Слава богу, что на свете существовала темнота. Не будь ее, у него раскололась бы голова. Там было тепло и уютно. Но звавший его голос прогонял благословенную темноту, будил и не давал погрузиться в желанное забытье. Сохранять сознание было больно.

— Пойдем, — умолял женский голос. — Пожалуйста, ты должен помочь мне. Я одна не смогу дотащить тебя до дома!

Он понял, что опирается на женское тело — соблазнительное, пышное женское тело — и что он одурманен. Не чувствуя своих пальцев, он сжал их, ощутил нежную, теплую плоть и услышал, как женщина вскрикнула.

— Ох! Извини, — тихо прозвучало у его уха. — Ты… сделал мне больно. — Женщина попыталась помочь ему подняться, и он снова не сумел сдержать стон, когда она коснулась его. Нет, голова у него все-таки расколется. — Пойдем, — взмолилась она. — Пожалуйста.

Чтобы отвлечься от мучительной боли, он подумал о поддерживавшей его женщине. Судя по их позе, мгновение назад он сильно ущипнул ее за грудь. Нежную, пышную…

Отчетливое покалывание в паху убедило его, что острая боль в верхней части тела не мешает работать остальным жизненно важным органам.

И тут он застыл на месте. Эта женщина… Кажется, она сказала, что они любовники? И что она носит его ребенка?

Собака залаяла, и он поморщился.

— Молли! Тихо, — велел негромкий голос.

Он дрожал.

— Понимаю. Тебе холодно. — Голос был грудной, ласковый, полный сочувствия. Мужчина пытался открыть глаза, но не смог. — Мы почти пришли, — отдуваясь, сказала она. — Осталось немного.

На мгновение он вновь погрузился в чудесную, дарящую забвение темноту, но женщина встряхнула его и заставила прийти в себя.

— Черт побери, — выдохнул он, прикрывая ребра рукой. — Не надо!

— Извини! — сокрушенно сказала она. — Но ты не должен спать. Еще рано. Потерпи, пока я не увижу, насколько сильно ты пострадал… — Она хрипло выдохнула и куда-то подтолкнула его.

— Что?.. — Он ничего не видел.

— Ступеньки, — объяснила женщина, помогая ему подняться на следующую.

Почему так темно? Только тут он понял, что так и не открыл глаза. Но стоило их открыть, как закружилась голова. Его сильно избили? Похоже на то.

Почему? Что он сделал? В какую историю вляпался?

Он высвободился из объятий женщины, чтобы взглянуть на нее, но явно переоценил свои силы. Он зашатался, снова рухнул на колени и ощутил удар, заставивший его вскрикнуть.

— Ох! — воскликнула она, наклоняясь к нему.

Мужчина скорчился от боли. Он лежал на чем-то твердом — скорее всего, на крыльце ее дома, — прижавшись щекой к чему-то деревянному. Наконец-то… Теперь можно отдохнуть.

— Пожалуйста, встань.

— Нет. Лежать лучше…

— Пойдем, — взмолилась она.

Не могу, детка, хотел ответить он. Лежать было хорошо, чертовски хорошо. Боль ослабела; на смену ей пришло приятное бесчувствие.

Он не смог бы подняться даже под угрозой расстрела. У него потемнело в глазах. А потом пришла чернота.

Над ним витал ангел. Нежный, прекрасный ангел с огромными завораживающими глазами и длинными темными струящимися волосами. Ангел с необычным голосом.

Отчаянно хотелось протянуть руку и притронуться к нему, но не было сил. Руки налились свинцом.

Тепло, благословенное тепло. Он устремился к этому теплу и едва не вскрикнул от боли.

Кажется, у него не осталось ни одной целой кости.

— Теперь все будет хорошо, — пробормотал ангел. Мужчина услышал, как лязгнули ножницы, ощутил непонятный холод и вздрогнул. — Здесь ты в безопасности.

Это была его спасительница — та самая, с тихим голосом. Ощутив нежное прикосновение к своей обнаженной груди, он с удивлением понял, что, пока этот обольстительный голос успокаивал, руки ангела разрезали на нем одежду.

Посмотрим, чем кончится это свидание, хотел пошутить он, но тут женщина прикоснулась к его ребрам, и в глазах снова потемнело.

Когда он опять пришел в себя, ангел помогал ему лечь поудобнее. Боль стала терпимой. Здоровый глаз наконец раскрылся. Он вспомнил… Она не ангел, она доктор. И его любовница.

Но даже ради спасения собственной жизни он не смог бы вспомнить, так ли это… Проклятие.

Она укрыла его простыней, вторая лежала под ним. Озноб постепенно проходил. Она бормотала что-то ласковое и гладила его по руке. Этот голос и прикосновение оказывали на него какое-то странное действие. От них становилось тепло внутри. Он по-прежнему не имел представления, кто он такой, ничего не помнил о себе… Но точно знал, что такое тепло выпадало на его долю нечасто. Он редко испытывал подобный уют и покой.

По крайней мере ему так казалось. Он не мог быть уверен ни в чем… кроме того, что у этой женщины нет причин обманывать его. Она говорила, что они были вместе и что она носит его ребенка. А он даже не помнил ее имени.

— Как… — Он был вынужден остановиться и облизать пересохшие губы. — Как тебя зовут?

— Что?

Она выглядела испуганной. Ее темные волосы растрепались и прикрывали большую часть лица, но то, что он видел, было красиво. Особенно ее большие, глубокие глаза, которые были еще темнее волос.

— Как тебя зовут? — повторил он.

Она посмотрела на его губы.

— Хоуп.

Надежда… Это имя очень шло ей. Она была нежна и полна обещания.

— А… меня?

Теперь она занервничала.

— Клейтон Слейтер.

Она произнесла его имя так, будто делала это впервые, и на мгновение он засомневался, что эта женщина говорит правду.

— Клей, — тихо сказала она. — Я зову тебя Клей.

В комнате словно прозвенел колокольчик. Ему понравилось собственное имя. В ее устах оно звучало нежно и интимно.

Неужели все это правда? И ребенок… Он не знал, как относится к этому, если не считать новой вспышки странного тепла.

Он смотрел на ту часть ее фигуры, которая находилась прямо перед его глазами. Талия. Тонкая, стройная талия.

Ни намека на выпуклость, которая говорила бы о беременности. Значит, это произошло совсем недавно. Забавно… У него не сохранилось никаких воспоминаний об этом. Уж ее необычно тихий, грудной голос он обязан был запомнить. Но увы… Он дорого дал бы за то, чтобы вспомнить, как это было.

— Нам… хорошо?

И снова он напугал ее. Женщина отпрянула, но затем нагнулась и посмотрела ему в лицо.

— Тс-с… — прошептала она. — Тебе еще рано разговаривать. У тебя снова кровоточит губа.

У нее были темно-карие глаза, такие огромные и широко расставленные, что он не видел ничего другого.

— Нам хорошо? — повторил он. И снова она посмотрела на его губы. — Хорошо?.. — Говорить было больно. Черт побери, и дышать тоже, но ему было нужно знать. — Вместе?

В ее глазах появилось то, чего он не понимал: сожаление, скорбь, боль. Неужели это было так страшно?

— Пожалуйста. Я хочу вспомнить, — еле слышно произнес мужчина. Он обязан вспомнить.

— Ты должен отдохнуть, — настойчиво сказала она, встала, погладила его по руке и отошла в сторону. — Нужно сделать тебе рентген. Сестра ушла, поэтому придется немного повозиться. Заодно я возьму кое-какие лекарства и умою тебя.

— Я в больнице?

— Почти, — сказала она. — Я руковожу клиникой. Тебе придется довольствоваться этим. Отсюда до ближайшей больницы несколько часов езды.

Горы, мелькнуло у него в мозгу. Высокие горы, холод, сырость… Слава богу, он в доме.

— Как… как это случилось? — Почувствовав, что женщина подошла ближе, он хотел открыть глаза, но не сумел. Слишком устал.

— Этого ты тоже не помнишь? — наконец спросила она.

— Нет.

Он снова ощутил прикосновение ее ладони к своей руке.

— Наверное, мне нужно позвонить в полицию. Расскажешь им, что произошло.

Почему-то эти слова привели его в дикий ужас.

— Нет! — Он сумел поднять глаза, но голову тут же пронзила боль. — Никаких копов. Пожалуйста!

— Я доктор, — прошептала сбитая с толку женщина. — Я обязана сообщать о таких случаях…

— Ты не просто доктор, ты моя любовница, — напомнил он. — Разве это ничего не значит?

В ее глазах появился тревожный блеск. Интересно, чем вызвана эта тревога?..

— Почему я не должна сообщать? — спросила она. — Ты попал в беду? Можешь рассказать мне?

Опасность! — вспыхнуло у него в мозгу. Если он кому-нибудь заикнется об этом, то навлечет беду. В том числе и на эту чудесную, полную жалости и сочувствия женщину, смотрящую на него самыми красивыми в мире глазами.

— Не могу, — сознался он.

— Но почему?

— Не могу вспомнить.

Она долго смотрела на него молча.

— Ты попал в аварию? До того, как начать искать тебя, я видела свет фар.

Ох, если бы… Пусть думает так. Это проще и безопаснее. Но он понятия не имел, откуда это знает.

— Может быть…

Темные глаза смотрели ему прямо в душу.

— Когда я нашла тебя, ты был связан. И во рту у тебя торчал кляп. Не похоже, что ты попал в аварию. Я думаю, тебя кто-то сильно избил.

Самолюбие требовало сказать, что его бил не один человек, но поскольку говорить было больно, он предпочел промолчать. Впрочем, она и сама, видно, это поняла.

— А если они где-то рядом?

— Они уехали, — решительно сказал он. — Меня бросили умирать. — Во всяком случае, он на это надеялся. Ему не хотелось, чтобы эти люди вернулись и нашли Хоуп.

— Но почему с тобой так обошлись?

Он собрал последние силы и поднял глаза.

— А ты не знаешь?

Глаза женщины расширились, на щеках вспыхнул румянец, и он снова засомневался, что она говорит правду.

Слегка сжав его руку, она улыбнулась.

— Я знаю только одно: никто не заслуживает такого обращения. Пожалуйста, позволь мне позвонить в полицию, иначе мы так и не узнаем, что же случилось.

Он видел, что должен пойти на компромисс. Этого от него ждали.

— Пока рано.

— А когда же? Скоро?

— Да, — прошептал он, охваченный болью и страхом. Почему он ничего не помнит? Он должен вспомнить. Мужчина закрыл глаза. — Скоро.

— О’кей, — прошептала она в ответ.

Он начал дремать и все же готов был поклясться, что почувствовал прикосновение ее губ. Неожиданная ласка, нежный рот, дарящий успокоение… Все это, как ему казалось, такое знакомое, заставило его улыбнуться. Она принадлежала ему.

— Я сейчас вернусь, — сказала она. — Поспи немного, о’кей?

Разбитая губа мешала ему говорить. Он прикрыл рот рукой.

— Почему я ничего не помню?

— Что?

Он убрал руку и повторил вопрос.

— Вспомнишь, — пообещала она тихим хрипловатым голосом, который начинал его очаровывать. — Не торопись. А теперь спи.

Он не хотел спать. Но, видимо, начинали действовать таблетки, которые она дала ему, когда довела до дома. Он был как пьяный. Боль не давала пошевелиться, но сон не шел. Мучительно хотелось вспомнить, кто он такой и где находится. И почему не помнит эту красивую, смелую женщину, которая спасла ему жизнь и носит его ребенка.

Хоуп должна была испытывать удивление и облегчение от того, что он так легко поверил ей. Но она слишком хорошо знала, что большинство потерявших память хватается за первые сказанные им слова о них самих, как утопающий за соломинку. Этот мужчина не был исключением.

Кто-то изрядно отделал его. При мысли о том, что испытал этот человек, Хоуп начинало мутить. Как и при мысли о том, что он испытает, когда придет в себя.

Кто мог его так люто ненавидеть?

Она не ложилась всю ночь, то и дело подходя к больному. Конечно, этого требовало его состояние, но она бы подходила к нему в любом случае. Она отдавала всю себя каждому пациенту, в том числе и животным. Ей необходимо было поспать — уже через несколько часов начнут приходить больные. День будет длинный, трудный; сумеет ли она выдержать? Конечно, у нее есть медсестра, но она новенькая и ей еще учиться и учиться…

Однако куда больше Хоуп мучила мысль о случившемся сегодня ночью. Правда значила для Хоуп все. По крайней мере, так было всегда. Тогда почему она солгала?

Да, она хочет спасти свою клинику. Да, ей нужно иметь возможность продолжать работать здесь, потому что здесь она незаменима. Но этого довода для любимого папочки недостаточно. Требуется что-то иное.

Она не могла позволить себе снять другое помещение. Даже если бы у нее были собственные деньги, которых, кстати, не было, на дом такого размера, какой ей нужен, их потребовалось бы слишком много.

Таких денег не было ни у одного жителя Грин Каунти — возможно, за исключением ее отца. Но у этого в общем-то очень милого человека был один пунктик, граничивший с одержимостью: он чрезмерно опекал дочь, и годы были бессильны это изменить. Ему не нравилось, что она работает врачом. Не нравилось, что она отказывается выходить замуж. Он не понимал, чем ее не устраивает Трент, — симпатичный мужчина, которого она знала всю жизнь.

Нет, она не могла… не имела права просить денег у отца.

Помочь ей мог бы Трент. Высокий, смуглый, красивый… самый видный жених на сотни миль вокруг. Правая рука и любимец отца, второй по значению человек в его лесозаготовительной компании, Трент был щедро одарен природой. Обаятельный, воспитанный, умный… и чрезвычайно самонадеянный.

Хоуп знала это лучше других, поскольку оба они выросли в этом крошечном городке, хотя так и не стали настоящими друзьями. Хоуп была для этого слишком застенчива. Но это не мешало Тренту последние два года буквально преследовать ее, не обращая внимания на сопротивление.

Городок готов был молиться на Трента, но что-то в нем смущало Хоуп. Все вокруг обожали его, Хоуп же, глядя в темные глаза Блокуэлла, видела там лишь безмерно пугавшие ее пустоту и холод. Она вежливо, как могла, под разными предлогами отказывала ему, но Трент лишь становился более настойчивым.

А сейчас благодаря распространенному им слуху весь город верил, что она беременна — беременна от него! Это было бы смешно не только потому, что она, скорее всего, оставалась единственной двадцативосьмилетней девственницей во всем Западном полушарии, но и потому, что она не стала бы спать с отцовским помощником, как бы молод и красив он ни был. Даже если бы он был единственным мужчиной на свете.

Было бы смешно… если бы слова Трента не повторяли с таким удовольствием и не верили в них, как в Святое Писание. Если бы на нее не указывали пальцем и не ждали первых признаков беременности, которые подтвердили бы правдивость сплетни.

Она искренне не понимала, в чем секрет притягательности Трента. Люди любили его, особенно женщины. Должно быть, за элегантную внешность, но Хоуп видела в нем только одно — опасность. Блокуэлл по-настоящему пугал ее. Она не сомневалась, что у него есть какие-то тайные намерения. Знать бы только, какие…

В ее клинике еще никогда не было столько народу. Конечно, она жила в медвежьем углу, где была единственным доктором, да еще единственным доктором-женщиной, на всю округу. Но дело заключалось не в этом. И даже не в том, что она получила диплом за восемь лет вместо двенадцати, закончив школу в пятнадцать. Тем более не в ее высоком коэффициенте умственного развития. К этому в Грин Каунти давно привыкли. Хоуп хотелось бы думать, что секрет успеха заключается в ее врачебном таланте, но она не обольщалась на этот счет. Особенно теперь, когда знала правду. Люди стекались со всей окрути, жалуясь на всякие пустяки, лишь бы посмотреть на нее и проверить, правдивы ли слухи о ее беременности.

Она бы с величайшим удовольствием опровергла сплетню, но это бы сильно огорчило отца. Если бы он хотел этого чуточку меньше… Если бы в их последнюю встречу он не показался ей таким старым и беспомощным… И если бы он любовно, но строго не пригрозил отобрать у нее дом, буде она не возьмется за дело всерьез и не родит ему внуков.

Хоуп знала, что это сказано не для красного словца. Он искренне верил, что дочь обкрадывает себя, и думал, что может силой заставить ее изменить образ жизни. Думал, что она позволит кому-то командовать собой.

Слух, распущенный Трентом, был отвратителен, но он позволял ей выиграть немного времени. Времени, которое требовалось, чтобы собрать нужную сумму и выкупить дом у отца. Она не могла лишиться его. Этот столетний без малого дом обладал собственной личностью и собственным характером. Он был огромен, хаотичен и напоминал старинную крестьянскую избу. Кажется, его выбрала мать, но Хоуп плохо помнила те годы. Мать умерла, когда Хоуп было пять лет.

Но ей не хотелось уезжать не только из-за боязни затосковать по дому. Весь округ останется без медицинского обслуживания. Дети, старики… им всем придется тратить несколько часов на дорогу в Сиэтл. Немногие решатся на это, даже если смогут себе позволить такие траты. Эта мысль убивала ее.

Она хотела остаться. Работа была ее жизнью, ее надеждой и радостью. Здесь она была счастлива, ощущала себя нужной.

Трент ради собственных целей поставил ее привычный образ жизни под угрозу, и это выводило Хоуп из себя. Кем надо быть, чтобы пойти на такое? Очень плохим человеком, решила она. Пусть никто другой этого не видел, но Хоуп не доверяла ему с самого начала. А теперь, когда все кругом поверили, что она спала с ним, и подавно.

Беременна. От Трента. Брр! Эта мысль заставила Хоуп вспомнить о мужчине в соседней комнате и о том, что она сделала. Какое счастье, что она нашла его бумажник. Хотя бумажник был подозрительно пуст, на нем красовались сплетенные в виде вензеля его имя и фамилия. И на том спасибо.

О господи, что на нее нашло? Человек серьезно пострадал, а она солгала ему прямо в глаза. Хуже того, намеренно одурачила собственного пациента, отчаянно нуждавшегося в ее помощи.

Это было нехорошо. Мало того — незаконно. Тем более что он просил ее не звонить в полицию, и Хоуп рисковала врачебной лицензией. А если Клей хотя бы отчасти такой сложный и упрямый человек, как ей кажется, можно представить себе, как он разозлится, когда узнает истину. И будет совершенно прав.

Она солгала. В живом воображении Хоуп мелькнула мысль, что мать перевернулась в гробу. Когда-то очень давно она взяла с девочки обещание говорить только правду. А дочь об этом забыла.