Весть о моем появлении и о занятии мною замка Аламут и области Рудбар всюду распространилась с быстротою молнии. Со всех сторон являлись ко мне подвластные мне дай, чтоб выслу-шатъ мои приказания и передать их федаям, находившимся на службе во всех областях Персии, Сирии и Палестины. Я имел теперь сведения обо всем, что делается и замышляется при дворе каждого властителя, не исключая и княжеств, основанных крестоносцами и уцелевших еще до сей поры.

Мелик-шах, властитель Персии, встревожился, узнав обо всем происшедшем в подвластной ему области; волнение его подданных, в большинстве принадлежавшим к измаилитам, вынуждало его принять крайние меры, и мне было сообщено, что войска его стягиваются в пограничные с Рудбаром области, чтобы нанести мне решительный удар. Мне стоило сказать слово - и находившиеся при дворе шаха федаи тотчас бы лишили его жизни.

Это было обычное средство, которым Мегди ограждал свою безопасность и которым он упрочил свое могущество. Но я не хотел прибегать к подобному средству; цель, стоявшая передо мной, не казалась мне такой необходимой, чтоб ради нее решиться бестрепетно убить человека.

Одному из федаев, находившемуся при дворе шаха, я приказал тайно пробраться ночью в его спальню и, воткнув у изголовья постели кинжал, положить записку.

«Мелик-шах, - говорилось в этой записке, - жизнь твоя в руках Измаила бен-Алия, владетеля Аламута. Кинжал мог поразить тебя, но он миновал твое сердце, потому что Измаил не хотел твоей смерти. Но берегись: с каждым шагом, который ты делаешь против Измаила, ты приближаешься к смерти!»

Через месяц ко мне явилось посольство от Мелик-шаха, и заключен был договор, по которому область Рудбар отдавалась в мое владение. Я мог бы теперь направить свой взор на другие провинции Персии и легко подчинить их своей власти, но меня влекло в другую сторону: там, в Сирии и Палестине, лежали владения неведомого мне народа, исповедовавшего религию Христа. В другой стране света лежали их государства. По всему, что сообщено было мне Агнессой и учеными из моих даев, я видел, что там, в этих неведомых мне странах, жизнь идет иначе, чем на Востоке, что другие начала легли в основу этой жизни.

Я - человек без религии, не имевший даже отдаленного идеала истины и потому не признававший никакого закона, - я каким-то непонятным образом чувствовал, что там, на далеком Западе, мне, после долгих лет мучительной борьбы, суждено в награду приобрести и веру и признание нравственного закона…

Я не признавал учения Христа за откровение, но даже при малом знакомстве с религией христианской я видел, что все, что есть хорошего в магометанстве, почерпнуто из учения Христа, а все неопределенное, туманное миросозерцание внесено в него учениями Будды или Сакия Муни.

Да, я считал учение христианское за совершеннейшую философию. Но я не признавал его за богооткровение, и потому не было для меня закона, и не было религии…

Чем могли направляться мои действия и к чему должны были они приводить?

Цель ускользала от меня, и смысл жизни терялся.

Я хорошо знал, что считают за истину последователи Магомета, я помнил, как складывалась жизнь народов Востока под влиянием их религиозных верований.

Но ни закон Магомета, ни эти верования не были для меня истиной… Там, в новом мире новых народов, хотел я проложить свои первые шаги на пути к истине…

Я жаждал узнать все, что только мог, про историю и устройство западных государств.

Я не только жаждал видеть Агнессу, но и слышать ее.

После захвата крепости я тотчас отправил Бедр ал-Джемала к иракскому даю с приказанием немедленно доставить в Аламут моих жен и невольниц.

С каким нетерпением ожидал я прибытия Агнессы! С каждой минутой время для меня тянулось все медлительнее, и ничто уже не могло оторвать меня от единственного помысла и единственного желания, овладевшего мною.

Наконец желанный миг настал - и Агнесса стояла передо мной.

Что-то новое появилось в выражении ее лица с тех пор, как я не видал ее: печаль и задумчивость виднелись в ее взоре и резче стала ее грустная улыбка. Когда ее привели ко мне и мы остались вдвоем, я несколько мгновений не мог произнести ни слова.

И ее щеки было вспыхнули румянцем, и радостью блеснул взор. Но тотчас и прошло все, задернутое прежним грустным облаком.

- Какое счастье видеть тебя! - наконец воскликнул я, пытаясь прижать ее к моей груди.

- Оставь, Аменопис! - воскликнула она, освобождаясь. - Помни - я не для тебя!..

При этом неизменном ответе вновь вспыхнуло во мне негодование и оскорбленное самолюбие.

-  Для кого же, - вскричал я, - если ты любишь меня?.. Помни, твоя жизнь так же долга, как и моя… Умрут десятки, сотни поколений - но мы, мы будем еще жить…

- Не напоминай об этом, - прервала она меня, - страх наполняет мою душу при этой мысли…

- Страх? Страх перед жизнью?.. Полно, Агнесса!.. Я слишком кроток с тобой!.. Я - твой господин!.. Одумайся!.. Помни, что через день ты станешь моей женой!..

Она побледнела, как брошенное на ее плечи покрывало. Взор ее сверкнул знакомым мне огнем.

- Никогда!.. - воскликнула она, выпрямляясь.

- Сегодня!.. Сейчас!.. - вскричал я, делая шаг к ней.

Я не знаю, что было бы дальше. Но в эту минуту троекратный стук раздался из-за занавесы, прикрывавшей дверь.

Я пришел в себя, услышав этот стук.

На мой отзыв на пороге показался Бедр ал-Джемал.

- Что случилось, Джемал? - спросил я. - Как осмелился ты взойти?..

- Прости, повелитель, - отвечал начальник моих войск, - но прискакал гонец от сторожевых отрядов - войско франков находится в шести часах пути от Аламута.

Крик вырвался из груди Агнессы. Я понял, что его вызвало, и наполовину с горестью, наполовину с негодованием воскликнул:

- Не думай, что свобода ожидает тебя!.. Как тростник перед порывом бури, сломятся под моей рукой твои франки!.. Если же победа будет не на нашей стороне - то все-таки ты не уйдешь от меня!.. Если ожидает меня смерть - то умрешь и ты!..

Отдав приказание увести Агнессу и бдительно стеречь ее, я быстро надел вооружение и поднялся на сторожевую башню.

- Ударьте тревогу! - приказал я часовым.

Посреди башни утвержден был громадный медный диск, ударяя в который часовые созывали в крепость федаев, живших в ближайших к замку селениях.

Загудела медная громада, и вскоре склоны горы покрылись всадниками и пешими, в полном вооружении спешившими к замку.

Гарнизон уже занимал свои места на стенах; в громадных котлах, помещавшихся на особо выстроенных очагах, растапливалась уже смола и свинец, кипятилась вода и накаливался песок, - все это должно было обрушиться на головы врагов, если б они решились на приступ.

Я пошел по стенам, осматривая порядок, как вдруг позади меня раздался голос:

- Повелитель, не лучше ли выйти навстречу франкам, чем ожидать их здесь?..

Я обернулся.

Позади меня стояла фигура старого Мегди, облеченного в ратные доспехи.

- И ты, старик, собрался воевать? - с улыбкой воскликнул я.

- Почему же нет, повелитель?.. Луна и крест ведут кровавую борьбу между собой!..

Эти слова Мегди и тон, которым они были сказаны, нашли живой отклик в моем сердце.

Я положил руку на плечо старика и сказал:

- Хорошо, Мегди, сражайся!.. Но помни - и потерянное может возвратиться! Эти слова были мне некогда сказаны мудрым человеком - и я на себе испытал их справедливость!..

Мегди загадочно улыбнулся и последовал за мной вдоль стены.

Скоро все было готово к бою, и ворота крепости затворились. Федаи из отдаленных селений должны были собраться в определенных заранее местах и действовать сообразно сигналам, подаваемым им со сторожевой башни или же чрез посланных, если б представлялась возможность пробраться из крепости.

Таким образом, осаждающие Аламут неизбежно должны были иметь неприятеля и в тылу у себя, и с боков.

Прошел еще час ожидания, и прискакал новый гонец.

- Повелитель, - сообщил он, - отряд неверных, числом около пяти сотен, расположился на холмах, не вступая в горы. Их начальник один, в сопровождении лишь нескольких человек едет к замку с ветвью в руках. Что повелишь ты сделать?..

Ветвь в руках служила знаком мирных намерений и желания вступить в переговоры.

Я видел в своих людях явное желание сразиться. Но я не имел никакого повода объявлять войны христианам и потому приказал провести их в замок.

С высоты стены я в нетерпении ожидал прибытия этих никогда не виданных мною людей.

- Повелитель, - раздался голос Мегди, - у нас нет никого, кто бы понимал язык неверных… Я слышал, что у тебя есть не-вольница-христианка… Но прилично ли при ее помощи вести переговоры и не изменит ли она нам?..

- Не беспокойся, Мегди, - улыбнулся я, - я сам буду говорить с неверными…

- Ты, повелитель?..

- Я.

- Неужели же тебе известен и их язык?..

- Известен, Мегди!..

- Мудрость твоя не имеет границ, повелитель! - воскликнул искренне удивленный Мегди, смотря на меня с нескрываемой подозрительностью.

Я хотел было сказать ему в ответ несколько слов, но в эту минуту раздался из ущелья, по которому вела дорога, громкий, протяжный, троекратный звук военной трубы.

Я вздрогнул и направил взоры в ту сторону, откуда должны были появиться неведомые мне люди, пришельцы из далекой, чуждой земли.

Вот из расщелины горы показалось сверкнувшее на солнце острие копья и вслед за тем, на могучем, осторожно ступающем по неровной почве коне, выехал всадник - за ним другой, третий… Все они были закованы в латы, лица их были прикрыты опущенными забралами шлема.

При виде этих всадников живо встал передо мной чудный сон, который я видел бесконечно давно и от которого пробудил меня звучавший ужасом голос Ненху-Ра…

Да, именно таких воинов и в таком вооружении видел я, обративших в бегство рать мусульман!..

И я сражался в их рядах…

Невыразимое волнение охватило меня, и вдруг мне почудилось, что те люди, приближавшиеся ко вратам моей крепости, несравненно ближе мне, чем окружающие меня и готовые по малейшему моему знаку пожертвовать жизнью!

С трудом скрывал я свое волнение.

Вот снова прозвучала труба, и в ответ ей взвилось над стеной знамя и распахнулись настежь ворота.

- Мегди, - приказал я, - проведи вместе с Бедр ал-Джемал ом неверных на террасу дворца. Я буду ожидать их там…

Я поспешно сошел со стены, прошел через дворец и, войдя на террасу, опустил на свое лицо сетку из стальных колец, прикрепленную к моему шлему. Я не хотел, чтоб кто-нибудь видел мое лицо.

Прошло немного времени, как раздались в зале, выходившей на террасу, тяжелые, грузные шаги закованных в сталь и железо людей.

Через секунду передо мной стали два воина, - один, по-видимому начальник, высокого роста и в шлеме с развевающимися перьями, другой, ниже его, кроме своего щита, держал в руках и щит своего господина.

- Добро пожаловать, рыцари! - обратился я к ним на языке франков. - Я рад, что не с оружием в руках приблизились вы к моему замку!..

Оба рыцаря переглянулись между собою при этой речи, но ничем не выказали своего удивления.

Старший из них снял шлем и открыл свое лицо. Это был человек лет сорока на вид, страшно худой, видимо изнеможденный долгой дорогой, голодом и жаждой.

- Благодарю тебя, благородный владетель, - отвечал он мне на том же языке. - Мы не привыкли к радушным встречам. Вот уже шесть месяцев, как мы скитаемся по горам и пустыням… Многие из нас погибли от невыносимых трудов и лишений, и только половина вышедших достигла до твоего замка!.. Верь, что не воевать мы пришли, и не меч, но ветвь мира принесли мы тебе!.. Принимаешь ли ты?..

- Охотно принимаю, рыцарь! - с живостью произнес я. - Будь моим гостем. В лагерь твоих воинов будет тотчас доставлено все необходимое.

Я имел сильное желание спросить, куда именно направляются крестоносцы, но закон гостеприимства запрещал мне о чем-либо расспрашивать путников, ищущих убежища и приюта.

Рыцарь между тем, казалось, был сильно тронут моими словами. Он поклонился мне с достоинством и сказал:

- Я принимаю твое предложение и еще раз благодарю тебя. Если когда-нибудь тебе понадобится помощь рыцаря Корнелиуса Валька, ты смело можешь на то рассчитывать… Теперь я убедился, что нельзя полагаться на слухи…

- А что же говорят обо мне?.. - засмеялся я.

- Прости, повелитель, но имя Старца горы наводит трепет на все народы…

Старец горы - это было прозвище, носимое властителем Аламута и перешедшее, следовательно, и ко мне.

- Старец горы не стар еще, - пошутил я, снимая шлем.

Рыцарь отшатнулся, взглянув на мое лицо, и не мог скрыть

явного смущения, овладевшего им.

- Прости, - проговорил он, - и не сердись, если я попрошу тебя отпустить меня тотчас. К сожалению, я не могу воспользоваться твоим гостеприимством…

Я был удивлен несказанно: я видел усталость и изнурение рыцарей, видел, с какой радостью согласились они принять мое предложение, так резко отвергаемое теперь.

- Ты оскорбляешь меня, рыцарь! - вскричал я, едва сдерживая гнев. - Объясни мне причину твоего отказа!..

- Как твое имя? - спросил тот, устремляя на меня взгляд, в котором виднелись и страх, и как бы сожаление ко мне.

- Хотя Старец горы, - отвечал я, - и не должен иметь имени, но я скажу тебе свое: я Измаил бен-Алия!.. Доволен ли ты?..

- А ты знал кавалера Лакруа? - опять спросил рыцарь, всматриваясь в меня.

- Нет!

В моих словах было столько искренности, что рыцарь поколебался.

- Будь по-твоему, хотя все это очень и очень странно!..

Он задумался.

- Ты все продолжаешь отказываться? - спросил я.

- Я не могу отказаться!.. Прости, если я оскорбил тебя напрасным подозрением!..

- Объясни, рыцарь, в чем дело, прошу тебя!.. Я даже могу требовать этого!..

- Правда!.. Видишь ли, один из храбрейших наших рыцарей, благородный кавалер Лакруа, пропал без вести… Спустя некоторое время прошел слух, что он изменил своей вере, изменил святому кресту и сделался начальником людей, называемых нами ассасинами или, по-вашему, измаилитами. Утверждали, что он-то именно и есть тот, кого называют Старцем горы…

- Что же дальше? - спросил я, сильно заинтересованный.

- Я знал благородного кавалера Лакруа… Голос твой показался мне знакомым. Когда же ты открыл свое лицо, я был поражен невыразимой печалью, увидев перед собою кавалера Лакруа!..

- Неужели я так похож на него?..

- Ты его двойник!.. Но теперь, когда я лучше всмотрелся в твое лицо, я и сам начинаю думать, что ошибся. В твоем лице есть что-то особенное, оно способно внушать страх… Нет, не такое лицо было у кавалера Лакруа!..

- Но если б я действительно был тем самым Лакруа, неужели это заставило бы тебя отказаться от моего гостеприимства?..

- Конечно!..

- Но почему же?..

- Принять что-либо от изменника, от человека, отрешившегося от своей религии и от своего народа!.. Для рыцаря это невозможно!..

«Изменить религии» - эти слова были чужды сердцу человека, не имевшего никакой религии!..

- Я рад, что подозрения твои рассеялись, хотя я и поступил бы, быть может, иначе! - отвечал я. - Будь же моим гостем!..

Мои слуги помогли рыцарю снять доспехи и провели его в то помещение, которое занимал я, будучи гостем Мегди.

Сопровождавшие рыцаря Корнелиуса воины были поручены заботам федаев, и, наконец, согласно моему приказанию, в лагерь крестоносцев отправлены были тотчас обильные запасы провизии.

Вечером я пригласил рыцаря Корнелиуса и сопровождавших его к себе на пир. Подобно Мегди, я пользовался волшебными садами для того, чтоб переносить туда находившихся под влиянием гашиша неофитов - там они испытывали все наслаждения, обещанные Магометом правоверным, и потом, снова перенесенные в бесчувственном состоянии в свои жилища, они не могли решить, видели ли они все бывшее с ними наяву или во сне. Но память об испытанном была в них так сильна и жива, что они готовы были на все, лишь бы вновь пережить чудные мгновения. Я отдал соответствующие приказания, чтоб устроить для своих гостей именно такой праздник, какой я устраивал для федаев.

Этим праздником я хотел доказать моим гостям, что никакая религия не предохранит человека от увлечения в жизни… Я хотел доказать, что человек облечен телом для того, чтобы брать от жизни все, что она дает…

Волнения, сопряженные с событиями последнего времени, особенно же отношение, выказываемое мне Агнессой, - все это волновало меня и поглощало все мои мысли. Теперь, когда я был уверен, что именно я заместил старого Мегди, я смотрел на подчиненных мне, как на слепых исполнителей моей воли…

Не я ли видел, как по мановению руки старого Мегди двое цветущих юношей лишили себя жизни, пылая радостной надеждой на будущее и ни секунды не задумываясь над страшным, роковым шагом, который они совершали!..

День кончался. Я обошел сады и убедился, что все исполнено согласно моему приказанию.

Из предосторожности я обошел и крепостные стены. Я не замечал сумрачных лиц встречавших меня федаев и не видел тонкой улыбки старого Мегди, когда он выслушивал мои приказания.

Я был властелином, которому слепо повиновались…

Чего было мне опасаться?..