Около двух часов Чифирок двигался по долине большой реки. Впереди лежала еще добрая сотня километров до жилья. Он не спешил. День с утра выдался морозный, с белесым синеватым небом. Первородный снег слепил глаза, терпко пахло гниющим листом, корой древесины. Звериная тропа, набитая на переходах, едва приметная под снегом, петляя, тянулась по краю обрывистой полки над рекой. Синеватая дымка хоронилась среди лесов. Молодой снег всполохами играл под солнцем сквозь морозную дымку. Щедрое тепло октябрьского светила, быстро разогнало утренние туманы и парное тепло. Каюра начало морить в сон. Чифирок не сразу обратил внимание на гул, пролетающего где-то за сопками, вертолета. Сообразив, что может разжиться куревом, он поспешно выхватил из вьюка ракетницу и выстрелил. Красную искру в голубом небе с вертолета заметили: зов на помощь по таежным законам. Гул и хлопанье винтов стали раскатистее, громче. Вертолет шел низко над долиной, высматривая человека, который позвал, бедствуя в такой глуши, вдали от поселков и дорог. Сверху были хорошо различимы лошади и с ними человек в тулупе. Сделав круг, вертолет завис над речной косой. Чифирок подбежал к выскочившему механику.

— Дай закурить! Закурить дай! — заорал он что есть силы.

— Чего тебе?! — изумился механик.

— Закурить! — орал ему на ухо Чифирок. — Курево кончилось. Волки лошадку съели!

— Какую лошадку?! Я тебе дам сейчас закурить! — сгреб механик Чифирка за ворот телогрейки. — Вертолет идет по санзаданию, а он его сажает! Закурить взять!

Чифирок вывернулся из цепких рук механика и отскочил к лошадям. Механик откричался в открытый боковой фонарь командиру о причинах посадки. И тот, смеясь, подал пачку сигарет.

— Под лесину положи, а то унесет! Под валежину сунь… — не поверил в удачу Чифирок.

Механик догадался. Сунул пачку под сухой плавник на косе, показал беззлобно кулак Чифирку и нырнул в вертолет.

Вертолет снялся и исчез за кромкой леса.

— Теперь живем, паря! — Закурил сигарету Чифирок. — Теперь дойдем, шутя, до базы.

Пять суток радист с базы партии следил в эфире за Чифирком. Но тот на связь не выходил. К концу шестых суток, уже в сумерках, раздались знакомые матерки. Каюр костерил и гнедого, и начальство, за то, что до него нет никому дела, и никто не встречает. Накинув бушлат, радист Савелий вышел из домика. Чифирок подобрел при виде живой души, поздоровался. Савелий помог ему развьючить лошадей, снести имущество под навес, где лежали мешки с овсом.

— Где народ-то? Чо, база пуста? Геологи наши где, бичи?

— Все в поселке. Ликвидируют партию.… На связь, почему не выходил?

Вопроса Савелия Чифирок будто и не услышал. Сообщение о ликвидации партии сквознячком обдало душу. Тоска, от которой он устал в одиночестве среди тайги, вновь охватила своей неспокойной завистью о мечте побыть среди нормальных людей. Спешил к людям душу отогреть. Представлял, что вот он приедет — событие целое! Мужики будут радостно похлопывать его по плечу, тискать ладонь, потянут с разговорами к столу. С устатку не грех будет и спиртом погреться. А потом — всю ноченьку разговоры, планы на будущее, мечты об отпуске, воспоминания минувшего. И так, до утра. Выспится. В тепле, в нижнем белье в простынях, на нарах. Ах, хорошо-то как жить! За лошадьми не надо смотреть. Овса и без него дадут. База пустая?! Один полусонный радист. «На связь, почему не выходил?» Смешно. Больно он, Чифирок, кумекает в обращении с радиостанцией? Топограф сбежал…

Пока Савелий соображал на стол, Чифирок разделся до байкового белья. Натянул сухие валенки радиста и подсел к столу. Осмотрел свои замурзанные руки, черное от палаточной копоти лицо в осколок зеркала. Вздохнул и пошел к умывальнику. В избушке для него душновато без привычки. Крепкие стены, нагромождение аппаратуры, позвякивание капель в таз, тихая музыка из приемника, стол, заваленный Савелием свежими огурцами, холодной вареной олениной, чесноком, луком и мягким хлебом — все это умиротворяло и как бы отодвигало в далекое прошлое пять морозных суток в седле, проведенных в одиночестве среди снегов и гор. И вспомнилась весна, когда на базе жило полно народу. Когда ждали с нетерпением вертолет для выброски. И прощались в спешке до осени. А осень пришла и «здравствуй» сказать некому.

— Иди к столу. Хватит тебе там плескаться, — позвал Савелий. Сам вышел в сени, принес оттуда бутылку, заткнутую капроновой пробкой. Самогонка. Водки-то, сейчас ни за какие деньги на прииске не достать: на золотодобыче — сухой закон!

Чифирок без спешки вытерся тряпицей, что висела для рук рядом с чистым полотенцем. Повесил ее аккуратно на гвоздь. Рядом с печкой заприметил прикрытую войлочной попоной флягу. «Самогоночку, значит, гоним для старателей», — подумал про Савелия. «Зачем гнуться за рубли возле костра или на шурфах? Прижился…» Самогонку гнал Савелий и весной, сахар списывал на отрядный котел. Начальство гоняло за спаивание своих рабочих, продавал старателям. Тех же начальников, поил задарма.

— Ты, Савелий, Чифирком меня кличешь. Иль я скотина, какая, имени у меня нет? — Чифирок захмелел. В душе возникли болезненные обиды, солью разъедающие всю его оставшуюся жизнь. Он и сам понимал, что не так прожил, не к тому стремился, не о том мечтал. И при случае, досаждал собеседника. — Может, я бичара какой? Ха-ха! На таких бичах вся геология держится. Север подымали. Ты еще не родился, когда я уже здесь стране валюту добывал. От цинги пухли. Как звери по склонам ползали весной, жрали от цинги бруснику. Вишь? — раззявил беззубую пасть. — Нет зубов! Думаешь, годы Чифирка подперли? Какие мои годы?!

— Что мне твои зубы? — огрызнулся Савелий.

— Напился, падай и спи. По рации сообщу, что пришел. Машины завтра придут за лошадями. Давно ждут. Везти надо. Сдавать в Оймякон. Встретил я тебя по-людски: напоил, накормил. Что тебе еще?..

Савелий пьющих людей не любил. Брезговал пьяными работягами. Чифирка Савелий уважал. Старикан не в пример другим, был всегда человеком, из-за лишней банки тушенки никогда не спорил. А сахару со склада много уплыло. Надо же на кого-то и расписывать под личный забор.

Чифирок понял мысли Савелия. Криво усмехнулся: «А кто от нее, водки-то, умнее делался?» Вспомнил себя молодым. Горло спиртом лудил, ноги и руки обмораживал на шурфах до слез, а жизнь и людей любил. Да и другая жизнь среди людей проходила: осмысленная, последовательная и прочно-вечная, казалось. Сейчас скверное время. Все цену потеряло и перепуталось. Таким вот как Савелий только и живется. Ведомость завтра обязательно подсунет…

От Савелия мысли перебрались к другим делам. О жизни своей опять вспомнил. Зачем она, жизнь? Турлычиху примерил рядом с собой. Баба одинокая, в возрасте, как и он. Северянка? Уже и сын у Турлычихи погиб в Афганистане. Мужика похоронила. Столько бед пережила, а скрипит старым деревом. Собираются у нее в доме полевые работяги, привальные отмечают. Своя она, горемычная. Много лет поварила у геологов в полевых партиях. Сейчас в столовой работает уборщицей. Спустят с себя мужики копейки после расчета, Турлычиха пропасть не дает. И подкормит, и похмелит, и от пьянства отведет. Мужики в долгу не остаются: деньжатами, когда богаты, делятся, дров — угля на зиму ей полный двор наготовят.

Уважают Турлычиху мужики: молодая была — по рукам не ходила. Теперь и подавно единой судьбой все связаны. Какие могут быть счеты? Выжить бы, зиму протянуть до весенних полевых работ в тайге, не спиться, не замерзнуть по пьяному делу.

Душа разбередилась, а бутылка на столе пустая. Унижаться, клянчить самогон у Савелия, Чифирок решил, не будет. Рядом прииск. Хошь и сухой там закон, да только не для Чифирка. Савелий сидел спиной и крутил настройку рации. Натянув поверх байкового белья телогрейку, Чифирок тихо вышел из домика.