В Найроби я случайно встретила одного знакомого из департамента охоты. Он попросил меня подойти к его машине, где, как он сказал, у него есть что-то такое, что меня наверняка заинтересует. Горя любопытством, я заглянула на заднее сиденье. Оттуда, из закрытой корзинки, доносились звуки, очень напоминающие мяуканье котят. Приподняв крышку корзинки, я увидела двух крохотных детенышей виверры, более всего похожих на миниатюрных пушистых медвежат с мордочками енотов и черненькими гуттаперчевыми носиками. Зверьки были конфискованы у какого-то местного жителя, который нес их продавать.

Понадобилось несколько часов, чтобы убедить теперешнего владельца зверьков отдать мне малышей. Наконец он сдался, и я торжественно отнесла их к нашей машине, где и представила Дэвиду.

Поскольку нам предстоял неблизкий путь (до дома было около двухсот миль), я зашла в первый же магазин и купила немного порошкового молока. Бутылочки, из которых кормили малышей, я, естественно, прихватила вместе со зверьками. Вскоре мы отправились в путь. Получив свои бутылочки, зверьки начали жадно сосать, не выпуская их ни на секунду из своих маленьких черных лапок. Хорошенько поев, они свернулись клубочками на дне корзины и мгновенно крепко уснули.

На протяжении всего долгого пути мы с Дэвидом ломали головы над тем, как назвать наших новых подопечных и, наконец, припомнив, что мускус, содержащийся в железах виверр, широко используется в качестве основы для духов, остановились на именах Олд Спайс и Шанель .

Шанель отличалась от Олд Спайс меньшим ростом и более пушистой шубкой. Зверьки быстро подрастали. Через некоторое время они с удовольствием стали бегать, когда их выпускали из корзинки. Игривые, ласковые создания, они мурлыкали, совсем как обычные домашние котята, но их лапы были больше похожи на собачьи, так как когти у виверр не втягиваются. Кроме мяуканья они издавали еще и низкие клохчущие звуки, что помогало им никогда не терять друг друга из виду, даже в самых густых зарослях травы на клумбах.

В естественных условиях виверры ведут ночной образ жизни. Вот и наши котята, такие сонные днем, становились очень активными как только наступала ночь. Вечерами, перед сном, мы с огромным удовольствием наблюдали за их играми: они гонялись друг за другом, устраивали засады у кресел и дивана. Всегда полная энергии Шанель была более шаловлива, чем ее застенчивый брат.

Как-то вечером я выпустила зверьков из корзинки, и они занялись своей любимой игрой в кошки-мышки среди цветочных клумб. Мне необходимо было передать записку на пост у главных ворот, и я решила оставить малышей одних. Села в машину и уехала. Отсутствовала я не более пяти минут, но, вернувшись, сразу заметила, что с Шанель что-то случилось. Она то кружилась на месте, то каталась по земле, рычала и кусалась. Изо рта у нее шла пена. Я бросилась к виверре, чтобы взять ее на руки, но она попыталась укусить меня за ногу. Только в последний момент я успела схватить зверька за шиворот. Внимательно осмотрев его тельце, я не заметила никаких повреждении. Шанель часто и трудно дышала, и, что самое страшное, глаза ее были совершенно неподвижны. Решив поначалу, что у Шанель просто судороги, я осторожно обмыла ей мордочку холодной водой и, завернув в шерстяное одеяльце, уложила в корзинку. Может быть, ее укусила змея? Осмотр клумбы не дал никаких результатов.

Олд Спайс в это время жалобно мяукал. Я подняла его, погладила, уложила в другую корзину и снова занялась бедной Шанель.

Она уже потеряла сознание, и все ее маленькое мокрое от пота тельце так и сотрясалось от конвульсий. Дыхание становилось все более прерывистым. Началась агония. Я подняла зверька и, крепко прижав к груди, старалась сделать все, чтобы облегчить его страдания, моля о чуде. Я была одна в доме. Дэвида вызвали еще днем, чтобы заняться раненым слоном, которого подстрелили на соседней плантации сизаля, после чего слон скрылся на территории парка. Я страстно хотела, чтобы Дэвид поскорее вернулся домой.

Наконец послышался шум подъезжающей машины. Вошел Дэвид, и я рассказала ему о случившемся, о том, как вела себя Шанель, когда я вернулась. Дэвид пробормотал:

— Не нравится мне все это!

Видимо, он решил, что Шанель впала в бешенство. Дэвид взял малышку у меня из рук. Теперь она лежала неподвижно, как мертвая. Сердце еле билось, а острые белые зубки были оскалены. Мы поняли, что она умирает.

— Это могла быть кобра, — сказал Дэвид.

Мы решили сделать последнюю попытку спасти зверьку жизнь, вспрыснув ему противоядие. Я быстро приготовила все необходимое, и Дэвид ввел виверре внутримышечно довольно большую дозу вакцины, поскольку, чем меньше жертва укуса, тем, естественно, выше концентрация яда.

Примерно через полчаса Шанель пришла в себя, пошевелилась и слабо мяукнула. Я снова взяла ее на руки и возблагодарила бога за то, что зверьку, несомненно, стало немного лучше. Я провела с виверрой большую часть ночи, время от времени стараясь заставить ее выпить хоть немного молока. Хотя у Шанель был еще один приступ, к утру ей стало заметно лучше — она могла даже стоять. Нас весьма ободрили хорошие симптомы, и мы решили, что Шанель уже на пути к полному выздоровлению, но в полдень она неожиданно потеряла сознание и умерла у меня на руках.

Дэвид так и не понял, в чем причина странной болезни Шанель. Мы еще раз внимательно перечитали все, относящееся к бешенству, и, рассуждая о причинах ее гибели, пришли к выводу, что не можем исключить этот вариант. Мы обратились за советом к доктору в Вои, но он также не смог сказать нам ничего определенного и порекомендовал отправить трупик Шанель в Найроби на исследование, что мы и сделали. Большим облегчением для нас был отрицательный ответ.

Еще много дней после смерти Шанель Спайс ходил как пришибленный: он был по-настоящему несчастен. И это понятно, ведь до сих пор они не разлучались ни на минуту. Его долгий, непрерывный вой просто разрывал нам сердца, но я ничего не могла придумать, чтобы отвлечь его от тоски по сестре. Время, однако, залечивает все. Спайс в конце концов примирился с потерей сестры и успокоился.

Став взрослым, Олд Спайс превратился в великолепное животное размером со среднюю собаку, с короткими, круглыми и белыми по краям ушами, черными глазами и белой мордочкой. Тело его покрывала жесткая темносерая шерсть с разбросанными то тут, то там черными пятнами; хвост был длинный, острый и разрисован черными поперечными полосами. Особенно поражала его черная грива, идущая вдоль хребта, которая становилась дыбом, если Спайс почему-либо тревожился или сердился.

Очень скоро он начал демонстрировать присущую всему племени виверр скрытность и днем, чтобы поспать, забивался в густые заросли кларсдендрона в дальнем конце сада. Теперь ему разрешалось свободно бродить по ночам, по с первыми лучами солнца Спайс начинал проявлять беспокойство и скрывался в густом кустарнике. Там он и засыпал до самых сумерек, до тех пор пока я не выходила и не звала его. Через несколько минут в кустах раздавалось шуршание листьев и появлялся зевающий Спайс с совершенно сонными глазами. Он был очень привязан ко мне, несколько меньше к Дэвиду, робок и даже пуглив по отношению ко всем остальным. Свою любовь Спайс демонстрировал, тыкаясь мне в руку носом; при этом он бешено работал передними лапами до тех пор, пока не начинало казаться, что рука у меня вся искромсана.

Ночью Спайс становился сплошным сгустком энергии и, вскакивая на кровать, пытался заставить нас принять участие в его играх. Мы, очевидно, казались ему ленивыми и довольно скучными субъектами, ибо спали тогда, когда он был наиболее активен. Дверь спальни мы всегда оставляли приоткрытой, так что Спайс мог по желанию свободно входить и выходить, но прежде чем удалиться на день в свой кустарник, он наносил нам прощальный визит и, желая доброй ночи, забирался на короткое время в постель.

Когда зверек жил в доме, нам не составляло никакого труда приучить его к аккуратности. Пока Спайс был маленьким, он, как и любой котенок, пользовался ящиком с песком, а позже, когда начал проводить большую часть времени на воле, сам подбирал себе необходимые местечки.

Спайс был неприхотлив и любил все, что ели мы сами. Больше всего ему нравились цветная капуста, сыр и бананы. Однако зверек с удовольствием ел также мясо, любые фрукты, хлеб с маслом и яйца. В дополнение к этому столу он сам ловил ящериц и жуков, не брезгуя и птицами. Если в ночных поездках кто-нибудь случайно подбивал птицу, то се всегда торжественно преподносили Спайсу.

Пищу зверьку я обычно оставляла на ночь в большой тарелке, которую ставила на камни. К утру она была пуста.

У Спайса была одна слабость — он обожал любые сильные запахи, особенно лосьона «Олд Спайс», которым Дэвид пользовался после бритья; этот запах доводил виверру просто до экстаза. Всякий раз, когда Дэвид отвинчивал пробку, Спайс начинал прыгать около него, безуспешно пытаясь добраться до источника чарующего запаха. Иногда за хорошее поведение он награждался каплей лосьона, которую стряхивали на его шубку. К несчастью, у зверька отсутствовала способность различать приятные и неприятные с нашей точки зрения запахи. Иногда он появлялся ночью благоухающий дикими цветами и свежей зеленой травой, а в другой раз приносил с собой такой невыносимый аромат, что вынуждал меня вставать с постели и отмывать его от той гадости, в которой он валялся в ту ночь.