1

Когда, как краткий блеск непрочной славы, Во Франции последний сон увял, От темных снов, исполненных отравы, Я встал и поднялся к вершине скал, На мыс, что над пещерами вздымался, Вокруг которых пел седой прибой; Рассвет вкруг каждой тучки занимался, Горел в волнах, в пустыне голубой, — Но вдруг Земля шатнулась в основанье, Как бы в своем предсмертном содроганье.

2

Внезапно прошумел ворчащий гром, В раскате он прошел над глубиною, С поспешностью, вверху, внизу, кругом, Туманы разрастались пеленою, Они ползли и, сумрачно сплетясь, Укрыли солнце молодое, — Не слышалось ни звука; свет погас; Застыло все в чудовищном покое, Леса и воды; и густая мгла Темней, чем ночь, страшней, чем ночь, была.

3

Чу, это ветер мчится над Землею И океан метет. Вот глубь Небес Разъята вспышкой молний; дальней мглою Ниспослан дождь из облачных завес, и Ветер хлещет зыбь, она блистает; И все — бурун, и молния, и град — В водоворот единый нарастает. Миг тишины. Из тьмы пещер глядят Морские птицы: что за тишь настала, И что это на Небе возблистало?

4

Там, где вверху была разъята мгла Дыханием неудержимой бури, Меж белых облачков, нежна, светла, Предстала глубь ликующей лазури, Под тем просветом просиял туман, Все замерло, как бы под властью чуда, И призрачно-зеленый Океан В себе качал оттенки изумруда; Лишь там вверху несчетность облаков Неслась быстрей оборванных листков.

5

Росла война меж ярой силой бури И грудой туч; но вместе с тем росла Блистательность проглянувшей лазури; Громада облаков, тесна, бела, Недвижной оставалась в отдаленье; Меж тем воздушно-бледный1 серп луны Всходил в неспешном царственном движенье, Светясь с непостижимой вышины; Над ним туманы таяли, как тает Под солнцем снег и в таянье блистает.

6

Я не глядеть не мог; в луне, во всем Какое-то очарованье было, Я грезил и не знаю сам о чем, Чего-то ждал; вдруг взор мой поразило, Что в небе синем, в белизне луны, Возникла тень, пятно, как бы виденье, Оно росло в провалах вышины, Неслось ко мне из бездны отдаленья; Так в море, парусами шевеля, Под солнцем мчится призрак корабля.

7

Да, как ладья, в расселине скалистой. Несется по теченью, и река, Набравшись новых сил в теснине мглистой, Качает легкий облик челнока, И весла мчат его над пеной белой, — Так на ветрах, в лазури, предо мной Крылатый Призрак мчался, онемелый, Как будто опьяненный вышиной, И гнал его порыв грозы могучий, И молнии за ним рвались из тучи.

8

Как бешено, как быстро, как легко Чудовищное мчалося виденье! Я в воздухе увидел, высоко, Орла и с ним Змею, одно сплетенье — Они боролись, и пред той скалой, Где я стоял, Орел, раскинув крылья, Замедлил, с многоцветною Змеей, Как бы изнемогая от усилья. И так повис, как будто бы без сил, И воздух диким криком огласил.

9

Стрелою луч, из дальних туч излитый, Коснулся крыл, сияние струя, Змея и Птица вместе были свиты, Сверкнула, как кольчуга, чешуя: Горя, как драгоценные каменья, Сквозь перья золотые там и здесь Просвечивали искристые звенья. И вздутый узел был блестящим весь, И, шею отклонив и вынув жало, Змея свой взор в орлиный взор вперяла.

10

Кругом, кругом, срываясь и кружась, Орел летал с неудержимым криком, Порой высоко в Небо уносясь, Почти скрываясь там, в порыве диком, Порою, как бы выбившись из сил, Он падал с громким воплем над волнами, Змею до самой влаги доносил, Ее терзая клювом и когтями; Змея к Орлу не уставала льнуть, Ища — его смертельно ранить в грудь.

11

Какая жизнь, какая сила в смене Удачи этих сказочных врагов! От схватки пар, подобный легкой пене, Повис вкруг них в дыхании ветров; Летали перья, в воздухе, далеко, Блестела под когтями чешуя. Орлиное светло горело око, Во мгле мерцая, искрилась Змея; И, где они летели над волною, Виднелась кровь над пенной глубиною.

12

Каким борьба закончится концом? Свершится бой, и каждый ровно бьется; Порой бриллиантовым кольцом Змея вкруг вражьей шеи обовьется, Тогда Орел, сдержавши свой полет, С своим врагом почти уже не споря, С высот до пенной зыби упадет И чуть не мочит крыл во влаге моря. И у Змеи, в приливе торжества. Вздут гребень и подъята голова.

13

Порою удушающие звенья Змея разъять готова, чтоб хлестать Всей силой искривленного движенья Морскую, ветром схваченную гладь; Чтобы порвать тяжелые оковы, Всей шеей мускулистой, взмахом крыл, Орел, изнеможенный и суровый. Не раз напряг остаток гордых сил, И, мнилось, вольный, он среди тумана Взлетит, как дым из жаркого вулкана.

14

Так длился переменчивый тот бой, На хитрость — хитрость, и на силу — сила; Но та борьба конец имела свой: Лампада дня почти уж погасила Свой яркий свет, — как мощная Змея Повисла высоко, изнемогая, Потом упала, еле жизнь тая, И влага приняла ее морская. Орел вскричал, крылами шелестя, И ветер прочь отнес его, свистя.

15

И вместе с тем свирепость дикой бури Окончилась, заискрился простор Земли, и Океана, и Лазури, И только с удивленьем видел взор, Как, точно горы, трепетали волны. Над солнцем, снизошедшим с вышины; Их гул врывался в тишь и мир безмолвный, С высот спустясь, дошел я до волны, — Был ясен вечер, воды моря пели И спали, как ребенок в колыбели.

16

Там, на прибрежье, Женщина была, Она внизу сидела, под скалами, Прекрасная, как утренняя мгла И как цветок, расцветший над снегами; Прижавши руки нежные к груди, Она глядела пристально на волны; С волос завязка спала: впереди Простор Небес раскинулся безмолвный; А где волна ложилась на песок, Дрожал красивый маленький челнок.

17

Казалось, это нежное Виденье Следило за причудливой борьбой; Теперь в глазах виднелось утомленье. Для них был слишком силен свет дневной, В них слезы трепетали молчаливо, И, на песок сверкающий смотря, Где в кружеве шуршащего прилива Светилася вечерняя заря. Она стонала, бледная от горя, И с каждым стоном взор бросала в море.

18

Когда ж Змея упала с высоты, У ней, бледнея, губы задрожали, И дрогнули в ее лице черты, Но, не издав ни возгласа печали, Она привстала с места в тот же миг, В ветрах ее одежды развевались, И бросила она свой звонкий крик, На голос тот пещеры отозвались, И серебро тех звуков разлилось, Как пряди теневых ее волос.

19

Напевность этой речи, полной странных Нездешних чар, я слушал вновь и вновь. В созвучиях, и нежных, и нежданных, Я чувствовал — лишь я один — любовь. Но для Змеи те сладостные звуки Понятной были речью и родной; Она уже не билась в дикой муке, Средь пены, над зеленою волной, А медлила среди теней прибрежных. У ног ее, воздушно-белоснежных.

20

И Женщина вновь села на песке, Заплакала опять, скрестила руки, И в непостижной сказочной тоске Согласные опять запели звуки; Прекрасную она открыла грудь, И к мрамору, с воздушной белизною, Сверкнувши, поспешила тень прильнуть, Рожденная зеленою волною: Она к себе Змею из вод звала, И на груди ее Змея легла.

21

Тогда она, вставая, с грустью ясной Глазами улыбнулась нежно мне, Как та звезда, что свет вечерне-красный Своим пронзает светом в вышине. И молвила: "Печалиться — разумно, Но безнадежность, что тебя сюда К пучине вод приводит многошумной, Напрасна: ты поймешь меня, когда Дерзнешь, со мной и с этою Змеею, Пуститься в странный путь над глубиною".

22

Тот возглас был как самый грустный зов, Как голос позабытый, но любимый. Я плакал. Неужели в зыбь валов, Она одна, над бездной нелюдимой, Со страшною Змеею в путь пойдет? Змея у ней над сердцем и, быть может, Чтобы добычу съесть, лишь мига ждет? Так думал я. Кто ей в беде поможет? Тут встал прилив, качнула мощь волны Челнок, что был как будто тень луны.

23

Челнок — мечта! Узорчато-воздушный, Из лунного был камня иссечен Перед его; и ветерок послушный Как будто сходством с тканью был пленен, Тот ветерок, которого не слышит, Не чувствует никто, но по волне Который мчит, когда чуть внятно дышит. Вот мы в ладье, доверясь глубине; Безмерное туманное пространство Оделось в многозвездное убранство.

24

И Женщина рассказывала мне Пугающий рассказ, пока мы плыли; Кто сон такой увидит, тот во сне Бледнеет! Но не сна, а странной были То весть была. Настал полночный час, Безбрежным Океан шумел потоком, И, мне в глаза блеснув сияньем глаз, Она о чем-то страшном и высоком Вещала, и, еще не слыша слов, Уж был я полон музыки и снов.

25

"Не говори, моим словам внимая, Скажу я много повестью моей, Но большее живет, свой лик скрывая В туманной урне — к нам грядущих — Дней. Узнай же: глубина времен безвестных Над смертными две Власти вознесла, Двух Гениев, бессмертных, повсеместных, — Двум Духам равным в царство мир дала; Когда возникли жизнь и мысль, в их зное Ничто родило их, Ничто пустое.

26

Над хаосом, у грани, в этот миг Стоял один первейший житель мира; Двух метеоров бурный спор возник Пред ним, над бездной, в пропастях эфира; Боролась с Предрассветною Звездой Кровавая огнистая Комета, И, весь дрожа взволнованной душой, Следил он за борением их света, Вдруг лик Звезды в поток был устремлен, И тотчас же кровь брата пролил он.

27

Так зло возликовало; многоликий, Многоименный, мощный Гений зла Взял верх; непостижимо-сложный, дикий Царил над миром; всюду встала мгла; Людей вчера родившееся племя Скиталось, проклиная боль и мрак, И ненависти волочило бремя, Хуля добро, — а зла бессмертный враг Из звездного Змеей стал нелюдимой, С зверями и с людьми непримиримой.

28

Тот мрак, что над зарею всех вещей Восстал, для Зла был жизнью и дыханьем; Высоко, между облачных зыбей, Оно взлетело теневым созданьем; А Дух Добра великий ползать стал Среди людей, везде встречал проклятья, Никто добра от зла не отличал, Хоть клички их вошли во все понятья И значились на капище, где злой Свирепый Демон властвовал толпой.

29

Неукротимый Дух терзаний разных, Чье имя — легион: Смерть, Мрак, Зима, Нужда, Землетрясенье, бич заразных Болезней, Помешательство, Чума, Крылатые и бледные недуги, Змея в цветах, губительный самум И то, что поощряет их услуги, — Страх, Ненависть, и Суеверный Ум, И Тирания тонкой паутиной И жизнь и смерть сплетают в ад единый.

30

Он в них вошел как мощь их мрачных сил, Они — его и слуги, и предтечи. Во всем, от колыбели до могил, В лучах, в ветрах, и в помыслах, и в речи, Незримые: лишь иногда Кошмар Их в зеркале эбеновом вздымает, Пред деспотом, как духов темных чар, И каждый — образ черный принимает, И сонмы бед они свершить спешат, На время покидая нижний ад.

31

На утре мира власть его слепая Была, как этот самый мир, тверда; Но Дух Добра, пучину покидая, Змеею встал, отпрянула вода, Бесформенная бездна отступила, И с Духом крови снова страшный бой Возник, в сердцах людей проснулась сила, Надежды луч зажегся над толпой, И Ужас, демон бледный и лукавый, Покинул, вздрогнув, свой алтарь кровавый.

32

Тогда возникла Греция, чей свет Восславлен мудрецами и певцами; Им, спавшим в долгой тьме несчетных лет, Во сне являлись Гении, с крылами Воздушно-золотыми, — и огнем, Зажженным, о святая Власть, тобою. Сердца их наполнялись ярким днем; Поздней, когда твой враг подъят был тьмою, Над схваткою их свет благой светил, Как светит Рай над сумраком могил.

33

Таков тот бой: когда, на гнет восставши, С тиранами толпа ведет борьбу, Когда, как пламя молний заблиставши, Умы людей на суд зовут судьбу, Когда отродий гидры суеверья Теснят сердца, уставшие от лжи, Когда свой страх, в улыбке лицемерья, Скрывают притеснители-ханжи, Змея с Орлом тогда во мгле эфира Встречается — дрожат основы мира!

34

Ты видел эту схватку, — но, когда Домой вернешься ты, пусть в сердце рана Закроется, хоть велика беда; Мир, скажут, стал добычею тирана, И он его пособникам своим В награду хочет дать, деля на доли. Не бойся. Враг, чьим духом мир гоним, Когда-то всепобедный бог неволи, Теперь дрожит, схватился за венец И видит, что идет к нему конец.

35

Вниманье, странник. Я, как ты, — земная, Коснись меня — не бойся, — я не дух! Моя рука тепла, в ней кровь людская, Но речью зачарую я твой слух. Уж много лет тому, как я впервые Возжаждала тоскующей душой Проникнуть мыслью в тайны мировые И дрогнула над мукою чужой, И мысль моя, над сном ребенка нежным, Была полна томлением безбрежным.

36

Вдали от всех людей с своей мечтой У моря, глубоко в долине горной, Я вольной и счастливой сиротой Жила одна; кругом был лес узорный; В грозу, во тьме блуждала в чаще я, Спокойная, когда гремели бури; Но в час, когда, в усладе бытия, Как будто был лучистый смех в лазури, Я плакала, в восторг впадая вдруг, И трепетали пальцы сжатых рук.

37

Предвестия моей судьбы — такие: Пред тем как сердце женщины в груди У девушки забилось, неземные Оно вкусило знанья. Впереди Просвет возник в мечтаниях. С кудрями Седыми, бледный юноша-поэт Пред смертью книги дал мне, и речами Безумными в душе зажег он свет, И, гость случайный, он во мне оставил Как будто вихрь стремлений, дум и правил.

38

Так я узнала повесть скорбных дней, Которую история вещает, Узнала, но не как толпа людей, Из них никто над нею не рыдает; Пред Мудростью порвалась туча, — мгла, Скрывающая смертные мученья; Немногим ведом лик добра и зла, Но я любила все огнем влеченья; Когда же ключ Надежды заблистал В людских умах, — мой дух затрепетал.

39

В моей крови огонь зажегся новый, Когда восстала Франция в пыли, Чтобы порвать тяжелые оковы, Сковавшие народы всей Земли; Я вскрикнула в восторге безграничном, От своего вскочивши очага. И криком, как напевом гармоничным, Будила тучи, волны и луга. Они смеялись всею силой света: Томлением сменилась радость эта.

40

Безумие напало на меня, Грусть нежная и сон непобедимый, — Мои виденья были из огня, И сон теней, сквозь мозг огнем гонимый, Промчался, буря страсти пронеслась, И глубь души спокойной стала снова, Нежней в ней стала тьма, любовь зажглась, Любила я — кого-то неземного! В свое окно я глянула тогда. Светилась Предрассветная Звезда.

41

Казалось мне, что чей-то взор лучистый Мне светит, — я глядела на нее, Пока она не скрылась в бездне мглистой Средь волн, простерших царствие свое; Но дух мой, воплотив весь мир безбрежный В одной мечте, впил яркую любовь Из тех лучей, и этот образ нежный — Единый образ — светит вновь и вновь! Как пышный день средь облачного дыма, В моем уме Звезда неугасима.

42

Так день прошел; а в ночь приснился мне Какой-то призрак сказочно-прекрасный, Он был как свет, что дышит в вышине, На тучах золотых, в лазури ясной; С Предутренней Звездою на челе, Он юношей крылатым мне явился, Возник он опьяненьем в сладкой мгле. И так дышал, так близко наклонился, Взглянул, к губам прильнул, красив и смел, И долгий поцелуй запечатлел.

43

И молвил: "Любит Дух тебя, о дева, Как, смертная, достойна будешь ты?" Восторг и сон исчезли — как от гнева, Я грустные лелеяла мечты И к берегу пошла, но, возрастая, Иной восторг возник и мне светил, Он путь мой, точно в чем-то убеждая, От берега морского отвратил; Казалось, голос Духа в сердце страстном Шептал, маня идти путем неясным.

44

Как в город многолюдный я пришла, Который полем был для битв священных, Как средь живых и мертвых я была Меж злых людей, меж раненых и пленных, Как я была за истину борцом И ангелом в пещере у дракона, Как смело, не заботясь ни о чем, Я шла на смерть, не издавая стона, И как вернулась я, когда погас Надежды луч, — то горестный рассказ.

45

Молчу. Скрываю слез порыв бесплодный. Когда немного легче было мне, Не стала я, как большинство, холодной; Тот Дух, что я любила в тишине, Поддерживал меня: в молчанье ночи, В волнах, в объятых бурею лесах Я чувствовала любящие очи И нежный зов: когда же в Небесах Простор сияньем звездным зажигался, Я знала, это он светло смеялся.

46

В пустынных долах, возле мощных рек, Во тьме ночей безлунных я узнала Восторги, незабвенные вовек, Всех слов людских, чтоб их поведать, мало; Чуть вспомню — и бледнею: скорбный крик Чрез годы разлучил меня со снами; На мне покров таинственный возник, Незримыми он брошен был руками; И ярко предо мной зажглась Звезда — Змея с своим врагом сошлась тогда".

47

"Ты, значит, с ней слилась одним стремленьем?! Тебе Змея, — спросил я, — не страшна?" "Страшна?" — она вскричала с изумленьем И смолкла. Воцарилась тишина. Я глянул. Мы неслись в пустыне мира, Как облако меж небом и волной; Цепь снежных гор, как будто из сафира, Вздымалась там, далеко, под луной, Весь горизонт обняв своей каймою; Мы плыли к ним теперь над глубиною.

48

От быстроты в беспамятство тогда Я впал; проснулся — музыкой разбужен: Мы океан проплыли, что всегда Вкруг полюса шумит и с ветром дружен, — Природы отдаленнейший предел. Мы плыли по равнине вод лазурной, Оплот эфирных гор кругом блестел, В средине Храм стоял, в тиши безбурной, Грядою изумрудных островов Окутан в зыбкой мгле морских валов.

49

Еще ни разу смертною рукою Такой не воздвигался дивный Храм, Взлелеян не был грезою людскою; Он был во всем подобен Небесам, Когда по зыби западного ската Еще плывет пурпуровый поток, И месяц между светлых туч заката Готов поднять серебряный свой рог, И звезды, обольстительно-безмолвны, Глядят с небес на мраморные волны.

50

Лишь Гений, устремляя светлый взор На свой очаг, среди пустынь Вселенной, Увидеть мог огромный тот собор, В мечте, в глубинах мысли сокровенной. Но ни ваянье, ни могучий стих, Ни живопись не в силах смертным чувствам Понятье дать о тайнах мировых, Что неземным сокрыты здесь искусством, — Так этот непостижно-сложный вид Стесняет грудь и разум тяготит.

51

Меж островов зеленых проскользая, Из чьих лесов глядели вглубь цветы, Ладья пристала к лестнице. Мелькая, Ступени нисходили с высоты До самых волн; в воздушную громаду Через высокий мы прошли портал, Свод входа — радость жаждущему взгляду — Из лунного был камня и блистал На изваянья, вставшие пред нами, Как жизнь, как мысль, с глубокими глазами.

52

Мы в зал вошли; высокий потолок, Из бриллианта, весь был озаренный. Но глаз глядеть без напряженья мог, Блеск этих молний негой жил смягченной, — Как будто в своде туч была волна, И в этой мягкой мгле, пленяя взоры, Виднелся в круге круг, с луной луна, Созвездия, планеты, метеоры, — На черные колонны опершись, Как будто небосвод спускался вниз!

53

Далеко лабиринтные приделы Шли между этих призрачных колонн, В своих извивах радостны и смелы, — И Храм был весь, как Небо, озарен; На яшмовых стенах блистали нежно Картины, зачаровывая глаз, В них повесть Духа зыблилась безбрежно, Божественный и пламенный рассказ; То Гении, в своей крылатой пляске, Сплели стихийно ткань волшебной сказки.

54

Великие, что были меж людей, Сидели на престолах из сапфира Внизу; Совет могучий — снег кудрей У них светился кротко негой мира; И женщины, в чьих жестах ум дышал, И юноши горячие, и дети; У некоторых лиры, луч блистал На тех струнах, мерцавших в мягком свете; И в воздухе хрустальном тихий звон Был каждый миг мерцаньем струн рожден.

55

Одно сиденье было там пустое; На пирамиде, точно из огня, В изваянном оно светилось зное; Чуть Женщина вошла в тот зал, — стеня, Назвавши Духа, вдруг она упала И медленно сокрылася из глаз. И мрак на месте том возник средь зала, Он занял все, и слитный свет погас, Тот мрак ушел к краям и к средоточью, И Храм был скрыт непостижимой ночью.

56

Тогда на аметистовом полу Два огонька зажглись; кружась, мерцая, Змеиные глаза пронзали мглу; Как метеор, — над речкой пробегая, Все шли кругом, кругом, и все росли. Потом слились, блеснули как планета, И облако нависшее зажгли Сияньем победительного света, Пронзили тень, которой был смущен Возникший на огне хрустальный трон.

57

Под тучею, тем светом разделенной, Сидел Безвестный; нет, ни сном мечты, Ни мыслями, ни речью исступленной Не расскажу его я красоты; Воздушной теплотой очарованья, Как розоватой нежностью огня. Он оживлял и Храм, и изваянья, И всех сидевших в Храме, и меня; Он пышен был, но кроток, как мечтанье, Спокоен, но исполнен состраданья.

58

На миг в моих глазах померкнул свет. Настолько был я полон изумленья, Но кто-то мне, как бы тая привет, Дал руку и сверкнул как утешенье. Взгляд синих глаз — и кто-то мне сказал: "Сегодня только слушай, будь безгласным. В мирском буруне смолк гремучий вал, Два мощных Духа к нам предвестьем ясным Явились, чтоб открыть Надежды рай. Людская власть сильна. Учись, внимай!"

59

Я посмотрел, и вот! Передо мною Стоял Один; глубок был темный взор, Чело сияло, как горят весною И Небо, и Земля, и выси гор. Движения его в ответ слагались Его проникновенному уму, Черты под властью мысли озарялись. Владыке повинуясь своему, Из уст полураскрытых, с силой жгучей, Лилася речь, как некий ключ кипучий.

60

Так в темноте распущенных кудрей Стоял он тенью светлою, а рядом Другая тень была, светлей, нежней; Взяв за руку его, лучистым взглядом Она сливалась с ним; но этих глаз Никто другой не видел; под покровом Вся красота ее, едва светясь, Манила взор очарованьем новым — Воспоминанья встали в нем волной, И так в тиши рассказ он начал свой.