К концу сухого сезона 1961 года положение носорогов в районе Ати снова стало бедственным. Из результатов вскрытия, проведенных в предыдущем году, мы знали, что основная причина падежа объяснялась недостатком пищи в этом районе. Дожди шли редко, кустарник дал слабые побеги. Каждый кустик был объеден почти до самой земли, так что оставался лишь пенек. Недостаток воды в парке вынудил стада слонов держаться у реки, отчего растительность, естественно, страдала еще больше. Каждый день наши патрули приносили удручающие известия об умирающих носорогах. Эти данные глубоко огорчали нас, ибо черные носороги быстро исчезают в Африке, а парк Цаво оставался одним из последних их убежищ.

По какой-то не очень понятной причине многие считают носорога непривлекательным, опасным и совершенно несимпатичным животным. На самом деле его следует гораздо больше жалеть, чем бояться. Природа обидела носорога, наградив очень слабым зрением. В местах, где на него разрешена охота, носорог живет в обстановке постоянного страха перед врагом, который может подкрасться к нему невидимым. Становится понятным, почему он яростно бросается в атаку на каждый подозрительный звук. Это самозащита, а не агрессия. В неволе носороги всегда ведут себя спокойно и дружелюбно и даже взрослые особи легко поддаются дрессировке.

Донесения о бедственном положении носорогов в районе Ати заставили Дэвида принять решение выехать на место, чтобы определить, что можно сделать для их спасения. Конечно, мы взяли с собой Спайса и, как только лагерь на берегу реки был разбит, натыкали около нашей палатки веток, решив, что они послужат для него спальней. Затем открыли корзинку и пригласили Спайса в его дом, но зверек, бросив быстрый взгляд на плоды наших трудов, не пожелал здесь обосноваться, неторопливо направился в противоположную сторону и скрылся в кустах у реки. Когда наступили сумерки, я сходила за ним и принесла обратно в лагерь. Сперва Спайс вел себя беспокойно на новом месте, но вскоре утихомирился, с аппетитом съел свой ужин и занялся обследованием окрестностей.

Рано утром следующего дня я опять пришла за ним, решив убедиться, что он вернулся на то же место. Увидев зверька спокойно спящим после ночного похода, я вернулась в лагерь и занялась делами.

В этот день мы проехали вдоль реки на машине и своими глазами увидели ту трагедию, о которой докладывали объездчики. Положение носорогов в этом районе было действительно тяжелым, доклады не преувеличивали его. Мы встретили нескольких шатающихся от слабости и покрытых черными пятнами носорогов, а позже наткнулись на одного из них, который уже не мог стоять, и лежал под палящим солнцем. Сил у него хватало только на то, чтобы тихо фыркать, и он лишь слабо дернул головой при нашем приближении. Мы нарезали веток и попытались накормить его, но носорог уже потерял всякую волю к жизни и вскоре испустил дух.

В другой раз мы с болью наблюдали, как старый носорог пытался собрать силы, чтобы взобраться на берег после водопоя. Каждый шаг требовал от него таких усилий, что, выбравшись, наконец, наверх, он был уже не в состоянии двигаться.

Еще дальше нам попался детеныш носорога. Он печально стоял возле трупа матери, время от времени тыкал ее в бок, явно недоумевая, почему не получает ответа. Егеря быстро окружили малыша, который, невзирая на маленький рост и очевидную беспомощность, мужественно отказался покинуть мать и, нагнув голову, бесстрашно встретил тех, кого считал своими врагами. Благородное поведение малыша глубоко тронуло меня, и я пожелала ему от всего сердца спасения. Хорошо было бы вырастить его, но внимательный взгляд на тщедушное тельце заставил меня осознать, что надежды здесь очень мало. К несчастью, мое предвидение оправдалось. Мы взяли маленького носорога в лагерь, и, хотя сделали все, чтобы спасти его, он умер в ту же ночь.

Еще одного носорога мы нашли лежащим на берегу реки в крайней степени истощения, причем стая грифов терзала его живого. Носорог был настолько слаб, что не мог отогнать их и молча терпел эту страшную муку. Пуля прекратила его страдания.

Каждый день приносил все новые и новые свидетельства ужасающих лишений, которые приходилось переносить этим несчастным животным. Один случай особенно расстроил нас — погибла хорошо всем нам известная старая самка, носившая пару необычно длинных рогов. Пытаясь дотянуться до зеленых листьев на ветке, вытянувшейся над самым берегом, она потеряла равновесие и упала с обрыва вниз на кучу плавника. Ее ноги оказались крепко зажатыми между двумя бревнами, а голова — всего лишь в нескольких футах от воды. По всей видимости, самка находилась в таком положении много часов, если не дней, и можно представить себе, какую пытку она терпела, умирая мучительной смертью от жажды, когда холодная вода текла совсем рядом.

Когда мы нашли ее, самка носорога была еще жива. Пока Дэвид и егеря, работая топорами, пытались освободить ее, я опустила мой свитер в реку и выжала воду на ее совершенно сухие губы. Она сделала несколько слабых глотков, но мы и здесь опоздали — с тяжелым вздохом животное испустило дух через несколько минут. Мне оставалось лишь надеяться, что я хоть чуть-чуть облегчила последние мгновения ее жизни.

Мы были убеждены, что если срочно не доставить какой-нибудь корм, то немногие носороги переживут засуху. Мы раскладывали люцерну и сено вдоль троп, по которым носороги ходили у реки, но к нашему великому огорчению корм так и остался нетронутым. На каменистых склонах холмов, в местах, недоступных для носорогов, остались целыми сочные кустарники. Мы срезали их и клали вместо люцерны, но отчасти из-за запаха, оставленного человеком, отчасти из-за того, что под лучами палящего солнца кустарники быстро увядали и высыхали, носороги их почти не трогали.

Итак, оставалась единственная надежда — попробовать качать из реки воду и подавать ее к отдельным участкам зарослей, создавая тем самым условия для роста кустарника и предоставляя носорогам возможность продержаться до дождей. По счастью, в Фонде поддержки диких животных оказалось достаточно денег, чтобы купить четыре передвижные насосные установки с комплектами легких алюминиевых труб. Все это оборудование было спешно доставлено к нам в лагерь, и мы немедленно начали орошать выбранные для этой цели участки. Все наши отряды разбились на смены, и насосные установки без перерыва работали день и ночь.

Какими бы мизерными ни казались наши усилия по сравнению с масштабами беды, они давали по крайней мере то удовлетворение, что позволили спасти хотя бы часть носорогов. В удивительно короткое время перекачивание тысяч галлонов воды в час принесло свои результаты: на деревьях и кустах появились зеленые побеги, казавшиеся особенно свежими благодаря покрывающим их каплям. Постепенно в местах полива возникли маленькие оазисы, и мы были полностью вознаграждены, когда увидели там цепочки следов носорогов. Сюда собирались и другие животные, которые также предпочитали полакомиться свежей листвой — импалы, геренуки и водяные козлы стали постоянными посетителями оазисов.

В это трудное время огромную, неоценимую помощь оказали нам доктор Гловер и доктор Фрэзер Дарлинг, которые, несмотря на крайнюю занятость, нашли время приехать к нам, чтобы увидеть все собственными глазами и дать ряд ценных советов. В большом долгу мы также и перед Ноэлем Саймоном за его пристальное внимание к нашим нуждам. Мы также благодарны судьбе, пославшей нам Руфуса, — он дал нам возможность облегчить судьбу диких носорогов.

Внезапно в этом районе разразилась буря. За несколько дней кустарник покрылся свежей листвой, а внутренние водоемы наполнила обильная влага. Носороги смогли покинуть опустошенные берега реки и перебраться в глубь страны, на лучшие пастбища; падеж резко сократился.

К этому времени уже имелись твердые планы ликвидации тяжелого положения в Цаво. Был утвержден проект перекачки воды из реки на плато Ятта с тем, чтобы оттуда она самоходом поступала в естественные водоемы. Началось строительство головного сооружения. Мы были уверены, что это позволит на время сухого сезона превратить обширный участок парка в отличное пастбище, уменьшит плотность животных в речной зоне и восстановит растительность.

Строительство шло с большим напряжением. Мы должны были завершить все работы до начала сезона дождей, которые, как правило, приводили к наводнениям. При свете электрических ламп, питаемых от аккумуляторов наших грузовиков, люди работали круглые сутки, пробивая траншею в скалистом русле реки, которое должна была перегородить бетонная плотина с заделанными в нее заборными трубами. Очень сложно было отвести воды от места работ. Две из наших четырех помп день и ночь откачивали воду, просачивавшуюся сквозь мешки с песком, из которых была сооружена перемычка. На помощь к нам из Западного Цаво прибыл Саймон Тревор. Они с Дэвидом все время пропадали на строительстве, с трудом выбирая минутку, чтобы перекусить в лагере.

Бессонные ночи и полные тяжелого труда дни стали сказываться на Дэвиде и Треворе. Однако они успели закончить плотину за два дня до начала паводка. Если бы они не сделали этого, вода перелилась бы через гребень плотины. Их теперь волновало только одно — как бы бетон поскорее затвердел, чтобы вся их работа не пропала даром.

Начался паводок. Меня беспокоил Спайс, который до сих пор ночевал на самом берегу на куче тростника. Сонного его мог унести разлившийся поток. Но Спайс, видимо, сам осознал такую возможность и перебрался в кусты, подальше от реки. Я попыталась найти его новое логово, но он не очень-то любил, когда вторгались в его личную жизнь. Мне все же удалось увидеть Спайса, по он исчез в густом подлеске, окаймлявшем овраг. Тогда я оставила его в покое и ушла в лагерь.

Вечером, однако, я вернулась на место, где видела утром Спайса, и позвала его. Ответа не последовало, и я поняла, что после моего ухода Спайс сменил квартиру. Он явно предпочитал хранить место своего ночлега втайне и как только чувствовал, что мы догадываемся о его местопребывании, немедленно менял его. Мы уважали его право на личную жизнь и не делали попыток найти убежища. Терпеливо ждали в лагере по вечерам. Ведь обычно в это время зверек возвращался и, приветствуя нас, терся о ноги.

Как-то вечером, когда мы все тихо сидели у лагерного костра, Спайс решил проверить, как высоко он сможет забраться на большую акацию, раскинувшуюся над рекой. Когда он начал громко мяукать, рискованно раскачиваясь на самом конце одной из веток, я решила, что зверек попал в беду и не может спуститься вниз. Дэвид, который полагал, что Спайс просто бахвалится, поворчав, все же полез на дерево, продираясь сквозь длинные и острые колючки. Наконец он добрался до Спайса и благополучно доставил его на землю. Но тут Спайс немедленно вспрыгнул на дерево и через секунду оказался на той же самой ветке и в той же позе. Дэвид уже не хотел повторять эту весьма болезненную для него операцию и ждал до тех пор, пока она не станет действительно необходимой. Он оказался прав, ибо когда внимание Спайса привлек большой жук в траве под деревом, зверек с удивительной ловкостью развернулся и спрыгнул, чтобы познакомиться с ним.

Дожди в верховьях реки шли уже несколько недель подряд, а у нас, если не считать одной случайной грозы, принесшей два дюйма осадков, было по-прежнему сухо. Можно понять нашу радость, когда ночью мы услышали, как первые крупные капли упали на землю. Костер зашипел. Небо над нами стало черным, как чернила, и звезды заволокло мглой. Мы укрылись в палатке, и тут же дождь полил как из ведра, забарабанив по брезенту. Огонь в костре продержался недолго, и вскоре последний дымок пропал во мраке ночи. Дэвид включил приемник в тот момент, когда передали сообщение о ливневых дождях в районе Найроби, о том, что железнодорожный мост через Ати снесен и ожидается продолжение дождей. В лагере с нами в это время жили Питер и Саймон. Мы немедленно открыли живейшую дискуссию на тему, стоит ли перенести лагерь на более высокое место. Питер и я голосовали против, уверенные в том, что паводок не представит опасности для лагеря. Тем более, что мысль о свертывании палаток посреди ночи, да еще в дождь, была малоприятной. Тем не менее Дэвид решил иначе. Мы погрузились в «лендровер» и перебрались к подножию плато Ятта.

Ночь провели беспокойно. Постельное белье было все сырое, а вещи валялись в совершеннейшем беспорядке. Люди бродили по лагерю, тщетно пытаясь при слабом свете фонаря отыскать свое имущество среди груды тюков, наваленных в общей палатке. Тем временем дождь перешел в устойчивый ливень. Кроме того, я очень беспокоилась о Спайсе, которого мы так и не сумели разыскать при переезде. Я представила себе, как он вернулся в покинутый лагерь и стоит у потухшего костра, жалобно мяукая. Правда, я надеялась, что ему поможет обоняние, и ждала его с минуты на минуту. В эту ночь я не спала. Наконец дождливый рассвет осветил небо, а Спайса еще не было.

Река оглушающе ревела, словно океанский прибой, яростно обрушивающийся на берег. Я выглянула наружу и увидела, что река превратилась в мощный шоколадного цвета крутящийся поток. Место нашего прежнего лагеря было полностью затоплено. Земля вся насквозь пропиталась влагой, но зато в одну ночь буш покрылся зеленью, пенис птиц наполнило воздух и капли воды блестели на каждой травинке. Воздух посвежел и был необычайно чист. Чувство покоя овладело мной, когда я глядела на мир, обмытый дождем после долгих месяцев засухи.

Я решила поискать у реки следы Спайса. Когда я стала натягивать платье, то почувствовала резкую, острую боль, словно меня укололи раскаленной иглой, за первым уколом последовало еще два. Я отчаянно закричала и постаралась возможно быстрее сбросить платье. Когда Дэвид примчался мне на помощь, я увидела бледно-желтого скорпиона с поднятым хвостом, готового к новой атаке. Дэвид сбросил его на землю и раздавил. Боль была острой, железы в паху набухли и стали ныть, язык онемел и распух. Несколько часов мне было совсем плохо.

До сих пор мне удавалось избегать укусов скорпионов. Мы постоянно следили, чтобы одежда не лежала на земле, вытряхивали по утрам обувь, прежде чем надеть ее. На этот раз, в связи с хаосом, вызванным ночным переездом, мы оставили одежду на земле, а скорпион, когда дождь затопил его нору, стал искать убежища в нашей палатке. Дэвид сказал, что скорпион наверняка был не один, и оказался прав. Мы осмотрели палатку и, действительно, обнаружили еще трех скорпионов.

Вечером мы отправились к месту старого лагеря, чтобы отыскать Спайса. Мы звали его по имени, прищелкивали языком, но наши голоса терялись в реве реки. Свет фонаря обнаруживал множество светящихся пар глаз, но каждый раз это оказывались либо мангуста, либо генетта. Поискав около часу, расстроенные, мы медленно поплелись назад. И тут я услышала топот ножек по дороге, и вот, пожалуйста, появился Олд Спайс! Он был вне себя от радости, что снова нашел нас, и, не переставая мурлыкать, тыкался носом в ладони, пока Дэвид и я по очереди несли его.

Мы пришли со зверьком в лагерь и познакомили его с новым домом. На следующий вечер он как обычно встретил нас.

Теперь, когда пошли дожди, у Спайса прибавилось много забот. Надо было исследовать столько новых луж А сколько насекомых разных форм и размеров ждали чтобы Спайс их попробовал. Он был так занят, что его ночные визиты в нашу палатку стали гораздо реже, но зверек всегда находил время забежать и пожелать нам доброй ночи перед рассветом. Только тогда он отправлялся к себе домой, в заросли.

Как прекрасны здешние цветы! Каждый день распускались все новые. Здесь были «снежинки», отличающиеся нежным запахом, какие-то растения, больше всего похожие на незабудки, дикие лилии, африканские фиалки и множество других, не менее красивых цветов. Ежедневно я приносила в лагерь свежий букет и ставила ввазу на столе, чтобы все могли ими любоваться.

Дэвид все еще был занят строительством насосной станции для проекта «Ятта»; к его счастью, на северном берегу реки оказался достаточный запас цемента, чтобы продолжить работу. Зажатые между реками — Тивой на севере и Галаной на юге, мы оказались полностью отрезанными от внешнего мира. С нами было около шестидесяти рабочих-африканцев, поэтому мы беспокоились и каждый вечер слушали по радио сводку погоды. Признаков прекращения дождей в верховьях реки не наблюдалось и стало очевидным, что мы застряли тут надолго. Дэвиду пришлось прервать строительство насосной станции и заняться сооружением аэродрома вблизи лагеря, чтобы в случае необходимости мы могли принять спасательную партию.

Совсем рядом с лагерем, в ущелье плато Ятта, известном под названием Табангунджи, была огромная скала на вершине которой лежали нагромождения мелкой гальки. Появилась она так. В начале века воинственные масаи совершали через это ущелье набеги на своих менее сильных соседей. По обычаю, каждый воин, проходя мимо скалы, бросал камешек. То же самое делали они, возвращаясь. На другой стороне дороги Дэвид показал мне несколько могильных холмиков из обломков скал. Это были могилы воинов, павших здесь в бою.

Я представила себе, как по ущелью движется длинная колонна воинов, гордо несущих свои копья и яркие щиты. Их тела расписаны охрой и украшены страусовыми перьями. Так же отчетливо видела я, как через несколько дней они возвращались назад, гордые победой, гоня перед собой мычащие стада скота. Я представила поднимающуюся облаком пыль и слышала крики мужчин, подхваченные эхом. Возможно, именно здесь их ожидала засада, и печальные могилы по краю дороги были местом последнего успокоения тех, кто погиб в бою за обладание бесценным скотом, символом богатства, основой всей их жизни.

В наши дни на смену боевым кличам воинов пришел топот слона, изредка проходящего мимо древних могил вниз, к реке. Только скала, свидетель прошлого, все еще стоит здесь, как и прежде.