство. Я должна была заподозрить неладное, когда бокал каждое утро оставался пустым, а леди все равно жаловалась на бессонницу. Но я составляла это лекарство, а не вы. И мне ее лечить.

Лемос покачал головой, мудрый и всезнающий, полный жалости и презрения к этой невежественной девушке. Но он не снизошел до спора с ней.

– Ты можешь убить свою хозяйку, – сказал он. – Лечить больных должны сведущие люди, а не кухарки или служанки.

Слезы обиды потекли по лицу Эдвиги, но она упрямо встряхнула головой и обратилась вновь к Бриану:

– Мой рецепт прост, мой лорд. Леди Элиза должна находиться на свежем воздухе, но не на холоде, а в тепле. Она нуждается в укропном соке, и у меня есть немного такого настоя. Мы в деревне всегда используем это средство, если человек после отравления впадает в долгое беспамятство. Я могла бы применить укропный сок и раньше, если бы сразу поняла, что произошло. А потом прибыл этот лекарь и стал кричать, что я своим укропным соком совершу убийство. Послушайте меня, милорд! Быть может, я действительно не спасу леди Элизу, но этот Лемос убьет ее наверняка.

Она вновь всхлипнула, едва удерживаясь от рыданий.

– Успокойся, – сказал ей Бриан. – Лемос, почему ваше средство лечения такое жесткое? Я слышал, что большинство лекарей часто применяют укропный настой, почему же не позволить Эдвиге использовать его?

Лемос возмущенно покачал головой. Как трудно жить среди невежд, с горечью думал он. Пациент лежит при смерти, переполненный ядами, и все, что нужно сделать, это разрез от кисти к сгибу руки у локтя. Тогда болезнь пройдет. Почему они позвали его, если намерены лишь спорить об очевидном?

Бриан изучающе посмотрел на него, а затем обратился к Эдвиге:

– Приготовь настой и дай его Элизе, как ты считаешь нужным. Если это не поможем, то мы сделаем так, как предлагает Лемос. Теперь иди и ничего не бойся. Я знаю, моя жена любит тебя, как…

«Любит, как дочь, – подумал он, пораженный неожиданной мыслью. – Дочь… сын… Юному Генриху сейчас семь, и он мой сын! Так вот почему она пыталась убить себя, бедняжка…»

Он прижал холодную руку Элизы к губам и не двигался до тех пор, пока Эдвига не вернулась с кружкой, наполненной укропным настоем. По спальне разнесся едкий запах, от которого на глаза наворачивались слезы. Лемос торопливо отошел к открытому окну, брезгливо морщась. Служанка погрузила пальцы в настой, а затем коснулась ими ноздрей Элизы. Никакой реакции.

Эдвига провела пальцами по верхней губе хозяйки, попросив лорда Бриана приподнять ей голову. Затем, вновь смочив пальцы, она потерла ими кожу вокруг носа Элизы.

Бриан почувствовал, как тело жены слегка вздрогнуло.

– Действует, – прошептал он. – Она пошевелилась. Действует!

Лемос закашлялся и уселся в кресло у окна, демонстративно отвернувшись. Запах укропного семени еще больше усилился. Бриан замигал, ощущая сильное жжение в глазах, но продолжал поддерживать голову жены. И она ожила. Ее тело стало содрогаться в конвульсиях. Бриан осторожно опустил ее голову на подушку, и тогда Эдвига сказала охрипшим от волнения голосом:

– Ее надо перенести на свежий воздух.

Бриан кивнул в знак согласия, подошел к лестнице и подозвал Варана и Моркара. Кашлявшего Лемоса он попросил отойти в сторону.

Мужчины перенесли кровать с больной к стене, рядом с окном. Бриан, не скрывая слез радости, подумал – когда она очнется, то увидит свежую раннюю зарю, легкое бледно-голубое небо, ветер принесет с полей первый аромат цветов, она услышит их прохладное дыхание, почувствует весну, и ей вновь захочется жить.

Эдвига победно взглянула на покрасневшего от приступов кашля лекаря и пошла в соседнюю комнату вымыть руки от укропного настоя.

Элиза очнулась, и уже на следующий день почувствовала себя совсем неплохо. Она была счастлива увидеть мужа живым, но в ее взгляде читалась такая душевная мука, что он не выдержал и рассказал ей все. Да, у него была связь с Матильдой. Очень давно и всего один раз. Он раскаивается в содеянном, но считает, что ничто не может сравниться со страшным грехом – попыткой самоубийства. В те времена не было более тяжкого греха, чем по собственной прихоти лишить себя жизни, дарованной Господом. Бриан не оправдывал себя, но справедливо заключил, что они с Элизой теперь останутся навечно вместе – сначала здесь, на земле, а затем в аду, где будут гореть в одном пламени.

Элизе самой было удивительно сознавать, что в душе она давно простила Бриана. Сейчас она была рада, что не умерла. Стена лжи между ними рухнула, и теперь ничто не могло помешать им жить в мире и любви до самого Судного дня.

В июне императрица Матильда приехала в Лондон. Здесь она встретилась с Жоффреем де Мандевиллом, единственным дворянином, который мог сравниться с Ранульфом Честерским в свирепости и жажде личного преуспевания. Де Мандевилл был высокий, худощавый человек с грубо вылепленным лицом и на редкость басистым голосом.

Год назад Стефан сделал его графом Эссекcским. Матильда щедрой рукой добавила к этому титулы шерифа королевства и Главного судьи, а также утвердила его в должности констебля Лондона.

Титулы и новые владения получили все сторонники Матильды, кроме двоих, что послужило хорошей приманкой для других спесивых баронов. Узнав, как щедро неизвестно за что был вознагражден граф Жоффрей, они толпами поспешили в Лондон, дабы промямлить что-то о своей лояльности и получить за это достойную плату. Стойких сторонников Стефана ожидало тяжелое наказание. Они были либо заключены в тюрьмы, либо высланы, либо лишены владений. Замки и феоды переходили из рук в руки, потомки опальных баронов разбежались по стране. Доносительство выросло в цене. Сосед пошел на соседа, обвиняя его в недостаточной верности императрице, а то и в прямой измене Англии, стараясь при этом завладеть графством роялиста. Стремясь вознаградить всех своих сторонников, Матильда выкроила еще шесть новых графств и осчастливила пятерых дворян. Шестая же грамота осталась пока не заполненной. Она ждала только одного человека – Бриана Фитца.

Но он не спешил за наградой, безвылазно находясь в Уоллингфорде, рядом с поправляющейся женой. Ему претило торговать своей преданностью и верностью клятве. Такая щепетильность была редкостью в те времена (не то что в нынешние!) и оставляла кошелек человека чести постоянно в прекрасной форме – тощим и поджарым.

Матильда упивалась своей властью. Ее окружали мудрые и верные ей люди – Роберт, Милес и несравненный епископ Генри. Он выбрал время и навестил в тюрьме своего брата, найдя, что Стефан устроился там совсем недурно. Поначалу Матильда прислушивалась к советам своих влиятельных друзей, но вскоре ей это надоело. Ее натура не знала удержу, а вседозволенность сделала ее совсем нетерпимой к малейшим проявлениям чьей-либо самостоятельности. Она высокомерно отвечала на приветственные поклоны, не считая нужным приподниматься с кресла, не стесняясь при удобном случае резко осадить каждого. Вскоре Роберт и Милес покинули ее, раздосадованные ее поведением. Но Генри остался, внимательно следя за ходом событий.

У него был свой резон проявить терпение. Если Стефан умрет однажды ночью – а в тюрьмах подобные неожиданности случаются, – то он, епископ, окажется единственным стойким сторонником будущей королевы. Если же в Большой зал Вестминстерского дворца проникнет убийца и вонзит кинжал в сердце Матильды – и такое было не редкостью, – то он, Генри, немедленно потребует освободить своего брата и напомнит, что именно он ходатайствовал за плененного короля перед этой змеей Матильдой.

Свой ход в этой сложной политической игре Генри сделал первым. Он собрал Совет епископов в Вестминстере, и на нем императрица Матильда была провозглашена Леди Англии. Генри продумал и следующий шаг, он наметил добиться отречения Стефана от престола, а затем провести официальную церемонию коронации новой королевы.

Но Матильда нарушила естественный ход событий, проявив все дурные свойства своей натуры. Причиной ее негодования послужил визит в Вестминстер ольдерменов – членов Совета графства и городского Совета Лондона. Делегация ходатайствовала перед Леди Англии об уменьшении налогов, жалуясь, что гражданская война довела столицу до нищеты. Для Матильды это был самый подходящий случай проявить свое милосердие, что создало бы ей популярность в глазах народа. Сейчас, на пороге коронации, это было весьма кстати, об этом не раз говорил ей епископ Генри.

Однако Матильда выпустила свои коготки, которым позавидовал бы и леопард.

Ее лицо стало багровым от гнева. Вглядываясь в лица стоявших в ряд ольдерменов, она напомнила им, едва сдерживая крик и переходя на визг, как те собирали деньги для Стефана, участвовали в заговоре против нее, законной королевы Англии, делали все, чтобы поставить ее в безвыходное положение.

– И теперь вы пришли сюда с претензией, обремененные налогами! Клянусь распятием Христа, у меня более серьезные основания быть недовольной вами. Вы заплатите в мою казну все, что должны, а также изыщите пятьдесят тысяч фунтов, которые бы компенсировали мои потери из-за вашего предательства. Если вы не сделаете этого, то Лондон-на-Темзе вскоре станет Руинами-на-Темзе! Теперь прочь отсюда и поройтесь у себя как следует в сундуках или ждите, когда запылает ваш проклятый город!

Присутствующие при скандальном поведении Леди Англии вельможи неодобрительно наблюдали, как ошарашенные горожане постепенно попятились из зала. Генри с силой провел ладонями по своему окаменевшему лицу и растерянно взглянул на Роберта. Тот переадресовал этот взгляд Милесу. Находясь за спиной императрицы, граф Герифордский позволил себе осуждающе покачать головой.

Матильда проводила ольдерменов пылающим взглядом и с победным видом повернулась к Роберту.

– Все к лучшему, – сказала она. – Эти люди изначально были моими врагами, но теперь, когда я преподнесла им урок, могут стать моими верными друзьями.

– Не беспокойтесь об этом, – хмуро пробормотал Роберт. – Увидите, они останутся теми же, кем были прежде.

Английская армия прошла незаметно через всю страну, просочилась в графство Кент, а затем окружила Кентербери. Возглавляла ее королева Матильда, жена плененного Стефана, а также Уильям Йепрс, капитан фламандских наемников. Обошлось без кровопролития и штурма, поскольку горожане восторженно приветствовали свою королеву. Ее войско пополнилось очередными добровольцами. Дальнейшим маршрутом армии под предводительством жены Стефана стал Лондон, широко распахнувший ворота еще задолго до прихода «освободителей». Не задерживаясь в столице, королева двинула свои войска к Вестминстеру, где тем временем ее тезка, Леди Англии, наслаждалась изысканным ужином.

Вбежавший в Большой зал дворца человек панически закричал, что Матильде нужно немедленно спасаться бегством. Императрица отложила в сторону блюдо с паштетом и прислушалась. Где-то рядом зазвенел колокол, и почти одновременно с его тревожным звоном в зал вбежал Роберт. С трудом переводя дыхание, он сообщил, что армия королевы всего в миле от Вестминстера. Последовала всеобщая паника. Вельможи мгновенно выскочили из-за пиршественного стола и, забыв про свою несравненную леди, в любви к которой они только что соревновались, стараясь превзойти друг друга, покинули дворец. Матильда, сопровождаемая братом, выбежала из парадной двери и вскочила на ожидавшего ее коня. В эту ночь кругом царили хаос и неразбериха. Мимо проносились всадники с обнаженными мечами, но было непонятно, друзья это или враги. Со стороны церкви выехал епископ Генри, сопровождаемый небольшим отрядом рыцарей и множеством лошадей, нагруженных алтарными свечами, серебряными крестами, церковными одеяниями и другим добром. На растерянную Матильду он нарочито сейчас не обратил внимания и помчался в сторону Винчестера.

Откуда-то из темноты вынырнул возбужденный Милес Герифордский.

– Они уже на улицах! – заорал он, вскакивая на коня. – Вперед, леди, вперед!

Они понеслись мимо темной громады собора и выехали на дорогу, по которой шесть лет назад Бриан Фитц с женой уезжали в Уоллингфорд, покинув Большой зал. История повторилась по спирали, только Стефан пировал той ночью после завершения коронации, а у Матильды ныне просто не ко времени разгулялся аппетит.

На торопливый стук копыт глухо отзывалось бесстрастное эхо. Вот и огромный мрачный собор. Матильду охватил страх, и все же она натянула поводья, замедлив бег лошади, ее пронзило зловещее предчувствие. Она ведь была так близка к заветной цели, в этом соборе ей должны были скоро надеть английскую корону, и все же она вынуждена бежать. Бежать, чтобы не возвратиться сюда больше никогда. Никогда!.. Ей захотелось впиться пальцами в холодный камень стен и прирасти к ним всем телом.

Она была все еще Леди Англии, но беглой Леди, бездомной. И отныне все, даже земля под ногами, ей больше не казалось спокойным и надежным.

 

Глава X

ПАДАЕТ СНЕГ

Июль 1141 – декабрь 1142

Один за другим бароны спешно покидали свою несравненную Леди Англии, по прыткости не уступая блохе, оставляющей тонущую кошку. Многие из тех дворян, кто некогда бежал с поля боя у Линкольна и предал короля Стефана, ныне с такой же легкостью отказались от своей преданности Матильде. Весть об ее изгнании из Вестминстера распространилась по стране со скоростью ветра. Знать и рыцари либо закрыли ворота своих поместий покрепче, либо поспешили предложить свои услуги другой Матильде, королеве – законной королеве.

С первым ударом колокола, приветствующим возвращение королевы Матильды, епископ Генри ощутил прилив братской любви. Он достаточно натерпелся от этой проклятой Леди Англии. Она игнорировала его советы, настроила против себя народ и даже унизила его павлинов, сказав: «Они не такие уж красавцы, как я представляла себе, и притом редкостные грязнули». Хорошо, пусть так. И все же он предпочел бы провести день со своими любимцами, чем час в обществе этой прелестной мегеры, которая по своей сквалыжной натуре относилась к своим знатным сторонникам как к безмозглым вилланам. Что бы написал поэт о ней? «Прежде, чем завоевать корону, она уже заранее принимает горделивую позу»? Да, что-нибудь в этом роде, ведь она похожа на Стефана своей неумной поспешностью.

Укрепив как следует Винчестер – на всякий случай, – епископ написал письмо жене Стефана, предложив ей свою помощь. «Торопитесь закрепить успех, – писал он. – Императрице ничего не будет угрожать, если вы не продолжите военные действия».

Последующие две недели подтвердили его правоту. Императрица пригласила епископа в Глостер, а когда тот отказался, решила наказать его прилюдно, чтобы другим отступникам было неповадно. По ее приказу армия восставших вернулась из своего лагеря на западе страны. По пути к ней присоединились отряды Ранульфа Честерского, а день спустя – Бриан Фитц со своими людьми. Он хотел не только сражаться на стороне Леди Англии, но и добиться личной встречи с ней. Бриану необходимо было задать ей интимный и важный для него вопрос, который только может задать мужчина разделившей с ним постель женщине.

Однако спешка и походная суета помешали их встрече тет-а-тет. Матильда приветствовала Седого, окруженная своими лидерами, а затем пригласила его на военный совет, продлившийся до конца дня. Впрочем, она выкроила время, чтобы осведомиться о здоровье леди Элизы, оправилась ли та от своей лихорадки. «По-видимому, это была очень серьезная болезнь, раз вы находились у постели супруги безвылазно полгода», – язвительно заметила она и вернулась к более насущным вопросам.

Армия императрицы окружила Винчестер и потребовала у ренегата епископа сдаться на милость победителей. Густой не по сезону туман поглотил город, и Матильда вернулась в свой походный павильон, ожидая, когда туман рассеется и город сдастся Леди Англии.

– Только трусость удерживает Генри в крепости, – заявила она, – но, когда дым пожаров, туманом окуривший город, разойдется, он увидит мощь нашей армии и просеменит, неся впереди свой живот, с белым флагом в своих пухлых ручках. Он, кажется, любит путешествовать? Что ж, ему предстоит путь в Бристоль, в подземную тюрьму. Там он вдоволь налюбуется на диких животных – злющих, голодных крыс!

Бриан улучил момент и спросил, может ли он встретиться с леди наедине. Та усмехнулась и покачала головой:

– Сейчас не время, Седой. Не беспокойтесь, я найду чем вас вознаградить. Обещаю, вы не уйдете с пустыми руками.

– Я приехал сюда не за наградой, – резко сказал Бриан. – Все, что я хочу, – это поговорить с вами с глазу на глаз, и только.

Матильда улыбнулась, глядя на стоящих рядом Роберта, Ранульфа и других своих лидеров.

– О, я понимаю, чего хочет Седой, – сказала она, приятно улыбаясь. – Он хочет, чтобы я послала вас в тот сизый туман, что висит сейчас над городом. Когда вы там простудитесь и умрете, то Седой получит ваше имущество – естественно, в память о вашей давней дружбе, поскольку лично ему ничего не нужно.

Все дружно рассмеялись, не приняв шутки Матильды всерьез. Вельможи были заинтригованы – чего же хочет Седой от своей бывшей возлюбленной? Уж не ее ли руки?..

Туман над Винчестером рассеялся только к утру следующего дня. С первыми лучами солнца защитники города увидели окружавшую их армию. Внезапно тишину прорезали громкие крики, в разносившихся далеко голосах слышалась искренняя радость. Воины Матильды обернулись и со страхом увидели вторую армию, выходившую из-за гряды невысоких холмов. Над ней развевались знамена Англии и Нормандии, а также графств Лестершир, Серри, Гертфордшир и Нортгемптоншир. Одним из последних было подняло знамя Жоффрея де Мандевилла, графа Эссексского.

Императрицу переполнял гнев, она осыпала проклятиями человека, которого столь щедро наградила и все же до конца не смогла купить.

– Пусть черви сожрут тебя, смердящий ублюдок! – не стеснялась в выражениях ангелоподобная женщина. – Пусть они выцарапают своими когтями твои бесстыжие глаза!

Бриан решительно взял ее за руку, повернул к себе и тоном, не допускающим возражения, заявил, что ей надо немедленно спасаться бегством.

– Вы поедете со мной, – сказал он. – Граф Роберт предлагает вам ехать в Глостер под моей защитой. Он и Милес возьмут на себя командование арьергардом. Пора, Матильда. Ничего не поделаешь, вам вновь предстоит бежать.

И он повел ошеломленную императрицу к месту, где Варан ожидал их с лошадьми. Взбешенная Матильда пыталась вырваться, крича, что она сама должна возглавить армию.

– А вы бегите, торопитесь домой, к вашей болезненной женушке! – Едва не рыдая, она с ненавистью посмотрела на Бриана, будто он был во всем виноват.

– С удовольствием бы поехал, – холодно отпарировал Бриан. – У меня нет ни малейшего желания спасать вас. Вы так жестоко обошлись с Элизой во время вашего приезда в Уоллингфорд, что я был бы доволен, если бы вас захватили в плен. Но я дал клятву вашему отцу и вынужден помогать вам. Честность – это то немногое, что у меня есть, и…

– Честность? – воскликнула Матильда, возмущенно глядя на своего недавнего любовника. – А вы рассказали женушке, что мы были вместе? Нет, не думаю, что у вас хватило на это духу. Разве что в самых смелых мечтах…

Бриан схватил красавицу за талию и грубо привлек к себе. Прекрасные глаза блистали злорадством, каштановые волосы хлестнули его по лицу. Ее губы были сейчас так же близки, как и тогда, несколько лет назад, и ее дыхание обожгло его, как в ту единственную ночь страсти.

– Ошибаетесь, Матильда, вновь ошибаетесь. Я рассказал Элизе все! Она едва не лишилась жизни из-за этого, но вам даже и в голову не приходило, что вы отравили ее своими ядовитыми намеками. Элиза знает о моей измене, знает, что я отец и, хуже того, что вы – мать моего сына. Она знает все, Леди Англии, так что отныне вы потеряли власть надо мной. А теперь садитесь на коня, нам пора уезжать, пока не поздно.

Он грубо подтолкнул императрицу к лошади, но она в ответ обернулась и с загадочной улыбкой на губах взглянула на него:

– Мой, мой… – прошептала она. – Так вот что вы сказали ей?

Затем она вскочила в седло и во весь опор помчалась прочь из лагеря. Варан вопросительно посмотрел на своего господина и, увидев, что тот как-то замешкался, поспешил вслед за императрицей.

Обескураженный Бриан не сразу пришел в себя. Ее улыбка заронила сомнение и сбила барона с толку. «Мой, мой… так вот что вы сказали ей?» Черт побери, что Матильда хотела этим сказать?..

Как бы издалека донесся до него шум разгоревшейся битвы. Носились вокруг всадники, стрелы вонзались в землю у ног, но Бриан не мог стряхнуть с себя внезапного оцепенения. Почему императрицу так удивили его слова? Что еще он мог рассказать жене, когда и время и место рождения юного Генриха так совпадали с той злополучной ночью? И все же почему она в ответ так улыбнулась, словно смеясь над его наивностью? Или ее позабавила его искренность, не свойственная самой Матильде?

Кто-то бесцеремонно толкнул его в плечо. Обернувшись, он увидел Эрнарда, молодого солдата его гарнизона – того самого, кто некогда был свидетелем ареста епископов в Оксфорде.

– Поосторожней, – буркнул Бриан, мрачно глядя на Эрнарда. – Благодари Господа, что по ошибке я не зарубил тебя мечом.

На языке Эрнарда так и вертелось, что, окажись он врагом, зарублен был бы сам барон.

Словно в полусне, Бриан подошел к мирно стоявшей неподалеку лошади и коснулся рукой гладкого, в форме желудя шлема, висевшего на передней луке седла.

– Ты еще живешь с этой девицей… Эдит, кажется?

Удивленный вопросом барона, Эрнард кивнул.

– Да, мой лорд. Она счастлива в Уоллингфорде. Я не собираюсь удерживать ее насильно, но она предпочла…

– Возьми одну из лошадей, поедешь вместе со мной.

– Но я надеялся драться за императрицу…

– Не сегодня. На этот раз мы спасем тебя для Эдит. Дьявол, нечего на меня смотреть!.. Мы не бежим с поля боя. Матильда скачет впереди, и мы должны ее сопровождать до Глостера. Едем, мне потребуется твоя помощь.

Эрнард невольно вздохнул с облегчением – барон спас ему не только жизнь, но и честь. Он мигом вскочил на коня, подождал, пока его барон наденет шлем, а затем последовал с Брианом Фитцем за Матильдой. А в это время Роберт и Милес организовывали отход арьергарда.

Результат этой битвы превзошел худшие ожидания императрицы. Милес Герифордский добрался до замка Глостер лишь в конце сентября, без доспехов, с исцарапанными вереском лицом и руками. Его грудь была покрыта ранами, впрочем, уже начавшими заживать. Милес рассказал, что после разгрома армии восставших он был захвачен в плен, но вскоре ему удалось бежать. По пути он сбросил тяжелые шлем и кольчугу, а позднее наколенники и меч. В течение пяти дней он брел на северо-запад, пока ему не удалось подкупить встретившегося возчика. Тот провез барона в своей повозке, нагруженной полусгнившими овощами. Милес попросил Бриана расплатиться со своим спасителем. Усевшись в кресло возле стола после пятидневного полуголодного странствия, он почти сразу же заснул, не притронувшись к еде.

Милес, тем не менее, отделался сравнительно легко, поскольку, сбежав из плена, он удачно нырнул в заросли вереска. Роберту Глостерскому пришлось куда хуже, его остановили на берегу Темзы, стащили с лошади и, угостив тумаками, увели с собой.

Таким образом, ныне в плену находились и Стефан, и Роберт, а обе Матильды настороженно следили друг за другом с разных концов Англии.

И та и другая нуждались в посреднике, хитром и ловком политике, способном тонко вести переговоры между двумя враждующими сторонами. Выбор был очевиден, и они почти одновременно послали ему письма, осведомившись первым делом, как поживают его павлины.

Епископ вновь попал в свою стихию. В течение полугода он челноком сновал от Лондона к графству Глостер и обратно, уточняя детали соглашения между двумя Матильдами. Хорошо понимая человеческую природу, ее двойственность, ее податливость к лести, он сначала похвалил королеву за отвагу, с которой она сумела выхватить бразды правления страной у этой бесстыдницы, а затем, прибыв в Глостер, восхитился упорством императрицы в отстаивании своих бесспорных прав на престол. Обеим соперницам он предложил избрать в качестве беспристрастного арбитра церковь – и свои скромные услуги, в частности, по переговорам с папой римским. Женщин же, к его разочарованию, политика пока не интересовала, прежде всего они хотели решить вопрос о знатных пленниках.

Граф Роберт Глостерский находился в тюрьме королевского замка в Рочестере. Прибывший туда епископ сообщил ему о возможности такого обмена. Он также намекнул, что в случае если граф согласится оставить свою сестру, то король и королева сделают его наиболее значительным магнатом Англии, – конечно, после самого Стефана.

Пленник отказался без малейшего колебания, заметив, что, подобно Бриану Фитцу и любому честному дворянину, он обязан быть верным данной им клятве.

В бристольской тюрьме епископ Генри вел совсем иные разговоры. Он заявил брату Стефану, что тому будет даровано полное прощение и богатый пансион, если король откажется от трона. Стефан в ответ высказался приблизительно в том же духе, что и его собрат по несчастью в Рочестере.

Тогда епископ занялся обсуждением частностей предстоящего обмена пленниками. Роберт отказался принять вариант «один на один»: поскольку, по его мнению, король более значительная фигура, чем он, то в качестве «довеска» вместе с ним надо освободить и его арестованных товарищей.

– Передайте королеве Матильде, – сказал он, – разве ее драгоценный супруг не стоит дюжины простых дворян?

Но жена Стефана отвергла его требования.

– Это ловкий ход, – заявила она. – Взамен одного мы должны отпустить всех сторонников проклятой Матильды Ангевин. Нет, я хочу освобождения моего супруга, но лишь в обмен на графа Роберта. Спросите короля, епископ, что он думает об этом. Уверена, он предпочтет пожизненное заключение принятию этих унизительных условий.

Епископ Генри вернулся в Бристоль и услышал от Стефана то же самое, почти слово в слово.

В конце концов императрица попросила графа Роберта поумерить свои аппетиты, и в конце октября он был вывезен из Рочестера на территорию обмена, в Винчестер; туда же сопроводили Стефана. Тогда же королева отправилась в Бристоль, став заложницей вместо своего мужа. В атмосфере всеобщего недоверия нескольким членам семьи Глостера также пришлось стать заложниками.

Как только обмен пленными состоялся, все они были освобождены.

Завершилось все это дело лишь к началу зимы. Враждующие стороны на время прекратили активные военные действия, и бароны разъехались по своим замкам; Стефан и его супруга обосновались на востоке страны, в Лондоне, а Матильда и ее сторонники – на западе. Бриан Фитц, все это время командовавший возрождавшейся повстанческой армией, вернулся в Уоллингфорд, к Элизе. Отныне между ними не осталось недомолвок, хотя порой Бриану и вспоминались загадочные слова императрицы: «Мой, мой… так вот что вы сказали ей?»

Тает снег. Солнце ярко блещет в полдень над полями. В его блеске гуляет по лесам влажный ветер, перебирая нежную листву деревьев, неся запахи зеленой хвои, теплой земли, цветов. Истаяли синие туманы. Пришла весна. Пора было сложить в сундуки теплую шерстяную одежду. После бурного паводка уровень воды в Темзе настолько упал, что ее можно было перейти в месте брода и почти не замочить обуви. Прошли первые грозы, ночной град нанес урон посевам, но все равно это было замечательное время распахнутых окон, пения соловьев и веселых пикников на зазеленевших берегах реки. Время мчалось. Наступило лето. Лица мужчин и женщин потемнели от загара, малые дети бегали по улицам голышом, то, подобно щебечущим птичкам, слетаясь на выступления бродячих жонглеров, то воруя овощи с полей, то гоняясь друг за другом вдоль крепостного рва. Воздух звенел от мириад насекомых, по вечерам влюбленные парочки бродили по окрестным зеленым рощам, слушая пение птиц.

Неподалеку от этих пасторальных картин порой происходили и другие, куда менее радующие глаз, – то проезжали повозки с пленниками, то проносились галопом отряды вооруженных всадников, поднимая тучи пыли.

Все ожидали и надеялись, что гражданская война пойдет на убыль, но этого не случилось. Кое-где борьба, напротив, разгоралась с новой силой, и замки осаждались или королевскими войсками, или повстанческими. В стране царили то мир, то война, так было в каждом городе, в каждой деревне – день за днем, месяц за месяцем, и этому не видно было конца.

Стефан вернул свои позиции короля Англии на севере страны. Он открыто объявил о своем намерении восстановить покой и законность в стране, чтобы прекратить пожар злобы и насилия. Правда, тушил он его зачастую кровью бунтовщиков, ну что ж – тем хуже для тех, кто сгорел в пламени костра, или был повешен, или умер на плахе. Нет, Стефан не держал зла в своем сердце, просто он не хотел вновь оказаться в плену. Он хорошо сражался под Линкольном, и лишь нелепая случайность отдала его в руки врагов. Теперь ему следует драться еще лучше. Если императрица останется на свободе и в следующем году, то ему придется пойти на мирные переговоры.

Сейчас Стефан без дрожи и вспомнить не мог, как еще совсем недавно он мучился сомнениями, казнил себя мыслями, а по праву ли он на престоле, не из-за личных ли амбиций держится за корону? Но теперь конец этим сомнениям. Матильда показала себя перед всем миром надменной, безжалостной женщиной, чужой в этой стране. Англия неизбежно погибла бы при ее правлении, разодранная на части такими же низкими властолюбцами. Однако при нем, Стефане, она станет развиваться и процветать.

Нечего и говорить, что императрица видела все по-другому. Она была дочерью и законной наследницей покойного короля Генриха I, английская и нормандская знать трижды поклялась поддерживать ее. Многие в экстремальной ситуации оказались ничтожными ренегатами, но это не избавляло их от ответственности за нарушение присяги верности будущей королеве Англии. И все усилия Стефана стать настоящим монархом не могли изменить этого очевидного факта. Он мог пребывать на троне хоть до самого Судного дня, все равно он оставался лишь жалким актеришкой, пытавшимся играть роль могущественного монарха. «Мой Бог, – думала Матильда, – да любое животное епископа Винчестерского куда больше подошло бы для этой роли – даже тушканчик, если ему приклеить для солидности усы из конского волоса. Тогда, по крайней мере, двор мог бы смеяться над своим «королем» открыто, а не украдкой, как сейчас, прикрывая рот ладонью».

Так миновал год. Замки разрушались, города захватывались и грабились. Черенчестер был сожжен до основания роялистами. Императрица в ответ опустошила огромную территорию от Лестера до Нортгемптона. Возглавив армию, она послала графа Роберта на материк к своему мужу Готфриду Анжуйскому за помощью, а сама направилась на юг к Оксфорду, захватила его – и неожиданно оказалась запертой кольцом осады.

Этот город слыл одним из самых неприступных в Англии. Он был окружен глубоким рвом, наполненным речной водой, высоким частоколом и мощными каменными стенами. Во избежание штурма Матильда приказала сжечь подъемные мосты. В ответ Стефан, надеясь взять врагов измором, разбил лагерь вокруг города. Осада могла занять неделю или год – короля не волновали такие пустяки. Рано или поздно враги ощутят пустоту в своих желудках и сухость в глотках. Им придется разбирать дома на дрова, варить похлебку из кожаных башмаков. В конце концов им останется одно – выйти навстречу победителям, вытирая сухие, уже лишенные слез глаза.

Терпеливо, с мечом в руках, он стал ждать, когда распахнутся ворота Оксфорда.

Резкая нормандская зима и та не в состоянии была охладить гнев графа Роберта. Он прибыл в герцогство в августе; ныне на исходе октябрь, а он все еще ожидал решения графа Готфрида. Тот уже знал о бедственном положении своей супруги, но мер никаких не принимал и даже никак не отреагировал. Он твердил одно: они с Матильдой решили так – она отправляется в Англию и ведет своих сторонников против Стефана, а он, Готфрид, оставшись на материке, защищает Анжу и атакует замки короля в Нормандии.

– Мой Бог! – восклицал он негодующе, когда граф Роберт особенно донимал его просьбой о помощи Матильде. – Неужели вы думаете, что если бы я попал в плен, то моя жена оставила бы Англию и поспешила мне на помощь?

– Это совсем иное дело, – терпеливо пояснял Роберт. – Вы должны знать, что у императрицы в прошлом не раз были основания попросить вас о помощи, поверьте мне на слово, но Матильда справлялась сама. Сейчас же она в любое время может оказаться в руках разъяренного Стефана, а тогда все погибло. Ваше бездействие будет стоить вам более чем половины Нормандии. Если Стефан утвердится как законный король, он бросит против вас всю армию, и здесь, в Нормандии, многие бароны присоединятся к нему. У вас тогда не останется никакой возможности на победу. Приведите войско к его порогу, Готфрид, прежде чем он постучится мечом в вашу дверь.

– Да, положение серьезное, – согласился Готфрид, задумчиво глядя на Роберта. – Похоже, мне придется бороться здесь на два фронта. Это мне, а не Матильде, понадобится тогда помощь. Граф, во имя общего дела вы со своими людьми должны усилить мою армию!

Роберт с удивлением воззрился на него, не находя слов.

– Что? Мне усилить вашу армию? Побойтесь Бога, в своем ли вы уме? Прежде всего вы должны помочь жене и вашей будущей королеве. Если мы совместными усилиями снимем осаду с Оксфорда…

– Нет, это невозможно. Мое присутствие необходимо именно здесь. Но я готов в чем-то посодействовать Матильде. Скажем, я могу послать пятьдесят кораблей и четыре… нет, три сотни рыцарей. Они возьмут с собой своих сержантов и пехотинцев. Во главе этого отряда я поставлю нашего юного сына Генриха. Бароны будут драться за него, не жалея жизней.

Роберт едва сдержал поток проклятий.

– Вы говорите о моем племяннике Генрихе? – дрожащим от ярости голосом спросил он. – О девятилетнем мальчишке? И я должен поставить его впереди вашего отряда, среди лучников?

– Это лучшее, что я могу для вас сделать, граф Роберт, – сухо заметил Готфрид. – Не хотите брать с собой Генриха – не берите. Но мне кажется, что его присутствие подбодрило бы мою супругу и доставило радость нашим баронам – они бы сражались, не щадя жизни, не просто за женщину, а за юного наследника графа Анжу. Почему многие англичане выступили на стороне Стефана? Потому что он – мужчина. Пусть же они увидят, что у Матильды есть сын, их будущий король. Он отличный мальчик, граф Роберт, и ему уже пора начать путешествовать по свету.

Роберт в сомнении поскреб ногтями свою массивную челюсть. Пятьдесят кораблей и три сотни рыцарей. И, возможно, тысяча пехотинцев. Но вместе с этим как довесок – юный Генрих, быть может, он захочет нагрузить один из кораблей своими игрушками. Какой из него воин? За ним самим нужен будет глаз да глаз…

Однако граф Глостерский понимал, что на большее ему рассчитывать нечего, и потому нехотя согласился. Он собрал нормандских рыцарей, взял за руку своего болтливого племянника и взошел на палубу флагманского корабля. Флот отплыл в Англию. Одолев сильный шторм, освободительная армия высадилась в гавани Уорхейма и вскоре осадила близлежащий замок Дорсет. Роберт послал гонцов распространить по стране весть о прибытии его армии. Он рассчитывал, что импульсивный Стефан, как всегда, не подумав, поведет свое войско на юго-запад, навстречу новому противнику. Тогда оксфордский гарнизон мог бы прорваться через ослабленное кольцо осады и помочь Матильде бежать.

Но, как говорится, пес уже загнал кошку на дерево и ждал, когда она спустится, на остальное он не обращал внимания. Уорхейму и Дорсету придется защищаться самостоятельно, решил король. Господь им поможет.

В декабре терпение короля кончилось, и его войско приступило к штурму. Солдаты навели мосты через замерзший ров и установили осадные машины прямо на улицах города, в непосредственной близости от замка. Окружающие его дома были снесены, они мешали обстрелу. С той поры лучники и арбалетчики короля посылали на прямоугольной формы замок свои стрелы высоко в воздух, чтобы те по крутой дуге падали на крыши башен и на стены, сея смерть среди рядов защитников крепости. Железный дождь не прекращался ни днем ни ночью, не давая воинам Матильды выйти из убежищ.

На ближайших к замку улицах города катапульты были размещены так, чтобы снаряды падали по почти вертикальной траектории. Порой массивные глыбы падали на атакующих, однако ежедневно в стенах замка появлялись новые проломы и трещины, и башни уже не выглядели неприступными. Военные советники короля утверждали, что через две недели крепость будет основательно разрушена. Кроме того, по их сведениям, уже сейчас гарнизон испытывает недостаток в пище.

– Продолжайте обстрел, – приказал король. – Бунтовщикам скоро надоест сидеть на раскаленной плите.

Его расчеты были точными, поскольку глыбы весом в полсотни фунтов могли сокрушить любое укрепление. Каменные сооружения в крепости пока еще выдерживали удары, но деревянные крыши зданий были разбиты в щепки, а один из удачно пущенных снарядов пробил насквозь перекрытия на всех пяти этажах цитадели. Теперь, стоя на крыше главной башни, можно было заглянуть в огромный пролом и увидеть внизу груду рухнувших камней и балок, а также тела погибших. Под всем этим содержались основные запасы воды, уже практически недоступные.

Защитники крепости ютились теперь на уцелевших от обстрела провисших этажах цитадели, в комнатах внутри самой стены и даже на полуразбитых лестницах. Они пытались стрелять из луков и арбалетов через бойницы, но из-за зубцов стены ничего не получалось, стрелы не достигали цели.

В левую руку Матильды попал острый камень, упавший с крыши. Осколок извлекли, руку перевязали, но даже легкая рана повергла ее в депрессию. До сих пор ей еще как-то удавалось уговаривать защитников замка держаться, она уверяла их, что граф Роберт с часу на час должен вернуться из Нормандии, Бриан Фитц приведет на выручку свой гарнизон, а Ранульф Честерский придет с севера с большими силами. Наряду с другими женщинами она ухаживала за ранеными, ела наравне со всеми и даже отдала свой лебяжий матрас тем, кто получил смертельные ранения, чтобы облегчить последние минуты их жизни. Сама спала на соломенном тюфяке в одной из комнат, находившихся внутри крепостной стены, и дрожала от холода, когда снег сыпал внутрь через узкие бойницы.

Но полученная, хотя и легкая, рана заставила ее взглянуть на то, что происходит, другими глазами. Матильда вдруг почувствовала дыхание вечности и поняла, что смерть к ней может прийти, как и к любому из ее солдат, как близко от нее случайная гибель. Камни и стрелы не разбирались в титулах и сокрушали любого, кто оказывался у них на пути, будь то простолюдин или императрица, Леди Англии.

Она представила, как могла бы судьба обойтись с ней еще суровей и не убить, а покрыть ее лицо шрамами, или ослепить, или оторвать руку или ногу. Лишившись своего главного оружия – красоты, императрица немедленно потеряет и сторонников. Она понимала, если брат и подоспеет вовремя, снимет осаду с замка, то все равно о королевском троне ей придется забыть. В лучшем случае ее с позором вышлют из страны на материк, и будет дочь короля там, убогая, доживать последние деньки. Эти мысли приводили Матильду в отчаяние, и тогда она решилась на побег.

Она призвала к себе командира гарнизона и трех рыцарей, сопровождавших ее в Оксфорд, и рассказала им о своем плане. Один из рыцарей предложил устроить вылазку, под прикрытием которой Леди Англии может незаметно скрыться на городских улицах. Если она переоденется…

– Нет. Я скорее всего буду убита или взята в плен. Благодарю за совет, – озлобленно сказала она и, закутавшись в плащ из беличьего меха, выглянула наружу через бойницу. Внизу были видны беспорядочно разбросанные городские здания, снег закрыл все их шрамы, их неказистость. Узкая улочка вела к небольшой площади, на ней была установлена одна из дьявольских катапульт Стефана. Солдаты заполняли ее ковш камнями, складывая их в виде пирамиды. Через минуту сработает спусковой механизм, гигантская рука катапульты взметнется ввысь, и в воздухе послышится леденящий сердце свист несущихся обломков…

Они врезались в стену ниже бойницы, и Матильда почувствовала, как стена содрогнулась.

Командир гарнизона сказал:

– Скажите прямо, моя леди, верите ли вы, что кто-нибудь придет к нам на выручку?

– А вы верите, что мне удастся бежать и не попасть в лапы к врагу?

Рыцари переглянулись и признались, что не уверены. Матильда вновь заглянула в бойницу, из которой ей в лицо дохнул ледяной воздух. Да, она вынуждена была признаться, что больше не ждет никакой помощи. Даже странно, что еще совсем недавно она искренне на кого-то надеялась. Бриан Фитц возненавидел ее за коварство, за то, что она своими намеками подтолкнула его на признание в супружеской неверности. Роберт и Милес еще не остыли от обид, полученных в Лондоне. Ранульф, по-видимому, предпочитает оставаться на севере и поглядывать, куда дует ветер; Жоффрей де Мандевилл перешел на сторону короля, так же как и епископ Генри, и сотни других.

Нет, никто не придет ей на помощь, потому что никто в ней всерьез не заинтересован.

Мысль о бегстве как о единственном выходе вновь пришла ей в голову, и она обернулась к рыцарям.

– Возле стены проходит ров с водой, не так ли?

Командир гарнизона кивнул.

– Он уже замерз?

– Да, несколько дней назад. В крепость проходит труба из рва, и я уже посылал туда человека, чтобы он разогрел ее, – иначе мы остались бы совсем без воды. Если лед станет толще, то Стефан может послать солдат прямо к стенам.

Матильду все это уже не волновало. Сейчас ее интересовало совсем другое.

– Насколько я помню, на уровне первого этажа в стене есть комната с большим окном?

– Да, но оно закрыто щитом из досок, чтобы стрелы…

– Щит можно убрать.

– Да, конечно, но…

– И спустить веревку на лед.

Сопровождавшие ее рыцари наконец поняли замысел побега и стали дружно ее отговаривать.

– Вас увидят, как только вы появитесь в окне!

– Только не поздно ночью.

– Тогда вы упадете и разобьетесь! До рва не меньше двадцати футов, и стена обледенела…

– Я не упаду, если обвяжусь веревкой. Солдаты могут спустить меня на лед.

– Хм… может быть. Но вас могут увидеть на фоне льда…

– Риск неизбежен, – резко возразила Матильда. – Но его можно уменьшить, если я буду во всем белом. Лед должен выдержать мой вес, и я надену свою летнюю накидку… Нет, она темного цвета. Скажите, пшеничная мука хранится в белых мешках?.. Очень хорошо, тогда поверх плаща я наброшу накидку, сшитую из мешковины.

Пытаясь убедить рыцарей в возможности побега, она предложила им пойти вместе с ней.

– Мы уйдем, когда стемнеет. Луна пошла на убыль, так что патрули Стефана нас вряд ли заметят. – Взглянув на озадаченного командира гарнизона, она добавила: – Продержитесь еще день-два, а затем сдавайтесь. Стефан должен повесить вас, но, скорее всего, он этого не сделает. Вряд ли он захочет всему свету показывать свою мстительность, да и по натуре он не злобный. Не каждый разбивает яйца птицы только потому, что она улетела.

Она посмотрела на рыцарей и повторила:

– Уходим, как только стемнеет. А теперь идите и снимите щит из досок, чтобы он не мешал. Найдите затем крепкую веревку и подберите людей, которые спустят нас на лед. А я тем временем сошью из мешковины накидки.

– Могу я спросить, леди? – решился один из рыцарей. – Если нам удастся бежать, куда мы направимся?

– В ближайшее безопасное убежище, куда же еще? В замок Бриана Фитца в Уоллингфорде. – Она натужно улыбнулась и добавила совершенно искренне: – Если, конечно, он захочет меня принять.

Мужчины расхохотались. «Если конечно, он захочет меня принять»? Отличная шутка, надо ее запомнить. Матильда наверняка хотела сказать: «Если он захочет затем отпустить меня».

Императрица не стала их разубеждать.

Стемнело, но беглецы ждали до тех пор, пока пламя на свече-часах опустилось еще на три черные черты, что соответствовало восьми часам вечера. Наконец Матильда передала одному из рыцарей мешок с белыми накидками. Они спустились по лестнице, вошли в небольшую комнату на нижнем уровне стены и подошли к окну. Солдаты, которые должны были спустить их на лед, уже сняли дощатый щит, и холодный ветер разгуливал по комнате. Один из рыцарей обмотал веревку вокруг груди и осторожно встал на нижний край арочного окна, повернувшись лицом ко рву; он взял в одну руку веревку, а в другую – мешок с накидками. Их было решено надеть только внизу, чтобы враг не заметил на фоне темной стены четыре бледных призрака.

Рыцарь кивнул, и трое солдат стали постепенно стравливать веревку, спуская воина на лед. Когда тот исчез из оконного проема, Матильда прислушалась, ожидая тревоги в лагере, свиста стрел и, наконец, болезненного вскрика. Но слышала лишь скрип стравливаемой веревки да вой зимнего ветра. Наконец тонкий канат обвис, и трое солдат с довольными улыбками взглянули на Матильду. Первый человек был уже внизу.

Командир гарнизона выглянул из окна, рискованно наклонившись над краем стены. Он не увидел рыцаря – это означало, что тот уже отошел к стене. Веревку подняли, и солдаты с помощью своего командира стали спускать второго рыцаря. Опустившись футов на десять, тот внезапно вскрикнул от резкой боли, ударившись коленом о выступ в стене. Когда его опустили на лед, первый рыцарь помог ему устроиться у подветренной части стены.

– Ушибся? – обеспокоенно спросил он.

– Черт побери, боль такая, будто сломал ногу… – простонал второй рыцарь.

– Тише. Ты жив, и то слава Богу. Лежи и не шевелись. Я наброшу на тебя накидку.

Первый рыцарь отвязал веревку от своего раненого товарища, а затем озабоченно взглянул на противоположный берег. Там, в густой темноте, светились огни многочисленных костров. Внезапно тишину прервало звонкое пение горна. Рыцарь немедленно рухнул на землю ничком и некоторое время лежал не шевелясь, пока не понял, что звуки доносились откуда-то из города. Поблизости же видны были только огни костров да едва различимые в темноте силуэты деревьев и городских зданий, укрытых снежным покрывалом.

Матильда спустилась на лед без происшествий. Сняв с себя веревку, она торопливо подошла к стене.

– Может быть, вас надо поднять назад, в крепость? – обеспокоенно спросила она лежащего на насыпи рыцаря.

Воин покачал головой.

– Со мной не случилось ничего страшного, леди. Я смогу идти.

– Вы уверены в этом? Если вы ранены, то вам лучше вернуться.

– Благодарю за заботу, леди, но…

– Я забочусь больше о себе, чем о вас, – резко возразила она. – Не хочу, чтобы мы плелись еле-еле.

Собравшись с духом, раненый рыцарь не без труда поднялся на ноги и набросил накидку на плечи. Он пытался показать Матильде, что с ним все в порядке. В это время рядом спустился третий рыцарь. Он торопливо снял с себя веревку, и она немедленно скользнула вверх, отрезая путь к возвращению.

Все это время первый рыцарь изучал лед. Он только трещал под весом воина. Тогда он пошел вперед, а за ним след в след двинулись остальные. Достигнув противоположного берега, беглецы не без труда вскарабкались по крутому склону. Оказавшись наверху, Матильда оглянулась на замок. Веревка была поднята, щит вновь закрывал окно. Они свернули направо и пошли через небольшой лесок. За ним увидели огни нескольких костров. Трижды им приходилось прятаться за снежными сугробами, пережидая, когда мимо пройдут патрули противника. Они были поражены протяженностью позиций Стефана. Теперь было понятно, почему никто не пришел им на помощь. Нужна была очень сильная армия, чтобы прорвать это кольцо осады.

Миновав еще один лес, они оказались перед лицом новой опасности: впереди простирались заснеженные поля, залитые серебристым светом луны, только что вышедшей из-за туч. Идти напрямую через открытое пространство было очень опасно, и беглецы пошли в обход, держась зарослей кустарников, что удлинило их путь на несколько миль. Холод пронизывал до костей, так что, несмотря на усталость, им пришлось прибавить шагу.

Обойдя таким образом несколько обширных полей, они вымотались настолько, что решили рискнуть и дальше идти только самым кратчайшим путем. Теперь их мог обнаружить кто угодно – и один из многочисленных патрулей короля, и браконьер, и даже любой фермерский пес, которому не спалось этой ночью. У них не оставалось выбора. Если они хотели пережить эту жуткую ночь, то должны были не останавливаться ни на минуту.

Четыре похожие на призраков фигуры брели на юг, обхватив себя руками, пытаясь сохранить остатки тепла. Струйки пара от их дыхания тут же уносились порывистым ветром. Раненый рыцарь начал отставать, и один из его товарищей подставил ему свое плечо. Ноги Матильды будто свинцом налились. Пересекая одно из перепаханных полей, она споткнулась и упала, едва успев выставить вперед руки. Идущий впереди рыцарь поднял ее и ободряюще сказал:

– Нам надо пройти еще миль пять или около этого, леди. Если я не сбился с направления, впереди должен быть Абингтон. Добравшись до него, остальной путь мы проделаем верхом.

– Верхом… Но где мы возьмем лошадей?

– Предоставьте это мне, леди. Вы позволите вам помочь?

– Да, – кивнула она. – До следующего поля.

Они потащились дальше, спотыкаясь почти на каждом шагу и все чаще устраивая небольшие перерывы. Они прошли через замерзший пруд, пересекли несколько глубоких канав и множество снежных заносов. Идущий впереди рыцарь продолжал поддерживать ослабевшую императрицу. Поскользнувшись, он упал, увлекая и леди в сугроб. Наполовину утонув в снегу, она… блаженствовала… как хорошо… хочется только спать, спать, спать… Что-то умиротворяющее было в бледном свете, окутывающем поле, в прикосновении холода. Так приятно закрыть глаза и ощущать, как снег ласковой рукой снимает боль с ее измученного тела…

Рыцарь, тихо ругаясь, поднял ее рывком на ноги, крепко держа за талию. Матильда попробовала идти, но ноги ее подогнулись. Смутно она расслышала чей-то голос: «Отдохните, леди, мы скоро вернемся». Она что-то пробормотала в ответ и провалилась в небытие глубокого сна.

К ней тут же потянулись чьи-то черные, скрюченные пальцы-щупальцы, пытаясь обвиться вокруг шеи. Клыкастые монстры, дыша холодом, старались разорвать ее, ухватив зубами за ноги, впиваясь в них.

Она открыла глаза. Нет, это только голые ветки деревьев.

Рыцарь с поврежденной ногой сидел рядом.

– Успокойтесь, леди, вы в полной безопасности. Мы в роще недалеко от Абингтона. В полумиле отсюда находится небольшая ферма. Мои друзья пошли грабить ее.

– Я не понимаю…

– Они пошли раздобыть лошадей, – пояснил рыцарь.

– Мне холодно… Мне так холодно… – Она скосила глаза на едва различимую во тьме фигуру и прошептала: – Дайте мне свою накидку. Я совсем замерзла…

– Леди, мне самому не слишком-то жарко…

– Черт побери, я же императрица!

– … с той поры, как я уже накрыл вас ею.

Матильда взглянула на свои ноги, на них лежали две белые накидки, она потянула их вверх укрыть руки и грудь. Рыцарь посмотрел на ее сердитое лицо, понял, что благодарности не дождется, и со вздохом расстегнул свой плащ, отделанный беличьим мехом. Им он накрыл ноги Леди Англии.

– Больше мне нечего снимать, кроме доспехов, – сказал он. – Но, боюсь, они будут вам велики.

Она предпочла не заметить сарказма в его голосе.

– Вы будете вознаграждены за это, – слабым голосом пообещала она. – Как только я окажусь в безопасности…

– И чем вы одарите меня, леди? Теплой благоустроенной могилой?

Он с трудом поднялся на ноги, колено опухло и не сгибалось, но все равно надо походить, чтобы хоть немного согреться. Потоптавшись на месте, он заковылял к опушке рощи и вскоре обрадовал Матильду:

– Они возвращаются, леди!

Кутаясь в меховые плащи, она направилась вслед за рыцарем. На залитом лунным светом поле она увидела лошадь с повозкой. Ее вели два рыцаря. Они подошли ближе. Вглядевшись в их лица, третий спросил:

– У вас были проблемы?

– Да, с одним стариком. Он начал кричать из окна своего дома, зовя на помощь. А деревня здесь близко, и звук ночью разносится очень далеко. Так что нам пришлось позаботиться о нем.

Матильда перевела настороженный взгляд с одного рыцаря на другого.

– Надеюсь, вы оставили его хорошо связанным, – сказала она. – Если он освободится от пут и поднимет тревогу…

Один из рыцарей помог ей усесться в повозку, заваленную каким-то тряпьем.

– Не беспокойтесь, леди, – с усмешкой ответил он. – Мертвые пока еще не умеют кричать.

У реки они стороной обошли Абингтон и направились дальше по заснеженной дороге, идущей вдоль берега. Это был окольный, но надежный путь до Уоллингфорда. Только под утро они достигли замка лорда Бриана Фитца.

Их окликнул стражник, дежуривший у ворот, и рыцари с трудом слезли с повозки, Матильда проспала всю дорогу и очнулась лишь за милю до окончания пути. Подойдя к воротам, она сказала, обращаясь к стражнику:

– Я – императрица Матильда, Леди Англии. Мы бежали из замка в Оксфорде, где были окружены войсками Стефана. Передайте лорду Бриану Фитцу, что я прошу убежища для себя и своих людей. Не забудьте сказать, что на этот раз ему не придется опасаться крупных расходов. Нас всего четверо. – И она вернулась в повозку.

Стражник ушел. Вскоре ворота распахнулись. Двор замка был залит светом многочисленных факелов. Повозка с Матильдой въехала внутрь, сопровождаемая тремя еле передвигавшими ноги рыцарями. Этот второй приезд Матильды совсем не походил на прошлый – пышный и торжественный, но солдаты гарнизона все же дружно опустились на колени, приветствуя Леди Англии, а затем пригласили ее погреться у костра. Но она осталась в повозке, не сводя глаз с внутренних ворот. Как бы плохо она себя ни чувствовала, этикет был превыше всего. Она должна была дождаться приглашения Седого и позволить ему сопровождать себя в замок.

Пошел сильный снег. Щурясь от яркого света факелов, Матильда вспомнила о своих предыдущих побегах. Сначала ей спешно пришлось покинуть пиршественный стол в Вестминстере, затем первой уносить ноги с поля боя вблизи Винчестера. А ныне она бежала из осажденного замка в Оксфорде, едва не ставшего ее тюрьмой. Трижды Господь спасал ее от врагов, но каждое последующее бегство давалось ей тяжелей предыдущего. Впрочем, теперь это было уже не важно. Бог, несомненно, на ее стороне. Он не захотел видеть ее в плену у этого мерзавца Стефана.

Матильда смахнула снег с ресниц, не отрывая взгляда от внутренних ворот. Очень долго, ей показалось, что целую вечность, они не открывались, словно хозяева не очень-то были рады ночным гостям. Наконец ворота нехотя раскрылись, и… и навстречу императрице вышла Элиза, кутаясь в теплый плащ.

Императрица не ожидала и не хотела встречи с ней. Она предпочла бы увидеть Бриана, и лучше – его одного.

Элиза не торопясь пересекла внешний двор. Подойдя к повозке, она взглянула на побелевшую от унижения Матильду и кивнула в знак приветствия – не раболепствуя, но и без ненависти.

– Моего мужа нет в замке, леди, – спокойным голосом объяснила она. – Он в Уорхейме, вместе с вашим братом, графом Робертом. Вы выбрали для визита неудачное время.

– Я приехала, когда провидение позволило это, леди Элиза. Прикажите слугам приготовить мне постель и ужин. И пусть они натопят как следует комнату. Возможно, перед сном я найду возможность поговорить с вами.

– Ваше желание – это только полдела, – парировала выпад Элиза. – Не менее важно, хочу ли я вас выслушать, – а я не хочу. Так или иначе, я удивлена вашим появлением – я думала, что вы сразу же направитесь в Уорхейм.

– Я сделаю это, но позже. Конечно, я хотела бы поскорее встретиться с графом Робертом…

– Я не имею в виду графа.

– Если вы имеете в виду лорда Бриана Фитца, то я, конечно, буду рада его увидеть, но…

Элиза посмотрела на императрицу с откровенной насмешкой, и та замолчала, озадаченная этим взглядом. Хозяйка замка явно что-то знала, но что?

Выдержав паузу, Элиза пояснила:

– Нет, я говорю сейчас не о моем муже, а о вашем сыне Генрихе. Граф Роберт привез мальчика с собой из Нормандии, разве вы об этом не слышали? Лорд Бриан поехал в Уорхейм, чтобы встретиться с ним. Кто-то из вас должен встретить сына – или мать, или отец.

Матильда привстала в повозке. У нее не было сил вести дальше эту словесную дуэль, и она умоляющим тоном попросила:

– Дайте мне выспаться, леди Элиза. Когда я отдохну, то расскажу вам всю правду.

Элиза кивнула. Она уже приказала слугам приготовить ужин, натопить одну из комнат в цитадели, а в соседней положить на пол три матраса. Большего сделать для гостей она просто не могла. И она очень сомневалась, что императрица выполнит свое обещание.

 

Глава XI

ПРАВДА И ПОСЛЕДСТВИЯ

Декабрь 1142 – декабрь 1143

Впервые в жизни констебль Варан серьезно заболел.

Нет, плохая погода здесь ни при чем. Ветер, круживший над болотами Уорхейма, не мог сравниться с завывающими ураганными метелями Сербии. Сыпавшийся с неба снег казался пустяком по сравнению с погребавшими все живое снегопадами, Варан помнит их по Германии. Сырость, пропитавшая его одежду во время поездки в Уорхейм, казалась даже приятной при воспоминаниях о том, что ему пришлось испытать на сирийском побережье. Нечего и говорить, что здесь, на острове, не было ни песчаных бурь, ни палящего, беспощадного солнца Аравии.

В свое время эти тяготы Варан перенес играючи. Но ныне даже пустяковое путешествие на южное побережье дорого обошлось ему. Вдруг онемела и перестала слушаться вся левая часть его тела. Такого с ним никогда не случалось. Казалось, что ее сковал холод, от которого мозжили кости. Варан мучился, он был могуч, подобно дубу, и вдруг… Он проклинал погоду, гордость не позволяла ему признаться в своей слабости.

Ему шел уже шестьдесят третий года, он был стариком.

Бриан приехал к Уорхейму и застал войско графа Глостерского при осаде замка, который они отнюдь не торопились взять. Бриан понимал, что маневр Роберта был обречен на неудачу, об этом он хотел поговорить с графом. Стефан ни за что не уйдет из Оксфорда, где запер императрицу Матильду. Что бы ни случилось в Англии, Стефан будет штурмовать крепость, разбирая ее, если потребуется, блок за блоком, камень за камнем. Оставался один выход – атаковать армию короля. Но гарнизон Уоллингфорда был недостаточно силен для этого. Бриан предложил Роберту снять бессмысленную осаду, собрать силы всех сторонников императрицы и попытаться разорвать кольцо противника, охватившего со всех сторон Оксфорд.

Граф Роберт выслушал его с мрачным видом, стоя на растоптанной в грязь земле, рядом со своей палаткой.

– Кажется, я неверно оценил этого человека, – задумчиво сказал он. – Поступки Стефана и раньше нелегко было предугадать, но я был уверен, что он не выдержит и примчится сюда. Вы слышали, лорд Бриан, что я привез из Нормандии сына Матильды?

Бриан посмотрел на графа, но лицо того было замкнутым и бесстрастным. Знал ли брат Матильды его тайну? Могла ли она сообщить Роберту, что отец Генриха не Готфрид Анжуйский, а ее верный сторонник и обожатель, Седой из Уоллингфорда? Хотя, если волосы мальчика не рыжие, как у отца и матери, и в них появилась седая прядь… В таком случае Роберт и сам мог сообразить, от какой яблони это яблоко.

– Да, – сказал Бриан спокойно, – я слышал. И Стефан наверняка знает об этом. И все же он не уйдет и не променяет мать на сына. Он наверняка добьется своего, если мы не начнем действовать… Кстати, а где мальчишка?

Роберт кивнул в сторону замка. Бриан посмотрел туда же и впервые смог рассмотреть панораму только что победно завершившейся осады. Он увидел только четыре осадные машины и подумал: выходит, запасы продовольствия в замке были невелики, раз Роберт обошелся такими малыми силами при штурме. И стены, и башни Уорхейма оставались неповрежденными, что было большой редкостью в подобной ситуации.

– Я послал племянника в захваченный замок. С инспекционными целями, – объяснил он и хохотнул. – Парнишка так и рвется на одну из сторожевых башен, он хочет взобраться на нее и водрузить знамя Анжу. Я обещал подождать его здесь и помахать ему рукой, когда он с этим справится. На редкость живой мальчик, этот юный Генрих. Но, Господи, лучше бы его темперамент меньше влиял на его внешность!

Бриан нахмурился. Что Роберт хотел сказать этим? Что особенного в личности седых мужчин?

Он хотел было уже осторожно расспросить графа Роберта о характере девятилетнего мальчика, как вдруг услышал чей-то восторженный вопль. Подняв глаза, он увидел на вершине одной из башен замка небольшую фигурку, восторженно размахивающую руками. Снег продолжал падать, и потому, кроме подпрыгивающего от возбуждения темного силуэта и стоящей рядом глыбы телохранителя, ничего толком нельзя было рассмотреть. Знамя Анжу развевалось среди зубцов на белой крыше башни, и Роберт, как обещал, помахал племяннику рукой в знак приветствия.

– Пойдемте, лорд Бриан. – Роберт довольно улыбался. – Нам надо обсудить план дальнейших действий.

Они пошли через замерзшее болото, представляющее сейчас бескрайнее заснеженное поле. Варан последовал за ними, приволакивая левую ногу, такую тяжелую и непослушную.

– Кто владелец этого замка? – спросил Бриан. Замок казался неприступным и, тем не менее, пал необычайно быстро.

– Довольно щегольского вида молодой человек, – ответил Роберт. – Кстати, он уже однажды попадал к нам в плен – при битве у Линкольна. Его зовут Гилберт де Рентон. В прошлый раз отец выкупил своего отпрыска. Ныне, по словам щеголя, его захватывают уже в третий раз, и семья отказывается платить деньги за его свободу. – Граф Роберт хмыкнул. – Вы знаете, что он сделал с теми сотнями фунтов, которые Стефан выделил ему на оборону замка? Накупил на них гобеленов, а когда пришла зима, приказал сшить из них цветастые плащи для своих стражников, так что их ночью можно различить даже за милю. Хотел бы я всех наших врагов видеть такими безголовыми!

Мальчик лихо взлетел по винтовой лестнице на крышу сторожевой башни, подошел к ее краю и, размахивая знаменем Анжу, закричал:

– Берегитесь! Я иду на штурм! Я возьму этот замок во имя моего отца, графа Готфрида Анжуйского!

Затем, не обращая внимания на вздохи сопровождавших телохранителей, он помчался вниз. Эхо его шагов гулко отражалось от внутренних стен башни.

Телохранители, дородные рыцари, привыкшие степенно вышагивать, с проклятиями кинулись следом. Чертова прыгающая блоха! Неужто этот пострел не может немного подождать, пока они переведут дух? Вверх-вниз по лестнице… И тысяча вопросов в минуту: что это такое? как это делается? зачем это делается?.. Нет, чем скорее граф Роберт отошлет его в Анжу, тем будет лучше для всей армии.

Захват Уорхейма не был полностью бескровной операцией, но на этот раз победители воздержались от традиционного разорения замка. Благодаря заботам молодого кастеляна, гарнизон замка оголодал до того, что ныне покорно стоял в три неровных ряда, безропотно ожидая дальнейшей судьбы. Гилберт де Рентон выдвинулся чуть вперед, держа на полусогнутой руке свой полированный, в форме желудя шлем. Его голову покрывал капюшон из сплетенных металлических колец, на котором лежала шапка снега. Шесть рыцарей, некогда согласившихся сопровождать его в Уорхейм, отошли от него в противоположный угол двора, желая подчеркнуть свое полное неприятие этого тупоголового военачальника. Под их ногами в грязи валялись ненавистные цветастые плащи, сшитые из гобеленов. Нет, думали рыцари, никогда мы не будем служить под началом этого идиота де Рентона!

Мальчик выскочил из двери сторожевой башни, горящими от возбуждения глазами оглядел понуро стоявших во дворе пленников и помчался к приземистой, округлой цитадели. Его телохранители, пыхтя, следовали за ним. Бриан в этот момент только входил в распахнутые ворота и потому не успел толком разглядеть его. Но он должен был увидеть Генриха, ради этого он и приехал. Забыв обо всем, Бриан зашагал к цитадели.

– Одну минуту, – остановил его граф Роберт. – Я отдам кое-какие указания, а затем мы пойдем греться в башню.

Он подошел к понуро стоявшему де Рентону. Молодой дворянин преклонил колено и, опустив голову, заявил о полной капитуляции возглавляемого им гарнизона. Глостер кивнул в знак согласия и разрешил владельцу замка встать.

Де Рентон стряхнул снег с коленей и, вздохнув, сказал:

– Я должен еще раз повторить вам, лорд Роберт, что вы не получите ни единого пенни от моей семьи. Родственники предупредили меня об этом. Они купили это место для меня у короля Стефана, вручили пять сотен серебряных марок и сказали, что это все, на что я могу рассчитывать. Но разве я виноват, что имею склонность раз за разом попадать в плен?

Роберт смотрел на молодого человека смеющимися глазами. Было просто невозможно относиться к нему с неприязнью. Это был слабый и изнеженный юноша, имевший преувеличенное представление о важности своей персоны. Он выглядел приятным исключением среди жестоких корыстолюбцев, ведущих войну между собой.

– Вы озадачили меня, сэр Гилберт, – мягко сказал Роберт. – Запасы провианта в замке оказались настолько малы, что я захватил его даже прежде, чем хотел. И как же вы намеревались пережить суровую зиму?

– Э-э… я собирался продавать свои гобелены, один за другим.

– Но вы бы долго не протянули на этом.

– Верно… Но я не видел другого выхода.

Роберт озадаченно посмотрел на него и покачал головой.

– И я должен верить рассказам о скупости вашей семьи?

– Увы, мой лорд, увы. У моих родственников никогда не находилось времени для меня, а теперь нет и денег.

– Тогда что же мне с вами делать? Вы капитулировали, верно, но это еще не значит, что вы собираетесь воевать на моей стороне.

– Простите, мой лорд, но я устал от битв, – признался де Рентон. – Вчера вечером мне пришла в голову мысль стать пилигримом. Тогда я увижу другие, не изведанные никем земли! Но я не хочу странствовать в доспехах и с мечом в руках. Правда, мне почти ничего не известно о дальних странах, но если вы посадите меня в тюрьму, то я смогу изучить…

– А если я отпущу вас?

– Тогда я отправлюсь в Иерусалим. – Гилберт неожиданно улыбнулся. – Не беспокойтесь, мой лорд, для вас я не представляю опасности. Даже если бы я нарушил слово и выступил с оружием в руках против вас, то принес бы королю Стефану больше вреда, чем пользы.

Граф Роберт согласно кивнул.

– Согласен. Будь вы на месте констебля Лондона, мы бы заняли столицу за неделю.

Подумав еще немного, Роберт принял решение. Те рыцари и солдаты, кто вновь дал клятву верности Матильде, Леди Англии, были прощены. Остальные же заключены в тюрьму Уорхейма. За офицеров Роберт намеревался получить выкупы, а солдат – продать как рабов.

За исключением небольшого гобелена, замок и вся обстановка перешла в собственность восставших. Гобелен был вручен де Рентону, чтобы молодой дворянин мог продать его и на вырученные деньги отправиться паломником на Святую Землю.

– Отныне я не де Рентон, а брат Гилберт, – сказал тот, принимая подарок и поклонившись в знак признательности. – Это звучит не так уж заманчиво для моего очередного пленителя, не так ли, граф Роберт?

Он еще раз преклонил колена перед Глостером, поклонился Бриану Фитцу и другим баронам и… внезапно увидел стоявшего в стороне Варана. Гилберт вспомнил, что уже видел этого человека после битвы у Линкольна, хотя был почему-то уверен, что они встречались и раньше.

Взвалив гобелен на плечо, он зашагал к воротам. Проходя мимо Варана, не удержавшись, он остановился и спросил:

– Вы не узнаете меня, констебль?

Саксонец кинул взгляд на лорда Бриана и, удостоверившись, что тот не мог их слышать, только тогда ответил:

– Да, я вас знаю.

– Но где же мы встречались? Я никак не могу вспомнить. Говорите, не опасайтесь, я ухожу не только из Уорхейма, но и уезжаю надолго, если не навсегда, из Англии.

– А я и не опасаюсь вас, – добродушно усмехнулся Варан, глядя на незадачливого дворянина сверху вниз. – Однажды мне вздумалось натянуть себе на голову капюшон с тремя прорезями. Не припоминаете?

– Капюшон… Ну конечно же, это были вы! А я порой думал, что по дороге к Дорчестеру на меня напал сам дьявол. Отлично придумано, констебль. Думаю, капюшон с тремя дырками еще никому не приносил столько серебряных монет.

Он хотел было продолжить путь к воротам, но тяжелая рука констебля легла ему на плечо.

– Брат Гилберт! Когда вы достигнете жарких стран на Востоке, то всегда возите с собой воду. Всегда. Я был там. Это простое правило поможет вам дольше сохранить свою жизнь.

Будущий пилигрим с признательностью поглядел на старого воина.

– Спасибо за совет, констебль. Я запомню его.

Затем с легким сердцем он вышел за ворота замка, размышляя, какую бы цветную ткань купить для своей скромной одежды пилигрима.

Бриан ожидал своего сына. Он стоял на нижнем этаже в небольшой, лишенной окружного рва цитадели, и его взгляд равнодушно скользил по разбитой мебели и грудам каменных обломков на полу. Башня была сравнительно мало повреждена – лишь на северо-востоке часть ее стены была разрушена. Здесь два каменных снаряда пронеслись через округлую комнату, разбив вдребезги кресла, столы, лавки, сундуки и подставки для оружия. Бриан нагнулся и поднял эфес сломанного меча. В его ручку был вделан рубинового цвета камень, – возможно, драгоценный, но не исключено, и простая стекляшка. Он подумал о том, с каким искусством был сделан этот инструмент смерти. Странно, что его оказалось так легко сломать. Что поделаешь, мечи, пики и луки начинают постепенно уступать первенство в боевых действиях катапультам, баллистам и другим новоизобретенным орудиям. Как знать, быть может, они вскоре смогут метать более разрушительные снаряды, чем камни и греческий огонь, и даже научатся испепелять изобретенных людьми летающих драконов! Любое, самое совершенное оружие непременно будет создано из четырех первичных элементов: огня и воды, земли и воздуха. Но всегда останется потребность в человеке, умеющем искусно владеть мечом.

Роберт вошел в пыльную комнату, осмотрелся.

– Где он?

– Генрих? Где-то на верхних этажах.

– Надеюсь, ему не удалось убежать от своей охраны. Не хватало только, чтобы он упал и сломал себе шею…

– Хм… Раньше вы что-то говорили, граф, о его темпераменте, который подобен его наружности. Что вы имели в виду?

Роберт взглянул на друга и усмехнулся.

– Да, говорил. И это будет настоящим сюрпризом для вас, мой дорогой Бриан.

Седой помрачнел и, собравшись с духом, решительно спросил:

– Почему вы так говорите, лорд Роберт? Какое мне дело до наружности какого-то мальчишки, пусть и сына Матильды?

Граф вместо ответа растолкал ногами обломки мебели, нашел уцелевшую скамью и приставил ее к стене. Затем он сел и вытянул длинные ноги. Он широко зевнул, поскреб ногтями свою массивную челюсть, а затем снял с головы шлем.

– Вы сегодня на редкость любознательны, Седой. Почему я говорю о темпераменте племянника? Вы знаете его мать, вот о чем я толкую.

– Но Матильда сказала…

– Что сказала? Молчите. Что ж, хорошо. Тогда я скажу. Вы знаете, как выглядит моя сестра, когда она возбуждена? Чего это вы так на меня смотрите, Бриан?

«Да, я видел ее в таком состоянии, – подумал Бриан. – Один-единственный раз…»

– Какова мать, таков и сын, вот что я хотел сказать. Да вы сейчас сами убедитесь. По-моему, это он бежит по лестнице.

Они услышали отдаленный грохот, пронзительный крик:

– Я не упаду! Отстаньте от меня, чурбаны! Если я и покачусь вниз, так это потому, что вы меня толкнете!

Девятилетний мальчишка вихрем ворвался в комнату. Бриан невольно сглотнул слюну. Он увидел уменьшенное зеркальное подобие графа Готфрида Анжуйского. До плеч мальчика спадали густые, ярко-рыжие волосы! Рыжие!.. И никакой седины, да и в чертах его лица не было ни малейшего сходства с лицом лорда Уоллингфорда. Если бы Генриха видела сейчас Элиза, то ей нечего было бы что-либо объяснять.

Это открытие повергло Бриана в шок. Его голова закружилась, и он пошатнулся. Один из телохранителей юного Генриха помог ему удержаться на ногах. Туман рассеялся. Мальчик подошел к нему и с любопытством спросил:

– Так вы и есть Седой? Ваши волосы умерли, верно? Моя мать, Матильда, Леди Англии, рассказывала, что вы – один из самых верных ее сторонников.

Преклонив колено перед принцем, Бриан жадно всмотрелся в его лицо. Ничего. Ничего похожего. И она это знала, прекрасная и вероломная Матильда. Ей было недостаточно его неверности, того, что он предал Элизу. Ее не трогало, что он погубил свою карьеру, разорился, когда все клятвопреступники только богатели. Не заботило ее и то, что он в течение многих лет в ущерб своей семье старался вернуть ей корону. Нет, она жаждала забрать все, владеть всем, ничего не давая взамен, держать в своих прелестных ручках все нити его жизни, время от времени с силой дергая их и принося боль и ему, и Элизе. Она бессовестно губила их, ничего не испытывая. Тонко намекнув на его возможное отцовство, она на долгое время внесла раздор в семью хозяев Уоллингфорда, из-за нее пыталась лишить себя жизни его супруга.

Но все это чудовищная ложь, искусно построенная на полуправде, нечистой совести и страхе. Фантом выглядел настолько реально, что Элиза была убита достоверностью фактов. А сама Матильда отреагировала на все его беды лишь загадочной улыбкой и не менее таинственными словами: «Мой, мой… Так вот что вы сказали ей».

Бриан заставил себя улыбнулся и бодро предложил:

– Вы знаете, что мы должны сделать, юный принц? Мы соберем большую армию и направимся в Оксфорд спасать вашу мать, императрицу…

– И Леди Англии.

– Да, конечно. Я стану лично сопровождать вас в этом походе. Уверен, ваша мать будет крайне удивлена, увидев нас вместе. Удивлена и обрадована. А что касается моих волос… Они не умерли, мой мальчик. Дерните их покрепче, если хотите в этом убедиться.

Леди Элиза и ее служанка Эдвига сидели в теплой комнате на втором этаже цитадели и обсуждали внезапный отъезд императрицы.

– Она спала не больше двух часов, – утверждала служанка. – После такой-то тяжелой дороги!

– Твой муж проверил это у стражников, что дежурят у ворот?

– Да, моя леди, но вы же знаете, до чего солдаты бестолковы. В их сторожке сгорает свеча-часы, и им лень заменить ее. Но они утверждают, что императрица и сопровождавшие ее рыцари уехали довольно давно, еще ночью. И даже не подумали предупредить об этом нас! Олухи да и только.

Элиза с улыбкой посмотрела на свою горячившуюся служанку. Став женой Моркара, она резко изменила свое отношение к прежним приятелям, считая их всех чуть ли не своими подчиненными. А стань Эдвига женой констебля Варана – об этом даже думать страшно. Она из милой, приветливой превратилась бы в настоящую ведьму.

– Это неважно, – успокаивала ее леди Элиза. – Я понимаю императрицу. Ей не терпится поскорее увидеться с сыном в Уорхейме. Может быть, правильнее сказать – сыном Бриана?

– Уорхейм? – насторожилась Эдвига. Это туда уехал лорд Бриан?

– Да, – тихо сказала Элиза, опустив глаза. – Хотя не думаю, что можно куда-нибудь добраться в такую метель… Почему бы нам не заняться нашими уроками чтения?

Эдвига кивнула без особого энтузиазма. Она принесла одну из пергаментных книг. Давно, еще до своего замужества, она мечтала научиться разбираться в этих загадочных черных значках, написанных каллиграфами от руки. Хотя Моркар оказался заботливым мужем, но его интересы были очень ограниченны. К вздохам и стенаниям трубадуров он был равнодушен. А жаль.

Матильда и Бриан разминулись друг с другом. Это было не удивительно. Если императрица и ее спутники держались дороги, то Бриан и граф Роберт двигались окольными тропами, от одного дружеского владения до другого. По пути на северо-восток, к Уоллингфорду, они делали все возможное для укрепления своей армии.

Не прошли они и половины пути от Оксфорда до Уоллингфорда вдоль берега Темзы, как услышали о замечательном по своей дерзости бегстве Матильды. Им также сообщили, что разъяренный Стефан уже успел окружить Оксфорд и готовился к штурму этого нового оплота бунтовщиков.

После долгих споров лидеры восставших решили не идти на освобождение Оксфорда, оставив замок на произвол судьбы. Граф Роберт забрал Генриха с собой и отправился в Бристоль. Бриан же и сопровождавший его Варан продолжили путь домой. Другие лидеры оппозиции также вернулись в свои владения. Они следовали принятой в те времена тактике ведения боевых действий, обороняя свои замки зимой и начиная наступление весной, как только подсохнут дороги. Порой решающие сражения происходили и зимой, как то было у Линкольна, но это было, скорее, исключением. Все решалось весной, летом и осенью. Зимой же по всей стране воцарялось относительное затишье.

Никто не был рад временному миру больше, чем Бриан Фитц. Новость, которую он привез Элизе, укрепляла их пошатнувшиеся семейные отношения. Он не был отцом Генриха, так что нельзя было однозначно считать, что бесплодна именно жена. И врач не утверждал этого, перед супругами вновь забрезжила надежда.

Полный паралич власти, агония законов и охвативший страну беспредел породили вседозволенность. Все это, начавшись в новогодние праздники, продолжалось и в течение всего последующего года, умножаясь и приобретая все более мерзкие черты. Мораль и дисциплина были подорваны, и на смену им пришли голод и разгул преступности. Гражданская война оставила многие поля невспаханными, а еще больше – неубранными. Желудки крестьян сводило от постоянного недоедания. Вельможи не жаловались на отсутствие куска хлеба, но их сундуки стремительно пустели. Чума голода и насилия обрушилась на такие крупные города, как Лондон, Йорк, Бристоль, и на небольшие деревушки. Население королевства находилось на краю гибели. К весне война вновь разгорелась, разоряя по пути пшеничные поля и фермы, выжигая дотла города и поместья. Те, кто оказывался ограбленным более сильным соседом, выходил с ножом на большую дорогу и пополнял собой ряды бандитов. Крестьяне переняли у баронов девиз «Каждый сам за себя».

Замки переходили из рук в руки. Разбой на дорогах стал обычным делом. Населению приходилось в ответ формировать отряды самообороны, которые отвечали на насилие не меньшими зверствами. За каждого убитого путника, обнаруженного в придорожной канаве, вешали одного из ранее пойманных преступников. Но линчеватели были такими же неразборчивыми, как и разбойники. Казнили тех, кто первым попадал под руку. И было неважно, виновен ты или нет. Женщины и дети не составляли исключения.

Королевство ныне напоминало грубостеганое лоскутное одеяло со швами из многочисленных дорог и рек. Бароны совершали набеги на соседние поселения, а жители деревни отвечали засадами и убийствами. Это походило не на войну, а на всеобщий дикий разбой. Люди верили самым нелепым слухам, подвергая сомнению достоверные сведения. В этой жизни теперь не стало ничего святого, вчерашний друг завтра мог оказаться смертельным врагом.

В этом году лидеры враждующих армий встретились лишь однажды. В июле король Стефан неожиданно приступил к осаде уильтонского замка. Битва оказалась повторением Линкольна, и войска роялистов вновь были разбиты. Король и его брат епископ Генри бежали. Многие рыцари попали в плен, но Стефану, тем не менее, удалось уговорить остатки своей армии вернуться. Король был вынужден направиться в Кент, свою самую надежную твердыню, но здесь с тревожными вестями его встретила королева.

Она получила из двух источников сведения, что Жоффрей де Мандевилл, граф Эссексский и констебль Лондона, намерен перебежать к императрице. Если бы это случилось, то скорее всего и графства Эссекс и Гертфордшир перешли бы на ее сторону, поскольку в них Жоффрей был главным судьей. Его следовало остановить, и немедленно.

Но легче сказать, чем сделать. Стефан немного побаивался констебля Лондона, и не без основания. Жоффрея нигде не видели без телохранителей. Кроме того, он был весьма популярен в народе, и если арест состоится в Лондоне или Вестминстере, то возмущенные толпы сметут все на своем пути.

Но Жоффрея можно было задержать не на его территории. У себя вспыльчивый граф мог без раздумий обрушить стол на голову своего монарха. Следовало обезопасить себя, встретившись там, где стола под рукой де Мандевилла могло и не оказаться.

Следуя совету королевы, Стефан приказал своему двору переехать в Сент-Олбанс, что находился в двадцати милях севернее Лондона. Расположенный на границе Гертфордшира, основанный еще римлянами, городок, казалось бы, гарантировал Жоффрею полную безопасность. Ничего не подозревая, он приехал сюда по приглашению короля в сопровождении отряда из дюжины суровых рыцарей.

В Сент-Олбансе было намечено провести Большой совет. Обычно он занимался вопросами военной стратегии, а также болтовней и довольно мрачными шутками. Совет мог собраться по различным причинам: по просьбе группы дворян, желавших пообщаться в узком кругу, или по желанию короля. Для Стефана это был удобный повод уточнить список своих сторонников. Жоффрей де Мандевилл то фигурировал в нем, то исчезал. Сейчас он ехал в Сент-Олбанс, намереваясь окончательно прояснить свою позицию по отношению к обоим претендентам на престол. От Стефана и от Матильды он получил уже довольно много, но Жоффрей был ненасытен, он желал большего. Своим спутникам он приказал держаться настороже, но сам вошел в зал, где уже шло заседание Большого совета, шагом уверенного в себе и знающего себе цену человека. При его появлении наступило молчание. Коротко кивнув королю и поклонившись остальным вельможам, граф Жоффрей произнес своим густым, грубым голосом:

– Я знаю, что по стране обо мне ходят самые мерзкие слухи, и догадываюсь, кто их распускает. Это ничего не меняет, я всегда поступаю так, как считаю нужным. Возможно, я наиболее верный королю человек в этом зале. Или наименее лояльный. Кто из вас обладает даром прорицателя, чтобы принять или опровергнуть мои слова? Никто. Ни один человек на свете не может предугадать моих поступков. Смотрите, я сейчас на глазах короля почесал свой зад. Признайтесь, кто из вас ожидал этого? Никто. Тогда нечего трепать языками, болтая о моей якобы измене.

Его дерзкие слова были встречены возмущенными криками и, как ни странно, одобрительным гулом. Друзья Жоффрея орали, что, мол, они и не собираются обвинять графа Эссексского. Кому же тогда, к дьяволу, доверять? Противники не оставались в долгу, припоминая Жоффрею все его грехи и то, что он уже переходил однажды на сторону императрицы, погнавшись за новыми владениями. Его намерения были ясны как день, и нечего считать, что другие якобы блуждают во тьме.

Все были так взволнованы, что никто не заметил, как Стефан обменялся многозначительным взглядом со стражниками, стоявшими у дверей.

Большой совет завершился, как это зачастую бывало, так ничего толком не решив. Бароны поклонились своему королю и пошли к выходу из зала. Жоффрей, все еще разгоряченный спорами, неожиданно обнаружил, что идет в окружении своих противников, в то время как его сторонники уже вышли наружу. Встревоженный, он было торопливо пошел к двери, как вдруг король окликнул его:

– Жоффрей, подождите минуту.

Граф повернулся, и в тот же момент стражники вытолкали из зала его телохранителей, немедленно закрыв дверь на засов. Те немногие из сторонников Жоффрея, кто еще оставался в замке, были прижаты к стенам остриями мечей. Операция оказалась крайне простой, но она удалась на славу.

Стефан поднялся с кресла, наливаясь багрянцем гнева.

– Вы арестованы, граф Эссексский, как потенциальный предатель. Ваше лицемерие никогда не обманывало меня. Вы будете вздернуты на одном дереве с другими изменниками. Я немало дал вам в прошлом, но Матильда оказалась вдвое щедрее. Проглотив все это как акула, вы вновь изголодались от жадности и решили в очередной раз перейти на мою сторону. Ныне вы опять ищете союза с Матильдой. Что ж, сэр, скоро вы вдоволь будете качаться взад-вперед – на виселице!

Дверь задрожала от ударов – это отсеченные от хозяина телохранители пытались прорваться в зал. Жоффрея окружили скорые на расправу бароны. Его глаза горели от ярости. Он зарычал, с ненавистью глядя на Стефана:

– Ничтожный маленький королек… Ты подхватишь скоро простуду от ветра проклятий, что обрушатся на тебя со всех сторон… Болтливая, безмозглая кукла, боящаяся собственной тени…

Он схватил один из клинков, приставленных к его горлу, и кровь побежала по его ладони.

– Оставьте его и наденьте кандалы на его людей, – приказал Стефан и вынул из ножен меч – он не хотел оставаться невооруженным перед этим диким кабаном. Затем он приосанился и произнес небольшую речь, заготовленную королевой: – Вы, Жоффрей, готовы предать меня в любую минуту. Главное для вас – это продать свою верность подороже. Вот вы и решили время от времени менять в этой борьбе претендентов за трон, и вы уже дважды успешно торговали своей преданностью, почему бы это не сделать еще раз? Вы корыстолюбец самого низкого пошиба, вы никогда не поделитесь куском хлеба с другом, умирающим от голода. Я не доверяю вам, Жоффрей де Мандевилл.

Он нахмурился, пытаясь вспомнить дальнейший текст, написанный королевой, а затем продолжил:

– Выслушайте теперь мое предложение. Вы намеревались окружить меня всеми вашими бесчисленными замками, поместьями, городами, оставив на троне разоренного короля. Но наверняка вы имели в виду и другое – отдать все это в обмен на свою жизнь, когда вас поведут на казнь. Этот момент настал, Жоффрей. Виселица для вас готова. Через час вы будете вздернуты, словно простой разбойник. Я не намерен торговаться с вами. Спасайте свою шкуру, и на этом будет поставлена точка, или умрите.

На лице Жоффрея проскользнула злорадная улыбка. Стефан даже не понял, что совершил очередную серьезную ошибку. Он предложил выбирать между виселицей и владениями, но это не было выбором, поскольку решение было очевидным. Король просто запутался и забыл наказ супруги, королева говорила ему о другом. Она повторила несколько раз: предложите ему смерть или тюрьму, но ни в коем случае ни смерть или свободу. Так он и должен был повторить, но демоническая внешность графа Эссексского смутила его, и он сказал не то.

Жоффрей облизнул пересохшие губы и кивнул.

– Что ж, Стефан, берите все. Я не хочу болтаться на веревке. Но я бы на вашем месте не спешил раздавать мое добро направо и налево. Сохраните его для меня. Разогнав последних своих сторонников, вспомните о Жоффрее де Мандевилле.

Он закрыл глаза и прислонился к стене, собираясь с силами. Его тело задрожало, мускулы вздулись. Когда он вновь поднял веки, на короля уставились два пылающих зрачка. Стефан в ужасе отшатнулся.

Густым, хриплым от сдерживаемой ярости голосом Жоффрей произнес: – Что ж, вот я и стал беден, подобно крестьянину. Но что мне делать здесь, при королевском дворе? Вы обычно не позволяете присутствовать простолюдинам на Большом совете.

Стефан медленно спрятал меч в ножны и кивнул своим баронам, приглашая их последовать его примеру. Стук в дверь прекратился, и запор был поднят. Жоффрей де Мандевилл пошел к выходу, у дверей он обернулся и указал на короля своей окровавленной рукой. Бароны переглянулись. С таким же успехом Жоффрей мог разрядить арбалет в голову короля. Затем он с гордо поднятой головой вышел из зала.

Стефан с силой потер одеревеневшее лицо. Но оно не слушалось его до конца дня.

Разорительная война продолжалась, рассыпавшись на сотни небольших кровавых конфликтов. Выпал снег, и насытившиеся убийствами бароны вернулись в свои владения, а крестьяне – в свои разрушенные, сожженные деревни. С приходом холодов Варан вновь почувствовал онемелость в левой стороне своего тела и понял, что это серьезно. Он стал еще более угрюмым и неразговорчивым, сторонился людей.

К Бриану и Элизе словно бы вернулись их первые, безмятежные супружеские годы. Но ей уже исполнилось тридцать семь лет, а мужу – сорок три. И у них по-прежнему не было детей.

Молодая пара, Эдвига и Моркар, души не чаяли в своем первенце Элдере. Время от времени леди Элиза охотно присматривала за мальчиком, отдавая ему нерастраченное тепло своего материнского сердца.

На Рождество ближайший друг Бриана Фитца граф Милес Герифордский отправился на охоту в лес Деан, растущий вдоль берегов узкого морского рукава. Охотники застрелили множество кабанов и оленей. Затравив очередного зверя, бароны осыпали его стрелами. Одна из них случайно рикошетом отлетела от дерева и пронзила шею Милеса. Он умер в седле.

Теперь у восставших осталось два лидера: граф Роберт Глостерский и барон Бриан Фитц. Но лорд Уоллингфорд отныне был далеко не уверен, что хочет воевать с королем.

 

Глава XII

ЗЛОДЕИ ОБЪЕДИНЯЮТСЯ

Январь 1144 – декабрь 1146

Сомнения Бриана разрешились помимо его воли.

За несколько дней до трагической гибели Милеса Герифордского императрица Матильда вместе со своим сыном отправилась на материк, в Анжу. Нет, она не собиралась отступаться от короны, но она не виделась со своим мужем три с половиной года. За это время Готфрид Ангевин завоевал большую часть Нормандии. Но в Англию он приезжать не собирался. Раз так, то она должна сама вернуться к мужу, решила Матильда. Им нужно многое обсудить, и лучше всего это сделать в спальне.

Тем временем обе враждующие стороны в королевстве укрепляли свои замки, усиливали гарнизоны, закупали вооружение и провизию, но никто не стремился к решающей битве. Граф Глостерский оставался на западе страны, в Бристоле, ожидая возвращения сестры. Бриан Фитц закрылся в Уоллингфорде, который представлял собой форпост сердца королевства – Лондона. Они обменивались письмами. Роберт послал другу немало денег, так что тот смог наконец завершить постройку шестой башни. Она поднялась на месте сторожки у ворот и глядела прямо в сторону Темзы. Ее сложили из серого камня и назвали башней Элизы.

Пока самые знатные из дворян были заняты укреплением своих замков, менее значительные бароны решили, что война без набегов и захвата добычи невыгодна им, и вновь вышли на большую дорогу разбоя. Как только пришла весна, возобновились набеги на соседей, сея смерть и разрушения. Но они были лишь рыщущими шакалами по сравнению с двумя жуткими монстрами, которые ринулись на королевство из болотистых земель восточной Англии и скалистых равнин на севере.

Первым из этих чудовищ был обездоленный и жаждущий мести Жоффрей де Мандевилл.

Он нашел достойного напарника в лице Хью Бигода, графа Норфолкского. Это был тот самый Хью, который девять лет назад не разбирая дороги мчался из нормандского леса в Булонь, чтобы сообщить Стефану Блуаскому о смерти короля Генриха I. Он же чуть позже горячо, азартно утверждал, что умирающий назвал Стефана своим преемником. Видимо, у Бигода был на редкость острый слух, поскольку его в это время не было в охотничьем домике.

С тех пор он боролся и на стороне короля, и против него. Теперь присоединился к Жоффрею де Мандевиллу и был доволен, что отныне станет воевать только для своей выгоды.

– Вы будете верны мне, так же как я буду верен вам, – втолковывал ему Жоффрей. – И никаких королей и императриц, чтобы им гореть в адском огне!

Освободив себя таким образом от всех обязательств и переступив рубеж порядочности, оба барона пустились во все тяжкие, начав открытую войну против всех, за себя. Они с восторгом безудержно предались военному разгулу и только сожалели, как такая простая мысль прежде не приходила им в голову, как могли им мешать такие пустые слова, как честь и совесть.

Жоффрей выбрал своей основной базой монастырь Святого Бенедикта вблизи Рамсея, выстроенный на острове среди почти непроходимых болот. По пути к монастырю армия, состоящая из наемников и выпущенных на свободу разбойников, ураганом прошлась по Кембриджу. Опьяненные запахом крови солдаты, разъяренные собственными злодеяниями, убивали всех попадавшихся им на пути. Врываясь в церкви, разоряли их, а затем сжигали. Солдаты не брали пленников, они кастрировали тех торговцев, кто пытался скрыть свои деньги, а их жен использовали как ключи к замкам от сундуков их мужей. Солдаты Жоффрея получали часть награбленного как плату за свою работу и потому старались вовсю, выворачивая карманы даже у нищих. Они подвергали горожан всем возможным издевательствам. Насытившись кровью, солдаты поспешили через болота к острову, оставив за собой горящий город, посеяв страх, смерть и злобу.

Эти болота пользовались дурной славой. Человек мог войти в них и исчезнуть в считанные минуты. Здесь тростник и вереск, пропустив путника, тут же выпрямлялись, не оставив и следа от пути смельчака. Была и отмеченная вехами тропа, но шаг в сторону грозил человеку гибелью в бездонных ямах, наполненных водой или вязкой черной грязью. Днем было опасно идти этим путем, ночью же на это могли рискнуть лишь самоубийцы. Но Жоффрей не боялся ничего. Он успешно провел свой сброд бандитов через трясины и вывел их к узкой насыпной дамбе, ведущей к острову Айл, на котором процветал промысел угрей. Он приказал разбить лагерь на краю острова, в стороне от города.

– Мы должны сохранить дружеские отношения с местными жителями, – внушал он своим солдатам. – Оставьте их в покое, иначе… – Он не стал продолжать, но выражение его лица договорило все остальное.

Однако ночь не прошла без инцидентов. Двенадцать солдат, не обратив внимания на приказ Жоффрея, ускользнули из лагеря и направились в город с камнями в руках. Несколько лавок были разграблены, а заодно и избиты рыбаки, пытавшиеся остановить бесчинства.

Поутру солдаты убедились еще раз в том, что их свирепый командир умеет держать слово. Двенадцать бандитов были казнены с изощренной жестокостью. Затем их искалеченные тела вывесили вдоль дамбы. Солдат строем провели вдоль виселиц, дабы они хорошенько запомнили, чем им грозит непослушание.

– С ними еще поступили милосердно, – втолковывали наемникам офицеры. – Они умерли, сохранив часть своих конечностей. Вы же на это не рассчитывайте.

После этой показательной казни Жоффрей де Мандевилл и Хью Бигод командовали не бандитами, а одной из самых дисциплинированных армий в христианском мире.

Они оставили Айл и направились на юг мимо все еще горевшего Кембриджа, а затем через болота стали пробираться к Рамсею. По дороге им пришлось заночевать среди трясин. Каждый солдат должен был буквально прирасти к своему месту, чтобы не утонуть в грязи или, не дай Бог, попасться на глаза своему свирепому командиру. Это были сильные, отчаянные головорезы, настоящее сборище убийц и насильников, но они, как малые дети, вздрагивали при малейшем шуме, принимая его за шаги Жоффрея де Мандевилла. Полная луна освещала угрей и змей, ползающих буквально у них под ногами, но они не осмеливались даже пошевелиться.

С наступлением рассвета они поднялись по команде, замерзшие и одеревеневшие, и пошли на запад, в другую от восходящего солнца сторону. Их сердца жаждали убийств, крови и насилия, много крови, чтобы смыть с себя весь страх прошлой ночи, испытанный на болоте. Сброд бандитов, став армией, превратился ныне в ненасытных карателей. Жоффрея это вполне устраивало, поскольку он хотел обратить всю ярость своего бандитского войска против монахов монастыря Святого Бенедикта. Сам он некогда сказал друзьям: «Даже Бог не внушает мне страха», но все же испытывал некоторую робость перед тем, как поднять руку на служителей церкви. Пусть же это сделают за него разъяренные солдаты.

Бенедектинец в черной рясе приподнял капюшон, с интересом вглядываясь во всадников, появившихся на лугу со стороны болот. Увидев, что нежданные гости вооружены, монах встревожился и направился им навстречу, подняв руку:

– Эй, осторожней, дети мои! Вы топчете луковицы. Мессиры, прошу вас…

Стрела вонзилась в его плечо, и он упал на землю. Инстинкт самосохранения заставил его отползти подальше от ворот монастыря. Забравшись в густой плющ, окутывающий стены, он провалился в болезненное небытие. Нападавшие сочли его мертвым и оставили в покое.

Они с грохотом пронеслись по усыпанной гравием дорожке и ворвались во двор монастыря. Солдаты сыпали стрелами во все стороны, убивая монахов, и свиней, и кур. Двери келий были немедленно закрыты изнутри, но нападавшие выбивали их ногами и забивали до смерти перепуганных обитателей. Предсмертные крики разносились по монастырю, оставшиеся в живых бенедектинцы устремились в церковь, пытаясь укрыться за ее коваными дверями. Но со стороны алтаря на них обрушился смертоносный поток стрел.

Жоффрей и Хью остановили коней у церкви, откуда доносились стоны и крики.

– Я не хочу, чтобы этот монастырь был разграблен солдатами, – сказал Жоффрей. Поймав удивленный взгляд Хью, он пояснил: – Все добро должно быть сложено во дворе. Это не Кембридж, где всем хватило добычи. Мы разделим все, что найдем.

Рябой граф Норфолкский кивнул, не очень-то веря своему напарнику. Он огляделся и, убедившись, что не попадет под случайную стрелу, спешился и вошел в распахнутую дверь церкви. Оттуда доносился обычный разбойничий реквием: вопли раненых, звон металла, треск ломаемой мебели, звон разбитого стекла. Но внезапно все заглушило мерное гудение колокола. Его звон понесся через болота к Айлу, Кембриджу и дальше, во все стороны света. «Господи, – встревоженно подумал Жоффрей, – да он может переполошить все королевство!»

– Прекратить этот звон! – заорал он. – Убейте звонаря и срежьте с колокола веревку. Быстрее, кому говорю!

Солдаты побежали к колокольне и нырнули в темную арку у ее основания. Звон продолжался еще некоторое время, а затем замер. Жоффрей ждал, когда его люди вновь появятся и приволокут за ноги труп неизвестного смельчака.

К этому времени большинство монахов были убиты, некоторым удалось сбежать. Оставшихся согнали к южной стене монастыря. Захват монастыря был завершен, осталось только разобраться со звонарем.

Вскоре из-под арки вышли солдаты, держа в руках кинжалы. Они вели на веревке худого, сморщенного монаха средних лет. Жоффрей был озадачен, увидев, что тот одет в белую рясу с черным капюшоном. Это был, по-видимому, аббат монастыря Святого Бенедикта, что подтверждал его расшитый пояс и серебряный крест в руках.

Аббат размахивал тяжелым крестом, словно эфесом невидимого десятифутовой длины меча. Солдаты опасливо держались в стороне от него, не предпринимая попыток убить пленника.

С интересом и раздражением Жоффрей наблюдал, как аббат отгонял его воинов, как назойливых мух. Затем он пришпорил коня и ударом меча перерубил веревку.

– Отлично, отлично, – усмехнувшись, сказал он. – Вы пригодились бы мне в авангарде войска. Пятьдесят таких крестов, и я стал бы непобедимым. Какое же имя я должен написать на могиле столь отважного воина в церковном облачении?

Худощавый священник вновь надел крест себе на грудь, откинул глубокий капюшон и ободряюще улыбнулся перепуганным монахам, сгрудившимся у стены. Погасив улыбку, он сурово взглянул на всадника снизу вверх.

– Я – отец Даниэль, настоятель этого монастыря. Так и напишите на моей надгробной плите. А о ком я должен напомнить дьяволу?

– О Жоффрее де Мандевилле, графе Эссексском.

Аббат рассмеялся в лицо вельможе.

– Я слышал о вас, граф Жоффрей. Мы живем здесь в глуши, но и до нас дошли слухи о дворянине, превратившемся в озлобленную болотную крысу. Говорят, король наказал вас, отняв все должности, замки и земли. Их заменили тростник, болота и поляны в лесу, не так ли? А вместо слуг за вами теперь следуют разбойники и убийцы…

– Это вы звонили в колокол? – перебил его Жоффрей, побагровев.

– Да. А это вы убили половину моих монахов, и даже свиней и цыплят?

– Мне подходит это место, аббат…

– Тогда попросите его у Господа. Я не вправе отдать его вам.

– «Просите, и вам дано будет… Стучите, и вам откроют…» Не помню, что написано в Священном Писании о подобном случае, да это и неважно. Я сам возьму что мне нужно. Ладно, я вас прощаю. Собирайте свою толстозадую братию и бегите отсюда. Я буду пока пересчитывать свои пальцы. Если кто-то из вас окажется поблизости, когда я закончу, то отправится прямо к своему любимому Господу. Один… два…два я говорю!

Даниэль подозвал своих уцелевших монахов и тихо сказал им:

– Торопитесь. Вы знаете, где находятся лодки. Бегите, пока не поздно.

Монахи нерешительно переглянулись, но аббат, благословив, осенил их крестом, и они, приподняв полы ряс, побежали к воротам. Аббат неторопливо последовал вслед за ними. Жоффрей спокойно считал:

– Три… четыре… Большой палец… Вторая рука. Один… два…

Отец Даниэль вновь опустил капюшон, защищаясь от сильного ветра, а затем остановился, чтобы поправить застежки на сандалиях.

– … Четыре… И большой палец…

Пора было бежать. Аббат уже миновал арку ворот. Осталось пересечь луг, и там, на берегу реки, его ждали лодки.

Он повернулся, поднял крест и громко произнес слова анафемы:

– Пусть убийцы и насильники умрут без отпущения грехов. Пусть их тела не будут погребены в земле. Будьте прокляты отныне и во веки веков, все и каждый. Аминь.

Жоффрей прошипел:

– Приведите его сюда.

Но никто из солдат не шевельнулся. Даже самых отъявленных бандитов объял ужас.

Жоффрей не привык повторять приказы. Нагнувшись в седле, он вырвал арбалет из рук одного из своих солдат и приложил приклад к плечу, нащупав курок для спуска тетивы.

Худощавый священник с презрительной улыбкой посмотрел на него, а затем повернулся и неторопливо пошел по дорожке, засыпанной гравием.

Хью Бигод вышел из церкви с довольным видом.

– Все сосчитано, Жоффрей, – сообщил он. – Неплохой улов, мой друг. Полным-полно крестов, канделябров, золотых цепей, чаш из серебра… А это еще что такое? Что случилось?

Жоффрей спустил курок. Через мгновение тело аббата лежало на дорожке. Из его спины торчала стрела.

– Ничего не случилось, – процедил Жоффрей и швырнул арбалет в лицо побелевшему солдату.

Армия разбойников укрепила стены монастыря, обнесла частоколом все гостевые постройки снаружи. Удачное расположение превратило обитель в неприступную крепость. Прослышав об этом, на остров стали стекаться многочисленные шайки головорезов.

Уплывшие на лодках монахи подняли тревогу в Гентингтоне и Питерборохе, хотя слухи о сожжении Кембриджа уже достигли столицы. Стефан немедленно направил на север часть своей армии, но упустил из виду коварную природу болот. Его осадные машины увязли в жидкой грязи и были брошены. Отряды заблудились в зарослях тростника и большую часть времени тратили на то, чтобы просто найти друг друга. Лазутчики, посланные Жоффреем, заводили королевских воинов в непроходимые заросли кустарников, топили в трясинах или оставляли посреди тростника, который поджигали.

Король, рассвирепев, вызвал Жоффрея на поединок, угрожая в ином случае повесить всех членов семьи Мандевилла. С подобным же успехом он мог попросить тростник вырвать свои корни из болота и перейти на сухое место. Граф оставил без внимания угрозы Стефана, Жоффрею было хорошо там, где он был. Кроме монастыря на острове Рамсей, ставшего крепостью, он создал еще несколько потаенных баз и теперь учил своих солдат жизни среди болот. Они узнали, как управлять с помощью шеста плоскодонной лодкой, как питаться сырыми луковицами и пить только дождевую воду, как разжигать огонь под дождем. Они овладели языком жестов, позволяющим бесшумно подходить к врагу, и научились, подобно змеям, скользить среди тростников, не оставляя за собой следа. В результате долгих специальных тренировок каждый солдат мог сказать, проходили ли в этом месте люди Стефана, куда и когда они направлялись.

В течение летних месяцев бандиты неоднократно совершали набеги на окрестные поселения, грабя восточную часть бывшего графства Хью Бигода – Норфолк, а также южные территории графства Эссекс, конфискованного королем у Жоффрея де Мандевилла. Вся восточная часть Англии оказалась под их пятою, в то время как королевские войска безнадежно завязли в болотах.

Стефан вновь пригласил своего брата епископа Генри, чтобы обсудить с ним создавшееся тревожное положение. Епископ повторил совет, некогда данный им по отношению к не признавшему короля Бриану Фитцу.

– Окружите Жоффрея и возьмите его измором. Не гоняйтесь за ним. Де Мандевилл – не смазливая девица, а болота – не пшеничное поле. Не повторяйте ошибки вашего великого предшественника Вильгельма Завоевателя, некогда в тех же местах он долгие годы безуспешно преследовал разбойника по прозвищу Бессонный.

– И что же вы предлагаете? Как я могу построить стену вокруг…

Генри презрительно поморщился.

– О чем вы говорите? Не нужно никакой стены. Блокируйте главные выходы из болот.

– Но любой может свободно выйти оттуда в других местах…

– Брат, брат… Я растолстел, легко стал уставать, и мне уже трудно произносить длинные речи. Будьте немного похитрей, научитесь думать вначале, а делать потом, заклинаю вас! Конечно же, люди будут входить и выходить из болот, и с этим ничего не поделаешь. Но вы не позволите разбойникам ввозить большие запасы продовольствия. Жоффрей человек изобретательный, слов нет, но у него нет в распоряжении мельников, каменщиков, сапожников, мастеров по изготовлению луков и людей многих других важных профессий. Его армии нужна еда, свежие лошади, дрова и тысячи других необходимых вещей, которых на болоте не сыскать. Постройте несколько замков у главных выходов из болот, этим вы лишите Жоффрея свободного общения с внешним миром. Пошлите к нему лазутчиков, вам важно знать, насколько хорошо или, вернее, насколько дурно он себя чувствует после всего этого. Кстати, брат, неужто я должен возить с собой бочонок с вином?

Стефан встрепенулся и сам пошел за кувшином, а Генри с улыбкой удовлетворения развалился в своем кресле. Ему показалось, что возвратились старые, добрые времена и король вновь прислушивается к каждому слову своего умного, предусмотрительного брата.

За последующие двенадцать месяцев императрица Матильда пополнила ряды сторонников, в основном за счет своего личного магнетизма. Но ее новые союзники предпочитали поклоняться своей будущей королеве, сидя в своих замках.

Армия Стефана крепко обосновалась в болотах на востоке страны, всерьез решив сокрушить непобедимого Жоффрея де Мандевилла. Для других восставших это открыло возможность перехватить инициативу. Армия под командованием графа Роберта двинулась на Лондон и Винчестер. Но она не предпринимала штурма этих городов, ожидая прибытия Леди Англии с материка с солидным подкреплением.

Впервые за десятилетие крестьяне на юге и западе королевства смогли посеять и убрать урожай. Поселенцы постепенно отстраивали свои сожженные дома и уходили с больших дорог, предпочитая разбою привычные мирные промыслы. Англия выздоравливала, но в ее левом плече, на востоке, все еще гнездилась боль. Страна вскоре вновь могла встать на ноги, оставили бы ее только хоть на некоторое время в покое, чтобы не позволить разбою вновь заразить все ее пространство.

Одним из замков, построенных Стефаном для блокирования дорог, ведущих из болот, был Бурвелл. Его гарнизон успешно останавливал повозки с припасами, не давая провезти разбойникам ни корки хлеба. Жоффрей и Хью провели со своими людьми тяжелую зиму, но к весне их припасы полностью истощились. Оставался один выход – разблокировать болота. Было решено напасть на Бурвелл и разрушить его.

В начале июня армия бандитов вышла из зарослей тростника и начала осаду замка. Они привезли с собой баллисты и катапульты, некогда брошенные королевскими войсками в топи, а также применили веревочные лестницы, привязанные к грубо выкованным железным крюкам. Жоффрей лично вел первую линию из сотни солдат и был одним из двенадцати, уцелевших при поспешном отступлении. Разгоряченный и потный, он снял с головы шлем, вытер лицо и хрипло приказал следующей сотне идти в атаку.

– Ворота замка откроются для вас, храбрецы! – кричал он. – Идите и побеждайте! Норфолк, веди их!

Хью заколебался. Не в пример своему другу, он совсем не рвался в герои. В этот момент одна из стрел, выпущенных защитниками замка, попала в правую сторону головы Жоффрея, чуть выше уха. Кровь хлынула по щеке, граф пошатнулся. Хью поддержал друга в седле.

С проклятием Жоффрей оттолкнул его руку.

– Пустяки, – прорычал он, вырвав древко стрелы. – Вы видите, солдаты, мы напугали этих трусов… – Он покачнулся. Хью вновь удержал его, и снова его рука была отброшена.

– Эти мерзавцы не могут точно стрелять… – пробормотал Жоффрей, опустив голову. – Я открыто плюю им в морды, а они даже не могут ответить мне… – Он едва удерживал равновесие, покачиваясь из стороны в сторону. – Ничего, это я перегрелся на солнце…

И он рухнул из седла на землю.

Кровь струилась из раны де Мандевилла, но он все же нашел силы сесть. Наклонившись, он уперся лбом в колени и что-то промычал. Охваченный ужасом Хью соскочил с коня и, подбежав к другу, встал на колени рядом с ним.

– Ничего, ничего… – еле слышно бормотал раненый. – Это только солнце… солнце… солнце… Боже, если моя… моя голова… если она прояснится, то я… все мои грехи…

Его речь перешла в поток бессвязных слов, стрела сумела повредить мозг. Наконец граф замолчал и медленно опрокинулся назад, уставившись удивленными глазами в равнодушное небо.

Хью стоял на коленях, не зная, что предпринять. Жоффрей не мог умереть из-за такой пустяковой раны, ошеломленно думал он. Он не мог умереть! Кто угодно, только не Жоффрей де Мандевилл, перед которым трепетал сам король! Судьба не могла допустить, чтобы случайная стрела…

Он просто впал в беспамятство от сильной боли… Его нужно немедленно перевязать… И закрыть его глаза от лучей палящего солнца…

Кто-то из наемников наклонился над лежащим на траве де Мандевиллом, повернул его окровавленную голову и приложил ладонь к левой стороне его груди.

– Он мертв. Эй, Бигод, теперь вы – наш предводитель. Граф Жоффрей уже в аду, где мы все когда-нибудь будем. Странно, что такого здоровяка свалила пустяковая рана…

Бигод поднялся с колен и отошел в сторону. Он никак не мог прийти в себя. Почему-то он считал, что граф Жоффрей бессмертен, как сам дьявол.

На этом царство террора бесславно закончило свое существование. Королевские войска обыскали все вокруг Рамсея и никого не нашли. Разбойники ни во что не ставили Хью Бигода и потому предпочли скрыться из болот, где явно пахло кровью. Их кровью.

Тело графа де Мандевилла затребовали себе тамплиеры, а с ними приходилось считаться. Неповиновение могло заметно подорвать позиции епископа Генри, и потому останки Жоффрея поместили в свинцовый гроб и перевезли в Лондон. Здесь гроб был закреплен на ветвях старого дуба в саду храма тамплиеров. Тело графа висело между небом и землей, между раем, отвергшим его, и адом, жаждавшим одного из своих самых отъявленных грешников, однако дотянуться до его останков обитатели ада не могли.

И все же Англия не выздоровела после смерти графа де Мандевилла. Боль просто переместилась с востока на север, где объявился еще один знатный разбойник. Даже видавшие виды насильники и убийцы не могли решить для себя, кто был более похож на дьявола – покойный граф или его последователь, Ранульф Честерский по прозвищу Усатый.

Люди жили в мире, который свято верил в чудеса, а чудеса случались каждый день. Если ночью дом вдруг загорался, а хозяин, вовремя проснувшись, спасал свою семью и домашних животных, то это было чудом. Или если крестьянин молил Господа послать на его поля дожди, а спустя пять недель в небе собираются дождевые облака, то это также чудо. Чудом считалось найти монету на улице города, вылечиться от болезни или обнаружить, что за добро воздалось добром. Церковники вовсю торговали святыми мощами и выручали хорошие деньги, а человек, купивший обломок неизвестно чьей кости, мог теперь каждый день ожидать чуда.

Так или иначе, но то, что произошло в Уоллингфорде, иначе как чудом не назовешь. После пятнадцати лет семейной жизни с лордом Брианом леди Элиза впервые забеременела. К моменту, когда в этом уже не было сомнения, хозяйке Уоллингфорда было около тридцати восьми лет.

Услышав радостные возгласы из замка, жители города решили, что не иначе как завершилась гражданская война. Вскоре они узнали, что произошло нечто удивительное и наконец-то Господь воздал лорду и леди должное за их благородство и терпение. Настал день, когда леди Элизе впервые предстояло родить. Ее тело сотрясалось от схваток, и она кричала, не сдерживаясь, возвещая приход новой жизни. Бриан все предшествующие дни проводил или с женой, или в церкви, или на берегу быстро несущей свои воды Темзы. Лишь в одиночестве он позволил себе дать волю слезам. Случившееся было чудом, и оно навсегда рвало нити паутины, которыми его некогда опутала Матильда. Бриан никогда не был отцом юного Генриха, он был отцом ребенка Элизы, будущего лорда Уоллингфорда или леди несравненной красоты, это уж как решит Бог.

Эдвига молилась за свою хозяйку и при каждом удобном случае, всхлипывая, читала наизусть поэму, как ей наказывала хозяйка.

А Варан, не колеблясь, достал из тайного сундучка все свои сбережения и заказал городскому мастеру, резчику по дереву, скульптуру. Она должна была в натуральный рост изображать лорда Бриана и леди Элизу с ребенком на руках. Скульптура получилась довольно грубой, и сходство с оригиналами – весьма относительным, поскольку резчик работал по памяти. Тем не менее внушительный подарок пришелся по душе Бриану; обняв с благодарностью своего констебля, он приказал разместить ее в спальной комнате на втором этаже цитадели.

Сержант Моркар тоже не хотел оставаться в стороне от общего праздника. Отпросившись у Варана, он на несколько дней отправился в путешествие по лесам, прилегавшим к землям барона Бриана Фитца. Вернулся он с тушей оленя, данью пиршественному столу. Бриан дружески обнял молодого браконьера, взяв с него слово, чтобы это было в первый и последний раз.

Подарки для Элизы прибыли от Роберта Глостерского, Болдуина де Редверса и вдовы Милеса Герифордского. Горожане вручили лорду многочисленные безделушки, вино и конфеты, а гарнизон Уоллингфорда презентовал своему сеньору полный набор доспехов, рассчитанный на мальчика лет семи-восьми. Если бы родилась девочка, солдаты были бы рады ничуть не меньше. Своим подарком они говорили лорду Бриану: мы готовы защищать вашего ребенка даже ценой своих жизней.

И все сошлись на том, что Бог сотворил чудо, оценив благородство и высокое чувство долга барона Бриана Фитца. От многих знатных людей, и в частности от императрицы Матильды, этого ожидать не приходилось. Леди Англии не прислала своему самому верному стороннику даже поздравительного письма.

Болезнь, некогда засевшая в левом плече Англии, на востоке, теперь перекочевала к ее горлу. Граф Ранульф, переняв эстафету разбоя от покойного Жоффрея, с радостью взял к себе его бандитов, бежавших из болот. В мае 1145 года, когда Элиза разрешилась от бремени, родив мальчика, названного по имени деда Аланом, Ранульф Усатый атаковал Йорк. Он показал себя столь же жестоким и кровожадным, как и де Мандевилл, но превзошел его в алчности и ненасытности.

Его излюбленным приемом было извлечение золота огнем, путем поджаривания пяток горожан раскаленным железом. Этот метод срабатывал безотказно, и даже если человек сам был беден, он тут же вспоминал имена своих состоятельных друзей и знакомых.

Те же, кто отказывался добровольно поделиться своим состоянием с Усатым, подвергались либо вульгарному удушению, либо их головы стягивали веревкой с несколькими узлами (от этой пытки они сходили с ума), либо горожан бросали в ямы со змеями. Если молчание непокорных не заслуживало столь сурового наказания, то их помещали в ящики, слишком низкие, чтобы в них можно было сидеть, и чересчур короткие, чтобы в них можно было лежать. Обычно неделю спустя даже самые непоколебимые сдавались. Эти методы Ранульф использовал и против нарушителей дисциплины в своей армии. В итоге всех предпринятых действий последующие месяцы стали самыми доходными в жизни Усатого.

Осенью императрица Матильда вернулась в Англию, на этот раз без сына. Ее привело в бешенство удручающее состояние рядов ее сторонников; армия разложилась, промышляя разбоем. Никто никому не подчинялся. Каждый стоял за себя. Она лично побывала во многих замках. Но в Уоллингфорд-на-Темзе она не приехала, прислав Элизе запоздалое поздравление. В частности, Матильда писала:

«Среди нас, женщин, немало тех, кто рожал несколько раз, или тех, кто произвел ребенка вопреки своему желанию, по воле обстоятельств. Вы не относитесь ни к тем, ни к другим, и это выделяет вас из сотен обычных дворянок. Надеюсь, вы понимаете, что такая запоздалая беременность не может быть причиной отсутствия пылких чувств со стороны лорда Бриана и, конечно, не говорит об этом. Некоторые лекари полагают, что ранняя седина уменьшает плодотворную силу семени мужчины, но я в это не верю. Зачастую мы обвиняем бедных мужчин в том, в чем виноваты сами. Что касается меня, то я вскоре последую вашему примеру, но уже далеко не в первый раз».

Элиза показала письмо мужу. Тот молча прочитал его и вопросительно посмотрел на Элизу. Она кивнула, и тогда он разорвал пергамент на мелкие части и сжег их в ярко пылающем очаге.

Матильде все-таки удалось пробудить своих разложившихся сторонников. С началом зимы, вопреки правилу воевать только летом, они возобновили активные действия и захватили несколько замков. Они попытались вновь привлечь на свою сторону Ранульфа Честерского, но тот уже вкусил сладость разбоя и воевал ныне сам за себя. К тому времени он захватил почти треть страны и внезапно увидел в своем лице достойного претендента на престол. «Черт побери, – самодовольно подумал он, – звучит недурно: Ранульф, король Англии».

 

Глава XIII

ПОСЛЕДНИЙ ЛИДЕР

Февраль 1147 – январь 1148 Генрих Анжуйский заметно изменился за прошедшие годы и стал почти мужчиной. Он больше не носился вверх и вниз по лестницам, преследуемый своими дородными телохранителями, не вопил в коридорах, наслаждаясь гулким эхом, и не донимал придворных своими бесконечными вопросами. Он солидно вышагивал там, где ранее несся сломя голову, и многозначительно помалкивал тогда, когда еще совсем недавно мог переговорить десятерых. Отныне он занимался верховой ездой, фехтованием и обучался куртуазным манерам.

Уже в свои юные годы он отличался незаурядной физической силой. Ни один из его сверстников не мог сравниться с ним в поединке. Генрих вызывал искренний восторг у придворных, демонстрируя перед ними свою ловкость. Он коротко обрезал свои густые рыжие волосы, поскольку обожал охоту, а они цеплялись за колючие ветви деревьев. Из леса он не возвращался без царапин на лице, а порой под его глазами вздувались фиолетовые синяки. Но юный принц всегда пребывал в бодром настроении, лицо его светилось радостью, и он не обращал внимания на такие пустяки.

Его грудь налилась мускулами, плечи развернулись, голос стал грубее, только темперамент остался прежним. Среди юных дворян Анжу он выделялся взрослостью мышления, целеустремленностью, силой характера. И относились к нему как к молодому мужчине, а не как к подростку.

Свое четырнадцатилетие Генрих решил отпраздновать путешествием в Англию, в свое будущее королевство.

Стефан погряз в затянувшемся конфликте с Ранульфом Усатым и больше не мог ни о чем думать. В это время он услышал о том, что сын Матильды высадился в Уорхейме с пятнадцатитысячным войском.

Посланник также сообщил, что одна из галер огромного флота Генриха Анжуйского до бортов нагружена золотом. Кроме того, юный принц привез с собой тысячу арабских скакунов, подаренных ему отцом, Готфридом Анжуйским. Его армия движется сейчас в сторону Солсбери и, кажется, намеревается…

Стефан остановил движением руки поток дурных вестей и обеспокоенно взглянул на сидевшего рядом брата, епископа Генри.

– Нам нужно бросить навстречу Генриху все наши силы, – сказал король. – Если нормандские захватчики соединятся с войском бунтовщиков, то…

– Одну минуту, – остановил его епископ. – Прежде чем ринуться в этот сумбурный поход, надо как следует изучить обстановку.

– Что тут изучать? – взвился король. – Если армия неприятеля высадилась на южном побережье…

– Да, если, при условии… Но это еще не факт. – Он указал пальцем, унизанным кольцами с драгоценными камнями, на посланника. – Повтори снова то, что ты сказал. Итак, армия Генриха на самом деле так велика?

– Да, лорд епископ. Пятнадцать или даже двадцать тысяч человек. Их колонны растянулись…

– Ты видел их?

– Нет, но я своими ушами слышал…

– Понятно. А лошади? Арабских-то скакунов ты, надеюсь, видел не ушами, а глазами?

– Э-э… Не совсем так. Мой брат приехал с юга и рассказал мне о них.

– А-а… Значит, он видел, как коней сводили на берег?

– Почти. Он был достаточно близко, чтобы…

– Близко, чтобы услышать об этом от кого-нибудь?

– Да, мой лорд епископ.

– Но не видеть. Стефан, мы получаем новости из третьих рук. Точные сведения, нечего сказать, с чьих-то слов известна даже порода лошадей. И одна галера, нагруженная золотом, а не две или три? – Он махнул рукой, отсылая посланника прочь. – Слишком точно… – задумчиво пробормотал он. – Странно… Вы остаетесь сами собой, мой брат.

– Спасибо, – уязвленно ответил король. – И в чем же?

– Сначала действуете, а думаете во вторую очередь.

Стефан нахмурился.

– А если ошибаетесь вы? – свирепо спросил он, поедая Генри глазами. – Если сейчас армия принца захватывает юг Англии?

– Ну уж нет! Скорее, ваши летописцы отметят в своих хрониках, что королю Англии служил самый глупый лазутчик со дня сотворения мира. Пятнадцать тысяч солдат? Откуда они у графа Анжуйского, позвольте вас спросить? Будь в распоряжении Ангевина такие силы, он бы послал свою армию в Англию еще год или два назад. Но даже если она вдруг свалилась на него с неба, то неужели вы думаете, что граф доверил бы ее мальчишке? А эти мифические арабские скакуны – они-то откуда взялись? Вы представляете, сколько они должны стоить? Да и галера, до краев наполненная золотом, – неважное хранилище для сокровищ, тем более в сезон весенних штормов. Нет, король, тысячу раз нет. Вторжение огромной армии – это мираж. Это слухи, они обрастали немыслимыми подробностями, причем каждый что-нибудь сочинял, конечно, в меру своего воображения и страха.

Вопреки своему характеру, король все же согласился выждать неделю. За это время в лагерь короля устремились десятки посланников. Каждый из них что-то слышал от кого-то и спешил об этом уведомить Стефана.

Наконец среди них оказалось несколько человек, которые действительно видели силы противника. Единственное, что совпадало, – во главе нормандского отряда был рыжеволосый принц Генрих. Но численность воинов варьировалась от тридцати пяти человек до шестидесяти. Никакого корабля, нагруженного золотом, вообще не существовало. Лошади были, это верно, – сорок или около того, но отнюдь не арабские скакуны.

Стефан скрывал свое смущение, то и дело покручивая кончики жидких усов. А сидевший рядом дородный епископ был весь поглощен своими драгоценностями. Он сосредоточенно дышал на кольца и полировал их краем своей расшитой мантии.

Появление принца Генриха Анжуйского в Англии вызвало у императрицы Матильды и графа Роберта Глостерского крайнюю озабоченность. Они узнали, что Генрих оставил дворец своего отца глубокой ночью, без его разрешения, никому не сообщив о том, куда направляется. По пути к побережью Нормандии он нанял пеструю группу из рыцарей и наемников, пообещав им высокую плату за услуги.

«Армия» принца Генриха отплыла из Берфлейера на трех рыболовных лодках, причем юный Ангевин щедро расплатился за это долговой распиской, от имени графа Анжуйского. «Захватчики» высадились на берег в нескольких милях от Уорхейма и поскакали на север, по направлению к Солсбери. По дороге они ухитрились заблудиться в лесу, среди раскидистых дубов и буков. Охотничьи навыки Генриха спасли его спутников от голодной смерти, но когда они все-таки выехали на восточную опушку леса, то не досчитались четырех.

Приключения оказались далеко не такими увлекательными, как ранее в мечтах представлялось мальчику. Пришлось совершить несколько разбойничьих набегов на окрестные поселения, в лес они вернулись с запасом провизии. Разумеется, грабеж осуществлялся «во имя Леди Англии».

Весть об активных действиях «освободительной армии» вскоре дошла до императрицы, и она немедленно передала через посланника письмо сыну, в котором настаивала на его немедленном приезде в Бристоль. В ожидании ответа она обрушивала на графа Роберта все свои материнские страхи, напоминая ему, как Милес Герифордский был убит случайно на охоте в таком же лесу, где сейчас скрывался Генрих.

– Ничто не извиняет невнимательности моего мужа! – кипятилась она. – Как он мог позволить нашему мальчику подвергнуть себя таким опасностям? Господи, да если хоть один местный барон, верный Стефану, обнаружит его, они потребуют за Генриха все, что мы имеем, до последнего пенни! А если мальчик по глупости нападет на настоящих разбойников? Пошлите отряд ему на помощь, брат. Спасите мальчика, иначе Англия может потерять своего будущего короля!

– А вы – любимого сына?

– Что?.. А-а, конечно. Сделайте что-нибудь, умоляю вас, Роберт!

Однако опасность пришла к Генриху со стороны его собственного отряда. Наемники устали от бесцельного блуждания по лесу и потребовали обещанной платы. До сих пор принц ухитрялся водить их за нос, но однажды ночью, когда он спал, наемники обыскали его седельные сумки. Как они и подозревали, у парня не было ни одной монеты.

Они бесцеремонно растолкали его, высокие, грубые солдаты, которым осточертели приключения на голодный желудок. Возможно, он на самом деле был принцем Анжуйским, но он был также лживым щенком. Плати, угрожающе сказали они, или эта прогулка плохо для тебя кончится, мы прикончим тебя, как кролика. И не сомневайся, нищий лгун, в отличие от тебя мы умеем держать слово.

Генрих пролепетал, что попросит денег у своей матери, императрицы и Леди Англии. Они получат обещанную плату в течение недели.

Его письмо к матери осталось без ответа. То ли оно оказалось невразумительным, то ли требования Генриха показались ей чрезмерными – сейчас трудно сказать. Так или иначе, Матильда успокоилась и решила, что не лишенный корыстолюбия мальчик хотел просто подзаработать на ее материнских страхах. В ответе Генриху она настаивала на его немедленном приезде в Бристоль.

Прочитав послание заботливой матери к беспутному сыну, наемники потеряли последнее терпение. Что ж, решили они, раз мамаше не нужен ее драгоценный отпрыск, то мы продадим его кому-нибудь другому. Королю Стефану или Ранульфу Честерскому – да любому, кто заплатит за него побольше. Генрих умолял их разрешить ему сделать еще одну попытку. Поначалу он решил написать верному стороннику матери, лорду Бриану Фитцу, но вспомнил, что этот барон сам постоянно испытывал нужду в деньгах. И в таком же положении большинство лидеров восставших.

Но был в Англии человек, который мог заплатить любую сумму, и принц написал ему длинное трогательное письмо. В частности, в нем говорилось:

«Я прошу вас с состраданием взглянуть на ту ситуацию, в которой я оказался. Я сделал глупость и чистосердечно признаюсь в своей ошибке. Честь моя задета, ибо я не могу заплатить своим людям и тем самым сдержать данное мной слово. Обещаю, что оставлю страну так быстро, как только смогу. В Англии я достаточно натерпелся. Мы связаны близким родством, и лично я хорошо отношусь к вам. Я всегда восхищался вашим мужеством в битвах, и многие в моей стране относятся к вам с уважением. Если вы великодушно поможете мне сейчас, то я не забуду этого. И я убежден, что этого не забудут ни Господь, ни моя мать».

Тронутый искренним тоном письма, король Стефан уплатил деньги за сына своего главного врага.

Этот удивительный, великодушный жест был, на первый взгляд, самым опрометчивым поступком Стефана за все время его правления. Он мог извлечь для себя из этой ситуации все что угодно, куда больше, чем простое обещание Генриха уехать. Но если хорошо подумать, то Стефан действовал куда более тонко и дальновидно, чем от него можно было ожидать. Епископ Генри, в частности, был ошеломлен. Его брат обнаружил редкое понимание психологии юного принца. Мальчишка был по молодости чрезвычайно щепетилен в вопросах чести, данного слова и тому подобных пустяках, – и Стефан дал ему выйти сухим из воды, ничем не поступившись. Но одновременно он заклеймил Матильду как бессердечную мать, графа Роберта как скупца, пожалевшего денег для собственного племянника (неважно, что последнее не соответствовало истине). Зато себя король показал богатым и великодушным, лишний раз подчеркнув, что восставшие ввергнуты в беспросветную бедность.

Сторонники Матильды живо почуяли перемену, наперебой помчались на север выпрашивать прощение у своего короля. Как же можно теперь служить императрице, которая оказалась настолько скупой, что даже не пожелала спасти своего сына!

Драматический просчет Матильды означал конец войне и тактическую победу Стефана. Это ввергло Роберта в глубокую депрессию. Он отнюдь не был скупцом, и его кошелек был еще полон. Но, подобно другим лидерам восставших, он позволил императрице управлять им. Почему она убедила его не придавать значения письму Генриха? Разве она не в состоянии отличить ложь от правды? Что, она совсем не знает своего сына или монеты для нее дороже?

Но ни Роберт, ни Матильда не могли даже представить себе, что юный Генрих попросит помощи у главного врага своей матери и что Стефан окажется настолько умен, что спасет его. Безупречная репутацию Роберта, которой граф славился долгие годы, была безнадежно потеряна, и дворяне стали считать его лишенным сострадания человеком, к тому же настолько бедным, что ему не под силу заплатить небольшую сумму даже в случае крайней нужды.

Граф Глостерский, потеряв уважение соседей, стал раздражительным. Он не мог смириться с мыслью, что молва твердит о его скупости, и при каждом удобном случае стал демонстрировать свое богатство, тратя деньги на одежду и драгоценности, ему совсем ненужные. Немногим из оставшихся своих сторонников он преподнес щедрые подарки. На язвительные упреки Матильды он отвечал, упрямо выпячивая челюсть:

– Я стараюсь развеять неправильное представление о себе, которое возникло у людей благодаря вашим стараниям. Вы бы лучше попытались подновить ваш собственный потускневший портрет, чем критиковать меня. Вспомните, это вы не захотели спасать Генриха. Я слишком долго действовал по вашей указке, пребывая в тени, вот и плачевный результат.

– Брат, вы становитесь смешным, – резко возражала Матильда. – Думаете, на ваших так называемых друзей произведет впечатление ваша вульгарная, не знающая меры расточительность? Сомневаюсь. В одном я уверена: они высосут из вас ваше богатство до дна, затем закутаются в подаренные вами меховые шубы и на ваших же лошадях отправятся в лагерь Стефана. Бога ради, спрячьте ваш кошелек! Ваши соратники испарятся сразу же, как только он опустеет.

– Говорите, я смешон? – наливался злобой Роберт. – Так посмейтесь вместе со мной. – Меря тяжелыми шагами комнату, он в раздражении продолжил: – Я – ваш брат. Пусть и незаконнорожденный, но отец у нас один. Я был тем человеком, который подготовил ваше возвращение в Англию. Еще до вашего прибытия на остров я начал бороться со Стефаном и возглавил ваших сторонников. Не скажу, что я действовал один. Со мной были покойный Милес Герифордский, ваш поклонник Бриан Фитц и Болдуин де Редверс. Мы все не жалели ни сил, ни жизни ради вашего блага, не получив за это и слова благодарности. С тех пор у нас никогда не было много денег, а бывали дни, когда их не было даже достаточно. Но мы сохраняли вам верность, хотя было бы лучше для нас сохранить свой здравый смысл. Теперь же, отказав сыну в нескольких серебряных монетах, вы умудрились даже богатых людей, вроде меня, выставить бедняками. И теперь вы смеете упрекать меня в расточительности – вы, чье состояние лишь в смазливом личике? Скажите, много ли вы заработали им? Скольких знатных людей погубила ваша улыбка, скольких разорила?.. Нет, вы, не в пример мне, не смешны, сестра, вы ужасны! Бог дал вам совершенную внешность при душевной убогости, и вы, будучи алчной и жадной до денег, хотите прослыть щедрой; быть жестокой даже к преданным вам людям, а притворяться великодушной. Но это не так, даже императрица и Леди Англии не может все брать и ничего не давать.

Роберт подошел к Матильде. Ей показалось, что она теряет брата.

– Быть может, я не прав и у вас мягкое сердце? – иронически продолжал граф. – Вы чувствовали боль, когда ваши друзья были ранены? Переживали, когда они попадали в беду? Нет. Вы бойко торговали своим прелестным взором и мужской клятвой, считая себя при этом ангелом, спустившимся с небес. Вы спрятались от всех ужасов войны, предоставляя другим умирать за вас на поле боя. Нет, сестра, я не был смешон, доверившись вам, я был попросту глупцом!

Матильда не сводила глаз с Роберта во время всего этого гневного монолога; на минуту ей стало страшно, что он покинет ее, но привычка не слышать того, чего не желаешь, – успокоила. «Просто он очень изменился, – думала она. – Где его величавая осанка, проницательный ум, выдержка и могучая воля?» Перед ней стоял изможденный, брюзгливый старик. Сколько ему сейчас, пятьдесят три года? Да, но он выглядит на все шестьдесят три. Тщеславный пустоцвет с небритой челюстью, свисавшей почти до колен.

– Да, – сухо сказала она. – Вы смешны, брат, и не более того.

Неприязнь между братом и сестрой становилась все острее. Друг в друге их раздражало все. Матильда без отвращения не могла смотреть на его отвисшую челюсть, а он видел за обаятельным лицом гиену. Так они изводили друг друга в течение всего лета. В редких перерывах между сварами Роберт пытался предпринять какие-то активные действия. Он захватил несколько королевских замков, установил контроль над некоторыми важными бродами через Темзу, построив рядом с ними деревянные сторожевые башни. Время от времени он обменивался письмами с Брианом Фитцем и так завидовал его простой, относительно спокойной жизни, что стал подумывать, а не ретироваться ли ему в один из своих небольших замков и не закрыться ли там от всего света.

Да, он знал, что лорд и леди Уоллингфорд испытывают постоянную нужду в деньгах. Но они были вместе, и леди Элиза родила мужу сына Алана. Бриан ныне окончательно освободился от своего тайного проклятия – чар Матильды, и в душе его воцарился покой.

Этого больше всего не хватало Роберту. Почти ежедневно он устраивал скандалы сестре, и та не оставалась в долгу. Так прошли летние месяцы и сентябрь. В октябре, с наступлением поздней осени, здоровье Роберта резко ухудшилось. Во время очередной свары в его груди словно что-то взорвалось. Пошатнувшись, он ударился головой об угол стола и со стоном упал на пол.

Какое-то время он смутно различал кружащиеся над ним лица и цветистые рукава – это я дал им эти одежды! – и его сердце лопнуло или, как это принято говорить, разорвалось.

Со смертью Роберта Глостерского сторонники императрицы лишились своего главного лидера.

Неожиданная, напряженная и непривычная тишина окутала Англию. Смерть графа Роберта Глостерского стерла с его личности случайные черты, высветив в ней главное. Он был не только лидером восставших и старшим, пусть и внебрачным сыном короля Генриха I. Нет, в глазах многих людей он слыл мужественным, искренним и благородным человеком. Роберт не блистал какими-то особенными достоинствами, но он сумел объединить тысячи людей, и вельмож, и простолюдинов, так продолжалось в течение десяти лет. Его смерть заставила и друзей, и врагов забыть о маленькой ошибке с юным Генрихом Анжуйским и вспомнить о его щедрости и великодушии.

Дворяне хотели похоронить графа с наивысшими почестями, и король Стефан анонимно послал в Бристоль немалую сумму, также желая этого. К счастью, деньги не прилипли к прелестным ручкам императрицы, и Роберт после пышной церемонии был погребен под стеной своего замка.

Постояв еще какое-то время на коленях с опущенной головой, его друзья поднялись, отряхнули с коленей пыль и продолжили свою борьбу с узурпатором.

Элиза не хуже своего мужа понимала, чем грозила им смерть Роберта Глостерского. Бриан не мог прибыть на его похороны, и это еще больше обострило чувство горя. Он тяжело переживал потерю последнего близкого друга. И все же не решился покинуть Уоллингфорд, поскольку его лазутчики докладывали о большом скоплении королевских войск в лесах вокруг замка.

В это же время и другой не признававший короля барон пребывал в глубокой задумчивости, размышляя о своей будущей судьбе. Ранульф Усатый, отбив наскоки королевских войск у себя на севере, обнаружил, что со смертью графа Глостерского он стал самым значительным землевладельцем в Англии. И сейчас покоя не давала ему мысль, кому же отойдут владения умершего, ведь нет у него прямых наследников. Конечно, не врагу Стефана, а его ближайшему другу. Почему бы ему тогда не заключить мир с законным королем и вместе с ним не изгнать ненавистную Матильду из страны?

Но у него была возможность выбора. Лагерь императрицы ныне остался без лидера. Почему бы не занять место Роберта рядом с его сестричкой, чтобы со временем, дай Бог, прибрать к рукам и немалое состояние покойника? Это будет справедливо, поскольку он уже однажды воевал на стороне Ангевинов и даже получил ранение в схватке с королем.

Ранульф не находил себе места и, расхаживая по своим роскошно обставленным покоям, ловил себя на мысли, что в одну сторону он шагал как сторонник законного короля, в другую – как преданный друг не менее законной королевы, ныне Леди Англии.

Когда застывшее тело графа Роберта опустили в землю, Стефан обнаружил неожиданного союзника в лице вчерашнего разбойника и предателя Ранульфа Честерского. Отныне король мог сосредоточить свои военные силы в центре страны. И он в первую очередь решил навестить своего старого друга, барона Бриана Фитца.

Элиза давно предчувствовала это. Узнав о перемирии между Стефаном и Ранульфом, она тревожно сказала мужу:

– Теперь она придет сюда. Вы остались последним из триумвирата ее лидеров.

Бриан в сомнении покачал головой.

– Она избегает меня с тех пор, как я увидел истинный цвет волос ее сына. Матильда поняла тогда, что я больше на захочу иметь дела с ней. Кроме того, есть другие бароны, на которых она может положиться. Де Редверс, например…

– Нет, императрице понадобитесь вы, и только вы, – с грустью возразила Элиза. – Она может и не хотеть встречаться с вами, но другого выхода у нее нет. Болдуин де Редверс хороший человек, но у него нет вашего влияния на дворянство. Кроме того, я слышала, что он заперся в своем замке в Девоне и намеревается бороться лишь в случае если на него нападут.

– А разве мы собираемся поступить иначе, любовь моя?

Элиза улыбнулась и кивнула.

– Это верно, у нас нет ни желания, ни средств, чтобы начать военную кампанию. Но императрицу никогда не интересовали наши проблемы. Более того, ей нужен не столько ваш отборный гарнизон, сколько вы сами, поскольку сейчас больше некому объединить ее сторонников.

Бриан взглянул в открытое окно.

– Смотри, как потемнело небо. Это снеговые облака. Надеюсь, скоро начнется метель, и все дороги к замку будут перекрыты.

– От кого вы хотите закрыться – от Стефана или от Матильды?

– От них обоих и от каждого в отдельности. Ты довольна? Не хочу видеть никаких визитеров, ни прошеных, ни, тем более, непрошеных. Хочу сиднем сидеть в этой комнате, всегда быть с тобой вместе, и еще хочу, чтобы огонь жарко пылал в очаге. Если нам не помешают, то к февралю мы научим нашего мальчика хорошо говорить.

Элиза сжала ему руку, не сводя с него влюбленных и грустных глаз.

– И я хочу этого, – тихо сказала она. – Но она приедет, мой супруг, не сомневайтесь. Матильда не упустит такой возможности, и вам надо быть готовым к этому.

Бриан опустил голову.

– Да, – тихо сказал он. – Но не ее приезд тревожит меня и не ее возможные козни. Мне придется давать ответ на ее вопрос о помощи, вот что главное.

Элиза еле слышно спросила, разглядывая узор на плетеной циновке под ногами:

– И что же… что же вы ей ответите?

– Не знаю.

Элиза подумала: «Зато я знаю, что ты ответишь. И как к этому отнесусь я. Вот почему Матильда обязательно приедет».

Варан, волоча ногу, ковылял через внутренний двор и на повороте едва не столкнулся с сержантом Моркаром.

– Дьявол, что ты здесь делаешь? – недовольно спросил Варан.

– То же, что и вы, констебль. Я услышал звон сигнального колокола и решил посмотреть, что произошло.

Старый воин что-то пробурчал себе под нос, он был недоволен постоянным вмешательством Моркара в его дела.

Они пошли вместе через подвесной мост.

– Вы думаете, это пришли люди короля? – спросил Моркар.

– Когда я научусь смотреть сквозь стены, тогда скажу тебе, сынок, – с насмешливой улыбкой ответил Варан. – Да, это Стефан. Нет, это не Стефан. Откуда я могу знать?

Моркар закусил губу. Каменная Башка был сегодня в плохом настроении. И не только сегодня, но и в течение последних недель, с самого прихода зимы. Должно быть, причина в онемении, которое охватило левую сторону его тела. Такое порой случается со старыми людьми, а ведь Варану уже под семьдесят. Господи, да он наверняка самый пожилой солдат в стране! Да и вряд ли в Англии сыщется с десяток таких стариков, разве среди священников. Одно это давало Каменной Башке право лаять на подчиненных без причины.

Колокол у ворот зазвенел снова. Варан и его заместитель поднялись по винтовой лестнице на вершину сторожевой башни, названной именем их госпожи, и увидели, что к броду едет императрица Матильда с солидным кортежем. В этот момент начался снегопад, но как жаль, что он запоздал.

Они встретились спустя пять лет, сорокачетырехлетняя Леди Англии и сорокалетняя леди Уоллингфорд. В прошлый раз Матильда была изнурена долгой дорогой после невероятного по своей дерзости побега из осажденного Оксфорда и выглядела неважно. Возможно, именно поэтому она и не пожелала встретиться с Элизой на следующий день, незаметно исчезнув из замка под утро. Теперь же, спустя несколько трудных лет, Матильда находилась в отличной форме, и Элиза поняла, почему мужчины не жалели своих жизней, выполняя ее прихоти.

На императрице под меховой накидкой было надето парадное платье, украшенное драгоценностями, словно она прибыла во двор на королевский прием. Но никакие бриллианты не могли соперничать с сиянием ее прекрасных глаз. Годы не оставили на ее атласной коже никаких отметин, и она выглядела так же, как и в день, когда высадилась на берег Англии вблизи Арандела.

Элиза и Бриан преклонили колена перед Леди Англии, а затем пригласили ее в цитадель.

– Вы помните эту комнату? – спросила Элиза с натянутой улыбкой, указывая рукой на дверь, ведущую из главного зала в соседние помещения, предназначенные для гостей. – В прошлый свой приезд вы проспали здесь час или два и почему-то внезапно уехали.

– Да, конечно, – улыбнулась Матильда, словно речь шла о самом приятном воспоминании в ее жизни. – Мои защитники-рыцари были препровождены в соседнюю комнату, где их ждали матрасы на полу. Потом мне жаловались, что ночью там было очень холодно. Вы знаете, Седой, обстоятельства моего прошлого приезда в ваш замок?

– Да, хотя я сам находился в это время в Уорхейме. Мне не терпелось приветствовать вашего сына на английской земле.

– Вы знаете о его последней выходке?

– Кое-что, – ответил Бриан, заметив, как жена пристально смотрит на него. – Я слышал, что король Стефан снабдил его деньгами, в то время как у вас под руками не оказалось кошелька.

Элиза удовлетворенно улыбнулась, не подозревая, что ее супругу хотелось говорить с ней совсем о другом. Ему хотелось пасть перед ней на колени и сказать, что он по-прежнему пленен ее несравненной красотой, ее пышными каштановыми волосами, чудесными, цвета спелой вишни глазами, чувственным ртом, несравненной грацией…

Воспоминания жарким пламенем охватили его, во рту пересохло, перед глазами мелькнуло – императрица, впервые въезжавшая в ворота замка, гарнизон, стоявший на стенах, восторженно орущий: «Матильда! Матильда!» Эту яркую картину сменила другая: спальная в замке графа Анжуйского, полутьма, рассеиваемая лишь светом нескольких факелов, и нагая Матильда, подобная греческой богине Афродите, медленно кружится перед ним с заложенными за голову руками. На ее лице загадочная улыбка, казалось, многое обещавшая Бриану. Лишь годы спустя он понял, что она означала совсем иное: «Мой муж – настоящий глупец, если решил, что мой ближайший друг достоин доверия больше, чем любой другой мужчина».

Словно издалека он услышал голос Элизы, она обращалась к нему:

– Помните, мой супруг, как императрица опасалась, что ее сын вырастет седовласым? А вот я боюсь иного – как бы мой сын не стал похож на графа Готфрида.

Бриан с трудом отогнал от себя яркие картины прошлого и увидел притворную улыбку Матильды. Укол Элизы был весьма болезненным.

– Это верно, милая, – попытался он улыбнуться. – Действительно, некогда мы опасались, что юный Генрих станет миниатюрным Седым и граф Анжу может вообразить Бог знает что. Теперь мой Алан смущает нас своими рыжими волосами, но мы с супругой, по крайней мере, знаем, что это наша с ней промашка. Странно, как судьба может подшутить над людьми, не правда ли, леди?

– У нас мало времени для воспоминаний, лорд Бриан, – сухо сказала Матильда. – Я должна уехать до наступления ночи…

– Это хорошо…

– Вы ради этому, Седой?

– … учитывая, что войска короля рыщут неподалеку. Кольцо осады вокруг Уоллингфорда может вот-вот замкнуться.

– Да, я понимаю. Времени нет для общих слов. Я приехала к вам, Бриан Фитц, с одной– единственной просьбой: занять место во главе моих сторонников.

– Хм-м… Я не могу сделать этого. Многие вельможи старше меня по рангу. Тот же Болдуин де Редверс…

– Вы шутите, Седой. Болдуин де Редверс, этот мужлан, заперся в своем замке и заботится только о собственной безопасности. Что он сделал для меня? Если бы вы согласились повести мою армию…

Бриан предостерегающе поднял руку. Она замолчала.

– Может быть, вы все-таки соблаговолите присесть? – Он указал на кресло, стоявшее рядом с очагом. – Здесь вам будет тепло, вы наверняка озябли с дороги.

Императрица села, не сводя с него настороженных глаз. То же самое сделала и Элиза. Обе женщины молчали. Бриан давно предвидел этот момент и надеялся, что мужество не покинет его в эти решающие минуты.

– Я хочу напомнить вам о некоторых фактах, о трех в основном, – сказал он, собравшись с духом и глядя в чарующие глаза своей бывшей возлюбленной. – Во-первых, слово «просить» в ваших устах звучит как «приказать». За прошедшие годы до меня доходили разные слухи, и я, подобно добросовестному мельнику, тщательно перемалывал их. Теперь настала пора печь хлеб и угощать им вас. Если он будет горек, то прошу простить меня, дело здесь в зерне. Мне многое известно о злоключениях вашего сына Генриха. Я знаю, куда он направлялся, что делал и как оказался в руках своих же компаньонов. Он попросил денег у вас, но, не знаю уж по какой причине, не получил ничего. Говорили, что с той поры вы и граф Глостерский возненавидели друг друга и часто скандалили, что и довело Роберта до гибели. А ведь он был вашим братом и самым преданным вам человеком! Он умер, благодаря Богу, быстро, но я знаю, как долго он страдал, хотя вряд ли больше, чем я. Так что не просите меня встать вслед за ним на эту губительную дорогу. Я и так слишком долго следовал по ней, как зачарованный простак.

– Подождите, Седой! Я не поняла…

– Я еще не кончил.

– … Вы сказали «зачарованный». Чем?

Бриан подошел к императрице, положил сильные руки на подлокотники ее кресла и предложил ей держать рот закрытым, когда он говорит. Ошеломленная его грубым обращением, она откинулась на спинку кресла и нерешительно посмотрела на него. Ее гордость была уязвлена. Она оттолкнула своего обнищавшего поклонника, любовника одной ночи, и теперь он смеет бросать ей в лицо обвинения.

– После этого трагического случая с Робертом по вашей вине вы, казалось бы, должны были проводить день и ночь в неустанных молитвах, выпрашивая у Господа прощения за свои грехи. Но вы вместо этого осмелились приехать сюда и приказывать мне. Скажите, что вы хотели бы от меня, и я отвечу, хочу ли я этого. Но приказывать мне нельзя!

Матильда взглянула на довольную Элизу – похоже, Седой говорил именно для нее. «Но память подвела барона Бриана Фитца. Он забыл, что я Леди Англии…»

– Вы были Леди Англии, – Бриан словно прочитал ее мысли, – но ныне не заслуживаете этого титула. Англии как целостного королевства уже не существует. Север еще недавно был захвачен Ранульфом, но теперь вновь перешел к Стефану вместе с этим усатым разбойником. Восток принадлежит также корою, но уже благодаря его собственным усилиям. Лондон и многие южные графства подчиняются опять же ему, но заслуга в этом королевы, вашей тезки. А что имеете вы восточнее Уоллингфорда? Ничего. И вы, и мы, те немногие, кто по-прежнему верен данной клятве, не контролируем больше ничего, кроме среднего юга и запада. Так что вы, дай Бог, можете называться леди десяти графств, если не меньше, и до трона вам далеко как никогда… Поймите, титул Леди Англии – не больше чем дань вежливости. За ним только наше желание сделать вас королевой, но это еще не все. На забывайте, вы не были приняты гражданами Лондона, вам пришлось бежать из Вестминстера и ваша возможность стать королевой с каждым днем все призрачнее. Времена меняются, моя леди. Теперь вы можете лишь просить помощи, но не требовать ее.

Для Элизы слова мужа были подобны эликсиру жизни. Прежде Бриан всегда защищал императрицу, одобрял любые ее действия, восхищался ее умом и красотой. Но сейчас перед Матильдой стоял уверенный в своей правоте дворянин, немало переживший и избавившийся от многих иллюзий. И самое главное, он наконец-то вырвался из паутины чар Матильды и был ее, только ее!

– Надеюсь, это все? – упавшим голосом спросила императрица. Она, как никто другой, умела не слышать упреков в свой адрес, пусть и трижды справедливых, но пылкая речь Седого взволновала ее.

– Нет. Вы только что неуважительно отозвались о Болдуине де Редверсе, а ведь он один из ваших самых стойких сторонников. Графство Девон поддерживает вас только благодаря его усилиям. Он вовсе не мужлан и далеко не трус. У вас нет права говорить дурно о нем, я знаю его куда лучше. Кроме того, это заставляет меня задуматься: «А что она скажет о Седом в доме де Редверса?»

Матильда встрепенулась. Седой должен был знать, что о нем она никогда не отзывалась дурно, быть может, только о нем. Но она лишь сказала:

– Болдуин прекрасно знает, что вы не мужлан и не трус, Седой, так что вам не о чем беспокоиться.

Он слегка улыбнулся.

– И вот еще о чем я хотел сказать. Ведь я, пожалуй, единственный, кто сам смог выпутаться из ямы, в которую всех ввергла эта бесконечная война. Но это дорого обошлось моим людям и моему кошельку. Признаюсь, я порой жалею, что ваш отец, король Генрих I, не умер раньше. Тогда я не связал бы себя этой губительной клятвой. Если бы я мог предвидеть, к чему это приведет… Если бы я трижды не…

– Но вы сделали это.

Бриан, казалось, не услышал реплики Матильды. Полузакрыв глаза, он мечтательно пробормотал:

– Мы со Стефаном были так близки… Он бы ничего не пожалел для своего давнего друга… Если бы я не отшатнулся от него, а стал опорой новому королю, то он сделал бы меня вторым человеком в королевстве… Я был бы богат и мог оставить сыну огромное наследство…

– Пустые слова, Седой, – бесцветным голосом заметила Матильда. – Вы сделали свой выбор. И трижды в присутствии короля Генриха подтвердили его.

– Да! – зарычал Бриан, заставив обеих женщин вздрогнуть. Побагровев, он потряс в воздухе сжатыми кулаками. – Да, я сделал это, сделал! Но я дал клятву верности дочери Генриха, не вам!

– Что с вами, Седой? Я и есть его дочь!

– Вы уверены в этом? Почему же? Вы были признаны его дочерью. А ведь король Генрих не блистал особой красотой, и у него не было таких каштановых волос. Вы не хуже меня знаете, что при дворе короля Генриха царили легкие нравы. Быть может, он такой же ваш отец, как я – отец вашего сына?

Матильда вздрогнула.

– Что ж, вот мы и пришли к главному, ради чего вы разразились передо мной такой длинной тирадой, – сказала она. – Теперь вы прямо сказали, чего вы хотите от меня за свою бесценную помощь: признать вас отцом юного Генриха. Я знаю, леди Элизе известны обстоятельства нашего грехопадения, так что я буду говорить откровенно, не боясь шокировать ее. Да, мы провели с вами ночь любви. Одну ночь. Мы оба были тогда счастливы. Наши давние дружеские отношения завершились восхитительной близостью, о ней можно будет с приятностью вспомнить в будущем. Я считала, что на этом все кончилось. По крайней мере, я на это надеялась.

Она в упор посмотрела на Элизу, но та владела собой. Ей даже удалось улыбнуться. Довольно твердым голосом она произнесла:

– Вы обладаете даром описывать интимные сцены, императрица. Должно быть, у вас большой опыт в этих делах. Но мне хотелось бы, чтобы вы обратили свое красноречие на иное – на заблуждение мужа, которое еще не до конца рассеялось.

– Благодарю за подсказку, леди, но я знаю, ради чего заговорила о некоторых подробностях той сказочной ночи. Итак, во время моего первого приезда в Уоллингфорд я обронила замечание насчет цвета волос моего старшего сына…

– Которые тогда были такими же ярко-рыжими, как и теперь. Я сам видел. Они никогда не были седыми. И не зелеными или синими, а только рыжими. Неужели его мнимая седина была придумана вами только ради того, чтобы вызвать ревность моей жены? И все эти намеки на дату рождения Генриха… Признайтесь, вы хотели не только разрушить спокойствие моей семейной жизни, но и достичь чего-то большего. Например, обеспечить мою активную помощь, поманив призрачной надеждой, что мой сын со временем станет английским королем. Не так ли?

– У Генриха поначалу было несколько седых прядей.

– Нет, не было.

– Я мать, и знаю лучше всех.

– Да, вы должны это знать. И вы прекрасно знаете, что говорить, и когда, и с какой целью. В этом ваша сила и ваша трагедия. Вот ваш кузен – король Стефан. Он делает глупость за глупостью, но в каждом его нелепом шаге есть нечто, что извиняет его. Даже в его злодейских поступках проступает наивность, которой вы начисто лишены. Он не внушительный мужчина, наш дорогой Стефан, не то что покойный Генрих I, в котором за милю был виден король. Его усы выглядят жалкими, и он постоянно нуждается в умных советчиках. Вы – другое дело. Вы не поскользнетесь на ровном месте и трижды подумаете, прежде чем скажете. Я уже не говорю о вашем колдовском влиянии на мужчин. Бог одарил вас многим – почему бы не использовать все это на благо Англии?

Бриан замолчал и взглянул на сидевшую напротив императрицы Элизу. Ей явно по душе пришлась его речь. И лицо ее отражало его переживания. Матильда сидела прямо и холодно смотрела на него. Услышала ли она его, своего давнего и, быть может, единственного друга? При всей ее способности пропускать все неприятное мимо ушей, она, похоже, что-то все-таки уловила.

– Вы хотели сказать о чем-то третьем, мой супруг, – напомнила ему Элиза.

– Неважно, – покачал головой Бриан. – Теперь это уже неважно. Я хотел сказать, что некогда любил императрицу, но она наносила мне раны, одну больнее другой, ныне я готов ее, скорее, возненавидеть. Но императрице нужен лорд Уоллингфорд, его клятва и его меч.

Он отошел к двери и встал там, прислонившись к косяку и опустив голову. Матильда смотрела на него, освещенного факелом, и вспоминала ту единственную их ночь. Да, она хотела тогда, чтобы он ушел, но не навсегда, только не навсегда…

– Так что же, мой лорд? – дрогнувшим голосом спросила она, не отводя повлажневших глаз от Бриана. – Вы бросаете меня? Я не могу и не хочу приказывать вам… но я прошу… хотя бы во имя Генриха, который мог бы быть вашим сыном…

Бриан долго молчал, а затем усталым голосом ответил, словно бы во тьму, царящую за порогом:

– Это ненужный вопрос… Я должен. Я должен…

В первые же недели наступившего 1148 года императрица Матильда отплыла в Нормандию. Своим сторонникам, провожавшим ее до Арандела, она сказала до свидания. Но было бы вернее, если бы она сказала: прощайте.

 

Глава XIV

ОДИН

Февраль 1148 – февраль 1150

Штурм Уоллингфорда так и не состоялся этой зимой. Войска короля блокировали все дороги к замку, но активных действий не предпринимали. Они установили несколько сторожевых башен вдоль южной гряды Чилтернских холмов и этим пока ограничились. Стефан послал своему бывшему другу несколько ультиматумов, которые Бриан Фитц отверг.

В ответном послании он написал:

«… Вы могли, конечно, подумать, что, потеряв Роберта Глостерского и Милеса Герифордского, мы станем неспособны продолжать войну, тем более что императрица Матильда покинула Англию. Но все честные, верные своему слову дворяне по-прежнему будут добиваться, чтобы вы сложили с себя корону. Наши позиции не изменились, и мы уверены, что Господь на нашей стороне».

Это был бодрый, полный оптимизма ответ, и он имел широкое хождение в рядах восставших. Популярность Седого выросла. Однако отъезд Матильды больше напоминал бегство. Многие растерявшиеся бароны предпочли вновь перейти на сторону короля. Бриан пытался убедить себя и других, что императрица вскоре вернется в сопровождении Готфрида Анжуйского или юного принца Генриха. Эта вера вспыхнула в нем ярко и ненадолго, подобно искре, но быстро погасла. Матильда могла с таким же успехом и не вернуться, подумал Бриан.

Однако некоторые из баронов не желали так просто сложить оружие. Они контролировали почти полстраны, и Стефан постоянно ощущал их давление со всех сторон. Время от времени он готовился к осаде уоллингфордского замка, но постоянно у него возникали проблемы, требующие скорейшего разрешения.

Присущая характеру короля неуверенность с новой силой овладела его натурой. А сны вновь наполнились тревожными видениями интриг, заговоров и бунтов. И заметалась в страхе и панике душа Стефана. Ему уже трудно было отличить врага от друга, и люди, считавшие себя самыми преданными сторонниками его, вдруг оказывались в тюрьмах, их земли конфисковывались, а богатства переходили в королевскую казну. Перепуганные непредсказуемостью Стефана, бароны вновь задумывались: а был ли он законным королем?

Обеспокоенный таким поворотом событий, Генри в который раз попытался образумить своего брата. Они снова серьезно поссорились. Разгневанный епископ вернулся в свой замок в Винчестер, где решил отныне посвящать свое время любимому зверинцу и несравненной коллекции европейской скульптуры. «Стефан может продолжать буйствовать, сокрушая мнимых врагов и отталкивая настоящих друзей, – раздраженно думал Генри. – Когда опомнится, придет просить прощения со шляпой в руке. Мне надоело вразумлять его. Он король и пусть делает все, что ему заблагорассудится».

Так в неопределенных опасениях и ожиданиях прошел год. Уоллингфорд остался нетронутым, а зима возвела свою традиционную белую стену между противниками. Близилось Рождество, а вслед за ним обескровленная, обессилевшая страна готовилась встретить четырнадцатую годовщину гражданской войны.

В апреле 1149 года Генрих Анжуйский вернулся в Англию. Ныне в христианском мире он стал известен как Генрих Плантагенет, назван он так был за свое обыкновение украшать шлем веткой дрока (planta genista). Однако родоначальником этой династии английских королей был его отец Готфрид, граф Анжуйский, прозванный Плантагенетом. Ныне Генриху исполнилось шестнадцать лет, он заметно возмужал. Мальчишеские выходки только закалили его характер. Наученный горьким опытом прошлого приезда, теперь он был уверен в своих силах.

Две причины побудили его к поездке. Во-первых, он получил приглашение от шотландского короля Давида, своего дяди, намеревавшегося подарить юному племяннику свой боевой шлем. Вторая причина была куда значительнее. К этому времени восставшие бароны поняли, что Матильда, на чьей стороне они продолжали оставаться, навряд ли может стать королевой. Может быть, они воспрянут духом, увидев его, юного принца, который собирался стать королем?

Ангевины поступили мудро. Они понимали, что многие бароны поддерживают Стефана вовсе не потому, что так уж высоко оценивают его умение править страной. Нет, просто они не желали видеть корону на голове у женщины, пусть и такой прекрасной, как Матильда. Теперь они вполне могли связать свои надежды с Генрихом Плантагенетом и с чистой совестью отнести к нему трижды данную клятву. Да, он был молод и упрям, но он был мужчиной и имел свои неоспоримые достоинства, которых Стефан был лишен.

Потому-то и было решено подчеркнуть союз Плантагенета с могучим, дальновидным королем Давидом. После приема у короля Шотландии юный принц как бы утверждал свое появление в Англии, и бароны могли покинуть буйствовавшего Стефана, заявив: пришел законный король.

Был еще один, тайный, умысел приезда Генриха. По дороге на север он хотел словно бы ненароком проехать невдалеке от Карлайла и удостовериться, правда ли, что могущественный и жестокий Ранульф Честерский в очередной раз решил уйти от Стефана.

Ранульф Усатый на самом деле был по горло сыт обещаниями короля. Вернее, он голодал, поскольку не получил от монарха ничего. Последние два года он верно служил Стефану, охраняя всю северную часть страны от наскоков бунтовщиков. И какова награда за преданность? Пустые похвалы и дурацкая ваза, более похожая на ночной горшок, красная цена которой – два пенни. Ни земель, ни крепостей, ни денег. Только слова и улыбки и, словно мыльные пузыри, обещания. «Мы благодарим вас, милорд Ранульф, и заверяем в нашем искреннем уважении и хотим, как и прежде, прислушиваться к вашим мудрым советам…» Тьфу, вспоминать противно. Какой это, к черту, король?

Теперь Ранульф стал часто возвращаться памятью к событиям восьмилетней давности, к снежному дню возле Линкольна, когда он и Стефан сошлись лицом к лицу у стен замка. Разумеется, барону рисовался тот поединок в выгодном для него свете. Да, Стефан сбил его с ног, но как? Позаимствовав вопреки всем правилам топор у какого-то простолюдина. Если бы тот чертов дурак не влез в схватку двух благородных лордов, то Стефану был бы каюк. Точно! Он, Ранульф, одним ударом разрубил бы этого королишку пополам или наколол бы его на меч, словно жука. «Ваши мудрые советы…» А подарил за два года верной службы один ночной горшок!

К счастью, тот промах можно теперь исправить. Если не здесь, в зале черстерского замка, то в другом месте и очень скоро. И на этот раз он, Ранульф Усатый, побреет этого королишку.

Крамольные речи графа Честерского докатились до Нормандии. И Генрих, уже не таясь, поскакал в Шотландию. Здесь 22 мая юный принц был посвящен в рыцари своим дядей, королем Давидом. Неожиданно для всех на церемонию приехал Ранульф Честерский и дружески обнял такого же рыжего, как и он, Генриха. Оказалось, к удивлению всех, что он всегда симпатизировал Ангевинам и ни во что не ставил этого королишку. На следующий день Ранульф, засвидетельствовав почтение Давиду Шотландскому, посетовал на то, что подаренный Стефаном сыну Давида город Карлайл был когда-то его родовым поместьем. Давид выразил сочувствие обездоленному барону и преподнес ему в подарок Ланкастер. Новый союз был скреплен обручением одной из дочерей Давида с сыном Ранульфа. Оба вельможи растроганно обнялись и пообещали поддерживать юного Плантагенета на его пути к английскому трону.

В выигрыше от этой встречи оказались все трое. Официальная церемония вскоре переросла в дружескую оргию. Колотя по столу кулаками – у кого получится громче, – они наливались по брови вином и заодно вырабатывали план будущей кампании. Было решено двинуть объединенную армию на Йорк, северную опору Стефана.

– Что сделает против нас троих этот королишка! – орал Ранульф, вонзая нож чуть ли не по рукоятку в выщербленный стол. – Вы увидите, друзья мои, как засверкают его немытые пятки! Это же надо – подарил мне один-единственный ночной горшок. Я человек бескорыстный, но не настолько же!..

– Вы станете королем к осени, мой дорогой племянник.

– Да? Вот здорово! Черт, как кружится голова… Ранульф, друг мой, я буду во сто крат щедрее Стефана…

– Ха! Ты хочешь подарить мне сто ночных горшков?

– Нет! Сто мешков с золотом! Или сто крепостей!..

– Вот это мне по нраву! Когда мы двинемся на Йорк?

– Скоро, – пробормотал Давид, наливая себе и друзьям еще вина. – Но сначала мы должны опустошить мои винные подвалы.

Бриан терпеливо слушал, как его четырехлетний сын, захлебываясь от восторга, рассказывал родителям о представлении жонглеров, которое он только что увидел в городе. Потрепав Алана по голове, он спросил сидевшую рядом Элизу:

– Ты вновь отпускала его с Эдвигой? В следующий раз неплохо бы брать с собой и Моркара. Иди, Алан, поведай о фокусниках своим друзьям.

Одна из служанок увела довольного собой мальчика из комнаты, а Элиза с улыбкой посмотрела на Эдвигу.

– Алан не замучил тебя своей болтовней? То, что он видел, удивительно. Жонглер действительно вращал серебряные блюда на кончиках копий?

Служанка звонко рассмеялась.

– Он будет трубадуром, ваш милый Алан. Он будет объезжать все королевские замки в христианском мире и сочинять самые необычайные истории на свете. Серебряные блюда? Надо же такое придумать! Тарелки-то были глиняными, а копья – простыми палками. Но жонглер на самом деле искусно вращал ими и уронил лишь один раз.

Эдвига вновь удивилась воображению юного Алана. Ее десятилетний Элдер был так же похож на своего отца Моркара, как тот на констебля Варана. Элдер никогда ничего не приукрашивал. Если он видел арабского скакуна, то называл его лошадью. Алан – совсем другой: если ему попадалась во дворе свинья, то это становилось целой историей о его побеге от дикого кабана.

Эдвига поклонилась и вышла из комнаты.

Бриан в кресле у окна читал недавно полученное послание, лицо у него было озабоченное.

– Что это? Очередная угроза Стефана?

– Прочти. – Бриан встал спиной к окну, и летнее солнце тут же ласково прикоснулось к его спине. – Это письмо от моего хорошего знакомого с севера. Его сведения всегда правдивы, и я вполне доверяю ему. Он сообщает, что король Давид, принц Генрих и граф Ранульф заключили союз. Послушай, как он описывает их поход на Йорк: «Вы можете подумать, лорд Бриан Фитц, что с тремя такими лидерами восставших король Стефан будет скоро сокрушен. Так оно и было бы, подкрепи они свои намерения действиями. Но они редкостные ослы и только спорят, кому возглавить армию, что делать с плененным Стефаном, как делить казну и замки, а сами ни с места».

– Ваш знакомый просто бестолков, – раздраженно заметила Элиза. – Что он хочет этим сказать?

Бриан сложил лист пергамента и спрятал его в стол.

– Видимо, он хотел сказать, что эти трое слишком много шумят и тем самым предупредят Стефана. Когда же они двинутся на Йорк, то их уже будет ждать королевская армия. И она будет раза в два больше.

– А как же штурм Йорка?

– До этого дело не дойдет. Армия Стефана встанет перед городом живой стеной. Король Давид скорее всего остановится у границ Шотландии, а затем вернется в Карлайл. Ранульф разразится громогласными проклятиями и угрозами, а сам потихоньку ретируется к себе в Честер. Генрих сбежит в Бристоль и притаится за его неприступными стенами.

Элиза за двадцать лет совместной жизни с Брианом стала неплохо разбираться в вопросах военной стратегии и потому сказала:

– Выходит, Стефан и без боя восстановит контроль над северной частью страны… Тогда он направится со своей огромной армией… к нам, в Уоллингфорд?

Бриан грустно кивнул.

– Похоже, так и будет. Порывистость Стефана впервые может сослужить службу, принеся выгоду. Сейчас он опасается что-либо предпринять, ожидая нападения и с севера и с юга. Но когда эта троица лихих воинов подойдет к Йорку, король будет уже там. И они дрогнут, можешь не сомневаться, когда увидят размеры его войска. Нет, воевать с ним ни Давид, ни Ранульф, ни, тем более, Генрих не будут. Это придется делать Уоллингфорду.

Элиза в ужасе посмотрела на мужа. Она подошла к деревянной скульптуре и бесцельно провела пальцами по вырезанной из дерева фигуре ребенка.

– И что же мы должны теперь делать? – глухо спросила она. – Разве наш гарнизон может противостоять всему английскому войску?

Бриан посмотрел в окно на безмятежно текущую Темзу, на панораму лугов, леса, далекой гряды синеватых холмов и резко сказал:

– Мы давно ждали этого рокового часа, и нечего паниковать, когда он наступил.

Элиза виновато взглянула на него, и Бриан, подойдя к ней, ласково обнял за плечи:

– Прости, милая, я был несдержан. Это только моя вина, что твоя жизнь в течение стольких лет подвергается опасности.

– Меня не надо утешать, – улыбнулась она. – Но что вы скажете Варану, Моркару, своим вассалам-рыцарям, солдатам гарнизона? Неужели признаетесь, что вся английская армия может обрушиться на маленький Уоллингфорд?

– Да, я скажу, что это вполне возможно. Если Давид, Ранульф и Генрих совершат свой славный поход на Йорк, то Стефан без боя одержит победу над восставшими, рассеяв его лидеров. Я уже говорил, что будет. Давид скроется в Шотландии, и его оттуда ничем не выманишь. Ранульф запрется в Честере и будет тешить себя планами жестокой мести своему недавнему другу Стефану. Что касается Генриха Плантагенета, то он скорее всего ускользнет в Анжу, к матери, и та простит его очередную глупую выходку. Обо всем этом я и скажу своим верным сторонникам.

– Понимаю. Расплачиваться за все это придется нам, и только нам. И теперь ни славный Милес, ни благородный Роберт уже не придут нам на помощь.

Сказав «мы», она вновь посмотрела на деревянную композицию: лорд Бриан в рыцарском облачении, леди Элиза в парадном платье и юный Алан на руках. Теперь «мы» звучало весомее, чем несколько лет назад, ведь их сейчас было трое.

Бриан проследил за ее взглядом и тихо сказал:

– Да, тогда на пути у короля останемся только мы. Трое. Уоллингфорд расположен слишком близко от Лондона, и для Стефана мы словно кость в горле. Весь юг страны смотрит на нас с надеждой, и пока мы держались, держался и он. Но если мы падем… – Бриан пожал плечами. – Возможно, на этом восстание закончится. Я не переоцениваю наш замок, но, сровняв с землей Уоллингфорд, король впервые станет настоящим хозяином в стране. И тогда топор начнет гулять и по югу, и по северу… Стефан стал мнительным и подозрительным, ему повсюду мерещатся враги, с ними он беспощаден, но сейчас свою жестокость сдерживает необходимостью иметь сторонников. С взятием Уоллингфорда у него останутся только подданные. Страшно подумать, сколько голов, в том числе и невинных, может слететь с плеч…

Элиза облизнула пересохшие губы.

– Тогда мы повторим то, что успешно сделали уже однажды, – не очень уверенно предложила она. – Мы вновь сожжем плоты с осадными машинами и постараемся разрушить сторожевые башни.

– Нет, король больше не попадется в эту ловушку, – грустно усмехнулся Бриан. – И Милес не подоспеет вовремя, чтобы спасти нас от гибели. Черт побери, какая-то стрела, отскочила от дерева – и друга нет. – Он с трудом взял себя в руки и серьезно взглянул на жену: – Быть может, тебе с Аланом, пока не поздно, поехать в Бристоль? Эта крепость Стефану не по зубам, и…

– Умоляю вас, не говорите об этом, – со слезами на глазах попросила Элиза, нервно прижав руки к груди. – Я не хочу оставлять вас одного, когда придет король.

– Это не шутки, Элиза. Король на этот раз не будет вести с нами переговоров и станет не до воспоминаний о нашей былой дружбе. Она умерла. Он просто попытается убить нас, всех троих, как убил уже многих бывших друзей. Слишком долго его трон шатался, и он ныне хочет вымести все камешки из-под его ножек, даже такой маленький, как наш Алан.

– И вы опасаетесь, что первый же снаряд, выпущенный баллистой, попадет в нашего сына?

– Или в тебя. Такое вполне может быть.

– И, по-вашему, я должна покинуть вас, уехать из Уоллингфорда, где прожила всю жизнь? Мне кажется, я заслуживаю большего уважения, ведь за все эти годы…

– Я уважаю тебя с первой же нашей встречи, как мало кого из мужчин.

– И вы никогда не заставляли меня делать что-либо вопреки желанию. Моему желанию.

– Да, но теперь…

– Слишком поздно, двадцать лет спустя, менять наш распорядок жизни, наши привычки.

Она отошла от скульптуры и коснулась рукой гравированного края серебряного зеркала, подарка Алана Железной Перчатки. Прохладный металл немного остудил ее дрожащие пальцы, и она после долгой паузы продолжила, уже более уверенно.

– Мы давно готовились к решающему бою. И я, и Варан, и Моркар, и ваш лазутчик Эрнард, и сотни мужчин и женщин. Все они знали, что король когда-нибудь придет за нашими жизнями. Он и так был с нами слишком терпелив. И тем не менее за последний год замок не покинул ни один человек. Мы уйдем отсюда только тогда, когда нам нечего будет защищать и все будет в развалинах и в огне. Только тогда, и ни минутой раньше.

– Это твое последнее слово? – спросил Бриан.

– Да, – односложно ответила Элиза.

Все произошло так, как и опасался Бриан. Армия восставших, бодро прошествовав к Йорку, застыла в изумлении, увидев необъятные королевские войска, занявшие всю огромную равнину перед городом. Весь хмель как ветром выдуло из голов триумвирата, и они, тут же повернув коней, поскакали: Давид – к Карлайлу, Ранульф – в Честер, а юный Генрих – куда глаза глядят, только подальше от этого ужасного полчища врагов.

Успешная победа без битвы и крови у Йорка произвела ошеломляющее впечатление на всю страну. Епископ Генри поспешно приехал из Винчестера в Лондон и, тщательно скрывая свое удивление, попытался загладить их последнюю ссору.

– Вы больше не нуждаетесь в моих советах, – польстил он королю. И получил ответ, которого не ожидал:

– Да, не нуждаюсь, – холодно ответил Стефан. – Я благодарен вам, брат, вы были полезны в первые годы моего правления, и вы помогли мне утвердиться на троне. Вы всегда напоминали, чтобы я дул на воду, прежде чем ее выпить, и подкладывал соломенный тюфяк там, где я только собирался пройти. Но это время прошло безвозвратно. С тех пор я одерживаю победу за победой благодаря собственным усилиям. Это показывает…

– Что вам очень везло, – раздраженно перебил Генри, – и ничего больше. Я приехал из Винчестера в надежде на дружеские отношения, но вы изменились к худшему, вы поражены чумой высокомерия. Да, вы одержали победу у Йорка и напыжились, как индюк. Но это не победа. Вы не выпустили ни одной стрелы, как и противник. Вам просто повезло: эти трое болтунов размахивали своими языками перед началом похода так долго, что вы сумели собрать большую армию. Я удивлен глупостью как короля Давида, так и графа Ранульфа. Видно, вино затмило их разум. В вашем характере случайность принимать за закономерность, а саму закономерность попросту игнорировать. Все знают, что вы никудышный полководец, – кроме вас самих. Пятнадцать лет вы ведете войну с Матильдой Ангевин, а ее сторонники до сих пор контролируют полстраны. Да, они потеряли Милеса Герифордского и Роберта Глостерского, но разве в этом ваша заслуга? Возьмите в плен юного Генриха Плантагенета или этого упрямца Бриана Фитца, и тогда мы склоним перед вами головы. А пока помните: вам только везет, но даже самое большое везение когда-либо кончается. С вами это однажды уже было, под Линкольном. Кто вас тогда вызволил из тюрьмы? Вы сами? Нет, это сделал ваш брат, епископ Генри, в советах которого вы больше не нуждаетесь.

Довольная ухмылка сошла с лица Стефана, и он перестал накручивать свои усы. Насупившись, он выпалил:

– Если вам больше нечего прибавить к этому гимну себе, Генри, то возвращайтесь к своим страусам. Или павлинам.

– И к тем и к другим, – парировал епископ. – У каждого из них больше прав гордо вышагивать и прихорашиваться перед восхищенными зрителями, чем у вас, мой дорогой брат… Не путайте вкус удачи, который всегда был на ваших губах, с нектаром успеха, которого вы так ни разу и не попробовали. Первое – лишь воображение, мираж, а второе – реальность, вам недоступная. Думаю, скоро я понадоблюсь вам, и вы пошлете за мной гонца в Винчестер. Если в то время я не буду занят с моими павлинами, то я буду счастлив вновь приехать в Лондон, чтобы потушить очередной пожар, разгоревшийся по вашему недосмотру и неумению думать.

Епископ поклонился с презрительной улыбкой и отправился домой.

Стефан был рад его уходу. Хватит, брат Генри слишком долго навязывал ему свои решения, и к чему это привело? Только к гражданской войне, которой не видно конца. Но теперь, когда он, Стефан, одержал блестящую победу у Йорка, ситуация изменилась. Восстание на севере подавлено, и можно основательно заняться югом. А для этого прежде всего надо навестить своего давнего друга и не менее давнего врага…

Бриан и Эрнард стояли между зубцами на крыше башни Элиза, что возвышалась рядом с главными воротами замка. На обоих были теплые плащи из волчьего меха, меховые рукавицы, а головы их укрывали от стужи толстые шерстяные капюшоны. Под зимней одеждой надеты были металлические доспехи, на поясах висели мечи.

Они смотрели на восточный берег Темзы, на дальний конец заснеженного леса. Крупные хлопья снега закрывали окрестность. Эрнард подождал, пока прекратится снежный заряд, прояснив округу, и, достав из колчана стрелу, указал на северо-восток.

– Они там, в лощине. Похоже, расчищают землю от снега, хотя там нет никакой дороги.

– Я вижу, – сказал Бриан, закрываясь рукой от резких порывов ветра. – Но почему они остановились именно там?

Эрнард пожал плечами.

В течение всего января нового, 1150 года обитатели замка слышали далекий, ритмичный стук топоров и треск падающих деревьев. Королевские войска что-то строили в лесу на противоположном берегу Темзы, но что? Бриан послал двоих лазутчиков, но в замок вернулся лишь один, смертельно раненный. Все же он успел перед смертью кое-что рассказать.

Он видел, что в миле на северо-восток от Темзы армия Стефана прорубала широкую просеку через лес. Похоже, противник проходил более пятидесяти ярдов в день. Они с товарищем хотели было поближе подойти к просеке, но были подстрелены королевскими лучниками. Кажется, они хотят…

Лазутчик больше ничего не успел сообщить.

Просека, которую прорубали в лесу королевские солдаты, находилась почти в трехстах ярдах от южной опушки леса, подходившего в одном месте близко к берегу Темзы. Если новоявленные лесорубы сохранят свой стремительный темп продвижения, то через неделю выйдут на заснеженный берег, прямо напротив замка. Но почему они занялись такой тяжелой работой, когда дорога, ведущая в Уоллингфорд, вполне проходима для людей и лошадей?

Бриан раздраженно потер виски и наклонился вперед, пытаясь что-то разглядеть сквозь завесу падающего снега. Он попросил Эрнарда послать стрелу через реку в сторону части берега, покрытой неширокой полосой леса. Стрела ушла высоко в небо, а затем исчезла среди деревьев, покрытых причудливыми снежными шапками.

– Вот почему они взялись за топоры… – пробормотал Бриан.

– Что вы сказали, мой лорд?

– Они собираются протащить через просеку свои осадные машины. На открытом пространстве мы могли бы их атаковать и сжечь баллисты и катапульты, но в лесу это сделать будет почти невозможно. Наверняка вдоль просеки заслоны лучников, они и подстрелили наших лазутчиков. У реки, где будут стоять осадные орудия, лес защитит солдат от наших стрел. Это единственное место, откуда король может обстреливать нас без помех, потому-то он и идет к замку таким длинным и трудным путем.

Бриан вздохнул, и в морозном воздухе растаяло облачко пара.

– Скоро король пойдет на штурм. На этот раз длительной осады не будет. И как я не подумал о такой тактике противника? Еще летом мы могли бы свести лес на том берегу…

Он замолчал, раздосадованный своей серьезной ошибкой. Последние годы он готовил замок к осаде, и только к ней, полагаясь на мощь стен. Ему и в голову не могло прийти, что король рискнет еще раз привезти осадные орудия. У него ведь был свой прошлый неудачный опыт. Но Стефан на этот раз переиграл его.

Эрнард сочувственно посмотрел на своего хозяина, не зная, как его утешить.

– Хорошо, допустим, король установит свои орудия на берегу и будет обстреливать нас, – сказал он. – Но как он пойдет в атаку? В этом месте река глубокая, а брод выше по течению мы сможем держать под постоянным обстрелом…

– Ему не потребуется брод. Из срубленных деревьев солдаты свяжут плоты и даже плавающий мост. Чтобы отвлечь нас от плотов, король может одновременно послать один из отрядов с северо-запада, через поле… Черт, да у него сейчас такая армия, что он в одно время может начать атаку и с юга! Если они будут штурмовать замок со всех сторон…

«Если они пойдут… Нет, Стефан осторожен, он не даст поймать себя в засаду в открытом поле. Он знает, что у меня достаточно людей для вылазки… Значит, он будет атаковать со стороны просеки… Чтобы преодолеть реку быстрее, он обойдется без плотов, а доставит на катках к берегу плавающий мост… Боже, почему же я не подумал об этом раньше?..»

Он прошелся взад-вперед по крыше замка, терзая себя за оплошность. Через несколько минут он вновь обратился к терпеливо ожидавшему Эрнарду.

– Пожалуй, мы сделаем вылазку этой ночью. Как много у нас бурдюков для воды?

– Я полагаю, по два или по три на каждого солдата, – с некоторым удивлением ответил Эрнард. – Да еще в хранилище приблизительно столько же.

– Наполните не меньше сотни смолой. Видишь там, под навесом, бочки? Только вначале выкатите во двор котел и разожгите костер. Смолу надо разогреть, тогда она будет литься легко, словно вода. Недурная работа для холодного зимнего дня! Теперь подумаем о людях. Большой шум в лесу нам поднимать нельзя… Думаю, двадцати солдат хватит, как ты считаешь?

– Мы пойдем ночью к просеке, мой лорд? – откашлявшись, спросил Эрнард. Он вспомнил о бедном лазутчике, каким-то чудом добравшемся до замка со стрелой, торчащей из спины.

– Да. Пожалуй, двадцати человек нам хватит… Сапоги придется обмотать тряпками, иначе противник услышит наши шаги… Кстати, когда мы в последний раз спускали лодки на воду?

– Неделю назад, по приказу констебля Варана.

– Хорошо. Надо обойтись двумя лодками. Как ты считаешь, по десять человек в лодке усядется?

– Даже по двенадцать, мой лорд.

– Надо взять еще факелы. И кремни, поскольку отплывать мы будем в полной темноте.

Бриан замолчал, еще раз мысленно проверяя все детали плана вылазки.

– Вот еще что, Эрнард. Найди Варана и Моркара и пошли их ко мне. Я буду в большом зале, в цитадели. Затем займись сбором бурдюков. На кухне есть лишние котлы, один из них выкатите во двор. Смолу поручи разливать поварам, у них есть опыт работы с горячими жидкостями. Затем собери женщин и прикажи им рвать все попавшееся под руку тряпье на длинные лоскуты, ими мы обмотаем свою обувь. Пусть кто-нибудь из них проследит за этим, пока ты вновь займешься смолой.

Эдит, радостно подумал Эрнард. Я поручу ей это дело. Пора и мне, и ей отличиться в глазах господ.

– Затем займись лодками, – продолжил Бриан. – Пусть две из них принесут к внешним воротам и замотают уключины лоскутами, чтобы не скрипели… Э-э… что еще я забыл?

– Факелы и…

– Да, по дюжине на каждого и по два огнива. Факелы надо как следует пропитать смолой, они должны загореться с первой же искры. Пожалуй, все.

Как и положено дисциплинированному солдату, Эрнард повторил приказ, а затем поспешил по винтовой лестнице вниз. Он не совсем понимал, чего собирается достичь этой вылазкой лорд Бриан, но, несомненно, тот знал, что делает.

С наступлением темноты небольшой отряд собрался во внешнем дворе замка. В течение дня констебль и сержант тщательно отобрали семнадцать человек, именно тех, кто должен был совершить вместе с лордом Брианом вылазку. Им казалось, что они отлично справились с заданием. Однако Бриан был чем-то недоволен.

Он кивнул Варану, Моркару и отошел с ними в сторону. Констебль последовал за хозяином, заметно хромая. Он старался идти прямо, но левая сторона тела упрямо не желала слушаться. За ним легко следовал Моркар, глядя в спину своему наставнику. «Я в два раза моложе его, – думал сержант, – и не уступаю ему в силе, и знаю дело. И у меня здоровые ноги и руки».

– Вы меня неверно поняли… – Бриан, повернувшись, в упор поглядел на своих помощников. – Я не говорил, что в эту вылазку мы направимся все трое. Я понимаю, вам хотелось бы этого, но если лодки утонут или королевские лучники услышат наше приближение… Кто тогда будет руководить защитой замка?

– Конечно, вы, мой лорд, – ответил Варан. – Ваш план ясен, и мы с Моркаром выполним его.

Сержант выразительно посмотрел на негнущуюся ногу своего командира.

– Прошу прощения, констебль, но вы должны остаться, – твердо сказал он. – Вам нелегко будет залезать и вылезать из лодки, прокладывать дорогу в снегу…

Варан, угрожающе насупившись, шагнул к нему, и сержант замолчал.

– Ты думаешь, я не смогу тихо идти по лесу? Или буду отставать от других? И только потому, что у меня слегка побаливает нога? Да я буду первым, кто поднимет тебя, Моркар, когда ты споткнешься! Я…

– Достаточно! – прервал его Бриан. – Никто не говорит, что ты стал немощным, Варан. Моркар, ты бы лучше посмотрел на ноги тех, кого отобрал. Они что, на прогулку собрались?

Пока Моркар, тихо ругаясь, заставлял солдат перематывать тряпье на сапогах заново, Бриан пытливо смотрел на невозмутимого, готового к походу Варана. Некогда, еще четырнадцатилетним парнем, он сопровождал его отца, Алана Железную Перчатку, в первом Крестовом походе. До двадцати пяти лет он находился рядом со своим господином и, спустя еще четверть века, приехал в Уоллингфорд, чтобы служить леди Элизе. Они уже долгие годы прожили вместе, и Варан состарился у него на глазах, хотя и сейчас не уступал в силе и выносливости никому из своих солдат. Но вот нога…

Затем Бриан взглянул на Моркара, негромко распекавшего своих подчиненных. Он показывал им, как лучше обмотать сапоги лоскутами ткани. Еще один саксонец поднялся до звания сержанта благодаря своим способностям. Как точно Варан угадал и выделил его среди сотен солдат. Когда-нибудь Моркар станет констеблем замка и ни в чем не уступит на этом посту своему опытному наставнику.

Он вновь перевел взгляд на Варана. Слегка побаливает нога? Нет, здесь дело серьезнее. Некогда могучего воина прозвали Каменной Башкой, что было не совсем справедливо – соображал тот не хуже многих известных военачальников. Но вот левая сторона его тела, похоже, в последние годы действительно окаменела. С каждой новой зимой болезнь приходит к констеблю все раньше, а по весне уходит все позже. Только в жаркие летние месяцы Варан обретал былую подвижность, но сейчас не лето.

Пойдет Моркар. Здесь нет проблем. Он может тихо двигаться среди деревьев и вряд ли споткнется о лежащий на земле сук или стряхнет плечом с ветви дерева снег.

Нет, Варан. Пятьдесят лет в строю – срок немалый. В Англии не сыщешь опытней солдата. Такой ветеран имеет право быть выбранным, даже если у него «слегка побаливает нога».

Бриан повернулся к Моркару.

– Поручаю тебе командовать гарнизоном до нашего возвращения. Если замок будет атакован, зажги бочки со смолой. Мы заметим отсвет огня даже из-за деревьев.

Моркар кивнул, заметно помрачнев, повернулся и исчез в темноте. Ему хотелось побыть одному, прийти в себя после такого удара. Ему казалось, что лорд Бриан совершил ошибку.

Позднее это понял и сам барон.

Заметно приободрившийся Варан обошел солдат и придирчиво оглядел их с ног до головы. Он заставил их снять металлические доспехи, чтобы те, не дай Бог, не звякнули где-нибудь в лесу, и велел еще раз перемотать на сапогах лоскуты ткани, так, как он хотел. Теперь воины были одеты в шерстяные туники и короткие накидные плащи из кроличьего меха. Они оставили в замке свои мечи и луки, но Бриан разрешил им взять кинжалы.

– Повесьте себе на шею по четыре кинжала, – приказал он. – Двенадцать человек возьмите все факелы и огнива, остальные же понесут лодки. Во время вылазки все должны молчать, кроме меня и Варана. Ясно?

Бриан снял пояс с мечом и передал его одному из воинов, который оставался в замке. Затем он, как и все остальные, надел на шею связку кинжалов и взял в руку бурдюк из-под вина, наполненный жидкой смолой. Он кивнул стражникам, и те медленно начали открывать ворота.

Лодки были вынесены на берег и спущены на воду. Тонкий лед треснул под их тяжелыми корпусами. Один за другим солдаты забирались в них и усаживались на дне, тесно прижимаясь друг к другу. Последний воин неосторожно поставил свой бурдюк со смолой на борт и внезапно поскользнулся. Бурдюк опрокинулся, залив его грудь и колени теплой смолой. Солдат едва сдержал проклятия и неуклюже полез в лодку, стараясь не обращать внимания на насмешливые взгляды своих приятелей.

Последними сели в лодки Бриан и Варан. Гребцы оттолкнулись веслами от берега, и они выплыли на открытое водное пространство, лишенное льда. Быстрый поток понес лодки вниз по течению, но в этом месте Темза имела ширину не больше шестидесяти ярдов, так что они быстро причалили к другому берегу.

Бриан первым выбрался на отмель, а затем оглянулся, ища глазами Варана, который находился в другой лодке. Тот уже стоял в воде правой ногой, но не мог поднять левую, онемевшую. Все бы обошлось, но рулевой растерялся, и лодка стала отплывать, увлекаемая быстрым течением. С проклятием констебль рухнул в воду, подняв целое облако брызг. Солдаты схватились за весла и вновь подвели лодку к отмели. Они хотели помочь своему командиру, но Варан, отряхиваясь, уже стоял на земле. Он вымок по грудь, но сделал вид, что в такой холод это даже приятно. Бриан помрачнел, но промолчал. Он приказал перетащить обе лодки вдоль берега вверх по течению. Теперь, возвращаясь, они лишь направят лодки к другому берегу и при удаче причалят напротив ворот замка. Лодки были спрятаны среди прибрежных деревьев, а затем отряд, возглавляемый лордом Брианом, направился к лесу.

Метель утихала, только ветер сдувал звездочки снежинок с ветвей деревьев, и они, плавно кружась, опускались на белую землю. Несмотря на все предосторожности, идти бесшумно среди деревьев не удавалось. Помогал им ветер, среди густых крон заглушал шаги. Бриан поднял руку, и солдаты, как и было ранее обговорено, рассредоточились по лесу. Они направились к просеке. По расчетам Бриана, она находилась в ста шестидесяти ярдах впереди. Настало время разделить силы.

Предоставив Варану командовать правым флангом, Бриан возглавил левый. Он приказал четырем своим солдатам пройти пять сотен шагов в указанном им направлении, а затем резко свернуть направо. Таким образом, они должны были выйти на просеку где-то в семидесяти ярдах от ее переднего края и преградить отступление отряду «лесорубов». То же самое должны были сделать четыре человека с правого фланга, только выйти на расчищенное пространство они должны были с другой стороны.

Так две главные группы продолжили свой путь через густой лес, намереваясь выйти к лагерю «лесорубов» с двух различных направлений. Им удалось миновать заслоны королевских лучников незамеченными, и они вскоре сошлись в тридцати трех ярдах от конца просеки. Впереди, из-за заснеженного подлеска, был виден отсвет костра.

Они осторожно двинулись вперед, стараясь не производить ни малейшего шума. Две группы должны были блокировать просеку за лагерем королевских солдат.

Вскоре среди деревьев можно было различить около большого костра темные фигуры на вязанках хвороста. Варан коснулся руки Бриана и прошептал:

– Там их не больше дюжины. Рядом груды веревок или чего-то похожего…

– Это материал для вязки плотов, – ответил так же тихо Бриан, не уступавший своему констеблю в зоркости. – Иди к своим людям. Следи за мной. Как только я махну рукой, немедленно зажигайте факелы, мы делаем то же самое и одновременно бросаемся в атаку. Действовать слаженно и быстро, иначе они поднимут тревогу.

Варан кивнул и тут же исчез среди темных стволов. Бриан не успел спросить друга, как тот себя чувствует. Ледяная вода и холодный воздух могли вызвать сильную простуду и у более молодого человека. А Варану с его болезнью это могло стоить жизни.

Впрочем, такой вопрос, может быть, и не стоило задавать. Старого воина все эти заботливые расспросы только раздражали. Он не раз воевал в Сербии и Германии, где зимы более суровые, перед вылазкой он напоминал об этом своему лорду, и каждый раз словно бы между прочим.

Солдаты спешно разобрали факелы и зажали их под мышками, взяв в руки огнива. По команде лорда они должны были их одновременно зажечь.

Вскоре Бриан махнул рукой, а затем высек и своим огнивом несколько золотистых искр на смолистую часть факела, и огонь немедленно вспыхнул. То же сделали и остальные солдаты.

– Пора! – крикнул Бриан, и они помчались по заснеженной земле в сторону костра, прорываясь сквозь густой подлесок, сняв на бегу со своих связок по кинжалу.

Гревшиеся у костра солдаты короля вскочили на ноги, в ужасе глядя на мчавшихся на них дьяволов, изо ртов которых вырывалось пламя. Когда они сообразили, что это всего лишь солдаты из осажденного замка, было уже поздно.

Кое-кто успел поднять лук, натянуть тетиву и даже выпустить стрелу. Немногие схватили копья и попытались оказать сопротивление, ночью это было равносильно самоубийству. Еще несколько человек побежали назад по просеке, но наткнулись на засаду. И только один – Бриан опасался именно этого! – догадался скрыться среди деревьев. Через несколько секунд над ночным лесом послышались звуки сигнального рожка. Чуть позже с другого конца просеки ему ответил другой рожок. Нападавшие замешкались, и человек с рожком убежал куда-то во тьму.

Несколько солдат бросились вслед за ним, но Бриан отозвал их. Он пересек широкую просеку и наткнулся на то, что искал, – две большие пирамиды из срубленных и очищенных от ветвей стволов. Рядом с ними лежали мешки с инструментами и груды просмоленных веревок. Да, король намеревался строить плавающий мост.

Бриан повернулся и увидел, что только двое или трое воинов противника еще оказывали сопротивление.

– Сюда! – закричал он. – Поджигайте эти бревна!

Вскоре почти все солдаты собрались рядом с двумя высокими пирамидами. Бриан приказал им сложить факелы в их основания, а затем швырнул чуть выше бурдюк со смолой. От удара его тонкая кожа лопнула, и смола разбрызгалась по бревнам. Пламя тотчас повеселело и побежало вверх. Остальные воины последовали примеру своего лорда. Тем временем подбежали восемь человек, блокировавшие просеку.

Бриан огляделся. Один из его солдат был убит стрелой, двое пронзены копьями. Четверо или пятеро получили ранения, но они могли идти, одни самостоятельно, другие с помощью товарищей. Переведя взгляд вновь на пирамиды из бревен, он убедился, что огонь, невозможно погасить. Махнув рукой, он приказал солдатам бежать к реке.

Он подождал, пока все скрылись среди деревьев, и только тогда последовал за ними. Увы, рядом не оказалось никого из его людей, и потому никто не мог предостеречь его от опасности. Из окровавленного снега, словно призрак, поднялся один из королевских солдат, раненный, но еще способный действовать. Из последних сил он швырнул вслед Бриану кинжал. Тот внезапно почувствовал, как спину пронзила дикая боль, и в глазах поплыли темные круги. Он так и не увидел воина, который подстерег его. Видимо, тот оказался толковым солдатом и знал, что командир нападавших должен был уйти последним. Королевский воин умер с улыбкой на губах, как мужчина, до конца выполнивший свой долг.

Ничего не видя от боли, Бриан стоял, пошатываясь, рядом с деревом, а затем смутно почувствовал, что падает. «Боже, только не на спину!» – успел подумать он. Каким-то чудом он повернулся и ткнулся ничком в невысокий куст.

Он лежал не шевелясь, и его прерывистое дыхание слегка растопило снег у рта. «Все, это конец, – в забытьи думал он. – Ворота смерти раскрыты… Если я не истеку кровью, то замерзну… или попаду в руки к Стефану…»

Жгучая боль пронзила тело. Кто-то вырвал кинжал из его спины. Чьи-то сильные, но осторожные руки подняли его на ноги. Рана раскрылась. Слезы брызнули у него из глаз, и он, вскрикнув, обмяк и провалился во тьму.

Открыв глаза, он увидел склоненное над ним лицо. Но чье? Этот неподвижный человек был чем-то похож на него. Но у него никогда не было такой розовой кожи и румянца на щеках. Неужели это сам апостол Петр, стоящий у порога чистилища? Что же я здесь делаю, ведь я знаю, моя дорога ведет в ад, хотел сказать Бриан, но не в силах был даже пошевелить губами. Фигура оставалась неподвижной. Да и что было святому Петру удивляться, увидев еще одну вознесшуюся душу?

Он хотел подняться и пройти к воротам, за которыми, возможно, его ждали вечные муки, но его что-то удерживало. Не сразу, но Бриан понял, что он привязан. Но к чему?

Откуда-то сверху до него донесся женский голос.

– Лежите тихо, мой лорд. Вы в безопасности у себя дома. Не шевелитесь, рана может опять открыться.

«Значит, я еще жив, – подумал Бриан. – Но откуда тогда здесь святой Петр?»

Чья-то рука ласково провела по его щеке. Он поморгал. Нет, это был не святой Петр. Это был он сам, лорд Бриан Фитц, только вырезанный из дерева и ярко раскрашенный. Рядом неподвижно стояла Элиза, держа на руках младенца.

Он напрягся и медленно повернул голову чуть влево. У постели сидела Элиза, настоящая Элиза, и плакала навзрыд от счастья.

Желая ее успокоить, он хотел погладить ее рукой, но не смог.

– Чертовы… путы… – пробормотал он, чувствуя, что язык еще плохо ему повинуется. – Мы… мы пленники?… Стефан…

– Стефан… он в нескольких милях от замка… – всхлипывая, ответила жена, изо всех сил стараясь взять себя в руки. – Поблизости… поблизости его не видно. Простите, мой супруг, что я плачу… но я так давно ждала, когда вы откроете глаза…

– Путы… – пробормотал Бриан. – Снимите их с меня.

– Нельзя, мой милый. Лекарь сказал, что рана на вашей спине очень серьезная и вам надо лежать совершенно неподвижно.

– Руки… освободите мне хотя бы руки… Черт, неужели я не могу обнять… обнять жену, вернувшись с того света?

Элиза заговорила с кем-то, кого Бриан не мог видеть, а затем обратилась к нему:

– Пожалуй, этого не стоит делать, мой милый Бриан. Мы знаем, что вы не можете быть осторожным и… Дайте ране как следует затянуться.

Бриан чертыхнулся, но больше не возражал.

– Как долго я здесь? – спросил он.

Теперь он совершенно ясно видел жену, и ее лицо сказало ему обо всем. Глаза ее были красными от долгих слез, вокруг них лежали глубокие тени. Конечно же, все то время, пока он лежал без сознания, она не отходила от постели. И это продолжалось долго, несколько дней.

– Как долго?.. – повторил он, ощущая сильный приступ тошноты. – Неделю? Или больше?

– Нет, всего лишь три дня, – успокоила его Элиза. Она уже перестала всхлипывать и даже пыталась улыбнуться, но у нее это плохо получилось. – Порой вы приходили в себя, и вам давали лекарства…

– Противник атаковал замок? – прервал Бриан, которого этот вопрос беспокоил куда больше, чем состояние здоровья.

– Нет, с той ночи, когда вас ранили, они не предприняли ничего. Моркар… мы послали несколько лазутчиков, и те…

– Моркар? Разве он командует гарнизоном? Почему не Варан?

Элиза отвела глаза в сторону и после долгой паузы глухо сказала:

– Констебль умер, Бриан.

– Что? Что ты сказала?

– Он умер.

Бриан ошеломленно посмотрел на поникшую в печали жену.

– Не может быть… Только не Варан!

– Увы, но это так. Мы искали его тело и…

– Вы не нашли его тело? – с надеждой спросил Бриан. – Тогда почему вы решили, что он погиб? Такой могучий и опытный воин, как Варан…

Элиза посмотрела ему в глаза, и Бриан замолчал. В них была такая боль, что он понял – да, Варан погиб.

– Я расскажу, как это было, – тихо сказала Элиза, – и вы сами все поймете.

…Пылали пирамиды из бревен, солдаты уже бежали через лес, к лодкам. Варан, сильно хромая, следовал за ними, утопая почти по колено в пушистом снегу. Левая половина его тела совсем онемела. Ледяная ванна, принятая поневоле час назад, видимо, доконала его. Моркар был прав. Ему лучше было остаться в замке. Сейчас он может стать серьезной обузой для остальных – ведь королевская армия бросилась вслед за немногими защитниками замка.

Он ускорил шаг, буквально волоча левую ногу, словно к ней была привязана многофунтовая гиря. И внезапно остановился.

Где лорд Бриан?

Неужели лорд прошел где-то стороной, и он, Варан, не заметил своего милорда? Если так, то он должен быть уже на берегу. Но…

Не без труда старый воин повернулся. От места схватки он ушел еще недалеко и мог видеть среди деревьев открытое пространство, освещенное серебристым полумесяцем. Варан внимательно осмотрел тела на снегу. На них лежал кровавый отсвет двух огромных костров, пылавших на другой стороне просеки. Вдали были слышны тревожные звуки рожков. Королевские войска скоро…

И тут он увидел знакомую фигуру, лежащую ничком среди кустов. Из спины человека торчал кинжал.

Варан тяжело прохромал по глубокому снегу, забыв о своей одеревеневшей ноге и вообще обо всем на свете. Лорд Бриан неподвижно лежал на снегу, не подавая признаков жизни. Не колеблясь констебль выдернул кинжал из его спины и с облегчением услышал звериный крик боли. Обхватив тело хозяина, констебль напрягся и поднял его на ноги, но тот глухо простонал и обмяк, потеряв сознание. Пригнувшись, Варан взвалил лорда Бриана на плечо и понес его к берегу реки, от дерева к дереву, от дерева к дереву…

Он шел до ужаса медленно. Деревья в этом лесу росли как им заблагорассудится. Они то смыкались в почти непроходимую чащу, то разбегались, оставляя поляны, хорошо освещенные светом луны. Варану волей-неволей приходилось петлять, удлиняя и так неблизкий путь к лодкам. Раза два он рискнул крикнуть, зовя своих солдат на помощь, но никто не отзывался. Тем временем арьергард армии короля достиг места недавнего боя. Лес сотрясали яростные вопли, в которых слышалась жажда мести.

Варан шел через лес, не зная, жив ли лорд Бриан, и не разрешая себе думать об этом. Единственным его желанием было побыстрее достичь берега реки. Тогда лорда Бриана отвезут в замок и передадут либо в руки лекарям, либо священникам, это уж как Богу будет угодно. Но он должен дойти и донести тело своего хозяина. Должен.

Сердце его разрывалось от напряжения, но Варан сейчас был счастлив как никогда. В молодости он часто представлял, что воины напали на его дом и он, могучий и бесстрашный воин, закаленный в боях с фанатиками-сарацинами, легко разделывается с шайкой бандитов. Но это так и осталось мечтой – Господь не подарил ему ни жены, ни сына. Затем его тайные видения как-то незаметно перешли на семью его господина. Варан страстно жаждал совершить что-то исключительное для людей, которых он боготворил, – лорда Бриана, его очаровательной и доброй жены и, конечно же, для маленького болтливого, словно сорока, Алана. И этот час настал. Но в отличие от тех воображаемых им картин они с лордом Брианом могли погибнуть. Оба.

В этот момент он услышал чьи-то шаги. Но они доносились с обеих сторон – и спереди, со стороны реки, и сзади, где рыскали королевские солдаты.

Через минуту обе волны захлестнули Варана. Пятеро солдат из гарнизона вернулись, чтобы разузнать, что случилось с их лордом и констеблем. Им навстречу из-за деревьев вышло более двадцати королевских солдат.

Схватка была короткой, но яростной. Ошеломленные натиском, воины Стефана ненадолго отступили, и это позволило солдатам снять Бриана с плеча полностью обессилевшего Варана. Но королевские солдаты, опомнившись, натянули луки. Они целились в тело лежащего на плече одного из солдат человека, но на пути встал Варан.

Он настолько устал от невероятных усилий, которые потребовались, чтобы нести тело потерявшего сознание хозяина, что почти не почувствовал вонзившихся в его спину стрел. Он стоял как стена, ожидая, когда солдаты унесут лорда Бриана. Затем он пошел – но не вслед за ними, а направо, вдоль реки, уводя за собой королевских воинов.

Больше его никто не видел.

Достигнув берега реки, солдаты спустили лодки и, переложив тело хозяина на дно одной из них, поспешно отплыли. Вслед им понеслись стрелы, но солдаты закрыли лорда Бриана своими телами. Вскоре течение принесло их к противоположному берегу, прямо к воротам замка…

– Моркар сразу же послал людей на поиски констебля, – продолжила рассказ Элиза. – Он и сам ездил на тот берег, и не раз, но они ничего не нашли. Варан мертв, Бриан.

– Тогда почему… почему его тело не найдено? – глухо спросил Бриан, закрыв глаза.

– Не знаю. Наверное, Бог забрал его на небо. Он не мог позволить, чтобы такой человек долго лежал на снегу.

Бриан кивнул. Да, так и должно было быть. Тело Варана не могло достаться волкам или, того хуже, королевским солдатам. Его унесли ангелы, и душа одинокого воина попадет в рай. Только в рай, если на небе есть справедливость – то, чего на земле почти не встретишь…

Элиза, взглянув на мужа, встала и вышла из комнаты, уведя с собой лекаря. Бриан должен был побыть со своим горем наедине.

 

Глава XV

УОЛЛИНГФОРД-НА-ТЕМЗЕ

Март 1150 – ноябрь 1153

Долгое время Элиза считала, что ее муж никогда не поправится. Рана загноилась. Дважды в день лекарь чистил ее. Когда ему казалось, что дело пошло на лад, он зашивал рану длинной костяной иглой. Но на следующую ночь тело Бриана вновь пылало от жара.

Королевские войска оставили берег Темзы. Стефан знал о гибели Варана и о тяжелом ранении лорда Бриана Фитца, и ему, по-видимому, претила легкая добыча. Он просто не мог угрожать мужественной хозяйке замка и потому предложил ей встретиться, чтобы обсудить условия капитуляции Уоллингфорда и тем самым избежать дальнейшего кровопролития.

Они встретились возле брода, и на этот раз король был настроен решительно. Не было ни шатра, ни яств, ни вина. Оставив коней сопровождающим их рыцарям, Стефан и Элиза говорили всего несколько минут.

– Лекарь сказал, что наступил критический период, – без предисловий начала Элиза. – Мой муж либо начнет выздоравливать, либо умрет. Проявите сострадание и подождите еще несколько дней. Если за это время вы увидите черный флаг над цитаделью, то это будет означать, что я стала вдовой. Два дня спустя я открою ворота.

Стефан ценил свое великодушие и уважал себя за способность проявить милосердие. Его главный враг находился в его руках, но он не утратил дружеских чувств к Бриану и его прелестной, мужественной жене.

– Хорошо, – сказал он. – Мы позволим природе сделать свое дело, хотя я надеюсь, что смогу еще обнять вас обоих – когда вы попросите прощения у своего милостивого короля. Мы с лордом Брианом долгие годы были неразлучны, и я сейчас, когда он в таком положении, не могу проявить жестокость к вам обоим.

Король простился с леди Уоллингфорд и сел на коня в превосходном расположении духа. Стефан дал лишний повод народу вспомнить об умении прощать и благородстве своего монарха, мысль об этом согревала сердце.

Он и не предполагал, что совершил последнюю ошибку, которая подвела итог его бесславному правлению.

Сидя в темной спальне, рядом с постелью бледного, исхудавшего мужа, Элиза поняла, что нельзя было рассказывать ему о смерти Варана. Старый воин был слишком дорог Бриану, и весть о его смерти подорвала его последние силы. Лица лекарей с каждым днем все больше вытягивались. Лорд Бриан Фитц был болен ныне и телом и душой, и это лишало надежды на его выздоровление. Но у них не хватило духа сказать об этом его супруге, и они только вздыхали и разводили руками.

– Хорошо бы увезти лорда Бриана Фитца отсюда, – предлагали они. – Сырость от реки очень вредна ему. Леди, мы делаем все, что в наших силах, но больной нуждается в специальном лечении. Мы, конечно, не говорим…

– Тогда делайте то, что можете, – решительно ответила Элиза. – Здесь, в Уоллингфорде. Если мужу суждено умереть, то я не хотела бы, чтобы это произошло в дороге или в чужом доме. У нас есть несколько дней передышки, используйте их.

Лекари старались, но горячка охватила тело Бриана. Он больше не приходил в сознание, только стонал в своем тяжелом забытьи. Быть может, лекари были правы и Бриана необходимо увезти из замка, положившись на милость короля? Если он выздоровеет, то, вероятно, будет изгнан из Англии или проведет остаток жизни в лондонской тюрьме. Но это лучше, чем смерть, разве не так?

«Да, но только не для него, – подумала Элиза. – И я не предам мужа. Стефан согласился подождать несколько дней. Если Бог возьмет душу Бриана к себе, я открою ворота».

Весть о тяжелом ранении Бриана и о том, что он при смерти, разошлась по всей стране. Каждый восставший барон, каждый верный императрице Матильде рыцарь, солдат или крестьянин задавался одним и тем же вопросом, хоть и по-разному сформулированным, но выражавшим одну и ту же мысль:

«А если лорд Бриан Фитц умрет? Кто тогда будет возглавлять нашу армию? Если падет Уоллингфорд, не будет ли это началом нашего конца?»

Это были разные люди. Одни из них остались стойкими противниками узурпатора и всегда помнили о трижды данной клятве. Другие меняли не раз свою преданность в этой многолетней борьбе, каждый раз испытывая чувство неловкости за себя и неудовлетворения собой. Ни Стефан, ни императрица Матильда не были для них алтарями, на которые они могли бы, не колеблясь, положить свою жизнь, свою честь, свои владения.

Но сейчас выбирать нужно было не между нынешним королем и, возможно, будущей королевой. Вопрос стоял иначе – быть или не быть Уоллингфорду-на-Темзе, который долгие годы оставался для всей Англии знаменем восстания.

Впервые каждый англичанин мог свободно выбирать, что ему делать, сообразуясь лишь со своей совестью. Лорд Бриан не был их военачальником, и он не приказывал им выступить против короля, обложившего своими войсками замок на берегу Темзы. Более того, он даже не просил о помощи. Просто каждый знал, что жизнь единственного дворянина, не запятнавшего свою честь в этой грязной борьбе за власть, находилась в руках короля. И в их руках тоже.

Произошло то, чего не ожидал никто, даже мудрый епископ Генри. Тысячи дворян, рыцарей, солдат по собственной инициативе направились к Темзе. Они шли из Девоншира и Дорсетшира, из Норфолка и Лестершира. К ним присоединялись браконьеры, взявшие в руки луки, крестьяне с косами и вилами, наемники, которых впервые никто не нанимал.

Вскоре на юге собралась огромная армия с сотнями лидеров, но не было единого главнокомандующего. Такое огромное количество людей неминуемо должно было впасть в полную анархию, поскольку немыслимо, чтобы такое пестрое сборище могло придерживаться строгой дисциплины. А где твердая рука полководца, ясный план действий, жесткий, не терпящий неисполнения приказ? Где та заманчивая лестница званий и наград, по которой стремился подняться каждый барон? Почему этот молодой, ничем не отличившийся рыцарь мог вести колонну наемников, а не я? С какой стати этот незнатный рыцарь ведет свой отряд впереди моего отряда?

Эти и подобные вопросы вертелись во многих головах, и будь они высказаны, любая армия мигом бы разбилась на тысячи осколков. Но вслух они так и не прозвучали. Отряды двигались за отрядами, объединялись, разъединялись, уходили на соседние дороги, принимали в свои ряды добровольцев и теряли десятки сбежавших. Над всеми дорогами королевства висели облака пыли, и там, где люди и лошади шли через поля, земля была начисто вытоптана.

Армия собиралась на обширном поле, в нескольких милях на запад от Уоллингфорда. Когда количество желающих защитить Бриана превысило десять тысяч, они решили избрать нового короля. Намеревались послать делегацию в Уоллингфорд к леди Элизе с сообщением о войске восставших, готовых прийти ей на помощь.

Бароны спорили до хрипоты, кому пойти к леди Элизе. Каждый рассказывал о своей давней дружбе с Седым. Наконец, устав, они выбрали соседа Бриана, с которым тот был едва знаком. «Леди Элиза узнает вас в лицо, когда вы подъедете к замку, – сказали они. – Если вас не убьют по ошибке, расскажите хозяйке Уоллингфорда обо всем».

К тому времени в замке произошли счастливые перемены. Лорд Бриан очнулся после долгого забытья, и, хотя он по-прежнему был очень слаб, лекари дружно утверждали, что теперь его жизнь вне опасности. Леди Элиза по-прежнему не отходила от постели мужа, но ее лицо больше не напоминало восковую маску, и порой на ее губах проскальзывала робкая улыбка. Когда муж засыпал, она становилась на колени и молилась, благодаря Господа за чудесное исцеление супруга.

Однажды Бриан, проснувшись ранним утром, узнал, что в нескольких милях от замка собралась огромная армия.

– Они пришли спасти вас, мой милый, – рассказывала Элиза со счастливой улыбкой. – И это справедливо, потому что никто в Англии не заслужил более, чем вы, славу честного и верного своему слову человека. Тысячи людей здесь только по велению своего сердца. Они прослышали о вашей болезни и об осаде Уоллингфорда и решили помочь вам. Их посланник сказал, что ко вчерашнему вечеру войско насчитывало двенадцать тысяч человек, а может быть, даже больше, поскольку люди прибывают все время. Я благодарю Господа, что он не обошел нас своей милостью.

– Да… – прошептал Бриан. – Теперь я просто обязан выздороветь, я не могу обмануть ожидания этих людей…

Элиза кивнула, не скрывая слез:

– Вы должны поправиться, мой супруг, тем более что только что дали слово сделать это. А вы привыкли держать свое слово, как никто на этой земле.

Стефан, не готовый к такому повороту событий, был просто потрясен. Поняв, что рискует быть разбитым в бою, он поспешно отвел свою армию к Оксфорду. Его обычно румяное лицо посерело, словно он предчувствовал неизбежный конец. Встревоженный происходящим, епископ Генри поспешно приехал к нему из Винчестера. Впрочем, он не собирался, по своему обыкновению, давать советы. Он просто спросил брата: кем тот был все последние дни? Королем, вступившим в решающую схватку со своим главным врагом, или сентиментальным трубадуром, добивающимся улыбок дам и восторженных аплодисментов?

– Вы держали их обоих в руках – и Бриана Фитца и его супругу – и позволили им уйти! – епископ с презрением глядел на Стефана. – А ведь только этот Седой сравнится по авторитету с Матильдой Ангевин! Вы схватили эту парочку за глотки – и пожелали им счастливо разделаться с вами. О, прелестная леди, я не могу устоять против вашей просьбы, – иронизировал Генри. – Я уже почти вошел в замок, но готов вернуться и посидеть на пне, посчитать ворон… А когда я справлюсь с этим, то найду себе другое важное занятие: почищу корону или сыграю с солдатами в шахматы… Ах нет, у меня появилось срочное дело, война все-таки есть война, вы же понимаете, милая леди. Мне только что принесли гобелен, чтобы я вышил на нем алую розу…

– Замолчите! – зарычал Стефан. – Откуда я знал, что такое может случиться? Ангевины никогда никого не спасали. И такая большая армия еще ни разу не собиралась сама по себе, да еще в отсутствие лидера. Быть может, еще не поздно…

– Не поздно – для чего? – злобно переспросил Генри. – Чтобы отречься от короны?

– Нет, чтобы встретиться с бунтарями на поле боя. Бриан – это пустой номер. Он при смерти, и неизвестно, выживет ли вообще. Без сильного же лидера…

– Это общая проблема, не так ли?

– Что вы хотите сказать, брат? Неужели вы считаете, что я не способен вести армию?

– Я просто вспомнил кое-какие факты, король. Вы отсутствовали, когда мы разбили шотландцев в битве у Стандарта. Вы присутствовали, когда мы были разбиты у Линкольна, причем вас взяли в плен. В прошлом году вы сумели рассеять войско Давида Шотландского, Ранульфа Честерского и Генриха Плантагенета, не выпустив по противнику даже одной стрелы, – увидев размер вашей армии, они просто ушли. С чего это вас считать великим полководцем? Мне горько думать о вашем будущем, но битва с войском восставших может стать ныне вашим концом.

– Но не для вас, мой самоуверенный братец?

– Нет, не для меня. Я все могу обернуть себе на пользу. Вы же знаете, что я не только искусный политик, но и крупный землевладелец, а также служитель Господа. Я стою очень прочно на моих трех китах. Даже лишившись всего этого, я не буду уничтожен, у меня останутся дворец и мой зверинец, а также моя уникальная коллекция скульптур. Продав все это, я могу вновь стать богатым и уважаемым человеком. И потом, я не представляю реальной опасности для Ангевинов, и они знают это. О, эти люди не откажутся от моих советов, как это необдуманно делали вы.

– А вы хорошо подготовили свои тылы, братец, – с презрением сказал король.

Генри охотно кивнул, обнаружив новые складки на своей полнеющей шее.

– У меня они всегда готовы, мой король. Никто не знает, когда ветер переменится и куда он подует.

Стефан нервно взглянул на него. Они сидели в оксфордском дворце. Со двора доносились голоса солдат, в которых легко угадывалась тревога. Недавно лазутчики донесли королю, что восставшие разбили новый лагерь вблизи Уоллингфорда и готовы там стоять хоть до Судного дня. Если король хотел битвы, то ему достаточно проехать лишь пятнадцать миль на юг. Всего пятнадцать миль!

Он затравленно взглянул на Генри и спросил – настолько тихо, что ему пришлось повторить вопрос:

– Брат, стали бы вы атаковать войско бунтарей?

– Надеюсь, вы не имеете в виду меня лично, – усмехнулся Генри. – Все, на что я способен ныне, – это сесть с помощью слуг на коня. Что касается меча…

– Епископ, я не шучу.

– Не горячитесь, Стефан. Я все понимаю, так что не стоит так терзать свои усы.

– Ради Бога, ответьте на мой вопрос!

– Нет.

– Вы отказываетесь…

– Нет, я о другом. Я не стал бы атаковать восставших. Они собрались не сокрушить короля, а лишь для того, чтобы защитить Седого. Подождите, когда он умрет. А еще лучше – помогите ему в этом.

– Подослать к Бриану Фитцу убийцу? Фи, вы на самом деле думаете, что я способен на такие грязные дела?

Генри грустно покачал головой.

– Нет, я так не думаю. И это меня больше всего тревожит.

Он встал и направился на поиски какой-нибудь еды – брат, как всегда, забыл распорядиться об обеде. Сам же Стефан остался сидеть в кресле, продолжая отчаянно крутить кончики своих усов.

С этого дня удача окончательно покинула короля. Бриан Фитц не умер, а, напротив, стал выздоравливать, хотя чувствовал себя как никогда слабым и разбитым. И все же он хотел, несмотря ни на что, навестить войско и лично поблагодарить старых и новых друзей за помощь, но Элиза вместе с лекарями отговаривали его. Они сообщили, что несколько баронов уже приезжали из лагеря и были рады увидеть, что он поправляется. Они заверили Элизу, что войско не тронется с места, пока он не выздоровеет окончательно, даже если это займет месяцы. Не менее восьми тысяч человек будут постоянно оставаться вблизи замка. Дороги на юг и запад полностью ими контролировались, так что с подвозом продовольствия проблем не было. Более того, каждый из них мог уезжать на некоторое время домой, чтобы отдохнуть или поработать на своих полях.

Что касается Стефана, то король был сейчас не опасен. Потрясенный размерами войска восставших, он резко увеличил свою армию, но оставить Оксфорд опасался. Разумеется, он предпринимал кое-какие действия в других частях страны. В частности, ему удалось захватить город Вустер, но стоявший невдалеке замок он не осилил. Тем не менее о своей победе король постарался раструбить повсюду, забыв упомянуть, что она была одержана над невооруженными горожанами.

В июле Бриан почувствовал себя настолько лучше, что впервые приехал в лагерь восставших. Солдаты прервали свои игры в кости и бросились приветствовать нового лидера, так что сопровождавшим лорда рыцарям пришлось нелегко, ограждая его от чересчур восторженных воинов.

Бриан Фитц очень изменился за время болезни. Он потерял почти четверть своего веса. Отныне никто больше не называл его Седым – от долгой лихорадки его прежде пышные волосы выпали, оставив на затылке проплешину, подобно тонзуре монаха.

Негромким голосом лорд Бриан приветствовал армию восставших. Он поблагодарил всех – и баронов, и рыцарей, и солдат, и крестьян, что они спасли Уоллингфорд и его лично от гибели. Но более всего его порадовало, что англичане сумели показать всему миру, что клятва, данная королю Генриху I, не забыта, и даже в это смутное время осталось немало людей, сумевших сберечь свою честь и совесть.

Он не стал напоминать о тех сотнях присутствующих, которые не раз меняли фаворитов в затянувшейся борьбе за трон. Что было, то миновало. Главное в другом – даже после пятнадцати лет своего правления Стефан в глазах многих оставался узурпатором.

– Мы можем и не достигнуть желаемого, – продолжал Бриан, – но мы близки к победе как никогда. Мы не раз терпели поражения, теряли признанных лидеров и испытывали невзгоды. Многие из нас, прежде богатых баронов и рыцарей, оказались на пороге нищеты. Но мы чувствовали бы себя еще беднее, предав наши клятвы и мечи за мешок с деньгами или обменяв нашу лояльность по отношению к императрице Матильде на новые владения. Кое-кто, как водится, разбогател на войне, но большинство потеряло все или почти все. И все равно мы стали богаче, на свете ничего нет дороже чести, а ее мы не потеряли.

Он спешился и провел конец дня в армии. Его армии. Никто даже не заикнулся об этом, хотя это было ясно всем.

Следующие двенадцать месяцев прошли относительно спокойно. И все-таки это было не совсем мирное время, поскольку обе армии постоянно держали руку на эфесе меча. Но лидеры с обеих сторон не предпринимали активных действий. Они просто устали от такой жизни, все время в напряжении, в ожидании нападения – гражданская война отняла немалую часть их жизни.

Стефану и Бриану было теперь за пятьдесят. Это отнюдь не возраст дряхлости. Немало людей в Англии, подобно Варану, доживало до семидесяти, были и люди постарше. Но в пятьдесят человек уже оглядывается в поисках уютного кресла, а в холод старается быть поближе к огню и все чаще задумывается о смерти, стараясь беречь силы.

А смерть, как всегда, подстерегала того, кто о ней и не думал. Держа постоянно дверь приоткрытой, она действовала по своим, ей одной известным законам и потому избрала жертвой одного из самых молодых людей в этом повествовании.

Осенью 1151 года граф Готфрид Анжуйский следовал вдоль берега реки, возвращаясь из Парижа в свою столицу. Погода была жаркой, и каждые несколько миль пути кортеж останавливался, чтобы граф мог искупаться в Луаре. И как он ни приглашал своих спутников последовать его примеру, те вежливо отказывались, побаиваясь речных демонов.

Готфрид посмеивался над ними, и, как оказалось, напрасно.

Возвратившись домой, он слег, его охватил сильный жар. Усилия лекарей были тщетны, граф умер в своей постели. Ему было всего тридцать семь лет.

Своему старшему сыну, Генриху Плантагенету, он оставил огромное наследство, включавшее, в частности, Анжу и Нормандию. Но в Англии у Готфрида владений не было, да и сам он никогда не бывал на острове.

После пышных похорон Матильда и Генрих отправились в парк, держась за руки, как бы помогая другу другу в горе. Но если кто-нибудь из неучтивых осмелился бы приблизиться к этой оплакивающей мужа и отца паре, то услышал бы нечто ошеломившее его: мать и сын живо обсуждали достоинства одной знатной особы по имени Альенора…

В мае 1152 года смерть постучалась в дверь короля Стефана, третьего мая неожиданно скончалась его жена Матильда. Это была сдержанная, умная женщина, которая долгие годы умело руководила вспыльчивым и непоследовательным мужем, причем делала это деликатно, не омрачая их семейной жизни. Не раз, устав держать в своих руках бразды правления, он передавал их королеве – и Англия только выигрывала от этого.

Стефан потерял голову от горя и бросился в несколько необдуманных кампаний. Он все-таки предпринял попытку атаковать Уоллингфорд, но был разбит. А во время штурма малозначительного замка Стефан едва не попал в плен. Ему удалось добиться двух незначительных побед, но это были лишь две ложки меда в бочке дегтя. Король, теряя сторонников, метался по стране. Остановлен он был неожиданным известием, подкосившим его власть монарха. Король узнал, что восемнадцатого мая Генрих Плантагенет женился на бывшей супруге короля Франции Людовика VII, двадцатидевятилетней Альеноре Аквитанской. Это была одна из самых красивых и влиятельных женщин своего времени. Она родила своему молодому мужу двух сыновей – Ричарда Львиное Сердце и Иоанна Безземельного, позднее ставших королями Англии. В качестве приданого она принесла супругу герцогство Аквитанское, что положило начало английскому могуществу во Франции, сделав тем самым Генриха Плантагенета самым значительным землевладельцем в христианском мире. Он был уже графом Анжуйским и герцогом Нормандским, теперь западная часть Франции перешла к Англии. Все, что ему оставалось, – это стать королем Англии.

– Сто сорок рыцарей, – сказал Бриан, – и более трех тысяч пехотинцев. Не Бог весть что за армия, но все же больше, чем в прошлый раз.

Он передал жене послание Генриха Плантагенета. В нем говорилось, что молодой принц высадился со своим отрядом на побережье вблизи Уорхейма и сейчас держит путь в Уоллингфорд. Письмо было датировано шестым января, значит, оно было написано пять дней назад.

– Выходит, Генрих скоро будет здесь. – Элиза вернула Бриану письмо.

Тот коротко кивнул и подошел к серебряному зеркалу.

– Я помню, как впервые увидел принца. Это было в Уорхейме, после успешного завершения штурма замка. Он был тогда любопытным, визжащим щенком и носился взад-вперед, вконец загоняв своих телохранителей. Он спросил тогда – правда ли, что мои волосы умерли. Я дал ему потрогать свою шевелюру. Ха, ныне я не рискну предложить это вновь! Один хороший рывок – и я останусь лысым.

Элиза ласково посмотрела на мужа.

– Вы выглядите прекрасно для ваших лет, милый, – сказала она. – Если отбросить ваше чрезмерное самолюбие, то становится ясно, что вы далеко не лысый.

– Хм-м-м… Может, и так.

Бриан гребнем зачесал несколько седых прядей на проплешину, хмуро посмотрел на безнадежность своих усилий и направился к сундуку с одеждой.

– Надо нарядиться во все самое лучшее. Возвратился наш новый король.

– Вы будете приветствовать Генриха как монарха Англии? – настороженно спросила Элиза.

Бриан поднял крышку сундука и стал копаться среди своего небогатого гардероба.

– Не знаю, – наконец ответил он, – Генрих, должно быть, заметно повзрослел со времени нашей последней встречи. И он сын Матильды, так что…

Он заметил легкую улыбку на губах жены и насупился.

– Да, он сын Матильды, – повторила она. – Ну так что же?

– Это значит, что он прямой претендент на трон. Генрих владеет теперь Нормандией, Анжу и Аквитанией на материке, и это хорошо. Стефану будет трудно остановить его.

– Стефану – да. Но вдвоем вы можете остановить кого угодно. Скажите откровенно – что вас смущает?

Бриан выпрямился и отшвырнул свой парадный наряд, заметно протершийся в нескольких местах. Как все-таки устаешь от поношенных вещей, да и настойчивость жены раздражала его, хотя он понимал, что гнездившиеся в глубине его души сомнения вызывают такое нервное состояние.

– Все не так просто… – медленно начал он. – Мы часто говорили прежде о короне, о родословной, о правах, о клятвах – но прежде всего хотели достойного монарха для себя, не интересуясь мнением народа. Какого короля или королеву хотели бы они себе? Ясно, что не Стефана, но кого? Кто знает, быть может, Генрих Плантагенет унаследовал все худшие черты характера своей матери? Мы знаем, он перенял ее темперамент, так почему бы ему не быть таким же нетерпимым и высокомерным. Вспомни, как быстро она оттолкнула от себя жителей Лондона, как грозила превратить столицу в руины, если горожане не заплатят компенсацию за поддержку ее кузена. Увы, императрица так и не сумела завоевать любовь и уважение народа, но сделает ли это ее сын? Боюсь, он тоже может решить, что считаться с народом ему ни к чему. За его плечами могучие континентальные владения – на кой черт ему любовь народа Англии?

– Вы бракуете коня, не дав ему показать себя в беге, – покачала головой Элиза.

– Вы не правы. Я бы с удовольствием согласился даже на хромого коня. Но боюсь, что отпрыск дикой кошки тоже имеет когти и способен больно кусаться и царапаться.

Бриан вновь достал свой лучший костюм из сундука и положил его на крышку, аккуратно разгладив рукава.

– И все же у нас нет выхода, – глухо продолжил он. – Мы с самого начала сделали ставку на того, кто имеет право на трон, и только молили Бога, чтобы он был достоин его. Народ всегда был под властью короля и его дворян, так повелось с начала рода человеческого. Мы не знаем, каким монархом будет молодой Генрих, но, по крайней мере, мать с детства готовила его к этому. Он не должен стать временщиком, болезненным властолюбцем, заботящимся о себе больше, чем об Англии. Лучше он, чем, скажем, Ранульф Честерский.

– Да, я согласна с этим. Но Матильда… разве она с детства готовилась стать королевой? Нет. Почему же вы тогда решили, что она лучше, чем Стефан? Я часто думаю вот о чем, Бриан, – он мог бы стать хорошим королем, если бы вы и ваши друзья поддержали его с самого начала.

Бриан опустил голову. Эта мысль преследовала его многие годы, с той самой минуты, когда он гордо отказался встать перед новым королем на колени и покинул Большой зал Вестминстерского дворца.

– Ты права – он мог бы стать хорошим королем, – нехотя признал Бриан. – Так же, как его брат Теобальд, или епископ Генри, или Роберт Глостерский. Или я. Но если выбирать претендента среди дворян, то им мог стать и граф Ранульф, и Жоффрей де Мандевилл, и еще Бог знает кто. Ты верно сказала – с нашей помощью Стефан мог бы быть достойным монархом. Но еще важнее другое – он не имел права на трон. И если забыть о таком праве, то страна обречена на хаос и войну, потому что на престол могут ринутся десятки властолюбцев.

– Кажется, зазвучали трубы, – сказала Элиза. – Пора одеваться.

Они встретили Генриха во внешнем дворе и сопровождали его, когда тот обходил ряды гарнизона. Плантагенету не было еще и двадцати лет, но выглядел он едва ли не вдвое старше. Его страсть к охоте оставила многочисленные шрамы на лице и руках. Как у людей, проводивших большую часть времени в седле, у него были забавные кривые ноги. Но никто не смеялся, никто не вспоминал его неудачный предыдущий приезд в Англию, когда нанятые им солдаты взяли его в плен. Тогда он был юн, глуповат и на редкость самонадеян. Теперь же все по-другому, изменился и сам Генрих.

Ныне он приехал не как юный повеса, искатель приключений и острых ощущений, а как один из самых титулованных и богатых людей в христианском мире. Его приземистая фигура была облачена в необычные доспехи – чешую из крупных металлических пластин. Поймав удивленный взгляд лорда Бриана, Генрих пояснил басистым голосом:

– Все удивляются, глядя на мои доспехи, они сделаны в римском стиле. Арбалетная стрела может пробить кольчугу, но от железных пластин она отскочит.

– Все же они выглядят очень тяжелыми, – с сомнением покачал головой Бриан.

– Это так, – признался Генрих. – Что делать, такова плата за безопасность.

– Но что произойдет, если вы упадете с коня? Вполне может случиться…

Бриан замолчал, остановленный сердитым взглядом принца.

– Я никогда не падал с коня, лорд Бриан, так что мне нечего сказать вам на это.

Его лицо вновь посветлело – удачный ответ вернул Генриху хорошее настроение.

– Должно быть, это будет не так уж трудно сделать.

– Если всадник останется цел после такого падения, – улыбнулся Бриан.

– Ясное дело! Думаю, надо сначала перевернуться на живот – тогда подняться легче.

Принц зашагал вдоль рядов солдат уоллингфордского гарнизона. Он дружески похлопывал воинов по плечам, пробовал вино из многочисленных кубков, которые ему протягивали то справа, то слева. Короткие рыжие волосы и немного разлапистая походка делали его заметным издалека. Он по-дружески здоровался со всеми находящимися в замке баронами – лидерами войска восставших и, стуча себя по груди, облаченной в металлические пластины, рекомендовал им свои доспехи.

Пройдя лагерь, располагавшийся ныне во внешнем дворе замка, он спросил Бриана:

– Могу ли я увидеть войско Стефана с ваших башен, барон?

– Нет, – ответил Бриан. – Оно расположено вблизи Оксфорда. Мы давно ждем атаки, но Стефан, похоже, не торопится вступить в битву.

– И как далеко отсюда Оксфорд?

– Милях в пятнадцати выше по течению Темзы.

– Я хотел бы встретиться со Стефаном. Он мог бы встать на другом берегу реки, а я – на этом. Мы бы отлично услышали друг друга.

– Как хотите, принц. Но почему бы вам не выбрать место где-нибудь посередине, между моим замком и Оксфордом? Или пригласить его в наш лагерь?

Еще не спросив, Бриан уже предполагал ответ. Этот парень с сильной фигурой и грубым лицом был совершенно не похож на свою красавицу мать и, тем не менее, без сомнения, перенял ее высокомерный, капризный характер. Конечно же, он набычится и упрямо возразит, что…

– Хорошо, – неожиданно сказал Генрих и улыбнулся, глядя в сторону леса. – Мы встретимся на полпути в Оксфорд, но только на разных берегах. Иначе я за себя не ручаюсь.

Бриан изумленно взглянул на него. – Как прикажете, мой принц… Вам нужна дополнительная охрана?

– Нет, но спутники мне не помешают, – хохотнул Генрих. – Те, кто знает толк в охоте. Давненько я не гонялся за дичью здесь, в Англии!

В эти же дни граф Лестерский перешел на сторону Ангевинов. Это был один из тех вельмож, кто некогда спорил с Глостером в нормандском лесу около постели умершего короля, утверждая, что Генрих I назвал имя Стефана как своего преемника. Теперь, спустя восемнадцать лет, он предложил молодому Плантагенету свои услуги и в придачу тридцать пять замков. Понятно, что его приняли с распростертыми объятиями.

Стефан пришел в отчаяние. Все были против него, все. Он послал лазутчиков к Уоллингфорду, и те ему сообщили, что армия восставших увеличилась. Сначала называли цифру в двенадцать тысяч человек, затем – в пятнадцать и кончили двадцатью. Хуже всего, что армия Бриана Фитца и Генриха Плантагенета пополнялась в основном за счет вчерашних роялистов.

Король написал брату, прося его немедленно приехать. Да, ответил епископ, обязательно. Только не к вам, а на встречу с Плантагенетом.

Поначалу Стефан принял предложение принца о встрече на берегу Темзы, но вскоре отказался. Он хотел прежде посоветоваться с епископом. Если он скажет, что нужно воевать, то он будет воевать. Если же он посоветует вести переговоры, так тому и быть.

А если епископ предложит ему отречься от трона?!

Роялистам чуть полегчало, когда они узнали о смерти короля Давида Шотландского, дяди Генриха Плантагенета. Но это произошло далеко на севере и не могло уже изменить ситуацию здесь, в окрестностях Уоллингфорда.

Стефан умолял Господа наслать чуму на Ангевинов или хотя бы позволить ему испросить совета у покойной супруги Матильды. Он щедро раздавал обещания осыпать золотом все монастыри и церкви страны, но Бог оставался глух к его просьбам. Небо безмолвствовало, а сны его снова заполонили кошмары. Лазутчики же неизменно сообщали, что принц, как и все остальные лидеры повстанцев, пребывает в добром здравии. Каждый раз, поднимаясь с колен после многочасовых молитв, король чувствовал себя все более одиноким и отчаявшимся.

Наконец пришло второе письмо от епископа. Брат писал, что уже выехал в Оксфорд и что королю не следует ничего предпринимать. Не имея других добрых вестей, Стефан с радостью принял и эту. Похоже, его дела обстояли не так уж безнадежно!

Совсем иначе оценивали его положение Бриан и Элиза, присутствовавшие на переговорах между Плантагенетом и епископом Генри. Вопреки всему, они почувствовали к Стефану некоторую жалость. Соглашение было достигнуто, хотя об этом знала еще только одна сторона.

Армия восставших прошла две мили по берегу на север от Уоллингфорда и, построившись в боевые порядки, встала лицом к реке. На противоположном берегу вскоре появилось королевское войско. В этом месте с восточного берега в реку выдавался широкий мыс. Спешившись, Стефан вышел на него в сопровождении двадцати баронов. Земля была влажной, так что король утопал по щиколотку в грязи. Время от времени он подходил к воде и с тревогой смотрел на бурлящие возле крутого берега водовороты.

– Эй, отойдите подальше! – сердито крикнул он своим сопровождавшим. – Вы что, хотите обрушить мыс в воду и утопить меня?

Епископ Генри стоял за спиной брата, тихо бормоча молитву, в которой он просил Господа подарить Англии мир и покой. Несколькими днями раньше он приехал в Оксфорд и сообщил королю о деталях прошедших переговоров. Точнее, о некоторых деталях.

Они стояли в молчаливом ожидании. Было жарко, и воины с обеих сторон реки проклинали безжалостное солнце. Королевские войска осыпали руганью и угрозами перебежчиков, доставалось и графу Лестерскому, и другим изменникам, которых удавалось разглядеть среди войск повстанцев. По слухам, Ангевины угрозами вынудили многих баронов предать своего короля, но все же это не извиняло этих выродков. Разгневанные королевские лучники решили показать свою силу. Тысячи стрел были вложены в тетивы…

Стефан вовремя заметил, что его армия выходит из повиновения, и разъяренным голосом приказал баронам навести в рядах роялистов порядок. То же самое сделал и Бриан, носясь на коне среди солдат и грозясь повесить любого, кто попробует стрелять без его команды. Не сразу, но оба войска успокоились, и стрелы были вновь спрятаны в колчаны.

Наконец рыжеволосый Генрих Плантагенет выехал на белом коне из рядов восставших. Его сопровождали бароны из Нормандии, Анжу и Аквитании. Подъехав к насупленному Бриану, молодой принц презрительно спросил:

– А где же король? Я никого не вижу на противоположном берегу. Неужто это та камышинка на речном мысу?

Бриан резко ответил:

– У вас что-то со зрением, Плантагенет. Это Стефан Английский, ни больше ни меньше. Вы узнаете рядом его брата епископа?

– А-а… это та жаба, что стоит рядом с камышинкой? Ладно, подайте мне договор.

Один из баронов передал ему пергаментный свиток, и принц, соскочив с коня, легко сбежал по крутому берегу к реке. Его сапоги чавкали по грязи, но он вскоре нашел сравнительно сухое место и развернул свиток. Прокашлявшись, он мощным голосом крикнул:

– Я, Генрих, герцог Нормандии и Аквитании, граф Анжу, законный сын графа Готфрида Ангевина Плантагенета и императрицы Матильды, Леди Англии, обращаюсь к вам, Стефан Блуаский, который называет себя королем Англии. Приветствую вас на этой встрече. Рад, что у вас наконец-то нашлось мужество для этого. Мне есть что вам сообщить, но сначала я хотел бы услышать ваш голос, иначе мои солдаты могут подумать, что вы онемели.

На другой стороне реки епископ тихо сказал:

– Говорите погромче, брат. Принц хочет сделать из вас посмешище.

Стефан покраснел от гнева. Набрав в грудь побольше воздуха, он крикнул:

– Благодарю за приглашение, принц. Я не оспариваю ваши иностранные титулы, хотя для меня вы лишь сын моей кузины. Должен поправить вас раз и навсегда. Я называюсь королем, потому что я и есть король Англии. Если вы хотите, чтобы наша встреча продолжилась, то называйте меня именно так. Если нет, то отъезжайте побыстрее от реки. Учтивость – прежде всего. Надеюсь, об этом известно даже у вас в Анжу.

Неплохо, неплохо, одобрительно усмехнулся епископ. Похоже, брат хорошо попрактиковался в коридорах оксфордского замка.

Генрих Плантагенет, напротив, был неприятно удивлен. «А мне говорили, что у него тонкий и завывающий голос, словно у трубадура, – подумал он. – Что ж, я еще заставлю его жалобно запищать».

Он поднял свиток и выкрикнул:

– Мы встретились не для обмена любезностями. У меня в руках соглашение, составленное при участии вашего брата, епископа Винчестерского.

Стефан взглянул на Генри, тот кивнул:

– Я говорил вам об этом договоре. Будьте внимательны, мой король, оно довольно длинное и подробное. Не упустите ни одной детали.

Принц Генрих облизнул пересохшие губы и продолжил:

– Слушайте меня, Стефан Блуаский. Это мои первые и последние предложения. Если вы не примете их, то ввергнете страну в кровавую войну, которая превратит ее в дымящиеся угли. Моя мать, графиня Анжу, является единственным законным ребенком покойного короля Генриха I Английского. Пятнадцать лет своей жизни она отстаивала свои права на престол. Она, и только она, должна была быть королевой этой страны, а не вы, так называемый король Стефан. Не спорю, у вас хватает энергии, чтобы носиться между Лондоном и Вестминстером. Вижу, что и сторонников у вас пока еще достаточно. Но мое войско насчитывает двенадцать тысяч человек и с каждым часом оно становится больше. За мной – мощь Нормандии, Анжу и моей новой территории в Аквитании. Вы не можете победить. Всем известно, что вы никудышный полководец и ряды ваших – нет, не друзей, а прихлебателей тают на глазах. Вы обречены, Стефан Блуаский, и знаете об этом.

Король вновь повернулся к епископу.

– Надеюсь, что это не вы, брат, сочинили речь для этого юнца.

– Не говорите глупостей. Он… впрочем, лучше послушайте его.

– Я мог бы уничтожить вас в открытом бою, – продолжал принц, – но я готов прислушаться к советам вашего брата епископа Винчестерского. Он вместе с лордом Брианом Фитцем настаивают на мирном окончании бессмысленных сражений. Страна устала от многолетней гражданской войны, которая не принесла ничего, кроме крови и разрушений. Восемнадцать лет вы терзали королевство, Стефан Блуаский. Но теперь этому приходит конец. Послушайте мои предложения, как это должно быть сделано, к нашему общему удовлетворению.

Принц развернул свиток, вздохнул поглубже и начал читать так громко, чтобы его слова донеслись до противоположного берега, и не только до ушей короля, но и многих его воинов:

– «Вы, Стефан Блуаский, должны признать Генриха, герцога Нормандского, своим преемником на троне этого королевства, а также прямым и единственным своим наследником. Я, Генрих, герцог Нормандии, в ответ на это обязуюсь платить вам почтением и даю в этом мою клятву. В дальнейшем обязуюсь держаться этого соглашения всю вашу жизнь и не делать попытки свергнуть или убить вас. После вашей смерти королевство должно мирно и бесконфликтно перейти ко мне как к новому королю Англии. Если же я раньше вас последую в могилу, то королевство после вашей кончины должно так же мирно и бесконфликтно перейти к моему наследнику. До того времени я буду почитать и охранять вас, так же как и вы будете охранять меня…»

Он продолжал читать текст соглашения. Оно включало в себя множество других пунктов, касающихся обмена пленными, опекунства над некоторыми замками, лишившимися своих лордов, автономии церкви и прочего. Принц оговорил множество вопросов, которые позволяли Стефану жить с короной на голове, но делали реальным монархом его молодого наследника. Это соглашение во многом звучало как ультиматум. Подписав его, Стефан лишался свободы действий, фактически отрекался от трона, оставаясь королем Англии только формально.

Чтение свитка заняло больше часа, так что голос Генриха под конец стал хриплым и гортанным. Когда он замолчал, Стефан вновь повернулся к своему брату и тихо спросил:

– Это, конечно, написано в основном вашей рукой? Замечательная работа, в вашем обычном стиле.

– Не буду спорить, я приложил к этому документу руку, – скромно заметил епископ. – Я постарался, чтобы соглашение получилось разумным, каждая его фраза…

Король поднял руку, словно бы прицеливаясь к своим жидким усам, – в минуты сильнейшего волнения он дергал себя за ус. Неожиданно для всех он ударил брата по лицу.

Горечь поражения кипела в нем. Повернувшись к врагам, он кивнул. Да, я согласен на все это… Да, да…

Оттолкнув плечом епископа, на разбитых губах которого выступила кровь, он пошел прочь от реки. Закованные в железо бароны расступились, давая ему пройти. Они растерянно молчали, не зная, приветствовать ли его радостными криками или же разорвать в клочья.

Так закончилась эта первая и самая длительная в истории Англии гражданская война. В будущем эту страну будут сотрясать не менее кровавые бунты дворян против их королей, но лишь тогда, в XII веке, поводом для этой войны стала трижды данная клятва. Многие воины, участвовавшие в этих кровавых событиях, запятнали свое имя переходом на сторону врага, стали перебежчиками. И все же это была первая и последняя война, источником которой было не только бесчестье, но и честь.

Уоллингфордское соглашение было ратифицировано в Винчестере 6 ноября 1153 года.

Неделю спустя лорд Бриан Фитц получил письмо от императрицы Матильды. Оно гласило:

«Мой дорогой Седой. Я слышала о вашем ранении и о том, как, даже находясь в постели, вы сумели объединить моих сторонников. Мой сын описал в самых ярких красках ваше участие в событиях, которые столь счастливо для всех нас закончились. Надеюсь, вы не разлюбили меня, дорогой Седой, и забыли нашу нелепую размолвку. Я хочу предложить вам и вашей очаровательной жене уехать из дождливой, несчастной Англии и поселиться в Анжу. Я купила для вас замок и большой участок земли с несколькими доходными поселениями. Вы будете счастливы там, уверена в этом, и мы сможем часто встречаться. Будет справедливо, если усилия такого благородного человека, как вы, получат достойную награду.

Если ваши друзья в Англии неодобрительно отнесутся к вашему отъезду на материк, скажите им, что это было предложение матери будущего короля. Вы сможете достойно служить ему и в Анжу. Дорогой мой Седой, мне нечего больше сказать вам. Буду ждать вашего ответа».

Бриан показал письмо супруге, затем Моркару и Эдвиге, Эрнарду и Эдит, а потом вывесил на внутренних воротах замка, чтобы каждый мог прочитать его сам. Это был жест тщеславия, но лорд Уоллингфорд позволил себе подобную нескромность. После этого он сел за стол и написал короткий ответ:

«Мы благодарны вам за приглашение, императрица, но, к сожалению, ваше письмо опоздало на двадцать лет. Надеюсь, мое послание найдет вас быстрее».

Бриан подошел к скульптурной композиции, подаренной когда-то Вараном, и долго смотрел на нее, как бы советуясь с тенью погибшего воина и друга. Затем, взглянув в серебряное зеркало, он тихо произнес:

– Констебль одобрил бы мой ответ. А вы, мой лорд Алан? Вы согласны со мной?..

Казалось, в зеркале на мгновение появилась чья-то тень и коротко кивнула. И Варан, и Алан Железная Перчатка были согласны с Брианом так же, как его жена Элиза.

Тогда Бриан с улыбкой направился снова к столу, чтобы разогреть на огне немного сургуча и запечатать письмо.

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

В декабре граф Ранульф Честерский был приглашен на обед к одному из соседей, малозначительному барону по имени Уильям Перевел. Во время обильного пиршества вино лилось рекой, что никогда не было лишним для Ранульфа. Сам же хозяин дома отказался от вина, сославшись на простуженное горло.

Верный себе, Ранульф бодро ответил, что в этом случае ему придется пить за двоих, и сдержал слово. Он покинул стол последним и, пошатываясь, стал подниматься по лестнице в свою гостевую комнату. В этот момент его окликнули и сообщили, что с одним из рыцарей их отряда происходит что-то неладное.

Ранульф, громко ругаясь, поспешил в одну из гостевых комнат и застал там своего вассала, корчившегося на полу от страшной боли в животе. Заподозрив неладное, граф Честерский потребовал у слуг, чтобы они немедленно принесли остатки еды. Пока те бегали взад-вперед за тарелками, за первым отравившимся рыцарем последовал второй, третий… Вскоре все они катались по полу, колотя руками по половицам, и стонали сквозь плотно сжатые зубы. Первый рыцарь после мучительной агонии умер.

Ранульф вынул меч из ножен и заорал, глядя налитыми кровью глазами на хозяина дома:

– Яд был в вине, Перевел! Ты, конечно, станешь все отрицать, мерзавец, но для меня все ясно как день!

– Я вовсе не отказываюсь, – спокойно ответил Перевел. – Вы совершенно правы, Ранульф, вы все отравлены. Вскоре и вы, мой друг, последуете за другими. Но вы сильны как бык, и потому яд пока еще не свалил вас с ног. Ничего, я подожду. Вы чувствуете острую боль в животе, не так ли?

– Нет! Но ты, предатель, скоро ее почувствуешь. Значит, у тебя болит горло? Сейчас перестанет. Молись перед смертью, дьявол… – Ранульф попытался поднять меч, но пошатнулся и упал ничком на стол.

– Еще один ваш умер, – зевнув, констатировал хозяин дома. – Остался только один рыцарь, а за ним настанет ваша очередь, мой дорогой граф.

Собравшись с последними силами, Ранульф оттолкнулся от стола и с воплем метнул меч в расплывчатую фигуру Перевела, но промахнулся. Меч попал в огонь. Перевел укоризненно покачал головой.

– Вы лучше садитесь, граф, умирать надо в удобном положении. Вот что мне хотелось сказать вам напоследок. Вы были на редкость подлым и отвратительным человеком, Ранульф Усатый. Я сделал сегодня то, что другие должны были совершить много раньше. Вы разбогатели, занимаясь грабежами, и развлекались, пытая и убивая людей. Вас настигла заслуженная кара, и я рад, что способствовал этому.

– Мои дела… – прохрипел Ранульф. – Что тебе до них?

– Вы не знаете? Хорошо, я объясню. Будет несправедливо, если вы умрете, не зная почему. Вы были близки с Генрихом Плантагенетом, не так ли?

– Да… Мы были… были друзьями…

Ранульф рухнул на скамью и согнулся, прижав руки к пылающему страшной болью животу.

– Вот именно – вы были друзьями, – кивнул Уильям Перевел. – Это меня и встревожило. Теперь, когда молодой Генрих стал наследником престола, он проявляет излишнюю щедрость. Вы знаете о том, что принц намеревался подарить вам мои земли?

– Нет… Не хочу… Такой плюгавый замок…

– Согласен, мои владения далеко не так обширны, как твои, грабитель, но мне они дороги. И мне жаль моих детей, которые вскоре угодили бы в тюрьмы и пыточные камеры.

– И тогда ты убил меня…

– Это лучший способ, чтобы избавиться от такого усатого дьявола, как ты. А теперь молись, Ранульф, и моли у Господа прощения хотя бы за некоторые из твоих бесчисленных грехов.

Уильям Перевел бросил последний взгляд на рыцарей, неподвижно лежащих на полу, а затем вынул из решетки очага меч Ранульфа и вложил его в ножны. Это должно было принести графу дополнительную боль – любому воину тяжело было умирать, зная, что его меч остался в ножнах.

Ранульф попытался попросить, чтобы привели священника, но губы больше не повиновались ему. Последнее, что он услышал, был звук захлопнувшейся двери.

В течение всего 1154 года Стефан и Плантагенет совершали объезд всех графств Англии. Они были далеко не дружной парой, хотя Генрих больше не считал короля камышинкой. Стефан оказался куда более достойным и значительным человеком, чем ранее казалось молодому принцу, и он все чаще обращался к тому за советом. Король поначалу неохотно делился своим опытом с громогласным Генрихом, наглым и непочтительным щенком. Но постепенно он понял, что принц жадно впитывает каждое его слово и верит всему, что он говорит. Стефану это понравилось. Оказалось, он тоже что-то значит, впервые в жизни он стал советчиком и наставником. Генрих быстро всему учился, и, вопреки логике, Стефану это приносило удовлетворение.

Однажды король даже рискнул пошутить в присутствии Генриха, и тот расцвел неожиданно простодушной улыбкой. «Отлично! Вы должны повторить это, когда мы вернемся во дворец. Нет, позвольте лучше мне блеснуть этой шуткой!»

Но принцу не удалось прослыть среди придворных остряком. Неожиданно для всех у Стефана началось внутреннее кровотечение, и он умер в Дувре двадцать пятого октября. Похоронен он был рядом со своей женой в монастыре в Фэверхейме. Генрих Плантагенет стал обладателем английской короны.

Стефан не отличался решительностью, столь необходимой любому монарху, был непоследователен, порывист и зачастую действовал необдуманно; период его правления нельзя отнести к славным страницам в истории Англии. И все же он никогда не был камышинкой, склоняемой ветром на речном берегу.

Епископ Генри проводил в последний путь своего брата, а затем участвовал в церемонии коронации нового монарха. Это случилось 19 декабря 1154 года. Генрих II стал основателем династии Плантагенетов, царствовавших более двух столетий в Англии. Месяц спустя король Генрих II Плантагенет спросил епископа, кого бы тот рекомендовал на пост канцлера Англии. Епископ назвал Томаса Бекета, когда-то успешно сыгравшего перед императрицей роль «посланника» супруги Стефана королевы Матильды. Не подозревая, что Бекет некогда, не зная о последствиях, послушно выполнил волю епископа Генри, король Генрих согласился. Впоследствии он назначил его архиепископом Кентерберийским. Однако Бекет стал бороться с королем за права церкви и был убит по его приказу. Но это уже другая история.

Императрица Матильда прожила еще тринадцать лет, правя Нормандией и Анжу. Она больше никогда не писала Бриану Фитцу. Он отказался от предоставленной ему великолепной возможности и выбрал жизнь бедного гордеца. Что ж, это его дело. Он мог бы иметь все, абсолютно все…

Но Матильда ошибалась – у Бриана было все. С ним оставалась преданная и прекрасная Элиза, юный Алан, замок и слава самого честного дворянина Англии. Он был по-прежнему небогат, но счастлив. Король Генрих II видел это, но теперь в письмах к матери он не упоминал Бриана.

Когда юному Алану исполнилось двенадцать лет, он был взят в королевский двор. Монарх покровительствовал ему, как некогда это делал Алан Железная Перчатка по отношению к своему внебрачному сыну Бриану. Король намеревался многое дать сыну своего друга, а главное, научить его быть верным своему слову, как это достойно умел лорд Бриан Фитц. Такие люди были редки в те времена.

Так же, как и ныне.