Злые люди и как они расплачиваются за свое зло

* * *

Анна Ге-нко, 1977 года рождения: «Злого человека я впервые увидела будучи ребенком, в десять лет. Это был злой мальчик четырнадцати лет. Нехороший подросток. Он жил в нашем подъезде, тремя этажами выше. Мы переселились в этот дом недавно, а он уже там проживал. Я узнала, что он злой, когда наша соседка тетя Маша уронила на площадке первого этажа кулек с сахаром, и тот лопнул. Тетя Маша сказала: «Эх, гадость какая!» Она была расстроена тем, что кульков у нее было три и все три выпали из руки, но лопнул именно тот, что был с сахаром. В другом находились апельсины, в третьем – фигурные галеты, но рассыпалось именно сыпучее. По закону подлости. На полу оказалось именно то, что собирать было бессмысленно, и женщина очень расстроилась.

В эту минуту злой мальчик спускался по лестнице. Он все видел.

Он стал громко смеяться и кривляться.

Речь, которую он произнес, была ужасная: «Что, старуха, руки кривые? Или пьяная? Или сошла с ума? А ну, давай, встань на четвереньки и ешь свой сахар. Тебе это пойдет. Эх, что ж такое? Какая только дрянь не живет в нашем доме!»

Тетя Маша работала в районной поликлинике. Она была женщина хорошая, добрая. Ей было лет сорок, то есть она еще не достигла старости, а злой мальчик обозвал ее старухой. И говорил ей «ты», показывая тем самым самое ужасное неуважение.

Он открыто издевался над ней. И она стала говорить ему: «Как тебе не стыдно! Ты позоришь и себя, и своих родителей! Разве можно так разговаривать со взрослыми?»

Услышав это, злой мальчик вышел из себя и вдруг выхватил нож и стал им размахивать. Это было и страшно, и неожиданно.

Он размахивал ножом и пыхтел от злобы. И сказал: «Только еще раз попробуй мне возразить, стерва! Я тебя проучу!»

Тетя Маша испугалась и скрылась в своей квартире. Почему она не обратилась в милицию, я не знаю. Наверное, она пожалела родителей злого мальчика. Она их хорошо знала.

Этого злого мальчика многие боялись. Он своими выходками наводил ужас.

Его часто забирали в милицию, но всегда отпускали. И он ходил по двору довольный, ухмылялся и гримасничал.

Во дворе его боялись все дети, все подростки и юноши-студенты и даже некоторые взрослые мужчины.

Злой мальчик вел себя очень нахально. Он был несдержанным хамом, негодяем и низкой личностью. Он подчинил себе всех своих ровесников, а уж тех, кто был младше, он сделал просто-таки своими слугами.

Он переходил улицу так, словно по ней двигались игрушечные пластмассовые автомобили, не способные причинить никакого вреда. Очень дерзко переходил улицу – когда вздумается и в каком угодно месте. И водители сильно нервничали. Визжали тормоза, слышались проклятья. Иногда кто-нибудь выскакивал из своей машины и бросался к злому мальчику, чтобы его наказать, а ему как будто именно это и было нужно. Он кривил лицо, выхватывал нож и орал: «А ну, подходи, сволочь! Давай, кидайся, я тебя сейчас порежу!» И, бывало, сам кидался на водителей, а те в страхе убегали.

Так продолжалось, пока ему не исполнилось пятнадцать лет.

В пятнадцать лет все это прекратилось, потому что злой мальчик очень изменился. Но изменился он не по своей воле, а в результате одного случая.

Свидетелями этого происшествия, говорят, были только два человека, то есть лишь двое что-то слышали и видели. Одна бабуся, которая проживала на первом этаже, стояла у окна и все видела. А также еще одна пожилая женщина, которая находилась в этот момент на балконе второго этажа. Она тоже кое-что заметила.

Это было утром в воскресенье. Злой мальчик вышел из подъезда, остановился и закурил. Он курил с двенадцати лет, и его папа и мама ничего не могли с этим поделать. Он дымил, где только ему вздумается, и швырял окурки в самых неподходящих местах. И еще он имел привычку во время курения плевать под ноги и в сторону.

И вот он стоял у подъезда, курил и плевал. Наверное, он раздумывал, куда ему пойти.

Вдруг появился незнакомый человек, мужчина лет тридцати, и спросил злого мальчика: «Это какой дом? Какой у него номер?»

Злого мальчика это почему-то взбесило. И он сказал: «Ты что, баран, не видишь, что тут написано?» Он имел в виду, что номер дома выведен краской на стене.

Впоследствии этого незнакомца искали, но не нашли. Потому что он совершил преступление. Его искала милиция. Но он, видимо, был приезжий и покинул город. Или, быть может, он проживал в другом районе и даже не знал, что его ищут.

Больше никто и никогда не видел этого человека возле нашего дома.

Обе свидетельницы описывали его одними и теми же словами: «Молодой, лет тридцати, крепкий, среднего роста, лицо круглое, задумчивое и недоброе».

Бабуся, которая стояла у окна в своей кухне, слышала, что он сказал, этот незнакомый человек. Он сказал: «Что-что-что?»

После этого незнакомец резко ударил кулаком злого мальчика в лицо. Ударил всего один раз. И после этого ушел.

Злой мальчик остался лежать перед домом. Бабуся с первого этажа смотрела на него из окна. А другая свидетельница глядела с балкона. И обе они забеспокоились и поспешили выйти к лежащему, потому что он не шевелился. Они позвонили на станцию скорой помощи. И злого мальчика увезли в больницу.

Он лежал в беспамятстве неделю напролет, а когда пришел в себя, ничего не мог вспомнить. Когда его спрашивали, что случилось, он ничего не мог рассказать. Он был очень слаб. У него кружилась голова. Бедняжка не мог принимать пищу.

В больнице он пробыл месяц и еще две недели. Потом его забрали родители и привезли домой. Надели на него мягкую фланелевую рубашку. Надели такие же мягкие брюки. На ноги – сандалии. Держа за руку выводили во двор. Сажали его на лавку. И он там сидел, глядя под ноги или перед собой. Ни с кем не разговаривал. Бедный и бледный мальчик.

Он стал тихим, беспомощным, безобидным подростком. Его ровесники и те дети, которых он когда-то превратил в слуг, подходили в нему, бросали в него мусор, плевали ему на голову, насмехались над ним, а он их боялся и закрывал лицо руками.

Его папе и маме видеть это было невыносимо. И они увезли сына в деревню.

Рассказывали, что там он через год в ненастную погоду испугался грозы, побежал к реке, упал в воду и утонул.

А может быть, и не было этого. Может быть, про грозу придумали какие-то люди, которым хотелось, чтобы так было.

Во всяком случае, один злой человек повстречал другого злого человека, и вот что из этого вышло».

* * *

Николай Ер-ков, 1974 года рождения: «Один очень злой паренек жил в нашем дворе, в доме напротив. Он был старше меня на три года. Злобы в нем было как воды в озере. Он каким-то образом впитал все плохое, что есть в жизни. Он хамил и сквернословил, плевал куда вздумается, бросался на людей, затевал драки, а когда дрался, хватал с земли палки, булыжники, бутылки и все это пускал в ход, лишь бы одержать победу.

Он был весь в шрамах, в порезах. У него было надорвано ухо.

Его не просто сторонились и пугались, а боялись даже думать о нем. Даже крепкие, рослые мужчины избегали попадаться ему на глаза.

Его звали Анатолий П. Но он предпочитал, чтобы его называли Толиком.

Когда ему было двенадцать лет, он держал в страхе весь наш двор, а достигнув пятнадцати лет, подчинил себе и другие дворы в нашем районе. Можно сказать, что он был самый сильный подросток на территории, охватывающей пять улиц. Он был самый дерзкий и решительный. И очень-очень злой. Бешеный.

Ему ни в чем нельзя было прекословить. Попробуй возразить ему в чем-либо – и он сразу приходит в ярость, замахивается, хватает за воротник, за шею, и ему все равно, кто перед ним – человек малых лет или взрослый. На взрослых он бросался с камнями и палками, и, бывало, взрослые люди получали такой отпор, что после этого у них дрожали руки.

А у Толика ничего не дрожало. Он казался твердым и бесстрашным.

Волосы у него на голове были жесткие, как проволока, кожа желтоватая, с пятнами. Пальцы сильные и цепкие. Роста он был среднего.

Уже в двенадцать лет он собрал вокруг себя ватагу мальчишек и повелевал ими. Посылал их воровать печенье и другую еду в магазине, заставлял выпрашивать мелочь у прохожих. За любую провинность наказывал, не откладывая, бил по лицу, хватал за волосы и швырял на землю. И мальчишки его боялись порой до заикания.

А в пятнадцать лет он сделался словно правителем подросткового мира – регулировал все отношения между несовершеннолетними, судил и преследовал. Отбирал деньги, вещи. Кого-то приближал к себе, а кого-то удалял.

Отцовский гараж на пустыре был у него штаб-квартирой. Когда-то в гараже стоял мотоцикл с коляской, потом гараж пустовал. Толик его занял, принес туда большое кресло, кушетку, распивал там спиртное, играл на гитаре. Там же, при нем, находилась и его ватага.

Учился ли он в школе, как прочие подростки? Из нашей школы его выгнали после пятого класса за систематическое нарушение дисциплины. Он угодил в интернат, но отчего-то, по неизвестной причине, его чаще можно было увидеть во дворе, чем в этом интернате. Он безнаказанно оттуда сбегал, прогуливал занятия. Почему его не ловили и не доставляли обратно – никто не знает.

В шестнадцать лет он ограбил двух прохожих, двух военных, избил их, и они не смогли за себя постоять. Одному из них он проломил голову булыжником, а другого отходил палкой. Офицеры только кричали и стонали, но ничего не могли сделать.

Толика арестовали, судили и отправили в тюрьму. Он вернулся через четыре года, когда ему исполнилось двадцать лет. Я заканчивал школу, сдавал выпускные экзамены. Помню, что когда Толик снова появился в нашем дворе, я в этот день сдавал экзамен по английскому языку.

Я шел домой и повстречал знакомых парней из соседнего двора, учащихся ПТУ. Они сказали: «Слыхал? Видал? Толик вернулся! Сидит в вашем дворе на лавке, курит и потягивает пиво. Но с ним что-то не то… Он какой-то задумчивый и мрачный. Худой, как спичка. В общем, он изменился».

Мы пошли взглянуть на Толика, потому что умирали от любопытства.

Толик сидел на лавке не похожий на себя. Истощенный. Сутулый. Однако его лицо по-прежнему было лицом злого человека. Брови как всегда сдвинуты к переносице.

Он часто подкашливал.

Мы вышли к нему поздороваться, и он был этому как будто рад. «Ну что, сорванцы? – спросил он. – Как жизнь молодецкая свищет? Обычно, как у кретинов?»

Мы сказали, что сдаем экзамены.

И тут я увидел на лице Толика большую досаду. Он о чем-то сильно тужил. Впрочем, спрашивать его об этом было немыслимо – никто из нас не забыл его бешеной натуры и умения быть до конца безжалостным. И я, и другие, мы могли только ждать, когда Толик сам расскажет, что с ним случилось.

И он сказал: «Эх, черт возьми! У меня туберкулез. Вот ведь угораздило подхватить заразу!»

Мы были немало удивлены. Нас удивило, что этот человек уязвим, что он может быть больным и изможденным.

Мы еще не знали, что это конец Анатолия П. Двадцать лет – вот и вся его жизнь.

Никто из нас никогда не рассуждал о коварных, смертельных болезнях. Мы мало слышали о туберкулезе и вообще не задумывались, отчего в нынешнее время можно умереть.

Толик допил пиво и пошел домой, в свою квартиру на первом этаже.

Все лето окно его комнаты было распахнуто, и мы могли его видеть. Иногда он сидел на подоконнике, иногда ходил из угла в угол, а бывало, торчал посреди комнаты, как палка. Он умирал. Но мы об этом даже не догадывались. Мы думали, что с ним всего лишь приключилась какая-то напасть, которую он однажды одолеет. Мы все в свое время болели ангиной и вылечились. Мы болели гриппом и поправились. Кто-то болел скарлатиной и сейчас гоняет мяч на футбольном поле. Чем Толик хуже?

Он прожил лето и осень, а в середине зимы умер. Ему не исполнилось и двадцати одного года.

Его вынесли в гробу и поставили гроб на лавку у подъезда. Мы пришли на него взглянуть. И все, кто знали этого человека, подумали, что это кто-то другой.

Мы увидели восковую куклу с таким худым лицом, что казалось, кожа натянута на кости.

Вот и все, что осталось от когда-то злого, безжалостного паренька, держащего в страхе нашу округу.

Еще недавно, летом, он выглядывал в окно и, заметив кого-нибудь из нас, подзывал свистом и посылал в магазин за пивом. Мы ходили. Приносили пиво, табак, семечки. Осенью Толик уже не свистел в окно. И мы думали, что он идет на поправку. Мы ошибались. Мы не знали, что ему уже не до пива и семечек.

Гроб накрыли крышкой, подняли, поставили в бортовую машину и увезли. На кладбище никто из нас не поехал. Поехала только мать Толика и двое неизвестных нам людей.

Бабушки покачали головами и разошлись. Две из них проживали в моем подъезде, на моей лестничной площадке. И одна сказала другой: «Плохой был паренек, злой, дьявольский. Вот дьявол его и прибрал. А как же иначе? Так всегда было и будет. Что посеешь, то и пожнешь. Да!»

* * *

Ольга Руза-ва, 1970 года рождения: «На нашей улице в поселке жила одна семья, в которой было три брата и три сестры. Шесть детей. Все темно-русые, кроме одного, Алеши Н., самого красивого из всех. Он был белокурый, блондин. Действительно, очень красивый мальчик. Но очень злой!

С детства он бил кошек и собак, швырял камни в птиц и лягушек в пруду. И всегда затем, чтобы убить. Если птице или лягушке удавалось увернуться, Алеша приходил в ярость. Ему нужно было видеть их смерть. Он топал ногами. Орал на других мальчиков. И когда он злился, то каждый раз плевался. Вот почему? До сих пор непонятно, откуда в нем было столько злости.

Смеялся он всегда злобно и некрасиво. Такой симпатичный – и такой негодяй! Никто ничего не мог с ним поделать.

Его просили, и все без толку, упрашивали – и бесполезно. Грозили, пугали, стыдили, а ему все равно. Он стремился так провести время, чтобы кто-то страдал, мучился, нервничал, чтобы были слезы, крики, потери. Ни красивые облака в небе, ни яркие цветы, ни запахи из фруктового сада его не волновали, как и все остальное, что доставляет радость и удовольствие обычным людям. Это был человек, родившийся причинять вред. Пожалуй, это самое верное определение в отношении Алеши. Вредить он умел лучше всех.

Он любил высмеять и оскорбить. Попасться ему на глаза означало, что сейчас ты услышишь о себе какую-нибудь гадость. Чаще всего это касалось внешнего вида – одежды, обуви, прически или физических особенностей – походки, дефектов речи, формы носа.

Помню, что мой брат, когда ему было четырнадцать лет, носил пальто, доставшееся от двоюродного брата. Обычное серое пальто с темными пуговицами. Разумеется, оно было не новое, но вполне сносное на вид, годное. Но сколько моему братцу пришлось выслушать скверных слов от злобного Алеши! «Что за драный тулуп, дружище? – орал на всю улицу Алеша. – Ты что, сдурел? Где ты это взял? Раскопал могилу, снял с покойника?»

Мой брат Саша не был храбрецом-острословом, мгновенно реагировать не умел. Поэтому он сильно смущался, краснел. Приходил домой, снимал пальто и швырял его в угол. Говорил нашей мамочке, что больше эту вещь не наденет. И мы его убеждали, что дело не в пальто, оно ни при чем. Вещь как вещь, такая же, как у всех. Дело в Алеше, в этом злом, ничтожном человеке. Нужно дать ему отпор… Отпор!

Саша усмехался и мотал головой. Насчет отпора – это можно, вот только кто первый? Алеша не простой паренек с нашей улицы, а жестокий, бешеный, дикий. Решительный. Что ему стоит выхватить нож? Или схватить железный прут? Или палку? И останешься калекой!

Так говорил мой брат, и мы его понимали. Потому что все это было правдой.

Дать отпор Алеше никто не решался, поскольку он действительно мог искалечить. Все помнили случай, когда он набросился с черенком от лопаты на парня старше себя на пять лет. Ему было четырнадцать, а тому, с кем он подрался, девятнадцать. Казалось бы, это не только приличная разница в возрасте, а еще и превосходство в физической силе. Но все вышло не так, как должно было выйти. Все потекло иначе. И это было очень жестоко.

Через три дома от нас жили дядя Коля и тетя Оля С., работники хлебозавода, и вот однажды их сын, которого год назад призвали на службу в армии, приехал в отпуск из воинской части. Лето только началось. Стояли теплые дни. Алеша, как и другие подростки, большую часть времени проводил на улице. В тот день он сидел на заборе, бездельничал, швырял камни в кошек и в птиц, курил. Рядом с ним околачивались его верные приятели, которые, по сути, и приятелями-то не были, а из-за страха покорились ему и всячески прислуживали. И вот на улицу вышел сын дяди Коли и тети Оли С., Михаил. Приехал ночью, на поезде. И его еще никто, кроме родителей, не видел.

Он вышел в военной форме. Ботинки тщательно начищены, на голове фуражка, а на груди блестят значки.

Вероятно, он хотел, чтобы люди на него посмотрели, на то, как он окреп и возмужал, и на все прочее. Ведь он действительно изменился в лучшую сторону.

Михаил увидел Алешу и его приятелей и помахал им рукой. Подошел к ним и сказал: «Ну что, пареньки, об армии думаете? Ничего, время пролетит быстро, и вы тоже станете солдатами. Но надо уже сейчас готовиться, потому что в армии нелегко!»

Это были обычные слова, которые произносят, наверное, все солдаты перед допризывниками. Но то, что Миша услышал в ответ, было совсем необычно…

Алеша вдруг заорал: «Ох, ничего себе! Всякий дурак будет меня учить! Ты что это, сволочь, на свою телогрейку нацепил? Что за чепуха? Из консервной банки вырезал? Или у малышей на леденцы выменял?»

Миша был в парадном кителе, а не в телогрейке. И на кителе у него были солдатские значки, а не какая-то чепуха. Но не только это оскорбило его, а вообще поведение Алеши. Он скривился, побледнел. Сжал кулаки.

«А ну, слезай с забора, – сказал он Алеше. – Я тебе сейчас покажу, мерзавцу, консервную банку!»

Этому Михаилу сначала нужно было подумать, как действовать. Он должен был хотя бы представить, кто перед ним, вспомнить, если забыл. Ведь Алеша стоял за пределами обыкновенных человеческих отношений. То есть он никогда не рассуждал, что позволяется, а что нет. Он впадал в бешеную ярость и бросался на обидчика, и мог избить даже зрелого мужчину, не то что девятнадцатилетнего солдата. Впрочем, Михаил, наверное, вообразил, что армейская служба сделала его сильным, что он нарастил кулаки, научился приемам самбо или чему-то подобному, и потому выйдет победителем. Как он заблуждался!

На земле валялась лопата, и Алеша, спрыгнув с забора, схватил ее и так сильно ударил по забору – для устрашения, что в руках у него остался лишь черенок, а железяка отвалилась.

С этим черенком он набросился на Михаила и до того избил его, что тот лежал на земле и стонал, а подняться не мог.

Алеша, наклонившись над ним, схватил его за волосы и заорал: «Ну что, погрустнел, солдатик? Кто тебе разрешил, сволочь, выпячиваться? Сидел бы дома, сосал бы сушку, и, глядишь, проскочил бы!»

Никто не мог сказать, откуда в этом человеке столько ярости и злобы и почему доброта ему ненавистна. Не было в нашем поселке людей, которые могли объяснить характер Алеши. Говорили только, что он последняя гадина. Называли негодяем и подонком. И все его боялись. Еще бы: может покалечить, свернуть нос, переломать руки, вышибить зубы. И Алеша знал это и ухмылялся. И ему каким-то образом везло. Вот странно! Все его ужасные выходки не имели для него ужасных последствий. Его, например, никто не пытался засудить. Не удивительно ли это?

Наверное, все понимали, что эти страшные пороки у него врожденные. Впрочем, что из того? Если бы люди поступали с ним так же, как он, то есть – никому никаких уступок, он давно бы уже оказался в тюрьме. Но этого не было. Даже Михаил, угодив в больницу с переломами рук, грудной клетки и ключиц и не сумев по этой причине вовремя вернуться из отпуска в воинскую часть, не стал судиться. Провалялся в больнице какое-то время, выписался и уехал, а когда отслужил положенный срок, назад в поселок не вернулся. И много лет его не видели.

Алеша чуть ли не каждый день встречал отца и мать Михаила, и те смотрели на него с ненавистью, но ему было это безразлично. Он даже собственных родителей не почитал, грубил им, хамил и угрожал. И они от него приходили в ужас. Сколько помню, эти люди никогда не ходили со своим сыном вместе, а лишь раздельно.

Моя тетя, Вера Ивановна, столкнулась однажды с Алешей в магазине. Он явился со своей ватагой купить сигарет, а тетя покупала растительное масло. Она уже расплатилась, когда Алеша подошел к прилавку и бросил на него деньги. Эта привычка – швырять бумажные деньги – была у Алеши с детства, и многим взрослым людям она не нравилась. Но мало кто мог возразить, а тетя вдруг решилась. «Ишь, как швыряешь! – воскликнула она. – А ведь еще не зарабатываешь, только родители твои зарабатывают».

Алеша сказал: «Тебе-то что, старая курица?»

Тетя ответила: «Не груби, мальчик». И вышла из магазина. Отправилась домой, по дороге зашла к нам, и я в этот момент была дома. Тетя рассказала, как Алеша ее оскорбил, но я увидела, что она спокойна, будто ничего не случилось. Я спросила тетю, почему она не волнуется. «Разве тебе не обидно? – сказала я. – Этот негодяй Алешка всем грубит, всем хамит, и даже вот женщинам. Когда это закончится?» И вдруг тетя произнесла речь: «Этот мальчик обречен. Уже сейчас ясно и понятно, что с ним произойдет. Беда, вот что. Потому что он к ней стремится. Если одни люди хотят для себя счастья, то этот человек хочет себе горя. Ну, а раз так, то горе и придет. Безобразно поступающего человека ждет безобразный конец! А иначе не бывает. Это очень-очень редкий случай, когда кто-то манит к себе плохое, а оно все не приходит и не приходит».

Тетя была мудрая женщина, но ее слова показались мне глупостью. Ведь я тоже жила в поселке и хорошо знала, что у нас происходит. Наши мужчины ведут себя странно в отношении Алеши, среди них есть здоровенные, с виду бесстрашные силачи, однако даже они не берутся с ним тягаться. Почему?

Люди боятся за свое здоровье. Мужчины не хотят увечий и переломов, берегут зубы, а больше этого берегут репутацию. А еще они думают, наверное, что Алеша может зайти слишком далеко – может убить.

Мне показалось, что тетя произнесла свою речь, не подумав. Что значит – Алеша обречен? Почему же он до сих пор здоров и невредим, ходит себе и ухмыляется, и за все плохое его никто ни разу даже не щелкнул по носу?

Как всякий нормальный человек, я хотела бы видеть возмездие, поскольку мы, обычные люди, предпочитаем видеть наказание за преступление. На этом стоит наше понимание справедливости.

Но до сих пор я вижу, что этого нет. Наоборот, Алеше почему-то везет. Ничто ему не угрожает, никто на него не бросается, не преследует. Это создает впечатление неопределенности положения: будет ли зло наказано, непонятно. Нехорошее впечатление.

Все это я сказала тете, и она ответила: «Нет, Олечка, это не так. Алешу ждет ужасный конец, и жизнь он проживет короткую. Потому что он притягивает к себе зло. А зло бывает разное, и бывает такой величины, что слопает этого мальчика с потрохами, и нет его!»

Спорили мы с тетей около часа. Потом стали говорить о другом и забыли про Алешу. Но тетины слова я запомнила. Алеше тогда было почти семнадцать лет. В следующем году ему полагалось отправляться на военную службу, а там дисциплина, командиры, и если им не подчиниться, то осудят и отправят в тюрьму. Мне было любопытно: сразу ли Алешу арестуют и посадят за решетку или он какое-то время будет слушаться командиров. Ведь он бешено строптивый, а в войсках таких людей не держат, а держат их в тюрьме.

Но Алеша вообще не пожелал служить в армии. Взял и уехал из поселка. Махнул рукой на закон и поступил по собственному усмотрению.

Наш поселок стал жить без Алеши. Был негодяй – и куда-то подался. Никто о нем ничего не слышал. Его родители, а также братья и сестры отвечали одно и то же: «Ничего не знаем. Где он сейчас – неизвестно».

Прошло девять лет. Наш поселок изменился: появились новые люди и новые дома. Появились состоятельные жители, которые купили себе сразу несколько домов. Зато многие из местных уехали из наших мест кто куда. Одни переселились в город, другие предпочли отправиться в дальние края, даже за границу. Алешина семья тоже распрощалась с поселком, продали все, что можно, и уехали. В их доме поселился какой-то горожанин, дачник. Он и его жена приезжали только на лето. Возились на огороде, ходили на реку, в лес. Варили варенье.

Поначалу это было для нас удивительно: идешь по улице, а навстречу незнакомцы. Не здороваются и даже не смотрят. То же и в магазинах. Иногда казалось, что поселок не родной, а чужой, но потом мы привыкли и смирились. Некоторые из приезжих сильно отличались от нас, местных. Один такой дядя употреблял слова «отнюдь» и «несомненно», которые в нашем поселке никому бы не пришли в голову и не попали на язык. Все мы изъяснялись куда проще, однако, я думаю, нас это не портило.

Я осталась жить в поселке с мужем и детьми. Мой муж из местных. Когда я выходила за него, он предложил уехать, но я сказала: «Уехать мы всегда успеем. Не будем торопиться. Пока у нас здесь есть работа и дом, поживем, а там увидим». Действительно, перебраться в город мы могли в любое время, хоть в разгар зимы, когда сугробы и метели, то есть когда продавать дом и прочее имущество невыгодно. Зимой цена на дома всегда ниже. Но если бы мы захотели, то не посмотрели бы и на это. Мы с мужем всегда действуем заодно, разногласия у нас редкость. Я хочу сказать, что мне повезло с мужчиной, и я радуюсь и по сей день. Мы оба из тех людей, которым много не нужно, жизнь для нас в удовольствие и без богатства. И хорошо, когда так. Мы даже умеем не завидовать. Хотя в нашем поселке, к слову сказать, прямо на нашей улице поселились обеспеченные люди, горожане. Приехали, чтобы приобрести «загородные владения». Купили сразу три дома, перестроили их, разбили газоны, лужайки. Среди них был молодой мужчина весьма привлекательной наружности, белокурый, блондин. И я как-то раз, разглядев его хорошенько, сказала мужу: «Смотри-ка, он похож на Алешу Н. Не вылитый Алеша, но сходство все же имеется». Муж сказал: «Верно. Только этот человек вежливый, воспитанный, а Алеша был хам, негодяй. Стоило ему выйти на улицу, как он уже кричал кому-нибудь: «Эй, чучело! Ты где такой пиджак взял? От прадеда остался? Или свинью наизнанку вывернул и надел?» Подлый был парень. Мерзавец. Где он теперь?» Я ответила: «Кто знает».

После этого я стала чаще вспоминать Алешу. Что с ним сделалось? Моя тетя говорила, что такие люди притягивают зло. Манят к себе все плохое. Так ли это? Я хотела бы знать, настигла ли Алешу кара за его подлость, но о нем не было никаких сведений, даже самого короткого сообщения, в одно слово, например, «умер» или «в тюрьме». И вот однажды произошло удивительное событие: в одном из нищих бродяг, которые появились в нашем поселке, я узнала этого человека.

Двое отвратительных бездомных неожиданно появились возле нашего дома в обычный полдень, посреди недели. Это было весной. Снег уже сошел, но теплые дни еще не наступили. И оба они тряслись от холода – худые, изможденные, невероятно опустившиеся люди. Я смотрела на них в окно и думала: «Чего им здесь нужно?» Потом мне пришло в голову, что они высматривают хозяев, чтобы попросить еды или денег. Я вышла во двор, поглядела на них поверх забора. И вдруг один из них обратился ко мне: «Хозяюшка, подай хлеба!» Я была готова к этому и вернулась в дом. Взяла хлеба, нарезала сала, налила в бутылку горячего чая с сахаром, прихватила еще несколько вареных яиц. Когда я отдала еду, то внимательно разглядела бродягу, который ко мне обратился. Боже мой! До чего жестоко может обойтись судьба с человеком! Он был изуродован: часть подбородка снесена, ухо разорвано, глаз вытек… Во рту почти нет зубов. Руки искалечены. Он был одет в такое нищенское тряпье, что оно не сгодилось бы даже для огородного чучела. Но спрашивать таких людей о чем-либо личном, конечно, не стоит. Расспрашивать их о причинах, приведших к такому падению, не годится. И я, поэтому, молча повернулась, чтобы уйти. И тут бродяга спросил: «Скажите, пожалуйста, а где семья Н.? Они жили вон в том доме. А теперь их нет. Там другие люди. Они что, уехали?» Я сказала: «Уехали три года назад. Адреса не оставили. Где они сейчас, не знаю».

Голос бродяги показался мне знакомым. И я снова поглядела на него. И уж не знаю как, но я догадалась, кто этот человек. Алеша Н.! Опустившийся нищий, смрадный бездомный – это наш бывший сосед по улице, жестокий негодяй Алешка. Я растерялась. Алеша в моей памяти остался совсем другим. Люди, ненавидящие его, говорили, что он мерзавец, и так и было, однако он никогда не терял своей привлекательности. К неряшливости тоже не стремился. Наоборот, был чистюля. Его кожа от природы имела красивый карамельный оттенок. Пальцы у него были длинные и аристократически изящные. Идеальной формы ногти. А теперь…

Теперь Алеша выглядел настолько безобразно, что редко встретишь такого человека. Все, чем он когда-то гордился, было искажено. Нос сломан, на переносице глубокая борозда. На лбу какие-то лиловые шишки, выбоины. От красивых волос не осталось и намека: почти голый череп, вместо прядей из-под шапки выглядывает какая-то парша, экзема.

У меня создалось впечатление, что Алеша пережил жестокую катастрофу, автомобильную или железнодорожную. Как порой говорят, угодил в мясорубку. Так или иначе, он явно пострадал из-за какого-то ужасного несчастного случая. Как же можно так повредиться? Но чтобы узнать об этом, нужно было его расспросить. А чтобы расспросить, необходимо было сначала сообщить ему, что его узнали. Но я колебалась. Я раздумывала. С одной стороны, мне было очень любопытно узнать, что такое с ним приключилось, а с другой, я боялась привлекать внимание пакостного бродяги. Но когда я на мгновение вспомнила о моей тете, с которой я должна была увидеться на следующий день, то взяла и решилась.

Я набрала в легкие воздуху и спросила: «Ты Алеша Н.?»

Алеша ответил сразу же: «Да, это я». Казалось, что он ждал этого и потому ничуть не удивился. Зато каково было мое удивление! Он говорил теперь совсем другим тоном. Тоном просящего, извиняющегося человека. Сказал, что пришел потому, что надеялся застать родных – отца, мать, братьев и сестер, и никак не думал, что все они до одного уехали.

Мы разговаривали через забор, он у нас был невысокий. Алеша глядел на меня своим единственным глазом, а я – распахнув глаза. Я зачем-то спросила: «Где же ты живешь?» На что Алеша ответил просто: «Нигде». Лицо его выражало не уныние и не страх, а не проходящую боль, глубокое поражение, окончательный разгром. Мне так показалось. Что еще, кроме муки, может выражать изувеченное лицо? Одно страдание. И вот из-за этого я больше не решилась ни о чем спрашивать. А весенний воздух был холодный. Дул ветер. Другой бродяга окоченел от стояния на одном месте и сказал Алеше: «Ну, пойдем что ли?» Они пошли по улице и скрылись из виду. Я вернулась в дом, взялась за домашние дела, но оставила их. Стала ходить из угла в угол и думать об Алеше. Я была потрясена, как еще никогда в жизни. Мне еще ни разу не приходилось так удивляться. Наконец я поняла, что мне нужно об этом кому-нибудь рассказать, в первую очередь тете. Дома я была одна. Меня ждала глажка, затем я должна была сварить щи, но я собралась и ушла.

От волнения я не могла сидеть и рассказывала об Алеше стоя. А тетя сидела за столом и пила чай. Она держалась очень спокойно. Можно было подумать, что она раньше меня узнала в бродяге бывшего местного хулигана и негодяя. Из-за волнения мой рассказ не был богат красками. Я лишь повторяла: «Бродяга! Нищий!» и «Изуродованный калека!» Ведь Алеша еще и хромал, у него почти не сгибалась правая нога. Но поскольку история была необычная, она произвела должное впечатление.

Тетя ответила: «Да-а! Вот ведь как бывает в жизни!» Я сказала ей, что она оказалась права: Алеша навлек на себя беду, и кара его все-таки настигла. Вдруг тетя сказала: «Вот что. Держи рот на замке. Не болтай про Алешу. Нужно поступить, как Бог велит: без вреда человеку. Кто знает, как отнесутся к Алеше те люди, которых он когда-то обидел? Сейчас они сильнее, положение их куда выгоднее, поэтому они, может быть, бросятся мстить. Побьют его. Или будут издеваться». Я согласилась. И мы решили, что никому не скажем, что Алеша появился в поселке. Я сообщу об этом только своему мужу.

Миша, мой муж, выслушал меня с изумлением. Он хорошо помнил, как выглядел когда-то Алеша и какой это был неслыханно дерзкий и самоуверенный человек. «Эх! – сказал Миша. – Хотел бы я на него посмотреть!» Ему даже захотелось пройтись по поселку и поискать бродяг, но я отговорила его. И правильно. На следующий день Алеша снова появился перед нашим домом, только в этот раз он был один.

Я вынесла ему хлеба и ветчины, прибавила пачку сигарет и подумала насчет денег – не дать ли немного, если у него вообще нет ни копейки. Алеша взял все это и сказал: «Можно, я переночую у вас в сарае? Только одну ночь. Мне нужно отлежаться, а тут, в поселке, негде. Разрешите… А завтра я уйду».

У Алеши очень сильно болел желудок. Боли такие сильные и резкие, словно он проглотил острое стекло. И он хотел лечь в нашем сарае и полежать. Его невероятно грязная, засаленная одежда и смрадный запах внушали отвращение. Я на мгновение подумала, что это невозможно, поскольку у нас в сарае чисто, там хранятся домашние консервы и прочее, но все же я впустила Алешу во двор. Я рассуждала уже о старой мужниной одежде для него, на замену. Пришлось преодолевать отвращение к смраду и вести Алешу в сарай. Я принесла ему брюки, свитер, носки и ботинки, а также нижнее белье и одеяло. Велела: «Переоденься». И тут же подумала, что сначала следует помыть человека в бане. Разве нет? Конечно! В этот самый момент появилась тетя. Она тоже принесла одежду для Алеши, хотя и не знала, что он у нас. И тоже предложила затопить баню. Алеша стал говорить: «Спасибо, спасибо!» Но было видно, что ему очень плохо, очень больно. Я принесла раскладушку, постелила на нее старую простынь, и Алеша лег, прямо как был, в своем смрадном одеянии, и поджал колени к животу.

Тетя спросила: «Что тебе поможет? Может быть, горячее молоко?» Алеша не знал насчет горячего молока. Он пил его очень давно. В последнее время – только воду и спиртное. Водку старался пить почти каждый день. Она его «выручала».

Тетя пошла топить баню, а я нагрела для Алеши молока. Он взял кружку обеими руками. О, как исказилось его лицо после первого глотка! Точно раскаленное шипящее масло пролилось ему внутрь. Горло его испустило звук, похожий на скрежет. Я увидела гримасу отчаянного страдания. Алеша хотел пить молоко, а его организм отказывался, и он ничего не мог поделать. Внутри у него, сказал он, все горит огнем. Горло, легкие и желудок будто искромсали ножом. «Мне очень-очень больно», – сказал Алеша. А я сказала: «Тебе нужно в больницу! Нужно лечиться! Хочешь, вызовем «скорую»?»

Пришла тетя и стала слушать наш разговор. Наблюдая за Алешей, она сделала самое серьезное лицо, какое только я у нее видела. Наконец она строго сказала: «Что тут рассуждать? Конечно, тебе нужно в больницу. Вот сейчас вымоем тебя в бане, переоденем, накормим и отвезем к нашему доктору, Сергею Сергеевичу, он сегодня как раз на дежурстве. Он тебя устроит в палату». Тетя говорила о своем соседе, пожилом враче-хирурге Сергее Сергеевиче. Возможно, Алеша помнил его. Но он ответил, что его не примут в больницу, так как он не в состоянии удостоверить свою личность. «Ну и что? – проговорила тетя. – Мы за тебя попросим. Договоримся и заплатим. Нужно только тебя отмыть… Как только баня нагреется, сразу иди мыться».

Алеша лежал на боку, схватившись за живот. Мне очень хотелось его расспросить, где он так сильно побился. Неужели где-то перевернулся поезд? Или, быть может, рухнул башенный кран, а Алеша находился внутри, в кабине? И все же я отложила расспросы. Заговорила об обеде. После бани Алешу ждал вчерашний куриный суп, а еще мясные котлеты с картофельным пюре и пирог с яйцом и луком. Пирог принесла тетя. Алеша был невообразимо худым для своего возраста. Руки и ноги – как у моих дочерей-первоклашек. Я подумала: «Буду готовить еду теперь и для него. Пусть питается и восстанавливается».

Алеша пошел в баню. Швырнул на землю, как мы ему велели, свое немыслимое тряпье, которое мы поспешили сжечь в бочке для мусора. В бане ему стало плохо. Он выглянул в окно и сказал, что не может находиться в такой жаркой среде, у него болят раны и зудят язвы. Тогда тетя сказала: «Я сама тебя вымою теплой водой!» Она надела резиновые перчатки, взяла мягкую губку, шампунь, мыло и пошла действовать. Я хорошо знаю свою тетю, она невпечатлительная женщина, не брезгливая, потому-то и вызвалась мыть отвратительного бродягу. Но когда она управилась, на лице у нее была растерянность. «Видела я всякое в жизни, но такого – никогда!» Так она сказала о невероятно запущенном теле Алеши. Сверху до низу оно покрыто кровоточащими трещинами, паршой и язвами. «Здесь припарки не помогут, – тихо сказала тетя. – Необходимо переливание крови и усиленное питание. И продолжительное лечение».

Переодевшись, Алеша сел обедать. Накрошил в суп хлеба, хорошенько размочил его в бульоне и только тогда взялся разжевывать. Из-за распухших и кровоточащих десен твердая еда доставляла ему муку. Ел он долго, останавливаясь и выдерживая паузы – как старый, больной человек. А ведь ему не было еще и тридцати лет!

После еды Алеше стало легче. Он лег и почти с головой накрылся одеялом. «Спасибо вам большое!» – сказал он. Я поняла: этот человек уже не в состоянии испытывать удовольствие, а лишь облегчение. Там, на небесах, его зачислили в самые пропащие неудачники, и он не знает, как выбраться. У него нет никаких обязанностей, так как он с детства от них отмахнулся. Клянчит себе пропитание или подбирает с земли. Каждый день ему нужна водка, чтобы согреться или забыться. Никаким имуществом он не располагает, и никакие люди не могут о нем позаботиться. Никому он не нужен. Документов тоже нет, ни одной бумажки. Когда-то охваченный тягой всем показывать свое превосходство, он теперь дряннее старой и облезлой крысы, которая уже не может копошиться в мусорном баке, а только подбирает крошки возле него. Вот что сделала судьба с человеком!

Прибежали из школы мои дочки-первоклашки. Пришел на обед муж. Заглянул в сарай и подивился. Дочки тоже заглянули и стали спрашивать меня: «Что это за чудовище?» Я сказала им: «А ну, идите в дом. Я вам потому расскажу, что это за человек. А сейчас идите отсюда».

Алеша не узнавал моего мужа. А Миша, наоборот, узнал Алешу. Он был ошеломлен. Он даже не стал обедать.

Мы втроем собрались на совет. В теперешнем состоянии Алеше место было только в больнице. Все мы согласились с этим. Мы можем пригласить его в дом, хотя и не уверены, что у него нет чесотки, но что это изменит? Мы ведь не доктора. Муж сказал: «Я его сам отвезу. Я тоже знаю Сергея Сергеевича, и он не откажет мне в содействии».

В этот же день Алеша очутился в больнице. Его приняли без документов. Через несколько дней нам сообщили, что у него множество болезней, среди них имеются тяжелые: прободная язва, туберкулез, гепатит, бруцеллез и лейкемия. Невероятно! Вполне возможно, что всякий человек может заболеть сразу двумя или тремя тяжелыми болезнями, а у Алеши их было пять! Кроме того, псориаз, чесотка и паразиты. Доктора говорили, впервые в жизни видят этакое. А я подумала: «Как же можно жить в таком положении? О чем думать, если не о скором конце? Ведь это вечно наползающая тоска, от которой нет спасения!»

Он умер через три дня. Мы с тетей навещали его накануне смерти, вечером. Принесли ему топленое молоко, сметану и булочки. Присели на стулья возле его кровати. Наконец-то я могла спросить его, где он так покалечился. И он ответил: «Избили. Несколько раз, в разное время, до полусмерти». Вот как! А я-то думала, что где-то перевернулся поезд.

Наша забота, конечно, растрогала его, но на его лице ничего нельзя было увидеть кроме боли. Постоянная боль, и только. Тетя сказала: «Завтра принесу тебе икону. Ты неправильно жил, Алеша, поэтому нужно раскаяться». Он ничего не ответил. Только кивал. А когда мы уходили, он сказал: «Я спас тонущую собаку. Недавно, примерно месяц назад. Она провалилась под лед и стала тонуть, а я ее спас».

Идя по коридору, тетя сказала: «Наверное, поэтому он и увидел наконец что-то хорошее. Получил от людей помощь. Спас собаку… Правда, скольких он в детстве покалечил кошек и птиц!»

Мы не знали, что в последний раз видели Алешу живым. Ночью он скончался. Но после того, как мы с тетей ушли, у него были другие посетители. Мне показалось это странным, когда я узнала, кто именно приходил к Алеше. Ведь мы никому ничего не сказали, ни слова, ни полсловечка. И все же к Алеше явились двое наших местных жителей и стали ему угрожать. «Значит, ты Алеша Н.? – злобно пыхтели они. – Помнишь нас, сволочь? Или забыл? Ну ничего, мы тебе напомним. Несмотря на то, что теперь ты урод, мы свое возьмем, не забудем. А как же? Довольно ты над нами, гадина, в детстве издевался! Пришло время должок платить! Как только выпишешься из больницы, мы тебя встретим… Получишь свое, мерзавец!»

Вероятно, Алеша принял свое поражение и потерял надежду. Так сказала тетя, когда нам сообщили о его смерти и о двух разъяренных посетителях.

Вот как сложилась жизнь у этого злого человека».

* * *

Светлана Пи-кова, 1956 года рождения: «В нашем поселке я работала в конторе лесного хозяйства, в отделе труда и заработной платы. В небольшой комнате стояли три канцелярских стола, и мы, три женщины, весь рабочий день сидели за этими столами, писали, принимали посетителей. Кому-то давали устные разъяснения, а кто-то приходил и требовал официальную справку. Работали мы хорошо. Работу свою любили. Каждый год на общем собрании нам вручали грамоту за успешный труд, выплачивали квартальную премию. Но чаще нас хвалили простым словом: «Молодцы!» Это было очень приятно.

Я жила с мамой и копила деньги на свадьбу, потому что я была незамужняя, несмотря на возраст. Мне было уже двадцать семь лет, а подходящего мужчины я так и не встретила. Иногда я впадала в отчаянье, а иной раз мне не хотелось жить. Но однажды я почувствовала, что вот-вот в моей жизни произойдут счастливые перемены, пройдет еще немного времени, и я повстречаю хорошего человека, который и станет моим мужем. И повстречала! Но об этом я расскажу после.

Рядом с нашей конторой находилась еще одна контора, хозяйственная, там были диспетчерская и склад, и там тоже работали женщины. Среди них Татьяна К., бойкая и вредная селянка, горлопанка, то есть говорливая и крикливая. Каждый день мы слышали ее голос. Даже в холодное время через форточку до нас доносились ее некрасивый смех и крики. Она кричала знакомым шоферам, трактористам, лесорубам, заготовителям, инженерам и прочим – окликала всех, кто проходил мимо, и, казалось, что все люди до единого ей знакомы. Многие эту женщину побаивались. Одни избегали ее избыточного, почти мужского темперамента, а другие боялись попасть в неловкое положение из-за ее грубой прямолинейности, из-за дерзкой привычки задавать очень личные вопросы.

Увидев меня, она могла закричать: «Что, пошла женихов искать? Думаешь, сегодня повезет?» Это, конечно, было очень неприятно. Не только потому, что на меня оглядывались посторонние люди, а потому что в мою жизнь грубо вмешивались. По какому праву?

Странно, что такие люди, как Татьяна К., находят удовольствие в том, чтобы унижать других. Я думаю, что в каждом из них сидит бес, который поначалу ограждает их от неприятностей. От нахальства и невоспитанности Татьяны К. страдали даже крепкие мужчины, но никто не мог положить этому конец.

У нее было уже три гражданских мужа, и все они в свое время сбежали кто куда. Никто из них не хотел себе такой ужасной жены. Она могла громко обозвать мужчину «дураком» у всех на виду и в каком угодно месте. Опозорить человека для нее было так же просто, как почесать нос. А когда мужчины отвечали на ее грубость такой же грубостью, она приходила в ярость и становилась бешеная.

Ее последнего гражданского мужа звали Валерий. Он работал водителем тягача. Уж не знаю, как он сошелся с такой сложной по характеру дамой, но какое-то время всем казалось, что у этой парочки самые настоящие сердечные отношения.

Они прожили вместе около двух месяцев. А потом, после очень некрасивого случая, Валерий собрал свои вещи и ушел.

А вышло вот что. Однажды в продовольственном магазине они устроили мелкий спор насчет того, нужно ли им покупать подсолнечное масло. Татьяна К. уверяла Валерия, что масла в их доме достаточно. Если оно закончилось в бутылке, это не значит, что его нет вообще. Банка с маслом стоит в кладовой. Но Валерий все равно купил масло. Видимо, ему так захотелось. И Татьяна К. громко и при всех назвала Валерия «ослом». «Осел! – выкрикнула она. – Твое место в ослином стойле!» Валерий на это ответил просто: «Дура!» И тогда Татьяна точно взбесилась. Выхватила из сумки бутылку с маслом, откупорила ее и плеснула своему мужчине маслом в лицо. А потом еще швырнула бутылку ему под ноги. Валерий обиделся и ушел. Бросил Татьяну К. в магазине, а она закричала ему вслед: «Ишь ты! Обиделся! Побежал! Смотри, не споткнись, а то пломбы из зубов выскочат!»

После этого она осталась одна и сделалась еще злее. Орала еще громче, а выражалась грубее. Хоть бы раз она подумала о своей невоспитанности! И хоть бы раз задумалась о своем ничтожестве! Но нет. Все, кто надеялись на это, просчитались.

Когда такие люди находятся рядом, кажется, что пронизывает холод: до того становится неуютно и нехорошо. Каждый раз, когда Татьяна К. приближалась ко мне, на меня нападала мелкая дрожь. Да еще путались мысли. Очень неприятное ощущение. А после разговора с ней чувствовались тяжесть и усталость.

Я хотела бы знать, каким ребенком была эта женщина. Ведь она была когда-то маленькой девочкой, крошкой, мечтала об играх и сладостях. Я никогда не встречала злых детей, но злые люди, наверное, с малых лет злые. Ведь не могла же Татьяна К. растерять всю свою доброту. Наверное, она росла недоброй, а со временем укрепилась в своей злобе. И все от нее страдали.

Я пострадала от Татьяны К. самым коварным образом. И я, и мой муж.

В двадцать восемь лет я вышла замуж и радовалась долгожданному повороту в моей судьбе. Мой муж оказался хорошим человеком. Однако не все было безоблачно. Нашу семью стала преследовать одна неприятность, со стороны знакомого моего мужа. Вернее сказать, этот знакомый и был той самой неприятностью, преследовавшей нас. Странная и дурная личность.

Он появился в нашем поселке через три месяца после того, как в поселок приехал на жительство мой будущий муж, Степан. Степа приехал работать водителем самосвала, холостой, приятной наружности застенчивый мужчина. Ему было всего двадцать четыре года, но я все равно решилась и сама позвала его сходить в кино и в кафе, и он согласился. Я думала: «Пусть он моложе, ну и что? Выглядим-то мы как ровесники. Кому придет в голову спрашивать нас о возрасте?» И нам повезло: никто и не догадывался, что я старше.

Мы понравились друг другу, поженились. Свадьбу устроили скромную, пришли всего семь человек. И хорошо. Мама сказала: «Чем скромнее начало, тем богаче жизнь!» Это была мудрость, которая и успокаивает, и укрепляет. В жизни нужно всегда держаться такой мудрости.

Когда мы со Степаном справляли свадьбу, Татьяна К. находилась в отъезде. То есть мне повезло и в этом. Когда она вернулась, мы уже отгуляли на свадебном вечере.

Конечно, она злилась, что ее не позвали. Такие люди всегда злятся, воображая себе, что все должно быть по их желанию. Татьяна К. хотела посидеть с нами за одним столом и выпить вина, но я думаю, ей неважно, за чей стол ее приглашают. Ей просто нравилось внимание к своей персоне. А невнимание раздражало. Поэтому, узнав о моей свадьбе, она зло пошутила: «Иди и разведись со своим шофером, а потом снова поженитесь! Чтобы я погуляла на свадьбе!»

Как мне было хорошо ходить с мужем под руку! Я мечтала об этом, и мечта сбылась. Мы уходили из дому вместе, вместе возвращались. Мне попался человек скромный и доброжелательный, готовый услужить. Ссоры и конфликты противоречили его натуре, и меня такие люди привлекают. Пусть их называют тихонями, но ведь кому-то они нравятся. Как раз мне. И я с радостью говорила мужу: «Ты мой тихоня!»

Все складывалось хорошо, пока в поселке не появился Станислав. Пять лет назад они со Степаном сдружились, когда солдатами служили в одном автомобильном батальоне. После службы разъехались, но оказалось, что ненадолго. Степа вернулся в свой город и устроился работать в автоколонну, и вдруг через полгода там же появился Станислав. Пришел и говорит: «Здорово, приятель! Вот, приехал, буду жить и работать там, где ты. И жену привез. Я, представь себе, успел жениться».

Еще ничто не говорило Степану о том, что иметь дело со Станиславом нежелательно. В армейском подразделении это был обычный человек, как все. А в гражданской жизни он оказался редким прилипалой. Похитителем личного времени. Жестоким эгоистом. В солдатской казарме он любил порассуждать насчет того, как важно иметь в жизни закадычного друга. Что ж, многие держались этой истины. Но никто не знал, как этот Станислав представляет себе дружеские отношения.

На первый взгляд его рассуждения были вполне безобидны: «Вот было бы хорошо и работать вместе, и после работы заниматься одним общим делом – например, вручную собирать в гараже автомобиль-вездеход…»

Вроде бы ничего странного – собирать в гараже какую-нибудь машину. Но Станислав видел это по-своему. Он мечтал, чтобы работа в гараже протекала ежедневно, еженедельно, ежемесячно. Круглый год. Чтобы два закадычных друга не расставались ни на один день. Только на ночь они идут к своим женам, а утром – на работу. После работы – сразу в гараж, возиться с машиной, болтать о том о сем, немного выпивать и закусывать.

Станислав был человек-клещ. Раньше я таких типов не встречала. Он испытывал потребность в кого-нибудь вцепиться и не отпускать от себя. Все делать вместе. Вместе ходить по улице, вместе обедать. Впечатление такое, что вся жизнь должна свестись к одному – к дружбе.

Поначалу я не могла четко определить цель этого человека. Лишь столкнувшись с его тактикой, я поняла, что ему нужно. Ему нужно было видеть ежедневную, ежеминутную преданность своего товарища. Только это доставляло ему настоящее удовольствие. Кому-то из мужчин нравится быстрая езда, кто-то любит природу, например, утреннюю гладь реки, кто-то поклонник хорошей бани, а кто-то пельменей по-сибирски, а Станислав на все это махнул бы рукой. Для него это глупости.

Сидеть весь день в гараже со своим закадычным другом, перебирать, перекладывать с места на место детали автомобиля-вездехода, разговаривать об одном и том же, покуривать, выпивать, улыбаться и похлопывать друг друга по плечу – вот что самое лучшее для Станислава в его жизни.

Видимо, когда-то в детстве, сидя на ковре с каким-нибудь соседским пареньком, среди солдатиков, кубиков, деревянных грузовиков и прочих игрушек, Станислав испытал небывалое наслаждение. Но ему нравилось не играть. К возне с игрушками он был равнодушен. Ему нравилось видеть, что соседский паренек отдает ему свое время и следует его указаниям. Оба они веселились, смеялись, но один из них внимательно наблюдал за другим. Это был Станислав. Вероятно, уже в раннем возрасте он уяснил для себя, что хочет владеть другим человеком.

Соседский паренек из детства Станислава был, скорее всего, тихоней. И Станислав это запомнил. С тех пор он знал, кто ему нужен: простой, тихий, неконфликтный человек, не стремящийся добиваться особого успеха в жизни.

Когда Станислав повстречал моего Степана, он сразу подумал, что это подходящая кандидатура в его «закадычные друзья». Все время, пока они служили в автомобильном батальоне, Станислав к нему присматривался. А после службы он поехал в родной город Степана, нашел Степу и «вцепился» в него.

Вот что об этом рассказал Степан: «Станислав устроился на работу в нашу автоколонну и в первый же день пригласил меня после работы выпить пива. Мы пошли к павильону, выпили по кружке. После этого он говорит: «А теперь пойдем к гаражам, я тебе покажу нашу «конструкторскую лабораторию». В ней мы будем собирать автомобиль-вездеход. Как соберем, пошлем на авто-выставку. Прославимся! Или будем на охоту-рыбалку ездить. Или по грибы-ягоды. Красота!»

Мы пошли к гаражам. Там, в одном из них, был старый разобранный автомобиль. У одной стены – длинная лавка. У другой – небольшой стол. Мы сели на лавку. Станислав стал потирать колени и говорить: «Эх, замечательно! Будем приходить сюда после работы и заниматься делом… Верно? Соберем чудо-машину. А что? Самое что ни на есть мужское занятие. Ведь мы и шоферы, и автомеханики, оба любим технику. Я этот гараж нарочно снял у владельца, чтобы нам было где развернуться. И вот увидишь, развернемся! Начнем прямо с этой минуты…» Он достал спецовку, инструменты, и мы стали брать в руки детали разобранного автомобиля и оценивать их состояние. Станислав давал указания: «Дай-ка, приятель, мне вон ту штуку. Так, хорошо… А теперь подай вон ту. Так-с, эти детали не годятся, придется изготавливать новые. Что ж, изготовим. Завтра поедем в слесарные мастерские, потолкуем со слесарями. Верно? А теперь поглядим на чертежи…» И он достал автомобильный журнал и показал мне снимок машины-вездехода, напечатанный на развороте. Вот, сказал он, какую штуку мы будем делать. До вечера мы обсуждали наши планы, хвалили машину-вездеход, потом выпили водки и закусили домашней едой. На следующий день встретились в гараже автоколонны. После работы пошли в «конструкторскую лабораторию». Снова полистали журнал, поговорили о машине-вездеходе, потом о других машинах и прогрессе в этой области, затем начали составлять список деталей, которые нужно заново изготовить. На том вечер и закончился. Мы снова немного выпили водки и разошлись.

Назавтра все повторилось. Только в этот раз Станислав начал с того, что назвал нас настоящими мужчинами, а наше дело настоящим мужским делом. Сказал, что мы вправе собой гордиться. Мы живем, как следует жить мужчинам. Другие бесцельно шляются по улицам или просиживают в пивных, или торчат дома «под боком» у своих жен, мешая им заниматься хозяйством, и это глупые и слабые люди. А мы умные и сильные. Мы заняты настоящей мужской работой. Собираем чудо-машину. Ну разве это не хорошо?…

С этого дня Станислав стал произносить что-то подобное чуть ли не каждый вечер. Я полагал, что он настраивает меня на труд, и вначале приветствовал эти речи. Но оказалось, что труд здесь ни при чем. Мы приходим в гараж не для работы. Мы возимся с машиной-вездеходом не ради этой чудо-машины. Ничуть. Мы торчим в гараже или ходим по округе, отыскивая выброшенный автомобильный хлам, просто так, чтобы провести время. Когда мы приходим в гараж, мы не сразу занимаемся работой. Сначала садимся в кресла, закуриваем, вспоминаем прошедший день, потом нахваливаем наше «настоящее мужское дело», затем обсуждаем какие-нибудь автомобили, листаем журналы по технике, мечтаем, фантазируем, слушаем музыку по радиоприемнику, затем в который раз осматриваем разобранную машину и даем ей оценку. Бывает, что на это уходит весь вечер. Мы немного выпиваем и идем по домам. А в выходные дни мы пропадаем в гараже с утра до вечера. Перебираем детали. Чистим их, моем бензином. Иногда идем в пивную или в кино. Или на футбольный матч. Но всегда вместе. Станислав командует, распоряжается, правда, делая это не командирским тоном, а дружеским, с улыбкой, всегда спрашивая: «Верно?» Наконец я понял, что нужно этому Станиславу. Ему нужен друг, товарищ – только и всего-то. Он не может находиться один. Жена ему не друг, а лишь женщина. Он нашел во мне закадычного друга. Его устраивает мой спокойный, покладистый характер. Он рад, улыбается. Иногда смеется. А мне не до смеха. Мне такая жизнь не нравится. Я хочу жениться, завести детей, хочу проводить время по своему усмотрению. Но я вижу, что Станислав вцепился в меня, как клещ. Как-то раз я сказал, что не пойду в гараж, а хочу побыть дома. Станислав был разочарован, огорчен. Неожиданно он сказал: «Нет, так нельзя! Ведь у нас есть дело. Кто будет им заниматься?» И все же я не пошел за ним, а отправился домой. И что же? Он поплелся за мной и весь вечер просидел на лестнице возле моей квартиры. Иногда стучал в дверь, просил вынести ему воды. Он давал мне понять, что я не могу действовать самостоятельно, что если я захочу остаться один, я должен спросить у него разрешения, и он подумает насчет этого. Иначе это оскорбляет нашу дружбу. Но что такое эта наша дружба? Я не видел в ней ничего стоящего, ничего полезного. Торчать в гараже, листать журналы, разговаривать, курить, выпивать, перекладывать с места на место инструменты и детали, слоняться по свалкам и оврагам, отыскивая испорченные автомобильные приборы, рамы и карбюраторы, и так семь дней в неделю – это сущая ерунда, глупость, а не дружба. Это надоест всякому нормальному человеку. Но Станислав не желал слышать об этом. Он оказался болезненно навязчивым, с маниакальной привычкой всегда быть рядом со своим «закадычным другом», да еще с идиотской теорией насчет «настоящей дружбы». Поэтому я решил уехать из родного города. Но сделать это я задумал так, чтобы Станислав не отправился за мной. Я обманул его. Сказал, что еду в одно место, а в действительности поехал в другое. Хотя стоило мне объявить об отъезде, как Станислав невероятно огорчился и затянул странный разговор. Вот что он сказал: «Это что же такое? Это же предательство, коварство… Причем женское! Мужчины так не поступают… Мужчины так никогда не делают… Что это за слабость такая? Это разве годится для нас? Это только бабы могут предать, бросить, а мы, мужчины, не предаем дружбу… Мы не предаем наше общее дело, верно? Разве сильные люди бегают друг от друга?»

Я сказал ему, что хочу заработать побольше денег и жениться, поэтому уезжаю туда, где за шоферский труд больше платят. Станислав тут же сказал, что поедет вслед за мной. Приедет через две недели. Я подумал: «Пусть едет! Ведь в городе, который я ему назвал, меня никогда не будет». Около года я торчал с ним в гараже, а теперь готов лет пятьдесят-шестьдесят не видеть этого человека. Он из породы зануд и прилипал, а мне такие личности не по душе. И вот я уехал и поселился на севере, в хорошем, на мой взгляд, месте. В городе много молодежи, люди открыты и приветливы. Но лишь полгода я жил свободно, в свое удовольствие, а потом, в один самый обычный день, увидел перед собой Станислава. Он разыскал меня и снова вцепился, как клещ. Но прежде мне пришлось выслушать тысячу упреков. Станислав был не просто недоволен моим обманом и бегством, он был взбешен. Все выглядело так, будто я бросил его, раненого, на дне каньона, смылся, прихватив припасы и снаряжение. До этого меня еще никто не называл предателем. Но что я предал? Станислав твердил, как заведенная кукла, что я предал дружбу. Он кричал, брызгал слюной. Мне это было очень неприятно. Но затем Станислав смягчился и даже заулыбался. «Ну ничего, – сказал он. – Если тебе нравится этот город, будем жить здесь. Ведь и тут можно заниматься нашим делом, верно? Найдем подходящий гараж и начнем собрать машину-вездеход… И все наладится. Верно? Ведь мы же настоящие мужчины… Нам никак нельзя бросать наше мужское занятие. Нужно наверстать упущенное!» Вот тогда я подумал, что передо мной ненормальный, психически нездоровый человек. Что толку просить его оставить меня в покое? От него нужно убежать. И я снова стал размышлять, как обмануть этого Станислава, бросить его и исчезнуть из города. Однако чтобы осуществить задуманное, мне понадобилось два месяца. Все это время я торчал со Станиславом в гараже и «собирал чудо-машину». Все было по-прежнему: мы сидели в креслах, покуривали, листали журналы, фантазировали о технике будущего, мечтали, вспоминали армейскую службу, слушали музыку по радиоприемнику, перекладывали с места на место инструменты и детали, немного выпивали, закусывали и шли домой. Это повторялось каждый день, не исключая выходных.

Станислав был очень доволен. Было видно, что он получил то, что хотел. Ему не скучно. Ему хорошо. Вероятно, он испытывал наслаждение, видя, что кто-то полностью ему предан. Быть может, именно на этом он свихнулся. Но я не собирался его жалеть. Я хорошо подготовился и сбежал. Мне помогла фиктивная телеграмма от моей тети: «Приезжай на юбилей». Я показал ее Станиславу и говорю: «Тете исполняется пятьдесят лет, так что придется ехать». Я предвидел, что Станислав захочет поехать со мной, и был готов к этому. Я уже ничуть не сомневался, что имею дело с идиотом-психопатом. Мы отправились в аэропорт и вылетели в Москву. В Москве сели в поезд и поехали к моей тетушке на юбилей. Ночью я вышел из купе и назад не вернулся. Я сошел с поезда во время трехминутной остановки, имея в кармане заранее приобретенный билет на самолет. В северный город, откуда мы со Станиславом выехали, я тоже не вернулся. Я перебрался на жительство в другой край. А Станислав, проснувшись утром, обнаружил на своей подушке письмо, в котором я написал ему: «Нет у меня никакой тети. И приятеля Станислава тоже нет. Я свободный человек, и поступаю так, как хочу. Прощай навсегда. И вот тебе совет: обратись к врачу-психиатру, потому что ты болен. Объясни врачу, что у тебя маниакальная идея торчать в гараже и воображать, что вокруг тебя кипит интересная работа».

Не знаю, последовал ли он моему совету насчет врачебной помощи. Наверное, нет. Ведь такие, как он, думают о себе только в положительном смысле. Но мне до этого нет дела. У меня своя жизнь. Сбежав от Станислава, я сначала поселился в одном месте, а через год перебрался в другое. Я хотел встретить хорошую женщину и жениться на ней. И мне повезло: я встретил тебя. Но не зря говорят: «Рядом со счастьем ходит беда». В поселке появился Станислав. И вот что я скажу: «Беда, Света! Этот тип ненормальный. С виду он как все, не придерешься, а в действительности это жестокий эгоист и психопат. Спорить с ним бесполезно. Уговаривать бессмысленно. Нужно от него сбежать. Уехать подальше…»

Вот что рассказал мой муж. И я стала думать: «Это еще что такое? Неужели какой-то зануда-прилипала будет преследовать моего мужа? А я на что? Разве я буду молчать? Я этому Станиславу просто-напросто не позволю приблизиться к моему Степе!»

Я была наивна. Увидев Станислава и послушав его, я поняла, что из этого ничего у меня не выйдет. Станислав – словно медведь, такой же сильный, коварный и упрямый. А мы со Степаном словно кролики, и у нас одно спасение – подальше убежать и спрятаться.

Впрочем, я все же попыталась поспорить с этим человеком. Но это ни к чему ни привело.

Мы шли со Степаном по улице держась за руки, как вдруг из-за угла прямо на нас вышел высокий, крепко сбитый мужчина с большими кулаками, с жилистой шеей и скуластым лицом. Его маленькие глаза действительно походили на медвежьи.

Не замечая меня, он сразу обратился к Степану: «Ну как же это так, Степа? Разве можно так предавать дружбу и общее дело? Это ведь никудышная жизнь получается! Копеечная жизнь! Давай возвращайся к нашей работе… Я уж тут гараж присмотрел… Нас ждет работа, верно? Простаивает работа! А ведь это нехорошо. Ну сам посуди: разве это прилично для настоящего мужчины – бросать общее интересное дело?»

Я подумала, что сейчас решительно упрекну этого невоспитанного верзилу во вмешательстве в нашу частную жизнь. Отругаю его. Напомню ему, что ни у кого нет права требовать жертвовать своей личной жизнью. И я сказала: «Послушайте! Кто вы такой? Что вам нужно? Уходите, оставьте нас в покое! Уйдите навсегда! Мы вас не знаем. Вы нам чужой. Я на вас заявлю в милицию, чтобы вас привлекли за хулиганство! Как вы смеете подходить к нам и предлагать моему мужу куда-то с вами идти? У нас семья, и мы не желаем вас видеть и слышать! Отстаньте! Исчезните!»

Станислав, казалось, не слышал ни одного моего слова. Когда я говорила, он глядел куда-то в сторону. Стоило мне замолчать, он продолжил: «Ну как же так, Степан? Жили, понимаешь ли, как настоящие мужчины, жили прекрасно, великолепно, занимались интересным делом, собирали вездеход… И что же? Куда все подевалось? Нехорошо… Зачем же предавать? Пора вернуться к делу… Как ты считаешь? Пора, Степа. Пойдем, переберем детали, поглядим чертежи…»

Об этом человеке никак нельзя было сказать, что он ищет возможность возобновить дружеские отношения со Степаном. Ничего подобного. Он упорно и нахально навязывал ему свой способ проводить время. И я разозлилась и завопила: «Вы разве не слышали, что вам сказали? Уйдите, оставьте нас в покое! Кто вы такой, чтобы мешать нам? Уйдите!» Затем я сказала мужу: «Пойдем, Степа» и потянула его за руку. И тогда Станислав сильно топнул ногой, вкинул руку и воскликнул: «Э!» После этого он гневно и даже свирепо поглядел на меня – прямо в глаза. Рот его был открыт, а зубы крепко сжаты.

Он обратился ко мне, не разжимая зубов: «Слушай, ты! Курица мокрая! Помолчи, когда мужчины разговаривают!»

Меня охватил страх. Злобная гримаса Станислава напугала бы, наверное, всякого человека. И тем более женщину.

Я замолчала и поглядела на Степана. Ведь он меня предупреждал. Ведь он говорил мне, что Станислав нездоровый человек, психопат.

Степан загородил меня спиной и сказал Станиславу: «Не надо грубить моей жене. Настоящие мужчины разве грубят женщинам? Это только слабаки нападают на женщин. Верно? Поэтому больше так не делай. Хорошо?»

Станислав стал улыбаться и глядеть на Степана, как на закадычного друга, только что пропевшего его любимую песню.

«А я что говорю, Степа? – сказал он. – Пора заняться настоящим мужским делом! Соберем машину-вездеход, прославимся. Ну? Пойдем в гараж, пора за дело приниматься».

«Нет, не сегодня, – сказал Степан. – Завтра. Сегодня никак не получится. А вот завтра – пожалуйста».

Я поняла, что Степан действует отважно и разумно. Не спорит со Станиславом, но и не уступает ему.

Станислав нахмурился, но лишь на мгновение. И снова стал улыбаться. Как будто в отношении Степана ему больше незачем было беспокоиться.

Ах, хоть бы кто-нибудь объяснил бы мне, что все это значит! Почему в нашей жизни появился этот странный и злой человек?

Станислав стал повторять: «Значит, завтра? Это точно? Верно говоришь? Хорошо, Степа. Завтра так завтра. Эх, поработаем как следует, вот увидишь! Хватит попусту время тратить. Пора за дело приниматься».

Мы пошли домой, жалея, что не можем перенестись по воздуху. Потому что Станислав побрел за нами.

Вернее, он шагал рядом, улыбаясь во весь рот и рассказывая Степану о своих соображениях насчет чудо-машины. Он говорил просто, как обычный человек, но теперь я знала, что этот Станислав, несомненно, зловещая фигура. Меня охватил страх. И я молчала. Мне больше не хотелось спорить с такой грубой, ужасной личностью.

Он проводил нас до подъезда и ушел. Мы поспешили домой, в свою квартиру. Я тут же стала поглядывать в окна, из-за ощущения подстерегающей нас опасности. Причина этому была совершенно очевидная: на нашу долю выпало серьезное испытание. В нашей жизни появился человек-клещ. Что теперь с нами будет? У нас впереди лучшие годы жизни, но какие – красивые и счастливые или безрадостные, пропитанные страданиями?

Я была в полном недоумении. Завтра суббота, выходной день. Мы со Степаном приняли приглашение наших друзей и собрались в гости. Но, похоже, теперь это невозможно!

Я спросила об этом у мужа, и он сказал: «Пожалуй, да. Придется остаться дома. Станислав не упустит своего и не ограничится только словами. Он будет ходить за мной, как собака, и успокоиться лишь тогда, когда мы снова начнем пропадать с ним весь день в гараже, делая вид, что собираем чудо-машину. Это болезнь, вот что это такое».

В субботу мы остались дома, затаились и притихли. И что же? Станислав пришел и громко и настойчиво постучал в нашу дверь. Он был зол. «В чем дело, Степа? – кричал он. – Работа ждет! Ну? Сколько можно отлынивать от дела?»

Степан вышел к нему и сказал: «Извини, друг, я заболел. Тяжелое расстройство желудка. Лежу в постели. Не могу ни есть, ни пить, ни даже сидеть в кресле. Сильная слабость. Могу только лежать».

Станислав удалился и вернулся с мешком каких-то деталей и инструментов и расположился напротив нашей двери, прямо на ступенях лестницы. Так делают только дети. Ведь только дети могут не замечать, что причиняют неудобства другим жильцам дома. Ну, или так поступают нездоровые люди…

Станислав гремел железяками, разговаривал сам с собой и каждые десять минут стучал в дверь и просил позвать Степана – посоветоваться насчет того или этого. Иногда он просил вынести воды.

Я вынесла ему воды в большой эмалированной кружке и решила любезно его попросить, вообразив, что он, может быть, будет рад услышать вежливую речь.

Я сказала: «Мы вас очень-очень просим: пожалуйста, не откажите – оставьте нас в покое. Найдите себе другого помощника по механике, холостого. А Степан семейный. Зачем же вам семейный? Зачем же вам делать зло – разбивать семью?»

Станислав скривился и стал длинно растягивать слова: «Ну-у что это тако-ое? Ну-у, ка-ак это так? Вышла, понима-аешь, какая-то баба… Ле-езет не в свое дело… Ты куда, глупая утка, лезешь? Мы, мужчины, делом, понимаешь, занимаемся, механикой, машину собираем… Это чисто мужское занятие… А ты? Кто ты та-акая? Иди домой, стирай, мой, скреби, вяжи, шей… Да хоть удавись! Но к нам, мужчинам, не лезь! Поняла-а?»

С этими словами Станислав так сильно швырнул кружку, что от нее в некоторых местах отскочила эмаль.

Я передала этот разговор Степану. Он вздохнул и сказал: «Вот видишь. Нужно его обмануть и сбежать. Лишь это нам поможет. И нужно действовать решительно, без угрызений совести».

Мой муж имел в виду, что лучше согрешить против заповеди «Не лги», чем поддаваться жестокому эгоисту. Я тоже услышала свой внутренний голос. Это было женское чутье, которое говорило мне: «Нужно бежать!» Но куда же нам ехать? Я перебрала в голове всех своих родственников и остановилась на двоюродной тете, проживающей на Дальнем Востоке. Ее городок на океанском побережье нам со Степаном подошел бы. И мы стали это обсуждать. Степан подхватил мою идею: «Прекрасно! Чем дальше, тем лучше. Этот Станислав человек не слишком большого ума, хоть и очень хитрый. Поэтому искать нас на краю света он не станет – ему это и в голову не придет».

Излишне говорить, что мы сразу же составили план действий. Степан объяснил мне, что какое-то время ему придется ходить в гараж и «собирать чудо-машину». Может быть, три недели. За это время мы должны подготовиться к отъезду.

И вот мы хорошенько подготовились и сбежали. Исчезли из нашего поселка. Утром поселок проснулся, а нас нет. Люди, впрочем, ничуть не удивились, поскольку мы с мужем были самые обычные жители, а не передовые граждане, о которых только и говорят, потому что они всегда на виду.

Согласно нашему плану наши знакомые распустили слух, что мы отправились на Украину, а оттуда – в Прибалтику.

В действительности же, как я уже упоминала, мы поехали на Дальний Восток, на берег Тихого океана. Приехали к моей тете, и она очень хорошо нас встретила.

Помогла нам устроиться. Степана взяли на работу в автохозяйство, а я нашла место в конторе строительного треста.

Когда мы приехали, стояли теплые дни. Дождавшись выходных, мы пошли осматривать город и обнаружили, что он куда уютнее и привлекательнее нашего поселка. У нас было сразу несколько причин радоваться. И мы радовались и говорили друг другу, что нам повезло. Дирекция автохозяйства предоставила нам просторную комнату в семейном общежитии и посоветовала поскорее завести детей, чтобы мы могли претендовать на отдельную квартиру. Но мы как раз об этом и думали. Дети – это ведь счастье. А от счастья разве можно отмахиваться?

Прошло совсем немного времени – всего только десять дней, и вдруг случилось неожиданное происшествие. Произошел случай, который мы не могли предвидеть. Ни я, ни мой муж не готовились к такому повороту событий.

Я шла по улице в магазин и вдруг увидела идущую навстречу Татьяну К.!

Ах, так такое может быть? Здесь, за тысячи километров от наших краев, я встретила самую вредную жительницу нашего поселка, злюку и горлопанку. Ну почему именно ее? Пусть бы мне повстречались сорок наших селян, и каждого из них я могла бы попросить держать в тайне эту встречу. Мне хватило бы нескольких слов. Я сказала бы: «Пожалуйста! Умоляю! Не рассказывайте обо мне и моем муже в нашем поселке!» И меня послушали бы. Ведь у людей нет причин вредить мне и моему Степану. Однако к Татьяне К. это не относилось, поскольку эта злая женщина вредила без всякой причины.

Увидев меня, она, конечно, закричала. Издала такой вопль, что некоторые прохожие не только обернулись, но даже остановились.

«Вот ты где! – злорадно воскликнула Татьяна К. – А люди говорили, что ты не то на Украине, не то в Прибалтике. Врали, сволочи. Ну, теперь я знаю правду. Говори скорее: что ты тут делаешь? Живешь?»

Я соврала. Сказала, что приехала всего на три дня к родной тете.

«Врешь, врешь! – заорала Татьяна. К. – Ты сюда жить приехала. Меня не проведешь. У меня здесь тоже родственница живет, двоюродная сестра. Она все разнюхает, если нужно. Говори, где твоя тетя живет. Веди меня к ней. Пусть меня угостит. Я очень люблю угощаться в незнакомых домах».

Привести Татьяну К. в дом моей тети означало бы испортить тете весь день, а настроение испортить, может быть, на всю неделю. Поэтому я снова соврала: тетя болеет, лежит в постели.

Необузданная, невоспитанная Татьяна К. недовольно фыркнула. И хотя я уже давно научилась быть осторожной, имея дело с этой горлопанкой, я сразу поняла, что из нашей встречи ничего хорошего не выйдет. Говорить или молчать – все равно плохо. Если не держаться от Татьяны К. подальше, так или иначе пострадаешь. Она все равно навредит, если не словом, то действием.

И я подумала: «Что же делать? Теперь она обязательно нас выдаст!»

У меня были с собой сто рублей. Я хотела после магазина зайти в сберкассу и купить четыре облигации по двадцать пять рублей. В то время многие люди покупали облигации. Одна моя знакомая выиграла по облигации сразу тысячу рублей. Мы со Степаном тоже понадеялись: «Вдруг выиграем?» Но теперь я подумала, что готова отдать все, что у меня есть с собой, лишь бы никто не узнал, куда мы со Степаном перебрались на жительство. Сто рублей – немалая сумма, но я решила отдать ее Татьяне К. за ответную услугу – за ее молчание. И вот я вынула деньги и сказала: «Будь так добра, никому не говори в нашем поселке, что встретила меня здесь, а за это я заплачу тебе сто рублей. Договорились?»

Татьяна К. схватила деньги, как сорока хватает блестящую вещь. Она именно схватила их, а не взяла. И сразу спрятала. «Хорошо, не скажу, – проговорила она. – Хотела всем рассказать, а теперь не стану. Обещаю».

Я обрадовалась: «Обещаешь? Вот спасибо. Ты меня здорово выручишь. Всю жизнь буду тебя помнить».

«Хорошо, хорошо», – сказала Татьяна К., махнула рукой и пошла.

Я вернулась домой и все рассказала Степану. Он меня поддержал: «Правильно поступила. Деньги многое делают. Сто рублей мы всегда заработаем, а вот сохранить в тайне место нашего пребывания гораздо сложнее, если тебе встретилась знакомая из поселка».

Мы надеялись на Татьяну К. и на сто рублей, но оказалось, что напрасно. Через неделю в поселке появился Станислав. Явился в автохозяйство и стал спрашивать всех подряд: «Не здесь ли работает мой закадычный друг Степа?»

Кто-то прибежал к Степану и сказал: «Иди скорее! Там, у ворот, твой закадычный дружок стоит. Видно издалека приехал. И видно, что очень рад. Во весь рот улыбается!»

Вот как коварно Татьяна К. обошлась с нами. Стоило ей вернуться в поселок, она бросилась кричать налево и направо: «Знаете, где живет сейчас Светлана П.? Никто не знает, а я знаю. На Дальнем Востоке! В том же городке, где моя сестра!»

Нарочно ее не расспрашивали, то есть никто к ней не подбегал и не засыпал вопросами насчет нас со Степой. Никому бы это и в голову не пришло. Но такова была ее скверная натура, ее ужасная привычка вредить людям.

Мы думали, что приняли меры предосторожности, но жестоко ошиблись. Татьяна К. не задумываясь предала нас. Выдала. И вот в поселок приехал Станислав и снова «вцепился» в Степана. Заявил, что перебирается жить в наш городок и намерен поселиться в том же семейном общежитии, что и мы.

Степан был очень расстроен, когда сказал мне об этом. Он даже обхватил голову руками. Наша жизнь без Станислава была полноценной и потому счастливой, а с появлением этого жестокого человека она угрожала превратиться в страдание. У Станислава была своя тактика, свои методы воздействия. Если не ходить с ним в гараж «собирать чудо-машину», он придет с мешком железяк и расположиться у нашей двери, разговаривая сам с собой и гремя, стучась и прося вынести воды. Этим он будет убедительно показывать Степану, что от него нельзя отмахнуться.

«Нужно бежать, – сказал мне Степан. – Другого способа я не вижу».

Я согласилась. Но бежать нам не пришлось. Нам неожиданно помогла моя тетя – она оказала нам такую услугу, которая принесла нам со Степаном счастливое избавление.

Тетя была детским педагогом, работала в детском саду. Заметив наше уныние, она принялась нас расспрашивать и таким образом узнала о Станиславе. И тогда-то она и сказала: «Ваша беда поправима, потому что Станислав действует как маленький мальчик. С виду он рослый и крепкий мужчина, а внутри он ребенок. Я знаю, как нужно поступить…»

В этот же день тетя поехала к своей знакомой, в деревню, и вернулась оттуда не одна, а с огромным парнем, местным детиной, у которого кулаки были такие же, как моя голова. Этого детину звали Петя. И тетя сказала ему: «Завтра пойдешь со Степаном, и когда к нему подойдет Станислав, сделаешь все, как я тебя научила».

Петя прогремел: «Все сделаю, тетя Валя. Чего проще? Дело-то на копейку!» У этого Пети был громоподобный голос.

Утром Степан и Петя вместе вышли из дома и отправились в автохозяйство. Через пять минут появился Станислав. А еще через пять минут он сбежал. И вот почему: его смертельно напугали.

Появившись, Станислав, как всегда, выкрикнул: «Привет, Степа!», но свою обычную речь о гараже, чудо-машине и настоящем мужском деле ему не пришлось произнести. Потому что Степан опередил его. Взял и сказал: «Я теперь не смогу собирать с тобой чудо-машину, поскольку мы с Петей собираем чудо-мотоцикл. Так что извини. Найди себе другого механика!»

Станислав от неожиданности выронил какой-то сверток.

«Как! – воскликнул он. – Не может быть! Мы же с тобой лучшие друзья!»

Тут перед ним встал Петя.

«А ты кто такой? – спросил Петя. – Что за гусь? Из какой дыры вылез? Лезь в эту дыру обратно. А мы с моим лучшим дружком Степой настоящим мужским делом занимаемся – собираем чудо-мотоцикл. Степа теперь мой лучший друг, а не твой. Ясно? А если тебе этот факт не нравится, прыгай отсюда, а то я по твоей голове так стукну, что с нее уши отвалятся!»

Сказав это, Петя схватил Станислава за воротник и сунул ему под нос свой кулак.

Станислав испугался. Неожиданно он попросил прощения: «Извини, Степа, я не знал, что ты теперь другим делом занимаешься… Вон как вышло!»

Он был не просто сконфужен и подавлен, он был разбит.

«Простите, если можете, – забормотал Станислав. – Если бы я знал, Степа, что ты собираешь мотоцикл с другим механиком, я бы не приехал… Простите! Это недоразумение!»

«Еще раз встречу – покалечу», – сказал напоследок Петя.

Станислав быстро зашагал прочь и исчез из нашей жизни. Больше мы его никогда не видели.

Оказалось, что у этого человека детское представление о дружбе: друг должен быть всегда рядом, как вещь, как игрушка, чтобы с ним можно было играть в любимую игру каждый день и неустанно. Но вот появился кое-кто посильнее и отнял игрушку… Это очень обидно, но ничего тут не поделать. Ведь тот, кто сильнее, на то и сильный, чтобы побеждать!

Мы с мужем поблагодарили Петю, угостили его сытным обедом, и он поехал домой в деревню.

Через три месяца мне довелось встретиться с Татьяной К.

Это произошло в моем родном поселке, куда я приехала из-за маминой болезни. Приехала одна, без мужа. Мама сломала ногу и сообщила телеграммой, что нуждается в уходе. Я выпросила отпуск за свой счет и отправилась. В первый же день повстречала Татьяну К.

Мы встретились в продуктовом магазине. Я поглядела на нее с укором и покачала головой, и еще не произнесла ни слова, а она нахмурилась и громко бухнула: «В чем дело?» На ее лице не было никаких признаков вины или раскаяния.

Я сказала: «Что же ты меня обманула? Взяла сто рублей, а обещания не сдержала!»

Конечно, мне следовало бы не забывать о том, что я имею дело с самой злой женщиной нашей местности. И с самой коварной. Но я почему-то подумала, что Татьяна К. станет оправдываться. Что же еще ей делать?

Но она закричала: «Сто рублей?! Докажи! Чем докажешь, что я брала у тебя деньги? Когда? Где? Кто это видел?»

Я не успела ответить, как горлопанка обозвала меня гадиной: «Ах ты гадина! Выдумала какие-то сто рублей и льешь на меня грязь!» После этого она кинулась ко мне и расцарапала мое лицо острыми ногтями. Глаза ее были страшными от злобы. Рот перекошен… Я закричала от ужаса и бросилась прочь из магазина. Я должна была ни на мгновение не забывать, что передо мной опасная личность. И вот забыла и поплатилась.

Глубокие царапины две недели не сходили с моего лица. Я спросила у мамы: «Откуда же берутся такие злые люди? Почему они среди нас? Кто их придумал?»

Мама сказала, что рано или поздно Татьяна К. расплатится за свое зло. Ведь за зло всегда приходится расплачиваться. Иначе не бывает.

Через год мама написала мне в письме, что Татьяна К. погибла в кипятке. Какая ужасная смерть! Но как можно было угодить в кипяток?

Это вышло в доме ее родственницы. Она приехала к ней погостить и захотела принять ванну. Открыла краны и выругалась: льется только очень горячая вода, почти кипяток, даже пар идет. Родственница объяснила: из-за аварии подачу холодной воды временно прекратили. И попросила: «Потерпи до завтра». Однако Татьяна К. решила наполнить ванну кипятком и подождать, когда она остынет до теплого состояния.

Каждые три минуты она ходила щупать воду и ругалась: вода остывает слишком медленно. Над ванной был протянута веревка – для сушки белья. Татьяна К. зачем-то захотела повесить на нее свою кофту и встала на край ванны – чтобы дотянуться до веревки. В ванной комнате был высокий потолок. Хозяйка дома всегда пользовалась табуретом, а ее гостья решила поступить по-своему.

Потеряв равновесие, Татьяна К. свалилась в ванную с очень горячей водой, страшно закричала и тут же умолкла.

Хозяйка дома побежала на крик и увидела, что ее родственница мертва.

От кипятка у Татьяны К. остановилось сердце.

Вот так закончилась жизнь этой злой женщины. Она сварилась в кипятке. Какая ужасная смерть!

Ей было всего тридцать три года…»

* * *

Андрей Ду-ов, 1952 года рождения: «Когда мне было двадцать пять лет, я работал в сезонной ремонтно-строительной бригаде по договору. Нас называли «сдельщиками», потому что наш заработок зависел от объема сделанной работы. Прорыли большую траншею – заработали по сто рублей, а прорыли маленькую – положили в карман только тридцать. Естественно, мы стремились как можно больше работать, чтобы больше зарабатывать.

В бригаде нас было восемь человек, все как один не лентяи, однако никто из нас не любил работу ради работы. Мы хотели набить карманы деньгами и только о них и думали, только о них и вздыхали. Я, например, копил деньги, чтобы построить дом и жениться. В своих мечтах я, как мог, приукрашивал свою жизнь, но все, о чем я грезил, требовало больших денежных средств. Дом, гараж, личный автомобиль, мотоцикл – на это требовались тысячи рублей. Я был первым «мечтателем» в бригаде. Ведь это очень приятно – думать о своей будущей жизни в положительном смысле.

Все мы мечтали. Это помогало нам работать и поддерживать хорошее настроение. Находиться не в лучшем настроении приходилось редко. Иногда кто-то огорчался из-за мелкой травмы, а на кого-то действовал продолжительный, по двое суток, дождь, но стоило подумать о главном интересе в нашем деле – о деньгах, тут же становилось радостнее.

Что за люди были мои товарищи? Самые обыкновенные. О каждом из нас можно было сказать: «Не лишен чувства юмора и наблюдательности». Мы шутили и делились сведениями и учились друг у друга практичности. Как все мужчины в то время ценили табак и выпивку, но вино и водку пили нечасто. «Баловались» лишь пивом, и только вечером, после работы. Идея обогащения, которая позвала всех нас в эту бригаду, была словно наша мама – зорко следила за тем, чтобы мы не ударились в пьянство и вообще не распоясались.

Мы не ссорились и даже не обменивались насмешками. Поэтому нам было легко. Кроме того, мы выручали друг друга. Если кто-то собирался поступить неосмотрительно, ему сразу говорили об этом. Ведь совершенно незачем допускать, чтобы твой товарищ промахнулся или оступился в каком-нибудь деле. Иначе ему будет плохо, верно? А когда человеку плохо и он страдает, это его состояние так или иначе будет влиять на всю бригаду. Уныние в работе – вещь ненужная.

Мы ездили по области, рыли, копали, строили, прокладывали, осушали, и чувствовали себя неплохо, поскольку к нам текли денежки. Вдобавок наше спокойствие обеспечивали дружеские отношения. Но однажды в бригаде появился девятый работник, и все изменилось. Стало нехорошо. Стало скверно. Можно сказать, стало невыносимо.

Потому что этот человек, о котором я говорю, был злой.

Его звали Павел В. У него были густые волосы, а еще он носил бороду. Бороды тогда не были в моде, модными считались только небольшие бакенбарды. Но мы отнеслись к этому просто: твое дело, если не хочешь бриться. Ходи как Робинзон, нам все равно.

И к нашему удивлению, мы ошиблись. Мы почему-то считали, что человек с бородой обязательно добрый. Но куда там! Павел В. не имел с добротой ничего общего. Как луна и бульдозер.

Это был дрянной субъект. Я до сих пор не могу понять, откуда в человеке может быть столько дряни. Мне доводилось видеть разных людей – угрюмых и молчаливых, легкомысленных и недалеких, до крайности глупых, суетливых, неугомонных. Я встречал моралистов, читающих нравоучения. Видел умных и хорошо образованных. Мне попадались люди, которые мечтали стать морскими пиратами и жалели, что нынче не та эпоха, не шестнадцатый-семнадцатый век. Но такие, как Павел П., мне не встречались.

Когда он находился рядом, единственное, чего оставалось желать, это – чтобы он провалился под землю и там сгинул.

В первый же час, как только этот Павел П. появился в бригаде, мы почувствовали, как изменилась моральная атмосфера. Она перестала быть легкой. Из нее исчезла безмятежность.

Первым пострадал самый молодой наш работник, двадцатилетний Степан. В тот день, когда появился Павел В., Степа проснулся раньше всех и отправился к местному почтальону – продиктовать телеграмму. Но оказалось, что почтальон еще засветло уехал на рыбалку. Мы жили в избушке на окраине деревни. Собрались завтракать, и тут приходит расстроенный Степа и рассказывает: «Опоздал!»

Я сказал: «Ничего, Степа, не расстраивайся». Сказал это тихим, обыкновенным голосом. А Павел В. почти заорал: «Плохо бегаешь, сосунок! Или ты, наверное, полз на брюхе?»

И он некрасиво засмеялся.

Мы поглядели на новичка. Он злобно ухмылялся. Из-за бороды эта ухмылка показалась нам зловещей.

Неожиданно он стал говорить Степану ужасные вещи: «Ты просто дурак, парень, вот и все. Нужно учить таких, как этот почтальон. Когда он вернется, дай ему в морду. А если у него есть сын, дай в морду и сыну. Чтобы впредь неповадно было уезжать куда-либо, не предупредив об этом заранее. Взялся быть почтальоном – сиди как привязанный! Никаких рыбалок. Верно я говорю, сосунок?»

В каждом движении Павла В. таилась агрессия.

Степан слушал его молча. Было видно, что он боится возражать.

А мы увидели, что это не тот случай, когда характер человека проясняется постепенно. Нет. Мы уже сейчас поняли, что перед нами негодяй. При этом физически очень сильный.

Появившись в бригаде, Павел В. поразил нас своим видом. В физическом развитии он дошел, наверное, до совершенства. Мускулистое, атлетическое тело. Очень сильные руки. Невероятно крепкая шея, которую ладонями не обхватишь. Ноги и спина – как у силачей в цирке. Мы глядели на это с любопытством, но лишь первые мгновения, пока Павел В. не произносил ни слова. А когда он заговорил, мы как будто скисли. Казалось, этот новый работник принес с собой смрадный запах.

Все мы почувствовали, что в нем есть какое-то отклонение от нормы.

Я видел в жизни простодушных здоровяков, и они притягивали к себе именно тем, что их огромная сила соединялась с добротой. Но поставь рядом с ними Павла В., и он составил бы резкий контраст. Даже повороты его головы не были добрыми, не то что слова или жесты.

Впечатление было такое, что с ним случится истерический припадок, если ему возразить. Иногда я думал, что он бросится с топором, если ему сказать: «Нет, это не так».

У него была своеобразная нехорошая манера – следить за тем, чтобы никто из нас не продемонстрировал какое-нибудь преимущество. По его убеждению, окружающие люди не могут быть выдающимися. Никаких особых знаний, сведений и способностей! Всякий человек глупый, темный, слабый и хвастливый.

Таковы все люди, кроме него самого. Так уж создан мир.

Если мы припоминали вслух что-нибудь интересное, он оскорблял нас, насмехался и сердито кричал. А уж если это было что-то редкое, он приходил в бешенство.

Получалось, что таким, как мы, не свойственно ничего положительного. Например: иметь знакомство с привлекательной женщиной и с влиятельным человеком, располагать знаниями и сведениями – из географии, физики, астрономии и вообще любой другой науки, быть удачливым и иметь деньги, ценные вещи и хорошее здоровье, участвовать в каком-либо прибыльном или интересном деле, находиться в красивом месте, или пережить необычную ситуацию, или быть свидетелем того, как необычное событие пережили другие люди.

По мнению Павла В., все это для нас невозможно. Потому что мы заурядные личности и даже недоумки и неудачники, которые прозябают в нищете и невежестве, борются с болезнями, ежедневно страдают от невезения и одиночества и навлекают на себя неприятности.

Так он решил насчет нас, этот косматый бородач.

Он записал нас в глупые, никчемные люди, которые, впрочем, любят прихвастнуть и пофантазировать, чтобы «приподнять» себя. И его цель – не допустить нашего вранья и хвастовства.

Можно было подумать, что это задача всей его жизни – не допустить, чтобы такие, как мы, «приподнялись».

Мы должны знать свое место. Так думал о нас этот Павел В. И с этого начинался наш день в бригаде и этим же заканчивался. До чего же это было неприятно!

Теперь нам приходилось следить за нашей речью и взвешивать каждое слово. Пришлось приспосабливаться. Чуть ли ни каждую нашу фразу Павел В. расценивал, как саморекламу. Это его до ужаса раздражало. Представьте себе человека, который с утра до ночи следит за тем, чтобы никто не сказал лишнего. А «лишнее» – это любое сообщение из любой области знаний или житейской сферы, которое может оказаться интересным. Все мы в свое время «наскочили» на недовольство и гнев Павла В., говоря самые простые на наш взгляд вещи.

Сорокапятилетний Николай Зо-ков – мы звали его дядя Коля – взбесил Павла В. рассказом о ялтинском ресторане.

«Это было летом, в разгар сезона, – рассказывал дядя Коля. – В Ялте набралось столько приезжих, что пятикопеечной монете упасть негде, не то что яблоку. Все везде занято. Как люди отдыхают в такой тесноте, непонятно. Но я приехал не отдыхать, а по делу. За деньгами приехал. Мне один человек должен был уплатить за работу. Я его загородный дом отремонтировал – полы новые постелил, рамы новые вставил со стеклами, двери поменял, крышу заменил. А он, этот человек, все это время отдыхал в Ялте. Я ему послал телеграмму: «Все готово». Он мне тоже ответил телеграммой: «Приезжай обсудим на месте дорога за мой счет». И вот я приехал в Ялту и вижу, что город переполнен. В кафе зайти – затруднительно. Чтобы пообедать, нужно занять длинную очередь. Но мне в очереди стоять ни разу не пришлось, потому что хозяин, который меня нанял, был человек значительный, можно сказать, могущественный. Он вышел из гостиницы на улицу, где я его ждал, и многие стали на него оглядываться. Джентльмен в белом костюме, в белой шелковой рубашке, белых туфлях и белой шляпе – вот как он выглядел. И к нему еще подъехала белая «Волга». Он сел в нее и через окно стал со мной разговаривать. «Я тебя для того вызвал, чтобы ты отремонтировал дом одной моей знакомой. Вот ее адрес. А вот твои деньги. А вот деньги за предстоящую работу. Работай также быстро и хорошо, как всегда. Даже лучше. За усердие получишь премию. А теперь езжай на вокзал, купи в кассе билет и отправляйся к месту работы. Если билетов нет, назови кассиру пароль: «Артем Артемович». Он тебе продаст билет хоть на Луну, хоть на Венеру. Через месяц жду от тебя вестей, и не вздумай меня расстраивать. Я этого не люблю!» И он махнул мне рукой и собрался уехать, а я ему говорю: «Все это замечательно, хозяин, но вот где бы мне перед дорогой пообедать? Везде все занято! Может быть, посоветуете какой-нибудь уютный уголок?» Так я оказался в ресторане.

Пришел туда, а там перед входом столпотворение. Но я действовал по инструкции: зашел со служебного входа. Какие-то ребята позвали администратора. Тот сразу спросил: «Ты от кого?» Я назвал пароль. И мне в ответ улыбнулись, пожали руку и пригласили пройти в зал и занять столик. Затем появился официант и сказал, что для меня все уже жарится-парится-варится. Принесли коньяку, салат и разных закусок. Подали наваристый суп. Потом – сочный бифштекс с яйцом. Потом кофе и мороженое. Подавали, как значительной персоне – быстро и с улыбкой. И никто меня не торопил. А когда я прощался, сказали: «Надеемся, что вам все понравилось. Приходите, ждем вас снова!»

Вот какой случай описал дядя Коля.

Лично мне такие рассказы в то время нравились. Они были мне интересны. Они привлекали меня тем, что в них присутствовали таинственные могущественные персоны. Ведь я был обычный человек, рабочий-строитель, молодой и малоопытный в смысле житейских тонкостей и по части комфорта, сервиса и разнообразия.

И когда я слушал, я по привычке восклицал: «Ишь ты!»

Дядя Коля передал факты в том виде, в каком они происходили. Ничего он не выдумал – не тот это был человек, не выдумщик. Конечно, он рассказал о большом преимуществе, которое однажды получил. Все знали, каково в Ялте в разгар лета: все занято, кругом толпы народу. Об этом и в кино показывали, и в книгах писали, и очевидцы описывали. Но откуда взялось это преимущество у дяди Коли? Так ведь он так прямо и сказал: не от себя, а от хозяина в белом костюме и на белой «Волге».

Никого из нас это не могло взволновать больше, чем нужно.

И только Павел В. разбушевался так, будто его смертельно оскорбили. Он схватил лом и швырнул его в сторону дяди Коли, но так, чтобы железяка упала где-нибудь рядом. Чтобы дядя Коля перепугался. А сам он заорал страшным голосом: «Ты что, сволочь, ополоумел? За кого ты меня принимаешь?»

Дядя Коля был человек тихий, неконфликтный. Любил работать. Стремился хорошо заработать, потому что содержал большую семью: жену, двух дочерей и двух сыновей. Затевать ссоры ему было ни к чему. Поэтому, когда Павел В. разбушевался, он предпочел промолчать. Хотя он, конечно, удивился. Он и не знал, что его рассказ не такой уж невинный, что кое-кто придет в ярость и швырнет тяжелый лом.

Мы строили двухэтажный деревянный дом на хозяйском участке, дядя Коля работал внизу, а Павел В. наверху. И вот сверху он и швырнул лом, а потом стремительно перебрался вниз, чтобы изрыгать гадости и проклятия.

Спускаясь сверху, он так суетился и торопился, словно внизу его ждал смертельный враг, оскорбивший всю его семью и весь род во всех коленах. Он точно хотел разорвать дядю Колю, разрубить его на куски.

Добравшись до дяди Коли, Павел В. схватил топор и с такой силой вогнал его в бревно, прислоненное к стене дома, что мы потом насилу его вытащили.

«Что ты, сволочь, о себе рассказываешь? – снова заорал Павел В., угрожающе размахивая руками. – Где ты мог бывать в ресторане в Ялте? Ты – замухрышка, обалдуй, шантрапа! Погляди на себя! Пень болотный! А главное – ты хоть на секунду задумался, что ты рассказываешь? Да я эти новеллы про ресторан и человека в белом костюме где только ни слышал! Их от Балтики до Чукотки рассказывают… И всегда одно и то же – слово в слово… Эту басню про ялтинский ресторан со служебного входа болтуны-пройдохи в каждом поезде, в каждом самолете тискают! Но добро бы ты был солидный человек, чтобы тебе поверить! Но ты же – таракан, куда тебе до ресторана в разгар сезона! Тебе корку хлебную в подворотне и то не довелось бы получить!»

Почему Павел В. пришел в бешенство от такой простой вещи, мы не знали.

Оказалось, что таков у него характер. Чье-либо преимущество приводит его в ярость.

После дяди Коли настала моя очередь «наскочить» на этого странного человека.

Теплым вечером, хорошо поработав, мы раздобыли пива и устроились на крыльце дома. Пиво было обыкновенное, «Жигулевское». Всем известно, что оно не везде одинаковое, в том или ином регионе оно лучше или хуже. И мы стали вспоминать, где «Жигулевское» лучше всего. Потом заговорили о марках пива вообще. Припомнили редкие сорта: «Праздничное», «Бархатное», «Мартовское», «Портер». И я рассказал случай, который произошел со мной в Ленинграде: в буфете железнодорожного вокзала мне удалось купить сразу двадцать бутылок редкого пива – по десять «Мартовского» и «Праздничного».

Я положил бутылки в рюкзак, сел в поезд и поехал в родной город. В купе угостил пивом офицера-моряка с Каспийского моря. И он, узнав, сколько у меня редкого пива, сказал: «Слушай, парень, ты еще обязательно такого пива купишь, а в наших краях «Мартовское» и «Праздничное» большая редкость. По правде сказать, его никто и не видел. Продай мне твои бутылки по тройной цене! Я приятелей-моряков угощу, и они будут всю жизнь это вспоминать. А еще я тебе хороший складной нож подарю. Вот, гляди!» И капитан-лейтенант вынул из чемодана очень хороший складник ручной работы.

Я взял нож и отдал моряку пиво просто так, бесплатно. Он был в восторге. Хлопал меня по плечу и говорил: «Ну, брат, выручил!»

Пока я рассказывал этот случай, Павел В. три раза грубо спросил: «Хочешь сказать, что бывал в Ленинграде? Ты? А что ты там делал? Как тебя туда занесло?»

Я ничего на это не отвечал.

Несмотря на попытки грубо помешать мне, я все-таки рассказал что хотел.

Павел В. вскочил с места и разбушевался: «Ты в своем уме, парень? Что ты тут мелешь? Какой моряк, какой нож? Я эту историю три года назад читал в газете! Ты что, гад, смеешься над нами? Ты Ленинград по телевизору видел? Или такие же болтуны, как ты, рассказывали?»

Помню, я скривился. Ведь я не привык, чтобы на меня кричали. А еще я растерялся. Человек большой физической силы дергался передо мной и размахивал кулаками, и у него от злобы, кажется, хрустели зубы.

Другие люди, которых я встречал, всегда ограничивались одним-двумя словами и легкой усмешкой, если по какой-то причине чему-то не верили. А этот Павел В. готов был оторвать мою голову и раздавить ее, как арбуз.

Я спросил: «По-твоему, я не могу побывать в Ленинграде? И редкого пива не могу купить?»

Павел В. заорал: «Ты – не можешь! Под забором валяться – пожалуйста. В луже лежать и сопеть – запросто. А тебя несет в небеса! Такие сосунки, как ты, прочитают что-нибудь в газете и выдают за свое. Кретин! Да знаешь ли ты, что этот случай про моряка и складной нож мне пять разных людей рассказывали! Тебе это ясно, сволочь? Шантрапа базарная! В Ленинграде он бывал! Да для тебя вот эта деревня – предел! А если собираешься что-то наврать, так хоть погляди, какие люди перед тобой! Забыл, кто ты есть, парень? Карась без чешуи, вот ты кто! Сначала стань человеком, а потом ври!»

Павел В. прыгал на месте и возбуждался от собственной речи.

Все молчали. О чем думали мои товарищи? Я узнал это позже. Все мы думали об одном и том же: получается, что любой интересный случай из нашей жизни – выдумка, вранье, любая наша необычная история позаимствована из газеты, журнала и давно уже ходит по стране, а сами мы ничтожные, темные люди и не имеем права покушаться на внимание публики.

Я пошел и принес складной нож, который с того дня, как мне его подарили, всегда лежал в моем рюкзаке. Показал его Павлу В.

«Вот он, складник того моряка с Каспия», – сказал я.

«Чепуха, а не нож! – закричал Павел В. – Сталь плохая, никчемная. Работа – копеечная. Такую ерунду на вокзалах мазурики продают – и только таким глупым, как ты. Вот ты его на вокзале за трешку и купил. Скажешь, нет? Ну давай, ответь! Но смотри: будешь дальше про моряка врать, я тебя проучу!»

Злоба и ярость Павла В. напугали меня. Я почувствовал, что сейчас попаду в скверную историю и не смогу работать. Быть может, окажусь в больнице и выпаду из бригады.

Поэтому я махнул рукой и ничего не сказал.

Откуда берутся злые люди? Если кто-то знает ответ на это, я хотел бы его послушать. Я спросил бы у этого знающего человека, почему злобные личности омрачают нашу жизнь.

В нашей бригаде до появления Павла В. мы не знали уныния. А как мы любили поговорить и пошутить! Но теперь мы все больше молчали, как будто у каждого случились большие неприятности. Наши мысли все время возвращались к оскорблениям и унижениям, которые мы пережили. Мы были не слишком чувствительные люди, но лица у нас сделались мрачные.

Мы даже стали быстрее уставать.

Что ни говори, а все мы попали в затруднительное положение. Из-за тяжелой моральной атмосферы мы впали в угрюмую рассеянность и растерянность. Ни радости, ни покоя.

И вот что удивительно: прошло всего-то восемь дней.

За такой малый срок нам стало до того не по себе, словно мы очутились в тюрьме, где процветает грубость и, вообще, лихие нравы. И все из-за одного-единственного человека! Однако никому не хотелось ввязываться с ним в драку. Ведь мы не для того оставили свои дома и родных, чтобы так глупо проводить время, то есть ссориться и драться. Впрочем, бесконечно терпеть характер Павла В. мы тоже не могли.

Дядя Коля первый нашел в себе смелость и спросил Павла В.:

«По какому такому праву ты нас постоянно оскорбляешь? Кто мы тебе – родственники? Твои братья, племянники?»

Перед тем, как ответить, Павел В. презрительно сплюнул.

«Я вас не оскорбляю, а ставлю на место, – сказал он. – Вы зарвались и заврались, мужички. И это непорядок. А я этого не люблю. И не позволю! Понятно?»

«Понятно, – сказал дядя Коля. – Тогда вот что: мы с тобой работать не будем. Отказываемся. Как только вернется бригадир, устроим собрание. Он приедет после завтра. Так что работаем вместе до послезавтра».

Наш бригадир, сорокалетний Ефим Во-сов, уехал на свадьбу приятеля, а затем по делу – договориться насчет следующей работы. И отправился он как раз в тот день, когда Павел В. появился в бригаде. Ефим привел его и сказал: «Вот хороший строитель и плотник. Принимайте, ребята». А затем взял свой чемодан и ушел.

Никогда еще мы не ждали возвращения нашего бригадира, как теперь.

Оставалось меньше двух суток. Но за это время произошло чрезвычайно неприятное событие, которое окончательно оттолкнуло нас от Павла В. Мы до конца убедились, что перед нами отвратительный человек, редкий негодяй, злобный мерзавец.

Это происшествие случилось на другом конце деревни. Оттуда к нам пришел местный житель и сказал: «А что вы ответите, любезные друзья-сдельщики, если я предложу вам по десятке на брата, а вы мне за это сегодня крышу сарая новым железом покроете?»

Это была легкая работа, на несколько часов. И мы, конечно, согласились. Хотя на дворе был уже вечер, половина седьмого. Но мы уже брались за подобное дело. Как-то раз, взявшись покрыть железом крышу бани, мы управились за четыре часа, а начали как раз в начале седьмого. Правда, заканчивать работу пришлось при свете костра и фонаря. И не во вред качеству! Потому что мы хорошие работники.

Павел В. тоже пошел с нами, как работник бригады. Мы забрались на крышу сарая, стали греметь железом, стучать молотками. Поскольку работать пришлось быстро, нам было не до разговоров. Даже Павел В. молчал – на удивление.

Когда стало темнеть, развели костер. И возле этого костра, закончив работу, мы собрались всей бригадой, расселись и закурили. Хозяин дома принес нам блинов, пирожков и квасу и сказал: «Вы погодите, ребята, не уходите, я вам за хорошую работу сейчас пива принесу. Много не обещаю, но по бутылке достану. Мой родственник вчера приехал из города, у него пиво обязательно найдется. Вернусь скоро, ждите!»

Мы обрадовались.

Павел В. держался необычно – как притихший после бури. Но это было ложное впечатление. Через десять минут нам пришлось вскочить с места и закричать от ужаса.

Он совершил дикий, отвратительный поступок…

Когда мы расселись у костра, а хозяин дома отправился за пивом, вдруг из соседнего дома пришел необычный человек и спросил у нас: «Можно я посижу с тут вами?»

Это был человек карликового роста и очень печальный, потому что его тело с ног до головы было покрыто бородавками. Вот почему мы решили, что он необычный.

Но мы его тут же пригласили: «Садись, пожалуйста! Закуривай! Угощайся блинами!»

Карликовый человек сказал: «Спасибо! Спасибо! А то мне очень одиноко. Я совсем один. Сами понимаете… Нелегко жить такому, как я…»

«А что с тобой, друг?» – спросил дядя Коля.

Человек, покрытый бородавками, ответил, что это у него с детства. Но для окружающих это не опасно.

Дядя Коля сказал: «А мы и не боимся! Садись с нами, отдохни. Сейчас хозяин пива принесет, угостит нас. И ты тоже выпей – на здоровье».

«Спасибо! Спасибо! – снова сказал необычный селянин. – Я давно-давно вот так не бывал среди людей. Наши местные меня не приглашают… Сами понимаете… Людям неприятно… А вы – приезжие, строители, с вами можно…»

В следующее мгновение и произошел ужасный случай.

«Ах ты, сволочь! – завопил Павел В., вскочив с места. – Выходит, с местными нельзя, а с нами можно? Деревенские нос от тебя воротят, а мы должны терпеть? По-твоему, мы ниже, чем они? Ниже, чем деревенские? Ах ты, мразь бородавочная!..»

Павел В. бросился к несчастному карлику, схватил его за шиворот, поволок за собой и швырнул его на дорогу. Ограды или забора у хозяина участка не было, потому-то карлик и пришел к нам. А Павел В. его вышвырнул!

Никогда не забуду, как этот несчастный человек закричал от ужаса.

Вскочив, мы тоже закричали.

«Сдурел? – помню, заорал я, обращаясь к Павлу В. – Что он тебе сделал?»

Все кричали на Павла В. И он рассвирепел, стал размахивать кулаками и орать: «Давайте, подходите, сволочи! Каждого изуродую! Челюсти вышибу! Носы переломаю!»

Мы вышли на дорогу, поискали карлика, потом постучались в его дом, но там было темно и тихо. Никто нам не открыл.

«Все! – сказал дядя Коля Павлу В. – Теперь мы тебя знать не хотим. Не то что работать – в одном месте с тобой находиться противно. Делай, что хочешь, но по-другому не будет. Ты не человек!»

Павел В. бесился от злобы, проклинал и нас, и карлика, но мы, не слушая его, собрались и пошли. По дороге встретили хозяина, нанявшего нас, и в его мешке весело позвякивали бутылки с пивом. Увидев наши тревожные и мрачные лица, он очень удивился. Впрочем, он быстро догадался, что между нами вышла ссора, и взялся нас примирить. Вынул пиво, но мы только замахали руками: нам не до этого!

Мы хотели знать, где найти человека, покрытого бородавками, чтобы извиниться.

Хозяин рассказал, что его сосед действительно несчастный человек, поскольку из-за своего уродливого вида живет в полном одиночестве. Люди обходят его стороной. И даже собаки обходят.

«Он убежал и спрятался в овраге, – пояснил хозяин. – Этот овраг – с детства его убежище. Но кто его обидел? Неужели вы, ребята? Не может быть!»

Мы ни слова не сказали про Павла В., чтобы не случилось еще одной беды.

Наступила ночь, поэтому мы пошли в свою избушку. Хозяин уговорил нас взять пиво, и мы не стали его обижать. Но к пиву мы не притронулись. Мы знали, как им распорядиться. Говорили друг другу: «Завтра обязательно найдем карлика и угостим его. И угостим как следует!»

На ночь мы расположились в сарае. Никто из-за Павла В. не пожелал ложиться спать в доме. С этим человеком было связано самое отвратительное впечатление, которое мы получили в своей жизни. Я думаю, мы испытывали отвращение и брезгливость к этой низкой и жестокой личности.

Сам Павел В. находился в доме. Спал ли он в эту ночь, не знаю. Был ли он спокоен, не могу сказать. Но мы плохо спали. Мы страдали угрызениями совести, будто это мы, все вместе, обидели несчастного, одинокого, всю жизнь страдающего человека.

Рано утром приехал Ефим, наш бригадир. Дядя Коля окликнул его когда он поднимался на крыльцо дома.

Выслушав нас, Ефим сказал: «Я ничего не знал про этого человека. То есть я ничего не знал, когда привел его в бригаду. А в поездке мне рассказали… На свадьбе у приятеля я встретил знакомого, так вот он слышал про Павла В. и очень удивился, что я его принял в бригаду. «Этот Павел В. отравил жизнь многим людям, – сказал он. – Твои ребята еще хлебнут лиха! Увидишь!» Теперь я вижу: он в доме, а вы в сарае. Значит, скверный человек? Негодяй, говорите? Ну что же, придется его выгнать. Пойдем – наведем порядок в нашем коллективе!»

Мы пошли в дом. Павел В. сидел за столом. Ефим положил перед ним его деньги и сказал: «Собирайся и уезжай. Ты больше не работаешь с нами. Ищи себе другое место. Я так решил, и все мы так решили!»

Павел В. засопел, выругался. Собираясь, он принялся угрожать нам: «Ну, смотрите у меня! Встречу – шкуру спущу! Изувечу!»

Наконец он убрался.

В этот же день мы пошли к карлику, нашли его дома, извинились перед ним и устроили застолье. Он был очень рад. Его радость была нашим прощением. С тех пор я полностью уверен, что доброта имеет наибольшую ценность в этом мире, что она-то его и спасет. Это не избитая для меня фраза, а истина, в которую я всегда верю. И всех призываю верить. Верьте, друзья, другого пути у нас нет!

На следующий год я женился. После свадьбы, через месяц, отпросился у жены поработать «сдельщиком», пообещав ей привезти хорошие деньги. Я раскрыл этот факт во всей полноте. «Однажды утром, – сказал я, – ты увидишь меня в окно. Я буду идти по дорожке к нашему дому, а за плечами у меня – мешок. А что в мешке? Честно заработанные рублики! Трешки, пятерки, десятки!»

Жена засмеялась. Она, как всякая женщина, конечно, хотела жить в достатке. А потом она вдруг спросила: «А там, куда ты едешь, не опасно?»

Я вспомнил Павла В. Вероятность того, что я снова встречу этого человека, была меньше всех прочих вероятностей в моей жизни. Ведь я хотел поступить в бригаду к Ефиму Во-сову, а он-то уже никогда не стал бы иметь дело с Павлом В., с этим низким и злым бородачом.

Помню, я подумал: «Как живет этот человек? Наверное, в эту самую минуту оскорбляет и унижает кого-нибудь, или размахивает кулаками, или бьет кого-то, а то и сразу двоих – ведь силы у него предостаточно!» Я был уверен, что Павел В. каждый день и каждый час доставляет кому-нибудь неприятности. Такова его сущность. В нем, наверное, сидит бес.

В бригаде Ефима были и новые, и старые работники, и среди них находился дядя Коля. Я спросил у него, что за люди новички – хорошие или… как тот бородатый?

Я и сам чувствовал, что люди в бригаде собрались неплохие, но я хотел слышать мнение самого опытного из нас работника.

Неожиданно дядя Коля сказал: «Слыхал про Павла В.? Есть о нем кое-какие новости. Думаешь, что с ним? Не угадаешь… Он ослеп! Представляешь? Живет в избушке в захудалой деревне, и за ним присматривает незнакомая сердобольная бабуся, из сострадания. Потому что ему некуда деться. Вот как получилось! Вот как бывает в жизни!»

Я бросился узнавать подробности.

До этого я был приучен к простым, непринужденным разговорам, которые, как легкие насмешки, не задерживаются в памяти. Я только слушал и почти никогда ничего не уточнял. А тут я проявил такое сильное любопытство, точно мне сказали, что у нас в стране отменили деньги. Я воскликнул: «Да что ты! Не может быть! Расскажи скорее!»

Дядя Коля рассказал мне поразительную историю. Оказалось, что когда мы выгнали Павла В., он нашел себе другую такую же бригаду. Но и там люди взбунтовались – причем всего через три дня. И так же, как и мы, никто из них не рискнул с ним драться, а устроили собрание и сказали: «Иди-ка ты, злой человек, отсюда подальше. Ищи себе другой коллектив, а о нас забудь. Знать тебя не желаем!» И Павел В. покатился дальше, ища себе новое денежное место. И снова бородачу повезло: очень скоро ему попалась еще одна бригада «сдельщиков», которая приняла его. Но в этой бригаде все было иначе. Здесь имелся свой «сложный» человек, хотя и не такой сильный, как Павел В., и совсем не свирепый. Он был спорщик: спорил по любому поводу и по нескольку раз на день, но при этом, в отличие от Павла В., имел запас веселости. Любил посмеяться и пошутить. Однако все портил этот его порок – спорить с кем угодно и на любую тему. Ему невозможно было противостоять. Это была скверная, всех раздражающая, но никогда не нарушаемая привычка. Сложившийся образ жизни. Я встречал таких людей. Они считают себя разжалованными и униженными, если принимают чье-то мнение, не навязав своего. Сложные и неудобные люди, но в сравнении с Павлом В. все-таки безобидные.

Как раз в бригаде с таким спорщиком и очутился Павел В., свирепо ревнующий к любому, кто хоть на минуту окружен вниманием.

Слушая дядю Колю, я хорошо представил себе, как спорщик по своей привычке бросился спорить с кем-то из работников, а Павел В. без всякого смущения тут же осадил его.

Все увидели мгновенное падение спорщика, и ему, спорщику, это не могло понравиться. И он, конечно, не добродушно усмехнулся. Нет. А ударился в самый жестокий спор с самим Павлом В.! Ведь он еще не знал, чем это может закончиться.

Павел В. подбил ему оба глаза, вышиб два зуба и сломал ухо. Визжа, как ошпаренный кипятком, спорщик ползал на коленях и катался на траве, а Павел В. кричал ему: «Если не замолкнешь, я тебя сейчас утоплю вон в том поганом пруду!» И спорщик испугался и замолк. Кое-как заковылял и скрылся в лесу, что был неподалеку. И не выходил оттуда до следующего дня. Что-то обдумывал.

Когда он наконец вышел, его было не узнать. Он заискивающе улыбался. Дрожал и трепетал. Опускал голову и сутулился – как испуганный, подавленный человек.

Он не только умерил свою страсть к привычке спорить по всякому поводу, а совсем отказался от нее. Стал другим человеком. Но каким! Он сделался добровольным слугой Павла В., его денщиком и подавальщиком.

Он стал называть его «Пашенька». И Павлу В. это неожиданно понравилось. Павел В. подзывал его щелчками пальцев и свистом, и дал ему потешное прозвище – Петрушка. «Петрушка! – озабоченно кричал Павел В. бывшему спорщику. – Где мои сапоги? Ты их почистил?» В ответ раздавалось: «Вот они, Пашенька! Гляди, какие чистые! Как новые!»

Это, впрочем, длилось недолго, всего неделю. На восьмой день Петрушка, трепеща, появился перед Павлом В. и сказал: «А у меня, Пашенька, сегодня день рождения! Поеду в город, куплю угощение. Чего ты желаешь? Хочешь жареного гуся?»

«Хочу! – сказал Павел В. – И коньяка хочу – самого лучшего!»

Он не знал, что этот Петрушка большой скряга, что вместо гуся он купит на базаре старую курицу, а вместо коньяка – подкрашенный жженым сахаром самогон и поддельной водки.

Эту поддельную водку Петрушка купил на базаре у какого-то проезжего человека, причем за такую низкую цену, словно купил бутылку лимонада. Но это его ничуть не насторожило, а наоборот, обрадовало.

Вернувшись с покупками, Петрушка позвал всех работников бригады на застолье, но те сказали: «Не раньше, чем закончим работу». Ведь было-то всего три часа дня, и пилам визжать, и молоткам стучать предстояло еще до вечера.

И только Павел В. согласился оставить работу и пошел с Петрушкой. Потому что Петрушка сказал: «Пашенька, я тебя персонально приглашаю! Ведь я, откровенно говоря, только для тебя и старался!»

Бригадир на это только махнул рукой. Что он мог сделать? Он ведь уже знал, что легче уговорить пилу, чтобы сама пилила, чем Павла В. попросить не поступать так-то.

Павел В. и Петрушка пришли в дом и выпили по стакану водки. Закусили пирожками, которые бывший спорщик купил в городе. Пирожки были обыкновенные, с яйцом и зеленым луком, а водка оказалась не водкой, а разбавленным техническим спиртом, чрезвычайно опасным для жизни.

Петрушка умер на месте, а Павел В. угодил в больницу, в реанимацию, где ему спасли жизнь, но не смогли вернуть зрение. Он ослеп навсегда…

«Вот какая беда приключилась с этим Павлом В.! – сказал дядя Коля. – Вот как досталось ему за его злость. Жестоко обошлась с ним судьба, жестоко!»

Павел В. был еще молодым – всего только тридцать шесть лет. Именно это имел в виду дядя Коля, когда говорил о жестокости судьбы.

Я был потрясен. Целый день только и думал, что о Павле В., и из-за рассеянности и задумчивости ничего не мог ни сказать, ни сделать.

Вдруг дядя Коля сказал мне, что если разобраться, в истории с Павлом В. нет ничего странного и непредвиденного.

Злоба, пояснил дядя Коля, так или иначе наказывается, рано или поздно за нее придется расплатиться.

Затем дядя Коля предложил мне съездить в ту захудалую деревню, где остался жить ослепший Павел В., и поглядеть на него. Будто только тогда я смогу нормально работать. То есть когда я все увижу своими глазами, моя задумчивость рассеется.

Я отпросился у Ефима и поехал на автобусе за сто тридцать километров.

Сразу скажу, что мне понадобилось самообладание, чтобы не вскрикнуть от изумления. Когда я подошел к дому, где жил Павел В., он стоял, держась за ограду, и как будто глядел на дорогу. На глазах у него были маленькие темные очки, как у слепых. И из-под очков текли слезы и скатывались по бороде! Он плакал, этот злой и несчастный человек, а я прежде был уверен, что такие люди этого не умеют.

Услышав, что я приближаюсь, Павел В. разволновался и стал спрашивать: «Кто здесь? Кто здесь?»

Я сказал: «Привет, Павел. Это я – Андрей Ду-ов, мы с тобой вместе работали в прошлом году в бригаде Ефима. Вот, проезжал мимо и зашел проведать…»

Павел В. вытянул ко мне, на мой голос, дрожащую руку и воскликнул: «Андрюша! Видишь, какое несчастье со мной произошло! Какое горе! Как мне не повезло! Что теперь делать?»

Ох, как нелегко было на это смотреть!

Я не знал, что говорить. Чем можно утешить внезапно ослепшего человека? Если вы хорошо знаете, как помочь словом в человеческой беде, делитесь этим с другими. Это очень полезное дело. Но тогда, стоя у старой деревенской ограды рядом с несчастным слепым, я бормотал что-то малосвязанное. А Павел В. жаловался на судьбу и лил слезы. Мне было не по себе. Хотелось убежать. Вероятно, я не был готов к этой встрече.

У меня были при себе пятьдесят рублей, все мои деньги, и я сунул их в карман пиджака Павла В. и сказал: «Возьми пятьдесят рублей, Паша. Пригодятся! А мне пора идти, автобус ждет. Извини! Извини!»

Автобус отправлялся только через два часа. Но я побежал по дороге, как будто опаздывал. Так на меня подействовала эта встреча, которую я никогда не забуду.

Позже мне рассказывали, что какие-то люди помогли Павлу В. устроиться в Дом инвалидов. Больше я о нем не слышал. Долго ли он прожил в этом учреждении, живет ли до сих пор и жив ли вообще, мне неизвестно.

Со времени тех событий прошло уже несколько десятков лет. Но с тех самых пор, когда я вижу злого человека, я всегда думаю: «Как он не боится быть злым? Ведь его подстерегает несчастье! Беда уже ходит за ним по пятам и однажды настигнет!» Ведь за злость придется расплатиться. От этого никуда не денешься».

* * *

Аркадий Том-ко, 1955 года рождения: «Я родился через десять лет после войны, хотя мои родители познакомились в сорок восьмом году. Я мог появиться на свет и раньше, но папа и мама не заводили детей, потому что жили в тесном бараке, а еще из-за папиных ранений, полученных на фронте. У него были прострелены ноги, и он хромал. Также у него была повреждена спина. Он долго лечился, восстанавливался и говорил маме, что пока он сам нуждается в уходе, заводить потомство не следует.

В пятьдесят четвертом году папе выделили комнату в коммунальной квартире, и к этому времени он чувствовал себя намного лучше, чем в первые послевоенные годы. Тогда-то папа стал мечтать о сыне и дочери. И мама сначала подарила ему меня, а в пятьдесят восьмом году сестру. Но вышло так, что в шестьдесят четвертом году в нашей семье появился еще один ребенок, дочь папиной сестры. Ее муж трагически погиб, а теперь вот от болезни скоропостижно скончалась и она, моя родная тетя. И родители забрали племянницу в наш дом и стали воспитывать ее вместе с нами. Она была моложе моей сестры всего на три месяца. Девочки учились в одном классе и дружили. Жилищная комиссия предприятия, где работал папа, вручила ему ордер на трехкомнатную квартиру – малогабаритную, но все-таки отдельную и на втором этаже, чтобы человеку, раненному на фронте, не приходилось долго подниматься по лестнице. И мы дружной семьей поселились в отдельной квартире.

Государство сделало для моего отца все, что могло. Ежегодно, а то и два раза в год ему предоставляли путевку в лечебный санаторий. Папа очень в этом нуждался, поскольку сильно страдал, особенно после шестьдесят шестого года, когда он перенес тяжелый грипп. Эта болезнь подорвала весь его организм, она вдруг сделала его инвалидом. Его стали донимать фронтовые раны. Ломило кости. Каждый день болела спина. Папа ходил скрюченный, как старичок, стучал палкой. После гриппа он мог ходить только с тростью. Никакие отвары и мази ему не помогали. Папе становилось лучше только после санатория, впрочем, ненадолго. Все время он проводил дома, закутавшись в шаль и обернув ноги шарфом из верблюжьей шерсти. На работу он уже не ходил, получая «инвалидные» деньги, то есть пенсию по инвалидности. Я рассказываю это к тому, чтобы было ясно, как мы жили.

Мы жили очень бедно. Трое детей в семье фронтовика-инвалида – это серьезное испытание, связанное с постоянной нуждой. По сути, мы жили на мамину зарплату. Нам больше неоткуда было взять деньги. Хлеб, посыпанный солью, и пустой чай мы считали полноценной едой. Одежду носили шитую-перешитую, а обувь выбрасывали, лишь когда она утрачивала свое назначение. Однако мы, дети, никогда не винили в этом маму и папу. Мы все понимали и терпели. Мы росли стойкими, бережливыми и не умели капризничать. Мы научились выносить трудности, и наши мечты были связаны не с личным счастьем, а с нашим общим благополучием. Я мечтал поскорее вырасти и пойти работать, чтобы приносить домой деньги. Мои сестры мечтали о том же. Мы хотели накормить маму и папу самой вкусной и дорогой едой. Фантазировали о том, что, когда станем самостоятельно зарабатывать, в нашем доме будет всё-всё-всё, и чего только мамочка и папочка пожелают – это тут же и появится. Вот что было в наших детских фантазиях. Ведь мы видели, как папе трудно и плохо, потому что он израненный вернулся с войны.

Конечно, мы знали и другие случаи. У некоторых моих знакомых ровесников отцы были пьяницами, и у них именно поэтому в доме было пусто. Эти ребята ходили голодные и раздетые, и росли жадными эгоистами, без уважения к родителям. Они дрались, не заботясь о последствиях, так как в семье их не приучили к ответственности за себя и за младших. Бывало, они затевали яростные столкновения и после этого ходили изодранные и избитые и злились на жизнь. И получалось, что им и дома плохо, и на улице.

А мне дома было хорошо, несмотря на нашу бедность. Часто на столе у нас был только хлеб и жидкий суп, зато мы уважали друг друга и проявляли заботу.

Когда в пятнадцать лет я пошел работать на завод, в день первой заплаты я почувствовал себя счастливым человеком. Понятно, почему: я мог купить сладостей для мамы и сестер. Я побежал в заводской буфет и накупил пирожных. Сестренки обомлели, увидев трубочки с кремом, «корзиночки» и эклеры. Разумеется, я не забыл купить шоколаду и шоколадных конфет. Этот день я запомнил на всю жизнь. Наверное, в этот день я стал взрослым, потому что я смог позаботиться о наших «дамах». Так папа называл маму и сестренок.

Бывало, он подзывал меня и тихо говорил: «Главное, чтобы нашим дамочкам было хорошо. Мы, мужчины, должны держать это за правило. Помни, сынок: мужчина только тогда мужчина, когда он заботится о своих близких, особенно о женщинах».

Я вырос, следуя этому правилу. Мне было очень радостно, когда на мои деньги сестрам покупали новые платья, куртки, пальто, обувь и прочее. И хотя как подростку мне платили мало, всего шестьдесят рублей, мама сказала, что мы будем откладывать из моих денег пятьдесят рублей каждый месяц, и через полгода можно будет пойти за покупками. И этот чудесный день приходил. Я и сейчас улыбаюсь, вспоминая счастливые лица моих сестренок, и то, как они смеялись от удовольствия, надевая новые вещи.

Папа умер в 1974 году. Это печальное известие сообщил мне взводный командир. Мне было всего девятнадцать лет, а я уже остался без отца. Я подумал: «Кто будет теперь давать мне жизненные советы?»

Я вспоминал, как на моих проводах на службу в армию мы с папой сидели рядом, пили вино. Папа похлопывал меня по плечу. Он говорил мне, что я вернусь другим человеком. Военная служба меняет людей, сказал он. Я стану умнее и сообразительнее, но самое важное – я научусь разбираться в людях и смогу различать плохих, порочных личностей и избегать их, и это жизненная необходимость.

Помню, папа сказал: «Избегай злых людей, сынок. Во-первых, потому, что они причиняют зло, а во-вторых, они всегда плохо заканчивают. У них сложится печальная судьба». Он много повидал и испытал, и ему нельзя было не поверить.

После службы, нигде не задерживаясь, я вернулся домой. Сестрам исполнилось уже по семнадцать лет. Они работали на фабрике и заочно учились в техникуме. Стоило мне войти в дом, Таня и Наташа внимательно на меня поглядели и сказали: «Все ясно! Сорок восьмой, третий рост!» И только потом они бросились меня обнимать. А я хотел знать, что означают их слова. Мне тут же объяснили: завтра мы пойдем по магазинам, за покупками. Сестры копили деньги, чтобы купить мне рубашки, костюм и вообще все необходимое. Ведь я приехал в военной форме, и другой одежды у меня не было. Они хотели потратить на меня свои накопления и даже мечтали об этом. Они хотели показать мне, что и они стали взрослыми и ответственными, и очень радовались, что у них это получилось.

На похороны моего отца приезжал наш дальний родственник, и он сказал моей маме, что если я захочу после службы поехать туда, где хорошо зарабатывают, он поможет мне устроиться. Он был из дальних краев, из Заполярья. В то время, о котором я рассказываю, в стране ходили слухи, что в северных краях, если не тратить налево и направо, можно накопить за один год полторы тысячи рублей, а за пять лет – семь. Я относился к деньгам очень бережно и довольно серьезно, ценил каждую копейку. Конечно, деньги могут обеспечить многие удовольствия, и некоторые парни только об этом и мечтали, о ресторанах, например, о красивых женщинах, а я, приученный заботиться о близких, рассуждал так: «На что мне удовольствия, если я прежде не обеспечу благополучие моей мамочки?» Этому меня научили в семье.

Надо сказать, я не знал, можно ли стать зажиточным человеком, будучи таким молодым, как я. У меня были сомнения. И все-таки я решил попробовать, и поехал по приглашению к нашему родственнику. Отправился за тысячи километров на воздушном лайнере.

Дядя Миша был троюродным братом моей мамы. Как он очутился на севере, мне до сих пор неизвестно, но когда я приехал к нему, он жил как истинный северянин: щедрый, гостеприимный, любитель разговоров за столом во время еды, любитель выпить и хорошенько закусить. Он жил в кирпичном пятиэтажном доме, в малогабаритной трехкомнатной квартире, такой же, как у нас, и почти в таком же составе, то есть с женой и двумя дочерьми. Он устроил меня на строительный участок каменщиком и в удивительное общежитие – удивительное потому, что каждая комната была как отдельная квартира, с туалетом и ванной. Туалетная комната была крошечная, ванна маленькая, «сидячая», а кухонная плита располагалась в прихожей, и все-таки это жилье напоминало однокомнатную квартиру. В первом же письме к маме я поспешил сообщить, что живу в общежитии «гостиничного типа», о котором в наших краях не слышали. «Все хорошо и даже замечательно, – написал я. – Обещают платить сто семьдесят рублей, а со временем больше и больше».

Все было великолепно, пока у меня не сменился сосед по комнате. Прежний жилец, тридцатитрехлетний Петр, женился и поселился у жены. Я знал его совсем немного, всего три недели. Это был неплохой человек. Хорошо играл в шахматы, чинил радиоприемники и магнитофоны. Не курил. Когда он прощался со мной, он сказал: «Ну, желаю и тебе поскорее жениться и завести свой дом. Семья для мужчины – это главное!» Однако я был еще совсем молод и мечтал для начала накопить побольше денег. Но пожелание мне понравилось, и я подумал: «Хорошее отношение к людям у этого Петра. Так и должно быть».

В этот же день у меня появился новый сосед.

Я брился в ванной у зеркала, когда вошел этот человек. Он заглянул в ванную, затем молча вышел и выглянул в коридор, словно проверяя, не следит ли за ним кто-нибудь. Наконец он прошел в комнату и сел на свободную кровать, хотя у нас было кресло. Тут вышел я и сказал: «Здорово! Значит, будешь моим соседом?» После этого я назвал свое имя и место работы. А новый сосед спросил: «Слышь, парень, есть чего выпить?»

У меня не было даже пива.

«А достать можешь? – спросил сосед. – Я потом отдам».

Я пошел к знакомым, которых знал по строительному участку, попросил у них водки. Они дали мне четвертину – все, что у них было.

Сосед вылил ее в свой рот, как воду, поставил бутылку на пол, лег в одежде и обуви и уснул. Проспал два часа. В комнате поселился его запах. Пахло не водкой и не табаком, а как будто затхлым чуланом. Так пахли его одежда, кожа и волосы. И этот запах никогда не менялся, даже после горячей ванны с мылом. Странное дело. Впрочем, это было самое безобидное в этом человеке, как выяснилось вскоре.

Его звали Николай. Сорок лет. Не женат.

Больше ничего о себе Николай никогда не рассказывал. Разве что о том, что работает на руднике. Но я и раньше встречал скрытных людей, и меня такая особенность никогда не удивляла. Я не из тех, кто лезет с вопросами и стремится узнать как можно больше. Для чего это? Если люди сообщают о себе только то, что считают нужным, меня это устраивает. Ведь так или иначе о человеке расскажут его привычки и поступки.

Николай оказался страшной личностью…

Как и везде, в нашем общежитии проживали разные люди. Некоторые из них были малоприятные типы – из-за привычки постоянно сквернословить или по причине сильной неряшливости, например. От двоих или троих я слышал детские глупости, хотя по росту и возрасту они были зрелыми людьми. У кого-то не имелось четкой, разумной цели, и они пьянствовали от скуки. Но это – ничего в сравнении с тем, как рассуждал и действовал Николай. Хотя вначале он оказал мне хорошую услугу, и я радовался удаче и думал: «Как здорово получилось!» А получилось вот что: Николай помог мне перебраться на другой участок, где условия были лучше. Он сам предложил мне эту помощь.

«На твоем участке хуже всего, – сказал он. – Работа трудная, платят немного. Я тебе помогу. Поговорю с инженером другого участка. Я его знаю. Я у него работал…»

Этот разговор произошел через пять минут после того, как Николай проснулся, проспав два часа в одежде и обуви.

Я плохо разбирался в том, где плохой участок, а где получше. У меня еще не было опыта. Многое было мне еще неизвестно. И я обрадовался предложенной помощи и подумал, что это везение и добрый знак, счастливая примета. Ведь удачный поворот в каком-нибудь деле может изменить и судьбу. Так говорил мой покойный отец.

Я был уверен, что мне повезло с соседом, хотя в первые мгновения он мне не понравился – из-за запаха, сутулости и помятой одежды. Я никогда не уважал неряшливых людей, да еще сутулых, да еще пьяниц, а тут появился именно такой субъект: жадно вылил в себя водку и завалился спать, не сняв ботинок. «Какой, однако, неприятный тип, – подумал я. – Замкнутый и небрежный».

И вдруг – «Я тебе помогу перебраться на другой участок»!

Через три дня я уже работал в другом месте, которое действительно отличалось лучшими условиями.

Я тряс Николаю руку: «Спасибо, друг! Выручил!»

Николай скромно ответил: «Что тут особенного?… Ты ведь меня тоже не подвел – принес водки. А у меня не было ни копейки. Ты мне – я тебе. Верно?»

Оказалось, что Николай имеет привычку пить водку каждый вечер. Впрочем, он делал это как будто разумно, зная свою меру. Всегда – не больше полбутылки.

На севере в то время многие простые люди прикладывались после работы к спиртному. Кто-то говорил, что таким образом снимает напряжение, а кто-то пил за компанию. И все же выпивали умеренно. Конечно, иногда выходили ссоры и столкновения, но тоже, можно сказать, умеренные.

Николаю, чтобы выпить, не требовалась компания. Он не приглашал даже меня, что мне, по правде говоря, нравилось. Я не был приучен пить спиртное без серьезного на то повода.

Выпив, Николай, сразу закуривал. Выкуривал подряд две папиросы. И молчал.

Он мог провести в молчании сколько угодно долго, и как-то раз я подумал: «Э, да он тихоня!»

Я подумал было, что этот человек не умеет выразить свои чувства в достаточной полноте, оттого-то и выбрал молчание. Но я ошибся. Он был немногословным потому, что обдумывал свою черную идею, свой кошмарный замысел.

Однажды, в выходной день, он вернулся после бани, принеся с собой пива, водки и разных неплохих закусок. От пива я не отказался: «Что ж, выпью за компанию бутылочку!» Мы выпили и замолчали. Я решил завести какой-нибудь разговор и спросил моего соседа о его планах на жизнь: жениться, перебраться в теплые края, где щедрые сады и виноградники, накопить на автомобиль?

Николай смотрел в сторону, словно ему было со мной скучно.

Вдруг он повернулся ко мне и сказал: «Знаешь, что? Сейчас бы… Сейчас бы избить какую-нибудь женщину! Дать ей в морду… Я люблю бить женщин. Люблю смотреть, как они корчатся. Обожаю! Тут в одном месте я видел одну… Одинокая, приезжая. И молодая еще, почти девчонка. Я уже неделю, как к ней присматриваюсь… Все время думаю… Найду подходящий момент и изобью ее!»

Этот человек говорил в своей естественной манере, поэтому я понял, что он не шутит. Его слова – не шутка!

«Да ты что! – воскликнул я. – Что ты такое говоришь! Как можно бить женщин, тем более девушек?»

Николай махнул на меня рукой – как машут на молодых, глупых, мало понимающих в жизни людей, стремящихся лишь к пустым развлечениям. А затем он посмотрел с такой злобой, что я ужаснулся. От ужаса мне стало холодно. У меня задрожали плечи.

«В чем дело, парень? – злобно спросил Николай. – Что-то не так? Ты чем-то недоволен?»

«Разве можно бить женщин? – тихо повторил я. – У меня дома остались мама и две сестры… Ну сам посуди – как? Это же гнусность».

«Хочешь знать «как»? – сказал Николай. – Вот этими кулаками! Выслежу и изобью до посинения!»

Кулаки у Николая были не маленькие, а внушительные. Он потряс ими перед моим лицом, исказившись от злости. На губах у него появилась сухая слюна.

Мне стало и противно, и страшно продолжать этот разговор. Я увидел, что имею дело с редким негодяем. Его подлость значительно превосходила все то ужасное, что я видел в жизни. Я встал с кресла и пересел на кровать. Повернулся спиной к Николаю, давая ему понять, что разговор окончен, и знакомство, скорее всего, тоже.

«Ты, парень, не пыхти, – сказал Николай. – Ты глупый и дешевый. Хочешь, выпрыгни в окно, головой в сугроб. Может, легче станет. Но я вот что тебе скажу: я избивал женщин и буду избивать, нравится тебе это или нет. Понял? И ни одна из них никому не пожалуется – потому что я знаю, что для этого нужно сделать. Ясно?»

Николай продолжил пить и есть, громко и некрасиво жуя. А я стал думать, как устранить опасность, которая мне угрожает. Какая это опасность? Злой человек!

В одно мгновение мне сделались неприятными все звуки, которые я слышал, и все запахи. Даже аппетитные запахи буженины с яйцом, свежего ржаного хлеба и горчицы.

Я ушел к знакомым и пробыл у них до ночи. Когда я вернулся, Николая в комнате не было. Он пришел глубокой ночью, с тяжелым смрадом водки и чесночной закуски. Грузно, как все пьяные, сел на кровать, а потом повалился на бок, вытащил из-под себя одеяло и, не раздеваясь и не сняв обуви, накрылся и уснул.

Сон сбежал от меня до самого утра. Мне казалось, что я не сплю от страха и отвращения. У меня было сухо во рту, першило в горле, ломило виски, и я, вдобавок, не мог согреться.

В голове у меня крутилось одно и то же: как теперь жить в этой комнате? Мне здесь неуютно, противно. Я готов пожертвовать чем-нибудь существенным, лишь бы перебраться отсюда к хорошим людям. То есть я готов заплатить деньги или отдать свой костюм, купленный мне сестрами. Буду ходить только в штучных брюках и свитере. Но это лучше, чем жить рядом с человеком, замышляющим избиение какой-то девушки.

Я не рассказал своим знакомым о Николае, и никто ничего не знал. Хотя меня несколько раз спрашивали: «Что с тобой? О чем задумался?»

Я молчал потому, что Николай помог мне хорошо устроиться. Ведь он оказал мне добрую услугу. Еще я думал о том, что сначала мне следует переехать в другую комнату. Ведь недаром меня учили держаться подальше от злых людей.

Утром я ушел на работу, не выпив даже чаю. Не хотелось, чтобы Николай проснулся из-за моей возни. Вдруг он стал бы разговаривать со мной о вчерашнем? Совсем недавно я тряс ему руку и благодарил: «Спасибо, друг!» Надо же: я называл его другом! А теперь мне было тоскливо оттого, что я должен возвращаться туда, где он живет.

Но мне некуда было деться.

Вечером я пришел домой и застал Николая, лежащим на кровати с папиросой в зубах. Он сделал вид, что ничего не случилось, и спросил: «Пива хочешь?» Я промолчал, заперся в ванной, долго принимал душ, а потом ушел к знакомым.

С этого дня мы с Николаем перестали разговаривать.

Это очень унылое дело – находиться в ссоре с ближайшим соседом, делить одну комнату и молчать. Напряжение всегда велико и меньше не становится. Этому есть название: несовместимость. Однако кто может признать свою совместимость со злым человеком, заявляющим, что он любит избивать женщин? Разве что такой же негодяй.

Николай стал грубее и неряшливее. Толкал меня плечом. Бросал на пол окурки и говорил: «Захочешь – уберешь».

Однако каждый вечер, приходя с работы, он оставался дома. Поэтому я с надеждой подумал: «Может быть, он бросил свою затею насчет той приезжей девушки?»

Затем мне в голову пришла даже такая мысль: «Не выдумал ли он про эти избиения? Например, чтобы посмеяться надо мной и проверить меня. Или еще для чего-нибудь?»

Я стал понемногу успокаиваться. Вскоре у меня вышел разговор с Николаем – насчет воды. Он забыл закрыть кран, и вода текла весь день, пока мы были на работе.

«Что же ты забыл повернуть вентиль? – спросил я. – Вода, понимаешь, текла почти девять часов!»

Николай ответил глухо, но без злобы: «Забыл. Буду помнить».

Я почувствовал, как мне становится легче. В ближайшую ночь я хорошо выспался. А утром, за завтраком, Николай угостил меня очень вкусным окороком.

Конечно, для восстановления приятельских отношений этого было мало, и все же я чувствовал себя бодрее. Утро начиналось теперь без неприятного возбуждения, которое всегда приходит с ощущением опасности. А вскоре у меня появился кот, и это помогло мне почти окончательно отвлечься от унылых мыслей.

Как-то вечером в коридоре раздались звуки: «Мяу, мяу!» Кто-то принес в общежитие кота и бросил его – может, кто-то их тех, кто навсегда покидал север. Я приоткрыл дверь, и кот забежал ко мне. Мы смотрели друг на друга и молча разговаривали. «Друг, возьми меня к себе!» – просило животное. А я отвечал: «Что, брат, некуда деться? Хочешь остаться здесь, со мной?»

И я накормил кота и оставил его.

Николай, придя домой и увидев животное, ничего не сказал – ему было все равно. Он выпил водки и как всегда выкурил, одну за одной, две папиросы, а после стал читать журнал «Крокодил».

Я назвал кота Северок, от слова «север». Это было в среду. А в пятницу Северка сильно избили…

Это сделал человек, о котором я рассказываю, и он избил моего кота так, как бьют только людей – кулаком в морду. Меня зашатало от ужаса, стоило мне только увидеть животное. Кот невероятно страдал. Негодяй связал ему лапы и бросил его на узкий стол рядом с кухонной плитой. А потом избил.

Северка нельзя было узнать… Он мотал и дергал окровавленной головой. И уже не кричал…

«Перестал орать, – сказал Николай. – А сначала выл, сволочь. Но я таких тварей не прощаю. Животное должно знать свое место».

Северка жестоко избили за то, что он прыгнул в кресло.

Поступок Николая не имел ничего общего со здравым смыслом, а был лишь актом отвратительной злобы. Вероятно, он принял решение хладнокровно, без всякого колебания, а затем вошел во вкус. Безжалостные люди всегда ужасны и отвратительны, и таким был этот Николай. Вероятно, желание избить слабого давало ему какое-то удовлетворение.

Он находился в состоянии легкого опьянения, как и каждый вечер. Но ведь днем раньше он не обращал внимания на моего кота. Он его не замечал. Словно не было в нашей комнате никого, кроме людей. Но сегодня он схватил животное, и никакое постороннее вмешательство ему не понадобилось. Объяснения хозяина кота ему не потребовались. Адская злоба руководила его умом. И он избил шестикилограммовое существо так, словно шестидесятикилограммового мужчину, – во всю силу своих мускулов.

Эта поразительная жестокость изумила меня. Ничего подобного я еще не видел. И даже не слышал об этаком!

Я закричал: «Ты что, с ума сошел? Ну и гад же ты!»

Оттолкнув Николая, я развязал коту лапы. Северок был чуть живой. Почти ни на что не реагировал.

Я унес его к знакомым и попросил их позаботиться о нем. Они подумали, что он упал с крыши. Им бы и в голову не пришло, что здесь замешан человек и его кулаки.

Но и в этот раз я не сказал ни слова о Николае.

Если вы знаете людей, склонных к чрезмерной жестокости, как вы обходитесь с ними? Как вы поступаете, когда они рядом?

Я испытывал страх. Я боялся моего соседа – его бесчеловечности. Мне было всего двадцать лет, и я не знал, как противостоять негодяю, живя с ним в одной комнате. Что нужно делать? Сейчас, будучи опытным, я хорошо представляю мои действия, а тогда, прожив на свете всего два десятилетия, я чувствовал себя растерянно.

Николай не выглядел хилым. Ничуть. Это был физически сильный человек, способный ударом кулака сбить с ног такого, как я. Он мог сломать мне нос, выбить зубы. Он был беспощадным.

В этот день я окончательно убедился, что у нас нет общих взглядов на вещи. Я думал об одном, а он – о другом. Я дорожил свой семьей, мамой и сестрами, писал им нежные письма, посылал такие же телеграммы, а он жил злобой и жестокостью.

Его выходка с моим котом оказалась предисловием к еще более ужасной истории. А я было решил, что он передумал избивать девушку и вместо нее избил кота. Хотел напасть на человека, но бросил эту затею и напал на животное.

Но я все равно сказал ему: «Какая же ты сволочь! Редкий гад!»

Николай ответил: «Ну, избил, ну и что? Если животных не учить, они сядут на голову. Он должен был знать, где его место».

Я заорал: «Да это же кот, кот! Ты избил беззащитного зверька! Избил, как человека!»

Николай пожал плечами. Он хорошо знал, что совершил. Его лицо не выражало растерянности или неопределенности. И он пожал плечами только потому, что мои крики были ему безразличны.

Он снова сказал: «Не пыхти, парень. Я такой, какой есть. Что сделал – то сделал».

Николай думал, наверное, что я поражен его суровостью. Но суровости тут никакой не было, а только жестокость, бессердечие и взрыв злобы, вызванный неизвестно чем. Что может заставить человека поступать так отвратительно низко? Это было мне непонятно.

Очень вероятно, что Николай уже давно занимался своим гнусным делом – избивал слабых. Слишком уж он был спокоен. Это произвело на меня сильнейшее впечатление. Негодяй, пожимающий плечами! Я хотел схватить сковороду и ударить его по голове. Но из этого, конечно, ничего хорошего бы не вышло. Скорее всего, мы подрались бы, и я оказался бы слабее. Наверное, мне досталось бы, как коту.

Николай был опасным человеком, это несомненно.

Я ушел к знакомым и попросился переночевать, сказав, что мой сосед привел женщину. Больше мне ничего не пришлось объяснять. Мне дали раскладушку, подушку и одеяло. Я лег и подумал: «Хорошие люди мои знакомые. Рядом с такими людьми и нужно жить. А мне выпало делить комнату с негодяем. Надо же! Но почему?»

Рядом в корзине лежал избитый Северок. Он был жив, но сильно страдал. Я решил, что утром отнесу его к ветеринару.

Утром я повстречал на улице Николая и не стал с ним здороваться. Но что ему было от этого? Он с безразличным лицом прошагал мимо, дымя папиросой и сутулясь, заскочил в автобус и там скрылся.

Я никогда не видел его друзей и даже знакомых, которые улыбались бы ему или горячо приветствовали. Никто не задерживался рядом с ним, чтобы поговорить. Он всегда был один. Может быть, из-за этого он и стал таким злым? Ведь когда появляются друзья-товарищи, это дает некое равновесие. А Николай давно уже уклонился в нехорошую сторону…

Ветеринар осмотрел Северка и сказал: «Похоже, его сильно избили, причем не собаки или другие коты, а человек».

Я рассказал, что нашел кота на улице.

«Он поправится, – сказал ветеринар. – А тот, кто его избил, – негодяй. Злобный тип. И счастья и удачи ему не видать. Наоборот… На него свалятся огромные неприятности».

Теперь я ненавидел Николая и мечтал сменить общежитие, а не только комнату.

Мы снова перестали разговаривать, и опять этот человек сделался грубее и неряшливее. Швырял окурки даже в ванну и на подоконник. Прожег папиросой мое одеяло. Ленился мыть за собой посуду.

Почти каждый вечер я проводил у знакомых – у таких же парней, как я. Они жили выше этажом. Они думали, что я прихожу к ним от скуки и поддерживали меня. Мы играли в лото и шахматы, а иногда брали книжки и читали. Однажды один из этих приятелей сказал, что в нашем общежитии не все коридоры выкрашены в одинаковый цвет. А я этого не знал. Стены коридоров первого, второго, третьего и пятого этажей – светло-зеленые, а четвертого – яично-желтого, причем только в левом крыле.

Я пошел проверить его слова. Поднялся по лестнице на четвертый этаж, свернул налево. И вдруг забыл, зачем пришел!

Дверь одной из комнат была приоткрыта, и оттуда выглянула девушка, а затем скрылась и захлопнула дверь.

Я обомлел: она была сильно избита! Нос и губы распухшие, под глазами почти черные синяки, подбородок и лоб в ссадинах.

Я бросился к двери, постучал и попросил: «Пожалуйста, открой! Мне нужно с тобой поговорить!»

В ответ было молчание.

Я стучал и просил, но мне не открыли. Тогда я решил оставить в двери записку. У меня был при себе карандаш, а вместо листка бумаги я использовал квитанцию из ремонтной мастерской. На ее чистой стороне я написал, что знаю, кто избил несчастную, и что этот негодяй избил еще кое-кого. Он должен за это расплатиться. Нужно обязательно его наказать.

«Прочитай мою записку, – сказал я. – Я положу ее под дверь. А сам отойду подальше. Не бойся, я ничего плохого не замышляю!»

Когда я отошел, дверь приоткрылась, девушка прочитала записку, не сходя с места и не закрывая двери. После этого она поглядела в мою сторону.

Я подошел, и меня пригласили войти.

«Этот человек живет в нашем общежитии на втором этаже? – спросил я. – Это он на тебя напал?»

Девушка сидела на кровати, опустив голову. Ее не только избили, но и до ужаса напугали. Это случилось три дня назад. Какой-то незнакомый мужчина зрелого возраста бросился на нее сзади и схватил за воротник пальто. Он ударил ее в лицо и повторил это снова и снова. Она падала, а он хватал ее и ставил на ноги. И бил только в лицо. Но за что?

«Я не знаю, кто он, – сказала девушка. – Я с ним не знакома. Но это очень злой человек… Очень страшный… Он сказал мне, что если я заявлю о случившемся в милицию, он на всю жизнь меня обезобразит. Сделает такое, что от меня будут шарахаться даже уроды…»

«Пойдем в милицию, – сказал я. – Я буду твоим свидетелем, скажу, что все видел».

Девушка перепугалась. В приступе страха она вскочила и стала ходить по комнате, мотая головой и повторяя: «Нет, нет, нет, ни за что!»

Она испытывала такой ужас, будто я предложил ей пожертвовать собой, бросившись в огонь.

Я понял, почему нападения Николая на женщин остаются без последствий: после избиения он до ужаса пугает свои жертвы – обещает изуродовать лицо.

«Как только синяки сойдут, я уеду отсюда навсегда, – сказала девушка. – Я уже все решила. Вернусь домой или поеду к подруге в Омск. А здесь очень страшно…»

«Здесь обыкновенно, – сказал я. – Просто тебе попался злой человек. Я живу с ним в одной комнате. Он редкий негодяй… Любит избивать женщин и вообще любит бить слабых, беззащитных. Но ведь нужно положить этому конец! Пойдем же в милицию».

Избитая девушка была непреклонна. Я говорил ей, что нужно постараться увидеть в моих словах спасение, но у меня ничего не вышло. Позже я понял, почему она так и не согласилась со мной. У нее впереди была вся жизнь, и она хотела прожить ее как можно лучше. Она не могла рисковать собой в восемнадцать лет. Ей было дорого ее будущее.

Скорее всего, Николай хорошо знал это и потому чувствовал себя безнаказанно. Этот негодяй развил в себе необыкновенную способность: он каким-то образом видел, какую женщину можно избить без последствий.

Я ушел от избитой девушки ни с чем.

С этого дня я не мог видеть в Николае человека. Какой же он человек? Я имел уже два случая убедиться, что это зверь, мучитель. Я чувствовал к нему отвращение и брезгливость. Вероятно, это был уже паталогический тип.

Однако я должен был и дальше делить с Николаем одну комнату. Помню, я подумал: «Эх, что за невезение!» Возвращаться туда, где спит, питается и отправляет прочие свои надобности низкая, гнусная личность, мне было тяжело. Ведь жилище должно быть безопасным и уютным, а связать эти два понятия с Николаем было просто невозможно.

Я открывал дверь своим ключом и сжимался: вот он, ненавистный сосед.

Николай либо лежал на кровати и курил, либо что-то жарил на сковороде. Он любил жареное.

Обращаясь ко мне, он всегда использовал слова «слышь, парень», которые были мне теперь омерзительны. Я слышал их каждый день. Как-то я сказал ему: «У меня есть имя». Но он не принял это к сведению. Ему было все равно.

Но слова – чепуха. Что они значат, если совершаются плохие поступки!

Я чувствовал, что должен высказать негодяю свои соображения по поводу избитой девушки. Я немного надеялся, что слегка напугаю его своей осведомленностью. И я сказал: «Думаешь, тебе сойдет это с рук? Нисколько! Девушка, которую ты избил, конечно, не пойдет в милицию – ты здорово ее напугал. Но нашелся еще один свидетель. Он случайно все видел… Так что приготовься к неприятностям, дядя!»

Николай жарил что-то на сковороде, когда я, стоя в проеме ванной комнаты, произнес все это.

Усмехаясь, он повернулся ко мне, и в руке у него был нож.

«Ну и что из того? – спросил он. – Ты глуп, парень. Я это уже говорил. Дешевка! Что имеешь против меня? Плесень зеленая! Иди вымой шею! Ты еще не дорос, чтобы меня запугивать! Мало книжек читал! Найди хоть сто свидетелей – мне это нипочем… Без заявления потерпевшей все твои свидетели – ерунда. Понятно?»

Внезапно лицо Николая исказилось от злобы.

Он сцепил зубы – словно от боли. И так сильно сжал в кулаке рукоять ножа, что хрустнули пальцы. И еще ниже опустил плечи, хотя и без того сутулился.

«Ты чем-то недоволен, сволочь? – спросил Николай, побледнев от злости. – Тебе что-то не нравится?»

«Зачем ты избил девушку с четвертого этажа? – спросил я. – Она тебя не выдаст, но жизни тебе все равно не будет. Не надейся, гад! Мы что-нибудь придумаем!»

Я тоже говорил со злобой, хотя сначала и не заметил этого. Я почти кричал.

Говоря «мы», я не знал, кого имею в виду. Это был блеф. Мои знакомые, такие же парни по возрасту, как я, вряд ли могли мне помочь в таком необычном деле. Городские интеллигентные ребята, приехавшие на север, чтобы хорошо заработать. Они носили очки, галстуки и вязаные жилетки, любили поговорить о науке и прогрессе, любили чай, а не спиртное, и не могли похвастаться развитой мускулатурой или опытом уличных драк. Они спасовали бы, опустили бы руки, а то и не решились бы даже возмущаться. Других хороших знакомых в нашем общежитии я не завел. К большинству из тех, кого я встречал ежедневно, меня не тянуло. Ближайшие соседи по коридору – семья из трех человек – жили закрыто, ни к кому не ходили и к себе не приглашали. Другой ближайший сосед был почти вконец опустившийся пьяница, беседующий сам с собой и со всеми подряд. Своими непонятными разговорами он лишь утомлял. Может быть, прожив несколько лет в этом месте, я и мог бы призвать в помощь двоих-троих надежных и сильных людей, но в то время, о котором идет речь, мне пришлось бы действовать одному, если я бы что-нибудь затеял.

Впрочем, раз в месяц я бывал в гостях у моего троюродного дяди. Но что это был за человек? Он любил лесть. Ему нравились хорошие слова о его возможностях и вообще о масштабе его личности.

Он любил выслушать положительный отзыв о своей заботе обо мне. Как он улыбался, когда я нахваливал общежитие и рабочий участок! Он испытывал огромное удовольствие.

Когда я однажды зачем-то рассказал, что сосед за стенкой почти совсем опустившийся пьяница и недавно уснул у своей двери, так и не войдя внутрь, дядя помрачнел и произнес: «Что ты имеешь в виду? Что общежитие – плохое? Не дури, Аркадий. Прекрасное общежитие! Великолепное!» С того дня я решил рассказывать о нашем общежитии только розовые небылицы, чтобы дядя улыбался. И он действительно был рад послушать о том, чего никогда не происходило. То же я рассказывал и о рабочем участке. Все исключительно хорошо, говорил я. Редкое везение – работать в такой бригаде, как моя, да еще с таким начальством. И дядя пьянел от наслаждения.

Поэтому я не мог рассказать о Николае – это выглядело бы как жалоба на мою жизнь. Это сильно огорчило бы дядю. Его огорчила бы именно жалоба, а не какой-то избивающий женщин Николай.

Дядя Миша был щедрым и гостеприимным, но болезненно самолюбивым. Я понял это быстро, всего за несколько дней. Он не желал слышать о том, что мне плохо. Я должен быть счастливым – только потому, что это он пригласил меня на север.

Я не сказал ему, что давно уже работаю на другом участке. О, что бы было, признайся я в этом! Дядя расстроился бы, его хорошее настроение улетучилось бы. Наверное, он воскликнул бы: «Значит, тебе не понравилось? Не понравилось, да? Значит, я плохо тебя устроил?» Потом дядя упрекнул бы меня в неблагодарности и впал бы в меланхолию.

Вот почему мой родственник не мог стать мне ни помощником, ни советчиком.

А я не знал, к какому средству прибегнуть, чтобы хотя бы напугать Николая. Все, о чем я думал, было поверхностно.

Иногда я приходил в состояние, близкое к отчаянью. «Боже мой, ну что за жизнь! – думал я. – Вот тут, рядом со мной ходит, засовывает в рот еду, курит, пьет водку и храпит во сне человек, избивший слабое животное и молодую девушку! Мерзость какая! Как мне отсюда выбраться?»

Я очень хотел бросить это общежитие. Но я не мог – мне попросту негде было бы жить. Переехать в другую комнату тоже было нельзя: комендант сказал, что свободных мест не предвидится.

Пришлось жить рядом со злым человеком и терпеть.

В тот день, когда я крикнул ему, что «мы» будто бы что-нибудь придумаем, он вдруг успокоился и махнул на меня рукой.

Если у него и было какое-то беспокойное чувство, то оно исчезло.

Наверное, он подумал, что люди, которые собираются действовать, именно действуют, а не сыплют словами. А я стоял на месте и произносил речь: «Зачем, почему?»

Вскоре Николай убедился, что я не в силах ему навредить, и стал презрительно ухмыляться. Толкал меня. Колотил ногой в дверь ванной, крича: «Давай, выметайся!», и выражения с каждым днем становились все грубее.

Николай видел во мне слабого и глупого паренька.

Неожиданно у меня появилась возможность сменить комнату. Мне помог в этом тот самый сосед-пьяница. Попавшись мне в коридоре, он как всегда завел какой-то путаный разговор, и я подумал: «Вот бы подсунуть его Николаю – пусть болтает». Тут же меня осенило: «Почему бы мне не поменяться с этим пьяницей комнатами? Ведь он живет один и ему одиноко!»

Я зашел к этому человеку поглядеть, как он живет. Его комната была в ужасном состоянии, прокуренная и невероятно грязная, и все же я обрадовался возможности сменить обстановку. Я сказал: «Послушайте, вам, наверное, одиноко одному. Так? Уныло, тоскливо. Предлагаю вам переехать в мою комнату, а я поселюсь тут, у вас. Как вы на это смотрите? Идет? Мой сосед, Николай, кстати сказать, тоже любит выпить, и вдвоем вам будет веселее».

Пьяница сразу же согласился.

Но переехать мне не пришлось… Из-за события, которое случилось в тот же день, всего через полчаса после того, как я договорился с соседом-пьяницей об обмене комнатами.

Вернувшись к себе, я застал Николая в привычной для него позе – лежа на спине, с папиросой и с журналом «Крокодил». На полу стояли пустая водочная бутылка и полная пепельница окурков.

«Хоть бы убрал за собой! – сказал я. – Зачем грязь разводить?»

«Тебе нужно – ты и убирай», – как обычно сказал Николай.

Я ответил, что следить за порядком в нашей комнате теперь не моя забота. Потому что я переезжаю в соседнюю. А сосед – на мое место. И я стал собирать свои вещи.

Николай бросил: «Валяй, переезжай». После этого он сел на кровати, зажег потухшую папиросу и заговорил на страшную тему…

«А я тут одну бабенку встретил, – медленно проговорил он. – Идет себе по улице, сумочкой помахивает. На днях я ее так изобью, что долго не сможет по улицам ходить… И долго еще улыбаться не сможет… Правильно?»

Ну кто способен спокойно выслушивать этакое?

«Ты – гнусный подонок! – сказал я. – Избиваешь женщин! Гадина, сволочь».

«Да, избиваю, – ответил Николай. – И буду избивать».

Я не ходил по комнате, а бегал. Так сильно мне хотелось из нее выскочить.

Неожиданно в дверь громко и решительно постучали. На соседа-пьяницу это было непохоже. Оказалось, что это милиционеры и еще какие-то незнакомые люди.

«Добрый вечер, – сказал лейтенант милиции. – Мы опрашиваем всех в вашем общежитии. Ищем свидетелей. В соседнем доме на первом этаже, в закусочной, произошла массовая драка, два человек погибли… Один из дерущихся использовал нож… Вы слышали что-нибудь об этом? Вы случайно не находились в тот момент поблизости? Может быть, вы видели убегающего человека?»

Я стоял в проеме, и сказал: «Нет, я ничего не знаю об этом. Может быть, мой сосед имеет какие-нибудь сведения?»

Я распахнул дверь. Николай поднялся с кровати и буркнул: «В чем дело?»

Трое незнакомых людей, стоящие у стены в коридоре, внезапно оживились. «Вот он, вот он! – вдруг закричал один из них, показывая на Николая. – Очень похож! Это у него был нож». Двое других, глядя на Николая, подтвердили: «Да, действительно похож. Особенно лицо, прическа… Да и плечи тоже…»

Милиционеры вошли в комнату и стали спрашивать Николая, где он был в среду вечером между семью и восемью часами.

«Здесь был, дома, – хмуро, но спокойно ответил Николай. – Водку пил, потом спал. Спросите у парнишки, он подтвердит».

Как раз в этот день – вечером в среду – между нами произошел разговор насчет избитой девушки. Николай стоял у плиты, а я – в проеме ванной комнаты. Я хорошо это помнил. Это было примерно в половине восьмого.

Я подтвердил слова Николая. Но люди в коридоре не унимались: «Это он, точно вам говорим! Очень похож! Вылитый тот негодяй с ножом!»

«Гражданин, вы задержаны до выяснения, – сказал лейтенант. – Собирайтесь, поедем в отделение. Там разберемся».

Николая увели. Домой на ночь он не вернулся. Как оказалось, его арестовали.

Трое свидетелей заявили, что когда вспыхнула драка, именно он, мой сосед Николай, ударил ножом двоих и убежал.

Следователь по этому делу вызывал меня три раза, чтобы я снова и снова рассказал, где находился Николай в тот злополучный день. Я говорил ему одно и то же: «Ваши свидетели ошиблись. Николай был дома. У него, знаете ли, вообще нет привычки ходить в кафе». К моему удивлению, следователь тоже говорил мне одни и те же слова: «Нет, это вы ошиблись. Вы выгораживаете негодяя, убийцу. Зачем вы это делаете?»

Затем следователь спрашивал: «А чем вы докажете, что сами были дома? Кто видел, как вы пришли домой? У вас есть свидетели?»

Получалось, что у Николая нет алиби. Я не мог доказать, что находился дома. Но я всякий раз спрашивал: «Почему вы мне не верите? Почему я не мог быть дома? Ведь после работы я всегда возвращаюсь в свое общежитие. Куда мне еще возвращаться, как не в свою комнату?»

Следователь отвечал мне спокойно и терпеливо: «Посудите сами. Николая опознали три человека, а затем еще два. То есть пятеро. Что это за люди? Между собой они никак не связаны – не друзья, не приятели, даже не знакомые. Плотник, шофер, еще один шофер, затем машинист крана, повар и инженер-электрик. Обычные, сознательные трудящиеся нашего города. Так почему же следствие не должно принимать во внимание их заявления? Следствие обязано это делать. И мы это делаем. Если бы мы располагали свидетельством только одного человека, мы бы не были так уверены, что задержали именно убийцу. Но пять свидетельств – это основательная свидетельская база. Конечно, мы не нашли нож, орудие убийства, потому что преступник его выбросил и отказывается называть это место. Он вообще отказывается признаваться в содеянном. Но пять свидетелей! Два шофера, инженер, крановщик, повар и плотник. Они стоят на своем: Николай ударил ножом двух людей и сбежал. В кафе он пришел один, без компании. Заказ сделать не успел, так как вспыхнула драка. Причем драку устроили незнакомые ему люди. Но поскольку Николай был пьян, он принял в ней участие. Вы понимаете? В кафе пришел пьяный человек, влез в драку, ударил ножом двух людей и сбежал. Люди погибли на месте. Работники милиции и свидетели драки отправились обходить ближайшие общежития, потому что один из свидетелей, повар, видел, как преступник побежал именно к общежитиям. Надежда была невелика, но все-таки эти сознательные граждане запаслись терпением и, как видите, преступник был обнаружен и задержан. Ему грозит самое суровое наказание, предусмотренное законом…»

Я был поражен. Неужели так бывает в жизни? Пятеро взрослых, трезвых людей опознали в Николае убийцу, хотя он никакого убийства не совершал. Он был дома и разговаривал со мной. Ведь не мог же он находиться в двух местах одновременно!

Напрасно я говорил, что Николай лишь похож на преступника и что нужно искать настоящего убийцу, меня не слушали.

Я нервничал, а следователь был терпелив и спокоен.

«В моей практике уже два десятка раз бывало такое, – сказал он. – Я имею в виду ложные показания соседей по комнате. Два десятка раз меня уверяли, что преступник никакой не преступник. Вводили в заблуждение. Открыто и бессовестно лгали. Впрочем, это можно понять. В школе нас всех учили, что должна быть взаимовыручка. Но разве это нормально в случае с преступниками? Подумайте, Аркадий.

Не вредите ли вы обществу?»

Я твердо отвечал, что в тот день, когда произошло убийство, Николай был дома.

Николая не отпустили. Он продолжал находиться в тюрьме. Я жил в комнате один, привел ее в порядок, принес Северка, чтобы он поправлялся у меня на глазах. И он поправился. Снова стал мурлыкать, бегать, прыгать в кресло и запрыгивать на мою кровать.

Избитая девушка тоже поправилась, синяки ее сошли, ссадины исчезли. И она навсегда покинула Север. Перед ее отъездом мы разговаривали о Николае. Я сообщил ей, что он в тюрьме, причем угодил туда по ложному обвинению. Вероятно, сказал я, это наказание за причиненное зло. В ответ девушка улыбнулась и проговорила: «Поделом ему, негодяю!»

После этого я стал чаще размышлять обо всем, что произошло с моим соседом по комнате. Чем больше я об этом думал, тем удивительнее мне казался этот случай с пятью свидетелями. Ведь Николай хвастался тем, что ни одна избитая им женщина не станет на него жаловаться. Гордился своей безнаказанностью: «Я буду их избивать, а они будут молчать!» И так и было – женщины молчали. И вдруг – пять свидетелей по делу о двойном убийстве, к которому Николай не имел никакого отношения. Эти пятеро признали в нем убийцу. Какая страшная и жестокая насмешка судьбы над человеком, уверовавшем в свою безнаказанность!

Николай провел в тюрьме восемь месяцев, но домой так и не вернулся. Он повесился в тюремной камере. Так закончилась жизнь этого злого человека.

Я плохо знал его. Когда и по какой причине в нем появилась такая искаженная потребность – избивать женщин и вообще слабых, мне неизвестно. Но вряд ли он страдал безумием. Наверное, он был из тех, кто сваливают на женщин все свои несчастья.

Почему же он покончил с собой? Это объяснил мне через много лет один почетный работник правоохранительной системы. Он сказал: «Из-за страха». Затем он предположил, что следователь, скорее всего, подсадил в тюремную камеру своего агента, и тот стал склонять Николая к признанию: «Сознайся, Коля, а то расстреляют! Ведь двое убитых – это высшая мера! Сознайся, друг. И судья это учтет… Глядишь, и заменят казнь пятнадцатью годами. Это ведь не шутка, Коля, совсем не шутка. Ведь тебя ждет дорога прямо на тот свет». Николай впал в уныние и повесился.

Прошло уже очень много времени. Несмотря на это, события, о которых я здесь рассказал, я помню так хорошо, словно они происходили на прошлой неделе. Потому что я до сих пор впечатлен тем, как злой человек расплатился за свое зло.

Чаще всего я думаю о том, что те пятеро свидетелей, ошибочно указавших на Николая, никакая не случайность, а именно возмездие.

Но почему именно пятеро? Наверное, вот почему: в том северном городе Николай избил именно пятерых женщин. И ни одна из них не заявила на него в милицию. Николай радовался и замышлял новые избиения, но вот в его жизни появились пятеро незнакомых людей и обрушили его жизнь.

А что же настоящий убийца? Он сам явился к следователю и во всем признался. Сказал, что его замучили угрызения совести. В тот роковой день он был сильно пьян и плохо соображал. Он даже не мог сказать, зачем держал при себе нож.

И вот что поразительно: он явился с повинной на следующий день после самоубийства Николая. Об этом мне рассказал следователь, когда я встретил его случайно на улице.

«Да, вы оказались правы, – сказал он. – Николай не имел к преступлению никакого отношения. Конечно, мы его со временем отпустили бы… То есть я думаю, что так и было бы. Но взгляните на фотоснимок преступника и сравните его внешние данные с внешностью Николая».

Следователь показал мне фотографию убийцы, и я от удивления присвистнул. Убийца и Николай были словно от одной матери: не близнецы, но чрезвычайно похожие друг на друга братья.

«Это редкий, исключительный случай, – сказал следователь. – А Николая мы все-таки отпустили бы. Имейте это в виду. Наше правосудие – не слепая карательная машина, а справедливое возмездие».

Я подумал об избитых Николаем женщинах и сказал: «Может быть, так оно и есть – справедливое возмездие».

Следователь, конечно, не понял, о чем в действительности идет речь. Ведь он не знал, каким злым человеком был Николай.

Никогда не стоит утверждать, что зло безнаказанно. Так или иначе, рано или поздно возмездие все равно наступит».

* * *

Лидия Ка-нова, 1970 года рождения: «До десяти лет я жила с мамой, а потом около года проживала с бабушкой в деревне. Мама умерла от болезни – ей было всего тридцать шесть лет. Затем не стало и бабушки. И меня забрала к себе дальняя родственница тетя Света, злая, нехорошая женщина.

Она была очень коварная и точно оборотень. Потому что, выходя за порог своего дома, она принимала вид благодушной, добродетельной дамы, стремящейся к добрым поступкам, а дома из нее выплескивались злоба и жестокость, жадность и мстительность. Хитрый и безжалостный человек с корявой, уродливой душой.

До того как она забрала меня к себе, я видела ее лишь один раз: когда мне было семь лет, она приезжала к нам погостить. Всего на два часа. Помню, что она много улыбалась и говорила с нами ласковым голосом. И когда она приехала за мной после смерти бабушки, я обрадовалась. Я была уверена, что тетя Света очень хорошая, добрая. У нее было круглое лицо, румяные щеки, живые глаза. Дети любят круглые и румяные лица и доверяют им. Вот если бы тетя Света была сухой, угловатой, с впалыми щеками и вытянутым подбородком, да с костлявыми пальцами, я бы испугалась, и мне стало бы не только страшно, но и тоскливо. А мне было спокойно и радостно. Тетя Света походила на добрую булочницу из старой сказки. Она спросила: «Поедешь со мной, моя хорошая?» И я ответила: «Да! Конечно!»

Ах, если бы я знала, что меня ждет! Как порой бывает обманчива внешность! Но когда вам одиннадцать лет отроду, мало что известно о жизни. Потому дети и доверяют взрослым. Кому же еще доверять, кроме них? Не ровесникам же. Ребенок никогда не сможет обеспечить нормальное существование сверстнику, это чепуха. Только взрослые могут дать ребенку кров, постель, полноценное питание и все прочее.

В моей памяти навсегда остался тот день, когда я еще не знала нрава тети Светы и очень радовалась ей. Хотя люди вокруг сохраняли печальные лица. Ведь мы хоронили мою бабушку. Я тихо и незаметно веселилась, думая, что впереди меня ждет новая и интересная жизнь. Тетя Света внушила мне надежду на это своим румяным лицом, а еще своей необычной манерой говорить.

Она произносила слова плавно, спокойно и нежно. Словно рассказывала перед сном сказку. Никто из моих знакомых так не изъяснялся, и мне хотелось слушать и слушать эту удивительную женщину.

Как и другие наивные люди, я попалась на крючок, но даже не догадывалась об этом.

Ах, это было так жестоко!..

Бабушку похоронили. Поплакали. Потом поехали поминать: сели за стол, стали выпивать и закусывать, вспоминать прошлое. Тетя Света почти ничего не пила и не ела. Зато задавала очень много вопросов. Спрашивала тех и других: «Как вы живете? Не болеете? Как ваши детки, внучата? Не хворают? Как домашняя обстановка – хорошая?»

Я не отходила от тети Светы ни на шаг, опасаясь: вдруг она передумает и не возьмет меня с собой?

В бабушкином доме на поминках присутствовало не меньше тридцати человек – все деревенские. Простые, трудовые люди. Они знали мою бабулю много лет и могли подолгу рассказывать о ней, но тетя Света ничем подобным не интересовалась.

Ее интересовало кое-что другое.

Деньги. Только они! Только!

Именно с этим вопросом тетя Света вежливо, но очень настойчиво обратилась к каждому из присутствующих: «Ах, ах! Вот ведь горе какое! Девочка осталась сироткой! Не поможете ли чем? Может быть, найдется для ребенка несколько рублей? Пять, десять… Сколько сможете… В дорогу и на обустройство… Для ее и вашего счастья… Нужны будут одежда и обувь, школьные принадлежности, постельное белье, посуда, лекарства…»

Тетя Света нарочно выждала, когда люди как следует захмелеют. Ведь деревенские любят выпить – на свадьбе ли, на поминках. И она обратилась к каждому взрослому, и почти каждый вынимал деньги и отдавал ей, а те, у кого при себе не было даже мелкой монеты, принимались думать: где достать? Потому что тетя Света уговаривала, настаивала и упорствовала. «Ах, как жаль, что у вас нет при себе денег! – говорила она. – Ведь это для вашего дальнейшего счастья! И в память усопшей! Понимаете? Помочь сиротке – это редкая возможность привлечь удачу. А также ради покойной бабушки. Ведь скоро вам повезет, придут здоровье и радость! А то ведь мы сегодня уедем, и вы останетесь ни с чем… Вам разве не хочется жить лучше? Так отдайте немного, помогите ребенку…»

Простых людей впечатляла эта речь, они кивали и говорили: «Ну, раз такое дело, нужно помочь!»

Почти все они скинулись «в память усопшей», «в помощь сиротке» и на «свое счастье». Кто выложил три рубля, кто пять, а кто и десять. А те, у кого не было при себе денег, занимали пятерку-десятку у рядом сидящих и даже куда-то уходили, чтобы раздобыть.

И всем тетя Света говорила одно и то же: «Только нельзя об этом говорить, нельзя рассказывать! А то удача не придет! О хороших делах молчат, понимаете? Скромность – залог успеха. Помогли сиротке – и забудьте об этом. Не спугните свою удачу!»

Никто не возражал, а наоборот, все соглашались.

Я думаю, тетя Света собрала не меньше ста пятидесяти рублей, в два раза больше, чем зарабатывал ежемесячно каждый деревенский житель.

Собрав деньги, она потеряла интерес к поминкам по бабушке, и мы уехали.

Я была уверена, что мы сразу отправимся туда, где живет тетя Света, и что в дороге будет интересно и весело, но я ошиблась. На автобусе мы добрались до железнодорожной платформы и купили билеты на пригородный поезд. Проехали две остановки, вышли из поезда и снова поехали на автобусе до железнодорожной платформы, только уже другого направления, другой ветки.

Там, перед тем как сесть в поезд, тетя Света вынула из сумки платок и повязала мне на голову. Я возмутилась: зачем, я же не старушка! Никто из девочек-сверстниц не носил платков на голове, этим можно было и удивить, и насмешить. Это было очень старомодно. И я сказала: «Не нужно! Я не хочу!»

Тогда тетя Света изменилась в лице. Поглядев по сторонам, она вдруг цепко схватила меня за подбородок, немного сжала его своими пальцами и приподняла.

При этом она сделалась очень строгой.

«Это нужно для дела, – грозно сказала она. – Будешь ходить в платке. Что скажу, то и сделаешь. Ясно, деточка? Тебя предстоит кормить и одевать, а денег у тебя сколько? Ни копейки. Так что заглохни».

Тетя так и сказала – «заглохни», и я изумилась и испугалась.

До этой минуты я никогда не видела, чтобы люди могли так поразительно менять голос и манеры – быть ласковой и неожиданно грубой. Грубый голос тети Светы поразил меня. И я растерялась и замолчала.

Круглое и румяное лицо тети несколько минут было злым. Она была недовольна мной, хотя я лишь возразила насчет платка. Каждый человек может возразить, даже ребенок. Но тут я поняла, что мне лучше этого не делать. Вскоре мне предстояло узнать, что тетя Света всегда имеет в виду лишь свою выгоду. Она из тех, кому жадность мешает интересоваться желаниями других людей. До сих пор думаю, что ради денег эта женщина могла даже и убить…

Из-за растерянности я перестала говорить с тетей. Перед этим я что-то с охотой спрашивала и рассказывала, и вот замолчала.

Я думала, что рядом со мной моя добрая покровительница, а оказалось, что я угодила в лапы к мучительнице. Это оказалось именно тогда, когда тетя повязала мне на голову платок. Я должна была изображать девочку-сиротку, которая со своей тетей едет к целительнице излечиваться от тяжелой болезни. Или уже излечилась.

Такова была моя роль. И таков был план тети Светы.

Когда платформа стала заполняться людьми, ее лицо снова сделалось добрым. Она взяла меня за руку и ласково сказала: «А вот и наш поезд. Пойдем, детка».

Мы вошли в вагон, миновали несколько свободных мест, а затем перешли в другой вагон, но и там тетя Света не захотела оставаться. Она как будто кого-то искала. Наконец в следующем вагоне мы сели на лавку рядом с пожилой женщиной, у которой было задумчивое и озабоченное лицо.

Едва мы расположились, тетя Света глубоко вздохнула и сказала: «Слава Богу!» И сразу же обратилась к попутчице: «Вы понимаете, недавно со мной произошло чудо. Однажды я узнала об одной странствующей старой женщине, которая может помочь вылечить болезни. А я, знаете ли, была очень больна. О, сколько у меня было болезней! Диабет, радикулит, да еще гипертония! Очень мне было плохо! А про эту старушку сказали, что она лечит не травами, а словами. Я, надо сказать, в это не поверила, но все-таки поехала, потому что мне очень-очень трудно жилось. Просто невыносимо! И вот я приехала к этой бабусе, а она на меня поглядела и говорит: «Я взрослым людям помогаю только один раз. Если я тебе помогу, больше ко мне не приходи – не приму. Лишь деток и подростков я могу принять дважды и трижды». Тогда я спросила, как же мне быть, если у меня болезней не одна, а несколько? И старушка сказала, что она болезни не лечит, а делает так, что они сами постепенно оставляют человека. И назвала причину всех наших бед: деньги. Я удивилась и спрашиваю: как деньги, почему деньги? А старушка эта строгая и говорить много не привыкла. Она только спросила, сколько у меня болезней. Если три – нужно взять трехрублевую бумажку и написать на ней свое полное имя, фамилию и отчество, месяц и год рождения, а также перечислить болезни: диабет, гипертония, радикулит. После этого она, старушка, возьмет эту трехрублевку, произнесет нужные слова и на моих глазах сожжет. И все. Болезни через три дня начнут отступать. Если болезней четыре – нужно взять четыре бумажки по рублю. Если пять – пятирублевку. И что вы думаете? Когда я вернулась от старушки, ровно через три дня мне стало очень хорошо! Болезни стали отступать. Я была всегда печальная, а теперь улыбаюсь. Ходила медленно, скрючившись, а теперь бегаю! Да что – я! Вот поглядите на эту девочку в платочке. У нее было очень тяжелое заболевание крови, и я ее привезла к старушке. У крошки выпали почти все волосы. И кожа была серая, нехорошая, в бородавках… Старушка сожгла трехрублевку, а пеплом посыпала ее голову, да еще потерла кожу, и вот, поглядите, что у нее под платочком. Видите, какие чудесные волосы? Так-то! А кожа какая стала здоровая? Загляденье! Надо только платочек поносить еще одну неделю, так бабуся велела. Правда, мы нашли у малышки еще одну болезнь, о которой раньше не знали. Поэтому везу ее повторно. Но все будет в порядке, я в этом уверена. Две мои знакомые также попросили меня передать старушке их пятирублевки. Вот, посмотрите на эти деньги. Видите, здесь написано: «Елена Ивановна Иванова, 30 декабря 1925 года. Ишемия, гипертония, глаукома, язва желудка, камни в почках». На другой бумажке – другое имя и другая история. И старушка возьмет эти денежки, сожжет их, произнесет нужные слова, и это поможет! Представляете? Скажите, вы бы упустили такой случай? Думаю, что нет. Тогда вы поймете, почему я так радуюсь».

Нашей попутчице было около шестидесяти лет. Простая женщина из маленького города или из поселка. Услышав об исцелении от болезней, она всполошилась и стала просить тетю Свету взять ее с собой. Тетя Света вздохнула: «Это же очень далеко! Вы знаете, где сейчас эта старушка? Она в Сибири, в глухой деревне. И нам с девочкой придется лететь к ней на самолете, а потом ехать на поезде, затем на автобусе и на речном катере… Вы не успеете ни собраться, ни авиабилет купить, ни с домашними договориться. Я могу только, если хотите, передать от вас деньги. Но вы хорошенько подумайте. Вспомните, какие у вас болезни. Ничего не забудьте. Это очень-очень важно».

Доверчивая пожилая дама написала на пятирублевой бумажке простым карандашом все, что посчитала нужным, и отдала ее тете Свете. Затем немного подумала, вынула две трехрублевки и написала на каждой из них от имени своей родственницы. И попросила принять и эти деньги.

Таким образом тетя Света за двадцать минут «заработала» одиннадцать рублей.

Положив деньги в почтовый конверт, она стала вздыхать, улыбаться, желать попутчице счастья и благополучия, посоветовала не рассказывать о целительнице-старушке, пока болезни не отступят, а после этого взяла меня за руку, и мы сошли на ближайшей станции.

«Ну вот и хорошо, – сказала тетя Света. – Теперь поедем на другом поезде. Только в этот раз, когда я на тебя посмотрю, скажешь, что у тебя все руки были в бородавках, а теперь чистенькие. Поняла? А ну, повтори: «Два месяца назад у меня все руки были заражены бородавками».

Я не хотела говорить о себе то, чего не было, и молчала. И все повторилось: тетя Света схватила меня за подбородок, лицо ее сделалось злым и даже свирепым.

«Ты чего, детка, оглохла? – злобно произнесла тетя Света. – Или у тебя денег полный карман? Кто тебя содержать будет? Давай работай, помогай мне! И не смотри на меня, как обиженная. Я тебя еще пальцем не трогала, а как трону, так три дня сидеть не сможешь. Говорю еще раз: давай помогай мне, иначе я тебя в детскую колонию отправлю, а там тебя налысо подстригут и дурь из тебя вышибут!»

Никто еще не разговаривал со мной так злобно, и таких ужасных речей я тоже никогда не слышала. Меня никто прежде не запугивал.

Я росла послушной, от обязанностей не отлынивала. Меня не в чем было упрекнуть. Еще ни одному человеку я не доставила неприятностей. И вдруг со мной обращаются так грубо!

Дети всегда болезненно принимают внезапную перемену к худшему, и я впала в уныние. Меня оскорбили и напугали, и кто – моя «добрая тетя Света»! Я надеялась на нее, как на свою спасительницу, а вышло, что меня жестоко обманули.

В ожидании, когда я произнесу слова, лицо тети сделалось таким злобным, что я перепугалась. Мне показалось, что сейчас меня ударят. Но тетя не собиралась бить меня на людях – ведь мы стояли на перроне, и людей с каждой минутой становилось все больше.

Внезапно тетя улыбнулась. А потом немного наклонилась ко мне и прошептала: «Дура! Получим деньги, устроим праздник. Купим торт, пирожных, шоколаду. Гулять будем два дня. Не поняла? Спрячь обиженное лицо, идиотка. И пойдем работать».

Подошел поезд, тетя взяла меня за руку и повела за собой. И снова нашлась пожилая озабоченная женщина, которая отдала свои деньги за себя, своего мужа и еще за кого-то. Мне пришлось сказать про бородавки. Когда настал этот момент, тетя Света поглядела мне в глаза. Ее взгляд словно ударил меня по щеке. Я сидела напротив пожилой женщины, а тетя – рядом с ней, чтобы шептать ей свои бредни. И я тихо и стесняясь сказала, что некоторое время назад сильно страдала от бородавок.

Тетя Света улыбалась, голос ее был нежным, как у доброй-предоброй волшебницы.

«Вот видите! – воскликнула она. – Покажи руки, детка. Взгляните, милая. Что за чудо, верно? Знали бы вы, как она мучилась, эта крошка. А теперь радуется жизни!»

Выйдя на перрон, тетя Света переложила деньги из конверта в карман. В этот раз ее добычей стали тринадцать рублей.

«Держись уверенней, – сказала она мне. – Не бормочи, а говори внятно. В следующий раз скажешь не только про бородавки, а про волосы тоже. Расскажешь, что голова была лысая, а теперь волосы крепкие, здоровые и как чистый шелк. Поняла?»

Последнее слово тетя произнесла грозно и сквозь зубы. Так, наверное, разговаривают с ненавистными людьми, с теми, кто ужасен и отвратителен.

Мне стала неприятна каждая минута, проведенная рядом с тетей, но куда мне было деться? Я боялась эту злую женщину. Как боялся бы всякий в моем возрасте и на моем месте.

Мы ездили в пригородных поездах три дня.

На ночь устраивались у каких-то недобрых людей, жадных и сварливых. Впрочем, меня не удивило, что у тети Светы такие знакомые. Чему удивляться, если она сама нехорошая?

Одна неприятная на вид женщина, которая впустила нас в свой дом, сразу упрекнула тетю в том, что та в прошлый раз ее обманула – заплатила за ночлег не пять рублей, как договаривались, а три. Но тетю это ничуть не смутило. Она лишь усмехнулась и сказала: «С тебя довольно и трешки. Можно подумать, что дом у тебя – дворец. Что за глупость? Не дом, а собачья конура! Так что, милая, прикрой свой фонтан, иначе я тебе все твои должки припомню. Не обрадуешься!»

Хозяйка дома замолчала. Ее дом действительно напоминал собачью конуру: такой же тесный и грязный.

Тетя достала из сумки колбасу, сыр и белые булки, но эту хорошую еду, к моему невообразимому удивлению, она не разделила с нами. Даже со мной, своей племянницей! Для меня нашелся брикет сухой перловой каши. Его положили в кастрюлю, залили водой и поставили варить. Тетя сидела за столом и уписывала колбасу, сыр и булки, а я, сидя у стены на лавке, ждала свою невкусную, неаппетитную кашу. Хозяйке дома тетя тоже не предложила ни крошки.

«Где девчонку взяла? – спросила хозяйка у тети. – Ведь не было у тебя девчонки, и вдруг – вот она».

«Моя родственница, – сказала тетя, даже не посмотрев в мою сторону. – Пришлось ее взять, потому что родители померли. Идти ей некуда. Можно, конечно, в детдом, а можно в тюрьму-колонию… Но что там за жизнь? Мрак и маета. Лучше со мной и у меня. Ведь я плохому не научу, верно?»

Тетя Света вынула бутылку коньяку и налила себе в чайную чашку.

«Ах, налей и мне рюмочку!» – жалобно попросила хозяйка.

Тетя сделала вид, что не услышала этой просьбы. Бутылка снова исчезла в сумке, и оттуда появился кулек шоколадных конфет.

Было видно, что тете очень нравится пить чай с конфетами и что ей вообще нравится вкусно поесть. Но вот что удивительно: ее ничуть не смущали наши завистливые взгляды. Она нас словно не замечала. Но как это возможно? Со временем я поняла, что личности, подобные тете Свете, люди с черной душой и по этой причине никого, кроме себя, не уважают. Ведь именно так держалась моя тетя. Уважала и ублажала только себя.

Она преспокойно ужинала у нас на глазах, а мы лишь глотали слюну. Хозяйка дома, вероятно, сидела без денег, и потому у нее было пусто на столе. А мне было всего одиннадцать лет, и добыть еду для меня могли только взрослые. Вот тетя и раздобыла – брикет перловой каши. Никаких тортов, пирожных и шоколада, как она обещала, не могло появиться. Меня снова обманули. Но как бы ни были аппетитны запахи свежей колбасы и белых булок, я не попросила ни кусочка.

Поев жесткой и безвкусной каши, я легла спать на лавке в кухне. Так велела мне тетя.

Сама она легла в комнате на диване, взяв с собой свою сумку и приткнув ее к стене. Ночью я проснулась от возни и криков. Жесткая лавка долго не позволяла мне уснуть, а когда это, наконец, случилось, раздались крики. Я вскочила. Тетя и хозяйка ругались и скандалили, выкрикивая ужасные, грязные выражения.

Оказалось, что хозяйка попыталась выкрасть из тетиной сумки бутылку с коньяком, и тетя схватила ее за руку.

«Дрянь! Кошка облезлая!» – кричала тетя. Это были ее самые безобидные слова. Дальше она использовала грязную матерщину, получая в ответ такие же отвратительные ругательства.

«Вот налила бы ты мне рюмочку, ничего бы этого не было!» – оправдывалась хозяйка.

«Я тебе руки переломаю!» – вопила оскорбленная тетя.

Если бы не глубокая ночь, они, наверное, подрались бы. Накричав друг на друга, они все-таки разошлись по своим углам и угомонились. А мне не спалось до утра. Я лежала на лавке с открытыми глазами, и от тоски мне хотелось плакать. Как хорошо было жить у бабушки! А сейчас я нахожусь рядом с тетей Светой, и до чего же это отвратительно!

Я угодила в царство лжи и обмана. Тетя Света врала десяткам людей. Искала впечатлительных, доверчивых мужчин и женщин и обманывала их.

О том, что тетя Света мошенница, ни мама, ни бабушка не знали. Видимо, они вообще плохо представляли себе, кто эта дама, что у нее за характер и чем она занимается.

Тетя Света играла роль добродушной и сердечной женщины, и всегда удачно. Не было тех, кто бы ей не верил. Она никогда не пережимала. Ее благодушие никому не казалось подозрительно преувеличенным. Где и когда она этому научилась, мне неизвестно, как неизвестно и многое другое – где она родилась и выросла и есть ли у нее, например, собственные дети. Но спрашивать об этом у меня не хватило бы духу. Интересоваться биографией тети я бы не решилась. Потому что, выходя из своей роли сердечной дамы, она превращалась в злую ведьму. Срывалась с цепи, как злющая собака. При этом душить в себе и уничтожать все доброе и хорошее ей совсем не требовалось. Поскольку его никогда и не было…

Наконец. мы отправились туда, где жила моя родственница. В небольшой старинный город.

Тетя проживала в частном доме за высоким забором. Ни огорода, ни фруктовых деревьев, даже одной маленькой яблони, я не увидела. Видно, тетя занималась исключительно добыванием денег и хозяйством не интересовалась. И хотя вокруг было чисто, двор показался мне унылым, как и сам дом, недавно выкрашенный зеленой краской.

У тети не было даже собаки.

На крыльцо вышел неприятный на вид пожилой человек с огромной челюстью и крючковатым носом. Натолкнувшись на такого человека на пустынной улице, я бы испугалась. У него были массивные, тяжелые уши и широкие, словно расплющенные ступни.

Я поздоровалась ним, а он в ответ не произнес ни слова. Но я и не удивилась. Люди, пренебрегающие простой вежливостью, притягиваются к таким же, как они сами. Злое к злому. Неприятное к неприятному. И вот невежливый крючконосый человек притянулся к тете. У него и лицо было такое же недоброе.

Стоило мне подумать об этом, как тетя заговорила с ним чересчур грубо: «Что, спишь, сволочь? Смотри, проглядишь мазуриков! В дом заберутся, ограбят! Даром хлеб ешь, Коля. Гляди у меня: выброшу на улицу, в канаву, там и подохнешь!»

Крючконосый Коля не выглядел беспечным, а наоборот, сердитым и недоверчивым. Но тетя явно повышала свое значение, потому и говорила с ним так резко и невежливо.

Мы вошли в дом, и ее лицо сделалось еще мрачнее и недовольнее. Она села на стул возле стола и, глядя по сторонам, стала долго чесать шею и руки. Коля стоял в проеме, ожидая указаний. Я присела на табуретку у стены.

Тетя мрачнела с каждой минутой. Так действовало на нее долгое сдерживание злости. Ведь при людях, на станциях, в поездах, в автобусах и других общественных местах она была принуждена быть милой, особенно в разговорах. А в своем доме ее естественные чувства тут же выскочили наружу.

«Плохая поездка! – объявила тетя, скривившись. – Эта дрянь глупее, чем я думала. Я могла бы взять больше, а взяла мало… Завтра снова поедем, походим по поездам, и если все повторится – смотри у меня! Я даром кормить не буду. Не на ту напала. И промахов тоже не спущу! Если будешь и дальше глупить – объявлю тебя воровкой и отправлю в детскую колонию. Там тебя юные бандитки разорвут, как лягушку!»

Я не знала, что ответить. У каждого человека есть потребности и слабости, но что это за потребность такая – постоянно грубить и запугивать совсем еще невзрослого человека, грозить ему тюрьмой, если тот ничего плохого не сделал? И что это за слабость, если это слабость?

Покойная мамочка любила напевать. Бабушка рассказывала о довоенном времени, когда она была молодой, о поклонниках. Она помнила только хорошее и всегда улыбалась. Как-то раз я прочитала, что улыбка – это уважение к людям и прежде всего к самому себе. И мама, и бабушка любили улыбаться. Значит, они уважали и себя, и других. Какая хорошая привычка – вспоминать хорошее. Или напевать. И если это слабость, то здоровая, добрая.

Тетя Света глядела на меня так, словно я обворовала ее, лишила надежды и радости.

«Иди, затопи мне баню, – приказала она крючконосому Коле. – А я пока посижу, отдохну. Принеси из кладовой колбасы и буженины. И коньяку принеси – ту бутылочку, что в корзине с сеном лежит. Ты к ней не притрагивался?»

«Что ты! – ответил Коля. – Я твое не беру… Я вчера своей водкой лечился…»

Тетя Света вынула из своей сумки оставшуюся еду, и к ней прибавилась другая, еще лучше: вяленая колбаса, окорок, буженина. Появилась баночка растворимого кофе и к нему сгущенные сливки. Появились пирожные – эклеры, трубочки с кремом.

И снова тетя принялась есть и пить, не обращая на меня внимания. Зачем же она пригласила меня к себе, если не видит во мне ни гостью, ни родственницу?

Я смотрела в сторону и старалась не думать о еде. Однако не думать о своем положении я не могла. И о тете тоже не могла не думать. Когда человек действует так грубо и оскорбительно, нетрудно предположить, что вас ждет. Ничего хорошего! Жадность всегда заключается в точном следовании этому пороку. Тете Свете было жаль для меня даже кусочка колбасы. Поев и убрав подальше хорошую еду, она велела мне сварить картошки, дав понять, что это и будет мой обед.

До этого я не различала среди людей злых, коварных и жадных. Я только слышала о них, читала в книгах и видела в кино. Мне казалось, что все люди одинаковы: люди как люди. Теперь я поняла, что мне не посчастливилось, и я угодила к злой женщине, у которой пороков больше, чем у тридцати деревенских жителей вместе взятых, тех, что хоронили мою бабушку.

Но как обходиться с такими людьми, как моя тетя? Что нужно сказать или сделать, чтобы добиться их снисходительности?

Дети, конечно, тоже умеют приспосабливаться, как и взрослые, но им приходится труднее, поскольку они доверчивее и всегда надеются, что плохое вот-вот закончится. Ведь они не знают, из чего складываются и цементируются характеры, и что такое характер, сложившийся на звериной страсти к деньгам.

У тети Светы была животная страсть к наживе, и отсюда-то и происходила ее злоба.

Вернувшись после бани, она снова стала пить и есть, а я продолжала сидеть у стены на табуретке. Даже картошку мне пришлось есть там же. К столу тетя меня не пригласила, намекнув, что за столом мне не место.

Первый раз в жизни я ела пустую вареную картошку без соли, масла и хлеба.

После бани у тети на столе появилась тушеная курица. Птица тушилась в чугунном горшке, пока тетя парилась, смывала грязь и дорожную пыль.

Я очень любила курицу, но как я могла получить хоть крылышко?

Манера, с которой тетя обращалась со мной, пугала и подавляла меня, и в таком состоянии я не могла ничего попросить. Мне даже показалось, что у меня пропал голос.

Принявшись за курицу и запивая ее коньяком, тетя заговорила со мной о «наших делах».

«Слушай меня, детка, – сказала она. – Завтра нам предстоит много работать. Смотри, не дури! Не глупи!

Показывай волосы, тычь руки, тряси пальцами, говори, убеждай, упрашивай, и чтобы поверили! Ясно? Ты была смертельно больная, лысая, безобразная, в парше, в бородавках, кашляла кровью, а теперь это прошло, и ты смеешься и радуешься. Понятно? Будешь говорить: «Знаете, добрая тетя, сколько я пережила? Ко мне ни один мальчик не подходил, и ни одна девочка, а теперь я староста класса! Учусь на одни «пятерки»! И не вздумай растеряться или сказать не то! Я тебя, поганку лесную, растопчу там же, на месте!»

Наверное, тетя уже давно решила, что ругательства и обидные выражения имеют большую силу воздействия на детей, чем нежность.

Она грозила мне кулаком, скрежетала зубами, хмурилась и то уменьшала, то щурилась, то пучила глаза. Повышала голос и кричала: «Все уразумела?»

Я боялась этих криков и кивала.

Вот странно: раньше мне казалось, что самое естественное чувство – это доброта. А тут, в доме Светы, я вижу, что естественное чувство – злоба.

До вечера я просидела на табуретке, и у меня сильно заболела спина. Тетя лежала на диване, листала какие-то журналы, смотрела телевизор, дремала. Обо мне она словно забыла.

Я не знала, где находится уборная и подумала: «Что будет, если я не стану спрашивать, а сама пойду и поищу?»

Наконец я решилась и вышла в сени. Там были две двери. Одна из них, очевидно, вела на веранду, а другая – в кладовую. Но где же уборная?

Я приоткрыла одну дверь и увидела Колю, сидящего на старой кушетке. Он тут же вскочил, выбежал ко мне, больно схватил за локоть и потащил в дом.

Он приволок меня к тете, как пойманную воришку, и не отпускал меня, и я болталась, как кукла.

«Вот, поймал у кладовой», – сказал крючконосый пес моей тети.

«Да-а? – протянула тетя, удивившись и скривившись от злости. – Ты чего, детка? Чего задумала? Пошла шарить, вынюхивать? Чего искала? Говори! Здесь все мое! Твоего ничего нету, как ни ищи!»

Услышав про уборную, она смягчилась. Уборная находилась с другой стороны дома. Нужно было обойти дом по каменной дорожке.

«Дай ей ключ», – велела тетя псу Коле.

Оказалось, что уборная запирается на ключ. Как и все в этом доме: все двери, все помещения, все шкафы и сундуки. И даже холодильник.

После уборной мне оставалось вернуться на свою табуретку, поскольку тетя ничего другого мне не предложила.

Мне не предложили помыться в бане. Не предложили хорошую постель с чистым бельем. С наступлением ночи тетя повела меня в маленькую комнату, где стены были заставлены сундуками, образовав узкий, полутораметровый проход, подобие норы. Это и оказалось моим жилищем.

Коля принес тюфяк, старое покрывало и маленькую диванную подушку.

«Спать будешь здесь, на полу, – сказала тетя. – Не развалишься. И в окно не вылезешь, потому что здесь нет окон».

Я поразилась. Где же будет стоять мой стол, сидя за которым я буду читать и писать, выполняя школьные домашние задания? Где будут полка для книг и шкаф для одежды?

Была середина августа, и я, конечно, думала о школе. Я перешла в пятый класс и гадала, где мне предстоит учиться.

Я понадеялась, что с наступлением школьной поры все изменится, то есть тетя перестанет брать меня с собой, чтобы ходить по поездам и обманывать доверчивых людей рассказами о волшебной старушке, избавляющей от болезней при помощи сжигания денег. Мне было ужасно противно этим заниматься, как, думаю, было бы противно всякому нормальному человеку.

Частенько бывало, что, стоя на платформе, тетя издали разглядывала свою жертву. У нее было изумительно хорошее зрение. И она невесть как знала, какой именно человек отдаст ей свои денежки. Перед «работой» она почти всегда наклонялась ко мне и сквозь зубы пугала расправой или детской колонией, если я вздумаю растеряться или забуду какую-нибудь важную деталь моей легенды.

Иногда тетя прибавляла к моей «чудесной истории исцеления» абсолютно невероятные детали. Как-то раз она заявила старушке с дрожащими руками и лицевым тиком, что у меня было то же самое, причем это случилось со мной, когда я очнулась от летаргического сна. Будто бы я целый год спала точно мертвая, то есть не дыша. Все думали, что я никогда не проснусь и во сне зачахну и умру. Помогла мне, конечно же, старушка-целительница: сожгла аж двадцатипятирублевую бумажку! Через три дня я проснулась невредимая и румяная, и все заплакали от счастья, но тут меня охватила трясучка. И снова послали к волшебной бабусе двадцать пять рублей с моим именем. А та сказала: «Нет, достаточно двадцати». И сожгла две десятирублевки. И теперь я, совершенно здоровая и счастливая, еду в Москву на математическую олимпиаду.

Понятно, что эти невообразимые детали должны были усиливать впечатление тех, кто сам мечтал выздороветь. Но иногда тетя примешивала к моей легенде совсем уж фантастические вещи. Один раз она сказала, что я пять лет подряд болела лунатизмом и гуляла по ночам, и никакие доктора не могли мне помочь. Обычно я бродила, вытянув перед собой руки, босая и в ночной рубашке, вокруг дома. Но однажды в особенно лунную ночь я вылезла в окно и отправилась через поле на кладбище и угодила в вырытую накануне могилу. Утром какие-то люди привезли хоронить своего умершего родственника, а в могиле спит десятилетняя девочка в ночной рубашке! Люди от страха разбежались кто куда. И только одна молодая женщина осталась, потому что догадалась, какой у меня недуг. Она-то и посоветовала поехать к старушке, сжигающей деньги. И вот что поразительно: эта женщина вскоре исчезла. Стали спрашивать о ней – кто она, откуда и чья родственница, и оказалось, что никто ее на знал. Незнакомая. Приезжая. И тогда один дедушка догадался: это ангел прилетал, чтобы помочь девочке… Через три дня меня повезли к целительнице, и лунатизм оставил меня навсегда. Вот какая помощь пришла от ангела!

Помню, что эту историю тетя рассказала двум деревенским женщинам, используя свой удивительный шепот. Этот шепот могли слышать только те, с кем тетя и затевала разговор, а посторонние люди ничего не разбирали. Те деревенские дамы были невероятно доверчивы и слушали очень-очень внимательно. Затем они разглядывали меня с большим изумлением. После этого они вышли с нами из поезда на платформу, хотя должны были ехать дальше. Это тетя посоветовала им выйти, чтобы «все происходило под чистым небом», а не в вагоне. Потому что с неба за людьми наблюдают ангелы, которые и проследят, чтобы денежки с именами и перечисленными болезнями попали в руки старушки-целительницы, а не демонам. Доверчивым женщинам это понравилось – про чистое небо и про ангелов. Каждая отдала тете двенадцать рублей. Всего за сорок минут тетя «заработала» двадцать четыре рубля.

Пришел сентябрь, а моя покровительница как будто и не думала устраивать меня в школу. И я сказала ей об этом. В ответ она разозлилась: «Сама знаю! Вот напасть – школа… Зачем она нужна?»

Тетя присела на диван и призадумалась, а я испугалась. Она явно что-то замыслила насчет моей учебы. Что-то нехорошее – согласно своей натуре.

Тогда я сказала, что если я не появлюсь в школе, к ней, моей единственной родственнице, придут инспекторы из отдела по делам несовершеннолетних и затеют расспросы, и тогда хочешь не хочешь, а придется отвечать, а не отмалчиваться.

Тетю это взбесило. Она кричала, ругалась, швырнула со стола железную кружку, но затем все же признала, что обстоятельство сильнее ее: если в доме проживает подросток, то по закону он обязан посещать учебное заведение.

Однако уже через минуту она рассуждала об этом так: «Ничего страшного! Подумаешь – школа! Не беспокойся. Все сделаю, как нужно… Будем «работать», как прежде, а учеба подождет. Главное – наш интерес. Верно?»

Я подумала, что тетя будет использовать в разговоре с учителями эту печальную реальность – что я одна-одинешенька и обо мне некому позаботиться кроме тети, и поэтому мне следует дать послабление.

Как всегда я ошиблась: приведя меня за руку на школьный двор, тетя немедленно пожелала переговорить с директором, и сразу же объявила ему, что я очень-очень больна и каждые пять дней нуждаюсь в осмотре врача-специалиста, который практикует в другом городе, а в здешних местах подобного доктора нет. Это означает, что после четырех трех дней учебы я должна буду поехать на осмотр в больницу.

«Странно! Первый раз слышу такое! – помню, сказал директор. – Что за болезнь такая?»

Тетя неожиданно вынула из рукава медицинскую справку-свидетельство, где было написано, что у меня тяжелейшая эпилепсия.

«Ах, вон как! – воскликнул директор. – Тогда нет вопросов. Какие тут вопросы? Конечно, берите своего ребенка и везите куда нужно».

Мне было обидно, ведь я была здорова. Но тетя глядела на меня так, словно готовилась расцарапать ногтями мое лицо.

Я уже хорошо знала, что нельзя подводить тетю. Иначе она будет унижать и оскорблять меня, хватая за подбородок и давая пощечины, и пугая сердитыми воплями и детской колонией, где девочки-бандитки только и ждут, чтобы вырвать волосы у такой, как я. Уж лучше ураган, гром и молния, и быстрая смерть, чем унижения от злой тети Светы, моей единственной родственницы.

Ведь мне было одиннадцать лет. И я уже не могла принять мою жизнь, как бессмысленную игру. Я понимала: моя жизнь складывается неудачно, меня ругают, унижают, запугивают, и обо мне не заботятся.

И мне это не нужно, не нужно!

То есть я поняла, что, лишь понравившись тете своим послушанием, я заслужу ее расположение. Нужно было приспосабливаться к сложившейся ситуации. Ведь у меня не было никакой надежды на постороннюю помощь. И я решила подтверждать все тетины слова, какими бы они ни были.

«Да, у меня очень тяжелая болезнь», – тихо и опустив голову сказала я.

И директор сказал: «Бедняжка! Можешь не рассказывать подробности. Поезжай к доктору, если нужно!»

Тетя была довольна его искренностью в выражении чувств. Пожала ему руку. Назвала его самым чутким педагогом в ее жизни.

Мной она тоже осталась довольна. Выйдя назад, на школьный двор, она с улыбкой прошептала: «Изображай больную, дура! Нам это на руку!»

Эта женщина не забавлялась своей выдумкой насчет меня, а расчетливо подсчитывала расходы и прибыль, взвешивая и то и другое.

И я, и директор школы, и все прочие люди были действующими лицами в ее игре. Малейшее несоответствие или натянутость с нашей стороны вызывали в ней раздражение и ярость.

Однако ее милое, доброе, румяное лицо без явных признаков старения и печали на людях не менялось. Это было самое удивительное явление, связанное с этой странной женщиной. Тетя Света продолжала сиять, излучая терпение и благодушие и сохраняя вкрадчивые манеры. И только избавившись от свидетелей или укрывшись в каком-нибудь доме, своем или своих знакомых, она превращалась в бледную, злую, немыслимо испорченную ведьму.

Откуда берутся такие люди? Кто или что делает их такими злыми?

Я тогда не могла ответить себе на эти вопросы…

За полгода я поменяла четыре школы. Невообразимо! Тетя рассказывала школьному руководству, что я вот-вот умру, предоставляла какие-то справки, «основательные» медицинские документы, и директоры и завучи восклицали: «О, конечно! Что вы! Действуйте как считаете нужным, спасайте девочку!»

Выписавшись из одной школы, я поступала в другую лишь через две недели.

Все это время мы усердно «работали». Колесили из одной области в другую, высматривая в поездах пригородного и дальнего следования доверчивых людей, озабоченных своим пошатнувшимся здоровьем.

Я изображала прозревшую, избавившуюся от горба, глухоты, немоты, заикания, недержания, парши, мокрой экземы и всех видов сыпи, тиков, туберкулеза, гепатита, врожденного порока сердца и еще десятка болезней, немочей и дефектов, и люди мне почему-то верили.

Я давала им трогать свои руки, щупать кожу, волосы, ногти, показывала зубы, вытягивала ноги, говоря, что теперь они одной длины, а раньше одна из них была короче. Мне отвечали: «Ах, милая, какое чудо! Какая радость!» И всплескивали руками: «Ох, и бывает же такое! Надо же!» А затем вынимали деньги и отдавали тете Свете.

Я видела: на многих действует простенький платочек на моей голове – символ скромности и смирения. Тетя, конечно, предвидела это.

Я носила платок до наступления морозов, пока однажды у меня затылок не онемел от холода и я не взмолилась: «Я очень мерзну!»

Тетя Света раздобыла теплый платок и осталась недовольна: в нем я выглядела девочкой из зажиточной семьи.

Тогда она нашла для меня серый, грубый «бабушкин» платок, толстый и тяжелый, но когда я надела его, стала выглядеть как нищенка. Тете это тоже не понравилось. И она решила, что я буду носить куртку с капюшоном, а на голове у меня будет все тот же тоненький летний платочек. В нем я была похожа на девочку из простой, но очень хорошей, доброй, трудолюбивой семьи, и всем это было по душе.

Знали бы эти люди из поездов, как мне жилось!

У меня не было своей комнаты, а, по сути, и вообще своей крыши над головой. Я спала, где придется, в углах и на лавках, на сундуках и даже на голом полу. Мыться горячей водой мне приходилось нечасто. За полгода я побывала в бане лишь два раза.

Тетя давала мне тряпочку и ведро холодной воды и говорила: «Протри свое тело, а то от тебя пахнет грязью». Я снимала одежду и вставала в цинковое корыто, холодное и неприятное. Дрожала от холода и старалась поскорее «вымыться», чтобы снова одеться. Белье стирала в такой же холодной воде, хозяйственным мылом.

Через несколько месяцев из-за однообразной и неполноценной еды мое лицо сделалось серым, глаза перестали блестеть, кожа стала сухой. Ведь тетя давала мне только хлеб и кашу, иногда – рыбные консервы. Также нечасто я получала немного сливочного масла. Очень редко – молоко. Меня мучила изжога и горечь во рту, а ночью, бывало, я страдала из-за судорог ног. Было очень больно. Но жаловаться я боялась. Мои жалобы приводили тетю Свету в неописуемую ярость, это была ее самая отвратительная и характерная черта – бешено реагировать на мою даже самую маленькую претензию. Она почему-то думала, что я могу и обязана каждый день извлекать из себя безропотное терпение, а если я не делаю этого, я редкая дрянь. Мы обе видели, что я медленно увядаю. Но я не могла ничего поделать, а тетя не желала.

Но тетя, конечно, знала о разрушительном влиянии плохого питания. Иначе она не питалась бы так хорошо.

О, она любила набить брюхо!

Ей нравились нежное мясо, сочная отварная рыба, рассыпчатый рис, наваристые супы, тушеная или зажаренная до хрустящей корочки курятина, гречневая каша с маслом и грибами. Она обожала сыры и колбасы. Любила фрукты: груши, сладкие яблоки, апельсины и мандарины, и особенно сладкий виноград.

Ни одного дня тетя не обходилась без пирожных и шоколадных конфет, кофе и ее любимых сгущенных сливок. И каждый день она выпивала несколько рюмок коньяку – «для настроения и сосудов».

Пряча от меня хорошую еду, она относилась к этому, как к непрерывной заботе. Другими словами, она защищала и оберегала свое имущество от чужого посягательства как если бы рядом с ней проживали хитрые, коварные и завистливые люди, не считающие воровство плохим делом.

В одном доме, где мы с тетей остановились на ночлег, она уложив меня спать в какой-то пыльной, захламленной комнате, вынула из сумки свою хорошую еду и разложила на столе. Хозяйка дома, поглядев на вареную курицу, сыр, вяленую колбасу и окорок, всплеснула руками: «Эх, как хорошо ты живешь!» А тетя ей сказала: «Если я тебя угощу, это будет вместо платы. То есть денег за ночлег я тебе не дам». Хозяйка подумала и согласилась. И обе они бросились набивать рты.

Дверь в комнату, где я лежала на раскладушке, была немного приоткрыта. До меня тут же донеслись запахи еды. Но что мне оставалось? Только вздыхать. У меня не было даже сухаря. Даже сухарной корки. Обидно и уныло, но что делать?

Вдруг хозяйка дома спросила тетю: «А что твоя девчонка? Гляжу, ты ее за стол не зовешь. Почему так? Она что, сытая?»

«Она такую еду не любит, – ответила тетя. – У нее аллергия на двадцать видов продуктов. Ей нужны только жидкие каши да сухарики. Она очень болезненная, и я ее берегу».

Глафира – так звали хозяйку – хорошо знала тетю и потому ей не поверила.

«Что-то не верится, – сказала она. – Не припомню, чтобы ты о ком-то заботилась».

Глафира была рослая и полная женщина, с большими руками. С нахальным лицом. Не слабая и не колеблющаяся. Глядя на нее, можно было подумать, что она в постоянной боевой готовности: мгновение – и даст отпор кулаком или крепким словом. И по этой причине тетя не стала с ней спорить, а лишь сказала: «Тебе-то что? Не твое дело – не лезь. Давай-ка лучше выпьем коньячку. У меня есть немного… Для хороших людей…»

Получив коньяку, Глафира забыла обо мне и уже не вспоминала.

Утром, сидя за столом, она пила чай и грызла кусковой сахар. Рядом на блюдце лежали ватрушки. Увидев меня, эта огромная женщина кивнула в сторону двери и сказала: «Твоя тетка скоро вернется. Пошла поговорить с одним человеком, с соседом. Посиди на лавке, подожди ее».

Вспоминая те дни, я часто думаю: «Что за люди такие были в моей жизни? Странные люди. С черной, нездоровой душой. Недобрые, неприветливые, не заботились о ближних. И даже о детях не заботились!»

Я просидела на лавке у стены больше часа, а Глафира все это время пила чай, чашку за чашкой, съела все ватрушки, несколько бутербродов с маслом и медом, а мне не предложила ни крошки. И даже не спросила, действительно ли у меня аллергия на двадцать видов продуктов или это тетино вранье.

Когда дверь распахнулась и показалась тетя, я увидела, что у нее недовольное лицо. Видимо, у нее что-то не вышло. Ее рот скривился, а пальцы скрючились.

«Чего расселась? – крикнула она. – Чего прохлаждаешься? А ну, идем. Пора ехать!»

Я поспешила надеть на голову платок и этим немного успокоила тетю. Однако она грубо схватила меня за руку и потащила за собой.

В который раз я осталась без завтрака, и меня никто не спросил, голодна ли я. И в который раз мне не предложили умыться и почистить зубы.

Как всегда, мы «работали» весь день, меняя железнодорожные ветки, чтобы не примелькаться перед пассажирами и не вызвать подозрение у работников милиции.

В этих стратегических вопросах тетя показывала много опыта. Она обладала чутьем мошенницы. Иногда мы переходили из вагона в вагон, а тетя никак не могла выбрать подходящего человека, и тогда она говорила: «Плохой поезд». Мы сходили на платформу и ждали другого поезда.

Порой я была уверена, что тетя, разглядывая того или иного человека, уже выбрала свою жертву. Недаром она смотрела на него так пристально. Чаще всего это была какая-нибудь женщина. И я думала: «Вот сейчас она наброситься на нее со своими бреднями про мое исцеление и старушку-целительницу! Вот сейчас, через секунду!» Но мы почему-то проходили мимо.

Хотя человек, о котором я думала, всем своим видом и особенно грустным, озабоченным лицом был похож на тех несчастных, кого тетя недавно обманула.

Бывало, что впустую проходили несколько часов, а то и полдня. И это, конечно, отзывалось на мне. Тетя глядела на меня с ненавистью, а за руку дергала так, словно намеревалась ее оторвать.

И все же абсолютно пустых дней я не помню. Какой-нибудь доверчивый человек непременно попадал в тетины сети, однако, несмотря на неудачный день, она обходилась без вспышек, то есть без безрассудного преувеличения и приукрашивания, которые могли бы все испортить. Некоторые ее истории о моем спасении действительно выглядели фантастическими, но еще никто не засмеялся и не закричал: «Чепуха!»

Обычно тетя начинала рассказывать, используя мрачные оттенки, а заканчивала самыми розовыми порфирами, и слушатели испытывали облегчение и радость. Им тут же хотелось такого же чудесного спасения и для себя, и такая небольшая сумма, как пять рублей, не вызывала у них никакого подозрения.

Впрочем, попадались люди, с жаром умоляющие тетю взять сразу тридцать рублей – за пятерых своих родственников. И тетя всегда вздыхала и говорила: «Ах, я не уверена, что у меня получится… Ведь сразу пятеро! Разве что я очень постараюсь – только для вас и вашего благополучия!»

«Пожалуйста, просим вас, постарайтесь!» – упрашивали доверчивые люди, умоляя тетю взять деньги.

Будь рядом с тетей другие мошенники, они, несомненно, восхитились бы ее талантом.

Именно в такой небывало удачный день случилась беда.

В обычный полдень посреди недели тете попалась невероятно доверчивая и любезная женщина, да к тому же сентиментальная. Выслушав сказку обо мне, она расплакалась. Тете и раньше попадались чувствительные люди, но эта дама плакала не меньше трех минут. А затем она сказала: «Вы моя спасительница! Понимаете? Я как раз нахожусь в жизненном тупике… У меня болеют две младшие сестры и мама. Мама не встает с постели, а у сестер заболевание ног и позвоночника. Они, бедняжки, ходят на костылях. Умоляю, передайте от меня деньги той старушке-целительнице – пятнадцать рублей, три пятирублевки, а еще я хочу оплатить вам дорогу и питание в дороге. Вот, возьмите сто рублей на все ваши расходы… Прошу вас, не откажите!»

Тетя отказывалась целую минуту, а когда приняла сто рублей, сделала вид, что и она вот-вот расплачется.

«Какая вы милая и добрая! – сказала тетя. – Я сделаю для вас все, что смогу – от чистого сердца!»

Мы сошли с этого поезда и дождались другого. И надо же: в этом поезде произошла похожая история!

Желающая исцелиться от болезней пожилая чувствительная дама попросила тетю позволить ей оплатить дорогу в Сибирь и прочие расходы и положила в тетин конверт кроме трех пятирублевок еще и восемьдесят рублей.

Двести рублей за один час! Такая удача пришла к тете впервые.

Мы снова сошли на платформу и дождались следующего поезда.

Скорее всего, тетя посчитала, что нынче самый светлый день в ее жизни, и, конечно, она хотела, чтобы этот денек принес ей еще больше радости.

Мы прошагали один вагон, прошагали второй, а когда снова вошли в тамбур, какие-то люди, вошедшие вслед за нами, окликнули тетю.

«Эй, заводная, погоди, не торопись, – громко и злобно сказал какой-то мужчина. – Выжми тормоз. Я что, за тобой бегать должен?»

Мы повернулись и увидели двух здоровенных мужчин в осенних кепках и полушубках с поднятыми воротниками. Полушубки были небрежно распахнуты, а под ними – по-пижонски расстегнутые на три пуговицы рубашки.

Мне показалось, что у этих людей огромные прямоугольные челюсти – ну точно школьный учебник.

Глаза у них были недобрые, нехорошие. И оба эти дяди неприятно ухмылялись.

Тетя изменилась в лице – превратилась в злую ведьму, хотя в поездах она ни на секунду не выходила из образа благодетельницы.

«Чего надо? – глухо спросила она, втягивая голову в плечи. – Я вас не знаю, и вы меня тоже. Идите себе своей дорогой».

Тетя глядела не в глаза этим людям, а вниз, на руки, и я тоже поглядела: руки у них были татуированные. В свои одиннадцать лет я уже знала, кто такие уголовники. Видела в кино и слышала от людей. И они были страшные, эти люди. От них веяло опасностью.

«Удивляюсь! – сказал один из уголовников. – Второй месяц ты здесь лохов щиплешь, а про наше терпение ни разу не вспомнила. Ты чего, Маруся? Кем ты себя считаешь? У тебя что, мозги высохли? Где наша доля? Кто ее видел? С кем у тебя разговор был? Называй имена, сволочь!»

Глаза у тети забегали, и она назвала какое-то короткое и странное имя. И тут же пожалела об этом, потому что уголовники уличили ее в обмане и взорвались.

«Ты чего несешь? – крикнул тот, который первый заговорил с тетей. – Вот сука! Обмануть хотела! Человек, о котором ты толкуешь, три месяца как помер и на кладбище лежит!»

Другой уголовник вынул из кармана нож, нажал на кнопку, и выскочило узкое и острое лезвие.

Перепуганная тетя шарахнулась к стене, а я прижалась к дверям. Теперь я поняла, почему она смотрела на руки: боялась ножа. И он и появился.

Тот, который вытащил нож, сказал: «Давай сумку, стерва. А то лицо порежу!»

Он забрал тетину сумку, стал рыться в ней, нашел конверты с деньгами и забрал себе. Не оставил тете ни одной бумажки. «Штраф за плохое поведение» – было его злое и одновременно насмешливое объяснение.

Уходя, уголовники швырнули сумку на пол и напомнили тете, что ей следует отдавать часть денег в какую-то общую кассу, и сказали, что привели в действие какой-то закон, и только по великодушию отпускают тетю без физических увечий, однако в другой раз, если подобное повторится, невредимой она домой не вернется.

Вот так «небывало удачный день»! Все двести рублей пропали – исчезли до последней копеечки.

Мне показалось, что тетю попросту ограбили. Слишком уж грубо и дерзко действовали эти уголовники с пружинным ножом. И хотя они упомянули какой-то закон, это выглядело именно как наглое ограбление. Если они имели в виду какой-то свой обычай, то им следовало бы по крайней мере вести себя повежливее. Ведь обычаи должны быть проникнуты величием, только тогда их приятно соблюдать. Но разве может быть что-то величественное у преступников?

У тети с лица исчез румянец. Она стиснула зубы и схватила себя за подбородок. Наверное, это было мгновение ее самого глубокого волнения.

Было видно, что она потеряна и подавлена и изо всех сил старается справиться со своим испугом.

Я молчала и думала: что теперь будет, станет ли тетя ходить со мной по поездам? У меня вдруг появилась надежда, что мы бросим это мерзкое и противное занятие.

«Ведь недаром, – подумала я, – тетя так перепугалась ножа уголовников. Вон, на ней лица нет. И вот уже которую минуту она не говорит ни слова и не сдвигается с места».

Тетя медленно приходила в себя. Наконец она глубоко вздохнула и захотела вернуться домой. До сих пор я считала, что тетя ни за что не бросит «работу», если в кармане у нее пусто. Но вот мы без копейки отправились восвояси.

Пока мы добирались до дома, тетя со мной не разговаривала. А я заняла себя рассуждениями о том, почему уголовники назвали тетю Марусей, если у нее другое имя. Либо они ошиблись, либо им все равно, как и кого зовут.

Сейчас-то я знаю, что у преступников «маруся» – это не имя, а пренебрежительное обращение к женщине. Оскорбительное слово, проявление неуважения и даже презрения. Но тогда, в одиннадцать лет, я, разумеется, об этом не имела понятия.

Очутившись дома, тетя ни слова не сказала своему злому псу Коле, а когда он сам заговорил с ней о каком-то деле, махнула рукой. И он замолчал и ушел к себе.

У меня в душе возникло новое ощущение. Неужели тетя изменилась? Лицо у Коли было заспанное, и от него разило водкой, а тетя его не выругала. Почему?

У меня появилась мысль, что с этого дня тетя займет другую позицию – в противоположность своей прежней злобной натуре. Станет доброй и вежливой. Из-за чего? Может быть, из-за того, что ей выпало поглядеть на себя со стороны, и она увидела себя слабой и уязвимой.

Я даже зачем-то улыбнулась, присев на свою табуретку. Если бы тетя тоже улыбнулась, я решила бы, что мир все-таки способен перевернуться.

И снова я жестоко ошиблась!

Тетя достала бутылку коньяку, налила себе в чайную чашку и выпила. А затем сжала кулаки и закричала: «Двести рублей! Проклятье! Мои двести рублей!»

Лицо ее сделалось безумным. Ноздри расширились. Рот перекосился.

И она стала глядеть в мою сторону. О, как я испугалась! Все самые нехорошие предчувствия хлынули на меня раскаленным потоком, однако я была беспомощна и ничего не могла предотвратить.

«Это ты виновата, поганка такая!» – закричала тетя и бросилась ко мне.

Я смогла лишь выставить перед собой свои тонкие руки, но как это могло мне помочь? Тетя стала бешено хлестать меня ладонями по щекам, и каждая такая пощечина была горячая и увесистая. Ведь тетя была плотная, сильная, хорошо питающаяся дама. Я кричала: «Тетя, тетя!» и пыталась увернуться, а ее это только разозлило.

Она схватила со стола резиновую мухобойку, которую держала для платяной моли, и избила меня мухобойкой, целясь непременно в лицо. Другой рукой она схватила оба мои запястья. Досталось и шее, и плечам, и рукам.

Она продолжала бить меня, даже когда я свалилась на пол.

Устав, она швырнула мухобойку в угол и присела отдышаться.

Я лежала, закрыв лицо руками, сотрясаясь от боли, страха и ужаса, и лицо мое горело так, будто его облили кипятком.

«Это ты во всем виновата, гадина!» – повторила тетя.

Она выпила еще коньяку и затем приказала мне показать лицо. Даже не видя себя в зеркале, я знала, каковы последствия. Губы и нос раздулись, глаза заплыли. Все было покрыто кровавыми синяками от мухобойки.

Тетю это ничуть не расстроило. Но это было и не удивительно. Ведь в ее характере преобладала только одна способность – заботиться лишь о себе. Что я была для нее? Муха, насекомое.

Она велела мне подняться с пола и сесть на табуретку, а потом велела убираться в погреб. В погреб!

Распахнув крышку погреба, она сказала: «Лезь туда и сиди там, пока не разрешу выйти! И только попробуй пискнуть! Прибью!»

Я спустилась в холодный, пахнущий сырой землей и плесенью погреб. Тетя бросила мне мокрое полотенце и старое мужское черное пальто с меховым воротником. Еще я получила полбуханки хлеба и банку с горячим чаем.

Так, питаясь лишь хлебом и чаем, я провела в погребе три дня. Тетя разрешила мне лишь выходить в уборную, и только утром и вечером. Спать пришлось на ящиках с картошкой, завернувшись в пальто.

На четвертый день я услышала: «Ну, хватит лоботрясничать! Выходи оттуда, умывайся, и поедем работать. Только не вздумай изображать обиженную. Я этого не люблю».

Возле умывальника висело зеркало, поэтому я смогла хорошо себя разглядеть. Мама и бабушка, будь они живы и окажись рядом, не узнали бы меня! Опухшее, посиневшее лицо с распухшими губами и заплывшими веками напоминало подушку с чернильными разводами. Понадобилось бы три недели, чтобы оно сделалось прежним, а то, пожалуй, и целый месяц. А не три дня.

Тетя дала мне гречневой каши с молоком, а к ней белую булку и сливочное масло. Такую еду я получила от нее впервые. Но тетя позаботилась обо мне вовсе не из-за угрызений совести, а из-за моей худобы. В погребе я сильно похудела. И тетя сказала: «Ну что ты за дрянь такая! Почему похудела? Кто поверит, что ты исцелилась?»

Она задумалась насчет новой истории для меня и вскоре объявила, что история готова: меня сбила машина, и я впала в кому, а врачи оказались бессильны, и только сожженная пятирублевка заставила меня очнуться, да еще встать на ноги, да так крепко, что я вместе с любимой тетей еду домой!

Тетя сама надела мне на голову платок, повязав его плотнее и крепче обычного, и в таком виде – с посиневшим, опухшим лицом в плотно прилегающем платке – я стала походить на девочку, с которой невесть что приключилось, какая-то невероятно жуткая история.

Но тетя осталась недовольна и покачала головой. Как опытная мошенница, она хорошо знала, что любое злоупотребление детьми сразу бросается в глаза. Мой разнесчастный вид мог вызвать недоверие и множество нежелательных вопросов.

Раздосадованная тетя разозлилась и стала ходить с угла в угол, уперев руки в бока и что-то бормоча.

Наверное, она гадала: рискнуть или не рисковать?

Я уже знала эту женщину: она не могла отречься от своей жадности. Бросить мысли о деньгах – это для нее означало бы, что нужно перестать дышать.

Меньше всего тетя думала о том, что именно по ее вине мое лицо не соответствует ее бредням об исцелении.

Я думаю, она вообще не умела себя упрекать. Такие люди о себе плохо никогда не думают. Даже после массы необдуманных поступков они обвиняют других, а о себе предпочитают молчать.

Отвратительный порок. Один из самых гнусных.

Таким человеком была эта тетя Света.

Мне она была ненавистна. Я прятала от нее глаза. Я хотела бы вообще никогда не говорить с ней. И хотела бы сбежать, и согласилась бы жить в детском доме.

Тетя вдруг все это почувствовала и громко сказала: «Думаешь, что сбежишь? Выйдешь на улицу и сиганешь? Не-ет, детка, не выйдет. Я тебя найду, схвачу и три шкуры спущу. А потом посажу в тюрьму. Скажу, что ты у меня золотые сережки украла и кулон. И еще деньги утащила из кошелька. И облигации. И все это потянет на три года в детской колонии… А там тебя юные бандитки, как таракана, раздавят. Это те, которые с детства пьют, курят, воруют и на отца с матерью с ножом бросаются. Они тебя в первый же день растерзают, вот увидишь!»

Я ничего не знала о детской колонии и ужасалась от таких тетиных речей.

«Хочешь в тюрьму? – кричала тетя. – Если хочешь, только скажи, дорогуша. Сегодня же и поедешь! И этот погреб тебе покажется райским местом! Кладовочкой сахарной ваты!»

Я сказала: «Нет, не хочу в тюрьму».

«Тогда идем работать! – проорала тетя. – Деньги сами с неба не свалятся!»

Мы вышли на улицу, и тетя преобразилась. Превратилась, как всегда, в добрую, сердечную, благовоспитанную женщину, которая улыбается чуть ли не всем встречным, а знакомым чуть ли не кланяется.

И все же я заметила, как она нервничает, потому что люди, попадающиеся нам навстречу, с удивлением разглядывали меня.

Все до единого таращились на мое лицо.

А уж на платформе станции на меня поглядывали, наверное, сразу сто человек.

Тетя поняла, что промахнулась. Я привлекала слишком много внимания, и большинство обыкновенных людей хотели бы расспросить нас, что случилось.

К нам даже подошел милиционер и спросил: «Что произошло с этой девочкой?»

Он попросил тетю показать документы, задал вопрос и мне: «Эта гражданка действительно твоя тетя?

И почему у тебя такое лицо? Тебя били?»

Тетя стала улыбаться и говорить: «Да что вы! Что вы! Девочка каталась на санках с горы, санки перевернулась, и она неудачно стукнулась лицом об пень. Спросите ее, спросите! И спросите, куда мы едем. В больницу едем – лечиться!»

Мне очень хотелось закричать: «Она врет! Она мошенница! Арестуйте ее, отправьте в тюрьму!», но я сама боялась тюрьмы, потому что тетя могла осуществить свою угрозу, ведь она была злая, жестокая и мстительная ведьма.

Поэтому я подтвердила тетины слова, и милиционер ушел. Но тетя все равно осталась недовольна. Потому, конечно, что мы не могли «работать».

Она была немного растеряна. Подошедший поезд забрал нас, но тетя не рискнула ходить по вагонам. Мы ехали в тамбуре. Тетя молча глядела в окно и покусывала губу.

Я прикрыла лицо платком, и на меня стали меньше обращать внимания. Куда мы отправились, мне было неизвестно. Скорее всего, даже тетя не знала, куда мы едем. То есть она этого еще не решила.

Наконец какая-то мысль заставила ее оживиться. Она проговорила: «А! Гусыня! Ну конечно! Она должна мне четверную!»

Мы сошли на платформу и поехали в автобусе.

Была оттепель. После морозов вдруг сильно потеплело, воздух стал влажный и мягкий, а снег вязкий и водянистый. В небе появились чернильные облака. И неожиданно пошел сильный дождь, словно осенью.

Мы долго ехали по шоссе, затем по сельской дороге и приехали в какую-то деревню. Пошли пешком и промокли под дождем. Тетя ругалась нехорошими словами, упоминая свою знакомую по прозвищу Гусыня. Какая она была, эта Гусыня, если не такая же, как тетя? Ведь у тети не могло быть хороших людей среди знакомых. Поскольку хорошие люди не водят знакомства с мошенницами и вообще со злыми ведьмами. Разве это возможно?

Дом Гусыни был в конце улицы и самый унылый из всех. Забор некрашеный, во дворе грязно. На крыльце – мусор.

Гусыня не обрадовалась тете: «А, это ты? Чего приперлась? Чего нужно?»

У этой женщины было странное лицо – очень белое, словно фарфоровое. И вся ее голова выглядела кукольной. Изящно изогнутые брови, маленький аккуратный нос, овальный рот и красивые щеки. Зато тело было большое и походило на грушу. Вот почему, наверное, ее прозвали Гусыней. При ходьбе эта женщина переваливалась из стороны в сторону, как гусыня. Надо же: маленькая, аккуратная, словно фарфоровая головка, и неуклюжее, располневшее, рыхлое тело!

Тетя не стала церемониться и сыпать любезностями, а поспешила осадить знакомую: «Нужно было, вот и приехала! У тебя, голубушка, память отшибло? Ну, это ничего, пустяки. Я тебе напомню. Помогу тебе, бедняжке. Ты мне должна четверную – двадцать пять рублей. Выложи ее сюда, и я уеду, не буду тебе мешать спокойно подыхать от тоски. Можешь хоть сегодня сдохнуть, мне все равно. Только должок верни!»

Услышав про деньги, Гусыня переменилась. Смягчилась и стала улыбаться, как добрая, приветливая женщина.

«Ты заходи ко мне в гости, Светочка, – сказала она. – Чего зря скандалить? Деньги никуда не денутся, что о них говорить? У меня наливочка имеется. Выпьем, обрадуемся. Закусим, чем Бог послал…»

Мы вошли в дом, о котором я уже заранее имела некоторое представление. Ведь я уже привыкла к тому, что у знакомых моей тети не может быть красивых, уютных домов, где чистые полы и белоснежные занавески, где на столе блистающая чистотой посуда и начищенный самовар, а при умывальнике чистота, душистое мыло, свежее полотенце и избавленное от пятен, безупречное зеркало.

Куда там! Гусыня жила, как все ленивые – равнодушная к систематическому порядку и гармоничному сочетанию вещей и предметов. Грязь и небрежность в ее доме проникли всюду. Захватили все, что можно. Унылая картина…

К тому же в ее колодце не было воды.

«Колодец, сволочь, перестал воду давать, – пожаловалась Гусыня. – Когда здесь жила моя младшая сестра, воды был полный колодец. Я это хорошо помню. Но я, как ты знаешь, сестру отсюда выселила. Нечего ей было здесь заживаться… И стоило ей отсюда уехать, вода в колодце возьми и пропади. Что за черт! Почему так? Первый месяц вода была, а потом бац – нет ее! Как украли. Не знаешь, в чем здесь дело? А то приходится брать воду у соседей. Они хоть и терпят, но скоро, я думаю, взорвутся».

«Так не бывает, чтобы колодец иссяк всего через месяц, – сказала тетя. – Не придумывай».

«Иди и сама погляди! – возразила Гусыня. – Нету воды, нету!»

Я слушала эту речь и удивлялась: кому эта дама говорит о своей беде с водой? Моей тете? Смех, и только. Да упади на землю луна – тете было бы все равно, если бы только с луны не посыпались бы золотые монеты.

Как всегда, я сидела в стороне на лавке, а тетя и Гусыня пили и закусывали за столом. Как и все другие знакомые тети, хозяйка дома не оказала мне не то что гостеприимства, а вообще никакого внимания, будто меня и не было. Она даже не спросила, что у меня с лицом.

Подобную степень равнодушия я с тех пор не встречала. Откуда берутся люди, охваченные таким безразличием?

Тетя, однако, знала свое дело.

Выпив наливки и закусив блинами, она напомнила: «А должок-то все-таки отдай. Да! А не отдашь, я поеду, сама знаешь, к кому и напомню, что ты должна ей полсотни рублей. Думаешь, она не обрадуется? Еще как! Примчится прямо сюда, за этот стол. Да еще за ножик схватится. Что тогда делать будешь?»

Гусыня помрачнела, но размышляла недолго и сказала: «За деньгами ехать нужно, Светуля. Денег в доме нету, даже мелочи. Если поеду сейчас, вернусь завтра вечером. Если подождешь здесь, получишь деньги, а если уедешь, я за тобой по свету мотаться не стану. Поняла?»

И мы с тетей остались в доме Гусыни, а она собралась и уехала.

С наступлением ночи дождь прекратился. Затем вдруг ударил мороз.

Все покрылось ледяной коркой – и дом, и крыльцо, и деревья, и забор, и земля, и даже мусор на земле, и это было забавно и удивительно. И очень красиво! Будто все вокруг стало стеклянное.

Утром я вышла на крыльцо и залюбовалась этим занятным явлением. Тетю это, конечно, ничуть не тронуло. Она проворчала: «Чего зря на месте торчишь? Иди, погляди, что там с колодцем».

Колодец тоже покрылся ледяной коркой и сделался будто стеклянный. Я весело водила по нему рукой, а потом заглянула внутрь: глубоко, гулко и пусто. «Эй! – крикнула я, чтобы вызвать эхо. – Кто там!» Воды действительно не было. И ведра не было. Только цепь свисала, и то короткая, и тоже «стеклянная».

«Ну что там такое? – заорала с крыльца тетя. – Ты что, околела?»

Возвратившись, я сказала, что хозяйка не соврала: воды нет.

Насчет воды мы могли пока что не беспокоиться, поскольку Гусыня сама об этом побеспокоилась – наполнила водой два ведра и корыто.

Мы стали ее ждать, вечер пришел быстро, но мы так и остались вдвоем. Гусыня не вернулась. Прошла ночь, и ничего не изменилось. И вот уже наступил полдень, а хозяйки все нет.

Тетя догадалась, в чем дело: Гусыня ее обманула – уехала и затаилась в каком-то месте, выжидая, когда мы сами уберемся из ее дома. Тетя сказала, что прием этот известный, но только у Гусыни ничего не выйдет, потому что место, куда она отправилась, чтобы спрятаться, знакомое. Это небольшой городок неподалеку. Там проживает родственница Гусыни, и как раз у этой родственницы должница и выжидает.

«Глупая эта Гусыня, – объявила тетя. – Думает, что я посижу здесь, подожду ее, да так ни с чем и уеду. Ну уж нет! Я свалюсь ей прямо на голову! И если она мне четвертную не выложит, вцеплюсь в рожу! А ты останешься здесь и будешь ждать. Если Гусыня вернется в мое отсутствие, скажешь ей, что я пришла в ярость от ее выходки и готовлю страшную месть. Пусть дрожит, пусть трепещет, гадина. Думаю, что к вечеру все решится… Поняла? Я тебя запру, чтобы выглядело так, будто мы не дождались и уехали. Я знаю, где у Гусыни запасной ключ лежит».

Тетя засобиралась в дорогу.

Если бы она не рассказала мне о своем замысле так подробно, я бы удивилась ее намерениям. Это было на нее не похоже – оставить меня одну да еще в чужом доме. Она мне никогда не доверяла. И привычки ее никогда не менялись, разве что в отношении самых незначительных фактов. И вдруг этакое.

Конечно, перед уходом она не забыла рассказать мне о том, что будет со мной, если я сбегу. Вернее, напомнила: тюрьма, юные бандитки, мучения, страх и ужас.

Без злобы и пугающих речей тетя, как видно, не представляла себе наши отношения.

Был ли в ее жизни хоть один поступок, которым она могла гордиться? Какой-нибудь хороший поступок?

Мне в это невозможно поверить. Думаю, что хорошие дела нагоняли на тетю тоску и скуку, как не приносящие прямой и быстрой материальной выгоды. Скорее всего, тетя рассматривала доброе дело как бессмысленную потерю.

Доброта у нее могла быть только напускной и фальшивой. В этом она достигла невероятной глубины. Из-за безумной страсти к наживе она научилась владеть своим лицом, как актриса. Ведь это очень трудно – часами удерживать добродетельную гримасу, когда в голове текут злые, отвратительные мысли. Для этого требуется немалое самообладание.

Но когда мы оставались вдвоем, это самообладание тут же растворялось. Фальшивых гримас не было и в помине. Как я уже говорила, тетя скрежетала зубами, шипела и даже плевалась.

Вот и в тот день, когда она оставила меня одну в доме Гусыни, ее лицо перекосилось от злобы.

«Сиди здесь и не пискни! – велела она мне. – Если кто-то придет и будет стучать, не отвечай. Сиди молча. Только если Гусыня пожалует, тогда и скажешь, что велено».

Я осталась одна в запертом доме.

Гусыня жила бедно и странно. Ни радио, ни телевизора, ни книг не держала, словно не нуждалась в развлечениях. Нашлись только газеты и парочка прошлогодних номеров журнала «Здоровье».

Бедность в ее доме была самая унылая. В кухне были только плита, печь и стол, ведра и корыто. Крупа, соль и сахар и чай в кульках лежали на подоконнике. В ящике под столом хранились макароны, рыбные консервы и картошка. Вот и все. Холодильника и буфета я не нашла.

В единственной жилой комнате у одной стены стоял истертый, изношенный диван, а у другой – железная кровать. У окна – табуретка.

Одежду Гусыня хранила в сундуке под кроватью.

Не было ни кладовых, ни погреба, ни веранды. Только невероятно грязная уборная в сенях. А во дворе еще и колодец без воды!

Испытывая отвращение к этому жилищу, я подумала: «Может быть, Гусыня здесь не живет, а только бывает? Но зачем, в таком случае, она отобрала этот дом у сестры?»

В прихожей лежали дрова, и я от скуки топила печь. К счастью, дом хорошо протапливался.

Тетя не оставила мне еды, а брать еду хозяйки мне было противно. Ни макароны, ни картошка не просились в руки. Я не хотела пить даже чай с сахаром. Чашки и тарелки мне показались гадкими.

Гадко было сидеть и на диване, и на кровати, и я устроилась на табурете. В полной тишине читала газеты, журналы «Здоровье».

Настал вечер, затем ночь, а тетя не приехала. И Гусыня не «пожаловала».

Пришлось лечь спать на диване, накрывшись покрывалом с кровати, как прошлой ночью.

Утром ничего не изменилось. Никто не пришел, не было слышно ни единого звука, и даже за мутным окном не было видно никаких силуэтов. По улице никто не проходил.

Я сидела и ждала тетю. Мне казалось, что она вот-вот приедет. Но она не пришла. Когда пустота в животе стала мучительной, я открыла банку сардин в масле. Это – на завтрак. А в обед сварила картошки. Потому что и в обед никто не явился. А на ужин были макароны и снова сардины в масле, поскольку и к вечеру я все еще оставалась одна и взаперти.

Прошло три дня. Закончились макароны, консервы и картошка, остались только чай, сахар и крупа. И вышли все дрова. Вода тоже убывала, как ей и положено. Корыто опустело, остались полными только два ведра.

Я не могла предположить, почему тетя до сих пор держит меня в чужом доме. А о том, почему нет Гусыни, я даже не гадала. Я решила, что она хорошенько спряталась, и тетя ее не нашла.

Почему тетя не вернулась за мной – об этом я, конечно, не могла знать. Ее отсутствие меня удивило. Хотя без тети мне было лучше, чем с ней. Я подумала, что будь у меня хотя бы небольшой домик, дрова и еда, я смогла бы жить одна-одинешенька, пусть даже мне только одиннадцать лет. Я ходила бы в школу и хорошо училась. Я старалась бы успевать по всем предметам. Потому что я очень скучала по школе и по своим сверстникам.

Утром четвертого дня я вылезла в окно и обошла дом кругом. Ночью шел снег, и везде лежало только чистое, снежное покрывало. Я не увидела никаких следов.

Я стояла перед домом, смотрела на снег и думала: «А вдруг тетя приедет только через неделю? И хозяйка дома не вернется! Что мне делать? Ведь у меня нет ни копейки денег, чтобы я могла купить себе еды».

После нескольких дней заточения в гадком доме мне было очень хорошо на свежем воздухе. Хотелось улыбаться. И только размышления о том, что я еще ребенок и не могу сама о себе позаботиться, омрачали эти мгновения.

Я решила погулять по двору и пошла к колодцу. Подойдя, заглянула внутрь и позвала эхо: «Эй!» И вдруг остолбенела от ужаса: там, на дне колодца, кто-то пошевелился и даже издал звук, похожий на стон!

Колодец был глубокий, темный и внушал детский страх, но теперь не сам колодец был страшен, а то, что на дне кто-то пошевелился!

Я побежала к дому, забыв, что дверь заперта и что мне нужно снова лезть в окно. Подергала дверную ручку и растерялась.

Могло ли мне почудиться, что на дне колодца кто-то стонет?

Вскоре я замерзла и стала думать, как поступить: пойти в дом или еще раз заглянуть в колодец?

Я подошла к окну и приготовилась влезть в дом, но тут же передумала и вернулась к колодцу.

Со стороны колодец выглядел обыкновенно, а я дрожала от страха, хотя мне при этом было и очень любопытно. Я долго стояла в двух шагах от него и прислушивалась к звукам. Ничего не услышала. И тогда я приблизилась, заглянула и снова позвала эхо: «Эй, там!»

И опять кто-то пошевелился и застонал!

Я бросилась к дому, а затем к забору, распахнула калитку и выбежала на улицу – позвать взрослых.

На безлюдной улице я простояла несколько минут, пока не увидела за забором соседнего дома женщину. Она-то мне и помогла. Пошла со мной, убедилась, что я не вру, испугалась, как и я, и отправилась к своему мужу, который был на работе, и когда она вернулась вместе с ним, через полчаса после этого приехали пожарные на своей красной пожарной машине, а еще «скорая помощь». Один смельчак-пожарный спустился в колодец и оттуда сообщил: «Здесь женщина! Живая, но обездвижена из-за травм! Состояние тяжелое!»

Все заволновались и стали говорить: «Нужно скорее вытащить ее, извлечь на поверхность». А когда женщину извлекли, все принялись спрашивать друг друга: «Кто это, не знаете? Она вроде не из местных». Всем было очень любопытно.

И только я знала, кто это. Стоило мне только посмотреть на несчастную.

Это была моя тетя!

Как она оказалась на дне колодца, можно было только догадываться. Вряд ли кто-нибудь мог сбросить плотную, физически сильную женщину без борьбы и громких звуков, то есть я хочу сказать, что тетя свалилась в колодец самостоятельно и без свидетелей.

Как это вышло? Похоже, она наклонилась, чтобы убедиться, действительно ли в колодце нет воды, а поверхность колодца и земля вокруг него в тот день были покрыты ледяной коркой, и это и стало роковым обстоятельством. Тетя поскользнулась, ноги разъехались, руки заскользили, ухватиться ей было не за что, тяжелое тело перевесило, и так она и очутилась на темном, глубоком колодезном дне.

Я говорю «в тот день», поскольку несчастье с тетей случилось именно тогда, когда после потепления и проливного дождя ударил мороз. Все вокруг обледенело. Красиво, но опасно, как говорят в таких случаях. А для тети это оказалось смертельно, потому что она умерла. Если бы ее обнаружили в первые два дня или хотя бы на третий, она осталась бы жить. Но тете не повезло: ее нашли только на четвертый день. У нее были несколько открытых переломов, тяжелая травма головы и сломанная шея.

Ее привезли в больницу около часу дня. И в тот же час она скончалась.

Я и сейчас, много лет спустя, представляю себе это произошедшее. Вот я вижу, как тетя дает мне наставления насчет Гусыни, запирает меня на ключ и идет к калитке, но, не дойдя сворачивает к колодцу, чтобы заглянуть в него. Она была любопытна. А еще она не верила людям на слово. Стремилась проверить и перепроверить.

Через пять минут после того, как я осталась одна, тетя свалилась в колодец и переломалась. А я ждала ее возвращения, будучи уверена, что моя родственница помчалась разыскивать свою странную знакомую со странным прозвищем Гусыня.

Я читала газеты, топила печь, варила картошку и макароны, пила чай и скучала, а тетя стонала на дне колодца, и никто не пришел ей на помощь.

Если бы она не заперла меня, я вышла бы погулять по двору в первый же день, заглянула бы в колодец и обнаружила ее.

Но таков был план тети, и таков был ее характер – коварный. Ведь заперев меня и велев мне затаиться, она задумала коварство против Гусыни.

Что в конце концов ждет злого человека?

Я думаю, у тети не могло быть другого конца. Зло, которое она совершила, пошло гулять по свету, обогнуло землю и вернулось обратно к своей хозяйке. Ах, что за ужасная расплата – торчащие наружу кости, сломанная шея и пробитая голова! Однако на что рассчитывала моя «благодетельная» родственница, избрав такую темную и кривую дорогу в жизни? Куда еще могла привести такая дорога?

… Я осталась одна. Когда все разъехались, соседка Гусыни, к которой я прибежала рассказать насчет стонущего человека в колодце, вдруг обратила внимание на мое лицо и спросила: «А с тобой что случилось? Неужели ты тоже куда-то свалилась?»

«Со мной все в порядке, – сказала я. – Всего лишь каталась на санках и стукнулась об пень».

Добрая женщина пригласила меня в свой дом и досыта накормила. О, как давно я не видела такой замечательной еды: наваристые щи с мясом, свиные котлеты, голубцы, мясная запеканка и ягодный пирог!

Пока я ела, соседка высказала мне свое удивление.

«Странно, – задумчиво проговорила она. – Сколько знаю Гусыню, она не из тех, кто приглашает гостей. А уж детей – и подавно. Откуда ты взялась в ее доме? Она, видишь ли, недобрая, злая женщина, три раза побывала в тюрьме. Жадная, коварная. Профессиональная воровка и мошенница. Думаю, что и знакомые у нее такие же. Откуда же ты появилась?»

Я сказала: «Приехала с родственницей». И больше ничего не стала говорить, а принялась благодарить за угощение и нахваливать еду, и хозяйка растрогалась: «Ах, ну что ты!»

Она спросила меня: «Куда же ты поедешь? К родным? У тебя есть мама и папа?»

Я сказала: «Поеду к бабушке. Она меня ждет. Вот только у меня нет денег».

Добрая женщина дала мне десять рублей.

Я и в самом деле поехала к бабушке – в ее дом, где я когда-то жила. Там проживала какая-то семья, и я хотела попросить этих людей: «Отправьте меня, пожалуйста, в детдом», потому что теперь мне некуда было деваться.

Помню, что когда я поднялась на крыльцо бабушкиного дома, у меня на глаза навернулись слезы. Ведь здесь мне жилось очень хорошо. Каждый день я чему-нибудь радовалась. Мы с бабушкой весело и интересно проводили вечера, играя в шашки, в лото, перебирая старые фотографии. Мы пекли пироги и печенье, приглашали гостей и никогда-никогда не ругались, и даже не помышляли о чем-либо подобном.

На крыльцо вышла хозяйка дома и спросила: «Тебе чего, девочка?» Но затем она узнала меня и пригласила войти.

Я обратилась к ней: «Понимаете, я осталась совсем одна, отправьте меня, если можете, в детский дом».

Хозяин дома тоже был на месте, и он сказал: «Это та самая девочка, которая жила здесь? Понятно. Но почему она говорит про детдом? Ведь у нее есть тетя!»

Я думала, что эти люди говорят о моей родственнице, которая погибла в колодце, и поспешила рассказать, что с ней случилось. В ответ они заохали. А потом мужчина вынул из серванта листок бумаги, на котором был написан адрес другой моей родственницы. А я о ней и не знала!

Оказалось, что у меня есть еще одна тетя – Анна Андреевна, тридцати семи лет, мать двоих детей, и она, эта женщина, приезжала спустя неделю после похорон бабушки и интересовалась моей судьбой.

Интересовалась!

Я спросила: «А какая она? Хорошая? Не злая?»

«А почему ты спрашиваешь? – захотели знать хозяева дома. – Неужели тебе плохо жилось с тетей Светой?»

«Разве вы не видите мое лицо?» – сказала я.

Женщина схватила меня за руку: «Ох, бедненькая! Ты прости нас, невнимательных. Проходи, садись за стол. Мы тебя сейчас хорошенько накормим, вымоем и спать уложим. А завтра утром отвезем тебя к другой твоей тете, Анне Андреевне. Ведь она недаром адрес оставила. И на словах кое-что передала, а именно вот что: «Я бы эту девочку взяла к себе, если бы она не устроилась. Я бы ее не бросила».

Впервые за много месяцев я спала в мягкой, чистой и уютной постели.

Утром мы поехали к тете Анне.

И вот что получилось: тетя Анна выбежала из своего дома ко мне навстречу и воскликнула: «Я знала, я предчувствовала! Мне даже сны снились – будто тебе плохо, и ты зовешь меня. Я двоюродная сестра твоей мамы. Ах, золотая моя! Теперь ты будешь жить у меня, и я тебя никому не отдам!»

Жизнь у тети Анны была совсем другая. Ее муж, дядя Павел, был высококвалифицированным плотником, да еще хорошо складывал печи, зарабатывал много денег. Добрый и веселый человек. Дети, Наташа и Андрей, приняли меня, как родную сестру. А сама тетя Анна была удивительно сердечная дама. Мы жили так хорошо, что хоть каждый день плачь от счастья. В этом доме готовили очень вкусную еду, затевали веселые игры, дарили друг другу подарки и нахваливали даже по пустякам. Поразительно!

Наконец-то я смогла полноценно посещать школу и завести школьных друзей. Ведь при тете Свете я мало училась. К тому же в любой школе от меня шарахались ученики, поскольку тетя везде старалась распустить слух, что я больная, припадочная и непредсказуемая.

О том, как мы ходили по вагонам и обманывали людей, я никому не рассказывала. Мне было стыдно. Много лет я избегала появляться в тех местах, где мы когда-то «работали» с тетей Светой. Я боялась, что люди узнают меня, и вряд ли поверят мне, узнав, что я действовала не по своей воле.

Услышав мой рассказ о том, как погибла тетя Света, тетя Анна сказала: «Мы ее плохо знали. Я, например, видела ее только два раза. Помню, что мне она понравилась: добрая, вежливая, воспитанная женщина. Всегда улыбается. Правда, я слышала, что когда-то она отбывала наказание в тюрьме – восемь лет за какое-то серьезное преступление. Но что именно она совершила, не знаю. Во всяком случае, лицо у нее было, как у доброй сказочницы. А тебе, Лидочка, как показалось? Она пекла тебе пироги? А что она тебе подарила на Новый год? Что она положила для тебя под елку?»

Я вспомнила мухобойку и содрогнулась. Но ничего не сказала.

Зачем было огорчать добрых людей?»

Конец

Название книги

Злые люди и как они расплачиваются за свое зло

Шелков Герман

Содержание