IX
Послѣдніе мѣсяцы въ школѣ
Послѣдній день школьной жизни приближался къ концу. Уже съ марта мѣсяца нашъ дружескій кружокъ началъ серьезно подумывать и поговаривать о будущности. Наши взгляды на жизнь, на наши личные характеры и способности совершенно выяснились, и мы могли, не слишкомъ ошибаясь въ своемъ призваніи, выбирать ту или другую дорогу. Каждый изъ насъ, — соглашался ли онъ, какъ я и Калининъ, съ убѣжденіями Носовича, или признавалъ только ихъ честность, какъ Воротницынъ, — былъ благодаренъ умному учителю и чувствовалъ, что безъ него мы долгое время пробыли бы въ состояніи ученической несамостоятельности и безсмыслія, вышли бы на поприще дѣйствительной жизни по тому пути, который указали бы намъ старшіе. Теперь было не то: мы были готовы бороться, только бы идти по той дорогѣ, которая нравилась намъ. Если бы мы и ошиблись въ выборѣ дѣятельности, то не инѣли бы права безполезно хныкать, просиживать немилое мѣсто службы и роптать на ближнихъ, какъ это дѣлается всѣми господами, считающими себя не на своемъ мѣстѣ. Вмѣсто этого хныканья и небрежнаго исполненія своихъ обязанностей, мы поспѣшили бы разумно исправить свою ошибку, не портя дѣла и зная, что свѣтъ не клиномъ сошелся и что добру-молодцу пути не заказаны.
— Я уже давно рѣшилъ, что дѣлать по выходѣ изъ школы, — говорилъ намъ Калининъ. — Поѣду на годокъ къ дядѣ, онъ хлѣбомъ на Волгѣ торгуетъ. Мнѣ онъ будетъ радъ, дѣла у него много, найдется и на мою долю. Зашибу у него копейку, поработаю, отдохну на чистомъ воздухѣ, погляжу на народъ, потолкаюсь съ нимъ между кульемъ и черезъ годъ подеру въ московскій университетъ. Стану перебиваться уроками. Здѣсь мнѣ не житье, мечется мнѣ въ глаза наша семейная мѣщанская грязь. Въ Москвѣ та же грязь, да не своя, за сердце не будетъ хватать.
— Я тоже только черезъ годъ поступлю въ университетъ, — сказалъ Воротницынъ. — Мнѣ хочется прокатиться по Европѣ, и къ тому же это желаніе моего отца.
— А что, господа, хорошо бы всѣмъ намъ махнуть въ московскій университетъ! — произнесъ Розенкампфъ. — Вмѣстѣ будемъ — крѣпче будемъ. Годъ куда ни шелъ, и я перебьюсь уроками, на шеѣ у Носовича сидѣть не буду, къ тому же у меня и деньги есть. Какъ ты думаешь, Рудушка? хорошо?
— Я ничего не думаю теперь. Можно будетъ пропустить годъ — пропущу, можно будетъ ѣхать въ Москву — поѣду. Все зависитъ отъ того, будутъ ли у меня средства прожить годъ безъ помощи отца или нѣтъ.
— Ты можешь жить со мною, — предложилъ Розенкампфъ.
— Не изъ двухъ ли тысячъ, которыя ты получишь? Онѣ и тебѣ пригодятся.
— Ну, занимайся уроками.
— Не считаешь ли ты уроки средствомъ безбѣдно существовать?.. Нѣтъ, братъ, надѣясь на нихъ, насидишься безъ хлѣба.
— Волка бояться — въ лѣсъ не ходить, — молвилъ Калининъ.
— Лучше прежде справиться, есть ли въ лѣсу волки или нѣтъ, и потомъ идти въ него. Мнѣ жить, а не геройствовать хочется.
Мнѣ было грустно и не по-себѣ; друзья этого не замѣтили.
— Трусъ, — сказали Калининъ и Розенкампфъ.
— Практическій эгоистъ, — было моимъ отвѣтомъ.
— Ну, такъ чортъ тебя возьми! Живи одинъ по-собачьи, если тебѣ друзей не нужно!
Калининъ разозлился.
Я улыбнулся его выходкѣ, а на душѣ кошки скребли.
Друзья пожали плечами и остались недовольны моею нерѣшительностью. Въ тотъ же вечеръ я шагалъ изъ угла въ уголъ въ нашей квартирѣ и обдумывалъ, взвѣшивалъ все, что можетъ случиться въ будущемъ. Разлука съ друзьями казалась мнѣ истиннымъ несчастіемъ: кромѣ обычной грусти, пробуждающейся обыкновенно при разставаніи съ близкими людьми, съ которыми прожилъ я долгое время душа въ душу, я понималъ, что безъ нихъ не услышу я ни отъ кого рѣзко-правдиваго слова, разгоняющаго минутныя заблужденія человѣка, и, вмѣсто такого слова, станутъ мнѣ надоѣдать лукаво-льстивыя, прилизанныя и ни на что мнѣ негодныя фразы различныхъ шаркуновъ, людей другого завала. Понималъ я, что не къ кому будетъ мнѣ прибѣгнуть въ трудныхъ случаяхъ жизни и никто не разрѣшитъ моихъ сомнѣній, не раздѣлитъ со мною труда. «Вмѣстѣ будемъ — крѣпче будемъ», — сказалъ мой Николай, и я вполнѣ согласился съ этою мыслью. Множество грёзъ и мечтаній, какъ это всегда бываетъ въ минуты раздумья, рождалось въ моей головѣ, на мгновенье онѣ увлекали и развеселяли меня. Но практическій разсудокъ брать верхъ, и мечты разлетались въ прахъ. Становилось еще грустнѣе, еще тяжелѣе. Я приходилъ къ тому заключенію, что я бѣднѣе всѣхъ моихъ друзей. Не было у меня ни дяди-торговца, ни отца-богача, ни двухъ тысячъ капитала. Все мое богатство было въ трудолюбіи отца и матери. Сидѣть на ихъ шеѣ еще лишній годъ было совѣстно и казалось мнѣ безнравственнымъ.
— Ты что-то встревоженъ сегодня, Александръ, — говорилъ мнѣ за вечернимъ чаемъ отецъ, привыкшій къ моей веселости и говорливости.
Я объяснилъ ему планы моихъ друзей.
— Не худо бы и тебѣ поѣхать въ Москву. Я перейду за службу въ московскій дворецъ, и заживемъ мы потихоньку. Надоѣло мнѣ жить здѣсь, да на всякія гадости смотрѣть
— Я тоже хотѣла бы вырваться изъ Петербурга, — промолвила матушка…
Ее томили семейные дрязги.
— Но ты слышалъ, они думаютъ только черезъ годъ поступить въ университетъ.
— Ну, такъ что же? И ты годъ подожди. Мнѣ хотѣлось бы, чтобы ты не разлучался съ этими людьми. Мнѣ они нравятся, ты въ нихъ души не слышишь, безъ нихъ тебѣ ученье не въ ученье будетъ. Новыхъ друзей заводить трудно: натолкнешься прежде на девять подлецовъ и только въ десятомъ найдешь порядочнаго человѣка. Я самъ, братъ, испыталъ, каково жить безъ друзей. Дома у тебя товарища нѣтъ, о дѣлѣ поговорить не съ кѣмъ. Я съ матерью неучи; я старая рабочая кляча, а она только любить умѣетъ, родня же… Отецъ махнулъ рукою:- дальше въ лѣсъ — больше дровъ.
— Все такъ, отецъ, а какъ годъ-то безъ дѣла прожить! Ты довольно поработалъ, тебѣ отдыхъ нуженъ; значитъ, чѣмъ скорѣе я кончу ученье, тѣмъ лучше.
— Отдыхъ нуженъ? Развѣ я жаловался тебѣ на усталость? Развѣ мы съ матерью сбываемъ тебя съ рукъ? Грѣхъ тебѣ это думать, Александръ, — съ видимымъ волненіемъ и горечью проговорилъ отецъ и замолчалъ на минуту, чтобы успокоиться. — Полно, Саша! Не служи, сколько хочешь времени, только дѣло дѣлай; довольно васъ, неучей, изъ-за куска хлѣба пляшущихъ подъ чужія дудки! Въ этомъ смысла нѣтъ! Учись. У меня найдется для тебя хлѣбъ. Мы съ матерью сжились съ чернорабочимъ трудомъ, отдыхать будемъ въ могилѣ. Наша жизнь вся для тебя. Чѣмъ лучше, чѣмъ полнѣе разовьешься ты, тѣмъ спокойнѣе ляжемъ мы въ могилу… Теперь же мы поработаемъ. Взгляни, развѣ я старъ, дряхлъ?
Отецъ поднялъ свою большую, умную голову: передо мною, въ самомъ дѣлѣ, былъ не дряхлѣющій старикашка, но скованная изъ желѣза, давно знакомая и все неизмѣнно могучая личность отца. Какъ горячо любилъ я его, особенно въ эти минуты гордаго сознанія своихъ выносливыхъ силъ! И теперь я любовался его наружностью, сжалъ его широкую руку и принялъ спокойный видъ.
Все, что высказалъ мнѣ отецъ, было мнѣ извѣстно и прежде, и все же я не могъ примириться съ мыслью прожить, лежа на боку, цѣлый годъ. Пришлось и мнѣ обратиться за совѣтомъ къ Носовичу. Пошелъ я къ нему. Разсказалъ наши планы и мое критическое положеніе. Сказалъ, что Розенкампфъ и Калининъ совѣтуютъ перебиваться въ продолженіе года уроками, что я не признаю этого возможнымъ.
— О, олухи царя небеснаго! А если уроки явятся черезъ четыре мѣсяца? а какъ они не явятся вовсе? — восклицалъ онъ. — Голубчики думаютъ, что стоитъ имъ выставить на улицу свои смазливыя мордочки, и весь народъ такъ и кинется къ нимъ: «учите, благодѣтели, нашихъ ребятъ, выгружайте наши кошели!» Держи карманъ шире, чтобъ не просыпалось! Юношей-учителей много, какъ нерѣзаныхъ собакъ. Лучше, Рудый, я подумаю доставить вамъ средства понадежнѣе. Потерпите маленько, авось не умрете.
Потерпѣлъ, не умеръ.
Въ концѣ мѣсяца Носовичъ призвалъ меня къ себѣ и далъ прочесть письмо одного изъ московскихъ журналистовъ: «Вашего воспитанника, — писалъ тотъ, — я приму съ распростертыми объятіями. Работы всѣхъ родовъ у меня много и на его долю найдется. Вы пишете, что ему для безбѣднаго существованія нужно зашибать отъ 30 до 35 рублей въ мѣсяцъ, не утомляя себя. Это совершенно возможно. Жду его съ нетерпѣніемъ и очень буду радъ, если онъ въ полномъ смыслѣ вашъ ученикъ».
— Вотъ вамъ, батюшка, вѣрный хлѣбъ, по крайней мѣрѣ, на первую пору. Этотъ человѣкъ не надувало, за это я вамъ ручаюсь. Вы не сомнѣвайтесь!
Я воскресъ и горячо поблагодарилъ Носовича.
— Ну, а теперь, — сказалъ онъ шутливо:- нужно помылить головы нашимъ чурбанамъ. Они все еще мечтаютъ.
Головомойка вышла уморительная. Носовичъ предложилъ моимъ друзьямъ написать и отдать въ печать сочиненіе на тему: жареные бекасы, летящіе въ ротъ молодыхъ людей пріятной наружности. Вообще много шутовства и балагурства было въ поступкахъ и рѣчахъ любимаго учителя; повидимому, онъ очень легко смотрѣлъ на дѣло жизни и считалъ его пустою и глупою шуткой; но въ сущности, я рѣдко встрѣчалъ людей, такъ же трезво и строго глядѣвшихъ на это дѣло, какъ онъ. Имѣя здравый смыслъ, было невозможно не любить и не уважать его.
Такъ рѣшились мы устроить свою будущность, но у насъ было еще одно близкое дѣло, о которомъ мы не забыли позаботиться. Намъ хотѣлось упрочить наше учрежденіе занятій въ младшихъ классахъ. Для этой цѣли съ начала полугодія мы сблизились съ второклассниками, узнали, которые хотятъ быть нашими преемниками. Нашлось шестеро желающихъ. Мы знали ихъ за хорошихъ учениковъ, подобно намъ развитыхъ Носовичемъ, и потому съ мая мѣсяца, кромѣ насъ десятерыхъ, съ маленькими школьниками занималось еще шестеро взрослыхъ воспитанниковъ, чтобы пріучиться къ новому для нихъ дѣлу и показать учителямъ-противникамъ свою способность исполнять хорошо двѣ обязанности. Гро, Саломірскіе и Рейтманы пришли въ ярость; они уже радовались, что предпріятіе окончится съ нашимъ выходомъ изъ школы, теперь эта надежда разрушилась въ прахъ.
— Вы, кажется, считаете себя начальниками-распорядителями школы, — сказалъ намъ Рейтманъ, узнавъ о нашемъ поступкѣ. — Вы распоряжаетесь своими товарищами, какъ подчиненными, назначаете, что они должны дѣлать.
— Мы ими не распоряжаемся, господинъ Рейтманъ, — отвѣчалъ я за своихъ друзей. — Они сами согласились продолжалъ дѣло, задуманное директоромъ, и онъ уже благодарилъ ихъ.
Рейтманъ пристально посмотрѣлъ на меня и потомъ на моихъ друзей; видно было, что въ его головѣ промелькнула мысль: негодяи, прячутся за директора!
Мы дѣйствительно прятались за директора, и ужъ эта необходимость прятаться тревожила насъ. «Дѣло непрочно, — думалось намъ, — директоръ слабъ и уступитъ школьному совѣту послѣ нашего удаленія изъ школы». Мы всѣми силами старались приготовить новыхъ товарищей къ борьбѣ въ томъ духѣ, въ какомъ мы вели ее сами. Совѣтовали имъ вести себя безукоризненно, отличаться въ ученьѣ, не ссориться съ учителями, приписывать дѣло выдумкѣ директора, даже льстить ему и, такимъ образомъ, доказывать, что оно хорошо, а не худо. Малѣйшій дурной поступокъ могъ испортить все, требовалось строго наблюдать за собою. Иначе дѣйствовать въ этомъ омутѣ было невозможно.
— Плохо, если всегда придется такъ хитрить, — говорилъ Розенкампфъ.
— Чего же тутъ плохо? еще веселѣе будетъ; сами будемъ честны, честное дѣло будемъ дѣлать и не оставимъ ни одного уголка, къ которому могли бы придраться подлецы, заставимъ ихъ безъ ссоры плясать подъ нашу дудку, — замѣтилъ Калининъ. — Ты, Рудушка, будешь особенно ловокъ, а вотъ Воротницынъ, такъ тотъ будетъ больно плохъ въ этомъ дѣлѣ.
— Мнѣ не нужно будетъ вести эту борьбу, съ наукой хитрить нечего, — отвѣчалъ Воротницынъ.
— Виноватъ! я и забылъ, что ты на книгѣ женишься, нарожаешь книжонокъ, книги ихъ окрестятъ, книги вырастятъ, книги и похоронятъ.
Мы разсмѣялись при этой выходкѣ. Воротницынъ, задумчиво улыбаясь, покачалъ головою.
— Можетъ-быть, ты и правъ, — какъ-то невесело процѣдилъ онъ сквозь зубы…
Однажды Носовичъ пригласилъ насъ къ себѣ. Мы собрались у него вечеромъ.
— Намъ нужно, господа, о дѣлѣ поговорить. Не худо бы подумать о будущности нашихъ занятій, — сказалъ хозяинъ.
— Мы уже позаботились объ этомъ. Говорили второклассникамъ, и шестеро изъ нихъ начали заниматься съ дѣтьми.
— Знаю, знаю! Вы, молодежь, все на фу-фу дѣлаете. Ваше дѣло начато посреди болота, поганыя лягушки, тотчасъ же по вашемъ удаленіи изъ школы, затащутъ въ свое болото второклассниковъ. Сочувствующихъ дѣлу только одна треть учителей, а двѣ трети состоятъ изъ лягушекъ… Теперь я могу вамъ это говорить: вы кончаете обязательныя сношенія съ этими личностями; становитесь на одну доску съ ними и можете судить о нихъ. Церемониться нечего!
— Что же дѣлать?
Мы пріуныли.
— Утвердить дѣло покрѣпче, чтобы оно просуществовало хоть годъ еще; авось въ это время лягушки уберутся подальше и на ихъ мѣста явятся люди. Скверное теперь время, а надѣяться все-таки нужно…
— Но какъ же утвердить? — спросили мы.
— Тутъ нужны чортовы гвозди, — промычалъ Калининъ.
— Великую истину сказали, именно чортовы гвозди нужны, — улыбнулся Носовичъ. — Объ этомъ-то я и хочу поговорить съ вами. Надо сдѣлать дѣло по возможности публичнымъ, заинтересовать родителей и поставить директора и учителей въ такое положеніе, что они волей или неволей будутъ стоять за ваше учрежденіе. Попечители о немъ не знаютъ, а ихъ-то и надо посвятить въ тайну. Теперь представляется удобный случай. Вамъ, Рудый, выпадаетъ завидная роль сказать на публичномъ актѣ прощальный спичъ ученикамъ. Отличитесь!
— Я васъ, кажется, понимаю, Николай Павловичъ, — отвѣчалъ я. — Мнѣ придется изложить важность нашего дѣла, похвастать собственными успѣхами и заслугою передъ публикою?
— Да, почти что такъ; но что дѣлать, батюшка, хвастайте! Пожалуй, чтобы не покраснѣть, взведите небылицу на учителей, припишите имъ иниціативу дѣла. Поставьте на ходули слабеху-директора, главнѣе всего заботьтесь и о томъ, чтобы выставить успѣхи маленькихъ учениковъ. Да маслица, маслица не жалѣйте!
— А пропуститъ ли эту рѣчь школьная цензура? — спросилъ я.
— Пропуститъ. Цензоромъ-то буду я, потомъ директоръ прочтетъ рѣчь; онъ тоже будетъ вамъ благодаренъ. Надо же хоть на годъ или на два облегчить занятія ребятишекъ, а то срамъ, что за личности выходятъ изъ нашихъ школъ!
Читателю можетъ показаться, что мы хлопотали и волновались изъ-за пустяковъ, онъ самъ принимается только за великіе подвиги, которые, впрочемъ, почему-то никогда не удаются. Но, во-первыхъ, въ дѣлѣ воспитанія не бываетъ пустяковъ, а, во-вторыхъ, въ томъ кругу, гдѣ мы дѣйствовали, наше дѣло имѣло особенное значеніе. Припомните мое описаніе школьной жизни и характеристики учителей. Къ какому заключенію могли они привести? Каждый учитель видѣлъ въ себѣ только начальника, и ни одинъ, кромѣ Носовича, не сознавалъ, что онъ долженъ быть отцомъ, братомъ и другомъ ребенка, что ни тѣни боязни не должно быть въ ученикѣ при столкновеніи съ наставникомъ, что безъ того никогда не будетъ на свѣтѣ честныхъ, прямодушныхъ и смѣлыхъ людей. И точно: въ школѣ воспитанники дѣлались одни пустыми курточниками-франтами, другіе лукавыми пронырами, третьи — трепещущими холопами. Всего этого не понимали и не хотѣли понимать учителя. Служили они для полученья жалованья и для господствованія, обязанности своей не любили. Они били, ругали дѣтей, придирались къ нимъ, поддразнивали ихъ и въ стѣнахъ училища постоянная велась ожесточенная война начальника съ подчиненными, и въ то же время слышалась проповѣдь о покорности. Война — ненормальное и отвратительное явленіе; но какъ же жить въ мирѣ съ тѣми людьми, которые не любятъ и стараются притѣснить насъ? Лучшіе изъ наставниковъ были Мейеры, слабосильные мечтатели; они позволяли побить, притѣснить ребенка и потомъ брали на себя обязанность утирать его слезы и поручать его Божьей защитѣ. Это было очень чувствительно, но совершенно не питательно. Когда, развитые Носовичемъ, мы стали заниматься съ маленькими дѣтьми, тогда мало-по-малу они стали выходить изъ-подъ палокъ учителей и начали смѣлѣе и спокойнѣе смотрѣть въ наставничьи глаза. Наше вліяніе замѣтно отразилось на дѣтской нравственности, негодяевъ становилось меньше; уменьшилось даже число тѣхъ мелкихъ школьныхъ продѣлокъ, которыя знакомы всѣмъ нашимъ древнимъ и новымъ преподавателямъ; дѣти перестали втыкать булавки въ стулья учителей, перестали подламывать ножки этихъ стульевъ. Значитъ, даже ненависть уменьшилась. Мы это понимали; и радовала насъ и любовь къ намъ мальчугановъ, и та мысль, что изъ нихъ выйдутъ честные люди, съ которыми, можетъ-быть, придется намъ же столкнуться на пути жизни. Конечно, если бы дѣло кончилось, просуществовавъ два года, то скоро не осталось бы и слѣдовъ отъ него. Какъ же было не волноваться, не хлопотать?.. Дѣлайте, читатель, подобныя мелочи въ той сферѣ, гдѣ вы поставлены судьбой, и повѣрьте, что тогда васъ никто не упрекнетъ за пустоту и дармоѣдство. Теперь же, со всѣми вашими поползновеніями къ великимъ подвигамъ, вы часто слышите этотъ справедливый упрекъ. Общество не любитъ великихъ подвиговъ, если они не удаются.