Народу в зале было человек восемьдесят, если не больше. Гости сидели за столиками по шестеро. До настоящего веселья, наступающего у нас после второй выпитой на персону бутылки водки, было еще далеко, но оживление уже чувствовалось. Слышался звон бокалов, лязганье вилок и визгливый женский смех, нарушавший ровный гул голосов. В преддверии тостов гости выпивали без тостов.

Хасанов и Рукавишников располагались в центре зала. Увидев нас с Силкиным, именинник поспешил навстречу. Несмотря на выборные баталии, Силкин все еще оставался мэром, и его должность требовала уважения. Рукавишников сразу скривился.

Хасанов долго с поклонами тряс руку Силкина и благодарил его за оказанную высокую честь. Затем Хасанов проделал то же самое с моей конечностью, с тою только разницей, что благодарностей за честь мне, естественно, досталось меньше, а поклонов и вовсе не досталось. После чего нас препроводили к нашим местам, и Силкин был усажен по левую руку от Хасанова, а я — рядом с Силкиным.

— Вы не знаете, кто это? — шепотом спросил я у Силкина, глазами указывая на незнакомого мне пожилого колхозника, который располагался за тем же столом, что и мы, с краю.

— Директор автозавода по сбыту, — так же шепотом ответил мне Силкин. — Друг Хасанова. Хасанов хочет создать впечатление, что завод на его стороне. Тут кругом интриги!

Я был разочарован, не найдя поблизости жены Хасанова. Можно, конечно, было предположить, что в Нижне-Уральске не подразумевалось присутствие женщин за главным столом, но она не производила впечатление женщины, признающей чьи-либо законы, кроме ее собственных.

Осматривая собравшихся, я в очередной раз отметил про себя, что на наших банкетах никогда нельзя понять по одежде гостей, где вы находитесь: на торжественном официальном мероприятии или на вечеринке цирковых артистов, не успевших разгримироваться после представления. В русской глубинке человека нельзя заставить одеваться сообразно случаю и не напяливать на себя самое яркое и экстравагантное, что есть в его гардеробе. Если бы наше нижнее белье стоило дороже костюмов, то мы носили бы его поверх своих вечерних нарядов. В галстуках тут были трое: Силкин, я да Гоша, оставленный мною в холле. Даже на хозяине вечера под расстегнутым вечерним пиджаком была какая-то цветная футболка с игривой надписью.

Женские наряды радовали глаз обилием золотых блесток, а длина прозрачных синтетических юбок будила во мне смутные воспоминания о посещении стриптиз-клубов в Москве.

Наконец я отыскал жену Хасанова. Она сидела за столиком в конце зала, беседуя с какой-то парой. На ней было длинное черное платье с низким вырезом. Густые светлые волны волос были убраны в прическу. Голову она держала прямо, и я засмотрелся на точеный фарфоровый профиль с капризным ртом и высокую хрупкую шею. Гошa был не прав. Толстые девушки не всегда нравились мне больше красивых. Случались и исключения, ансамбль на сцене грянул что-то бравурное, и посреди зала появился нескладный немолодой мужчина с лицом в бородавках.

— Дорогие гости! — радостно пролаял он в микрофон. — Позвольте мне открыть наш сегодняшний вечер, посвященный дню рождения гордости нижнеуральского бизнеса, выдающегося человека Федора Хасанова. Первое слово я предоставляю ему!

Свет на секунду погас, кто-то вскрикнул, и на экране над сценой появилась цифра 40, соответствовавшая возрасту у именинника. Свет вновь зажегся, и флагман местной коммерции поднялся с места под аплодисменты гостей.

Готовиться к публичным выступлениям он явно считал потерей времени, и красноречие не входило в число его достоинств. В этом смысле Хасанов отличался от Гоши лишь тем, что Гошу я мог заставить вовремя поставить точку. А Хасанова не мог.

И потому он сразу потонул в пучине несвязных слов. Я не слушал его, залюбовавшись его женой. Она не видела меня. Спокойным и внимательным взглядом она следила за мужем. Когда он был близок к завершению, она поднялась и проследовала к нам. В это время гости захлопали, и стало непонятно, кому именно предназначаются аплодисменты: ее наконец замолчавшему мужу или ей, царственно пересекавшей зал.

Она обогнула стол и подошла к Хасанову, который был ниже нее на полголовы. Наклонившись, она поцеловала его в волосы и чокнулась с ним шампанским. Он поспешно сел, вероятно, стесняясь разницы в росте.

Микрофон в руках ведущего снова гавкнул, и Силкин расправил плечи, готовясь говорить. Однако тут вышел конфуз. Ко всеобщему изумлению, слово было предоставлено не ему, а Рукавишникову как представителю губернской думы.

Силкина перекосило. Рукавишников окинул его торжествующим взглядом и, не спеша, поднялся. У него было грубоватое мужицкое лицо в красных прожилках и морщинах. Он был стареющим выпивохой, раздражительным и шумным, но совсем неглупым.

— Дорогой Федя! — начал он. — В этот торжественный день…

— Какое хамство! — негодующе прошептал Силкин, наклоняя ко мне свое худое, дергающееся лицо.

— Да, это уже через край, — согласился я.

— Просто свинство, — продолжал шипеть он мне на ухо.

— Даже не знаю, как вы терпите, — подлил я масла в огонь.

Мне предстояло проскучать здесь часа три-четыре. И хотя я, зная его робкий нрав, не надеялся подбить его на драку с Рукавишниковым, какие-то развлечения пора уже было придумывать.

— А я сейчас уйду! — вдруг объявил он, загораясь. — Вот так возьму, встану и уйду!

— Тогда я с вами! — заверил я, глядя ему в глаза. — Давайте еще и стол опрокинем! Как будто нечаянно!

Он, верно, никак не ожидал, что я столь решительно возьмусь за укрепление его авторитета, и не нашелся, что ответить. Покидать праздник и крушить мебель он явно не собирался. Вместо этого он отвел глаза, закашлялся, полез за платком, вытер лоб и налил себе вина.

Вновь раздались аплодисменты, знаменующие окончание речи Рукавишникова, и опять загремел ведущий. Силкину все-таки дали слово. Он живо вскочил, парадно улыбнулся и прочистил горло.

— Размышляя над путями современного бизнеса… — заученно начал он.

Ничего больше он сказать не успел.