1
Так мы сидели в утренних лучах,
Веселые, как этот блеск рассвета,
Прогнавший ночь, горящий в облаках;
Трава была росой полуодета,
И в ней играл чуть слышно ветерок.
Светили нам созвучья слов и ласки,
И наш восторг настолько был глубок,
Что время, видя роскошь этой сказки,
Забыло, что мгновения летят,
Забыло стрел своих смертельный яд.
2
Я рассказал ей все мои страданья, —
Как я терзался, как сошел с ума.
И как Свободы гордое восстанье
Вернуло ум, и как распалась тьма;
И по щекам ее струились слезы,
Вслед мыслям быстрым, что питали их;
Так солнце, победив в горах морозы,
Струит потоки с высей снеговых;
Я кончил, воцарилося молчанье,
И начала она повествованье.
3
Необычаен был ее рассказ,
В нем точно память многих душ сплеталась.
И хоть в уме огонь тех дней не гас,
Она почти в их правде сомневалась.
Так много было сказочного в них.
В тот страшный день она не проронила
Слезы, была тверда в мечтах своих.
Душевная в ней не слабела сила,
Когда рабы ее, чрез Океан,
Перевезли к пределу новых стран.
4
И вот она раба, кругом рабыни
Тирана, низких полного страстей.
Они могли смеяться в той пустыне,
Был устремлен к иному дух у ней,
К высокому; она была спокойна,
Хотя грустна, и как-то в грустный час
Она под звуки лютни пела стройно,
Как пел бы дух, когда восторг погас;
Тиран ее услышал — на мгновенье
Своей души забыл он оскверненье.
5
И увидав, как вся она нежна,
Смягчил он дух, где было все сурово,
На миг вкусил чудесного он сна;
Когда ж в сокрытость своего алькова
Ту жертву он, что билася, стеня,
Велел ввести, и все ее терзанья,
Слова и взгляды, полные огня,
Не оказали на него влиянья, —
Пред ней, что в пытке билась, не любя,
Проснулся зверь, властитель, раб себя.
6
Она узнала гнусное мученье,
Прикосновенье нежеланных губ,
Кошмар, в котором грубость наслажденья
Терзает безучастный полутруп;
Та ночь была ночь ужаса и страха,
В ее душе зажегся свет такой,
Что лишь душе, стряхнувшей бремя праха,
Бросает луч свой пламень огневой;
Тиран, ее увидев исступленье,
Бежал, исполнен страха и смущенья.
7
Ее безумье было точно луч,
Прорвавший темноту души глубокой,
Ее порыв настолько был могуч,
Такою возмущенной, светлоокой
Была в негодовании она,
Что захватило всех ее волненье:
В водоворот попавши так, волна
Не может не испытывать вращенья,
Рабы прониклись жалостью; они
Горели, как подземные огни.
8
Бояться стал Тиран за трон свой пышный,
И ночью к ней послал он двух рабов:
Один был евнух, с поступью неслышной,
Не человек, орудье царских слов,
Уродливый, ползучий, весь согбенный;
Другой был с детства от отравы нем,
Все в нем навеки тайной было пленной,
Внимал он молча повеленьям всем,
Он был пловец-ныряльщик, тощий, длинный,
Как бы взращен волной морей пустынной.
9
От огненных пришел он островов
Оманова кораллового моря.
Они ее снесли ко мгле валов,
И вот челнок, с морскою зыбью споря,
Поплыл вперед, и в бездне голубой
Причалили мы там, где под ветрами
И без ветров всегда кипит прибой;
Пловец своими длинными руками
Ее обвил, сжал ноги сталью ног,
И вместе с нею ринулся в поток.
10
Проворный, как орел, что в лес тенистый
Свергается с заоблачных высот,
В зеленой тишине пустыни мглистой
Он мчался сквозь пещеры вечных вод,
Где логовища были чудищ темных, —
И тени мощных форм бежали прочь,
Другие тени форм иных, огромных,
За ним гнались, плывя сквозь эту ночь,
Он был быстрей и до скалы примчался,
Где цепи золотой узор качался.
11
Послышался засовов тяжких гул,
Он повторен был темной глубиною,
Могучий столб кипящих вод плеснул,
Открылося пространство под скалою,
Блеснуло небо, точно изумруд,
Сквозь влагу многих волн переплетенных,
Так вечером лучи сиянье льют
Сквозь нежную листву акаций сонных, —
Пловец в пространство светлое нырнул,
Он искрою проворной промелькнул.
12
Потом в пещеру, — Цитна продолжала, —
Меня провел он, что над бездной вод
В кипении немолкнущем лежала,
Прилив и днем и ночью там ревет;
Он отдыхал короткое мгновенье,
И, вновь нырнувши, пересек поток;
Была моя пещера как строенье,
Как храм — вверху открыт, широк, высок.
И лишь с вершины этого собора
Лились лучи усладою для взора.
13
Внизу был обрамлен тот водоем
Всем, что в глубинах привлекает взоры:
Жемчужины, кораллов яркий сон
И раковин пурпуровых узоры
Расписаны не смертною рукой,
Песок, как драгоценные запястья
Из золота, рожденные волной
В приливные мгновенья полновластья,
Как изваянья — формы, ряд колонн,
И тут престол, и тут свободный трон.
14
Безумный бред, как демон, овладевший
Моей душой на краткий срок, прошел,
Все видела я мыслью проясневшей:
Мне пищу приносил морской орел,
Его гнездо на острове том было,
Он был тюремщик странной той тюрьмы,
Я дружеский его прилет любила,
Как днем и ночью брата любим мы;
Единственной он был душой родною, —
Но вновь безумье овладело мною.
15
Оно, как мгла, окутало меня,
И мнилось мне, что море — все воздушно,
Что вся земля — из яркого огня,
Что облака, чуть плывшие послушно
В полдневный час под легким ветерком,
Уродливые страшные виденья,
Морской орел был демоном, врагом,
Мне в клюве он, для полноты мученья,
Куски тебя кровавые давал,
Меня отравный саван обвивал.
16
Я знала вновь течение мгновений,
Я видела орла, и водоем;
Был бред другой и новый гнет мучений —
Во мне, — на сердце кто-то был моем;
Живое что-то прочно поселилось
Там, в родниках заветных бытия, —
Виденье предо мной всегда носилось,
Его в душе сплела тоска моя,
Во мгле кошмаров, зыбкой, безнадежной,
Оно мне засветилось правдой нежной.
17
Казалось мне, я жизнь родить должна,
Шли месяцы, недели и недели,
Мне говорили ощущенья сна,
Что кто-то возле сердца в самом деле
Трепещет, что дитя мое и я —
Мы скоро будем миром друг для друга;
И вот когда, веселый дождь струя,
Повеяла весна, как бы над лугом,
Над водоемом, — вижу я во сне,
Что милое дитя смеется мне.
18
Оно прекрасно было от рожденья,
Совсем как ты, твои глаза и рот,
Я чувствую, в блаженстве восхищенья,
Как пальчики свои оно кладет
На руку мне, — как ты теперь, мой милый, —
И пусть умчался быстр дивный сон,
Во мне живет сейчас с такою силой,
С такою сладкой болью бьется он".
И Цитна на меня светло взглянула,
Как будто бы догадка в ней блеснула.
19
Догадка, и сомненье, и вопрос,
И нежность испытующей печали;
Потом, когда прошло волненье слез,
Как та, кого рыданья потрясали,
Промолвила она: "В пустыне лет
Оазисом она душе блистала,
И нежен был тот благотворный свет;
Своею грудью я ее питала,
И страха не испытывала я,
Я чувствовала, это дочь моя.
20
Следила я за первою улыбкой,
Когда она глядела на волну,
И видела на этой влаге зыбкой
Созвездия, и солнце, и луну,
Протягивалась нежная ручонка,
Чтоб из лучей один, любимый, взять,
Но он в воде был, и смеялась звонко
Она, что луч не мог ее понять,
И детские следили долго взоры,
Как зыблились лучистые узоры.
21
Мне чудились слова в ее глазах,
Так много в них виднелось выраженья,
И звуки сочетались на устах,
Неясные, но полные значенья,
Я видела в ее лице любовь,
И пальчики ее моих искали,
Одним биеньем билась наша кровь
В согласии, когда мы вместе спали;
Однажды, светлых раковин набрав,
Мы выдумали много с ней забав.
22
Пред вечером, в ее взглянувши очи,
Усталую в них радость я прочла,
И спали мы под кровом нежной ночи,
Как две сестры, душа была светла;
Но в эту ночь исчезло наслажденье,
Она ушла, как легкий призрак сна,
Как с озера уходят отраженья,
Когда дымится пред грозой луна,
Ушла лишь греза, созданная бредом,
Но та беда была венец всем бедам.
23
Мне чудилось, в полночной тишине
Явился вновь пловец из бездны водной,
Ребенка взял и скрылся в глубине,
Я увидала зыбь волны холодной,
Когда, как раньше, быстро он нырнул;
Настало утро — светлое, как прежде,
Но жизни смысл, как камень, потонул,
"Прости" мечтам, «прости» моей надежде;
Я тосковала, гасла день за днем,
Одна меж волн, с моим погибшим сном.
24
Ко мне вернулся ум, но мне казалось.
Что грудь моя была изменена,
И каждый раз кровь к сердцу отливалась,
Как я была той мыслью смущена,
И сердце холодело на мгновенье;
Но наконец решилась твердо я
Прогнать мечту и вместе с ней мученье,
Чтоб вновь ко мне вернулась жизнь моя,
И наконец виденье отступило,
Хотя его безмерно я любила.
25
И вновь владела разумом теперь,
И я боролась против сновиденья.
Оно, как жадный и красивый зверь,
Хотело моего уничтоженья;
Но изменилось все в пещере той
От мыслей, что навеки незабвенны,
Я вспоминала взгляд и смех живой,
Все радости, что были так мгновенны;
Я тосковала, гасла день за днем.
Одна меж волн, с моим погибшим сном.
26
Шло время. Сколько? Месяцы иль годы,
Не знала я: поток их ровный нес
Лишь день и ночь, круговорот природы,
Бесследность дней, бесплодность дум и слез;
Я гасла и бледнела молчаливо,
Как облака, что тают и плывут.
Раз вечером, в прозрачности прилива,
Играл моллюск, что Ботиком зовут,
Лазурный парус свой распространяя,
Качался он, меж светлых волн играя.
27
Когда же прилетел Орел, — ища
Защиты у меня, тот Ботик мглистый,
Как веслами, ногами трепеща,
Пригнал ко мне челнок свой серебристый;
И медленно Орел над ним летал,
Но, видя, что свою ему тревожно
Я пищу предлагаю, — перестал
Ерошить перья он и осторожно
Повис над нежным детищем волны,
Роняя тень с воздушной вышины.
28
И вдруг во мне душа моя проснулась,
Не знаю как, не знаю почему,
Вся власть былая в сердце шевельнулась;
И дух мой стал подобен твоему,
Подобен тем, что, светлые без меры,
Должны бороться против зол людских.
В чем было назначенье той пещеры?
В глубоких основаниях своих
Она не знала той победной силы.
Которой ум горит над тьмой могилы.
29
И где мой брат? Возможно ль, чтоб Лаон
Был жив, а я была с душою мертвой?
Простор земли, как прежде, затемнен,
Над ним, как раньше, саван распростертый, —
Но тот покров клялась я разорвать.
Свободной быть должна я. Если б птица
Могла веревок где-нибудь достать.
Разрушена была б моя гробница.
Игрой предметов, сменой их Орла
Я мысли той учила, как могла.
30
Он приносил плоды, цветы, обломки
Ветвей, — не то, что нужно было мне.
Мы можем разогнать свои потемки,
Мы можем жить надеждой в ярком сне:
Я вся жила в лучах воображенья,
То был мой мир, я стала вновь смела,
Повторность дней и длительность мученья
Мне власть бесстрашно-твердой быть дала;
Ум глянул в то, что скрыто за вещами.
Как этот свет, что там за облаками.
31
Мой ум стал книгой, и, глядя в нее.
Людскую мудрость всю я изучила.
Богатство сокровенное свое
Глубь рудника внимательной открыла;
Единый ум, прообраз всех умов.
Недвижность вод, где видны все движенья
Вещей живых, — любовь, и блески снов,
Необходимость, смерть как отраженье,
И сила дней, с надеждою живой,
И вся окружность сферы мировой.
32
Ткань мысли, сочетавшейся в узоры,
Я знаками чертила на песках,
Основность их читали ясно взоры,
Чуть тронь узор, и вновь черты в чертах:
Ключ истин тех, что некогда в Кротоне
Неясно сознавались; и во сне,
Меня как бы качая в нежном звоне,
Твои глаза склонялися ко мне,
И я, приняв внезапность откровенья,
Слова любви слагала в песнопенья.
33
По воле я летела на ветрах
В крылатой колеснице песнопений.
Задуманных тобой, и в облаках
Как бы хрустальных был мой юный гений;
Вдвоем сидели мы в волнах лучей
На берегу седого Океана.
Счастливые, как прежде, но мудрей
Мы были над могилою Обмана
И Суеверья рабского; навек
Был мудрым, чистым, вольным человек.
34
Мои мечтанья все мои хотенья
Осуществляли волею своей;
Из теневой волны воображенья
Они сзывали мне толпы людей,
Лучистые я им бросала взоры,
Их покоряла силой страстных слов.
Проникла я в земные их раздоры,
Я поняла войну земных умов,
И власть я извлекла из пониманья, —
Их мыслям дать восторг пересозданья.
35
Так стала вся Земля моей тюрьмой,
И, так как боль мучений лишь преддверье
И свет востока властвует над тьмой,
Я видела, как гибнет Суеверье,
Как пало Зло, чтоб не воскреснуть вновь.
Как стали все и кротки, и счастливы,
Как сделалась свободною любовь.
Как нераздельно зажелтелись нивы, —
Из крови и из слез взрастили мы
Роскошный мир взамен былой тюрьмы.
36
Потеряно не все! Есть воздаянье
Для тех надежд, что ярко так горят.
Бессильно, хоть венчанно, Злодеянье,
Вокруг него кипит жестокий ад;
Не заглушить слов правды и свободы,
Грань смерти можно смело перейти,
Есть души, что в тюрьме томятся годы,
И все ж они как светоч на пути,
И многое, как бы сквозь сумрак дыма,
Сверкает и горит непобедимо.
37
Такие мысли светят нам теперь.
Они в те дни мне пели, точно струны,
Они для нас — в тот мир счастливый — дверь.
Где не шумят вкруг острова буруны;
Они как цвет фиалки, полной слез.
Пред тем как день прольет потоки света,
Как в Скифии растаявший мороз,
Узнавший блеск весеннего расцвета,
Те вестники, что посланы с небес,
Предчувствия нелживости чудес.
38
Так годы шли, — как вдруг землетрясеньем
Была разъята в море глубина,
Как будто схвачен мир был разрушеньем
И смерть была вселенной суждена;
Под громкий гул глубин и их раската
В пещеру сверху лился водопад.
Очнулась я, и вижу — все разъято,
Приливы волн вокруг меня кипят.
Разрушен мой приют, тюрьма распалась,
Кругом широко море расстилалось.
39
Пред взором — воды, небо надо мной,
На камне я разрушенном стояла,
И с плеском, над вспененной глубиной,
Скала, еще, еще скала упала,
И вдруг — молчанье мертвое кругом.
И ясно стало мне, что я свободна,
Дрожала зыбь в безлюдии морском,
Над влагой ветер ластился бесплодно,
Крутясь, в моих он вился волосах,
И луч горел в высоких Небесах.
40
Мой дух бродил над морем и в лазури,
Как ветер, что окутывает мыс
Лелейно, — хоть поднять он может бури
И устремить дожди из тучи вниз;
Уж день почти прошел; в лучах бледневших
Корабль я увидала, там, вдали,
На парусах он шел отяжелевших,
И тени от него на зыбь легли;
Увидев новых странных скал откосы,
В испуге якорь бросили матросы.
41
Когда они сидящей на скале
Увидели меня, ладью послали;
Зубцы утесов новых к ним во мгле
Как будто бы с угрозой нависали,
И воды мчались, пенясь и звеня;
Причаливши, — как я попала в море,
Они спросили с робостью меня
И смолкли, елейной жалостью во взоре,
Услышавши дрожащий голос мой;
И молча мы поплыли над волной.