— Варя, завтра тебѣ надо получше одѣться: мы поѣдемъ къ тетушкѣ,- говорила Ольга Васильевна своей воспитанницѣ черезъ недѣлю послѣ визита тетушки и кузинъ. — Посмотри, чисты ли твои нарукавнички и воротничокъ. Тамъ празднуютъ завтра рожденіе кузины Жени; вѣроятно, гости будутъ. Ты подаришь ей и другимъ кузинамъ, какъ будто отъ себя, по парѣ перчатокъ. Я конфетъ имъ везу.

— Для чего же мнѣ дарить? Вы сами отдайте имъ подарки, — отвѣтила Варя.

— Нѣтъ, нѣтъ, такъ будетъ лучше: онѣ любить тебя будутъ. Нужно, чтобы тебя любили.

— Меня и такъ всѣ любятъ.

— Всѣ, всѣ, это я знаю! Но нужно, чтобы и у нихъ тебя любили.

Ольга Васильевна смолкла на минуту въ нерѣшимости и потомъ продолжала:

— Онѣ, знаешь, добрыя, простыя, но… какъ бы это тебѣ сказать?.. знаешь, онѣ привыкли къ подаркамъ… Ну, вѣдь онѣ дѣвушки молодыя, ихъ всѣ дарятъ, вотъ онѣ и привыкли, — совсѣмъ смѣшалась Ольга Васильевна.

— Не нравятся мнѣ онѣ,- покачала головой Варя.

— Вотъ ты какая! — торопливо перебилъ Варю Трезоръ. — Строгая! Нельзя такъ, душа моя, о людяхъ судить. Недостатки у всѣхъ есть… Варя, ей-Богу, ей Богу, онѣ добрыя, милыя…

— Сами-то вы, голубчикъ, добры, потому такъ и говорите о нихъ.

— Полно! полно! — зарумянилась Ольга Васильевна и стала торопливо рыться въ комодѣ.

Утромъ на слѣдующій день Варя и ея Трозоръ хлопотливо наряжались въ свои лучшія платья и, наконецъ, отправились въ путь. Варя не безъ робости входила первый разъ въ жизни въ чужой домъ, въ качествѣ гостьи; робость должна была быть тѣмъ сильнѣе, что этотъ домъ былъ не изъ простыхъ, не изъ бѣдныхъ, какіе дѣвочка видала до сихъ поръ. Квартира Гребешковыхъ была большая, роскошно убранная, народу въ ней было много; всѣ какъ-то ходили изъ угла въ уголъ, точно впервые любуясь на новую обстановку, точно удивляясь каждой кушеткѣ и каждому креслу. Статскій совѣтникъ Гребешковъ былъ тоже какъ будто въ гостяхъ въ своемъ жилищѣ, какъ и его жена и его дочери. Это былъ маленькій, кругленькій, сальный человѣчекъ съ рысьими глазками. Ходилъ онъ мелкими шажками, быстро передвигая толстенькія, несгибавшіяся ножки, говорилъ тоненькимъ голоскомъ, иногда отпускалъ сальныя остротцы, за что собесѣдники фамильярно похлопывали его по брюшку, а онъ зажмуривалъ, какъ котъ, свои и безъ того узенькіе неглупые глазки. Никто изъ знакомыхъ не зналъ, добрые или злые были эти глазки, такъ быстро они бѣгали, такъ часто сжимались, задергивались влагой, походившей по своему блеску на масло. Толстая, рослая его супруга звала его «папочкой», онъ звалъ ее «мамочкой». Въ должности про него говорили: «малъ золотникъ, да дорогъ». Дочери въ счастливыя минуты, подхвативъ съ надеждой комплиментъ какого-нибудь молодого человѣка, егозили иногда около «папочки», и папочка, ухвативъ которую-нибудь изъ нихъ своими жирненькими пальчиками за подбородокъ, говаривалъ:

— Замужъ, плутовки, хотите! хе-хе-хе! Погодите, всѣхъ перевѣнчаю, всѣхъ перевѣнчаю!

— Гадкій, гадкій папка! — кричали дѣвицы.

У-у-у! — щурилъ глазки «папочка» и бодалъ двумя крайними пальцами, сложенными въ видѣ роговъ, которую-нибудь изъ дочерей.

Появившись среди этой семейной Аркадіи, Варя растерялась и сунула свой подарокъ первой попавшейся изъ сестрицъ Гребешковыхъ.

— Ольга, это ты научила Варвару Семеновну! — упрекали хоромъ сестрицы Трезора.

— Нѣтъ, милыя мои, я и не знала, ей-Богу, ничего не знала! — лгала Ольга Васильевна.

— Неправда, неправда! — шумѣли кузины.

— Божусь вамъ! Я ей сказала, что сегодня рожденіе Жени, — гляжу, она куда-то скрылась и, вѣрно, въ это время она и купила вамъ… Да что такое она привезла? Я и не знаю! Покажите, пожалуйста, это интересно! — лгала коварная Ольга Васильевна съ такимъ неподражаемымъ искусствомъ, что Варя сочла долгомъ покраснѣть за нее.

— Посмотри, посмотри, перчатки. Всѣмъ по парѣ! — кричали кузины.- Merci, merci, mademoiselle Barbe! Вы позволите называть васъ этимъ дружескимъ именемъ? — обратились кузины въ Варѣ.

— Конечно… Мнѣ очень пріятно… — смѣшалась Варя, изумленная способностью Ольги Васильевны ко лжи и склонностью кузинъ въ дружбѣ.

— Но, душка, зачѣмъ вы тратились, вѣдь вы не такъ богаты, — заегозило мягкосердечное ребячество Фани.

— Не богата, но вѣдь у нея есть же карманныя деньги, — вмѣшалась Ольга Васильевна.

— А-а! — вырвалось восклицаніе у кузинъ.

— Ольга васъ очень любитъ? — допытывалось «ребячество» по секрету у Вари.

— Да, очень… Сестра не могла бы такъ любить, — отвѣчала Варя.

— Душка! душка! у меня будетъ до васъ просьба: попросите Ольгу давать уроки музыки сестрѣ.

— Хорошо.

— Вы думаете, она сдѣлаетъ для васъ это?

— Навѣрное.

— Она для васъ все сдѣлаетъ?

— Все.

— Ангелъ! ангелъ! — засосало Варю «ребячество» поцѣлуями.

— Не си-дите у о-кна, здѣсь очень холодно, про-студитесь, — протяжно и нѣжно произнесла «меланхолія», то-есть Софи, обращаясь къ Варѣ, и вздрогнула всѣмъ тѣломъ, чтобы показать, какъ холодно у окна.

— Нѣтъ, ничего, — отвѣтила неохотно Варя.

— Нѣ-ѣтъ, нѣтъ, тутъ дуетъ, мой другъ, — отвела Варю «меланхолія».

— Счастливица, какое миленькое колечко у васъ! — замѣтило «недовольство».

— Хотите я вамъ его подарю, — спросила Варя, дерзко взглянувъ на «недовольство»…

— Ахъ, что вы! — обидѣлась Жени.

— На память о первомъ днѣ нашей дружбы, — еще болѣе раздражительно настаивала Варя.

— Ну, ты ужъ не можешь отказаться въ этомъ случаѣ! — воскликнуло «ребячество».

— Но… Ольга разсердится на васъ…

— Ольгa Васильевна ни за что не сердится на меня.

— Я, право, такъ неловко поступила, — сердилось на себя «недовольство».

— Берите! — презрительно воскликнула Варя и снова, какъ въ былые дни, подумала:- «я лучше ихъ!»

— Что? попалась, попалась? — дразнило, «ребячество» сестру Жени.

Жени, молча, съ надутыми губками разсматривала кольцо и думала про Варю, что Варя скверная дѣвчонка.

— Вы видѣли нашихъ братьевъ? — спросили сестры.

— Нѣтъ.

— Душка, это красавцы! Пойдемте къ нимъ въ комнату, мы вамъ покажемъ ихъ портреты.

— Но какъ же… въ ихъ комнату? — смутилась Варя.

— Ихъ дома нѣтъ, дома нѣтъ, пойдемте!

Всѣ четыре сестры вспорхнули и увлекли Варю въ комнату братьевъ. Началось показыванье портретовъ, чернильницъ, прессъ-папье, книгъ, которыя дѣвушкамъ нельзя читать и которыхъ сестры, по ихъ словамъ, не читали. Толпа бродила по комнатѣ, какъ бродятъ зѣваки по разнымъ выставкамъ. Сестра Жени взяла въ ротъ трубку и вздрогнула отъ своей невинной шалости, прибавивъ съ отвращеніемъ:

— Говорятъ, иныя женщины курятъ! Пфа-а! — потрясла она головой и при этомъ разсыпала себѣ на лицо своя чудныя кудри, что заставило ее отбросить ихъ назадъ быстрымъ движеніемъ руки, и въ эту минуту ея запылавшее лицо сдѣлалось очаровательнымъ. — Это дурныя женщины. — продолжала она въ раздумьи:- падшія…

— Наша хозяйка куритъ! она хорошая, — замѣтила Варя.

— Фи-и! — протянула очаровательная дѣвочка, едва успѣвшая смѣнить коротенькое платьице, на длинное.

— Братъ! — вдругъ раздался убійственно пугливый крикъ, и Варя увидѣла позади себя какого-то молодого франта. Начались извиненія, рекомендаціи, замѣшательство и бѣгство четырехъ сестеръ, увлекшихъ за собою и Варю.

Къ обѣду пріѣхали еще двѣ дѣвицы со своими матерями, и возвратились изъ должности еще два брата Гребешковы, одѣтые въ одинаковые вицъ-мундиры, причесанные по одной и той же модной картинкѣ, носившіе совершенно одинаковые галстуки, смѣявшіеся одинаково громкимъ смѣхомъ однѣмъ и тѣмъ же остротамъ. Они и ихъ третій братъ, уже познакомившійся съ Варей, бросали на нее многозначительные взгляды, и всѣ поспѣшили подать ей солонки, когда ей понадобилась соль, и всѣ вдругъ отдернули эти солонки, когда она хотѣла взять изъ нихъ соль.

— Поссоримся! — вдругъ засмѣялись три брата своей выдумкѣ и снова подвинули солонки.

Острота вызвала всеобщій смѣхъ; не смѣялась одна Варя къ великому удивленію всѣхъ. Эта острота дала, между прочимъ, поводъ проговорить до конца обѣда сперва о томъ, что слѣдуетъ ли бояться ссоры при передачѣ соли, а потомъ о предразсудкахъ вообще, и бывали ли примѣры, оправдывающіе существованіе этихъ предразсудковъ. Кончился обѣдъ разсказомъ барыни о страшномъ, страшномъ привидѣніи, подошедшемъ къ ея постели и ужасно сопѣвшемъ въ темнотѣ; всѣ испугались, у всѣхъ захватило духъ, — наконецъ, барыня объявила, что это ея лакей напился пьянъ и забрелъ въ ея спальню… Всѣ вздохнули свободнѣе, а одна изъ самыхъ невинныхъ дѣвицъ потупила глазки.

— А гдѣ же кузина Даша? — спросила Ольга Васильевна во время десерта и тотчасъ же покраснѣла за себя, чувствуя, что она сдѣлала непростительную глупость. Гости посмотрѣли на Ольгу Васильевну съ такимъ изумленіемъ, какъ будто она спросила объ отсутствіи какого-то миѳическаго существа.

— Нездорова, — небрежно отвѣтила тетушка и спросила у Ольги Васильевны, давно ли она сшила себѣ это миленькое платье, надѣтое на ней.

Кузины торопливо завязали разговоръ съ Варей о томъ, что съ военными ловчѣе танцовать, чѣмъ со статскими, и вопросъ о миѳической кузинѣ Дашѣ исчезъ безслѣдно среди этихъ болѣе достойныхъ вниманія жизненныхъ вопросовъ.

Послѣ обѣда, одной изъ дѣвицъ, бывшихъ въ гостяхъ у Гребешковыхъ, понадобилось поправить что-то изъ туалета, и всѣ дѣвицы отправились въ комнату сестеръ Гребешковыхъ. Вообще, эта толпа юныхъ грацій цѣлый день порхала съ мѣста на мѣсто и представляла что-то подобное перелетнымъ птицамъ. Въ святилищѣ дѣвической спальни начались новыя показыванья разныхъ нарядовъ, зазвучали разныя жалобы и выраженія разныхъ тайныхъ желаній и надеждъ. Тоненькіе голоса ввучали такъ звонко и быстро, что Варя едва ловила мысли и различала слова.

— Чего пришли сюда хвосты-то трепать, мало въ другихъ комнатахъ мѣста, что ли? Шмыгаете изъ комнаты въ комнату, какъ угорѣлыя! — раздался, трубый, похожій на мужской басъ, голосъ среди тоненькаго писка сестеръ.

Варя обернулась и увидала топорную, толстую фигуру немолодой дѣвушки; съ грубымъ лоснящимся лицомъ, рабочими руками и злыми глазами, смотрѣвшими твердо и прямо. Она была одѣта безъ вкуса, но съ претензіями на моду.

— Дурища необразованная! — прошептала одна изъ сестеръ съ презрѣніемъ.

— Не говорите съ ней!.. Не обращайте на нее вниманія!.. Это Дашка! — прошептали Варѣ другія сестры.

— Хоть бы обѣдъ-то прислали, — злобно заговорила сестра Дарья:- а то и объѣдковъ-то не оставите, слопали все со своею сволочью!

— Уйдемте, уйдемте, душа моя! — воскликнула одна изъ сестеръ. — Она у насъ сумасшедшая.

Варя взглянула со страхомъ на сестру Дарью; та не походила на сумасшедшую, но въ ея лицѣ выражалась злоба и грубость. Всѣ дѣвицы двинулись изъ комнаты, но двигалась одна Вара.

— Что, небось, языки-то прикусили; правда-то, видно, не свой братъ, глаза колетъ! — крикнула сестра Дарья.

— Мы maman пожалуемся на тебя, дура! — отвѣтили ей сестры на ходу.

— Дура! дура! только отъ васъ и слышишь! Пожалуемся! А кто няньчилъ-то васъ? Грязь-то за вами кто прибиралъ? Горничныхъ-то тогда не было. Сами рады были за деньги полы мыть! На свою голову васъ выняньчила! Точно что дура! Утопить бы васъ въ грязи-то слѣдовало. Матери пожалуетесь! Да вы и ей-то голову вскружили, ошалѣла она съ вами-то…

— Замужъ не вышла, такъ я бѣсишься! — отвѣтили ей дѣвицы Гребешковы съ порога комнаты.

— Да, замужъ не вышла! Сами выйдите! А изъ-за кого я-то въ дѣвкахъ сижу? — грызлась сестра Дарья, швыряя по комнатѣ разныя вещи, разбросанныя сестрами. — Ту обмой, другую въ пансіонъ отведи, третьей платьишко почини, — выйдешь тутъ замужъ, держи карманъ! И дура была, что не плюнула на васъ. Думала, вотъ сестры вырастутъ, мнѣ легче будетъ, — ну, ужъ и выросли, нечего сказать! Ишь, дылды какія! — лился необузданный дикій потокъ рѣчей сестры Дарьи.

— Уйдемте! что съ вами? что вы стали? — вернулась не безъ досады одна изъ сестеръ за Варей.

Та все еще задумчиво стояла у стола съ наклоненной головой и безсознательно перелистывала какую-то книгу, не видя страницъ.

— А! — вздрогнула она, словно очнувшись отъ тяжелаго сна, и съ отвращеніемъ отдернула руку, до которой дотронулась дѣвица Гребешкова.

— Пойдемте

— Иду, — съ разстановкой отвѣтила Варя и тряхнула головой.

— Я себѣ хочу сдѣлать платье къ первому зимнему балу, — залепетала кузина Фани, съ быстротою дѣтства оправившаяся отъ непріятнаго столкновенія съ необразованной сестрой Дарьей. — Изъ бѣлаго тюля сдѣлаю, съ буфами, вотъ до сихъ поръ все буфы велю нашить, и въ буфы хочу продернуть голубыя ленты, во всякую буфу по лентѣ. У меня бѣлокурые волосы…

— Рыжіе, — замѣтила Жени, еще не успокоившая своего раздраженія.

— Бѣлокурые волосы… — продолжала Фани.

— Рыжіе, — снова остановила Жени.

— Ты думаешь, что ты все еще съ Дашкой говоришь!? — крикнуло разсерженное «ребячество», чисто по-дѣтски, топнувъ ножкой, и проговорило скороговоркой:- У меня бѣлокурые волосы, и ко мнѣ голубое идетъ. Неправда ли, ко мнѣ вѣдь идетъ голубое?..

— Идетъ, — медленно отвѣтила Варя, все еще погруженная въ раздумье.

— Что съ вами, душка? — изумилось «ребячество».

— Вы всегда съ ней такъ обращаетесь? — рѣзко спросила Варя и глянула прямо въ глаза «ребячеству».

— Тс… тс!.. Дикобразовъ! Дикобразовъ здѣсь! — воскликнули сестры, не отвѣтивъ на вопросъ Вари, и стали оправляться, входя въ гостиную.

Какъ цвѣты сверкаютъ весною при появленія солнца, такъ сверкали теперь улыбками эти милыя дѣвическія лица — и Богъ знаетъ, которое изъ нихъ въ эту минуту было прелестнѣе и больше напоминало о веснѣ, о блескѣ молодости и радостяхъ любви!

Къ нимъ лѣнивое, медленной походкой подошелъ юноша лѣтъ двадцати-четырехъ, съ нѣжнымъ и прекраснымъ лицомъ, и небрежно кивнулъ имъ головой.

— Поздравляю васъ, — обратился онъ къ Софи.

— Вы ошибаетесь: это не ея рожденье сегодня, а мое, — съ яркимъ румянцемъ на щекахъ улыбнулась Жени и потупила глаза; ея голосъ звучалъ мелодическими звуками наивнаго упрека.

— Да-а? виноватъ! Но вы, кажется, всѣ родились въ одинъ день, — насмѣшливо отвѣтилъ юноша.

— Это было бы очень выгодно для Софи, но не для меня, — замѣтило «ребячество».

— Для васъ это тоже выгодно: вы можете быть увѣрены, что черезъ десять лѣтъ вы такъ же мало измѣнитесь, какъ Софья Дмитріевна, — уже совсѣмъ лѣниво и съ трудомъ кончилъ юноша.

— Вы все шутите!

— Вѣдь и вы тѣмъ же занимаетесь.

— Вы злы.

— Ну, вотъ для этого вы слишкомъ невинны! Правда? вѣдь вы для этого слишкомъ невинны? — засмѣялся дѣланнымъ, оскорбительнымъ смѣхомъ юноша.

Онъ зѣвнулъ, откинулъ назадъ волосы, повернулся и опустился въ кресло спиною къ дѣвицамъ. Около него вертѣлись братья Гребешковы.

— Гребешки, вы мнѣ сегодня надоѣли! — промолвилъ онъ, зѣвая.

Братья Гребешковы осклабились при этихъ словахъ и разсыпались отъ кресла, гдѣ сидѣлъ юноша. Варя смотрѣла съ нѣмымъ изумленіемъ на это прекрасное лицо, на эти нахальныя манеры и старанье юноши выказать утомленье.

Между матушками барышень шелъ въ это время очень интересный и оживленный разговоръ. Мать одной изъ дѣвицъ, находившейся въ гостяхъ, восхищалась красотою сестеръ Гребешковыхъ, а мать Гребешковыхъ восхищалась красотою дочери этой любезной гостьи.

— Какъ мила Софья Дмитріевна! — восхищалась гостья. — Что за цвѣтъ лица, какіе волосы!

— Нѣтъ, вы попросите ее сыграть что-нибудь, сыграть попросите! Она новый вальсъ разучила, — шептала съ чисто материнскимъ лукавствомъ хозяйка.

— Душечка, Софья Дмитріевна, присядьте-ка къ фортепьяно, дайте намъ насладиться вашей игрой, — обратилась гостья къ Софи, и ея голосъ былъ такъ сладокъ, такъ сладокъ, что могъ усладить всѣ горечи жизни.

— Ахъ, я ничего не играю, — съ разстановкой возразила «меланхолія».

— Неправда, неправда, играетъ! — заговорила мать плутоватымъ тономъ.

— Ну, ma-man, ma-man! — умоляющимъ тономъ возразила снова «меланхолія».

— Разумѣется, играешь. Зачѣмъ церемониться? Тутъ все свои… Надѣюсь, что вы не осудите, — обратилась Гребешкова въ юношѣ; но онъ такъ занялся разсматриваньемъ своихъ ногтей, что и не замѣтилъ ни этого вопроса, ни того, что и его причислили къ своимъ.

Софи сѣла за фортепьяно, еще разъ отказалась играть, попробовала привстать, еще разъ выслушала просьбу своей матери и матери своей подруги и заиграла.

— Софи плохо играетъ, — замѣтила Варѣ Жени, поддавшаяся, по обыкновенію, своему вѣчному чувству недовольства, и надула губки.

— А вы лучше играете? — спросила Варя съ замѣтнымъ раздраженіемъ въ голосѣ.

— То-есть… да… немного, — отвѣтила застѣнчиво Жени.

— Что же вы играете, тоже польки, вальсы? — спросила Варя съ пренебреженіемъ.

— О, да!

— Лучше бы ничего не играть.

— Совершенная правда, — черезъ плечо повернулъ голову юноша къ Варѣ, сидѣвшей за нимъ, и вдругъ какъ будто окаменѣлъ въ этомъ положеніи, раскрывъ широко глаза, точно передъ нимъ было какое-то видѣніе. Прошло нѣсколько секундъ. Вдругъ по его лицу скользнула насмѣшливая улыбка.

— А вы какъ играете? — нахально спросилъ онъ.

— Довольно плохо, — отвѣтила Варя, прямо и открыто взглянувъ ему въ лицо:- но моя добрая Ольга Васильевна хорошо понимаетъ.

— Довольно плохо, — съ разстановкой повторила юноша:- то-есть лучше или хуже Софьи Дмитріевны? — еще нахальнѣе спросилъ онъ.

— Лучше, — отвѣтила еще рѣзче Варя.

— Вы… — началъ онъ и вдругъ обратился къ Жени, вставъ съ мѣста. — Евгенія Ивановна, познакомьте насъ.

Жени назвала фамиліи и имена Вари и Дикобразова.

— Вы сыграете что-нибудь? — спросилъ онъ.

— Пожалуй, но я давно не играла, съ тѣхъ поръ, какъ умерла mademoiselle Скрипицына… У насъ нѣтъ фортепьяно.

— А, вы у Скрипицыной воспитывались.

— Да…

Завязался разговоръ. Варя говорила откровенно, просто и весело. Два-три раза она рѣзко возразила сестрицамх Гребешковымъ, и въ тонѣ ея возраженій послышалось презрѣнье къ нимъ. Можно было угадать, что Варя мысленно уже поставила себя неизмѣримо выше ихъ. Ни малѣйшей черты изъ ея манеръ, рѣчей и оттѣнковъ голоса не ускользнуло отъ Дикобразова. Тонкое чутье, пріобрѣтенное въ теченіе пяти лѣтъ самостоятельной жизни въ свѣтѣ, заставляло его очень часто сразу угадывать людей. Во время всего разговора съ Варей онъ успѣвалъ отвѣчать ей и въ то же время не упускать изъ виду ея лица и мысленно дѣлать замѣчанія на ея рѣчи. «Свѣжа! Не ломается! Презираетъ ихъ. Славная дѣвочка, какъ она попала къ этой дряни?» мелькало въ головѣ Дикобразова, и самъ онъ дѣлался все проще и проще; нахальное выраженье, искусственная апатія, стремленіе острить, иногда очень неудачно, вся зга фальшь, появлявшаяся изъ желанія юноши показать, что онъ не въ своемъ кругу, что онъ презираетъ этихъ людей, все это исчезло, и видно было, что тутъ говоритъ человѣкъ съ человѣкомъ.

— А вы еще хотѣли сыграть что-нибудь, — напомнитъ Дикобразовъ, окончивъ разговоръ.

Варя покраснѣла, но не трогалась съ мѣста.

— Что же вы не хотите играть?

— Нѣтъ… но мнѣ все кажется, что это экзаменъ… Вѣдь mademoiselle Скрипицына всегда путала насъ вашимъ пріѣздомъ на экзаменъ, — засмѣялась Варя своимъ дѣтскимъ смѣхомъ.

— Ха-ха-ха! — засмѣялся такъ же откровенно Дикобразовъ, и вдругъ его лицо просвѣтлѣло и сдѣлалось невыразимо привлекательнымъ.

У него, какъ у всѣхъ молодыхъ Дикобразовыхъ, былъ свѣжій цвѣтъ лица и на двадцать четвертомъ году едва пробивался пушокъ на губахъ, только около ушей на розовыхъ щекахъ были мелкіе, шелковистые темнорусые волосы, совершенно особенно оттѣнявшіе матовую нѣжную кожу. Когда онъ оставался спокойнымъ и естественнымъ, какъ въ эту минуту, тогда его глаза блестѣли ровнымъ, гордымъ и отчасти холоднымъ свѣтомъ; очертанія свѣжихъ губъ были правильны и красивы. Кому приходилось вставать рано и встрѣчать первыя минуты весенняго дня, тотъ знаетъ, что такое значитъ свѣжесть, почти холодъ весенняго утра, — пыль прибита къ землѣ, въ воздухѣ нѣтъ движенья, крутомъ все блеститъ, каждое окно, каждая травка еще покрыта влагой, между тѣмъ въ воздухѣ свѣжо, самый блескъ еще влажныхъ цвѣтовъ какъ-то холоденъ и, можетъ-быть, тѣмъ болѣе привлекателенъ, тѣмъ дольше хотѣлось бы продлить эти минуты и отсрочить наступленіе знойнаго, пыльнаго, удушливаго полдня. Этотъ холодъ утра напоминало лицо юноши. Явись онъ въ свѣтъ съ этимъ лицомъ въ одеждѣ савояра — и онъ обратилъ бы на себя вниманіе, пробилъ бы себѣ молодыми ногами дорогу въ жизнь, — какую? — не спрашивайте объ этомъ?

— Чтобы не казаться экзаменаторомъ, я буду вашимъ пажомъ и стану перевертывать листы нотъ, — улыбнулся онъ.

Варя, смѣясь, подошла въ фортепьяно; она уже не чувствовала робости и заиграла одну не очень трудную, но серьезную пьесу. Играла она съ толкомъ.

— Поняли, Гребешки? — обратился Дикобразовъ, когда она кончила, къ братьямъ Гребешковымъ, столпившимся около фортепьяно.

— Отлично-съ! — разомъ воскликнули братья и осклабились одинаковыми улыбками.

— Что отлично?

— Играютъ-съ, — ухмыльнулись братья.

— Ну, и прекрасно! Ступайте теперь, Гребешки, занимать барышень, — промолвилъ Дикобразовъ, подвинувъ себѣ ногою стулъ. Братья поспѣшили помочь ему въ дѣлѣ подвиганья стула и отошли съ тѣми же одинаковыми улыбками къ дѣвицамъ.

— Такъ у васъ нѣтъ фортепьяно? — задумчиво спросилъ Дикобразовъ. — А это, право, жаль; вы были бы хорошей музыкантшей… Отчего вы не купите?

— Мы очень не богаты.

Дикобразовъ помолчалъ.

— Хотите, моя мать подаритъ вамъ фортепьяно? — спросилъ онъ неожиданно.

— Я… я никогда не просила милостыни, — еще неожиданнѣе отвѣтила Варя и, дрожа всѣмъ тѣломъ, хотѣла приподняться со стула.

Дикобразовъ тихо удержать ее.

— Не сердитесь, — искренно произнесъ онъ, глядя на ея поблѣднѣвшее личико. — Я пошутилъ.

— Такъ не шутятъ, — прошептала Варя.

— Здѣсь-то? — вдругъ насмѣшливо спросилъ Дикобразовъ:- Вы думаете, что каждый порознь и всѣ вмѣстѣ изъ этихъ Гребешковыхъ, Сусликовыхъ, какъ ихъ тамъ еще зовутъ! — не бросились бы, если бы я швырнулъ имъ свою старую перчатку?

— Но я…

— Вы не они? Это вы хотѣли сказать? Да? А знаете и пословицу: dis moi qui tu hante… Вѣрная пословица!

— Вы ихъ тоже не любите? — наивно спросида Варя.

— Ха-ха-ха! — засмѣялся юноша неестественнымъ смѣхомъ. — Знаете ли вы, что одинъ изъ этихъ Гребешковъ попалъ въ нашъ домъ въ годы моего дѣтства, чтобы стоять въ углу, когда я не зналъ уроковъ? Сегодня онъ такъ причесался, какъ былъ причесанъ я вчера. Завтра онъ причешется такъ, какъ я причесался сегодня. Онъ думаетъ, что въ этой прическѣ, въ этомъ узлѣ галстука все. Онъ старается забыть, можетъ-быть, и не понимаетъ, — вѣдь онъ глупъ, — что если онъ стаивалъ въ углу за меня, то я никогда не пошевельнулся бы за него съ мѣста… Вонъ барышни ходятъ за мною, ихъ папаша услуживаетъ мнѣ. Вы думаете, что они считаютъ меня женихомъ? Боже сохрани! Я просто сынъ начальника, важнаго лица, они говорятъ въ канцеляріи: у насъ вчера Дикобразовъ былъ… Добровольные холопы. Некому кланяться, такъ надо создать барина!..

— Зачѣмъ вы къ нимъ ходите? — тихо спросила Вара, только наполовину понявшая не то дѣтскую, не то серьезную вспышку собесѣдника.

— Это длинная исторія, долго разсказывать, — отвѣтилъ онъ.

Они помолчали.

— Теперь мнѣ будетъ пріятно встрѣчаться здѣсь съ вами, — шепнулъ онъ самымъ дружескимъ и почти дѣтски-веселымъ откровеннымъ голосомъ.

Варя вся зарумянилась.

Въ это мгновеніе подбѣжали дѣвицы Гребешковы, замѣтивъ, что Дикобразовъ поднимается со своего мѣста; изливаясь въ похвалахъ насчетъ игры Вари, онѣ столпились около смущенной дѣвушки. Лицо Дикобразова приняло прежнее непріятное, дѣланное выраженіе презрѣнья. Онъ всталъ и лѣниво протянулъ руку Варѣ.

— До свиданья! — промолвилъ онъ и сталъ откланиваться.

Начались упрашиванія остаться, пискъ и хихиканье, маленькіе застѣнчивые упреки и невинныя колкости раздраженныхъ Грацій, покидаемыхъ Аполлономъ.

Варя тоже встала и предложила Ольгѣ Васильевнѣ ѣхать домой.

— Вѣдь вамъ не по дорогѣ; онъ въ своей каретѣ уѣхалъ, — ѣдко улыбнулась вѣчно недовольная Жени и надула губки.

— Если бы и на извозчичьей лошади, то мы не побѣжали бы за нимъ, — сухо отвѣтила Варя.

— Вы обижаетесь пустяками, — замѣтила Жени.

— Я не люблю пустяковъ.

— Это и замѣтно, играете Шопена!

Варя пожала плечами.

— Вы всегда такъ начинаете и такъ кончаете знакомства? — спросила она.

— Ахъ, Боже мой! кто же знаетъ людей, при первой встрѣчѣ съ ними! — воскликнула Жени.

— А я васъ узнала при первой встрѣчѣ.

Другія сестры подбѣжали къ двумъ раскраснѣвшимся дѣвушкамъ и начали уговаривать Варю остаться, стали просить ее оказать имъ какія-то маленькія услуги: купить шелку для вышиванья, вышить платочекъ, сшить манишечку. Варя съ насмѣшливой улыбкой и злымъ смѣхомъ обѣщала исполнить всѣ просьбы и замѣтила съ улыбкой:

— А Жени ничего не нужно — она отошла прочь.

— Ахъ, она капризная, играть не умѣетъ, а туда же суется судить о другихъ… Она въ него влюблена… Думаетъ сдѣлаться… Хи-хи-хи! Ха-ха-ха!

— Прощайте, прощайте!

— Не забывайте насъ, милочка! Пріѣзжайте, намъ будетъ весело!

Ольга Васильевна и Варя уѣхали, и долго въ ихъ ушахъ раздавался пискъ перелетныхъ птичекъ-сестрицъ.

Позднимъ вечеромъ въ спальнѣ сестрицъ Гребешковыхъ, когда уѣхали гости, раздавались странные разговоры — щебетанья. Всѣ сестры говорили вмѣстѣ, и трудно бы догадаться, которой изъ нихъ принадлежала та или другая фраза.

— Перчатки даритъ отъ себя, точно мы не знаемъ, что это Ольга купила! И что Ольга ей поддалась? — раздавала въ спальнѣ.

— Я просила ее, чтобы она сказала Ольгѣ объ урокахъ музыки.

— Нужно попросить ее, чтобы она сказала Ольгѣ, мнѣ мало двухъ уроковъ въ недѣлю.

— Говори сама.

— А ты не можешь?

— Не хочу!

— Трудно?

— Да, трудно! Кланяться дряни не хочу!!

— А кольцо отъ нея взяла!

— Ну, да, взяла, взяла! Завистница!

— Злючка!

— Молчи!

Въ комнатѣ послышались чьи-то рыданья.

— Плачь, плачь со злости!

— Тише, тише, mesdames!

— Будетъ ли смерть-то на васъ, колотырки поганыя!

— Колотырки! Слышите, mesdames. C'est bien drôle.

— Parlons franèais.

— Чего по птичьи-то затрещали? Пропасти на васъ нѣтъ. День-деньской-то не набѣгаетесь, языковъ-то не отколотите! Тьфу, ты! Одурь съ нами возьметъ.

— Молчи, дурища безграмотная! — Mesdames à l'ordre!

— Что ты командуешь?!

Долго еще продолжалась перестрѣлка; наконецъ, птички почувствовали утомленье, и мирный сонъ воцарился въ домашней Аркадіи семейства Гребешковыхъ.

Если дѣвицы Гребешковы долго не могли уснуть к этотъ вечеръ, то еще дольше не могла заснуть Варя. Сотни мыслей осаждали ее, и среди нихъ тысячу разъ мечтала она о красавцѣ-юношѣ, видѣнномъ ею въ этотъ день. Никогда еще въ жизни она не встрѣчала такого прекраснаго лица, такой цвѣтущей и нѣжной молодости. Снился онъ ей и во снѣ, когда она задремала съ слабой улыбкой на губахъ. На слѣдующій день она ходила въ какомъ-то чаду, о чемъ-то мечтала…