Хоронили Фиму Белоусову на Шише волглым тихим днем. «Шишой» звалось кладбище, пологое место на холме, высокое над деревней; и река Кан видна далеко внизу. Деревня по эту сторону холма. Широкая долина полноводной реки лесистым перевалом от деревни отделена. С кладбища взору открываются и хлебные поля, в снегах по такому времени. Видится хорошо и центральная усадьба в восьми километрах. Хорошее место для вечного отдыха. Простор и воля от всех плохих и хороших дел и мыслей. Рядом с Богом, под Его приглядом.

Сырой снег приставал к подошвам валенок, Дарья Митрофановна как бы успокаивала себя и стариков своими выводами о «вечном отдыхе». Недолго и им осталось смотреть на это вольное небо, дышать вольным воздухом тайги. Век свой они прожили, худо — бедно, в глаза Богу не стыдно взглянуть.

Декабрь вольничал оттепелью в завершение Рождественского поста. Метели закружат из Саян по Кану в Сретенье, как водится. До перелома февраля покуражится еще зима, а там до масленицы, до сырной недели — белый день силы наберет. Тогда можно и считать, что год прожит.

По хозяйской деревенской привычке Дарья Митрофановна год распределяла по делам — по крестьянскому календарю. Пока же до Нового года дожили. Фиму хоронили теплым днем, Господь на ласку людям старым не поскупился. Обмывала летней водой покойницу и обряжала в черное шерстяное платье, приготовленное Фимой на смерть Дарья Митрофановна. Петр Еремеевич открепил с дверей в горницу пригвоздоханное рейками ватное одеяло. Дом построен в свое время просто, за прихожей горница. Чтобы экономить тепло, по просьбе Фимы, после смерти Васея Белоуса, Петр Еремеевич и забил одеялом проход в горницу.

За русской печью на кухне лежанка Васея, туда и перебралась Фима после смерти старика мужа. Жизнь распорядилась так, что и наследников у нее не остается. Сын служил в Афганистане и погиб. Жениться не успел. Родные сестры думать о Фиме забыли, раскидала жизнь каждую куда. И будто нарочно, никого не оставила рядом, в Сибири. За мужьями уехали в свое время, теперь доживают век или дожили его за «границей». Не приехать к ним не ухать от них. Разорвали бездумно и безумно Россию на куски, разъединили силой народы и родственников.

В старости уже нет злобы в душе на время и на плохих людей. Покорно и смиренно принимала Фима разлуку с сестрами. Васеевы родственники в городах и никто стариками последние десять лет не интересовался, в гости не приехал. Старость обременительна для самого человека, но еще большим бременем эта старость для тех, кто обязан старикам своим появлением на свет.

Покойница Фима скорого конца своего не предвидела. Жить она еще могла самостоятельно не один год. Гроб пришлось делать Петру Еремеичу. Об убиенной односельчанке немногочисленные жители села уже к обеду узнали. Горе сплачивает русских людей. Старухи прибрали от многолетней пыли горницу, протерли влажной тряпицей стекло иконы Казанской Божьей Матери, поставленной в красный угол давно, молодой когда-то Фимой. Икона старого письма и досталась Фиме от бабушки, которая привезла икону из «Расеи, когда ехали на новые земли обживаться».

После смерти старика Белоуса, забитой горница простояла при закрытых ставнях пятнадцать лет. Круглый стол на точеных балясинах с центра убрали. Поставили две табуретки под гроб.

Лампадку под иконой Дарья Митрофановна заправила подсолнечным маслом. И затеплилась лампадная светлица в полумраке над покойницей, над скорбными ликами стариков и старух.

Связи с центральной усадьбой нет никакой. Гнать свой трактор «Белорусь» Петру Еремеевичу времени не оставалось. Все легло на его плечи: и руководство над Пронькой Вертолетом с копкой неглубокой могилки, долбить мерзлую землю помогли и старики.

И гроб тесовый сколачивать, кроме него тоже оказалось некому. Старики, конечно, запаслись каждый для себя домовиной заблаговременно. Но свой гроб никто не пожелал жертвовать одинокой Фиме. В голову никому не пришло.

Петр Еремеевич много лет работал управляющим отделения совхоза, строить умел, землю знал, тайнами тайги ведал, добывал и тайменя в Кану, когда был годами моложе. Остальные старики тоже не безрукие, но гроб сладить не каждый возьмется.

В заботах с похоронами Фимы, Петр Еремеевич не забывал ждать сына. Не хватало его молодых рук в столь скорбном деле.

Похоронили Фиму на другой день после ее гибели. И как водится, вечером приехал сын. Привез Павел и гостя. Дарья Митрофановна сыну рада, гостя постороннего не ждала. Умаялась с похоронами и поминками в доме Фимы. В своем доме некогда было приготовить. Но дом Петра Еремеевича полная чаша. Из погреба поднялись и груздочки и домашняя колбаска. Картошку отварить недолго. Перед ледоставом Петр Еремеевич сеть ставил в протоке. Рыбы набилось, спасаясь шуги, плотно. Попалась и щука, и харюзья, сорога крупная. Ведро рыбы засолил для сына Павла.

Сына расстраивать убийством Фимы, старики, решили, не станут. Ночевать сын не оставался, привез матери и отцу новогодние гостинцы, да спешил увезти таежные гостинцы в Красноярск. Все как-то бёгом, не по-людски, но спорить с сыном Петр Еремеевич не стал. Машина у Павла добрая, «иномарка», утром в Красноярске будут. Последний день старого года сын желал дома быть.

— Мама, ты нынче из бранки ткала? Мой товарищ купит у тебя твое рукоделие. У него свой антикварный магазинчик в городе, иностранцы с руками отрывают старинные вещи. Рассказал ему, что ты по старинной технологии, из конопли, ткешь ткань, да еще шабуры шьешь. Он даже сам вот приехал.

— Полотенчики есть, — отозвалась от плиты Дарья Михайловна.

Лен в предгорье Саян в начале века не знали, как он и растет. Сеяли коноплю. Из конопляной бранки волокна теребили. Отбеливали на снегу, ткали на кроснах, шили из ткани шабуры, полотенца. Беда и выручка конопля была, без мешков конопляных в хозяйстве и с места в делах не сойти.

По родителям до замужества Дарья Митрофановна была Коноплёвой. По роду передавалось «конопляное» ремесло. В «коноплю» и одевались. И масло конопляное сбивали. Шабуры делались из самой грубой конопляной ткани, с открытым воротом без рукавов. Одевались через голову и при ходьбе шуршали — «шаборшились». Оттого и шаборами звались.

Убирали коноплю, когда начинала поспевать лесная земляника. Желтенький, тонкий и долгий стебелек без семени звался бранкой. Бранку эту от конопляного стебля обрывали, вязали в снопы и до первого снега снопы с бранкой проветривались стоймя.

В августе конопля созревала, ее тоже убирали серпом. Обмолачивали семя, толкли из него масло. Стебель конопляный обрабатывался одинаково с бранкой, из волокон его ткали мешковину.

Технология изготовления из конопляных стеблей — ткани, секрет передавался детям в семьях. Хитрости свои. Обязательно на Покров, и обязательно первый снег таяли в чанах, вода колодезная и речная для такого дела не годилась. Снопы из бранки и стеблей рассыпали и заминали в чаны со снеговой водой. Квасили две недели, «отбеливали». После чего вынимали и «сажали снопы в горячую баню». После бани мяли костру на деревянных мялках. Чесали деревянными гребнями. Из грубых волокон конопляного стебля ткали на кроснах мешковину; из грубой бранки получалась ткань для шабуров; тоньше волоса наческа из бранки шла на прялку для полотенец и исподних женских поддевок. Вышивала цветными нитками шабуры и полотенчики из бранки Дарья Митрофановна — глаз было не оторвать.

Павел учился в Художественном училище, забирал ее изделия в город. В «лихие 90-е», когда все рушилось, а деньги цены не имели, изделия матери Павел продавал через знакомых художников иностранцам за доллары, японскую валюту. В немалой степени Дар Божий матери и ее изделия помогли Павлу и выучиться, и стать на ноги, когда человеческая жизнь перестала стоить и копейку. А «шабуры» ценились. Отец купил старый трактор «Белорусь», подвеску с плугом для пахоты, сенокосилку. За горло взяло лихое время людей. Не пропадать же даром, на «голую» пенсию. Таежники, народ бывалый. От тайги кормились. Выжили. Сына выучили. Людьми остались. Не все рублем измеряется.

Гость решил прогуляться по завечеревшему селу. Родным есть, о чем поговорить без посторонних ушей.

Ушел.

Мешок кедровых орехов Павел брать отказался. Дарья Митрофановна отсыпала ведро орешек в плотную наволочку и завязала концы узлами. Тем временем Павел Еремеевич поднял из погреба и отнес в багажник машины замороженную бруснику в картонном ящике, ведро рыбы соленой, угнездили с сыном задок кабана. Мать принесла мороженое в чашках кругами жирное молоко, упаковали в коробку от импортного цветного телевизора, который привез в подарок родителям Павел. Старый «Рекорд» давно просился на двор. Успели поговорить без постороннего человека. О смерти Фимы так и не заикнулись старики. Ночь впереди, дорога дальняя за рулем сыну. Когда еще дома будут.

Смеркалось. Вернулся из похода по селу гость. Шабур и полотенчики из конопляной бранки он купил, не поскупился, деньги Дарья тут же сыну и отдала. Гость поездкой доволен. Гостеприимство требовало и гостя без деревенских гостинцев не отпускать. Петр Еремеевич выделил гостю и ореха кедрового, и мороженой брусники, и добрый пласт домашнего соленого сала.

Долгие проводы, долгие слезы. Раз надо, поезжайте. Уехали. Подозрительной показалось веселость в госте после прихода его из села.

«Пронька, сукин сын?! Неужели продал…» Петр Еремеевич направился к Фиминому двору в край темной улицы.

Замок на сенцах и гвоздем открывается. Был Пронька! Замок в пробое на раздвинутой дужке. Дверь в избу, забитую Петром Еремеевичем парой гвоздей, Пронька взломил топором. В избе Петр Еремеевич запалил спичку. В горнице в красном углу на месте иконы просторно… «Ушла Богородица из села…»