Велосипед для мальчика Ромки
Эрика задерживалась в Детском саду. Полярное сияние всколыхнуло душу до тоски по Индигирке.
…Людмилу отправил в поселок вертолетом. Добрался на базу вездеходом в начале октября. Увезла студентка и варенье из охты, и письмо, мой первый «рассказ».
Жена Наталья выгнала Людмилу, выкинула в след ей банки с вареньем. А когда прилетел в Райцентр, объявила, что «студентка ей все рассказала». Что все? Наталья разъяснений не дала. Подвела черту:
— Собирай чемодан. Езжай за ней! Сейчас она в Аэропорту…
— И уеду! — заявил в пылу.
— А я — беременная… — едко, со злой местью объявила Наталья.
— Что?!
Известие о беременности страхом отозвалось в моей душе. На Иньяли понял, что в геологию уже нет хода. Две недели над общей тетрадкой прошли в благодатном состоянии. Поселилась необъяснимая, страшная, трагическая тревога. Каждую минуту ждал какого-то чудовищного разрушения в себе, в окружающем мире.
«Дождался?!»
— Не надо второго ребенка, — стал умолять Наталью.
— Тебя не спросили?! — ехидно довела она меня до бешенства.
— Да! Не спросили! А если бы мы, действительно…Что тогда?
— А вы и так! Действительно! Все знаю!
Утром видел в зале ожидания группу студентов. Улетит Людмила в Якутск с этой группой последним рейсом. Поздний борт. Успею… Верил Людмиле. Не в чем ее упрекнуть. Сгорал от стыда за жену и без извинений не желал отпускать студентку в Киев.
«Мне же надо писать?! Я буду теперь писать!» — озарилась душа, при взгляде на Людмилу. Встретила приветливо. Взгляд умных глаз похож на опасную бритву. В этом взгляде не было места презрению. Сожаление, усталость и грусть.
— Провожу на самолет. Поговорим…
В зале ожидания тесно от людей. Мы вышли к открытому летному полю. Горы за летным полем в сахарной пудре снега. За рекой скалистые вершины в тени. Добрый и теплый день. Красота. Жить бы без печали и в радостях.
Она не стала ждать объяснений.
— Спасибо Вам за лето. За сказочную осень. Домой еду с чистой совестью Диплом собрала. Жених ждет. Звонила в Киев. Вашу жену понять можно.
— Прости…
— Свадебные фото пришлю. Уезжайте, шеф. Не провожайте. — Впервые и единственный раз за все время Людмила назвала меня «шефом». Стоит это дорогого.
Уехал в поселок.
Фотографии она прислала к Новому году.
Я собрался уже в Корф на Камчатку. До Магадана от Индигирки Колымская автотрасса. Двое суток езды в автобусе до Охотского побережья,
На фото Людмила с ироничной улыбкой «деушки»:
«Мол, все в порядке, шеф. Жизнь свою без обмана начинаю строить. Сохранила жениху «это».
До отъезда с Индигирки в семье не жил. Из барака жена переселилась в новое семейное общежитие, пока был в поле. Выделили нам большую комнату. Остался в общежитии «полевиков».
Планов уходить в запой не строил. Полевое снаряжение сгрузил в сарай за домом. Прилетел самолетом из Тебюляха в субботу. Вьючный ящик с полевыми дневниками оставил до понедельника в сарае под замком. Воры искали оружие. Прихватили все. Привез копченого медвежьего мяса. Тайно хранил в сарае «мелкашку». Приходили за ней. Забрали все. Судьба.
Бывает же так. Живешь, никому не мешаешь. Всем подходящ для общества. И вдруг? Для всех становишься — «писателем?» Наталья постаралась.
Начальство домыслило:
— «Развлекался со студенткой. Не работал»…
— «Документов нет в природе. Подстроил кражу. Кто оставляет в сарае вьючный ящик с полевыми дневниками?»
Действительно. В иные времена так не поступал.
«Очарованный писательством», напрочь забыл о действительности.
Слух о моем вывихе дошел до местного стихотворца. Дубровин писал хорошие стихи. Геологи его уважали. Работал он промывальщиком. Пришел Дубровин не званным в общежитие «полевиков» с сеткой пузырей. Знакомы изрядно. Пили вино, слушал его стихи.
Наталья с дочерью появилась в дверях. Рад был.
Мельком подумал:
«Брошу все…Семья… Любовь».
— Мне нужны деньги, — угрюмо и отчужденно потребовала Наталья.
Понял: спасения нет.
— Сколько тебе? — достал остатки расчета за полевой сезон.
Отсчитал.
Ждал, позовет домой. Не позвала.
Предупредила:
— К нам больше не ходи, — кинула жестоко.
Глянула на Дубровина.
Презрительно добавила.
— Один стихи пишет, а другой — прроззу. Алкаши проклятые…
И так ехидно «прозу» произнесла. Стыдно стало и за Дубровина, и себя.
— Стихи у Володи настоящие, — бросил ей расстроено. — Придет время, будет и проза. А пока, как ты видишь, мужики выпивают и закусывают…Стихами. Не приду. Не беспокойся за меня за меня.
— Нужен ты… — прощание не из легких.
Выгнала Наталья с Индигирки.
Подмерз, пока ждал.
Первым появился Ромка. Эрика пропустила сына в зев тяжелой двери, придержав плечом, заступила пяткой торбазов низ двери и порожка.
— Зачем пружина? — услышал Эрику. — Ребенка ушибить запросто.
Ромка выкатился на крылечко медвежонком в шубке, перехватывая перила лестницы, упал в мои руки. Успел шепнуть на ухо:
— Ругать будет…
Повис между нами на руках, и мы пошли на край поселка.
— Стыдно, — не вытерпела Эрика. — Девочкам стихи читал. Ухажер. От стыда чуть не сгорела, когда воспитательница рассказала.
— Ну и, — подтянул Ромку на руке. — Прочти нам с матерью, что ты там прочитал девочкам? Ухажер!
Ромка хитро посмотрел на мать и прочитал:
«Мы были вместе, помню я…
Ночь волновалась, скрипка пела…
Ты в эти дни была — моя,
Ты с каждым часом хорошела…»
Когда Ромка успел запомнить это четверостишье Блока? Читал ему несколько раз, по его просьбе.
— Все правильно, — ухмыльнулся, поддержав Ромку. — Девочкам и надо такие стихи читать.
— Заговорщики…
Эрика уже знала, что еду на месяц в Иркутск. Учебная сессия за третий курс в Политехническом институте. Вызов на сессию получил. Спросил Ромку:
— Что привезти с материка? Завтра уезжаю на месяц.
— Скучать буду? — опечалился Ромка. — Купи велосипед.
— Куплю, — обещал.
Мечта Ромкина известна. Сам бы не додумался. Теперь куплю и привезу.
— Когда вернешься?
Как объяснить Ромке, когда вернусь с велосипедом?
— А ты каждый выходной, загибай пальчик. Загнешь четыре и приеду. Показал Ромке оттопыренный главный палец:
— Четыре пальчика к ладошке. Понял?
— Понял, — отнялся он правой ладошкой от материнской руки. Подкинул кулачок до глаз.
— Так?
— Так. Каждую неделю загибаешь пальчик. За месяц управлюсь и вернусь…
Эрика закончила побелку и покраску квартиры. Высохнут полы, перейдет без моей помощи. В общаге найдется, кому помочь. Мы многое знали о себе без слов. Эрика сдержанно попращалась в коридоре барака. Я вернулся в Управление на берег океана.
Велосипед для Ромки купил. В Иркутске. Ровно через месяц вернулся в Магадан. Купить билет на рейс до Мыса Шмидта в Магадане не получилось. Вечерним самолетом улетал знакомый геолог. Он согласился захватить упаковку с велосипедом. Четыре Ромкиных пальчика, зажатые в ладошке ждали этот велосипед.
Событие обязано созреть, прежде чем ему случиться. Толкаясь в аэропорту, повстречал улетающего в Москву поэта Пчелкина. Знакомый он мне по его книгам. Работал поэт на областном радио. Видел его на Чукотке. Познакомился. Прошли в буфет. Мужику нравилась его известность. Узнают! Заслуженно. Лобастый, ясноглазый и широкий душой, поэт Пчелкин понял без долгих объяснений мои мысли о газете.
— В «Хасынской газете» нет «фотокора». Смогешь?
— Смогу, — заверил, — Вырос с фотоаппаратом в руках.
— Диктуй адрес и твои данные. Вызов пришлю на экспедицию. До встречи в Хасыне?
Ночью проводил Пчелкина на московский рейс. Утром удачно попал на «грузовик» Полярной авиации. С посадкой в Певеке, ИЛ-14 вез груз на Мыс Шмидта.
Рабочий понедельник. Ромка в детском саду. Эрика в Управлении.
Поднялся к экономистам. Встретился на лестнице геолог, с кем отправил упакованный велосипед. Не успел он его передать. Живет в многоэтажном доме рядом с Управлением. Принес велосипед в кабинет геофизиков.
Эрика не ждала. Пуржило в тундре. Из кабинета экономистов на мой зов вышла быстро. Бабы переглянулись. «Предмет вожделения объявился». Рада и Эрика. Видно.
— Ждет велосипед… — тон такой, будто вечером простились.
— Правильно ждет. Сегодня получит своего «конька-горбунка».
— Привез? — Впервые стала заметна в ней нежность.
— Вот ключ от квартиры. Отдыхай. Ванну прими. Жди Ромку из садика…
Велосипед в упаковке. Трехколесный. Рассчитал на перспективу. «Подростковый». Надувные шины. Подрастет, на двух колесах поедет. Только где? Коридор барака коротковат для езды. В однокомнатной квартире из комнаты в кухню?! Летом хорошо кататься по набережной каменистого мыса.
Из мебели в квартире диван да кресло-кровать для Ромки. Мебель имеется в продаже на складах «Военторга».
На кухне холодильника нет. Стол и электроплита. Вход в ванную из кухни. За глухой дверью.
Велосипед «стриг ослиными ушами» руля Ромкино кресло. Блистал никелированной поверхностью, солидно темнел зеленой рамой, благостно издавал запахи машинного масла. Зубчатые покрышки колес тянуло потрогать. Черные, остро пахнущие резиной и детством. Памятен первый велосипед. Мама откладывала с получки отца три месяца, прежде чем купили «ЗИМ». С «перспективой». В возрасте Ромки поехал впервые на взрослом велосипеде «под рамкой». Отец ездил на работу на этом велосипеде. На Мелькомбинат, где работал грузчиком. Постоянно ждал отца с работы и велосипед.
Плескаться в ванне расхотелось. Привез вино, какое распробовал с Пчелкиным в ресторане аэропорта. «Марочное». Колбаска, «тресковая печень» в банках, ветчина и сыр. В Арктике обычные продукты.
«Всё моё — со мной». Накрыл стол. Ждал. Волновался.
Последнее время в душе творилась некая неразбериха. Существовал некий притягательный центр. И этим духовным центром являлась Якутия. Из Арктики «материк» видится на другом конце света. В Заполярье притяжение этого духовного центра ощущалось слабо, благодаря удаленности. В Иркутске же власть этого притяжения оказалась сильна. Я как бы забыл там Эрику и постоянно тосковал по жене Наталье. Жил в ином «измерении». По иным часам и минутам от землян. Без настоящего и прошлого, как бы в одном дне. Не воспринимал за реальность потерю семьи. Верилось, на Индигирку вернусь…после сессии.
Эрику начал «ощущать», когда вырвался из внутренней орбиты этого центра духовного притяжения. В Магадане.
Не без удивления обнаружил, что «Дело», за которое взялся бесконечно. И Дело это, как неизлечимая тоска, жило во мне и тянуло из меня жизненные соки. Не падкий на вещи и деньги, вдруг обнаружил в себе эгоизм, какой не ожидал. Страдал, но делиться временем ни с кем уже не желалось. Эрику и Ромку этот эгоизм не касался. Приятно заботиться о женщине, которую чрезвычайно ценишь. Ценил и дорожил отношениями с Людмилой. Приятно заботиться о Ромке. Родным детям «отцовская любовь» не досталась. Нашла выход к мальчишке Ромке. Через женщину?!
Ромка от порога кинулся в распахнутые руки. В шубейке, лисья подростковая шапка. Глаз не видно. Стащил зубами варежку за кончик вязки, поддел козырек. Открылся рыжий чуб, выпуклые глазищи веселого тигренка. Он и походил на тигренка дальневосточного. Шумно сообщил, протягивая к моему лицу кулачок с оттопыренным пятым пальцем.
— Во! Дома мама не позволяла мне носить их в кулачке. Я их в садике сжимал! — обнял меня, а сам потянулся за плечо посмотреть в комнату: там стоял ушастый рулем «конек-горбунок».
— Куда понес снег. В валенках?! — остановила мать Ромку, кинувшегося к велосипеду.
— Разденься!
Стянула песцовую шапку, расслабилась станом под распахнутой дубленкой. Оперлась плечом на дверной косяк. Отдыхала после перенапряжения пуржистой улицы. Ходить в пургу приходится в наклон и на ощупь ногами и глазами. Пурга разыгралась порядком. Снега на одеждах принесли много. Эрика тоже залюбовалась велосипедом. Эрика радовалась за Ромку. На трех резиновых накачанных шинах, на блестящих никелем ободах — спицами к оси, велосипед и вправду смотрелся сказочным «коньком-горбунком». Наполнял каким-то особенным смыслом и светом пустоты углов комнаты.
Принял из ее рук сумку с покупками. Прошел к кухонному столу, сгрузил кошелем на стул. Стол занят ужином. Готовым. Отварить рожки осталось.
Заглянула на кухню. Не выдала удивления накрытому столу. Вернулся. Помог снять дубленку. Подставил ей стул. Стянул плотные в голяшке торбаза. Эрика скрылась за створкой шифоньера и стала переодеваться в домашний халат.
Ромка вкатился на велосипеде в кухню. Задиристо жал-отпускал пальчиком рычаг велосипедного звонка. Круглая крышка звонка сверкала серебром и тренькала от молоточка рычага на весь дом.
Из ванной Эрика вышла посвежевшая, прибранная прической.
«Молодая хозяйка». В общаге не посверкаешь голыми лытками, в тапочках на босую ногу. В халатике, под которым одни трусики. Общага. Холодно. Каждый прячется в ракушке условностей.
Понял, мне доверяют.
«Что могу?» — мучился. Тяга к Эрике не искупала губительной тоски по Якутии. За письменным столом обреталось равновесие и наслаждение от осмысленного труда.
Пропадала «благодать»?! Ощущал под собой грешную землю.
Усмехался:
«Зачем выдумывать? Эрика. Ромка. Грешная жизнь. Пиши».
После ужина Эрика стала укладывать Ромку. Привычный гулять в такое время в общежитии, мальчишка не стал противиться. Покружил на велосипеде в центре зала и уперся колесом в кресло, на котором спит.
Эрика привычно раскинула кресло в длину и застелила бельем. В ванной комнате упруго хлестала из крана струя воды. Набиралась ванная. Эрика убрала стол. Приготовился уходить в общежитие. Думалось о рукописях на рабочем столе в круге света от настольной лампы. Желалось, до ломоты в теле, покоя.
Одиночества. Рядом с «живым» Океаном. Его звериное дыхание не пугало, наполняло душу силой и особым смыслом. Заходить в общежитие, решил, не стану.
Ромка позвал. Он под одеялом.
— Нагнись, — попросил.
Приподнялся, охватил кольцом рук шею.
Зашептал на ухо:
— Живи у нас. Спи с мамой. Мы тебя ждали…
Такого «участия» к себе от Ромки не ожидал. Хмель от рюмки вина за ужином расслабил. Понимание нужности давило. Хотелось свободы. Мифом казалась далекая Индигирка, дети от женщины по имени Наталья. Очевидное и вероятное — зримое и осязаемое находится в этой теплой квартире…
В Иркутском Союзе писателей на «Степана Разина» прозаик Дмитрий Сергеев положительно оценил «сырые прозаические работы».
«Работать. Самообразование». Предлагало будущее.
Одинокая жизнь и полная отдача сил делу, за которое взялся. Не выбирал судьбу, она меня выбрала.
«Какое место в этой судьбе определено Эрике и Ромке?»
Не определился. Не знал. Известные схемы семейной жизни не подходили. Замуж Эрика не пойдет. Этого не требовалось. Жена Наталья хоть и миф, дочь Александра реальность, которую любил всем сердцем. Вся жизнь могла показаться выдумкой, только не дочь. Второго ребенка не видел и не знал. Рождение второго ребенка давило неизвестностью и ответственностью. Угнетала невозможность жить рядом с ними.
В родове отца взрослые любили детей. Внуков у деда много. Все выросли. Всем помощь оказана, совет да любовь дети знали. Кто окажет помощь моим детям? Наталья родителей не помнит. Выросла в интернате. Непримиримость к мнению других, в Наталье от «незнания семьи». От незнания примера отношений родителей, от незнания любви к братьям и сестрам. Жесткий «интернатский характер». Поссорившись, из вредности молчит неделями. Знал это, понимал, когда тянул в ЗАГС. Не желала. Без любви. Не любила. «Верила в хорошего человека». Говорил с ней о ее проблемах. Просила терпения, привычки. Терпел бы и дольше. Полярное сияние в сентябре на реке Иньяли освободило от этого терпения. Любовь осталась. И теперь мучила. Терпение требовалось теперь за письменным столом…
В зал пришла Эрика. Предложила помочь ей раскинуть створки дивана. Мужики тащили диван из общежития и с корнем вырвали шурупы, крепящие подвижную спинку.
Поднялся от Ромки. Потянул спинку, вышла из пазов углом. Стало стыдно за свою безрукость, обидно за Эрику. Отвертка и молоток в хозяйстве нашлись, оставил прежний хозяин, уезжая на материк. Прочно закрепил на шурупах шарниры. Эрика придерживала спинку дивана. Дивилась простоте решения проблемы.
— Струны для гардин купила. Володя обещал поставить. Неделю жду…
Лежит картонная упаковка с «гардинной струной» на узком подоконнике широко окна. Стекла затянуты пленкой. За окном полярное темное небо. Горячие радиаторы греют комнату жарко. Ковры в рулонах дыбятся в углу. Вешать на стены надо. Без мужских рук не обойтись одинокой женщине. Кого звать? Просила Володю через Валю.
— Застели, пожалуйста. Я, в ванную, — подала от шифоньера комплект постельного белья.
«Отдохнул…», — подумал с иронией над своими планами расслабиться в ночном кабинете.
Эрика ушла.
Позвал из темноты Ромка.
— Ты ей ничего не говори. Не уходи и все. Она очень тебя ждала…
Руки мальчика не разжались, пока он не заснул глубоким дыханием. Засыпал Ромка мгновенно. И сейчас спал счастливым ребенком. Приятно грела душу мысль участия в его «велосипедном счастье».
Мечталось писать хорошо, правдиво, чтобы гордились сыном мама и отец. Думалось о Наталье: «Ей-то что до этого?» Презрение Натальи — «прроззу пишет», хранилось в душе болью. Не выветривалась боль. Напоминала при мыслях о жене: «так жить нельзя». Без понимания и нежности.
Ромка спал счастливый лицом. Веснушки как у Эрики. Дочь «Шуня» тоже капелькой в меня.
Поднялся от спящего Ромки. Скинул рубашку. Открыл дверь из кухни в ванную.
Эрика по грудь в прозрачной воде, вытянув ноги. Роскошные каштановые кудри темнеют влажными кончиками на росистом теле. Прилипли на плечах и груди. Эрика встрепенулась. Прикрылась ладошками. В чистой воде видна вся. Мыслил о близости с ней, всегда с нежностью. Испытал нежность и на этот раз.
Коллеги зло усмехались: «Чего она в тебе нашла?».
Женщины проявляли солидарность: «Любовь зла, полюбишь и козла». Имели в виду мою малорослость рядом с видной женщиной. Читал в их взглядах одобрение.
Живем на виду. Детский сад на Мысе Шмидта и для детей военных, и детей геологов один. Похожие на родителей, дети общались между собой, подражая взрослым. Ромка подражал мне. Я это знал и старался не показывать при мальчишке отрицательных черт. С развитием эгоизма они появились. Раздражительность стала постоянной чертой. Сдерживался с коллегами, давил раздраженность при Эрике и Ромке.
Эрика ценила не за заслуги. Интуитивно. Ценила человека, а не «предмет вожделения». Дорогая оценка. Редкий взгляд на мужчину в женщинах. «Практичные в любви», они непримиримые в оценках к недостаткам в мужчинах. Уничтожают мужчину презрением. Мужчины, выше в чувствах. Благородные и «бескорыстные в любви». Ценила Эрика за мужские поступки и за простоту в отношениях. За понимание… Чего не доставало многим мужикам Арктики. «Бизоны». Они «бодались» за «самку». Жизнь протекала «на потребу дня». Никто не откладывал «дела на завтра, а женщин на старость». Эрика поставила себя «правильной по жизни женщиной», а не «самкой» в стаде «арктических быков». Никто и не претендовал «на место» рядом с нею. Мне это «место» предложила судьба. Солидарность женщин Управления понятна. Женщины Арктики общей судьбой связаны. У мужиков судьбы разные. Поэтому «увод» «правильной по жизни женщины», «неудачников» раздражал.
Теперь все жены знали и о велосипеде. Корили мужей за невнимание к родным детям.
— Ромка спит?
— Плескайся. Смутилась? Дитя уже взрослое…
Эрика успокоилась.
«Шея и головка гречанки»…
Богом данную женщину грех отвергать.
Прикрытая ладошками, в прозрачной воде Эрика притягивала неудержимо. Распахнутый взгляд в обводе золотистых ресниц искрился арийской голубизной и манил, испытывал терпение…
— Скучаешь по кабинету? — остудила мысли Эрика. — Ты иди. Я не обижусь.
Стало легко.
— С мужем в бане не мылась? В Сибири порядок такой.
— Нет…
— Набаню тебя, — развеселился ее испугом.
Мыл губчатой мочалкой плечи Эрики. Размышлял о своей судьбе.
«Женщину узнал» рано, подростком в Томске. Помнил эту женщину и был благодарен ей за «раннее» свое «взросление». Семнадцатилетним прилетел в Магадан…
Промывая рыжие пряди душем из смесителя, крепко прожимал их от воды между пальцами. Эрика откинулась на затылок, лицом к дождю, Отводил воду, целовал пухлые губы. Она не растворяла прищура. Отвечала губами. Так отвечала и Наталья.
Мои руки тосковали о нежности.
Прикасались эти руки и других женщин…
Наталья сердито требовала:
— «Три спину сильнее. Мне не нужны твои телячьи нежности».
Миллионы одиноких женщин мечтают о малости, сдержанной похвале, сердечного слова утешения. Наталья имела мужа и не ценила «добрых слов».
«Что имеем — не храним. Потерявши, плачем…»
Эрику мыл тщательно и любуясь. Сопоставлял «семейные отношения» с Натальей, и взвешенность в поступках с Эрикой. Не представлял до Эрики иных отношений мужчины и женщины. Без страсти и желания…Нежность основа отношений.
Уроки Людмилы: «Не простительно рушить красоту отношений между мужчиной и женщиной». Непростительно. С Людмилой этой красоты мы не разрушили. Оберегалась красота отношений и Эрикой.
— Спасибо. Теперь выйди.
Эрика выпрямилась упругим станом. Красота молодого женского тела завораживает упругой влажностью росистой кожей. Молодое тело дышит Первозданностью Сотворения Мира. Доступна взору «тайна» женщины. Желание обладать сводит с ума.
Вышел на кухню. В зале спит бездыханно Ромка. Поправил одеяльце. Обратил внимание на сжатый кулачок с оттопыренным пальчиком. Ромке снилась мечта. Во сне он еще ждал велосипед, ждал меня и держал зажатыми четыре пальчика.
Позавидовал его счастью. Проснется, велосипед рядом с креслом! Чудо свершилось! Это ли не счастье?
Сели к столу за чай. Пристально всматривался в Эрику. Сравнивал с Натальей. Людмила прошла по жизни мечтой. Мечту подарил случай. Случайностей в жизни не происходит. Людмила не случайно появилась из Киева в моем отряде на Индигирке. Не случайно остались с ней вдвоем на Иньяли. Не случайная на ее лице слегка смущенная улыбка на свадебной фотографии. Все предопределено каждому. Всякое дело имеет логическое свое завершение. «Искушение верностью» — Людмиле. «Искушение верностью долгу и делу» — мне.
Думалось спокойно. Страсть увяла. Нежность грела мысли и душу.
Рядом с Ромкой мысли получили правильное течение.
— Я что-то не так сделала?
«Все так», — думалось мне.
Мучила неопределенность. Эрика не предполагала о моих планах уехать из Арктики. Забрать ее с Ромкой нет возможности. Любил Эрику? Любил Наталью? Нежность мучила близостью Эрики. Мучила далекими проклятьями в мой адрес ненависть Натальи. «За что?» Этого понять не мог.
— Давай распишемся, — предложил.
— Нет. И дело не в моем росте, если ты думаешь, что я тебя стесняюсь на людях. Отказалась танцевать. Деспот, собственница я, как мама. У тебя выбора нет. Отравим друг другу жизнь. Не желаю. Из тебя получится писатель. Я верю. У тебя своя жизнь. В ней мне места нет…
— Искупайся с дороги. Я ванну наполнила. Иди…
Согласился.
Наслаждался упругостью дождя из смесителя и ощущал угрызения совести.
В Иркутске у меня была женщина. Жил с ней до отъезда. Она помогла выбрать велосипед Ромке. Проводила к самолету?!
Приземлившись в аэропорту Мыса Шмидта, полоса «иркутского месяца» выпала из памяти. Под душем вспомнилась. Стыдно. Не хотелось идти в кровать. Не мог. Эрика «подготовилась к близости». Желала этой близости давно. Обманывать не хотел. После отказа «расписаться», она сняла с души груз неопределенности.
«Как я мог забыть о Евгении?!» Ушел бы после ужина. Обязательно бы ушел.
Новый год встречал в Иркутске. Первого числа в ресторане гостиницы «Интурист» на набережной Ангары. Место знакомое и полюбившееся с первого курса.
Навещали «зал для иностранцев» в «Интуристе» всегда втроем. Володя Кудинов из Петропавловска — Камчатского, Сергей Бабинов из поселка Черского на Арктическом побережье Якутии. Северяне, при деньгах.
Официантки нас запомнили. Сочинял им на салфетках стишки. Володя с Серегой «кадрили» подруг из обслуги ресторана. Мужики щедрые. Я уходил в общежитие. «Учиться нравится», — отмахивался от мужиков.
Читал много. Экзамен по «иностранному» «сдавал» чтением своей поэмы. На «отлично?!»
Сергей Бабинов «учил в школе английский». Пришлось и за друга «сдавать немецкий зачет». Взял его «зачетную книжку» с фотографией и пришел к преподавателю, оценившему мою поэму.
— Ну-с, молодой человек. Какое произведение сегодня прочтете? За своего друга, — подчеркнул, что все понимает.
— Блока? — предложил для прослушивания поэму «Двенадцать».
— Вы ее знаете? Блок немец по матери…
— Прекрасно! Прекрасно! — Старика тронуло прочтение поэмы до слезливости.
— Другу вашему «троечка». Мог бы сам прийти. Я ведь не зверь. А вы, молодой человек, утешили старика. Значит, не все так плохо в этом мире. Когда геологи пишут поэмы и знают стихи Блока.
Первого января появился в «Интуристе» один. Ночь провел без хмельных напитков. Пришел после полудня. Отдохнувший, выспавшийся. В свежей сорочке.
Зал для «иностранных граждан» за высоким заслоном. Боковые открытые кабинки рядом с эстрадой, вдоль стены от входа в зал. Все на виду, рядом. Столики свободные. На эстраде инструменты в чехлах. Дым коромыслом вечером. Для порядку взял шампанского. Ел вяло мороженое. Думалось о Наталье. Сессия подходила к завершению. Велико искушение — уехать на Индигирку. «Ромка ждет велосипед?!» Обещание помнилось. Билет до Магадана куплен. Денег не хватало на велосипед. Ждал из Певека от приятеля. За день до Нового года получил «до востребования». Прислал денежный перевод товарищ по Чаунской тундре Анатолий Коваленко. Крепкое слово и надежность в мужчине — на «Территории» Олега Куваева в большой цене. Работал с Анатолием давно, «до «падения» на Мыс Шмидта с Индигирки. Куда вернулся из Певека к Наталье после года ожидания ее «переезда» на Чукотку. Квартира в Певеке предлагалась. Пришлось уехать, сезон отработав.
БИБЛЕЙСКОЕ: «Можешь — помоги!» — у северян закон. Откликнулся на телеграмму из Иркутска северянин Анатолий Васильевич Коваленко, из Певека с арктического побережья Моря Лаптевых.
Хмельных сестер и «художника», официантка подсадила за столик вечерком. «Празднуют скромно». Не навязываются с вопросами. Отдыхают люди после ночного столпотворения на площадях Иркутска.
Цена велосипеду известна и деньги оставлены в чемодане общежития. «Накрыл поляну» «для сестер» и «художника» по-хозяйски. Анатолий прислал вдвое, чем было прошено. Предусмотрел друг мои «новогодние дни». В геофизическом отряде дружили с ним «не разлей вода». Не жадные. Поили и кормили в новогодние дни всех спецов в общаге.
— Зачем идти в ресторан, если не веселиться?
Художник танцует с женой. Сестра свободна.
Она зовет.
— Северянин? — девица отогнула ворот сорочки под галстуком, убедилась в ее свежести.
Догадаться не трудно. На ногах ботинки, пошитые из камуса лося.
— А ты, официантка?! — усмехнулся.
— Как ты догадался? Работаю в «Ангаре». Официанткой.
Расчетливая, «куколка». «Аккуратная», судя по опытности и привычке отмечать чистоту дна стакана на свет. Не сложно догадаться.
— Поедем ко мне, — позвала.
После «Интуриста» поехали к Евгении. Так ее звали. В домашней обстановке «куколка» «освободилась» от «кокона».
— Возьми меня на Север, — попросила. — Устала…
Путь от Иркутска на Индигирку тянул неудержимо. Помнилось чувство возвращения домой. К Наталье. С первого курса летал. В Арктику лететь утомительно долго. Никто меня там не ждал. Тянула к себе Арктика океаном. Его живым дыханием зверя. Ромка помнился. Из детского сада. В шубке и валеночках рядом с моей рукой. Качается на руках взрослых между мной и Эрикой. Цепким звеном судьбы. Далеко над Мысом Дежнева — в глубине космоса Северное сияние!
«Евгении — не понять?! Почему не хочу жить в Сибири». Не зная Арктики, людей поживших там хоть год, тоску их по Заполярью не поймешь. Тоска эта вселяется навечно и живет чудом, когда-то свершившимся.
От Иркутска устал. В общежитии института надоело. Мужики улетели. Несколько дней жил у Евгении. Пропадает женщина. Жалел Евгению.
«Квартира. Работа. Союз писателей «на Степана Разина». Рядом. Писатели. Есть с кем дружить. У кого поучиться»… — Предлагала Евгения остаться «навсегда»…
Ожидала Арктика. Звала преданностью и любовью женщины. Зачем я Евгении? Зачем она мне?
За день до отъезда купил «велосипед для мальчика Ромки». Подарил Евгении «на память» колечко. Жалел женщину.
Проводила в аэропорт.
— Будто всю жизнь с тобой жила, — сердилась Евгения на слезы. — Ты как кот. Молчишь и мурлычешь свое. Уютно рядом с тобой. Все северяне такие? Обязательно выйду замуж за северянина. Их много через залы ресторана «Ангары» проходит. Шалые все…
Мое прошлое и будущее Евгении неизвестно.
«Бродягой» для женщины в памяти остался…
Эрика читала книгу в круге света от высокого торшера, стоявшего на тонкой ножке в изголовьях дивана. Присел на край одеяла. Заждалась. Глаза сердитые. Завернула руку за голову, нащупала выключатель торшера.
— Ложись, — пригласила из темноты.
…Она освободилась от томительного оцепенения и вздрагивала, прильнув головкой к плечу. Я был спокоен и жалел о «случившемся». Совесть мучила за иркутскую историю с Евгенией. Не сулил, не обманывал женщину. Погрелись «общим костром». Одинок. Имею право. Совестно перед Эрикой за ее «доверие», которое «не оправдал». Всего не расскажешь…
Деревянный «полковничий» дом подрагивала от бешенства пурги. Мышкой шуршал в обоях ветерок, проникающий в щели между оконных рам. Гудит за окном воздух. Содрогаются оконные стекла.
Эрика дремала. Задумчиво перебирал губами ее мягкие волосы.
— Ты уедешь? — тихо спросила. — Когда?
Рассказал о случайной встрече с поэтом Пчелиным. Случайностей не бывает. «Вызов» на работу в «редакцию» обещан не раньше весны. Наши дни — остаток января, февраль и март. Решил уехать из Арктики без вызова, если Пчелкин не сдержит слово.
— Хорошо, — тихо согласилась она. — Живи у меня. Холодно в общежитии…
Прощание с Арктикой
Март задышал теплыми влажными ветрами в притихшей тундре. Под чистым близким небом, ослепительно синими легли тени от застругов в тундре. Задышало пространство обновлением жизни. Жители арктического поселка устали от долгой зимы. Мартовским ясным днем весь поселок вышел кататься с Черной Сопки на лыжах и санках.
Черная Сопка в глубине тундры в версте. Смыкается седловиной с холмами океанского мыса. Кромка Ледовитого океана извилисто и прихотливо кольцует низменность побережья тысячи километров.
Эрика прикрывается рукой в варежке от слепящих лучей солнца. Люди радуются жизни. Полярная ночь пережита. Солнце в Арктике воспринимается с особенным видением. Оно рядом! Катится светлым «яичным желтком» по кругу горизонта. Веселит взор золотистостью и багрянцем. В такое время марта солнце в Арктике несколько часов. Сонно выберется. Оглядится и опять спать.
Ромка рядом, держится за руку и смотрит вниз склона, высматривая поселковых мальчишек знакомых по детскому саду. Его «шестилетие» жизни на земле мы отметили скромно, в семейном кругу. В «ночнушке до пяток» Эрика немым укором напоминала жену Наталью. Не скажешь.
Февраль отстоял морозный. Двадцать третьего Эрика осталась дома. Повел Ромку в Погрангородок глядеть военный смотр на плацу. После зашли погреться в универмаг. Роскошный пеньюар имелся в продаже. Две недели до праздника не долежит, решил. Купил. Эрика приготовила нам праздничный стол. Мою слабость носить элегантные галстуки под сорочку женщина учла. Ромка получил «к велосипеду — кататься летом», кроссовки.
Мы подарили Эрике пеньюар. Праздник наш с Ромкой. Потребовали в пеньюаре к столу. Нашу просьбу Эрика исполнила. Переоделась в ванной из байкового халата, в котором надумала завтракать, в чудесную шелковую пару. Дивное диво. Эти японские кимоно на европейской женщине! Сразу и не сообразили, что купили пеньюар — «приложением» к кимоно! И ночной гарнитур из тончайшего шелка. И кимоно плотного шелка. В цветах райского сада на фоне небесного полотна. Расстроился своим невежеством к женским вещам. Эрика заметила.
— Пеньюар полежит до восьмого марта.
Кивнули с Ромкой чубами. Прыснули.
— Мне что? В кимоно завтракать? — Слепила почтительно ладошки и поклонилась, театрально копируя «гейшу» в создавшемся «театре абсурда». Кимоно ей пришлось в пору и шло к внешности.
— У японцев таких женщин нет. Для тебя шили в Японии. Мы с Ромкой заказывали…
Эрика расслабилась от внутреннего напряжения. Солнце ярко просветило тонкий лед на стеклах кухонного окна. В рассеянном свете лучей китайский шелк воздушно задышал, заволновался робкими перегибами при движении женщины.
— Довольны? Есть место подвигу, — подтрунила над Ромкой.
— В садике, научат…
Ромка нас просветил.
Сидели за столом. Шутили.
— Без чудес скучно жить, — подтвердил Ромка.
Обернулся к двери кухни.
Его трехколесный «конек-горбунок» уперся «ослиными ушами» руля в дверной проем кухни.
Куплен на складах «Военторга» и двухкамерный холодильник «Бирюса». Мягкие кресла новые. На стенах ковры. Квартира приняла вид уютного жилья, куда хочется приходить с работы.
Последнее время Эрика стала беспокойной. Стал подмечать, неуверенность и мнительность. В Германии ждали родители. Собиралась ехать летом. Теперь сомневалась, сможет ли…
И, наконец, потребовала скорейшего моего отъезда, не дожидаясь «первоапрельской шутки в ее жизни».
Я согласился. Никак не мог принять решение. Десять «полярных надбавок» с учетом «высоких широт» составляли львиную долю приличной зарплаты даже за вычетом «алиментов». Увольняясь без «перевода» из экспедиции, терял все льготы. «Полярные надбавки» отбирались «по закону». Этот факт удерживал работающий люд от беготни по Заполярью и Арктике.
Наталья Хабарова, начальник «Шмидтовской ГРЭ» в Арктике легенда. Герой Социалистического Труда за открытие золота Чукотки. Баба одинокая и пожилая. От злой тоски и вовсе характером сделалась мужиком.
— Книги писать можно и здесь, — отрезала она на мою просьбу отпустить в Магадан.
В Госпитале пограничников дали «направление на обследование» в Магаданскую областную больницу. Сорвал поясницу при доставке холодильника со склада. Две недели лежал пластом. «Направление» страховало время поисков работы в прессе.
— Я ведь не вернусь, — честно спорил с Хабаровой. — Пришлю «вызов».
— Не дам перевод. Не приступишь к работе в положенный срок, уволю по статье.
В последствии так и случилось. На «вызов» газеты «Заря Севера» Хабарова наплевала, верная своему слову. Работать в редакцию пришел со «статьей» и без «полярных надбавок». Потерял льготы, заработанные «потом и кровью» в «полевых условиях» тундры и Якутии.
Жить на Севере, «выпадала карта судьбы», с «чистого листа»…
…На Черную Сопку собрались к полудню.
Белоснежные склоны муравейником шевелятся от многолюдья. Красные, желтые, оранжевые, зеленые двигающиеся фигурки на полотне снега. Люди радовались первому теплу и нарядились в весенние куртки. У подножия тихо, на вершине обжигал ледяной ветерок. Эрика знала этот холодок на вершине сопки по прошлым годам. Предусмотрительно оделась в старую рыжую шубу из искусственного меха. Двое простых колготок одела под шерстяные вязаные штаны. Шапка песцовая. Вязаные рукавички. Ногам в валенках холод не страшен. Ромка тоже одет в зимнюю одежду. Лишь я понадеялся на призрачное марево в голубых далях и пришел на гору в свитере под матерчатой штормовкой.
Забрались наверх урезанного конуса сопки. Эрика расстегнулась, распахнула борта шубы. Спина и плечи согрелись от ее груди. Синие снега тундры отражали близкое небо. Мы сторонились мест общего катания. Ушли от людной горки к обрывистой крутизне и стояли над океаном. Виделся миражом далекий Остров Врангеля?! На людях Эрика держалась сдержанно. Без любопытных глаз оживилась.
— Хватит вам целоваться! — сердился Ромка и отворачивался.
«Разве?!» Мы отстранялись лицами.
Смеялись и кидались ловить Ромку. Он отбивался от Эрики, жался ко мне. Шептал на ушко:
— Ты никуда не уедешь?
Дети тундровиков знали о работе отцов, и «вахты» не считались «уехать». «На работе отец». Для меня отъезд представлялся сплошным горем для всех.
Неотвратимость прощания с Арктикой. Как ее передать на словах. Эрика не желала слушать утешений. Молчала. Канул в реку времени февраль. Улетучится мутной снежной поземкой в тундру и март. Забудется? Нет. Ничего не забывается.
После возвращения из Иркутска жил в ее квартире. Для всех мы были «парой». Роптание «недовольных» стихло. Весна пробудила в людях лучшие качества. Мужики перестали пить. Готовились к защите «проектов».
Полярная ночь угнетает человека. И слабому «организму» там не выжить. Нужно иметь стальные нервы, чтобы избежать склок и скандалов с коллегами. В семьях «сжигали» свой кипящий сгусток отрицательных эмоций. Пили. Блудили. Скуки ради, «обменивались женами». Ощущение оторванности от реального мира в Арктике велико. Теряется чувство меры в безмерных пространствах близкого Северного полюса. Пережили полярную ночь и зиму. Слава Богу!
Наши отношения с Эрикой протекали устойчиво и уважительно. Заботились друг о друге. Ромка жил счастливым ребенком. Что еще надо человеку?
«Прочность бытия» и красота отношений не растранжирились. Выручали и мои частые посиделки в ночном кабинете. После сближения с Эрикой, работа за столом продвигалась трудно и вяло. Мысли заполнила женщина. Душа протестовала. Раздражался «семейными проблемами». Казалось, отчего сбежал с Индигирки, обрел в Арктике. Стоило ли? Понимал. В Якутии жилось бы еще трагичнее. Ненависть «брошенной жены» в Наталье не знает границ. Пил бы от безысходности и бесприютности. Жить там последнее время для души было отвратно. Судьба спасла меня в Арктике, подарив Эрику. Эрика ни разу не обмолвилась о чувствах. Опасался и я этих чувств. Она видела это. Навещать кабинет геофизиков перестала. В ее «дежурство», оставался с Ромкой.
Весна переломила пуржистую пору. Вольно задышал пугающими вздохами океан. В море открылась вода. Береговой льдистый припай трещал. Шли подвижки льда. Дыхание это передалось людям, жившим на побережье. Песец обнаглел, пришел к жилью на помойки. Белые медведи вышли со льдов и бродили ночами вокруг морга. Не уходили от поселка в светлое время. Их фотографировали. Людей медведи не опасались и не трогали.
Апрель подогрел снега, остеклил их. Скоро повалит над тундрой и молчаливый «канадский» гусь. Очистится тундра от снега, озера загомонят птичьим плеском и гоготом. Высветлится на фоне близкого неба в пологой тундре зеркальных вод далекий журавль. Вся тундра деловито и сноровисто будет обзаводиться гнездовьями для выведения потомства.
И тихо станет в пологих пространствах воды и неба. Лишь вертолеты геологов да едущие тракторы между озерами, изредка нарушат этот предвечный покой.
Нефтедобычи в этих местах, слава Богу, нет.
Едва различимы низкие холмы в ясный день на горизонте к югу. Холмистые горы от побережья далеки. Там вольные и чистые от лесов оленьи пастбища. На горных озерах гнездятся морские утки «шилохвосты» «турпаны» и «свиязь». Утиное мясо пропитано запахом «рыбьего жира». Без привычки грызть это жесткое утиное мясо невозможно.
На всяком озере встретишь и «гагару». Стремительная при взлете птица размером с горного гуся, своим плотным пухом не дается ружейной дроби. Ныряет, опережая пулю. Убить ее можно только случайно.
Промышляет гагара рыбой и в рыбацких сетях. Запутывается иногда. Только тогда и видишь, какая она. Эта легендарная птица Заполярья.
Горный «канадский» гусь гнездится и в Якутии. Гнездится на озерах в истоках Индигирки и гагара, и морская утка. Человек ограничен в возможностях передвигаться, для птиц преград нет.
И с тоской по дальним странам провожаешь взглядом птиц, жалея до боли в душе, что нет у тебя крыльев. Лететь бы и лететь на этих крыльях за этими птицами, пока они не приведут небом к месту твоего истинного «гнездовища». Где оно? Твое место на Земле?
«Крылья наметились в душе». Пробовать крепость этих крыльев рано. Трудно дается язык. «Сочинять» не тянуло. После публикации «Степки» отпала охота печататься в газетах. В редакции стал бывать редко. Мучился. Виделась бедность «словарного запаса» в тексте. Поэт Илья Логинов из деликатности не подчеркивал «главный пробел в моем образовании». Понималось. Под рукой Пушкин и Блок. Александр Сергеевич имел «в запасе двадцать тысяч слов». Современные «писатели», едва тысячью словами обходятся в своих «детективах». Обыватель не знает и пятисот слов речи быта. Богатство русского языка хранится в русской поэзии.
Пушкин утверждал, «…достаточно читать всю жизнь одну книгу — Библию. И человек будет просвещенной личностью».
Это же можно утверждать и о произведениях Пушкина: «Библия Русской литературы».
Русский язык незрим как чистый воздух, им никогда не надышишься. Кровь твоя — душа твоя. В крови память и чистота дыхания языка. Чтение серьезных умных книг — трудный труд для неподготовленной души. Душа зреет годами. И без «дыхания языка», кровь в человеке с годами становится «порченой». Ей нечего хранить, она «отравляется смрадом бытия» и стареет вместе с телом человека. От «порчи» в крови лечит Любовь. Единственное спасение человека обновляться и жить.
Обсудив ночью с Эрикой нашу жизнь. Утром улетел на «обследование в Областную больницу».
Улетел и не вернулся. На мои письма Эрика не ответила.
В тот же год она уехала в Германию к родителям и родила там сына.
Прощание с Арктикой состоялось.
И ныне, в далеких криках диких гусей над Сибирью, чудится иногда, что где-то среди них кричит теперь и моя душа.