Закончив осмотр, мы спустились вниз, к остальным. Все уже сидели за столом на веранде. Вино было разлито по бокалам, ждали только нас.
— Кстати, Паша, что за возню вы там затеваете с папиным имуществом? — вдруг вспомнил Николаша, адресуясь к Сырцову. Вероятно, осмотр чужой недвижимости всколыхнул в нем прилив ревнивой заботы о семейной собственности. — Говорят, документы какие-то собираете против нас и Гозданкеров?
От неожиданности Сырцов растерялся, сглотнул и беспомощно оглянулся на Храповицкого.
— Первый раз слышу, — заинтересованно отозвался Храповицкий. — Вы действительно что-то готовите?
— Да нет, — пробормотал Сырцов. — Скорее, проводим предварительную ревизию городского хозяйства. В различных департаментах сейчас такая путаница с бумагами…
— Ты там, смотри, поаккуратнее! — наседал Николаша. —А то папа этого не любит!
Про себя я отметил ту скорость, с которой Николаша перешел с нами на «ты», будучи моложе всех нас лет на десять. Храповицкий заметно повеселел. То, что губернатор и Гозданкеры испытывали беспокойство, его обрадовало.
Храповицкий поднял бокал.
— Давайте выпьем за новое Васино жилище! — провозгласил он. — Бог даст, не последнее!
Все поднялись и чокнулись.
— С картинами надо что-то решать, — спохватился Вася и озабоченно посмотрел на жену. — Даже не знаю, что здесь повесить.
— А ты повесь мою фотографию! — тут же предложила она. — Голой! Ты же меня сколько раз фотографировал.
При упоминании об интимных семейных забавах Вася слегка смутился.
— И мою! — игриво подхватила Олеся. — В купальнике. Храповицкий погрозил ей кулаком.
Разговоры об обнаженной женской натуре пробудили во мне воспоминания о деньгах. В отличие от остальных, пришедших раньше, я еще не отдавал Васе своего подарка и достал конверт, в котором лежали две тысячи долларов. Одной мне показалось мало, а три, честно говоря, было жалко.
— Это мой скромный взнос на твою картинную галерею, — сказал я.
— Даже на раму не хватит, — вздохнул Вася, принимая деньги.
— Тогда отдай мне! — вмешалась Олеся. — Мне на что-нибудь хватит!
Каждый раз, когда в ее присутствии речь заходила о деньгах, она шутила подобным образом. Храповицкого это злило, поскольку ставило под сомнение его щедрость.
— Ну почему же не хватит, — сразу возразил Храповицкий. — На пару штук можно очень приличную картину купить. Даже за границей. Помню, когда я жил на Кипре, я за полторы тысячи взял одну картину для своей гостиной, правда, не очень большую.
— Местного художника? — поинтересовалась Ирина. Храповицкий не уловил иронии.
— Ну да, — подтвердил он. — Они там очень хорошо рисуют. Их работы ценятся.
Он не стал уточнять, где именно ценится творчество киприотов помимо его гостиной. Про себя я отметил, что он, как всегда, по объему конверта точно догадался о его содержании. Это был его конек. Доставая деньги из пачки, он мог на ощупь назвать сумму. Ошибался он в этом вопросе исключительно редко.
— Ну, не знаю, — с сомнением покачал головой Вася. — Мне за границей предлагали несколько картин. Одного француза. Современного. Говорят, очень знаменитый. Забыл его фамилию. Он что-то абстрактное рисует. Про любовь там. Пейзажи всякие. В духе этого, как его. — Он беспомощно оглянулся на жену и потер лоб.
— Гогена! — подсказала она.
— Ага! — обрадовался Вася. — В этом роде. Очень известный! — прибавил он с уважением.
— Зачем тебе подсолнухи, Вася? — как бы невзначай блеснул эрудицией Храповицкий.
— Какие подсолнухи? — удивленно переспросила Ирина. Я бросил на нее выразительный взгляд, но забыл, что на мне темные очки. — Откуда у Гогена подсолнухи? — продолжала она. В отличие от нее, я знал о потребности Храповицкого время от времени поражать младших по званию уровнем своей художественной культуры. — Вы, наверное, с Ван Гогом спутали. Гоген писал…
— Да я пошутил! — с досадой перебил Храповицкий, поняв свой промах и с присущим ему напором выходя из сложной ситуации. — Гоген — это тот, кто жил на Гаити. Все острова сифилисом заразил.
— Сифилисом? — ахнула Васина жена. — Нет, таких художников нам не надо! Вася и без того как мартовский кот! А тут еще заразу какую-нибудь в дом притащит.
Олеся закивала. Вероятно, ей, как и жене Васи, была понятна неочевидная мне связь между картинами Гогена и способностью их мужчин таскать домой всякую заразу.
— Мне в Париже про Гогена рассказывали, — авторитетно объяснил Храповицкий. — В музее Д'Орсе.
— Вовочка, ты такой умный! — приторно восхитилась Олеся, так что даже Храповицкому, кажется, стало немного неловко.
— Русские гиды в Париже еще и не такое расскажут, — буркнула Ирина. — Они привыкли к тому, что их клиентов ничего, кроме постельных сказок, не интересует.
Храповицкий сразу надулся. Остальные тоже напряглись. В наших компаниях возражать ему было не принято.
— Пойдем погуляем, — предложил мне Храповицкий. Я кивнул, и мы направились к пруду. Увидев, что мы
собираемся уединиться, Виктор немедленно увязался за нами. Ирина осталась за столом.
— Шустрый ты! — фамильярно пихнул меня в бок Виктор. — Успел охомутать вдовицу! Рыдала, поди! А ты, подлец, утешал! Аж вспотел, наверное! Со смерти мужа времени прошло-то всего ничего.
— Красивая женщина, — задумчиво кивнул Храповицкий. — Но уж слишком своевольная.
Обычно Храповицкому не очень нравились мои женщины. Признаюсь, мне его тоже. В этом был свой плюс: ссоры по этому поводу нам не грозили.
— Не понимаю я вас! — проворчал Виктор, потягиваясь. — Мне главное, чтобы у женщины грудь была. Ну, еще зад!
Он кивнул в сторону Анжелики, у которой в изобилии было и то, и другое. Несомненно, у нее были и другие достоинства, но не столь очевидные.
— Чем-то же должна отличаться любовница от свиной туши, — раздраженно ответил Храповицкий, намекая на мясницкое прошлое Виктора. Тот только усмехнулся.
В отличие от Храповицкого, я был уверен, что Виктор высказывался с такой грубостью, нарочно дразня нас. Ему нравилось представляться топорнее, чем он был на самом деле. Так или иначе, но Храповицкого присутствие Виктора раздражало. Ему явно не терпелось обсудить последние события, но делать это при Викторе он не хотел. Нам ничего не оставалось, как, описав круг, вернуться назад.
У Ирины зазвонил мобильный телефон. Она весело крикнула «алло», но уже в следующую секунду ее лицо переменилось и глаза потемнели. Она встала из-за стола и отошла в сторону. Я не слышал, о чем она говорила, но видел, как она возбужденно ходила назад и вперед и жестикулировала, в чем-то убеждая своего собеседника на другом конце провода.
— Похоже, у девочки проблемы, — наклоняясь ко мне, прошептал Храповицкий не без злорадства.
Она закончила говорить и посмотрела на меня растерянным и беспомощным взглядом. Я подошел к ней.
— Мне нужно срочно вернуться! — сказала она чуть не плача.
— Я отвезу тебя, — предложил я. Я не стал спрашивать при всех, что случилось.
В машине она сидела, хмурясь и кусая губы. Держа руль левой рукой, правой я взял ее за кисть.
— Какие-то неприятности? — осведомился я.
— Я не собираюсь перекладывать на тебя мои проблемы, — отчеканила она. —Я сама с ними справлюсь. Ничего серьезного.
Я не поверил ей, но настаивать не стал. Некоторое время мы ехали молча. Она закурила, но, сделав несколько затяжек, выбросила сигарету в окно.
— Как тебе понравилось у Васи? — спросил я, чтобы ее отвлечь.
— Мне понравилось место и сосны, — ответила она рассеянно, не поворачивая головы. — Все остальное я уже видела тысячу раз.
— Ты имеешь в виду дом? — не сразу понял я.
— Да нет, — нетерпеливо возразила она. —С домом все ясно! Новый русский дом. Дурак-хозяин, который не знает, чего он хочет. Тут и обсуждать нечего. Я имею в виду компанию. Я никак не ожидала, что это будет вульгарная бандитская вечеринка.
— Почему бандитская? — удивился я. — Никто же не дрался.
— А ты считаешь, что бандиты, когда собираются на отдых, только и делают, что дерутся? — спросила она насмешливо. — Ну, может быть, разговоры у них развязнее и пошлее. Пьют ненамного больше. Шутки не отличаются. Но главное, стиль тот же самый. Хамский.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, что к женщинам относятся, как к домашним животным! — воскликнула она. — Даже хуже! Впрочем, такие женщины, может быть, иного и не заслуживают. Кроме драгоценностей и тряпок, их ничего не интересует. Ну, конечно, еще развлечения, которые им запрещены. Они даже не смеют договориться о том, чтобы сходить друг к другу в гости. На это нужно спрашивать разрешение мужа. Потому что вся их жизнь зависит от мужчин, от их привычек, распорядка. Они знают, что мужья им изменяют, что не считают их за людей, но их это устраивает. Потому что время от времени им позволяют надевать дорогие платья, вешать на себя килограммы золота и вывозят за границу. Они, как кошки, которых когда-то голодными подобрали на улице, а теперь они заплыли жиром и больше всего на свете боятся вновь оказаться под забором!
— Ты преувеличиваешь, — слабо заступился я, впрочем, больше из корпоративной солидарности, чем по убеждению. — Какие-то чувства они все же испытывают к своим мужчинам…
— Не смеши меня! — отмахнулась она. — Послушал бы ты, что они говорят о мужьях, когда те их не слышат. Наверное, то же, что и мужья о них! Насмотрелась я этого за девять лет! Меня мутит от таких праздников. Я думала, что Храповицкий — умный человек. А он — просто зарвавшийся невежда, которому нравится, когда перед ним пресмыкаются. Вместо друзей — подчиненные. Чем он отличается от того же Вани Ломового? Костюмом? А ваши любовницы копируют вас и точно так же заискивают перед его женщинами, как вы перед ним.
— Я не заискиваю! — сердито отрезал я.
— Ну да! — насмешливо откликнулась она. — Может быть, не так явно, как все другие, но относительно самого себя ты все равно меняешься. Ты думаешь, я не заметила, как ты повернулся ко мне, когда он понес эту чушь про Гогена!
— Храповицкий — один из самых умных людей, кого я встречал! — возразил я. — Согласен, он неважно разбирается в живописи или литературе! Но это не главное в его жизни. В отличие от тебя, он не назвал бы тебя невеждой, если бы ты не смогла различить сорта нефти.
— Просто скажи, что он твой начальник! — фыркнула она. —А я ему не подчиняюсь. Я вообще никому не подчиняюсь. Говорю, что считаю нужным! И делаю, что хочу.
— Поэтому мы так резко сорвались от Васи и сейчас мчимся в Нижне-Уральск? — не вытерпел я.
Она бросила на меня косой взгляд, осеклась и замолчала, то ли обидевшись, то ли вернувшись к своим переживаниям. До самого Нижне-Уральска она больше не произнесла ни слова.