1
Чудовищная радость и восторг
По улицам распространились людным;
Безумный, задыхаясь, вдруг исторг
Из сердца звучный крик, в боренье трудном;
Кто умирал меж трупов в этот час,
Услышав перед смертью благовестье,
Закрыв глаза, в спокойствии погас;
Из дома в дом весь Город и предместья
Та весть веселым криком обошла
И отклики во всех сердцах нашла.
2
Рассвет зажегся в полумраке дымном, —
И вот открылся длинный ряд солдат;
Жрецы, с своим кровавым жадным гимном,
В котором мысли черные звучат,
Шли рядом; на блестящей колеснице
Средь ярких копий восседал Тиран;
С ним рядом, в этой длинной веренице,
Был Призрак, нежным светом осиян,
Пленительный ребенок. И в суровых
Цепях Лаон — свободный и в оковах.
3
Босой, и с обнаженной головой,
Он твердо ждал пылающего гроба;
И тесной был он окружен толпой,
Но ни в одном не шевелилась злоба;
Не побледнев, он был спокойно-смел,
В устах его не виделось презренья,
Как утро, на идущих он глядел,
Приняв свое великое решенье;
Как нежное дитя в дремоте, он
Со всеми и с собой был примирен.
4
Кругом был страх, злорадство и сомненье,
Но, увидав, что жертва так светла,
Толпа пришла невольно в изумленье,
И тишь в сердца глубокая сошла.
К костру идет процессия, в убранстве
Зловещем; сотни факелов немых
Лишь знака ждут в обширнейшем пространстве,
В руках рабов покорных; ропот стих;
И утро стало ночью похоронной,
Принявши свет, толпой рабов зажженный.
5
Под балдахином ярким, как рассвет,
На возвышенье, что с костром равнялось,
Сидел Тиран, блистательно одет,
Вокруг престола свита помещалась;
У всех улыбки, лишь у одного
Ребенка взор печален; окруженный
Немыми, вот уж гроба своего
Коснулся я, Лаон, неустрашенный;
Все острова, там в море, видны мне,
И башни, точно пламя в вышине.
6
Так было все безгласно в то мгновенье,
Как это можно видеть в страшный миг,
Когда, узнав удар землетрясенья,
Все ждут, чтоб вот еще удар возник;
Безмолвствовали все, лишь, умоляя
Тирана, тот ребенок говорил,
Он смел был, в нем была любовь живая,
Он за Лаона Деспота молил;
Малютка трепетала, как в долине
Меж мрачных сосен — листья на осине.
7
О чем он думал, солнцем осиян,
Средь змей? Среди всего, что необычно?
Чу! Выстрел — и сигнал для казни дан,
Чу! Новый выстрел прозвучал вторично.
А он лежит, как в безмятежном сне,
И факелы дымятся, — выстрел третий
Раздался в этой страшной тишине —
И в каждом сердце как порвались сети:
Все чутко ждут, дыханье затаив,
Чтоб вспыхнул пламень, ярок и бурлив.
8
Рабы бегут и факелы роняют,
Крик ужаса идет к высотам дня!
Они в испуге жалком отступают.
Вот слышен топот мощного коня,
Гигантский, темный, он с грозою сроден,
Он пролагает путь среди рядов,
И женский призрак, нежен, благороден,
На том коне; сияющий покров
На этой тени ласки и привета,
На этом стройном призраке рассвета.
9
Все думали, что Бог послал его,
Что ждет их адский пламень, дик и зноен;
Тиран бежал с престола своего,
Ребенок был невинен и спокоен;
Притворством свой испуг сокрыв, жрецы
К нему взывали с лживою любовью,
Его молили злобные льстецы,
Служившие ему чужою кровью;
И страх животный в сердце ощутив,
Толпа бежала, как морской отлив.
10
Остановились, думают, стыдятся,
Раздался общий вопль, как всплеск пучин,
Когда потоки моря возмутятся;
Все множество остановил один,
Кто никогда пред нежной красотою
Не преклонил упорной головы,
И в сердце жестком верою слепою
Оледенил разорванные швы —
Жрец Иберийский мудрыми считает
Лишь тех, кто кровью в сердце истекает.
11
Другие также думали, что он
Велик и мудр, божественным считая
Все, в чем терзанья пыток, страх и стон
И красоты в любви не замечая.
Теперь, с улыбкой демонской в глазах,
Возникши как злорадное виденье,
В товарищах своих сдержал он страх,
Сказав устами, полными презренья:
"Владыки перед женщиной бегут?
Опомнитесь, другая жертва — тут".
12
Тиран сказал: "Но это нечестиво
Нарушить клятву!" — И воскликнул Жрец:
"Сдержать ее — бесчестно и трусливо!
Пусть этот грех — мой будет, наконец!
Рабы, к столбу ее! Представ пред троном
Всевышнего, воскликну я: тебе
Я предал ту, что над твоим законом
Смеялась, непокорная судьбе;
Когда б не я, она бы радость знала,
Но мысль моя тебя не забывала".
13
Дрожа, никто не двигался кругом,
Молчали все. И, повода бросая,
Рассталась Цитна с бешеным конем,
Целует лоб его, и, убегая,
По улицам пустынным он летит,
Как ветер, как порыв грозы мятежной,
И скрылся. О, какой печальный вид, —
Вид женщины такой прекрасной, нежной,
Чей юный, полный мягких блесков лик
В густом огне исчезнет через миг.
14
Из многих глаз невольно лились слезы,
Но не могла роса весны блистать,
Оледенили светлую морозы;
И что ж они могли, как не рыдать!
Увы, усталость Цитну победила,
Она изнемогла в своем пути,
И вот немых улыбкой убедила
Помочь ей на костер ко мне взойти;
Заставив их себе повиноваться,
Она взошла, чтоб с жизнию расстаться.
15
Со мною, у столба, средь жадных змей,
Она стояла. Ласковым упреком
Она сказала все, и вот мы с ней
Слились глазами, в счастии глубоком;
Молчание бестрепетно храня,
Насытиться друг другом не могли мы;
Не слитые с толпой и с светом дня,
Друг с другом были мы неразделимы,
Перед любовью нашей мир исчез,
Земля сокрылась, не было Небес.
16
Одно — одно — возвратное мгновенье,
В пространствах незапятнанного дня
Огней кроваво-красных воспаленье,
Взметнувшися, коснулось до меня;
Окутано свирепым током дыма,
Оно плеснуло с шумом, как прилив,
Свистя и трепеща неукротимо;
И сквозь его пылающий разрыв
Увидел я, как будто из тумана,
Что пал ребенок наземь, близ Тирана.
17
И это смерть? Костер исчез от глаз,
Нет Деспота, Чумы, толпы несчетной;
Огонь, что был так яростен, погас;
Я слышал звуки песни беззаботной,
Подобной тем, что в юности поют,
Когда нежна любовь с отрадой цельной,
И ласки для души — живой приют;
Она росла усладой колыбельной,
Она плыла, меняясь каждый миг,
И дух ее к моей душе приник.
18
Я был разбужен ласковой рукою,
Коснувшейся меня; передо мной
Сидела Цитна: светлою водою
Блистал затон, манивший глубиной;
На берегу, в сияниях приветных,
Росли, склоняясь, нежные цветы,
Был странен лик коронок звездоцветных,
Безвестные деревья с высоты
Глядели вглубь, цветы их, нежно-юны,
В зеркальной влаге были точно луны.
19
Кругом вздымался склон зеленых гор,
С пещерами, с душистыми лесами,
Идущими в блистательный простор;
Там, где вода встречалась с берегами,
Лесное эхо с откликами струй
Вело переговоры; из расщелин
Волна стремила влажный поцелуй
В мир трав, который ласков был и зелен,
И возникала меж холмов река,
Быстра, стрелообразна, глубока.
20
Меж тем как мы глядели с изумленьем,
Приблизилась воздушная ладья,
Она плыла, влекомая теченьем,
И ветер пел, волну под ней струя;
Ребенок с серебристыми крылами
На ней сидел и так прекрасен был,
Что тень, как от созвездий, над волнами
Ронял он с этих нежно-томных крыл;
И, ветру подчиняясь, эти крылья
Бег лодки направляли без усилья.
21
Была из перламутра та ладья,
Она плыла, внутри лучом играя:
И были заостренными края,
Она была — как будто молодая
Луна, когда, превыше темных гор,
Над соснами горит поток заката,
Но багрянец и золотой узор
Бледнеют, даль земная мглой объята,
И грань Земли приемлет поздний свет,
Отлив лучей отхлынул, солнца нет.
22
Ладья у наших ног остановилась,
И Цитна повернулася ко мне,
Сиянье слез в ее глазах светилось,
Восторг внезапный был в их глубине;
"Так это Рай, — она сказала нежно, —
Не сон, мы — вместе, здесь передо мной
Мое дитя, и счастие безбрежно;
Когда моей измученной душой
Безумие владело, как могила,
Ко мне малютка эта приходила".
23
К пленительному Призраку она
С рыданьем упоения прильнула,
Нежней, чем этот нежный образ Сна,
Ее земная красота блеснула,
И чудилось, что воздух задрожал
И заалел от светлого блаженства,
Согрелся и теплом ее дышал;
Вся — нега, вся — виденье совершенства,
Она дитя волной своих волос
Закрыла, сердце с сердцем здесь сошлось.
24
Тогда тот Серафим голубоглазый
Заговорил, приблизившись ко мне,
И искрились в его зрачках алмазы:
"Я вся была как будто бы во сне
С тех пор, когда мы встретились впервые;
Меня очаровав мечтой своей,
Ты дал узнать мне грезы золотые,
Твой образ я соединяла с ней;
И встретились в блаженный миг мы снова,
Изъяты от страдания земного.
25
Когда зажгли костер, мечта моя
Исчезла и, поддавшися бессилью,
В бесчувствии упала наземь я,
Мой смутный взор закрылся серой пылью,
Мой ум блуждал; вдруг, яркий, точно день,
Передо мною Лик Чумы промчался,
Дохнул, и вот меня коснулась тень,
И шепот, мне почудилось, раздался:
"Спеши к ним, ждут они, окончен мрак!"
И грудь моя прияла смертный знак.
26
И стало мне легко — я умирала.
Я видела дымящийся костер,
Зола седая кучею лежала,
И черный дым, заполнивший простор,
Еще висел у шпилей и на башнях;
Молчали отупевшие войска,
Забывши о своих мечтах вчерашних,
В сердцах была глубокая тоска,
Исполнилось заветное желанье,
И пустота сменила ожиданье.
27
Вид пыток был как миг бегущих снов,
И налегло жестокое молчанье;
Тогда один восстал среди рядов
И молвил: "Ток времен, без колебанья,
Течет вперед, мы — на его краю,
Они же к мирным отошли пределам,
Где тихо смерть струит реку свою.
И что же, вы своим довольны делом?
Погибли те, кем жизни душный сон
Мог быть в виденье счастья превращен.
28
Они погибли так, как погибали
Великие — великих прошлых дней;
Убийцы их узнают гнет печали,
И много слез прольется из очей
Лишь потому, что вам скорбеть придется
О тех, чьей жизнью был украшен мир,
Чей яркий светоч больше не вернется;
Но, если неземной их взял эфир,
В том мудрость есть для тех, что горько знают, —
Жизнь — смерть, когда такие умирают.
29
Теперь бояться нечего Чумы.
От нас должны исчезнуть страхи Ада,
Освободились от неверных мы,
Их казнь в огне была для вас услада;
Но горестно вернетесь вы домой,
Несчастные и робкие, как дети,
И этот час забросит отблеск свой
В немую бездну будущих столетий;
И эту ночь, в которой все мертво,
Навеки озарит огонь его.
30
Что до меня, мне этот мир холодный
Стал тесен, как уродливая клеть.
Узнайте же, как может благородный
Республиканец смело умереть, —
И детям расскажите". — Тут, нежданно,
Себе кинжалом сердце он пронзил;
В моем уме все сделалось туманно,
И смерть меня совсем лишила сил,
Но все же гул толпы сказал мне ясно.
Что новый свет возник в ней полновластно.
31
Крылатой Мыслью очутилась я
С бессмертными, с их Хором многоликим,
Там, где, сиянье звездное струя,
Над всем, что можем мы назвать великим,
Был Дух блестящий. Гений мировой.
Вкруг Храма простирает он владенья;
Там острова, Элизиум живой,
Там вольные живут для наслажденья;
От их жилищ я послана сюда.
Чтоб в этот Рай ввести вас навсегда".
32
Ласкающей безмолвною улыбкой
Она дала нам знак войти в ладью,
И вот мы, молча, сели в лодке зыбкой,
Тревожившей прозрачную струю;
И, распустив блистающие крылья
По ветру благовонному, она
Вела свой челн; воздушно, без усилья,
Как паутинка, что едва видна,
Ладья летела, устремляясь к дали,
И точно берега от нас бежали.
33
Все вниз и вниз ликующий поток
Среди стремнин, где кедры смотрят мрачно,
Бежал, и по нему летел челнок,
И глубь воды под ним была прозрачна,
Незримый ветер, рея и звеня,
Мчал звуки и дыханье аромата,
Так плыли мы три ночи и три дня,
В рассвете, в полдень, в зареве заката,
Мы уносились весело вперед,
По лабиринту светлых вольных вод.
34
Какая поразительная смена
Теней, и форм, и всех картин реки!
Горит заря, и золотится пена,
Дрожат, переливаясь, огоньки;
Средь скал, поросших нежными цветами,
С певучим всплеском льется водопад;
Сверкают искры быстрыми звездами,
Водовороты зыбкие кипят;
Блеснет луна и глянет с небосклона, —
Вкруг островов недвижна гладь затона.
35
Сквозь день и ночь жемчужная ладья
Летела вдаль, как тучка золотая,
Как мысль, что вечно мчится, свет струя,
И мчится все, нигде не отдыхая, —
Через леса дремучие, как тьма,
Средь мощных гор, на чьих немых вершинах
Циклоповские были терема,
Вещая нам о давних властелинах;
Нахмурившись, глядели с высоты
На блеск воды их грубые черты.
36
Порой среди лугов необозримых
За милей милю плыли мы вперед,
И в очертаньях еле уловимых
Бежали тени облачных высот;
Порой сквозь мглу пещер дугообразных
Скользили, с их высоких потолков
Струился свет как бы лучей алмазных,
Воздушно-изумрудных нежных снов,
И проскользали тени чрез теченье,
Как сны на светлой зыби сновиденья.
37
И между тем как мы вступали в Рай,
В умах у нас любовь и мудрость были,
Как в чашах, что налиты через край,
Кипит вино сверканьем влажной пыли;
Безумны были острые слова,
Звучавшие как отклик в чаще леса,
Улыбки, слезы, радость в них жива, —
И порвалась великая завеса;
Мы знали, что, хоть благо на Земле
Затемнено, оно горит во мгле.
38
Три дня, три ночи — мысли сосчитали,
Как много обольстительных часов!
Меж тем в лазурной выси, в новой дали,
Неслись Луна и Солнце, сонмы снов
Лучистых, луноликие светила,
Созвездья неизведанных Небес;
В четвертый раз заря озолотила
Весь этот мир непознанных чудес,
И стал поток — как яростное море,
Но прямо дух стремил челнок в просторе.
39
Да, прямо там, где, точно глыбы гор,
Вздымались груды волн в лощине смутной,
И изо всех щелей лился в простор,
Под дикий гром, поток ежеминутный,
И ветер прилетал от берегов,
Как стая вихрей, зарыдавших звонко, —
Как тень, на зыби яростных валов,
Летел челнок прекрасного ребенка,
И радуг исступленных блеск сверкал,
И бился пенный дождь о камни скал.
40
Поток реки, безумьем обуянной,
Умолк; челнок застыл, как он взвился;
Мы глянули назад: во мгле туманной
Прибой блестящий с озером слился;
И, точно овладела ей услада,
Ладья застыла между двух Небес;
Четыре рокотали водопада,
Как бы из золотых идя завес;
Они из туч бегут по горным склонам,
И это море делают затоном.
41
На глади недвижим, я увидал,
Как льнет вершина снежная к вершине,
И каждый остров, там вдали, блистал,
И, точно сфера света, посредине,
Храм Духа возвышался вдалеке,
Оттуда исходил к нам звук призывный,
К нему, в объятом чарой челноке,
Скользили мы дорогой переливной,
Так диск Луны проходит вкруг Земли,
И гавань здесь мы светлую нашли.