Жажда жизни, жажда роковая! Одного ты дѣлаешь рабомъ, А другаго, злобой опьяняя, Навсегда усадишь въ мертвый домъ. Но и тамъ, измученный цѣпями, Не надѣясь волю воротить, Онъ считаетъ годы за годами, Для чего-то хочетъ жить и жить. Въ день голодный женщинѣ безсильной Тайный голосъ шепчетъ: смерть страшна; Но попробуй, красота всесильна, — И ты завтра жь будешь спасена. И, бѣдняжка, страшною цѣною, Становясь съ постылымъ подъ вѣнецъ. Иль торгуя нагло красотою, Право жизни купишь наконецъ. Всѣ, чья жизнь во мракѣ можетъ длиться, Для кого смертсленъ правды свѣтъ, Гонятъ мысль, чтобъ жизнью насладиться, Наполняя землю духомъ бѣдъ. И предъ казнью трепеща постылой, Въ тишинѣ безмолвствуетъ мудрецъ, Юность губитъ дѣвственныя силы, Вдохновенье продаетъ пѣвецъ.

Горе свое я умѣю терпѣть, Стонамъ людскимъ я внимаю безстрастно, Только на дѣтскія слезы смотрѣть Я не могу безучастно. Только увижу ихъ — дѣтство мое Вспомнится снова: мѣщанство, наука, Въ грязномъ углѣ роковое житье И одиночества скука. Вспомнятся храмъ и ограды лужокъ Нѣсколько липъ и березъ запыленныхъ, Множество нянекъ и дѣтскій кружокъ, Между акацій зеленыхъ. Сколько тамъ было веселыхъ дѣтей, Игръ, и игрушекъ богатыхъ, и счастья; Но съ безголовою куклой своей Не возбуждалъ я участья. Рано къ дѣтямъ прививается спѣсь, Гордости мелкой ихъ учатъ съ пеленокъ; Слышалъ и я: что ты дѣлаешь здѣсь? Жалкій, мѣщанскій ребенокъ! И, чтобъ задобрить дѣтей, я постигъ Горькое вкрадчивой лести искусство. Злобствуя, въ сердцѣ лелѣять привыкъ Зависти мелкое чувство. Тамъ, среди лести и мелкихъ услугъ, Рано утратилъ я чувство свободы, И привился ко мнѣ ѣдкій недугъ, Переживающій годы. Страшный недугъ, научившій скрывать Гордости честной и смѣлой порывы, Вѣчно робѣть, притворяться и лгать И проклинать молчаливо.