Февраль 1147 – январь 1148 Генрих Анжуйский заметно изменился за прошедшие годы и стал почти мужчиной. Он больше не носился вверх и вниз по лестницам, преследуемый своими дородными телохранителями, не вопил в коридорах, наслаждаясь гулким эхом, и не донимал придворных своими бесконечными вопросами. Он солидно вышагивал там, где ранее несся сломя голову, и многозначительно помалкивал тогда, когда еще совсем недавно мог переговорить десятерых. Отныне он занимался верховой ездой, фехтованием и обучался куртуазным манерам.

Уже в свои юные годы он отличался незаурядной физической силой. Ни один из его сверстников не мог сравниться с ним в поединке. Генрих вызывал искренний восторг у придворных, демонстрируя перед ними свою ловкость. Он коротко обрезал свои густые рыжие волосы, поскольку обожал охоту, а они цеплялись за колючие ветви деревьев. Из леса он не возвращался без царапин на лице, а порой под его глазами вздувались фиолетовые синяки. Но юный принц всегда пребывал в бодром настроении, лицо его светилось радостью, и он не обращал внимания на такие пустяки.

Его грудь налилась мускулами, плечи развернулись, голос стал грубее, только темперамент остался прежним. Среди юных дворян Анжу он выделялся взрослостью мышления, целеустремленностью, силой характера. И относились к нему как к молодому мужчине, а не как к подростку.

Свое четырнадцатилетие Генрих решил отпраздновать путешествием в Англию, в свое будущее королевство.

Стефан погряз в затянувшемся конфликте с Ранульфом Усатым и больше не мог ни о чем думать. В это время он услышал о том, что сын Матильды высадился в Уорхейме с пятнадцатитысячным войском.

Посланник также сообщил, что одна из галер огромного флота Генриха Анжуйского до бортов нагружена золотом. Кроме того, юный принц привез с собой тысячу арабских скакунов, подаренных ему отцом, Готфридом Анжуйским. Его армия движется сейчас в сторону Солсбери и, кажется, намеревается…

Стефан остановил движением руки поток дурных вестей и обеспокоенно взглянул на сидевшего рядом брата, епископа Генри.

– Нам нужно бросить навстречу Генриху все наши силы, – сказал король. – Если нормандские захватчики соединятся с войском бунтовщиков, то…

– Одну минуту, – остановил его епископ. – Прежде чем ринуться в этот сумбурный поход, надо как следует изучить обстановку.

– Что тут изучать? – взвился король. – Если армия неприятеля высадилась на южном побережье…

– Да, если, при условии… Но это еще не факт. – Он указал пальцем, унизанным кольцами с драгоценными камнями, на посланника. – Повтори снова то, что ты сказал. Итак, армия Генриха на самом деле так велика?

– Да, лорд епископ. Пятнадцать или даже двадцать тысяч человек. Их колонны растянулись…

– Ты видел их?

– Нет, но я своими ушами слышал…

– Понятно. А лошади? Арабских-то скакунов ты, надеюсь, видел не ушами, а глазами?

– Э-э… Не совсем так. Мой брат приехал с юга и рассказал мне о них.

– А-а… Значит, он видел, как коней сводили на берег?

– Почти. Он был достаточно близко, чтобы…

– Близко, чтобы услышать об этом от кого-нибудь?

– Да, мой лорд епископ.

– Но не видеть. Стефан, мы получаем новости из третьих рук. Точные сведения, нечего сказать, с чьих-то слов известна даже порода лошадей. И одна галера, нагруженная золотом, а не две или три? – Он махнул рукой, отсылая посланника прочь. – Слишком точно… – задумчиво пробормотал он. – Странно… Вы остаетесь сами собой, мой брат.

– Спасибо, – уязвленно ответил король. – И в чем же?

– Сначала действуете, а думаете во вторую очередь.

Стефан нахмурился.

– А если ошибаетесь вы? – свирепо спросил он, поедая Генри глазами. – Если сейчас армия принца захватывает юг Англии?

– Ну уж нет! Скорее, ваши летописцы отметят в своих хрониках, что королю Англии служил самый глупый лазутчик со дня сотворения мира. Пятнадцать тысяч солдат? Откуда они у графа Анжуйского, позвольте вас спросить? Будь в распоряжении Ангевина такие силы, он бы послал свою армию в Англию еще год или два назад. Но даже если она вдруг свалилась на него с неба, то неужели вы думаете, что граф доверил бы ее мальчишке? А эти мифические арабские скакуны – они-то откуда взялись? Вы представляете, сколько они должны стоить? Да и галера, до краев наполненная золотом, – неважное хранилище для сокровищ, тем более в сезон весенних штормов. Нет, король, тысячу раз нет. Вторжение огромной армии – это мираж. Это слухи, они обрастали немыслимыми подробностями, причем каждый что-нибудь сочинял, конечно, в меру своего воображения и страха.

Вопреки своему характеру, король все же согласился выждать неделю. За это время в лагерь короля устремились десятки посланников. Каждый из них что-то слышал от кого-то и спешил об этом уведомить Стефана.

Наконец среди них оказалось несколько человек, которые действительно видели силы противника. Единственное, что совпадало, – во главе нормандского отряда был рыжеволосый принц Генрих. Но численность воинов варьировалась от тридцати пяти человек до шестидесяти. Никакого корабля, нагруженного золотом, вообще не существовало. Лошади были, это верно, – сорок или около того, но отнюдь не арабские скакуны.

Стефан скрывал свое смущение, то и дело покручивая кончики жидких усов. А сидевший рядом дородный епископ был весь поглощен своими драгоценностями. Он сосредоточенно дышал на кольца и полировал их краем своей расшитой мантии.

Появление принца Генриха Анжуйского в Англии вызвало у императрицы Матильды и графа Роберта Глостерского крайнюю озабоченность. Они узнали, что Генрих оставил дворец своего отца глубокой ночью, без его разрешения, никому не сообщив о том, куда направляется. По пути к побережью Нормандии он нанял пеструю группу из рыцарей и наемников, пообещав им высокую плату за услуги.

«Армия» принца Генриха отплыла из Берфлейера на трех рыболовных лодках, причем юный Ангевин щедро расплатился за это долговой распиской, от имени графа Анжуйского. «Захватчики» высадились на берег в нескольких милях от Уорхейма и поскакали на север, по направлению к Солсбери. По дороге они ухитрились заблудиться в лесу, среди раскидистых дубов и буков. Охотничьи навыки Генриха спасли его спутников от голодной смерти, но когда они все-таки выехали на восточную опушку леса, то не досчитались четырех.

Приключения оказались далеко не такими увлекательными, как ранее в мечтах представлялось мальчику. Пришлось совершить несколько разбойничьих набегов на окрестные поселения, в лес они вернулись с запасом провизии. Разумеется, грабеж осуществлялся «во имя Леди Англии».

Весть об активных действиях «освободительной армии» вскоре дошла до императрицы, и она немедленно передала через посланника письмо сыну, в котором настаивала на его немедленном приезде в Бристоль. В ожидании ответа она обрушивала на графа Роберта все свои материнские страхи, напоминая ему, как Милес Герифордский был убит случайно на охоте в таком же лесу, где сейчас скрывался Генрих.

– Ничто не извиняет невнимательности моего мужа! – кипятилась она. – Как он мог позволить нашему мальчику подвергнуть себя таким опасностям? Господи, да если хоть один местный барон, верный Стефану, обнаружит его, они потребуют за Генриха все, что мы имеем, до последнего пенни! А если мальчик по глупости нападет на настоящих разбойников? Пошлите отряд ему на помощь, брат. Спасите мальчика, иначе Англия может потерять своего будущего короля!

– А вы – любимого сына?

– Что?.. А-а, конечно. Сделайте что-нибудь, умоляю вас, Роберт!

Однако опасность пришла к Генриху со стороны его собственного отряда. Наемники устали от бесцельного блуждания по лесу и потребовали обещанной платы. До сих пор принц ухитрялся водить их за нос, но однажды ночью, когда он спал, наемники обыскали его седельные сумки. Как они и подозревали, у парня не было ни одной монеты.

Они бесцеремонно растолкали его, высокие, грубые солдаты, которым осточертели приключения на голодный желудок. Возможно, он на самом деле был принцем Анжуйским, но он был также лживым щенком. Плати, угрожающе сказали они, или эта прогулка плохо для тебя кончится, мы прикончим тебя, как кролика. И не сомневайся, нищий лгун, в отличие от тебя мы умеем держать слово.

Генрих пролепетал, что попросит денег у своей матери, императрицы и Леди Англии. Они получат обещанную плату в течение недели.

Его письмо к матери осталось без ответа. То ли оно оказалось невразумительным, то ли требования Генриха показались ей чрезмерными – сейчас трудно сказать. Так или иначе, Матильда успокоилась и решила, что не лишенный корыстолюбия мальчик хотел просто подзаработать на ее материнских страхах. В ответе Генриху она настаивала на его немедленном приезде в Бристоль.

Прочитав послание заботливой матери к беспутному сыну, наемники потеряли последнее терпение. Что ж, решили они, раз мамаше не нужен ее драгоценный отпрыск, то мы продадим его кому-нибудь другому. Королю Стефану или Ранульфу Честерскому – да любому, кто заплатит за него побольше. Генрих умолял их разрешить ему сделать еще одну попытку. Поначалу он решил написать верному стороннику матери, лорду Бриану Фитцу, но вспомнил, что этот барон сам постоянно испытывал нужду в деньгах. И в таком же положении большинство лидеров восставших.

Но был в Англии человек, который мог заплатить любую сумму, и принц написал ему длинное трогательное письмо. В частности, в нем говорилось:

«Я прошу вас с состраданием взглянуть на ту ситуацию, в которой я оказался. Я сделал глупость и чистосердечно признаюсь в своей ошибке. Честь моя задета, ибо я не могу заплатить своим людям и тем самым сдержать данное мной слово. Обещаю, что оставлю страну так быстро, как только смогу. В Англии я достаточно натерпелся. Мы связаны близким родством, и лично я хорошо отношусь к вам. Я всегда восхищался вашим мужеством в битвах, и многие в моей стране относятся к вам с уважением. Если вы великодушно поможете мне сейчас, то я не забуду этого. И я убежден, что этого не забудут ни Господь, ни моя мать».

Тронутый искренним тоном письма, король Стефан уплатил деньги за сына своего главного врага.

Этот удивительный, великодушный жест был, на первый взгляд, самым опрометчивым поступком Стефана за все время его правления. Он мог извлечь для себя из этой ситуации все что угодно, куда больше, чем простое обещание Генриха уехать. Но если хорошо подумать, то Стефан действовал куда более тонко и дальновидно, чем от него можно было ожидать. Епископ Генри, в частности, был ошеломлен. Его брат обнаружил редкое понимание психологии юного принца. Мальчишка был по молодости чрезвычайно щепетилен в вопросах чести, данного слова и тому подобных пустяках, – и Стефан дал ему выйти сухим из воды, ничем не поступившись. Но одновременно он заклеймил Матильду как бессердечную мать, графа Роберта как скупца, пожалевшего денег для собственного племянника (неважно, что последнее не соответствовало истине). Зато себя король показал богатым и великодушным, лишний раз подчеркнув, что восставшие ввергнуты в беспросветную бедность.

Сторонники Матильды живо почуяли перемену, наперебой помчались на север выпрашивать прощение у своего короля. Как же можно теперь служить императрице, которая оказалась настолько скупой, что даже не пожелала спасти своего сына!

Драматический просчет Матильды означал конец войне и тактическую победу Стефана. Это ввергло Роберта в глубокую депрессию. Он отнюдь не был скупцом, и его кошелек был еще полон. Но, подобно другим лидерам восставших, он позволил императрице управлять им. Почему она убедила его не придавать значения письму Генриха? Разве она не в состоянии отличить ложь от правды? Что, она совсем не знает своего сына или монеты для нее дороже?

Но ни Роберт, ни Матильда не могли даже представить себе, что юный Генрих попросит помощи у главного врага своей матери и что Стефан окажется настолько умен, что спасет его. Безупречная репутацию Роберта, которой граф славился долгие годы, была безнадежно потеряна, и дворяне стали считать его лишенным сострадания человеком, к тому же настолько бедным, что ему не под силу заплатить небольшую сумму даже в случае крайней нужды.

Граф Глостерский, потеряв уважение соседей, стал раздражительным. Он не мог смириться с мыслью, что молва твердит о его скупости, и при каждом удобном случае стал демонстрировать свое богатство, тратя деньги на одежду и драгоценности, ему совсем ненужные. Немногим из оставшихся своих сторонников он преподнес щедрые подарки. На язвительные упреки Матильды он отвечал, упрямо выпячивая челюсть:

– Я стараюсь развеять неправильное представление о себе, которое возникло у людей благодаря вашим стараниям. Вы бы лучше попытались подновить ваш собственный потускневший портрет, чем критиковать меня. Вспомните, это вы не захотели спасать Генриха. Я слишком долго действовал по вашей указке, пребывая в тени, вот и плачевный результат.

– Брат, вы становитесь смешным, – резко возражала Матильда. – Думаете, на ваших так называемых друзей произведет впечатление ваша вульгарная, не знающая меры расточительность? Сомневаюсь. В одном я уверена: они высосут из вас ваше богатство до дна, затем закутаются в подаренные вами меховые шубы и на ваших же лошадях отправятся в лагерь Стефана. Бога ради, спрячьте ваш кошелек! Ваши соратники испарятся сразу же, как только он опустеет.

– Говорите, я смешон? – наливался злобой Роберт. – Так посмейтесь вместе со мной. – Меря тяжелыми шагами комнату, он в раздражении продолжил: – Я – ваш брат. Пусть и незаконнорожденный, но отец у нас один. Я был тем человеком, который подготовил ваше возвращение в Англию. Еще до вашего прибытия на остров я начал бороться со Стефаном и возглавил ваших сторонников. Не скажу, что я действовал один. Со мной были покойный Милес Герифордский, ваш поклонник Бриан Фитц и Болдуин де Редверс. Мы все не жалели ни сил, ни жизни ради вашего блага, не получив за это и слова благодарности. С тех пор у нас никогда не было много денег, а бывали дни, когда их не было даже достаточно. Но мы сохраняли вам верность, хотя было бы лучше для нас сохранить свой здравый смысл. Теперь же, отказав сыну в нескольких серебряных монетах, вы умудрились даже богатых людей, вроде меня, выставить бедняками. И теперь вы смеете упрекать меня в расточительности – вы, чье состояние лишь в смазливом личике? Скажите, много ли вы заработали им? Скольких знатных людей погубила ваша улыбка, скольких разорила?.. Нет, вы, не в пример мне, не смешны, сестра, вы ужасны! Бог дал вам совершенную внешность при душевной убогости, и вы, будучи алчной и жадной до денег, хотите прослыть щедрой; быть жестокой даже к преданным вам людям, а притворяться великодушной. Но это не так, даже императрица и Леди Англии не может все брать и ничего не давать.

Роберт подошел к Матильде. Ей показалось, что она теряет брата.

– Быть может, я не прав и у вас мягкое сердце? – иронически продолжал граф. – Вы чувствовали боль, когда ваши друзья были ранены? Переживали, когда они попадали в беду? Нет. Вы бойко торговали своим прелестным взором и мужской клятвой, считая себя при этом ангелом, спустившимся с небес. Вы спрятались от всех ужасов войны, предоставляя другим умирать за вас на поле боя. Нет, сестра, я не был смешон, доверившись вам, я был попросту глупцом!

Матильда не сводила глаз с Роберта во время всего этого гневного монолога; на минуту ей стало страшно, что он покинет ее, но привычка не слышать того, чего не желаешь, – успокоила. «Просто он очень изменился, – думала она. – Где его величавая осанка, проницательный ум, выдержка и могучая воля?» Перед ней стоял изможденный, брюзгливый старик. Сколько ему сейчас, пятьдесят три года? Да, но он выглядит на все шестьдесят три. Тщеславный пустоцвет с небритой челюстью, свисавшей почти до колен.

– Да, – сухо сказала она. – Вы смешны, брат, и не более того.

Неприязнь между братом и сестрой становилась все острее. Друг в друге их раздражало все. Матильда без отвращения не могла смотреть на его отвисшую челюсть, а он видел за обаятельным лицом гиену. Так они изводили друг друга в течение всего лета. В редких перерывах между сварами Роберт пытался предпринять какие-то активные действия. Он захватил несколько королевских замков, установил контроль над некоторыми важными бродами через Темзу, построив рядом с ними деревянные сторожевые башни. Время от времени он обменивался письмами с Брианом Фитцем и так завидовал его простой, относительно спокойной жизни, что стал подумывать, а не ретироваться ли ему в один из своих небольших замков и не закрыться ли там от всего света.

Да, он знал, что лорд и леди Уоллингфорд испытывают постоянную нужду в деньгах. Но они были вместе, и леди Элиза родила мужу сына Алана. Бриан ныне окончательно освободился от своего тайного проклятия – чар Матильды, и в душе его воцарился покой.

Этого больше всего не хватало Роберту. Почти ежедневно он устраивал скандалы сестре, и та не оставалась в долгу. Так прошли летние месяцы и сентябрь. В октябре, с наступлением поздней осени, здоровье Роберта резко ухудшилось. Во время очередной свары в его груди словно что-то взорвалось. Пошатнувшись, он ударился головой об угол стола и со стоном упал на пол.

Какое-то время он смутно различал кружащиеся над ним лица и цветистые рукава – это я дал им эти одежды! – и его сердце лопнуло или, как это принято говорить, разорвалось.

Со смертью Роберта Глостерского сторонники императрицы лишились своего главного лидера.

Неожиданная, напряженная и непривычная тишина окутала Англию. Смерть графа Роберта Глостерского стерла с его личности случайные черты, высветив в ней главное. Он был не только лидером восставших и старшим, пусть и внебрачным сыном короля Генриха I. Нет, в глазах многих людей он слыл мужественным, искренним и благородным человеком. Роберт не блистал какими-то особенными достоинствами, но он сумел объединить тысячи людей, и вельмож, и простолюдинов, так продолжалось в течение десяти лет. Его смерть заставила и друзей, и врагов забыть о маленькой ошибке с юным Генрихом Анжуйским и вспомнить о его щедрости и великодушии.

Дворяне хотели похоронить графа с наивысшими почестями, и король Стефан анонимно послал в Бристоль немалую сумму, также желая этого. К счастью, деньги не прилипли к прелестным ручкам императрицы, и Роберт после пышной церемонии был погребен под стеной своего замка.

Постояв еще какое-то время на коленях с опущенной головой, его друзья поднялись, отряхнули с коленей пыль и продолжили свою борьбу с узурпатором.

Элиза не хуже своего мужа понимала, чем грозила им смерть Роберта Глостерского. Бриан не мог прибыть на его похороны, и это еще больше обострило чувство горя. Он тяжело переживал потерю последнего близкого друга. И все же не решился покинуть Уоллингфорд, поскольку его лазутчики докладывали о большом скоплении королевских войск в лесах вокруг замка.

В это же время и другой не признававший короля барон пребывал в глубокой задумчивости, размышляя о своей будущей судьбе. Ранульф Усатый, отбив наскоки королевских войск у себя на севере, обнаружил, что со смертью графа Глостерского он стал самым значительным землевладельцем в Англии. И сейчас покоя не давала ему мысль, кому же отойдут владения умершего, ведь нет у него прямых наследников. Конечно, не врагу Стефана, а его ближайшему другу. Почему бы ему тогда не заключить мир с законным королем и вместе с ним не изгнать ненавистную Матильду из страны?

Но у него была возможность выбора. Лагерь императрицы ныне остался без лидера. Почему бы не занять место Роберта рядом с его сестричкой, чтобы со временем, дай Бог, прибрать к рукам и немалое состояние покойника? Это будет справедливо, поскольку он уже однажды воевал на стороне Ангевинов и даже получил ранение в схватке с королем.

Ранульф не находил себе места и, расхаживая по своим роскошно обставленным покоям, ловил себя на мысли, что в одну сторону он шагал как сторонник законного короля, в другую – как преданный друг не менее законной королевы, ныне Леди Англии.

Когда застывшее тело графа Роберта опустили в землю, Стефан обнаружил неожиданного союзника в лице вчерашнего разбойника и предателя Ранульфа Честерского. Отныне король мог сосредоточить свои военные силы в центре страны. И он в первую очередь решил навестить своего старого друга, барона Бриана Фитца.

Элиза давно предчувствовала это. Узнав о перемирии между Стефаном и Ранульфом, она тревожно сказала мужу:

– Теперь она придет сюда. Вы остались последним из триумвирата ее лидеров.

Бриан в сомнении покачал головой.

– Она избегает меня с тех пор, как я увидел истинный цвет волос ее сына. Матильда поняла тогда, что я больше на захочу иметь дела с ней. Кроме того, есть другие бароны, на которых она может положиться. Де Редверс, например…

– Нет, императрице понадобитесь вы, и только вы, – с грустью возразила Элиза. – Она может и не хотеть встречаться с вами, но другого выхода у нее нет. Болдуин де Редверс хороший человек, но у него нет вашего влияния на дворянство. Кроме того, я слышала, что он заперся в своем замке в Девоне и намеревается бороться лишь в случае если на него нападут.

– А разве мы собираемся поступить иначе, любовь моя?

Элиза улыбнулась и кивнула.

– Это верно, у нас нет ни желания, ни средств, чтобы начать военную кампанию. Но императрицу никогда не интересовали наши проблемы. Более того, ей нужен не столько ваш отборный гарнизон, сколько вы сами, поскольку сейчас больше некому объединить ее сторонников.

Бриан взглянул в открытое окно.

– Смотри, как потемнело небо. Это снеговые облака. Надеюсь, скоро начнется метель, и все дороги к замку будут перекрыты.

– От кого вы хотите закрыться – от Стефана или от Матильды?

– От них обоих и от каждого в отдельности. Ты довольна? Не хочу видеть никаких визитеров, ни прошеных, ни, тем более, непрошеных. Хочу сиднем сидеть в этой комнате, всегда быть с тобой вместе, и еще хочу, чтобы огонь жарко пылал в очаге. Если нам не помешают, то к февралю мы научим нашего мальчика хорошо говорить.

Элиза сжала ему руку, не сводя с него влюбленных и грустных глаз.

– И я хочу этого, – тихо сказала она. – Но она приедет, мой супруг, не сомневайтесь. Матильда не упустит такой возможности, и вам надо быть готовым к этому.

Бриан опустил голову.

– Да, – тихо сказал он. – Но не ее приезд тревожит меня и не ее возможные козни. Мне придется давать ответ на ее вопрос о помощи, вот что главное.

Элиза еле слышно спросила, разглядывая узор на плетеной циновке под ногами:

– И что же… что же вы ей ответите?

– Не знаю.

Элиза подумала: «Зато я знаю, что ты ответишь. И как к этому отнесусь я. Вот почему Матильда обязательно приедет».

Варан, волоча ногу, ковылял через внутренний двор и на повороте едва не столкнулся с сержантом Моркаром.

– Дьявол, что ты здесь делаешь? – недовольно спросил Варан.

– То же, что и вы, констебль. Я услышал звон сигнального колокола и решил посмотреть, что произошло.

Старый воин что-то пробурчал себе под нос, он был недоволен постоянным вмешательством Моркара в его дела.

Они пошли вместе через подвесной мост.

– Вы думаете, это пришли люди короля? – спросил Моркар.

– Когда я научусь смотреть сквозь стены, тогда скажу тебе, сынок, – с насмешливой улыбкой ответил Варан. – Да, это Стефан. Нет, это не Стефан. Откуда я могу знать?

Моркар закусил губу. Каменная Башка был сегодня в плохом настроении. И не только сегодня, но и в течение последних недель, с самого прихода зимы. Должно быть, причина в онемении, которое охватило левую сторону его тела. Такое порой случается со старыми людьми, а ведь Варану уже под семьдесят. Господи, да он наверняка самый пожилой солдат в стране! Да и вряд ли в Англии сыщется с десяток таких стариков, разве среди священников. Одно это давало Каменной Башке право лаять на подчиненных без причины.

Колокол у ворот зазвенел снова. Варан и его заместитель поднялись по винтовой лестнице на вершину сторожевой башни, названной именем их госпожи, и увидели, что к броду едет императрица Матильда с солидным кортежем. В этот момент начался снегопад, но как жаль, что он запоздал.

Они встретились спустя пять лет, сорокачетырехлетняя Леди Англии и сорокалетняя леди Уоллингфорд. В прошлый раз Матильда была изнурена долгой дорогой после невероятного по своей дерзости побега из осажденного Оксфорда и выглядела неважно. Возможно, именно поэтому она и не пожелала встретиться с Элизой на следующий день, незаметно исчезнув из замка под утро. Теперь же, спустя несколько трудных лет, Матильда находилась в отличной форме, и Элиза поняла, почему мужчины не жалели своих жизней, выполняя ее прихоти.

На императрице под меховой накидкой было надето парадное платье, украшенное драгоценностями, словно она прибыла во двор на королевский прием. Но никакие бриллианты не могли соперничать с сиянием ее прекрасных глаз. Годы не оставили на ее атласной коже никаких отметин, и она выглядела так же, как и в день, когда высадилась на берег Англии вблизи Арандела.

Элиза и Бриан преклонили колена перед Леди Англии, а затем пригласили ее в цитадель.

– Вы помните эту комнату? – спросила Элиза с натянутой улыбкой, указывая рукой на дверь, ведущую из главного зала в соседние помещения, предназначенные для гостей. – В прошлый свой приезд вы проспали здесь час или два и почему-то внезапно уехали.

– Да, конечно, – улыбнулась Матильда, словно речь шла о самом приятном воспоминании в ее жизни. – Мои защитники-рыцари были препровождены в соседнюю комнату, где их ждали матрасы на полу. Потом мне жаловались, что ночью там было очень холодно. Вы знаете, Седой, обстоятельства моего прошлого приезда в ваш замок?

– Да, хотя я сам находился в это время в Уорхейме. Мне не терпелось приветствовать вашего сына на английской земле.

– Вы знаете о его последней выходке?

– Кое-что, – ответил Бриан, заметив, как жена пристально смотрит на него. – Я слышал, что король Стефан снабдил его деньгами, в то время как у вас под руками не оказалось кошелька.

Элиза удовлетворенно улыбнулась, не подозревая, что ее супругу хотелось говорить с ней совсем о другом. Ему хотелось пасть перед ней на колени и сказать, что он по-прежнему пленен ее несравненной красотой, ее пышными каштановыми волосами, чудесными, цвета спелой вишни глазами, чувственным ртом, несравненной грацией…

Воспоминания жарким пламенем охватили его, во рту пересохло, перед глазами мелькнуло – императрица, впервые въезжавшая в ворота замка, гарнизон, стоявший на стенах, восторженно орущий: «Матильда! Матильда!» Эту яркую картину сменила другая: спальная в замке графа Анжуйского, полутьма, рассеиваемая лишь светом нескольких факелов, и нагая Матильда, подобная греческой богине Афродите, медленно кружится перед ним с заложенными за голову руками. На ее лице загадочная улыбка, казалось, многое обещавшая Бриану. Лишь годы спустя он понял, что она означала совсем иное: «Мой муж – настоящий глупец, если решил, что мой ближайший друг достоин доверия больше, чем любой другой мужчина».

Словно издалека он услышал голос Элизы, она обращалась к нему:

– Помните, мой супруг, как императрица опасалась, что ее сын вырастет седовласым? А вот я боюсь иного – как бы мой сын не стал похож на графа Готфрида.

Бриан с трудом отогнал от себя яркие картины прошлого и увидел притворную улыбку Матильды. Укол Элизы был весьма болезненным.

– Это верно, милая, – попытался он улыбнуться. – Действительно, некогда мы опасались, что юный Генрих станет миниатюрным Седым и граф Анжу может вообразить Бог знает что. Теперь мой Алан смущает нас своими рыжими волосами, но мы с супругой, по крайней мере, знаем, что это наша с ней промашка. Странно, как судьба может подшутить над людьми, не правда ли, леди?

– У нас мало времени для воспоминаний, лорд Бриан, – сухо сказала Матильда. – Я должна уехать до наступления ночи…

– Это хорошо…

– Вы ради этому, Седой?

– … учитывая, что войска короля рыщут неподалеку. Кольцо осады вокруг Уоллингфорда может вот-вот замкнуться.

– Да, я понимаю. Времени нет для общих слов. Я приехала к вам, Бриан Фитц, с одной– единственной просьбой: занять место во главе моих сторонников.

– Хм-м… Я не могу сделать этого. Многие вельможи старше меня по рангу. Тот же Болдуин де Редверс…

– Вы шутите, Седой. Болдуин де Редверс, этот мужлан, заперся в своем замке и заботится только о собственной безопасности. Что он сделал для меня? Если бы вы согласились повести мою армию…

Бриан предостерегающе поднял руку. Она замолчала.

– Может быть, вы все-таки соблаговолите присесть? – Он указал на кресло, стоявшее рядом с очагом. – Здесь вам будет тепло, вы наверняка озябли с дороги.

Императрица села, не сводя с него настороженных глаз. То же самое сделала и Элиза. Обе женщины молчали. Бриан давно предвидел этот момент и надеялся, что мужество не покинет его в эти решающие минуты.

– Я хочу напомнить вам о некоторых фактах, о трех в основном, – сказал он, собравшись с духом и глядя в чарующие глаза своей бывшей возлюбленной. – Во-первых, слово «просить» в ваших устах звучит как «приказать». За прошедшие годы до меня доходили разные слухи, и я, подобно добросовестному мельнику, тщательно перемалывал их. Теперь настала пора печь хлеб и угощать им вас. Если он будет горек, то прошу простить меня, дело здесь в зерне. Мне многое известно о злоключениях вашего сына Генриха. Я знаю, куда он направлялся, что делал и как оказался в руках своих же компаньонов. Он попросил денег у вас, но, не знаю уж по какой причине, не получил ничего. Говорили, что с той поры вы и граф Глостерский возненавидели друг друга и часто скандалили, что и довело Роберта до гибели. А ведь он был вашим братом и самым преданным вам человеком! Он умер, благодаря Богу, быстро, но я знаю, как долго он страдал, хотя вряд ли больше, чем я. Так что не просите меня встать вслед за ним на эту губительную дорогу. Я и так слишком долго следовал по ней, как зачарованный простак.

– Подождите, Седой! Я не поняла…

– Я еще не кончил.

– … Вы сказали «зачарованный». Чем?

Бриан подошел к императрице, положил сильные руки на подлокотники ее кресла и предложил ей держать рот закрытым, когда он говорит. Ошеломленная его грубым обращением, она откинулась на спинку кресла и нерешительно посмотрела на него. Ее гордость была уязвлена. Она оттолкнула своего обнищавшего поклонника, любовника одной ночи, и теперь он смеет бросать ей в лицо обвинения.

– После этого трагического случая с Робертом по вашей вине вы, казалось бы, должны были проводить день и ночь в неустанных молитвах, выпрашивая у Господа прощения за свои грехи. Но вы вместо этого осмелились приехать сюда и приказывать мне. Скажите, что вы хотели бы от меня, и я отвечу, хочу ли я этого. Но приказывать мне нельзя!

Матильда взглянула на довольную Элизу – похоже, Седой говорил именно для нее. «Но память подвела барона Бриана Фитца. Он забыл, что я Леди Англии…»

– Вы были Леди Англии, – Бриан словно прочитал ее мысли, – но ныне не заслуживаете этого титула. Англии как целостного королевства уже не существует. Север еще недавно был захвачен Ранульфом, но теперь вновь перешел к Стефану вместе с этим усатым разбойником. Восток принадлежит также корою, но уже благодаря его собственным усилиям. Лондон и многие южные графства подчиняются опять же ему, но заслуга в этом королевы, вашей тезки. А что имеете вы восточнее Уоллингфорда? Ничего. И вы, и мы, те немногие, кто по-прежнему верен данной клятве, не контролируем больше ничего, кроме среднего юга и запада. Так что вы, дай Бог, можете называться леди десяти графств, если не меньше, и до трона вам далеко как никогда… Поймите, титул Леди Англии – не больше чем дань вежливости. За ним только наше желание сделать вас королевой, но это еще не все. На забывайте, вы не были приняты гражданами Лондона, вам пришлось бежать из Вестминстера и ваша возможность стать королевой с каждым днем все призрачнее. Времена меняются, моя леди. Теперь вы можете лишь просить помощи, но не требовать ее.

Для Элизы слова мужа были подобны эликсиру жизни. Прежде Бриан всегда защищал императрицу, одобрял любые ее действия, восхищался ее умом и красотой. Но сейчас перед Матильдой стоял уверенный в своей правоте дворянин, немало переживший и избавившийся от многих иллюзий. И самое главное, он наконец-то вырвался из паутины чар Матильды и был ее, только ее!

– Надеюсь, это все? – упавшим голосом спросила императрица. Она, как никто другой, умела не слышать упреков в свой адрес, пусть и трижды справедливых, но пылкая речь Седого взволновала ее.

– Нет. Вы только что неуважительно отозвались о Болдуине де Редверсе, а ведь он один из ваших самых стойких сторонников. Графство Девон поддерживает вас только благодаря его усилиям. Он вовсе не мужлан и далеко не трус. У вас нет права говорить дурно о нем, я знаю его куда лучше. Кроме того, это заставляет меня задуматься: «А что она скажет о Седом в доме де Редверса?»

Матильда встрепенулась. Седой должен был знать, что о нем она никогда не отзывалась дурно, быть может, только о нем. Но она лишь сказала:

– Болдуин прекрасно знает, что вы не мужлан и не трус, Седой, так что вам не о чем беспокоиться.

Он слегка улыбнулся.

– И вот еще о чем я хотел сказать. Ведь я, пожалуй, единственный, кто сам смог выпутаться из ямы, в которую всех ввергла эта бесконечная война. Но это дорого обошлось моим людям и моему кошельку. Признаюсь, я порой жалею, что ваш отец, король Генрих I, не умер раньше. Тогда я не связал бы себя этой губительной клятвой. Если бы я мог предвидеть, к чему это приведет… Если бы я трижды не…

– Но вы сделали это.

Бриан, казалось, не услышал реплики Матильды. Полузакрыв глаза, он мечтательно пробормотал:

– Мы со Стефаном были так близки… Он бы ничего не пожалел для своего давнего друга… Если бы я не отшатнулся от него, а стал опорой новому королю, то он сделал бы меня вторым человеком в королевстве… Я был бы богат и мог оставить сыну огромное наследство…

– Пустые слова, Седой, – бесцветным голосом заметила Матильда. – Вы сделали свой выбор. И трижды в присутствии короля Генриха подтвердили его.

– Да! – зарычал Бриан, заставив обеих женщин вздрогнуть. Побагровев, он потряс в воздухе сжатыми кулаками. – Да, я сделал это, сделал! Но я дал клятву верности дочери Генриха, не вам!

– Что с вами, Седой? Я и есть его дочь!

– Вы уверены в этом? Почему же? Вы были признаны его дочерью. А ведь король Генрих не блистал особой красотой, и у него не было таких каштановых волос. Вы не хуже меня знаете, что при дворе короля Генриха царили легкие нравы. Быть может, он такой же ваш отец, как я – отец вашего сына?

Матильда вздрогнула.

– Что ж, вот мы и пришли к главному, ради чего вы разразились передо мной такой длинной тирадой, – сказала она. – Теперь вы прямо сказали, чего вы хотите от меня за свою бесценную помощь: признать вас отцом юного Генриха. Я знаю, леди Элизе известны обстоятельства нашего грехопадения, так что я буду говорить откровенно, не боясь шокировать ее. Да, мы провели с вами ночь любви. Одну ночь. Мы оба были тогда счастливы. Наши давние дружеские отношения завершились восхитительной близостью, о ней можно будет с приятностью вспомнить в будущем. Я считала, что на этом все кончилось. По крайней мере, я на это надеялась.

Она в упор посмотрела на Элизу, но та владела собой. Ей даже удалось улыбнуться. Довольно твердым голосом она произнесла:

– Вы обладаете даром описывать интимные сцены, императрица. Должно быть, у вас большой опыт в этих делах. Но мне хотелось бы, чтобы вы обратили свое красноречие на иное – на заблуждение мужа, которое еще не до конца рассеялось.

– Благодарю за подсказку, леди, но я знаю, ради чего заговорила о некоторых подробностях той сказочной ночи. Итак, во время моего первого приезда в Уоллингфорд я обронила замечание насчет цвета волос моего старшего сына…

– Которые тогда были такими же ярко-рыжими, как и теперь. Я сам видел. Они никогда не были седыми. И не зелеными или синими, а только рыжими. Неужели его мнимая седина была придумана вами только ради того, чтобы вызвать ревность моей жены? И все эти намеки на дату рождения Генриха… Признайтесь, вы хотели не только разрушить спокойствие моей семейной жизни, но и достичь чего-то большего. Например, обеспечить мою активную помощь, поманив призрачной надеждой, что мой сын со временем станет английским королем. Не так ли?

– У Генриха поначалу было несколько седых прядей.

– Нет, не было.

– Я мать, и знаю лучше всех.

– Да, вы должны это знать. И вы прекрасно знаете, что говорить, и когда, и с какой целью. В этом ваша сила и ваша трагедия. Вот ваш кузен – король Стефан. Он делает глупость за глупостью, но в каждом его нелепом шаге есть нечто, что извиняет его. Даже в его злодейских поступках проступает наивность, которой вы начисто лишены. Он не внушительный мужчина, наш дорогой Стефан, не то что покойный Генрих I, в котором за милю был виден король. Его усы выглядят жалкими, и он постоянно нуждается в умных советчиках. Вы – другое дело. Вы не поскользнетесь на ровном месте и трижды подумаете, прежде чем скажете. Я уже не говорю о вашем колдовском влиянии на мужчин. Бог одарил вас многим – почему бы не использовать все это на благо Англии?

Бриан замолчал и взглянул на сидевшую напротив императрицы Элизу. Ей явно по душе пришлась его речь. И лицо ее отражало его переживания. Матильда сидела прямо и холодно смотрела на него. Услышала ли она его, своего давнего и, быть может, единственного друга? При всей ее способности пропускать все неприятное мимо ушей, она, похоже, что-то все-таки уловила.

– Вы хотели сказать о чем-то третьем, мой супруг, – напомнила ему Элиза.

– Неважно, – покачал головой Бриан. – Теперь это уже неважно. Я хотел сказать, что некогда любил императрицу, но она наносила мне раны, одну больнее другой, ныне я готов ее, скорее, возненавидеть. Но императрице нужен лорд Уоллингфорд, его клятва и его меч.

Он отошел к двери и встал там, прислонившись к косяку и опустив голову. Матильда смотрела на него, освещенного факелом, и вспоминала ту единственную их ночь. Да, она хотела тогда, чтобы он ушел, но не навсегда, только не навсегда…

– Так что же, мой лорд? – дрогнувшим голосом спросила она, не отводя повлажневших глаз от Бриана. – Вы бросаете меня? Я не могу и не хочу приказывать вам… но я прошу… хотя бы во имя Генриха, который мог бы быть вашим сыном…

Бриан долго молчал, а затем усталым голосом ответил, словно бы во тьму, царящую за порогом:

– Это ненужный вопрос… Я должен. Я должен…

В первые же недели наступившего 1148 года императрица Матильда отплыла в Нормандию. Своим сторонникам, провожавшим ее до Арандела, она сказала до свидания. Но было бы вернее, если бы она сказала: прощайте.